1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 
      Это  безразличие к  единственному  предмету,  ее занимавшему,  испугало миледи,  и ее вопросы сделались более настойчивыми.    

      Тогда д'Артаньян, никогда не думавший всерьез об этой немыслимой дуэли,  попытался перевести разговор на другую тему, но это было уже не в его силах.    

      Твердый ум  и железная  воля  миледи не позволили ему выйти  из границ,  намеченных ею заранее.    

      Д'Артаньян не  нашел ничего более  остроумного, как посоветовать миледи  простить де Варда и отказаться от ее жестоких замыслов.    

      Однако   при  первых  же  его   словах  молодая  женщина  вздрогнула  и  отстранилась от него.    

      - Уж не боитесь ли вы, любезный д'Артаньян? - насмешливо произнесла она  пронзительным голосом, странно прозвучавшим в темноте.    

      -  Как вы можете это думать, моя  дорогая! -  ответил  д'Артаньян. - Но что,  если этот бедный граф де Вард менее виновен, чем вы думаете?    

      - Так или иначе, - сурово проговорила  миледи, - он обманул меня, а раз это так  - он заслужил смерть.    

      -  Пусть же он  умрет, если вы  осудили  его,  -  проговорил д'Артаньян твердым  тоном, показавшимся миледи исполненным безграничной преданности.    

      И она снова придвинулась к нему.    

      Мы не можем сказать, долго ли  тянулась ночь для миледи, но д'Артаньяну  казалось, что он еще не провел с ней и двух часов, когда  сквозь щели жалюзи  забрезжил день, вскоре заливший всю спальню своим белесоватым светом.    

      Тогда,  видя, что д'Артаньян собирается  ее покинуть,  миледи напомнила ему о  его обещании отомстить за нее де Варду.    

      -  Я готов, - сказал д'Артаньян,  -  но  прежде я хотел бы  убедиться в одной  вещи.    

      - В какой же? - спросила миледи.    

      - В том, что вы меня любите.    

      - Мне кажется, я уже доказала вам это.    

      - Да, и я ваш телом и душой.    

      - Благодарю вас, мой  храбрый возлюбленный! Но ведь и  вы тоже докажете мне  вашу любовь, как я доказала вам свою, не так ли?    

      -  Конечно,  - подтвердил д'Артаньян.  -  Но если  вы любите меня,  как  говорите, то неужели вы не боитесь за меня хоть немного?    

      - Чего я могу бояться?    

      - Как - чего? Я могу быть опасно ранен, даже убит...    

      - Этого не может  быть, - сказала  миледи, -  вы так мужественны  и так искусно  владеете шпагой.    

      - Скажите,  разве  вы  не предпочли  бы  какое-нибудь другое  средство, которое  точно так же отомстило бы за вас и сделало поединок ненужным?    

      Миледи молча взглянула на своего  любовника: белесоватый свет  утренней зари  придавал ее светлым глазам странное, зловещее выражение.    

      - Право, - сказала она, - мне кажется, что вы колеблетесь.    

      - Нет, я не колеблюсь, но  с  тех пор, как вы разлюбили  этого  бедного графа,  мне, право, жаль  его, и,  помоему, мужчина должен  быть  так жестоко наказан  потерей вашей любви, что уже нет надобности  наказывать его как-либо иначе.    

      - Кто вам сказал, что я любила его? - спросила миледи.    

      -  Во всяком случае, я смею думать без  чрезмерной самонадеянности, что сейчас   вы любите  другого,  - сказал  молодой  человек  нежным тоном, -  и, повторяю  вам, я сочувствую графу.    

      - Вы?    

      - Да, я.    

      - Но почему же именно вы?    

      - Потому что один я знаю...    

      - Что?    

      - ...что он далеко не так виновен или, вернее, не был так виновен перед вами,  как кажется.    

      -  Объяснитесь... - сказала миледи с тревогой в  голосе, - объяснитесь, потому  что я, право, не понимаю, что вы хотите этим сказать.    

      Она взглянула на д'Артаньяна, державшего ее  в  объятиях, и в ее глазах  появился огонек.    

      - Я порядочный человек, - сказал д'Артаньян, решивший покончить с этим, - и  с  тех пор, как ваша любовь принадлежит мне, с тех  пор,  как я уверен в ней... а  ведь я могу быть уверен в нашей любви, не так ли?    

      - Да, да, конечно... Дальше!    

      - Так вот, я вне себя от радости, и меня тяготит одно признание.    

      - Признание?    

      - Если  б я сомневался в вашей  любви,  я бы не сделал его,  но ведь вы любите   меня, моя  прекрасная  возлюбленная?  Не правда  ли,  вы... вы  меня любите?    

      - Разумеется, люблю.    

      - В таком случае  - скажите: простили бы  вы  мне, если  бы  чрезмерная любовь  заставила меня оказаться в чем-либо виноватым перед вами?    

      - Возможно.    

      Д'Артаньян хотел  было  приблизить  свои  губы к губам  миледи, но  она  оттолкнула его.    

      - Признание... - сказала она, бледнея. - Что это за признание?    

      - У вас было в этот  четверг свидание с де Вардом  здесь, в этой  самой  комнате, не так ли?    

      - У меня? Нет, ничего подобного не было, - сказала миледи таким твердым тоном  и  с  таким бесстрастным выражением лица, что, не  будь у  д'Артаньяна полной  уверенности, он мог бы усомниться.    

      -  Не  лгите,  мой  прелестный ангел, - с улыбкой возразил  он,  -  это  бесполезно.    

      - Что все это значит? Говорите же! Вы меня убиваете!    

      - О, успокойтесь, по отношению ко мне вы ни в чем не виноваты,  и я уже простил  вас.    

      - Но что же дальше, дальше?    

      - Де Вард не может ничем похвастать.    

      - Почему? Ведь вы же сами сказали мне, что это кольцо...    

      - Любовь моя, это кольцо  у меня. Граф де Вард, бывший у вас в четверг, и  сегодняшний д'Артаньян - эго одно и то же лицо.    

      Неосторожный юноша ожидал встретить стыдливое  удивление,  легкую бурю,  которая  разрешится слезами, но он жестоко ошибся, и его заблуждение длилось  недолго.    

      Бледная  и  страшная,  миледи  приподнялась  и,  оттолкнув  д'Артаньяна сильным  ударом в грудь, соскочила о постели.    

      Было уже совсем светло.    

      Желая вымолить прощение, д'Артаньян удержал  ее  за пеньюар из  тонкого  батиста, но она  сделала попытку вырваться из его рук.  При  этом сильном  и  резком движении батист разорвался, обнажив ее плечо, и на одном  прекрасном,  белоснежном,  круглом плече  д'Артаньян  с  невыразимым ужасом увидел цветок  лилии - неизгладимое клеймо, налагаемое позорящей рукой палача.    

      - Боже милосердный! - вскричал он, выпуская пеньюар.    

      И он застыл на постели, безмолвный, неподвижный, похолодевший.    

      Однако  самый  ужас  д'Артаньяна сказал  миледи,  что  она  изобличена;  несомненно, он видел  все. Теперь молодой  человек  знал  ее тайну, страшную  тайну, которая никому не была известна.    

      Она  повернулась к нему уже не как разъяренная женщина,  а  как раненая  пантера.    

      - Негодяй! - сказала она. - Мало того, что ты подло предал меня, ты еще узнал  мою тайну? Ты умрешь!    

      Она  подбежала  к  небольшой шкатулке  с инкрустациями,  стоявшей на ее  туалете,  открыла ее лихорадочно дрожавшей рукой, вынула маленький кинжал  с  золотой  рукояткой,  с  острым  и  тонким   лезвием   и  бросилась  назад  к  полураздетому д'Артаньяну.    

      Как  известно,  молодой  человек  был  храбр, но и  его  устрашило  это  искаженное   лицо,   эти   жутко  расширенные   зрачки,   бледные   щеки   и  кроваво-красные  губы; он отодвинулся к  стене, словно  видя подползавшую  к  нему  змею; его влажная от  пота рука случайно нащупала шпагу, и он выхватил ее  из ножен.    

      Однако, не обращая внимания на  шпагу, миледи попыталась  взобраться на  кровать,  чтобы  ударить  его кинжалом,  и  остановилась  лишь тогда,  когда  почувствовала острие у своей груди.    

      Тогда она  стала  пытаться схватить эту  шпагу  руками, но  д'Артаньян, мешая  ей сделать  это  и  все время приставляя шпагу  то  к ее глазам,  то к груди,  соскользнул на пол, ища возможности отступить назад, к двери, ведущей в комнату  Кэтти.    

      Миледи между тем продолжала яростно кидаться на него, издавая при  этом  какое-то звериное рычание.    

      Это начинало походить на настоящую дуэль, и понемногу д'Артаньян пришел в себя.    

      - Отлично, моя  красавица! Отлично!  - повторял он.  - Но  только, ради бога,  успокойтесь, не то я нарисую вторую лилию на ваших прелестных щечках.    

      - Подлец! Подлец! - рычала миледи.    

      Продолжая   пятиться  к  двери,   д'Артаньян   занимал   оборонительное  положение.    

      На  шум,  который  они  производили:  она  -  опрокидывая стулья, чтобы  настигнуть  его, он - прячась за них, чтобы защититься, Кэтти открыла дверь.  Д'Артаньян, все время маневрировавший  таким  образом,  чтобы приблизиться к  двери, в эту минуту был от нее не более как в  трех шагах. Одним  прыжком он  ринулся из комнаты миледи в  комнату служанки, быстрый как молния, захлопнул  дверь, налегая на нее всей тяжестью, пока Кэтти запирала ее на задвижку.    

      Тогда  миледи  сделала попытку  проломить  перегородку,  отделявшую  ее  спальню  от комнаты служанки, -  выказав  при  этом  необычайную для женщины  силу; затем, убедившись, что это невозможно, начала колоть  дверь  кинжалом,  причем некоторые из ее ударов пробили дерево насквозь.    

      Каждый удар сопровождался ужасными проклятиями.    

      - Живо, живо, Кэтти! -  вполголоса сказал д'Артаньян, когда  дверь была  заперта  на задвижку.  - Помоги мне выйти из  дома. Если  мы дадим  ей время  опомниться, она велит своим слугам убить меня.    

      -  Но не  можете же  вы идти в таком виде? - сказала Кэтти. - Вы  почти  раздеты.    

      - Да да, это правда, - сказал д'Артаньян, только теперь заметивший свой костюм.  - Одень меня во что можешь, только поскорее! Пойми, это вопрос жизни и  смерти...    

      Кэтти понимала  это  как нельзя  лучше; она мгновенно  напялила на него  какое-то женское платье в цветочках, широкий капор и накидку, затем, дав ему  надеть  туфли  на босу ногу, увлекла его вниз по  лестнице. Это было как раз  вовремя  - миледи  уже позвонила и  разбудила  весь дом.  Привратник отворил  дверь в ту самую минуту, когда миледи, тоже полунагая, крикнула, высунувшись из  окна:    

      - Не выпускайте!       VIII. КАКИМ  ОБРАЗОМ АТОС БЕЗ ВСЯКИХ ХЛОПОТ НАШЕЛ СВОЕ СНАРЯЖЕНИЕ       

      Молодой человек убежал, а она все еще грозила  ему бессильным жестом. В ту минуту,  когда он скрылся из виду, миледи упала без чувств.    

