1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 

– Я умею держать собственное слово.

Больше они не обменялись ни словом. Квара вошла в шлюз, чтобы там переодеться. Через мгновение она уже находилась в стерильной камере, истекая смертельным для десколады раствором, которым был опрыскан весь скафандр.

Миро услыхал ее шаги.

– Выключи, – приказал он.

Эля вздохнула нажала на клавишу. Звук шагов умолк.

В ухе Миро отозвалась Джейн.

– Тебе передавать, что они там говорят?

– А ты их слышишь? – спросил Миро одними губами.

– Компьютер подключен к нескольким датчикам, реагирующим на вибрации. Я научилась декодировать человеческую речь даже по самым слабым колебаниям. А эти инструменты весьма чувствительны.

– Хорошо, передавай, – шепнул Миро.

– И никаких моральных угрызений?

– Никаких, – ответил он. Ставкой было спасение целого мира. Впрочем, свое слово он сдержал: комплекс звукозаписи был отключен. Эля ничего не слыхала.

Поначалу разговор шел совершенно банально. Как себя чувствуешь? Ужасно. Очень больно? Очень.

Но это именно Садовник прервал формальную вежливую болтовню и перешел к сути.

– Почему ты хочешь, чтобы мои братья были рабами?

Квара вздохнула, но следует признать, в этом вздохе не было ни капли раздраженности. Для опытного слуха Миро это прозвучало так, как будто бы ее и вправду мучили сомнения. Здесь не было ни капли от демонстрируемого по отношению к семье вызывающего поведения.

– Я вовсе не хочу, – ответила девушка.

– Возможно и не ты выковала кандалы, но это ты держишь у себя ключ и не разрешаешь им воспользоваться.

– Десколада – это не кандалы. Кандалы – это просто вещь. А десколада – живая. – Я тоже. И мой народ. Почему ее жизнь должна быть важнее наших?

– Десколада не убивает вас. Вашими врагами стали Эля и моя мать. Это они убили бы всех вас, чтобы спастись от десколады.

– Ну конечно, – согласился с ней Садовник. – Конечно, именно так бы они и поступили. Я бы тоже убил их, чтобы спасти собственных братьев.

– Потому-то ты должен спорит не со мной.

– Именно с тобой. Без твоих знаний люди и pequeninos в конце концов, тем или иным образом, начнут друг с другом резню. У них просто не будет выбора. Если им не удастся усмирить десколаду, то либо она уничтожит всех людей, либо людям придется ее уничтожить, а при случае – и нас.

– Ее никогда не уничтожат, – заявила Квара.

– Потому что ты не позволишь им.

– Точно так же, как не позволю уничтожить и вас. Разумная жизнь – это разумная жизнь.

– Нет, – запротестовал Садовник. – С раменами ты можешь жить сама и позволить жить другим. Но с варельсе договориться невозможно. Остается лишь война.

– Ничего подобного, – воспротивилась Квара. И повторила все те аргументы, которые излагала в беседе с Миро.

Когда она закончила, в камере на мгновение повисла тишина.

– Неужто они все еще разговаривают? – шепнула Эля сидящим у мониторов ассистентам. Ответа Миро не услыхал; видимо кто-то просто кивнул.

– Квара, – прошептал Садовник.

– Я здесь, – ответила та. Тон аргументации исчез из ее голоса. Она не находила радости в собственных жестоких моральных принципах.

– Ты не потому отказываешься помочь, – заявил Садовник.

– Потому.

– Нет, ты бы помогла сразу, если бы не пришлось поддаться семье.

– Неправда! – воскликнула девушка.

И все же… Садовник попал в больную точку.

– Ты настолько уверена в собственной правоте, потому что они столь уверены, будто ты ошибаешься.

– Я права!

– Ты встречала кого-нибудь, не имеющего ни малейших сомнений, но при этом правого?

– Сомнения у меня имеются, – призналась Квара шепотом.

– Так послушайся этих сомнений, – попросил Садовник. Спаси мой народ. И свой.

– Какое у меня право выбирать между нами и десколадой?

– А кто тебе давал право принимать подобные решения?

– А я и не принимаю, – стала отрицать Квара. – Я удерживаюсь от принятия.

– Тебе известно, на что способна десколада. Тебе известно, что она сделает. Удерживаться от принятия решения – это тоже решение.

– Это не решение. Не действие.

– Если ты не пытаешься помешать убийству, которое легко можешь предупредить, разве не становишься убийцей сама?

– Ты хотел встретиться со мной только лишь из за этого? Еще одна особа, диктующая, что мне следует делать?

– У меня имеется на это право.

– Потому что решил сделаться мучеником и умереть?

– Я еще не потерял ума, – заметил Садовник.

– Правильно, ты доказал, что хотел. А теперь пускай сюда запустят десколаду и спасут тебя.

– Нет.

– Но почему? Ты настолько уверен в своей правоте?

– О своей жизни могу решать я сам. Я не такой как вы: не приговариваю других к смерти.

– Если погибнут люди, я погибну тоже, – напомнила ему Квара.

– А ты знаешь, почему я хочу умереть? – спросил Садовник.

– Почему же?

– Чтобы никогда уже не видеть, как люди и pequeninos убивают друг друга. Квара склонила голову.

– Ты и Грего… совершенно одно и то же, – сказал Садовник.

– Это ложь. – Слезы капали на стекло шлема скафандра.

– Вы оба не желаете кого-либо выслушать. Все знаете лучше всех. Но когда что-то заканчиваете, множество невинных уже мертвы.

Квара поднялась с места, как будто собиралась выйти.

– В таком случае – умирай, – сказала она. – Раз уж я и так убийца, так зачем мне плакать еще и над тобой?

Но она не сдвинулась с места. Ей не хочется уходить, подумал Миро.

– Скажи им, – шепнул Садовник.

Квара так сильно завертела головой в жесте отрицания, что слезы сорвались с ресниц и залили маску. Если не успокоится, то через пару секунд ничего не сможет видеть.

– Если ты расскажешь о том, что знаешь, все станут умнее. Если оставишь в тайне, каждый останется глупцом.

– Если я скажу, десколада погибнет!

– Да пусть гибнет! – крикнул Садовник.

Это усилие полностью исчерпало его. Инструменты на мгновение взбесились. Эля ворчала себе под нос, поочередно проверяя их.

– Тебе бы хотелось, чтобы я чувствовала это и по отношению тебя? – спросила Квара.

– Именно это ты и испытываешь по отношению ко мне, – шепнул Садовник. – Так пусть же гибнет.

– Нет, – не сдавалась девушка.

– Десколада прибыла и поработила мой народ. Что с того, разумная она или нет? Она тиран! Убийца! Если бы человек вел себя так, как десколада, даже ты признала бы, что его следует остановить. Даже если бы единственным методом было убийство. Почему же к чужой расе ты относишься более милостиво, чем к представителю собственной?

– Поскольку десколада не знает, что делает, – ответила на это Квара. – Она не понимает того, что мы разумны.

– Ей плевать на это. Кто бы там не создал ее и выслал сюда, ему было безразлично, разумны или нет те расы, которые будут порабощены или уничтожены вирусом. И ты хочешь, чтобы за подобное существо умирали твои и мои братья? Или же в тебе столько ненависти к собственной семье, что становишься на стороне чудовища, которым и является десколада?

Квара не отвечала. Она сползла на стул, стоящий у кровати Садовника. Pequenino протянул руку и прикоснулся к ее плечу. Скафандр не был настолько жестким, чтобы девушка не почувствовала слабый нажим его пальцев. – Что касается меня, то смерть меня не пугает, – заговорил он. – Может это по причине третьей жизни мы, pequeninos, не боимся смерти как вы, люди, живущие столь коротко. Но, хотя сам я и не обрету третьей жизни, получу такое бессмертие, какое случается и у вас. Мое имя сохранится в историях. Пускай даже и не будет у меня дерева, зато имя переживет. И мой поступок. Вы, люди, можете повторять, что я сделался мучеником без всякого повода… но мои братья понимают. Сохраняя до конца разум и способность размышлять, я показал им, что они те, какими есть. Помог доказать, что это не наши повелители сделали нас такими, и они не могут приказать нам перестать быть такими. Десколада заставляет нас делать многое, но она не овладела нами до самого корня. Где-то внутри имеется такое место, где скрывается наше истинное "я". Потому-то я и не боюсь смерти. Я буду жить вечно в каждом свободном pequenino.

– Зачем ты говоришь мне это сейчас, когда только я могу тебя слышать?

– Потому что лишь у тебя имеется власть уничтожить меня абсолютно. Одна лишь ты можешь сделать так, что моя смерть будет напрасной, что после меня вымрет весь мой народ, и не останется никого, чтобы помнить. Так почему бы мне не доверить своего завещания именно тебе? Это тебе решать, имеет ли оно хоть какое-то значение.

– Ненавижу тебя за это, – вспыхнула Квара. – Так и знала, что ты так со мной сделаешь.

– Что сделаю?

– Пробудишь во мне столь огромное чувство вины, что я… что я поддамся!

– Если ты знала, тогда зачем же пришла?

– А не надо было приходить! И теперь жалею этого!

– Я тебе сказу, зачем. Ты пришла, чтобы я вынудил тебя капитулировать. Чтобы ты, когда уже будешь им говорить, делала это ради меня, а не ради своей семьи.

– Выходит, я твоя марионетка?

– Совсем наоборот. Ты сама решила посетить меня. Это ты воспользовалась мною, чтобы я заставил тебя сделать то, чего и сама желаешь. В глубине сердца ты все так же остаешься человеком, Квара. Тебе хочется, чтобы люди выжили. Если бы ты этого не хотела, то была бы чудовищем.

– То, что ты умираешь, еще не делает тебя мудрецом, – заявила девушка.

– Почему же, делает, – не согласился с ней Садовник.

– А вдруг я заявлю, что никогда не соглашусь сотрудничать в уничтожении десколады?

– Я тебе поверю.

– И возненавидишь.

– Да, – подтвердил тот.

– Не сможешь.

– Смогу. Я вовсе не добрый христианин. Я не смогу любить кого-то, убивающего меня и мой народ.

Квара молчала.

– А теперь уйди, – попросил Садовник. – Я сказал уже все, что хотел сказать. Теперь же хочу петь свои истории и сохранять разум, пока не наступит смерть.

Квара повернулась и исчезла в шлюзе.

Миро обратился к Эле:

– Пускай сейчас все выйдут из лаборатории, – сказал он.

– Зачем?

– Поскольку появился шанс на то, что сейчас она выйдет и расскажет тебе все, что знает.

– В подобном случае, уж лучше мне выйти, а все остальные пускай останутся.

– Нет. Ты единственная, которой, возможно, она расскажет.

– Если ты веришь в это, то ты абсолютный…

– Только лишь беседа с тобой уколет ее достаточно сильно, – перебил ее Миро. – Все выходят.

Эля задумалась.

– Ну ладно, – коротко бросила она. – Возвращайтесь в главную лабораторию и следите за компьютерами. Если она мне что-нибудь скажет, я подключусь к сети, и тогда вы сами увидите, что она введет. Если поймете, в чем дело, попытайтесь это исследовать. Даже если она чего и знает, то у нас все равно слишком мало времени для создания обрезанного вируса. И его нужно будет дать Садовнику еще до того, как он умрет. Идите.

Все вышли.

