1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 
    
— Нет, дон Феррьера, — сказал главный артиллерист, — еще нет.
    
— Зачем она идет к нам, если не с враждебными намерениями, Ваше Преосвященство? Почему она просто не уходит? Дело понятное.
    
Фрегат был слишком далеко от входа в гавань, поэтому никто на борту не видел приготовившихся к нападению рыбачьих лодок.
    
— Мы ничем не рискуем. Ваше Преосвященство, и выигрываем все, — сказал Феррьера, — мы делаем вид, что мы не знаем, что на борту Торанага. Мы думаем, что это бандиты — бандиты, которых ведет пират-еретик, которые собираются напасть на нас. Не беспокойтесь, будет легко спровоцировать их, когда они окажутся на расстоянии выстрела.
    
— Нет, — приказал дель Аква.
    
Отец Алвито повернулся спиной к планширу.
    
— Галера подняла флаг Торанаги, адмирал.
    
— Фальшивый флаг! — сардонически добавил Феррьера. — Это старый морской трюк. Мы не видим Торанаги. Может быть, его и нет на борту.
    
— Нет.
    
— Боже мой, война будет катастрофой. Это повредит, если не расстроит плавание Черного Корабля в этом году. Я не могу допустить этого! Я не могу, чтобы что-то помешало этому!
    
— Наши финансовые дела в еще худшем положении, чем ваши, адмирал, — бросил дель Аква, — если мы не будем торговать в этом году, церковь обанкротится, вам понятно? Мы три года не получали ничего из Гоа и Лиссабона, и потеря доходов за прошлый год… Боже, дай мне терпения! Я лучше вас знаю, чем мы рискуем. Ответ — нет!
    
Родригес сидел, мучаясь болями, в кресле, положив ногу в лубках на мягкий табурет, который удобно стоял около нактоуза.
    
— Адмирал прав, Ваше Преосвященство. Зачем он подходит к нам, если не с целью нападения? Почему не уходит, а? Ваше Преосвященство, мы очень рискуем.
    
— Да, и это военное решение, — сказал Феррьера. Алвито резко повернулся к нему.
    
— Нет, это должен решить Его Преосвященство, адмирал. Мы не должны вредить Торанаге. Мы должны помочь ему.
    
Родригес сказал:
    
— Вы мне дюжину раз говорили, что, если когда-нибудь начнется война, она будет длиться очень долго. Война началась, не так ли? Мы видим ее начало. Она наносит вред торговле. Со смертью Торанаги война окончится, и все наши интересы будут в безопасности. Я говорю, нужно ударить по кораблю и отправить его в преисподнюю.
    
— Мы даже избавимся от этого еретика, — добавил Феррьера, следя за Родригесом. — Мы прекратим войну во славу Бога, и еще один еретик попадет в ад на муки вечные.
    
— Это будет незаконное вмешательство в их политику, — ответил дель Аква, избегая разговора о настоящей причине.
    
— Мы вмешиваемся все время. Общество Иисуса известно этим. Мы не простые жестокосердные крестьяне!
    
— Я и не предполагал иначе. Но пока я на борту, вы не потопите этот корабль.
    
— Тогда будьте добры сойти на берег.
    
— Чем скорее этот архиубийца погибнет, тем лучше. Ваше Преосвященство, — предположил Родригес. — Он или Ишидо, какая разница? Они оба язычники, и вы не можете доверять ни кому из них. Адмирал прав, мы никогда не получим снова такой возможности. А что с Черным Кораблем?
    
Родригес был взят кормчим с условием оплаты в пятнадцатую часть прибыли. Настоящий кормчий Черного Корабля умер от сифилиса в Макао три месяца назад, и Родригес был взят со своего собственного корабля, «Санта-Тереза», и поставлен на новый пост, к его большой радости.
    
— Сифилис был официальной причиной, — мрачно напомнил себе Родригес, — хотя многие говорили, что тот кормчий был убит ножом в спину при драке с ронином во время скандала в публичном доме. Боже мой, это такая удача! И ничто не должно помешать этому!
    
— Я полностью принимаю на себя всю ответственность, — сказал Феррьера. — Это военное решение. Мы втянуты в войну между туземцами. Мой корабль в опасности. — Он повернулся к главному артиллеристу. — Мы уже в пределах пушечного выстрела?
    
— Ну, дон Феррьера, это зависит от того, что вы хотите, — главный артиллерист подул на конец фитиля, от чего он покраснел и заискрился. — Я мог бы попасть сейчас ей в нос или корму или попасть в середину галеры, в зависимости от того, что вы хотите. Но если вы хотите попасть в человека, определенного человека, тогда для более прицельного выстрела надо еще немного подождать.
    
— Я хочу, чтобы вы попали в Торанагу. И этого еретика.
    
— Вы имеете в виду англичанина, кормчего?
    
— Да.
    
— Кто-нибудь должен показать мне японца. Кормчего я, несомненно, узнаю.
    
Родригес сказал:
    
— Если кормчий погибнет при выстреле по Торанаге и это прекратит войну, тогда я тоже за это, адмирал. В других случаях его нужно оставить в живых.
    
— Он еретик, враг нашей страны, мерзавец, он уже причинил больше неприятностей, чем гнездо гадюк.
    
— Я уже говорил вам, что, во-первых, англичанин кормчий, в-последних, он кормчий один из лучших в мире.
    
— Кормчие имеют какие-то особые преимущества? Даже еретики?
    
— Да, клянусь Богом. Мы используем его, как они используют нас. Это великое расточительство, если мы убьем такого опытного кормчего. Без кормчего нет этой вонючей империи, нет торговли и нет ничего. Без меня, ей-богу, нет ни Черного Корабля, ни доходов, ни пути домой, так что мое мнение чертовски важно.
    
С верхушки мачты донесся крик:
    
— Эй, на юте, галера меняет курс!
    
Галера направлялась на них, но теперь она забирала на несколько румбов влево, глубже в гавань. Родригес тут же закричал:
    
— Тревога! Правый борт, смотреть в оба! Эй, на парусах! Внимание! Поднять якорь!
    
Все на корабле сразу бросились выполнять его приказания.
    
— Что случилось, Родригес?
    
— Я не знаю, адмирал, но нам надо выйти в открытое море. Эта толстопузая проститутка заходит нам с подветренной стороны.
    
— Ну и что? Мы можем потопить их в любой момент, — сказал Феррьера, — нам еще надо погрузить на борт товары, и святым отцам надо бы вернуться в Осаку.
    
— Да. Но ни одно вражеское судно не зайдет мне с наветренной стороны. Оно может обойти кругом и напасть на нас со стороны носа, где у нас только одна пушка.
    
Феррьера презрительно рассмеялся.
    
— У нас двадцать пушек на борту! А у них ни одной! Ты думаешь, этот корабль с грязными языческими свиньями осмелится попробовать атаковать нас? Ты просто не в своем уме!
    
— Да, адмирал, поэтому я все еще и плаваю. «Санта-Тереза» выходит в море!
    
Паруса освободили, и ветер начал наполнять их, рангоут потрескивал. Обе смены были на палубе у боевых постов. Фрегат тронулся, но его ход был еще очень медленный.
    
— Ну, давай, сука, — торопил Родригес.
    
— Мы готовы, дон Феррьера, — сказал главный артиллерист. — Я вижу его через прицел. Но долго у меня это не получится. Который там Торанага? Укажите мне его!
    
На борту галеры не было факелов; единственным освещением был лунный свет. Галера все еще была со стороны кормы, в ста ярдах, но повернулась теперь влево и направлялась к дальнему берегу, весла двигались в одном и том же темпе.
    
— Это кормчий? Высокий мужчина на юте?
    
— Да, — сказал Родригес.
    
— Мануэль и Педрито! Возьмите на прицел его и полуют! — Ближайший к ним артиллерист сделал небольшие поправки в наводке. — Который из них Торанага? Быстро! Хелмсмен, два деления вправо!
    
— Есть два деления вправо, артиллерист!
    
Помня о песчаном дне и отмелях вокруг, Родригес следил за вантами, готовый в любую секунду отдать управление кораблем главному артиллеристу, который, по обычаю, вел судно во время стрельбы всем бортом.
    
