1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 

– В симфоническом оркестре?

– Да нет…

Все ясно, лабух он, а не музыкант, играет с группой таких же, как он, неудачников, на свадьбах и юбилеях, теперь среди новых богатеев модным стало приглашать на свои банкеты не попсу всякую, а тех, кто может исполнять популярную классическую музыку, чтобы как на приемах в Кремле было. Платят за это, надо полагать, немало. Но это сейчас. А в восемьдесят четвертом таких денег в семье Григорян не было и быть не могло. Интересно, как они в то время жили? Тоже услугами домработницы пользовались? И на какие, позвольте спросить, шиши?

– Трудно вам, наверное, было, – с сочувствием забросил Руслан очередной крючок. – Муж – музыкант, ему нужно место, чтобы репетировать, заниматься, а тут дети, внуки…

– Было такое время, – согласилась Флора Николаевна, – только оно давно позади. В семьдесят шестом году мой муж был вместе с симфоническим оркестром на гастролях в Австрии, он исполнял «Вариации на тему Рококо» Чайковского. Его игра произвела настоящий фурор, его стали приглашать за рубеж постоянно, он выступал с лучшими оркестрами и лучшими дирижерами. Когда-то он учился у самого Ростроповича.

Руслан слушал ее, и истина постепенно стала доходить до его отравленного подозрениями сознания. Муж Флоры Николаевны – знаменитый виолончелист Сорокопольский. Гордость Кузбасса, его имя известно каждому жителю региона. Особую любовь Герман Сорокопольский снискал тем, что не переехал ни в Москву, ни даже в столицу области – Кемерово, остался там же, где родился и прожил всю жизнь, – в Анжеро-Судженске. И хотя гастрольная жизнь требовала от него постоянных поездок по всему миру и в России он находился куда реже, чем за границей, но возвращался он всегда сюда, где жила его семья. В начале восьмидесятых он был весьма состоятельным, по советским меркам, человеком, выстроил за городом огромный дом с собственным мини-залом, где давал концерты для близких и друзей. И хотя в те времена нельзя было строить дома площадью больше пятидесяти квадратных метров, для Сорокопольского власти сделали исключение. Трудно поверить, что его жена – рядовой судебный медик – брала взятки. Зачем мараться? Зачем рисковать и потом нервничать и бояться, когда дом и без того – полная чаша? Да, насчет взятки Руслан, пожалуй, промахнулся. Но могла ведь быть и угроза. От денег можно отказаться, а от жизни? От своей жизни или от жизни близких, мужа, детей? Все-таки надо бы покопаться в этой стороне жизни доктора Григорян. А кстати, почему наша Флора Николаевна осталась Григорян, а не превратилась в Сорокопольскую? Спросить, что ли? Или окольным путем узнать?

Наталья

Шли дни, возвращение матери вместе с Люсей и племянницей Катюшей неотвратимо приближалось, и в квартире напряжение наливалось каменной, чугунной тяжестью. На сообщение о звонке свояченицы Вадим отреагировал, вопреки ожиданиям, глухим молчанием. Наташа ждала всплеска возмущения, негодования, даже ярости, но муж только пожал плечами.

– Начинается совсем другая жизнь, да? – криво усмехнулся он. – Все пошло под откос, сначала моя служба, а теперь и наше жилье. Куда мы придем еще через пару лет? Хорошо хоть мы разъехаться не успели, здесь места много. Как бы это все выглядело, если бы Людмила Александровна свалилась нам на голову вместе с ребенком в малогабаритную «трешку»? Я только хотел спросить, а какова позиция твоей мамы? Она тоже считает, что ее старшая дочь поступает правильно? Она не считает нужным отговорить ее от этого шага? Ведь, насколько я понимаю, прописываться Людмила Александровна будет именно к ней, к своей матери, а не к тебе.

– Даже если бы и ко мне, это ничего не изменило бы. Я не могу отказать Люсе, – честно призналась Наташа. – Если бы она потребовала, чтобы я ее прописала на своей площади, я бы это сделала.

– Ну да, чего еще от тебя ожидать. Никому не можешь сказать «нет», хочешь для всех быть хорошей. Для всех, кроме меня, твоего мужа. Почему-то мои интересы для тебя на последнем месте находятся.

– Вадик, не надо так, ты не прав. Ты очень много значишь для меня, ты мой муж, я тебя люблю. Но я не могу оттолкнуть родную сестру. Маму я обязана забрать к себе, она совсем старая, а здесь медицинское обслуживание лучше, чем в Челнах. Если я откажу Люсе, она останется совсем одна в чужом городе, с ребенком на руках, без мужа, без матери. Вадичек, ты вспомни, насколько Люся старше меня, на целых семнадцать лет. Мне уже тридцать девять, а ей – пятьдесят шесть. Ну каково это – в пятьдесят шесть лет остаться совсем одной среди чужих? Жалко ее, она и без того несчастная, неудалая какая-то, пусть хоть вторую половину жизни проживет рядом с родными, в родном городе. А, Вадичек?

– Ты так меня спрашиваешь, словно от моего ответа хоть что-то зависит, – равнодушно ответил Вадим.

Он был прав, от его ответа не зависело ничего. Ничего, кроме душевного спокойствия самой Наташи, которой, конечно, хотелось бы, чтобы муж разделял ее точку зрения и не сердился. А он сердился, это было очевидно.

Теперь Вадим каждый день уходил на занятия в свою Академию информатики и статистики, возвращался не так поздно, как прежде, когда работал в Обнинске, и даже успевал несколько раз в неделю отвезти сыновей в бассейн на тренировку и привезти их обратно. Мальчишки были счастливы оттого, что папа проводит с ними куда больше времени, вместе с ними смотрит до позднего вечера боевики и триллеры, а по выходным дням увозит их подальше за город и учит водить машину.

Однажды он вернулся домой задумчивый и одновременно взбудораженный. Сначала ничего не говорил, молча поел, потом взял Наташу за руку:

– Натка, мне надо с тобой поговорить. Очень серьезно.

Плечи у нее опустились. Ну вот, сейчас снова заговорит о Люсе и о невозможности так жить дальше… Но ошиблась.

– Я сегодня случайно встретил в метро своего сослуживца. Он уже давно уволился, обосновался в Москве, у него собственное дело. И он пригласил меня к себе.

– В гости? – глупо спросила Наташа, радуясь, что речь пойдет не о квартире.

– Нет, на работу. Я сказал, что должен подумать. Но деньги он обещал хорошие, если буду стараться, смогу зарабатывать до ста долларов в день.

– Сколько?! – ахнула Наташа. – Сто долларов? Это же немыслимо! Двести шестьдесят тысяч рублей. Твоя месячная зарплата.

– Примерно, – кивнул Вадим. – Мы договорились, что в эту субботу я приду и попробую, получится или нет. Он сказал, что я могу работать по субботам и воскресеньям, пока учусь в академии, а потом, если понравится, буду работать каждый день.

– А как же твой налоговый диплом?

– Никак. Пусть будет, он есть не просит. Меня никто не обязывает работать в налоговой системе, просто Министерство обороны оказывает мне на прощание любезность и дает возможность получить гражданскую специальность, чтобы я мог трудоустроиться после увольнения.

– Господи, хорошо-то как! – обрадовалась Наташа и вдруг спохватилась: – А что ты должен будешь делать?

– Вот это и есть самое… как бы тебе сказать… – замялся Вадим. – Самое пикантное. Я буду торговать верхней одеждой.

– Ч-что? – запинаясь, спросила она. – Как это?

– Обыкновенно. На вещевом рынке. Ну что ты на меня так смотришь?! – внезапно вскипел муж. – Разве я виноват, что офицеры с моим образованием больше не нужны? Я ничем себя не запятнал, не уронил честь мундира, мое личное дело забито блестящими аттестациями, а что толку, если все это больше никому не нужно и нас сокращают? Если я не могу больше приносить пользу Родине, то я буду хотя бы приносить пользу своей семье, деньги буду зарабатывать. Если Юрка не врет и я действительно смогу зарабатывать пусть не сто, но хотя бы пятьдесят долларов в день, то посчитай сама, за какое время мы скопим деньги на новую квартиру, чтобы отселить твою обезумевшую от собственного эгоизма сестру. Галина Васильевна, разумеется, останется с нами, это твоя мать и она нуждается в постоянном уходе, а вот Людмилу Александровну и ее дочь я намерен выселить отсюда при первой же возможности. Не думай, что я смирился и буду терпеть рядом с собой эту захребетницу. Я куплю им маленькую двухкомнатную квартирку на окраине, без телефона, далеко от метро, это обойдется тысяч в двадцать долларов. Четыреста дней работы, чуть больше года, только и всего. А если прибавить к этому те деньги, которые она получит от продажи своей квартиры в Челнах, то еще меньше.

– Вадик, что ты говоришь… – растерянно забормотала Наташа, огорошенная его словами. Ее муж будет торговать на рынке! Морской офицер в четвертом поколении собирается встать за прилавок и продавать одежду. И только потому, что она – слишком слабая, чтобы сопротивляться наглости и нахрапистости собственной родной сестры.

– Натка, – его голос потеплел, пальцы сильнее сжали ее кисть, – перед нами стоит задача, иными словами – проблема. Ты согласна?

– Да, – послушно откликнулась она, чувствуя себя маленькой и глупой девочкой, которой большой взрослый дядя сейчас будет объяснять простые истины.

– Проблему можно проигнорировать, смириться и мучиться. А можно поставить перед собой цель ее решить. Правильно?

– Да, – снова кивнула она.

– Решить данную проблему можно, поскольку неразрешимых проблем не бывает в принципе, бывают только решения разной степени сложности и приемлемости. Решение первое: понести огромные моральные издержки, пойти на скандал с твоей родней, добиться через суд признания твоей матери недееспособной, лишив ее, таким образом, права на ходатайство о прописке Людмилы Александровны и ее дочери в эту квартиру. Ты становишься ответственным квартиросъемщиком и сестру не прописываешь. Другими словами, захлопываешь дверь перед ее носом и отправляешь назад в Челны или в любое другое место. Это очень неприятно, это безумно тяжело, но это решит проблему. Решение второе: пойти на финансовые издержки, пустить Людмилу Александровну сюда ровно на то время, которое понадобится, чтобы мы с тобой совместными усилиями накопили денег на ее отселение. Я знаю тебя не один день и понимаю, что на первый вариант ты никогда не пойдешь. Значит, остается второй. Натка, пойми, моя карьера закончилась, морской офицер капитан первого ранга Воронов умер, еще месяц – и его больше никогда не будет. У меня остается только моя семья. И я готов встать за прилавок и торговать шмотками ради того единственного, что у меня осталось в жизни. Ну Натка, милая моя, любимая, ну что ты плачешь… Не надо, пожалуйста, у меня сердце разрывается, я не могу смотреть на твои слезы.

Она и в самом деле плакала. От благодарности к мужу, от того унижения, которое он, должно быть, испытывал, и от пронзительной ненависти к себе самой. Это она во всем виновата, только она. Она не смогла выстроить свои отношения с сестрой так, чтобы та не посмела вести себя подобным образом. Она, Наташа, больше всего дорожит родственными отношениями, может быть, оттого, что в детстве не все было гладко и вместо любимой старшей сестры рядом с ней был пусть и любимый, но все равно чужой сосед Марик, а вместо мамы, которая должна была бы воспитывать, наставлять, помогать с уроками и вкладывать в детскую головку разумное отношение к жизни, а потом, спустя годы, помогать растить малышей, этим занималась тоже любимая, но тоже чужая соседка Бэлла Львовна. Еще совсем девчонкой Наташа твердо решила, что никогда так не поступит ни с мамой, ни с сестрой. Люся одинока и несчастна, ей плохо, ну разве можно не протянуть ей руку, оттолкнуть, захлопнуть перед ней дверь? Нет, немыслимо. Но почему Вадим должен расплачиваться за ее чувства к сестре? Не должен. Однако другого варианта Наташа пока не видит. Разве что бросить работу на телевидении, отдать программу кому-то другому и самой встать за прилавок. Но тогда им не на что будет жить. Ведь нужно не только деньги на квартиру для Люси и Катюши зарабатывать, нужно еще и кормить и одевать всех, кто соберется под этой крышей. Пенсии Вадима хватит только на продукты для него самого. А всем остальным, вероятно, придется с голоду пухнуть.

Через месяц, в конце осени, Вадим получил диплом налогового работника и начал муторную процедуру увольнения. Помимо двадцати окладов, полагающихся ему как уволенному в связи с сокращением штатов, ему причитались еще невыплаченные ранее пайковые, а также денежная компенсация за неиспользованное обмундирование. Суммы набежали огромные, Вадим умел носить форменную одежду на редкость аккуратно и давно уже не получал на складе ни китель с брюками, ни рубашки с галстуками, ни головные уборы, ни верхнюю одежду, регулярно брал только обувь. А еще мелочи всякие вроде погон, значков, носков, теплого белья, – их он тоже не брал, а ведь их выписывают, и они тоже денег стоят. Однако получить эти деньги оказалось не так-то просто. Бухгалтера в отделениях продовольственного и вещевого снабжения все подсчитывали и выписывали бумажки, а финансисты разводили руками и говорили:

– Денег нет. И когда будут – неизвестно.

Вадим каждый день звонил, а раз в три дня являлся лично, чтобы выслушать один и тот же ответ. Наконец кто-то из сослуживцев дал ему совет:

– Ты небось в дверь стучишь, прежде чем войти к начфину? Дурак. Дверь надо ногой открывать.

– В смысле – вести себя по-хамски? – уточнил Вадим. – Я так не умею.

– При чем тут хамство? Ты открываешь дверь ногой просто потому, что тебе нечем постучать, у тебя руки заняты. Дошло?

Верить в это не хотелось, но пришлось. Заняв руки подношениями в виде дорогого спиртного, Вадим ввалился к финансисту, и дело сдвинулось. Но все равно не так, как он предполагал. Ему ясно дали понять, что если он хочет получить полагающиеся ему денежные суммы, то должен рассчитывать только на пятьдесят процентов от них. Иначе денег для него по-прежнему не будет до второго пришествия. Вот такой простой выбор: или половину, или вообще ничего. Он согласился на половину.

Полностью рассчитавшись с Министерством обороны, Вадим окончательно встал за прилавок. За тот месяц, пока он еще учился и работал на рынке только по выходным, финансовая ситуация стала более ясной. В удачный день действительно можно было заработать девяносто-сто долларов, но в неудачный не продавалась ни одна вещь, и Вадим, получавший заранее оговоренную сумму с каждого проданного костюма, пиджака или куртки, не зарабатывал, соответственно, ничего, за исключением трех долларов, которые хозяин в лице бывшего сослуживца Юрия платил в любом случае за выход на работу. Таким образом, перспективы скорой покупки квартиры для сестры Люси выглядела уже не такой радужной, но и не безнадежной.

Вадим, склонный к основательности и методичности во всем, чем бы ни занимался, начал вести детальный учет проданных вещей по размерам, цвету, фасону, по дням недели, декадам и месяцам.

– Я хочу, чтобы на моем прилавке лежало не то, что мне выдаст хозяин, а то, что будет пользоваться сегодня спросом у покупателей, – объяснял он Наташе по вечерам, аккуратно заполняя собственноручно разработанные таблицы и схемы. – Какой смысл стоять за прилавком, если на нем лежит то, что не пользуется спросом? Москвичи приходят на рынок в свой выходной день и покупают одно, а приезжие приходят тогда, когда бывают в Москве, чаще всего это будние дни, и покупают они совсем другое. Я должен уловить эту разницу, чтобы каждый день на моем прилавке лежало то, что именно сегодня будет востребовано.

Наташа с уважением и трепетом относилась к его стараниям, но результат пока что был невыразительным: за полтора месяца ежедневной, без выходных, торговли Вадиму удалось заработать восемьсот долларов. В масштабах зарплаты государственного служащего это были огромные деньги, но в масштабах двухкомнатной квартиры, даже плохонькой и маленькой, – каплей в море.

– Что слышно от Людмилы Александровны? Когда она соизволит нас осчастливить?

– Она заканчивает оформление продажи квартиры, – объяснила Наташа. – Я сегодня с ней разговаривала, скорее всего, недели через две они приедут.

– Какое счастье! – скептически фыркнул Вадим, но, увидев ее изменившееся лицо, тут же сменил тон. – Натка, не обращай внимания, это я так шучу. Мы с тобой все решили и приступили к выполнению, так что долой эмоции.

Чем ближе подступало неизбежное событие, тем страшнее становилось Наташе. Ей не хотелось делиться своим настроением с мужем, он и без того не в восторге от предстоящего уплотнения, и Наташа все чаще и чаще заходила к Бэлле Львовне специально для того, чтобы, как она выражалась, «выговориться по проблеме».

– Бэллочка Львовна, я просто разум теряю от ужаса, – говорила она. – Ну как это так? Мама будет жить у вас, Катюша – с мальчиками. Не по-человечески это. Но если я поселю маму в нашей с Вадимом комнате, он взбеленится. У него… потребность… ну, в общем, вы понимаете, о чем я… потребность очень высокая, он без этого не желает обходиться, а как же мы будем заниматься любовью, если мама будет рядом спать?

– Золотая моя, в том, что твоя мама будет жить со мной, как раз ничего страшного нет. Две старушки – мы всегда найдем чем заняться и о чем поговорить. Болячки обсудим, телевизор посмотрим, почитаем друг другу вслух. Знаешь, в старину была прелестная традиция – домашние чтения. Вот мы ее и возобновим. А вот то, что с твоими мальчиками будет жить девочка, это непорядок. Они хоть и двоюродные, но по сути совершенно чужие друг другу, с тех пор, как мы похоронили твоего папу, Люся ни разу не приезжала в Москву и не привозила сюда свою дочку. А ведь ей уже пятнадцать лет. Ни в коем случае нельзя допускать, чтобы она жила в одной комнате с твоими сыновьями.

– А где же ей жить?

– Пусть живет вместе со своей матерью в Ирочкиной комнате. Это будет справедливо.

– Да ну что вы, Бэллочка Львовна, – отмахивалась Наташа, – Люся ни за что не согласится, она хочет иметь отдельную комнату и жить одна. Она, наверное, возьмется сочинять что-нибудь бессмертное и не захочет, чтобы ей мешали.

– Ты должна проявить твердость, – настойчиво повторяла Бэлла Львовна. – Один раз в жизни ты можешь отстоять свою позицию в отношениях с сестрой или нет? Она не имеет права распоряжаться жизнью твоих сыновей. Это твои сыновья, Наташенька, золотая моя, и кто же защитит их интересы, если не ты, мать? Кроме того, есть и интересы этой девушки, Катюши. Пятнадцать лет – это вполне солидный возраст, она уже не ребенок, не девчонка, и каково ей будет жить в одном помещении с двумя мальчиками четырнадцати и тринадцати лет? Об этом должна была бы побеспокоиться ее собственная мать, но твоя сестра, судя по всему, умеет беспокоиться только о себе самой.

– Ой, Бэлла Львовна, – Наташа вздыхала и хваталась за голову, – и что я ей скажу? Как я объясню это Люсе, если она сама не понимает?

– А ты ничего не объясняй, золотая моя, ты просто поставь ее перед фактом, – советовала соседка. – Открой дверь в Ирочкину комнату и скажи спокойно и приветливо: «А вот здесь, Катюша, будете жить вы с мамой. Здесь как раз два спальных места. Надеюсь, вам здесь будет удобно». И посмотри, что в ответ на это сделает твоя дражайшая сестрица.

– Что сделает, что сделает. Скандал закатит, как тогда, когда мама с папой хотели, чтобы мы с ней вместе переехали в комнату Брагиных.

– А это мы еще посмотрим, – загадочно усмехалась Бэлла Львовна. – Теперь, золотая моя, расклад сил совсем другой. Тогда ты была маленькой и права слова была лишена, зато была мама, которая всегда и во всем стояла на стороне Люси. Сегодня же, заметь себе, твоя мама слишком стара, чтобы вступать в открытые конфликты с людьми, на иждивении которых она собирается жить. Она больше не боец в Люсиной армии. Ты стала взрослой и жесткой, ты только вспомни, как ты отшила ее с ее гениальными романами, которые она хотела навязать тебе для сценариев. С тех пор прошло десять лет, а я очень хорошо помню эту историю. И последнее по счету, но не по степени важности: теперь рядом с тобой стоит Вадим. А уж ему-то палец в рот не клади, Марик мне рассказывал, как твой муж его отчитывал на кухне.

– Неужели рассказывал? – ахнула Наташа.