      Д'Артаньян  был так потрясен,  что,  не задумываясь о дальнейшей участи Кэтти,   пробежал  пол-Парижа  и остановился лишь  у  дверей  Атоса. Душевное  расстройство, подгонявший его ужас, крики патрульных, кое-где пустившихся за  ним вдогонку,  гиканье редких прохожих, которые, несмотря на ранний час, уже  шли по своим делам, - все это только ускоряло его бег.    

      Он миновал двор, поднялся на  третий этаж и  неистово заколотил в дверь Атоса.    

      Ему открыл  Гримо с  опухшими  от сна  глазами.  Д'Артаньян  ворвался в комнату  с такой стремительностью, что чуть было не сшиб его с ног.    

      Вопреки своей обычной немоте, на этот раз бедный малый заговорил.    

      -  Эй,  ты! -  крикнул он. - Что  тебе надо, бесстыдница?  Куда лезешь,  потаскуха?    

      Д'Артаньян сдвинул набок  свой капор и  высвободил руки из-под накидки. Увидев   усы и обнаженную шпагу,  бедняга Гримо понял, что перед ним мужчина. Тогда он  решил, что это убийца.    

      - На помощь! Спасите! На помощь! - крикнул он.    

      - Замолчи, дурак! - сказал молодой человек.  - Я д'Артаньян. Неужели ты меня не  узнал? Где твой господин?    

      - Вы господин д'Артаньян? Не может быть! - вскричал Гримо.    

      - Гримо,  - сказал  Атос,  выходя в  халате  из  своей  спальни, -  вы,  кажется, позволили себе заговорить...    

      - Но, сударь, дело в том, что...    

      - Замолчите!    

      Гримо умолк и только показал своему господину на д'Артаньяна.    

      Атос узнал  товарища и, несмотря на всю свою флегматичность, разразился  хохотом,  который  вполне  оправдывался  причудливым  маскарадным  костюмом,  представившимся  его  взору:   капор  набекрень,  съехавшая  до  полу  юбка,  засученные рукава и торчащие усы на взволнованном лице.    

      - Не смейтесь, друг мой, - вскричал  д'Артаньян, - во имя  самого бога, не  смейтесь, потому что, даю вам честное слово, тут не до смеха!    

      Он  произнес  эти  слова таким  серьезным тоном и  с таким неподдельным ужасом,  что смех Атоса оборвался.    

      - Вы так бледны, друг мой... - сказал он, схватив его за руки. -  Уж не ранены  ли вы?    

      - Нет, но  со мной только что случилось ужасное происшествие. Вы  один, Атос?    

      - Черт возьми, да кому же у меня быть в эту пору!    

      - Это хорошо.    

      И д'Артаньян поспешно прошел в спальню Атоса.    

      -  Ну, рассказывайте!  -  сказал последний, затворяя за  собой  дверь и  запирая  ее на задвижку, чтобы никто  не мог помешать им. - Уж  не  умер  ли  король? Не убили ли вы кардинала? На вас  лица нет! Рассказывайте же скорее, я  положительно умираю от беспокойства.    

      - Атос, - сказал д'Артаньян, сбросив с себя женское платье и оказавшись в одной  рубашке, - приготовьтесь выслушать невероятную, неслыханную историю.    

      - Сначала наденьте этот халат, - предложил мушкетер.    

      Д'Артаньян  надел халат, причем  не сразу попал  в рукава  -  до  такой степени  он был еще взволнован.    

      - Итак? - спросил Атос.    

      - Итак...  - ответил д'Артаньян, нагибаясь к уху Атоса и понижая голос, - итак,  миледи заклеймена на плече цветком лилии.    

      - Ах! - вскричал мушкетер, словно в сердце ему попала пуля.    

      -  Послушайте,  -  сказал  д'Артаньян, -  вы уверены,  что  та  женщина  действительно умерла?    

      - Та женщина? - переспросил Атос таким  глухим голосом,  что д'Артаньян едва  расслышал его.    

      - Да, та, о которой вы мне однажды рассказали в Амьене.    

      Атос со стоном опустил голову на руки.    

      - Этой лет двадцать шесть - двадцать семь, - продолжал д'Артаньян.    

      - У нее белокурые волосы? - спросил Атос.    

      - Да.    

      - Светлые,  до странности светлые  голубые  глаза с черными  бровями  и черными  ресницами?    

      - Да.    

      -  Высокого роста,  хорошо  сложена?  С левой  стороны  у нее недостает одного  зуба рядом с глазным?    

      - Да.    

      -  Цветок лилии небольшой,  рыжеватого  оттенка и как  бы полустертый с помощью  разных притираний?    

      - Да.    

      - Но ведь вы говорили, что она англичанка?    

      - Все называют ее миледи, но очень возможно, что она  француженка. Ведь лорд  Винтер - это всего лишь брат ее мужа.    

      - Д'Артаньян, я хочу ее видеть!    

      -  Берегитесь,  Атос,  берегитесь:  вы  пытались  убить  ее!  Это такая  женщина, которая способна отплатить вам тем же и не промахнуться.    

      - Она не посмеет что-либо рассказать - это выдало бы ее.    

      -  Она  способна  на  все!  Приходилось  вам  когда-нибудь   видеть  ее  разъяренной?    

      - Нет.    

      -  Это  тигрица, пантера!  Ах, милый  Атос, я  очень боюсь,  что навлек  опасность ужасной мести на нас обоих...    

      И д'Артаньян  рассказал обо всем:  и о  безумном  гневе миледи  и о  ее угрозах  убить его.    

      - Вы правы, и, клянусь душой, я не дал бы сейчас за свою жизнь и гроша, -   сказал  Атос.  -  К  счастью,  послезавтра  мы  покидаем  Париж; по  всей  вероятности, нас пошлют к Ла-Рошели, а когда мы уедем...    

      - Она последует за вами на край света, Атос,  если  только  узнает вас. Пусть  уж ее гнев падет на меня одного.    

      - Ах,  друг  мой, а  что за  важность, если она и  убьет меня! - сказал Атос. -  Уж не думаете ли вы, что я дорожу жизнью?    

      - Во всем  этом скрывается какая-то ужасная  тайна... Знаете, Атос, эта женщина  - шпион кардинала, я убежден в этом.    

      -  В  таком  случае  -  берегитесь.  Если  кардинал не  проникся  к вам  восхищением за лондонскую историю, то он возненавидел вас за нее. Однако ему  не  в чем обвинить вас открыто, а так  как ненависть непременно должна найти  исход, особенно  если  это  ненависть  кардинала,  то берегитесь!  Когда  вы  выходите  из  дому,  не выходите один; когда  вы едите,  будьте  осторожны -  словом, не доверяйте никому, даже собственной тени.    

      - К  счастью,  -  сказал  д'Артаньян,  -  нам  надо только  дотянуть до  послезавтрашнего вечера, так как в армии, надеюсь, нам не придется опасаться  никого, кроме вражеских солдат.    

      - А пока что,  -  заявил  Атос, - я отказываюсь от своих затворнических  намерений и  буду повсюду сопровождать  вас.  Вам  надо вернуться  на  улицу  Могильщиков, я иду с вами.    

      - Но как это ни близко  отсюда, - возразил д'Артаньян, - я не могу идти туда в  таком виде.    

      - Это правда, - согласился Атос и позвонил в колокольчик.    

      Вошел Гримо.    

      Атос знаком приказал  ему пойти к д'Артаньяну и принести оттуда платье. Гримо  также знаком ответил, что превосходно все понял, и ушел.    

      - Так-то, милый друг! - сказал Атос. - Однако же вся эта история отнюдь не  помогает  нам в деле экипировки, ибо, если не  ошибаюсь, все ваши пожитки  остались у миледи,  которая вряд ли позаботится  о том, чтобы вернуть их.  К  счастью, у вас есть сапфир.    

      -  Сапфир  принадлежит вам, милый Атос! Ведь  вы сами сказали, что  это  фамильное кольцо.    

      -  Да, мой  отец купил  его за  две  тысячи  экю  - так од говорил  мне  когда-то. Оно  составляло  часть  свадебных подарков, которые он сделал моей  матери,  и оно  просто великолепно! Мать  подарила его мне,  а  я,  безумец,  вместо того чтобы  хранить  это кольцо как святыню,  в свою очередь, подарил  его этой презренной женщине...    

      - В таком случае, дорогой мой, возьмите себе это кольцо: я понимаю, как вы  должны дорожить им.    

      -  Чтобы я взял это кольцо после  того,  как оно побывало в  преступных руках!  Никогда! Это кольцо осквернено, д'Артаньян.    

      - Если так, продайте его.    

      - Продать сапфир, полученный мною  от матери!  Признаюсь, я счел бы это  святотатством.    

      -  Тогда заложите его, и вы, бесспорно, получите около тысячи экю. Этой суммы с  избытком  хватит на ваши надобности, а потом из первых же полученных денег  вы  выкупите его, и оно  вернется к  вам очищенным  от  прежних пятен, потому что  пройдет через руки ростовщиков.    

      Атос улыбнулся.    

      -  Вы  чудесный  товарищ,  милый  д'Артаньян,  -  сказал  он.  -  Своей  неизменной  веселостью вы поднимаете  дух у тех  несчастных, которые впали в  уныние. Идет! Давайте заложим это кольцо, но с одним условием.    

      - С каким?    

      - Пятьсот экю берете вы, пятьсот - я.    

      - Что вы, Атос! Мне не нужно и четверти этой суммы  - я ведь в гвардии. Продав   седло, я  выручу  как раз  столько, сколько требуется. Что мне надо? Лошадь для  Планше, вот и все. Вы забываете к  тому  же, что  и у  меня  есть кольцо.    

      -  Которым  вы, видимо, дорожите еще  больше, чем я  своим; по  крайней мере,  так мне показалось.    

      - Да,  потому что в  случае  крайней необходимости  оно может не только  вывести  нас  из  затруднительного  положения,  но  и  спасти  от  серьезной  опасности. Это не только драгоценный алмаз - это волшебный талисман.    

      - Я не понимаю, о чем вы  говорите, но верю вам. Итак, вернемся к моему кольцу  или, вернее, к вашему. Вы возьмете половину той суммы, которую нам за него  дадут,  или я  брошу  его в  Сену. А у меня нет уверенности в том,  что  какая-нибудь  рыба будет  настолько  любезна,  что  принесет  его  нам,  как  принесла Поликрату [63].    

      - Ну хорошо, согласен! - сказал д'Артаньян.    

      В  эту минуту вернулся  Гримо  и  с  ним  Планше; беспокоясь  за своего  господина   и   любопытствуя  узнать,  что   с  ним   произошло,   последний  воспользовался случаем и принес одежду сам.    

      Д'Артаньян  оделся. Атос  сделал то  же.  Затем, когда оба  друга  были готовы,  Атос знаком  показал Гримо, что прицеливается. Гримо тотчас  же снял со стены  мушкет и приготовился сопровождать своего господина.    

      Они  благополучно  добрались  до  улицы  Могильщиков.  В  дверях  стоял  Бонасье. Он насмешливо взглянул па д'Артаньяна.    

      - Поторапливайтесь,  любезный жилец, - сказал  он,  - вас ждет красивая  девушка, а женщины, как вам известно, не любят, чтобы их заставляли ждать.    

      - Это Кэтти! - вскричал д'Артаньян и бросился паверх.    

      И действительно,  на  площадке перед  своей  комнатой он  увидел Кэтти: бедная  девушка стояла, прислонясь к двери, и вся дрожала.    

      - Вы обещали защитить меня, - сказала она,  - вы обещали спасти меня от ее гнева.  Вспомните, ведь это вы погубили меня!    