Когда Квара появилась в дверях шлюза, ее ожидали только Эля и Миро.

– И все равно я считаю, что мы не имеем права убивать десколаду, раз даже не попытались с ней контактировать, – заявила девушка.

– Возможно, – согласилась с ней Эля. – Лично я знаю лишь то, что собираюсь сделать это, если мне удастся.

– Вызывай свои файлы, – бросила ей Квара. – Я расскажу тебе все, что мне известно о разумности десколады. Если тебе удастся, и Садовник выживет, обязательно плюну ему в рожу.

– Наплюй хотя бы и тысячу раз, – вздохнула Эля. – Лишь бы он только выжил! На экране появились схемы. Квара указывала на определенные участки модели вируса. Через несколько минут она уже сама заняла место за терминалом, писала, показывала и говорила, а Эля задавала ей вопросы.

В ухе Миро снова отозвалась Джейн:

– Вот сучка, – шепнула она. – Она вовсе не держала файлы в другом компьютере. Все результаты таскала в голове.
* * * 
На следующий день, уже к самому вечеру, Садовник находился на грани смерти, а Эля на грани истощения. Группа работала всю ночь. Квара помогала им, непрерывно, без малейшего следа усталости, читая все, что придумали люди Эли, критикуя, указывая на ошибки. К утру у них уже имелся план урезанного вируса. Они удалили способность к общению, равно как и аналитические способности – во всяком случае, так они считали. На месте остались все элементы, которые поддерживали жизнеспособность местных организмов. Насколько можно было утверждать, не располагая живучей формой нового вируса, этот проект был именно тем, в чем нуждались: десколада, гарантирующая функционирование лузитанских организмов, в том числе и pequeninos, но при сем абсолютно не способная к глобальной регуляции и адаптации. Вирус назвали реколадой. Название старого вируса происходило от основной его функции разрыва; нового же – от оставленной ему функции поддержания пар видов, которые и творили всю жизнь на Лузитании. Эндер выразил определенное сомнение: раз десколада вызывает у pequeninos воинственные черты характера, новый вирус может зафиксировать это состояние. Эля с Кварой объяснили ему, что в качестве модели сознательно воспользовались более старой версией, появившейся в тот период, когда pequeninos были спокойнее… когда они были в большей мере «собой». Участвующие в исследованиях ассистенты – pequeninos согласились с этим. Не было времени, чтобы спрашивать у других – но Корнерой и Человек, у которых спросили согласия, тоже пошли на это.

Зная все то, что о действии десколада выявила Квара, Эля назначила группу, которая теперь разрабатывала специальную, убийственную бактерию, которая быстро распространится по всей планете, отыщет нормальные вирусы десколады в любой жизненной форме, разложит ее на составные элементы и уничтожит. Давнюю форму десколады она распознает по присутствию элементов, которых не хватает новой форме. Выпуск на свободу одновременно и реколады, и бактерии должен был решить проблему. Оставалось лишь одно – создать такой вирус. С самого утра Эля лично занималась этим. Квара заснула, равно как и большинство pequeninos. Но Эля продолжала сражаться, с помощью всех доступных ей методов пытаясь разбить структуру вируса и выстроить его уже по новому плану.

После полудня появился Эндер. Он сказал, что пришел последний миг, чтобы новый вирус еще успел спасти жизнь Садовнику. Но Эля смогла лишь разрыдаться от разочарования и усталости.

– Я не могу, – призналась она.

– В таком случае, скажи ему, что достигла успеха, но тебе не удастся закончить работу вовремя, и…

– Нет, я хочу сказать, что этого сделать не удастся.

– Но ты же его спроектировала.

– Да, мы его распланировали, смоделировали… все правильно. Но вот создать его мы не можем. У десколады и впрямь дьявольская структура. Мы не можем строить от нуля, поскольку существует слишком много элементов, которые распадаются. А ведь составленные из них фрагменты должны перед тем работать, отстраивать целое. Не можем мы модифицировать и уже существующий вирус, если десколада хотя бы в минимальной степени не активна. Но в таком случае она отстраивает собственную структуру гораздо быстрее, чем нам удается заменять отдельные части. Ее спроектировали так, чтобы она все время противодействовала изменениям, но при этом оставалась столь нестабильной, что ее невозможно воспроизвести.

– Но ведь они же ее создали.

– Это так. Только мне не известно: как. В отличие от Грего, я не могу, под влиянием метафизической прихоти, выйти за границы собственной науки и одним только желанием создать новый штамм вируса. Я обязана придерживаться законов природы, которые действуют здесь и сейчас. А таких законов, которые бы позволили построить подобный вирус, просто нет.

– Иначе говоря: мы знаем, куда нам нужно прийти, но вот попасть туда не можем.

– До вчерашнего дня я даже понятия не имела, удастся ли нам спроектировать реколаду. Поэтому я не могла и думать о том, а сможем ли мы ее произвести. Я предполагала, что если спланируем, то и создадим. Я была готова действовать, как только Квара уступит. Теперь же мы достигли лишь окончательного, абсолютного знания о том, что это невозможно. Квара была права. Действительно, мы узнали от нее достаточно, чтобы убить все вирусы десколады на Лузитании. Вот только мы не сможем произвести реколаду, которая бы ее заменила и поддержала биологическую систему.

– Если мы воспользуемся вирицидом…

– Тогда в течение недели или двух все pequeninos очутятся в том же самом состоянии, в котором сейчас находится Садовник. А вместе с ними вся трава, птицы, лианы… абсолютно все. Сожженная земля. Ужас.

Эля снова разрыдалась.

– Просто ты устала.

Это Квара, уже на ногах. Выглядела она ужасно. Сон совершенно не прибавил ей сил.

Эля ничего не могла ответить сестре.

Казалось, что сейчас Квара провозгласит какую-нибудь язвительную фразу, нечто вроде: «Ну что, разве не говорила я вам?» Но она раздумала, и вместо этого подошла к Эле и взяла ее за руку.

– Ты устала, Эля. Тебе следует поспать.

– Так, – согласилась с ней сестра.

– Но сначала скажем Садовнику.

– Мы скажем ему: прощай. Ты это имела в виду?

– Да, именно это.

Они перешли в лабораторию, в которой размещалась стерильная камера Садовника. Ученые – pequeninos уже успели встать. Все присоединились к бдениям в последние часы жизни Садовника. Миро сидел внутри, и на сей раз его не просили выйти, хотя Эндеру было известно, что Эля с Кварой сами хотели бы занять его место у постели умирающего. Вместо этого через динамики они рассказали ему о последних открытиях. Этот половинный успех был – в каком-то смысле – хуже, чем абсолютное поражение. Если бы люди на Лузитании очутились в отчаянном положении, подобный результат мог бы привести к уничтожению всех pequeninos.

– Вы не воспользуетесь этим, – шепнул Садовник. Чувствительные микрофоны едва-едва уловили его слова.

– Мы – нет, – заявила Квара. – Но ведь здесь решаем не одни мы.

– Не воспользуетесь, – повторил умирающий. – Я буду единственным, кто попрощается с жизнью подобным образом.

Последние слова были совершенно не слышны. Впоследствии они просмотрели голографические записи, чтобы прочесть движения губ и удостовериться, что же, собственно, он сказал. Когда же сказал, когда выслушал слова прощания, он скончался.

Как только инструменты подтвердили кончину, pequeninos из исследовательской группы тут же вбежали в стерильное помещение. Теперь изоляция уже была излишней. Наоборот, они хотели внести с собой десколаду. Довольно-таки резко они отодвинули Миро и взялись за работу. Они вкалывали вирус во все части тела Садовника, сотни инъекций одновременно. Они явно готовились к этому заранее. Пока Садовник жил, они уважали его жертвенный поступок, но когда умер, когда завершил дело чести, у них не было никаких угрызений, пытаясь спасти его ради третьей жизни.

Садовника вынесли на открытую поляну, где стояли Корнерой и Человек, и уложили в заранее назначенном месте. Оно образовывало равносторонний треугольник с двумя отцовскими деревьями. Там тело расчленили и прибили к земле колышками. Буквально за несколько часов появился росток, так что на мгновение блеснула надежда, что это будет отцовское дерево. Но уже через несколько дней те братья, которые были способны распознать молодые отцовские деревья, объявили, что все усилия пошли понапрасну. Все так, появилось новое существо, хранящее гены Садовника; но вот воспоминания, воля, личность, которые и составляли суть Садовника – все они исчезли. Дерево было немым; новый разум не включился в вечный конклав отцовских деревьев. Садовник решил освободиться от вируса, даже если это должно было означать утрату третьей жизни – подарка десколады тем, кого она поработила. Но ему сопутствовал успех, и проиграв – он победил.

Победил он и в другом. Теперь pequeninos отказались от старинной традиции забывать имена обычных братских деревьев. Пускай даже никакая малая мать не поползет по его коре, братское дерево, выросшее из его останков, будет всем известно как садовник, и к нему станут относиться со всем уважением – как будто это отцовское дерево, как будто бы это личность. Историю Садовника многократно рассказывали по всей Лузитании – повсюду, где жили pequeninos. Он доказал, что pequeninos разумны даже без десколады; с его стороны это была благородная жертва. Для всех pequeninos имя Садовника стало символом их фундаментальной свободы от овладевшего ими вируса.

Но смерть эта не притормозила подготовки к колонизации иных миров. Сторонники Поджигателя теперь были в большинстве. Узнав же, что теперь у людей появилась бактерия, способная полностью уничтожить десколаду, они спешили еще сильнее. Поскорей, повторяли они королеве улья. Побыстрее, чтобы мы успели вырваться с этой планеты, прежде чем люди решат всех нас убить.
* * * 
– Наверное, смогу, – подтвердила Джейн. – Если корабль будет небольшим и несложным, с малым, по возможности, экипажем, тогда мне удастся удержать его образец в мыслях. Это если путешествие будет коротким, и они ненадолго останутся в Снаружи. Что же касается сохранения в мыслях места старта и посадки… это легко. Детская игра. Все это я могу устроить с точностью даже менее миллиметра. Даже если бы я умела спать, то могла бы делать это во сне. Так что не стоит монтировать систем жизнеобеспечения или противоперегрузочных устройств. Космолет должен быть совершенно простым. Герметичная кабина, места для сидения, свет, тепло. Если нам и вправду удастся туда попасть, а я смогу удержать и возвратить все назад, то корабль не будет находиться в пространстве так долго, чтобы затратить кислорода столько, сколько находится его в небольшой комнате.

Все слушали ее, собравшись в кабинете епископа: все семейство Рибейра, семья Валентины и Якта, pequeninos – ученые, несколько священников и Filhos, где-то с десяток других представителей людской колонии. Епископ настоял, чтобы встреча состоялась у него.

– Ведь у меня здесь достаточно места, – объяснял он. – И если вы отправляетесь за пределы мира словно Нимврод, дабы охотиться пред ликом Господним… если желаете выслать корабль, словно Вавилонскую Башню, в небо, дабы искать вида Господня… тогда я хочу присутствовать при этом и молить Его, чтобы проявил Он к нам милосердие свое.

– Сколько памяти у тебя осталось? – обратился Эндер к Джейн.

– Немного. Все компьютеры Ста Миров замедлятся, поскольку я воспользуюсь их памятью для поддержания образца.

– Я спрашиваю затем, что желаю, когда мы уже там очутимся, провести один эксперимент.

