1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 
Быть каждый день и даже каждый миг. 
Не Львенок страшен, - Лев нам будет лих: 
Он в нашей области прольет немало крови, 
Хоть будет милостив и добр к своим друзьям. 
Когда родился он, гадал я по звездам 
И видел там, 
Что станет и велик, и славен он войною, 
И вечною грозою 
Он будет нам. 
Но увещанья Лиса 
Султану не далися: 
Султана охватил беспечный сон, 
И в области его все спали, как и он, 
Как дети спят в тепле своих пеленок, 
И не заметили, как настоящим Львом 
Стал прежде маленький и неопасный Львенок. 
И вот... Тревога, шум кругом... 
Бегут за визирем... Все ждут советов Лиса... 
Пришел - и вздохи понеслися, 
И горький, тягостный укор 
Несет им Лиса скорбный взор, 
И речь его разумно раздается: 
- Зачем? Так помощь не придет... 
Так вам погибнуть только остается, 
Хоть потеряли бы союзникам вы счет, 
Хоть бы себя на них вы разорили: 
Союзник явится - ему овцу подай, 
Без этого сражаться он не в силе. 
Нет, лучше Льва не раздражай, 
Не то обчистит он весь край, 
И вы сочтетесь с ним не раньше, как в могиле. 
Поверьте, у него союзники верней, 
Чем ваши: ваших вам кормить, поить ведь надо, 
А у него лишь три: душою будь смелей, 
Сильнее телом будь, да зорко бди, где стадо. 
И, если хочется врага вам укротить, 
Овцу ему подкиньте поскорее; 
Да пожирнее, 
Пока, от сытости слабея, 
Не взмолится, чтоб дали пить. 
А мало - киньте и барашка 
Или вола: ему люба поблажка. 
Но не понравился совет. 
И вышла от того не польза, вышел вред: 
Все страны, что со Львом безумно воевали, 
Жестоко пострадали, 
И там, где Леопард на троне восседал, 
Лев властелином стал. 
Смысл прост и ясен 
Подобных басен: 
Со львенком ежели живу в соседстве я, 
Не лучше ли жить так, чтоб были мы друзья? 
Не то, как вырастет да выпустит он когти, 
С ним справиться мои бессильны ногти. 
Н. Позняков 
Басня представляет, по мнению комментаторов, переделку одной весьма отличной от нее по содержанию, но близкой по идее басни Бидпая (прим. к б. 140). 
206. Боги и Зевесов Сын 
(Les deux voulants instruire un Fils de Jupiter) 
Герцогу дю Мэн 
Был у Зевса Сынок. Происхожденье 
Свое высоко он ценил, 
И хоть еще дитя, но в сердце вожделенья 
Любовные от ранних дней носил. 
Не по годам умен и полон нежной страсти, 
Всем существом он был у времени во власти; 
А время не щадит людей, 
И гонит бег их кратких дней. 
Сначала девственная Флора, 
С веселой прелестию взора, 
С очаровательной улыбкой на устах, 
Пленила сердце бога молодого, 
И тут, на первых же порах, 
Сын Зевса проявил себя во всех статьях, 
Что ставятся в закон, как вечная основа, 
Как строгий жизненный устав, 
Наукой нежною Эротовых забав: 
Все пущено им в ход, ничто не позабыто: 
И вздохи, и мольбы, и слезы... Пережито, 
Казалось, юношей все было в жизни сей; 
Казалось даже, что его житейский опыт 
Был прошлому готов укора бросить ропот: 
Он в этой роли был совсем как бы в своей, 
И был его язык любви лишь страстный шепот... 
Но время шло, и наконец Зевес, 
Когда настал черед учить наукам Сына, 
Созвал к себе богов с небес, 
И вот какая речь была от властелина: 
"Друзья мои! до сей поры один 
Я, без сотрудника, вселенной мощно правил. 
Но вот теперь подрос мой Сын: 
Не может быть, чтоб я его оставил 
На произвол судеб: он кровь моя и плоть! 
Уметь мой должен Сын все в жизни побороть! 
Пускай падет пред ним неведенья завеса!.." 
И только смолкла речь громовная Зевеса, 
- Прекрасно! - все кричат. - Такому-то уму 
Себя не обучить всему?.. 
- Готов науке той, которою герои, 
Чтоб Олимпийских почестей добыть, 
Себя прославили у стен великих Трои, 
Готов его я твердо обучить! 
Воскликнул бог, с войною неразлучный. 
- А я его на лире сладкозвучной 
Поведывать восторг и горе научу!
Бог Аполлон промолвил мудрый, 
Искусств властитель златокудрый. 
-Нет не по-вашему учить его хочу, 
Заметил Геркулес, отваги друг и гений, 
Иные знаю я пути: 
Враг томных нег и наслаждений, 
По ним его склоню идти, 
Назло соблазнам вожделений. 
Пусть у его победных ног, 
Раздавлен, ползает порок! 
Пускай не слышат зла призывы 
Им сокрушенные порывы! 
Пусть он чудовищ страшных яд, 
Людьми в сердцах хранимый жадно, 
Как заповедный, милый клад, 
Спалит огнем своим нещадно! 
Пусть чрез него узнает свет, 
Что люди почести находят 
За добродетелями вслед!.. 
Сказал и смолк. И очередь приходит 
Венере: - Ну... я на себя возьму, 
Скорее научить его всему. 
Друзья мои! Когда любовь и разум 
В союз войдут - весь свет пленяют разом. 
Н. Позняков. 
