1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 

– Капитан! – крикнул первый из них от двери. – На нас ветераны идут.

– Так гоните их к чертовой матери, – заявил Веня.

– Нет, ты не понимаешь, капитан, – сказал бандит. – Уходить надо. Так уже было.

Заволновался, стал выбираться из-за трона человек с гитарой.

– У ветеранов есть тайное оружие.

– Вот к этому я не привык, – сказал Веня. Он поднялся, взял шест с головой императора и, театрально шагая, словно выходя на сцену на фестивале в Сан-Ремо, пошел к двери.

Проходя мимо, он кинул мне:

– После боя поговорим обо всем, Георгий. Много проблем.

Бандит последовал за ним, но человек с бородкой и гитарой остановился:

– На вашем месте я бы куда-нибудь спрятался, пока все не кончится. Ветераны не любят пришельцев. Никаких. Если будет возможность, они убьют и господина Малкина, и вас. Лично я предпочитаю сейчас отсидеться на том берегу.

– Я бы предпочел отыскать Кюхельбекера, – сказал я.

– Может быть, – согласился человек с гитарой. – Если ветераны оставят его в живых.

В любом случае отсиживаться в императорской комнате не было смысла.

Мы вышли в зал. Откуда-то издалека доносились крики, удары, гул. Два бандита с саблями пробежали мимо нас к выходу.

– Пошли к доктору, – сказал Егор. – Леонид Моисеевич нам расскажет. Он должен знать.

Егор повел меня к комнате, на которой была табличка «Медпункт».

Дверь туда была приоткрыта.

Егор заглянул внутрь и позвал:

– Леонид Моисеевич!

Ответа не последовало.

– Леонид Моисеевич! – Егор зашел в комнату. Я подошел к двери. Внутри был самый обыкновенный медпункт, правда, какой-то запущенный и бедный.

Егор заглянул за занавеску – там стояла пустая койка.

– Нет его, – сказал Егор. – Наверное, тоже убили.

– Жалко, – расстроился я. – Доктор мне очень нужен. К сожалению, наш опыт поставлен настолько любительски, что я ничего не успел с собой взять. Даже камеру.

– Никто не просил вас прыгать за мной, – сказал Егор.

Я понимал – он сказал так, чтобы оставить за собой последнее слово. Не такой уж он дурак, чтобы не понимать – у нас двоих есть хоть какие-то шансы выбраться, по крайней мере, мы можем стать у мачты спина к спине, тогда как один человек в этой заварушке погибнет. Впрочем, Егор один погиб бы и без заварушки. Императору могло не понравиться, что он добивается возвращения Люськи.

– Хорошо, – сказал я. – Тогда нам лучше оказаться в стороне от войны. К сожалению, мы не знаем с тобой ни расстановки сил, ни возможного исхода конфликта. Куда лучше выйти на сцену после того, как лимит по казням исчерпан.

– Вы всегда так стараетесь шутить?

– Как? – не понял я.

– Натужно. Несмотря ни на что.

– Честно говоря, не всегда. Но ты меня поставил, Егор, в сложное положение. Ты разыгрываешь роль безумца Меджнуна, и я единственный здесь, кто склонен понимать. Честно говоря, такого я от тебя не ждал.

Он открыл рот, чтобы спросить, кто такой Меджнун, но не спросил, гордыня не позволила.

– Меджнун, – сказал я, первым выходя из медпункта, – восточный средневековый безумец, который рассказывал в пустыне о своей любви к Лейле оленям и ящерицам.

Мы не успели никуда отойти и спрятаться, потому что через зал, как по сцене костюмного спектакля, побежали разодетые разбойники.

– Этих, – закричал Веня Малкин, также выбегая в зал, – этих взять!

Он прихрамывал и держался за бедро. Между пальцами текла кровь. За ним бежал его соратник с гитарой и волок шест. Голова императора билась о пол, она сорвалась и покатилась под соединенные по дюжине стулья с пластиковыми сиденьями, на которых положено сидеть ожидающим поезда.

– Хватайте же их!

Подраться с ними, попытаться сбежать? Куда – к ветеранам, которые, видимо, наступали со стороны платформы?

Один из разбойников ткнул меня в спину концом сабли.

– Больно же! – крикнул Егор, которому тоже досталось.

– Голову не забудьте! – приказал Веня, но за головой никто не полез.

Мы выскочили на пустую площадь и через нее побежали к реке.

– Может, рванем в сторону? – спросил я Егора.

– Конечно! – Егор откликнулся сразу, но в этот момент нас догнало облако желтого дыма, которое быстро скатывалось по площади от вокзала. Облако было зловещим на вид, и я понимал, что если оно настигнет меня, то случится что-то страшное.

Перед облаком бежали не только разбойники и хромающий Веня, но я увидел, как из него выскочил и побежал, прибавляя скорость, сам Кюхельбекер и еще какие-то незнакомые мне люди. Странным было то, что по мере приближения к реке число людей, которых облако гнало перед собой, все увеличивалось.

Может, нас кто-то пугает? Или это природное явление, в нашем мире незнакомое?

Хорош исследователь, думал я, хотя совершенно непонятно, как я успевал думать на таком бегу. Хорош исследователь, представитель передовой российской науки, без единого фиксирующего прибора, бегает по неизведанному миру, совершенно не представляя, что с ним случится в следующую минуту и вообще что он намерен делать дальше.

Желтое облако выдыхалось. Как будто оно было языком киселя, вылившегося из опрокинутой чашки, и по мере приближения к краю стола язык его становился тоньше и уже.

Мы с Егором бежали быстрее многих, и к берегу реки оторвались от желтой напасти настолько, что могли остановиться и осмотреться.

К реке вели ступеньки, вровень с водой лежали доски причала – здесь должны были останавливаться речные трамвайчики.

Вместо трамвайчиков к берегу были причалены четыре прогулочные лодки, из ассортимента, который можно найти на прудах в Парке культуры. У лодок стояли, встревоженно глядя наверх, двое часовых.

– Давай, давай! – крикнул бандит у лодки. – Где добыча?

– Будет! – откликнулся один из его товарищей. – Отвязывай. Рвем когти.

Желтое облако одолело большую часть площади, и башня Киевского вокзала поднималась из него, как маяк из утреннего тумана на полотне Тернера. Веня и его команда успели убежать от облака и тоже притормозили у парапета. Хуже было тем, кто остался во втором эшелоне. Я вдруг понял, что газ этот плохо действует на людей. Некоторые из них тащились из последних сил, и желтое облако вновь их нагоняло. Ближе других к нам оказался министр Кюхельбекер. Он уже не бежал, а еле тащился... Ворот душил его, и он рванул его, стараясь выдернуть черный галстук. Желтый газ дотронулся до его ног, хоть и полз уже еле-еле.

– Гарик, это опасно! – крикнул мне Егор.

Но я уже бежал навстречу Кюхельбекеру. Я подхватил его – министр оказался тяжелым и вялым. Мне бы не дотащить его до реки, если бы Егор не поспел на помощь. Кюхельбекер закрыл глаза, он тяжело и часто дышал.

– Оставь его, – крикнул от лодки Веня. – Ты сбрендил, что ли? Он же отравленный. Сам погоришь!

Мы уже спускались вниз к лодкам, ноги Кюхельбекера бессильно волочились по ступенькам.

– Да брось ты его! – кричал Веня.

Первая из лодок уже отчалила.

Мы влезли в лодку и втащили за собой Кюхельбекера.

Кроме нас, в той лодке оказался лишь бородатенький с гитарой и еще один бандит, в бедуинском халате. Они ни в чем не участвовали. Я сел за весла. Егор – за руль.

Мы стали грести к противоположному берегу, следуя за первой из лодок, в которой сидел Веня.

Желтое облако скатывалось по ступенькам к воде, переваливалось через парапет и падало к воде тонким прозрачным слоем, как утренний туман.

– Что это? – спросил я у бородатенького с гитарой.

– Газ, – сказал тот, – я не знаю названия.

