1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
   
    
     
Киатта
    
    
Однажды Каласса исчезла. Королева Арисса проснулась рано, с первыми лучами солнца. По привычке полежала, впитывая солнечный свет, потом позвала Калассу.
    
Служанка, перенявшая за долгие годы все привычки своей госпожи и тоже встававшая рано, не отозвалась.
    
Арисса подумала, что служанка спит. Она допоздна сидела вчера у окна и рассказывала Ариссе, что происходит во дворе королевского дворца. А во дворе ничего особенного не происходило. Помост давно разобрали, пришли каменщики и стали надстраивать ворота. Они разобрали часть древней кладки, сделали ниже арку и принялись возводить две башни.
    
Каласса сказала не без яда, что Фрисс, по-видимому, решил укрепить королевский замок на случай осады.
    
— Кто же собирается на нас напасть? — поинтересовалась Арисса.
    
— Известно кто: горожане.
    
— Что ты говоришь? — всполошилась Арисса. — Как они посмеют? Мой сын — добрый государь, что бы ты там про него не говорила.
    
— Он повесил невинных, — напомнила Каласса.
    
— А кто знает? — вскинулась королева. — Очень может быть, что купцы и магистрат сговорились убить Фрисса. Это же банда разбойников! Они только и думают о том, как набить собственные карманы, а Фрисс, с его-то честностью, мог помешать им. Вот они и задумали чёрное дело…
    
Арисса замолчала. Казалось, она и сама не очень-то верила своим словам.
    
Каласса вздохнула.
    
— Прости, госпожа, мои слова, но твой сын — тиран.
    
— Не смей! — Арисса приподнялась на постели и крепко сжала побелевшими кулачками покрывало. — Не смей так говорить о моем сыне! Я воспитала его хорошим мальчиком. Я всех троих сыновей воспитала хорошими мальчиками…
    
— Да, госпожа, — согласилась Каласса. — И теперь один хороший мальчик объявил другого хорошего мальчика сумасшедшим и запер его в железной клетке в подземелье.
    
Арисса выпустила покрывало.
    
— Ибрисс… Он ведь и правда болен. Это, конечно, я виновата. Он был моим первенцем, я любила и баловала его. А потом родился Фрисс, а потом дочь Трисса, и мне стало не до первенца. Когда Трисса умерла, я несколько месяцев не могла прийти в себя… И однажды, когда учитель Ибрисса пожаловался на него — мальчик почти перестал учиться, стал ленивым, и вместо уроков учил какие-то поэмы… Да, тогда сердце мое вскипело, и я ударила его…
    
Каласса молчала. Она знала, как это было на самом деле. На самом деле Арисса кинулась бить Ибрисса, мальчишка спрятался под кровать в ее спальне, а королева, потеряв память, взяла полено, лежавшее у камина, и стала с силой совать им под кровать, чтобы заставить Ибрисса вылезти. Она пришла в себя только тогда, когда увидела на конце полена кровь.
    
Потом вмешался король Эрисс. Он отнял у Ариссы полено, но мальчик так и просидел под кроватью до ночи. А потом выполз. Крадучись спустился вниз, в комнату Калассы. У него была разбита голова и всё лицо. Он не плакал, он только дрожал от страха. С тех пор он начал заикаться. Королева была занята Фриссом и родившимся позже Криссом, и даже не сразу заметила, что с Ибриссом творится неладное.
    
А когда заметила — во дворец вереницей потянулись лекари. Сначала киаттцы, потом арлийцы, потом таосцы. И какие-то маги неведомой крови. Ничего не помогало Ибриссу. Он молчал, но если его заставляли говорить, — он мучительно долго спотыкался на каждом звуке. Так долго, что у Калассы сердце обливалось кровью.
    
Ни снадобья, ни заговоры, ни маковая вода не помогали Ибриссу. И тогда Каласса, втайне от всех, пригласила местную знахарку, жившую неподалеку от гавани. Это была неопрятная старуха, и очень жадная. Она сказала, что за три встречи излечит Ибрисса, но за каждую встречу запросила по двадцать пять золотых киаттских драконов. У Калассы не было таких денег. Она продала всё, что у нее скопилось за годы службы во дворце, даже парчовое платье, и с трудом наскребла двадцать пять драконов, чтобы заплатить за первое лечение.
    
Знахарка пришла, взяла деньги, спрятала их на груди, и велела привести мальчика. Ибрисс послушно лег на кровать Калассы, лицом вниз. А знахарка велела Калассе выйти. Каласса вышла, но стала подсматривать в замочную скважину. Знахарка стояла над мальчиком и ничего не делала — по крайней мере, так показалось Калассе.
    
Потом она пробормотала несколько слов, провела рукой по волосам Ибрисса и сказала, что сеанс окончен.
    
Ибриссу не полегчало, но Каласса решила довести дело до конца.
    
Она сходила к ростовщику-каффарцу и заняла у него двадцать пять золотых монет. Ростовщик прекрасно знал, что Каласса служит самой королеве, и согласился, ничего не спросив, и даже не запросив процентов больше обычного.
    
Знахарка снова пришла, и снова недолго постояла над Ибриссом, пробормотала что-то вроде молитвы, погладила мальчика по голове и пообещала прийти на следующий день.
    
У Калассы не было выбора. Она пошла к королю Эриссу. Она рассказала ему всё без утайки. Король был добр, но таких денег не было и у него. Он сказал:
    
— Всё мое богатство — вот эти книги. Некоторые из них — настоящие произведения искусства. Но даже в Киатте вряд ли найдется покупатель, который хоть что-нибудь смыслил бы в книжных редкостях… Пожалуй, мы сделаем вот что. Мы объявим горожанам, что сын наш болен и ему требуется лечение, и, может быть…
    
— Да, но королева… — напомнила Каласса.
    
— Ах, королева… — вспомнил Эрисс. Вздохнул и замолчал.
    
Он был добрым королем, но в житейских вопросах был сущим ребенком.
    
Каласса наконец решилась и сказала:
    
— Ваше величество, у вас есть перстень с сапфиром. Он один стоит, я думаю, драконов шестьдесят. Если бы вы позволили мне продать его…
    
— Что же ты сразу не сказала! — обрадовался Эрисс. Он стащил с пальца перстень и отдал Калассе, даже не поинтересовавшись, кому она собирается продать его.
    
Каласса знала, кому. Вокруг дворца жило множество ростовщиков, высасывавших из королевского двора последнее. Ни Арисса, ни, тем более, Эрисс совершенно не умели вести хозяйство. Всеми налогами заведовали казначей двора и магистратура. И никто никогда не спрашивал у них, куда уходят отчисления, предназначенные на содержание двора. Только при самой острой необходимости Арисса обращалась к казначею. А казначеем был Эльтусс — тот самый, сын которого потом стал служить хуссарабам.
    
Но Ибриссу не полегчало и после третьего лечения. Каласса уже вынашивала планы, как отомстить жадной старухе, как вдруг, спустя недолгое время, Ибрисс начал говорить. Сначала запинаясь и краснея при каждом слове, потом всё увереннее и увереннее.
    
Арисса так ничего и не узнала об этом.
    
А Ибрисс постепенно говорил всё лучше, иногда его даже трудно было остановить. Но всё же иногда он запинался. При сильном волнении. Например, когда выходил на площадь и начинал читать городским зевакам вслух свои стихи.
    
Арисса начала стыдиться старшего сына. Она посылала за ним на площадь воспитателей и Калассу, но больше уже никогда не тронула его даже пальцем.
    
Каласса снова вздохнула и стала вспоминать, сколько же времени прошло с тех пор. Она загибала пальцы и шевелила губами, и Арисса услышала.
    
— Что ты делаешь?
    
— Считаю, моя госпожа. Считаю, сколько лет назад Ибрисс в первый раз ушёл из дому.
    