Людовик Август де Бурбон, герцог дю Мэн, которому посвящена басня, был сын Людовика XIV и г-жи де Монтеспан. Ему было 7 лет, когда Лафонтен посвятил ему свою басню. 
207. Фермер, Собака и Лисица 
(Le Fermier, le Chien et le Renard) 
Нет, никогда ни с волком, ни с лисицей 
Я б не хотел в соседстве жить: 
Одна охотится за птицей, 
Другой привык овец душить; 
Злодеи оба хоть куда, 
И с ними жить - одна беда. 
Одна Лисица подбиралась 
К соседским курам; ей на зло 
Усадьба строго охранялась: 
Лисице бедной не везло. 
Бедняга вовсе отощала 
И возроптала: 
"Где справедливость в небесах? 
Весь день я голову ломаю, 
Всю ночь без сна я на часах, 
И с голоду околеваю. 
А как назло мне, рядом тут, 
С своей тяжелою мошною 
Живет беспечно Фермер-плут. 
Сравнить его нельзя со мною: 
Дурак без горя и забот 
Лишь барыши свои считает, 
Цыплят и куриц поедает 
И припеваючи живет; 
А я, известная всем хитростью, умом, 
Счастливым день считаю, 
Коль петуха поймаю 
И пообедаю тем тощим петухом! 
Где правда тут?" И в возмущеньи 
Задумала Лисица мщенье. 
Случилось раз, на счастье ей, 
Фермер, Собака и Лисица 
На ферме сделали оплошность: 
У птичника не заперли дверей, 
Совсем забыв про осторожность. 
Настала ночь, и все забылись сном, 
Как опоенные вином: 
Храпел сам Фермер, слуги, стражи, 
Все птицы, и Собака даже. 
Лисица этого ждала; как ловкий вор, 
Прокралася на птичий двор 
И начала опустошенье. 
Кровь потекла ручьем, летели перья, пух, 
Цыпленок с курицей, испуганный петух 
Всех поразило мщенье. 
Восток едва на небе заалел, 
Как осветил кругом ряды кровавых тел, 
И солнце в ужасе едва не отступило, 
Когда такое зверство озарило. 
Так некогда войска Атрея 
Священный Аполлон в одну ночь истребил; 
Так, завистью к Уллису пламенея, 
Аякс козлов и овнов перебил. 
И вот теперь второй Аякс, Лисица, 
Которого трепещет птица, 
Что можно унести, с собою унесла, 
Оставив остальных растерзанных, безгласных, 
В крови, что морем натекла, 
Горою трупов безобразных. 
Когда хозяин увидал 
Свой птичник, кровью весь залитый, 
Тогда, растерянный, убитый, 
Бранить Собаку стал: 
- Проклятая! тебя повесить мало, 
За то, что вора прозевала! 
Ему Собака отвечала: 
-Не прав ты с самого начала. 
Не я, а ты зевал. Как мог ты ожидать, 
Чтоб я не смела есть и спать, 
Тебя храня от лиходея, 
Когда ты сам не думаешь о том, 
Что станется с твоим добром, 
И спишь, о доме не радея?.. 
Ответ вполне удачен был. 
Но, несмотря на возраженье, 
Хозяин обвинил Собаку в нераденьи 
И палкою избил. 
О, кто бы ни был ты, отец большой семьи 
(Я не завидую твоей почтенной роли)! 
Предпочитай всегда чужим глаза свои 
И покорись хозяйской доле: 
Ложась последним спать, запри покрепче дверь, 
Чтоб не было потерь, 
И важные дела верши наедине, 
Не доверяя их ни другу, ни жене. 
А. Зарин. 
Заимствована из сборника Абстемия (прим. к б. 24). Лафонтен в середине басни говорит об Атриде, т. е. о сыне Атрея, Агамемноне, в Илиаде; как известно, Аполлон, в отмщение за оскорбление своего жреца, послал в лагерь греков смертоносную язву, - Аякс, побежденный Ахиллесом, в припадке бешенства бросился на стадо, воображая, что он избивает греков, своих противников; безумие и смерть Аякса дали сюжет для одной из трагедий Софокла. 
208 Сон Монгола 
(Le Songe d'un habitant du Mogol) 
Монголу одному такой приснился сон: 
Он видел визиря средь райских наслаждений 
В святых обителях; и тут же, подле, он 
Увидел ад и тьму мучений, 
И вот отшельника в огне приметил вдруг. 
Так страшно уголья бедняжку подпекали, 
Что даже грешники, среди различных мук, 
Сочувственно глядели и стонали. 
Все это было так ужасно, несказанно, 
Темно, таинственно и странно, 
Что даже сам Минос, 
Казалось, был в недоуменьи. 
Монгола моего встревожило виденье, 
И вмиг очнулся он. Томясь значеньем грез, 
Смущен видением, он вздумал обратиться 
К снотолкователю, и тот сказал ему: 
"Тут нечему дивиться! 
Вот объяснение виденью твоему: 
Знай, это - предостереженье 
Тебе от самого Аллаха. Визирь тот 
Частенько на земле искал уединенья; 
Отшельник же, наоборот, 
Любил ходить на поклоненье 
В покои визирских дворцов". 
Ах, если бы я мог добавить пару слов 
К словам гадателя, я тихими мечтами 
Уединенье бы решился восхвалять. 
Оно небесными, нездешними дарами 
Своих поклонников умеет награждать. 
О милое уединенье, 
Где сладость тайную я обретал всегда, 
Мечты, заветные в минувшие года! 
Ужель вдали от треволненья 
От вечной суеты здесь не придется мне 
Вновь наслаждаться в тишине 
И сенью вашею, и вашею прохладой? 