– Откуда он взялся?

– Ветераны. Я Веню предупреждал, но вы же знаете, он никого не слушает. Он совершенно пассионарный.

– Какой? – спросил я.

– Пассионарный. Неужели вы еще не читали последних трудов Льва Гумилева? Он дает понятие пассионарной нации, пассионарного этноса.

– А вы откуда знаете Гумилева? – спросил я.

– Я и Окуджаву знаю, – ответил тот.

Кюхельбекер тяжко застонал.

– Прости, я отвлеку вас на минуту, – сказал я, – но Кюхельбекер не умрет?

– Я думаю, что никто не умрет. То есть умрут все, но смерть будет временной.

Гитарист рассуждал размеренно, он хотел, чтобы его понимали. Он не лгал и не видел в этом нужды. У него были светлые глаза в черных ресницах. Маленький рот, убегающий подбородок, а бородка росла так жидко и клочковато, что подбородка не закрывала.

– Временной?

– Временной, но мучительной, – сказал гитарист, – умирать всегда тяжело. Я умирал. Это очень страшно. Но убить нас трудно. Если не сделать чего-то решительного – не сжечь, не разрубить на части, – то мы оживаем. Я уже видел такие удивительные случаи, за которые «Московский комсомолец» отвалил бы колоссальные деньги.

Мы двигались медленно – Москва-река небыстрая из-за плотин и шлюзов. К счастью, мы двигались по течению.

– Где Люся? – спросил Егор.

«Карфаген, – подумал я, – должен быть разрушен».

– Вы совсем недавно здесь? – спросил гитарист.

– Разумеется.

– Когда Вениамин прибыл сюда, мы его встречали, ждали – у него есть поклонники. Небольшая, но дружная группа. Моя группа. А может быть, вы знаете, что Малкин прибыл вместе с Люси? Это сложная и романтическая история.

– Я знаю, – перебил его Егор.

– Я могу и не рассказывать, – сказал гитарист.

– Рассказывайте, пожалуйста, – попросил я. – Мой друг был знаком с Люсей там, у нас... Он за нее переживает.

– Нормально с ней, – сказал бандит в халате.

Он сидел на носу лодки, свесив ноги, и мешал мне смотреть, когда я оборачивался, чтобы понять, не врежемся ли мы в берег. На Егора у руля было мало надежды.

– Мы его встречали. Но у нас, как вы знаете, основной контингент очень пожилой, даже старый, люди другого воспитания, других жизненных привязанностей. Вы не представляете, они даже песни Высоцкого воспринимают как вызов или не воспринимают вовсе.

– Вы в каком году сюда попали?

– В семьдесят третьем. Меня как раз вышибли из института...

– Простите, – попросил Егор. – Вы расскажите, пожалуйста, что здесь произошло за последний месяц. Мне очень важно знать.

– Как вас зовут? – спросил я гитариста, пока он жевал губами, то ли размышляя, с чего начать, то ли соображая, стоит ли рассказывать. – А то трудно разговаривать, не зная, как обращаться друг к другу.

Это была маленькая деталь из наших психологических орудий – Калерия гоняла нас на семинары. Кроме меня, никто не ходил.

– Григорий Михайлович, – сказал тот. – Григорий Синявский, фамилия как у спортивного комментатора. Вы не помните?

– Я поздно родился, – признался я.

– Григорий Михайлович, – Егор подхватил знамя из моих рук, – рассказывайте, чего же вы!

– Я не уверен, что могу сказать о месяце – я давно потерял чувство времени.

– Мы знаем, – сказал Егор. – Месяц назад Люсю утащил сюда Малкин.

– Я вас не понял, – сказал Григорий Михайлович. – Как так он мог ее сюда утащить?

– Это долгая история, – вмешался я. – Если можно, мы вам расскажем ее за чашкой чаю, в соответствующей обстановке. Но Егор выразился совершенно точно. Малкин украл девушку. Для императора. И приехал на Киевский вокзал. Это была его плата за право здесь жить.

– Вы рассказываете какие-то сказки, – возразил Григорий Михайлович. – Я бы знал. Веня ничего от меня не скрывает.

– А мы послушаем, – сказал бандит, сидевший на носу лодки, – время еще есть.

Руки у меня уже устали. Вы когда-нибудь пробовали везти пять человек на прогулочной лодочке больше часа без подмены? Но я решил – потерплю до Новодевичьего.

– За всем должен скрываться какой-то дьявольский умысел, – сообщил нам Григорий Михайлович.

– Я слышал, – неожиданно подтвердил мои слова бандит. – У нас говорили. Император давно ее выбрал и отпустил к вам, на травку пастись, пока вымя не отрастет.

Он весело засмеялся. Он был из тех толстомордых идиотов, что составляют большинство любой банды.

– Хорошо, – согласился Григорий Михайлович, – вы мне все расскажете потом. Даете слово?

– Даю. А вы продолжайте.

– Я был среди тех, кто встретил Веню, – сказал гитарист. – Мы тут создали группу, самодеятельную, пели в основном баллады и туристские песни, вы знаете творчество бардов?

– Мы знаем творчество бардов, – мрачно ответил Егор.

– Они в самом деле приехали вместе. Их привез вот этот... – Григорий Михайлович показал на Кюхельбекера, который неподвижно лежал на дне лодки. – А наша группа приветствовала Веню. Честно говоря, мы тогда удивлялись приезду такого выдающегося певца современности. Девушка показалась нам милой. А Вене мы были рады. Девушку увели к императору. А потом начались конфликты. Вы не представляете, какие унижения пришлось пережить Вениамину Борисовичу при дворе.

Когда же Егор догадается сменить меня на веслах?

– И Веня начал искать способ вырваться из так называемой империи. В частности, он обратился и ко мне – что делать? Куда идти? Веня – человек энергичный и смелый. А у нас, у одной нашей певицы... я надеюсь, что не открываю особых секретов, есть связи на том берегу. И мы смогли организовать Вениамину Борисовичу встречу с людьми...

– С нами, – сказал бандит с носа лодки.

– Теперь ваша очередь грести, – сказал я ему.

– Не могу, – ответил бандит. – У меня грыжа. Сто лет терплю.

Ему было весело.

– Ну и черт с вами. – Я отпустил весла и пересел на другую банку. Лодка закачалась, а так как она была перегружена, то через борт плеснуло немного воды.

– Ты что! – закричал бандит. – Оборзел? Утопишь всех!

Вода попала на лицо Кюхельбекеру, и тот отвернулся, почувствовав холод. Он был жив, без всякого сомнения, он был совершенно жив.

Лодка медленно разворачивалась, ее несло течением.

– Я возьму весла, – сказал Егор.

Он осторожно перешел на мое место. Я не стал возражать. Если у пирата грыжа, мы должны беречь пирата.

– Продолжайте, Григорий Михайлович, – сказал я замолкшему гитаристу.

– Веня нашел друзей на том берегу, – сказал гитарист нехотя. – И перешел на нашу сторону.

– Ты скажи, – откликнулся с носа лодки разбойник, – ты скажи, как под славным руководством Вени мы перешли в решительное наступление на придурков с площади.

– Это правда, – сказал гитарист, – Веня оказался как бы свежей струей крови. Он смог объединить несколько групп – вы не представляете, какой это организационный талант!

Мне был виден организационный талант – теперь, когда я повернулся лицом по движению лодки, то видел, как его голова торчала среди прочих голов на лодке, что плыла впереди.

– Нам нужны диктаторы, – сказал разбойник. – Пришло время диктаторов. Хватит нам этой анархии!

И он фальшиво, но громко запел:

Любо, Веня, любо,

Любо, Веня, жить!

С нашим атаманом не приходится тужить!

С передних лодок донесся недружный ответ. Веня поднял худую руку, сжатую в кулак.

– А что же случилось с Люсей? – спросил я.

Егор едва смог кивнуть – лодка была перегружена, ее борта были почти вровень с водой.

– Людмила сначала вышла замуж за императора, – сказал Григорий Михайлович. – За покойного императора.

