1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 
Тонкой; прекрасной работы; была там для ног и скамейка.    

Тотчас прекрасный кувшин золотой с рукомойной водою    

В тазе серебряном был предо мною поставлен служанкой    

Для умыванья; после расставила стол она гладкий.    

Хлеб предо мной положила почтенная ключница, много    

Кушаний разных прибавив, охотно их дав из запасов.    

Есть пригласила Цирцея меня. Но к еде не тянуло.    

Думал совсем о другом я и духом чувствовал злое.    

Как увидала Цирцея, что молча сижу я и к пище    

Рук протянуть не хочу, охваченный горем жестоким,    

Близко ко мне подошла и крылатое молвила слово:    

– Что, Одиссей, за столом сидишь ты, подобно немому,    

Дух разъедая себе, ни питья не касаясь, ни пищи?    

Или коварства какого еще от меня ожидаешь?    

Страхи отбрось. Ведь тебе поклялася я клятвою крепкой. –    

Так мне сказала. Но я, отвечая богине, промолвил:    

– Есть ли, Цирцея, меж честных людей хоть один, кто  спокойно    

Сесть за еду и питье разрешить себе сможет, покуда    

Освобожденных друзей не увидит своими глазами?    

Если ж вполне непритворно ты хочешь, чтоб ел я и пил бы,    

Освободи их, чтоб милых товарищей мог я увидеть. –    

Так говорил я. Цирцея пошла чрез палаты и вышла,    

Жезл держа свой в руке, и, свиную открывши закуту,    

Выгнала вон подобья свиней девятигодовалых.    

Вышедши, стали они одна близ другой, а Цирцея,    

Всех обходя по порядку, их мазала зелием новым.    

Тотчас осыпалась с тел их щетина, которою густо    

Были покрыты они от ужасного зелья Цирцеи.    

Все они сделались снова мужами – моложе, чем прежде,    

Стали значительно выше и ростом и видом прекрасней.    

Сразу узнавши меня, пожимать они руки мне стали.    

Всеми сладостный плач овладел. Загудели покои    

Дома высокого. Жалость саму охватила богиню.    

Близко став предо мною, богиня богинь мне сказала:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный!    

На берег моря теперь к своему кораблю отправляйся.    

Прежде всего ваш корабль быстролетный втащите на сушу,    

Снасти судна и имущество все отнесите в пещеру,    

Сам же обратно вернись, приведи и товарищей верных. –    

Так мне сказала. Ее я послушался сердцем отважным.    

Быстро направился я к кораблю и к шумящему морю.    

Там, вблизи корабля, застал я товарищей верных,    

Тяжкой объятых печалью и льющих обильные слезы.    

Как на деревне телята к пасущимся в стаде коровам,    

В скотный вернувшимся двор, когда напитались досыта,    

Прыгая, мчатся навстречу и их удержать уж не могут    

Стойла; мыча непрерывно, вокруг матерей они быстро    

Бегают. Так и ко мне, когда увидали глазами,    

Спутники кинулись, плача. Такое они испытали,    

Словно вернулись внезапно на остров скалистый Итаку,    

В край свой родимый и город, где выросли все и родились.    

Мне огорченно они окрыленное бросили слово:    

– Так возвращенье твое нам радостно, Зевсов питомец,    

Словно назад мы вернулись в Итаку, родимую землю.    

Но расскажи, как погибли другие товарищи наши. –    

Так говорили они. И весело я им ответил:    

– Вытащим прежде всего наш корабль быстролетный на сушу,    

Снасти судна и имущество все отнесемте в пещеру,    

Сами же все поспешите за мною отправиться следом    

В дом священный Цирцеи. Товарищей всех вы найдете    

Там едящих и пьющих, и все у них есть в изобильи. –    

Так я сказал. И словам моим тотчас они подчинились.    

Только один Еврилох их всех удержать попытался    

И со словами крылатыми к спутникам так обратился:    

– Что вы, безумцы, куда? К каким еще бедам стремитесь?    

В дом Цирцеи идти вы хотите! Но всех ведь она вас    

Или в свиней превратит, иль в волков, или в львов. И придется    

Волей‑неволей вам быть сторожами Цирцеина дома!    

Так же совсем и циклоп на скотном дворе своем запер    

Наших товарищей, с дерзким пришедших туда Одиссеем.    