— Эй, пушки на правом борту, — крикнул артиллерист. — Как только мы выстрелим, мы дадим кораблю уйти из-под ветра. Готовьтесь стрелять всем бортом!
    
Артиллерийская команда выполнила приказание, все они смотрели на офицеров на юте. И священников.
    
— Ради Бога, дон Феррьера, кто из них Торанага?
    
— Кто же из них Торанага, отец? — Феррьера никогда не видел его до этого.
    
Родригес ясно видел Торанагу на баке в кольце самураев, но он не хотел показывать его. «Пусть это сделают священники, — подумал он. — Ну, святой отец, сыграй роль Иуды. Почему мы всегда должны делать всю грязную работу, я не собираюсь помогать этому сукину сыну даже на ломаный грош».
    
Оба священника молчали.
    
— Быстро, ну кто же из них Торанага? — спросил опять артиллерист.
    
Родригес нетерпеливо показал на Торанагу.
    
— Там, на полуюте. Маленький, толстый негодяй среди этих негодяев-язычников.
    
— Я вижу его, сеньор кормчий.
    
Артиллерийская команда сделала последние приготовления.
    
Феррьера взял фитиль из рук артиллериста.
    
— Вы нацелились на еретика?
    
— Да, адмирал, вы готовы? Я махну рукой, это сигнал к выстрелу!
    
— Хорошо.
    
— Стой, не убивай! — Это был дель Аква.
    
Феррьера повернулся к нему:
    
— Они все язычники и еретики!
    
— Среди них есть христиане, и даже если они не были бы…
    
— Не обращайте на него внимания, артиллерист! — бросил адмирал. — Мы выстрелим, когда вы будете готовы!
    
Дель Аква подошел к пушке и встал перед ней. Его туловище возвышалось над ютом и вооруженными моряками, которые лежали в засаде. Его рука была на распятии.
    
— Я говорю: стой, не убивай!
    
— Мы убиваем все время, отец, — сказал Феррьера.
    
— Я знаю, но я стыжусь этого и прошу прощения у Бога, — Дель Аква никогда до этого не был на юте военного корабля с пушками, у которых вставлены запалы, с заряженными мушкетами и пальцами на спусковых крючках, готовых нести смерть. — Пока я здесь, убийства не будет, и я не прощу убийства из засады!
    
— А если они атакуют нас? Попытаются захватить корабль? — Я буду просить Бога помочь нам победить их!
    
— Какая разница, сейчас или чуть позже?
    
Дель Аква не ответил. «Ты не убьешь, — подумал он. — Торанага обещал все, а Ишидо ничего».
    
— Что делать, адмирал? Сейчас самое время! — крикнул главный артиллерист. — Сейчас!
    
Феррьера с горечью повернулся спиной к священникам, бросил фитиль и подошел к поручням.
    
— Приготовьтесь отразить атаку, — прокричал он. — Если они без разрешения подплывут на пятьдесят ярдов, вам всем будет приказано стрелять, что бы ни говорили священники!
    
Родригес также был разъярен, но он знал, что он, так же как и адмирал, был бессилен против священника. Сказано — не убий. «Боже мой, а вы сами? — хотел крикнуть он им. — А как же аутодафе? А инквизиция? А как же ваши священники, которые выносили приговоры: „виновен“, „колдунья“, „сатана“, „еретик“? Вспомните две тысячи ведьм, сожженных в одной только Португалии в тот год, когда я отплыл в Азию? А почти в каждой деревне и городе в Португалии и доминионах, куда приезжали и рыскали Божьи Каратели, как гордо называли себя эти инквизиторы в капюшонах, запах горящего мяса тянулся за ними следом?»
    
Он отбросил свой страх и ненависть и сосредоточился на галере. Он мог теперь хорошо рассмотреть Блэксорна и думал:
    
«Эх, англичанин, хорошо видеть тебя стоящим там и ведущим судно, такого высокого и самоуверенного. Я боялся, тебя казнят, и рад, что ты спасся, но даже если тебе так повезло и ты не имеешь на борту ни одной маленькой пушки, то я отправлю тебя в преисподнюю, что бы ни говорили эти священники. О, Мадонна, защити меня от всех плохих священников».
    * * *
    
— Эй, на «Санта-Терезе»!
    
— Эй, англичанин!
    
— Это ты, Родригес?
    
— Ага!
    
— Как твоя нога?
    
— А, черт бы ее побрал!
    
Родригес очень обрадовался, услышав добродушный смех, донесшийся через разделявшее их море.
    
В течение получаса два судна маневрировали, выбирая подходящую позицию, гоняясь друг за другом, поворачиваясь и уходя, галера пыталась зайти с наветренной стороны и прижать фрегат к подветренному берегу, фрегат пытался выйти на свободное пространство, чтобы иметь возможность уйти из гавани, если ему это потребуется. Но никто не мог получить значительного преимущества, а во время этой погони те, кто был на борту фрегата, наконец увидели рыбацкие лодки, сгрудившиеся у входа в гавань, и поняли, что это значит.
    
— Вот почему он идет на нас! Ему нужна защита!
    
— Тем больше причин для нас утопить его сейчас, когда он в ловушке. Ишидо будет вечно нам благодарен, — сказал Феррьера.
    
Но дель Аква оставался непреклонным.
    
— Торанага намного важнее. Я настаиваю на том, что сначала мы должны поговорить с Торанагой. Вы всегда сможете потопить его. У него нет пушек. Даже я знаю, что только пушками можно победить пушки.
    
Так Родригес позволил развиваться этому безвыходному положению, давая им время для передышки. Оба корабля были в центре гавани, недостижимые для рыбачьих лодок и друг друга, фрегат подрагивал на ветру, готовый в любой момент сорваться с места, галера, с поднятыми на палубу веслами, дрейфовала рядом в пределах слышимости. Это произошло только тогда, когда Родригес увидел, что галера подняла весла и повернулась боком к его пушкам; тут он стал под ветер, позволяя галере подойти в пределы голосовой связи, а сам приготовился к следующей серии действий. «Спасибо Богу, благословенному Иисусу, Деве Марии и Иосифу за то, что у нас есть пушки, а у этого мерзавца их нет, — подумал Родригес снова. — Англичанин слишком умен».
    
— Но хорошо, когда против тебя выступает профессионал. Намного безопасней. При этом никто не делает глупых ошибок и никто не причиняет зла без необходимости.
    
— Можно подняться на борт?
    
— Кому, англичанин?
    
— Господину Торанаге, его переводчице и телохранителям.
    
Феррьера сказал спокойно:
    
— Без охраны.
    
Алвито сказал:
    
— Он должен прийти с кем-нибудь. Это вопрос престижа.
    
— Черт с ним, с престижем. Без телохранителей.
    
— Я бы не хотел, чтобы на борт поднимались самураи, — согласился Родригес.
    
— Может быть, вы согласны пропустить пятерых? — спросил Алвито. — Только его личная охрана? Вы же понимаете суть дела, Родригес.
    
Родригес подумал и кивнул.
    
— Пять человек будет нормально, адмирал. Мы выделим пять человек, как вашу «личную охрану» с парой пистолетов на каждого. Отец, вы продумайте все детали. Лучше, если отец продумает все детали, адмирал, он знает как. Ну, отец, давайте, но рассказывайте нам, что там говорится.
    
Алвито подошел к планширу и крикнул:
    
— Вы ничего не добьетесь своей ложью! Готовьте свои души к адским мукам — вы и ваши бандиты. У вас десять минут, потом адмирал будет стрелять и отправит вас на вечные муки!
    
— Мы плаваем под флагом господина Торанаги, клянусь Богом!
    
— Это фальшивый флаг, пират!
    
Феррьера сделал шаг вперед:
    
— Что за игру вы ведете, отец?
    
— Пожалуйста, наберитесь терпения, адмирал, — сказал Алвито. — Это только для проформы. Иначе Торанага навсегда обидится, что мы оскорбили его флаг, который мы видим. Ведь это Торанага — он не простой дайме! Может быть, вам лучше вспомнить, что он лично имеет больше войска, чем король Испании!
    
Ветер завывал в такелаже, шпангоуты нервно поскрипывали. На юте вскоре загорелись факелы, и стало хорошо видно Торанагу. По волнам разнесся его голос.
    