– Не скромничай, Эндрю, – вмешалась Эля. – Мы хотим совершить чудо. Если мы вырвемся в Снаружи, выходит теория Грего и Ольхадо истинна. А из нее следует, что там действуют иные законы. Можно творить вещи путем понимания их образца. Поэтому я хочу лететь. Имеется шанс, что, когда там буду, имея в мыслях образец вируса реколады, то смогу его создать. И тогда удастся привезти сюда вирус, которого невозможно создать в реальном пространстве. Ты сможешь меня забрать? Сможешь удержать достаточно долго, чтобы я создала вирус?

– Это значит, сколько? – спросила Джейн.

– Все должно произойти мгновенно, – заметил Грего. – Как только мы прибудем туда, все хранимые в памяти полные образцы должны реализоваться за время, для человека совершенно незаметное. Время нужно лишь для того, чтобы проанализировать, получился ли нужный вирус. Где-то пять минут.

– Да, – подтвердила Джейн. – Если мне это вообще удастся, то пять минут выдержу.

– Остальные члены экипажа, – напомнил Эндер.

– Остальные члены экипажа – это ты и Миро, – отрезала Джейн. – И никого больше.

Грего протестовал громче всех, но он был не единственным.

– Ведь я пилот, – заявил Якт.

– Только я пилотирую этот корабль, – возразила ему Джейн.

– Ольхадо и я все это придумали, – напомнил Грего.

– Эндер с Миро полетят, потому что без них все предприятие будет невозможным. В Эндере я живу; куда бы он не отправился, повсюду несет меня с собой. Миро же стал мне очень близок и, предполагаю, он может быть частью моего собственного образца. Хочу, чтобы он полетел, поскольку без него, наверное, я не буду самой собой. И больше никого. Никого кроме них в своем образце я иметь не желаю. Единственное исключение – Эля.

– Итак, экипаж будет именно таким, – объявил Эндер.

– И никаких дискуссий, – прибавил бургомистр.

– Королева улья построит корабль? – спросила Джейн.

– Построит, – заверил ее Эндер.

– В таком случае, я хочу попросить об одной услуге. Эля, если я дам тебе эти пять минут, сможешь ли ты удержать в памяти образец еще одного вируса?

– Вируса для планеты Дао? – догадалась Эля.

– Мы им обязаны… За всю ту помощь, которую они нам оказывают.

– Наверное смогу. Во всяком случае, образец различий между этим вирусом и обычной десколадой. Только это я и успела запомнить: различия.

– Когда же это произойдет? – хотелось знать Ковано.

– Как только королева улья закончит строить корабль, – ответила Джейн. – У нас есть сорок восемь дней до того, как Сто Миров отключат свои анзибли. Теперь мы уже знаем, что я выживу, но буду калекой. Не сразу ко мне вернутся утраченные воспоминания… может даже и никогда. Но тогда мне не удастся удержать образец корабля.

– Такой простенький корабль королева сможет построить намного раньше, – оценил Эндер. – У нас нет шансов на эвакуацию всех людей до того, как прилетит флот, не говоря уже об отключении анзиблей. Зато нам хватит времени, чтобы на десяток планет перевезти новые, свободные от десколады общности pequeninos: брата, жену и множество беременных малых матерей. Достаточно, чтобы на этот десяток планет переправить новых королев ульев в коконах, уже оплодотворенных для того, чтобы отложить первые несколько сотен яиц. Если нам удастся, если не окажется, что мы, как идиоты, сидим в картонном ящике и притворяемся, что летаем… тогда мы вернемся, неся мир для этой планеты, свободу от угрозы десколады, безопасное распространение генетического наследия других рас раменов. Еще неделю назад все это казалось невозможным. Теперь же имеется надежда.

– Gra?as deus, – шепнул епископ.

Квара же рассмеялась.

Все глянули на нее с изумлением.

– Извините, – сказала она. – Я только подумала… Несколько дней назад я услыхала молитву. Молитву, направленную к Ос Венерадос, дедушке Густо и бабушке Сиде. Если бы решения наших проблем не существовало, они должны были бы попросить у Господа Бога, чтобы тот открыл путь.

– Очень неплохая молитва, – признал епископ. – Возможно, Господь и выслушал бы их просьбу.

– Я знаю. Именно это и пришло мне в голову. Может статься, что все эти Внутри – Снаружи никогда и не существовали. Вполне возможно, что они появились именно благодаря этой молитве?

– Так что с того? – не понял епископ.

– Вы не считаете, что это забавно?

Вполне понятно, что так никто не считал.

Глава 16

ПУТЕШЕСТВИЕ

Итак, у людей уже имеется космолет, готовый хоть сейчас… А тот, который ты строила для нас, все еще не закончен.

Тот, который они попросили, это всего лишь ящик с дверками. Никакого привода, никаких систем жизнеобеспечения, никакого пространства для грузов. И ваш, и наш космолеты намного более сложные. Мы не останавливаем работы. Вскоре оба будут готовы.

Вообще-то я не жалуюсь. Мне бы даже хотелось, чтобы корабль Эндера был готов первым. Ведь это он дает всем нам надежду.

Нам также. Мы согласны с Эндером в том, что пока не удастся создать реколаду, десколаду с Лузитании убирать нельзя. Но когда мы вышлем новых королев в иные миры, то убьем десколаду в космолете. Мы не отравим нашу новую отчизну. И будем жить, не опасаясь уничтожения со стороны искусственных варельсе.

Нам не важно, что ты сделаешь на своем корабле.

Если всем нам хоть чуточку повезет, все это будет излишним. Их космолет обнаружит дорогу в Снаружи, возвратится с реколадой, освободит вас – и нас при случае. А потом уже новый корабль перенесет нас в столько миров, сколько нам заблагорассудится.

Но вот сработает ли он? Тот ящик, который ты для них построила?

Мы знаем, что место, в которое они хотят долететь, существует на самом деле. Оттуда мы призываем свои сознания. А помост, нами созданный… тот самый, который Эндер называет Джейн… это образец, нами еще невиданный. Если это вообще возможно, то некто подобный и может свершить такое. Мы бы этого не смогли.

А ты сама улетишь? Если новый корабль будет действовать?

Мы создадим дочерей-королев, которые заберут мои воспоминания в иные миры. Но сами мы останемся здесь. Это то место, в котором я вышла из кокона; оно навсегда останется моим домом.

Ты запустила корни, как и я.

Для этого служат дочери. Чтобы отправиться туда, куда мы никогда не доберемся… чтобы понести нашу память в те места, которых мы никогда не увидим.

Но ведь увидим. Правда? Ты же говорила, что филотические связи останутся.

Мы имели в виду путешествие сквозь время. Мы живем очень долго: мы, ульи и деревья. Но наши дочери и их дочери нас переживут. Этого уже ничто не изменит.

Цинь-цзяо слушала очень внимательно, когда ее поставили перед выбором. – Почему меня должно интересовать то, что вы решили? – спросила она, когда все услыхала. – Боги посмеются над вами.

Отец покачал головой.

– Не посмеются, о дочь моя, Блистающая Светом. Боги не интересуются Дао сильнее, чем какой-либо иной планетой. Люди на Лузитании близки к созданию вируса, который освободит всех нас. Прочь с ритуалами, долой жизнь в рабстве генетического убожества наших мозгов. Вот почему я спрашиваю тебя снова: если это возможно, должны ли мы этим воспользоваться? Это приведет к беспокойствам. Вань-му и я уже спланировали, как следует поступать, как объяснять, что мы сделаем, чтобы люди поняли. И имеется шанс, что богослышащие избегнут резни, что они мирно откажутся от собственных привилегий.

– Привилегии здесь не при чем, – решительно возразила отцу Цинь-цзяо. – Ведь ты сам меня обучил этому. Это всего лишь форма выражения уважения к богам.

– К сожалению, дочь моя… Если бы я был уверен, что большинство богослышащих с такой покорностью глядит на свою позицию в обществе… Слишком многие считают, будто имеют право на жадность и на эксплуатацию других людей, поскольку боги обращаются к ним, а не к другим. – Значит, боги их покарают. Я же вашего вируса не боюсь.

– Боишься, Цинь-цзяо. Я вижу это.

– Как могу сказать я собственному отцу, будто он не видит того, что видит? Могу лишь признать, что это я слепа.

– Да, моя Цинь-цзяо. Именно. Слепа по собственному выбору. Слепа к голосу собственного сердца. Я же вижу, как ты дрожишь. Ты всегда подозревала, что именно я могу быть прав. С той минуты, когда Джейн показала нам истинную суть голоса богов, ты уже не столь уверена, а что же такое правда.

– В таком случае, я не уверена в восходе солнца. Не уверена в собственном дыхании.

– А никто из нас не уверен в собственном дыхании, солнце же находится в одном месте, днем и ночью. Оно не восходит и не заходит. Это мы сами поднимаемся и опадаем.

– Отче, я не боюсь ничего того, что может принести твой вирус.

– Следовательно, решение принято. Если лузитанцы смогут доставить нам этот вирус, мы им воспользуемся.

Хань Фей-цы поднялся, чтобы покинуть комнату.

Но, не успел он дойти до двери, как ее голос остановил его.

– Так значит, именно под такой маской падет на нас кара богов?

– Что? – не понял он.

– Когда они покарают Дао за твое непослушание, за действия, направленные против богов, которые поддержали Конгресс, или же кару свою они скроют таким образом, чтобы показалось, что это вирус их успокоил?

– Да лучше собаки бы вырвали не язык до того, как я научил тебя размышлять подобным образом.

– Собаки рвут мое сердце, – ответила на это Цинь-цзяо. – Молю тебя, отче, не делай этого. Не допусти до того, чтобы мятеж твой разгневал богов до такой степени, что голос их умолкнет во всем мире.

– Нет, Цинь-цзяо, я сделаю это. Чтобы уже никогда дочери и сыновья не вырастали рабами, как ты сама. Как только подумаю я о твоем лице, склонившемся над полом, когда в муке и крайнем напряжении прослеживаешь в древесине ее слои, у меня возникает желание рвать на куски тела тех людей, кто заставил тебя так делать. До тех пор, пока кровь их не прольется паутиной на пол. Вот эти линии я буду прослеживать с наслаждением, будучи уверен в том, что они уже наказаны.

Девушка зарыдала.

– Молю тебя, отче, не провоцируй богов.

– Более, чем когда-либо решим я на то, чтобы выпустить вирус. Если он появится.

– Ну как могу я тебя переубедить? Если я ничего не сделаю, ты так и сделаешь, если же начну тебя просить, то сделаешь это еще более обязательно.

– А знаешь, как меня удержать? Ты можешь обратиться ко мне с верой, что голос богов – это всего лишь эффект генетического отклонения. Когда я увижу, что ты сама воспринимаешь мир ясно и по-настоящему, тогда ты сможешь переубедить меня разумными аргументами. Например, что подобная скорая, полнейшая и разрушительная перемена может оказаться трагической в своих последствиях. Используй любой разумный аргумент, всякий, какой только придет в твою голову.

– Выходит, чтобы переубедить собственного отца, мне следует его обмануть?

– Нет, Сияющая Светом. Чтобы переубедить отца, тебе следует доказать, что ты поняла правду.