Из‑за безумства его и погибли товарищи наши! –    

Так говорил Еврилох. И в сердце своем я подумал:    

Вырвав из ножен с бедра мускулистого меч, не срубить ли    

Голову с шеи ему, чтоб на землю она покатилась,    

Хоть он и близкий мне родственник был. Но товарищи дружно    

Наперерыв меня стали удерживать мягкою речью:    

– Богорожденный, пускай он останется, если позволишь,    

На берегу близ судна, пускай его здесь охраняет.    

Нас же, других, поведи к священному дому Цирцеи. –    

Так сказали они и пошли от судна и от моря.    

На берегу близ судна Еврилох не остался, однако, –    

Следом пошел, моего испугавшись ужасного гнева.    

Спутников наших, в жилище Цирцеи оставшихся, чисто    

Вымыла в ванне богиня и маслом натерла блестящим,    

После надела на них шерстяные плащи и хитоны.    

Мы их застали сидящими в зале за пиром богатым.    

Только что все, повстречавшись, в лицо увидали друг друга,    

Скорбно они зарыдали и стонами дом огласили.    

Близко став предо мною, богиня богинь мне сказала:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный!    

Слезы и горестный плач прекратите вы. Знаю сама я,    

Сколько вы бед претерпели в водах многорыбного моря,    

Сколько вреда принесли вам враждебные люди на суше.    

Сядьте теперь за еду и вино распивайте, покуда    

Снова в груди у себя вы прежний свой дух обретете, –    

Тот, с каким вы когда‑то покинули землю родную    

Вашей скалистой Итаки. Теперь, изнуренные духом,    

Робкие, только о тяжких скитаньях вы помните, сердцем    

Всякую радость забыв: ведь бед вы познали немало. –    

Так сказала. Ее мы послушались сердцем отважным.    

Дни напролет у нее мы в течение целого года    

Ели обильное мясо и сладким вином утешались.    

Год наконец миновал, и Оры свой круг совершили,    

Месяц за месяцем сгиб, и – длинные дни воротились.    

Вызвали тут меня как‑то товарищи все и сказали:    

– Вспомни, несчастный, хотя бы теперь об отчизне любимой,    

Раз уж судьбою тебе спастись суждено и вернуться    

В дом твой с высокою кровлей и в милую землю родную. –    

Так мне сказали, и я их послушался сердцем отважным.    

Целый мы день напролет до зашествия солнца сидели,    

Ели обильно мы мясо и сладким вином утешались.    

Солнце меж тем закатилось, и сумрак спустился на землю.    

Спутники спать улеглись в тенистых покоях чертога.    

Я же, к Цирцее взойдя на прекрасное ложе, колени    

Обнял ее и молил. И слух преклонила богиня.    

Так со словами крылатыми я обратился к Цирцее:    

– Данное мне обещанье исполни, Цирцея, – в отчизну    

Нас отошли. Уже рвуся я духом домой возвратиться,    

Как и товарищи все, которые сердце мне губят,    

Тяжко горюя вокруг, как только ты прочь удалишься. –    

Так я сказал. И богиня богинь мне ответила тотчас:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный!    

Нет, пусть никто против воли в моем не останется доме.    

Раньше, однако, другую дорогу свершить вам придется, –    

Съездить в жилище Аида и Персефонеи ужасной.    

Должен ты там вопросить Тиресия фивского душу, –    

Старца слепого, провидца, которого ум сохранился.    

Разум удержан ему Персефоной и мертвому. Души    

Прочих умерших порхают в жилище Аида, как тени. –    

Так сказала – и мне мое милое сердце разбила.    

Плакал я, сидя в постели, и сердце мое не желало    

Больше жить на земле и видеть сияние солнца.    

Долго в постели катался и плакал я. Этим насытясь,    

Я, отвечая Цирцее, такое ей слово промолвил:    

– Кто же меня, о Цирцея, проводит такою дорогой?    

Не достигал еще царства Аида корабль ни единый. –    

Так я сказал. И богиня богинь мне ответила тотчас:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей хитроумный!    

Не беспокойся о том, кто вас через море проводит.    

Мачту только поставь, распусти паруса и спокойно    

Можешь сидеть. Дуновенье Борея корабль понесет ваш.    

Переплывешь наконец теченья реки Океана.    

Берег там низкий увидишь, на нем Персефонина роща    

Из тополей чернолистных и ветел, теряющих семя.    