— Тсукку-сан! Как осмелился ты убегать от моей галеры! Здесь нет пиратов — только те, что там у входа в гавань на рыбачьих лодках. Я хочу немедленно подойти к борту!
    
Алвито закричал в ответ по-японски, разыгрывая удивление:
    
— Но, господин Торанага, простите, у нас не было и мысли, что это вы! Мы думали, что это только ловкий трюк. Серые сказали, что бандиты-ронины силой захватили галеру! Мы думали, бандиты с английским пиратом плавают под фальшивым флагом. Я немедленно поднимусь к вам.
    
— Нет. Я сейчас же подойду к вам.
    
— Прошу вас, господин Торанага, позволить мне подняться к вам, чтобы сопровождать вас. Мой господин, отец-инспектор, здесь вместе с адмиралом. Они настаивают, чтобы мы исправили ошибку. Пожалуйста, примите наши извинения! — Алвито снова перешел на португальский и громко прокричал боцману: «Спусти баркас!» — И опять Торанаге по-японски: — Баркас будет спущен сейчас же, мой господин.
    
Родригес слушал, как глумлив голос Алвито, и думал о том, насколько труднее иметь дело с японцами, чем с китайцами. Китайцы понимают искусство торговли, компромисса и уступок, вознаграждений. Но японцы наполнены гордостью, а когда гордость мужчины оскорбляется — для любого японца, не обязательно даже самурая, — смерть является лишь малой ценой, заплаченной за оскорбление. «Ну, идите, давайте кончать», — хотелось крикнуть ему.
    
— Адмирал, я сейчас же отправлюсь к ним, — говорил отец Алвито. — Ваше Преосвященство, если вы тоже поедете, это очень поможет ублаготворить его.
    
— Я согласен.
    
— Это не опасно? — спросил Феррьера. — Вас двоих могут использовать как заложников.
    
Дель Аква сказал:
    
— В тот момент, когда появятся признаки измены, я прикажу вам, именем Божьим, уничтожить этот корабль и всех, кто на нем плавает, независимо от того, будем ли мы на борту или нет.
    
Он спустился на ют, оттуда на главную палубу, прошел сзади пушек, — складки его одеяния величественно развевались. В начале трапа он оглянулся и изобразил руками крест. После этого он застучал сапогами по трапу, спускаясь к баркасу.
    
Боцман отчалил. Все моряки были вооружены пистолетами, под сиденьем боцмана был припрятан бочонок пороха.
    
Феррьера облокотился на планшир и тихо сказал:
    
— Ваше преосвященство, привезите с собой еретика.
    
— Что? Что вы сказали? — Дель Акве нравилось играть с адмиралом, чье постоянное высокомерие смертельно оскорбляло его, так как он, конечно, давно решил захватить Блэксорна и достаточно хорошо слышал. «Какая глупость», — подумал он.
    
— Привезите с собой еретика, а? — опять сказал Феррьера. С юта Родригес слышал глухое: «Да, адмирал», — и подумал: «Какое злодейство ты задумал, Феррьера?»
    
Он с трудом повернулся в кресле, его лицо побледнело. Боль в ноге была изматывающей, чтобы терпеть ее, от него требовалось очень много усилий. Кости срастались хорошо, и, слава Мадонне, рана была чистой. Но трещина оставалась трещиной и даже малейшее качание судна было тяжелым испытанием. Он глотнул грогу из сильно опорожненного морского меха, свисающего с колышка на нактоузе. Феррьера наблюдал за ним.
    
— Ваша нога еще болит?
    
— Все нормально, — грог ослабил боль.
    
— Будет ли все нормально для того, чтобы проплыть отсюда до Макао?
    
— Да. И все время воевать с морем. И вернуться летом, если вы это имеете в виду.
    
— Да, это то, что я имею в виду, кормчий. — Губы опять сложились в насмешливую улыбку. — Мне нужен здоровый кормчий.
    
— Я здоров. Нога хорошо заживает. — Родригес отключился от боли. — Англичанин не поднимется на борт по доброй воле. Я не думаю, что он придет.
    
— Сто гиней за то, что вы не правы.
    
— Это больше, чем я зарабатываю за год.
    
— Сможете заплатить после того, как мы прибудем в Лиссабон, из доходов от Черного Корабля.
    
— Согласен. Ничто не заставит его подняться на борт добровольно. Я стану на сто гиней богаче, ей-богу!
    
— Беднее! Вы забыли, что иезуиты хотят, чтобы он попал сюда, больше, чем я.
    
— Почему они хотят этого?
    
Феррьера оценивающе посмотрел на него и не ответил, все так же криво улыбаясь. Потом, поддразнивая его, сказал:
    
— Я выведу Торанагу из гавани, если он отдаст мне еретика.
    
— Я рад, что я ваш союзник и необходим вам и Черному Кораблю, — сказал Родригес. — Я бы не хотел быть вашим врагом.
    
— А я рад, что мы понимаем друг друга, кормчий. Наконец.
    * * *
    
— Я требую вывести меня из гавани. Мне нужно сделать это быстро, — сказал Торанага через переводчика Алвито дель Акве; кроме них, присутствовали еще Марико и Ябу. Торанага стоял на полуюте, дель Аква — на главной палубе, ниже его, рядом с ним, — Алвито, но и при этом их глаза были на одном уровне. — Или, если вам так удобней, ваш боевой корабль может убрать эти рыбачьи лодки с моего пути.
    
— Простите меня, но это будет недопустимый враждебный акт, который вы бы не могли — не могли рекомендовать фрегату, господин Торанага, — сказал дель Аква, разговаривая непосредственно с ним, — он считал, что Алвито переводит синхронно, как всегда. — Это невозможно — открытый акт военных действий.
    
— Тогда что вы предлагаете?
    
— Пожалуйста, давайте поднимемся на фрегат. Спросим адмирала. Он примет решение теперь, когда мы знаем ваше желание. Он военный человек, мы нет.
    
— Приведите его сюда.
    
— Вам было бы быстрее это сделать, господин. Не говоря, конечно, о чести, которую вы окажете нам.
    
Торанага знал, что это правда. Несколько мгновений назад они видели, как с южного берега отплыло еще несколько лодок с лучниками, и, хотя в данный момент они были в безопасности, было ясно, что в течение часа выход из гавани будет перекрыт неприятелем.
    
И он знал, что выбора у него нет.
    
— Извините, господин, — объяснил ему Анджин-сан ранее, во время неудачной погони, — я не могу приблизиться к фрегату, Родригес слишком искусный кормчий. Я могу прекратить его бегство, если ветер будет держаться, но я не могу загнать его в ловушку, если он не сделает ошибки. Мы должны договориться.
    
— А он допустит ошибку, и ветер продержится? — спросил Торанага через Марико. Она ответила:
    
— Анджин-сан говорит, что мудрый человек никогда не держит пари относительно ветра, если это не ветер торговли и вы не в море. Мы здесь в такой гавани, где горы вызывают завихрения воздуха и его потоки. А кормчий Родригес не допустит ошибки.
    
Торанага видел, как два этих кормчих применяли всякие свои уловки друг против друга, и знал, без сомнения, что оба они были мастера в своем деле. И он пришел к осознанию того, что ни он, ни его земли и ни сама империя не будут в безопасности, если не заполучат для себя современные корабли чужеземцев и с помощью этих кораблей — контроль над своими морями. Эта мысль поразила его.
    
— Но как я могу договариваться с ними? Чем можно извинить то, что они так открыто проявили враждебность по отношению ко мне? Теперь моя обязанность похоронить их за оскорбления моей чести.
    
Тогда Анджин-сан объяснил ему уловку с фальшивыми флагами: как все корабли используют эту хитрость, чтобы сблизиться с врагом или попытаться избежать его, и Торанага был очень обрадован тем, что может быть такое спасающее его честь решение этой проблемы. Теперь Алвито говорил:
    
— Я думаю, нам следует сразу же отправиться, сэр.
    
— Очень хорошо, — согласился Торанага. — Ябу-сан, примите командование кораблем. Марико-сан, скажите Анджин-сану, чтобы он оставался на юте за штурвалом, тогда вы пойдете со мной.
    