Кюхельбекер застонал. Он поднял руку и закрыл ею глаза, словно его раздражал яркий свет.

– Как так вышло? – спросил Егор.

– Но вы же знаете, – ответил Григорий Михайлович. – Вы же были здесь в прошлый раз, когда император поклялся, что женится на ней. И сдержал свое слово. Вот на этой свадьбе и произошел конфликт между императором и Веней.

– Не то слово, – поддержал гитариста бандит.

– Значит, она была там, на вокзале? – спросил Егор.

– Была, да сплыла, – сказал бандит.

– Не волнуйтесь, она в безопасности, – повторил гитарист. – Я вам это гарантирую.

– Мне надо ее увидеть, – сказал Егор.

Первая из лодок, пройдя под устоями железнодорожного моста, свернула налево, туда, где тупо поднимались строения стадиона в Лужниках.

– Забирай левее! – сказал бандит. – Левым греби, правым табань.

Егор подчинился. Наша лодка начала следом за прочими поворачивать к берегу.

И тут послышался гул.

Совершенно чуждый этому миру, механический, даже какой-то грозный, гул приближался, и я увидел, как со стороны Метромоста на прямой отрезок реки вырвался большой катер с закрытой каютой и рубкой, поднимающейся над ней. Он шел со скоростью морского катера – на реке это было делать опасно, потому что разбрасываемые им длинные крутые волны разбегались под углом и ударяли в берега, как волны морского прибоя.

– Скорее! – крикнул я Егору. – Навались!

Катер не должен был врезаться в нас, но он пройдет так близко, что нашу перегруженную лодку он наверняка перевернет.

Я замолчал, не в силах оторвать взгляда от этого чудовища, будто заглянувшего невзначай из нашего мира.

Мне хотелось понять, есть ли кто-нибудь в его каюте, в рубке, на небольшой палубе, открытой сзади. Ни одного человека я не увидел. В рубке кто-то стоял у штурвала. Но, конечно же, я не разобрал ничего, кроме силуэта. За круглыми иллюминаторами каюты было пусто.

А может, и рулевой мне привиделся. Я старался развернуть лодку поперек волны, но не успевал.

– Сейчас опрокинет! – крикнул я. – Егор, плавать умеешь?

– Что? – Он не понял, но увидел, как мимо проносится катер, и сообразил: – Умею!

Григорий Михайлович прижал к груди гитару. Он тоже почувствовал опасность.

Я привстал, подхватывая под мышки Кюхельбекера. Его положение было хуже прочих – в таком состоянии он точно бы не выплыл.

Мне было видно все, что происходило впереди нас.

Первая из лодок уже добралась до берега, по крайней мере до мелководья. Там была еще одна пристань для трамвайчиков и был спуск к воде. Волна подхватила лодку и выбросила на причал. Вторую приподняло и опрокинуло метрах в трех, еще одну я не успел разглядеть, потому что почувствовал, как нашу лодку поднимает и кренит длинная волна. Еще мгновение – и мы сильно зачерпнули левым бортом. Мне надо было вытянуть Кюхельбекера так, чтобы меня не зашибло опрокидывающейся лодкой.

Я рванул его на себя и оттолкнулся ногами от борта – такие вещи делаешь рефлекторно: я как-то летом проработал спасателем в Евпатории – захотелось солнца и моря. А денег тогда не было.

Кюхельбекер не сопротивлялся – проплыть с ним двадцать метров до причала труда не составило. Но меня больше беспокоил Егор – управится ли он?

И ей-богу, я почувствовал истинное облегчение, когда его голова возникла рядом со мной и он спросил, отплевываясь:

– Помочь, Гарик?

– Ничего, плыви. А где Григорий Михайлович?

Я правильно сделал, что спросил, – оказывается, тот бултыхался, собираясь потонуть метрах в пяти сзади нас. Егор поплыл к нему и потащил к берегу, а тот махал руками, старался утопить Егора.

Когда я вылез на причал, то увидел Веню Малкина. Он стоял на досках, махал кулаком вслед катеру, грязно и витиевато матерясь.

Я втащил Кюхельбекера на причал.

Веня увидел меня и спросил:

– Ты зачем этого тащишь? Оставь в воде.

Я положил Кюхельбекера на доски и спросил Веню:

– А что это за катер? Я думал, что здесь такой транспорт не предусмотрен.

– Черт их знает! – в сердцах ответил Малкин. – Я до них доберусь!

– Они приходят оттуда, сверху, проносятся туда и обратно. Но мы их не знаем, – сказал разбойник, который только что вылез из воды и прыгал на одной ноге, стараясь вылить воду из уха.

Одна лодка валялась на боку рядом с нами. Ее пассажиры разбирались с синяками и порезами. Но вроде все были живы.

– Хорошо, что добычи не было, – сказал вдруг Григорий Михайлович, которого выволок на причал Егор. – Просто счастье. Представляете, как бы мы огорчались.

И почему-то от этой незамысловатой фразы все ударились в смех.

И такой поднялся хохот, что Веня чуть не сел, согнувшись в поясе. Даже я засмеялся, хотя ничего смешного не было.

К нам бежали люди с берега. Две женщины и старик с костылем.

– Что привезли? – крикнула первая из них, лохматая, с грубым лицом.

– Победа! – крикнул им Веня, выпрямляясь и поднимая над головой стиснутые в пожатии руки. Так ведут себя победители на стадионе.

Человек не может изменить принципы поведения – стадион ли рукоплещет ему или три дикаря.

Любопытно, подумал я, каково должно быть минимальное наполнение мира, чтобы поддерживать цивилизацию?

Очевидно, когда люди разбросаны по лицу пустынной Земли так скудно, они неизбежно вырождаются, хотя и поддерживают порой видимость организации – как на площади Киевского вокзала.

Обязательно надо будет расспросить аборигенов, откуда этот катер. Общая тайна этого мира может быть разгадана лишь через раскрытие маленьких загадок.

Лишен ли этот мир системы коммуникаций или мы попали на его окраину, к жителям саванны?

Кюхельбекер открыл глаза, его взор был мутным, он пытался отстранить меня рукой.

– Оставь его здесь, – сказал Веня. – Его потом отведут куда надо.

– Куда его вести, – сказал один из бандитов, – я его тут зарежу. У меня нож острый.

– Ты глуп, мой друг, – сказал Веня, который уже изменил прежнюю позицию. – А мне нужны умные люди. Ты что думаешь, я хочу всех перерезать и править только вами?

Женщина с грубым лицом поцеловала Веню в щеку.

– Это лишнее, – сказал певец. – Как дела дома?

Он пошел прочь и поднялся по ступенькам на набережную.

– Кюхельбекера не тронут, – рассеял мои сомнения Григорий Михайлович. – Если Веня сказал, то не тронут. Веню здесь уважают.

Мы поднялись наверх следом за Веней.

Он уверенно направился к костру, горевшему возле входа во Дворец спорта – неуклюжего сооружения, стоявшего между стадионом и рекой.

Я вспомнил, что когда-то был здесь, еще мальчиком, на тренировке.

Нет, не сам я тренировался, а одна девочка из нашего детдома попала в сборную. Честное слово, даже в детских домах это бывает. Ее взяли от нас, а она как-то написала письмо мне и Коле Сердечкину и позвала на тренировку. Во Дворце было гулко, в памяти осталось именно гулкое нутро, в котором летали под потолком и неслись надо льдом громкие голоса тренеров и хореографов. Они стояли, опершись о бортик, а иногда выходили на лед, волоча ноги, чтобы не скользить.

Мы поднялись на набережную, поддерживая Григория Михайловича. Он шел, заплетая ноги.

– Я испугался, – сказал он. – Перепугался, что утону. Я плавать не умею. И гитару потерял. Где теперь другую найдешь?

– Наверное, в магазине, – сказал я.

Я промок до костей, было холодно, но не по-настоящему холодно, а неприятно телу.

– Ну, доскажите наконец, – потребовал Егор. – Я же вас вытащил!