С какою сладкою отрадой 
Вступил бы снова я в тенистый ваш простор... 
Когда же, наконец, вновь девять Муз-сестер, 
Вдали от городов с кичливыми дворцами, 
Ко мне слетят 
И посвятят 
Меня в миры светил, что высоко над нами 
От века движутся незримо для очей, 
И мне поведают в минуты вдохновенья, 
Названия тех звезд, чье тайное теченье 
Меняет, властное, судьбу и жизнь людей? 
Но если здесь, в земной юдоли, 
Уединенья не дал рок, 
Пусть изредка хотя певучий ручеек 
Поет о чудесах недостижимой воли. 
Пусть Парка не соткет из нитей золотых 
Мне ткань грядущих дней моих; 
Пусть дорогой альков прохладой мягких складок 
Не осенит ночей моих, 
Ведь разве сон не будет так же сладок, 
И так же безмятежно тих? 
Вдали от суеты я стал бы мир глубокий, 
Сон, безмятежный сон вкушать; 
Когда ж придет пора пуститься в путь далекий, 
В страну иную мне предстать, 
Спокойно я умру, счастливый, сознавая, 
Что мирно жизнь прошла, пустых забот не зная. 
П. Порфиров. 
Из "Гюлистан, или Царство роз" величайшего персидского поэта Саади (1184-1291). На русский язык басня была переведена Жуковским ("Сон Могольца"). 
209. Лев, Обезьяна и два Осла 
(Le Lion, le Singe et deux Anes) 
Лев, чтоб страною лучше править, 
И в знаньях чувствуя изъян, 
В один прекрасный день велел себе представить 
Умнейшую из обезьян, 
Желая у нее немного поучиться. 
Она ученою слыла, 
И первый свой урок, чтоб отличиться, 
Она царю такой дала: 
"Великий Государь, чтобы разумно править, 
Должны всему вы предпочесть 
Своей страны довольство, честь, 
И личные желания оставить. 
Несчастье той стране, где личный интерес 
Пред государственным имеет перевес! 
Великий Государь, порока хуже нет, 
Чем самолюбие. Меж нами 
Все зло посеяно его сынами. 
Оно - отец всех зол и бед. 
Понятно, отрешиться сразу 
От самолюбья мудрено; 
Но умерять его должно 
Хоть понемногу, раз от разу; 
Иначе можно стать смешным 
Или прослыть несправедливым. 
Вы, Государь, не будете таким 
В своем величьи горделивом". 
- Дай мне, - сказал король сурово, 
Пример того или другого. 
-Известно вам, что всякий возвышает 
Себя перед другими, для чего 
Он прочих всех поносит и ругает; 
Такой прием не стоит ничего. 
Самолюбивые ж, напротив: те, лукаво, 
Превознося налево и направо 
Себе подобных, через них 
Тем хвалят и себя самих. 
Теперь легко вам догадаться, 
Что часто лишь уменье притворяться 
Таланты заменяет нам; 
Уменье то дано невеждам и глупцам. 
Однажды два Осла тропинкою глухой 
Шли, говоря между собою: 
Хвалили оба с важностью тупою 
Они друг друга вперебой. 
"Ах, сударь! - говорил один из двух Ослов. 
Вас, верно, глупостью своею поражают 
Все люди. Ведь они одним из бранных слов 
И наше имя поминают! 
Поносят наш великий род! 
Ослом у них зовется идиот. 
И ржанием зовут, себе же на позор, 
Наш гармоничный смех и разговор! 
Забавны люди мне. Они воображают 
Себя прекраснее, чем мы. 
Свои слова, свои умы 
Все удивительным считают! 
Нет, нет! пусть сударь говорит, 
А человек пусть помолчит! 
Их речь - вот истинное ржанье! 
Но бросим их; не стоят и вниманья 
Они порядочных ослов. 
Ну, а теперь, без дальних слов, 
Коснемся с вами, сударь, пенья, 
В котором вашего уменья 
Ламберт не в силах превзойти! 
Певца вам равного найти 
Не мог бы я, клянусь! Ей-ей, 
Пискун пред вами соловей!.." 
Другой Осел ему поспешно возражает: 
"Все, сударь, в вас талантами прельщает. 
Я вами восхищен всегда!.." 
Но мало блеска им такого. 
Расставшись, оба в города 
Пошли хвалить один другого. 
Рассчет простой: от похвалы других 
Часть славы падала на них. 
Подобных им и не среди ослов 
Найдется множество. Средь даже сильных мира 
Есть люди, создающие кумира 
Из громких звуков сладких слов. 
В беседах льстивых меж собой, 
Когда б не трусили, они бы титул свой 
Хоть королевским заменили... 
Мои слова, быть может, смелы были, 
Но я надеюсь, что в секрете 
Удержит Государь беседы эти. 
Я показала вам сейчас, 
Как самолюбье делает смешными. 
Пример того, как делает оно и злыми, 
Займет другой рассказ. 
Так Обезьяна говорила. 
Другой же случай рассказать, 
Должно быть, у нее и духа не хватило, 
Он слишком щекотлив, а надо твердо знать, 
Кому урок дает учитель; 
Для Обезьяны ж Лев был грозный повелитель. 
А. Зарин. 
Упоминаемый в басне Ламбер (Мишель)-знаменитый музыкант при дворе Людовика XIV. 
210. Волк и Лиса 
(Le Loup et le Renard) 
Старик Эзоп едва ли прав, 
В лисе приметив хитрый нрав. 