— Зачем ты напоминаешь мне об этом, глупая старуха? — Арисса покраснела от гнева. — Ты всё время, нарочно напоминаешь мне о моём грехе, бередишь старую рану, хотя я тысячу раз уже раскаялась в том, что сделала по молодости и глупости!
    
Каласса опустила голову и вздохнула:
    
— Прости, госпожа.
    
И до самой ночи она просидела у открытого окна, рассказывая, как каменщики замешивают раствор, строят леса и поднимают наверх кирпичи в деревянной люльке. Арисса задремала, клюя носом, а потом её сморил настоящий сон.
    * * *
    
И вот теперь Калассы не оказалось рядом. Сначала Арисса думала, что старая служанка куда-то отлучилась. Но время шло, а в комнату никто не входил.
    
Потом принесли завтрак — кто-то из новых слуг, которых Арисса совсем не знала. Она спросила, не видел ли он её служанку. Но слуга ничего не ответил. Может быть, подумала Арисса, он глухонемой?..
    
А потом, когда Арисса уже успела подремать, пришёл Фрисс.
    
Он подошел к кровати почти вплотную, посмотрел на Ариссу, — лицо её стало тревожным и бледным. Помялся и сказал:
    
— Держись мама.
    
Арисса вздрогнула.
    
Фрисс помолчал.
    
— Калассы больше нет.
    
— Что? — Арисса не поверила своим ушам.
    
— Она… ну, случайно оступилась на лестнице. Спускалась к Ибриссу, хотя я и запретил ей это делать. С тех пор, как Ибрисс окончательно помешался, Каласса только и делала, что просила меня пропускать её к нему. Я пропускал. Уж не знаю, что они там делали. Может быть, он читал ей свои бредовые стихи. Короче говоря, она упала с лестницы и расшибла голову.
    
— Что? — совсем тихо переспросила Арисса.
    
— Она умерла, будь она проклята! — рявкнул Фрисс. — Или ты не только ослепла, но еще и оглохла? Она умерла, сдохла, — эта старая ведьма, пившая мою кровь!
    
Арисса больше ничего не слышала. Голова её качнулась, она внезапно потеряла равновесие и мягко прилегла на постель.
    
Фрисс остановил поток проклятий, взглянул на Ариссу, тяжело дыша.
    
— Мама?
    
Арисса не отвечала.
    
Фрисс склонился ниже, послушал, потом изменился в лице, отшатнулся, и позвал на помощь.
    
Лекарь, присматривавший за королевой, прибежал очень быстро. Это был старый, и очень больной человек; Фрисс нанял его потому, что он согласился служить только за еду и кров. Конечно, лекарем он был неважным, но зато не просил платы.
    
— Что с ней? — спросил Фрисс, когда старик осмотрел королеву.
    
— Ничего страшного, ваше величество, она жива. Это просто глубокий обморок. Сейчас я попытаюсь привести её в чувство.
    
Фрисс подождал, пока лекарь натирал виски Ариссы едкой муравьиной кислотой, хлопал её по щекам. Арисса, наконец, шевельнулась.
    
Фрисс вздохнул с облегчением, присел на край кровати и взял руку Ариссы.
    
Королева почувствовала это, — и заплакала.
    
Он так давно не брал её за руку. Он вообще не касался её с тех пор, как вернулся из хуссарабского плена. Он даже говорил иногда в сердцах, что от неё разит смертью.
    
Слезы быстро катились из её мертвых глазниц, а рука, которую держал Фрисс, мелко-мелко дрожала.
    
— Ты хороший мальчик, — наконец сказала Арисса. — Я всегда знала это. Только не обижай Ибрисса…
    
Фрисс ответил с недовольной миной:
    
— Хорошо, мама… Если ты так уж хочешь, я даже переведу его из подземелья в башню. Там много света и воздуха. Лишь бы он не кричал в окна, потешая слуг.
    
— А сейчас он… кричит? — насторожилась Арисса.
    
— Ещё как, — кратко проворчал Фрисс, поднимаясь.
    
— А что он кричит?
    
Фрисс недовольно ответил:
    
— Как обычно — разные глупости. Расстояние от земли до луны составляет триста тысяч миль. Земля — шар, пустой внутри, а сверху покрытый землей и водой. В нашем дворце пятьдесят две лестницы, насчитывающие тысячу восемнадцать ступеней…
    
— А разве всё это неправда? — спросила Арисса.
    
— Правда-правда, — Фрисс махнул рукой. — Может быть, земля и пустая внутри… Я там, внутри, не бывал. Но только говорит он это складно, в рифму, как стихи…
    
Он помедлил, что-то обдумывая. Потом решился.
    
— Мать. Я собираюсь жениться.
    
Арисса сидела, покачиваясь, словно погружённая в полусон. Потом подняла голову:
    
— А?..
    
— Я собираюсь жениться, — повторил Фрисс.
    
— Жениться? — лицо Ариссы посветлело. — Правильно, сын, давно пора! А кто она, твоя избранница? Надеюсь, она королевской крови?
    
— Она… нездешняя. Но очень красивая и умная.
    
— Это очень, очень хорошо, — с удовольствием повторила Арисса.
    
Фрисс снова помедлил.
    
— А знаешь, почему я собираюсь это сделать?
    
— Почему? — с каким-то испугом спросила королева.
    
Фрисс внутренне выругался. Через силу ответил:
    
— Потому, что мне нужен наследник. Тот, кто будет править Киаттой после меня.
    
Арисса испуганно втянула голову в плечи.
    
— Разве ты собираешься умереть?..
    
При этих словах все заготовленные заранее торжественные фразы окончательно вылетели у Фрисса из головы. Не сдержавшись, он схватил Ариссу за плечи, встряхнул, — пожалуй, слишком сильно, потому что голова королевы прыгнула, как мячик, и язык на мгновение высунулся изо рта, будто дразнясь.
    
— Ты дура, мать! — крикнул Фрисс.
    
Выпустил Ариссу, поглядел на неё исподлобья, плюнул и вышел.
    * * *
    
Стражники стояли на каждом повороте крутой каменной лестницы. Внизу тоже стоял стражник; повинуясь приказу Фрисса, он открыл железную клёпаную дверь.
    
Внутри, в подземелье, было сумрачно и сыро. Фрисс снял со стены светильник и вошел внутрь.
    
В дальнем конце подземелья прямо на полу стояла клетка, — в ней завозился, просыпаясь, Ибрисс, щуря глаза от света.
    
В ближней клетке, неподалеку от дверей, на доске, заменявшей кровать, неподвижно сидела Каласса.
    
Фрисс прошел мимо неё, даже не взглянув в её сторону. Подошел к клетке Ибрисса.
    
— Здравствуй, брат! — как ни в чем не бывало, сказал Ибрисс и просунул между стальными полосами руку. Рука была мягкая и потная, — как обычно. Фрисс, после некоторых колебаний, всё же пожал её.
    
— Я собираюсь перевести тебя в другое помещение. — Сказал он. — Там посветлей, и воздуху побольше…
    
— Спасибо, брат! — Ибрисс заулыбался, держась за решетку обеими руками и пытаясь просунуть голову, подслеповато моргая.
    
— Это будет сделано сейчас же, но при одном условии.
    
— Конечно, брат!
    
Фрисс поморщился.
    
— Да, к сожалению, ты мой брат… Но я хочу, чтобы посторонние люди не видели тебя. Никогда. Понимаешь?
    
— Конечно, брат! — отозвался Ибрисс.
    
— Не называй меня братом! — вспыхнул Фрисс. — Для тебя я — король. Так вот, я переведу тебя отсюда. Клетки не будет. Будет хорошая комнатка… Но ты должен пообещать мне, что никто и никогда не услышит от тебя ни одного слова. В особенности — твоих идиотских стишков.
    
