1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
— Нне… при… не придуривайся… Ты… ты все хорошо поняла…
— Не знаю… А по какому поводу?
— Никакого специального ппо… повода нет…
— Когда тебе это нужно?
— В субботу.
— Подари ей «Герлен».
— Ччч… что?
— Духи…
— Я… Я никогда не сумею вы… выбрать…
— Хочешь, чтобы я пошла с тобой?
— По… пожалуйста…
— Конечно! Сходим сегодня, когда у тебя будет перерыв на ланч…
— Сп… спа… спасибо…
— Ка… Камилла…
— Что?
— Она… она просто… друг, ты поняла?
Камилла рассмеялась и встала.
— Ну естественно…
Она бросила взгляд на календарь с котятами и воскликнула, изображая удивление:
— Ну надо же! В субботу у нас День Святого Валентина! Ты знал?
Он снова опустил нос в чашку с шоколадом.
— Ладно, оставляю тебя, у меня много работы… В полдень зайду за тобой в музей…
Он остался допивать шоколад, а она покинула кухню с «Аяксом» и упаковкой губок под мышкой.
Когда Франк вернулся на перерыв, в квартире все было перевернуто вверх дном, но Камилла и Филибер отсутствовали.
— Это что еще за бардак?
Он проснулся около пяти. Камилла возилась с лампой.
— Что здесь происходит?
— Я переезжаю…
— Куда? — он побледнел.
— Вот туда, — она ткнула пальцем в гору переломанной мебели и ковер из мертвых мух на полу. — Представляю тебе мою новую мастерскую…
— Здесь?!
— Да!
— А твоя работа?
— Будет видно…
— А Филу?
— О… Филу…
— Что?
— Он в преддверии…
— А?
— Со временем ты все узнаешь…
— Помощь нужна?
— Еще как!
Дело пошло гораздо быстрее. Франк за час перетащил всю рухлядь в соседнюю комнату — окна в ней забраковали из-за «никуда не годных косяков»…
Камилла воспользовалась моментом передышки — он пил холодное пиво, оценивая объем проделанной работы, — и дала последний залп:
— В следующий понедельник, в обед, я хотела бы отпраздновать свой день рождения с тобой и Филибером…
— Э… Ты не хочешь перенести на вечер?
— Зачем?
— Ты же знаешь… По понедельникам я хожу «в наряд»…
— Конечно, извини, я неудачно выразилась: в следующий понедельник, в обед, я хочу отпраздновать свой день рождения с Филибером, тобой и Полеттой.
— Там? В богадельне?
— Боже упаси! Надеюсь, ты сумеешь приискать для нас симпатичный ресторанчик!
— А как мы туда доберемся?
— Можно взять машину напрокат…
Он молча размышлял, допивая пиво.
— Ладно, — он отставил бутылку. — Одно плохо — потом-то я снова стану приезжать один, и она будет разочарована…
— Вполне вероятно…
— Знаешь, ты не обязана делать это для нее.
— Я делаю это для себя.
— Хорошо… Насчет машины не волнуйся… Один мой приятель будет счастлив махнуться на мой мотоцикл… Какая же дрянь эти мухи…
— Я ждала, когда ты проснешься, чтобы пропылесосить…
— У тебя все в порядке?
— Да. Ты его видел, твоего Ральфа Лорена?
— Нет.
— Она пеелестна, малинькая собатька, она очень довольная…
— Сколько тебе исполняется?
— Двадцать семь, а что?
— Где ты была раньше?
— О чем ты?
— До этой квартиры?
— Наверху, ты же знаешь!
— А до того?
— Сейчас на это нет времени… Как-нибудь, когда будешь ночевать дома, я тебе расскажу…
— Ты обещаешь, а потом…
— Не злись, я теперь лучше себя чувствую… И расскажу тебе назидательную историю о жизни Камиллы Фок…
— Что означает слово «назидательная»?
— Хороший вопрос… Назидательная значит поучительная, но я шучу.
— То есть?
Проще говоря, это будет история о доме, который рухнул…
— Как Пизанская башня?
— Точно!
— Черт, опасно жить с интеллектуалкой…
— Да совсем наоборот! Это очччень приятно!
— Нет, опасно… Жутко рискованно. Я все время боюсь сделать орфографическую ошибку… Что ты ела в двенадцать?
— Сэндвич, с Филу… Но я видела, ты поставил что-то в духовку, и немедленно это съем… Спасибо… Ужасно вкусно.
— Да не за что. Я пошел…
— У тебя все хорошо?
— Устал…
— Так поспи! Поспи!
— Да я сплю, но… Ладно… Пошел.
17
— Надо же… Пятнадцать лет носу не казал, а теперь заявляешься чуть ли не каждый день!
— Привет, Одетта.
Они расцеловались.
— Пришла?
— Пока нет…
— Ну и ладно, мы пока устроимся… Это мои друзья: Камилла…
— Добрый день.
— …и Филибер.
— Счастлива познакомиться. У вас очарова…
— Ладно-ладно, потом закончишь свои реверансы…
— Какой ты нервный!
— Ничего я не нервный — просто есть хочу. Ага, вот и она…
— Привет, бабуля, здравствуйте, Ивонна. Выпьете с нами?
— Здравствуй, мальчик. Пить не буду, спасибо, меня ждут дома. Когда мне за ней приехать?