По мне же волк, когда себя он защищает, 
Или на ближнего тихонько посягает, 
Не так же ль, как лиса, хитер, 
Иной же раз хитрей, чем жительница нор? 
Волк и Лиса 
Но если так велит учитель, 
Что делать? - покорюсь ему: 
Не кума серого, - прославлю я куму. 
Так басенку мою прочесть вы не хотите ль? 
Лисица как-то раз под вечерок 
В колодце месяц увидала: 
Его вода спокойно отражала. 
"Эх! славный, - думает, -кружок! 
Давненько уж я сыру не едала!" 
К колодцу две бадьи, как водится, висят: 
Одна опустится, - подымется другая. 
Лисица скок в бадью, - и ведра уж стучат, 
На бревна стенок набегая. 
Спустилась вниз... Что делать ей теперь? 
Сыр только издали, а тут - пятно пустое. 
Лисица в ужасе: увы! ни в щель, ни в дверь! 
А голод пуще-вдвое, втрое... 
И пригорюнился мой зверь. 
А время все идет. Вот миновали сутки, 
И видит Лисанька, что плохи с сыром шутки; 
Прошли еще одни, настала снова ночь, 
И Лисаньке пришло от голоду не в мочь
Хоть волком вой!.. И, легок на помине, 
Волк подошел, и сверху смотрит вниз. 
Тут к серому слова, как пташки, понеслись: 
"Ты ждал ли, милый кум, столь щедрой 
благостыни? 
Тут нам с тобой, что червяку в мякине! 
Садись-ка, друг, в бадью, садись! 
Ты здесь найдешь такой кружочек сыру, 
Что истинно на удивленье миру!.. 
Когда бы сам Юпитер занемог, 
Для возбужденья аппетита 
Закуски б лучшей он найти себе не мог. 
Я ни гу-гу: все будет шито-крыто... 
Ну, полезай скорей, не бойся ничего. 
Сама же вдоволь я накушалась его". 
Так речь вела Лиса, 
И Волк обману поддался: 
В бадью залез, она спустилась 
Лиса на воле очутилась. 
Читатель мой! Умерь свой смех: 
Смеяться над бедою грех, 
И вспомни, что нередко сами 
Мы обольщаемся фальшивыми словами, 
И в жизни лишь ища себе утех, 
Нередко поддаемся прелестям соблазна; 
Судьба ж играет нами разно 
И много ставит нам помех. 
Н. Позняков. 
Из "Апологии Федра" Ренье (прим. к б. 149); тот же сюжет трактуется в Романе о Лисице. 
211. Крестьянин с Дуная 
(Le Paysan du Danube) 
Нельзя людей по внешности судить, 
Совет хороший, хоть не новый; 
Пример Мышонка может послужить 
Теперь моим речам основой. 
Для подтверждения того ж могу я взять 
Сократа-добряка, Эзопа и с Дуная 
Простого Мужика. Тех двух должны вы знать. 
А третьего, изображая, 
Аврелий Марк так описал: 
С густою бородой, с густыми волосами, 
Медведя он напоминал; 
С глазами вкось под хмурыми бровями, 
С отвислыми и толстыми губами, 
Одет он в козью шкуру был, 
Имел суровый вид и дикий, 
Но у себя на родине он слыл 
За умницу. И в Рим великий 
С Дуная послан был в сенат 
От городов как депутат. 
В то время не было на свете уголка, 
Куда бы жадный Рим не выслал легионы 
И где б его железная рука 
Не диктовала бы законы. 
И вот что произнес, от гнева весь пылая, 
В Сенате депутат с Дуная: 
"Сенат и римляне! взываю я к богам: 
Пусть мне пошлют они свое благословенье, 
Пусть в сердце вложат вдохновенье, 
И силу придадут моим словам. 
Бессмертные, они судьбами правят 
И - горе тем, кого они оставят! 
Мы за свои грехи подверглися напасти 
И стонем все под игом римской власти. 
Не доблестям обязан гордый Рим 
Своим величием и славой: 
Победный меч его кровавый 
Бессмертными руководим; 
То боги, за грехи карая, шлют нам беды, 
Даруя римлянам победы. 
Но бойтесь, римляне, возмездья час пробьет! 
Смягчим сердца богов мы стоном и слезами, 
И Небо сжалится над нами: 
На нашу сторону победа перейдет. 
Ужасен будет гнев богов, 
И станут римляне рабами у рабов. 
Чем лучше вы других, чтоб властвовать над нами? 
Что право вам дает, чтоб миром управлять, 
Чтоб ужасом войны все земли наполнять, 
Свободных делая рабами?.. 
Мы жили в тишине, тревог и бед не зная; 
В трудах спокойно жизнь текла, 
Как волны светлые Дуная. 
Но ваша жадность нас нашла! 
Чему, когда вы покорили 
Германцев, их вы научили? 
Они храбры, ловки, сильны. 
Ах, если бы у них была и жадность ваша, 
Они бы всем владеть должны, 
Была иной бы участь наша!.. 
В них нет жестокости, с которой власть свою 
Над нами претор проявляет; 
Нет жадности, с какой страну 
Он грабежами истощает. 
О Рим! вся роскошь ваших алтарей 
Богам бессмертным оскорбленье. 
Кругом лишь ужасы, мученья, 
Проклятья, стоны, звон цепей. 
В сердцах у римлян нет пощады! 
И от богов не будет им награды! 
Сенат и римляне! я вас пришел молить: 
Возьмите прочь от нас людей, что вы прислали! 