Близ Океана глубокопучинного судно оставив,    

Сам ты к затхлому царству Аидову шаг свой направишь.    

Там впадает Пирифлегетон в Ахеронтовы воды    

Вместе с Коцитом, а он рукавом ведь является Стикса.    

Соединяются возле скалы два ревущих потока.    

Слушай с вниманьем: как только туда ты, герой, доберешься,    

Выкопай яму, чтоб в локоть была шириной и длиною,    

И на краю ее всем мертвецам соверши возлиянье –    

Раньше медовым напитком, потом вином медосладким    

И напоследок – водой. И ячной посыпь все мукою.    

Главам бессильным умерших мольбу принеси с обещаньем,    

В дом свой вернувшись, корову бесплодную, лучшую в стаде,    

В жертву принесть им и много в костер драгоценностей бросить.    

Старцу ж Тиресию – в жертву принесть одному лишь, отдельно,    

Черного сплошь, наиболе прекрасного в стаде барана.    

Славное племя умерших молитвой почтивши, овцу ты    

Черную вместе с бараном над ямою в жертву зарежь им,    

Поворотив их к Эребу и в сторону сам отвернувшись    

По направленью к теченьям реки Океана. Тотчас же    

Множество явится душ мертвецов, распрощавшихся с жизнью.    

Ты немедля тогда товарищам дай приказанье,    

Чтобы тот скот, что лежит там, зарезанный гибельной медью,    

Шкуры содравши, сожгли и молитвы свои вознесли бы    

Мощному богу Аиду и Персефонее ужасной.    

Сам же вытащи меч медноострый и, севши у ямы,    

Не позволяй ни одной из бессильных теней приближаться    

К крови, покуда ответа не даст на вопросы Тиресий.    

Явится он пред тобой, повелитель народов, немедля.    

Все он тебе про дорогу расскажет, и будет ли долог    

Путь к возвращенью домой по обильному рыбами морю. –    

Так говорила. Пришла между тем златотронная Эос.    

Плащ мне Цирцея тогда подала и хитон, чтоб одеться.    

Нимфа ж сама облеклась в серебристое длинное платье,    

Тонкое, мягкое, – пояс прекрасный на бедра надела,    

Весь золотой, на себя покрывало накинула сверху.    

Встал я, пошел через дом и начал товарищей спящих    

Мягко будить ото сна, становясь возле каждого мужа:    

– Будет храпеть вам, друзья, сладчайшему сну отдаваясь!    

В путь нам пора. Мне Цирцея царица дала указанья! –    

Так им сказал я. И духом отважным они подчинились.    

Но и оттуда не всех невредимыми вывести смог я.    

Юноша был на моем корабле, Ельпенор, не чрезмерно    

Храбрый в бою и умом средь других выдававшийся мало.    

Сильно подвыпивши, он, удалясь от других, для прохлады    

Спать улегся на крыше священного дома Цирцеи.    

Сборы услышав в дорогу, товарищей говор и крики,    

На ноги он ошалело вскочил, позабывши, что должно    

Было назад ему, к спуску на лестницу, шаг свой направить;    

Он же вперед поспешил, сорвался и, ударясь затылком    

Оземь, сломал позвонок, и душа отлетела к Аиду.    

После того как из дома товарищи вышли, сказал я:    

– Вы полагаете, ехать отсюда домой нам придется,    

В землю родную? Цирцея другой предназначила путь нам:    

Едем мы в царство Аида и Персефонеи ужасной.    

Душу должны вопросить мы Тиресия, фивского старца. –    

Так я сказал. И разбилось у спутников милое сердце.    

Сели на землю они, и рыдали, и волосы рвали.    

Не получили, однако, от слез проливаемых пользы.    

Тою порою, как шли к кораблю мы и к берегу моря    

С тяжкой печалью на сердце, роняя обильные слезы,    

Пред кораблем нашим черным внезапно явилась Цирцея    

И близ него привязала барана и черную овцу,    

Мимо легко, незаметно пройдя. Если бог не желает,    

Кто его может увидеть глазами, куда б ни пошел он?    

     

 ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ    

     

     

После того как пришли к кораблю мы и к берегу моря,    

Прежде всего мы корабль на священное море спустили,    

Мачту потом с парусами в корабль уложили наш черный,    

Также овцу погрузили с бараном, поднялись и сами    

С тяжкой печалью на сердце, роняя обильные слезы.    

