1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
    
– С разрешения ваших родителей?
    
– Они об этом и не подозревают! Я им сказала, что иду на суточное дежурство в госпиталь, а сама – сюда.
    
– Завтра же отошлем вас обратно в Артур.
    
– Так я и уеду. Пока здесь будет позиция, я останусь, – отрезала Варя.
    
– Ладно. Там посмотрим! Где вы устроились на ночь?
    
– Пока вы гуляли, мы выгнали вас из вашего блиндажа и устроили там перевязочный пункт. Можете полюбоваться. Вас же переместили, несмотря на протесты вашего Семена, на соседнюю батарею в пороховой погреб, – ответила Варя и повела прапорщика показать свою работу.
    
В блиндаже уже было проведено электричество. На столе, покрытом чистой скатертью, было множество различных банок, бинты, марля, вата и другие перевязочные принадлежности. В эмалированных блюдцах лежали блестящие хирургические инструменты, на полу, устланном чаканками, стояли носилки и лежали чистые соломенные тюфяки.
    
– Хорошо? – спросила Варя. – Это мы все оборудовали за два часа.
    
– Прекрасно! Но вы-то сами где поместитесь на ночь?
    
– Рядом, в снарядном погребе.
    
– А снаряды куда перенесли?
    
– В пороховой погреб, – не совсем уверенно ответила Варя.
    
– Кто же это распорядился без меня?
    
– Высоких. Он и проводил нас сюда.
    
– Почему же он вас не оставил у себя?
    
– Мы присланы с Утеса к вам, – вставила Шура.
    
Звонарев не возражал.
    
Новое его помещение было совсем крохотное. В нем едва помещались кровать и табуретка. Две свечи, прилепленные на выступах стены, тускло освещали убогое убранство блиндажа.
    
– Вы голодны? – спросил он.
    
– Как десять волков! Ваш Семен достал у кого-то из солдат курицу и обещал нас угостить супом и вареной курицей, – ответила Варя, – а пока что мы закусим хлебом с колбасой. Шурка, тащи сюда наши запасы!
    
Скоро все трое за обе щеки уписывали бутерброды.
    
– Что нового в Артуре? – спросил Звонарев.
    
– Все то же! Береговые батареи стреляют, а моряки гуляют. Ривочка ваша ходит с каким-то молоденьким мичманом, – верно, с очередным мужем! – И Варя презрительно сморщила носик.
    
– А вы с кем гуляете?
    
– Увы, ни с кем, кроме Тахателова! Он такой забавный, все пыхтит от жары, даже когда всем холодно. Оля взялась обучать грамоте и арифметике вашу Ривочку. Леля все беспокоится о Стахе. Кстати, вы его здесь не встречали? – выкладывала свои новости Варя.
    
– Не встречал и ничего о нем не слышал! Его полка здесь не было совсем. А у нас на Электрическом Утесе что нового? – спросил Звонарев у Шурки.
    
– Борейко хозяйнуют день и ночь. Штабс-капитан считают старые штаны. – И Шурка громко фыркнула. – Ох, умора, как они нос свой платком затыкают, чтобы их солдатский дух не беспокоил! Ругаются, но все про себя, а вслух не смеют.
    
– А Гудима?
    
– Ухаживает за ней напропалую, а ее писарь от ревности чуть не лопается, – за подругу ответила Варя.
    
Шурка сконфузилась и закрыла лицо белым фартуком.
    
– Не смейтесь вы, пожалуйста! – просила она Варю.
    
– Значит, и у Шуры завелась симпатия! Вот не ожидал! Ай да Шура! Сразу за капитана принялась! – подсмеивался Звонарев.
    
– Они на меня и смотреть не хотят! Все это Варя зря наговаривает, – смущенно возражала Шура, – а сама только и говорит что о вас! Она и подговорила меня сюда ехать, – выдала подругу Шура.
    
– Замолчи и не выдумывай пустяков! – накинулась Варя на Шурку. – А то вы и бог весть что о себе вообразите. Я просто решила посмотреть, что это за Цзинджоу…
    
– …заодно и вас побачить.
    
Варя толкнула хохочущую Шурку. Походная кровать треснула, и они обе едва не свалились на пол.
    
Приход Семена с курицей и супом прервал их возню.
    
После ужина девушки отправились к себе в блиндаж. Было очень темно. С востока надвигалась гроза. Почти беспрерывно вспыхивали зарницы. Солдаты уже забрались на ночь в блиндажи, и только часовые одиноко маячили на батареях.
    
Звонарев взобрался на бруствер батареи и осмотрелся. Пять или шесть костров, видневшихся внизу, указывали на присутствие людей в пехотных окопах. Все остальное тонуло в непроглядном мраке, только луч прожектора белым щупальцем ползал по земле. В свете его неожиданно возникали то дерево, то группа кустов, то китайская фанза.
    
Обойдя батареи, Звонарев приказал денщику разбудить себя при первых признаках тревоги и лег спать.
    
Засыпая, он еще слышал глухие раскаты грома и шум падающего дождя, но это не помешало ему мгновенно уснуть.
    
    
Родионов с номерами второго взвода, пушки которого стояли против северных ворот, занимал просторную китайскую фанзу рядом с позицией взвода.
    
С вечера, хорошо поужинав и изрядно выпив, солдаты немного поиграли в карты, пока взводный не погнал их спать.
    
– Как бы с рассветом японцы опять не полезли на штурм! Ночь темная, собирается гроза, он, чего доброго, свою силу незаметно подведет к самым воротам и ударит на нас. Надо быть начеку и к рассвету ждать незваных гостей! – говорил он. – Ты, Егорка, с первым взводом будешь находиться у ворот. Пушки на ночь заряди и поставь по два дневальных к каждому орудию. Если они что-либо заметят, пусть, не ожидая приказа, сразу же стреляют, а мы выскочим на шум.
    
Вместе с Егоровым и Блохиным, который теперь постоянно был с ним, Родионов вышел на двор проверить готовность первого взвода к стрельбе.
    
Около полуночи все улеглись спать. Вскоре пошел дождь, постепенно перешедший в сильнейший ливень с грозою. Плохо мощенные улицы китайского города мгновенно превратились в озера и реки, которые стремительно понеслись к более низменной части у южных ворот.
    
Блохин с дневальным укрылись около ворот и при свете молнии внимательно вглядывались через орудийные амбразуры во тьму ненастной ночи.
    
– Поди японец залез в блиндаж и боится нос на двор показать, – заметил Гайдай.
    
– Если он не дурак, то ему сейчас в самый раз наступать, – возразил Блохин.
    
В это время с позиции взвились одна за другой две ракеты. Разорвавшись высоко в воздухе, они на короткий момент осветили местность и тотчас с шипением затухли. Все же Блохин успел заметить движущиеся к городу японские цепи.
    
– Пли! – заорал он во всю глотку и сам бросился к орудию.
    
Пушка грохнула и с треском отскочила назад.
    
В темноте блеснул огонь разрыва, и шрапнель с визгом обрушилась на японцев. Вторая пушка тоже выстрелила. Подбежавшие на выстрелы Егоров с солдатами первого взвода открыли беспорядочную стрельбу по японцам.
    
– Стой! Куда без толку бьешь! – окликнул их появившийся из темноты Родионов.
    
– Японец цепями на нас идет, – поспешил объяснить Блохин.
    
– Когда его будет видно, тогда и бей! – приказал фейерверке?
    
При свете следующих ракет все уже ясно разглядели многочисленные цепи противника, с трех сторон охватывающего город.
    
– Прицел двадцать, целик ночь, картечью! – скомандовал Родионов. – Блохин, проверь прицел.
    
Блеснуло подряд несколько ярких молний, что дало возможность навести орудия.
    
– Первое готово! – доложил Купин.
    
– Второе тоже! – отозвался Булкин.
    
– Пли!
    
Опять два огненных столба прорезали темноту ночи, и с Пронзительным визгом рассыпалась картечь.
    
Со стороны японцев донесся дикий вой.
    
– В самую говядину, видать, угодили, – радостно прохрипел Блохин. – Вали, Софрон, не мешкай!
    
Вдруг где-то справа, совсем близко, раздались крики «банзай».
    
– Вертай туда орудию! – закричал Блохин и тотчас же сам стал поворачивать пушку.
    
– Где это он, проклятый? – проговорил Родионов, вглядываясь сквозь бойницы в ночную темь.
    
– Банза-а-ай! – совсем уже близко раздались японские крики.
    
Купин, наведя пушку по крику, выстрелил без команды.
    
Японцы тотчас же замолкли.
    
– Поперхнулись, черти, картечью! – радостно вскрикнул Гайдай. – Еще бы разок их так угостить, Софрон Тимофеевич!
    
– Не говори под руку. Сам знаю, что надо делать! – прикрикнул на него фейерверке? – Слухай, наводчики, как услышишь, что японец «банзаю» кричит, – наводи на голос сразу и бей по ним.
    
– Тикай, братцы, японец мину под ворота кладет! – вдруг закричал подбежавший стрелок. – Сейчас взрыв будет.
    
Родионов взглянул в левую бойницу и при свете молнии заметил внизу, у самых ворот, несколько копошащихся фигур. Достать туда из пушек было невозможно, а ни ружей, ни револьверов у артиллеристов не было.
    
– Вынимай замки и прицелы и отходи на заднюю позицию, – скомандовал Родионов.
    
Номера бросились исполнять его приказание. В темноте они то и дело сталкивались и мешали друг другу.
    
– Не пужайся, работай со смыслом, – подбадривал Блохин, бегая от одного орудия к другому.
    
– Ты бы лучше послушал, что у ворот делается, – приказал ему Родионов.
    
– Боязно, – замялся на мгновение Блохин. – Да где наша не пропадала! – махнул он рукой и юркнул в ворота.
    
– Спички жгут – должно быть, фитиль зажигают, – через минуту сообщил он, вернувшись назад.
    
– Беги! – скомандовал Родионов, и солдаты мгновенно исчезли в темноте.
    
– Ничего не забыли? – ощупал пушки рукой Родионов и, не найдя ни прицелов, ни замков, кинулся вслед за солдатами.
    