– Для этого? – Гитарист обиделся, задрал голову и уткнулся концом мокрой острой бороды в Егора. – А я и не собирался ничего утаивать. Зачем мне утаивать? Это все ваши дела. Сейчас вы увидите свою Люсю. Ее уже давно украли. От этого и началась война. Она была как Елена Прекрасная. Вы читали об этом?

– Так где же она?

– Может, ждет нас, – усмехнулся гитарист. – Она же теперь супруга Вениамина. Император потерял покой. И готов был на все. Буквально на все.

Егор остановился, поглядел на меня в поисках поддержки. Потом вдруг побежал вперед.

– Ты куда? – крикнул Веня, когда Егор пробегал мимо. – Тебя же пристрелят, дурья башка!

Никто Егора не пристрелил. Дверь во Дворец спорта была раскрыта, и Люся, видно, ждала там возвращения разбойников. Или хотя бы каких-то новостей. А может, и предчувствовала что-то.

Она стояла в дверях и, когда Егор побежал к Дворцу спорта, выбежала ему навстречу.

Они бежали, как в каком-то фильме, который таким образом счастливо заканчивается.

– Стой! – закричал Веня.

На всякий случай я сделал несколько быстрых шагов вперед, чтобы оказаться рядом с ним. Я не хотел рисковать.

К счастью, войско Вени, и без того немногочисленное, в тот момент не было готово к бою. Часть бандитов осталась у реки. Они вылавливали перевернутые лодки и вытаскивали их на причал. Другие, видно, устали и брели каждый сам по себе. А те, кто встречал Веню, мешали ему, теснили, о чем-то говоря.

К тому же из Дворца спорта выбежали еще четверо или пятеро встречающих, и я понял, что это та же группа поддержки, певцы-барды, друзья Григория Михайловича.

Так что картина получалась скорее комическая, потому что Веню окружили поклонницы, и на встречу Егора с Люсей никто не обратил внимания. Кроме Вени.

Но тут рядом шагал я.

– Улыбайся! – приказывал я певцу и вождю. – Народ тебя любит! Ты его идеал. Да улыбайся ты, красавец мужчина! Не теряй авторитета. С ними ты потом поговоришь. Ты же победитель, Веня! Оба берега Москвы-реки подвластны тебе.

– Черта с два, – вдруг ответил мне Веня. – Черта с два! Кто мне подвластен?

Люся и Егор заметили, что мы подошли к ним.

– Егорушка, – рыдала Люся, прижимаясь к груди молодого человека, – ты пришел. А я уж думала, что все, что никогда... Господи, какое счастье, ты не представляешь.

– Ну что ты, как ты могла подумать, – говорил Егор. – Я же не мог сразу. Теперь все будет хорошо.

Веня остановился, протянул руку к Люсе, как бы намереваясь показать свои права на нее.

– Веня, – сказала Люся, не отрывая глаз от Егора. – Ты иди, я потом приду.

– Ты не понимаешь! – сказал Веня. – Люди смотрят.

Я осторожно, но крепко взял вождя за локоть и повел прочь.

– Они придут, – повторил я. – Куда они денутся? А нам с вами надо отдохнуть.

– Вот именно, – сказал Веня. – У меня эта дурацкая слабость.

Мы шли быстро, оставив позади поклонников, и Веня тихо и доверительно говорил мне:

– Вы же поймите, состояние моего здоровья таково, что мне, конечно же, надо беречь себя. Но у меня страшно заводной характер.

– Но Люся? – спросил я, стараясь вложить в этот краткий вопрос куда больше, чем мог бы услышать посторонний.

– Да вы с ума сошли? – возмутился Веня. – Вы думаете, что если я крутой, если вокруг меня всякие люди, то я подлец? Да я ни одну девушку на прощание не поцеловал. И не потому, что я голубой и они отвращение вызывают, вы не думайте, я даже женат был, но я тоже понимаю. Я ведь в прошлом году крестился, думал, что поможет. А здесь есть церковь, вы как думаете?

Мы вошли в зал Дворца спорта. Посреди него на деревянном полу трое разбойников играли в карты.

– Проблема – никак не могу поднять всех на завоевание мира, – сказал Веня. И, заметив удивление на моем лице, обрадовался и продолжал: – Я так и думал, что ты купишься. Ты же стандартный, без фантазии. Ты думаешь про меня: вот псих отмороженный, хочет кладбище завоевать. Да нет, мне просто интересно. Я и Люську утащил, только чтобы этим мымрикам доказать, кто здесь хозяин.

Веня обернулся – Люся с Егором вошли в зал.

– Ну вот, живая, в одном куске. Так что, молодой человек, как только ты переходишь ко мне на службу, то получаешь в награду девицу и эскадрон бандитов. Только коней раздобывай сам. Тебя как зовут?

– Егор, – ответила за него Люся. – Я же тебе говорила, Веня, что жду его.

– Знаю, знаю, что ждешь, тысячу раз слышал. – Он повернулся ко мне: – При всем моем уважении к ее внешним данным, поверь мне, Гарик, что бабы у меня были на порядок лучше. Импорт. Из Одессы и Вильнюса! А какие кадры нам дает Ставрополь!

Он подмигнул мне.

Как хорошо, что мы три дня провели в беседах с Егором, по крайней мере, я не сошел с ума при первом столкновении с этим миром.

Вообще-то мое настроение несколько улучшилось. Как вы понимаете, судьба Егора и соответственно Люси мне была небезразлична. Я в чем-то похож на американского президента: ни одного нашего морского пехотинца мы не оставим в бангладешском плену! Пускай погибнут пять тысяч туземцев, но наши родные негры-капралы должны вернуться для захоронения на кладбище в округе Колумбия, о’кей?

Главный изверг и моральный урод, бывший любимец публики Веня Малкин показался мне не столь уродливым, как я представлял вначале.

В то же время мне любопытно было, как скоро он перестроился и приспособился к этой жизни. Он напомнил мне знаете кого. Гимназистку, которая приехала на каникулы на хутор к тете где-нибудь под Житомиром. А вокруг затевается Гражданская война. Хутор тетки сожгла банда, гимназистку изнасиловали, но она выжила и сама организовала банду. И гоняет вокруг по полям в гимназическом форменном платье и ищет своего оскорбителя, а заодно режет коммунистов, грабит белых и становится грозой уезда или губернии. Злодейка, садистка – а прошло-то всего полгода с того дня, как она вышла в последний раз из дверей киевской гимназии. Вот вам целый роман из эпохи Гражданской войны. Я его не написал, потому что некогда, но смог бы написать. Ведь откуда-то в мою голову попали гимназистка и ее враги. И стали для меня не менее реальными, чем бредущий рядом со мной бывшая звезда российского рока и немного мафиози Веня Малкин или бывшая императрица Киевского вокзала... Так неужели они более реальны, чем придуманная мною гимназистка?

– Пойдемте ко мне, я покажу вам, как живу. – Люся пригласила меня и Егора. Потом повернулась к Вене: – А ты?

– Сначала считать мы будем раны, – сказал он. – У меня подозрение, что жертвы, принесенные на алтарь победы, очень велики.

– Не ври, Веня, – сказала императрица, – тебе их не жалко. Они для тебя как карточные фигуры.

– А для тебя? – спросил Веня, обидевшись.

– Они похожи на меня, – сказала девушка.

– Идите, я потом подойду, – обещал Веня.

Какой бы Веня ни был, в нем, как только он сталкивался с Люсей или со мной, проявлялась слабость. Он был слишком к нам близок. Понимаете? Мы с ним были и по возрасту, и по поколению, и по стажу здесь одинаковы. Кюхельбекер или какой-нибудь разбойник уже давным-давно стали частью этого мертвого мира, как солдатики. А о нас-то он знал: мы живые, как и он. Или только что умершие. Как и он.

– Геть! – крикнул Веня. – Взводных ко мне!