Их жадность мы не можем утолить, 
Что можно взять, они от нас все взяли, 
И больше требуют. Мы все истомлены, 
Бросаем города, в горах спасенья ищем; 
Как дикие живем, без крова и без пищи; 
Дрожим за жизнь свою, за честь своей жены. 
Возьмите их от нас! в минуту нетерпенья 
Над ними грянет гром отмщенья... 
Пороки и разврат они несут с собой, 
Ленивы, скупы и лукавы. 
Что будет с бедною моей страной, 
Когда привьются в ней их нравы?!. 
Придя к вам в Рим, я только увидал, 
Как жадности и лжи у вас здесь много: 
Коль мало ты судье здесь в приношенье дал, 
Так к правде для тебя потеряна дорога. 
Сенат и римляне! я знаю, речь моя 
Вам не покажется по нраву... 
Я кончил. И готов к тяжелой смерти я: 
Ее я заслужил по праву!" 
И он склонился ниц, готовый смерть принять. 
Но в изумленьи все от резких слов правдивых, 
И отклик он нашел средь судей справедливых: 
Его велят поднять, 
В награду делают патрицием, сменяют 
Негодных преторов и, в посрамленье им, 
Речь записать постановляют 
Как образец ораторам другим. 
Но речь лишь образцом осталась: 
В сенате более такой не раздавалось. 
А. Зарин. 
Заимствована из сочинения испанского поэта Гвевара (Guevara), появившегося во французском переводе в 1575 г.; тот же сюжет в сочинении французского, писателя, переводчика Аристотелевой "Риторики" Франсуа Кассандра (( 1695) "Исторические параллели". В сочинениях Марка Аврелия нет ничего о крестьянине с берегов Дуная, Лафонтен принял за правду выдумку Гвевары. 
212. Старик и трое Молодых 
(Le Vieillard et trois jeune hommes) 
Старик садить сбирался деревцо. 
-Уж пусть бы строиться: да как садить в те лета, 
Когда уж смотришь вон из света!
Так, Старику смеясь в лицо, 
Три взрослых юноши соседних рассуждали.
Чтоб плод тебе твои труды желанный дали, 
То надобно, чтоб ты два века жил. 
Неужли будешь ты второй Мафусаил? 
Оставь, старинушка, свои работы: 
Тебе ли затевать столь дальние расчеты? 
Едва ли для тебя текущий верен час? 
Такие замыслы простительны для нас: 
Мы молоды, цветем и крепостью и силой, 
А старику пора знакомиться с могилой. 
-Друзья!-смиренно им ответствует Старик. 
Издетства я к трудам привык; 
А если оттого, что делать начинаю, 
Не мне лишь одному я пользы ожидаю, 
То, признаюсь, 
За труд такой еще охотнее берусь. 
Кто добр, не все лишь для себя трудится. 
Сажая деревцо, и тем я веселюсь, 
Что если от него сам тени не дождусь, 
То внук мой некогда сей тенью насладится, 
И это для меня уж плод. 
Да можно ль и за то ручаться наперед, 
Кто здесь из нас кого переживет? 
Смерть смотрит ли на молодость, на силу, 
Или на прелесть лиц? 
Ах, в старости моей прекраснейших девиц 
И крепких юношей я провожал в могилу! 
Кто знает: может быть, что ваш и ближе час 
И что сыра земля покроет прежде вас. 
Как им сказал Старик, так после то и было. 
Один из них в торги пошел на кораблях; 
Надеждой счастие сперва ему польстило, 
Но бурею корабль разбило,
Надежду и пловца - все море поглотило. 
Другой в чужих землях, 
Предавшися порока власти, 
За роскошь, негу и за страсти 
Здоровьем, а потом и жизнью заплатил. 
А третий - в жаркий день холодного испил 
И слег: его врачам искусным поручили, 
А те его до смерти залечили. 
Узнавши о кончине их, 
Наш добрый Старичок оплакал всех троих. 
И. Крылов. 
Из сборника Абстемия (прим. к б. 24). 
213. Мыши и Сова 
(Les Souris et le Chat-huant) 
Не надо говорить в беседе никогда: 
"Послушайте меня: вот чудо, господа!" 
Все ждут, - а чуда нет. Но вот повествованье 
И впрямь диковинка. Прошу вниманья. 
Чудесный, истинный, поверьте, случай мой, 
Хоть может басенку напомнить он собой. 
Срубили как-то в роще дальней 
Сосну старинную, что сотни лет жила, 
Угрюмый дом Совы - пророчицы печалей, 
Которой Атропос предвиденье дала. 
В пустом дупле сосны, средь прочих тварей 
мирных, 
Жила была семья безногих, но прежирных 
Мышей: 
Сова когда-то их в уродцев превратила, 
А после зернышками хлебными кормила. 
Сейчас увидите, что хитрая Сова 
Была поистине разумна и права. 
Охотилась она в былые годы; 
Случилось ей Мышей поймать: 
Мыши и Сова 
Кто только выскочил, всех тотчас хвать-похвать, 
И, чтоб не вырвались, лишила их свободы: 
Им ноги всем оторвала. 
Теперь их есть она могла, 
Когда б ни пожелала. 
Съесть сразу всех Мышей 
Ведь вредно! Так Сова разумно рассуждала. 
С предусмотрительностью мудрою своей 
Шла, как и мы, она далеко: 
И принялась она зверьков своих кормить, 
Чтоб для себя их сохранить. 
Ну, стал ли бы теперь упрямиться жестоко 
И приходить в азарт Декарт? 
Решился б разве он Сову мою отныне. 