Едва только он добежал до заднего взвода, как в воротах блеснуло огромное пламя, и деревянные, окованные железом полотнища их разлетелись на части. В пролом с криком «банзай» ринулись японцы, но залп картечью мгновенно прижал их к земле. Это дало возможность стрелкам, занимавшим позиции на стенах около ворот, спуститься вниз и присоединиться к артиллеристам.
    
Японцы попытались было еще раз прорваться в ворота, но, встреченные ружейным огнем, отошли назад и залегли, усиленно обстреливая пачками взвод Родионова.
    
Стрелки стали постепенно отходить к южным воротам.
    
– Артиллеристы, вынимай замки и отходи! Японцы нас окружают, – приказал подошедший пехотный поручик.
    
В это время ему доложили, что японцы к воротам на руках подтягивают пушку.
    
Услышав об этом, стрелки заторопились с отступлением.
    
– Номерки! Собирай пожитки и айда за пехотой! – распорядился Родионов. – Замки бросай в колодец, прицелы тащи с собой, на позиции командиру сдадим!
    
– Тимофеич, дозволь мне тут малость задержаться, – попросил Блохин. – Охота с японцем в городки поиграть: кто у кого раньше пушку, что в воротах, собьет!
    
– Смотри, как бы тебе башку с плеч не сорвали! – отозвался фейерверке?
    
– Это быть не должно! – убежденно ответил солдат. – Кто еще хочет с японцем поиграть? – обратился он к солдатам.
    
Вызвался только один Гайдай.
    
– Двум смертям не бывать, а одной не миновать! – тряхнул он головой.
    
Родионов с номерами начал отходить назад, перебегая от одного укрытия к другому. В сером сумраке рассвета два оставшихся у орудий солдата увидели, как японцы начали устанавливать против ворот пушку.
    
Блохин, припав к прицелу, тщательно наводил на них орудие. Гайдай орудовал у правила.
    
– Готово! Заряжай! – скомандовал он Гайдаю. – Теперь отойди! – приказал он, когда замок был закрыт.
    
Было хорошо видно, как японцы также торопливо наводили свою пушку на них. У Гайдая со страха застучали зубы.
    
– Скорей, Блохин! – торопил он.
    
– Сей секунд! Чуток прицел только поправлю! – И Блохин сосредоточенно поглядел на мушку. – Теперь господи благослови! Разожжем ихний кон, – и дернул за вытяжной шнур.
    
Пушка отскочила назад, обдав солдат грязью и водой.
    
Когда дым от выстрела рассеялся, Блохин, прикрыв, как от солнца, глаза рукою, внимательно посмотрел в ворота. Там было пусто.
    
– Всю фигуру вышиб одним ударом! Теперь можно и тикать! Тащи прицел.
    
В следующую секунду, воспользовавшись замешательством японцев, они со всех ног бросились по улице к южным воротам и вскоре оказались уже в безопасности, скрывшись за развалинами.
    
У ворот города нагнали своих.
    
– Сбил японца, – коротко доложил Блохин Родионову, который поджидал их у ворот, держась рукой за бедро. – Тебя зацепило? – спросил он.
    
– Малость оцарапало, да Егорова убило, как сюда бежали! Еще двоих ранило, тех уже увели!
    
– Мы с Гайдаем тебя хоть в Артур на руках донесем?
    
– Сам помаленьку добреду!
    
Родионов поморщился от боли и медленно пошел вперед.
    
Навстречу отходящим из города частям уже шла на подмогу стрелковая цепь, которая и отогнала наседавших японцев.
    
    
Город Цзинджоу горел под перекрестным огнем русской и, японской артиллерии. Из южных ворот выбегали жители с домашним скарбом, стремясь как можно скорее покинуть район обстрела. Над их головами то и дело появлялись белые комочки разрывов. Свинцовый дождь пуль и осколков поднимал с земли тучи пыли.
    
Город Цзинджоу с двух сторон обходили японцы. Одетые в форму защитного цвета пехотные цепи, едва различимые на фоне травы, преследовали русских, которые в своих белых рубашках были прекрасно видны на серо-зеленом поле. Артиллерийский огонь с обеих сторон усилился до предела. Солдаты падали, сраженные пулями и осколками. Были жертвы и среди беженцев. Корчились от невыносимой боли раненые женщины и дети.
    
Стоя у блиндажа с Звонаревым, Варя наблюдала за этой страшной картиной.
    
– Смотрите, смотрите, какой ужас происходит у ворот города! – воскликнула она. – Упала женщина, и около нее копошатся маленькие дети. Я не могу спокойно смотреть на это. Я бегу туда, – рванулась с места Варя.
    
– Только зря не рискуйте собою. Я за вас отвечаю перед вашими родителями, – кричал ей вслед прапорщик.
    
– Я сама отвечаю за себя. Дайте мне хоть пару солдат в помощь, – уже отбежав на некоторое расстояние, попросила Варя.
    
– Мельников, возьмешь пару солдат и отправишься за сестрицей. Захвати перевязочные средства и постарайся по возможности уберечь Варвару Васильевну, – напутствовал Мельникова прапорщик.
    
Добравшись до места, где лежали раненые китайцы, Варя, Мельников и солдаты принялись за работу. Но производить перевязки под обстрелом было нелегко. Мельников послал одного из солдат поискать более укрытое место. Вернувшись через минуту, солдат предложил перенести импровизированный перевязочный пункт в находящуюся поблизости выемку железной дороги. На новом месте Варя с помощью солдат и двух девушек-китаянок быстро перевязала раненых и, израсходовав весь перевязочный материал, заторопилась на батарею, где снова разгорался бой.
    
– Слава богу, наконец-то вы вернулись. Я так волновался за вас, – встретил Звонарев Варю.
    
– И совершенно напрасно. Все в порядке, раненым помогли выбраться в тыл, – ответила Варя.
    
– В награду за проявленное сейчас человеколюбие и храбрость награждаю вас ценным подарком. – И прапорщик протянул Варе статуэтку из слоновой кости.
    
Варя удивленно посмотрела на Звонарева и осторожно взяла в руки безделушку.
    
– Как это вы додумались купить такую чудесную вещичку? Это будет приятная память о сегодняшнем дне. Вы, кажется, более любезны и внимательны ко мне, чем я предполагала. А я-то считала вас неспособным ни на какие тонкие человеческие переживания, – кокетливо проговорила Варя.
    
– Благодарю за столь высокое мнение о моей персоне, – иронически заметил Звонарев.
    
– А за безделушку еще раз спасибо – хороша. – И Варя отошла.
    
С восходом солнца начался артиллерийский обстрел русских позиций.
    
– Японцы! – вдруг ткнул пальцем вперед наводчик первого орудия Четырнадцатой батареи.
    
Из-за ближайшего хребта показалась колонна и, миновав обнаженную вершину, быстро скрылась в гаоляне и кукурузе.
    
– Буди прапорщика! – скомандовал подошедший Грязнов. – Окажи, японец на нас лезет!
    
Через минуту Звонарев уже смотрел в бинокль, отыскивая колонну.
    
– Вызвать людей к орудиям! Цель-номер три! Огонь открывать после пристрелки десятой батареи! – приказал он.
    
Солдаты быстро разошлись по орудиям.
    
– Орудиями, четные – гранатой, нечетные – шрапнелью, огонь!
    
В свежем утреннем воздухе гулко раздались четыре выстрела, и снаряды с урчанием полетели вдаль.
    
– Одиннадцатая готова!
    
– Огонь!
    
И еще восемь выстрелов загремели один за другим, как бы нагоняя потерянное время.
    
Звонарев вскинул бинокль. Снаряды ложились хорошо. Шрапнели рвались низко и сильно поражали цель. Из гаоляна во все стороны, как потревоженные за печью тараканы, разбегались японцы.
    
– Шрапнелью! Батарея, огонь! – приказал прапорщик.
    
Несколько солдат, ставших цепочкой между ним и батареями, громко повторяли команду.
    
Весь гаолян окутался ватными клубами шрапнельных разрывов. Противник торопливо начал перебегать обратно за, хребет.
    
Увеличив прицел, Звонарев преследовал отступающих огнем. Вдруг откуда-то издалека прилетел японский снаряд, и столб черного дыма вырос за десятой батареей.
    
– Смотри все, откуда бьет японская батарея! – приказал Звонарев, тщетно оглядывая вершины гор. Они были по-прежнему пусты.
    
– Хорошо сховался японец, ничего не видать! – досадливо отвечали солдаты, в свою очередь осматривая сторону противника.
    
За первым снарядом упал еще один, а затем на батарею обрушилось сразу несколько десятков. Все исчезло в клубах дыма и пыли. Снаряды падали и впереди и сзади батареи, но больше всего они попадали в самый бруствер и в расположенные за ним орудия.
    
Звонарев бросился туда. Уже по дороге он увидел, как первое орудие, подброшенное взрывом, подлетело вверх и повалилось набок. У третьего орудия было разбито колесо. Несколько солдат валялись на земле, остальные, бросив орудия, скрылись в блиндажах.
    
– Носилки! – скомандовал прапорщик.
    
Вскоре было сбито еще одно орудие, и на всей батарее осталась всего одна годная к действию пушка.
    
Покончив с Десятой батареей, японцы обрушились на соседние – Одиннадцатую и Тринадцатую.
    
– Японец, ваше благородие, вроде колдун в шапкеневидимке, самого не видно, а нас бьет в самую морду! – подошел к Звонареву Грязнов.
    
– Может, справа что-нибудь видно, – обернулся прапорщик в сторону центральных батарей, но они тоже представляли собой сплошные вулканы дыма, сквозь который то и дело появлялись взблески взрывов от падающих снарядов.
    
– Едва ли и там что увидишь сейчас, – ответил солдат.
    
Объектов для стрельбы не было видно, и Звонарев занялся разглядыванием общей картины боя.
    
Слева, в Цзинджоуском заливе, на горизонте маячили японские суда. У берега на якорях стояло около полусотни китайских джонок. Прямо в зарослях гаоляна и кукурузы было безлюдно, но из-за хребта доносился беспрерывный гул стрельбы многочисленных батарей.
    