Боже мой, ей-то казалось, что Вадим оскорбил Марика до глубины души и что Марик никогда ни с кем не поделится деталями этого разговора. Ведь и сам Вадим ни словом ей не обмолвился, а Наташа так и не призналась, что подслушивала. Сама тема казалась ей постыдной и горькой, предназначенной только для ушей тех, кто обсуждал ее тогда на кухне поздним вечером. Она не могла себе представить, как это Марик придет к Бэлле Львовне и скажет: «Знаешь, мама, сосед отчитал меня за то, что я тебя бросил в Москве на иждивении чужих людей». А оказывается, Марик смог поделиться этим. Он, наверное, совсем другой, не такой, как Наташа, он мыслит иначе и чувствует иначе. То, что ей представляется стыдным и оскорбительным, для него – нормально и совсем даже не обидно.

Когда стала известна дата приезда матери, сестры и племянницы, Наташа по нескольку раз в день подходила к двери пустующей Ирочкиной комнаты, открывала и сперва мысленно, а потом громким шепотом произносила:

– А вот здесь, Катюша, будете жить вы с мамой. Здесь как раз два спальных места, письменный стол и обеденный. Надеюсь, вам здесь будет удобно.

Первые несколько раз язык слушался плохо. Она не могла выдавить из себя слова, которые, как ей мнилось, вызовут целую бурю негодования, истерику, слезы. Но с каждой попыткой дело шло все легче и легче.

И вот наконец настал тот день, когда Вадим на машине привез новых членов семьи с вокзала. Боже мой, как постарела мама! После отъезда в 1984 году Галина Васильевна несколько раз приезжала в Москву повидать дочь и внуков, гостила три-четыре дня и снова возвращалась в Набережные Челны.

– Надо ехать, – говорила она в ответ на уговоры Наташи остаться еще на несколько дней, – Люсенька там без меня не справляется, у нее столько забот!

Тогда Галина Васильевна, несмотря на преклонные года, была бодрой и полной сил. А теперь ей уже восемьдесят, она с трудом передвигается, плохо видит и очень плохо слышит.

Маму сразу же увела к себе Бэлла Львовна под предлогом того, что нужно переодеться с дороги и разложить вещи. «Твой выход, Наталья Воронова!» – скомандовала себе Наташа и распахнула дверь в комнату, где когда-то жили Маликовы.

– А вот здесь, Катюша, будете жить вы с мамой. Здесь как раз два спальных места, письменный стол и обеденный. Надеюсь, вам здесь будет удобно, – произнесла она звонко, уверенно и без запинки.

Ответом ей был полный ненависти и презрения взгляд сестры, которым она окинула сначала Наташу, потом ее мужа. Но никакого скандала не последовало. Мудрая Бэллочка и в этот раз оказалась права. Изолировать маму, поставить рядом Вадима, придать голосу твердости – и на Люсю можно найти управу.

Игорь

Жора Грек всегда был энергичным и оборотистым, еще когда в студентах ходил. Учился не бог весть как, зато все успевал – и дружить, и любить, и гулять, и веселиться, и даже подфарцовывал, зарабатывая на карманные расходы. Поэтому Игорь ничуть не удивился, когда из их университетской компании именно Жорка первым встал на путь интенсивного зарабатывания хрустящей зеленой валюты. К весне 1995 года он стал руководителем службы безопасности одного московского банка, возглавляемого его сородичем – греком, предки которого некогда перебрались в Москву из Сухуми. Банкир гордился своим эллинским происхождением и с удовольствием принимал на работу обрусевших выходцев из страны Гомера и Платона. И Георгий Попандопуло, юрист по образованию, имевший пусть и небольшой, но все-таки опыт работы в правоохранительных органах, без труда смог занять в этой финансовой организации вполне достойное место. Платил банкир за безопасность банка и свою собственную щедро, и уже к концу лета, всего через несколько месяцев работы, Жора построил за городом славненький коттеджик и обзавелся престижной модификацией «Мерседеса» класса «S». Он так и не женился, предпочитая проводить время в обществе дивной красоты и прозрачной худощавости моделей, которых на время страстного ухаживания селил сначала в своей квартире, потом в своем коттедже, а по окончании периода острого взаимного интереса вывозил вместе с вещами по их московскому адресу. Модели не возражали против такого развития событий, впрочем, мудрый Грек и выбирал себе в подружки именно таких девушек, которые возражать не станут. Глаз у него был наметанным, и он ни разу не ошибся и не поселил в своем доме ту, которая начала бы вить в нем семейное гнездо и настаивать на расширении и юридическом оформлении своих полномочий.

Примерно раз в три-четыре месяца он исправно обзванивал друзей по совместной учебе в Томске и приглашал к себе в гости, сначала в московскую квартиру, а теперь уже и в загородный дом, где наличествовала в отдельной пристройке баня. Кроме Игоря, на эти встречи обязательно являлись Вася с Леной. Светлану с мужем Грек пригласил всего два раза, но они не пришли, сославшись на какие-то обстоятельства, и больше Жора их своим вниманием не одаривал.

– А ну их, – беспечно говорил он друзьям, – Светка будет Игоря раздражать, он ее – тоже, а ее благоверного мы и вовсе не знали, он на нашем курсе не учился. Без них спокойнее.

Игорь был полностью согласен, видеть Светлану ему совсем не хотелось, да и к тому, кого она в итоге предпочла, он ни малейшего интереса не испытывал. Сам он, когда был женат на Вере, приходил к Жоре с женой, потом – по настроению, то с очередной подругой, то один. После женитьбы на Ирине он попытался было без предварительных обсуждений взять ее с собой к Греку, но Ира неожиданно засопротивлялась:

– Игоречек, я не уверена, что это удобно. Это твои старые университетские друзья, у вас есть о чем поговорить, что вспомнить. Я буду в этой компании лишней, стану вас стеснять. Зачем тебе это?

– Во-первых, Жорка не женат и на наших встречах роль хозяйки всегда выполняет какая-нибудь его подружка, и никогда никого это не стесняло. А во-вторых, я хочу познакомить тебя с моими друзьями.

Он не кривил душой, ну разве что чуть-чуть… Ирка – по-настоящему красивая молодая женщина, стильная, эффектная, к тому же будущая актриса, такую не стыдно представить друзьям, особенно после истории со Светланой и неудачной женитьбы на серенькой провинциалке Верочке. Такая жена, как Ирка, будет в глазах друзей символом его состоятельности в личной и семейной жизни. С другой стороны, Игорь хотел показать ей ребят. Жорка – почти богач, с собственным домом и шикарным «Мерседесом». Василий – адвокат, в университете он проходил специализацию на одной кафедре с Игорем, углубленно изучал уголовный процесс, сразу после получения диплома прорвался в адвокатуру, последние пять лет занимается частной практикой в крупной юридической фирме. Его конек – сделки с недвижимостью. Выступает в суде, добиваясь возвращения истцам незаконно отнятой у них жилплощади. Или, наоборот, доказывает, что новый владелец приобрел квартиру или дом на законных основаниях. Как только рынок жилья стал свободным, Василий мгновенно учуял перспективу и занялся тем, что должно было приносить с каждым годом все больший и больший доход. И не ошибся. Миллионером пока не стал, но постепенный и неуклонный рост его гонораров весьма красноречиво свидетельствовал о том, что путь он выбрал правильный и что в конце этого пути его ждет собственный дом не хуже, чем у Жорки. А может быть, и получше. Зубрилка Леночка, Васина жена, осталась верна науке и тоже почему-то не прогадала. Еще в университете она увлеклась государственным и конституционным правом – дисциплиной, по мнению мужской части компании, нудной и тошнотворно скучной. Может быть, так оно и было в советские времена, однако теперь специалисты-государствоведы и конституционники оказались жутко востребованными. Статус съезда народных депутатов, закон о статусе самих депутатов, Государственная дума, новая Конституция, федерализм и суверенитет, разделение полномочий Президента, Правительства и Думы – все это требовало именно тех знаний, которые с упоением, доходящим до экстаза, упрочивала и совершенствовала в своей головке маленькая тихая Леночка, успевшая за время после окончания университета окончить аспирантуру в Институте государства и права Академии наук, защитить диссертацию, родить ребенка, написать главы в несколько учебников и стать активным членом думского комитета по законодательству.

Такими друзьями похвалиться не грех, Игорь был уверен, что подобное окружение добавит ему баллов в глазах молодой жены.

В тот первый раз Ира с трудом, но все-таки согласилась поехать в гости к Греку, однако поставила условие:

– Если я почувствую, что мешаю вам, я больше не буду с тобой ездить, хорошо? Я согласна, Игоречек, познакомиться надо, неприлично прятать жену от близких друзей, но жена не должна превращаться в обузу, которая портит давно сложившуюся теплую компанию. Это всем будет неприятно: и мне, и тебе, и твоим друзьям. Твои друзья – твои ровесники, а я младше вас всех на восемь лет, это может очень мешать.

Он был искренне тронут такой деликатностью и в очередной раз подумал о том, как права была мама, подталкивая его к браку с Ирой. Такая жена никогда не будет в тягость и не повиснет на его шее пудовой гирей, как Верочка с ее тягой к активному образу жизни и непременными «встречами с прекрасным» по выходным дням. Вопреки опасениям Иры, она легко вписалась в круг выпускников Томского университета, сразу же принялась хозяйничать на кухне вместе с двадцатилетней ослепительной «моделькой», в разговоры особо не встревала, но слушала с таким серьезным вниманием, что каждый говорящий непременно начинал ощущать собственную значимость и растущий прямо на глазах интеллектуальный потенциал. Игорь видел, что ребятам его жена понравилась, Жорка оценил ее броскую красоту, Василий – умение слушать, не перебивая, а Леночка – несомненный талант в деле украшения и подачи в общем-то простеньких и достаточно невзрачных блюд, превращенных усилиями Ирины в произведения искусства. С тех пор в гости к Греку он всегда приходил с женой.

Сентябрьский вечер выдался теплым и тихим, Жорка впервые пригласил их в свой новый коттедж, и после оздоровительных банных процедур компания обосновалась за круглым деревянным столом на открытом воздухе, в беседке. Здесь же на мангале жарились шашлыки. Разговор вертелся вокруг криминальных тем, что и неудивительно, год оказался на редкость богат событиями: в феврале убили депутата Госдумы Скорочкина, в марте – популярного тележурналиста, любимца всей страны Листьева, из тюрьмы Матросская Тишина сбежал известный киллер Александр Солоник, в июне боевики Шамиля Басаева захватили Буденновск и взяли в заложники 1200 человек.

– Он прошел пятьдесят два блокпоста, вот ты можешь это объяснить? – Жорка после бани прилично выпил и, как обычно, стал слегка агрессивен. – Ты же мент, вот объясни ты нам всем, как такое могло произойти. Не можешь?

Он направил на Игоря угрожающе выставленный указательный палец.

– Не можешь, значит. А я тебе скажу, как. Давали по сто баксов и спокойно проходили. То есть сегодняшнего офицера можно за сто баксов купить. Верно я говорю, майор Мащенко?

– Можно и дешевле, – скупо усмехнулся Игорь, давно привыкший к Жоркиным выпадам и не обижавшийся на него. – Смотря какие у него запросы и сколько ртов ему нужно кормить. Ты ему сначала обеспечь зарплату, на которую он может семью содержать, а потом требуй, чтобы он был честным.

– Ох ты какой! – забалаганил Грек. – Ты на себя посмотри, честный ты наш! Жена-красавица с запросами, машина далеко не отечественного производства, и что, все это на одну жалкую зарплату следователя? Выходит, и тебя, Игореха, купили. Интересно, за сколько? Говори, не скромничай, все свои. Никто тебя не сдаст.

Тема тоже была привычной, разбогатевший Жора обожал поддевать Игоря, который по совершенно необъяснимой причине не уходил с государственной службы и при этом отчего-то не подыхал с голоду под забором. Грек постоянно звал товарища к себе на работу, обещал хорошую должность и приличный заработок, но Игорь отказывался, и Жорка чувствовал себя оскорбленным. Он же облагодетельствовать друга хочет, а тот неизвестно почему сопротивляется, да еще с таким видом, как будто ему предлагают что-то неприличное! Игорь видел, что Грека это задевает, и в подпитии он может позволить себе не вполне дружественные высказывания.

– Моя жена, – Игорь миролюбиво улыбнулся и обнял сидящую рядом Ирину, – красавица без запросов, а машину мне предки подарили, и ты, Грек Попандопуло, прекрасно об этом знаешь. Мне повезло, я живу на содержании у состоятельных родителей, поэтому имею возможность работать честно и взяток не брать. Но ты прав, так, как мне, везет далеко не каждому.

– И не стыдно тебе? – продолжал читать мораль Жора. – Здоровый лоб, тридцать три года, а живешь на содержании у родителей. Христос в этом возрасте уже все мыслимые муки принял…

– А Гайдар вообще в пятнадцать лет командовал полком, – со смехом подхватил Василий. – Кончай нудеть, Грек. Да, в наше время все продаются и все покупаются, и ты, между прочим, тоже продался. Чего ж ты в ментовку не возвращаешься, если ты такой идейный? Иди, охраняй покой рядовых граждан, а не богатея-банкира.

– Банкир тоже человек, – обиделся Жора. – Почему это его охранять не надо, а тебя – надо?

– Да всех надо, всех, успокойся ты. И банкиров, и депутатов, и бабок-пенсионерок, – подала тоненький, но властный голосок Леночка, до этого тихонько шептавшаяся с Ирой о чем-то сугубо женском. – Жорик, ты стал слишком быстро пьянеть, выпили-то всего ничего, а ты уже околесицу несешь. Стареешь, друг мой, теряешь квалификацию.

Игорь улыбнулся Леночке и подмигнул ей. Эта кроха всегда умела одной фразой повернуть разговор в принципиально другую сторону, да так, что Жорка этого не замечал и послушно тащился по новой колее. Сейчас Грек начнет усиленно опровергать тезис о том, что он стареет, апеллировать к мнению своей хорошенькой любовницы, и беседа плавно перейдет в область секса, потенции, СПИДа и прочих безопасных для самолюбия присутствующих вещей. Когда тебе всего тридцать три, ты считаешь себя уже крупным знатоком в области секса, а тема потенции тебя интересует только в виде анекдотов и баек о знакомых преклонного возраста.

Именно так все и получилось. Под новые порции шашлыка и красное грузинское вино (водку решили больше не пить, пока Грек не придет в норму) обсудили качество порнофильмов, сошлись во мнении, что качество это оставляет желать много лучшего, поспорили о том, какие фильмы более «забористые» – немецкие, шведские или голландские, рассказали десятка полтора анекдотов, достаточно остроумных, чтобы вызвать смех, и достаточно деликатных, чтобы не смущать присутствующих дам.

– Смех смехом, а вообще-то потенция – штука серьезная, – сказал Василий. – Такие драмы из-за нее разыгрываются, даже представить невозможно. Я недавно с таким делом столкнулся. Спорная квартира, владелец покончил с собой, на наследство претендуют дети от первого брака и вторая жена, молодая красавица. Дети считают, что она должна быть лишена права наследования, потому что умышленно довела мужа до суицида. Жалобу в прокуратуру накатали, добились возбуждения уголовного дела против мачехи по статье о доведении до самоубийства с корыстной целью. Якобы она специально спровоцировала у мужа психогенную импотенцию, а потом задолбала попреками в мужской несостоятельности.

– Ни фига себе! – присвистнул Грек. – А как это можно умышленно спровоцировать импотенцию? Разве так бывает?

– Бывает, – с видом знатока заявил начитанный Василий. – Еще как бывает. Только доказать это невероятно трудно, даже если сам импотент жив и может давать показания. А уж если он умер, то доказать ничего невозможно. Следователь, не будь дурак, ввязался в это дело, вместо того чтобы отказной материал сочинить. Молодой, видно, и сексуально озабоченный, ему жуть как интересно в чужих трусах покопаться. Короче, ввязался он, начал весь круг знакомых покойного изучать, к себе вызывать и спрашивать, заметили ли они, что покойный находился в подавленном состоянии, да с какого времени, да в связи с чем. Ну и докопался. Оказалось, что этот самоубийца подвергся в своем профессиональном кругу общественному остракизму. Он был театральным критиком, автором монографий, профессором, членом всяких обществ, всегда в президиумах сидел, в общем – видная личность. Каким-то образом просочилась информация о том, что он когда-то активно стучал на своих коллег, в том числе на театральных актеров и режиссеров, которых из-за неблагонадежности не выпускали на зарубежные гастроли. Уж откуда эта информация приплыла – черт его знает, ничего официального, но все сразу поверили, все тут же вспомнили, как сказали что-то резкое этому человеку, причем не антисоветское, а просто неприятное в личном плане, а потом их почему-то не включали в состав труппы, выезжающей за границу. От него все отвернулись, руки ему никто не подавал, а парочке его учеников-театроведов накидали на защите диссертаций черных шаров. От этого у него и импотенция наступила. Жена-молодуха от него ушла. Он и повесился с горя. Так ведь что самое любопытное: как только следователь до всего этого докопался, дети явились в прокуратуру и устроили ему скандал. Дескать, как вы смеете порочить светлую память нашего дорогого папочки. Нам детей воспитывать нужно, что же мы им скажем, что их дедушка стукачом был? На каком примере будем растить новое поколение? Закрывайте дело. Пусть эта стерва, жена, стало быть, молодая, квартиру забирает, нам от нее, мерзавки, ничего не нужно. Позвольте, говорит следователь, дело я так и так закрою, поскольку молодая жена вашего батюшку до самоубийства не доводила, стало быть, состава преступления нет. Но почему же она мерзавка и стерва, коль ее вины в случившемся нет? Импотенция у него наступила на нервной почве в связи с тем, что вскрылись его неблаговидные поступки в прошлом, и никто, кроме него самого, в этом не виноват. Тогда дети накатали очередную жалобу, на этот раз на всех членов Союза театральных деятелей и всех искусствоведов города Москвы за необоснованную травлю их отца. Дескать, поверили сплетне, ничего не доказано и не проверено, а довели своей травлей человека до самоубийства. А потом другую жалобу, на мачеху, что, мол, не ценила она человеческие достоинства своего мужа, требовала от него только постельных утех, а как только он стал несостоятельным, устроила ему грязный скандал и бросила, съехала с квартиры, и вещи свои забрала, и потому претендовать на жилплощадь не может. Очень им хотелось и квартиру заполучить, и репутацию папаши спасти. Главным для них было жену скомпрометировать, поэтому они тему этой несчастной импотенции постоянно поднимали, но ничего у них, конечно, не вышло. Квартиру я ей отсудил. А вам, мужики, скажу со всей своей адвокатской серьезностью: берегите мужскую силу, чтобы ее потом в случае чего в открытом судебном заседании не обсуждали. Мораль ясна?

Все дружно закивали в знак того, что все поняли и выводы сделали. Игорю тоже было что порассказать по этой тематике, в его производстве находилось несколько уголовных дел о торговле поддельными медикаментами на огромные суммы. Среди липовых лекарств солидное место занимали именно препараты, гарантирующие быстрое и полное излечение от простатита и импотенции. Свою лепту в обсуждение внесла и Леночка, позабавившая компанию рассказом о депутате одной из парламентских фракций, который на полном серьезе требовал внесения изменений в закон о выборах депутатов с тем, чтобы в Государственную думу не могли проникать импотенты. Мотивировал он свою законодательную инициативу тем, что якобы импотенты все сплошь злобные и агрессивные типы, не способные к конструктивному диалогу с оппонентами, они только ругаются и скандалят на заседаниях Думы, потому что из-за своего несчастья всем завидуют и всех ненавидят.

Совершенно неожиданный оборот застольная беседа приняла после вмешательства Жоркиной красоточки.

– Вася, – не утруждаясь пиететом перед человеком лет на десять старше себя, которого она к тому же видела впервые, – а ты на самом деле спец по квартирным вопросам?

– А что, киска, у тебя проблемы? – забеспокоился протрезвевший к тому времени Грек. – Тебя хотят выселить?

– Пока нет, но я немножко побаиваюсь. Можно, я расскажу?

– Можно, – великодушно разрешил гостеприимный хозяин. – Валяй, поведай нам свою печальную песнь.