– Я понимаю правду. Я понимаю, что какой-то неприятель украл у меня отца. Я понимаю, что теперь у меня остались лишь боги и мама, находящаяся среди них. Я прошу богов, чтобы они разрешили мне умереть и присоединиться к ней, чтобы не страдать от той боли, которую ты мне задаешь. Вот только они оставляют меня здесь. Думаю, что они все так же желают, чтобы я оказывала им честь. Возможно, я недостаточно очистилась. А может знают, что вскоре сердце твое вновь обернется, что ты вновь придешь ко мне, как когда-то, с уважением говоря о богах, уча меня, как верно им служить.

– Этого никогда уже не произойдет, – заявил Хань Фей-цы.

– Когда-то я верила, что ты в один прекрасный день станешь богом нашей планеты Дао. Теперь я вижу: ты не защитник этого мира, но его величайший враг.

Хань Фей-цы закрыл лицо руками и вышел, оплакивая дочку. Он не убедит ее до тех пор, пока она слышит голос богов. Но вот когда сюда прибудут вирусы, когда боги умолкнут, может тогда она его выслушает. Возможно даже возвратится в мир разума.
* * * 
Они уселись в космолете – более всего он походил на две металлические миски, одна над другой, с дверками на боку. Проект Джейн, верно исполненный королевой улья и ее работницами, предусматривал на внешней поверхности наличие многочисленных инструментов. Но даже наежившийся датчиками, объект совершенно не был похож на космический корабль. Слишком уж был он маленьким, в нем не было никаких элементов привода. Единственной силой, которая могла это средство куда-либо перенести, была невидимая aiua, которую Эндер внес с собой на борт.

Они сидели кружком, глядя друг на друга. Здесь было шесть сидений, поскольку Джейн предусматривала использовать этот корабль для переноса людей на другие планеты. Теперь же они заняли только половину мест, через одно, и образовали треугольник: Эндер, Миро, Эля.

Прощание уже закончилось. Сестры, братья, другие родственники и множество друзей пришло сюда, чтобы проводить их. Лишь одна особа доставила боль своим отсутствием: Новинья. Жена Эндера. Мать Миро и Эли. Она не пожелала иметь со всем этим ничего общего. И это был единственный печальный момент всей церемонии прощания.

Все остальное – это страх и возбужденность, надежда и недоверие. Быть может, всего лишь мгновения отделяли их от смерти. Быть может, всего лишь мгновения оставались до наполнения пробирок в руках у Эли вирусами, которые спасут два мира. Быть может, они являются пионерами нового способа перемещения в пространстве, который спасет расы, которым угрожает Система Молекулярной Деструкции.

Но, может, они всего лишь троица глупцов, и они так и будут торчать на лугу за границами людской колонии на Лузитании, пока наконец жара не заставит их выйти. Никто из ожидающих смеяться не будет, это понятно. Но их высмеет весь город. Это будет смех отчаяния. Означающий, что нет уже пути спасения, нет свободы, один только страх – до тех пор, пока смерть не прибудет в одной из множества возможных форм.

– Ты с нами, Джейн? – спросил Эндер.

Ему ответил спокойный голос.

– Эндер, когда я буду занята делом, уже никакая часть меня не сможет с тобой говорить.

– То есть, ты будешь немой. Как же нам узнать, что ты с нами?

Она тихонько рассмеялась.

– Эндер, глупышка! Пока ты там, я тоже с вами, внутри тебя. Если же меня в твоем разуме нет, то не будет и никакого «там».

Эндер представил, как распадается на мириады разбросанных в хаосе составных частей. Их возможность выжить зависела не только от того, удержит ли Джейн в себе образец корабля, но и сможет ли он сам удержать образец своего разума тела. А ведь он понятия не имел, достаточно ли сильно его сознание, чтобы сохранить такой образец в месте, в котором законы природы не действуют.

– Готовы? – бросила Джейн.

– Она спрашивает, готовы ли мы, – повторил Эндер.

Миро сразу же кивнул. Эля опустила голову. Через секунду она осенила себя знаком креста, покрепче схватила стойку с пробирками и кивнула.

– Если мы даже только улетим и вернемся, Эля, это уже будет победой, – напомнил ей Эндер. – Даже если ты и не создашь этот вирус. Если корабль действует как надо, мы сможем повторить попытку. Так что не думай, будто все зависит от того, что ты сегодня сможешь представить.

Она улыбнулась.

– Я не буду удивлена поражением, но приготовлена к успеху. Если я вернусь с реколадой, то моя группа уже ждет, чтобы выпустить на свободу бактерию. Потом мы ликвидируем десколаду. Признаюсь, штука довольно рискованная, но в течении пятидесяти лет у этой планеты вновь должна появиться саморегулирующаяся гейялогия. Я уже вижу оленей и коров в высоких травах Лузитании и орлов на небе. – Она напряженно глянула на свои пробирки. – Я прочитала молитву Деве и Духу Святому, сотворившему Бога в лоне ее, чтобы он снова прибыл и создал жизнь в этих пробирках.

– Аминь, – сказал Эндер. – А теперь, Джейн, если ты готова, можем отправляться.
* * * 
Вокруг маленького космолета ждали провожающие. На что они надеялись? Что кораблик начнет подскакивать и выпускать клубы дыма? Что вдруг ударит гром и блеснет молния?

Корабль стоял на месте. Все стоял. Он все так же оставался на месте, неизменный и недвижимый. И вдруг он исчез.
* * * 
Внутри корабля они ничего не почувствовали. Не раздалось какого-либо звука, ничего не дрогнуло. Не было даже какого-либо указания на перескок из внутреннего во внешнее пространство.

Но они узнали, что это произошло, потому что неожиданно их стало не трое, а шестеро.

Эндер сидел между парой людей: молодой девушкой и молодым мужчиной. Но у него не было времени к ним присматриваться, поскольку он мог глядеть лишь на человека, сидящего напротив, там, где только что было пустое сидение.

– Миро, – шепнул он.

Ведь это был именно Миро. Но не Миро-инвалид, парень калека, который вступил на борт корабля вместе с ним. Тот все так же оставался сидеть по левую сторону от Эндера. Этот Миро был сильным, молодым человеком, которого Эндер знал когда-то. Человеком, сила которого была надеждой всей семьи, красота которого была гордостью Оуанды, который умом и сердцем сочувствовал pequeninos и не мог им отказать в достижениях людской культуры.

Миро, целый и здоровый.

Откуда он здесь взялся?

– Я обязан был догадаться, – сказал Эндер. – Мы должны были подумать об этом. Твой образец, Миро, который ты носишь в себе, в своем собственном разуме… Это не тот образец, которым ты являешься, но каким ты был.

Новый Миро, молодой Миро, поднял голову и улыбнулся.

– Я думал над этим, – сказал он. Он говорил ясно и выразительно, слова легко стекали из его уст. – Я рассчитывал на это. И потому молил Джейн, чтобы она взяла меня сюда. И это исполнилось. Именно так, как я желал.

– Но теперь вас двое, – заметила Эля. Сама она выглядела перепуганной.

– Нет, – ответил ей новый Миро. – Только я. Только истинный я.

– Но ведь тот все так же сидит здесь…

– Сидеть будет недолго. Это всего лишь старая, пустая оболочка. И правда. Давний Миро упал на своем сидении будто труп. Эндер присел рядом с ним, осторожно прикоснулся, прижал пальцы к шее в поисках пульса.

– Да зачем же сердцу биться? – сообщил Миро. – Теперь aiua Миро пребывает во мне.

Эндер отвел руку, и тут же кожа старого Миро распалась облаком пыли. Эндер отпрянул. Голова мертвеца упала с плеч на колени сидящей фигуры, а затем вообще растеклась белесоватой жидкостью. Эндер вообще отскочил и тут же наступил кому-то на ногу.

– Вай! – воскликнула Валентина.

– Смотри, куда прешься, – прибавил мужской голос.

Но ведь Валентины на корабле нет, подумал Эндер. И голос этого мужчины мне тоже известен.

И он повернулся к ним, к мужчине и женщине, что появились на пустых сидениях рядом с ним.

Валентина. Ужасно молоденькая. Именно так она выглядела, когда, будучи еще подростком, плавала вместе с ним по озеру в частных владениях… на Земле. Именно так она выглядела, когда он сам любил ее, когда более всего нуждался в ней, когда она была единственной причиной, по которой согласился продолжать обучение… единственной причиной, ради которой стоило спасать мир.

– Ты не настоящая, – заявил он.

– Почему же не настоящая, – возразила она. – Ты же только что наступил мне на ногу.

– Бедный Эндер, – прибавил молодой мужчина. – Неуклюжий и глупый. Не слишком хорошее соединение.

Вот теперь Эндер его узнал.

– Петер, – прошептал он.

Его брат, его враг с самого детства… Сейчас он был в том возрасте, когда стал Гегемоном. Образ, показываемый через каждое видео; именно тогда Петер так все организовал, что после своей великой победы Эндер не мог возвратиться на Землю.

– А я думал, что уже никогда тебя не увижу, – признался Эндер. – Ты ведь так давно умер.

– Никогда не верь в сплетни о моей смерти, – ответил ему на это Петер. – У меня жизней как у кошки. И столько же клыков, когтей, и такой же миленький, уютный характер.

– Откуда ты тут взялся?

– Они должны были родиться из образцов, хранящихся в твоих мыслях, Эндер, – вмешался Миро. – Ты же ведь знал их.

– Ну конечно. Но вот почему? Мы должны принести сюда наше собственное зачатие. Образец, согласно которому познаем самих себя.

– Точно, Эндер? – спросил Петер. – В таком случае, ты у нас совершенно исключительный тип. Личность настолько сложная, что необходимо два человека, чтобы ее охватить.

– В тебе нет ни единой моей частицы.

– Пускай так и остается, – съязвил тот. – Я люблю девчонок, а не грязных стариканов.

– Я не желаю тебя, – заявил Эндер.

– А меня никто не желал. Хотели тебя. Но получили меня, правда? И вот я попал прямо сюда. Ты думаешь, мне не известна моя истинная история? Ты, и эта твоя лживая книжонка, «Гегемон». Такая вся умная и наполненная пониманием. Про то, как Петер Виггин размяк на старости лет. Как он сделался мудрым и справедливым повелителем. Во, смех! Говорящий за Мертвых, как же. Ведь все время, когда ее писал, ты знал правду. Посмертно ты смыл кровь с моих рук, прекрасно зная, что при жизни мне хотелось ходить в крови по колено.

– Успокойся, – вмешалась Валентина. – В «Гегемоне» он написал правду.

– Все так же его защищаешь, ангелочек?

– Нет! – крикнул Эндер. – Я же покончил с тобой, Петер. Убрал тебя из собственной жизни. Вот уже три тысячи лет ты не существуешь.

– Можешь удирать, но укрыться не удастся.

– Эндер! Эндер! Перестань!

Тот оглянулся. Это кричала Эля.

– Не знаю, что здесь происходит, но перестань! У нас осталось буквально пара минут. Помоги мне с тестами.

Эля была права. Чтобы не происходило с новым телом Миро, с появлением Петера и Валентины – самым главным была десколада. Удалось ли Эле ее преобразовать? Создала ли она реколаду? И еще вирус для обитателей Дао? Если Миро удалось воспроизвести свое тело, а Эндер каким-то образом призвал упырей из прошлого да еще и дал им тела, то возможно… ведь на самом деле, возможно… что пробирки Эли сейчас содержали те самые вирусы, образцы которых она держала в памяти.

