1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
– Да! Нос - вот что это такое! - Появилась надпись: "НОС". - А это, с каждой стороны, глаза. - "ЛЕВЫЙ ГЛАЗ - ПРАВЫЙ ГЛАЗ". 
   
Амис любовался своим творением, пульс его силовых линий обрел торжественность. Но можно ли с уверенностью сказать, что ему самому это нравится? 
   
– Смотри, - называл он, дрожа от нетерпения, - подбородок, адамово яблоко, ключицы. Слова возвращаются ко мне. - И все слова обозначились на его создании. 
   
– А у меня уже сотни миллиардов лет их и в мыслях не было, упрекнула Брок. - Зачем ты напомнил? Зачем? 
   
На какой-то миг Амис сбился: 
   
– Что-то еще. Органы слуха... нечто для приема звуковых волн. Уши! Но куда их притиснуть? Не помню, где они были? 
   
От Брок уже исходило неистовство: 
   
– Оставь это! Брось! И уши свои дурацкие, и все остальное! Не помню! 
   
Амис, слегка озадаченный, спросил: 
   
– Что плохого в том, чтобы помнить? 
   
– Что?! Да разве тогда все это было таким вот грубым и холодным? Куда подевались упругость и теплота? Да разве такими были глаза, которые жили, источая нежность? А губы? Разве сравнить те, что ты сделал, и те, что дрожали, когда, мягкие, прижимались к моим? Силовые линии Брок бились и вибрировали. 
   
Амис взмолился: 
   
– Прости! Прости меня! 
   
– Ты хочешь напомнить, что когда-то я была женщиной и знала любовь, что глазам дано не только видеть и что не стало никого, кто дал бы мне испытать это, кто заставил бы мои глаза излить печаль сердца. 
   
Резко, будто наотмашь, плеснула она материей на грубо слепленную голову и бросила: 
   
– Пусть вот у этих - получится, пусть они - испытают, - и, сменив полярность, улетучилась. 
   
Некоторое время Амис всматривался, вспоминая, что когда-то и он был мужчиной. Но вот энергия его вихря надвое рассекла яйцевидную голову, и он помчался обратно сквозь галактики по энергоследу Брок, снова туда, к нескончаемому страшному суду бессмертия. 
   
А глаза на рассеченной голове Материи так и остались блестеть влагой, которой брызнула Брок, изображая слезы. Голова из Материи творила то, что было уже недоступно энергосущностям: она лила слезы, оплакивая все человеческое, нежную красоту тел, от которых они некогда отреклись... Давно - триллион лет тому назад.
   
  
  
   
    
Сторонник сегрегации
    
   
   
    
     
Segregationist (1967)
     
Перевод: Н. Хмелик
    
   
   
   
Хирург поднял глаза, лицо его ничего не выражало:
   
– Он готов?
   
– Готовность – понятие относительное, – сказал медик-инженер. – Мы готовы. Он беспокоен.
   
– Они всегда нервничают. Это ведь серьезная операция.
   
– Серьезная или нет, он должен быть благодарен. Его выбрали из огромного количества желающих, и, честно говоря, я не думаю…
   
– Не стоит об этом говорить, – прервал его хирург. – Не мы принимаем решение.
   
– Мы его утверждаем. И разве мы обязаны соглашаться?
   
– Да, – сказал хирург жестко. – Мы соглашаемся. Полностью и от всего сердца. Операция чересчур сложна, чтобы умничать и приниматься за нее с оговорками. Этот человек доказал свою ценность для человечества, и результаты устраивают Совет по выживанию.
   
– Ладно, – медику-инженеру не хотелось спорить.
   
Хирург сказал:
   
– Пожалуй, я встречусь с ним прямо здесь, Комната маленькая, так что может получиться доверительный и успокаивающий разговор.
   
– He поможет. Он нервничает и, похоже, уже принял решение.
   
– Вот как?
   
– Да. Он хочет металл, с больными всегда одна и та же история.
   
Выражение лица хирурга не изменилось. Он внимательно разглядывал свои руки.
   
– Иногда их можно отговорить.
   
– Стоит ли беспокоиться? – тон медика-инженера был безразличным. – Он хочет металл – пусть будет металл.
   
– Тебя это не волнует?
   
– А чего волноваться? – сказал медик-инженер жестко. – В любом случае это медико-инженерная задача, а я – инженер, значит, могу с ней справиться. Почему я должен делать больше?
   
Хирург сказал бесстрастно:
   
– С моей точки зрения, это проблема совместимости тканей.
   
– Совместимость! Это же не аргумент. Разве пациента волнует совместимость?
   
– Зато меня волнует.
   
– Твои мысли никого не интересуют. К тому же они не совпадают с настроением в обществе. Так что у тебя нет шансов.
   
– И все-таки я попытаюсь. – Хирург жестом пресек дальнейшие возражения инженера. Он вызвал сестру и знал, что она уже у дверей его кабинета. Хирург нажал кнопку, створки двойной двери медленно раздвинулись, и в комнате появился пациент в своем инвалидном кресле. Сестра шла рядом.
   