Девушка, путаясь в словах и подолгу выбираясь из лирических отступлений, в которые она впадала на каждом шагу, рассказала, что недавно купила себе квартиру, очень дешево, она даже не ожидала, что сегодня в Москве можно за такие смешные деньги купить двухкомнатную квартиру, не в центре, конечно, но и не на задворках. Она, конечно, поинтересовалась, почему хата продается так недорого, а ей объяснили, что владелец купил ее почти за такие же деньги, чуть-чуть дешевле даже, у инвалида-афганца, который окончательно спился от одиночества и решил переехать на постоянное жительство в дом инвалидов. Поскольку нынешнему владельцу эта квартира обошлась совсем недорого, то он, затеяв переезд к жене, решил на продаже не особо наживаться, цену приподнял, но не сильно. Выражал даже понимание того, что такой молодой девушке негде взять много денег, а молодые самостоятельно зарабатывающие девицы всегда вызывали у него сочувствие. Куплю-продажу оформили как полагается, девушка въехала в новое жилище и принялась приводить его в порядок. Судя по всему, тот, кто продал ей квартиру, в ней ни одного дня не жил. Во всяком случае, при разборе завалов в кладовке и на антресолях девушка обнаружила только то, что могло принадлежать прежнему хозяину – спившемуся инвалиду-афганцу. В основной своей массе это был хлам, подлежащий немедленному выбрасыванию на помойку, но нашлись и личные вещи, выбрасывать которые у девушки рука не поднялась. Письма, школьные тетрадки, свидетельство о смерти матери и документ о владении участком на кладбище, где похоронены бабушка и мать инвалида. Не лишенная сострадания девушка позвонила продавцу квартиры, чтобы узнать, в какой именно дом инвалидов определили несчастного афганца, она хотела съездить туда, отвезти ему документы и какие-нибудь гостинцы. Но вразумительного ответа не получила, продавец квартиры ничего об этом не знал. Тогда она решила выяснить это сама, села на телефон и методично обзвонила все организации, которые могли бы дать ей нужную справку. Оказалось, что ни в одном доме инвалидов на территории Москвы и Московской области человека с такой фамилией нет. И конечно же, девушке полезли в голову не самые приятные мысли.

– Что скажешь, гражданин следователь? – спросил Василий Игоря, выслушав историю Жориной подруги.

– Скажу, что ситуация хреновая, – без ложного оптимизма ответил тот. – История с дешевой квартирой подозрительная, и ты, детка, беспокоишься не напрасно. Но только с точки зрения нравственности. Ты же честно купила квартиру у предыдущего владельца, ты и знать не знала, что там что-то нечисто. Тебя суд признает добросовестным приобретателем, верно, гражданин адвокат? 

– В принципе, да, – отозвался Василий, – если у афганца нет родственников, которые будут оспаривать законность сделки. Но и здесь, я думаю, все чисто, этот афганец сам продал хату, добровольно. И все документы сам подписал. Другое дело, каким обманным путем его на это подбили, но тут уж, как говорится, остается только догадываться. Плохо только, что он пропал. Выехал из квартиры, а до дома инвалидов не доехал. Но не нужно сразу думать о том, что его убили те, кому он продал квартиру. Он мог банально напиться, тем более деньги-то за квартиру он получил, и укатить в неизвестном направлении в любое место нашей необъятной страны. Или помереть своей смертью где-нибудь в подвале, где пил с другими алкашами. Или попасть под поезд, например. Случаи, детка, всякие бывают. Но если проблемы возникнут – обращайся, возьми у Жоры мои координаты и звони. Подумаем, как тебе помочь.

Игорь предпочел эту тему больше не развивать, после рассказа девушки у него резко испортилось настроение. Из головы не шел Жека Замятин, к которому предстояло на днях заехать в гости. Женька, безногий инвалид-афганец, много пьющий. Конечно, с ним такой номер не пройдет, он живет не один, а преступники, если не полные идиоты, ищут одиноких, о которых некому позаботиться и которых никто не станет искать.

– Поздно уже, пора ехать.

Он резко встал из-за стола и потянул Ирину за руку.

– Как это ехать? – возмутился Грек. – Почему? Я же с ночевкой приглашал, дом большой, места всем хватит. Завтра воскресенье, выспимся, еще шашлычка сварганим, в лесу погуляем, вон красота какая кругом…

– Извини, – прервал его Игорь, – мне завтра на работу надо, я дежурю.

– Игорек, ты же выпил, – осторожно заметила боязливая Леночка. – Как же ты машину поведешь?

– Ничего, я много не пил. И ехать буду аккуратно. В крайнем случае ксивой прикроюсь.

Всю обратную дорогу он молчал, думая о Замятине. Не так давно Женька позвонил ему на работу и попросил помочь вытащить из милиции какого-то своего приятеля, которого замели за хулиганство. Игорь помог. Правда, оказалось, что замели его не за хулиганство, а за ношение незарегистрированного оружия, но все равно отпустили, проникнувшись сочувствием к ветерану, проливавшему кровь на неправедной войне, в ошибочности которой уже покаялось государство. А еще раньше Жека обращался с просьбой узнать фамилию следователя, в производстве у которого находится уголовное дело по обвинению еще одного бывшего афганца в разбойном нападении. Дескать, Совет ветеранов – участников афганской войны хочет написать ходатайство и заступиться за несчастного, контуженного вражеским снарядом, да вот не знают, на чье имя и к кому обращаться. Игорь и здесь помог. Но его не покидало противное чувство, что Жека его использует. Пока вполне невинно, ни о чем предосудительном он не просил, но большие преступления всегда начинаются с маленьких проступков, это Игорь Мащенко, проработавший следователем одиннадцать лет, знал точно.

– Разве ты завтра дежуришь? – спросила Ирина, когда они уже въехали в город.

– Нет, – коротко ответил он.

– Значит, соврал?

– Значит, соврал.

Он ожидал, что жена начнет расспрашивать, зачем он солгал друзьям, да почему у него испортилось настроение, да о чем он так напряженно размышляет всю дорогу, но она неожиданно заговорила совсем о другом:

– Знаешь, Игорек, я думаю, мы правильно сделали, что не остались ночевать у Георгия. Мне после всех этих разговоров так тягостно сделалось. Так неприятно…

– И что тебя так расстроило? – удивился он.

За столом Ирина улыбалась, и уж никак нельзя было сказать, что она чем-то огорчена или недовольна. Неужели мужской треп о сексе и импотенции показался ей излишне сальным? Ну, это уж, знаете ли… Второй раз замужем, нечего из себя кисейную барышню строить.

– Эта история про профессора, от которого все отвернулись. Это ужасно, Игорь.

В ее голосе Игорю почудилась настоящая боль. Ну надо же, как она, оказывается, умеет переживать за людей, которых в глаза-то никогда не видела! Вот чудачка!

– Что здесь ужасного? Человек поступил некрасиво, общественность его осудила. Это случается сплошь и рядом.

– Да нет же! Я не об этом.

– А о чем? Я что-то не понимаю.

– Даже не знаю, как сказать… Вот представь себе, что тебе кто-то на ушко шепнет, будто… ну, я не знаю… Ну, например, Василий избивает Леночку, запирает ее в ванной на сутки, не выпускает, не кормит. Другими словами, систематически и жестоко над ней издевается, обзывает по-всякому. Сама Леночка об этом никому не говорит и не жалуется. Вася, естественно, тоже тебе об этом не говорил. А кто-то вот шепнул. И что, ты сразу вот взял и поверил? И отвернулся от Василия, и руки ему не подаешь?

– Бред! – фыркнул Игорь. – Я Ваську знаю пятнадцать лет, даже шестнадцать. Он на такое не способен.

– А как же тот, кто тебе шепнул? Он же откуда-то это взял, значит, он что-то знает.

– Да что он может знать? Особенно если и Леночка молчит, и Васька. Наврал из зависти или из мести, или просто дурную шутку решил сыграть. Ему никто не поверит.

– А почему про профессора все сразу поверили? Он ведь тоже, наверное, не распространялся на каждом углу о том, что стучал на артистов. И сами артисты наверняка не знали, почему их не выпустили. То есть понимали, что их сочли неблагонадежными, но не знали, почему конкретно, за какие слова и поступки и кто их сдал. Никто ничего точно не знал, потом появился у профессора недоброжелатель, шепнул гадость на ушко одному, другому – и дело сделано. Профессор весь в дерьме, депрессия, импотенция, петля. Почему же никто не засомневался? Почему никому в голову не пришло, что это провокация? Почему никто за него не заступился?

– Ириша, ты рассуждаешь как обыватель, а это неправильно.

– А как правильно? Объясни мне, как правильно рассуждать.

– Во-первых, мы с тобой знаем эту историю только со слов Василия. А он, в свою очередь, со слов следователя. Следователь же – со слов тех людей, которые были знакомы с профессором и описывали ситуацию с его травлей. Ты представляешь, сколько искажений могло произойти на этом долгом пути? Ни следователь, ни Вася, ни тем более мы с тобой не знаем точно, что и как там происходило. Может быть, за профессора активно заступались. Может быть, сначала никто не верил в его стукачество. Может быть, ему задали прямой вопрос и получили на него утвердительный ответ, после которого уже никто ни в чем не сомневался. И таких «может быть» я тебе три тысячи могу перечислить. Мы с тобой не знаем, как все было на самом деле, а ты берешься анализировать ситуацию и судить о ней. Это неправильно. Боюсь оказаться похожим на маму, но воспользуюсь ее любимой формулой: «Это я тебе ответственно заявляю как следователь». Ты как обыватель готова верить любым нелепым россказням, а я как юрист верю только фактам, которые доказаны в установленном порядке.

Ира некоторое время молчала, вероятно обдумывая услышанное. Потом снова заговорила:

– Я, наверное, слишком молодая, чтобы это понимать… Игоречек, а почему нельзя было выпускать за границу неблагонадежных? Пусть бы себе ехали на свои гастроли.

– Девочка моя, ты действительно еще очень молоденькая, – снисходительно ответил он. – Неблагонадежные – это те, кто мог попросить политического убежища и остаться за рубежом. Или просто сбежать. Этого нельзя было допускать, поэтому их старались выявить заблаговременно.

– Но почему? Я не понимаю, почему? Ну и пусть бы оставались, жалко, что ли? Если человек не хочет здесь жить, зачем же его насильно удерживать?

– Ирка, ты – истинное дитя свободы! – расхохотался Игорь, чувствуя, что от такой искренней наивности жены у него даже настроение улучшается. – Тебя что, диссиденты воспитывали?

– Какие еще диссиденты? Соседи меня воспитывали, – буркнула она недовольно. – Между прочим, Бэлла Львовна в партию еще во время войны вступила, она всю войну в госпитале проработала, даже в эвакуацию не уезжала.

– Тогда она должна была тебе объяснить, что советский человек обязан любить свою Родину и быть всем довольным. Он ни при каких обстоятельствах не должен хотеть уехать и жить на Западе, потому что в СССР такая прекрасная жизнь, которую просто невозможно ни на что променять. Что же это получится, если все недовольные будут оставаться на Западе и рассказывать, как у нас плохо живется, как у нас не хватает продуктов в магазинах, как нас душит цензура, как воруют партийные и советские руководители. Сразу же рухнет миф о несомненном превосходстве социалистической системы. Поэтому всех неблагонадежных лучше заранее запереть в клетке, чтобы сидели тихонько и не чирикали. Для этого в КГБ существовало специальное управление, кажется, пятое, по борьбе с диссидентами. А внутри его – разные отделы, в частности, по контролю за сферой искусства. На гастроли выпускали только самых проверенных и надежных. Такова была политика, Ириша.

– Государственная политика? – почему-то уточнила она.

– Ну а какая же еще? При советской власти у нас все было исключительно государственным.

– То есть этот профессор, если, конечно, он действительно стучал, если это не вранье, он действовал в интересах государства?

– Ну, в известном смысле… Да, пожалуй.

– Тогда кто посмел его осуждать? Он любил свою Родину, его так воспитали. Ему предложили помочь Родине защитить ее интересы. Он помог. Почему же спустя какое-то время его начали за это травить? Извини, Игорек, я действительно не юрист, но логики я здесь не вижу. Зато я знаю, что такое историческая корректность и историческая бестактность. Сейчас, глядя с высоты демократии на тоталитарный режим, в котором мы жили, очень легко все осуждать и поносить. А ты поставь себя на место этого профессора. Представь на секундочку, что тебя пригласил к себе человек из КГБ и спросил, любишь ли ты свою Родину и готов ли помогать в защите ее интересов. Согласиться – значит, стать стукачом. Отказаться – значит, признаться, что Родину ты не очень-то любишь, а за этим могут последовать оргвыводы. Ты бы что выбрал?

– Бог миловал от такого выбора, – усмехнулся Игорь, паркуя машину возле подъезда. – А ты меня удивила, дорогая супруга.

– Чем?

Огромные миндалевидные глаза, длиннющие ресницы, роскошные темные кудри, рассыпанные по плечам. Живая кукла, да и только. И откуда в ее прелестной головке подобные мысли?

– Своими мыслями. Ты рассуждаешь не как двадцатипятилетняя красавица, а как умудренная жизнью старуха.

– Бэллочкино воспитание, – негромко засмеялась Ира. – Если во мне и есть что-то хорошее, то только благодаря ей. Но если тебя это нервирует, я могу резко поглупеть.

– Учитывая, что уже второй час ночи и нам предстоит ложиться спать, я бы предпочел, чтобы ты поглупела, – пошутил Игорь. – Нет ничего страшнее секса с мудрой старухой.

Хорошее расположение духа почти полностью вернулось. Ирка развлекла его своими наивными расспросами и неожиданным максимализмом. Тем более впереди воскресенье, можно выспаться, поваляться на диване, побездельничать с книжкой в руках. А к Женьке ехать только в среду. Еще не сейчас и даже не завтра.

Ирина

Дура, ой дура, ну какая же она идиотка! Так расслабиться и потерять над собой контроль… Игорь, кажется, даже испугался. Теперь придется все ближайшие дни сглаживать впечатление. Полной кретинкой, конечно, прикидываться нельзя, ведь за три года слеплен образ неглупой интеллигентной девушки, но с исторической бестактностью она явно переборщила, этого нельзя было говорить. Она актриса, а не историк и не политолог, не должна она в свои двадцать пять лет использовать такую терминологию и аргументацию. Вышла из образа. Непростительно. И выпила-то всего ничего, два бокала сухого вина, к водке не притрагивалась. А вот, пожалуйста, не уследила за собой. И еще одну ошибку совершила. Не нужно было заводить этот разговор в машине, один на один с Игорем. Надо было подождать до завтра, когда вся семья соберется за столом, и с круглыми от ужаса глазами пересказать Васькину байку в присутствии свекра. Ей важна его реакция, а вовсе не то, что думает по этому поводу ее муж. Теперь момент упущен, глупо будет затрагивать эту тему еще раз. Черт, ну надо же так лопухнуться! За три года – первый реальный шанс поговорить с Виктором Федоровичем о том, что ее интересует, а она его так бездарно упустила. Ладно, на ошибках учатся. Сделаем выводы и примем меры к тому, чтобы подобных глупостей больше не допускать.

На другой день за завтраком Ира вежливо поинтересовалась планами свекрови относительно домашнего хозяйства.

– Елизавета Петровна, у нас на сегодня что-нибудь запланировано? Я вам нужна? А то я хотела съездить на старую квартиру, навестить соседку, она уже старенькая. Может быть, ей что-нибудь нужно.

– Поезжай, деточка, – закивала Лизавета. – Как приятно, что ты не забываешь человека, который помог твоей бабушке тебя вырастить. Обязательно купи по дороге тортик, фрукты и цветы. Хочешь, я положу тебе в пакетик пирожки с яблоками? Вчера напекла три противня, всем хватит. А еще лучше, позвони своей Бэлле Львовне прямо сейчас и спроси, не нужны ли ей лекарства и продукты, заодно по дороге все купишь.

– Вы правы, Елизавета Петровна, я так и сделаю.

Она бы еще посоветовала надеть туфли, выходя из дому, и не забыть ключи от квартиры. И почему некоторые люди так уверены, что без их ценных советов все просто пропадут? Ира подсела к телефону и набрала номер. Занято. Снова набрала. Снова занято. И так на протяжении сорока с лишним минут. Господи, да кто же там на трубке повис? Сколько Ира себя помнила, в их квартире существовало строгое правило: телефон коммунальный, разговаривать по нему следует максимально кратко. Длинные задушевные беседы можно позволить себе только тогда, когда ты в квартире одна и точно знаешь, что никому больше звонить не понадобится. Неужели все разбежались по случаю воскресного дня? Остался только кто-то один, вот и болтает себе всласть. Наверняка это сама Бэллочка, у нее масса подружек, которые обожают почесать языком. Но вообще-то это странно, ведь она еще в пятницу договаривалась с Наташей, что в воскресенье придет. Вадим на работе, с ним все понятно. Мальчики уплыли на очередную тренировку, по воскресеньям они занимаются два раза в день, утром и вечером. Люсина дочка Катюша тоже вполне могла умотать, чего ей в шестнадцать лет дома сидеть. Люся? Ну, допустим, и она ушла, хотя совершенно непонятно, куда. Понесла в издательство свою нетленную рукопись? Так ведь воскресенье, издательства не работают. Но Наташа и Бэлла Львовна не могли никуда уйти, они должны ее ждать. Да и Галина Васильевна наверняка дома, она вообще не выходит одна. Кто же это так нагло занимает коммунальный телефон?

Наконец она дозвонилась.

– Алло? – раздалось в трубке протяжное и ленивое нечто, не то вопрос, не то неудовольствие тем, что помешали, оторвали от интересного занятия.

– Катюша? Это тетя Ира, здравствуй.

– Здрасьть…

Глухие согласные нехотя скатились с округлого пригорка единственной гласной и с тихим шипением потерялись где-то в кустах.

– Кто у вас так долго разговаривал по телефону? Я почти час не могу дозвониться.

– Я разговаривала, а что?

– Ничего. Катюша, ты теперь живешь не в отдельной квартире, а в коммунальной, у тебя есть соседи, и тебе придется с этим считаться. Нельзя занимать телефон так долго. Ты меня поняла? Позови Бэллу Львовну, пожалуйста.

Трубка с глухим стуком опустилась на какую-то поверхность, и до Иры донесся все такой же ленивый протяжный голос:

– Ма-ам, скажи Бэлле Львовне, что ее к телефону. Пусть за трубкой придет.

Во дела! У Иры от ярости даже дух перехватило. Это маленькая нахалка утащила в свою комнату трубку от радиотелефона, а после разговора даже не соизволила вынести ее назад в прихожую. И теперь старая Бэллочка должна идти к ней в комнату за трубкой, потому что наша Катя не в состоянии поднять задницу и отнести телефон пожилой женщине. Более того, она даже позвать соседку не может, матери перепоручает. Ну и нравы в Люсиной семейке! Как только бедная Наташка это терпит?

Бэллу Львовну пришлось ждать долго. Похоже, Люся и Катя еще долго препирались, кому из них выйти из комнаты и позвать соседку к телефону. Ну ничего, сейчас Ира приедет и построит их обеих в шеренгу. Мало им не будет. Поговорив с Бэллой Львовной и выслушав ее уверения в том, что ничего не нужно, у нее все есть, и продукты, и лекарства, Ира стала собираться. Конечно, дурацкий вопрос она задала, неужели можно хоть на мгновение предположить, что у Бэллочки чего-то нет? Наташка приносит все, что нужно. Но Лизавета начеку, и надо соответствовать роли.

Пирожки с яблоками она с благодарностью захватила, и торт по дороге купила, не маленький тортик, а именно торт, гигантских размеров овальную коробку, ведь в квартире не одна Бэллочка, а восемь человек. И отдельно для Наташи – бакинское курабье, она питает к этому масляному рассыпчатому печенью особую слабость. Какое счастье, что есть место, где можно не притворяться, побыть самой собой, не боясь, что из маленькой щелочки может высунуться Ирка Маликова и нашкодить.

Звонить в дверь она не стала, открыла своим ключом и сразу прошла на кухню. Так и есть, Наташка и Бэлла Львовна колдуют над плитой, они всегда стараются приготовить к ее приходу что-нибудь вкусненькое, как будто она живет в общаге, а не в семье, где кормят на убой.

– Ой, Иринка, ну зачем ты торт покупала! – застонала Наташа. – Я же специально «Наполеон» сделала.

– Ничего, – бодро ответила Ира, – много – не мало. Мне сладкого все равно нельзя, так что я твоим «Наполеоном» насладиться не сумею. Зато дети любят кондитерку, они и мой торт, и твой сметут в два счета. А что у нас на обед?

– То, что ты любишь, – с довольной улыбкой ответила Бэлла Львовна. – Наташа сделала сациви, а я – фаршированную рыбу. А еще солянка на первое и жареная картошечка с грибами на второе. Через полчаса мальчики вернутся из бассейна – и сядем за стол.

– Чудненько, – Ира чмокнула Бэллу Львовну в седую макушку. – Пойду поздороваюсь с мадам.

– Ира! – предостерегающе произнесла Наташа.

Как чувствует, что Ира собирается не просто поздороваться с Люсей, а сказать ей пару приятных слов. И чего она так перед сестрой трепещет? Замечания ей не сделай, слова не скажи. Ну ничего, Наташка не может, а она, Ира, вполне может. И скажет.