Город Цзинджоу горел, обстреливаемый одновременно русской и японской артиллерией. У его южных ворот шла усиленная ружейная перестрелка. Линия стрелковой цепи из-за белых рубах русских солдат была ясно видна на серо-зеленом фоне местности. Японцы же в защитной одежде были едва различимы, и то только при движении. Справа на солнце у подножия горы Самсон ярко блестела вода залива Хунуэза.
    
Внизу, перед позицией, между развалинами китайской деревушки Сидай, также мелькали белые рубахи солдат.
    
Солнце уже поднялось довольно высоко, подобрав утренний туман в долине, и сильно припекало землю. Звонареву захотелось есть и пить, и он отправился к Четырнадцатой батарее, где был расположен перевязочный пункт. Ему пришлось далеко с тыла обходить Одиннадцатую и Тринадцатую батареи, по которым японцы все еще вели усиленный огонь.
    
На Четырнадцатой батарее были устроены обширные блиндажи, в части которых помещался теперь перевязочный пункт.
    
С Десятой батареи пока было всего пять человек раненых, из которых двое тяжело. Мельников исполнял обязанности хирурга, осматривал раненых, зондировал раны, глубокомысленно произносил исковерканные латинские термины и давал указания сестрам по перевязке. Варя находилась около двух тяжелораненых, ноги у которых были совершенно размозжены. Требовалась срочная ампутация, но Мельников сам не решался ее произвести. Варя с суровым выражением на лице энергично требовала немедленной отправки раненых на перевязочный пункт Пятого полка, расположенный в полутора верстах за правым флангом.
    
– Кто же их туда доставит под таким обстрелом? – возражал фельдшер. – Их все равно по дороге убьют.
    
– Надо обойти с тыла, и тогда опасности почти не будет.
    
– Так далеко нести никто не захочет.
    
– Кому прикажут, тот и снесет, а чтобы санитары по дороге не сбежали, я сама пойду с носилками.
    
– Воля ваша, барышня, но я против, – не соглашался Мельников.
    
Увидев Звонарева, Варя поспешила объяснить ему свои разногласия с фельдшером. Прапорщик приказал немедленно переправить раненых, но последние неожиданно запротестовали.
    
– Дозвольте нам, ваше благородие, здесь спокойно умереть, – просили они.
    
– До смерти вам еще далеко, – уговаривала их Варя, – но нужна срочная операция, иначе вы и вправду умрете, а мы ее сделать не можем.
    
– Не мучили бы уже перед концом, – продолжали упрашивать солдаты.
    
– Я сама с вами пойду, и если что случится, то сейчас же помогу вам, – успокаивала девушка раненых.
    
Наконец их вынесли. Около носилок, все такая же суровая и решительная, пошла Варя.
    
– Берегитесь по дороге и назад не возвращайтесь, мы здесь и без вас обойдемся! – напутствовал ее Звонарев.
    
– Вы без меня тут тоже, пожалуйста, не геройствуйте! – ответила Варя.
    
Между тем японцы прекратили обстрел Одиннадцатой и Тринадцатой батарей и временно совершенно замолчали. На обеих батареях оказались подбитыми шесть орудий из десяти. Правда, некоторые из них можно было исправить, но для этого надо было дожидаться наступления темноты.
    
В это время с моря, со стороны Цзинджоуского залива, открыли огонь японские суда. По первому же снаряду стало ясно, что огонь ведется из орудий, крупного калибра. Лица солдат, знакомых с действием морских орудий по артурским батареям, сразу вытянулись.
    
– Никак, ихний адмирал Тогов сам сюда пожаловал! Будет теперь нам баня! Пушки у нас вовсе игрушечные, а он с броненосцев двенадцатидюймовыми начнет бить! – испуганно проговорил Грязнов.
    
– Да разве это броненосцы? Не видишь сам, что ли? Канонерки и миноносцы. Мы таких на Утесе по десятку за ночь топили! – вмешался в разговор подошедший с командой Блохин. – Честь имею явиться! – отрапортовал он Звонареву.
    
– А Родионов где?
    
– На перевязочном, его малость в бедро задело.
    
– Серьезно? Он, пожалуй, и дойти не сможет?
    
– Обещал притопать, значит, придет.
    
– Ну, рассказывай по порядку все, что у вас было.
    
Блохин в двух-трех словах сообщил о происшедшем, ничего не упоминая о своей «игре в городки» с японцами, но солдаты тотчас же дополнили его рассказ. Звонарев с удивлением смотрел на далеко не геройскую фигуру Блохина. Шапка сидела блином на его голове, шинель, без хлястика, висела халатом.
    
– Да вы с Гайдаем, оказывается, настоящие герои! Чего же ты скромничаешь и ничего о себе не рассказываешь? – обратился он к Блохину.
    
– Нечего, ваше благородие, и рассказывать Просто спор с японцем зашел, кто кому раньше башку оборвет – мы ему или он нам. Ну, мы, значит, оборвали ему раньше. Вот и весь сказ.
    
– Хорош, нечего сказать, был у вас спор!
    
– Я так думаю, что вся война на таком споре стоит, – неожиданно зафилософствовал Блохин.
    
– Блохин и Гайдай, идите к моему Грунину, пусть он вам по стакану водки поднесет из того запаса, что поручик Борейко мне вчера прислал.
    
– Покорнейше благодарим, ваше благородие, – прохрипел Блохин.
    
– Я, ваше благородие, непьющий, – отозвался Гайдай.
    
– Молчи, дура, я за тебя выпью, все воевать веселен будет, – шепнул ему Блохин, и оба солдата, повернувшись по всем правилам, отошли.
    
Звонарев отправил всех пришедших на Десятую батарею.
    
– Попробуйте там, что можно, привести в порядок, но все сразу наружу не вылезайте, а то японец вас сейчас же обстреляет, – напутствовал их прапорщик.
    
В это время несколько новых взрывов большой силы, обрушившиеся на Пятнадцатую батарею, показали, что японцы подготавливают ее разгром. Солдаты поспешно прятались в блиндажи или совсем уходили с батареи.
    
– Вы куда? – останавливал их Звонарев. – Я сейчас сам начну обстрел японских судов с нашей батареи.
    
– Никак невозможно против японца устоять, все чисто бьет и калечит, – ответили солдаты.
    
– А ты сам его покалечь, дурья голова, – вмешался оказавшийся рядом Блохин. – Аида за мной, я вам сейчас покажу, как надо японца пугать!
    
Через пять минут все восемь орудий Пятнадцатой батареи на предельном прицеле уже громили японские суда. Хотя легкие батарейные пушки не могли нанести японцам существенного вреда, но тем не менее, как только снаряды стали падать около судов, они поторопились отойти подальше в море.
    
– Не робей, братцы, – носился на батарее Блохин, – целься адмиралу Тогову под хвост, не любит он этого, мигом тикать начнет!
    
Солдаты, ободренные успехом, старательно работали у орудий. Один из снарядов угодил в китайские джонки, стоявшие у берега, и там начался сильный пожар. Камышовые плетеные китайские паруса горели, как сухая солома, давая массу дыма. Так как лодки стояли близко друг около друга, то огонь быстро перебрасывался от одной к другой, и вскоре все они пылали ярким костром. Было видно, как китайцы, спасаясь, прямо с джонок бросались в воду и плыли к берегу. Дым пожара лишил возможности японские корабли вести прицельный огонь по русским позициям.
    
– Не понравилось японцу! – весело заговорили солдаты.
    
– Адмирал Тогов чихать начал, – безапелляционно заявил Блохин. – Не любит он нюхать дым.
    
Скоро весь горизонт со стороны моря был закрыт дымовой завесой, и японская эскадра прекратила обстрел русских позиций, зато с севера опять посыпались шрапнели и гранаты, но после тяжелых морских снарядов они уже не казались такими страшными.
    
Забравшись в блиндаж, солдаты ожидали конца обстрела.
    
– Родионов идет, – возвестил Купин, вертевшийся около входа. – И с мамзелей, вроде как с сестрой.
    
Солдаты стали с порога блиндажа разглядывать подходящих.
    
Звонарев с Тринадцатой батареи тоже заметил Роднонова и Варю Белую.
    
«Вернулась-таки, упрямая девчонка!» – досадливо подумал он.
    
– Шура, соберите-ка, пока тихо, свои манатки и отправляйтесь на полковой перевязочный пункт.
    
– А как же наши раненые? У нас осталось еще трое, – возразила девушка.
    
– С вами пусть идут, – ответил прапорщик.
    
– Японец с города наступает, – неожиданно сообщил тревожную весть Гайдай.
    
Звонарев вскинул бинокль и тут, впервые за сегодняшний день, увидел, как густые цепи японцев одна за другой выбегали из-за стены Цзинджоу и накапливались внизу у деревни Сидай.
    
Звонарев вызвал солдат на всех батареях к орудиям, но едва они дали по нескольку выстрелов, как японцы обрушили на них огненный вал своей артиллерии, к которой присоединился и обстрел с моря. Все батареи оказались под перекрестным огнем снарядов, летевших и слева и справа и засыпавших всю площадь позиции.
    
Варя с Родионовым едва успели укрыться в блиндаже Тринадцатой батареи. Звонарев, наблюдавший за происходящим близким разрывом снаряда, был сброшен с бруствера и на несколько мгновений оглох и ослеп.
    
Варя с криком бросилась к нему.
    
– Что с вами? Вы ранены? – нагнулась она к лежащему на земле прапорщику.
    
Ее лицо выражало страшный испуг, в глазах стояли слезы, и она, сама того не замечая, начала ласково гладить Звонарева по лицу.
    
За Варей поспешили к прапорщику Мельников и несколько солдат с носилками.
    
– Мне уже лучше, – с трудом проговорил Звонарев и с помощью солдат встал на ноги.
    
– Идите в блиндаж и не смейте больше оттуда выходить! – распорядилась Варя.
    
– Идите-ка вы все на перевязочный пункт, – ответил прапорщик, – а я мигом очухаюсь и без вас! Смотрите, сколько опять раненых на батареях.
    
Когда обстрел несколько утих, Звонарев пошел посмотреть, что делается у Блохина и Грязнова. Первого из них он нашел у четвертого орудия, – Блохин вытаскивал из-под земли полузасыпанного наводчика.
    