— Мы сами ее отвезем…
— Но не очень поздно, хорошо? В прошлый раз мне сделали выговор… Она должна быть на месте до половины шестого, иначе…
— Да-да, Ивонна, хорошо, я все понял. Привет вашим…
Франк присвистнул.
— Итак, бабуля, давай я тебя познакомлю: Филибер…
— Мое почтение…
Он наклонился и поцеловал Полетте руку.
— Так, садимся. Нет-нет, Одетта! Никакого меню! Положимся на фантазию шефа!
— Аперитив?
— Шампанского! — решил Филибер и спросил, поворачиваясь к соседке по столу:
— Вы любите шампанское, мадам?
— Да, конечно… — Полетта была смущена его великосветскими манерами.
— Вот вам шкварочки, погрызите пока…
Все были чуточку скованны. К счастью, белое вино с виноградников Луары, щука по-польски и козьи сыры быстро развязали языки. Филибер ухаживал за Полеттой, Камилла смеялась глупым шуткам Франка.
— Мне было… Ччерт… Ба, сколько мне было лет?
— Господи, да разве я сейчас вспомню? Тринадцать? Четырнадцать лет?
— Я тогда только начал учиться… И жуть как боялся Рене, стеснялся очень. Да-а… Он много чему меня научил… Мучил, как хотел, издевался… Не помню точно, что он мне однажды показал… Кажется, шпатели — лопатки такие кулинарные — и сказал:
«Вот эта — большая кошка, а та — маленькая. Не забудь, когда преподаватель спросит… Книги книгами, а это — настоящие кухонные словечки. Наш профессиональный жаргон. По нему узнают хороших подмастерьев. Ну? Запомнил?
— Да, шеф.
— Как называется вот эта?
— Большая кошка, шеф.
— А другая?
— Ну… маленькая…
— Маленькая что, Лестафье?
— Маленькая кошка, шеф!
— Хорошо, мой мальчик, очень хорошо… Ты далеко пойдешь…»
До чего же глупым я тогда был! Поиздевались они надо мной всласть… Но веселились мы не каждый день, правда, Одетта? Были и пинки, и затрещины…
Сидевшая с ними за столом хозяйка качала головой.
— Теперь-то он утихомирился, сам знаешь…
— Да уж конечно! С нынешними ребятками так не пошутишь!
— Не говори мне о нынешней молодежи… Им ничего нельзя сказать — сразу обижаются… Только и умеют, что дуться и обижаться. Меня это беспокоит… Они вообще беспокоят меня сильнее вас, хоть и не поджигают помойку, как вы когда-то…
— Надо же, а я и забыл о том случае!
— Зато я помню, уж ты мне поверь!
Свет погас. Камилла задула свечи, и все зааплодировали.
Филибер выскользнул из зала и вернулся с большим свертком.
— Это подарок от нас двоих…
— Но идея твоя, — уточнил Франк. — Если тебе не понравится, я ни при чем. Я собирался нанять для тебя стриптизера, но он не согласился…
— О, спасибо! Как мило с вашей стороны!
Это был столик акварелиста, так называемый «полевой».
Филибер начал «с выражением» читать описание:
— Складывающийся и наклонный, с двумя досками, устойчивый, с большой рабочей поверхностью и двумя ящиками. За ним можно работать сидя. У него четыре съемные складные ножки из бука, каждая пара имеет распорку, обеспечивающую устойчивость, в сложенном виде она запирает ящики. Наклон доски осуществляется благодаря зубчатой рейке. Вмещает пачку бумаги большого формата 68×52 см. Кстати, там есть несколько листов — на тот случай, если… Прилагаемая ручка позволяет перемещать стол в сложенном виде. И это еще не все, Камилла… под ручкой предусмотрено место для маленькой бутылочки воды!
— Что, только воду можно наливать? — всполошился Франк.
— Да это не для питья, дурачина, — съязвила Полетта, — а для того, чтобы смешивать краски!
— Ну да, конечно, я же идиот…
— Тебе… Тебе нравится? — встревожился Филибер.
— Он великолепен!
— Ты бы пре… предпочла го… голого парня?
— Я успею опробовать его сейчас же?
— Давай, мы все равно ждем Рене…
Камилла достала из сумки крошечную коробочку акварели, раскрыла столик и устроилась перед застекленной дверью.
Она рисовала Луару. Медленную, широкую, спокойную и невозмутимую. Со спокойными песчаными отмелями, пристанями, старыми лодками и бакланом на берегу. На бумаге появились блеклые камыши и голубое небо. Зимнее небо — свинцовое, высокое, торжественное, сверкающее в разрывах между двух пухлых растрепанных облаков.
Одетта завороженно следила за работой Камиллы.
— Как это у нее получается? В коробочке всего восемь красок!
— Я мухлюю, но вы меня не выдавайте… Вот. Это подарок.
— Спасибо, моя милая! Большое спасибо! Рене! Иди посмотри!
— Обед за мой счет!
— Да нет, что вы…
— Я настаиваю…
Когда она вернулась за стол, Полетта передала ей под столом пакет: там была шапочка в пару к шарфу. Такие же дыры и те же тона. Класс.