В свою комнату она вошла без стука. Еще чего, стучаться она будет, входя в свое законное жилище, где она всю жизнь прописана! Пусть эта зазнайка доморощенная спасибо скажет, что Ира по доброте душевной пустила ее пожить. Люся сидела за письменным столом, заваленным ворохом бумаг, и что-то печатала на машинке, Катя валялась на диване, грызла яблоко и смотрела в потолок.

– Здравствуй, Люся, здравствуй, Катя, – сказала она делано ровным голосом, тщательно проговаривая каждую букву, как на занятиях по технике речи. – Я не жду от вас бури восторгов по поводу моего визита. Можете оставаться на местах и продолжать свои занятия. Но при этом внимательно послушайте то, что я вам скажу. Телефон в этой квартире находится в прихожей, то есть в месте, доступном всем жильцам. Наташа потратила собственные деньги, и немалые, чтобы купить радиотелефон и создать всем соседям определенные удобства. Теперь свои личные проблемы можно обсуждать не в присутствии всех, а в своих комнатах. Но это не означает, что после разговора трубка остается вашей собственностью. Ее надлежит немедленно вернуть на место. Это первое. В квартире проживают две пожилые женщины, одна из которых является твоей, Людмила, мамой и твоей, Екатерина, бабушкой. Если им кто-то звонит, возьмите на себя труд не орать на весь дом, подзывая их к телефону, а отнести трубочку к ним в комнату. Это второе. И третье: если ты, Екатерина, еще хоть раз посмеешь разговаривать по телефону дольше пяти минут, я сама приеду и повешу на стенку в прихожей старый аппарат. Потом приведу мастера, который сделает разводку, и вторая розетка вместе с радиотелефоном окажется в комнате у Наташи. Она платила за этот аппарат, так что это будет справедливо. На время ее отсутствия трубка будет находиться в комнате у Бэллы Львовны и Галины Васильевны. Но вы, уважаемые Людмила и Екатерина, к ней доступа иметь не будете никогда и ни при каких обстоятельствах. Я вам изложила три пункта нормального сосуществования соседей и сделала это в максимально вежливой форме. А четвертое я добавлю лично от себя.

Она сделала два шага вперед и оказалась прямо перед Люсей, которая слушала ее завороженно, как кролик, загипнотизированный удавом. Ира, правда, никогда не видела, как это бывает на самом деле и бывает ли вообще, но читала об этом в жутко смешной повести Фазиля Искандера, она так и называлась «Удавы и кролики». Или «Кролики и удавы»…

– Если ты, Люсенька, будешь создавать своим присутствием или поведением своей дочери хотя бы минимальные неудобства Наташе, ее семье или Бэлле Львовне, я немедленно продам свою комнату. Сюда въедет новый жилец, и уж можешь мне поверить, я постараюсь, чтобы это был человек необыкновенных душевных качеств и нравственных достоинств. Надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду. Я – не Наташка, я тебя любить не обязана, и считаться с тобой, твоими капризами и твоими выкрутасами я не собираюсь. Пусть твоя обленившаяся и обнаглевшая вконец дочь научится отрывать от дивана свою жирную задницу, мыть за собой посуду, ванную и унитаз. А также и за тобой, если ты слишком тонкая натура для такой грязной работы. И запомни, если хоть еще один раз Вадим сделает Наташе замечание по поводу грязи и беспорядка, которые вы оставляете за собой, я немедленно займусь продажей своей площади. Я не шучу. Ты все поняла? И последнее. Через полчаса мы сядем обедать, вы с Катей будете мило улыбаться и участвовать в общем разговоре. Свое настроение можете заткнуть себе в одно общеизвестное место. Имейте в виду, я вам не деликатная и всех прощающая Наталья Воронова, я – дворовая девчонка Ирка Маликова, нахалка и бесстрашная авантюристка. Со мной тягаться у вас кишка тонка.

Она демонстративно хлопнула дверью, вышла из комнаты и вернулась на кухню.

– Где будем накрывать? – весело спросила она. – Давайте, я помогу. Что нести и куда?

Наташа ничего не спросила, только глянула не столько вопросительно, сколько затравленно. И в этом взгляде было все: и страх перед недовольством Вадима, который теперь устраивал чуть ли не скандалы, обнаруживая грязь, а ее становилось все больше и больше, ведь в квартире две старухи, три подростка и Люся, считающая ниже своего достоинства заниматься бытом, и за всеми ними нужно мыть, убирать и подбирать; и страх перед недовольством сестры, такой несчастной, с несложившейся судьбой, которая рассчитывала найти душевное тепло и покой в доме своего детства и юности; и страх перед переживаниями матери, которая все понимает, но в силу возраста, немощности и болезней уже ничего не может изменить; и страх перед самой собой, боязнь, что в один прекрасный момент нервы сдадут, выдержка подведет, воля ослабнет, и тогда… Даже страшно подумать, что тогда случится.

За обедом Люся сидела напряженная, а Катя – надутая. Слава богу, кажется, у старшей сестрицы ума хватает не выпендриваться и не нарываться на еще больший скандал. Зато дщерь у нее та еще! Скоро год, как эта парочка поселилась в квартире, и за это время бедная Наташка натерпелась от их присутствия выше крыши. Еще бы, девчонка выросла в семье с непризнанным художественным гением-папочкой (хоть и нехорошо так отзываться о покойном, но ведь правда же!) и столь же мало признанным литературным гением-мамочкой. Эти два гения, разумеется, считали ниже своего достоинства опускаться до бытовых подробностей жизни, для чего и вывезли себе в помощь из Москвы Галину Васильевну, которая взяла на себя все заботы по дому, освободив от них и дочь с зятем, и внучку. И вот мы имеем упоительный результат: вышедшая на пенсию Люся с удесятеренной силой продолжает кропать свои слезливо-сопливые романы, которые никто не хочет ни печатать, ни читать, а паршивка Катька, не привыкшая даже чашку за собой помыть, считает себя первой красавицей и умницей Вселенной и ведет себя соответственно. Что говорить, она действительно очень хорошенькая и имеет реальную перспективу стать настоящей красавицей, в мать пошла, с такой же стройной фигуркой и тонкими чертами лица. И учится хорошо, мозгами в этом смысле бог не обидел. Но ведь ум человеческий не только в том состоит, чтобы хорошо считать и грамотно писать. Во всех других смыслах ума у нее меньше, чем у червяка, зато надменности и заносчивости на пятерых хватило бы. В каком-то смысле Ире даже ее жалко, внушили девочке с детства, что она – необыкновенная и ждет ее прекрасная и необычная судьба, вот она и поверила, лежит на диване и ждет, когда же эта прекрасная судьба постучится к ней в дверь, в комнату в коммуналке. О том, чтобы помочь Наташе по хозяйству, и речь не идет. Не приучена. Да и не барское это дело – посуду мыть на коммунальной кухне или драить раковину в общей ванной. Ничего, время придет – жизнь ее обравняет.

А Галина Васильевна сдала… Руки дрожат, суп из ложки то и дело проливается на платье, крошки и кусочки пищи во все стороны сыплются, а она даже не замечает, зрение теряет. А от операции отказывается. Уж сколько Бэллочка ее уговаривала, и себя в пример приводила, и других – ни в какую, не соглашается – и все. Боюсь, мол, еще хуже сделают, совсем без глаз останусь. Хорошо, что Вадима за столом нет, он такие зрелища плохо переносит, чистюля несчастный! Наташка жалуется, что он вообще старается поесть отдельно, чтобы за одним столом с тещей не сидеть, очень уж его раздражает и ее глухота, и ее неопрятность. Не хочет он понимать, что старость требует уважения, потому что приходит ко всем, к одним раньше, к другим позже, но ко всем, кроме тех, кто до нее просто не доживает. Наверное, думает, что он до самой смерти будет молодым, сильным, здоровым, зрячим и хорошо слышащим. Дурак! А может, он и не виноват? Просто не жил никогда бок о бок со стариками, такая семья у него была, что бабушки и дедушки – далеко, и перед глазами только молодые родители.

Зато Бэллочка – просто класс! Хоть и прибаливает все чаще и чаще, и на ноги жалуется, и на почки, и на сердце, но держится в свои семьдесят пять молодцом. Спина прямая, посадка головы – некоторым молодым на зависть, после операции на глазах стала носить очки в хорошей оправе, не в какой-нибудь там старушечьей, а в модной, красивой, от Гуччи, Наташка ей подарила, купила за безумные деньги. Бэллочка за собой следит, в халат только перед сном переодевается, а так – в юбочках с блузками ходит, и не в тапках раздолбанных, а в домашних туфельках, без каблуков, сильно разношенных, но все равно выглядящих лучше, чем войлочные шлепанцы. Вот сейчас восседает за столом в кремовой кофточке с жабо, на плечах – яркий турецкий платок, который ей Ира в прошлом году привезла из отпуска, седые волосы тщательно уложены, губы накрашены. Картинка! Ира-то понимает, да и Наташка тоже понимает, что все это – только ради Вадима, чтобы не угнетать его своей старостью. Кто ж спорит, что Бэллочке куда удобнее было бы ходить в шлепанцах и в теплом халате, в котором и прилечь днем можно, и измять или испачкать не страшно. До переезда Вадима она именно так и ходила. А потом, когда стало ясно, что в нем бешенство понемногу копится и закипает, стала стараться Наташке помочь беречь нервную систему мужа. Даже когда Бэллочка болеет, она никогда при Вадиме об этом не говорит, не жалуется, не стонет и не охает. Наташке на ушко шепнет – и все.

Саша и Алеша, как всегда, поели быстрее всех, для них обед, даже воскресный, с гостями, это не застолье, не повод посидеть и пообщаться, а рядовой прием пищи, который надо сократить до минимума, чтобы освободить время для более интересных дел.

– Мам, спасибо, мы поели. Мы пойдем к себе, ладно? – как всегда, Сашка выступает от имени обоих. В этой парочке старший брат – заводила, как он скажет – так и будет, но не думайте, что Алешка слепо ему подчиняется, не имея возможности высказывать собственные пожелания. При всей своей несхожести они вынужденно живут в одном ритме – в ритме школьников, серьезно занимающихся спортом в одной и той же секции. Утром вместе бегут в школу, потом на тренировку, вместе ездят на сборы и на соревнования, и свободное время у них всегда одно и то же, и друзья общие. Вот и получается, что если между воскресным обедом и вечерней тренировкой есть свободные три часа, то понятно, что проводить эти три часа они будут вместе. Уйдут в свою комнату, а там видно будет. Может, уроки поделают, может, кино посмотрят. Алешка, правда, еще и читать любит, его от книжки за уши не оттянешь, чего не скажешь о старшем мальчике. Тот свое умение складывать буквы употребляет исключительно на чтение школьных учебников (раз уж без этого никак нельзя) и на изучение аннотаций на коробках с видеокассетами. Никакого другого чтения Саша не признает.

– Чем будете заниматься? – весело спросила Ира. – Дурака валять? Посидели бы с нами.

– Не, мы хотим кино посмотреть, – ответил Саша. – Мы кассету напрокат взяли, завтра нужно вернуть, а то деньги капают.

– Хорошее кино? – заинтересовалась Ира. – О чем?

– «Крестный отец», про мафию. Все говорят, кино здоровское!

– Ну так пригласите Катю к себе, ей ведь тоже, наверное, хочется посмотреть. Это действительно очень хороший фильм, – с невинным видом предложила Ира, прекрасно понимая, что может последовать дальше.

Оно и последовало. Сашка скривился, повернувшись так, чтобы тетка и двоюродная сестра его лица не видели, а добродушный Алеша тут же послушно сказал:

– Катя, хочешь посмотреть с нами кино про мафию?

– Очень надо! Барахло всякое смотреть!

– Это не барахло, – тут же вступила Ира со своей партией, – это замечательный фильм с прекрасными актерами и великолепной музыкой. Это классика американского кинематографа, и если ты, Катюша, хочешь считать себя образованным человеком, ты просто обязана ознакомиться с этой лентой. Тебе уже шестнадцать лет, пора стремиться к тому, чтобы знать, из каких кирпичиков складывается современная культура.

– Прекрати приобщать мою дочь к культу насилия и порнографии! – взорвалась Люся, и Ира с озорным удовлетворением отметила, что детонатор сработал даже быстрее, чем она предполагала. – Пусть мальчики сами смотрят это безобразие, моя дочь воспитана на других культурных ценностях.

– Да? На каких же? Уж не на твоих ли бессмертных романах?

Люся побелела от злости, а всеобщая миротворица Бэлла Львовна тут же кинулась ее защищать:

– Ну зачем ты так, Иринка? Люсенька наверняка имела в виду Толстого, Чехова, Тургенева. Правда, Люся?

– Мам, ну мы с Алешкой пойдем, ладно? – тоскливо проныл Сашка, который терпеть не мог терять драгоценное время на семейные разборки, вместо того чтобы предаваться своему любимому зрелищу.

– Идите, – бросила Наташа, собирая грязные тарелки. – Если хотите торт, отрежьте себе сами, он на кухне.

Мальчики выскочили из комнаты и с топотом промчались по длинному коридору в свою комнату.

– Значит, ты, Люся, считаешь, что если существует искусство девятнадцатого века, то в двадцатом веке все должны умереть и больше ничего не творить, так, что ли? – снова начала Ира. – Тогда зачем ты пишешь свои романы? Или ты полагаешь, что сможешь написать лучше Толстого?

– Тебе этого не понять, – сквозь зубы прошипела Люся. – Ты вообще ничего, кроме своих киношек, не знаешь. Актрисулька! И не смей обсуждать меня в присутствии моей дочери, это неэтично.

– Согласна, извини, – весело откликнулась Ира. – Катя, выйди, пожалуйста, мы тут с твоей мамой хотим пообсуждать ее творчество. Она не хочет, чтобы ты при этом присутствовала.

– И не смей выставлять мою дочь за дверь! Ты в этом доме не хозяйка. Что ты себе позволяешь?

– Прелестно, милая Люси…

– Не называй меня так! Я старше тебя на тридцать лет.

– На тридцать два года, если быть точной. Хорошо, пусть будет Людмила. И даже, если хочешь, Александровна. Так вот, я в этом доме действительно не хозяйка. Но зато я хозяйка по крайней мере в своей комнате. И могу вышибить тебя оттуда в любой момент. Ты это имей в виду на всякий случай. А теперь у меня к тебе вопрос, Людмила Александровна. А кто, собственно говоря, хозяин в этом доме?

– Это коммунальная квартира, хочу тебе напомнить, – язвительно отозвалась Люся. – Здесь нет и не может быть одного хозяина.

– Девочки, по-моему, вы обсуждаете что-то совершенно пустое, – снова кинулась на выручку Бэлла Львовна. – Ну какая разница, кто здесь хозяин?

Ира бросила быстрый взгляд на Наташу. Та с непроницаемым видом накрывала стол к чаю, расставляла чашки с блюдцами, сахарницу, резала торты – свой «Наполеон» и другой, принесенный Ирой. Ее назревающий скандал, похоже, ничуть не пугает. А может быть, она думает о чем-то своем и вообще не слышит, что происходит вокруг.

– Нет уж, Бэлла Львовна, давайте внесем ясность. Людмила Александровна считает, что в этой квартире нет и не может быть одного хозяина. Тогда пусть она ответит мне, кто должен отвечать за чистоту и порядок? За то, чтобы вовремя были оплачены коммунальные услуги и счета за телефон? Кто несет ответственность за то, чтобы были куплены продукты и в доме всегда были готовы завтрак, обед и ужин? И кто должен заработать деньги на все эти удовольствия? Кто, если нет единого хозяина? Ответ очевиден, но я хочу, чтобы Люся его озвучила.

– Я не понимаю, на что ты намекаешь. На то, что у меня маленькая государственная пенсия, а мой родственник Вадим стал торгашом и гребет деньги лопатой? Ты собираешься меня в этом обвинить?

– К твоему сведению, твой родственник Вадим стал торгашом только потому, что ты сюда приехала. Он пытается заработать деньги тебе же на квартиру, он уже год работает без выходных, складывает каждый доллар, чтобы у тебя и твоей дочери было отдельное жилье. Неужели ты с высоты своей идиотской надменности допускаешь мысль, что ему, блестящему офицеру-подводнику, в кайф торчать целыми днями за прилавком и торговать костюмами и куртками? Это ты вынудила его заниматься торговлей! И тебе не стыдно? Ни капельки не стыдно? Он, сцепив зубы, стоит и торгует шмотками на рынке, а ты, барыня с претензиями, сидишь дома и кропаешь свою никому не нужную бредятину, которую и читать-то противно. Ты позволяешь Наташе и Бэлле Львовне готовить еду, подавать тебе и твоей дочери, мыть за вами тарелки и стирать ваше белье. Милостиво эдак позволяешь, с царственной небрежностью. И Катю к этому приучаешь. Она уже взрослая девица, а пуговицу сама пришить не может. Почему ты не пустила ее смотреть кино вместе с братьями? Да потому, что ты всю жизнь считала себя необыкновенной, непохожей на других и пытаешься Катю вырастить такой же. Не место ей рядом с рядовыми мальчишками, да? Она – особенная, и жизнь у нее будет особенная, и женится на ней не обычный мужик, а прекрасный принц, которого она непременно дождется, если будет холить и лелеять свою необыкновенность. Ты-то своего принца дождалась. Хочешь, чтобы и Катя такую же жизнь прожила? И все это не имеет никакого отношения ни к твоей маленькой пенсии, ни к заработкам Вадима. Это имеет отношение только к одному – к уму и совести, которых ни у тебя, ни у твоей дочери нет и никогда не было. Я все сказала. Теперь я готова выслушать тебя.

– Иринка, мне кажется, ты не права, – тихо проговорила, наконец, Наташа. – То, что ты говоришь, жестоко и несправедливо.

– Нет, я права. Может быть, то, я что сказала, и жестоко, но уж точно – справедливо.

– Зачем ты так? Люся – моя сестра, Катюша – племянница, и мне совсем нетрудно за ними ухаживать, все равно ведь я готовлю на всю семью. Какая разница, на шесть человек я сварю обед или на восемь?

– Ты сваришь обед, – подхватила Ира. – Вот именно. Ты. А почему, позволь спросить, не она, не Люся? Ты работаешь, она сидит дома и ничего не делает. Почему ты моешь полы, а не Катя? Она что, хрустальная?

– Мама пишет книгу, – возмутилась Катя. – Почему вы говорите, что она сидит и ничего не делает? Она работает над рукописью.

– Наташа тоже работает. Так объясни мне, милое дитя, чем твоя мама лучше своей младшей сестры. Почему твоя мама имеет право работать над рукописью и больше ничего не делать, а Наташа такого права не имеет. Почему? И потом, если ты с таким уважением относишься к труду своей мамы, то возьми ее обязанности на себя. Ходи в магазин, убирай квартиру, готовь еду. Что ты на меня смотришь с таким священным ужасом? Тебе такой простой вариант в голову не приходил?

– Ну хватит, Ириша, – мягко произнесла Наташа. – Давай не будем портить друг другу настроение. Берите торт. Кому наливать чай? Кому кофе?

– Ладно, я заткнусь, – легко согласилась Ира. – А тебе, Катерина, задание: к моему следующему приходу разработай систему аргументов в пользу того, что ни ты, ни твоя мама не должны заниматься хозяйством. Приду – проверю.

Десерт поедали в гробовом молчании. Выпив чай и съев по два куска торта, Люся и Катя молча поднялись и вышли.

– А почему Люсенька так быстро ушла? – испуганно спросила Галина Васильевна, которая ничего из сказанного не расслышала и приняла скандал за оживленную беседу.

Наташа наклонилась к матери и громко сказала прямо ей в ухо:

– Люсе нужно поработать над рукописью, а Катя должна делать уроки. Положить тебе еще кусочек торта?

Старушка согласно закивала и принялась, роняя крошки, жевать мягкий торт беззубым ртом.

Потом Ира вместе с Наташей отправилась на кухню мыть посуду.

– Ирка, зачем ты все это затеяла? – с тоской спросила Наташа. – Чего ты добивалась? Чтобы все перессорились?

– Я не хотела, чтобы все ссорились, я только хотела, чтобы эта курица поняла всю нелепость ситуации и всю постыдность своего поведения. Если никто из вас не может ей сказать правду в глаза, то я должна была это сделать.

– Зачем? – снова повторила Наташа. – Что от этого изменится? Неужели ты действительно думаешь, что от твоих нравоучений в Люсе хоть что-то дрогнет? Ей пятьдесят семь лет, она уже не станет другой, и по-другому думать не начнет, и по-другому чувствовать не будет. Она только обозлится, и мы будем существовать в атмосфере перманентного конфликта. Я, например, к этому совершенно не стремлюсь. Мне конфликтов на работе хватает.