Был вослед кораблю черноносому ветер попутный,    

Парус вздувающий, добрый товарищ, нам послан Цирцеей    

В косах прекрасных, богиней ужасною с речью людскою.    

Мачту поставив и снасти наладивши все, в корабле мы    

Сели. Его направлял только ветер попутный да кормчий.    

Были весь день паруса путеводным дыханием полны.    

Солнце тем временем село, и тенью покрылись дороги.    

Мы наконец Океан переплыли глубоко текущий.    

Там страна и город мужей коммерийских. Всегдашний    

Сумрак там и туман. Никогда светоносное солнце    

Не освещает лучами людей, населяющих край тот,    

Землю ль оно покидает, вступая на звездное небо,    

Или спускается с неба, к земле направляясь обратно.    

Ночь зловещая племя бессчастных людей окружает.    

К берегу там мы пристали и, взявши овцу и барана,    

Двинулись вдоль по теченью реки Океана, покуда    

К месту тому не пришли, о котором сказала Цирцея.    

Жертвенный скот я держать Тримеду велел с Еврилохом,    

Сам же, медный отточенный меч свой извлекши из ножен,    

Выкопал яму. Была шириной и длиной она в локоть.    

Всем мертвецам возлиянье свершил я над этою ямой –    

Раньше медовым напитком, потом – вином медосладким    

И напоследок – водой. И ячной посыпал мукою.    

Главам бессильных умерших молитву вознес я с обетом,    

В дом свой вернувшись, корову бесплодную, лучшую в стаде,    

В жертву принесть им и много в костер драгоценностей бросить,    

Старцу ж Тиресию – в жертву принесть одному лишь, отдельно,    

Черного сплошь, наиболе прекрасного в стаде барана.    

Давши обет и почтивши молитвами племя умерших,    

Взял я барана с овцой и над самою ямой зарезал.    

Черная кровь полилась. Покинувши недра Эреба,    

К яме слетелися души людей, распрощавшихся с жизнью.    

Женщины, юноши, старцы, немало видавшие горя,    

Нежные девушки, горе познавшие только впервые,    

Множество павших в жестоких сраженьях мужей, в нанесенных    

Острыми копьями ранах, в пробитых кровавых доспехах.    

Все это множество мертвых слетелось на кровь отовсюду    

С криком чудовищным. Бледный объял меня ужас. Тотчас же    

Я приказание бывшим со мною товарищам отдал,    

Что б со скота, что лежал зарезанный гибельной медью,    

Шкуры содрали, а туши сожгли, и молились бы жарко    

Мощному богу Аиду и Персефонее ужасной.    

Сам же я, вытащив меч медноострый и севши у ямы,    

Не позволял ни одной из бессильных теней приближаться    

К крови, покуда ответа не дал на вопросы Тиресий.    

Первой душа Ельпенора‑товарища к яме явилась.    

Не был еще похоронен в земле он широкодорожной:    

Тело оставили мы неоплаканным, непогребенным    

Там, у Цирцеи в дому: тогда не до этого было.    

Жалость мне сердце взяла, и слезы из глаз полилися.    

Я, обратившись к нему, слова окрыленные молвил:    

– Как ты успел, Ельпенор, сойти в этот сумрак подземный?    

Пеший, скорее ты прибыл, чем я в корабле моем черном. –    

Так я сказал. И прорвавшись рыданьями, он мне ответил:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

Божеской злою судьбой и чрезмерным вином я погублен.    

Спавши на крыше Цирцеи, совсем позабыл я, что должно    

Было обратно мне, к спуску на лестницу, шаг свой направить.    

Я же вперед поспешил, сорвался и, ударясь затылком    

Оземь, сломал позвонок, и душа отлетела к Аиду.    

Ради тех, кто отсутствует здесь, кто дома остался,    

Ради отца твоего, что вскормил тебя, ради супруги,    

Ради сына, который один в твоем доме остался!    

Знаю ведь я, что отсюда, из дома Аида, уехав,    

Прочный корабль ты обратно на остров Ээю направишь.    

Вспомни же там обо мне, умоляю тебя, повелитель!    

Не оставляй меня там неоплаканным, непогребенным,    

В путь отправляясь домой, – чтобы божьего гнева не  вызвать.    

Труп мой с доспехами вместе, прошу я, предайте сожженью,    

Холм надо мною насыпьте могильный близ моря седого,    

Чтоб говорил он и дальним потомкам о муже бессчастном.    