– Подождите за дверью, сестра, – сказал хирург. – Я позову вас. – Он кивнул медику-инженеру, и тот вышел вслед за сестрой. Дверь закрылась.
   
Человек а кресле обернулся, провожая взглядом уходящих. У него была жилистая шея и заметные морщинки вокруг глаз. Он был гладко выбрит, хирург обратил внимание на маникюр на его пальцах, крепко сжимавших ручки кресла. За этим высокопоставленным пациентом хорошо ухаживали… Тем не менее видно, что он раздражен и готов в любую минуту дать выход своему раздражению.
   
– Мы начнем сегодня?
   
Хирург кивнул:
   
– Сегодня днем, сенатор.
   
– Как я понимаю, это займет не одну неделю.
   
– Не операция сама по себе, сенатор. Но есть много дополнительных моментов, которые требуют внимания. Кровообращение, которое надо восстановить и некоторое время поддерживать искусственно, гормональное регулирование – это все непросто.
   
– Это опасно, – спросил пациент требовательно. Затем, видимо решив, что между ним и хирургом должны быть добрые отношения, пересилил себя и добавил, – доктор?
   
Хирург не обратил никакого внимания на оттенки его интонации и ответил спокойно:
   
– Любая операция опасна. Время уходит главным образом на то, чтобы сделать ее менее опасной. Требуется время, искусство многих людей, их сотрудничество, сложное оборудование, чтобы такая операция была доступной хотя бы для немногих…
   
– Все это мне известно, – пациент явно нервничал. – Никакой вины по этому поводу я не чувствую. Вы что, пытаетесь оказать на меня давление?
   
– Вовсе нет, сенатор. Никто не подвергает сомнению то, что решает Совет по выживанию. Я говорю о том, что операция сложна и требует большого искусства, с единственной целью – объяснить свое желание сделать все возможное, чтобы результат был наилучшим.
   
– Ваши желания в данном случае совпадают с моими.
   
– Но я должен просить вас принять решение. Существует два вида искусственных сердец, и вы должны выбрать, какое мы поставим вам – металлическое или…
   
– Пластиковое, – сказал пациент раздраженно. – Именно такую альтернативу вы собирались предложить, доктор? Дешевый пластик. Я этого не хочу. Я сделал свой выбор. Я хочу металл.
   
– Но…
   
– Послушайте. Мне сказали, что выбирать буду я. Или это не так?
   
Хирург кивнул.
   
– Если две процедуры, с медицинской точки зрения, равноценны, выбор делает пациент. Практически, выбор остается за пациентом даже тогда, когда процедуры неравноценны, – именно так обстоит дело в вашем случае.
   
Пациент прищурился.
   
– Вы хотите убедить меня в том, что пластиковое сердце предпочтительнее?
   
– Все зависит от конкретного пациента. Уверен, что в вашем случае дело обстоит именно так. Собственно говоря, термин «пластик» не совсем точен. Искусственное сердце сделано из волокнистого материала.
   
– Это и есть пластик, насколько я понимаю.
   
– Сенатор, – терпение хирурга было безгранично, – материал, из которого сделано сердце, не пластик в обычном смысле этого слова. Этот полимерный протеиноподобный материал намного сложнее, чем просто пластик. Его химический состав максимально приближен к химическому составу тканей человеческого сердца, того самого, которое бьется у вас в груди.
   
– Замечательно. Однако сердце, которое бьется в моей груди, износилось, а ведь мне еще нет и шестидесяти. И ничего похожего мне не надо. Я хочу что-нибудь получше.
   
– Мы все хотим выбрать лучший вариант для вас, сенатор. Поэтому я говорю с вами об искусственном сердце из волокнистого пластика. Потенциальный срок его работы – столетия. И аллергического отторжения не бывает…
   
– А с металлическим сердцем разве не так?
   
– Так же, – сказал хирург. – Металлическое сердце сделано из титанового сплава, а это значит…
   
– И оно не изнашивается? Оно крепче, чем пластиковое? Или волокнистое, или как еще вам нравится его называть?
   
– С физической точки зрения, металл, безусловно, прочнее, но спор-то идет не о механической прочности. От того, что металл крепче, вам никакого проку не будет, ведь мышцы и кости надежно защищают сердце. То, что может его повредить, скорее всего, будет для вас смертельным, даже если сердце и не будет затронуто.
   
Пациент пожал плечами.
   
– Если я сломаю ребро, я и его заменю на титановое. Замена костей на металлические ведь не представляет проблемы, не так ли? Я буду настолько металлическим, насколько я хочу, доктор.
   
– Это ваше право, ваш выбор, Но я должен быть с вами честным и предупредить, что, хотя ни одно титановое сердце не было разрушено механическим воздействием, большое количество таких сердец было разрушено воздействием электронным.
   
– Что это значит?
   