— Да, господин.
    
По размеру баркаса Торанаге стало ясно, что с ним сможет отправиться только пять телохранителей, что тоже ожидалось, и окончательный план был прост: если он не сможет убедить их, чтобы фрегат помог, тогда он и его телохранители убьют адмирала, их кормчего и священников и запрутся в одной из кабин. Одновременно галера нападет на фрегат с носа, как предложил Анджин-сан, и все вместе они попытаются взять фрегат штурмом. Возьмут ли они его, нет ли, в любом случае все решится очень быстро.
    
— Это хороший план, Ябу-сан, — сказал он.
    
— Пожалуйста, разрешите мне пойти вместо вас на переговоры.
    
— Они не согласятся.
    
— Очень хорошо, но сразу же, как только мы выберемся из этой западни, выселите всех чужестранцев из нашей империи. Если вы так сделаете, вы привлечете на свою сторону больше дайме, чем потеряете.
    
— Я подумаю об этом, — сказал Торанага, зная, что это вздор, что он должен привлечь на свою сторону дайме-христиан Оноши и Кийяму и, следовательно, других дайме, или, не выполнив своих обязательств, он будет съеден. — Почему Ябу хочет попасть на фрегат? Какую измену он замышляет, если им не помогут?
    
— Господин, — говорил тем временем Алвито дель Акве, — можно, я приглашу Анджин-сана сопровождать нас?
    
— Зачем?
    
— Мне кажется, что он может захотеть поприветствовать своего коллегу кормчего Родригеса. Этот человек сломал ногу и не может прийти сюда. Родригесу хотелось бы снова повидать его, поблагодарить за спасение, если вы не возражаете.
    
Торанага не видел причины, почему бы Анджин-сану не следовало идти. Человек был под его защитой, следовательно, ему нечего было опасаться.
    
— Если он этого хочет, очень хорошо. Марико-сан, проводите Тсукку-сана.
    
Марико поклонилась. Она знала, что ее работа состояла в том, чтобы слушать и сообщать об услышанном, следить за тем, чтобы все, что сказано, было правильно сообщено, без искажений. Она чувствовала себя лучше, ее прическа и макияж были в полном порядке, свежее кимоно было одолжено у госпожи Фудзико, левая рука покоилась в удобной перевязи. Один из матросов, ученик лекаря, перевязал ее рану. Порез в верхней части предплечья не затронул сухожилия, сама рана была чистой. Ванна помогла бы ей еще больше, но на галере условий для этого не было.
    
Она и Алвито вместе вернулись на ют. Он увидел нож за поясом у Блэксорна и то, как ладно сидело на нем это грязное кимоно. «Насколько он завоевал доверие Торанаги?» — спросил он сам себя.
    
— Хорошая встреча, кормчий Блэксорн.
    
— Убирайся к дьяволу, отец! — любезно ответил Блэксорн.
    
— Может быть, мы еще и встретимся там, Анджин-сан. Может быть, мы там будем. Торанага сказал, что вы можете подняться на борт фрегата.
    
— Это его приказ?
    
— Если вы пожелаете, — сказал он.
    
— Я не хочу.
    
— Родригесу хотелось бы снова поблагодарить вас и повидаться с вами.
    
— Передайте ему мое почтение и скажите, что я говорю, что я увижу его в аду. Или здесь.
    
— Его нога не позволит ему этого.
    
— Как у него с ногой?
    
— Заживает. С вашей помощью и при милосердии Божием, через несколько недель, если Бог того пожелает, он будет ходить, хотя и будет всегда хромать.
    
— Передайте ему, что я желаю ему всего хорошего. Вам лучше идти, отец, время уходит.
    
— Родригесу хотелось бы повидать вас. Там есть грог и прекрасный жареный каплун со свежей зеленью и подливкой, свежий хлеб и масло. Будет жаль, кормчий, если пропадет такая еда.
    
— Что?
    
— Есть мягкий белый хлеб, кормчий, морские сухари, масло и коровий бок. Свежие апельсины из Гоа и даже галлон вина из Мадейры, чтобы запить все это, или бренди, если вы его предпочитаете. А также и пиво. Потом каплун из Макао, горячий и сочный. Наш адмирал — эпикуреец.
    
— Черт бы вас побрал!
    
— Он и возьмет, когда это будет угодно ему. Я только сказал о том, что существует на самом деле.
    
— Что значит «эпикуреец»? — спросила Марико.
    
— Это человек, который наслаждается пищей и красивым столом, сеньора Мария, — сказал Алвито, называя ее христианским именем. Он заметил, как неожиданно изменилось лицо Блэксорна. Он почти мог видеть, как заработали слюнные железы, и почувствовал его боль в бушующем желудке. Сегодня вечером, когда он увидел подготовку к ужину в большой каюте, блеск серебра, белые скатерти и стулья, настоящие кожаные стулья, почувствовал запах свежего хлеба, и масла, и сочного мяса, он сам ощутил слабость от голода, а он отнюдь не страдал без пищи или от непривычной японской кухни.
    
«Как просто поймать человека, — сказал он себе, — все, что вам надо, — это знать правильную приманку».
    
— Прощайте, кормчий! — Алвито повернулся и пошел к трапу. Блэксорн пошел за ним.
    * * *
    
— В чем дело, англичанин? — спросил Родригес.
    
— Где еда? Тогда мы сможем поговорить. Сначала еда, которую вы обещали, — сказал Блэксорн, покачиваясь на главной палубе.
    
— Пожалуйста, пойдемте со мной, — сказал Алвито.
    
— Куда вы ведете его, отец?
    
— Конечно, в большую каюту. Блэксорн может поесть, пока господин Торанага и адмирал побеседуют.
    
— Нет. Он может поесть в моей каюте.
    
— Легче, конечно, пойти туда, где есть пища.
    
— Боцман! Проследи, чтобы кормчему принесли все сразу же — все, что он захочет, — в мою каюту, все со стола. Англичанин, ты хочешь грога, вина или пива?
    
— Сначала пива, потом грога.
    
— Боцман, проследи за этим и отведи его вниз. И послушай, Писаро, дай ему из моего шкафа одежду и сапоги, все, что нужно. И оставайся с ним, пока я не позову тебя.
    
Блэксорн молча пошел за Писаро, боцманом, большим и сильным мужчиной, вниз по коридору. Алвито пошел было обратно к дель Акве и Торанаге, которые разговаривали через Марико около лестницы, но Родригес остановил его:
    
— Отец! На минутку. Что вы сказали ему?
    
— Только что вам хотелось бы повидать его и что у нас на борту много еды.
    
— Но вы не предлагали ему поесть?
    
— Нет, Родригес, я не говорил этого. Но вам не хотелось бы предложить поесть кормчему, если он голоден?
    
— Этот бедняга не голоден, он голодает. Если он поест в таком состоянии, он будет блевать, как обожравшийся волк, потом он будет вопить, как перепившаяся проститутка. Теперь, мне не хотелось бы, чтобы один из нас, даже еретик, ел как животное и вопил как дикий зверь перед Торанагой, понимаете, отец? Не перед этим ссаным сукиным сыном — особенно таким, чистеньким, как промежность сифилитичной проститутки!
    
— Вы должны научиться быть сдержанным на язык, сын мой, — сказал Алвито. — Он отправит вас в ад. Вам лучше тысячу раз прочитать «Аве, Мария» и поститься два дня. Только на хлебе и воде. Епитимья напомнит вам о его милосердии.
    
— Спасибо, отец, я так и сделаю. С радостью. И если бы я мог встать на колени, я бы поцеловал крест. Да, отец, этот бедный грешник благодарит вас за ваше Богом данное терпение. Я должен придерживать свой язык.
    
Феррьера вышел из коридора:
    
— Родригес, вы спуститесь?
    
— Я останусь на палубе, пока эта сучья галера будет стоять здесь, адмирал. Если я потребуюсь, я буду здесь, — Алвито собрался уходить, Родригес заметил Марико. — Подождите минуту, отец. Кто эта женщина?
    
— Донна Мария Тода. Одна из переводчиц Торанаги.
    
Родригес присвистнул:
    
— Она хорошенькая?
    
— Очень хорошенькая.
    