– Значит, пусть она думает, что тебя все устраивает? Пусть позволяет тебе горбатиться, обихаживая ее и Катьку, и считает, что это нормально, что так и должно быть? – кипятилась Ира.

– Иришенька, милая, ты пойми, Люся – моя сестра. Ее дочка – моя родная племянница. Они мне не чужие. Мне нетрудно приготовить для них, и постирать, и погладить. Они приехали ко мне, потому что у них никого больше нет на этом свете. Они совсем одни. И не могу я с ними считаться, кто сколько раз не помыл за собой посуду или не подмел пол. Мы – одна семья. Я трезвый человек, я понимаю, что Люся все равно не будет мне помогать, и Катюшка ничего по дому делать не будет. Добиваться этого – только зря шишки на собственном лбу набивать. Но до тех пор, пока я молчала, все было тихо и спокойно. А теперь, после того, что ты тут сегодня учинила, обе они будут постоянно помнить, что их приютили из милости, и содержат из милости, и кормят и одевают из милости. С каким сердцем они будут есть те пресловутые обеды, которые я им готовлю? Да им же кусок в горло не полезет. Они-то думали, что все отлично, что всех все устраивает и все вокруг довольны и счастливы. И вдруг оказывается, что я недовольна, что мой муж тоже недоволен. Они от нас зависимы, потому что мы их содержим. И они ничего не могут изменить, потому что не могут и не хотят изменить себя. Единственный выход – отселить их, и мы с Вадимом пытаемся эту проблему решить, но пока что мы живем вместе, и нам нужно как-то сосуществовать. Это было пусть шаткое, но равновесие. А ты его разрушила. Ты уйдешь домой, а мы со всем этим останемся. Как же нам теперь жить дальше? Об этом ты подумала?

Ира опустила голову. Об этом она, естественно, не подумала, потому что самым главным ей казалось поставить Люсю на место, объяснить ей, кто она есть и как выглядит в глазах окружающих.

– Я хотела как лучше… – виновато пробормотала она. – Хотела тебя защитить. Не могу смотреть, как ты колотишься целыми днями, а эти две… даже приличных слов нет, чтобы их назвать…

– Спасибо тебе, – Наташа обняла ее, поцеловала в висок. – Спасибо, что защищаешь меня.

– Ты не сердишься?

– Нет, конечно. Ты же от чистого сердца поступила, ты не хотела мне навредить.

– Не хотела, а получилось, что навредила. Ну почему я такая нескладная, а, Натулечка? Всегда сначала делаю, потом думаю. Теперь ты будешь расстраиваться.

– Не буду, не буду, – улыбнулась Наташа. – Расскажи лучше, как твоя семейная жизнь.

Ира закончила мыть посуду, вытерла руки полотенцем, села, вытащила сигареты.

– Отлично. Муж – козел, зато свекровь золотая.

– А свекор?

– Просто бриллиантовый. Я имею в виду, как свекор, – тут же поправилась Ира. – Ты не думай, что я забыла…

– Ириша, я хотела с тобой поговорить об этом. Мне покоя не дает, что ты ради меня влезла в эту семью, в этот брак. Ничего не происходит. Я очень боялась, что то, что случилось в Литве, может случиться и у нас. Откроют архивы КГБ, и начнутся гонения на всех, кто сотрудничал с комитетом. А у нас ничего такого не происходит, и теперь уже вряд ли произойдет. Я даже уверена, что не произойдет. Зачем тебе жить с нелюбимым мужем? Я благодарна тебе за ту жертву, которую ты принесла ради меня, но если ты…

– И слышать ничего не хочу! – оборвала ее Ира. – Может, на первых порах это и была жертва, когда я только обхаживала Игоря и укладывала его в постель, а потом все сложилось на редкость удачно. Я нашла подходящего мужа, в меру нормального, а кто сегодня в нашей стране не псих? Только ты да Бэллочка, все остальные с приветом, у всех крышу снесло на почве социального неравенства, одни от собственного богатства очумели, другие – от чужого. И к этому в меру нормальному мужу я получила добрую заботливую свекровь и умного и приятного свекра. Да когда бы и где я еще нашла такой комплект? Так что про жертвы ты забудь, все обернулось к лучшему. Наоборот, благодаря тебе я сегодня так клево устроена. А насчет того, что ничего уже не произойдет, так это ты погоди расслабляться. Знаешь, какую историю мне вчера рассказали? Ужас!

Она со вкусом и подробностями пересказала Наташе то, что накануне услышала от Василия.

– Откуда-то ведь узнали, что он сотрудничал с комитетом. Откуда, спрашивается? Значит, где-то идет утечка информации, – авторитетным тоном подвела она итог. – Но я слежу за Виктором Федоровичем. Он тебя ни разу не упомянул, кроме тех случаев, когда твою программу смотрит.

– А он смотрит? – с беспокойством спросила Наташа.

– И он, и Лизавета. И я вместе с ними, если в это время дома. Сижу перед теликом и внимательно слушаю, что он говорит. Кстати, он ни разу слово «Воронова» не произнес, только «молодец», или «молодцы, ребята», или «что-то сегодня слабовато». Он никак не дает понять, что лично знаком с тобой. Но это пока ни о чем не говорит, – поспешно добавила Ира, понимая, что сама себе противоречит. – Он со страшной силой ударился в политику, работает на какую-то партию, они там готовятся к президентским выборам. Так что смотри, если в твоей программе акценты будут расставлены не так, как им хочется, они могут попытаться тебя скомпрометировать.

– Да ну? А твой свекор в чьей команде? Какие акценты ему могут понравиться?

– А черт его знает, Натулечка, я толком пока не разобралась. Он же дома об этом не говорит впрямую. Я так думаю, что если он идейный, то скорее всего работает на Зюганова. А если продается за деньги, то может и на Жириновского работать, и на Брынцалова. Ты хочешь, чтобы я узнала? Но он не в команде Ельцина, это точно. Когда в твоих программах идет особенно резкая критика Президента, он аж крякает от удовольствия. Слушай, Натуля, а это правда, что у Брынцалова дворец на пятьдесят две комнаты и коллекция лимузинов? Слухи ходят, но что-то не верится. Неужели в нашей стране можно жить во дворцах?

– Можно, Ириша. Насчет Брынцалова точно не знаю, но теоретически это вполне возможно. Ты у свекра спроси, он – человек, приближенный к политикам, у него сведения верные.

– Да ну тебя…

Наташа посмотрела на часы, что-то прикинула и потянулась к пачке сигарет, которую Ира выложила на кухонный стол.

– Я возьму сигаретку, ладно? Пока Вадика нет.

Наташка курит! Вот это новость! Она же к сигаретам сроду не прикасалась. Наташа заметила ее изумленный взгляд и усмехнулась.

– Покуриваю, когда Вадик не видит. Он запрещает.

– И давно?

– Да нет, не очень. Говорят, никотин хорошо расщепляет адреналин, который вырабатывается, когда человек злится. Поэтому если не умеешь бить тарелки и закатывать истерики, не вредно иногда и покурить, чтобы адреналин в почках не оседал. Есть такая теория.

– Есть, – согласилась Ира, – я тоже про нее слышала. А ты что, Вадика боишься? Я не представляю, чтобы тебе кто-то мог что-то запретить. Ты – Наталья Воронова, известный на всю страну человек, бесстрашно критикуешь власти, а куришь тайком от мужа. Смешно!

– К сожалению, это не смешно, а грустно. У Вадика свои представления о том, что такое правильно и что такое неправильно. Я не могу с этими представлениями бороться, мне проще подладиться.

– Вот, ты и с Люсей такая же! Не хочешь бороться с ее представлениями, тебе проще подладиться под нее. А она этим пользуется. Неужели ты и на работе такая же?

– Ну уж нет, на работе я совсем другая. Но работа – это работа, а семья – это семья. Покой, мир и любовь в семье для меня самое главное на свете, понимаешь? Ради этого я легко наступаю себе на горло. Я думаю, что у меня и карьера сложилась именно потому, что она никогда не была для меня на первом месте. Когда к чему-то не особенно стремишься, оно само в руки идет. А в семье у меня все время что-то не получается. Наверное, это оттого, что я слишком много в нее вкладываю… Впрочем, мы же договорились больше это не обсуждать. Иришенька, я хочу, чтобы ты мне пообещала одну вещь.

– Хоть три! – с готовностью отозвалась Ира.

– Три мне не нужно. Дай мне слово, что, если ты встретишь человека, которого полюбишь и за которого захочешь выйти замуж, ты немедленно уйдешь из семьи Мащенко и забудешь обо всех моих страхах. Ты можешь мне это пообещать?

– Могу, – твердо ответила Ира.

Да она бы пообещала Наташке все, что угодно, лишь бы та была спокойна и ни о чем не тревожилась. А из семьи Мащенко она никуда уходить не собирается. Ей там хорошо. Во всяком случае, пока.

Игорь

Злосчастная среда все-таки наступила, и надо было ехать к Женьке Замятину, сегодня годовщина гибели Генки Потоцкого. Жека уже начиная с понедельника обрывал Игорю телефон с напоминаниями о том, что ждет его в среду вечером, после работы.

Метров за двести до Женькиного дома Игорь заметил на улице Ляльку, племянницу Замятина, дочку его старшей сестры. Пятнадцатилетняя девица с крашеными «в полосочку» волосами сидела в скверике в компании еще двух девочек и двух парней сомнительного, как показалось Игорю, вида. Он остановил машину и подошел к ним.

– Привет! – хмуро процедила Лялька, увидев его. – Ты к Женьке? Иди скорей, он уж заждался, с самого утра готовится.

Под словом «готовится» подразумевалась легкая выпивка, Игорь это знал. Неужели Женька успел к вечеру набраться? С одной стороны, это плохо, потому что пьяный Замятин становился совершенно невыносимым. Но с другой стороны, может, и к лучшему. Через короткое время алкоголь совсем свалит его с ног, и Игорь сможет с чистой совестью уйти.

– И что, старательно готовится? – с любопытством спросил он. – Много выпить успел?

– Не так чтоб очень. Но разговоров… Фотки из всех альбомов повытаскивал, раскладывает их на полу, перекладывает, бормочет чего-то. Не разберешь.

Лялька откинула рукой со лба прядь зеленого цвета, и Игорь заметил на ее запястье тонкий браслетик из желтого металла. Бижутерия? Или золото?

– У тебя обновка? Симпатичный браслет, – дежурно произнес он, чтобы сказать что-нибудь приятное. Лялька казалась ему славной девчушкой, несколько излишне «попсовой», но это издержки возраста.

– Золотой, – не скрывая гордости, ответила она.

– Ну? – искренне удивился Игорь. – Откуда?

– Женька подарил.

– Дорогой, наверное?

– Он сказал – сто баксов.

– Круто. Разбогател твой дядюшка, а? С каких это пор?

– Это ты у него сам спроси. Он нам денег не дает, все скрытничает, а потом – раз! – и подарок какой-нибудь покупает. Мне браслет, матери пальто кожаное. Бабушке даже сервиз подарил, «Мадонну», она всю жизнь о таком мечтала. И чего в нем хорошего? Ни красоты, ни стиля, средневековье какое-то. Я ему говорила, Женя, давай, если деньги есть, лучше купим французскую посуду, она модная и не бьется. А он отвечает, мол, на свое модное сама себе зарабатывай, а у матери мечта была. Придурок какой-то, честное слово!

– Ладно-ладно, ты потише, – строго сказал Игорь, – он все-таки твой дядя. Выбирай выражения. Ну, счастливо тебе потусоваться, я пошел.

Женька выкатился ему навстречу в камуфляже, с неизменной сигаретой в углу рта. Вопреки ожиданиям, он был скорее трезв, чем пьян. Игорь выставил на стол купленную в магазине водку, отвинтил крышку, разлил в три рюмки, одну из которых по православному обычаю Женька накрыл кусочком черного хлеба. Посреди стола в рамке стояла фотография Потоцкого с черной ленточкой по диагонали. Выпили за помин души не чокаясь. Поболтали о том о сем. Женька был настроен благодушно, даже шутил, чего Игорь давно уже за ним не замечал. Когда водка в бутылке почти кончилась, Игорь решился задать вопрос, который интересовал его еще с воскресенья, а после сегодняшней встречи с Женькиной племянницей стал почти мучительным.

– У тебя, кажется, деньги завелись? – как можно равнодушнее спросил он.

Женька вскинул на него хитрые и почти не пьяные глаза, прищурился:

– Ну, допустим. Тебя это волнует?

– Нет, просто интересует. И откуда же?

– Оттуда.

– А поконкретнее?

– Ты меня как мент спрашиваешь или как друг?

– Пока как друг.

– Если как друг, то я тебе и отвечу как другу: не твое дело. Не обидишься?

– Обижусь. Что за тайны, Жека? С каких это пор?

– Давай лучше еще выпьем, – уклонился от ответа Женька. – Не бойся, не последняя, у меня еще две бутылки есть.

Игорь опрокинул рюмку, опустошив ее в один глоток, закусил бутербродом с колбасой и маринованным огурчиком.

– Ладно, ответ другу я, считай, принял. А если бы я спросил тебя как мент? Что бы ты мне ответил?

– А менту я ответил бы, что пусть сначала докажет, а потом будем разговаривать. Годится такой вариант?

Все ясно, Женька впутался в какой-то криминал. И вполне возможно, именно в тот, о котором шла речь в воскресенье у Жорика в гостях. Кому легче всего вычислить одинокого инвалида, такого, у которого есть отдельная квартира и нет родственников и близких, проявляющих к нему постоянное внимание? Тому, у кого есть доступ к соответствующим учетам и документам. В обществе слепых, например, в совете ветеранов, в союзе воинов-афганцев. Кому проще всего втереться в доверие, ну, например, к такому же инвалиду-афганцу, как тот, о котором говорила Жоркина подружка? Да тому же афганцу. Есть что вспомнить, о чем поговорить, а если оба инвалиды – сам бог велит становиться друзьями и вместе пить водку. Пить и пить до тех пор, пока намеченная жертва окончательно не потеряет чувство реальности и не превратится в раба бутылки, покорного и тупого, на все готового и всему верящего. Остальное – дело техники. Нет, не хочется верить, что Женька Замятин зарабатывает свои деньги именно таким способом. Хотя какая разница, таким или нет? Важно, что способ этот явно криминальный, не зря Жека не хочет о нем рассказывать. Надо бы еще поднажать на него…

– Зря храбришься. Нужно будет – все докажут. Под суд пойдешь.

– Кто докажет? – Женька язвительно улыбнулся, обнажив прокуренные зубы. – Ты, что ли?

– Может, и я, если дело ко мне попадет.

– И что, ты меня своими руками в тюрягу отправишь? И внутри ничего не дрогнет?

– Не беспокойся, я тебя никуда не отправлю, если на то пошло, то возьму самоотвод, поскольку ты – мой друг. А другой следак в три счета тебя оформит. Если будет за что, конечно. Так как, Женька, есть за что тебя оформлять? Говори, не стесняйся, мы же друзья. Сдавать тебя я не собираюсь, но знать хочу.

– А зачем тебе знать, если сдавать не собираешься? Меньше знаешь – лучше спишь, – Женька громко захохотал, и только по этому хохоту Игорь понял, что приятель все-таки сильно опьянел.

– Лады, – согласился он, – буду спать хорошо. Не хочешь говорить – не надо, мне спокойнее. Мое дело – предупредить, а там – как знаешь. Ты большой мальчик, свою судьбу можешь сам определять.

Лицо Замятина внезапно приобрело хищное выражение, глаза недобро заблестели, в уголках губ собралась слюна, и Игорю на мгновение показалось, что Женька сейчас плюнет в него.

– Ну спасибо тебе, отец родной, – прошипел Женька, – спасибо, что разрешил мне самому свою судьбу решать. Ты один раз за меня ее уже решил, да неудачно, потому во второй раз ты уж за это дело не берись, а то совсем плохо выйдет.

– Ты о чем? – не понял Игорь. – Когда это я твою судьбу решал? Что ты выдумал?

– Я выдумал? Нет, Игореха, это ты выдумал. Ты выдумал, что твои кореша Генка и Жека – болваны непроходимые, что их можно вокруг пальца обвести. Вокруг пальца ты нас обвел, это я признаю. А вот обмануть нас тебе не удалось. Это ты от нас быстренько оторвался и в свой Томск умотал, чтобы в армию не идти. А мы-то с Генкой остались, вместе на работу устроились, вместе в казарму отправились. И воевали тоже вместе. Много мы тогда всякого меж собой перетерли, каждую мелочь обсудили да обсосали. Все нам покоя не давало, как это ты математику завалил? Ну как? Ты же из нас троих ее лучше всех знал. Ну ладно, бывает, несчастный случай, не зря же говорят, что экзамен – это лотерея. А потом ты уговаривал нас остаться в летном училище. А мы не соглашались, мы же решили, что будем всегда вместе, втроем. Мы тебя уломали. Так нам показалось. А ты сделал вид, что согласен, и тут же соскочил, как только мы в Москву вернулись. Вот мы с Генкой думали-думали и додумались. Понял?

– Нет, – сказал дрогнувшим голосом Игорь. – Ничего я не понял. Ты опять напился и несешь какую-то бредятину.

– Да, я напился. И буду напиваться. И нет у тебя права мне указывать, как жить. Ты однажды уже распорядился моей жизнью. Не дал мне поступить в летное. В армию отправил, на войну, на смерть.

– Женька, да побойся бога! Почему я не дал тебе поступить в летное? Я же уговаривал вас с Генкой остаться, ты сам прекрасно это помнишь. Это же вы настаивали на том, чтобы забрать документы.

– Гнида ты, Игореха, – неожиданно спокойно ответил Замятин. – Думаешь, мы с Генкой не догадались? Ты же специально экзамен завалил.

– Глупости! Зачем мне было заваливать экзамен, если я хотел учиться в летном? Я что, похож на психа?

– Нет, для психа ты слишком расчетливый. На психа ты действительно не похож. А на труса – похож.

– Жека, возьми себя в руки! Ты пьян и не соображаешь, что несешь. Я твой друг, я тебя люблю, поэтому не обижаюсь на твои пьяные бредни. Но всему есть предел.

– Нет предела! – внезапно заорал Женька. – Нет предела! И не будет! Мы не слепые, мы с Генкой все видели. И как тебе страшно было в палатках на летном поле, и как ты брезговал общим сортиром и общим умывальником, и как кривился, когда надо было строем идти. Ты с самого первого дня только и думал о том, как бы соскочить. И придумал. На устных экзаменах ты стремался фигню пороть, все слышат, да и не так-то это просто в один момент решиться сказать глупость, когда знаешь, как правильно. У тебя была одна возможность – письменные экзамены. А тут стало известно, что на письменном по русскому языку никого не заваливают, на крайняк тройку ставят. Оставалась математика, тихий экзамен, когда можно посидеть, подумать, собраться с силами и накорябать на листочке всякую хренотень. Ты и накорябал. Скажешь, нет?

– Нет. Ты все это выдумал и сам в это поверил. И перестань на меня орать.

Женька молча разглядывал его, хищный блеск в глазах постепенно угасал, напряжение уходило из тонких поджатых губ. Постепенно выражение ненависти сменилось миной высокомерного презрения. Такую мину Игорю приходилось видеть на лицах «братков», даже в кабинете следователя изъясняющихся при помощи «распальцовки».

– Ладно, пусть я это выдумал. Думай так, если тебе так легче. Но имей в виду: даже если я это выдумал, я в это все равно верю. Слышишь, Мащенко? Я в это верю. Я твердо верю в то, что из-за твоей трусости мы с Генкой попали на войну. Генка погиб, я обезножел. И виноват в этом ты. И не имеет значения, правда это или нет. Значение имеет только то, что я именно так и думаю. Я в это верю. Ты виноват вот в этом, – он ткнул пальцем в стоящую на столе фотографию улыбающегося веселого Генки Потоцкого, – и вот в этом, – Женька хлопнул обеими руками по культям в подвернутых брючинах.

Игорь подавил в себе порыв начать объясняться с Жекой, снова говорить ему о том, как, вернувшись тогда после экзаменов в Москву, он понял, что не хочет быть летчиком, а хочет быть юристом. Что вся его последующая жизнь доказала правильность этого выбора, он любит свою профессию, а профессия любит его. Что никуда он не соскакивал и экзамен специально не заваливал, просто так получилось. Слова были готовы, сложены в убедительные красивые фразы, отточенные многократными и многолетними мысленными повторениями. Но он ничего не стал говорить. Все бессмысленно. Во-первых, Женька пьян и все равно ничего не поймет и не услышит. А во-вторых, он прав, и никакие слова этого не смогут опровергнуть.