– Потише, потише, братцы, видать, ноги у меня сильно попорчены! – молил раненый.
    
Блохин с неожиданной ловкостью подхватил его на руки и уложил на носилки.
    
– Где Гайдай? – спросил Звонарев.
    
– Рядом в блиндаже, его в голову ранило, – сообщил Блохин.
    
В полутьме блиндажа прапорщик не сразу разглядел фигуру сидящего на полу Гайдая. Он обеими руками держался за голову и тихо стонал. Сквозь грязный платок у левого виска просачивалась кровь и текла вниз по щеке.
    
Звонарев вытащил один из бинтов и хотел было его перебинтовать, но Гайдай отстранил его и, взяв бинт, сам стал осторожно бинтовать свою голову.
    
Звонарев пожалел, что не взял с собой Мельникова с перевязочным материалом.
    
– Тебе очень больно? – спросил он у Гайдая.
    
– Очень! Так и гудет в голове, ровно колокол на пожаре! Пропаду я здесь. Нутром чувствую, – жалобно проговорил Гайдай. – Не видать мне больше родной Вкраины!
    
– Чего зря ноешь! Утром героем был, а теперь панихиду по себе раньше времени поешь! – упрекнул его Звонарев. – Малость зацепило, а ты и раскис. Родионов посерьезнее тебя ранен, а вернулся в строй.
    
Гайдай замолк и продолжал держаться за голову.
    
Японцы постепенно ослабили огонь по всему участку.
    
Напряженность боя явно падала.
    
Со всех батарей потянулись в тыл легкораненые; тяжелораненых несли на носилках; часть солдат сносила трупы к Пятнадцатой батарее, где в яме, на месте порохового погреба, решено было устроить братскую могилу для артиллеристов.
    
Несколько человек было отправлено в кухню за обедом. Батареи сразу опустели.
    
Обойдя все батареи, Звонарев нашел всего одиннадцать годных орудий. Из них пять старых китайских, к которым не было снарядов. К полевым же пушкам нашлось около сотни снарядов. Этим и исчерпывались все артиллерийские средства обороны на левом фланге позиции.
    
– В центре японец тоже разбил все батареи, пушек всюду осталось очень мало, а снарядов и вовсе нет. Только на правом фланге, на Известковой батарее, еще стреляют, но и то совсем редко. Против сотни японских выстрелов и десятка наших нет! – сообщили солдаты, ходившие за обедом.
    
На позиции стало совсем тихо, и Звонарев решил воспользоваться этим обстоятельством и сходить к Высоких Для выяснения общей обстановки и получения дальнейших указаний. Оставив Родионова за старшего, он отправился на центральные батареи. Первое, что он здесь увидел, была подбитая морская пушка Канэ, которую так и не успели установить. Снаряд попал в установочную тумбу и совершенно ее исковеркал. На всех батареях осталось в целости по одному-два орудия. Брустверы были срыты, блиндажи и пороховые погреба завалены, позиция была сильно разрушена.
    
Высоких находился в блиндаже Шестой батареи. Он был перевязан и все время тихонько стонал. Увидев Звонарева, он очень обрадовался.
    
– Слава богу, хоть вы целы, а я и не чаял видеть вас в живых, глядя, что разделывают японцы! Что у вас осталось пригодного для дальнейшего боя?
    
Прапорщик подробно сообщил ему обо всем.
    
– У меня положение не лучше, хотя потерь, конечно, меньше. По нас стреляли не суда, а только полевые батареи, но зато в огромном числе. Должно быть, у них было до сотни орудий. Но мы тоже не одну сотню японцев отправили на тот свет, – рассказывал Высоких. – Я попрошу вас сейчас дойти до Двенадцатой батареи, знаете – последняя постройка, рядом с Третьей батареей, и доложить Третьякову о положении у нас.
    
Звонарев немедленно направился к командиру полка.
    
Выслушав его доклад, полковник разразился самой непечатной бранью по адресу Фока и Стесселя, которые, по его мнению, были виноваты в сегодняшнем разгроме.
    
– Я сам сапер, за своим делом слежу и знаю, что в наше время артиллерию надо ставить по возможности укрыто или, во всяком случае, замаскировав. Они же приказали все батареи, по старинке, поставить на горе, ибо, по их мнению, артиллерии стыдно «прятаться» от противника! И вот результат! Японцы «не постыдились спрятаться» и разгромили нас за несколько часов. Без артиллерии я защищать позицию не могу, а у вас почти нет орудий и снарядов, и, следовательно, помочь вы мне не можете! Не в службу, а в дружбу, я попрошу вас сейчас съездить к генералу Надеину[115], начальнику передового отряда, с моим донесением. Я прикажу вам подать одну из моих верховых лошадей.
    
Когда Звонарев уже сидел на лошади, Третьяков еще раз повторил ему свои соображения по вопросу дальнейшей обороны цзинджоуских позиций.
    
– Ввиду отсутствия снарядов мне нужна самая энергичная помощь полевых батарей, которые должны стать здесь, а не за пять верст, на Тафаншинских высотах. Затем мне необходим резерв не менее двух батальонов для борьбы с возможным прорывом японцев в тыл позиции. У меня остались в резерве только музыкантская команда и знаменный взвод. Генерала Надеина найдете у станции Тафаншин, на высоте тридцать два. Да она отсюда видна простым глазом: видите группу людей на сопке? Там и находится генерал.
    
Звонареву пришлось ехать по открытой дороге, довольно сильно обстреливаемой японцами.
    
Добравшись с трудом до нужного места, прапорщик соскочил с лошади и спросил:
    
– Где тут найти генерала Надеина?
    
– Вон там на стуле сидит! – указал ему один из солдат.
    
Шагах в двенадцати от них, на самой вершине сопки, поросшей густой зеленой травой, на складном стуле сидел широкоплечий старик, похожий на рождественского деда, для шутки одетого в генеральскую форму.
    
Генерал дремал, греясь на солнышке. Белая фуражка с огромным козырьком мерно покачивалась вместе с генеральской головой. Длинный, до колен, китель мешком сидел на его сухощавой фигуре. На коленях генерала лежал большой старинный бинокль, больше похожий на две спаренные подзорные трубы.
    
– Донесение вашему превосходительству от полковника Третьякова! – отрапортовал прапорщик.
    
– А? Что? – вскинулся генерал. – От Третьякова? Ну, что он пишет? Прочтите шами, а то я беж очков не вижу! – прошамкал Надеин. – Напрашно он панику ражводит! Японцы уже отштупают по вшему фронту. Я об этом уже пошлал телеграмму в Артур, – проворчал недовольно генерал, когда Звонарев прочитал ему третьяковское послание.
    
– Шам пишет, что японцы перештали штрелять, и тут же требует шебе артиллерию и режервы. Ничего я ему не дам. Пушть выкручиваетша шам. – И генерал опять погрузился в приятную дремоту. Прапорщик в недоумении топтался на месте, не зная, что ему предпринять дальше. – В Шеваштополе куда хуже бывало, и то помощи не прошили, – вдруг заговорил опять генерал, не открывая зажмуренных глаз. – На четвертом баштионе по дешять – двадцать человек оштавалошь и то отбивалишь шами от францужов, и от англичан, и от итальянцев.
    
Опять последовала пауза.
    
– Генерал Фок не прикажал давать режерв. Он на жавтра понадобитша. – И генерал окончательно замолчал.
    
Звонарев отошел в сторону и стал наблюдать за картиной боя на правом фланге. На светлом фоне залива Хунуэнеза был отчетливо виден силуэт русской канонерской лодки «Бобр», которая громила левый японский фланг и тыл. Большие столбы дыма от разрыва крупных морских снарядов взлетали около занятой противником деревни. Вскоре деревня загорелась. Японцы стали быстро выбегать из нее, скрываясь в тылу. Прапорщик сообщил генералу свои наблюдения.
    
– Я же вам говорил, что японцы отштупают. Шкоро они побегут по вшей линии, – не поднимая головы, равнодушным тоном отозвался генерал.
    
В это время справа показалась выезжающая на позицию полевая батарея. Звонарев залюбовался, глядя на то, как на широком галопе она строго держала равнение и дистанцию между орудиями. Впереди на вороной лошади скакал командир, сопровождаемый трубачом на традиционном в артиллерии белом жеребце. Как только батарея вылетела на хребет, в воздухе блеснула командирская шашка, и тотчас, совершив на полном галопе заезд, батарея снялась с передков, а упряжка двинулась в тыл. В следующее мгновение первое орудие уже дало выстрел, а за ним, нагоняя друг друга, загрохотали и семь остальных.
    
– Очередь! – донеслась команда с батареи.
    
– Не правда ли, лихо? – проговорил очнувшийся Надеин. – Люблю шмотреть на артиллерийшкую штрельбу. Шердше радуетша.
    
Но не успела батарея выпустить и нескольких очередей, как на нее обрушились десятки японских снарядов. Огонь батареи сразу ослабел, ее заволокло дымом и пылью, сквозь которые были видны падающие на землю люди, перевернутые зарядные ящики и опрокинутые подбитые орудия.
    
Не прошло и пяти минут, как прислуга начала торопливо на руках скатывать вниз уцелевшие два-три орудия. Еще немного, и на позиции батареи никого не осталось, кроме белеющих на зеленом фоне травы рубах убитых и раненых. Батарея прекратила свое существование.
    
Звонарев был потрясен.
    
– Царштво им небешное! Не повежло им шегодня, – прошамкал генерал и, сняв фуражку, перекрестился размашистым крестом.
    
– Что прикажете доложить полковнику Третьякову? – осмелился наконец спросить прапорщик.
    
– Ах, вы еще ждете? – откликнулся генерал. – Там под горкой в куштах шидит капитан Романовшкий. Пожовите его ко мне, я с ним хочу посоветоваться.
    
Звонарев подошел к указанному месту и нашел лежащего на бурке молодого капитана генерального штаба.
    
– Вас просит к себе генерал Надеин, – обратился к нему Звонарев.
    
– Что? Надеин? Что еще надо этому старому!.. – нехотя отозвался капитан, лениво поднимаясь на ноги.
    