Приравнивать к часам, к бессмысленной машине? 
Что именно внушило ей 
Кормить Мышей, 
Перекалечив их сначала? 
Уж если разума и здесь не признавать, 
То что же разумом считать? 
Сова логично рассуждала: 
"Зверюги схваченные рвутся убежать. 
Так, значит, всех их съесть приходится тогда же, 
Когда они попались мне. 
Но это тяжело и невозможно даже, 
Притом о черном думать дне 
Не лишнее. Кормить их буду в заключеньи, 
Заботясь, чтоб народ плененный не утек. 
Но как?-Оставлю их без ног". 
Ну, отыщите-ка подобное явленье, 
Найдите что-нибудь логичней у людей! 
Едва ли даже и бывает. 
Такому же мышленью научает 
Сам Аристотель нас со школою своей? 
П. Порфиров. 
Прим. Лафонтена: "Это не басня; как это ни удивительно и почти невероятно, но рассказанное здесь-действительное происшествие. Я, быть может, представил сову чересчур предусмотрительной, - я не претендую доказывать существование такого прогресса мысли в животных; но подобные преувеличения дозволительны в поэзии, особенно в принятом мною роде писания". 
Эпилог 
О муза светлая! У мирных берегов 
Ты мне перелагала на язык богов 
Все то, что твари Божии поют под небесами, 
Что им подсказано шумящими лесами 
И рокотом морей... Безмолвен был тот мир; 
Но, пробужден тобой, наполнен звуком лир. 
И может ли молчать что-либо во вселенной, 
Когда в ней все имеет свой язык священный, 
Красноречивее, звучней стихов моих?.. 
О, знаю я, что вял и слаб мой стих! 
Но пусть он слаб, пускай и образы неверны, 
Пусть очертанья их неясны и чрезмерны, 
Я только путь открыл: другие пособят, 
И вслед за мною путь широкий проторят! 
Любимцы муз! К вам речь я ныне обращаю! 
Вы довершите то, чего не довершаю: 
Мне в вымыслах моих не суждено развить, 
Что в ваше время вы, друзья, должны раскрыть. 
Пока моей невинной музы глас звучал, 
Людовик мощно всех в Европе побеждал 
Великих замыслов великий был конец. 
В них, только в них, друзья, для ваших 
песнопений, 
Злой Парке вопреки, ищите вдохновений, 
Чтоб ими сплесть достойному венец! 
Н. Позняков. 
Одиннадцатой книгой заканчивалось второе собрание басен Лафонтена; только спустя пятнадцать лет (в 1694) вышла его двенадцатая и последняя книга. Заключительные слова эпилога имели основание в фактах: после победоносных войн Людовик XIV, за год до выхода в свет басен с этим эпилогом, предписал Европе мир в Нимвегене. 
214. Спутники Улисса 
(Les Compagnons d'Ulisse) 
Герцогу Бургундскому 
О принц, предмет забот богов бессмертных! 
Вам 
Хотел бы воскурить и я свой фимиам; 
И если поздно я являюсь с этой данью, 
Мне годы и труды послужат к оправданью. 
Слабеет разум мой, в то время как у вас, 
Как это видят все, растет он каждый час. 
Он не шагает, он летит, расправив крылья... 
Таков же тот герой, который передать 
Все качества свои сумел вам; без усилья 
В искусстве Марса всех он мог бы затмевать. 
Будь только власть его, к победам над врагами 
Он шел бы исполинскими шагами. 
Чтоб сдерживать порыв его, есть некий бог: 
То повелитель наш, который в месяц мог 
Над Рейном торжество стране своей доставить. 
В то время быстрота была нужна, 
Теперь же безрассудной быть могла б она. 
Но речи длинные приличней мне оставить: 
Амуры, Радость, Смех выносят их едва; 
При вашем же дворе все эти божества 
Царят, хоть божества другие так же смело 
Свой голос могут возвышать. 
И Ум, и Здравый Смысл любое дело 
У вас способны направлять. 
Спросите ж их насчет события, где грекам, 
По безрассудству их, подпасть 
Пришлось под чар волшебных власть, 
И стало зверем то, что было человеком. 
Улисса спутники, успев за десять лет 
Немало вынесть бед, 
По воле ветра плыли, 
Не зная, что их ждет, покамест, наконец, 
Они на берег не вступили, 
Где солнца дочери, Цирцеи, был дворец. 
Она отведать им дала напиток сладкий, 
Но в нем опасный скрыт был яд: 
Сначала разума остатки 
От них он отнял, говорят, 
Потом случилось так, что их черты и лица 
Вид приняли другой, по образу зверей! 
Глядишь,-один уж лев, тот слон, а тот лисица; 
Иной дивил громадностью своей, 
Другой, наоборот, 
Величиною был не более, чем крот. 
Один Улисс избегнул превращенья: 
Опасный яд он остерегся пить. 
А так как с мудростью сумел соединить 
Он вид, способный вызвать восхищенье, 
И был притом еще герой, 
То в ход волшебница пустила яд другой, 
Хоть, впрочем, с прежним действовал он сходно. 
Богиня может все открыть свободно, 
Что прочие должны таить в тиши; 
Она спешит излить пред ним порыв души. 
Минутой пользуясь удобной, 
Хитрец Улисс к богине держит речь 
И просит в прежний вид товарищей облечь. 
-Но, может быть, что милости подобной, 
Так нимфа говорит, - никто не будет рад! 
Не лучше ли узнать сперва их мненье? 
Улисс им говорит: -Вам есть еще спасенье: 
Утратить власть над вами может яд. 