— Глупо было позволять ей подняться на борт. Почему вы говорите «Тода»? Она одна из наложниц старого Тода Хиро-Мацу?
    
— Нет. Она жена его сына.
    
— Глупо было приводить ее на борт. — Родригес подозвал одного из матросов. — Скажи всем, что на корабле женщина, говорящая по-португальски.
    
— Да, сеньор.
    
Моряк заторопился уходить, и Родригес снова повернулся к отцу Алвито.
    
Священник ни в коей мере не был запуган очевидным гневом.
    
— Госпожа Мария говорит также по-латыни — и так же хорошо. Что-нибудь еще, кормчий?
    
— Нет, спасибо. Может быть, мне лучше пойти прочитать «Аве, Мария»?
    
— Да, конечно.
    
Священник перекрестился и ушел. Родригес сплюнул в шпигат, и один из рулевых вздрогнул и перекрестился.
    
— Ступай прибей себя к мачте за свою гнилую крайнюю плоть, — прошипел Родригес.
    
— Да, кормчий, извините, сеньор. Но я нервничаю около этого святого отца. Я не имел в виду ничего плохого.
    
Юноша увидел, что через горлышко песочных часов прошли последние зерна песка, и перевернул их.
    
— В полчаса спустись вниз, возьми это проклятое ведро с водой и щетку, уберись у меня в каюте. Скажи боцману, пусть приведет англичанина наверх, и вычисти мою каюту. И для тебя будет лучше, если ты хорошо приберешься в каюте, а то я вытащу у тебя кишки себе для подвязок. И пока ты будешь делать это, читай «Аве, Мария» для спасения своей Богом проклятой души.
    
— Да, сеньор кормчий, — тихо сказал юноша. Родригес был фанатик, помешанный на чистоте, и его каюта была похожа на корабельный Святой Грааль. Все должно было быть без единого пятнышка, независимо от погоды.
   
   
    
     
Глава двадцать седьмая
    
    
— Но ведь должен быть какой-то выход, адмирал, — терпеливо сказал дель Аква.
    
— Вы хотите совершить открытый акт войны против дружественной нации?
    
— Конечно, нет.
    
Каждый находившийся в кают-компании понимал, что они оказались в одной ловушке. Любой открытый акт прямо ставил их с Торанагой против Ишидо, чего они хотели избежать, на случай если вдруг в конце концов победителем станет Ишидо. В настоящее время Ишидо контролировал Осаку, столицу Киото и большинство регентов. А теперь, через дайме Оноши и Кийяму, Ишидо контролировал большую часть южного острова Кюсю, порт Нагасаки, главный центр всей торговли, и, таким образом, всю торговлю и Черный Корабль этого года.
    
Торанага сказал через отца Алвито:
    
— Какие трудности? Я только хочу, чтобы вы освободили от пиратов выход из гавани, не так ли?
    
Торанага неудобно сидел на почетном месте — стуле с высокой спинкой за большим столом. Алвито сидел рядом с ним, адмирал напротив, дель Аква сбоку от адмирала. Марико стояла за Торанагой, телохранители-самураи ждали около дверей, напротив вооруженных моряков. Все европейцы понимали, что, хотя Алвито и переводил все, что говорилось в комнате, Марико присутствовала для того, чтобы между ними ничего не говорилось открыто против интересов ее господина и чтобы перевод был полный и точный.
    
Дель Аква наклонился вперед.
    
— Может быть, господин, вы можете направить на берег посланника господину Ишидо. Может быть, выход лежит в торговле. Мы могли бы предложить этот корабль как нейтральное место для переговоров. Может быть, таким путем мы могли бы предотвратить войну.
    
Торанага презрительно рассмеялся:
    
— Какая война? Мы не воюем, Ишидо и я.
    
— Но, господин, мы видели битву на берегу.
    
— Не будьте наивными! Кого убили? Несколько нищих ронинов. Кто кого атаковал? Только ронины, бандиты и несколько фанатиков.
    
— А во время засады? Мы поняли, что коричневые сражались с серыми.
    
— Бандиты атаковали нас всех, и серых, и коричневых. Мои люди сражались только для того, чтобы защитить меня. В ночных стычках ошибки бывают часто. Если коричневые убили серых или серые коричневых, это досадная ошибка. Что такое несколько человек для любого из нас? Ничего. Мы не на войне.
    
Торанага заметил их недоверие, поэтому добавил:
    
— Скажите им, Тсукку-сан, что в Японии войны ведут армии. Эти нелепые стычки и попытки политических убийств только пробы, которые заканчиваются, если не удаются. Война началась не сегодня вечером. Она началась, когда умер Тайко. Даже до этого, когда он умирал, не оставляя взрослого сына-наследника. Может быть, даже до этого, когда Города, главный правитель, был убит. Сегодняшний вечер не имеет значения.
    
Никто из вас не понимает нашего государства или нашей политики. Как вы можете понять? Конечно, Ишидо пытается убить меня. Так же как и многие другие дайме. Они делали так в прошлом и будут делать в будущем. Кийяма и Оноши — оба и друзья и враги. Поймите, если бы я был убит, это бы упростило все для Ишидо, настоящего моего врага, но только на какой-то момент. Я сейчас в ловушке, и если ему повезет, то он получит только временное преимущество. Если мне удастся выбраться, ловушки больше никогда не будет. Но поймите меня правильно, все вы, что моя смерть не отодвинет войны и не предотвратит дальнейшие конфликты. Конфликтов не будет, только если умрет Ишидо. А сейчас нет открытой войны, ни с кем. — Он поудобнее устроился на стуле, — ему не нравился запах пищи, приготовленной на масле, и немытых тел. — Но у нас возникла срочная проблема. Мне нужны ваши пушки. Они нужны мне сейчас. Пираты перекрыли мне выход из гавани. Я говорил до этого Тсукку-сану, что скоро каждый должен будет выбрать, на чьей он стороне. Где сейчас окажетесь вы, ваш руководитель и вся христианская церковь? А мои португальские друзья со мною или против меня?
    
Дель Аква сказал:
    
— Вы можете быть уверены, господин Торанага, мы все поддерживаем ваши интересы.
    
— Хорошо. Тогда сразу же разгоните пиратов.
    
— Это был бы акт войны, и в этом нет никакой выгоды для нас.
    
— Может быть, мы могли бы как-то сторговаться? А? — сказал Феррьера.
    
Алвито не перевел этого, но вместо этого сказал:
    
— Адмирал говорит, мы только пытаемся избежать вмешательства в вашу политику, господин Торанага, мы торговцы.
    
Марико сказала Торанаге по-японски:
    
— Простите, господин, это неправильный перевод. Это не то, что он сказал.
    
Алвито вздохнул:
    
— Я только заменил некоторые слова, господин. Адмирал не соблюдает некоторых правил приличия, так как он иностранец. Он не понимает по-японски.
    
— А вы соблюдаете, Тсукку-сан? — спросил Торанага.
    
— Я пытаюсь, господин.
    
— Что на самом деле он сказал?
    
Алвито перевел.
    
После паузы Торанага сказал:
    
— Анджин-сан сказал мне, что португальцы были очень заинтересованы в торговле, но в торговле они не знают правил хорошего тона и не понимают юмора. Я понимаю и приму ваши объяснения, Тсукку-сан. Но с этого момента, пожалуйста, переводите все точно как говорится.
    
— Да, господин.
    
— Скажите адмиралу следующее: «Когда конфликт разрешится, я расширю торговлю. Я хорошо отношусь к торговле. Ишидо — нет».
    
Дель Аква отметил перемену и надеялся, что Алвито загладил глупость Феррьеры.
    
— Мы не политики, господин, мы верующие и представляем веру и верующих… Мы поддерживаем ваши интересы. Да.
    
— Я согласен. Я рассмотрю. — Алвито перестал переводить, его лицо осветилось, и он на момент позволил Торанаге опередить его. — Извините, Ваше Преосвященство, но господин Торанага сказал: «Я рассмотрю вашу просьбу построить церковь, большую церковь в Эдо, как доказательство моего доверия к вашим интересам».
    