      - Конечно, конечно! - сказал д'Артаньян. - Не беспокойся, Кэтти. Однако что же  произошло после моего ухода?    

      - Я и сама  не знаю, -  ответила Кэтти. -  На ее крики сбежались лакеи, она  была вне себя  от ярости. Нет таких проклятий, каких бы она  не посылала по  вашему адресу. Тогда я испугалась, как бы она не вспомнила, что вы попали в ее   комнату через мою, и не заподозрила, что я ваша сообщница. Я взяла все свои  деньги, самые ценные из своих вещей и убежала.    

      - Бедная девочка! Но что же мне с тобой делать? Послезавтра я уезжаю.    

      -  Все, что хотите, господин д'Артаньян! Помогите мне уехать из Парижа,  помогите мне уехать из Франции...    

      - Но  не могу же  я взять тебя  с собой на осаду Ла-Рошели! -  возразил  д'Артаньян.    

      -  Конечно, нет,  но вы можете устроить  меня где-нибудь в провинции, у  какой-нибудь знакомой дамы на вашей родине, к примеру...    

      -  Милая Кэтти, у  меня на родине дамы не держат  горничных... Впрочем, погоди,  я знаю, что мы сделаем... Планше, сходи за Арамисом. Пусть сейчас же идет сюда.  Нам надо поговорить с ним.    

      - Понимаю, - сказал Атос.  - Но почему  же  не с Портосом? Мне кажется, что его  маркиза...    

      - Маркиза  Портоса одевается с  помощью писцов своего мужа, - со смехом сказал   д'Артаньян. - К  тому же Кэтти не захочет жить на Медвежьей улице... Правда,  Кэтти?    

      - Я буду жить где угодно, - ответила Кэтти, - лишь  бы меня  хорошенько  спрятали и никто не знал, где я.    

      - Теперь, Кэтти, когда мы  расстаемся с тобой  и, значит,  ты больше не  ревнуешь меня...    

      - Господин  д'Артаньян, -  сказала Кэтти, - где бы  я ни была, я всегда буду  любить вас!    

      - Вот где, черт возьми, нашло приют постоянство! - пробормотал Атос.    

      - И я  тоже... - сказал д'Артаньян, -  я тоже всегда  буду любить тебя, будь  спокойна. Но вот что - ответь мне на  один вопрос,  это для  меня очень важно:  ты никогда ничего не слышала о молодой женщине, которая была похищена как-то  ночью?    

      - Подождите... О, боже, неужели вы любите еще и эту женщину?    

      - Нот, ее любит один из моих друзей. Да вот он, этот самый Атос.    

      - Я?! -  вскричал Атос с  таким ужасом,  словно он чуть  не наступил на змею.    

      -  Ну конечно же, ты!  - сказал  д'Артаньян,  сжимая руку  Атоса.  - Ты отлично  знаешь,  какое участие  принимаем  мы все в  этой бедняжке,  госпоже Бонасье.   Впрочем, Кэтти никому не  расскажет об  этом... Не  так ли, Кэтти? Знаешь,  милочка, - продолжал д'Артаньян, - это жена того урода, которого ты, наверное,  заметила у дверей, когда входила ко мне.    

      - О, боже! - вскричала Кэтти. - Вы  напомнили мне о нем.  Я так  боюсь! Только  бы он не узнал меня!    

      - То есть как - узнал? Значит, ты уже видела прежде этого человека?    

      - Он два раза приходил к миледи.    

      - Так и есть! Когда это было?    

      - Недели две - две с половиной назад.    

      - Да, да, именно так.    

      - И вчера вечером он приходил опять.    

      - Вчера вечером?    

      - Да, за минуту до вас.    

      - Милый  Атос, мы окружены сетью шпионов!.. И ты думаешь, Кэтти, что он узнал  тебя?    

      - Заметив его, я низко надвинула на лицо  капор, но,  пожалуй, было уже поздно.    

      - Спуститесь вниз, Атос, - к вам он относится менее недоверчиво, чем ко мне, -  и посмотрите, все ли еще он стоит у дверей.    

      Атос сошел вниз и вскоре вернулся.    

      - Его нет, - сказал он, - и дом на замке.    

      - Он отправился донести о том, что все голуби в голубятне.    

      - В таком случае -  давайте улетим,  - сказал  Атос, -  и оставим здесь одного  Планше, который сообщит нам о дальнейшем.    

      - Одну минутку! А как же быть с Арамисом? Ведь мы послали за ним.    

      - Это правда, подождем Арамиса.    

      В эту самую минуту вошел Арамис.    

      Ему рассказали всю историю  и  объяснили, насколько  необходимо найти у  кого-нибудь из его высокопоставленных знакомых место для Кэтти.    

      Арамис на минуту задумался, потом спросил, краснея:    

      - Я действительно окажу вам этим услугу, д'Артаньян?    

      - Я буду признателен вам всю жизнь.    

     -  Так вот, госпожа де Буа-Траси  просила  меня  найти для одной  из  ее  приятельниц, которая, кажется, живет где-то в провинции, надежную горничную, и  если вы, д'Артаньян, можете поручиться за...    

      - О сударь! - вскричала Кэтти.  - Уверяю вас, я буду бесконечно предана той  особе, которая даст мне возможность уехать из Парижа.    

      - В таком случае, - сказал Арамис, - все уладится.    

      Он  сел к столу, написал записку,  запечатал ее своим  перстнем и отдал Кэтти.    

      -  А  теперь,  милочка, - сказал  д'Артаньян,  -  ты сама  знаешь,  что  оставаться здесь  небезопасно ни  для  нас, ни для тебя, и поэтому  нам надо  расстаться. Мы встретимся с тобой в лучшие времена.    

      - Знайте, что когда бы и где бы мы ни встретились, - сказала Кэтти, - я буду  любить вас так же, как люблю сейчас!    

      - Клятва игрока, - промолвил Атос, между  тем как д'Артаньян  вышел  на  лестницу проводить Кэтти.    

      Минуту спустя трое молодых людей расстались, сговорившись встретиться в четыре  часа у Атоса и поручив Планше стеречь дом.    

      Арамис пошел домой, а Атос и д'Артаньян отправились закладывать сапфир.    

      Как  и предвидел наш  гасконец,  они  без всяких  затруднений  получили триста  пистолей под залог кольца. Более того,  ростовщик объявил, что,  если они  пожелают продать ему кольцо в  собственность,  он готов дать за  него до  пятисот  пистолей,  так как  оно  изумительно  подходит  к имеющимся у  него  серьгам.    

      Атос и д'Артаньян, расторопные солдаты и знатоки своего дела, потратили не  более трех  часов на приобретение  всей экипировки, нужной  мушкетеру.  К тому  же Атос был человек покладистый и натура необычайно широкая. Если  вещь ему  подходила, он всякий раз платил требуемую сумму, даже не пытаясь сбавить ее.  Д'Артаньян попробовал было сделать ему замечание на этот счет, но Атос с  улыбкой положил ему руку на плечо, и д'Артаньян понял, что если ему, бедному  гасконскому  дворянину,  пристало торговаться, то это никак не шло человеку,  который держал себя как принц крови.    

      Мушкетер отыскал  превосходную  андалузскую лошадь,  шестилетку, черную как   смоль,  с  пышущими огнем  ноздрями,  с тонкими,  изящными  ногами.  Он  осмотрел ее и не нашел ни одного изъяна. За нее запросили тысячу ливров.    

      Возможно,  что ему удалось  бы  купить ее дешевле,  но, пока д'Артаньян спорил  с барышником о цене, Атос уже отсчитывал на столе сто пистолей.    

      Для Гримо была  куплена  пикардийская лошадь, коренастая и крепкая,  за триста  ливров.    

      Однако, когда Атос купил седло к этой лошади и оружие для Гримо, от его ста  пятидесяти пистолей не осталось ни гроша. Д'Артаньян  предложил приятелю взять   часть денег из его доли,  с тем чтобы он отдал этот долг когда-нибудь  впоследствии, но Атос только пожал плечами.    

      - Сколько предлагал ростовщик, чтобы приобрести сапфир в собственность? -  спросил он.    

      - Пятьсот пистолей.    

      - То есть  на двести пистолей  больше. Сто  пистолей вам,  сто пистолей мне.  Друг мой, да ведь это целое состояние! Идите к ростовщику.    

      - Как! Вы хотите...    

      - Право,  д'Артаньян,  это кольцо напоминало бы мне  о слишком грустных вещах.  К тому же  у нас  никогда не  будет  трехсот пистолей, чтобы выкупить его, и мы  напрасно потеряем на этом деле две тысячи  ливров. Скажите же ему, что кольцо -  его, и возвращайтесь с двумя сотнями пистолей.    

      - Подумайте хорошенько, Атос!    

      - Наличные  деньги дороги в наше время, и надо уметь  приносить жертвы. Идите,  д'Артаньян, идите! Гримо проводит вас со своим мушкетом.    

      Полчаса спустя д'Артаньян вернулся с двумя тысячами ливров, не встретив на пути  никаких приключений.    

      Вот  каким образом Атос нашел в своем  хозяйстве денежные средства,  на которые  он совершенно не рассчитывал.       IX.  ВИДЕНИЕ       

      Итак, в четыре  часа четверо друзей  собрались  у Атоса.  С заботами об  экипировке было покончено, и теперь на лице каждого из них отражались только  собственные сокровенные  заботы,  ибо  всякая  минута  счастья таит  в  себе  будущую тревогу.    

      Внезапно вошел Планше с двумя письмами, адресованными д'Артаньяну. Одно было   маленькое,  продолговатое,  изящное,  запечатанное  красивой   печатью  зеленого  воска,  на  которой был вытиснен голубь, несущий в  клюве  зеленую  ветвь.    

      Второе было большое, квадратное, и на нем  красовался грозный  герб его высокопреосвященства  герцога-кардинала.    

      При виде маленького письмеца  сердце д'Артаньяна радостно забилось: ему  показалось, что он узнал почерк. Правда, он видел этот  почерк лишь однажды, но  память о нем глубоко запечатлелась в его сердце.    

      Итак, он взял маленькое письмо и поспешно его распечатал.    

      "B  ближайшую  среду,  -  говорилось в  письме,  - между шестью и семью  часами вечера прогуливайтесь по дороге в Шайо и  внимательно вглядывайтесь в  проезжающие  кареты,  но,  если  вы  дорожите вашей  жизнью и  жизнью людей,  которые  вас любят,  не  говорите ни  одного слова,  не  делайте  ни  одного  движения, которое могло бы показать,  что вы узнали особу, подвергающую себя  величайшей опасности ради того, чтобы увидеть вас хотя бы на мгновение".    

      Подписи не было.    

      - Это западня, д'Артаньян, - сказал Атос. - Не ходите туда.    

      - Но мне кажется, что я узнаю почерк, - возразил д'Артаньян.    

      - Почерк  может быть подделан, - продолжал Атос. -  В  такое время года дорога  в  Шайо в шесть-семь часов вечера совершенно безлюдна. Это  все равно что пойти  на прогулку в лес Бонди.    

      - А что, если мы отправимся туда вместе? -  предложил д'Артаньян. - Что за  черт! Не проглотят же нас всех  четырех сразу, да еще с четырьмя слугами,  лошадьми и оружием!    

      -  К  тому же  это  будет удобный  случай показать  наше снаряжение,  -  добавил Портос.    

      - Но если это пишет женщина, - возразил Арамис, - и если эта женщина не хочет,  чтобы  ее видели, то вы скомпрометируете ее, д'Артаньян. Подумайте об этом! То  будет поступок, недостойный дворянина.    