Просьбу исполни мою и весло водрузи над могилой    

То, которым живой я греб средь товарищей милых. –    

Так говорил он. И я, ему отвечая, промолвил:    

– Все, несчастливец, о чем попросил ты, свершу и  исполню. –    

Так, меж собою печальный ведя разговор, мы сидели:    

Меч протянув обнаженный над ямою, кровь охранял я,    

Призрак же все продолжал говорить, за ямою стоя.    

Вдруг ко мне подошла душа Антиклеи умершей,    

Матери милой моей, Автоликом отважным рожденной.    

В Трою в поход отправляясь, ее я оставил живою.    

Жалость мне сердце взяла, и слезы из глаз покатились.    

Все же, хотя и скорбя, ей первой приблизиться к крови    

Я не позволил, покамест Тиресий не дал мне ответа.    

В это время душа Тиресия старца явилась,    

Скипетр держа золотой; узнала меня и сказала:    

– Богорожденный герой Лаэртид, Одиссей многохитрый!    

О несчастливец, зачем ты сияние солнца покинул,    

Чтобы печальную эту страну и умерших увидеть?    

Но отойди же от ямы, свой меч отложи отточенный,    

Чтобы мне крови напиться и всю тебе правду поведать. –    

Так говорил он. И в ножны вложивши свой меч среброгвоздный,    

В сторону я отошел. Когда безупречный провидец    

Черной крови напился, такие слова мне сказал он:    

– О возвращении сладком домой, Одиссей, ты мечтаешь.    

Трудным тебе его сделает бог. Забыть он не может,    

Что причинил ты ему, и гневом пылает жестоким,    

Злобясь, что милого сына его ослепил ты. Однако    

Даже при этом, хоть много страдавши, домой вы вернетесь,    

Если себя и товарищей ты обуздаешь в то время,    

Как, переплыв на своем корабле винно‑чермное море,    

К острову ты Тринакрии пристанешь и, выйдя на сушу,    

На поле жирных увидишь овец и коров Гелиоса,    

Светлого бога, который все видит на свете, все слышит.    

Если, о родине помня, ты рук на стада не наложишь,    

Все вы в Итаку вернетесь, хоть бедствий претерпите много.    

Если же тронешь стада – и тебе предвещаю я гибель,    

И кораблю, и товарищам всем. Ты смерти избегнешь,    

Но после многих лишь бед, потерявши товарищей, в дом свой    

Поздно в чужом корабле вернешься и встретишь там горе:    

Буйных мужей, добро у тебя расточающих нагло;    

Сватают в жены они Пенелопу, сулят ей подарки.    

Ты, воротившись домой, за насилия их отомстишь им.    

После того как в дому у себя женихов перебьешь ты    

Гибельной медью, – открыто иль хитростью, – снова  отправься    

Странствовать, выбрав весло по руке, и странствуй, доколе    

В край не прибудешь к мужам, которые моря не знают,    

Пищи своей никогда не солят, никогда не видали    

Пурпурнощеких судов, не видали и сделанных прочно    

Весел, которые в море судам нашим крыльями служат.    

Признак тебе сообщу я надежнейший, он не обманет:    

Если путник другой, с тобой повстречавшийся, скажет,    

Что на блестящем плече ты лопату для веянья держишь, –    

Тут же в землю воткни весло свое прочной работы,    

И кабана, что свиней покрывает, быка и барана    

Жертвой прекрасной зарежь колебателю недр Посейдону, –    

И возвращайся домой, и святые сверши гекатомбы    

Вечно живущим богам, владеющим небом широким,    

Всем по порядку. Тогда не средь волн разъяренного моря    

Тихо смерть на тебя низойдет. И, настигнутый ею,    

В старости светлой спокойно умрешь, окруженный всеобщим    

Счастьем народов твоих. Все сбудется так, как сказал я. –    

Так говорил он. И я, ему отвечая, промолвил:    

– Жребий этот, Тиресий, мне сами назначили боги.    

Ты же теперь мне скажи, ничего от меня не скрывая:    

Вижу я тут пред собою скончавшейся матери душу.    

Молча она возле крови сидит и как будто не смеет    

Сыну в лицо посмотреть и завесть разговор с ним. Скажи же,    

Как это сделать, владыка, чтоб мать моя сына узнала? –    

Так говорил я. И, мне отвечая, тотчас же сказал он:    

– Легкое слово тебе я скажу, и его ты запомни.    