– Помоги мне, – шепнула Эля.

Эндер и Миро – новый Миро, с сильными, крепкими руками – взяли у нее пробирки и начали испытания. Это были негативные тесты: если брошенные в пробирки бактерии, водоросли и небольшие червячки в течение нескольких минут не изменятся, то в растворе десколады нет. Поскольку же он буквально кишел вирусами, когда они входили на борт, это и будет доказательством того, что произошло нечто, ее нейтрализовавшее. По возвращению они смогут проверить, на самом ли деле это реколада или только мертвые или не обладающие активностью вирусы десколады.

Ни червяки, ни водоросли, ни бактерии не изменились. Во время предварительных тестов на Лузитании, раствор, содержащий бактерии, в присутствии десколады менял свой цвет с голубого на желтый. Теперь же он оставался голубым. На Лузитании червячки быстро погибали, выплывая на поверхность серыми хлопьями. Теперь же они живо передвигались, сохраняя свою красновато-коричневую окраску, которая для них обозначала жизнь. Водоросли, вместо того, чтобы распадаться и бесследно растворяться, все еще сохраняли форму тонких ниточек и полосок.

– Удалось, – подтвердил Эндер.

– По крайней мере, имеется надежда, – ответила ему Эля.

– Садитесь, – предложил Миро. – Если все закончено, Джейн отправит нас назад.

Эндер уселся на свое место. Он глянул на то сидение, которое ранее занимал Миро. Старое, искалеченное тело уже не походило на человеческое: оно постоянно скрашивалось, его фрагменты то рассыпались пылью, то стекали жидкостью. Распалась даже одежда.

– Оно уже не является частью моего образца, – объяснил Миро. – Ничто уже не поддерживает его в целости.

– А что с ними? – спросил Эндер. – Почему не распадаются они?

– А ты сам? – передразнивая, спросил у него Петер. – Почему ты не распадаешься? Ведь ты уже никому не нужен. Ты, уставший, старый пердун, который даже не смог удержать возле себя женщину. Ты даже ребенка не завел, жалкий евнух. Уступи место истинному мужчине. Впрочем, ты никогда не был нужным. Все, чего ты достиг, я бы сделал гораздо лучше, а то, чего достиг я, ты бы никогда не смог.

Эндер спрятал лицо в ладонях. Такого завершения он не представлял даже в самых кошмарных снах. Понятно, он знал, что они отправляются туда, где разум обладает силой творения. Только ему никогда не приходило в голову, что где-то там все еще существует Петер. Он верил, что давным-давно уже избавился от старинной ненависти.

И Валентина… Почему он создал вторую Валентину? Такую молодую, идеальную, милую и прекрасную? Настоящая Валентина ждет на Лузитании. Что она подумает, увидав, кого он создал силой собственной мысли? Может ей и будет приятно, что она столь близка его сердцу; только ведь поймет, что он ценит ее такой, какой она была когда-то, а не такую, как сейчас.

Как только люк откроется, как только Эндер вновь поставит ноги на почве Лузитании, будут открыты самые мрачные и самые светлые секреты его сердца.

– Рассыпьтесь, – сказал он им. – Растворитесь.

– Ты первый, старик, – возразил ему Петер. – Твоя жизнь уже закончилась, а моя только-только начинается. В первый раз пришлось пробовать с Землей, одной мизерной планеткой… Это было столь же легко, как сейчас прибить тебя голыми руками. Если бы захотел, то свернул бы твою тоненькую шейку как цыпленку.

– Только попробуй, – шепнул Эндер. – Я уже не перепуганный маленький пацан.

– Но и не противник мне. Никогда им не был, и никогда не станешь. Слишком много в тебе жалости. Ты как Валентина. Отступаешь перед тем, что нужно сделать. Ты слабый и гнилой. Тебя легко уничтожить…

Неожиданный проблеск света. Что это значит? Неужто все-таки смерть в пространстве Снаружи? Или Джейн утратила образец? Или мы взорвались, или упали на солнце?..

Нет. Это открылась дверь. Это свет лузитанского утра, разогнавший полумрак внутри кабины.

– Вы выходите? – крикнул Грего. Он сунул голову вовнутрь. – Или…

И вот тут он увидал. Эндер следил за тем, как он молча считает.

– Nossa Senhora, – шепнул Грего. – Откуда, черт подери, они тут взялись?

– Из сумасшедшей головки Эндера, – объяснил ему Петер.

– Из давних и приятных воспоминаний, – возразила ему новая Валентина.

– Лучше помогите мне с вирусами, – бросила Эля.

Эндер протянул руку за пробирками, но она передала их Миро. Ничего не объясняла, просто отвела взгляд. Эндер понял. Уж слишком странным было то, что произошло с ним Снаружи. Кем бы ни были Петер и молодая, новая Валентина – они не имеют права на существование. Сотворение нового тела Миро имело смысл, хотя вид старого, распадающегося был ужасен. Эля столь тщательно сфокусировала собственные мысли, что не создала ничего, помимо содержимого взятых специально для этой цели пробирок. Зато Эндер выкопал из себя двух людей, обоих невыносимых, пускай каждый по своему. Новая Валентина, поскольку она была издевкой над настоящей, наверняка ожидающей возле корабля. И Петер, уже начавший свои издевки, одновременно опасные и внушающие.

– Джейн, – шепнул Эндер. – Ты со мной?

– Да, – ответила та.

– Все видела?

– Да.

– И что-нибудь понимаешь?

– Я ужасно устала. Никогда еще не испытывала усталости. Никогда еще не делала чего-то столь трудного. Это требовало… всего моего внимания одновременно. И еще два дополнительных тела. Эндер, мне пришлось ввести их в образец… даже не знаю, как мне это удалось.

– Мне этого не хотелось.

Джейн не отвечала.

– Так ты выходишь или нет? – спросил Петер. – Все остальные уже ждут перед дверью. С этими своими анализами мочи в пробирках.

– Я боюсь, Эндер, – призналась молодая Валентина. – Даже не знаю, что мне теперь делать.

– Я тоже не знаю, – заверил ее Эндер. – Да простит мне Господь, если это доставит тебе боль. Я бы никогда не перенес тебя сюда, чтобы сделать больно.

– Я знаю.

– Ну нет, – опять съязвил Петер. – Наш дорогой старый Эндер создает собственными мыслями привлекательную девушку, выглядящую точно так же, как его сестра в молодости. Ха, Эндер, старик… есть ли у твоей распущенности хоть какие-нибудь рамки?

– Только лишь совершенно больной мыслями мог бы подумать что-либо подобное, – буркнул Эндер.

А Петер все смеялся и смеялся.

Эндер взял новую Валентину за руку и провел ее к выходу. Он чувствовал, как ее ладонь дрожит и покрывается потом. Она казалась такой реальной. Она и была реальной. И все же, как только встал в двери, увидал настоящую Валентину: постаревшую, но, тем не менее, красивую, грациозную женщину, которую знал и любил все эти долгие годы. Свою настоящую сестру, такую же любимую, как второе "я". Что делала в моем разуме эта девушка?

Было ясно, что Грего с Элей уже выдали достаточно, чтобы люди знали, что произошло нечто необыкновенное. Когда же Миро вышел из корабля, сильный и здоровый, со своей великолепной, разборчивой речью и такой радостный, как будто хотел запеть, раздался изумленный гул. Чудо! Чудеса происходили там, куда добрался их корабль!

Зато появление Эндера вызвало тишину. Немногие с первого взгляда поняли, что сопровождающая его девушка – это Валентина давних лет, ведь никто ее такой не знал, кроме самой Валентины. И никто, помимо той же Валентины, не узнал, видимо, Петера Виггина в этом молодом, полном юношеского задора мужчине. Портреты в учебниках истории чаще всего делались с голографических изображений, снятых в поздний период жизни, когда такая дешевая и простая голография только добывала популярность.

Но Валентина знала. Эндер встал у люка, рядом молодая Валентина, сразу же за ними шел Петер – и Валентина узнала их двоих. Она выступила вперед, оставив Якта за спиной, и встала перед Эндером.

– Эндер, – только и сказала она. – Дорогой мой бедняга, что же ты создал, попав в место, где все, что только не пожелаешь, превращается в реальность? – Она протянула руку, чтобы прикоснуться к щеке молоденькой копии самой себя. – Я никогда не была такой красивой, Эндер. Она же совершенна. Она все то, чем я желала быть, но не могла.

– А увидав меня, Валь, мой милый и дорогой Демосфен, ты разве не радуешься? – Петер втиснулся между Эндером и молодой Валентиной. – Обо мне ты тоже сохранила столь чувствительные воспоминания? Лично я рад нашей встрече. Ты прекрасно пользовалась той фигурой, которую я для тебя сотворил. Демосфен. Я тебя создал, а ты мне даже спасибо не сказала.

– Спасибо, Петер, – шепнула Валентина. Еще раз она глянула на молодую себя. – И что ты с ними сделаешь?

– Что сделает с нами? – ошарашено спросил Петер. – Мы ему не принадлежим, чтобы он еще что-то с нами делал. Возможно, что он меня и призвал к жизни, только теперь я решаю за себя сам. Как и всегда.

Валентина повернулась к собравшимся, до сих пор еще ошеломленных необычностью происходящего. Ведь они же собственными глазами видали, как в корабль входили три человека; видели, как корабль исчез, как он появился минут через пять точно на том же месте… И вместо трех, из него вышло пять человек, в том числе – два совершенно чужих. Так что ничего удивительного, что они еще не могли прийти в себя.

Только сегодня объяснений им дождаться не пришлось. За исключением одного вопроса, самого важного из всех.

– Эля уже отнесла анализы в лабораторию? – спросила Валентина. – Пойдемте отсюда. Проверим, что она привезла нам из Снаружи.

Глава 17

ДЕТИ ЭНДЕРА

Бедный Эндер. Теперь его кошмары бегают вокруг него на собственных ногах.

Хоть и очень странным образом, но теперь у него, в конце концов, появились дети.

Ведь это ты призываешь aiua из хаоса. Как мог он отыскать души для этих двоих?

А почему ты считаешь, что он их отыскал?

Они ходят, говорят.

Тот, кто называется Петером, был у тебя и разговаривал, правда?

Никогда еще не видал столь самовлюбленного и надменного человека.

А как ты считаешь, каким образом появился он на свет, уже зная язык отцовских деревьев?

Не знаю. Его создал Эндер. Почему бы ему не создать его уже с этим знанием?

Эндер создает их все время, час за часом. Мы заметили в нем образец. Сам он может этого и не понимать, но нет никакой разницы между ним и этими двоими. Все так, другие тела, но, тем не менее, они являются его частями. Что бы они ни делали, что бы ни говорили, это говорит и действует aiua Эндера.

А сам он об этом знает?

Сомневаемся.

Ты ему скажешь?

Нет, пока он не спросит сам.

И как ты считаешь, когда это произойдет?

Когда и сам уже будет знать ответ.

Пришел последний день испытаний реколады. Слухи об успехе уже добрались до всех жителей колонии. Эндер верил, что и до pequeninos. Ассистент Эли, которого звали Стекло, вызвался стать объектом для опытов. Уже три дня жил он в том самом стерильном помещении, в котором пожертвовал собой Садовник. Но на сей раз десколаду в его теле заменила убийственная для вирусов бактерия, которую он сам помогал Эле произвести. И на сей раз все те функции, которые до сих пор исполнялись десколадой, были переданы вирусу реколады. А он действовал идеально. Стекло не испытывал каких-либо неприятных ощущений. Чтобы признать реколаде окончательный успех, оставалось всего одно испытание.