Явились охотники, и Франк с хозяином дома отправились следом за ними на кухню. Мужчины попивали коньяк и обсуждали содержимое ягдташей. Камилла любовалась своим подарком, а Полетта рассказывала Филиберу, как жила во время войны. Он сидел, вытянув длиннющие ноги, и увлеченно слушал.
А потом он все-таки наступил, этот неприятный момент, уже смеркалось, и Полетта села в машину рядом с водителем.
Никто не произносил ни слова.
Пейзаж за окном становился все уродливее.
Они обогнули город и миновали скучные торговые зоны: супермаркет, гостиницы, где номер с кабельными ТВ-каналами стоит 29 евро, склады и мебельные стоки. Наконец Франк припарковался. На самой границе зоны.
Филибер вылез, чтобы открыть Полетте дверь, а Камилла стянула с головы шапочку.
Полетта погладила ее по щеке.
— Ладно, давайте… — буркнул Франк. — Завязывайте с этим… Не хочу получить по полной программе от матери настоятельницы!
Когда он возвращался к машине, силуэт Полетты появился на фоне окна — она отдергивала занавески.
Он сел за руль, скривился и шумно выдохнул, прежде чем включить зажигание.
Они еще не успели выехать со стоянки, когда Камилла хлопнула его по плечу.
— Остановись.
— Что еще?
— Остановись, говорю!
18
Он обернулся.
— В чем дело?..
— Во сколько вам это обходится?
— Что это?
— Вот этот дом?
— Почему ты спрашиваешь?
— Сколько?
— Около десяти штук…
— Кто платит?
— Пенсия деда — семь тысяч сто двенадцать франков, остальное, кажется, Генеральный совет, хотя я не очень понимаю…
— Я хочу две тысячи, остальное ты оставишь себе и ради моего спокойствия перестанешь ишачить по воскресеньям…
— Подожди, о чем ты говоришь?
— Филу…
— Ну уж нет, моя дорогая, это твоя идея!
— Но дом-то твой, дружище…
— Эй! Что происходит? Из-за чего сыр-бор?
Филибер зажег свет в салоне.
— Если хочешь…
— И, если она захочет, — уточнила Камилла.
— …мы заберем ее с собой, — улыбнулся Филибер.
— С… собой? Куда? — пролепетал Франк.
— К нам… домой…
— Когда… когда заберем?
— Сейчас.
— Се… сейчас?
— Скажи, Камилла, у меня бывает такой же оглоушенный вид, когда я заикаюсь?
— Конечно, нет, — успокоила она его, — у тебя взгляд не такой идиотский…
— А кто будет ею заниматься?
— Я. Но на моих условиях…
— А твоя работа?
— Нету больше никакой работы! Была, да вся вышла!
— Но как же…
— Что?
— Ее лекарства и все такое прочее…
— А что лекарства? По-твоему, я не сумею дать ей таблетку или капли? Пилюльки пересчитать не так уж и трудно!
— А если она упадет?
— Да не упадет, я ведь буду рядом!
— Но… Где… где она будет спать?
— Я уступлю ей свою комнату. Все предусмотрено…
Он положил голову на руль.
— А ты что об этом думаешь, Филу?
— Сначала был против, теперь — за. Думаю, твоя жизнь намного упростится, если мы ее увезем…
— Но ведь старый человек — тяжелая обуза!
— Ты полагаешь? Сколько весит твоя бабушка? Пятьдесят кило? Думаю, даже меньше…
— Не можем же мы вот так просто взять и увезти ее?
— Неужели?
— Не можем…
— Если нужно будет заплатить неустойку, мы это сделаем…
— Могу я пройтись?
— Давай.
— Свернешь мне сигарету, Камилла?
— Держи.
Он вышел, хлопнув дверцей.
— Это идиотизм, — сообщил он, вернувшись.
— А мы и не утверждали обратного… Так, Филу?
— Никогда. Мы вполне вменяемые!
— Вам не страшно?
— Нет.
— Мы еще не то видели, правда?
— О да!
— Думаете, ей понравится в Париже?
— Мы везем ее не в Париж, а к нам!
— Покажем ей Эйфелеву башню…
— Мы ей покажем массу вещей куда более красивых, чем Эйфелева башня.
Он вздохнул.
— Ну и как мы будем действовать?
— Я все беру на себя.
Когда они подъехали, она по-прежнему стояла у окна.
Камилла убежала. Франк и Филибер наблюдали из машины китайский театр теней: маленький силуэт обернулся, тот, что повыше, начал жестикулировать, тени качали головами, пожимали плечами, а Франк все повторял и повторял: «Это глупость, это глупость, говорю вам, это глупость… Ужаснейшая глупость…»
Филибер улыбался.
Силуэты поменялись местами.
— Филу…
— Угу…
— Что такое эта девушка?
— А?
— Эта девушка, которую ты для нас нашел… Кто она такая? Инопланетянка?
Филибер улыбался.
— Фея…
— Именно так… это… Она — фея… Ты прав. Скажи… у них… у фей… есть пол или…
— Да что они там делают, черт подери?
Свет наконец погас.
Камилла открыла окно и выкинула на улицу огромный чемодан. Сходивший с ума от беспокойства Франк подпрыгнул:
— Черт, да что у нее за мания — швырять вещи в окно?
Он смеялся. И плакал.