– В конструкцию искусственного сердца входит водитель ритма. В металлическом варианте это особое электронное устройство, которое поддерживает ритм сердцебиения. Таким образом, титановое сердце содержит комплекс миниатюрного электронного оборудования, которое меняет сердечный ритм в соответствии с эмоциональным и физическим состоянием человека. Бывает, электроника портится, тогда человек умирает прежде, чем неисправность можно найти и устранить.
   
– Я никогда об этом не слышал.
   
– Уверяю вас, такое случается.
   
– Вы хотите сказать, случается часто?
   
– Совсем нет. Очень редко.
   
– Тогда я рискну. А пластиковое сердце? Разве в нем нет водителя ритма?
   
– Конечно есть, сенатор. Но химический состав искусственного сердца из волокнистого пластика намного ближе к составу тканей человека. И в этом случае ионный и гормональный контроль осуществляет сам организм. Комплекс приборов намного проще, чем тот, который приходится использовать с металлическим сердцем.
   
– А разве пластиковое сердце не может внезапно выйти из-под гормонального контроля?
   
– До сих пор не было ни одного такого случая.
   
– Потому что вы начали использовать их сравнительно недавно? Разве не так?
   
Хирург заколебался.
   
– Это правда, сердца из волокнистого пластика применяют не так давно, как металлические.
   
– То-то же. Тогда в чем дело, доктор? Вы боитесь, что я превращу себя в робота… в Металло, как их стали называть с тех пор, как за ними было признано право на гражданство?
   
– Ничего плохого в Металло как таковых я не вижу. Как вы справедливо заметили, они граждане. Но вы-то не Металло. Вы человек. Почему бы вам не остаться человеком?
   
– Потому что я хочу выбрать лучший вариант, а лучший вариант – металлическое сердце. И вы это понимаете.
   
Хирург кивнул.
   
– Очень хорошо. Вас попросят подписать необходимые бумаги, а потом поставят металлическое сердце.
   
– Оперировать будете вы? Мне сказали, что вы – лучший хирург.
   
– Я сделаю все возможное, чтобы вы перенесли эту перемену легко.
   
Створки двери раздвинулись, пациент в своем механическом кресле выехал в коридор, где ждала сестра.
   
   
Медик-инженер вошел в кабинет. Он смотрел поверх плеча на выезжающего пациента, пока дверь не закрылась. Тогда он повернулся к хирургу.
   
– Ну, по выражению твоего лица невозможно угадать, чем кончилась ваша беседа. Что он решил?
   
Хирург склонился над клавиатурой компьютера, внося в свои записи последние данные.
   
– Все как ты предсказывал. Он настаивает на металлическом искусственном сердце.
   
– Между нами говоря, они лучше.
   
– Не так уж значительно. Их начали использовать раньше, вот и все. Мания иметь металлические сердца преследует людей с тех пор, как Металло стали гражданами Людьми овладело дурацкое желание делать Металло из самих себя. Они тоскуют по силе и выносливости, которые ассоциируются у них с роботами.
   
– Все не так однозначно, док. Ты не работаешь с Металло, а я работаю, так что я лучше знаю. Последние двое которые пришли для ремонта, попросили поставить им детали из волокнистого пластика.
   
– И получили их?
   
– Первому надо было заменить сухожилия, там невелика разница, металл или волокно. Другой хотел получить систему кровообращения или ее эквивалент. Я объяснил ему, что это возможно только в тех случаях, когда все тело сделано из волокнистого материала… Я полагаю, в конце концов все к этому и придет. Металло, которые, в сущности, не Металло, а существа из плоти и крови.
   
– И эта мысль не вызывает у тебя протеста?
   
– Почему бы и нет? На Земле сейчас существуют две разновидности интеллекта, и почему бы им не объединиться в одну? Пусть сближаются друг с другом, в конце концов их станет невозможно различить. Да и зачем их различать? Нужно взять лучшее, и тогда преимущества человека будут сочетаться с преимуществами робота.
   
– Получился бы гибрид, – хирург был в ярости. – И он не объединил бы два вида, а представлял бы собой нечто совсем иное. Разве не логично предположить, что любое существо должно гордиться своей конструкцией и своими особенностями и не стремиться смешиваться ни с чем чужеродным? Зачем создавать помеси?
   
– Это речи сторонника сегрегации.
   
– Значит, я сторонник сегрегации, – в голосе хирурга звучала спокойная сила. – Я верю в соответствие своей природе. Не могу себе представить причину, по которой я бы согласился на изменение конструкции своего организма. Если бы какой-нибудь из органов требовал безусловной замены, я бы выбрал замену, наиболее близкую к оригиналу. Я это я, я вполне себя устраиваю и не желаю быть никем другим.
   
Хирург поставил последнюю точку в записях. Пора было готовиться к операции. Он поместил свои сильные руки в нагреватель и разогрел их докрасна, чтобы полностью простерилизовать. На протяжении всей своей пылкой речи он ни разу не повысил голоса, и его блестящее металлическое лицо оставалось как всегда непроницаемым.