      - Мы  останемся позади,  - предложил Портос, - и  д'Артаньян подъедет к карете  один.    

      - Так-то  так, но ведь из кареты, которая мчится на полном ходу,  очень легко  выстрелить из пистолета.    

      - Ба! - сказал д'Артаньян. - Пуля пролетит мимо. А мы нагоним карету  и  перебьем всех, кто в ней окажется. Все-таки у нас  будет несколькими врагами  меньше.    

      -  Он  прав, - согласился Портос.  - Я за  драку. Надо же испытать наше оружие,  в конце концов!    

      -  Что  ж,  доставим себе  это  удовольствие,  -  произнес Арамис своим обычным  беспечным тоном.    

      - Как вам будет угодно, - сказал Атос.    

      - Господа, - сказал д'Артаньян, - уже половина пятого, и мы едва успеем к шести  часам на дорогу в Шайо.    

      - К тому же, если мы  выедем слишком поздно, - добавил Портос, - то нас никто  не  увидит, а это было бы очень  досадно. Итак,  идемте  готовиться  в путь,  господа!    

      -  Но вы забыли  о втором  письме, - сказал Атос. - Между  тем, судя по печати,  оно,  мне  кажется,  заслуживает того, чтобы его вскрыли.  Признаюсь вам,  любезный  д'Артаньян, что  меня оно  беспокоит  гораздо больше, чем  та  писулька, которую вы с такой нежностью спрятали у себя на груди.    

      Д'Артаньян покраснел.    

      - Хорошо, -  сказал молодой человек, - давайте посмотрим, господа, чего хочет  от меня его высокопреосвященство.    

      Д'Артаньян распечатал письмо и прочитал:    

      "Г-н  д'Артаньян,  королевской  гвардии,  роты Дезэссара,  приглашается  сегодня, к восьми часам вечера, во дворец кардинала.    

      Ла Удинъер, капитан гвардии".    

      -  Черт возьми! -  проговорил Атос. - Вот это свидание  будет поопаснее того,  другого.    

      - Я пойду на  второе, побывав на первом, -  сказал д'Артаньян.  -  Одно  назначено на семь часов, другое на восемь. Времени хватит на оба.    

      - Гм... Я бы не пошел, - заметил Арамис.  - Учтивый кавалер не может не пойти   на свидание,  назначенное  ему дамой, но благоразумный дворянин может найти  себе оправдание, не явившись к его высокопреосвященству, особенно если у него  есть причины полагать, что его приглашают вовсе не из любезности.    

      - Я согласен с Арамисом, - сказал Портос.    

      - Господа, - ответил д'Артаньян, - я уже раз получил через господина де Кавуа  подобное приглашение от его высокопреосвященства. Я пренебрег им, и на  следующий  день произошло большое несчастье:  исчезла  Констанция.  Будь что  будет, но я пойду.    

      - Если ваше решение твердо - идите, - сказал Атос.    

      - А Бастилия? - спросил Арамис.    

      - Подумаешь! Вы вытащите меня оттуда, - сказал д'Артаньян.    

      - Разумеется!  - ответили в один  голос  Арамис и  Портос с присущей им  великолепной уверенностью и таким тоном, словно это было самое простое дело. -  Разумеется, мы вытащим  вас оттуда, но так как послезавтра нам надо ехать, то  покамест вам было бы лучше не лезть в эту Бастилию.    

      - Давайте  сделаем так, - сказал Атос. - Не будем оставлять его сегодня одного   весь вечер, а когда он пойдет  во дворец кардинала, каждый из нас, с тремя  мушкетерами позади, займет пост  у одного из выходов. Если  мы увидим, что   оттуда  выезжает  какая-нибудь   закрытая  карета  хоть  сколько-нибудь  подозрительного  вида, мы  нападем  на нее. Давно  уж  мы не сталкивались  с  гвардейцами  кардинала,  и,  должно  быть, господин де  Тревиль считает  нас  покойниками!    

      - Право, Атос, вы созданы быть  полководцем, - сказал Арамис. - Что  вы  скажете, господа, об этом плане?    

      - Превосходный план! - хором вскричали молодые люди.    

      - Итак, -  сказал  Портос, - я бегу в казармы и предупреждаю товарищей, чтобы   они были готовы  к восьми часам. Место  встречи назначаем  на площади перед  дворцом кардинала. А вы пока что велите слугам седлать лошадей.    

      - Но у меня нет лошади, - возразил д'Артаньян. - Правда, я могу послать за  лошадью к господину де Тревилю.    

      - Незачем, - сказал Арамис, - возьмите одну из моих.    

      - Сколько же их у вас? - спросил д'Артаньян.    

      - Три, - улыбаясь, ответил Арамис.    

      - Дорогой мой, - сказал  Атос,  - я убежден, что лошадьми вы обеспечены лучше,  чем все поэты Франции и Наварры.    

      - Послушайте,  милый Арамис, вы, должно быть,  и сами не  будете знать, что  делать с  тремя лошадьми. Я просто не могу понять, зачем вы купили сразу три.    

      - Дело  в  том,  что  третью  лошадь мне привел  как  раз сегодня утром  какой-то лакей  без ливреи, который не пожелал сказать, у кого он  служит, и  сообщил, что получил приказание от своего господина...    

      - ...или от своей госпожи, - прервал его д'Артаньян.    

      - Это  неважно, - сказал  Арамис, краснея. - И сообщил, что он  получил  приказание от своей госпожи доставить лошадь  в мою конюшню,  но не говорить  мне, кем она прислана.    

      - Нет,  только с поэтами случаются подобные  вещи!  - заметил серьезным тоном  Атос.    

      - В  таком случае - сделаем по-другому, - сказал д'Артаньян. - На какой лошади  поедете вы сами? На той, что купили, или на той, что вам подарили?    

      -  Разумеется,  на  той,  которую  мне  подарили.  Вы   же   понимаете,  д'Артаньян, что я не могу нанести такое оскорбление...    

      - ...неизвестному дарителю, - продолжал д'Артаньян.    

      - Или таинственной дарительнице, - поправил его Атос.    

      - Выходит, что та лошадь, которую вы купили, теперь уже не нужна вам?    

      - Почти.    

      - А вы сами выбирали ее?    

      - И притом очень  тщательно. Как вам  известно,  безопасность  всадника почти  всегда зависит от его лошади.    

      - Так уступите ее мне за ту цену, какую вы за нее заплатили.    

      - Я и сам собирался предложить вам ее, любезный д'Артаньян, с тем чтобы вы  вернули мне эту безделицу, когда вам вздумается.    

      - А во что она обошлась вам?    

      - В восемьсот ливров.    

      - Вот сорок двойных пистолей, милый друг, - сказал  д'Артаньян, вынимая из  кармана деньги. -  Я знаю, что именно такой  монетой  вам  платят за ваши  поэмы.    

      - Так вы богаты? - удивился Арамис.    

      - Богат, богат, как Крез, дорогой мой!    

      И д'Артаньян забренчал в кармане остатками своих пистолей.    

      - Пошлите ваше седло в мушкетерские казармы, и вам приведут вашу лошадь вместе  с остальными.    

      - Отлично. Однако скоро пять часов, нам надо поторопиться.    

      Через четверть часа в  конце улицы  Феру  появился Портос на прекрасном  испанском жеребце. За ним ехал Мушкетон на овернской лошадке, маленькой,  но  тоже очень красивой. Портос был олицетворением радости и гордости.    

      Одновременно   с  ним  в  другом   конце   улицы  показался  Арамис  на  великолепном английском скакуне. За ним  на руанской лошади ехал Базен, ведя в  поводу могучего мекленбургского коня: то была лошадь д'Артаньяна.    

      Оба мушкетера съехались у дверей; Атос и д'Артаньян смотрели на  них из окна.    

      -  Черт возьми! - сказал  Арамис.  -  У  вас  чудесная лошадь, любезный Портос.    

      - Да, -  ответил Портос, - это та, которую мне должны были  прислать  с самого  начала. Из-за глупой шутки мужа ее заменили  другой, но  впоследствии муж был  наказан, и все кончилось к полному моему удовлетворению.    

      Вскоре появился  Планше, а с  ним Гримо, ведя  лошадь  своего  хозяина.  Д'Артаньян и Атос  вышли из дому, сели на коней, и четыре товарища пустились в   путь:  Атос  на  лошади,  которой он  был  обязан  своей жене,  Арамис  -  любовнице,  Портос - прокурорше, а д'Артаньян - своей удаче, лучшей из  всех  любовниц.    

      Слуги ехали вслед за ними.    

      Как  и предвидел Портос, кавалькада производила сильное впечатление, и, если   бы г-жа Кокнар  могла  видеть, как величественно  выглядит на красивом испанском  жеребце  ее  любовник, она не пожалела бы о кровопускании, которое произвела  денежному сундуку своего мужа.    

      Близ Лувра четверо друзей встретили г-на де Тревиля, возвращавшегося из  Сен-Жермена; он остановил их, чтобы полюбоваться их блестящей экипировкой, и в  мгновение ока целая толпа зевак собралась вокруг них.    

      Д'Артаньян  воспользовался этим и рассказал г-ну  де Тревилю о письме с большой  красной печатью и с герцогским гербом; само собою  разумеется, что о втором  письме он не сказал ни слова.    

      Господин де Тревиль одобрил принятое друзьями решение и заверил их, что в  случае, если д'Артаньян  не явится к нему на следующий день, он сам найдет  средства разыскать молодого человека, где бы он ни был.    

      В эту минуту часы  на Самаритянке  пробили  шесть.  Друзья  извинились,  сославшись на срочное свидание, и простились с г-ном де Тревилем.    

      Пустив лошадей галопом, они выехали на дорогу в Шайо. Начинало темнеть, экипажи  проезжали туда и обратно. Д'Артаньян под  охраной друзей, стоявших в нескольких  шагах, заглядывал в  глубь карет, но не видел ни одного знакомого лица.    

      Наконец, после  пятнадцатиминутного  ожидания, когда сумерки уже  почти совсем  сгустились, появилась карета, быстро приближавшаяся со стороны Севра.  Предчувствие  заранее  подсказало д'Артаньяну,  что  именно  в  этой  карете  находится  особа, назначившая ему свидание, и молодой  человек сам удивился,  почувствовав, как сильно забилось его  сердце. Почти в ту же  минуту из окна  кареты высунулась  женская головка: два  пальца,  прижатые  к губам, как  бы  требовали  молчания или  посылали  поцелуй. Д'Артаньян издал тихий радостный  возглас: эта женщина -  или,  вернее,  это видение,  ибо карета промчалась с  быстротой молнии, - была г-жа Бонасье.    

      Вопреки  полученному  предупреждению,  д'Артаньян  невольным  движением пустил  лошадь в галоп и в несколько секунд догнал карету, но окно  было  уже плотно  завешено. Видение исчезло.    

      Тут только  д'Артаньян вспомнил предостережение: "...  если вы дорожите  вашей  жизнью  и  жизнью  людей,  которые вас любят... не  делайте ни одного  движения и притворитесь, что ничего не видели".    

      Он  остановился,  трепеща не за себя,  а за  бедную  женщину: очевидно,  назначая ему это свидание, она подвергала себя большой опасности.    

      Карета  продолжала все  с той  же  быстротой нестись вперед;  потом она влетела  в Париж и скрылась.    