Надеин рассказал Романовскому о просьбе Третьякова.
    
– По-моему, вполне основательные требования, ваше превосходительство. Если японцы начнут отступать, то эти батальоны с артиллерией можно будет бросить в преследование, а если опять будут атаковать, они помогут Третьякову отбить атаку, – с апломбом проговорил капитан.
    
– А что шкажет потом Фок?
    
– Едва ли он скоро появится здесь, – усмехнулся капитан.
    
– Да, и Фок, и Штешшель не любят штрельбы. Еще в шеяьдешят шедьмом году, когда они у меня в роте шубалтернами[116] были, то как подниметша штрельба, так оба и норовят в обож уехать, – оживился генерал. – И оба крешты жа других получили. Фок на Шипке[117] и не был, а крешт жа нее имеет. Штешшель в шорока верштах от Тяньджиня был, когда его брали, и тоже умудрилша получить крешт жа его вжятие, вше по протекции. Хорошо тому, у кого рука наверху ешть, – вздохнул генерал.
    
Романовский быстро набросал на полевой книжке ответ Третьякову и подал Надеину для подписи.
    
Звонарев уже собирался ехать назад, когда неожиданно к ним подъехал с большой свитой Фок.
    
– Как дела, Митрофан Александрович? – обратился он к Надеину, поднявшемуся со стула ему навстречу.
    
– Японцы отштупают, а Третьяков прошит помощи! – ответил генерал, указывая на Звонарева.
    
– Передайте полковнику Третьякову, что он не командир полка, а дерьмо собачье! – крикнул Звонареву сразу вскипевший Фок. – Больше ничего, можете ехать.
    
Прапорщику ничего не оставалось как повиноваться, и он пошел к ординарцам, которые валялись на земле около своих лошадей.
    
Через четверть часа Звонарев уже был у Третьякова и передал ему на словах ответ Фока.
    
– О чем они думают? Японцы не только не отступают, но, наоборот, усиленно накапливаются против нашего левого фланга у деревни Сидай и против центра – за Цзинджоу! На левый фланг я отправил последний резерв. Теперь у меня остались только штабные ординарцы, – возмущался полковник. – Потом меня же винить будут, если японцы прорвутся и займут позицию.
    
Прапорщик отправился к своим батареям.
    
Вскоре бой возобновился по всей линии. Теперь японцы обрушились на стрелковые окопы. Эти окопы вовсе не имели бетонных блиндажей, а прикрывались лишь легонькими деревянными козырьками, которые могли предохранить только от ружейных и шрапнельных пуль, но не от артиллерийского огня.
    
Траншеи наполнялись ранеными и убитыми. Вскоре на задние аппарели окопов стали выбрасывать трупы, которые мешали передвижению в траншеях.
    
Белые рубахи убитых образовали за окопами четко видимую японцами кайму, чем еще больше облегчали им пристрелку.
    
На море появились ушедшие было японские суда и начали фланговым огнем обстреливать стрелковые траншеи. Мощные взрывы морских снарядов сносили сразу по нескольку саженей окопов и проволочных заграждений. Положение пехоты стало критическим. Звонарев с волнением наблюдал за развертывающейся перед ним драмой, не имея возможности ничем помочь стрелкам.
    
– Ваше благородие, японец лезет на наши окопы! – показал пальцем Купин на цепи противника, быстро приближавшиеся со стороны деревни Сидай.
    
– Прямой наводкой шрапнелью! – скомандовал прапорщик, и несколько белых разрывов появились над неприятельскими цепями.
    
Японцы сразу остановились и припали к земле, скрываясь за малейшими укрытиями на местности.
    
Звонарев еще раз удивился тому, насколько хорошо сливалась с местностью их защитная одежда.
    
Вскоре губительный артиллерийский огонь заставил стрелков очистить передовые окопы и отойти на вторую линию. Батареи наполнились ранеными, искавшими укрытия в бетонных блиндажах.
    
На перевязочном пункте не хватало рук, и все артиллеристы, не занятые около орудий, превратились в санитаров, наскоро оказывающих помощь раненым.
    
Артиллерийские позиции все больше наполнялись стрелками, которые постепенно уходили из совершенно уже разрушенных окопов.
    
– Ваше благородие, – спросил Звонарева стрелковый унтер-офицер, – кто у вас тут за старшего будет?
    
– По артиллерийской части – я. А где ваши офицеры?
    
– Кого побило, кто убег, – спокойно ответил солдат. – Мы не знаем, отступать ли нам дальше, и если отступать, то куда?
    
– Попытаемся еще продержаться здесь, пока есть снаряды, может, помощь из резерва подойдет.
    
– Не видать ее что-то, ваше благородие, должно, весь резерв на другие участки израсходовали. Так я, ваше благородие, пока пушки будут стрелять, людей задержу здесь, – ответил унтер и поспешил к своим стрелкам.
    
Между тем после многих тщетных усилий японцам удалось захватить передовые окопы, и по ним они быстро начали распространяться в обе стороны, обходя с тыла и флангов. Одновременно неприятельская артиллерия вновь обрушилась на русские батареи.
    
Выглянув из-за бруствера, Звонарев увидел, как захватившие передние окопы японцы добивали штыками русских раненых. Он видел, как некоторые из них пытались бежать от озверевших японцев, но падали, пронзенные штыками и пулями. Вне себя от возмущения, прапорщик бросился к орудиям.
    
– Вали картечью, Купин! – крикнул Звонарев стоявшему неподалеку наводчику, но вблизи разорвался снаряд, и прапорщик увидел вместо солдата только кровавые куски мяса да один сапог, который, высоко взлетев в воздух, упал на бруствер. Около орудий не осталось больше артиллеристов.
    
– Помогите мне пушку навести! – попросил Звонарев нескольких стрелков, еще продолжавших отстреливаться из-за брустверов батарей.
    
Оставив винтовки, солдаты сейчас же бросились ему помогать. Наскоро зарядив пушку картечью, прапорщик грубо навел ее на переполнивших ход сообщения японцев и выстрелил.
    
Стрелки с жадным любопытством кинулись к брустверу. Картечь с визгом врезалась в толпу японцев, опрокинула и смяла их, и только несколько уцелевших человек, побросав в ужасе винтовки, выскочили из траншей и стремительно бросились в тыл.
    
Дав еще два-три выстрела, батареи замолкли, расстреляв все свои снаряды.
    
– Отходи! – скомандовал Звонарев стрелкам и бросился к перевязочному пункту.
    
Тут он увидел бледную, трясущуюся Варю. Она молча показывала на то место, где только что был перевязочный пункт. Попавшие в него одновременно несколько снарядов совершенно разрушили блиндаж и погребли под ним всех раненых.
    
– Шурка где? – отрывисто спросил у нее прапорщик.
    
В это время выброшенная взрывом земля в одном месте зашевелилась, и на поверхности показалась голова девушки. Вскочив на ноги, Шурка с криком опрометью бросилась бежать.
    
– Уходить надо, ваше благородие! Совсем окружил нас японец, – с разбегу подлетел к ним Блохин, и все трое устремились за Шуркой. – Стой, – вдруг остановился солдат, – забыл в блиндаже свой вещевой мешок. Я мигом обернусь. – И он кинулся обратно к батарее.
    
– Куда ты, дурья голова? – окликнул Звонарев, с ужасом глядя ему вслед.
    
Но Блохин уже исчез в блиндаже и тотчас появился опять с вещевым мешком за плечами. Японцы были уже на батарее. Один из них, вскинув винтовку наперевес, бросился на Блохина, но тот с размаху упал ему под ноги, так что японец, запнувшись об него, полетел кувырком. В следующее мгновение Блохин был уже на ногах, выхватил у японца винтовку, ткнул его штыком и бросился бежать за Звонаревым, потрясая в воздухе захваченным трофеем.
    
Около центральных батарей им навстречу с винтовками в руках выбежали Лебедкин, Белоногов и Заяц.
    
– Уходи! – на бегу махнул им Звонарев.
    
– Нас послал за вами, ваше благородие, Софрон Тимофеевич, они внизу у кухни со всеми нашими, – ответил Лебедкин, и все устремились дальше.
    
Около кухни было относительно тихо, снаряды сюда почти не залетали. Здесь вокруг Родионова собрались все утесовцы. Тут же, сидя на земле, рыдала Шурка.
    
– Пошли дальше, – скомандовал Родионов, едва к ним присоединился Звонарев с другими солдатами.
    
– Дай передохнуть-то им, Софрон Тимофеевич, – сказал Ярцев.
    
– Не до отдыха сейчас, тикать надо, а то японцу в лапы как раз угодим!
    
Сзади затрещали частые ружейные выстрелы. Солдаты бросились бежать дальше. Плачущую Шурку Назаренко волокли под руки Белоногов и Ярцев.
    
К узкому проходу через окопы и проволочные заграждения со всех сторон стекались стрелки, на ходу отстреливаясь от наседавших японцев.
    
Проскочить через проход сразу большому числу людей было почти невозможно, но тут помогла японская артиллерия, которая, преследуя русских огнем, обстреляла свои же цепи. Спасаясь от обстрела, японцы кинулись в сторону и остановились. Это дало возможность русским вырваться из рокового круга окопов и проволочных заграждений. Но впереди еще предстояло пробежать с версту по открытой местности до выемки железной дороги, где можно было бы укрыться от огня противника.
    
К своей радости, они увидели двигавшиеся им навстречу цепи стрелков в белых рубахах. Все облегченно вздохнули. Японские снаряды остались позади, впереди была помощь. Запыхавшиеся люди пошли шагом.
    
– Сосчитай-ка, Тимофеич, кто у нас остался налицо, – распорядился Звонарев.
    
– Налицо двадцать шесть, было сорок, не хватает четырнадцати. Убито пятеро, ранено трое, а остальные остались где – неизвестно! – доложил фейерверкер.
    
Начали вспоминать, кого еще не хватает. В числе пропавших оказались Мельников, Кошелев и денщик Звонарева Грунин. Никто не знал, куда они делись.
    
– Подберутся еще, ваше благородие! – успокоил Лебедкин.
    