За час до последнего испытания Эндер со своим абсурдным кортежем, состоящим из Петера и молодой Валь встретился с Кварой и Грего в камере последнего.

– Pequeninos выразили свое согласие, – сообщил он. – Они рискнут убрать десколаду и заменить ее реколадой после испытаний только на одном Стекло.

– Я этому не удивляюсь, – отрезала Квара.

– А вот я удивляюсь, – влез в разговор Петер. – Видимо, свинксы, как вид, закодировали внутри себя инстинкт самоубийства.

Эндер вздохнул. Он уже не был маленьким, перепуганным мальчиком, да и Петер уже не был старшим, более крупным и сильным братом. Но в сердце Эндера все так же не оставалось чувства любви к этому двойнику его брата, каким-то непонятным образом сотворенному в Снаружи. Петер представлял все его детские страхи и ненависть. Нынешнее же его присутствие сама по себе была невыносимой и доводила до отчаяния.

– Что ты имеешь в виду? – удивился Грего. – Если бы pequeninos не согласились, то с десколадой они были бы чрезвычайно опасны. Человечество не позволило бы им выжить.

– Ну естественно, – усмехнулся Петер. – Наш физик сделался экспертом в стратегии.

– Петер хочет сказать, – объяснил Эндер, – что если бы это он правил pequeninos… а он этого несомненно желал бы… то никогда бы по собственной воле от десколады не отказался бы. До тех пор, пока бы не выторговал от человечества чего-нибудь взамен.

– Вот это да! – свистнул Петер. – Наш постаревший вундеркинд еще сохранил какую-то искорку ума, – воскликнул Петер. – Зачем они отказываются от единственного оружия, которого человечество имеет все причины опасаться? Приближается Лузитанский Флот, который все так же тащит с собой Малого Доктора. Так почему же они не приказывают этому вот Эндрю сесть в его волшебную кастрюлю, полететь навстречу флоту и продиктовать свои условия?

– Потому что меня бы прибили как муху, – ответил на это Эндер. – Pequeninos же делают так, поскольку это правильно, честно и благородно. Впоследствии я объясню тебе значение этих слов.

– Они мне известны. И я знаю, что эти слова означают.

– Правда? – с изумлением произнесла молодая Валь. Ее голос, как и всегда, застал всех врасплох: нежный, спокойный, и все же перебивший беседу. Эндер помнил, что Валентина всегда была такой. Никогда она не повышала голоса, и все же ее нельзя было не слушать.

– Правильно. Честно. Благородно, – повторил Петер. В его устах слова звучали просто отвратительно. – Либо особа, которая так говорит, верит в эти понятия, либо нет. Если нет, то они означают, что за моей спиной стоит его сторонник с ножом в руке. Если же верит, это означает, что победа будет за мной.

– Я тебе скажу, что это означает, – вмешалась в разговор Квара. – Это означает, что следует поздравить pequeninos… и нас самих тоже… с уничтожением разумной расы, которая, возможно, нигде во вселенной больше и не существует.

– Не следует обманываться, – буркнул Петер.

– Вы все такие уверенные, что десколада – это искусственный вирус. Только ведь никто не рассмотрел другой возможности: что более примитивная, менее сопротивляющаяся версия десколады родилась естественным образом. И только лишь потом преобразовалась в свою нынешнюю форму. Может она и искусственный вирус, только вот кто его создал? Теперь же мы ее убиваем, даже не попытавшись установить контакт.

Петер усмехнулся сначала ей, затем Эндеру.

– Я удивлен, что это воплощение совестливости родилось не от твоей крови. У нее точно такой же бзик на почве чувства вины как у тебя или у Валь.

Эндер проигнорировал его и попытался ответить Кваре.

– Это правда, мы ее убиваем. Потому что больше ждать не можем. Десколада пытается нас уничтожить, и у нас нет времени тянуть. Если бы оно у нас было, мы бы пытались.

– Понимать то я понимаю, – согласилась Квара. – Сама ведь помогала. Только меня на блевоту тянет от всех этих слов, какие храбрые pequeninos. Ведь ради спасения собственной шкуры они принимают участие в ксеноциде.

– Либо мы, либо они, деточка, – заявил Петер. – Либо мы, либо они.

– Ты даже понятия не имеешь, – признался Эндер, – как мне стыдно слышать из его уст собственные аргументы.

Петер рассмеялся.

– Эндрю притворяется, будто меня не любит, – объяснил он. – Только это все ложь. Он мною восхищается. Чтит. И так было всегда. И точно так же его милый ангелочек.

Петер пихнул Валь. Та не отодвинулась. Она вела себя так, будто совершенно не почувствовала его локтя у себя под ребрами.

– Он почитает нас обоих. В его помутившемся умишке Валь предстает моральным совершенством, которого сам достичь не смог. Я же – та самая сила и гений, что всегда, хоть на чуточку, повыше возможностей нашего бедненького Эндрю. Честно говоря, это свидетельствует о его скромности: это сколько же лет носил он в своих мыслях кого-то лучшего, чем сам.

Молодая Валь взяла Квару за руку.

– Это самое худшее, что ты можешь сделать в собственной жизни, – сказала она. – Помочь людям, которых любишь, в том деле, которое в глубине души считаешь абсолютно неправым.

Квара расплакалась.

Только Эндер беспокоился не из за нее. Он знал, что девушка обладает достаточной силой, чтобы без вреда для психики воспринять моральные противоречия собственных поступков. Эта неуверенность наверняка смягчит ее характер, отберет ту абсолютную уверенность будто все ее мнения совершенно истинны, а всякий, кто с ними не соглашается, делает чудовищную ошибку. В результате Квара выйдет из этой переделки гораздо более способной к пониманию и… да, более честной, чем в запальчивые дни молодости. И, возможно, нежное прикосновение молодой Валь… и слова, так точно определившие боль Квары… излечат ее побыстрее.

Эндера беспокоило то, что Грего глядел на Петера с явным восхищением. Но ведь он лучше всех обязан понимать, к чему могут привести подобные речи. Но, тем не менее, он восхищался живым кошмаром Эндера. Петера необходимо куда-нибудь выслать, подумал Эндер. В противном случае, он привлечет к себе на Лузитании еще больше учеников, чем сам Грего… К тому же он воспользуется ими гораздо эффективней и приведет их к гораздо большей трагедии.

Эндер не надеялся на то, что этот Петер окажется похожим на истинного Петера. Тот созрел душой и сделался мудрым и сильным повелителем. Этот же Петер был не вполне человеческим существом, способным к неожиданностям и неоднозначностям. Он был создан на основании той злой карикатуры, что таилась в самых дальних закоулках подсознания Эндера. Здесь все было ясно. Пытаясь спасти Лузитанию от десколады, он принес сюда большее зло, в потенциале своем такое же разрушительное.

Но не столь сложное для ликвидации.

В который уже раз он подавил в себе эту мысль. Но та возвращалась раз уже в десятый с того момента, когда до него дошло, что рядом с ним в корабле сидит Петер. Он не настоящий; это всего лишь кошмарный сон. Если он убьет его, ведь это же и убийством не будет. Это моральное соответствие… чего? Пробуждения? Я вывел в свет собственный кошмар, а когда его убью, мир всего лишь пробудится от неприятного сна. Не больше.

Если бы речь шла только лишь о Петере, Эндер наверняка бы смог уговорить себя совершить это убийство. Во всяком случае, так ему сейчас это казалось. Удерживала его лишь молодая Валь. Нежная, духовно прекрасная… Если можно убить Петера, то и ее тоже. Если его нужно убить, то, возможно, следует убить и ее… Она не имела права на существование. Она была такой же, как и Петер: неестественной, ограниченной и деформированной в акте творения. Но вот этого он уже бы сделать не смог. Он обязан ее защищать, а не ранить… Но, раз кто-то из них был в достаточной мере реальным, чтобы жить, то и второй также. Если ликвидация Валь будет убийством, то и Петера тоже. Они же были единым созданием.

Мои дети, с горечью размышлял Эндер. Мое любимое потомство. Выскочили совершенно зрелые из моего разума, словно Афина из головы Зевса. Вот только Афина мне не досталась. Скорее уж – Артемида и Аид. Дева-охотница и владыка преисподней.

– Пошли уж, – сказал Петер. – Уйдем, чтобы Эндрю не успел убедить себя в необходимости убить меня.

Эндер лишь слабо улыбнулся. Вот что было самое паршивое: то, что Петер и молодая Валь появились на свет, зная о его мыслях больше, чем он сам. Со временем, надеялся он, это необычное знание уйдет. Пока же что, он испытывал еще большее унижение, когда Петер дразнил его самого, говоря о тех мыслях, о которых никто другой не смог бы и догадаться. И молодая Валь… он понимал это по тому взгляду, которым его временами окидывала, что она тоже знает. У него больше не было тайн.

– Я проведу тебя до дома, – предложила Валь Кваре.

– Нет. Что сделала, то сделала. Я буду там, чтобы увидать последний анализ Стекла.

– Мы же не желаем прозевать оказии публично пострадать, – влез в разговор Петер.

– Заткнись, – буркнул Эндер.

Петер ответил ему усмешкой.

– Ша, спокойно. Ты же прекрасно понимаешь, что Квара пытается максимально использовать ситуацию. Это ее собственный метод, чтобы сделаться суперзвездой. Все начнут утешать ее, а не поздравлять Элю с успехом. Стибрить у кого-то сцену… ах, Квара, насколько же это ужасно. Хотя, лепится к тебе в самый раз.

Квара наверняка бы ответила, если бы слова Петера не были столь шокирующими… и если бы в них не содержалось зерна правды, которая потрясла ее саму. В связи с этим это Валь прошила Петера холодным взглядом.

– Заткнись, – заявила она.

То же самое раньше говорил и Эндер, но когда его слова были повторены Валь, они принесли какой-то результат. Петер оскалил зубы и заговорщически подмигнул, как бы желая сказать: ладно уж, поиграйся, Валь, только ведь я знаю, что этой своей сладостью ты ко всем подлизываешься. Но вслух он ничего не сказал, и все вместе они вышли из камеры Грего.

Снаружи их ожидал бургомистр Ковано.

– Это великий день в истории человечества, – заявил он. – И по абсолютной случайности очутится на всех снимках.

Все рассмеялись – громче всех Петер, который подружился с бургомистром очень быстро и легко.

– Здесь нет никакой случайности, – сказал он. – Многие люди в вашем положении давно поддались бы панике и все испортили бы. Разрешение того, чтобы все дела пошли именно так, как они пошли, требует храбрости и открытого ума.

Эндер чуть не расхохотался, слыша столь откровенную лесть. Но ведь для адресата лесть не всегда столь очевидна. Ясное дело, что Ковано пихнул Петера в плечо и начал протестовать, но Эндеру было видно, что слушает он с удовольствием. Петер влиял на бургомистра уже в большей степени, чем Эндер. Да разве эти люди не видят, что Петер ими цинично манипулирует?