Много лет, с того момента, как Торанага стал господином Восьми Провинций дель Аква прилагал все усилия, чтобы получить такое разрешение. И получить от него это разрешение сейчас для третьего по величине города империи было бесценной уступкой со стороны Торанага. Отец-инспектор знал, что пришло время решить проблему пушек.
    
— Поблагодарите его, Мартин Тсукку-сан, — сказал он, пользуясь условной фразой, которую он предварительно согласовал с Алвито, договариваясь о том, как себя вести Алвито, такому поборнику веры, — и скажите, что мы всегда будем к его услугам. О, да, и спросите его, что он имел в виду, говоря о соборе, — добавил он для адмирала.
    
— Может быть, я могу говорить напрямую, господин, одну минуту, — начал Алвито говорить Торанаге, — мой господин благодарит вас и говорит, что то, о чем вы просили, видимо, возможно. Он всегда старается помочь вам.
    
— Стараться — абстрактное слово и недостаточное.
    
— Да, господин. — Алвито взглянул на телохранителей, которые, конечно, слушали, не подавая вида. — Но я помню, что вы раньше говорили: иногда бывает разумным стать абстрактным.
    
Торанага сразу понял его. Он махнул рукой, отпуская свою стражу.
    
— Подождите снаружи, вы все.
    
Они неохотно повиновались. Алвито повернулся к Феррьере:
    
— Нам пока не нужны ваши часовые, адмирал.
    
Когда самураи ушли, Феррьера отпустил своих людей и взглянул на Марико. На поясе у него были пистолеты, а еще один он держал в сапоге. Алвито сказал Торанаге:
    
— Может быть, господин, вам бы хотелось, чтобы госпожа Марико присела?
    
Торанага снова понял, что он хотел сказать. Он подумал с мгновение, потом коротко кивнул и сказал не оборачиваясь:
    
— Марико-сан, возьмите одного из моих телохранителей и найдите Анджин-сана. Оставайтесь с ним, пока я не пришлю за вами.
    
— Да, господин.
    
Дверь за ней закрылась.
    
Теперь они остались одни. Их было четверо.
    
Феррьера сказал:
    
— Что предлагается? Что он предлагает?
    
— Будьте терпеливы, адмирал, — ответил дель Аква; его пальцы дрожали на кресте — он молился об успехе.
    
— Господин, — начал говорить Алвито Торанаге, — господин, мой повелитель говорит, что все, что вы просите, он попытается сделать в течение сорока дней. Он пошлет секретной почтой ваши слова об успехах в этом деле. Я буду курьером, с вашего позволения.
    
— А если он не добьется?
    
— Это произойдет не из-за нежелания помочь, а из-за намерения обдумать. Он дает вам свое слово.
    
— Перед христианским Богом?
    
— Да, перед Богом.
    
— Хорошо. Я сделаю это в письменном виде. Со своей печатью.
    
— Иногда полные соглашения, деликатные соглашения не следует сводить к письменным, господин.
    
— Вы хотите сказать, что, если я не дам письменного согласия, вы тоже не дадите?
    
— Я только напоминаю вам, что вы сами говорили, что самурайская честь более важна, чем кусок бумаги. Отец-инспектор дает вам свое слово перед Богом, свое слово чести, как это делает самурай. Ваша честь очень много значит для отца-инспектора. Я только подумал, что он будет расстроен, если вы ему не поверите. Вы хотите, чтобы я просил его что-то подписать?
    
Торанага, помолчав, наконец сказал:
    
— Очень хорошо. Его слово перед Иисусом Христом, да? Его слово перед Богом?
    
— Я даю его по поручению отца-инспектора. Он клянется на святом кресте, что попытается.
    
— И вы тоже, Тсукку-сан?
    
— Я тоже дал вам свое слово, перед моим Богом, на святом кресте, что я буду делать все, чем я смогу помочь ему убедить господ Оноши и Кийяму быть вашими союзниками.
    
— В свою очередь я сделаю то, что я обещал раньше. На сорок первый день вы можете заложить камень в самый большой христианский собор в империи.
    
— А можно будет эту землю, господин, выделить нам сейчас же?
    
— Как только я прибуду в Эдо. А теперь? Что с пиратами? Вы прогоните их сразу же, сейчас?
    
— Если бы вы имели пушки, вы могли бы сами справиться с этим, господин?
    
— Конечно, Тсукку-сан.
    
— Прошу прощения за такую дотошность, господин, но мы должны выработать план. Пушки не принадлежат нам. Пожалуйста, дайте мне минуту времени, — Алвито повернулся к дель Акве. — С собором все улажено. Ваше Преосвященство. — Потом он добавил для Феррьеры, начиная выполнять согласованный план: — Вам следует радоваться тому, что вы не потопили его, адмирал. Господин Торанага спрашивает, не возьмете ли вы десять тысяч дукатов золотом, когда поедете на Черном Корабле в Гоа, чтобы вложить их в золотой рынок в Индии. Мы были бы рады помочь в сделке с помощью наших источников там, поместив это золото для вас. Господин Торанага говорит, половина доходов — ваша.
    
И Алвито, и дель Аква считали, что ко времени, когда Черный Корабль вернется через шесть месяцев, либо Торанага будет снова президентом Совета регентов и, следовательно, более чем рад, что проведена такая выгодная сделка, либо он будет мертв.
    
— Вы будете иметь чистой прибыли четыре тысячи дукатов. Без всякого риска.
    
— А что взамен? Это больше, чем вся ваша годовая субсидия короля Испании всему обществу иезуитов в Азии. В обмен на что?
    
— Господин Торанага говорит, пираты не дают ему выйти из гавани. Ему лучше знать, пираты это или нет.
    
Феррьера ответил тем же самым деловитым тоном, что они оба знают только: это будет на выгоду Торанаге.
    
— Это плохой совет — поверить этому человеку. У его врагов все выигрышные карты. Христиане-дайме против него. Наверняка два самых главных, я слышал это собственными ушами. Говорят, этот японец — реальный враг. Я верю им, а не этому безродному кретину.
    
— Я уверен, господин Торанага знает лучше нас, кто пираты, а кто нет, — невозмутимо сказал ему дель Аква, зная, какое будет решение, как знал это и Алвито. — Я думаю, вы не возражаете, чтобы господин Торанага сам имел дело с пиратами?
    
— Конечно, нет.
    
— У вас на борту много свободных пушек, — сказал отец-инспектор. — Почему не дать их ему тайком? Продайте на самом деле. Вы продаете оружие все время. Он покупает оружие. Четыре пушки будет более чем достаточно. Будет легко перегрузить их с помощью баркаса, с запасом пороха и зарядов, опять украдкой. Тогда это дело будет решено.
    
Феррьера вздохнул.
    
— Пушки, Ваше Преосвященство, бесполезны на борту галеры. У нее нет пушечных портов, нет пушечного такелажа, нет пушечных пиллерсов. Они не смогут воспользоваться пушками, даже если бы у них были артиллеристы, которых у них нет.
    
Оба священника были поражены.
    
— Бесполезны?
    
— Абсолютно.
    
— Но, конечно, дон Феррьера, они могут приспособить…
    
— Эта галера непригодна для применения пушек без переделки, которая займет по крайней мере неделю.
    
— Что такое? — спросил Торанага подозрительно: что-то не то, однако они пытаются это от него скрыть.
    
— В чем дело, спрашивает Торанага, — сказал Алвито. Дель Алвито знал, что почва уходит у них из-под ног.
    
— Адмирал, пожалуйста, помогите нам. Пожалуйста. Я прямо прошу вас. Мы получили большие уступки для дела нашей веры. Вы должны поверить мне, и вы должны доверять нам. Вы должны помочь господину Торанаге как-то выбраться из гавани, Я прошу вас от имени церкви. Один собор является огромной уступкой делу веры. Пожалуйста.
    
Феррьера не позволил себе показать радости такой победы. Мысленно он даже добавил себе значительности своему голосу: «Так как вы просите помочь от имени церкви, Ваше Преосвященство, я, конечно, сделаю все, что вы просите. Я выведу его из этой западни. Но в свою очередь я хочу, чтобы меня назначили адмиралом Черного Корабля на следующий год независимо от того, будет ли удачным этот год или нет».
    