Совсем стемнело. Со стороны позиции доносилась лишь редкая ружейная перестрелка. К железной дороге продолжали подходить стрелки Пятого полка. Скоро их собралось человек около ста.
    
– Возьмите над нами команду, ваше благородие, – подошел к Звонареву стрелок, – а то офицеров у нас нет, и в темноте мы боимся к японцу попасть.
    
– Ладно! Собирайтесь да идите с нами на станцию Тафаншин, там, верно, и ваши офицеры найдутся, – распорядился Звонарев.
    
– Артиллеристы, подымайсь! – скомандовал Родионов, и все тронулись дальше в путь.
    
– Ваше благородие, мы с Зайцем и Белоноговым пойдем вперед, вроде как разведку сделаем, – предложил Лебедкин.
    
– И меня с собой возьмите, – попросил Блохин, потряхивая своей японской винтовкой.
    
Звонарев согласился и отпустил их.
    
    Из дневника офицера штаба генерала Оку
    
    
«Командующий 2-й японской армией генерал Оку во время Цзинджоуского боя находился на горе Самсон, откуда и наблюдал в подзорную трубу за ходом боя.
    
Весь его немногочисленный штаб был им разослан с различными приказаниями наступающим частям. Около генерала остался лишь майор Ямаоки, два ординарца и телефонист. По мере развития боя командующий все сильнее нервничал. Начатое еще с темнотой наступление на русские позиции до полудня не увенчалось успехом, несмотря на почти десятикратное превосходство в силах и наличие более чем двухсот полевых орудий, не считая морской артиллерии.
    
В подзорную трубу генерал ясно видел, что артиллерия русских уже давно была приведена почти к полному молчанию, что окопы противника были сильно разрушены, и все же пехота его величества микадо не только не могла дойти до противника, но даже несколько отступила по всей линии и начала спешно окапываться, укрываясь от ружейного огня русских.
    
Подбежавший связист подал генералу пакет.
    
– От кого? – спросил Оку.
    
– От командира полевой артиллерии армии, – доложил посланец.
    
Генерал нетерпеливо разорвал конверт и, водрузив на нос очки, начал читать. Лицо его сразу приняло серьезное, сосредоточенное выражение.
    
– Генерал Нира сообщает, что на батареях остался только неприкосновенный запас снарядов, и просит срочного пополнения, – проговорил Оку, обернувшись к подошедшему майору
    
– Боюсь, ваше превосходительство, что раньше вечера мы эту просьбу удовлетворить не сможем, – ответил офицер, – так как на море все еще продолжается сильное волнение, что очень затрудняет выгрузку боеприпасов.
    
– Наша пехота несет большие потери, особенно Первая дивизия в центре и Третья – на левом фланге. Необходимо немедленно принять самые решительные меры к преодолению сопротивления противника.
    
– Тогда придется выдвинуть из резерва Третий пехотный полк и бросить его в атаку.
    
– Но куда? До сих пор в русской позиции нет ни одной бреши.
    
– Левый фланг русских сильно выдвинут вперед и к тому же обстреливается с моря. Здесь находится тактический ключ ко всей позиции, ваше превосходительство! Следовательно, сюда и надо двинуть резервный полк.
    
– Без хорошей артиллерийской поддержки он тоже едва ли будет иметь успех, а снарядов у нас в обрез. В случае неудачи и русской контратаки мы окажемся в весьма критическом положении, ибо артиллерия не имеет снарядов, а полки расстроены тяжелыми потерями.
    
– Пока жив наш Ямато-Дасаки (японский дух), нам нечего опасаться поражения! Великая праматерь Аматерасу-Амиками[118] всегда поддержит своих верных сынов!
    
– У русских есть хорошая пословица: «На бога надейся, сам не плошай». Поэтому, не оставляя надежды на помощь богини Восходящего Солнца, надо подумать и о пополнении снарядами, хотя бы из артиллерийских парков Пятой дивизии, расположенной у станции Пуландьян. Я поручаю это вам, Ямаоки-сан!
    
– Для выполнения вашего распоряжения потребуется время, ваше превосходительство.
    
– На выдвижение резервов в боевую линию тоже нужно время. Даю вам два часа на выполнение моего поручения. Я же в это время подтяну Третий полк к месту атаки и буду лично напутствовать его на пути славы!
    
Майор откозырял и поспешил к своей лошади.
    
Оставшись один, Оку задумался. Он знал, что к северу от него находится Первый Сибирский корпус русских. Надо было успеть во что бы то ни стало до ею подхода разгромить артурские войска и затем всеми силами обрушиться на север. Поэтому, чтобы наверняка обеспечить успех, сегодня целых три дивизии были брошены на один русский полк, занимавший цзинджоуские позиции. Тем не менее русские оказали совершенно исключительное сопротивление сперва при занятии города Цэинджоу, являющегося как бы передовым редутом всей позиции, а затем и по всей линии фронта.
    
«Один полк против двенадцати. Шестьдесят орудий против двухсот сорока! И все же за семь часов боя решительного успеха не достигнуто, – мрачно соображал генерал, – а сзади за Тафаншинскими высотами стоит еще целая русская дивизия, не бывшая в бою. Есть о чем призадуматься!»
    
Генерал мрачно шагал по своему наблюдательному пункту. Затем он приказал одному из ординарцев тотчас же отправиться к Третьему полку в деревню Шиндзы и передать приказание приготовиться к атаке.
    
Когда солдат ушел, Оку поднес было бинокль к глазам, но тотчас его опустил. Он опять увидел – и который раз сегодня, – захлебнувшуюся около самых окопов русских очередную атаку японской пехоты.
    
Появился еще ординарец, на этот раз от начальника санитарной части армии, с донесением, что с начала боя через перевязочные пункты прошло около ста раненых офицеров и свыше трех тысяч солдат. Командующий нахмурился.
    
«Если к этому прибавить еще убитых, то наши потери составят до полутораста офицеров и не менее четырех тысяч нижних чинов, то есть около четверти всего офицерского состава армии и полутора полков солдат. На позициях у русских и в начале боя не было такого количества людей, – горестно думал генерал. – Еще одно последнее усилие, и если оно не удастся, то, придется прекратить бой и ожидать высадки новых подкреплений, обороняясь одновременно и с юга и с севера от наступающих русских армий», – решил Оку
    
Явился Ямаоки и доложил, что артиллерийские снаряды уже подвозятся.
    
– Передайте сейчас же генералу Нира, чтобы он открыл самый сильный огонь по противнику и стрелял до последнего снаряда! – распорядился Оку.
    
Вскоре японская артиллерия вновь усиленно загрохотала по всему фронту, а пехота опять бросилась в атаку, но снова была отбита.
    
– Все резервы, какие еще есть под руками, немедленно бросить вперед! Я жду, что господа офицеры покажут себя истинными самураями и вместе с солдатами покроют себя вечной славой! – диктовал Оку майору свой очередной приказ.
    
Артиллерия усиленно стреляла.
    
– Патроны в полках на исходе, на батареях осталось по пяти-шести снарядов на орудие! – тревожно сообщили из дивизии через полчаса.
    
– Стрелять до последнего патрона и снаряда, а затем идти в штыки, и да поможет нам великая Аматерасу! – неистово кричал Оку в телефон своим командирам дивизий.
    
Вечерело. Победа, казалось, окончательно ускользала из японских рук, и тут неожиданно с правого фланга передали радостную весть о том, что полки Четвертой дивизии ворвались в русские окопы.
    
– Банзай! – забывая о своем престиже, во всю глотку закричал обрадованный генерал и стал усиленно смотреть в подзорную трубу.
    
Ему было видно, как серо-зеленые фигурки широкой волной заливали взятую позицию. Перед ними стремительно двигались назад белые линии русских цепей. Вскоре вся позиция была покрыта флагами Страны Восходящего Солнца. Победа стала несомненной.
    
– Прикажете отдать диспозицию в преследовании противника? – спросил у генерала Ямаоки.
    
– Я еще не сошел с ума! Ни одного шага дальше позиции! На ночь приготовиться к отбитию контратаки противника и тотчас начать подготовку позиции к обороне на случай завтрашнего боя, – приказал генерал. – Теперь же подтянуть парки и два полка из Пятой дивизии к Цзинджоу.
    
Со всех сторон шли радостные вести о захваченных пленных и трофеях, но больше всего Оку обрадовался, когда лазутчики донесли об отходе частей, стоявших за Тафаншинскими воротами. Артурская армия перестала угрожать ему с юга.
    
– Теперь пишите диспозицию, Ямаоки-сан. Всем частям армии, за исключением двух полков и трех батарей Первой дивизии, к утру подготовиться к движению на север. Оставшимся под Цзинджоу частям держать связь с противником, но отнюдь не ввязываться при этом в бой, – продиктовал командующий майору.
    
Когда около полуночи было получено сообщение об оставлении русскими Дальнего, Оку еще раз в этот день прокричал «банзай» в честь своего императора.
    
– Право, Ямаоки-сан, растерявшиеся и перетрусившие русские генералы сегодня больше моего заслужили благодарность нашего божественного Тенно, – проговорил он, обращаясь к своему офицеру.
    
В знак согласия тот молча наклонил голову.
   
   
    
     
Глава третья
    
    
Когда японцы начали общее наступление на русские позиции, генерал Фок, на обязанности которого было руководить обороной Цзинджоу, находился на Тафаншинских высотах. Отсюда, почти в шестиверстной дальности, он наблюдал за ходом боя. Генерал нервничал и чувствовал неприятную истому. Он помнил секретный приказ Стесселя – не задерживаться под Цзинджоу и отходить прямо в Артур. Надо было его выполнять. Около по-прежнему сидел Надеин и угрюмо шамкал беззубым ртом:
    
– Пора двинуть на помощь Третьякову Тринадцатый и Четырнадцатый полки и бригадой Ирмана[119], иначе будет пождно и придетша оштавить пожицию.
    
Неподалеку, в ожидании генеральских распоряжений, группой стояли чины штаба и командиры всех полков дивизии.
    