Эпископ Перегрино единственный, помимо Эндера, глядел на Петера со страхом и отвращением. Но в его случае в игру входили еще религиозные предубеждения, а не мудрость, не позволяющая поддаваться лести. Буквально через несколько часов после прибытия из Снаружи, епископ вызвал Миро к себе и стал настаивать, чтобы тот принял крещение.

– Оздоровив тебя, Господь совершил чудо, – сказал он тогда. – Но вот сам способ, которым оно было проведено, эта замена одного тела другим вместо непосредственного излечения старого… Это приводит нас к опасности того, что дух твой помещается в теле, которое никогда не было окрещенным. Поскольку же крещение производится именно на теле, опасаюсь, что это именно ты теперь стал язычником.

Миро не интересовали никакие размышления относительно чудес. Он не считал и то, чтобы Бог имел что-то общее с его излечением. Тем не менее, он был настолько счастлив, снова получив в свое распоряжение силы, речь, свободу, что наверняка бы согласился на все. Обряд крещения должен был состояться в начале следующей недели, во время первого богослужения в новой часовне.

Но усердие епископа в отношении Миро Петера и Валь не касалось.

– Это абсурд – считать эти чудовищные создания людьми, – решительно заявил он. – У них не может быть души. Петер – это лишь эхо того, кто уже жил когда-то и умер, у кого имелся собственный счет грехов и покаяний, чье место в небе или в аду давным-давно было уже определено. Что же касается этой… этой девицы, этой насмешки над женской грацией… Она не может быть той, за кого она сама себя принимает, ибо это место занято живущей в настоящее время женщиной. Никакие хитрости Сатаны не могут получить блага крещения. Создав их, Эндрю построил Вавилонскую башню, пытаясь достичь небес и сделаться Богом. Посему, не будет ему прощения до тех пор, пока не отведет этих двоих в ад и не оставит их там.

Догадывался ли Перигрино, хотя бы на мгновение, что Эндер именно этого и желал? Он представил эту идею Джейн, но та оставалась неумолимой.

– Это было бы глупостью, – стояла она на своем. – Прежде всего, почему ты считаешь, что они бы исчезли? Во-вторых, откуда тебе известно, что ты не создашь вторую пару? Разве ты не знаешь сказку про ученика волшебника? Забрать их назад – это точно то же самое, что порубить метлы на половинки: в результате у тебя всего лишь еще больше метелок. Так что успокойся.

Поэтому сейчас все шли в лабораторию. Петер, обвевший бургомистра вокруг пальца. Молодая Валь, завоевавшая доверие Квары, хотя, скорее из альтруистичных, а не эгоистических побуждений. И Эндер – их творец, взбешенный, униженный и перепуганный.

Это я их сотворил… выходит, я отвечаю за все, что они сделают. А ведь оба сделают немало плохого. Петер, поскольку унижение людей лежит в его натуре, во всяком случае, именно такого я и зачал в образце собственных мыслей. И молодая Валь, вопреки всей ее врожденной доброте, поскольку само ее существование доставляет боль моей сестре.

– Не позволяй Петеру дразнить себя так, – шепнула Джейн.

– Люди считают, будто он принадлежит мне, – не открывая рта, ответил ей Эндер. – Они думают, что он совершенно безвредный, потому что я такой. Но у меня нет над ним власти.

– По-видимому, они это знают.

– Я должен каким-то образом избавиться от него.

– Уже работаю над этим, – заверила его Джейн. – Может мне стоит их упаковать и вывезти на какую-нибудь пустую планету? Ты знаешь пьесу Шекспира «Буря»?

– Калибан и Ариэль… Неужто они именно такие?

– Изгнание, поскольку убить я их не могу.

– Я работаю над этим, – повторила Джейн. – В конце концов, они же ведь часть тебя самого, правда? Фрагмент образца твоего разума. Возможно, я постараюсь использовать их вместо тебя, чтобы перенестись в Снаружи? Тогда бы мне удалось использовать три корабля, а не один.

– Два, – поправил ее Эндер. – Я уже никогда туда не полечу.

– Даже на микросекунду? Если бы я просто взяла тебя туда и сразу же вернула бы назад? Нам ведь не нужно там ожидать.

– Несчастье принесло не ожидание. Петер и молодая Валь появились немедленно. Если я полечу, то создам их еще раз.

– Хорошо, – согласилась Джейн. – Тогда два корабля. Один с Петером, второй – с молодой Валь. Я должна над этим подумать. Ведь не можем же мы, после единственного путешествия, навсегда оставить идею передвижения быстрее скорости света.

– Почему же, можем, – не согласился с ней Эндер. – Реколада у нас уже имеется. Миро добыл для себя здоровое тело. Этого достаточно. А со всем остальным мы и сами справимся.

– Ошибка, – решительно объявила Джейн. – Прежде чем Флот доберется сюда, нам следует перенести pequeninos и королев на другие планеты. Опять же, нам еще нужно доставить трансформирующий вирус на Дао, чтобы освободить тамошних людей.

– В Снаружи я больше не полечу. – Даже если мне не удастся использовать Петера и молодую Валь для переноса своей aiua? Ты позволишь уничтожить королеву улья и pequeninos, поскольку боишься собственного подсознания?

– Ты даже не понимаешь, насколько опасен Петер.

– Вполне возможно, что и нет. Зато понимаю, насколько опасен Малый Доктор. И если бы ты постоянно не размышлял о собственных несчастьях, Эндер, ты бы понял это сразу же. Даже если бы здесь крутилось с полсотни маленьких Петеров и Валь, все равно нам придется воспользоваться космолетом, чтобы перенести pequeninos и королев улья в другие миры.

Эндер понимал, что Джейн права. Он все время знал это. Но это вовсе не означало, будто он был готов признать это.

– Попытайся перенести себя в Петера и молодую Валь, – сказал он одними губами. – Хотя… да хранит нас Господь, если Петер тоже сможет творить, когда окажется в Снаружи.

– Я так не предполагаю, – уверила его Джейн. – Он не настолько шустрый, каким кажется.

– Он такой, такой, – начал внушать ей Эндер. – И если ты в этом сомневаешься, тогда ты сама не настолько умна, как тебе кажется.
* * * 
Эля была не единственной, которая решила проведать Садовника, чтобы приготовиться к последнему испытания Стекла. Немое дерево все еще было только ростком, совершенно ничтожным по сравнению с солидными стволами Человека и Корнероя. Но именно вокруг этого ростка собрались спасенные pequeninos. Они тоже – как и Эля – пришли сюда молиться. Это была необычная, тихая молитва. Священники pequeninos избегали церемониальности и помпезности. Они просто стояли вместе с другими на коленях и шептали на нескольких своих языках. Одни на языке братьев, другие на языке деревьев. Эля подозревала – то, что она слышит от обравшихся здесь жен, это их собственный, будничный язык… но может, и священный язык, используемый в контактах с материнским деревом. Pequeninos молились и на человеческих языках, на старке и по-португальски; кто-то из священников, по-видимому, пользовался старинно, церковной латынью. Эля очутилась посреди истинной Вавилонской башни, но вместе с тем она испытывала истинное единение. Они молились у могилы мученика – того, что от него осталось – за жизнь брата, который должен был пойти по его следу. Если Стекло сегодня навечно умрет, он лишь повторит жертву Садовника. Но если он перейдет в третью жизнь, благодарить за это будет пример и отвагу Садовника.

Поскольку именно Эля принесла реколаду из Снаружи, ее почтили кратким мгновением одиночества у древесного ствола. Она охватила руками стройный побег, жалея о том, что в нем так мало жизни. Затерялась ли aiua Садовника, блуждая по бесграничности Снаружи? Или же Бог и вправду забрал его душу на небо, где теперь Садовник общается со святыми?

Помолись за нас, Садовник. Попроси за нас. Как мои благословенные дедушка и бабушка понесли молитву мою к Богу Отцу, так и ты попроси за нас Христа милости ко всем твоим братьям и сестрам. Да перенесет реколада Стекло в третью жизнь, чтобы мы с чистой совестью могли распространить ее по всему миру и заменить убийственную десколаду. Вот тогда лев и вправду будет возлегать рядом с агнцем, и мир воцарится на этом свете.

Вот только, не впервые уже, у Эли были сомнения. Она была уверена, что они пошли собственным путем – она не переживала колебаний Квары. Она лишь не знала, следует ли основывать реколаду на самых старших пробах десколады. Если десколада и вправду вызывала воинственность pequeninos и их желание завоевания новых территорий, тогда Эля могла признать, что возвращает им их предыдущее, более «естественное» состояние. Но ведь и это раннее состояние тоже было эффектом гейялогоческого действия десколады. Оно казалось более естественным, ибо pequeninos были именно таким, когда на планету прибыли люди. Посему у Эли могли быть причины для опасений, что она производит модификацию образцов поведения всего вида, сознательно убирая агрессивность, чтобы уменьшить вероятность будущего конфликта с людьми. Нравится им это или нет, но сейчас я переделываю их в добрых христиан. Понятно, что Корнерой и Человек это воспринимают, но это никак не снимает с меня ответственности, если в результате pequeninos вдруг понесли ущерб.

Господи прости мне, что я притворяюсь богом в жизни детей твоих. Когда aiua Садовника предстанет перед тобой, чтобы попросить за нас, выслушай ту молитву, которую он повторит от нашего имени… но лишь тогда, если такое изменение расы лежит в воле Твоей. Помоги нам добре, но удержи нас, если бессознательно устремимся мы в сторону зла. Во имя Отца, и Сына, и Духа Святого. Аминь.

Эля пальцем вытерла слезу и прижала ее к гладкой коре. Тебя нет в этом дереве, Садовник, но ты – все равно – чувствуешь. Я верю в это. Господь не позволит, чтобы благородная душа потерялась в темноте.

Пора возвращаться. Руки братьев осторожно касались ее, тянули, подталкивали в сторону лаборатории, где в изоляторе Стекло ожидал перехода в третью жизнь.
* * * 
Когда Эндер приходил к Садовнику, тот лежал в постели, весь окруженный медицинскими приборами. Теперь же помещение выглядело совершенно иначе. Стекло всегда отличался завидным здоровьем, и, хотя его тело опутывали всевозможные датчики, лежать ему не было нужно. Веселый и довольный, он никак не мог дождаться следующего этапа.

Наконец прибыла Эля и все остальные pequeninos. Можно было начинать.

Единственной преградой, поддерживающей стерильность, было деструктивное поле; пришедшие увидать переход pequeninos наблюдали все прекрасно. Но они следили за ритуалом с открытого пространства. Люди же, возможно по причине деликатности, то ли потребностью отгородиться от кровавого спектакля, ожидали в лаборатории, где только лишь окна и мониторы позволял проследить, что происходит со Стеклом.

Стекло ожидал, пока, наконец, братья в скафандрах, с деревянными ножами в руках, не встали рядом с ним. Тогда он сорвал пучок травы capim и начал жевать ее стебли. Трава была средством, понижающим чувствительность, благодаря которому он мог вынести ритуал. Но, одновременно, это был первый случай, когда предназначенный для третьей жизни брат жевал местную траву, уже не содержащую десколады. Если новый вирус Эли исполнит возлагающиеся на него ожидания, эта capim подействует так, как перед тем действовала трава, управляемая старым вирусом. – Если я перейду в третью жизнь, – заявил Стекло, – благодарить за это следует Бога и слугу его, Садовника, а не меня.