— Это личное распоряжение короля Испании, его одного. Я не могу назначить на этот пост. Далее: я принимаю ваше предложение относительно золота, но я хочу, чтобы вы гарантировали, что у меня не будет проблем с вице-королем Гоа, или здесь, с золотом, или с Черным Кораблем.
    
— Вы осмеливаетесь использовать меня и церковь как гарантов?
    
— Это только деловое соглашение между нами и этой обезьяной.
    
— Он не обезьяна, адмирал. Вам лучше помнить это.
    
— Далее: пятнадцать процентов груза этого года вместо десяти.
    
— Это невозможно.
    
— Следующее: дать слово, Ваше Преосвященство, перед Богом сейчас, что ни вы, ни один из священников, находящихся в вашем подчинении, никогда не будут угрожать мне отлучением от церкви, если я совершу в будущем акт святотатства, каких еще не было. И далее, ваше слово, что вы и ваши святые отцы будут активно поддерживать и помогать этим двум Черным Кораблям, — также перед Богом.
    
— И что же еще, адмирал? Конечно, это не все? Наверняка есть что-то еще?
    
— Последнее: мне нужен этот еретик.
    * * *
    
Марико посмотрела вниз на Блэксорна из дверей каюты. Он лежал в полубессознательном состоянии на полу, пытаясь выблевать свои внутренности. Боцман облокотился на койку, с вожделением разглядывая ее, видны были пеньки его желтых зубов.
    
— Он отравлен или пьян? — спросила она Тотоми Кану, самурая, стоящего рядом с ней, безуспешно пытаясь закрыть свои ноздри от запаха пищи и рвоты, запаха этого уродливого моряка перед ней и от постоянного запаха трюмов, который пропитал весь корабль. — Похоже, что он был отравлен, да?
    
— Может быть, и отравлен, Марико-сан. Посмотрите на эту мерзость! — Самурай брезгливо махнул рукой в сторону стола: деревянные тарелки с остатками искромсанных кусков ростбифа, зажаренного с кровью; половинка скелета бойцового цыпленка; наломанные куски хлеба и сыра; пролитое пиво и масло; блюдо холодного мяса с жирной подливкой и полуопустошенная бутылка бренди.
    
Никто из них никогда не видел раньше мяса на столе.
    
— Что вам надо? — спросил боцман. — Здесь нет обезьян, ва-каримасу? В комнате нет обезьян-сан! — Он поглядел на самурая и отмахнулся от него: — Уходи! Писс аут! — Его глаза обратились на Марико: — Как тебя зовут? Имя, а?
    
— Что говорит этот чужеземец, Марико-сан? — спросил самурай.
    
Марико отвела свой зачарованный взгляд от стола и сосредоточилась на боцмане.
    
— Простите, сеньор, я не поняла вас. Что вы сказали?
    
— А? — рот боцмана открылся еще больше. Это был большой толстый мужчина, со слишком близко поставленными глазами и большими ушами, волосы торчали жалкими черными косичками. Распятье свисало с толстой шеи, за пояс было заткнуто два пистолета. — О, вы можете говорить по-португальски? Японка, которая может говорить на хорошем португальском языке? Где вы научились говорить на цивилизованном языке?
    
— Меня научил христианский священник.
    
— Да будь я Богом проклятым сыном проститутки! Мадонна, этот цветок-сан может говорить на нормальном языке!
    
Блэксорна опять вырвало, и он попытался встать с палубы.
    
— Вы не могли бы, пожалуйста, вы не могли бы положить его сюда? — Она показала на койку.
    
— Ага. Если эта обезьяна поможет.
    
— Кто? Извините, что вы сказали? Кто?
    
— Он. Этот джеп.[7] Он.
    
Слова больно ранили ее, и она прилагала все свои усилия, чтобы оставаться спокойной. Марико сделала знак самураю.
    
— Кана-сан, будь любезен, помоги этому чужеземцу. Анджин-сана надо положить вот сюда.
    
— С удовольствием, госпожа.
    
Двое мужчин подняли Блэксорна, и он плюхнулся обратно в койку, с тяжелой головой, глупо гримасничая.
    
— Его нужно помыть, — сказала Марико по-японски, все еще ошеломленная тем, как боцман назвал Кану.
    
— Да, Марико-сан. Прикажите чужеземцу послать за слугами.
    
— Да. — Ее глаза недоверчиво покосились на стол. — Они действительно ели это?
    
Боцман посмотрел туда же. Он тут же наклонился над столом и оторвал ножку цыпленка, предложив ее Марико.
    
— Вы голодны? Вот, маленькая цветок-сан, это хорошая вещь. Сегодня она свежая — действительно каплун из Макао.
    
Она покачала головой.
    
Медвежье лицо боцмана расплылось в ухмылке, и он ободряюще обмакнул ногу цыпленка в густую подливку и сунул ей под нос:
    
— Подливка делает его еще вкуснее. Ну, это достаточно приятная вещь, а теперь можно и поговорить. Никогда не удавалось это раньше. Ну, давай, это подкрепит тебя, чего тут считаться! Это каплун из Макао, я тебе сказал.
    
— Нет, нет, спасибо. Есть мясо… есть мясо запрещено. Это против наших законов — и против буддизма, и против синтоизма.
    
— Но в Нагасаки не так! — засмеялся боцман. — Многие джепы едят мясо все время. Они делают все, когда им это удается, и грог лакают. Вы христианка, не так ли? Ну, попробуй, маленькая донна. Как узнать, если не попробовать?
    
— Нет, нет, спасибо.
    
— Человек не может жить без мяса. Это настоящая еда. Делает вас сильным, так что вы можете прыгать, как горностай… Вот, — он предложил ножку цыпленка Кане, — хочешь?
    
Кана с отвращением покачал головой:
    
— Ие!
    
Боцман пожал плечами и небрежно отбросил ее обратно на стол.
    
— «Ие» так «ие». Что у вас с рукой? Повредили в бою?
    
— Да. Но несильно. — Марико подвигала ею немного, чтобы продемонстрировать это, и с трудом вытерпела боль.
    
— Бедняжка! Что вы здесь хотели, донна сеньорита, а?
    
— Повидать Ан… — встретиться с кормчим. За ним послал господин Торанага. Кормчий пьян?
    
— Да, это и пища. Бедняга слишком быстро ел и так же быстро пил. Выпил полбутылки одним глотком. Англичане все такие. Не могут переносить свой грог. — Его глаза внимательно рассматривали Марико. — Я никогда не видел такого маленького цветка, как ты. И никогда не разговаривал с джепом, который может говорить на нормальном языке.
    
— Вы всех японских дам и самураев называете джепами и обезьянами?
    
Морях коротко хохотнул.
    
— Эх, сеньорита, это сорвалось с языка. Это про обычных сводников и проституток в Нагасаки. Здесь нет ничего обидного. Я никогда не разговаривал с культурной сеньоритой, даже не знал, что такие бывают, ей-богу.
    
— Я тоже, сеньор. Я никогда не разговаривала с цивилизованными португальцами раньше, только со святыми отцами. Мы японцы, не джепы, понятно? А обезьяны — это животные, правильно?
    
— Конечно. — Боцман показал свои выбитые зубы. — Вы говорите как донна. Да. Не обижайтесь, донна сеньорита.
    
Блэксорн начал что-то бормотать. Она подошла к койке и осторожно потрясла его:
    
— Анджин-сан! Анджин-сан!
    
— Да-да? — Блэксорн открыл глаза. — О, привет, я сожалею, я… — Но боль и закружившаяся комната заставили его лечь на место.
    
— Пожалуйста, пошлите за слугой, сеньор, его надо помыть.
    
— Есть рабы, но не для этого, донна сеньорита. Оставьте англичанина — что такое небольшая рвота для еретика?
    
— Нет слуг? — спросила она, пораженная.
    
— У нас есть рабы — черные негодяи, но они ленивы — им никто не доверяет мыть себя, — сказал он с кривой ухмылкой.
    
Марико знала, что у нее нет выбора. Господин Торанага может потребовать Анджин-сана тотчас же, и это была ее обязанность.
    
— Тогда мне нужно немного воды, — сказала она, — помыть его.
    
— Есть бочка воды. На лестничной площадке внизу.
    
— Пожалуйста, принесите мне воды, сеньор.
    