— Ну да… Конечно… — энтузиазм в глазах Ибрисса сразу погас. — Я ведь сумасшедший, я понимаю. Я буду читать стихи для себя. Ну, и для крыс. Там ведь будут крысы?
    
Фрисс пристально посмотрел на Ибрисса, пытаясь понять, не насмехается ли он над ним. Но лицо Ибрисса, расплывшееся, ставшее в подземелье еще более бледным, не выражало ровным счетом ничего.
    
— Хорошо. Тогда я отдам приказ прямо сейчас… И запомни, для посторонних — ты мне не брат!
    
Потом, смягчившись, он добавил:
    
— Поверь, так будет лучше для всех. И для тебя — тоже…
    
Ибрисс кивнул. Фрисс повернулся и пошел к выходу. У клетки с Калассой остановился.
    
— Ну как, старая ведьма? Теперь ты не откроешь своего поганого рта?
    
Каласса как-то странно взглянула на него. А потом мгновенно сорвалась с места, схватилась за решетку, прижалась лицом к ней и раскрыла рот.
    
— А-а-а… — простонала она.
    
Рот был черным, словно обугленным. Во рту слабо шевелился короткий обрубок почерневшего языка.
   
   
    
     
Мост через Тобарру
    
    
Сейр выполз из опасной зоны и залёг за камнями, в заранее приготовленном убежище. Отсюда его не увидят ни с моста, ни с дороги, когда переедут через мост. У него ещё оставалось немного времени, пока они поймут, что путь свободен.
    
Сейр снял шлем, вынул из сумы прочный аркан из конопли, примерил его к руке. Сума была больше не нужна, он привстал, и бросил её на дорогу. На ней были следы крови, дыры от стрел, и торчал обломок стрелы.
    
Сейр лежал, ожидая. Солнце немилосердно жгло, но Сейр терпел, лишь время от времени прополаскивая рот и выплевывая почерневшие сгустки крови.
    
Наконец на дороге показались всадники. Их было трое. Двое опасливо въехали на мост. Третий следовал позади, держа наготове лук.
    
Едва эти трое проехали половину моста, как на дороге показался целый отряд. Некоторые тащили с собой скорпионы, но большинство было вооружено луками.
    
Троица достигла завала. Здесь они спешились, перебрались через камни, и возбужденно заговорили, показывая на валявшуюся на дороге суму.
    
Потом зорко оглядели нагромождения камней за мостом. Им был виден лишь небольшой отрезок дороги. Они снова пошептались и вернулись на ту сторону завала.
    
Тем временем отряд втянулся на мост. И с внезапным гиканьем понёсся вперед.
    
Троица уже успела раскидать камни, и кони перемахивали через остаток завала.
    
Сейр подтянул ноги, чтобы их не заметили с дороги. Отряд проскакал мимо. А на мост вступали все новые всадники.
    
Те, что ускакали вперёд, начали возвращаться шагом. На этот раз они зорко осматривали скалы, заглядывали в расселины; часть из них спешилась и стала прочесывать обочины.
    
Сейр ругнулся про себя. Постарался как можно дальше уйти в свою неглубокую нору. И тут же услышал тревожные вопли.
    
Его заметили. Он попытался ужом вывернуться из норы, но вперёд ногами сделать это оказалось затруднительно; через мгновенье крепкие руки ухватили его за ноги и выволокли на дорогу.
    
Сейр поднялся, отплевываясь от пыли, окруженный со всех сторон глядевшими прямо ему в лоб снаряженными луками, дротиками и копьями. Несколько копий упиралось в спину, а один из всадников достал саблю и приставил её к горлу Сейра.
    
— Скажи Аммару — мы поймали его, — сказал сотник.
    
Сейр угрюмо взглянул на него. Он был в тяжелых доспехах, и конь его тоже был защищен пластинами металла.
    
Вскоре он услышал топот копыт и поднял голову.
    
Сейра окружили спешившиеся воины, и Аммар смотрел на него поверх их голов.
    
— Кто ты такой? — спросил Аммар на языке Гор.
    
Сейр усмехнулся.
    
— Кто ты такой? — повторил Аммар по-аххумски.
    
— Человек, — неохотно отозвался Сейр.
    
— Ты — тот самый, что сопровождал Хумбабу и её выродка? Ты здесь один? Отвечай!
    
Сейр качнул седой головой. Тяжело ворочая распухшим языком, с трудом выговорил:
    
— Я не буду тебе отвечать, ординарец, предавший своего командира.
    
У Аммара отвисла челюсть, но он тотчас же взял себя в руки, склонился к луке и произнёс:
    
— Ах, ты знаешь и это? Да, я был ординарцем у сумасшедшего аххумского темника. Надеюсь, что он сейчас слышит меня оттуда, из-под земли, куда уходят воины, покрывшие себя позором.
    
Сейр взглянул на Аммара.
    
— Значит, туда уйдешь и ты.
    
Аммар привстал в стременах, замахиваясь камчой.
    
Но в тот же миг в руках Сейра оказался аркан и, брошенный с непостижимой быстротой и точностью, захлестнул поднятую руку. Рывок — и Аммар съехал с седла набок. Нога его осталась в стремени, и он повис, упираясь рукой в землю, вверх тормашками, в недоумении глядя на Сейра — теперь уже снизу вверх.
    
— Проклятье! Держите его покрепче. А еще лучше — свяжите! — рявкнул он, не без труда высвободив ногу и упав на дорогу. Аркан перерубили. Сейру заломили руки за спину и закрутили ремнями.
    
Аммар подошел к нему вплотную, вглядываясь в его лицо.
    
— Что-то кажется мне знакомым в твоей роже, раб, — сказал он. — Одно из двух: или ты служил в войске Берсея, или был связным с намутцем Набудассаром.
    
— Вглядись получше, — посоветовал Сейр.
    
Он сплюнул, на продырявленной щеке появилась пена.
    
Аммар молчал. Потом сделал шаг назад, не глядя, нащупал повод коня. Взлетел в седло.
    
— А теперь — убейте его.
    
Сейра втащили на камни, поставив почти у самого края, за которым, далеко внизу, пенилась Тобарра.
    
Спешенные лучники на дороге присели на одно колено. Их было десять или двенадцать, — во всяком случае, достаточно, чтобы одним залпом сбросить Сейра вниз.
    
Но залп был сделан слишком поздно: не оборачиваясь, Сейр сделал быстрый шаг и исчез.
    
Хуссарабы загалдели, но Аммар поднял руку. Кивнул сотнику:
    
— Посмотри.
    
Сотник слез с коня, подошел к обрыву, заглянул в пропасть. Некоторое время молчал, вглядываясь, потом обернулся:
    
— Его нигде не видно, повелитель.
    
Аммар втянул голову в плечи и злобно прошипел:
    
— Смотри ещё! Внимательно смотри! Может быть, эта обезьяна зацепилась за выступ.
    
Вместе с сотником еще несколько воинов на животах подползли к обрыву и свесили головы вниз.
    
— Нет, повелитель… Здесь видно каждый выступ. Должно быть, его унесла река.
    
— Должно быть? — Аммар перекосился от злобы. — Узнай это точно! Найди и достань из воды его тело!
    
Сотник в недоумении пожал плечами, сказал:
    
— Надо искать спуск получше… И еще — связать арканы…
    
— Делай, что хочешь. Бери, сколько надо людей. И оставайся здесь, пока не найдешь его. Мы отправляемся дальше.
    
Аммар оглянулся на командиров, посмотрел, как последние отряды переходят мост. Махнул рукой и рысью поскакал по дороге. Конница, перестраиваясь на ходу, потянулась за ним, оставив сотника, который всё с тем же недоуменным выражением на лице глядел то на проносящихся мимо всадников, то на кромку пропасти, за которой исчез неведомый аххум.
    * * *
    
Аммар гнал вперёд, не жалея коня. Мост остался далеко позади, дорога вилась среди голых скал, каменистых осыпей, хилых кустарников.
    