Какие-то люди стали возникать рядом с ним. Когда я оглянулся, отойдя на полсотни шагов, он уже разговаривал с тремя или четырьмя разбойниками.

Люся провела нас в комнату – чистую, белую, почти светлую. Мы уселись на диване, видно, она и спала на нем.

Кроме него, были стул и стол и еще этажерка с керосинкой.

– Здесь с огнем плохо. Даже не понимаю почему, – сказала она. – Вот костер зажечь можно, а внутри помещений – трудно.

Она зажгла керосинку – я в последний раз видел такую на даче, – поставила чайник.

– Чай будет настоящий, – сказала она.

Радостно суетясь, она все смотрела на Егора и, двигаясь по небольшой комнате, все время пользовалась случаем, чтобы дотронуться до Егора – нет, не лаская его, а как бы стараясь убедиться, что он здесь, что он ей не кажется.

– Я все эти дни, – сказала она, – не сомневалась. Правда, потом начала немного беспокоиться, но ты тоже меня должен понять.

– Я бы раньше приехал, – отвечал Егор, словно мы с ним наконец добрались до Торжка, – но не было оказии, щели не было. Ну, ты понимаешь.

– Понимаю. А я, знаешь, почти уже узнала, как вернуться, но эти дураки меня схватили.

Они с Егором образовали бы чудесную пару. Оба высокие, подвижные, он как модный американский актер, но не из силачей, а из тех, в очках, молодых компьютерных гениев. А она скорее звезда российского кино девяностых годов – как Метлицкая, Слуцкая, Орбакайте, представляете? Не блондинка, а темная шатенка, почти брюнетка. Я понял, что Люся, созданная большим городом, внешне кажется интеллигентнее и социально выше, чем есть на самом деле. А это видно, когда она начинает говорить, и ты слышишь в ее интонациях наш двор, магазин, кухню – если нужно, она может быть и резкой, и в голосе прорывается московская дикарка. Но это бывает редко. И дальнейшее зависит от того, в какие руки она попадет.

Через год-два она может превратиться и в настоящую леди, и в студентку из хорошей семьи, и, если не повезет, в относительно недорогую проститутку. Я говорю это не из желания как-то унизить Люсю, а чтобы показать, что она еще материал для человека, а не готовый человек. А вот Егор, пожалуй, уже создался как человек, и его не изменишь. Хотя рядом с Люсей он тушуется. Если бы судьба соединила их, то именно Люся стала бы ведущей в этом тандеме.

– Я видела Соню, Соню Рабинову, это она все устраивает, – говорила Люся. Она сидела на стуле лицом к нам, сложив узкую ладонь к ладони и сжав их коленями. На ней была короткая юбка и тапочки. И белая трикотажная кофточка.

Люся перехватила мой изучающий взгляд и сказала:

– Не изучай так меня, Гарик. Ничего особенного. Но, честно говоря, меня здесь спасает только то, что все знают – я императрица. Вы будете смеяться, но они не смеют меня тронуть. И я стараюсь тоже – я всегда чистая, подтянутая, и одежда у меня новая, и живу я отдельно. И знаешь, Веня тоже понимает.

– А ты в самом деле замуж вышла за императора?

– В первый же день! – засмеялась Люся. «Господи, – подумал я, – какие чудесные зубы!» – Как приехала, тут же и обвенчали. Только ты ничего не думай, Егорушка, император как мужик никому не конкурент.

– Он вообще никому не конкурент, – сказал Егор. – Ты уже вдова.

– Они его убили?

– Твой Веня и его бандиты были на вокзале. Там они нас и захватили.

– Они убили Павла Петровича? Ну изверги! Звери, просто звери! Вы простите, что я плачу, это не потому, что мне Павла Петровича жалко, мне его как человека жалко, хоть он мне никто, но как же можно! И что, они всех убили?

– Нет, как я понимаю, немногих, – сказал я. – А одного мы привезли. Вы его знаете, Кюхельбекера.

– Как привезли?

Пришлось рассказать Люсе о том, как мы с Егором оказались здесь и как, доехав с Кюхельбекером до дворца, попали в разгар боевых действий. О смерти императора и встрече с Веней. И о том, как нам всем пришлось убегать из империи Киевского вокзала, как преследовало нас зловещее желтое облако.

– Но кто это сделал? – спросила Люся.

Она разлила нам чай по тонким чашкам. Чай был настоящий, горячий, хорошо заваренный.

Оказывается, жизнь здесь не такая простая. Ведь ты всегда склонен упрощать чужие проблемы и недооценивать чужие возможности. Если верить Люсе, то война между Веней и империей продолжалась весь месяц, который молодая императрица пробыла здесь. И в этой войне были набеги разбойников на имперские владения, и ответные походы имперских войск с попытками вернуть императрицу, и, наконец, переговоры, которые ни к чему не вели, хотя бы потому, что у Вени, кроме бандитов, никого не было. Ни вельмож, ни государственных деятелей. Ведь не считать же государственным деятелем Григория Михайловича с его гитарой, которого в империи почитали за ренегата, или Койвисто из Гельсингфорса.

– Что еще за Койвисто из Гельсингфорса? – спросил я, ибо во мне в очередной раз проснулся исследователь. Финская фамилия и место действия обещали информацию о пределах и специфике этого мира.

– Увидите, – сказала Люся.

Она признавала во мне старшего, но, пока рядом был Егор, другие люди существовали для нее не более как фон – приятный либо раздражающий. Потому, заканчивая рассказ о последних событиях, она обращалась к Егору, а не ко мне...

– Сегодня с утра, – закончила она свою повесть, – Веня пошел в поход – его бандиты уговорили, думали, добыча будет большая. Ему донесли, что Кюхельбекер, который там самый толковый, поедет в университет и возьмет с собой часть велосипедистов. Вот они и решили победить. И победили. А Павел Петрович не очень мучился?

Я пожал плечами. Мы приехали, когда все уже кончилось.

– А как доктор, Леонид Моисеевич?

– Его мы не нашли, – сказал Егор.

– Мне тут говорили, что он ушел куда-то. А вдруг с ним тоже что-то сделали? Жалко. Он хороший.

– Мне тоже жалко, – сказал Егор.

Снаружи послышался какой-то шум. Кричали, словно дрались.

– Я посмотрю, – сказала Люся. – Я тут им не даю распускаться. В конце концов, они тоже люди.

Мы пошли за ней.

И оказались там вовремя. Бандиты притащили и замыслили казнить единственного пленника. Им оказался Кюхельбекер.

В углу манежа стоял пинг-понговый стол, и несколько разбойников распинали на нем Кюхельбекера, который никак не желал сдаваться. Его черные одежды разорвались – худые голубые ноги дергались над столом, а полдюжины бандитов, что готовили казнь, с восторгом занимались истязанием министра, превратив это в детскую игру.

С двух сторон одновременно выбежали Веня с гитаристом и мы с Люсей.

Реакция у нас была одинаковой.

– Прекратите! – закричал атаман вольницы. – Он мне нужен. Не сметь!

В ответ послышались ругательства, которые приходилось не раз выслушивать капитану Кидду, а уж тем более Степану Разину, когда он пытался сохранить жизнь пленной княжне.

Авторитет, а соответственно и власть Вени Малкина, великого певца и знатного бандита, висели на ниточке.

И не исключено, что Веня попал бы в жертвы своим неудовлетворенным добычей сообщникам, которые выкрикивали имена своих друзей, не вернувшихся из похода, если бы не появление ее величества.

Удивительно, как человечество долго и упрямо играет в эти игры.

Ну почему у этих дикарей, живущих в мире без времени, как и у нашего мещанина, будь он кинорежиссером или министром, титул вызывает внутреннюю щекотку и желание целовать ручку? И Люська Тихонова настолько сумела силой женской интуиции почувствовать свою исключительность, что, войдя в зал, кричать не стала, отстранила Егора, который бросился было вперед, и кинула искоса взгляд на меня, припечатав к полу, и остановилась, не доходя до пинг-понгового стола, на котором извивался Кюхельбекер, именно на том расстоянии, на котором ее было всем видно и слышно и в то же время на котором она была отделена от прочих, обыкновенных, людей бесконечностью пространства.