— Пошлите его. — Боцман ткнул пальцем в Кану.
    
— Нет. Будьте любезны, сходите вы. Сейчас.
    
Боцман оглянулся на Блэксорна.
    
— Вы его возлюбленная?
    
— Что?
    
— Вы возлюбленная этого англичанина?
    
— Что такое возлюбленная, сеньор?
    
— Его женщина. Его подружка, понимаете, сеньорита, его девушка, этого кормчего, его любовница, возлюбленная.
    
— Нет, сеньор, нет. Я не его возлюбленная.
    
— Да? Тогда чья же? Этого оран… этого самурая? Или, может быть, этого князя, который только что поднялся на борт? Тора… что-то, что-то? Вы одна из его?..
    
— Нет.
    
— Ни одного из тех, что на борту?
    
Она покачала головой:
    
— Пожалуйста, принесите воды.
    
Боцман кивнул и вышел.
    
— Это самый безобразный, дурно пахнущий мужчина, которого я когда-либо видел около себя, — сказал самурай. — Что он говорил?
    
— Он думал, что я одна из наложниц кормчего.
    
Самурай направился к двери.
    
— Кана-сан!
    
— Я требую права по поручению вашего мужа отомстить за это оскорбление. Сразу же! Как если бы вы прелюбодействовали с чужеземцем!
    
— Кана-сан! Пожалуйста, закройте дверь.
    
— Вы Тода Марико-сан! Как он осмелился оскорбить вас? За оскорбление должно быть отомщено!
    
— Оно будет отомщено, Кана-сан, и я благодарю вас. Да. Я даю вам это право. Но мы здесь по приказу господина Торанаги. Пока он не даст своего одобрения, было бы неправильно, если бы вы сделали это.
    
Кана неохотно закрыл дверь.
    
— Я согласен. Но я официально прошу вас обратиться к господину Торанаге до того, как мы уедем отсюда.
    
— Да. Благодарю вас за то, что вы заботитесь о моей чести.
    
«Что бы сделал Кана, если бы он знал все, о чем мы здесь говорили? — спросила она себя, ужаснувшись. — Что бы сделал господин Торанага? Или Хиро-Мацу? Или мой муж? Обезьяны? О Мадонна, помоги мне продержаться и сохрани мой разум». Чтобы унять гнев Каны, она быстро переменила тему:
    
— Анджин-сан выглядит таким беспомощным. Прямо как ребенок. Видимо, чужеземцы не могут пить вино из-за желудка. Совсем как некоторые из наших мужчин.
    
— Да. Но это не из-за вина. Не может быть. Это из-за того, чтоб он съел.
    
Блэксорн тяжело завозился, приходя в сознание.
    
— У них нет слуг на корабле, Кана-сан, так что я должна буду заменить одну из служанок Анджин-сана. — Она начала неуклюже раздевать его, так как у нее еще болела рука.
    
— Ну-ка, позвольте мне вам помочь. — Кана оказался более ловок. — Я привык делать это для моего отца, который часто страдал от саке.
    
— Для мужчины хорошо иногда напиться. Это освобождает его от всяческих дьявольских духов.
    
— Да, но мой отец часто сильно страдал на следующий день.
    
— Мой муж очень сильно потом болеет. По несколько дней.
    
Через минуту Кана сказал:
    
— Может быть, это сам Будда позволил господину Бунтаро спастись.
    
— Да, — Марико огляделась. — Я не понимаю, как они могут жить в такой грязи? Это хуже, чем у самых бедных наших людей. Я чуть не упала в обморок в той каюте от запаха.
    
— Это возмутительно. Я никогда не был на борту чужеземного корабля раньше.
    
— А я никогда не была раньше на море.
    
Открылась дверь, и боцман принес ведро. Он был шокирован тем, что Блэксорн лежит голый, и, выдернув одеяло из-под койки, накрыл его.
    
— Он схватит смертельную простуду. Кроме того, стыдно делать это с человеком, даже с ним.
    
— Что?
    
— Ничего. Как ваше имя, донна сеньорита? — Его глаза сверкнули.
    
Марико не ответила. Она сбросила в сторону одеяло и дочиста обмыла Блэксорна, довольная, что можно что-то делать, ненавидя каюту и вонючего боцмана, гадая, о чем говорят в другой каюте: «В безопасности ли мой господин?»
    
Кончив, она связала в узел кимоно и грязную набедренную повязку.
    
— Можно это постирать, сеньор?
    
— А?
    
— Это надо бы сразу выстирать. Может быть, вы послали бы за рабом, были бы так любезны?
    
— Это кучка ленивых негодяев, я вам уже сказал. Это займет неделю или даже больше. Выбросьте это, донна сеньорита, они никому не нужны. Наш кормчий Родригес сказал, чтобы я дал ему всю нужную одежду. Вот. — Он открыл шкаф. — Он сказал дать ему все отсюда.
    
— Я не знаю, как одевать мужчину во все это…
    
— Ему нужны будут рубашка, брюки, гульфик, носки и ботинки, куртка. — Боцман вынул их и показал ей. Потом с помощью самурая она начала одевать Блэксорна, все еще находящегося в полубессознательном состоянии.
    
— Как он носит это? — Она держала в руках гульфик в форме мешочка с привязанными к нему тесемками.
    
— Мадонна, он носит это впереди, вот так. — Боцман, смутившись, показал свой собственный. — Вы привязываете его по этому месту на брюки, как я показал. На его стручок.
    
Она изучающе посмотрела на боцмана. Он чувствовал ее взгляд и смешался.
    
Марико надела гульфик на Блэксорна и аккуратно уложила поудобней, вместе с самураем они провели тесемки между ног и завязали их вокруг талии. Она спокойно сказала самураю:
    
— Это самый нелепый способ одеваться, который я когда-либо видела.
    
— Это, должно быть, очень неудобно, — ответил Кана, — а священники тоже их носят, Марико-сан? Под своими рясами?
    
— Я не знаю.
    
Она отбросила прядь волос от глаз.
    
— Сеньор, теперь Анджин-сан одет так, как надо?
    
— Ага, кроме ботинок. Они там вон. Но с ними можно подождать. — Боцман подошел к ней, и ее ноздри заложило от отвращения. Он понизил голос, став спиной к самураю: — Не хотите ли быстренько?
    
— Что?
    
— Я схожу по вас с ума, сеньорита, видите ли. Что вы скажете? Там, в соседней каюте, есть койка. Отправьте вашего друга наверх. Англичанин будет в отключке еще час. Я заплачу как обычно.
    
— Что?
    
— Вы заработаете монету, даже три, если вам нравится попрыгать, и вы сядете на лучший член отсюда до Лиссабона, а? Что вы скажете?
    
Самурай заметил ее ужас:
    
— В чем дело, Марико-сан?
    
Марико оттолкнула боцмана назад, подальше от койки. Ее речь была прерывистой:
    
— Он… он сказал…
    
Кана мгновенно выхватил меч, но его взгляд натолкнулся на стволы двух заряженных пистолетов. Тем не менее он замахнулся для удара.
    
— Стойте, Кана-сан! — Марико задыхалась. — Господин Торанага запретил всякие стычки до его приказа.
    
— Ну, обезьяна, иди, ты вонючий обоссанный дерьмовый дурак! Ты! Скажи этой обезьяне поднять свой меч или он будет безголовым сукиным сыном прежде, чем сможет пернуть!
    
Марико стояла в одном футе от боцмана. Ее правая рука все еще была засунута за пояс, ручка ее стилета все еще лежала у нее в ладони. Но она помнила свой долг и убрала руку.
    
— Кана-сан, уберите меч. Пожалуйста. Мы должны выполнять приказания господина Торанаги. Мы должны повиноваться ему.
    
Громадным усилием Кана заставил себя сделать то, о чем она его просила.
    
— Я собираюсь отправить тебя в ад, джеп!
    
— Пожалуйста, извините его, сеньор, и меня тоже, — сказала Марико, пытаясь говорить как можно вежливей. — Это ошибка…
    
— Этот негодяй с обезьяньим лицом вытащил меч. Это не ошибка, ей-богу!
    
— Пожалуйста, извините, сеньор, я очень сожалею.
    
Боцман облизал губы.