Внезапно Аммар уловил какую-то странность в пейзаже. Повернув голову, взглянул на верхушку одинокого утёса и вдруг резко натянул поводья, так, что конь споткнулся, а сам Аммар едва удержался в седле.
    
На утёсе, на фоне чистого синего неба, темнела знакомая фигура человека, которого невозможно было не узнать. Пластинчатые доспехи так ярко горели на солнце, что Аммар невольно зажмурился.
    
Отряд, скакавший позади, тоже стал резко тормозить, на дороге возникли шум и толчея.
    
Когда Аммар снова взглянул на вершину утёса, на ней никого не было. Но, приглядевшись, Аммар заметил на утёсе сидящего орла-могильника — тёмное оперенье с белыми разводами и желтовато-белая седая голова. Орел сидел неподвижно, как изваяние, — и внезапно взмыл в воздух, распластав свои гигантские крылья.
    
Аммар снова сморгнул.
    
— Проклятье… — пробормотал он с побелевшим лицом.
    
Мёртвые не воскресают. Могильники не залетают в горы.
    
И тем не менее орёл неподвижно висел в ослепительном небе, словно сопровождая войско. А может быть, так оно и было.
    
По крайней мере какая-то птица висела над ними до самого вечера, и воины, тоже заметившие её, качали головами, цокали языками. В хуссарабских степях считается, что орлы-могильники — вестники несчастья: их встречают на мазарах, древних могилах, где они сторожат души умерших.
    * * *
    
Ночь оказалась душной — словно собиралась гроза.
    
Привал устраивали уже почти в полной тьме, наспех — Аммар приказал тронуться в путь с самого рассвета. Следопыты-разведчики, еще днём высланные вперёд, ночью вернулись с хорошими известиями: они нашли околевшую лошадь, забросанную камнями неподалёку от дороги. Значит, одной лошади беглецы лишились, загнав её. Значит, и остальные лошади на пределе сил.
    
Аммар растянулся в своем шатре, приказав ординарцу разбудить его до рассвета.
    
От несвежей воды его мутило, и странная тоска сжимала сердце.
    
Аммар долго ворочался, закрывал глаза — и видел парящего над головой могильника. Могильник открывал клюв и странно тявкал по-собачьи.
    
Лагерь давно уже уснул, только часовой прохаживался между палаток, что-то мурлыча себе под нос, разгоняя песней сон. Костры погасли, и тьма вползла в шатер, плотная и вязкая. Казалось, она вытеснила воздух, и Аммар задыхался и обливался потом.
    
В конце концов он незаметно задремал.
    
Его разбудило шуршанье. Он пошевелился, открыл глаза. В шатер заглядывал ординарец, что-то шептал и качал головой.
    
— Зажги огонь. Дай воды! — приказал Аммар.
    
Когда огонь вспыхнул, ординарец охнул: весь пол в шатре был покрыт крысами — дохлыми черными крысами; у многих зияли кровавые раны на животе, у некоторых глаза были выклеваны; глубокие раны были и на спинах.
    
Аммар в ужасе привскочил. У его ног, нахохлившись, сидел орел-могильник. Он смотрел на Аммара всё понимающим мудрым глазом, — смотрел строго и неотрывно. Его светлая голова действительно была седа, и перо на крыльях тоже подёрнулось сединой.
    
— Ты видишь его? — прошептал Аммар, не в силах отвести взгляда от птицы. — Убей!
    
— Эй-бой! Сейчас возьму аркан, а то перо у этой птицы из стали, саблей не возьмешь. Надо выволочь наружу, позвать лучников…
    
— Нет, — сказал Аммар. — Никого не зови. Ты видишь крыс? Это он растерзал их. Они хотели сожрать меня.
    
Ординарец молчал.
    
— Крысы, крысы… — наконец вздохнул он. — Несчастья, которые ты преодолел. Так толкуют старики, умеющие разгадывать сны…
    
Аммар сказал:
    
— Это не сон.
    
И потянулся за саблей.
    
Орел повернул голову, быстро и точно ударил клювом: ординарец вскрикнул, выронил светильник и упал наружу, закрывая руками глаза.
    
— Проклятье… — непослушными губами прошептал Аммар. — Снишься ты мне или нет?
    
— И да, и нет, — ответил могильник голосом Сейра. — А ты как думаешь?
    
— Я… — Аммар потянулся за саблей, — Я думаю, это сон.
    
Орёл глянул на него острым глазом.
    
— Ошибаешься.
    
Крысы зашевелились. Искалеченные, они поползли к выходу, с неистовым писком, по головам друг друга.
    
Внезапно с оглушительным треском лопнуло небо и вся палатка осветилась на миг вспышкой молнии.
    
— Сотник!! — рявкнул Аммар, дотянувшись, наконец, до сабли.
    
Снова треснуло и загрохотало, сверкнула молния. И Аммар вдруг увидел, что он в шатре один. Исчез орел, исчезли крысы. А в приоткрытый полог сунулся человек и испуганно спросил:
    
— Слушаю, повелитель!
    
— Где крысы?
    
— Какие крысы?..
    
— Крысы! Здесь были крысы, и ещё — степная птица, что сторожит сусликов на курганах.
    
Ординарец помолчал, озираясь. Запалил сальную плошку — но ветер почти сразу же задул огонь. Но и краткого мига хватило, чтобы увидеть, что в палатке, кроме Аммара, никого нет.
    
Аммар со стоном откинулся на кошмы.
    
Ординарец снова и снова разжигал светильник, загораживая его полой отороченного мехом кафтана.
    
Доложил:
    
— Здесь никого нет, господин! Видно, плохой сон тебе приснился. Да и то сказать — такая гроза начинается…
    
Его слова потонули в неистовом вое ветра.
    
Где-то раздался треск: плохо укрепленные шатры снесло ветром. Послышались тревожные голоса.
    
Аммар закрыл глаза. Но и сквозь веки видел, как мгновенно вырастают из неба кроной вниз ослепительные белые молнии.
    
Потом, наконец, рухнул ливень. Стало шумно и холодно, и голоса отдалились, стали глуше и спокойней.
    
— Что там? — крикнул Аммар.
    
— Дождь, господин, — мгновенно ответил ординарец; он сидел у самого входа, и тут же заглянул в шатёр. — Сорвало ветром палатку десятника Цоора. Они уже починили её. Всё спокойно, господин.
    
— Хорошо… — Аммар снова закрыл глаза.
    
— Закрыть полог, господин?
    
— Да. Закрой.
    * * *
    
Гром грохотал теперь в отдалении, молнии сверкали всё реже и дальше. Шум дождя навевал покой и сон.
    
Потом и дождь стал стихать.
    
— Хабарлас! — позвал кто-то негромко.
    
Аммар открыл глаза, привстал.
    
— Хабарлас! — повторил голос за стеной у входа в шатёр.
    
Это означало приблизительно: Эй, хозяин, выходи — на испорченном языке южных хуссарабских племён, на котором разговаривали чужестранцы, служившие в войсках каана.
    
Аммар поднялся, с трудом развязал намокший ремень полога, выглянул.
    
Кругом царила тьма — мокрая, холодная, и опасная. Капал редкий дождь; далеко, на границе лагеря, в зыбком круге костра, маячили тени часовых. Аммар никого не увидел, но потом расслышал чавкающие звуки: кто-то переступал с ноги на ногу.
    
— Сотник? — тихо позвал Аммар.
    
— Нет, это не сотник. Выходи, Аммар. Пора тебе взглянуть на лестницу богов — снизу, из глубины земли, потому что в небо тебе не подняться.
    
Аммар плохо понял сказанное, но всё же насторожился:
    
— Кто ты? Еще один посланец Аххумана?
    