Он поступил благородно, последние слова свои на языке братьев посвящая тому, чтобы отдать честь Садовнику. Многие люди плакали, вспоминая ту жертву. Хотя Эндер с трудом интерпретировал эмоции pequeninos, он не сомневался в том, что чирикающие звуки, доходящие от группы туземцев, это тоже плач или какая-то другая реакция, соответствующая воспоминанию о Садовнике. Вот только Стекло ошибался, считая, будто сам славы не заслужил. Все знали, что, хотя надежда на успех была полной, следовало ожидать и поражения. Никто не мог пребывать в уверенности, что реколада Эли обладает силой перенесения брата в третью жизнь.

Братья-pequeninos в стерильных комбинезонах приступили к обряду.

На сей раз это не я, пришло в голову Эндеру. Слава Богу, это не я обязан поднять нож, чтобы умертвить брата.

Тем не менее, он не отвел взгляда, как многие из присутствовавших в лаборатории. Кровь не была для него чем-то новым, и хотя из-за этого она не стала чем-то будничным, он, по крайней мере, знал, что выдержать сумеет. А то, что смог выдержать Стекло, тому Эндер обязан предоставить свидетельство. Ведь в этом же состоит обязанность Говорящего за Мертвых, правда? Давать свидетельство. Эндер поглощал в себя все, что мог заметить: как расчленили живое тело, как разложили органы на земле, чтобы дерево могло вырасти, пока разум жертвы живой и находится в полном сознании. За все время Стекло не издал ни звука, не сделал ни малейшего движения, которые бы свидетельствовали о его боли. Он был либо невообразимо мужественным, либо реколада в capim выполнила свое предназначение, и трава сохранила свойство обезболивания.

Наконец они завершили свое дело. Братья, что перенесли Стекло в третью жизнь, вернулись в стерильную камеру. Они очистили скафандры от реколады и бактерий вирицида, сбросили их и голыми перешли в лабораторию. Выглядели они совершенно серьезными, но Эндер заметил с трудом сдерживаемые возбуждение и радость. Все пошло прекрасно. Они чувствовали, как реагирует тело брата по имени Стекло. В течение нескольких часов, возможно, минут, должны были развернуться листья нового дерева. И в глубиах своих сердец они были уверены, что так и произойдет.

Еще Эндер заметил, что один из принимавших участие в обряде pequenino был священником. Он подумал, а что бы на это сказал епископ. Старик Перегрино доказал, что может принять в лоно Церкви чужую расу, он смог приспособить ритуал и доктрину к специальным потребностям pequeninos. Только это никак не отменяло факта, что Перегрино уже стар и ему не нравится думать о священниках, участвующих в ритуалах, которые – несмотря на явное подобие с распятием – все еще не были признаны священными таинствами. Ну что же, эти братья знали, что они делают. И не важно, сообщили они или же не сообщили епископу об участии одного из священников. Эндер об этом упоминать не станет. Или же любой из присутствовавших здесь людей, даже если случаем что и заметит.

Да, дерево росло как на дрожжах, листья разворачивались буквально на глазах. Но должно пройти еще много часов, даже дней, прежде чем подтвердится уверенность, что это отцовское дерево, что Стекло живет в нем в полном своем сознании и разуме. Пока же придется подождать, когда Стеклу придется пребывать в полнейшей изоляции.

Вот если бы мне удалось найти такое местечко, подумал Эндер, где бы и я сам был изолирован… Где без помех мог бы поразмышлять о произошедших со мною необыкновенных событиях.

Только он не был pequenino, а источником беспокойства вовсе не был недавно ликвидированный вирус. Болезнь атаковала сами корни его тождества. Он не был уверен в том, что когда-нибудь ему удастся от нее избавиться, не уничтожая при этом самого себя. А может, пришло Эндеру в голову, Петер и Валь представляют сумму того, чем являюсь я сам. Вдруг, если они уйдут, ничего и не останется. Какая часть моей души, какой поступок в жизни нельзя будет объяснить влиянием воли или решения кого-то из них?

Являюсь ли я суммой своего потомства? Есть ли между нами разница? И что доказывает эта особенная арифметика моей собственной души?
* * * 
Валентина пыталась сопротивляться мании относительно той молоденькой девушки, которую Эндер привез с собой из Снаружи. Понятное дело, она знала, что это ее более молодая версия, что именно такой он ее помнил. Она даже подумала, что это сладостно: столько лет носить в сердце такие сильные воспоминания о ней. В отличие от всех остальных людей на Лузитании, она одна знала, почему она сохранилась в подсознании брата именно в этом возрасте. До этого времени он все время пребывал в Боевой Школе, полностью отрезанный от семьи. И хотя сам он об этом знать не мог, родители его практически забыли. Понятное дело, не о его существовании, но о его присутствии в своей жизни. Его просто-напросто не было рядом, они за него не отвечали. Отдав ребенка Государству, взамен они получили прощение грехов. Если бы Эндрю умер, то и тогда он в большей мере участвовал бы в их жизни; в данной же ситуации у них даже не было могилы сына, куда родители могли бы приходить. Валентина не обвиняла их – наоборот, они показали себя гибкими, сумевшими приспособиться. Но сама она подражать им не могла. Эндер всегда оставался в ее сердце, постоянно был рядом. И все шло таким образом, пока, внутренне разбитый постоянными требованиями Боевой Школы, он не решил выйти из этой катавасии. Говоря практически, он забастовал. И вот тогда офицер, который должен был превратить парня в послушное орудие, пришел к Валентине. Он привел ее к Эндеру. Он подарил им несколько мгновений одиночества – тот же самый человек, который ранее оторвал их друг от друга, оставляя в ее сердце глубокие шрамы. Тогда она излечила брата… в достаточной мере, чтобы тот вернулся и спас человечество, уничтожая жукеров.

Так что совершенно ясно, что я сохранилась в его воспоминаниях именно того периода, а не из многочисленнейших позднейших событий. Понятно, когда подсознание обращается к наиболее интимным областям памяти, в самом глубоком уголке сердца находит ту девушку, какой я тогда была.

Валентина знала об этом, понимала это, верила… И все же ее раздражало, ранило, что все время брат считал ее такой, чуть ли не бессмысленно совершенным существом. Что он на самом деле любил эту невозможно чистую девушку. Это ради этой родившейся в его мечтаниях Валентины он был мне столь близким товарищем в течение множества лет, пока я не вышла замуж за Якта. А может именно в связи с этим замужеством он вернулся к своему детскому видению меня самой?

Чушь. Нет смысла размышлять, что означает эта девушка. Не важно, каким образом была она создана. Теперь она была здесь, и с этим необходимо примириться.

Бедный Эндер… Судя по всему, он ничего не понимал. С самого начала он считал, будто обязан держать молодую Валь при себе.

– В каком-то смысле она ведь моя дочь, – заявил он как-то.

– Ни в коем смысле она не является твоей дочерью, – ответила ему тогда Валентина. – А если и является, то, скорее, моей. И уж никак не следует, чтобы она жила у тебя. Тем более, что там Петер, а я знаю гораздо больше стоящих доверия стражников.

Эндер соглашался с сестрой не до конца – сам он предпочел бы избавиться от Петера, а не от Валь – но уступил. С того дня Валь поселилась в доме у Валентины. Сама Валентина планировала сделаться ее подругой и учительницей, только из этого ничего не вышло. В компании Валь она чувствовала себя не в своей тарелке, всегда искала причин куда-нибудь выйти, когда Валь была дома; всегда была благодарна, когда Эндер забирал ее куда-нибудь вместе с Петером.

И вдруг случилось то, что случалось уже неоднократно: не говоря ни слова в дело вмешалась Пликт и полностью решила проблему. Именно она сделалась подругой Валь и ее опекуншей в доме Валентины. Когда Валь не была рядом с Эндером, она была вместе с Пликт. Сегодня же утром Пликт предложила, что они вместе с Валь переберутся в отдельный дом. Наверное я слишком быстро согласилась, подумала Валентина. Только, подозреваю, что Валь точно так же жить со мною, как и мне с нею.

Но сейчас, глядя, как Пликт вместе с Валь входят в часовню, продвигаясь на коленях к алтарю, чтобы, наряду с другими, поцеловать перстень епископа Перегрино, Валентина осознала некую истину. Она ничего не сделала «ради добра Валь», как бы не пыталась сама себя уговорить. Валь абсолютно самодостаточна, она невозмутима и способна. Так каким же образом Валентина должна была бы сделать ее более или менее счастливой? В жизни этой девушки я являюсь совершенно несущественным фактором. Но сама она для меня весьма существенна. Одновременно она является и подтверждением, и отрицанием самой главной связи моего детства и большой части взрослой жизни. Лично я предпочла бы, чтобы в Снаружи она распалась в ничто, словно старое, изуродованное тело Миро. Уж лучше бы никогда не глядеть на себя в таком виде.

Ведь глядела она именно на себя. Эля сразу же провела необходимые испытания. Они подтвердили ее предположения. В генетическом смысле и Валентина, и молодая Валь были идентичны.

– В этом нет ни малейшего смысла, протестовала Валентина. – Ведь не мог же Эндер запомнить мой собственный генетический код. На корабле образца этого кода не было.

– Ты ожидаешь, что я тебе все объясню? – спросила Эля.

Эндер предложил свое решение: вплоть до встречи с Валентиной, генетический код Валь был не определен. И только потом филоты в теле Валь сформировались по образцу, найденному у Валентины.

Валентина никак не выдавала собственных взглядов, но верила, будто Эндер узнал правду. Молодая Валь обладала генами Валентины с самого начала, ибо кто-либо, столь тщательно совпадающий с видениями Эндера, и не мог иметь других. Этого требовали законы природы, которые Джейн пыталась сохранить внутри корабля. Но, возможно, существовала какая-то сила, придающая форму и порядок в пространстве абсолютного хаоса. Впрочем, это не имеет значения – кроме одного: какой бы раздражающе совершенной, без малейшего пятнышка и не похожей на меня и кажется эта новая псевдо-Валь, видение Эндера было достаточно верным, чтобы сотворить генетически идентичное существо. То есть: она не слишком сильно расходится с истиной. Вполне возможно, что тогда я и вправду была совершенной, а все недостатки появились потом. Может и на самом деле я была такой красивой. Может и вправду была такой молодой.

Они стояли на коленях перед епископом. Пликт поцеловала перстень, хотя и не обязана была участвовать в покаянии Милагре.

Но когда пришла очередь Валь, епископ отвел руку и отвернулся. Один из священников выступил вперед и приказал верующим занять места.

– Я не могу, – запротестовала Валь. – Ведь мои грехи еще не отпущены.

– Нет для тебя отпущения, – объяснил священник. – Епископ меня предупредил, еще до того, как ты пришла: когда грех совершался, тебя здесь еще не было. Поэтому ты в покаянии не участвуешь.

Молодая Валь печально поглядела на него.

– Меня создал не Господь, а некто иной, – сказала она. – Поэтому епископ меня и отвергает. Пока я живу, он не допустит меня к причастию.

Священник тоже опечалился. Трудно было не пожалеть молодую Валь, ибо ее простота и красота заставляли считать ее очень хрупкой. И человек, который ранил ее, чувствовал себя грубым и неуклюжим, повредив нечто такое тонкое и хрупкое.

– Пока папа не примет решение, – ответил священник. – Очень сложное дело.

– Я знаю, – шепнула Валь. Она повернулась и уселась между Пликт и Валентиной.