– Давай еще выпьем, – предложил Игорь. – Ты говорил, у тебя где-то бутылка есть.

– Давай, – охотно подхватил Замятин.

Он ловко подкатился к шкафу, достал непочатую бутылку водки, открыл, разлил по рюмкам. Горлышко бутылки дробно позвякивало о стеклянный край рюмки, от выпитого в течение дня Жекины руки все-таки утратили уверенность.

– Давай за дружбу выпьем, – миролюбиво предложил Женька. – Было нас трое, Генки больше нет, но мы-то с тобой остались, Игореха. И что бы там ни было, что бы я о тебе ни думал, ты – мой друг, а я – твой. И мы будем друг другу помогать и друг друга поддерживать. Верно?

Игорь молча кивнул, чокнулся с Женькой, выпил. Все сказано четко и недвусмысленно. Женька видит в нем виновника всех своих бед и считает, что за это имеет право требовать от Игоря помощи, когда его криминальная деятельность даст осечку. Не зря он сегодня затеял этот разговор, ох, не зря! Ведь мог бы и раньше все это сказать, а не говорил, молчал. Потому что раньше он не очень-то нуждался в Игоре. Человек, который появляется четыре раза в год на пару часов, может вообще не появляться, никакой разницы. А теперь следователь Мащенко стал ему нужен. На всякий случай, мало ли что. И для этого Игоря нужно держать на коротком поводке. Женька уже понемногу его использует, то из милиции кого-то вытащить, то насчет следователя, ведущего конкретное уголовное дело, разузнать. А впереди Игоря наверняка ждут и более серьезные просьбы. Правда, после сегодняшнего объяснения их правильнее было бы называть требованиями, а не просьбами. И никуда он от Женьки не денется, будет продолжать навещать его и просьбы будет выполнять. Нельзя обидеться и исчезнуть, ибо это означало бы признать Женькину правоту. А Игорь ее признавать не собирался, потому что не представлял себе, как дальше жить с этой правдой.

Домой он вернулся мрачнее тучи. В прихожую из гостиной доносились оживленные голоса – родители и жена, как обычно, болтают за вечерним чаепитием. Видеть никого не хотелось и разговаривать не хотелось, хотелось одного – забраться в постель и закрыть глаза. Игорь, стараясь не шуметь, проскользнул в комнату, которую занимал вместе с Ириной, быстро разделся, но лечь не успел. Ирка услышала, как он пришел, и, не дождавшись появления мужа в гостиной, пришла сама.

– Устал? – сочувственно спросила она, усаживаясь рядом с ним на разостланную к ночи постель.

– Устал.

– И много выпил?

– Я был у Женьки…

– Я понимаю. Игоречек, может быть, я лезу не в свое дело, но мне показалось, что эти походы к Жене тебя тяготят. Ты за несколько дней до этого начинаешь мрачнеть и злиться, а возвращаешься вообще невменяемым.

– С чего ты взяла? Глупости это.

– Это не глупости, Игоречек, это правда. Я же вижу. Зачем ты продолжаешь делать то, что тебе так неприятно? Из жалости к безногому калеке?

– А хотя бы и так! Тебе-то что? – грубо отозвался он, не в силах справиться со своим настроением.

– Я за тебя переживаю. Не могу видеть, как ты мучаешься. Может быть, тебе нужно по-другому к этому относиться, тогда тебе станет намного легче, и настроение не будет портиться. Наверное, этот твой Женя жутко неприятный тип, раз тебе так не хочется к нему ходить. Поэтому ты и злишься. А ты не думай об этом, ты думай только о том, что он – несчастный человек, потерявший на войне обе ноги, что у него совсем нет радостей в жизни, кроме редких встреч со старыми друзьями, и каждый твой приход делает его счастливым. Это – как подарки дарить, так же радостно и приятно. Ты, когда идешь к нему, думай о том, что собираешься сделать человеку подарок, который его обрадует. Вот увидишь, тогда и настроение будет совсем другим, и возвращаться будешь веселым.

– Ты еще будешь меня учить! – вспыхнул Игорь. – Ничего не знаешь, а лезешь со своими глупыми советами! Что ты вообще понимаешь? Что ты знаешь о наших отношениях? Иди пей чай с предками, вы же там мировые проблемы обсуждаете, вот и обсуждайте. А меня оставь в покое. Я устал и хочу спать.

Ира послушно поднялась и пошла к двери.

– Спокойной ночи.

Уже через несколько минут Игорь испытал некоторое раскаяние. И чего он на Ирку вызверился? Она-то в чем виновата? Сидела рядом с ним такая тихая, добрая, такая нежная и красивая, гладила его по руке, давала советы, ну пусть глупые, но ведь искренние, от всей души. Да и советы-то не такие уж глупые, если вдуматься, просто для их с Женькой случая неподходящие, а так жена ведь все правильно говорила. Теперь вот, наверное, обиделась, надуется, родителям пожалуется… Хотя нет. Не тот Ирка человек, чтобы предкам жаловаться. Она вообще никогда не жалуется, характер такой. И не обидчивая, это тоже надо признать. Не то что Вера. Той слово не так скажешь, голос повысишь или просто тон ей не понравится – и уже слезы, обиды, долгое молчание. Могла так надуться, что по нескольку дней с Игорем не разговаривала. Мать тогда сильно переживала, все пыталась их помирить, да не тут-то было, у Веры гордости и самолюбия выше головы, даже непонятно, как это вмещается в таком маленьком тельце. А Ирка совсем другая, они уже три года знакомы, без малого два года женаты – и ничего не происходит такого, что в изобилии присутствовало в его супружеской жизни с первой женой. Ни ссор, ни конфликтов. А ведь Игорь ведет себя со второй женой точно так же, как с Верой, хамит, грубит, настроение не прячет – не считает нужным напрягаться. Ирка все терпит. Неужели она так сильно его любит, что готова мириться со всеми отрицательными сторонами его характера? Ну надо же…

С этим приятным недоумением, вытеснившим на время тяжелый осадок от встречи с Замятиным, Игорь и уснул.

Наталья

Глубоко вдохнув, Наташа вобрала в легкие побольше воздуха. Она редко бывала за городом, с тех пор как сыновья всерьез занялись спортом, регулярные поездки на дачу к Левиным-Гольдманам пришлось отменить, у мальчиков совсем не было свободных выходных дней. Когда Наташа была маленькой, еще не было садовых участков и шести соток, а проблемы дачи всегда и всюду обсуждались только в контексте «чтобы было, где детям подышать воздухом». Она и выросла в убеждении, что ездить за город нужно только ради детей, искренне не понимала Анну Моисеевну, обожавшую дачную жизнь, и постоянно отказывалась от Инкиных приглашений провести хотя бы один выходной день на природе. Ну как это так: она будет отдыхать на свежем воздухе, когда мальчики на тренировке или сидят за уроками, а дома столько дел… В тех редких случаях, когда Инне удавалось настоять на своем и вытащить подругу на дачу, Наташа получала истинное удовольствие и не понимала сама себя – ну почему она так редко приезжает? Однако по возвращении в Москву радость от вкусного чистого воздуха, покоя и тишины быстро забывалась, и следующая вылазка за город снова требовала долгих терпеливых уговоров со стороны Инны и Гриши.

– Кайфуешь? – лукаво подмигнула идущая рядом Инна. – А как сопротивлялась, как сопротивлялась! Небось всю ночь у плиты стояла, готовила еду своей ораве на целый день в двойном размере, чтобы, не дай бог, никто не оголодал, пока ты три часа воздухом подышишь. Разбаловала ты их, Натуля, вот что я тебе скажу. Не приведи господь, заболеешь или в командировку длительную уедешь, они там без тебя плесенью покроются и умрут от истощения. В твоем коллективе, по-моему, только Бэлла Львовна умеет жить самостоятельно, а все остальные привыкли за твою спину прятаться.

– Инка, и ты туда же, – простонала Наташа. – Замолчи немедленно, иначе я тебя укушу. Хватит мне того цирка, который Ирка устроила, уж ты, пожалуйста, не добавляй.

С памятного воскресного обеда прошло два месяца, уже заканчивался ноябрь, воздух был сырым и холодным, но все равно вкусным, наполненным запахами догнивающих листьев, подмерзлой земли и раннего снега. Они приехали втроем – Инна, Григорий и Наташа. Дочь Инны и Гриши красавица Юленька уже активно бегала на свидания и к поездкам родителей на дачу давно потеряла интерес. Зато Анна Моисеевна со своими двумя овчарками жила здесь с апреля и перебиралась в город только ближе к зиме. Собственно, одной из целей сегодняшней поездки как раз и было помочь пожилой женщине собрать и уложить вещи к приезду Инкиного отца Бориса Моисеевича, который должен был появиться к вечеру, чтобы увезти сестру. В одной Гришиной машине четверо взрослых с багажом и двумя крупными собаками никак не помещались.

Когда накануне вечером Инна позвонила и безнадежным голосом в очередной раз предложила Наташе съездить на дачу «проветриться», та, не раздумывая, согласилась. Только что ей пришлось пережить скандал с Вадимом, и Наташа чувствовала, что больше не выдерживает. Ей нужна отдушина, хотя бы на один день, пусть всего на несколько часов, но избавиться от постоянного напряжения и поговорить с любимой подругой, называя вещи своими именами, ничего не сглаживая и не замалчивая. Веселая, энергичная, заражающая всех вокруг себя радостью и оптимизмом, Инна Гольдман была для Наташи на протяжении более чем трех десятков лет самым лучшим слушателем, внимательным и сопереживающим.

Они оставили Григория в доме: талантливого гинеколога после еды неизменно клонило в сон, а если учесть кулинарные таланты Анны Моисеевны и ее стремление накормить как можно сытнее и обильнее, то легко представить, что ни о каких прогулках после обеда не могло быть и речи. Гриша свалился и уснул мертвым сном, а Наташа и Инна отправились по своему излюбленному маршруту, занимавшему три часа, по дороге вдоль леса, потом через поле, до озера и обратно.

– По-моему, у твоего Вадика с головой не в порядке, – поставила диагноз Инна, выслушав подругу. – Устраивать скандал из-за того, что в ванной кто-то не выключил свет! Уму непостижимо.

– Инуля, дело не в свете, а в том, что его вся ситуация достала. Понимаешь? До-ста-ла. Он попал в ту жизнь, к которой никогда не готовился и к которой он никак не может приспособиться. Ну ты представь: мальчик из хорошей офицерской семьи, вырос в достатке, в отдельной квартире. С детства приучен к порядку и аккуратности, даже стерильности. Воспитан в духе патриотизма и преданности интересам Родины. И так до тридцати семи лет. А потом вдруг оказывается в коммуналке, где не за всем можно уследить и не все вовремя убрать и помыть. А потом еще и вынужден уволиться из Вооруженных Сил, потому что идет сокращение. Для него это огромная травма. И не успел он с этим как-то морально справиться – на нас сваливаются мама с Люсей и Катей. Квартира становится еще более коммунальной. Он и с Бэллочкиным-то присутствием с трудом мирился, а теперь еще и это… Чтобы как-то разрешить проблему, он идет торговать в надежде за полтора года скопить деньги, чтобы отселить Люсю с дочерью, но торговля идет совсем не так, как он себе представлял, и денег он зарабатывает куда меньше, чем рассчитывал. Работа у него тяжелая, весь день на нервах. Три раза у него крали вещи прямо с прилавка, два раза он покрывал их стоимость из собственного кармана, в третий раз заметил вора, побежал за ним, завязалась драка. Куртку он отвоевал, но домой пришел избитый. Каково ему, в недавнем прошлом блестящему офицеру, вести такую жизнь? Конечно, я понимаю, дома его все раздражает, и он ко всему цепляется. В кухне на полу остались капли после мытья посуды – почему не вытерли? Почему свет в ванной не погасили? Почему пятнышко на плите? Почему крошки на столе? Почему мальчики пришли с тренировки не в двадцать два пятнадцать, а в двадцать два тридцать? Он привык, что у него на корабле царит идеальный порядок и дисциплина, и он хочет добиться того же дома. А я не могу за всем уследить. Я же прихожу домой, как правило, позже его, а за день там столько всего накапливается! Одна мама чего стоит. Все роняет и не может поднять – не видит. Все проливает и не вытирает. И свет забывает гасить, и воду иногда не выключает. Но она же старенькая! А Вадик бесится. Я его понимаю, Инуля, и я стараюсь его не раздражать, но у меня не получается.

Инна некоторое время шла рядом, не говоря ни слова, потом вдруг осторожно взяла Наташу за руку.

– Натка, а ведь ты его не любишь, – негромко сказала она.

– Я? Я не люблю Вадика? – Наташа даже задохнулась от возмущения. – Да ты что, с ума сошла? Я шестнадцать лет замужем за ним, у нас двое детей…

– Ага, – хмыкнула Инна. – Ты себя послушай повнимательнее. Я тебе о любви говорю, а ты мне о чем? О шестнадцатилетнем замужестве, о детях. Это ты не мне отвечаешь, это ты сама себя уговариваешь.

– Да нет же, Инна, ну что ты выдумываешь! Я его люблю, он мне очень дорог.

– Угу. Настолько дорог, что ты его боишься. Стараешься не раздражать, не расстраивать, не злить. Даже курить при нем не решаешься – ему, видите ли, не нравится. Ты просто вбила себе в голову, что раз он твой муж и отец твоих детей, то ты обязана любить его до гробовой доски и хранить ему верность. Это не любовь, Натка, эта иллюзия, причем иллюзия опасная. Она может разрушить вторую половину твоей жизни. Ты вспомни, нам с тобой уже по сорок лет. Сколько осталось-то? Всего ничего. Протянем мы с тобой, бог даст, еще столько же, но как женщины будем функционировать еще очень недолго. Состаришься – а вспомнить будет нечего. Разве что Марика.

– Господи, да Марик-то тут при чем? – возмутилась Наташа. – Я его любила, когда была совсем девчонкой. Он меня и поцеловал-то всего один раз, когда прощался перед отъездом в Израиль.

– Вот-вот, и я о том же. Давай пройдем все последовательно. Сначала был Марик, так? Сколько лет тебе было, когда ты в него влюбилась?

– Не помню точно. Лет восемь, наверное, а может, девять.

– Очень хорошо! До семнадцати лет ты по нему сохла, пока он не отвалил в загранку. Потом еще года два подпитывалась воспоминаниями и тихо страдала.

– Инка!

– Что – Инка? Я все помню. И как ты часами о нем говорила, и как рыдала у меня на плече. Потом я втюрилась в Сережу Вери Гуда и потащила тебя в Питер. Ты кривилась и морщилась от тех свободных сексуальных нравов, которые царили в команде, и вдруг встречаешь Вадима. Такой же красивый, как Марик, темноволосый, темноглазый – тот же самый мужской тип. И такой приличный, вежливый, начитанный, воспитанный, консервативный, в отличие от ребят из команды, жутко правоверный в смысле отношения к советской власти. Пойми, Натка, я вовсе не хочу сказать, что Вадик был плохим парнем, он был чудесным, умным, надежным, не то что парни, которые тебя окружали в киношной тусовке, с прекрасным характером. На это ты и купилась. Увлеклась. Уехала в Москву, вы переписывались, перезванивались, периодически встречались. Потом поженились. Потом пошли дети. Где тут любовь? Ты мне ткни пальчиком в то историческое место, где у тебя была любовь к нему. У него к тебе – возможно, не спорю, хотя и не знаю точно. А у тебя к нему? Не было ее никогда. Ты любила в Вадиме, с одной стороны, воспоминания о Марике, а с другой – свои правильные совковые представления об удачном браке: военный, непьющий, с хорошим образованием, с прекрасной зарплатой, хочет детей и любит их. Такие мужья на дороге не валяются. Ты создала себе иллюзию, ты же всегда была жутко правильной девчонкой и прошла самую примитивную лестницу в рассуждениях: если хороший человек – его нужно любить, если любишь – нужно выходить замуж, если вышла замуж – снова нужно любить, теперь уже просто обязательно, тем более когда есть общие дети. А если не живешь с человеком каждый день бок о бок, если встречаешься с ним раз в три-четыре месяца, то можно поддерживать иллюзию очень долго. Встречи коротки, это всплеск эмоций, за короткое время да на положительном эмоциональном фоне проявляются самые лучшие стороны характера, они запоминаются и потом культивируются в воспоминаниях. А плохие стороны могут пока и не проявляться. Ну хорошо, пусть не плохие стороны, а просто такие, которые потом оказываются несовместимыми с твоим собственным характером. Ты двенадцать лет внушала себе, что любишь Вадика. Открой уже наконец глаза и скажи сама себе правду. Ты его не любишь.

– Да почему ты решила?! – с негодованием воскликнула Наташа. – Ну с чего ты взяла, что я его не люблю? Да, ты все правильно говоришь, мы много лет не жили вместе. Да, многие стороны его характера стали открываться мне только сейчас. Да, я не подозревала, что он может скандалить из-за чистоты и порядка, и не просто скандалить, он в ярость впадает, он убить готов. Но это же не означает, что я его не люблю.

– Наташечка, – Инна остановилась, взяла ее за лацканы теплой куртки, – мы обе тут наговорили кучу ненужных слов. Привели кучу каких-то тухлых аргументов. На самом деле все гораздо проще. Если бы ты действительно любила Вадима, жизни без него не представляла, дышать без него не могла, ты согласилась бы на размен квартиры при любом варианте просто потому, что он этого хочет. Его счастье, его комфорт, его желания были бы для тебя на первом месте. О Бэлле Львовне ты бы и не вспомнила. А если бы он любил тебя так, как я только что описала, он бы ни на чем не стал настаивать, потому что твое счастье и твой душевный покой были бы для него важнее. А вы из-за этого дурацкого размена ссорились. И это красноречивее всего говорит о том, что вы оба – прекрасные супруги и родители, вы не изменяете друг другу, вы вместе воспитываете сыновей, но вы друг друга не любите.

Наташа открыла было рот, чтобы обрушить на Инну град обвинений в необъективности и выстрелить в нее автоматной очередью собственных доказательств того, что они с мужем любят друг друга… И вдруг поняла, что подруга права. Поняла со всей очевидностью. Более того, она поняла, что знает об этом уже давным-давно, но страшится признаться самой себе. Этот брак, такой счастливый и удачный, такой дружный и добрый, оказался ошибкой. Ей сорок лет, за ней ухаживали самые разные мужчины, многие из них были пустыми и надутыми индюками, но были и интересные и достойные личности, которые могли бы, наверное, снова зажечь в ней ту искру, которая потухла с отъездом Марика. Она же не принимала никаких ухаживаний, гордая, неприступная и твердо убежденная в том, что любит своего мужа и не собирается ему изменять. Что же, все было неправильно? Не нужно было держаться за этот брак, надо было давно развестись и искать свою любовь? Да нет же, нет, бред какой-то! Как же можно разводиться с человеком, который не сделал тебе ничего плохого, с отцом твоих детей? Ну и что, что нет любви? Зато есть дружба и взаимное уважение, это гораздо важнее.

– Любовь нужна для постели, – убежденно произнесла Наташа. – А для того, чтобы вместе жить и растить детей, нужны дружба и уважение друг к другу.

– Натка, для брака любовь, может, и не обязательная вещь, тут я могу с тобой согласиться, но для жизни она нужна непременно. Не должна женщина жить без любви, это неправильно. Хочешь жить с Вадимом – живи, никто тебя не заставляет разводиться. Только не замыливай сама себе глаза сказками о том, что ты его безумно любишь. Признайся, что никакой любви у тебя здесь нет, и сделай соответствующие выводы.

– Ты на что меня толкаешь? – изумилась Наташа. – На измены, что ли? На то, чтобы я нашла себе другого мужика и с ним изменяла собственному мужу? Ну уж нет, дорогая, это не на мой характер. А тебя, хитрюга, я вижу насквозь. Ты просто лоббируешь интересы своего дружка Ганелина. Хочешь запихнуть меня в его объятия. Угадала?

Инна с сожалением посмотрела на нее и пожала плечами:

– Дурочка ты, Натка. Ты вспомни, как лежала целыми днями и рыдала от горя, когда узнала, что Марик женится. Какая это для тебя была трагедия! На какие переживания ты была способна из-за него! Ты же умирала, если хотя бы день его не видела. А без Вадима ты прекрасно прожила двенадцать лет. Положа руку на сердце, ответь: ты бы стала так рыдать и убиваться, если бы сегодня Вадик заявил тебе, что уходит к другой? Да ты вздохнула бы с облегчением.

– Ну ты сравнила! Я тогда совсем девчонкой была, для меня Марик был единственным смыслом жизни. А сейчас мне уже сорок, сама же говорила.