– Прекратить, – приказала она.

То есть произнесла то же слово, которое выкрикнул певец, но именно произнесла, а не сказала и не выкрикнула.

– Отпустите его, – сказала Люся.

В гулком Дворце спорта наступила тишина и слышно было дыхание людей.

Разбойники отходили от стола, отпускали веревки, которыми только что орудовали, и делали все покорно, но медленно – точно так же, как ведут себя хищники на арене, когда дрессировщик, хлопнув по песку хлыстом, велит им возвратиться на тумбы.

– Господин Кюхельбекер, – сказала Люся, – вставайте, чего вы тут лежите. Не бойтесь, вы же ни в чем не виноваты.

По бандитам прошел недовольный ропот.

– А вы, – повернулась к ним Люся, – сбежали, поджав хвосты, и теперь хотите отыграться на невиновном.

Вдруг женщина с грубым лицом, которая первой прибежала встречать Веню на набережную, крикнула Люське:

– А ты чего его защищаешь? Твой хахаль, что ли?

И она засмеялась. Но никто ее не поддержал.

И тут инициативу подхватил Веня.

– Башмаков, – приказал он бандиту, который плыл в моей лодке, – отведи пленного министра ко мне в кабинет. Мы его допросим. Остальным – разойтись!

Теперь перед стаей шакалов не было жертвы и не за кем было гнаться.

И стая не имела альтернативного вожака.

Люди стали расходиться, а Веня подошел к женщине и стал бить ее по лицу открытой ладонью. По-театральному, не больно, но наказывая.

Женщина вдруг заплакала и побежала из зала.

– Он спит с ней, – сказала тихо Люся.

Я поверил Люсе и подумал, что для него она – своя, московская, которую нельзя заразить СПИДом, а эта – местная бандитка, ничего с ней не случится.

Кюхельбекер быстро ушел за Григорием Михаиловичем.

Веня сказал мне:

– Хочу понять, что же произошло. Будешь слушать?

Я обернулся было к Егору.

– Пускай пошепчутся, – великодушно разрешил Веня. – Ты ему, Люся, Койвисто покажи.

Я пошел за Веней к нему в кабинет.

Кюхельбекер стоял посреди комнаты, такой же, как комната Люси, возле большого письменного стола – в этих комнатах сидели раньше стадионные чиновники. Вряд ли эти комнаты годились для иных целей. Он старался привести в порядок рваный костюм.

– Ничего, – сказал Веня. – У нас на Комсомольском магазины остались. Императрица иногда туда ходила за шмотками. И мне тоже таскает. Ты ей размер скажешь или с ней прошвырнешься.

– Спасибо, – сказал Кюхельбекер. – Я вам обязан жизнью.

– Не путай, – великодушно ответил Веня. – С площади тебя Гарик вытащил, хорошо еще, что у него мышцы накачанные. А сейчас, как понимаешь, от моих эмоциональных подонков тебя Люська, императрица, спасла. И охота ей была – не знаю.

– В любом случае спасибо.

– И учти, твоего императора я не убивал, – сказал Веня. – Я его только поучить хотел, а мои махновцы разыгрались. Я его уже мертвым застал. Мне пику с его головой вручили – такой уж здесь обычай.

– Знаю, – сказал Кюхельбекер. – Что со мной будет?

– Ты мне скажи, – попросил Веня, – что у нас сорвалось с наступлением?

– Что вы хотите знать?

– Мы же вокзал взяли. Все нормально. Откуда этот желтый яд пошел?

– Ветераны, – сказал Кюхельбекер. – Они дождались своего часа. Победив императора, вы нарушили хрупкий баланс этого мира.

– Нет, ты мне как следует объясни, – сказал Веня. – Мне же тоже никуда не деться отсюда. Так что я думаю, что нам с тобой придется вместе все распутывать.

– К сожалению, – согласился Кюхельбекер. – Так бывает, когда в болото падает камень.

– Ну объясни.

– Я не знаю... Я недостаточно знаю о том, что происходит далеко за пределами этого мира. Но я отлично понимал, как устроен маленький мир, который начинается у Нового университета и тянется до Кутузовского проспекта.

Говоря, Кюхельбекер рисовал длинным узловатым пальцем схему этого мира на письменном столе, а мы стояли, как на военном совете, глядя на то, как «полководец» по карте планирует будущее сражение.

– Вот тут, – говорил он, – империя Киевского вокзала. На другом берегу вы – несколько бандитских шаек, неопасных, потому что никак не могли объединиться, и занятых враждой друг с дружкой. Третий фактор – ветераны. Они вообще-то живут в империи, вернее, в гостинице «Славянская» и домах рядом с ней. Они вхожи в вокзал, хотя нас к себе не пускают. Они нас не выносят, мы их не выносим, но взаимно терпим. Мы центр цивилизации.

– Да иди ты! – громко сказал Веня.

Я посмотрел в окно. За окном медленно шли Люся с Егором и увлеченно разговаривали. Они шли близко, но не касались друг друга.

– Да, именно так. Если захотим, мы можем уничтожить бандитов, перебить ветеранов, но не стремимся к этому. Мы имеем доступ к другому миру – для нас он выражается в тебе. Люди, с которыми мы держали связь, меняются... Но они есть. Мы кое-что получаем оттуда, кое-что отдаем, порой туда или к нам прорываются люди. Впрочем, мы не боимся этого. Мы даже императрицу держали там, наверху, пускай растет. Мы позволили себе пустить в нашу империю вас, господин Малкин. Мы – открытое государство. Ветераны боятся этого. Они убеждены, что именно в нашем мире, где нет автомобилей и самолетов, где нет газет и телевидения, можно создать чистое, на их взгляд, общество. Но для этого мы должны окончательно покончить с конкурентами. Это вид религии. Чистота – никаких внешних сил. Для этого, они полагают, и создан наш мир. Теперь вам ясно?

– Ни черта не ясно, – сказал Веня.

– Когда вы убили императора и захватили вокзал, вы нарушили баланс сил. И ветераны, которые не столь глупы – и не надо считать их кучкой выживших из ума, изношенных трехсотлетних старцев, – также готовились к опасному повороту событий. Мы знали, что у старцев есть установки по пуску газа... Но не знали, случится ли когда-нибудь нужда в том, чтобы их использовать.

– Это ветераны? Старцы? Коммунисты?

– Это хранители неких идеалов, – возразил Кюхельбекер. – Они были и до коммунистов. Среди них вы найдете и Робеспьера, и протопопа Аввакума. Для них существует лишь идея... Теперь, когда они захватили власть в нашей империи, они перегрызут друг другу старческие глотки. Но не сразу. И вы, Вениамин, своими руками разрушили хотя бы видимость равновесия. Ваше будущее не вызывает во мне зависти...

Веня не ответил.

– Я устал, – продолжал Кюхельбекер. – Я полагаю, что этот газ не убивает окончательно. Нас очень трудно убить. Но голова у меня просто раскалывается.

Мне хотелось поговорить с Кюхельбекером, но я надеялся, что у меня еще будет возможность. Сейчас он не был склонен к беседам.

– Я пойду пройдусь, – решил я.

– Когда гуляете, поглядывайте по сторонам и оборачивайтесь, – посоветовал атаман. – Мало ли кому захочется тебя обезглавить.

Кюхельбекер устроился на стуле. Веня прошел за письменный стол и уселся в кресло.

Я вышел из Дворца.

Мне надо было подумать.

Миссия могла показаться на первый взгляд успешной – Егор с Люсей гуляют где-то неподалеку. С другой стороны, она провалилась, потому что не была подготовлена. Кто меня тянул прыгать?

Не сердись на себя, Гарик, не сердись. Спокойно. Теперь нам надо отсюда сматываться, прежде чем мы превратимся в таких же зомби.

Во-первых, это страшно.