Раздался внезапный смех, от которого Аммара прошиб холодный пот, и стало зябко и неуютно.
    
— Нет, — прошептала тьма ему в самое ухо. — Я не посланец. Я — сам Аххуман.
    
Тяжелая рука схватила Аммара за шиворот и легко, как ребёнка, выволокла из шатра.
    
Поднимаясь из скользкой грязи, Аммар сказал дрожащим голосом:
    
— Я позову сотника…
    
Тьма ответила:
    
— Зови.
    
И тут же Аммар разглядел: сотник лежал неподалёку от входа, сложив руки на груди. Приглядевшись, Аммар похолодел: в груди его торчал арбалетный болт, вбитый по самое оперение нечеловеческой рукой.
    
— Вставай и иди, — приказал голос.
    
Аммар поднялся, поскальзываясь босыми ступнями на размытой глине, двинулся туда, куда его повела тьма.
    * * *
    
Он шел довольно долго. Дождь снова начался, Аммар вымок до последней нитки, но если и дрожал, — то не от холода.
    
Ноги разъезжались, он несколько раз чуть не падал, но сильная рука каждый раз подхватывала его под локоть.
    
Наконец, задыхаясь, Аммар спросил непослушными губами:
    
— Куда мы идём?
    
Во тьме чавкнули шаги невидимого существа. Потом тьма ответила:
    
— Не спрашивай.
    
Аммар остановился.
    
— Но я хочу знать! И еще я хочу знать — кто ты?
    
— Тот, кого ты предал.
    
Аммар наконец-то ухватил логику происходящего и разогнул плечи.
    
— А-а… — протянул он почти радостно. — Так значит, ты — Берсей Безумный! Темник, приказавший тайно убить меня…
    
— Называй меня как хочешь. Думай, что хочешь. Иди.
    
— Я не пойду, пока не увижу тебя! — упрямо сказал Аммар.
    
— Хорошо. Я здесь. Смотри…
    
Пелена туч внезапно разорвалась, чтобы пропустить серебряный лунный луч. Аммар увидел Сейра и тотчас же понял, что он и есть Берсей.
    
— Берсей… Так я и думал. Но ведь ты умер, и прах твой был сожжен на костре в центре Нуанны…
    
— Нет, я не умер. Таосские лекари излечили меня. И я скрылся, чтобы не искушать больше убийц. А в Нуанне был сожжён прах одной из воительниц из агемы царицы.
    
Аммар молчал, соображая. Берсей шевельнулся.
    
— Иди.
    
— Куда?
    
— Туда, где нас ждут, — ответил Берсей.
    
И в тот момент, когда тучи стали стремительно смыкаться, и лунный луч растаял во мраке, Аммар быстро нагнулся, выхватил из-под полы халата нож и вонзил его снизу в незащищенный доспехами пах Берсея.
    
Берсей охнул, схватился руками за нож.
    
Аммар на четвереньках отполз от него, оглянулся. Но вокруг уже снова стало темно, и дождь хлестал так, что мало что можно было расслышать. Всё же Аммар расслышал — грузное тело Берсея повалилось на землю.
    
— Вот и всё, — прошептал Аммар, поднимаясь на ноги.
    
Еще несколько долгих мгновений он стоял, прислушиваясь. Но ничего не слышал, кроме шума дождя. Он даже не мог теперь с уверенностью сказать, в какой стороне от него Берсей.
    
Тогда он снова нагнулся и, помогая себе руками, начал искать его. Он не отдавал себе отчёта, зачем ему это было нужно, лишь смутно чувствовал, что происходит что-то непонятное.
    
Он облазил всё вокруг, ощупал каждый камень, каждую травинку. Он несколько раз поскальзывался и падал, основательно вывалявшись в грязи. Он сделал один круг и второй, а потом, обнаружив под руками сплошной ровный камень, внезапно осознал, что теперь уже точно не знает, в какой стороне остался лагерь.
    
Он присел на корточки, нагнул голову. Вода лилась за шиворот, стекала с ушей; он закрыл ладонями шею, но тогда вода побежала в рукава.
    
Ничего. Это ничего. Надо дождаться рассвета. На рассвете он найдет лагерь. Или солдаты отыщут его.
    
Лишь бы поскорее закончились эта ночь и этот неизвестно откуда взявшийся дождь.
    
Аммар лег прямо на камень, сунул руки за пазуху, подтянул ноги к животу.
    
Надо лишь пережить эту ночь, и тогда всё снова будет по-прежнему. Он снова будет молод, силён, красив. Он вернется в ставку Каран-Гу, волоча на аркане Хумбабу и её выродка. И Каран-Гу подарит ему рабыню Найхиз, самую красивую девушку из всех, каких он видел когда-либо. А видел он их немало… Немало…
    
Он закрыл глаза и задремал. И не удивился, обнаружив рядом Найхиз. Она прижалась к нему сзади, обняла его, прижавшись мягким животом к его ягодицам. Нежные пальцы проникли к нему под одежду, побежали по животу, и ниже, ниже… А губы её — мягкие, нежные, как набухающая нижняя плоть, — щекотали ему шею.
    
Аммар застонал. Пощупал руками вокруг себя — ледяная каменная поверхность, жалкие пучки жесткой травы… Он открыл глаза. Но лучше бы он этого не делал — тьма, окружившая его, была такой плотной и упругой, что казалась живой.
    
Аммар с трудом приподнял голову. Нет, никаких признаков рассвета. Тело затекло, онемело. Он чувствовал, что и сам превращается в камень. Холодный и твердый…
    
Аммар снова застонал — на этот раз от усилия; упёрся руками, разогнулся. Выпрямился и, вытянув руки перед собой, осторожно двинулся вперёд.
    
Теперь всё равно, куда. Рано или поздно он выйдет или к берегу Тобарры, которая здесь, в верховьях, прокладывая себе путь через плоскогорье, извивалась как змея, делая петли. Или отыщет дорогу. Или сориентируется как-то иначе — может быть, проглянут звезды, может быть, наступит рассвет…
    * * *
    
Он брел как слепец. Часто спотыкался. Он и был слепцом.
    
Потому, что утро давно уже наступило, и Аммар брёл по бездорожью, между скал, залитый солнечным светом.
    
И не было никакого дождя. Перелетая со скалы на скалу, за ним следовал гигантский орел-могильник, птица-страж, охраняющая покой мертвецов.
    * * *
    
Когда нога Аммара внезапно не ощутила земли и он вскрикнул, срываясь с кручи, голос Сейра сказал:
    
— Открой, наконец, глаза. Посмотри. Вот этого ты хотел? Сюда ты вёл своё войско?..
    
И Аммар, внезапно прозрев, увидел, что падает в бездонную пропасть, а ему навстречу летит, набирая силу, невыносимый жар. Пепел почти тут же забил ему глаза, лёгкие взорвались, вдохнув раскаленный смрад, и руки его, вытянутые вниз, задымились и обуглились до костей. Но перед тем, как исчезнуть из этого мира, Аммар всё же успел понять, что летит в бесконечный Ров, в Бездну, в которой сгорает вечность.
    
А над бездной, притворившись гигантскими скалами, сидели два исполина, поросшие мхом, иссеченные ветрами; их равнодушные мертвые глаза следили за тем, как сгорал ещё один из смертных, — малая песчинка, не стоящая ни вздоха, ни печали.
    
И Аммар, вырвавшийся из охваченного огнём тела, внезапно зашёлся в диком, неистовом вопле. Он понял: во Рву сгорает не только оболочка, — сгорает всё, даже бессмертная душа.
   
   
    
     
Ставка Шагана
    
    
Войско выстроилось по тысячам, клиньями сходившимися к центру. На острие тысячи стоял тысячник, и каждый из них смотрел на Шагана, оказавшегося в центре почти идеального круга, кольца, разорванного на север.
    