— Господи, Филу… — По его щекам катились крупные слезы. — Я уже сколько месяцев не могу смотреть на себя в зеркало… Веришь? Нет, ты мне скажи, веришь? — Франка била крупная дрожь.
Филибер протянул ему платок.
— Все хорошо. Все хорошо. Мы станем ее баловать… Ни о чем не волнуйся…
Франк высморкался и кинулся к своим девочкам, пока Филибер подбирал чемодан.
— Нет, нет, садитесь вперед, молодой человек! У вас длинные ноги, вы…
Очень долго в машине стояла мертвая тишина. Каждый спрашивал себя, не совершили ли они и вправду ужасную глупость… А потом вдруг Полетта — святая простота! — одной фразой разрядила обстановку:
— Скажите… Вы сводите меня в театр? Мы пойдем в оперетту?
Филибер обернулся и запел: Я бразилец, у меня много золота, и я приехал из Рио-де-Жанейро, сегодня я еще богаче, чем прежде, Париж, Париж, я снова твой!
Камилла взяла Полетту за руку, а Франк улыбнулся ей в зеркало.
Мы сидим вчетвером в этой прогнившей тачке, мы свободны, и мы вместе, и корабль плывет…
И они затянули хором:
— И я кладу к твоим ногам все, что украаал!
Часть четвертая
1
Это всего лишь гипотеза. История скоро закончится, и подтверждения своей правоты мы не получим. Да и в чем вообще можно быть уверенным? Сегодня тебе хочется одного — сдохнуть, а завтра просыпаешься и понимаешь, что нужно было всего лишь спуститься на несколько ступенек, нащупать на стене выключатель и увидеть жизнь в совсем ином свете… Но эти четверо вознамерились прожить все, что соблаговолит отмерить им судьба, как счастливейшее время своей жизни.
С этого самого мгновения, когда они показывают ей ее новый дом, с волнением и опаской ожидая реакции и комментариев (она не промолвит ни слова), и до следующего поворота судьбы их усталые лица будет обдувать проказливый теплый ветерок.
Ласка, передышка, бальзам на раны, утешение.
Sentimental healing,[48] как говорят островитяне…
Итак, отныне в семействе Недотеп есть бабушка, и, пусть даже семейка неполная и никогда таковой не будет, они не намерены сдаваться.
Раньше они ходили в отстающих? Вечно были в проигрыше? Так ведь все зависит от сдачи, как говорят картежники! А теперь у них каре, как в покере… Ну, может, не каре тузов — слишком много шишек каждый набил в прошлой жизни, слишком много ран нанесла им судьба, и не все зажили! — но… Каре!
Увы, они не слишком здорово играли…
Даже если и настраивались на выигрыш. Да и как можно требовать умения блефовать от разоруженного шуана, хрупкой феи, простоватого паренька и старой дамы с синяками по всему телу?
Нереально.
Ну и ладно… Делать небольшие ставки и выигрывать «по маленькой» все равно лучше, чем лежать в темноте под одеялом…
2
Камилла не стала отрабатывать положенные две недели: от Жози Б. и правда слишком воняло. Она должна была явиться в центральный офис (сильно сказано…), чтобы обсудить свой уход и получить… Как они это назвали?.. Полный и окончательный расчет. Она проработала больше года и ни разу не брала отпуск. Камилла взвесила все «за» и «против» и решила наплевать на деньги.
Мамаду злилась:
— Ах ты… Ах ты, — все повторяла и повторяла она, наддавая Камилле шваброй по ногам. — Ах ты…
— Что я? — разозлилась Камилла, когда Мамаду произнесла свое «Ах ты…» в сотый раз. — Закончи наконец фразу, черт бы тебя побрал! Что я?
Негритянка грустно покачала головой.
— Да ничего…
Камилла перешла в другую комнату.
Она жила в другой стороне, но вошла вместе с Мамаду в пустой вагон и села рядом, заставив ее подвинуться. Мамаду и Камилла напоминали злящихся друг на друга Астерикса и Обеликса. Малышка ткнула толстуху локтем в жирный бок, та ответила и едва не отправила ее в нокдаун.
— Эй, Мамаду… Не злись…
— Я не злюсь, и я запрещаю тебе называть меня Мамаду. Меня зовут не Мамаду! Ненавижу это имя! Его придумали в Touclean, но меня зовут не так. Ты ведь с нами уже не работаешь, верно? Вот и не называй меня больше этим именем — никогда, поняла?
— Интересно… И как же тебя зовут на самом деле?
— Не скажу.
— Послушай, Мам… Моя дорогая… Я скажу тебе правду: я ухожу не из-за Жози. И не из-за работы. И не потому, что мне просто захотелось уйти. Не из-за денег… Знаешь, у меня есть другая профессия… Дело… в котором… я не уверена… но, думаю, оно может сделать меня намного счастливее…
Они помолчали.
— А еще… я теперь забочусь об одной старой даме и не могу уходить из дома по вечерам, понимаешь? Она плохо ходит и без посторонней помощи может в любой момент упасть…
Мамаду не отвечала.
— Ладно… Я выхожу… Иначе снова пропущу последний поезд…
Негритянка силой удержала ее.
— Останься. Успеешь пересесть. Сейчас только тридцать четыре минуты первого…
— Так что ты там делаешь?
— Где там?
— В другой профессии…
Камилла протянула ей блокнот.