Во-вторых, от моего пребывания здесь польза ограниченная. Единственный мой инструмент – собственные глаза и уши. Как рассказчик, я очень мил, но совершенно бездоказателен. Сюда должен или должны прийти настоящие исследователи. Снимать, фиксировать, изучать...

Так что моя первая обязанность перед собой и наукой – как можно скорее отыскать Сонечку Рабинову, так вроде зовут эту милую девушку? И открыть с ее помощью дверь домой.

Я стоял перед входом во Дворец, и мне были видны две фигурки, сидящие рядышком на садовой скамейке на бывшей аллее, от которой осталось высохшее дерево.

Здесь нет ветра, и в неподвижности воздуха существует особая прозрачность – не для глаза, а для слуха. Я не знал об этом, потому что впервые оказался один в тишине. Но когда я, посмотрев на Егора с Люсей и убедившись, что вижу именно их, не спеша пошел к ним, чтобы посоветоваться, что же делать дальше, то, не доходя метров ста, вдруг услышал, о чем они говорят, и остановился.

Теоретически мне известно, что подслушивать плохо, но мне было неловко кричать за сто метров, чтобы молодежь замолчала и подождала, пока я подойду.

А может быть, мне было любопытно послушать, о чем они говорят, – все мы готовы осуждать нетактичность такого рода, но практически каждому из нас приходилось подслушивать чужие разговоры. А я не таился – им достаточно было оглянуться, чтобы меня увидеть. Я просто остановился.

– Тебе надо уходить, – говорила императрица, – спасибо тебе, конечно, что приехал, но надо тебе с Гариком уходить.

– Я уйду только с тобой.

– Не говори глупостей. Я, Егорушка, первую неделю тебя ждала, считала мгновения. Как будто стояла на платформе и до отхода поезда оставалось все меньше. А потом поезд ушел.

– Поезд ушел, а я приехал.

– Это не повод для шуток, – строго ответила Люся. – Это моя трагедия. Неужели не понимаешь?

– Почему?

– А потому, что ты уедешь, а я останусь.

– Но я же приехал за тобой.

– Ты глупый, да?

– Ты хочешь сказать, что ты уже... изменилась?

– Я хочу это сказать. И я знаю, что это так.

– Но почему?

– Я больше не хочу есть – мне не надо есть и спать. Понимаешь, что все процессы во мне остановились, мои внутренние часы остановились. Я даже чувствовала, как это происходит, – ты не представляешь – как будто в тебе это тикает... но медленнее и тише, у меня уже пульс другой, медленнее. Хочешь пощупать? Ну ладно, не надо, потом.

Она было засмеялась. А может, всхлипнула.

Я не стараюсь показаться трогательным и сам не выношу сентиментальности. Но я присутствовал при самой настоящей трагедии, которую мне, к сожалению, до вас не донести. Или вы сами поймете ситуацию, станете на место влюбленных, или я промолчу...

– Может, попробовать вернуться к нам? – спросил Егор. И видно было, что он сам в такую возможность не верит. Он был подобен бегуну – мчался, мчался, выиграл забег, но вместо финишной ленточки ударился лбом в стену.

– И ты будешь сидеть возле меня в больнице, в палате для безнадежных и держать меня за руку?

– Это необязательно. Ведь еще никто не попробовал.

– А я думала, что ты меня немножко любишь. Ты подумал, что ты предлагаешь? Чтобы я вернулась на верную смерть?

– Но я же прилетел за тобой.

– Ты тупой, да?

Она была права, но я понимал и Егора. Он так стремился к ней, что мог подсознательно выбросить из головы мысли.

«А что потом?» «Потом» не было, а была высшая цель – пробиться, совершить подвиг, плюнуть на все – лишь бы соединиться с Люсей. А там обойдется... Еще одна жертва славного «авось» русской истории.

– Я не тупой, – обиделся Егор. – И никто еще не возвращался отсюда. А вдруг все это – вранье? Придумано оно специально для того, чтобы никто не смел и мечтать отсюда уйти?

Абстрактно эта мысль имела право на существование. Но я понимал, что для Люси она звучит почти издевательски и никак ее не переубедит.

– Значит, ты решил провести опыт – на мне!

– Ну что делать! У нас все-таки врачи, больницы.

– То-то Веня Малкин от нас сюда эмигрировал!

– Так это же СПИД!

– У меня тоже СПИД. И неизвестно еще – насколько заразный.

– Не надо меня пугать!

– Я тебя не пугаю. Я хочу, чтобы ты кое-что понял. Мало примчаться ко мне на белом коне. Некому твое геройство оценить. Даже Гарик не оценит.

– Но здесь оставаться нельзя! – сказал Егор.

– Конечно, нельзя, – согласилась Люся. – Здесь института нет, мамы с папой нет, даже мороженого не дают.

– Не в этом дело.

– Я и без тебя знаю, что не в этом дело!

– Тогда я останусь с тобой.

– Хватит, может, подвигов? – спросила Люся.

– А ты?

– Опять двадцать пять!

Я повернулся и пошел прочь. Мне не хотелось, чтобы они увидели, что я их подслушиваю.

Я пошел по территории стадиона, не замечая, куда иду, стараясь решить неразрешимую задачу – что же в самом деле делать нашим юным героям? Мне было страшно, потому что вариантов у ребят не было. Только эта пустыня. И я был почти уверен в том, что Егор отлично понимал это в тот момент, когда бросился в открытую дверь. Знал, но надеялся на чудо. И в шкале его ценностей в тот момент было важнее увидеть Люсю, а остальное оставалось в тумане. За финишной ленточкой.

Впереди на асфальте, на большой площадке перед плавательным бассейном, лежало нечто разноцветное, словно клумба, какие устраивают в престижных парках, выращивая на них узор из множества цветов: незабудки изображают небо, тюльпаны – крышу дома, а ромашки – его стены.

Когда я подошел поближе, то увидел, что клумба – в самом деле громадный ковер, вернее, рваные куски ткани, прошлой формы которых я угадать не мог. Ясно было лишь то, что когда-то ткань была полосатой – полосы были желтыми и фиолетовыми.

От этих кусков тянулись веревки, длинные и крепкие, они сходились к лежащей на боку большой корзине, метра полтора в диаметре.

И как только я увидел корзину, то понял, что вижу остатки воздушного шара.

Необычная находка. Я подошел поближе, и тут из корзины показались пальцы, схватились за ее край, затем с трудом поднялся по пояс человек и спросил меня:

– Что фы тутт телаете? – Очевидно, этот человек и был финном Койвисто. О том же говорило и лицо незнакомца, изрезанное глубокими морщинами и окаймленное темно-рыжей шкиперской бородкой.

– А вы? – спросил я.

– Я охраняю воздушный транспорт, – сообщил человек. – Мое имя Арно Койвисто. Я из Хельсинки и совершал перелет через Петербург в Москву. К сожалению, я потерпел крушение и стал инвалид. У меня нет ног!

Он перевалился животом через край корзины, и я в самом деле убедился в том, что у Арно отрезаны ступни ног и культи замотаны тряпками, словно на ногах у него серые штаны.

Арно встал, держась за край корзины. Видимо, раньше он был очень высок – по крайней мере даже без ступней он не уступал мне ростом.

– Вы не спешите, – сказал он. – Мне скучно.

Он говорил по-русски вполне сносно, но с акцентом. И, конечно же, он мне был крайне интересен, ибо относился к числу тайн этого мира. Зачем он летел, чего ему было надо?

– Я не спешу.

– Вы здесь новый. Вы не бандит, не такой, как они. Может, вы пленник?

– Я чужой, – согласился я. – А вы здесь давно?

– Я не уверен, – сказал воздухоплаватель. – Но я жду помощь из моего города. Меня будут искать. Я гарантирую.

– Вы живете в Хельсинки?

– Раньше я жил в Петербурге, но затем я жил в Хельсинки, – сказал Арно. – Там человек живет культурно.

– Вы хотите сказать, что там – иная жизнь, чем здесь?