      Д'Артаньян застыл на месте, ошеломленный, не зная, что думать. Если это была  г-жа Бонасье и  если она возвращалась в Париж, то к чему это мимолетное  свидание, этот беглый обмен взглядами, этот  незаметный поцелуй? Если же это  была  не она  -  что  тоже  было  вполне  вероятно,  ибо  в  полумраке легко  ошибиться,  -  если это  была  не  она, то  не являлось ли  все это  началом  подстроенной  против  него  интриги  и  не воспользовались  ли  его враги  в  качестве приманки женщиной, любви к которой он ни от кого не скрывал?    

      К д'Артаньяну  подъехали его спутники. Все трое отлично  видели, как из окна   кареты  выглянула женская головка, но,  за исключением Атоса, никто из них не  знал в лицо г-жу Бонасье. По мнению Атоса, это была именно она, но он не так  внимательно, как д'Артаньян, вглядывался  в это хорошенькое личико, а потому  заметил в глубине кареты и вторую голову - голову мужчины.    

      - Если это так, - сказал  д'Артаньян, - то,  по-видимому, они перевозят ее  из   одной  тюрьмы  в другую.  Но что же они собираются  сделать  с  этой бедняжкой?  И встречусь ли я с нею когда-нибудь?    

      -  Друг, - серьезно проговорил Атос,  - помните, что только с  мертвыми нельзя  встретиться здесь,  на земле. Мы с вами кое-что знаем об этом, не так ли? Так  вот, если  ваша возлюбленная не умерла, если это именно ее мы видели сейчас в  карете, то  вы разыщете ее -  рано или поздно. И, быть  может...  - добавил   он  свойственным  ему мрачным тоном, - быть может,  это  будет даже раньше, чем  вы сами захотите.    

      Часы  пробили половину  восьмого,  карета  проехала  на двадцать  минут  позднее, чем было назначено в записке. Друзья напомнили д'Артаньяну, что ему  предстоит сделать один  визит, и не преминули заметить, что еще не поздно от  него отказаться.    

      Но Д'Артаньян был вместе  и упрям и  любопытен.  Он вбил себе в голову, что   пойдет  во дворец  кардинала  и  узнает,  что  хочет  ему  сказать  его  высокопреосвященство. Ничто не могло заставить его изменить решение.    

      Они  приехали на  улицу Сент-Оноре и  на площади кардинальского  дворца застали  двенадцать вызванных ими мушкетеров, которые прогуливались, поджидая товарищей.  Только теперь им объяснили, в чем дело.    

      Д'Артаньян пользовался широкой известностью в славном полку королевских  мушкетеров; все знали, что со временем ему предстояло занять там свое место, и  на  него  заранее смотрели как  на товарища. Поэтому  каждый с готовностью  согласился  принять участие в  деле,  для которого был  приглашен; к тому же  речь шла  о  возможности  досадить кардиналу  и его  людям,  а эти достойные  дворяне были всегда готовы на такого рода предприятие.    

      Атос разбил их на  три отряда, взял на  себя командование одним из них, отдал  второй в распоряжение Арамиса, третий  - Портоса,  затем  каждый отряд засел   поблизости  от дворца,  напротив  одного  из  выходов.  Что  касается  д'Артаньяна, то он храбро вошел в главную дверь.    

      Несмотря  на  то  что  молодой  человек  чувствовал  за  собой  сильную  поддержку,  он  был  не  вполне спокоен, поднимаясь  по  ступенькам  широкой  лестницы. Его поступок с миледи очень  походил на предательство, а он сильно  подозревал  о   существовании  каких-то  отношений  политического  свойства,  связывавших  эту женщину с  кардиналом;  кроме  того,  де Вард, которого  он  отделал так жестоко, был одним из приверженцев  его  высокопреосвященства, а  Д'Артаньян знал, что если его высокопреосвященство был  страшен для  врагов, то  он был горячо привязан к своим друзьям.    

      "Если  де  Вард  рассказал кардиналу  о  нашей стычке, что  не подлежит  сомнению, и  если он узнал, кто я, что  вполне возможно, то я должен считать  себя почти что приговоренным, - думал Д'Артаньян, качая головой. - Но почему  же  тогда  кардинал  ждал  до  нынешнего  дня?  Да  очень  просто  -  миледи  пожаловалась  ему на  меня  с тем  лицемерно-грустным видом,  который ей так  идет, и это  последнее преступление переполнило  чашу. К счастью, - мысленно  добавил Д'Артаньян,  - мои добрые друзья стоят внизу и не дадут увезти меня, не  попытавшись отбить. Однако рота мушкетеров господина де  Тревиля не может одна  воевать с кардиналом, который располагает войсками всей Франции и перед  которым  королева  бессильна,  а король безволен. Д'Артаньян,  друг  мой, ты  храбр, у тебя есть превосходные качества, но женщины погубят тебя! "    

      Таков  был печальный вывод, сделанный им, когда он  вошел в  переднюю и передал  письмо служителю. Тот проводил его в приемный зал и исчез в  глубине дворца.    

      В  приемном зале находилось пять или шесть гвардейцев кардинала; увидев  д'Артаньяна, который, как им было известно, ранил Жюссака, они  взглянули на  него с какой-то странной улыбкой.    

      Эта улыбка  показалась  д'Артаньяну  дурным  предзнаменованием;  однако запугать   нашего  гасконца  было  не  так-то  легко  или, вернее,  благодаря огромному   самолюбию, свойственному  жителям  его  провинции,  он  не  любил показывать  людям  то,  что  происходило  в  его  душе,  если то,  что  в ней происходило,   напоминало  страх;  он  с  гордым  видом  прошел  мимо  господ гвардейцев  и,  подбоченясь,  остановился в выжидательной позе,  не  лишенной величия.    

      Служитель  вернулся  и знаком  предложил д'Артаньяну следовать  за ним.  Молодому человеку  показалось,  что гвардейцы начали перешептываться за  его  спиной.    

      Он  миновал  коридор,  прошел через большой зал,  вошел в библиотеку  и  очутился  перед каким-то  человеком,  который  сидел  у письменного  стола и  писал.    

      Служитель ввел его и  удалился  без единого слова. Д'Артаньян  стоял  и  разглядывал этого человека.    

      Сначала ему показалось,  что перед  ним судья, изучающий некое дело, но вскоре   он  заметил, что  человек,  сидевший  за столом, писал или,  вернее, исправлял  строчки неравной длины, отсчитывая слоги по пальцам. Он понял, что перед ним  поэт.  Минуту спустя поэт закрыл свою рукопись, на обложке которой было  написано "Мирам, трагедия в пяти актах", и поднял голову.    

      Д'Артаньян узнал кардинала.       X. ГРОЗНЫЙ  ПРИЗРАК       

      Кардинал оперся локтем на рукопись, а щекой  на руку и с минуту смотрел на   молодого человека.  Ни у кого  не  было  такого  проницательного, такого  испытующего взгляда, как у кардинала Ришелье, и д'Артаньян почувствовал, как  лихорадочный озноб пробежал по его телу.  Однако он не показал виду и, держа  шляпу  в руке,  ожидал без излишней гордости,  по и без  излишнего смирения,  пока его высокопреосвященству угодно будет заговорить с ним.    

      - Сударь, - сказал ему кардинал, - это вы д'Артаньян из Беарна?    

      - Да, ваша светлость, - отвечал молодой человек.    

      -  В  Тарбе  и  его  окрестностях  существует   несколько  ветвей  рода  Д'Артаньянов, - сказал кардинал. - К которой из них принадлежите вы?    

      - Я сын того д'Артаньяна, который участвовал в  войнах за веру вместе с великим  королем Генрихом, отцом его величества короля.    

      - Вот-вот! Значит, это вы семь или восемь месяцев назад покинули родину и  уехали искать счастья в столицу?    

      - Да, ваша светлость.    

      - Вы проехали через Менг,  где с  вами произошла какая-то история... не помню,  что именно... словом, какая-то история.    

      - Ваша светлость, - сказал д'Артаньян, - со мной произошло...    

      - Не нужно, не нужно, - прервал его кардинал с улыбкой, говорившей, что он   знает  эту историю не хуже того, кто собирался ее рассказывать. -  У вас было  рекомендательное письмо к господину де Тревилю, не так ли?    

      - Да, ваша светлость, но как раз во время этого несчастного приключения в  Менге...    

      -  ...письмо пропало, - продолжал  кардинал.  - Да, я знаю  это. Однако  господин де Тревиль -  искусный  физиономист, распознающий людей  с  первого  взгляда, и он устроил вас  в роту своего тестя Дезэссара, подав вам надежду,  что со временем вы вступите в ряды мушкетеров.    

      - Вы прекрасно осведомлены, ваша светлость, - сказал д'Артаньян.    

      - С тех пор у вас было много  всяких  приключений. Вы прогуливались  за  картезианским  монастырем в такой день, когда вам бы следовало находиться  в  другом  месте. Затем вы предприняли с друзьями  путешествие на  воды в Форж.  Они  задержались  в  пути; что  же касается  вас, то вы  поехали дальше. Это  вполне понятно - у вас были дела в Англии.    

      - Ваша светлость, - начал было ошеломленный д'Артаньян, - я ехал...    

      - На охоту  в Виндзор или куда-то в другое место - никому нет до  этого дела.  Если  я знаю об этом, то лишь потому, что мое положение обязывает меня знать  все. По возвращении оттуда вы были приняты одной августейшей особой, и мне  приятно видеть, что вы сохранили ее подарок...    

      Д'Артаньян схватился за перстень, подаренный ему королевой, и  поспешно  повернул его камнем внутрь, но было уже поздно.    

      - На следующий день после этого события вас посетил Кавуа, -  продолжал  кардинал,  -  и просил  явиться во дворец. Вы не отдали ему  этого  визита и  сделали ошибку.    

      -  Ваша  светлость,  я  боялся, что  навлек  на себя  немилость  вашего  высокопреосвященства.    

      -  За  что  же,  сударь?  За  то,  что вы  выполнили приказание  своего  начальства  с  большим искусством и большей  храбростью, чем  это  сделал бы  другой на вашем месте? Вы боялись немилости, в то время как заслужили только  похвалу! Я  наказываю тех,  которые не повинуются, а  вовсе не тех, которые,  подобно вам, повинуются...  слишком  усердно...  В доказательство припомните  тот день,  когда я послал за вами, и восстановите в  памяти событие, которое  произошло в тот самый вечер...    

      Именно в этот вечер произошло похищение г-жи Бонасье.    

      Д'Артаньян вздрогнул:  он  вспомнил,  что полчаса  назад бедная женщина  проехала  мимо  него,  увлекаемая,  без  сомнения,  той  же  силой,  которая  заставила ее исчезнуть.    

      - И вот, - продолжал кардинал, - так как в течение некоторого времени я ничего  о вас  не слышу,  мне захотелось  узнать,  что вы  поделываете. Между прочим,  вы обязаны  мне  некоторой признательностью: должно быть, вы и  сами заметили,  как вас щадили при всех обстоятельствах.    

      Д'Артаньян почтительно поклонился.    

      - Причиной было не только вполне естественное чувство справедливости, -  продолжал кардинал, -  но  также то,  что  я составил себе  в  отношении вас  некоторый план.    

      Удивление д'Артаньяна все возрастало.    

      - Я  хотел изложить  вам этот  план в тот  день, когда  вы получили мое первое  приглашение, но вы  не  явились. К счастью, это  опоздание ничему  не помешало,  и вы услышите его сегодня. Садитесь здесь, напротив меня, господин д'Артаньян!  Вы дворянин слишком благородный, чтобы слушать меня стоя.    