— Держи, — произнесла Мамаду, пролистав все страницы, — это здорово. Я согласна. Можешь уходить, и все-таки… Все-таки я рада, что мы познакомились, кузнечик, — добавила она и отвернулась.
— Хочу попросить тебя об одной услуге, Мама…
— Хочешь, чтобы мой Леопольд наколдовал тебе удачу и богатых клиентов?
— Нет. Я хочу, чтобы ты мне попозировала…
— О чем это ты?
— Я хочу тебя нарисовать…
— Меня?
— Да.
— Издеваешься или как?
— С самого первого дня, когда мы встретились в Нейи, я мечтала написать твой портрет…
— Прекрати, Камилла! Я ведь даже не красивая!
— Я нахожу тебя очень красивой.
— Правда? — после долгой паузы переспросила Мамаду.
— Чистая правда…
— Да что в этом красивого? — удивилась она, ткнув пальцем в свое отражение в черном стекле. — Ну скажи, что?
— Если твой портрет выйдет хорошо, люди узнают все, о чем ты рассказывала мне с тех пор, как мы познакомились… Все… Твою мать и твоего отца. И твоих детей. И море. И… как там ее звали?
— Кого?
— Твою маленькую козочку?
— Були…
— Они увидят Були. И твою кузину — ту, что умерла, и… И все остальное…
— Ты говоришь как мой брат! Болтаешь невесть что, выдумщица!
— Но… я не уверена, что сумею… — помолчав, призналась Камилла.
— Да неужели? Знаешь, если на твоей картинке Були не окажется у меня на башке, я буду довольна! — ухмыльнулась Мамаду. — Но… То, о чем ты просишь, займет много времени?
— Да.
— Тогда я не смогу…
— У тебя есть мой телефон… Возьми два отгула в Touclean и приходи. Я тебе заплачу… Натурщикам всегда платят… Это ведь настоящая работа, понимаешь? Ладно, пока. Может… может, поцелуемся?
Негритянка сжала Камиллу в объятиях.
— Как тебя зовут, Мамаду?
— Не скажу. Мне мое имя ужас как не нравится…
Камилла бежала по платформе, жестом прося Мамаду позвонить. Ее бывшая коллега устало кивнула. Забудь меня, белая малышка, забудь меня. Да ты уже забыла…
Она шумно высморкалась.
Она любила с ней разговаривать.
Что да, то да…
Никто другой никогда ее не слушал.
3
В первые дни Полетта не выходила из своей комнаты. Она боялась побеспокоить остальных, заблудиться, упасть (они так спешили, что забыли ее ходунки) и — главное — пожалеть о своем скоропалительном решении.
Часто у нее в голове все путалось, она заявляла, что чудесно проводит отпуск, и спрашивала, когда они собираются отвезти ее домой…
— Куда это домой? — бесился Франк.
— Ну как же… Ты знаешь… домой… ко мне…
Он тяжело вздыхал.
— Говорил я вам, эта затея — жуткая глупость… А теперь вот у нее крыша совсем поехала…
Камилла бросала взгляд на Филибера, а Филибер смотрел в сторону.
— Полетта…
— А, это ты, малышка… Ты… Как, говоришь, тебя зовут?
— Камилла…
— Ах да! Что тебе, деточка?
Камилла решила не деликатничать. Она напомнила старушке, откуда и почему они ее забрали и как каждому из них придется теперь переменить свою жизнь.
Она разговаривала с Полеттой жестко, почти жестоко, чем совершенно ее обескуражила.
— Значит, я никогда не вернусь к себе домой?
— Нет.
— Но как же…
— Пойдемте со мной, Полетта…
Камилла взяла ее за руку и повела по квартире. Гораздо медленнее, чем в первый раз, попутно «расставляя вешки».
— Здесь у нас туалет… Видите, Франк прикручивает ручки, чтобы вы могли держаться…
— Идиотство… — пробурчал он.
— Здесь кухня… Большая, правда? И холодная… Но я вчера собрала столик на колесах… Чтобы вы, если захотите, могли есть у себя в комнате…
— Или в гостиной, — вмешался Филибер. — Знаете, вы не обязаны целый день сидеть в одиночестве…
— Так, теперь коридор… Он очень длинный, но вы можете держаться за панели, правда? Если нужна помощь, мы сходим в аптеку за новыми «ходунками»…
— Было бы хорошо…
— Никаких проблем! Один мотоциклист в доме уже есть…
— Здесь ванная… Об этом нужно поговорить серьезно, Полетта… Садитесь на стул… Взгляните-ка… Видите, как красиво…
— Очень. Я такого никогда прежде не видела…
— Отлично. Знаете, что завтра сделает ваш внук с помощью своих друзей?
— Нет…
— Они все здесь порушат. Установят для вас душевую кабину, потому что ванна слишком высокая и в нее трудно залезать. Так что, пока не поздно, вы должны принять окончательное решение. Вы либо остаетесь — и тогда мальчики принимаются за работу, либо вам все это не улыбается, и тогда — никаких проблем! — поступайте, как хотите, Полетта, но сказать нам о своем решении вы должны прямо сейчас, ясно?
— Вы поняли? — переспросил Филибер.
Старая дама вздохнула, помолчала несколько секунд (они показались им вечностью!), теребя полы своего жилета, подняла голову и с тревогой в голосе спросила:
— А о табурете вы подумали?