— Шумаар велел идти на юг, — сказал один из тысячников, старый Такур.
    
— Шумаара больше нет, — ответил Шаган.
    
Казалось, они не спорили, они просто вели не слишком важный, но обязательный разговор.
    
— На север нам не пройти: справа и слева горы, а между ними — Красная пустыня.
    
— Но ведь мы уже прошли её однажды. Другого пути домой нет.
    
Они замолчали. Над войском реяли разноцветные флажки, и клинья тоже были разноцветными: светлее — легкая кавалерия, темнее — тяжелая. Два клина были почти черными из-за цвета доспехов и шлемов: эта была ударная конница. Обе эти тысячи подчинялись только Шагану. Тысячники — тоже в черном, — стояли рядом с ним, как бы оберегая и защищая его.
    
— Мои люди не хотят идти через пустыню, — наконец сказал Такур. — Они говорят, что там их ждет гибель. Но они не хотят идти и на юг.
    
— Разве простые воины ведут войска? — спросил Шаган.
    
Такур помолчал, обдумывая ответ.
    
— Нет. Воины идут туда, куда им прикажут. Но командир не должен приказывать им погибнуть.
    
Шаган оглядел других тысячников. Все они, встретившись с ним взглядом, опускали глаза.
    
— Ты прав, Такур, — улыбнулся Шаган. — Но разве, идя на юг, мы возвращаемся домой?
    
— На юге есть вода, много травы, много еды… — Такур поднял голову, его седые усы тронул ветерок.
    
— Да, так говорил Шумаар, хотя в Нарронии тоже есть вода, трава и пища, — сказал Шаган. Потом повысил голос:
    
— Шумаар был чужеземцем!
    
По передним рядам прошло волнение, Шаган окинул воинов зорким взглядом.
    
— А простые воины, как я слышал, говорят даже, что он был демоном.
    
Такур неохотно кивнул, снова опустив голову:
    
— И я это тоже слышал. Собаки и шакалы вечно следовали за ним. В пустыне они шли за войском и пожирали наших мертвых. Как падаль.
    
Тысячники встрепенулись, и кто-то подал голос:
    
— Это правда. Он сам был шакалом и вел нас шакальей тропой к гибели!
    
Такур оглянулся на них, ропот тотчас же прекратился.
    
— Вы хотите еще раз пройти той же тропой мимо обглоданных костей воинов и коней?..
    
Потом сказал Шагану:
    
— Нет, в Арару идти нельзя. Мы не пойдем в пустыню.
    
Шаган хмуро огляделся.
    
— Кто ещё хочет идти на юг?
    
Тысячники переминались с ноги на ногу, и никто не хотел первым сделать шаг вперёд. Шаган понял это. На его плоском лице промелькнула тень: он подавил гнев. Помолчал. Потом переглянулся со двумя тысячниками, стоявшими рядом с ним, вздохнул и сказал:
    
— Хорошо, Такур. Значит, ты пойдешь на юг, долиной Зуары. И поведешь за собой всех, кто хочет этого.
    
Он повысил голос, оглядывая войско:
    
— Но помните: вы никогда, никогда не сможете вернуться назад!
    * * *
    
Ночью две тысячи Шагана вышли из лагеря, скатав шатры и погрузив их на повозки. Вместе с ними собрались и ушли еще несколько тысяч, хотя и неполных: многие решили идти за Такуром.
    
Никто им не мешал. Такур и другие тысячники, сидевшие у большого костра, проводили глазами всадников в черных воронёных доспехах, пока они не канули во тьму, двигаясь на север, в сторону Арары.
    
Тогда командиры разом взглянули на Такура.
    
— Ты ведешь нас, Такур. Ты знаешь, куда?
    
Такур промолчал. Блики огня играли на его темном лице, и белые усы казались красными.
    
Он глядел в огонь и думал, наконец сказал:
    
— Они не должны уйти далеко. Когда в Арманатте узнают, что мы отпустили предателей…
    
Он замолчал.
    
У костра повисло настороженное молчание.
    
— Я выслал полутысячу сразу после заката, — проговорил Такур, искоса взглянув на лица тысячников. — Она заняла позицию над ущельем, по которому пройдёт Шаган. Уцелеют немногие. А тех, что уцелеют, ждёт гибель в пустыне.
    * * *
    
Отъехав от лагеря на расстояние нескольких полётов стрел, Шаган велел остановиться.
    
Он подозвал обоих тысячников.
    
— Такур — предатель, — сказал он. — Если он уведёт войско и оно погибнет — вина ляжет на нас.
    
Он помолчал.
    
— Сейчас дует благоприятный ветер. Мы вернёмся двумя колоннами, слева и справа, охватим лагерь. Подожжём траву и перебьем предателей. Те, кто останется в живых, будут вынуждены бежать от огня, и погибнут в южных ущельях, потеряют коней на речных перекатах… Упадут в Ров.
    
— Упадут в Ров, — эхом отозвались тысячники.
   
   
    
     
Наррония
    
    
Молочно-белый туман висел над великим озером.
    
Всадник, ехавший по дороге вдоль берега, не слышал шелеста волн, и даже перестук копыт доносился до него как будто издалека.
    
Старая столица осталась далеко позади. Теперь он был на полпути между двумя великими городами Нарронии. Но величие их осталось в прошлом.
    
Туман всё не рассеивался. Поэтому всадник не сразу заметил тёмные очертания строений на берегу. Он спешился, повел коня в поводу.
    
Долго бродил среди каменных сарайчиков и невысоких изгородей, пока наконец не обнаружил вход в покосившийся от времени дом, сложенный из дикого камня с проконопаченными мхом стенами. Мох висел лохмами, открывая зазоры между камнями.
    
Всадник стукнул в расшатанную дверь — деревянная рама, обшитая драной, в несколько слоев, кожей. Потом еще и еще.
    
Что-то громадное, темное, расплывчатое выкатилось из-за угла хибары. Конь внезапно заржал, всадник выпустил поводья и в страхе обернулся.
    
Силуэт приблизился, разогнулся, в тумане казалось, что это настоящий гигант, к тому же в руке у гиганта было что-то вроде дубины…
    
Всадник присел, закрыв голову обеими руками и закричал:
    
— Стой! Именем магистра всемогущего — остановись!
    
Силуэт замер, заколебавшись. Потом из тумана появилось человеческое лицо — заросшее нечёсаной бородой чуть не до самых глаз, — но все же лицо.
    
— Кто… ты?..
    
Бородач с трудом выговаривал слова, словно начал забывать человеческую речь. В руке он всё еще сжимал что-то, что при ближайшем рассмотрении оказалось обломком большого трезубца.
    
— Я — триумвир Армизий… Один из правителей Нарронии.
    
Бородач помолчал, обдумывая услышанное. Опустил трезубец.
    
— Ты знал магистра? — спросил он.
    
— Конечно, — с некоторым облегчением ответил Армизий. Он был рад услышать человеческий голос после двух месяцев непрерывного рычания и укханья в пещере племени Селло.
    
— И что же ты хочешь? — спросил бородач.
    
— Мне… — Армизий замялся, косясь на ржавый трезубец, — Мне нужна лодка… И немного еды.
    
Раздался стук: это бородач выронил свое оружие. От неожиданности Армизий едва не пустил в штаны струю. И тут же покраснел от стыда, благодаря богов, за что незнакомец, кажется, ничего не заметил. Но он всё же что-то заметил, потому, что указал на трезубец и сказал:
    
— Не бойся. Раньше этим трезубцем я бил морского зверя и крупную рыбу… Теперь обороняюсь от одичавших людей.
    
Он толкнул дверь и сказал:
    
— Входи.
    