      И кардинал указал молодому человеку на стул. Однако д'Артаньян был  так  поражен  всем  происходившим, что  его собеседнику  пришлось  повторить свое  приглашение.    

      -  Вы  храбры,  господин  д'Артаньян,  -  продолжал   кардинал,  -   вы  благоразумны,  что  еще  важнее.  Я  люблю  людей  с  умом  и с сердцем.  Не  пугайтесь,  -  добавил он с улыбкой,  - под людьми с  сердцем я подразумеваю  мужественных людей. Однако,  несмотря на вашу молодость, несмотря на то, что вы  только начали жить, у вас есть могущественные враги, и, если вы не будете  осторожны, они погубят вас!    

      -  Да, ваша светлость, - ответил молодой человек, - и, к  сожалению, им будет  очень  легко  это  сделать,  потому что  они сильны  и имеют  надежную  поддержку, в то время как я совершенно одинок.    

      - Это  правда, но, как вы  ни одиноки, вы уже  успели многое сделать  и  сделаете  еще  больше, я  в этом не  сомневаюсь.  Однако, на  мой взгляд, вы  нуждаетесь в том, чтобы кто-то  руководил  вами на  том полном  случайностей  пути, который  вы избрали себе, ибо, если я не ошибаюсь, вы приехали в Париж с  честолюбивым намерением сделать карьеру.    

      - Мой возраст, ваша светлость,  - это возраст безумных надежд, - сказал  д'Артаньян.    

      -  Безумные надежды существуют для глупцов, сударь, а вы умный человек.  Послушайте,  что  бы вы  сказали  о чине  лейтенанта  в  моей  гвардии  и  о  командовании ротой после кампании?    

      - О, ваша светлость!    

      - Вы принимаете, не так ли?    

      - Ваша светлость... - смущенно начал д'Артаньян.    

      - Как, вы отказываетесь? - с удивлением воскликнул кардинал.    

      -  Я состою  в  гвардии его величества,  ваша  светлость, и  у меня нет никаких  причин быть недовольным.    

      - Но мне  кажется, - возразил кардинал, -  что мои гвардейцы - это в то же  время и  гвардейцы  его величества и  что в  каких  бы частях французской армии  вы ни служили, вы одинаково служите королю.    

      - Вы неверно поняли мои слова, ваша светлость.    

      -  Вам нужен  предлог,  не  так ли?  Понимаю. Что ж,  у  вас  есть этот  предлог.  Повышение,  открывающаяся кампания, удобный случай, который  я вам  предлагаю,  -  это  для  всех остальных,  для  вас  же - необходимость иметь  надежную защиту, ибо вам небесполезно будет узнать, господин д'Артаньян, что  мне  поданы на  вас  серьезные жалобы: не все свои дни и ночи вы  посвящаете  королевской службе.    

      Д'Артаньян покраснел.    

      - Вот здесь, - продолжая кардинал, положив руку на кипу бумаг, - у меня лежит  объемистое дело, касающееся вас, но, прежде чем прочитать его, я хотел  побеседовать  с  вами.  Я знаю, вы  решительный человек, и служба,  если  ее  должным  образом  направить,  могла  бы вместо  вреда принести  вам  большую  пользу. Итак, подумайте и решайтесь.    

      - Доброта ваша  смущает меня, ваша светлость, - ответил д'Артаньян, - и перед   душевным величием вашего высокопреосвященства я чувствую  себя жалким червем,   но  если  вы,  ваша  светлость,  позволите   мне  говорить  с  вами  откровенно... - Д'Артаньян остановился.    

      - Говорите.    

      - Хорошо! В  таком случае я скажу  вашему высокопреосвященству, что все мои   друзья находятся среди  мушкетеров  и  гвардейцев короля,  а  враги, по  какой-то непонятной роковой случайности, служат вашему высокопреосвященству,  так  что меня дурно приняли бы здесь и на меня дурно посмотрели бы там, если бы  я принял ваше предложение, ваша светлость.    

      - Уж не зашло ли ваше самомнение так далеко, что вы вообразили, будто я  предлагаю вам меньше того, что вы стоите? - спросил кардинал с презрительной  усмешкой.    

      - Ваша светлость, вы  во сто  крат добрее ко мне, чем я заслуживаю, и я считаю,  напротив, что еще недостаточно сделал для того, чтобы быть достойным ваших   милостей... Скоро начнется осада Ла-Рошели,  ваша  светлость.  Я буду служить   на  глазах  у вашего высокопреосвященства,  и, если  я  буду  иметь счастье  вести себя при этой осаде  так, что заслужу ваше  внимание, тогда... тогда, по   крайней мере,  за  мной будет какой-нибудь подвиг, который сможет оправдать  ваше покровительство, если вам угодно будет оказать мне его. Всему свое   время,  ваша  светлость.  Быть может,  в  будущем  я  приобрету  право  бескорыстно отдать  вам себя,  тогда  как сейчас это будет иметь такой  вид,  будто я продался вам.    

      - Другими  словами,  вы  отказываетесь служить  мне, сударь,  -  сказал  кардинал  с  досадой,  сквозь  которую,  однако,  просвечивало  нечто  вроде  уважения. - Хорошо, оставайтесь свободным  и храните при себе вашу приязнь и  вашу неприязнь.    

      - Ваша светлость...    

      - Хватит, хватит! - сказал  кардинал. - Я не сержусь на вас,  н вы сами  понимаете, что если  мы защищаем и вознаграждаем наших друзей,  то  ничем не  обязаны  врагам.  И  все  же  я  дам вам  один совет:  берегитесь,  господин  д'Артаньян,  ибо с той минуты, как вы лишитесь  моего покровительства, никто не  даст за вашу жизнь и гроша!    

      - Я постараюсь,  ваша  светлость,  - ответил  д'Артаньян  с благородной  уверенностью.    

      -  Когда-нибудь   впоследствии,  если  с  вами  случится  несчастье,  -  многозначительно  сказал Ришелье, - вспомните, что  я сам посылал за вами  и  сделал все, что мог, чтобы предотвратить это несчастье.    

      - Что бы  ни  случилось впредь,  ваше высокопреосвященство,  -  ответил  д'Артаньян,  прижимая  руку   к  сердцу  и  кланяясь,  -  я  сохраню  вечную  признательность к вам за то, что вы делаете для меня в эту минуту.    

      - Итак, господин  д'Артаньян, как вы и сами сказали, мы  увидимся после  кампании. Я буду следить за вами...  Потому что я тоже буду  там,  - добавил  кардинал,  указывая  д'Артаньяну  на  великолепные   доспехи,   которые  ему  предстояло надеть, - и,  когда  мы вернемся,  тогда... ну, тогда мы сведем с  вами счеты!    

      - О, ваша светлость, - вскричал д'Артаньян, - снимите с меня гнет вашей  немилости! Будьте беспристрастны, ваша светлость,  если вы убедитесь,  что я  веду себя, как подобает порядочному человеку.    

      -  Молодой  человек,  -  произнес  Ришелье,  -  если  мне  представится  возможность сказать вам еще раз  то, что  я сказал сегодня,  обещаю вам  это  сказать.    

      Последние  слова  Ришелье  выражали  страшное  сомнение;  они  ужаснули  д'Артаньяна больше,  чем  его  ужаснула  бы  прямая  угроза,  ибо  это  было  предостережение, Итак, кардинал хотел уберечь его от какого-то нависшего над  ним несчастья. Молодой человек открыл было рот для ответа, но надменный жест  кардинала дал ему понять, что аудиенция окончена.    

      Д'Артаньян вышел,  но,  когда он  переступил  порог,  мужество едва  не  покинуло его; еще  немного - и он вернулся бы обратно.  Однако  серьезное  и  суровое лицо Атоса внезапно предстало перед его мысленным взором: если бы он  согласился на союз с кардиналом, Атос не  подал бы ему руки, Атос отрекся бы от  него.    

      Только этот  страх  и  удержал молодого  человека  -  настолько  велико влияние  поистине благородного характера на все, что его окружает.    

      Д'Артаньян спустился по той же лестнице, по которой пришел; у выхода он увидел   Атоса  и  четырех  мушкетеров,  ожидавших  его  возвращения  и   уже начинавших  тревожиться.    

      Д'Артаньян   поспешил  успокоить  их,  и  Планше  побежал  предупредить  остальные посты, что сторожить  более незачем,  ибо  его  господин вышел  из  дворца кардинала целым и невредимым.    

      Когда  друзья вернулись в квартиру Атоса,  Арамис и Портос  спросили  о  причинах  этого странного  свидания,  но  д'Артаньян сказал им  только,  что  Ришелье  предложил  ему  вступить  в  его гвардию в чине лейтенанта и что он  отказался.    

      - И правильно сделали! - в один голос вскричали Портос и Арамис.    

      Атос глубоко задумался и ничего не  ответил. Однако, когда они остались вдвоем,  он сказал другу:    

      - Вы сделали то, что должны были сделать, д'Артаньян, но быть может, вы  совершили сшибку.    

      Д'Артаньян  вздохнул, ибо этот голос отвечал тайному голосу его сердца,  говорившему, что его ждут большие несчастья.    

      Следующий  день  прошел в приготовлениях  к отъезду;  д'Артаньян  пошел  проститься с г-ном де Тревилем. Тогда все думали еще, что разлука гвардейцев с  мушкетерами будет очень  недолгой, так как в  этот  день  король заседал в  парламенте и предполагал выехать на следующее  утро.  Поэтому г-н де Тревиль  ограничился тем, что спросил у д'Артаньяна, не нуждается ли он в его помощи, но  д'Артаньян гордо ответил, что у него есть все необходимое.    

      Ночью  солдаты гвардейской роты  Дезэссара сошлись с солдатами из  роты  мушкетеров  г-на  де  Тревиля,  с   которыми  они  успели  подружиться.  Они  расставались в надежде свидеться вновь тогда, когда это будет угодно богу, и в  том случае,  если  это будет ему  угодно. Понятно поэтому, что ночь прошла как   нельзя более бурно,  ибо в подобных случаях крайнюю озабоченность можно  побороть лишь крайней беспечностью.    

      Наутро, при первом звуке труб, друзья расстались. Мушкетеры побежали  к  казармам  г-на  де Тревиля, гвардейцы  -  к казармам г-на  Дезэссара, и  оба  капитана  немедленно  повели свои  роты в  Лувр, где король производил смотр  войскам.    

      Король   был  печален  и  казался   больным,  что   несколько  смягчало  высокомерное выражение  его лица. В самом деле, накануне, во время заседания  парламента,  у него сделался приступ лихорадки. Тем не  менее  он не изменил решения   выехать  в  тот  же  вечер  и,  как  его  ни  отговаривали, пожелал произвести   смотр своим войскам, надеясь усилием воли побороть завладевавшую им болезнь.    

      После смотра гвардейцы выступили в поход одни, так как мушкетеры должны были   отправиться  в  путь  лишь  вместе  с  королем,  и  это  дало  Портосу  возможность показаться в своих роскошных доспехах на Медвежьей улице.    

      Прокурорша увидела его в новом мундире и на прекрасной лошади, когда он  проезжал мимо ее  окон.  Она любила Портоса  слишком сильно, чтобы отпустить  его  без прощания; знаком она попросила его спешиться и зайти  к ней. Портос  был великолепен: его шпоры бряцали,  кираса блестела, шпага нещадно била его по  ногам. На этот раз у  него был такой грозный вид, что писцы и не подумали  смеяться.    