Тот из простившихся с жизнью умерших, кому ты позволишь    

К крови приблизиться, станет рассказывать все, что ни спросишь.    

Тот же, кому подойти запретишь, удалится обратно. –    

Так мне сказала душа владыки Тиресия старца    

И, прорицание дав, удалилась в обитель Аида.    

Я же на месте остался у ямы и ждал, чтобы к черной    

Крови приблизилась мать и испила ее. Напилася    

Крови она и печально ко мне обратилася с речью:    

– Сын мой, как ты добрался сюда, в этот сумрак подземный,    

Будучи жив? Нелегко живому все это увидеть.    

Реки меж вами и нами велики, теченья ужасны,    

Прежде всего – Океан; чрез него перебраться не может    

Пеший никак, если прочного он корабля не имеет.    

Или из Трои теперь лишь, так долго в морях проскитавшись,    

Прибыл сюда ты с своими людьми и судном? Неужели    

Ты еще не был в Итаке, жены своей, дома не видел? –    

Так говорила она. И, ей отвечая, сказал я:    

– Милая мать, приведен я в обитель Аида нуждою.    

Мне вопросить надо было Тиресия Фивского душу.    

Не приближался еще я к ахейской стране, на родную    

Землю свою не ступал. Все время в страданьях скитаюсь    

С самой поры, как повел Агамемнон божественный всех нас    

В конебогатую Трою сражаться с сынами троянцев.    

Вот что, однако, скажи, и скажи совершенно правдиво:    

Что за Кера тебя всех печалящей смерти смирила?    

Долгой болезнью ль была ты настигнута, иль Артемида    

Нежной стрелою своею, приблизясь, тебя умертвила?    

Также скажи об отце и о сыне, покинутых мною,    

Вся ли в руках их находится власть иль теперь обладает    

Ею другой уж, и думают все, что домой не вернусь я?    

О настроеньях и мыслях законной жены расскажи мне:    

Дома ль она остается близ сына и все охраняет    

Или на ней уж ахеец какой‑нибудь знатный женился? –    

Так я сказал. И почтенная мать мне ответила тотчас:    

– Держится стойко и твердо супруга твоя Пенелопа    

В доме твоем. В бесконечной печали, в слезах непрерывных    

Долгие дни она там и бессонные ночи проводит.    

Не перешел ни к кому еще сан твой прекрасный. Спокойно    

Сын твой владеет уделом своим, принимает участье    

В пиршествах общих, как мужу, творящему суд, подобает.    

Все приглашают его. Отец же твой больше не ходит    

В город, в деревне живет у себя. Ни хорошей кровати,    

Ни одеяла старик не имеет, ни мягких подушек.    

В зимнюю пору он в доме ночует с рабами своими    

В пепле, вблизи очага, покрывшись убогой одеждой.    

В теплую ж пору, как лето придет иль цветущая осень,    

Он в виноградном саду, где попало, на склоне отлогом    

Кучу листьев опавших себе нагребет для постели, –    

Там и лежит. И вздыхает, печали своей отдаваясь,    

Все ожидая тебя. Безотрадно он старость проводит.    

Так же и я вот погибла, и час поразил меня смертный.    

Но не в доме моем Артемида, стрелок дальнозоркий,    

Нежной стрелою своей, подошедши, меня умертвила.    

Не от болезни я также погибла, которая часто,    

Силы людей истощая, из членов их дух изгоняет.    

Нет, тоска по тебе, твой разум и мягкая кротость    

Отняли сладостный дух у меня, Одиссей благородный! –    

Так говорила. Раздумался я, и пришло мне желанье    

Душу руками обнять скончавшейся матери милой.    

Трижды бросался я к ней, обнять порываясь руками.    

Трижды она от меня ускользала, подобная тени    

Иль сновиденью. И все становилось острей мое горе.    

Громко позвал я ее и слова окрыленные молвил:    

– Мать, что бежишь ты, как только тебя я схватить  собираюсь,    

Чтоб и в жилище Аида, обнявши друг друга руками,    

Оба с тобою могли насладиться мы горестным плачем?    

Иль это призрак послала преславная Персефонея    

Лишь для того, чтоб мое усугубить великое горе? –    

Так я сказал. И почтенная мать мне ответила тотчас:    

– Сын дорогой мой, меж всеми людьми наиболе несчастный.    