Армизий вошел не без опаски. В комнате было полутемно: свет едва пробивался сквозь рыбий пузырь, служивший окном. В комнате стоял стол, по стенам висели полки с нехитрой посудой. А на лежанке с дымоходом, в куче тряпья, сидел испуганный мальчик, и таращил на вошедших огромные темные глаза.
    
Бородач сел на каменную лавку у стола, хлопнул рядом с собой ладонью, приглашая садиться. Армизий сел.
    
— Меня зовут… звали… — он замялся, подыскивая нужные слова. — Моё имя Цертул. Да, так. Я был рыбаком. Давно, когда была страна, и моя рыба была нужна. Здесь была дорога, проезжие покупали рыбу. У меня была жизнь. Теперь ничего этого нет.
    
Он положил могучие, заросшие черным волосом руки на стол, взглянул на мальчишку.
    
— Это мой сын. У него была мать. Она умерла от крыс.
    
— От крыс? — удивленно спросил Армизий, подумав, что расплодившиеся крысы сожрали несчастную женщину.
    
— От болезни, которую принесли крысы, — поправился Цертул. — Разве ты не знаешь? Было нашествие крыс, когда люди ушли из городов, вернулись в пещеры… Крысы принесли болезнь, которую раньше здесь никто не знал. День-два — человек мучается животом, а потом вдруг умирает. Зараза передается от одного к другому. Так вымер весь наш поселок. Умерла его мать, — он снова кивнул на мальчишку, — его братья и сестры. Умерли моя мать, и мать моей матери. И отец тоже умер. И все рыбаки, и хозяин харчевни. Я сам хоронил жену, родителей и детей. Мы остались вдвоем, я — и мой самый младший сын. Его зовут Маркус. Я мыл руки крепким вином, которого было много в подвалах харчевни, умывался им и мыл сына. Наверное, поэтому мы остались живы.
    
Он слегка повернулся к Армизию.
    
— А ты?
    
— Я убежал из пещеры, — сказал Армизий. — Теперь я хочу доплыть до острова, о котором мне рассказывал магистр.
    
Бородач выслушал и кивнул.
    
— Еды мало. Рыбы совсем не стало. Туман не дает отплывать далеко. Нельзя надолго оставлять мальчишку…
    
Цертул ухватил себя рукой за бороду и задумался.
    
— А что ты будешь делать потом?
    
Армизий пожал плечами:
    
— Не знаю. Может быть, отправлюсь в Старую столицу, в Кут. Может быть, там еще остались люди.
    
Цертул покачал головой:
    
— Вряд ли… Крысы шли оттуда. Это был целый крысиный поток. Он катился по дороге, распространялся по окрестностям, пожирая всё и оставляя за собой мертвую землю и кучи помета. Может быть там, в твоей пещере, они не появлялись.
    
— Не знаю, — сказал Армизий, с усилием добавил: — Я их не видел.
    
Ему было стыдно признаться, что последний месяц в пещере он провел как узник, в дальнем гроте, вход в который завалили камнями. Его готовили в жертву: племя селло решило, что боги не дают им богатой охоты за то, что они приютили чужака, который не хочет жить по обычаям предков.
    
Армизий две недели копал подземный ход. Всё, что у него было из металла — пряжки, браслет, медальон и нагрудный знак — всё это он использовал для подкопа. Сберёг только нож. Этим ножом он убил стражника, на которого наткнулся, когда выполз на свет. Стражник был одет в необработанные шкуры, а оружием ему служила палка, заостренная и обожженная с конца.
    
Потом он поймал одичавшую лошадь, подманив её пучком одичавшего овса, и поспешил ускакать из-под стен мёртвого города.
    
— А в Южной столице? — спросил Цертул.
    
— Там давно уже никто не живёт. Дома разворованы, разрушены. Всё занесено красным песком. Только одичавшие собаки бродят по развалинам.
    
— Собаки, — повторил Цертул. — Наверное, они жрут крыс, и не болеют.
    
Он вздохнул.
    
— А здесь, над озером, стало слишком туманно. Только в полдень, да и то в редкие дни, туман рассеивается. Но это и хорошо, — добавил он. — Дикари ещё не пронюхали про нас. Они почему-то боятся озера и тумана. А может, боятся болезни.
    
— Ты знаешь, я что-то слышал об этой болезни, — сказал Армизий. — Мне рассказывал магистр. Она зовется чумой. Это страшная болезнь, против неё ничего не помогает… Кроме огня.
    
Он покосился на волосатые руки Цертула.
    
— Да, — ответил Цертул. — Я догадался. Поэтому сжёг харчевню вместе со всеми, кто был там.
    
Армизий вздрогнул, и Цертул добавил:
    
— Они уже были мёртвыми. Хозяин, хозяйка, их дети, и несколько постояльцев, бежавших из Кута.
    
Он тяжело вздохнул, думая о чем-то. Потом поднял лохматую голову.
    
— У меня есть лодка. И ещё осталось немного крепкого вина и сушеной рыбы. Только мы с Маркусом поплывем тоже. Что нам здесь делать?
    
Цертул взглянул на мальчика.
    
— Иди сюда, Маркус. Ты слышал? Он говорит, что на озере есть остров, куда крысы доплыть не могли. Мы поплывем туда. Возьми мешок с рыбой. Я позабочусь об остальном.
    * * *
    
Они вышли из дома. Туман слегка рассеялся: легкий ветерок покачивал его, но снести не мог. Окрестности по-прежнему тонули в молочной мгле.
    
Цертул обошел дом, подошел к остаткам причала.
    
Обернувшись, пояснил:
    
— Я сжёг причал, когда появились крысы. Боялся, что они сожрут и причал, и лодку…
    
Неподалёку от берега из воды торчало несколько камней. Цертул вошел в воду, поднялся на один из камней, и, опустив руки, начал что-то делать.
    
Армизий ждал, косясь на Маркуса. Мальчик ничего не объяснял, и Армизий подумал, что он уже забыл человеческую речь. А может быть, и не знал её.
    
Из тумана показались очертания лодки. Это была большая лодка, с убирающейся мачтой. Цертул тянул причальный канат, конец которого был закреплён в воде под камнем, и лодка быстро приближалась.
    
Потом он влез в нее, взял весло и подгрёб к берегу.
    
— Садитесь, — сказал он. — Сейчас я приду. Захвачу сети и кое-какой инструмент.
    * * *
    
Лодка бороздила озеро несколько дней. Туман то приподнимался, приоткрывая безбрежную серо-белую гладь, то снова смыкался, и тогда звуки глохли, сырость заползала под одежду, и Армизий, дрожа, лежал на дне, подложив под себя сети и укрывшись драным полотнищем паруса.
    
Но в одно прекрасное утро, когда туман слегка рассеялся, они увидели остров — плоскую полоску земли, на которой возвышалось несколько каменных строений.
    
Цертул взялся за весло.
    
Лодка вскоре выплыла на мелководье, пробороздив днищем песчаное дно. Цертул оглядел постройки, покачал головой и сказал:
    
— Что-то мне здесь не нравится.
    
Он взял трезубец, приказал Маркусу стеречь лодку и следить, чтобы её не снесло волной, а сам шагнул через борт. Армизий последовал за ним. Ледяная вода, доходившая до бедер, железными обручами сковала ноги. Армизий понуро брёл за Цертулом. Он уже почувствовал, что с островом случилось то же, что и со всей страной.
    
Они выбрели на берег, и, оставляя за собой мокрые следы, двинулись к хижине.
    
Двери домика были приоткрыты. Внутри, на лавке за столом, сидел жёлтый скелет, подперев ладонью череп. На столе перед ним было черное пятно — плошка с рыбьим жиром опрокинулась, и столешница обгорела.
    
— Ничего не трогай, — шепотом сказал Цертул. — Может быть, здесь тоже всё заражено.
    
Они прошли в следующую комнату. Там было что-то вроде баррикады, загораживавшей вход в подземелье. Но на всех вещах были следы крысиных зубов. Были обгрызены даже камни, а от деревянной крышки люка не осталось и следа.
    