      Мушкетера  ввели  в  кабинет мэтра Кокнара, и  маленькие  серые  глазки  прокурора  гневно блеснули при виде кузена, сиявшего во всем новом. Впрочем,  одно  соображение  немного  утешило мэтра Кокнара:  все  говорило, что поход  будет опасный, и он лелеял надежду, что Портоса убьют.    

      Портос сказал мэтру Кокнару несколько любезных  слов и простился с ним; мэтр  Кокнар пожелал ему всяческих успехов. Что касается г-жи  Кокнар, то она не   смогла удержаться от слез, но ее скорбь не  была  истолкована дурно, ибо все   знали, как  горячо она была привязана к родственникам, из-за  которых у нее  постоянно происходили жестокие ссоры с мужем.    

      Однако  подлинное  прощание  состоялось в спальне у г-жи Кокнар  и было  поистине душераздирающим.    

      До   тех  пор,  пока  прокурорша  могла   следить  взглядом   за  своим  возлюбленным, она махала  платком,  высунувшись  из окна так  далеко, словно  собиралась  выпрыгнуть  из  него. Портос принимал все эти изъявления любви с  видом человека, привыкшего к подобным сценам, и, только поворачивая за угол,  приподнял один раз шляпу и помахал ею в знак прощания.    

      Что касается Арамиса, то он писал длинное  письмо. Кому? Этого никто не знал.  Кэтти,  которая должна была в  этот же  вечер выехать  в Тур, ждала  в соседней  комнате.    

      Атос маленькими глотками допивал последнюю бутылку испанского вина.    

      Между тем д'Артаньян уже выступил в поход со своей ротой.    

      Дойдя до предместья Сент-Антуан, он  обернулся  и  весело  взглянул  на  Бастилию, но так как он смотрел только на  Бастилию,  то  не заметил миледи,  которая,  сидя  верхом на буланой лошади, пальцем указывала на него каким-то  двум мужчинам подозрительной наружности; последние тут же  подошли к  рядам,  чтобы лучше его  рассмотреть, и вопросительно взглянули на миледи; та знаком  ответила, что это был  именно  он,  и, убедившись, что теперь не могло  быть  никакой  ошибки  при  выполнении  ее  приказаний,  она пришпорила  лошадь  и  исчезла.    

      Два незнакомца пошли  вслед за  ротой и у заставы Сент-Антуан  сели  на  оседланных лошадей,  которых держал под  уздцы ожидавший  их здесь слуга без  ливреи.       XI. ОСАДА  ЛА-РОШЕЛИ       

      Осада Ла-Рошели  явилась  крупным  политическим  событием  царствования  Людовика XIII и крупным военным предприятием  кардинала. Поэтому интересно и  даже   необходимо  сказать  о  ней  несколько  слов;  к  тому  же  некоторые  обстоятельства  этой  осады  так  тесно  переплелись  с  рассказываемой нами  историей, что мы не можем обойти их молчанием.    

      Политические  цели,  которые  преследовал  кардинал,  предпринимая  эту осаду,  были  значительны. Прежде всего  мы  обрисуем их, а  затем перейдем к частным  целям,  которые,  пожалуй,  оказали  на его  высокопреосвященство не менее  сильное влияние, чем цели политические.    

      Из  всех больших  городов,  отданных Генрихом IV гугенотам  в  качестве  укрепленных   пунктов,   теперь   у   них   оставалась   только   Ла-Рошель.  Следовательно, необходимо было уничтожить этот последний оплот  кальвинизма,  опасную почву, взращивавшую семена народного возмущения и внешних войн.    

      Недовольные   испанцы,   англичане,    итальянцы,   авантюристы    всех  национальностей,  выслужившиеся военные, принадлежавшие к разным  сектам, по  первому же призыву сбегались под знамена протестантов, образуя одно обширное  объединение, ветви которого легко разрастались, охватывая всю Европу.    

      Итак, Ла-Рошель, которая приобрела особое значение после того, как пали  остальные  города,  принадлежавшие  кальвинистам,  была  очагом  раздоров  и  честолюбивых  помыслов. Более того,  порт  Ла-Рошель  был последним  портом,  открывавшим англичанам вход  во французское королевство, и, закрывая его для  Англии  - исконного врага Франции,  -  кардинал завершал дело  Жанны д'Арк и  герцога де Гиза.    

      Поэтому  Бассомпьер,  бывший  одновременно  и католиком и протестантом:  протестантом  по  убеждению и католиком в  качестве командора ордена Святого Духа,  - Бассомпьер,  немец  по  крови и француз в душе -  словом,  тот самый  Бассомпьер,  который  при  осаде  Ла-Рошели  командовал  отдельным  отрядом,  говорил, стреляя в головы таких же протестантских дворян, каким был он сам:    

      "Вот   увидите,  господа,  мы   будем   настолько  глупы,  что  возьмем  Ла-Рошель".    

      И Бассомпьер оказался прав: обстрел острова Рэ предсказал ему Севенские  драгонады, а взятие Ла-Рошели явилось прелюдией к отмене Нантского эдикта.    

      Но, как мы уже  сказали, наряду с этими планами министра, стремившегося все  уравнять и все упростить,  с планами,  принадлежащими истории, летописец  вынужден  также  признать  существование мелочных устремлений  возлюбленного  мужчины и ревнивого соперника.    

      Ришелье,  как всем известно, был влюблен в королеву; была  ли для  него эта  любовь простым  политическим расчетом, или же она действительно была той  глубокой страстью, какую Анна Австрийская внушала всем окружавшим  ее людям,  этого мы не  знаем, но,  так или  иначе,  мы видели  из предыдущих перипетий  этого  повествования,  что Бекингэм одержал верх над кардиналом и в двух или  трех  случаях,  а  в  особенности  в  случае  с подвесками,  сумел благодаря  преданности трех мушкетеров и храбрости д'Артаньяна  жестоко  насмеяться над  ним.    

     Таким  образом,  для Ришелье  дело было не  только в том, чтобы избавить Францию от  врага, но также и в том, чтобы отомстить сопернику; к тому же это мщение  обещало быть  значительным и  блестящим,  вполне достойным  человека, который  располагал в этом поединке военными силами целого королевства.    

      Ришелье  знал,  что,  победив  Англию, он этим самым победит Бекингэма, что,  восторжествовав  над  Англией,  он  восторжествует  над  Бекингэмом  и,  наконец, что, унизив Англию  в глазах Европы,  он унизит  Бекингэма в глазах  королевы.    

      Со  своей  стороны, и Бекингэм, хоть  он  и ставил превыше всего  честь Англии,  действовал под влиянием точно таких же побуждений,  какие руководили  кардиналом:  Бекингэм тоже стремился к удовлетворению личной мести. Он ни за  что в мире не согласился бы вернуться во Францию  в качестве посланника - он  хотел войти туда как завоеватель.    

      Отсюда  явствует,  что  истинной ставкой  в этой  партии,  которую  два  могущественнейших королевства разыгрывали по прихоти двух влюбленных, служил  один благосклонный взгляд Анны Австрийской.    

      Первая победа была  одержана  герцогом  Бекингэмом: внезапно подойдя  к острову  Рэ  с  девяноста  кораблями и  приблизительно с  двадцатью  тысячами солдат,  он  напал  врасплох на графа де  Туарака, командовавшего на  острове именем  короля, и после кровопролитного сражения высадился на острове.    

      Скажем  в  скобках, что  в этом сражении погиб барон де  Шанталь; барон оставил  после  себя  маленькую сиротку-девочку,  которой тогда  было полтора года. Эта  девочка стала впоследствии г-жой де Севинье [64].    

      Граф  де Туарак отступил  с гарнизоном  в крепость  Сен-Мартен, а сотню человек  оставил в маленьком форте, именовавшемся фортом Ла-Пре.    

      Это событие заставило кардинала поторопиться, и еще до того, как король и он  сам смогли выехать, чтобы возглавить осаду Ла-Рошели, которая была  уже решена,  он послал вперед герцога Орлеанского для руководства первоначальными операциями  и приказал стянуть к театру военных действий все войска, бывшие в его  распоряжении.    

      К этому-то передовому отряду и принадлежал наш друг Д'Артаньян. Король, как мы  уже сказали, предполагал отправиться туда немедленно  после заседания  парламента, но  после  этого заседания,  23  июня,  он почувствовал  приступ  лихорадки;  все же он  решился выехать, но в дороге состояние  его  здоровья  ухудшилось, и он вынужден был остановиться в Виллеруа.    

      Однако где останавливался  король,  там  останавливались  и  мушкетеры,  вследствие  чего  д'Артаньян,  служивший  всего  лишь  в  гвардии,  оказался  разлучен,  по крайней мере  временно,  со  своими добрыми друзьями - Атосом,  Портосом и Арамисом. Нет сомнения,  что эта разлука,  казавшаяся  ему только  неприятной,  превратилась бы для него в предмет  существенного беспокойства,  если б он мог предугадать неведомые опасности, которые его окружали.    

      Тем  не менее  10 сентября 1627  года он благополучно прибыл в  лагерь,  расположенный под Ла-Рошелью.    

      Положение  не  изменилось:  герцог Бекингэм  и  его  англичане, хозяева острова  Рэ,  продолжали  осаждать, хотя и безуспешно, крепость Сен-Мартен  и форт  Ла-Пре; военные действия против Ла-Рошели открылись  два-три дня назад,  поводом  к  чему  послужил  новый  форт,  только  что  возведенный  герцогом  Ангулемским близ самого города.    

      Гвардейцы   во  главе  с  Дезэссаром  расположились  во  францисканском  монастыре.    

      Однако,  как  мы  знаем,  д'Артаньян,  поглощенный честолюбивой  мечтой  сделаться  мушкетером, мало дружил со своими товарищами; поэтому он оказался  одиноким и был предоставлен собственным размышлениям.    

      Размышления  эти были не из веселых.  За те два года, которые прошли со  времени  его  приезда  в  Париж,  он  неоднократно  оказывался   втянутым  в  политические  интриги; личные  же  его  дела, как  на поприще любви,  так  и  карьеры, мало подвинулись вперед.    

      Если говорить о любви, то  единственная женщина, которую он любил, была г-жа  Бонасье, но г-жа Бонасье исчезла, и он все еще не мог узнать, что с ней  сталось.    

      Если же говорить о  карьере, он, несмотря  на свое ничтожное положение, сумел   нажить  врага  в лице  кардинала,  то  есть  человека, перед  которым трепетали  самые высокие особы королевства, начиная с короля.    

      Этот  человек  мог раздавить его,  но почему-то не  сделал  этого.  Для  проницательного ума  д'Артаньяна подобная снисходительность  была просветом,  сквозь который он прозревал лучшее будущее.    

      Кроме  того,  он  нажил  еще одного врага,  менее  опасного, -  так, по крайней  мере, он  думал,  - но пренебрегать которым  все же не  следовало  - говорило  ему его чутье. Этим врагом была миледи.    

      Взамен  всего  этого  он  приобрел  покровительство  и  благосклонность  королевы, но благосклонность королевы являлась по тем временам только лишним  поводом  для преследований, а покровительство  ее, как известно,  было очень  плохой защитой: доказательством служили Шале и г-жа Бонасье.    

      Итак, единственным подлинным приобретением за все это время  был  алмаз  стоимостью  в  пять или  шесть тысяч  ливров, который  д'Артаньян  носил  на  пальце.  Но  опять-таки  этот  алмаз,  который д'Артаньян,  повинуясь  своим  честолюбивым   замыслам,  хотел  сохранить,  чтобы  когда-нибудь   в  случае  надобности он послужил ему отличительным признаком в глазах королевы, - этот  драгоценный  камень, поскольку он  не мог расстаться с ним, имел пока что не  большую ценность, чем те камешки, которые он топтал ногами.    

      Мы упомянули о камешках, которые он топтал ногами, по той причине, что,  размышляя  обо  всем этом, д'Артаньян одиноко брел  по живописной  тропинке,  которая  вела из  лагеря в деревню Ангутен. Занятый своими размышлениями, он  очутился дальше, чем  предполагал, и день уже начинал  склоняться к  вечеру,  когда вдруг,  при последних лучах заходящего солнца, ему показалось, что  за  изгородью блеснуло дуло мушкета.    

      У  д'Артаньяна был зоркий  глаз  и  сообразительный ум;  он  понял, что мушкет  не пришел сюда сам по себе и что тот, кто держит его в руке, прячется за  изгородью отнюдь не с  дружескими  намерениями. Итак, он решил дать тягу, как  вдруг на противоположной стороне  дороги, за большим камнем, он  заметил дуло  второго мушкета.    

      Очевидно, это была засада.    

      Молодой человек взглянул на первый мушкет и не без тревоги заметил, что он   опускается в  его направлении. Как  только дуло мушкета остановилось, он  бросился ничком на землю. В эту самую минуту раздался выстрел,  и он услыхал  свист пули, пролетевшей над его головой.    

      Надо было  торопиться.  Д'Артаньян  быстро вскочил  на ноги, и в  ту же секунду  пуля из другого мушкета разметала камешки в том самом месте  дороги, где он  только что лежал.    

     Д'Артаньян   был не  из  тех  безрассудно  храбрых людей,  которые  ищут нелепой смерти,  только бы  о них могли сказать, что они не отступили; к тому же здесь и   неуместно было говорить о храбрости: д'Артаньян попросту попался в ловушку.    

      "Если будет третий выстрел, - подумал он, - я погиб! "    

      И  он помчался в сторону лагеря  с быстротой, которая отличала  жителей его    страны,  славившихся  своим  проворством.  Однако,  несмотря   на  всю  стремительность его бега, первый из  стрелявших успел снова зарядить ружье и  выстрелил во второй раз, причем так метко, что пуля пробила  фетровую  шляпу  д'Артаньяна, которая отлетела шагов на десять.    

      У д'Артаньяна  не было другой  шляпы;  поэтому он на бегу  поднял свою,  запыхавшийся и  очень бледный  прибежал к  себе,  сел и,  никому  ничего  не  сказав, предался размышлениям.    

      Это происшествие могло иметь три объяснения.    

      Первое  -  и самое естественное -  это  могла  быть засада ларошельцев, которые  были бы  весьма не прочь убить одного из  гвардейцев его величества: во-первых,  для того, чтобы иметь одним врагом  меньше, а во-вторых, у  этого врага мог  найтись в кармане туго набитый кошелек.    

      Д'Артаньян  взял  свою  шляпу, осмотрел отверстие,  пробитое  пулей,  и покачал  головой. Пуля была пущена не из мушкета - она была пущена из пищали. Меткость  выстрела с самого начала навела  его на мысль, что он был сделан не из обычного  оружия; пуля оказалась не калиберной, и, следовательно, это была не военная  засада.    

      Это  могло быть любезным напоминанием г-на кардинала. Читатель  помнит, что  в   ту  самую  минуту,  когда, по  милости благословенного луча  солнца, Д'Артаньян  заметил ружейное дуло,  он как раз  удивлялся  долготерпению  его  высокопреосвященства.    

      Но тут Д'Артаньян снова покачал головой. Имея дело с людьми, которых он мог   уничтожить  одним  пальцем,  его высокопреосвященство редко  прибегал к  подобным средствам.    

      Это могло быть мщением миледи.    

      Вот это казалось наиболее вероятным.    

      Д'Артаньян  тщетно силился припомнить лица или одежду убийц;  он убежал от них  так быстро, что не успел рассмотреть что-либо.    

      - Где вы,  мои дорогие друзья? - прошептал  Д'Артаньян.  - Как  мне вас  недостает!    

      Ночь Д'Артаньян провел  очень  дурно. Три или четыре раза  он  внезапно просыпался;   ему чудилось, что  какой-то  человек подходит к его  постели  и хочет  заколоть  его кинжалом. Однако темнота не  принесла  с  собой  никаких приключений, и  наступило утро.    

      Тем не менее то, что не состоялось сегодня, могло осуществиться завтра, и  Д'Артаньян отлично знал это.    

      Весь день он  просидел дома под предлогом  плохой погоды:  этот предлог был  нужен ему, чтобы оправдаться перед самим собой.    

      На третий день после происшествия, в  девять часов утра, заиграли сбор.  Герцог   Орлеанский   объезжал  посты.  Гвардейцы  бросились   к  ружьям   и  выстроились; Д'Артаньян занял свое место среди товарищей.    

      Его  высочество проехал перед фронтом войск, затем все старшие  офицеры  подошли  к  нему, чтобы приветствовать  его,  и  среди них - капитан гвардии  Дезэссар.    

      Минуту спустя д'Артаньяну показалось, что г-н Дезэссар знаком подзывает его к  себе. Боясь ошибиться, он подождал вторичного знака своего начальника; когда  тот повторил свой жест, он вышел из рядов и подошел за приказаниями.    

     -   Сейчас  его   высочество  будет  искать  добровольцев  для  опасного поручения,  которое принесет почет тому, кто его выполнит, и  я подозвал вас, чтобы вы были  наготове.    

      - Благодарю  вас, господин капитан!  - ответил гасконец,  обрадовавшись случаю  отличиться перед герцогом.    

      Оказалось,  что  ночью  осажденные сделали  вылазку и  отбили  бастион, взятый  королевской армией два дня назад; предполагалось послать туда людей в очень  опасную рекогносцировку, чтобы узнать, как охранялся этот бастион.    

      Действительно,   через   несколько   минут   герцог  Орлеанский  громко  проговорил:    

      - Мне нужны  три или четыре  охотника  под предводительством  надежного  человека.    

      - Что до надежного  человека,  ваше высочество, то такой у меня есть, - сказал  Дезэссар,  указывая на д'Артаньяна. - Что  же касается  охотников, то стоит вам  сказать слово, и за людьми дело не станет.    

      - Найдутся ли здесь  четыре человека, желающие пойти со мной на смерть? -  крикнул Д'Артаньян, поднимая шпагу.    

      Двое  из его  товарищей-гвардейцев  тотчас же выступили  вперед,  к ним  присоединились  еще  два  солдата, и  нужное количество было  набрано;  всем  остальным  Д'Артаньян отказал,  не  желая  обижать  тех,  которые  вызвались  первыми.    

      Было неизвестно, очистили ларошельцы  бастион после того, как захватили его,  или же оставили  там гарнизон; чтобы  узнать это, требовалось осмотреть  указанное место с достаточно близкого расстояния.    

     Д'Артаньян   со  своими четырьмя помощниками отправился  в путь и  пошел вдоль траншеи; оба  гвардейца шагали рядом с ним, а солдаты шли сзади.    

      Прикрываясь каменной облицовкой траншеи, они быстро продвигались вперед и  остановились лишь  шагов за сто от бастиона. Здесь Д'Артаньян  обернулся и  увидел, что оба солдата исчезли.    

      Он  решил,  что  они  струсили и остались сзади;  сам  же он  продолжал  двигаться вперед.    

      При повороте  траншеи  Д'Артаньян  и два  гвардейца  оказались  шагах в  шестидесяти от бастиона. На бастионе не  было  видно ни  одного человека, он  оказался покинутым.    

      Трое смельчаков совещались между собой, стоит ли идти дальше, как вдруг кольцо  дыма опоясало эту каменную глыбу, и десяток пуль  просвистели  вокруг  д'Артаньяна и его спутников.    

      Они  узнали  то,  что  хотели  узнать:  бастион  охранялся.  Дальнейшее  пребывание   в   этом   опасном  месте  было,   следовательно,   бесполезной  неосторожностью.  Д'Артаньян  и  оба  гвардейца  повернули  назад  и  начали  отступление, похожее на бегство.    

      Когда  они  были уже близко от угла траншеи, который мог защитить их от  ларошельцев,  один из гвардейцем упал  -  пуля  пробила ему  грудь.  Другой,  оставшийся целым и невредимым, продолжал бежать к лагерю.    

      Д'Артаньян не  захотел  покинуть своего товарища;  он  нагнулся,  чтобы  поднять  его  и  помочь  добраться до  своих, но в эту минуту раздались  два  выстрела:  одна  пуля разбила  голову  уже  раненного  гвардейца,  а  другая  расплющилась о скалу, пролетев в двух дюймах от д'Артаньяна.    

      Молодой  человек  быстро  обернулся,  так как  эти  выстрелы  не  могли  исходить из бастиона, загороженного  углом траншеи. Мысль о двух исчезнувших  солдатах пришла  ему  на  ум и напомнила о  людях,  покушавшихся  убить  его  третьего дня. Он решил, что на этот  раз выяснит, в чем дело, и упал на труп  своего товарища, притворившись мертвым.    

      Из-за заброшенного  земляного  вала, находившегося шагах в  тридцати от этого  места, сейчас же высунулись две головы:  то были головы двух отставших солдат.   Д'Артаньян не ошибся: эти двое последовали за ним  только для того, чтобы его   убить, надеясь,  что смерть молодого человека будет  отнесена  за счет  неприятеля.    

      Но так как он мог  оказаться лишь раненным и впоследствии заявить об их преступлении,  они подошли  ближе, чтобы его прикончить; к счастью, обманутые хитростью  д'Артаньяна, они не позаботились о том, чтобы перезарядить ружья.    

      Когда  они были шагах  в десяти, Д'Артаньян, который, падая, постарался не  выпустить из рук шпаги, внезапно вскочил на ноги и одним прыжком оказался около  них.    

      Убийцы  поняли,  что  если  они  побегут  в  сторону  лагеря,  не  убив  д'Артаньяна, то он донесет на них; поэтому  первой их мыслью было перебежать к  неприятелю. Один из них схватил ружье за ствол и,  орудуя им, как палицей,  нанес бы д'Артаньяну страшный удар,  если  бы молодой  человек не отскочил в  сторону; однако этим движением  он освободил бандиту проход, и тот  бросился  бежать к бастиону. Не зная, с каким намерением  этот человек направляется  к  ним,  ларошельцы,  охранявшие  бастион, открыли  огонь,  и  предатель  упал,  пораженный пулей, раздробившей ему плечо.    

      Тем  временем Д'Артаньян бросился на второго  солдата, действуя шпагой. Борьба  была недолгой: у негодяя было  для защиты только разряженное ружье, - шпага   гвардейца скользнула по стволу  ружья, уже не грозившего ему  никакой  опасностью,  и  пронзила  убийце  бедро;  тот  упал.  Д'Артаньян  тотчас  же  приставил острие шпаги к его горлу.    

      - О, не убивайте меня! - вскричал  бандит. - Пощадите,  пощадите  меня,  господин офицер, и я расскажу вам все!    

      - Да стоит ли твой  секрет того,  чтобы  я помиловал  тебя?  -  спросил молодой  человек, придержав руку.    

      - Стоит,  если только вам дорога жизнь! Ведь вам двадцать два  года, вы  красивы, вы храбры и сможете еще добиться всего, чего захотите.