– Вот именно, дорогая моя. Марик был смыслом жизни. А Вадим? Он когда-нибудь был для тебя смыслом жизни? Не отвечай, сама знаю. Если и был, то только в первый раз, когда вы легли в постель, извини за цинизм.

Они долго шли молча, Наташа снова и снова искала доводы в пользу того, что ее подруга не права, но с каждой минутой все больше убеждалась в том, что доводов этих ей не найти. Права Инка, опять права.

На обратном пути они заговорили о совсем других вещах и к этой теме больше не возвращались. На даче они застали процесс активной подготовки Анны Моисеевны к переселению в Москву. Григорий упаковывал вещи, а Анна Моисеевна накрывала на стол, выставляя все продукты, которые не имело смысла тащить в город и которые, по ее представлениям, непременно следовало съесть.

– Девочки, садитесь скорее, – хлопотала она, – уже все горячее.

– Тетя Аня, – возмущалась Инна, – мы еще твой обед не переварили, а ты снова за стол усаживаешь. Имей же совесть!

– Какая совесть, деточка? – Анна Моисеевна вскинула на племянницу выцветшие от старости глаза. – При чем тут совесть? У меня чудные блинчики с творогом, всего пять штучек, что вам, трудно их скушать? Еще три котлетки, я вам положу с жареной картошечкой, будет очень вкусно. Пирожки можно взять с собой, по дороге съедите, если проголодаетесь, а щи надо доесть прямо сейчас, не везти же в Москву кастрюлю. И выливать жалко, такие чудесные щи, из свежей капусты, на курином бульончике. Гришенька сказал, что он перед дорогой кушать не будет, а то прямо за рулем уснет, так что вы уж постарайтесь.

– Тетя Аня, а может, папе оставим? – схитрила Инна. – Скоро папа приедет, ты лучше его покорми.

– Не волнуйся, деточка, за своего папу, я для него оставила тушеное мясо и салат, там почти целая миска «оливье». Девочки, не пререкайтесь, мойте руки и за стол.

– Как ты думаешь, не вывернемся? – шепнула Наташа, намыливая руки под краном.

– Дохлый номер, – со смехом ответила Инна. – Ты же знаешь тетю Аню. Пока до смерти не закормит – из-за стола не выпустит. Бедный папа, еще и ему достанется.

– А если ее отвлечь и призвать на помощь собак?

– Ты что! – Инна посмотрела на нее со священным ужасом. – Теткину стряпню собакам скармливать? Да ее удар хватит!

– Так она же не заметит. Мы тихонько.

– Не пройдет. Она собак в строгости воспитала, они с человеческого стола ни крошки не возьмут. Только свою собачью еду и только из своих мисок.

– Инуля, ну придумай что-нибудь, я же лопну, – взмолилась Наташа. – И Анну Моисеевну обижать не хочется, она так старалась, столько всего наготовила к нашему приезду. И выбрасывать еду нельзя, это грех, тут я согласна. Может, с собой забрать?

– Мысль. – Инна одобрительно кивнула головой и протянула подруге полотенце. – Давай что можем – съедим, а остальное упакуем в виде гостинцев твоим оглоедам.

Они с видом великомучениц впихнули в себя щи и жареную картошку, а блинчики с творогом и котлеты Наташа попросила разрешения забрать домой и упаковала в полиэтиленовые пакетики. К приезду Бориса Моисеевича весь багаж был готов к погрузке. Пока хлебосольная старушка потчевала брата салатом «оливье» и тушеным мясом с черносливом, Инна, Григорий и Наташа еще раз обошли весь дом и участок, проверили, все ли в порядке, все ли вентили перекрыты и все ли вещи собраны.

– Гриша, взгляни на этот исторический куст, – торжественно произнесла Инна, когда они проходили мимо смородины. – Вот здесь, на этом месте моя безумная подруга валялась на одеяле с учебником алгебры, в то время как вся передовая молодежь дачного поселка во главе с твоей женой развлекалась на озере. И каков же результат? То же самое высшее образование, точно такая же семья и почти такой же достаток. Так для чего нужно было отказывать себе в удовольствиях и гробить свои молодые годы?

– Зато Наташу знает вся страна, она стала знаменитостью, а ты – Инна Гольдман, известная только в узком кругу друзей и коллег. Чувствуешь разницу?

– Ощутимую, – со смехом согласилась Инна. – Если я, Гришечка, захочу тебе изменить, то сделаю это легко и просто, и ты никогда об этом не узнаешь. Зато Наташке такая перспектива не светит, ее вся страна знает в лицо. Стоит ей появиться в ресторане или на тусовке какой-нибудь с посторонним мужчиной, об этом завтра же напишут все газеты. Она не только в юности лишала себя радостей жизни, но и насчет зрелых лет постаралась.

Гриша перевел внимательный взгляд с жены на Наташу, зачем-то потрогал упругие тонкие ветки кустарника и ничего не ответил.

Уже в Москве, когда машина подъезжала по Садовому кольцу к Смоленской площади, Наташа тихо сказала сидящей рядом с ней на заднем сиденье Инне:

– Инуля, меня с детства поражало, что ты так часто оказываешься права. А ты мне отвечала, что в тебе генетически присутствует вековая мудрость еврейского народа.

– Сейчас к ней добавился еще и мой собственный сорокалетний опыт, – улыбнулась Инна. – А что, ты уже созрела для того, чтобы признать мою правоту?

– К сожалению, да. Я представила себе, как после вчерашнего скандала сейчас буду разговаривать с Вадимом, и поняла, что хочу оттянуть этот сладостный момент. Если бы я его любила, я бы летела домой как на крыльях.

Машина притормозила у дома в переулке Каменной Слободы, Инна поцеловала Наташу в щеку и шепнула в самое ухо:

– Говорят, признание ошибки – это уже полдороги к тому, чтобы ее исправить. Дерзай, дорогая.

Наташа немного постояла у подъезда, глядя вслед удаляющейся машине, и стала не спеша подниматься по лестнице. С каждой пройденной ступенькой на сердце становилось все тяжелее. Между вторым и третьим этажами она привычно вспомнила Марика, всегда на этом месте он возникал в ее памяти, перед глазами всплывало его лицо, в ушах звучал негромкий голос: «Никогда не задавай вопрос, если не уверена, что готова услышать ответ». Именно здесь много, много лет назад он сказал ей эти слова, а она тогда дрожала от предчувствия чего-то сладкого и страшного, она была влюблена и надеялась…

Не дойдя один пролет до своего этажа, Наташа остановилась у окна, достала сигареты. Вот сейчас одну сигарету выкурит – и пойдет домой. Не хочется. Страшно. Неприятно. Тягостно. Господи, неужели Инка права?

Руслан

Досье на Бахтина становилось все толще, его биография обрастала подробностями и мелкими деталями. Теперь Руслан знал не только имя его первой жены, но и обстоятельства развода, и историю вторичной женитьбы на молодой красавице. Отдельные странички досье были посвящены привычкам Бахтина, его вкусам и пристрастиям, даже любимым блюдам и предпочитаемым сортам вин. Этот успешный и удачливый бизнесмен жил на широкую ногу, ни в чем не отказывая ни себе, ни молодой жене. Но собрать информацию о сегодняшней жизни Бахтина особого труда не составляло, Руслану же нужны были сведения о нем более чем десятилетней давности. С кем общался в 1984 году, с кем конфликтовал, о чем думал, чего боялся, к чему стремился.

Убийца Бахтин родился в 1949 году, с 1967 по 1969 год проходил действительную военную службу в воздушно-десантных войсках, в 1974 году окончил в Москве Институт народного хозяйства имени Г.В. Плеханова, занимался автоматизацией управления. У него было много тесных контактов в промышленном отделе обкома партии, где работали его друзья по яркому комсомольскому прошлому. В 1984 году Бахтин занимал должность директора вычислительного центра одного из НИИ, в этом же году его беспробудное донжуанство переполнило наконец чашу терпения жены, которая заявила о своем намерении развестись с ним. Бахтин не сильно горевал, у него в тот момент была другая женщина, о женитьбе на которой он подумывал не без удовольствия. Жена, Алла Григорьевна, разъехалась с неверным мужем в начале лета, оставив вопрос об официальном расторжении брака до осени. Бахтин немедленно переселил в свою квартиру юную любовницу, только-только окончившую институт, и начал усиленно предаваться любовным утехам свободного от брачных обязательств мужчины. К сожалению, молодая пассия вынуждена была оставить своего возлюбленного на четыре месяца, ее отправили в Хабаровский край на стажировку. Провожая ее в аэропорту, Бахтин пообещал к ее возвращению решить вопрос с разводом, после чего немедленно жениться.

Летний отпуск ему пришлось в 1984 году проводить в одиночестве. Друзья из обкома партии помогли найти место для отдыха, такое, как он хотел: спокойное, уединенное, много природы и мало людей. Охотничий домик – обкомовская база отдыха. В течение первых двух недель их было четверо – Бахтин и еще трое друзей – бывших комсомольцев-активистов Кемеровского горкома ВЛКСМ. Через две недели друзья уехали, Бахтин остался один. Собирал грибы, ловил рыбу, наслаждался тишиной, писал какую-то научную статью. В этот же период совершил убийство, через неделю был сначала задержан, потом арестован.

Алла Григорьевна, узнав об аресте мужа, забыла свои обиды, носила в следственный изолятор передачи, после осуждения ездила в колонию на свидания. Юная красавица с горизонта исчезла, и после досрочного освобождения Бахтин снова сошелся с прежней женой, развестись с которой так и не успел. В браке с Аллой Григорьевной у него было двое детей – сын 1975 года рождения и дочь, родившаяся через три года, в 1978-м. Обдумывая эти сведения, Руслан пытался представить себе, до какой же степени ненависти Бахтин должен был своими бесконечными изменами довести жену, если она решилась уйти от него, имея двоих детей, которым в 1984 году было, соответственно, девять лет и шесть. Извергом он был самым настоящим!

Но с Аллой Григорьевной Бахтин все-таки развелся. Или она с ним? В 1991 году у него появилась очередная юная красавица (сведения, которые удалось Руслану собрать, красноречиво говорили о том, что Бахтина интересуют только женщины не старше двадцати пяти лет, по крайней мере, ни одного романа с дамой от двадцати пяти и старше зафиксировано не было), и жена ушла от него уже окончательно. От этой истории на Руслана веяло тем, что принято называть черной неблагодарностью. Он ведь собирал сведения не только о Бахтине, но и о его жене и выяснил, что в тот период, пока убийца отбывал срок в колонии усиленного режима, рядом с Аллой Григорьевной появился достойный уважения претендент на ее руку. Он не только любил ее, но и завоевал расположение детей, что немаловажно, учитывая их нежный возраст. Однако женщина, искренне отвечавшая на его чувства, сказала, что не может бросить мужа, оказавшегося в беде. Она должна дождаться его освобождения, помочь ему снова встать на ноги, а уж потом, если претендент готов ждать… Но ждать он был не готов. Его до глубины души оскорбили объяснения Аллы Григорьевны, готовой пожертвовать своей любовью к нему ради какого-то убийцы, к тому же известного на весь город своими амурными похождениями. Жених не понял и не принял ее благородных порывов, отношения разорвались.

Руслану казалось, что уже за одно это Бахтин должен был вести себя тише воды ниже травы, покончить с супружескими изменами и до скончания века заглядывать Алле Григорьевне в глаза с выражением вечной преданности и благодарности. Но не тут-то было! Он снова принялся за свои штучки, и вполне понятно, что супруге это в конце концов надоело. В девяносто первом ей было уже за сорок, и с двумя детьми шестнадцати и тринадцати лет шансов устроить личную жизнь у нее было не так уж много. Во всяком случае, к началу 1996 года сорокашестилетняя Алла Григорьевна пребывала по-прежнему в статусе разведенной жены и замуж во второй раз так и не вышла, в отличие от своего бывшего мужа, сменившего в течение четырех лет, прошедших после развода, нескольких любовниц и женившегося в итоге на двадцатилетней сотруднице своей фирмы. Произошло это радостное событие совсем недавно, поздней осенью девяносто пятого. Венчание состоялось в Кемерове, свадьба – в Ленинске-Кузнецком, где с недавнего времени обосновалась возглавляемая Бахтиным фирма по продаже компьютеров, а медовую неделю молодые провели в Арабских Эмиратах, где в это время года тепло и солнечно. В день свадьбы Бахтин преподнес невесте девяносто девять роз – по одной розе за каждый год аренды имения, которое приобрел оперный Пинкертон вместе с юной прелестной японкой Чио-Чио-сан. Оказывается, «Мадам Баттерфляй» Пуччини – любимое музыкальное произведение убийцы Бахтина. Руслан с оперой знаком не был, но из любопытства прочитал либретто и презрительно усмехнулся: немудрено, что Бахтину нравится этот сюжет, Пинкертон не хранил верность своей молодой возлюбленной, и даже факт рождения ребенка не удержал его от измены. Очень по-бахтински!

Помимо подробностей интимно-романтического плана, Руслан внес в досье на Бахтина сведения о том, что он три раза в неделю играет в волейбол, каждое воскресенье непременно проводит два часа на теннисном корте, а летом обязательно выезжает на отдых туда, где есть возможность заняться верховой ездой. В юности он посещал конно-спортивную школу, во время учебы в столице регулярно появлялся на ипподроме отнюдь не в качестве играющего на бегах, и вообще Бахтину усиленно советовали всерьез заняться конкуром. Он любил лошадей, чувствовал их, и животные платили ему нежным безупречным послушанием. Привычка к регулярным занятиям спортом у Бахтина была с детства, и даже годы, проведенные на зоне, эту привычку не искоренили.

Руслан знакомился с людьми, иногда представлялся журналистом, иногда придумывал какие-то легенды, задавал вопросы, записывал ответы, досье становилось все толще, но та единственная ниточка, потянув за которую можно было бы распутать тайну убийства брата, все не находилась. Ни одного намека на то, что в 1984 году в жизни Бахтина происходило что-то экстраординарное. Ни одного внезапно исчезнувшего врага, ни одного мгновенно, но непонятно как разрешившегося конфликта. Ничего интересного. Правда, не следует сбрасывать со счетов многочисленных любовниц убийцы. Он мог избавиться от кого-то из них, если девушка стала слишком назойливой. Или же избавиться от ее мужа или кавалера, замучившего своей ревностью. Чем дальше – тем увереннее Руслан приходил к выводу о том, что Бахтин совершил не одно, а два убийства, первое – по личным мотивам, а второе – чтобы убрать свидетеля. Со вторым-то убийством все ясно как божий день, а вот первое… Кто стал его жертвой, когда, где и при каких обстоятельствах?

Надежным источником информации в этом плане могли бы стать женщины – жена Бахтина Алла Григорьевна, от которой легкомысленный муж, по-видимому, своих любовных приключений не скрывал, а также девушка, на которой Бахтин намеревался в тот период жениться и которая летом уехала на стажировку в Хабаровский край. У несостоявшейся невесты можно узнать, не было ли у нее в 1984 году поклонника, любовника, жениха или даже мужа, которые могли бы помешать ее счастью с директором вычислительного центра. И если таковые были, то где они сейчас, какова их судьба. Не пропали ли, часом, из виду, и уж не в 1984 ли году? А вот имя этой, без сомнения, очаровательной дамы может назвать именно Алла Григорьевна, в разгар романа потерявшая надежду сохранить брак. Жены могут не знать любовниц своих мужей, но уж ту единственную, которая собирается стать преемницей на супружеском ложе, как правило, знают не только в лицо, но и по имени.

К встрече с Аллой Григорьевной Руслан готовился много месяцев. Он не представлял себе, что скажет ей, кем представится. Сказать правду, дескать, я – брат того человека, Михаила Нильского, которого убил ваш бывший муж? Рискованно, слишком рискованно. Алла Григорьевна уже однажды продемонстрировала незаурядную преданность этому человеку, несмотря на все его измены. Как знать, не сохранила ли она подобное отношение к нему и по сей день. А то сразу же после визита Руслана помчится к своему ненаглядному Бахтину докладывать, что один ушлый журналюга интересуется обстоятельствами убийства и подозревает, что было два трупа, а не один. Тут Руслану и придет логический конец, потому как такие богатые люди, как Бахтин, имеют не только личную охрану, но и службу безопасности, а в службе безопасности, состоящей из бывших милиционеров и комитетчиков, всегда найдется человек, который знает, как устранить излишне любопытных. Мало ли что Алла Григорьевна ушла от мужа, она однажды уже уходила, а потом случилась беда, нависла над Бахтиным опасность – она тут как тут, примчалась на помощь. И нет никаких гарантий, что это не повторится снова. Нет, для разговора с бывшей женой Бахтина нужна легенда, но вот какая? Чем объяснить интерес к жизни Бахтина, да не к сегодняшней, а к той, которую он вел двенадцать лет назад? И не просто к жизни, а к имени его любовницы (или даже любовниц) того периода?

Никаких плодотворных идей в голову не приходило, и Руслан пытался решить задачу другим путем. В охотничьем домике с Бахтиным целых две недели отдыхали трое мужчин, его старых друзей. Наверняка было выпито немало водки, и трудно представить себе, чтобы за две недели да на фоне постоянных возлияний четверо мужиков не говорили «о бабах». Быть того не может. Наверняка говорили. И Бахтин наверняка рассказывал о своей молодой любовнице, уехавшей на стажировку. И называл ее имя и фамилию или хотя бы место работы. Имена и тогдашнее место работы этих троих мужчин в уголовном деле были, их допрашивали в качестве свидетелей. Следователь, как показалось Руслану, вполне добросовестно отработал версию о случайной встрече и внезапно завязавшейся драке между Бахтиным и Нильским, потому что задавал этим свидетелям вопросы о том, не упоминал ли Бахтин о своем знакомстве с потерпевшим, не планировал ли встречу с ним, не рассказывал ли о возникших между ними неприязненных отношениях. Ответы у всех троих на данные вопросы были отрицательными, но ведь сами ответы могли быть ложью. Друзья просто-напросто прикрывали Бахтина, заранее сговорившись дуть в одну дуду. А может, и в самом деле не знали правды, ведь если Бахтин совершил еще одно убийство, то не дурак же он полный трепаться об этом на каждом углу. Убил – и в тину, и все шито-крыто. Так и вышло бы, если бы случайно каким-то образом об этом убийстве не узнал Миша Нильский. И снова все могло бы сойти убийце с рук, если бы не грибники, случайные свидетели даже не самого преступления, а всего лишь присутствия Бахтина неподалеку от места убийства. Этого оказалось достаточным, чтобы его арестовать. Наверное, и сам Михаил оказался таким же вот случайным свидетелем…

Но опять же – как подъехать к этим людям, как задать свой вопрос? Показать интерес к прошлому Бахтина означает нарваться на возможность того, что они тут же ему сообщат о Руслане. Друзья все-таки. Хотя жизнь показывает, что от людей, совершивших преступление и отбывших срок, друзья частенько отворачиваются, перестают общаться и вообще всячески делают вид, что незнакомы. Знать бы, как дело обстоит в этом случае…

Чем больше Руслан думал, тем больше укреплялся в мысли о том, что нужна легенда, прочно прикрывающая его интерес к Бахтину. Он разыскивает девушку, улетевшую летом 1984 года в Хабаровск. Имени не знает, как выглядит – не знает, где работает – тоже не знает, знает только, что улетала она на четыре месяца на стажировку. Маловато, пожалуй. К тому же самому ему было в то время всего четырнадцать лет, какие дела у него могли быть с уже закончившей институт девушкой, о которой он ничего не знает?

Наконец, легенда составилась. Все в ней было более или менее хорошо, кроме одного существенного недостатка: с такой легендой следовало идти прямо к Бахтину. Обращаться к кому бы то ни было другому – верх идиотизма, причем моментально вызывающий кучу подозрений. Вот если Бахтин откажет Руслану во встрече, желательно – откажет неоднократно, тогда можно и к другим людям обращаться, к Алле Григорьевне, например. Конечно, в легенде было огромное количество уязвимых мест, например, внешний вид девушки, лицо, прическа, цвет волос, рост, одежда. Но тут Руслан надеялся выкрутиться, он не пожалел времени и сил, лично взглянул на всех любовниц Бахтина, которых ему удалось выявить за последние годы, и убедился, что все они на одно лицо, высоченные худощавые брюнетки с крупными яркими губами и длинными прямыми волосами. Любимый типаж господина убийцы? Ну что ж, если после освобождения из колонии он предпочитает исключительно таких девушек, то нет оснований полагать, будто до осуждения он любил пухленьких маленьких блондинок. Как там фильм-то назывался? «Джентльмены предпочитают блондинок»? Да, господин убийца у нас явно не джентльмен.