– Здесь – дикий край Земли. Здесь жить нельзя. Только сумасшедшие путешественники вроде меня могут сюда направиться. Но человек всегда имеет в душе стремление открывать новую землю. Я погибаю, потом летит другой.

– Вы видели... Вы видели сверху всю Россию?

– Я видел очень много. Есть разные страны и города и много чудесных и страшных людей. У меня есть журнал. Это – великий документ. Я жду человека, который отвезет его. Тогда меня найдут. У меня есть смысл жизни. Вы понимаете, мой журнал – это смысл жизни. Его должны видеть мои коллеги. Это есть путеводитель. Я сам кончился, у меня нет надежды, но если мой журнал придет домой, то я умру спокойно или буду ждать. Я могу долго ждать. Вы не собираетесь в Петербург?

– Я хотел вернуться к себе.

– Куда?

Я неопределенно показал пальцем вверх и в сторону.

– На ту, старую Землю, откуда я пришел. Где есть время.

– Вы проникли к нам? Здесь тоже есть проход?

– Вы знаете о других? – спросил я.

– О, на Земле есть не одно отверстие, но ты не можешь проникнуть сквозь них. По разным причинам. Природа не хочет нашего движения. Но я уверен, что в Петербурге есть... Петербург – такой славный цивилизованный город. Там наверняка что-то есть. Но вы будете возвращаться к себе?

– Я постараюсь, – сказал я.

– Тут есть одна молодая женщина, ее называют императрицей Люси. Вы знаете ее?

– Я с ней знаком.

– Она тоже оттуда. Она хочет вернуться, но боится, что ее кровь уже не позволит.

– Это так? – спросил я.

– Полагаю, что так, – сказал Арно. – Так учат. Так все думают. Так логично. А вы давно здесь?

– Меньше суток.

– Сутки? Это немного. Вы можете не спешить.

– Лучше спешить, – сказал я. – Здесь ни в чем нельзя быть уверенным.

– Это правда. Вы знаете, что мой шар сбили? Да – как будто враждебный корабль. Я не знаю кто, но это так. Вы не поедете в Петербург?

Следом за мной шли Егор и Люся. Люся вела Егора за руку.

– Вы не скучали? – спросила Люся. Вопрос относился ко мне. Воздухоплавателю Люся кивнула, как кивают соседу по дому, которого ты нынче уже видел раз двадцать.

– Нет, я глазел по сторонам, – сказал я. – Здесь есть на что смотреть.

– Это только в первый день, – сказала Люся.

Она выглядела обыкновенно, говорила ровно, и я вдруг испугался, что она уже настолько глубоко заражена болезнью безвременья, что даже разговор с Егором не расстроил ее. Зато на Егоре все было написано: он был не в расстройстве – он был в глубоком горе, и Арно заметил это.

– Это тоже ваш друг? – спросил он Люсю.

– Я его ждала, – сказала Люся. – Я его люблю.

– Почему он такой печальный? – спросил финн.

– Он приехал за мной, – сказала Люся.

Финн наморщил и без того морщинистый лоб. Он медленно думал. Мы молчали. Он думал, наверное, минуту. В кино – это долгое время. Затем он произнес:

– Ты не можешь вернуться.

Люся кивнула.

– А он не хочет возвращаться без тебя. – Финн глубоко вздохнул, решив такую сложную задачу. Люся снова кивнула, а финн неожиданно задал вопрос: – Почему ты не вернулась раньше?

– Я старалась, – ответила Люся.

Егор слушал, как и я, – это было для нас новостью.

– Я достала велосипед и поехала к Музыкальному детскому театру.

– Такк, – сказал Арно, который, видно, не понял, почему надо ездить к театру.

– Там и есть наше окно, щель.

– Такк. – Арно кивнул. Ему было все ясно.

– Я нашла женщину, и с ней больной юноша, в коляске. Только они и могут сказать, когда это будет.

– Знаю, – сказал Арно. – Я слышал. Это есть специальные люди. Они очень ценные люди. Но окно совсем редкое. У нас теперь нет. Но дальше, где-то в Таллине, было. Там есть все это.

– В Таллине есть другое окно? – зачем-то спросил я. И подумал, что это первая ценная информация, которую я смогу привезти отсюда.

– Они очень хранят его. И правильно. – Арно сидел, вытянув культи и привалившись спиной к своей корзине. – Это есть опасно. Нельзя, чтобы все путалось. Мы уже умерли. Может, давно. Я умер в восемнадцатом году. Я был военный летчик. Я воевал с красными под Виипури. Потом я попал в плен, и под Новый год я ждал расстрела. Я давно умер. У меня новая жизнь.

– У вас все иначе? – спросил я.

– У нас есть цивилизация, – уверенно ответил Арно. – Это любопытно. Земля еще не открыта. Мы открываем ее. Если ты отнесешь мой журнал в Петербург или Хельсинки, то за мной придут люди и увезут меня. И мне сделают новые ноги. Протезы. И я снова полечу.

Он говорил просто и медленно, чтобы мы поняли. Он замолчал, и Люся продолжила свой рассказ:

– Когда я договорилась с Соней и возвращалась на вокзал, меня захватили бандиты. Меня стерегли, я не могла убежать. А дни там, на нашей Земле, бежали. И я не знала, сможет ли Егор пробиться ко мне. А если сможет, найдет ли он меня?

– Если бы он добрался до Киевского вокзала, – сказал Кюхельбекер, который незаметно подошел к нам, – я бы сказал ему, кто и где тебя прячет, императрица. Ведь мы планировали экспедицию. И не успели.

– Я вас не знаю, – сказал Арно, не двигаясь. Он смотрел на высокого костлявого министра, и тот ему не нравился.

– Меня можно и не знать, – сказал Кюхельбекер, – а вот я о вас все знаю. Вы воздухоплаватель с Запада. Ваш полет кончился здесь. И если бы мы победили, я бы вас допросил – нам очень важно знать ситуацию на Западе. Так как я – министр империи и ведаю ее безопасностью.

– Империи нет? – спросил Арно.

– Куда она денется! – ответил Кюхельбекер. – Под тем или иным названием она выживет. Куда ты денешь несколько сот человек, которые населяют эти края и которым нужна власть, защита и угнетение? Обратите внимание, с какой скоростью ветераны вылезли из своих нор, когда вы зарезали нашего императора. И прогнали вас.

– Не нас, – ответил Арно. – Мы здесь такие же пленники, как и вы, господин.

Кюхельбекер положил мне на плечо невесомую сухую руку и отвел в сторону.

– Послушайте, – сказал он, – я думаю, что у нас с вами могут быть общие интересы.

Он сделал паузу, ожидая моей реакции. Я молчал.

– Я человек пожилой и физически слабо развит. Вы же молоды и сильны. И вам и мне нужно выбраться отсюда. Помогите мне, и я вам помогу.

– А как вы мне поможете? – спросил я.

– Я вас провожу до университета, я покажу, где живет Соня, я помогу вычислить, когда открывается щель, – ведь я уже много лет курирую это направление.

– Вы не Кюхельбекер, – сказал я. – Кто вы такой?

– Ах, не тратьте времени даром, – сказал Кюхельбекер. – Я был комкором. В тридцать седьмом за мной должны были прийти. Вы найдете здесь немало таких же.

– А зачем вам псевдоним?

– Я не знаю, чья рука и когда захочет до меня дотянуться.

– Вы хотите сказать...

– Я ничего не хочу сказать, – оборвал меня Кюхельбекер. – Но наша Земля невероятно велика, сотни лет, если не тысячи, она наполнялась людьми, которым не нашлось места у вас. Что я о ней знаю? Лишь немного больше этого чудака-путешественника. Так вы согласны бежать со мной?

– Согласен, но я должен поговорить с Егором и Люсей.

– Разве они не остаются здесь?

– Все так сложно...

– В сущности, все так просто, – ответил комкор и пошел прочь. Он не стал отходить далеко, а гулял по окружности лежащей на земле оболочки воздушного шара.

Я подошел к моим спутникам.