Друзья! людьми хотите ль стать вы снова? 
На первый раз вам возвращают слово. 
Лев, думая, что он рычит, 
Кричит: 
-Не так я глуп! И по каким причинам 
Отрекся б я от вновь полученных даров, 
Столь гибельных врагам когтей или зубов? 
Теперь я всех сильней, в моем величьи львином 
Я царь, - и стану вдруг Итаки гражданином! 
Пожалуй, буду я опять солдат простой!.. 
Нет, убеждать меня-лишь труд напрасный. 
Улисс бежит к Медведю: - Брат несчастный! 
Что сталось с прежнею твоею красотой? 
Что у тебя за вид ужасный! 
-Ах! в этом-то и дело все?! - реветь 
В ответ Улиссу стал Медведь 
Что у меня за вид? Да вид вполне медвежий; 
И нужно круглым быть невежей, 
Чтоб утверждать, что больше красоты 
Имеет внешность та, а не другая. 
Как можешь по своей судить о нашей ты? 
В глазах медведицы прекрасна и такая... 
Тебе не нравлюсь я? Уйти отсюда прочь 
Ты волен. 
Живу я без забот, спокоен и доволен, 
И быть всегда хочу таким же я точь-в-точь. 
Царь греческий идет и к Волку с предложеньем, 
И говорит, предчувствуя отказ: 
- Товарищ! я узнал недавно со смущеньем, 
Что юная пастушка сколько раз 
Уж изливалась в жалобах пред эхом, 
Твердя, что наступил конец ее утехам 
С тех пор как устремил свой хищный глаз 
Ты на ее овец и губишь их нещадно. 
А прежде ты бы сам от гибели их спас... 
Так жизнь твоя была честна тогда, 
Что было на тебя глядеть отрадно. 
Решись же этот лес покинуть навсегда, 
Из Волка стань ты человеком мирным.
-Скорбишь ты,-молвил Волк,-что я как 
хищный зверь, 
Одним лишь дорожу - кусочком жирным. 
А, проповедуя, ты сам каков? Поверь, 
Вы сами всех овец пожрали бы наверно, 
Которых гибель так печалит вас безмерно. 
И если бы пришлось мне человеком быть, 
Я разве меньшую являл бы кровожадность? 
Ведь все вы жаждете друг друга задушить, 
Друг к другу в вас видна лишь беспощадность, 
А голос жалости давным-давно умолк, 
И человек для человека - волк! 
В обоих нас я вижу лютость ту же, 
Так как же тут решить, какой разбойник хуже? 
Нет! изменять свой вид я вовсе не хочу! 
Улисс к другим зверям пошел с такой же речью, 
Увещевал и малых, и больших; 
Но не желал принять никто из них 
Вновь оболочку человечью. 
Свобода следовать влеченьям, воля, лес, 
Иной они не ведали отрады. 
Порыв к делам высоким в них исчез. 
Не зная для страстей преграды, 
Они мечтали быть свободными во всем. 
И что ж? - был каждый сам своим рабом! 
Принц! верьте, у меня желаньем было главным 
Смешать для вас полезное с забавным. 
План этот был прекрасен, спору нет, 
Хоть трудно было выбрать мне предмет. 
На спутниках Улисса я вниманье 
Свое остановил. Подобных им, увы! 
Рождает много свет. В возмездие им вы 
Направьте против них свое негодованье. 
Н. Юрьин. 
Басня эта написана под влиянием Плутарха. -Людовик, герцог Бургундский, которому посвящена эта и следующая басни,-внук Людовика XIV, ученик Фенелона; родился в 1682 г., умер в 1712. 
215. Кот и Воробей 
(Le Chat et les deux Moineaux) 
Родились Кот и Воробей, 
Как будто по заказу, 
На свет явившись сразу, 
И с детства дружбою своей 
Могли бы стать примером для людей: 
Все общее у них - пенаты и забавы. 
Воробушек, бывало, зоб надув, 
Коту толкает в шею клюв, 
А вора лапкою стряхает Кот лукавый, 
И никогда его когтей 
Не испытал наш Воробей. 
Что Ваське вор? Его б он успокоил скоро; 
Но дело в том, 
Что добрым он хотел прослыть Котом 
И всячески щадил плутишку-вора; 
Сам скромен и умен, он все ему прощал, 
Их игры никогда не обращались в ссоры. 
И мирно с Васькой поживал 
Воробушек-нахал, 
Без вспышек, зависти и злости. 
Случилося, что к ним другой явился в гости 
Кот и Воробей 
Воробушек и другом с ними стал. 
Но как-то не поладила с ним птичка наша: 
Вот клювом в клюв сцепилися друзья, 
И заварилась каша!.. 
-Ах, ты!.. -Да я тебя!.. -Да знаешь ли, что я... 
-Как смеешь моего ты трогать Воробья? 
Пришлец неведомый! - наш Кот тогда вскричал 
И гостя растерзал. 
-Однако,-говорит,-вкус воробьев недурен.
И к другу: - Ну, теперь и ты готовься, дурень... 
Какое ж привести мне здесь нравоученье, 
Чтоб сделать пополней мое произведенье? 
Но, замечая в нем хоть некие черты, 
Прошу, Монарх, пусть сам его выводишь ты
Что так легко тебе, то музам скромным 
Является подчас вопросом темным. 
Н. Позняков. 
Сюжет басни принадлежит, по-видимому, самому Лафонтену. Не без основания указывали (Флёри) на сходство этой басни с басней Крылова: "Котенок и Скворец". 