Соваться к Бахтину Руслану ох как не хотелось, особенно не хотелось показывать редакционное удостоверение или даже паспорт. Фамилия… Эксперт, следователь, любой другой милиционер наверняка не вспомнит фамилию молодого человека, убитого двенадцать лет назад. У них таких убитых – десятки, сотни. А у Бахтина Нильский – один, он за этого Нильского срок мотал, и имя это до гробовой доски не забудет. Прийти к Бахтину без документов? Фигушки! Охрана первым делом спросит, назначена ли встреча, а потом паспорт потребует.

И тут Руслан столкнулся с негативными последствиями особенностей собственного характера. Он никогда не был болтлив. То есть он мог быть душой компании, охотно и умело поддерживал разговор в любой ситуации и с любым количеством людей, но – так уж повелось еще со школьных лет – с уважением и трепетом относился к тому, что входило в понятие «личная тайна». Много чего он сумел разузнать сначала о жителях своего города, потом о коллегах по редакции, потом и о разных других людях, проживающих в Кузбассе, но никогда эти знания не обретали с его помощью форму сплетни или скандальной публикации, если на то не было редакционного задания. Чужие секреты не распирали его изнутри, не рвались наружу, не зудели хронической болячкой, которую непременно хочется потрогать или почесать, поэтому хранить их не составляло для Руслана Нильского ни малейшего труда. И точно так же он относился к секретам собственным, к которым в первую очередь причислял поиски правды о смерти своего брата. Никому, кроме матери и работника милиции Петра Степановича Дыбейко, он никогда не говорил о том, что пытается выяснить, за что на самом деле Бахтин убил Мишу. Разумеется, у Руслана были друзья, и девушки у него тоже были, но никому из них он этой единственной своей тайны не открывал. Зачем? Он как-то привык, что это его личное дело. Даже мать не поддерживает его идею.

Теперь же пришлось задуматься, а прав ли он был, скрывая даже от самого близкого друга ход своей осадной войны против Бахтина. Чего скрывать-то? Ну разве что из опасений, что не все люди умеют так держать язык за зубами, как сам Руслан. Разболтает один, подхватит другой, так и до Бахтина дойдет. А тот примет соответствующие меры. Денег у него море, а у кого есть деньги, тот может все. Да, опасаться следовало, но вот настал момент, когда без помощи друга просто не обойтись. И Руслан решил рискнуть.

Володя Баблоев, красивый кавказец со сросшимися у переносицы бровями, работал в их же газете спортивным обозревателем. Выслушав длинный рассказ Руслана, он понимающе подмигнул:

– Я понял, ты хочешь меня к Бахтину заслать, верно?

– Ты согласен?

– А чего? Конечно, согласен. Только я с паспортом поеду, редакционную ксиву с собой не возьму. У тебя публикаций много, твоя фамилия может примелькаться. Если Бахтин хоть раз на твою фамилию среагировал, когда газетку почитывал, то наверняка запомнил, в каком издании ты трудишься. И человек из этого же издания его насторожит. Я чайником прикинусь, ну, к примеру, учителем физкультуры в средней школе. Дешево и сердито. Если что – о спорте могу поговорить вполне квалифицированно. Когда это все было-то?

– В восемьдесят четвертом.

– Значит, мне было пятнадцать… Нормально, для твоей легенды сойдет. Давай еще раз проговорим детали. Значит, я летел в Хабаровск. Когда точно?

– Летом.

– Лето большое, – шевельнул густыми бровями Володя.

– До пятнадцатого июля. Потому что после пятнадцатого Бахтин уже торчал в охотничьем домике.

– Весь июнь и половина июля… Многовато. Если он попросит уточнить дату, могу не попасть в цвет.

– Да ты что, Вовка, столько лет прошло! Ты вполне можешь забыть точную дату. Не бери в голову, для чего ему проверять?

– А зачем я летел в Хабаровск?

– К родственникам, на каникулы. Родственники – люди малообеспеченные, поэтому тебе родители дали с собой деньги, сто пятьдесят рублей, чтобы ты не сидел на шее у хозяев нахлебником. Но у родителей эти деньги тоже были не лишними, они их специально копили, чтобы ты мог на великую реку Амур посмотреть и через реку в Китай заглянуть. Такая у тебя была детская мечта.

– Красиво, – протянул Баблоев, – река Амур, Китай… Может, и вправду слетать да глянуть, а? Ты с таким чувством рассказываешь, что мне и на самом деле захотелось…

– Не отвлекайтесь, папаша, – шутливо одернул друга Руслан. – Запоминайте душераздирающую историю. В аэропорту тебя, как водится, обокрали плохие дядьки, но ты обнаружил это только в накопителе, когда уже сдал багаж и зарегистрировался на рейс. Деваться некуда, телефонов там нет, домой не позвонить, с рейса не сбежать, и вообще стыдно, больно и противно, как всякому нормальному обворованному. Ты стоишь у стеночки, отвернулся и горько плачешь. И тут к тебе обращается красивая высокая стройная девушка, жалеет, утешает, дает тебе выплакаться на своем плече, вытирает тебе сопли. Выслушав твою горестную историю, открывает кошелек и достает деньги. На, мол, мальчик, не плачь, все в этой жизни поправимо.

– Сколько денег дает?

– Я думаю, рублей семьдесят-восемьдесят, вряд ли больше. Сто пятьдесят рублей по тем временам – сумма немалая, зарплата инженера была меньше. Сколько могло быть с собой у вчерашней студентки, уезжающей на стажировку? Полагаю, рублей сто–сто двадцать, а то и меньше. Ей же должны были по месту стажировки зарплату платить. Понимаешь, Вовка, я не знаю, из какой она была семьи, может, там папа – академик, а мама – заслуженная или народная артистка, денег куры не клюют, тогда они могли своей ненаглядной доченьке в дорогу и побольше дать. Но в любом случае сто пятьдесят рублей она бы тебе не дала, это все-таки очень много. Я думаю, даже и семьдесят рублей – много. Пусть будет пятьдесят. В самый раз.

– О'кей, – согласился Володя, – пусть будет пятьдесят. Сидели мы рядом?

– Ни в коем случае! Она сунула тебе пятьдесят рублей, и тут подали автобус и вас повезли в самолет. Когда вы прилетели, тебе не сразу удалось к ней подойти, она сидела ближе к выходу и уехала в здание аэровокзала первым автобусом, а ты – вторым. Но возле багажной стойки ты ее отыскал, тебе стало неловко, весь полет ты маялся и решился все-таки деньги ей вернуть. Она денег не взяла, засмеялась и ответила: «Вырастешь, начнешь сам зарабатывать – тогда и отдашь». Схватила с транспортера свой багаж и пошла к выходу. А ты остался, потому что твоей сумки еще не было.

– А я крикнул ей вслед: «Как я вас найду?» Я же должен был, как юноша совестливый, об этом спросить.

– А она тебе ответила: «Захочешь отдать деньги – найдешь!» И исчезла.

– Какой у нее был багаж? Сумка, чемодан? Сколько мест?

– Ты не помнишь. Во-первых, ты был взволнован и смущен. Во-вторых, тебе и в голову не пришло обратить на это внимание. А в-третьих, – в этом месте Руслан придал голосу побольше трагизма, – ты был так растроган добротой и бескорыстием прекрасной незнакомки, что у тебя слезы навернулись на глаза, и ты вообще в тот момент мало что видел.

– И правда, душераздирающе, – засмеялся спортивный обозреватель.

– Сценарий для мелодрамы. И вот прошли годы…

– Да, представь себе, прошли годы, ты давно уже начал зарабатывать самостоятельно, ты никогда не забывал добрую прекрасную незнакомку, хотел вернуть ей долг, но как ее найти – не знал. Всю голову напрочь сломал. И вдруг увидел в газете фотографию человека, который провожал девушку в аэропорту. Причем, обрати внимание, я даю хороший путь для отступления. Ты видел этого человека рядом с твоей незнакомкой. Сначала ты подумал, что он ее провожал, но потом сообразил, что, может быть, он провожал кого-то другого, а та красивая девушка, которая одолжила тебе деньги, просто стояла рядом с ним в очереди на регистрацию. Если я не угадал с внешностью и возрастом, всегда можно сойтись на том, что Бахтин провожал не твою красавицу. Один шанс из миллиарда, что он точно помнит, кто стоял перед ним и за ним в очереди на регистрацию. Это было двенадцать лет назад, и он должен был быть увлечен разговором с девушкой и по сторонам не пялиться. Ты прекрасно понимаешь, что твоя девушка, может быть, была и не с Бахтиным, а просто стояла рядом, но на всякий случай решил обратиться к господину бизнесмену, потому что это единственная возможность найти твою спасительницу и отдать ей долг в тысячекратном размере с учетом инфляции. Ты ничего о ней не знаешь, ни имени, ни фамилии, помнишь только, что она обмолвилась, будто летит на четыре месяца не то на практику, не то на стажировку.

Баблоев молча допил пиво, сунул бутылку в полиэтиленовый пакет, стоящий в углу кухни – в его доме не было мусоропровода, и пакеты с мусором он ежедневно выбрасывал в стоящий на улице бак.

– Ну что ж, – подытожил он, – история вполне годится. Но в ней есть огромная дыра.

– Какая? – удивился Руслан. Ему казалось, он все продумал.

– А вдруг Бахтин ее не провожал в аэропорту? Вдруг он вообще тем летом в аэропорту ни разу не был? Что тогда?

– Ничего, – пожал плечами Руслан. – Ты просто обознался. Увидел фотографию в газете, и тебе показалось, что ты этого человека встречал много лет назад в аэропорту, но, видимо, ошибся. Вот и все, ничего катастрофического. Извинишься и уйдешь. По земле ходит огромное количество людей, внешне похожих друг на друга. Вон даже конкурсы двойников проводят.

– Хорошо, – кивнул Володя. – А в какой газете я видел его рожу?

Руслан молча вытащил из сумки газету и протянул другу. На снимке бизнесмен Бахтин, генеральный директор фирмы «Дисплей», торжественно разрезал ленточку на открытии новой школы-лицея, на строительство которой он выделял деньги в качестве благотворительной помощи. Рядом с фотографией был напечатан репортаж. Баблоев быстро пробежал текст глазами.

– Ах, так мы еще и благотворительностью занимаемся? – протянул он. – Мы еще и добренькие, оказывается?

– В определенных рамках, – сухо уточнил Руслан. – Это делается очень просто. Оказываешь помощь на две-три тысячи долларов, предварительно договариваешься о том, что тебе выдадут бумажку, согласно которой ты подарил стройматериалы и оборудование на сумму пятьдесят тысяч. Эту бумажку несешь в налоговую инспекцию, и тебе списывают пятьдесят тысяч с налогооблагаемой базы. Три тысячи долларов теряешь, зато экономишь тысяч пятнадцать. Чистая выгода.

В этот момент он вспомнил об Андрее Константиновиче Ганелине, безвозмездно дававшем деньги Наталье Вороновой, чтобы та могла снимать свое кино. Тоже благотворительность, но не корыстная, не для того, чтобы снизить налоги, а просто из любви к женщине. Это и благотворительностью-то назвать нельзя. Хотя, наверное, Ганелин, как и остальные, подавал в налоговую инспекцию сведения о том, что энные суммы перечислены в благотворительных целях. И точно так же снижал налогооблагаемую базу. Кстати, не в этом ли кроется секрет его бескорыстной любви к Вороновой? Переводил на счет продюсерской компании или киностудии огромную сумму, кинопроизводители ее снимали частями под разные расходы и возвращали наличными тому же Ганелину. Не все, конечно, что-то себе оставляли, кино же надо снимать. В общем, по договоренности. Воронова просто помогала Ганелину убегать от налогов. Сэкономленные (проще говоря – украденные у государства) средства они делили между собой. Вот и вся любовь. А разговоров-то…

В ближайшие дни Руслан дозвонился до фирмы «Дисплей» в Ленинске-Кузнецком и попросил записать его на прием к господину Бахтину по личному вопросу. Нет, не по поводу работы. Нет, и не по поводу оказания благотворительной помощи. Нет, ничего финансового. Нет-нет, я не журналист, я преподаю в средней школе физическое воспитание. Нет, завтра я не могу, я живу в Кемерове, мне до вас еще добраться нужно, а перед этим отпроситься с работы. Да, в следующий четверг будет просто замечательно, у меня как раз свободный день, нет уроков, и я смогу приехать в любое время, когда господин Бахтин сможет меня принять.

– Я тебя записал на аудиенцию, – сообщил Руслан Володе Баблоеву. – В четверг в семнадцать часов.

– В четверг? – Баблоев в ужасе схватился за голову. – В четверг я не могу, у тещи день рождения. Жена меня убьет, если я не приду. Она и так ворчит, что я не родственный, что только свою кавказскую родню уважаю, а ее родителями пренебрегаю. Нет, Руслан, в четверг никак не выйдет, спокойствие дороже. Ты уж прости. Давай в другой раз.

– Никакого другого раза, – твердо ответил Руслан. – Сто километров, два часа езды. В пять часов вечера ты у него, в шесть выезжаешь оттуда, в восемь – в Кемерове. Будний день, все нормальные люди на работе, они имеют право не освободиться к шести.

– Ловко ты считаешь! – возмутился Баблоев. – Ты что, никогда в приемных у начальников не сидел? Тебя, можно подумать, всю жизнь точно в назначенное время принимали. А если Бахтин твой меня примет только в восемь?

– Не сиди до восьми. Никто не заставляет. Ждешь до половины шестого и топаешь на вокзал. А секретарше объясняешь, что у твоей тещи день рождения и тебе непременно нужно вернуться, иначе жена поедом съест, а потом еще два месяца догрызать будет. И попросишь, чтобы она записала тебя на другой день.

– Два раза кататься? – недовольно поморщился Володя. – Не ближний свет вхолостую-то ездить.

– Короче, – строго сказал Руслан. – Чего ты хочешь? Ты ж деньгами за услугу не возьмешь. Так чем?

– Да будет тебе корыстного какого-то из меня строить! – возмутился спортивный обозреватель. – Ничего мне не надо. Только если…

– Ну-ну, телись, не мычи, – подбодрил его Руслан.

– Придешь с нами к теще на день рождения, а? – Баблоев просительно заглянул другу в глаза. – Она от твоих статей прямо тащится. И млеет оттого, что ты так классно фотографируешь. Помнишь, ты в прошлом году мою Надюху с детьми и с собакой снимал? Так этот снимок у тещи в красном углу в рамочке стоит вместо иконы. Наглядеться не может, до того ей нравится. У нее в четверг юбилей, пятьдесят лет, так она спит и видит, чтобы лично ты ее в этот радостный день сфотографировал, парадный портрет сделал и снимки в кругу семьи и друзей. Она уж мне аккуратненько намекала, но я делал вид, что не понимаю. А, Руслан?

– Делов-то, – усмехнулся Руслан. – Я бы с тобой и так пошел, если бы ты попросил. Что я, не понимаю? Страшнее тещи зверя нет, перед ней надо на задних лапках скакать, чтобы в твоей собственной семье были мир и покой. Закон вторичной семейной зависимости. Я потому и не женюсь пока, сироту подыскиваю.

В четверг Руслан ровно в девятнадцать ноль-ноль позвонил в квартиру тещи Баблоева. Это была идея Володи: чтобы сгладить недовольство опозданием зятя, прислать дорогого гостя пораньше. Идея себя оправдала, юбилярша пришла в такой восторг, увидев Руслана с фотоаппаратом, что об отсутствующем родственнике вообще на время забыла. Руслан же, руководствуясь все той же идеей, предложил сразу же начать фотосеанс, пока красиво накрытый стол еще не разграбили оголодавшие гости, у дам на лицах свежая косметика, а мужчины не размякли от выпитого. Сначала были сделаны портреты всех присутствующих, супружеские пары снимались вместе. Потом пришла очередь групповых фотографий, затем последовали так называемые «постановочные» кадры. Руслан в этом плане был щедр на выдумки – одна смешнее другой, и народ от души веселился, выполняя его режиссерские указания. Когда явился запыхавшийся Владимир, никто и не заметил, что прошло уже полтора часа.

– Володя, вставай сюда, – скомандовал Руслан, – твоя фигура будет центральной в этой композиции.

Теща тут же прильнула к широкому плечу любимого зятя и ни словом не упрекнула за непростительное опоздание.

За столом друзья уселись рядом, и Баблоев с ходу начал тихонько докладывать. Бизнесмен принял его почти вовремя, в четверть шестого. Слезливую историю про украденные деньги и благородную незнакомку выслушал внимательно и тут же ответил:

– Если речь идет о той девушке, которую я провожал, то ее зовут Любой. Любовь Витальевна Молостовец. Сейчас у нее, вполне вероятно, другая фамилия, она наверняка вышла замуж. Я дам вам адрес, по которому она проживала в восемьдесят четвертом году, а там вам подскажут, где она.

Бахтин записал на листочке имя и адрес, вручил Володе и вежливо попрощался. Вся аудиенция заняла двадцать минут.

– Как просто, – вздохнул Руслан, пряча записку в карман. – Столько месяцев голову ломал, как бы эту девушку разыскать, чтобы Бахтин ничего не заподозрил, а оказалось так легко.

Володя сделал большой глоток белого вина и отправил в рот немалых размеров кусок запеченной свинины с чесноком.

– Ты меня поражаешь, – начал он с набитым ртом. – Все это можно было сделать давным-давно, а ты все тянешь, тянешь, двигаешься по миллиметру, как черепаха. Раз-два – и в дамки.

– Не получится, – покачал головой Руслан. – Я уже пытался действовать кавалерийским наскоком, еще когда в школе учился, но быстро понял одну важную вещь: пока я никто, со мной разговаривать не будут. Мне не поверят и не будут помогать. Мне четырнадцать лет было, когда я бегал по всему городу и орал, что Мишка не мог напиться и затеять драку, что он тихий, непьющий и очень добрый. Кто меня послушал? Никто. Даже мать приняла все как есть. Я начал работать в газете, написал интересную статью о Вороновой, ее напечатали в «Огоньке», и я решил, что одной такой статьи будет достаточно, чтобы Воронова прониклась ко мне добрыми чувствами и взялась помочь. Ни фига подобного! Даже разговаривать не захотела. Хотя статью оценила, похвалила, даже к себе на работу звала. А помочь – нет. Из этого я сделал вывод, что должен сперва сделать себе имя. Меня каждая собака в области должна знать и уважать, тогда и в милиции со мной станут разговаривать не как с надоевшим просителем, а как с журналистом, с которым нельзя ссориться. Тогда мне никакая Воронова с ее протекцией не будет нужна, начальник областного УВД сам придет, еще и в ножки поклонится, бери, мол, Руслан Андреевич, любые материалы, какие захочешь. Но на это нужно время. В один момент это не делается. А информацию я потихоньку набираю, накапливаю. Думаешь, то, что ты сегодня сделал, это пять минут работы?

– Ну, десять, – отпарировал Баблоев, ловко расправляясь с салатом. – Если считать с дорогой – пять часов на все про все. А у тебя годы ушли.

– А узнать о том, что летом восемьдесят четвертого Бахтин крутил роман с девушкой, которая улетела на стажировку в Хабаровский край? А выяснить, какой тип женщин он предпочитает? И заметь себе, все это следовало делать не напрямую, чтобы никого не насторожить, чтобы Бахтин, не дай бог, не узнал, что некто Нильский собирает о нем информацию. Вот же с фамилией не повезло мне! Дала бы мама нам с Мишкой разные фамилии – не было бы проблем. Обычная журналистская работа, сбор материалов об одном из крупнейших бизнесменов Кузбасса. А с моей фамилией мне светиться никак нельзя, вот и приходится выдумывать всякие обходные пути. Думаешь, легко?

Володя слушал и одновременно поглядывал на приглашенных гостей. Взгляд его остановился на ком-то, выносящем из комнаты очередную партию грязных тарелок.

– Слышь, Руслан, сейчас из кухни девица выйдет, желтый костюмчик с черной отделкой.

– И что девица? – не понял Руслан, но голову в сторону двери все-таки повернул.

– Присмотрись к ней. Как зовут – не помню. Ее тещина коллега по работе с собой привела специально, чтобы помогать. Уже второй раз приходит, в прошлом году тестю пятьдесят пять лет справляли, так эта девица тоже помогала, чтобы хозяйке без конца на кухню не бегать. Только костюмчик на ней был другой.

– Да зачем она мне? – искренне удивился Руслан. – У меня на личном фронте полный порядок, сам знаешь, с этим проблем нет.

– А ты все-таки присмотрись, – настойчиво посоветовал Баблоев. – Девушка, всегда готовая помочь. В голове мысль не шевельнулась? Вот она, смотри.