Зевсова дочь Персефона тебя обмануть не желает.    

Но такова уж судьба всех смертных, какой бы ни умер:    

В нем сухожильями больше не связано мясо с костями;    

Все пожирает горящего пламени мощная сила,    

Только лишь белые кости покинутся духом; душа же,    

Вылетев, как сновиденье, туда и сюда запорхает.    

Но постарайся вернуться на свет поскорее и помни,    

Что я сказала, чтоб все рассказать при свиданьи супруге. –    

Так мы беседу вели. Предо мною явились внезапно    

Женщины. Выслала их Персефона преславная. Были    

Жены и дочери это давно уж умерших героев.    

К яме они подбежали и черную кровь обступили.    

Я же раздумывал, как бы мне всех расспросить их отдельно.    

Вот наилучшим какое решение мне показалось:    

Вынув из ножен с бедра мускулистого меч медноострый,    

Я не позволил им к крови приблизиться всею толпою,    

Поочередно они подходили и все о потомстве    

Мне сообщали своем. Я расспрашивал их по порядку.    

Прежде других подошла благороднорожденная Тиро    

И про себя рассказала, что на свет она родилася    

От Салмонея, сама же – жена Эолида Крефея.    

Страсть зародил Енипей в ней божественный, самый прекрасный    

Между потоков других, по земле свои воды струящих.    

Часто она приходила к прекрасным струям Енипея.    

Образ принявши его, Земледержец, Земли Колебатель,    

В устьи потока того, водовертью богатого, лег с ней.    

Воды пурпурные их обступили горой и, нависши    

Сводом над ними, и бога и смертную женщину скрыли.    

Девушку в сон погрузив, развязал он ей девственный пояс.    

После того как свое вожделенье на ней утолил он,    

Бог ее за руку взял, и по имени назвал, и молвил:    

– Радуйся, женщина, нашей любви! По прошествии года    

Славных родишь ты детей, ибо ложе бессмертного бога    

Быть не может бесплодным. А ты воспитай и вскорми их.    

В дом свой теперь воротись, но смотри, называть опасайся    

Имя мое! Пред тобой Посейдон, сотрясающий землю. –    

Так сказав, погрузился в волнами кипевшее море,    

Пелия Тиро, зачавши, на свет родила и Нелея.    

Сделались оба они слугами могучими Зевса.    

Пилос песчаный достался Нелею. Богатый стадами    

Пелий Иолком владел, хоровыми площадками славным.    

Кроме того, родила царица средь жен и Крефею,    

Амифаона, бойца с колесницы, Эсона, Ферета.    

После нее Антиопу увидел я, дочерь Асопа.    

Мне хвалилась она, что объятия Зевса познала    

И родила ему двух сыновей, Амфиона и Зефа.    

Первые были они основатели Фив семивратных    

И обнесли их стеной: хоть, могучие, жить без прикрытья    

В Фивах они не могли, хоровыми площадками славных.    

Амфитрионову после жену я увидел Алкмену.    

Ею Геракл был рожден дерзновеннейший, львиное сердце,    

После того как с Зевесом она сочеталась в объятьях.    

Дочь Креонта бесстрашного с ней я увидел, Мегару.    

Мужем был ей Геракл, могучестью всех превзошедший.    

После того Епикасту, прекрасную матерь Эдипа,    

Видел я. Страшное дело она по незнанью свершила:    

Вышла замуж за сына. Отца умертвил он и в жены    

Мать свою взял. Но тотчас же об этом людей повестили    

Боги. Но все же, страданья терпя, в возлюбленных Фивах    

Царствовать он продолжал губительным божьим решеньем.    

Мать же в обитель Аида‑привратника, мощного бога,    

Собственной волей сошла, на балке повесившись в петле,    

Взятая горем. Ему же оставила беды, какие    

От материнских эринний в обильи людей постигают.    

Также Хлориду прекрасную там я увидел. Когда‑то    

За красоту ее взял себе в жены Нелей, заплативши    

Выкуп несчетный. Была она младшая дочь Амфиона,    

Сына Иасия; царствовал он в Орхомене минийском.    

В Пилосе ставши царицей, детей родила она славных    

Нестора, Хромия, Периклимена, бесстрашного в битвах.    

Мощную также Перо родила она, диво меж смертных.    

Сватались к ней все соседи. Однако Нелей соглашался