— О каком табурете?
— Понимаете, я ведь совершенно беспомощна… Я, конечно, могу сама принять душ, но без табурета ничего не выйдет, так что…
Филибер сделал вид, что записывает заказ на ладони.
— Табурет для дамы из дальней комнаты! Заказ принят! Что-нибудь еще?
Она улыбнулась.
— Больше ничего…
— Совсем ничего?
Она наконец решилась:
— Мне нужна моя телепрограмма — знаете, «Tele Star», мои кроссворды, спицы и шерсть для свитера малышки, баночка Nivea — свою я где-то оставила, конфеты, приемничек — маленький, я поставлю его на тумбочку, раствор с пузырьками для протезов, подвязки, носки и халат потеплее, а то здесь везде сквозняки, причиндалы, пудра, одеколон — Франк забыл его забрать, еще одна подушка, лупа и чтобы вы передвинули мое кресло к окну и…
— И? — встревожился Филибер.
— И, пожалуй, все…
Франк, стоявший в сторонке с ящиком инструментов, хлопнул Филибера по плечу.
— Черт возьми, приятель, теперь придется обслуживать двух принцесс…
— Эй, поаккуратней! — прикрикнула на него Камилла. — Посмотри, сколько от тебя пыли…
— И прекрати ругаться, будь любезен! — добавила его бабушка.
Он удалился, волоча ноги и причитая:
— Оооо мамаа мояя дорогая… Мало никому не покажется… Даа, дружище, нам конец… Лично я возвращаюсь на работу, там спокойнее. Если кто соберется в магазин, принесите картошку, я сделаю вам запеканку… И чтобы правильная была! Ищите подпись на сетке: «Для картофельного пюре»… Уяснили?
«Плохо, плохо, плохо, просто ужасно…» — думал он — и ошибался. Никогда в жизни им не было так хорошо.
Звучит, конечно, смешно, но это была чистая правда, а что смешно, так это их давно не колыхало: впервые в жизни каждому по отдельности и всем им вместе взятым казалось, что у них появилась настоящая семья.
Даже больше чем настоящая — они сами ее выбрали, именно такую они и хотели, за такую сражались, а взамен она требовала одного — чтобы они были счастливы вместе. Даже не счастливы — это уж слишком! Просто чтобы были вместе, только и всего. Такая вот им выпала удача.
4
После разговора в ванной Полетта изменилась. Как будто расставила собственные вешки и с удивительной легкостью погрузилась в окружавшую ее новую действительность. Возможно, ей требовалось доказательство? Доказательство того, что ее ждали и что ей рады в этой огромной пустой квартире, где ставни закрывались изнутри, а пыль никто не вытирал со времен Реставрации Бурбонов, Раз уж они устанавливают ради нее душ… Она немножко растерялась, когда лишилась пары-тройки привычных мелочей, и Камилла часто вспоминала ту сцену. Как часто люди впадают в отчаяние из-за ничтожных пустяков, и как стремительно все могло полететь к черту, если бы рядом не оказалось терпеливого верзилы, спросившего «Чего изволите?» и сделавшего вид, что он записывает ее пожелания в воображаемом блокноте. О чем, собственно, шла речь? О жалкой газетенке, лупе и нескольких пузырьках… С ума сойти… Камилла с наслаждением философствовала, но подрастерялась, когда они выбирали зубную пасту во «Franprix»: Steradent, Polident, Fixadent и другие стоматочудеса совершенно выбили ее из колеи.
— Скажите, Полетта… То, что вы называете… «причиндалами»… это…
— Ты же не заставишь меня пользоваться подгузником, как это делали там? Они говорили — это дешевле… — возмутилась старая дама.
— Так это прокладки! — обрадовалась Камилла. — Как это я сразу не догадалась…
«Franprix» они знали наизусть, и очень скоро этот старомодный магазин им осточертел. Они переместились в «Monoprix» и разгуливали по залам с тележками и списком покупок, который Франк составлял для них с вечера.
Ах, «Monop»…
Вся их жизнь…
Полетта всегда просыпалась первой и ждала, когда один из мальчиков принесет ей завтрак в постель. Если «дежурил» Филибер, на подносе красовались щипчики для сахара, вышитая салфетка и маленький кувшинчик со сливками. Он помогал ей встать, взбивал подушки и раздвигал шторы, комментируя погоду. Никогда ни один мужчина не был с ней таким предупредительным, и неизбежное случилось: Полетта всем сердцем, как и все остальные, полюбила его. Франк обслуживал бабушку этак… «по-деревенски». Ставил кружку кофе с цикорием на тумбочку и с ворчанием чмокал в щечку — он вечно опаздывал.
— Пописать не хочешь?
— Подожду малышку…
— Да ладно тебе, ба! Дай ей передохнуть! Может, она еще час проспит! Ты ведь столько не вытерпишь…
Но она была непреклонна:
— Я подожду.
Франк удалялся, ругаясь сквозь зубы.
«Давай, жди… Жди ее… Не ты одна ее ждешь, черт бы все это побрал… Я тоже ее жду! А что еще остается делать? Сломать обе ноги, чтобы она и мне улыбнулась? Не надоедай Мэри Поппинс, не мучь ее…»
В этот самый момент она вышла из комнаты, сладко потягиваясь.