И все вокруг было засыпано крысиным пометом.
    
— Это вход в подземный туннель, — прошептал Армизий. — Он ведет в Кут, по нему магистр выбрался из столицы, когда орда хуссарабов…
    
Он замолк. Странный шорох раздался над головой.
    
Армизий поднял голову. В потолке зияли дыры, множество дыр, но одна была чудовищно огромной и чудовищно ровной: казалось, отверстие выпилил какой-то сумасшедший плотник.
    
Цертул поводил глазами по сторонам, прислушиваясь. Потом внезапно толкнул Армизия так, что он отлетел к выходу.
    
— Надо уходить, — негромко сказал он, метнулся к Армизию, подхватил его под руку, помогая встать.
    
Армизий поднялся. Позади, сверху, что-то лезло в отверстие, и Армизий оглянулся. Волосы поднялись у него дыбом. Гигантская, поросшая белесым волосом крыса лезла вниз; ее жирная туша колыхалась, она тужилась, пыхтела и скребла когтями. Она будто вся состояла из воды, и не влезала, — втекала в отверстие.
    
Армизий, не оглядываясь, выбежал из комнаты, схватил Цертула за руку. На ходу Цертул ногой опрокинул стол. Скелет рухнул на каменный пол со странным стуком, а из дальней комнаты донесся смачный шлепок.
    
Ни слова не говоря, они выбежали из хибары. Где-то в тумане внезапно надрывно завыла собака, почти щенок, но Цертул не дал времени Армизию остановиться — бегом протащил до берега, и дальше, по воде, делая гигантские шаги, высоко поднимая ноги в дырявых холщовых штанах. Он втолкнул Армизия в лодку, животом перевалился через борт, схватил весло и стал бешено грести, сталкивая лодку с мелководья.
    
С острова донеслись новые звуки: тявканье, жалобное кошачье мяуканье, а потом внезапно закричал младенец.
    
Лодка выплыла на глубину, и Цертул начал грести так, что рубаха его мгновенно взмокла, а на лбу вздулись синие жгуты вен.
    
Младенец орал, повизгивал щенок, выла собака, мяукала кошка. А потом, приглушённый туманом, раздался человеческий голос, — почти человеческий.
    
— Помогите! Мы умираем!..
    
Цертул грёб. Армизий, обхватив голову Маркуса руками, склонился над ним. Позади, в разжиженном тумане, показалась неправдоподобно высокая — в несколько человеческих ростов — и неправдоподобно худая фигура. Она с плюханьем шагала по воде, пытаясь догнать лодку. Казалось, какой-то сумасшедший фокусник встал на громадные ходули и привязал к рукам длинные верёвки. И ходули тоже казались верёвочными: они гнулись и ходили ходуном.
    
— Не бойся, — дрожащим голосом проговорил Армизий, гладя мальчика по голове. — Там никого нет. Всё это нам только чудится. Это просто туман. И крысы…
    
Голова мальчика затряслась. Армизий повернул его лицом к себе, по-прежнему проводя рукой по мокрым волосам.
    
Но мальчик не плакал. Он смеялся мелким страшным смехом, показывая острые молодые зубки.
    
— Это не крысы, — выговорил он сквозь смех. — Это — чума!
    
И внезапно впился зубами в руку Армизия.
    * * *
    
Цертул ударил его веслом. В голове Маркуса что-то треснуло, и Армизий почувствовал, как горячо стало коленям. Он поднял руки. Они были алыми от крови.
    
Цертул оттащил Маркуса от Армизия, ударил ещё раз. На этот раз череп явственно хрустнул.
    
С лица Маркуса медленно сползла улыбка, кожа посинела, нос заострился, а глаза погасли в углубившихся и почерневших глазных впадинах.
    
Цертул опустил весло.
    * * *
    
Лодка медленно дрейфовала в молочном тумане. Армизий сидел на носовом полубаке, Цертул — на корме. А на дне между ними, наполовину залитый водой, вытянувшись, лежал Маркус.
    
Темнело.
    * * *
    
Когда наутро из тумана показались смутные очертания корабля, они по-прежнему сидели, разделенные телом Маркуса, которое уже начало раздуваться от воды.
    
С корабля закричали, потом зажгли сигнальный огонь.
    
Только тогда Армизий заметил корабль. Он привстал, уперевшись локтём в колено, махнул рукой и закричал в ответ что-то нечленораздельное. Голос был хриплым и чужим, и слова, которые он пытался произнести, больше походили на рычание угхов.
    
Потом корабль приблизился. С борта свесилось несколько голов, сбросили верёвочный трап.
    
— Эй! Кто вы? — спросили с корабля.
    
Армизий, поднявшись во весь рост, сказал:
    
— Я — Армизий, бывший триумвир Нарронии. Нас двое в этой лодке, я — и рыбак Цертул. Чумы на лодке нет…
    
Маркуса они сбросили в воду, привязав к ногам камень, служивший якорем, запеленав тело в парус и крепко связав. На дне лодки еще оставалась бурая жидкость — там, где лежал мертвый Маркус. Но её в тумане всё равно не было видно, к тому же всегда можно сказать, что это кровь от съеденной живьем рыбы. Или от раны, которую Армизий получил, борясь с заглотившей крючок барракудой. Руку, распухшую в месте укуса, Армизий обмотал куском парусины и сунул за пазуху.
    
Страна погибла. Так пусть же погибнут и её корабли.
    
Им некуда и незачем больше плыть.
   
   
    
     
Киатта
    
    
— А что здесь? — Фрисс с любопытством заглянул в двери.
    
Обширное пыльное помещение едва освещалось сквозь дальнее окно. Света было мало потому, что окно было наполовину загромождено полками, заваленными самодельными тетрадями и подобиями книг.
    
Стены тоже были заняты полками. Бумаги стопами лежали на полу, приваленные к полкам. Между бумагами оставались лишь узкие проходы вроде лабиринта.
    
Всё это было покрыто толстым слоем пыли.
    
— Это бывшая спальня старшего принца… — старый Биотт осёкся и тут же поправился: — Господина Ибрисса. Он жил здесь, покуда не убежал из дома.
    
Фрисс сделал шаг внутрь, брезгливо косясь на горы бумаг.
    
— И что, с тех пор сюда никто не входил?
    
— Входили. Входил сам Ибрисс, когда его вернул король. Он тут и жил иногда. Здесь он прятался, предаваясь своей страсти.
    
— Что же это за страсть? — спросил Фрисс, заподозрив самые постыдные занятия.
    
— Сочинительство, ваше величество, — кратко ответил Биотт.
    
— Подай-ка мне… что-нибудь, — велел Фрисс, пошевелив в воздухе пальцами.
    
Старый слуга всё понял. Взял с ближней стопки какую-то замызганную, сшитую нитками тетрадку. Стёр пыль рукавом, подал. Фрисс взял тетрадку брезгливо, двумя пальцами. Хмыкнул, прочитав название, написанное сверху. Развернул и пробежал глазами несколько строк — бисерных, с трудом читаемых строк: почерк Ибрисса он узнал сразу.
    
— Путешествие в Иномирье, — вслух прочитал Фрисс. — Часть первая. Задумав совершить сие достославное путешествие, я первым делом велел приготовить себе сонный порошок. Известно, что все дороги в Иномирье начинаются во сне, поэтому перед путешествием надобно запастись немалым количеством порошка….
    
Фрисс закрыл тетрадь, бросил её на пол. Велел подать следующую.
    
— Та-ак… Тут какие-то значки… А! Он говорил, что это числа, которым он научился где-то во время своих странствий… Но тут нет ничего, кроме чисел. И ими исписана вся тетрадь!
    
Фрисс бросил и эту тетрадь. Лицо его выражало досаду и недоумение.