– Третьяков трус и подлец, раз он сам не может справиться с японцами, занимая такую позицию и имея около полусотни орудий, из которых больше десятка тяжелых крепостных, – сердито бросил Фок ворчавшему Надеину. – На таких позициях я бы волком ходил и всех японцев передушил, как цыплят.
    
– Окопы и батареи ражрушены, артиллерия молчит, нет шнарядов, полк потерял половину швоего шоштава, – не унимался старик Надеин.
    
– Дезертиры и бегуны, а не солдаты! Смотрите, сколько их в тылу без винтовок ходит.
    
– Это артиллеришты, у них нет ни винтовок, ни шнарядов для штрельбы.
    
– Вооружить их винтовками раненых и убитых и послать в окопы.
    
– Едва ли это вожможно при данных обштоятельштвах.
    
В это время к ним подъехал верхом худощавый полковник Ирман, командир Четвертой Восточносибирской стрелково-артиллерийской бригады в сопровождении высокого, юношески стройного, моложавого капитана с лихо закрученными вверх иссиня-черными усами – АлиАга Шихлинского.
    
– Ваше превосходительство, – обратился Ирман к генералу Фоку, прикладывая руку к козырьку, – японцы почти уже обошли левый фланг позиции, на правом фланге наши части тоже отходят под давлением превосходящих сил противника. Положение Пятого полка очень тяжелое. Разрешите выдвинуть мои батареи на позицию полка и огнем на картечь остановить противника: это облегчит отход Пятого полка.
    
– Категорически запрещаю выдвигать вперед хоть одно орудие, – резко возразил Фок. – Наоборот, оттяните сейчас же назад к Нангалину вашу Третью батарею, которая слишком у вас выдвинута вперед и легко может попасть в руки японцев.
    
– Нашей батарее не угрожает опасность потому, что впереди нее залив Хунуэза, который форсировать японцам не так легко. В случае необходимости батарея свободно может отступить на Талиенвань или Дальний… – вмешался Шихлинский.
    
– Прошу без рассуждений выполнить мое распоряжение, – оборвал офицеров Фок.
    
Сдерживая свое возмущение, Ирман и Шихлинский, откозыряв, поспешили отъехать.
    
– Как хотите, Владимир Александрович, – обратился к Ирману Шихлинский, – а я не отведу своей батареи, пока Пятый полк будет нуждаться в нашей поддержке. Даже в случае его отступления я буду стрелять до последнего, не считаясь с указаниями Фока.
    
– В случае отхода Пятого полка Фок первым кинется в тыл, забыв о вас и о всех других. Поэтому я не возражаю против ваших намерений и даже больше – полностью разделяю ваши планы. Артиллерия должна до последнего патрона помогать пехоте, – согласился Ирадан.
    
Па этом офицеры и расстались.
    
– Пятый полк бежит, – доложил Фоку начальник его штаба полковник Дмитриевский.
    
– Бежит не полк, а отдельные трусы и шкурники, которых надо сейчас же задержать и половину из них перестрелять на месте! – сердито прикрикнул Фок.
    
Но вскоре Фок уже не спорил и не ругал своих подчиненных, вскоре и для него стал очевиден отход Пятого полка.
    
Фок растерялся. Взмахом руки он подозвал к себе всех своих офицеров.
    
– По-видимому, японцы сосредоточили против нас огромные силы, благодаря чему им удалось занять такую сильную позицию, какой была наша. После разгрома Пятого полка перед ними нет больше препятствий, и они, очевидно, через час, много полтора будут уже здесь. Было бы безумием с моей стороны принять бой на неукрепленных позициях против превосходных сил противника, и нам остается одно: возможно скорее отступать к Артуру и укрыться за его укреплениями, – заикаясь от волнения, проговорил Фок.
    
– Яш вами не шоглашен… – начал было Надеин, но Фок попросту отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
    
– Прошу господ командиров полков немедленно, по тревоге, поднять обозы и отправить их прямо в Артур, а через час после них должны двинуться и сами полки; так как Четырнадцатый полк расположен ближе всех к позиции, то он и составит арьергард. Тринадцатый и Пятнадцатый полки в порядке номеров пойдут к Нангалину, а оттуда через перевал Шииндзы, по Мандаринке, к Артуру. Артиллерия пойдет в промежутке между полками. Прошу немедленно привести в исполнение мои приказания, чтобы через час уже все было в движении!
    
– Прикажете написать диспозицию частям? – спросил начальник штаба полковник Дмитриевский.
    
– Какие там диспозиции! Лишь бы нам удалось ноги отсюда до ночи унести подобру-поздорову. Не время сейчас писаниной заниматься! – желчно ответил Фок и приказал подать себе лошадь.
    
– Ваше превосходительство, а мне когда отходить? – подбежал к генералу толстый, неуклюжий командир Четырнадцатого полка полковник Савицкий.
    
– В бой не ввязывайтесь! Можете сниматься с позиции около девяти-десяти часов вечера, ночевка полка в Нангалине!
    
– Туда без малого двадцать верст, дорога скверная и идти надо ночью. Если я снимусь отсюда в десять часов вечера, то я только к утру буду в Нангалине, какая же это ночевка?
    
– Не велика беда, если ваши стрелки не поспят одну ночь Важно выйти из-под удара противника, оторваться от него и поскорее прибыть в Артур.
    
– Понимаю, слушаюсь! – торопливо ответил Савицкий.
    
– Пора нам двигаться, – обратился Фок к своему штабу. – Мы должны проскочить в Нангалин и оттуда руководить общим отходом полков дивизии.
    
– Прикажете сообщить в Дальний об отступлении? – напомнил Дмитриевский. – Там сосредоточено многомиллионное имущество, которое в короткий срок вывезти, конечно, невозможно, и его придется уничтожить, чтобы оно не попало к японцам.
    
– Потом, потом! Дайте уйти от всей этой сумятицы! – И генерал широкой рысью двинулся вперед. За ним затрусил и остальной штаб.
    
Командиры полков карьером поскакали к своим частям, и в полках поднялась суматоха. Командиры батальонов лично обходили свои роты и передавали распоряжение о выступлении, сокращая для верности срок на четверть часа, ротные командиры урезывали время еще на четверть часа, а фельдфебеля просто поднимали солдат по тревоге. В результате не через час, а через полчаса обозы всех полков сплошной лавиной тянулись по всем дорогам, идущим к Нангалину. Тотчас за обозами начали выступать и полки.
    
Оставленный в арьергарде Четырнадцатый стрелковый полк тоже недолго задержался на месте. Трусоватый командир полка полковник Савицкий нервно прислушивался к отдельным выстрелам, еще раздававшимся в направлении цзинджоусюих позиций. Вскоре он вызвал к себе начальника охотничьей команды поручика Енджеевского и приказал ему выдвинуться вперед и по возможности «задержать японскую армию, которая в составе нескольких дивизий преследует отходящий Пятый полк».
    
– Довольно-таки мудреная задача: с тремястами человек без артиллерии задержать целую армию, – не без иронии ответил поручик.
    
– Продержитесь возможно дольше. Помните: жертвуя собою, вы спасете нашу дивизию от разгрома, – с пафосом проговорил полковник.
    
– Сделаю все возможное и невозможное, господин полковник. Не поминайте лихом, если не вернусь! – в тон Савицкому произнес Енджеевский, сдерживая улыбку при виде взволнованного лица своего командира.
    
Поручик держался совсем другого мнения о намерениях японцев. Он не верил в мифическую опасность, якобы грозившую русской армии. Понеся огромные потери при штурме цзинджоуских позиций, японцы теперь приводили себя в порядок после тяжелого боя и меньше всего думали о преследовании русских.
    
Отпустив поручика, командир Четырнадцатого полка решил, что его роль как начальника арьергарда окончена, и приказал полку немедленно выступать к Нангалину.
    
Около полуночи, когда утомленные поспешным отходом полки проходили мимо разъезда Перелетный, находящегося в семи верстах от Нангалина, кто-то в темноте принял конных разведчиков Пятнадцатого стрелкового полка за японскую кавалерию и открыл по ним огонь. Перепуганные стрельбой обозы понеслись вперед к Нангалину и проскочили его, не останавливаясь. Это вызвало переполох на станции, где скопились лазареты и много раненых.
    
Генерал Фок поддался общему настроению и приказал немедленно подать себе экстренный поезд в Артур. Но единственный паровоз на станции оказался неисправным, и генерал поспешил сесть на лошадь и пуститься вдогонку своих доблестных обозов.
    
Прошло немало времени, пока растерявшиеся начальники наконец догадались подать сигнал «отбой», который был подхвачен всеми горнистами и трубачами. Услышав сигнал, солдаты постепенно успокоились. Стрельба смолкла, полки снова двинулись вперед.
    
    
В этот же день, вечером, в городе Дальнем, являющемся крупнейшим оборудованным портом Квантунской области, в квартире градоначальника, военного инженера в запасе Василия Васильевича Сахарова, сидел его друг и компаньон по многочисленным коммерческим предприятиям, Николай Иванович Тифонтай.
    
Сахарова с Тифонтаем связывало давнее знакомство еще по Петербургу. Известный в то время авантюрист, считавшийся в придворных кругах «тибетским врачом» – Бадмаев[120], крестник самого царя Александра III, играл видную роль при царском дворе. У Бадмаева служил секретарем китаец Тифонтай. По примеру своего покровителя он тоже принял православие и стал называться в честь наследника Николаем. Сахаров, тогда молодой блестящий гвардейский офицер, постарался втереться в доверие к одной из самых приближенных фрейлин царевны – Вырубовой[121]. Она имела большое влияние на императрицу Александру Федоровну и через нее на самого царя.
    
Вырубова лечилась у Бадмаева, и Сахарову представилась возможность познакомиться и с Бадмаевым и с Тифонтаем.
    
Бадмаев стоял на стороне безудержной экспансии России на Восток и прежде всего в Китай. Он не прочь был представлять в Петербурге «тяготеющие к России китайские торговые, круги». Тифонтай полностью воспринял эту политическую линию.
    