— Что ты там ворчишь?
— Ничего. Живу в одном доме с принцем Чарльзом и сестрой Эмманюэль — ухохотаться можно. Уйди с дороги, я опаздываю… Кстати…
— Что?
— Дай-ка мне свою лапку… Отлично! — возликовал он, пощупав ее руку. — Молодец, толстушка… Берегись… На днях попадешь в котел…
— Даже не мечтай, поваренок… Даже не мечтай.
— Посмотрим, пышечка моя, посмотрим, чья возьмет…
Жизнь и правда стала намного веселее.
Он вернулся, держа куртку под мышкой.
— В следующую среду…
— Что — в следующую среду?
— Накануне у меня будет слишком много работы, последний день масленицы перед постом — это всегда полный кошмар, но в среду мы поужинаем вместе…
— В полночь?
— Я постараюсь вернуться пораньше и напеку тебе таких блинов, каких ты сроду не ела…
— Ну слава богу! А то я уж испугалась, что ты собрался наконец со мной переспать!
— Накормлю тебя блинами — и займемся любовью.
— Отлично.
Отлично? Черт, как же ему было плохо, этому дураку… Интересно знать, что он будет делать до среды? Биться лбом о фонари, запарывать соусы и покупать новое белье? Катастрофа! Она его таки достала! Тоска… Ладно, лишь бы ждать пришлось не напрасно… Он пребывал в сомнениях, но все-таки решил купить новые трусы…
Так… Grand Marnier подойдет для фламбе, точно вам говорю… А что не подожгу, то выпью.
Камилла наливала себе чай и садилась на кровать к Полетте, поправив ей одеяло. Они ждали, когда уберутся Франк и Филибер, включали телевизор и смотрели «Магазин на диване». Восторгались, хихикали, высмеивали наряды рекламных зазывал, а Полетта, так и не привыкшая к евро, удивлялась дешевизне жизни в Париже. Время переставало существовать, день тянулся бесконечно — от чаепития до «Monoprix», от «Monoprix» до газетного киоска.
Им казалось, что они в отпуске. В первом за долгие годы для Камиллы и первом — но за всю ее жизнь! — для Полетты. Они хорошо ладили и понимали друг друга с полуслова. Дни удлинялись, и обе женщины молодели.
Камилла стала, говоря языком официальных инстанций, сиделкой. Это «звание» очень ей подходило, а свое полное медицинское невежество она компенсировала прямотой и недвусмысленностью выражений, что раскрепощало их обеих.
— Давайте, Полетта, прелесть моя, не стесняйтесь… Я потом вымою вам задницу под душем…
— Уверена?
— Конечно!
— Тебе не противно?
— Отнюдь.
Установка душевой кабины оказалась слишком сложным делом, и Франк соорудил специальную нескользящую ступеньку, чтобы бабушке было легче влезать в ванну, куда ставился старый стул с подпиленными ножками, Камилла стелила на сиденье махровое полотенце и сажала на него свою питомицу.
— Боже… — стонала она, — но меня это смущает… Ты не можешь себе представить, как мне неловко, что тебе приходится это делать…
— Перестаньте…
— Неужели тебе не противно это старое тело? Не противно? Правда?
— Знаете, я… Думаю, у меня другой подход… Я… Я прослушала курс анатомии, я нарисовала множество обнаженных тел, и натурщики были вашими ровесниками, и даже старше, так что целомудренная застенчивость — не моя проблема… Не знаю, как вам объяснить поточнее. Знаете, когда я смотрю на вас, то не говорю себе: ага, морщины, и сиськи обвисли, и живот дряблый, и седые волосы на лобке, и колени узловатые… Не сочтите за оскорбление, но ваше тело интересует меня отдельно от вас. Я думаю о работе, о технике, о свете и контурах тела… Вспоминаю некоторые картины… Безумных старух Гойи, аллегории Смерти, мать Рембрандта, его пророчицу Анну… Простите, Полетта, все, что я вам говорю, ужасно, но… Знаете, я смотрю на вас холодным отстраненным взглядом!
— Как на интересную зверушку?
— Можно сказать и так… Как на достопримечательность…
— И что?
— И ничего.
— Ты и меня нарисуешь?
— Да.
Они помолчали.
— Да, если вы позволите… Я хочу рисовать вас, пока не выучу наизусть. Пока вы не перестанете меня замечать…
— Я позволю, конечно, позволю, но… Ты ведь даже не моя дочь… Ох, как же мне неловко…
В конце концов Камилла разделась и опустилась перед ней на колени на сероватую эмаль.
— Помойте меня.
— Что?
— Возьмите мыло, варежку и помойте меня, Полетта.
Она послушалась и, дрожа от холода на своей банной молитвенной скамеечке, протянула руку к спине девушки.
— Эй, трите сильнее!
— Боже, как ты молода… Когда-то и я была молодой. Конечно, не такой складненькой…
— Хотите сказать худой? — перебила ее Камилла, хватаясь руками за кран.