216. Скупой и Обезьяна 
(Du Thesauriseur) 
Копил деньжонки некий человек. 
Известно всем, что это заблужденье 
До гнусного в иных доходит увлеченья. 
Так о своих червонцах целый век 
И этот думал без зазренья, 
Себе устроив уголок, 
Куда бы вор залезть не мог. 
Скупой и Обезьяна 
Тут с наслаждением (по-моему, - противным, 
По нем - высоким) он копил, копил; 
И дни и ночи счеты все сводил 
Своим рублям и гривнам; 
Но недочет в них он частенько находил. 
И мудрено ль? Его же обезьяна 
(Куда хозяина умней!) 
Была причиною изъяна: 
Она любила блеск червонцев и рублей, 
Блеск благородного металла, 
Когда, при свете солнечных лучей, 
Через окно монеты в озеро бросала. 
(И то сказать: 
Хоть легкомысленно, хоть есть тут вероломство, 
А все же лучше, чем пустое скопидомство; 
И если их сличать, 
Кому отдать, не знаешь, предпочтенье, 
Чье благороднее и выше наслажденье). 
Вот как-то раз она задумала принесть 
Сокровища все сразу в жертву водяному, 
И множества монет не перечесть, 
Что бросила она, пока хозяин к дому 
Вернулся своему. По счастью, он 
Тогда пришел, когда не все червонцы 
Успели прихвастнуть своей игрой на солнце, 
А то бы всем пришлось им быть, где Посейдон 
Под утро слушает русалок тихий стон; 
У скряги ж в сундуках все было б чисто... 
Бывают и у нас такие финансисты. 
Н. Позняков. 
Сюжет заимствован у французского писателя Тристана Л'Эрмита ((1670), придворного вельможи, покровителя поэтов, занимавшегося историей и геральдикой. 
217. Две Козы 
(Les deux Chevres) 
По жердочке чрез ров шла чопорно Коза, 
Навстречу ей другая. 
-Ах, дерзкая какая! 
Где у тебя глаза? 
Не видишь разве ты, что пред тобою дама? 
Посторонись! 
-Направо кругом обернись 
Сама, а я упряма.... 
Да почему ты дама? 
Такая же коза, как я. 
-Как ты? Ты чья? 
Ты шустера Абрама, 
А я исправница! Исправник барин мой! 
Майор! -Так что ж? И мой осьмого также класса, 
Честнее твоего драбанта Брамербасса, 
Да поумней, чем твой. 
Абрам Самойлыч Блут, штаб-лекарь, 
Всем лекарям у нас в губернии пример: 
Он оператор, акушер, 
Им не нахвалится аптекарь, 
А твой Исправник-то головкой очень слаб, 
В делах он знает меньше баб, 
Лишь мастер драться с мужиками, 
Дерет с них кожу он обеими руками. 
Не правду, что ли, говорю? 
Пойдем к секретарю 
Иль к стряпчему, спроси. -Вот я ж тебя рогами. 
-Есть роги и у нас; бодаемся мы сами.
Сошлись, нагнувшися, и стукнулися лбами. 
Летит исправница, штаб-лекарша летит, 
Летят вниз обе вверх ногами. 
Ров преглубокий был; на дне лежал гранит, 
Две Козы 
Бух Козы об него, и поминай как звали! 
Вороны с галками тут долго пировали. 
Пустая, право, честь 
Вперед идти иль выше сесть. 
Что до меня, так я, ей-Богу, 
Дам всякому скоту дорогу. 
Признаться, я ведь трус: 
Скотов и женщин злых особенно боюсь. 
Измайлов. 
Содержание этой басни в нескольких строках прозы было дано Фенелоном герцогу Бургундскому как тема для латинского сочинения. Это сочинение, исправленное учителем, хранится во французской Национальной библиотеке. 
Герцогу Бургундскому 
(просившему Лафонтена написать басню под 
заглавием "Мышь и Кот") 
Для Принца юного, кому, во имя Славы, 
Перо мое алтарь в рассказах возведет, 
Как сочиню я басню для забавы, 
Носящую заглавье "Мышь и Кот" 
Красавицы ли в ней я дам изображенье, 
К которой все сердца влюбленные влечет? 
Она же, к мукам их не зная сожаленья, 
Играет ими, словно Мышью-Кот. 
Фортуну ль изберу стихов моих предметом? 
Она друзей своих жестоко предает, 
И чаще, чем ее подозревают в этом, 
Играет ими, словно Мышью-Кот. 
Иль будет выведен ее избранник мною, 
Монарх, достигнувши могущества высот? 
С сильнейшими из недругов порою 
Он забавляется такою же игрою 
Как с Мышью-Кот. 
Но предисловие я продолжать не смею... 
Ведь если избежать я не смогу длиннот, 
Принц позабавится над Музою моею, 
Как Мышью - Кот. 
О. Чюмина. 
218. Старый Кот и Мышонок 
(Le vieux Chat et la jeune Souris) 
Молоденький, неопытный Мышонок, 
Чуть из пеленок, 
Попался в когти старому Коту, 
И так к нему взмолился в оправданье: 
"Оставь меня... пусти... Какую тяготу 
И для кого ты видишь от созданья 
Такого слабого и хилого, как я? 
Я ростом очень мал, так много ли изъяну 
Хозяину от моего житья? 
Велик ли вред его карману? 
Нет, в тягость ни ему, 
И в доме никому 
Я никогда не стану: 
Я с хлебной корочки сыта, 
А с грецкого ореха уж толстею... 
Оставь же, отпусти... Ну, что я для Кота?..