Как только Порт-Артур был занят Россией на правах аренды на двадцать пять лет, и Тифоитай и Сахаров почувствовали, что настало время для активных действий. Сахаров через Вырубову получил рекомендацию к всемогущему тогда министру финансов Витте и был назначен градоначальником создаваемого города и порта Дальнего. Тифонтай же с помощью Бадмаева стал главным поставщиком русской армии в Маньчжурии и на Квантуне. Ловкими махинациями оба приятеля вскоре создали себе хорошее состояние.
    
Сейчас Сахаров и Тифонтай сидели за небольшим, украшенным перламутром столиком и пили шампанское. Они только что заключили крупную сделку. Тифонтай купил все предприятия Сахарова в Дальнем. Сахаров знал, что городу грозит японская оккупация, и в трудную для него минуту он решил обратиться к своему другу Тифонтаю.
    
– Объегорили вы меня совсем, Николай Иванович! За шапку сухарей скупили мои дома и заведения! – говорил Сахаров ему. – Пользуетесь затруднительным положением и обираете меня, как липку!
    
Тифонтай сощурил свои черные глаза и, одернув костюм, с вежливой улыбкой ответил:
    
– Не родился еще на свете человек, который сумел бы вас обойти, Василий Васильевич! Шутка ли сказать, построить город и порт стоимостью в двадцать миллионов рублей и составить себе на этом десятимиллионное состояние! Слава о вас гремит по всему Дальнему ВОСТОКУ. Такие доходы – и ни одной, даже самой паршивенькой, сенаторской ревизии? Поистине, вы маг и чародей у нас в Квантуне!
    
– Но, Николай Иванович, вы известны не меньше Сахарова, вас знают на всех биржах от Токио до Сингапура!
    
– Льстите мне, Василий Васильевич. Я всего лишь скромный и малоизвестный купец.
    
– Не прибедняйтесь, Николай Иванович. Кому половина Артура принадлежит? Вам. Там, куда ни плюнешь, все в Тифонтая попадешь: бани – Тифонтая, мельница – Тифонтая, винокуренный завод – Тифонтая, театр – его же, не говоря уже о всех кабаках и опиокурильнях. Здесь, в Дальнем, с сегодняшнего дня вам тоже принадлежит до полусотни каменных домов, электрическая станция, добрая половина складов и все публичные дома. Это ли не богатство! Нет, Николай Иванович, честное слово, вы здорово сегодня меня объегорили, приобретя мое имущество за бесценок.
    
– По-моему, это не более как дружеская услуга с моей стороны. Завтра-послезавтра Дальний займут японцы, и все ваше имущество было бы реквизировано, как принадлежащее русскому подданному и офицеру.
    
– Но ведь вы тоже русский подданный.
    
– Но не офицер, а мирный купец, готовый кому угодно платить любые налоги, лишь бы не воевать.
    
– Да ведь мы с вами с начала войны не один миллион заработали на поставках в армию.
    
– И еще заработаем, если будем вести себя умненько.
    
– Вы – быть может, я – нет: моя песенка в Дальнем спета. Перевел сегодня по телеграфу все свои деньги в шанхайский банк при помощи японцев. Правда, пришлось заплатить большие куртажные, но зато деньги будут в целости. Надо отдать справедливость – японцы дальновидны в коммерческих делах. Понимают, что я могу быть им еще очень и очень полезен в Артуре сейчас и после войны.
    
– У меня к вам, Василий Васильевич, есть деловое предложение. Я, как – вы знаете, остаюсь здесь. Артур же, верно, будет обложен. Не возьмете ли на себя труд присмотреть за моими артурскими предприятиями?
    
– Сколько я за это получу?
    
– Два процента от чистой прибыли.
    
– Меньше десяти я не согласен.
    
– Видит ваш русский бог и все китайские идолы, больше трех процентов я вам дать не могу.
    
– Семь!
    
– Только для вас – четыре!
    
– Последнее слово – пять!
    
– Так и быть – сойдемся на четырех с половиной, но с одним условием: я всегда должен быть в курсе всех артурских дел.
    
– Но если он будет блокирован?
    
– Нет такой блокады, которой не прорвали бы деньги.
    
– В свою очередь, вы будете информировать меня о всех моих делах в Китае, Корее и Японии
    
– В Артуре вам придется кое-кому платить – некоторым регулярно, а другим от случая к случаю. Одним словом, обычные российские порядки.
    
– Я вас слушаю, друг мой. – И Сахаров вынул записную книжку.
    
– Артурскому полицмейстеру Тауцу ежемесячно по сто рублей и ни одной копейки больше. Если он вздумает вымогать, – шепните об этом Вере Алексеевне Стессель с соответствующим, конечно, подношением, и она быстро поставит на место этого жулика. Ей самой – почтительнейшие подношения: старинное китайское золото и серебро, камни и всякие дамские украшения, но отнюдь не деньги; цена подарка – в зависимости от важности ожидаемой услуги. К генералу, само собой разумеется, ни-нини: раскричится сдуру и все испортит. Комиссар артурского городского совета полковник Вершинин глуп, как пробка, и потому честен. Подъехать к нему можно, уступая за бесценок разные нужные ему вещи: отрез на шинель, белье, платки, духи – кстати, душиться он очень любит.
    
– Одним словом, «борзых щенков», а не деньги, – понял Сахаров.
    
– Можете и щенков, если в них будет надобность. Затем, крепостной интендант капитан Достохвалов. Ему постоянный оклад в триста рублей в месяц. Крепостной инженер полковник Григоренко – в случае надобности, сколько найдете нужным, но не больше тысячи. Крепостным жандармам, ротмистру Микеладзе, ввиду его общепризнанной глупости, хватит и пятидесяти рублей в месяц, зато поручику Познанскому, как особо вредному и жадному, меньше сотни платить нельзя. Теперь моряки. Прежде всего адмирал Григорович. В деньгах он не нуждается: своя рука владыка во всем портовом хозяйстве эскадры, зато честолюбив. На этой его слабости и играйте. В Управлении портом, кроме того, приходится давать всем и вся, но по мелочишкам – не больше четвертного. Вот, кажется, и все великие и малые артурские акулы.
    
– Крепостной санитарный инспектор и крепостной контролер? – напомнил Сахаров.
    
– Сдельно, от каждого протокола и акта; сумма – в зависимости от важности дела.
    
– Связь с вами?
    
– Через верных людей, они к вам будут заходить под видом нищих или разносчиков.
    
– Особые услуги?
    
– Что вы под этим подразумеваете? – несколько смутился Тифонтай.
    
– Военные тайны, – отрезал Сахаров.
    
– Они меня не интересуют, – лицемерно ответил Тифонтай.
    
– Не поэтому ли вы и имеете про запас паспорт японского подданного?
    
– Только в целях личной охраны, имея в виду предстоящее вступление японцев. Но откуда вы это знаете?
    
– Чтобы такая продувная бестия, как вы, да не имела бы двойного или тройного подданства! Не обижайтесь, Николай Иванович, – на вашем месте я поступал бы точно так же.
    
– Приятно слушать умные речи. Если бы не это обстоятельство, то разве знали бы мы сегодня в два часа дня о цзинджоуском разгроме как раз в тот момент, когда этот дурак Надеин посылал в Артур свои победные реляции.
    
– Я все больше удостоверяюсь в том, что японская разведка поставлена на необычайную высоту.
    
– Это вам, Василий Васильевич, особенно надо иметь в виду в Артуре: каждый ваш шаг тотчас будет известен нам и соответственно оценен.
    
– Прикажете ваши слова понимать как угрозу?
    
– Бог с вами, это всего лишь дружеское предупреждение, не более, – расплылся в улыбке Тифонтай.
    
Вошедший слуга подал Сахарову на серебряном подносе телеграмму.
    
– От Стесселя. Фок уже в Нангалине. Быстро это он пролетел двадцать с лишним верст от Цзинджоу! – сообщил Сахаров своему собеседнику. – Почитаем, что он нам дальше пишет. «Не позже двух часов ночи вывезти из Дальнего в Артур всех русских подданных. Паровозы немедленно отправить в Нангалин, а людям отступать пешком. Одновременно сообщите командиру Шестнадцатого полка Раздольскому о необходимости немедленно приступить к уничтожению портовых сооружений, электрической станции, железнодорожных мастерских, запасов провианта и боеприпасов. Шестнадцатый полк должен в пять часов утра выступить к деревне Талингоу».
    
– Надеюсь, вы, Василий Васильевич, не особенно поторопитесь извещать об этой телеграмме Раздольского?
    
– До его штаба шесть верст. По темноте – час езды верхом. Сейчас около двенадцати часов. Следовательно, Раздольский может получить это извещение не ранее часа ночи. Еще через час выступит, подняв полк по тревоге, и будет здесь еще часа через полтора, то есть не ранее половины четвертого. Тогда на подрывные работы у нас останется полтора часа, – рассчитал Сахаров.
    
– Отсюда явствует, что телеграмму надо отправить отсюда с нарочным не ранее чем через полтора-два часа, тогда в его распоряжении вовсе не будет времени для производства взрыва.
    
– Он может выслать вперед конноохотничью команду, тогда она будет здесь не позже чем через два часа.
    
– Сколько их человек?
    
– Сорок-пятьдесят.
    
– Необходимо их задержать любыми средствами. В Дальнем есть саперы?
    
– Человек пять, не более, и с ними инженер-капитан Зедгенидзе.
    
– Сами они многого не сделают, а с помощью охотников успеют, пожалуй, взорвать половину Дальнего. Нельзя ли Зедгенидзе подкупить, не останавливаясь перед суммой?
    
– Боюсь, что нет: это ученик и последователь Кондратенко, который весьма хорошо подбирает себе людей. Но, кроме него, тут есть еще лейтенант Сухомлин, беспробудный пьяница.
    
– Прекрасно! Конных охотников направим к Сухомлину, а Зедгенидзе ничего сообщать не будем. Лейтенанта до приезда охотников накачаем до потери сознания. Я этим озабочусь сам, – быстро решил Тифонтай. – Пошлите телеграмму в половине второго. В половине четвертого охотники будут здесь, а полк придет после пяти и, следовательно, не задерживаясь двинется дальше.
    
– Ладно, все будет сделано, как мы с вами договорились, Николай Иванович. Надеюсь, мы еще увидимся с вами перед моим отъездом? – спросил Сахаров.