— Нет-нет, я, правда, хотела сказать «тоненькой»… Когда Франк впервые рассказывал мне о тебе, он все время повторял: «Ох, бабуля, она такая худая… Знала бы ты, какая она худая…», но вот теперь я на тебя посмотрела — и не согласна. Ты не худая — ты тонкая. Напоминаешь ту женщину из «Большого Мольна»…[49] Как ее звали? Напомни мне…
— Я не читала эту книгу…
— Она тоже была аристократкой… Ах, как глупо…
— Мы сходим в библиотеку и посмотрим… Давайте-давайте! Трите ниже! Нечего стесняться! Подождите, я повернусь… Вот так… Видите? Мы в одной лодке, старушка! Почему вы так на меня смотрите?
— Я… Этот шрам…
— Этот? Ерунда…
— Нет… Не ерунда… Что с тобой стряслось?
— Говорю вам — ничего.
С этого дня они больше ни разу не обсуждали, у кого какая кожа.
Камилла помогала ей садиться на унитаз, потом ставила под душ и намыливала, говоря о чем-нибудь постороннем. С мытьем головы получалось хуже. Стоило старой даме закрыть глаза, и она теряла равновесие, заваливаясь назад. Они решили взять абонемент в парикмахерскую. Не в своем квартале — им это было не по карману («Кто такая Мириам? — ответил им кретин Франк. — Не знаю я никакой Мириам…»), — а где-нибудь подальше, рядом с конечной автобуса. Камилла изучила по своему плану маршруты, ища место поживописней, полистала «Желтые страницы», выясняя расценки на еженедельную укладку, и выбрала маленький салон на Пиренейской улице, в последней зоне автобуса № 69.
По правде говоря, разница в ценах не оправдывала такой далекой поездки, но это была прелестная прогулка…
И вот теперь она каждую пятницу, на заре, в тот час, когда светлеет… и так далее, и тому подобное, усаживала растрепанную Полетту в автобус у окна, читала ей путеводитель по Парижу, а если они застревали в пробках, рисовала: парочку пудельков в пальтишках Burberry на Королевском мосту, ограду Лувра, букс и самшит на набережной Межиссери, фундамент Бастилии, надгробия и склепы Пер-Лашез… Когда ее подружка-старушка сидела под феном, она читала истории о беременных принцессах и покинутых певцах. Потом они обедали в кафе на площади Гамбетты. Не в «Le Gambetta» — это место было чуточку слишком пафосным на их вкус, — а в «Bar du Metro»: там пахло табачным дымом, посетители напоминали разорившихся миллионеров, а у бармена был склочный характер.
Полетта, соблюдавшая режим, неизменно заказывала форель в миндальном соусе, а бессовестная Камилла наслаждалась горячим сэндвичем с сыром и ветчиной. Они заказывали вина — да — да! — и за милую душу выпивали. За нас! На обратном пути Камилла садилась напротив Полетты и рисовала те же самые вещи, но только увиденные глазами кокетливой налаченной старой дамы, которая не решалась прислониться к стеклу, чтобы не повредить свои великолепные лиловые кудряшки. (Парикмахерша — ее звали Иоанна — уговорила Полетту сменить цвет: «Ну что, согласны? Я возьму „Opaline cendree“… № 34…» Полетта хотела взглядом посоветоваться с Камиллой, но та увлеченно читала историю о неудачной липосакции. «А это не будет выглядеть слишком уныло?» — забеспокоилась Полетта. «Уныло? — возмутилась Иоанна. — Да что вы! Это будет прелестно и очень живенько!»)
Она нашла точное слово: живенько. В тот день они вышли на улицу набережной Вольтера, чтобы кое-что купить, в том числе новую чашечку для разведения акварели в Sennelier.
Цвет Полетты теперь назывался «Лиловый Виндзорский» — она изменила бледному «Розовому золотистому».
Это выглядело гораздо шикарней…
В другие дни они посещали «Monoprix». Им требовался целый час, чтобы преодолеть двести метров от дома до входа в магазин, дегустировали новый Danette, отвечали на идиотские вопросы анкетеров, опробовали новую помаду, примеряли жуткие муслиновые шарфики. Они бродили между рядами, болтали, комментируя великосветские манеры дам из 7-го округа и подростков — их безумный смех, невероятные истории, звонки мобильников и обвешанные плюшевыми зверюшками и брелоками рюкзачки. Они развлекались, вздыхали, хихикали… Они оживали. Времени хватало, у них впереди была вся жизнь…
5
Иногда Камилле приходилось заменять Франка у плиты. Полетта несколько раз честно пробовала ее стряпню — переваренные макароны и подгоревшую яичницу, — а потом твердо вознамерилась научить ее азам кулинарного искусства. Она сидела на стульчике рядом с плитой и объясняла простейшие понятия: пучок душистой травы, чугунная гусятница, раскаленная сковорода, пряный отвар. Видела она плохо, но обоняние ее не подводило… Лук, шкварки, мясо, так, правильно, очень хорошо, достаточно. Теперь помой вот это… Отлично!
— Прекрасно. Не обещаю сделать из тебя искусную повариху, но что-нибудь получится…
— А как было с Франком?
— О чем ты?
— Это вы его всему научили?
— Ну что ты, конечно, нет! Думаю, я привила ему вкус… Но главному учила не я… От меня он узнал, как готовить самые простые — деревенские дешевые блюда… Когда мужу пришлось уйти с работы из-за сердца, я нанялась кухаркой в одну богатую семью…
— И брали его с собой?
— Конечно! А куда мне было девать малыша? Но потом все изменилось… Потом…
|
The script ran 0.013 seconds.
Поделиться:
