1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 
— Сколько времени? — настаивала Клара.      

Со всех сторон их окружала черная ночь, усыпанная и   расцвеченная огоньками.      

— Не знаю.      

Клара положила руку ему на грудь, пытаясь нащупать часы. Пол   почувствовал — по телу разлился огонь. Клара добралась до его жилетного   кармана, а он стоял и тяжело дышал. В темноте она видела часы — бледный кружок,   но цифр не различить. Она склонилась над часами. Пол все тяжело дышал и наконец   опять ее обнял.      

— Мне не видно, — сказала Клара.      

— Ну и пусть.      

— Да нет же, мне пора! — отворачиваясь, сказала   она.      

— Погоди! Я посмотрю! — Но и он ничего не   увидел. — Я зажгу спичку.      

Втайне он надеялся, что уже слишком поздно и на поезд она не   поспеет. Она увидела светящийся фонарь его ладоней, заслонивших огонек; вот и   лицо его осветилось, взгляд устремлен на часы. Мгновенье — и опять стало темно.   Перед глазами черно, лишь на земле у ноги еще рдеет спичка. А где же Пол?      

— Ну что? — испуганно спросила Клара.      

— Тебе уже не успеть, — услышала она из тьмы его   голос.      

Молчание. Клара чувствовала, она в его власти. Когда он   отвечал, она слышала, как зазвенел его голос. И страшно ей стало.      

— Сколько времени? — подчеркнуто спокойно,   безнадежно спросила она.      

— Без двух минут девять, — через силу он сказал   правду.      

— Дойду я отсюда до станции за четырнадцать минут?      

— Нет. Во всяком случае…      

В шаге-другом от себя она различала во тьме его силуэт. И   хотелось сбежать.      

— Неужели не успею? — жалобно сказала она.      

— Если поспешишь, — резко ответил Пол. — Но   ведь ты легко дойдешь и до трамвая. Это всего семь миль, я тебя провожу.      

— Нет, я хочу попасть на поезд.      

— Но почему?      

— Я… я хочу попасть на поезд.      

Голос его вдруг изменился.      

— Хорошо, — сухо, жестко сказал он. — Тогда   идем.      

И он нырнул в темноту впереди нее. Она побежала следом,   готовая расплакаться. Теперь он стал груб, безжалостен. Она бежала за ним по   кочковатым темным лугам, задыхалась, чуть не падала. Но двойной ряд огней на   станции приближался. И вдруг:      

— Вот он! — крикнул Пол и припустился бегом.      

Послышался отдаленный перестук колес. Точно светящаяся   гусеница, справа сквозь ночь двигался поезд. Перестук колес стих.      

— Он сейчас на виадуке. Ты как раз успеешь.      

Клара бежала, задыхаясь, и вот, наконец, она в поезде.   Свисток отправления. И Пола нет. Нет! И она в вагоне, вокруг полно народу. Как   это жестоко!      

Пол повернулся и кинулся домой. Он и опомниться не успел,   как очутился в кухне. Он был очень бледен. А глаза темные, и что-то зловещее в   них, словно он пьян. Мать посмотрела на него.      

— Ну и в хорошем же виде у тебя башмаки! — сказала   она.      

Он глянул на ноги. Потом сдернул пальто. Мать подумала, уж   не пьян ли он.      

— Значит, она успела на поезд? — спросила мать.      

— Да.      

— Ее-то туфли, надеюсь, не так перемазаны. Понять не   могу, куда ты ее таскал!      

Какое-то время Пол сидел молча, не двигаясь.      

— Понравилась она тебе? — наконец нехотя спросил   он.      

— Да, она мне понравилась. Но тебе она надоест, сын.   Сам знаешь.      

Он промолчал. Мать заметила, как трудно он дышит.      

— Ты что, бежал? — спросила она.      

— Нам пришлось бежать к поезду.      

— Ты себя загоняешь. Поди-ка выпей горячего молока.      

Молоко отлично бы его подбодрило, но он отказался и пошел к   себе. Не сняв покрывала, повалился ничком на кровать и заплакал слезами ярости   и боли. Было и физически больно, так что он в кровь искусал губы, а смута в   душе мешала думать, даже чувствовать.      

Вот как она со мной обходится, а? — снова и снова   мысленно повторял он, прижимаясь лицом к одеялу. И ненавидел Клару. Опять он   возвращался к той сцене, и опять в нем вспыхивала ненависть.      

Назавтра он держался замкнуто, отчужденно, как никогда.   Клара была очень кроткая, можно сказать ласковая. Но он был сух, с оттенком   презренья. Она вздыхала, оставалась все так же кротка.      

Однажды вечером на той же неделе в Ноттингеме в Королевском   театре в «Даме с камелиями» играла Сара Бернар. Полу хотелось увидеть эту   старую знаменитую актрису, и он пригласил на спектакль Клару. Мать он попросил   оставить для него-ключ на окне.      

— Значит, брать билеты? — спросил он Клару.      

— Да. И надень смокинг, пожалуйста! Я никогда не видела   тебя в смокинге.      

— Да что ты, Клара! Надо же, я — в театре в смокинге! —   запротестовал он.      

— Ты не любишь смокинг? — спросила она.      

— Ну раз тебе очень хочется, надену. Но буду   чувствовать себя дураком.      

Она посмеялась над ним.      

— Тогда почувствуй себя дураком, ради меня, согласен?      

От такой просьбы у него кровь забурлила в жилах.      

— Видно, не миновать мне этого.      

— Зачем тебе понадобился чемоданчик? — спросила   Пола мать.      

Он отчаянно покраснел.      

— Клара просила, чтобы я… — начал он.      

— Какие же у вас места?      

— Первый ярус… по три с половиной шиллинга!      

— Ого! — насмешливо воскликнула мать.      

— Ну это же в кои веки, — сказал Пол.      

Он переоделся на фабрике, надел пальто и шапку и встретился   с Кларой в кафе. Она была с одной из своих подруг-суфражисток. На ней было   старое длинное пальто, которое совсем ей не шло, голова повязана полушалком,   который Пол терпеть не мог. К театру пошли втроем.      

Клара еще на лестнице сняла пальто, и оказалось, она в   подобии вечернего платья, открывающего руки, шею и часть груди. Волосы модно   причесаны. В этом платье, зеленом, шелковом, простого покроя, она была очень   хороша. Да, она великолепна. Видишь всю фигуру, словно обтянутую легкой тканью.   Пол смотрел на нее и прямо ощущал упругость и нежность этого стройного тела. Он   крепко сжал кулаки.      

И ему предстояло весь вечер сидеть, касаясь ее прекрасной   обнаженной руки, смотреть на сильную шею, гордо поднятую над сильными плечами,   на грудь под зеленым шелком, на изгибы рук и ног под облегающим платьем.   Каким-то уголком души он опять ее возненавидел — зачем обрекает его на муку   этой близости. Но и любил ее, когда, вскинув голову, она смотрела прямо перед   собой, чуть надув губы, задумчивая, неподвижная, будто покорилась судьбе,   которая сильнее ее. Ничего она не могла с собой поделать; она оказалась во   власти чего-то, что важнее ее самой. Вечностью веяло от нее, будто от   задумчивого сфинкса, и Пол ощутил властное желание ее поцеловать. Он уронил   программку и низко нагнулся, чтобы, поднимая, украдкой поцеловать Кларину   ладонь и запястье. Как мучительна ее красота. Она сидела не шевелясь. Лишь   когда погас свет, чуть склонилась, подалась к нему, и он тихонько гладил ее   кисть, руку. Слабый запах духов исходил от нее. Опять и опять накатывали   раскаленные волны крови, каждая на миг глушила его сознание.      

Спектакль шел своим чередом. Пол видел его будто из дальней   дали, будто драма развертывалась неведомо где, но, кажется, где-то в глубинах   его существа. Он стал Клариными полными руками, ее шеей, ее вздымающейся   грудью. Кажется, это и есть он. Где-то там все еще играют актеры, и он   сливается с драмой. Сам по себе он не существует. Серые, а то черные глаза   Клары, ее грудь, что льнет к нему, ее рука, что он сжимает в своих   руках, — только это и есть на свете. И он мал, беспомощен, а она,   облеченная силой, возвышается над ним.      

Лишь антракты, когда загорался свет, причиняли ему четко выраженную   боль. И хотелось куда-нибудь сбежать, пока снова не станет темно. Сбитый с   толку, он плутал в поисках выпивки. Потом огни гасли, и он опять оказывался во   власти странной безумной реальности, в которой слились Клара и драма на сцене.      

Спектакль продолжался. Пол был одержим желанием поцеловать   крохотную голубую венку, что примостилась в изгибе Клариного локтя. Он   чувствовал эту жилку. Кажется, пока он не прижался к ней губами, жизнь его   приостановилась. Поцеловать ее, непременно! Но кругом люди! И все-таки он   быстро наклонился и коснулся ее губами. Усы пощекотали нежную плоть. Клара   вздрогнула, отдернула руку.      

Но вот спектакль кончился, зажгли свет, публика   аплодировала, Пол очнулся, глянул на часы. Его поезд уже ушел.      

— Придется мне идти домой пешком! — сказал он.      

Клара посмотрела на него.      

— Уже так поздно? — спросила она.      

Пол кивнул. Потом подал ей пальто.      

— Люблю тебя! Ты так хороша в этом платье, —   пробормотал он, пригнувшись к ее плечу, среди шумной толчеи.      

Она все молчала. Они вышли из театра. Пол увидел идущих мимо   людей, извозчиков, что поджидали седоков. Ему показалось, он встретился с   горящими ненавистью карими глазами. Но не узнал их. Они с Кларой повернули,   бессознательно направляясь к вокзалу.      

Поезд уже ушел. Придется идти пешком десять миль.      

— Не страшно, — сказал Пол. — Мне будет   только приятно…      

— А может, переночуешь у нас? — краснея,   предложила Клара. — Я могу лечь с мамой.      

Пол посмотрел на нее. Глаза их встретились.      

— А что скажет твоя мама? — спросил он.      

— Она не будет против.      

— Ты уверена?      

— Конечно!      

— Значит, я пойду к тебе?      

— Если хочешь.      

— Хорошо.      

И они повернули в другую сторону. На первой же остановке   сели в трамвай. Свежий ветер дул им в лицо. Улицы были темны. Трамвай поспешал,   покачивался. Пол сидел, крепко зажав в руке Кларину руку.      

— А твоя мама уже легла? — спросил он.      

— Возможно. Надеюсь, что нет.      

Единственные прохожие, они быстро шли по молчаливой темной   улочке. Клара юркнула в дом. Пол замешкался.      

— Входи, — сказала она.      

Пол мигом оказался на крыльце, и вот он уже в комнате. В   двери напротив появилась мать, большая, недружелюбная.      

— Кого это ты привела? — спросила она.      

— Это мистер Морел, он опоздал на поезд. Я подумала, мы   можем приютить его на ночь, не то ему придется отшагать десять миль.      

Миссис Рэдфорд хмыкнула.      

— Твое дело! Раз ты его пригласила, будет гостем, я-то   не против. Хозяйка здесь ты!      

— Если я вам не по душе, я могу и уйти, — сказал   Пол.      

— Не, не, еще чего! Заходите, располагайтесь! Вот   только по вкусу ли вам будет, что я ей на ужин сготовила.      

Ужин состоял из тарелочки жареной картошки и кусочка бекона.   Стол был накрыт кое-как, на одного.      

— Можете взять еще бекону, — продолжала миссис   Рэдфорд. — А жареной картошки больше нету.      

— Мне неловко вас беспокоить, — сказал Пол.      

— Еще извиняться вздумал! Это не по мне! Вы ведь   приглашали ее в театр, верно? — в вопросе слышалась насмешка.      

— Ну и что? — неловко засмеялся Пол.      

— Ну, так чего ж говорить про кусочек бекона! Снимайте   пальто.      

Большая, осанистая, она пыталась оценить, что же происходит.   А тем временем хозяйничала у буфета. Клара взяла у Пола пальто. В комнате   горела лампа, было очень тепло и уютно.      

— Вот те на! — воскликнула миссис Рэдфорд. —   И красавчики же вы оба, скажу я вам! Чегой-то вы так вырядились?      

— По правде говоря, мы и сами не знаем, — сказал   Пол, чувствуя себя мышью в лапах кошки.      

— Нет места в нашем доме для этаких франтов, коли вы   невесть чего об себе вообразили, — съязвила она. И это был злой выпад.      

Оба они, и Пол в смокинге и Клара в зеленом платье с   обнаженными плечами, порядком смутились. Оба чувствовали, что в этой кухонке им   надо быть друг для друга защитой.      

— Нет, вы только гляньте, как расцвела! —   продолжала миссис Рэдфорд, показывая на Клару. — Чего она надумала, на кой   это все?      

Пол посмотрел на Клару. Она вспыхнула, даже шея пошла   красными пятнами. Не сразу он сказал:      

— И ведь вам приятно видеть ее такую?      

Они сейчас были в ее власти. Сердце его все время громко   стучало, нервы натянуты. Но он ей не поддастся.      

— Это мне-то приятно! — крикнула старуха. —   Чего ж приятного, коли она ведет себя дура дурой!      

— Я видал, иные люди ставят себя в положение и   поглупее, — сказал он. Теперь он защищал Клару.      

— Вон что! Это когда ж? — ехидно отозвалась   старуха.      

— А когда они похожи на пугало, — отвечал Пол.      

Большая, грозная, миссис Рэдфорд застыла на каминном коврике   с вилкой в руке и ответила не сразу.      

— Обои дураки, и те и эти, — наконец сказала она и   отвернулась к жаровне.      

— Нет, — упрямо возразил Пол. — Люди должны   выглядеть как можно лучше.      

— И по-вашему, вот это и значит выглядеть мило! —   крикнула мать, презрительно ткнув вилкой в сторону Клары. — Это… это   похоже, будто она толком и не одета!      

— Да просто вам завидно, что сами не можете вот так   щегольнуть, — засмеялся Пол.      

— Я-то! Да я с кем хочешь могла б пойти в вечернем   наряде, была бы охота! — последовал презрительный ответ.      

— А чего ж не захотели? — задал он вполне уместный   вопрос. — Или ходили?      

Миссис Рэдфорд молчала. Перевернула на сковороде бекон. У   Пола колотилось сердце, кажется, он всерьез ее обидел.      

— Я-то! — наконец воскликнула миссис   Рэдфорд. — Нет, не ходила я! И когда в услужении была, раз увижу, какая из   служанок пошла из дому с голыми плечами, я уж знала, дешевка она, и на   танцульку идет.      

— А вы что, такая уж благонравная были, не до   танцулек? — спросил Пол.      

Клара сидела, не поднимая головы. Глаза Пола потемнели и   недобро блестели. Миссис Рэдфорд сняла с огня сковороду, стала выкладывать ему   на тарелку кусочки бекона.      

— Вон этот ишь как славно поджарился! — сказала   она.      

— Зачем же класть мне самый лучший! — сказал Пол.      

— А она сама взяла, что хотела, — был ответ.      

В презрительном тоне миссис Рэдфорд послышалась   снисходительность, и Пол понял, она смягчилась.      

— Все-таки возьми немножко, — предложил он Кларе.      

Униженная, одинокая, она подняла на него серые глаза.      

— Нет, спасибо! — сказала она.      

— Ну почему ты не хочешь? — ласково настаивал он.      

Кровь огнем полыхала в жилах. Миссис Рэдфорд опять села,   большая, внушительная, отчужденная. Пол оставил Клару, все внимание направил на   мать.      

— Говорят, Саре Бернар пятьдесят, — сказал он.      

— Пятьдесят! Шестьдесят ей! — услышал он в ответ.      

— А ведь и подумать невозможно, — сказал   он. — Я и сейчас готов был вопить от восторга.      

— Интересно, как бы это я стала вопить из-за потаскухи   шестидесяти лет! — сказала миссис Рэдфорд. — Пора ей вспомнить, что   она бабушка, а не катамаран визгливый…      

Пол засмеялся.      

— Катамаран — лодка у малайцев, — сказал он.      

— А у меня это то, что я говорю, — возразила она.      

— Моя мать тоже иногда совсем не те слова говорит, и   спорить с ней бесполезно, — сказал Пол.      

— Она, глядишь, надает вам затрещин, — добродушно   сказала миссис Рэдфорд.      

— Она бы рада, и грозится, ну, я, бывает, и подставлю   ей скамеечку.      

— А вот с моей матерью, что хуже всего, — сказала   Клара, — ей и скамеечка не требуется.      

— Но до этой вот мадамы матери и длинной дубинкой не достать, —   не осталась в долгу миссис Рэдфорд.      

— А я думаю, мадаме дубинка не по вкусу, — со   смехом возразил Пол. — Мне, например, не по вкусу.      

— Вас обоих надо бы треснуть по башке, вам бы это пошло   на пользу, — вдруг рассмеялась миссис Рэдфорд.      

— Что это вам так не терпится задать мне жару? —   спросил Пол. — Я ведь ничего у вас не украл.      

— Да уж. Буду смотреть в оба, — засмеялась мамаша.      

Вскоре ужин был окончен. Миссис Рэдфорд сидела в своем   кресле. Пол закурил. Клара пошла наверх, вернулась с пижамой и повесила ее   проветрить на каминную решетку.      

— А я об ней позабыла, — сказала миссис   Рэдфорд. — Откуда она взялась?      

— Из моего комода.      

— Хм! Ты ее для Бакстера покупала, а он не стал носить,   да? — она засмеялась. — Сказал, на что, мол, ему в кровати   штаны. — Она доверительно повернулась к Полу: — Терпеть не мог эти самые   пижамы.      

Молодой человек пускал колечки дыма.      

— Так ведь кому что нравится, — засмеялся он.      

Потолковали о достоинствах пижамы.      

— Моей матери нравится, когда я в пижаме, — сказал   Пол. — Она говорит, я будто Пьеро.      

— Сдается мне, пижама вам к лицу, — сказала миссис   Рэдфорд.      

Немного спустя Пол взглянул на небольшой будильник, тикающий   на каминной полке. Была половина первого.      

— Забавно, — сказал он. — Но после театра не   ляжешь сразу спать, надо несколько часов, чтоб успокоиться.      

— Да уж, самое время успокоиться, — сказала   мамаша, убирая со стола.      

— А ты устала? — спросил Пол Клару.      

— Ничуть, — ответила она, избегая его взгляда.      

— Сыграем партию в крибидж? — предложил он.      

— Я забыла, как в него играть.      

— Что ж, я опять тебя научу. Можно нам перекинуться в   карты, миссис Рэдфорд? — спросил он.      

— Делайте чего хотите, — ответила та. —   Только ведь поздно.      

— Одна-две партии вгонят нас в сон, — ответил Пол.      

Клара принесла карты и, пока он их тасовал, сидела и вертела   на пальце обручальное кольцо. Мамаша мыла в чулане посуду. Пол чувствовал: чем   дальше, тем труднее в доме дышать.      

— Пятнадцать два, пятнадцать четыре, пятнадцать шесть и   восемь!..      

Часы пробили час. Игра все продолжалась. Миссис Рэдфорд   покончила с мелочами, которые надо переделать перед сном, заперла дверь, налила   воды в чайник. А Пол все сдавал карты да подсчитывал. Кларины плечи и шея не   давали ему покоя. Ему казалось, он видит, где начинается ложбинка между грудей.   Не мог он сейчас уйти от Клары. А она следила за быстрыми движениями его рук и   чувствовала — ноги и руки ее слабеют. Так она близко, он все равно что касается   ее, но нет, не все равно. Он распалился. Как же он ненавидел эту мамашу. Она   все сидит, клюет носом, но не сдается, упрямая. Пол глянул на нее, потом на   Клару. Она встретила его взгляд — гневный, насмешливый, безжалостный, как   сталь. Ответила ему взглядом, полным досады. Теперь он знал, она-то с ним   заодно. И продолжал игру.      

Наконец мамаша решительно встряхнулась и сказала:      

— Не пора ли вам обоим ложиться?      

Пол молча продолжал игру. Так она ему ненавистна, эта   мамаша, убить ее готов.      

— Еще минутку, — сказал он.      

Старуха поднялась, упрямо проследовала в чулан, возвратилась   со свечой для Пола, поставила ее на каминную полку. И опять уселась. Ненависть   обожгла Пола, он бросил карты.      

— Ладно, тогда мы кончим, — сказал он, но в голосе   его был вызов.      

Клара видела, он крепко сжал губы. И опять на нее посмотрел.   Это было как сговор. Она склонилась над картами, покашляла, прочищая горло.      

— Ну, слава Богу, кончили, — сказала миссис   Рэдфорд. — Вот, возьмите. — И сунула Полу согретую пижаму. — И   свечу прихватите. Ваша комната будет как раз над этой. Там их всего две, не   больно запутаешься. Ну, спокойной ночи. Отдыхайте на здоровье.      

— Да уж отдохну, я всегда хорошо сплю, — сказал   он.      

— А как же, в ваши годы так и полагается, —   отозвалась она.      

Пол пожелал Кларе спокойной ночи и пошел. Выскобленные   добела деревянные ступени витой лестницы при каждом шаге скрипели и трещали. Он   упрямо поднимался. Увидел две двери одна напротив другой. Он вошел в свою   комнату, хлопнул дверью, но на задвижку не запер.      

Комната оказалась маленькая, с широкой кроватью. На   туалетном столике с зеркалом лежали несколько Клариных шпилек, щетка для волос.   В углу закрытые материей висели ее платья, юбки. Даже пара чулок на спинке   стула. Пол внимательно оглядел комнатку. На полке две книжки, которые он ей дал   почитать. Он разделся, сложил свой костюм, сел на кровать и прислушался. Потом   задул свечу, лег и уже через минуту провалился в сон. И вдруг щелк! сна как не   бывало, и он корчится в муках. Будто, когда он почти уже уснул, что-то ожгло   его, привело в бешенство. Он сел, скрестив ноги по-турецки, и, не шевелясь,   вглядываясь во мрак, прислушался. Где-то на улице услышал кошку, потом тяжелые,   твердые шаги матери, потом отчетливые слова Клары:      

— Ты не расстегнешь мне платье?      

Недолгая тишина. Наконец голос матери:      

— Ну вот, готово. А ты наверх не идешь?      

— Нет, еще нет, — спокойно ответила дочь.      

— Ну чего ж, ладно! Если, по-твоему, еще не так поздно,   сиди. Только смотри приходи, пока я не легла, а то разбудишь.      

— Я недолго, — сказала Клара.      

И Пол услышал медленные шаги мамаши вверх по лестнице. В его   дверь сквозь щели просочился свет свечи. Мамаша платьем задела за дверь, и у   Пола екнуло сердце. Потом стало темно, щелкнула задвижка. Неспешно, неторопливо   она готовилась ко сну. Прошло много времени, наконец в ее комнате все стихло.   Пол был весь как натянутая струна, чуть дрожа сидел он на кровати. Дверь   прикрыта неплотно. Когда Клара пойдет наверх, он ее перехватит. Он ждал.   Мертвая тишина. Часы пробили два. Потом внизу звякнула кочерга о каминную   решетку. Он уже не мог совладать с собой, сдержать дрожь. Если он сейчас же не   пойдет, он просто умрет.      

Он поднялся, вздрагивая, постоял. Потом шагнул к двери. Он   старался ступать легко. Громко, как выстрел, скрипнула первая ступенька.   Старуха шевельнулась в постели. На лестнице темно. У ее подножья в щель двери,   что ведет в кухню, пробивается свет. Пол на миг остановился. Потом машинально   двинулся дальше. Ступеньки скрипели под его шагами, и по спине забегали   мурашки, а вдруг позади наверху сейчас отворится мамашина дверь. Он не сразу   нашарил дверь у подножья лестницы. Задвижка щелкнула и открылась. Он вошел в   кухню и с шумом захлопнул за собой дверь. Теперь мамаша уже не рискнет   спускаться.      

И вдруг он остановился как вкопанный. Клара стояла на   коленях спиной к нему на груде снятого белья, лежащего на каминном коврике, и   грелась перед огнем. Она не оглянулась, сидела подавшись вперед, красивая   округлая спина обращена к нему, а лица не видно. Греется перед камином в свое   удовольствие. Красный отблеск лежит на одном ее боку, теплая и темная тень — на   другом. Руки лениво опущены.      

Неистовая дрожь сотрясла Пола, он стиснул зубы и кулаки,   стараясь овладеть собой. И пошел к ней. Положил руку ей на плечо, другой рукой   взял ее за подбородок, хотел поглядеть в лицо. Она вздрогнула раз, другой, а   головы не подняла.      

— Прости! — пробормотал он, спохватясь, что руки у   него ледяные.      

Она пугливо вскинула на него глаза, точно зверек, которому   грозит смерть.      

— У меня руки такие холодные, — пробормотал Пол.      

— Мне приятно, — прошептала она и закрыла глаза.      

Она сказала, и он ощутил на губах ее дыхание. Руками она   обхватила его колени. Свисающий шнурок его пижамы коснулся ее, и она   вздрогнула. А Пол согрелся подле камина, и дрожь утихла.      

Наконец, не в силах больше так стоять, он поднял ее, и она   уткнулась головой ему в плечо. Он гладил ее медленно, ласково, с бесконечной   нежностью. Она прильнула к нему, стараясь спрятаться в его объятиях. Он крепко   ее прижал. Тогда, наконец, она посмотрела на него, молча, умоляюще, пытаясь   понять, надо ли ей стыдиться.      

Глаза его были темные, глубокие, очень спокойные. Словно и   сама ее красота и то, что он завладел этой красотой, ранили его и печалили. С   болью смотрел он на нее, и страшно ему стало. Он ощутил свое ничтожество перед   нею. Она лихорадочно целовала его глаза, один, потом другой, льнула к нему. Она   отдала себя ему. Он ее крепко сжимал. То была минута счастья почти   мучительного.      

Она стояла, позволяя восхищаться собой и трепетать от   радости. Его обожание было целительно для ее уязвленной гордости, для нее   самой, делало ее счастливой. Помогло ей распрямиться, вновь обрести гордость.   Слишком долго ее гордость была оскорблена. Слишком долго никто не понимал ее   истинную цену. И вот она вновь излучает радость и гордость. Настал час   выздоровления, признания.      

Пол посмотрел на нее, он весь сиял. Они засмеялись, глядя   друг на друга, и он прижал ее к груди. Часы отмеряли секунды, проходили минуты,   а эти двое все стояли, тесно прижавшись друг к другу, прильнув губами к губам,   точно статуя, изваянная из одной глыбы.      

И опять беспокойно, жадно по ее телу зашарили, заскользили   его пальцы. И одна за другой вздымались горячие волны крови. Клара положила голову   ему на плечо.      

— Пойдем ко мне в комнату, — прошептал Пол.      

Она посмотрела на него и покачала головой, безутешно   дрогнули губы, в глазах — страсть. Пол смотрел на нее в упор.      

— Да! — сказал он.      

Опять она покачала головой.      

— Почему нет? — спросил он.      

Она смотрела на него горестно, все тем же полным страсти   взглядом, и опять покачала головой. Глаза Пола стали жесткими, он отступился.      

Потом, уже в постели, он удивлялся, почему она отказалась   прийти к нему открыто, не таясь от матери. Ведь тогда все стало бы ясно и   определенно. И она могла бы провести с ним ночь, не надо было бы, как сейчас,   ложиться с матерью. Странно это, непонятно. И почти сразу он уснул.      

Утром он проснулся, услышав чей-то голос. Открыл глаза и   увидел — на него смотрит большая, величественная миссис Рэдфорд. В руке у нее   чашка чаю.      

— Вы чего ж, вздумали проспать до Судного дня? —   сказала она.      

Он сразу рассмеялся.      

— Да ведь, наверно, еще и пяти нет, — сказал он.      

— Ну, хочешь — не хочешь, полвосьмого уже, —   сказала она. — Вот я вам чаю принесла.      

Он потер лицо, откинул со лба встрепанные волосы и   встряхнулся.      

— Да что ж это как поздно! — проворчал он.      

Досадно стало, что его разбудили. А миссис Рэдфорд это   позабавило. Из фланелевой пижамы торчала его шея, округлая, белая, совсем   девичья. Он сердито взлохматил волосы.      

— Что толку скрести голову, — сказала она. —   Часы назад не повернешь. Ну, долго еще мне тут стоять с чашкой в руках?      

— Да ну ее, чашку! — буркнул Пол.      

— Надо было пораньше лечь, — сказала мамаша.      

Он глянул на нее, бесстыдно засмеялся.      

— Я лег раньше вас, — сказал он.      

— Скажет тоже! — воскликнула она.      

— Это ж надо, чтоб мне подали чай в постель! —   сказал он, помешивая в чашке. — Моя мать подумала б: конченый я человек.      

— Неужто она вам никогда чайку в кровать не   подаст? — спросила миссис Рэдфорд.      

— Ей это и в мысль не придет, все равно что на голову   стать.      

— Своих я всегда баловала! Потому они у меня такие   дурные, — сказала мамаша.      

— Вы одну только Клару и могли избаловать, —   сказал он. — А мистер Рэдфорд на небесах. Так что вы и есть хуже всех.      

— Я не хуже всех, только уступчивая я, — сказала   она, выходя из комнаты. — Только дурная я, вот чего!      

За завтраком Клара была тиха, но поглядывала на Пола как-то   по-хозяйски, и это его бесконечно радовало. Мамаше он явно пришелся по душе. Он   заговорил о своей живописи.      

— Ну какой вам толк изводиться да надрываться,   крутиться и вертеться — и все из-за этих ваших картинок? — воскликнула   миссис Рэдфорд. — Хотела бы я знать, что вам от них за радость? Жили бы   лучше в свое удовольствие.      

— А я ж в прошлом году получил за них больше тридцати   гиней.      

— Да неужто! Дело серьезное, а все одно, прорва времени   на это идет, зря вы это.      

— И мне еще должны четыре фунта. Один обещал мне   заплатить пять фунтов, если напишу его, и его супругу, и их пса, и их дом. А я вместо   пса написал кур, спорить он не стал, так я уж один фунт скостил. Противная   работенка, и пса я невзлюбил. Но картинка вышла неплохая. Что мне делать с   этими четырьмя фунтами, когда получу?      

— Здрасте! Вам лучше знать, куда свои деньги   девать, — сказала миссис Рэдфорд.      

— А я хочу эти четыре фунта пустить на ветер. Съездим   на денек-другой к морю?      

— Кто?      

— Вы, Клара и я.      

— Чего, на ваши деньги! — не без возмущенья   воскликнула старуха.      

— А почему нет?      

— Гляжу я, вы живо себе шею сломаете в скачке с препятствиями, —   сказала она.      

— Лишь бы удовольствие получить, а денег не жалко!   Поедем?      

— Нет, уж это вы промеж себя договаривайтесь.      

— А вы не против? — спросил Пол, дивясь и радуясь.      

— Против я, нет ли, делайте как хотите, — заявила   миссис Рэдфорд.      

 13. Бакстер Доус      

       

Через день-другой после того, как Пол был с Кларой в театре,   он выпивал с приятелями в «Чаше пунша», когда туда вошел Доус. Муж Клары   заметно полнел, вялые веки полуприкрыли карие глаза, и уже нет в его теле былой   здоровой крепости. Он очень заметно сдавал. После ссоры со своей сестрой он   поселился в дешевых меблированных комнатах. Любовница ушла от него к человеку,   который намерен был на ней жениться. Одну ночь Доус провел в каталажке за   пьяную драку, и еще он был причастен к одному весьма сомнительному пари.      

Они с Полом, бесспорно, были врагами, и, однако,   существовало меж ними ощущение своеобразной близости, точно втайне они связаны   друг с другом, так подчас бывает между людьми, которые и двумя словами не   перекинулись. Пол часто думал о Бакстере Доусе, часто хотел сойтись с ним,   завязать дружбу. Он понимал, что и Доус часто думает о нем, подвластный   какому-то странному притяжению. Однако их направленные друг на друга взгляды   неизменно были враждебны.      

По положению на фабрике Пол был выше Доуса, так что именно   ему следовало предложить тому выпить.      

— Что будете пить? — спросил он.      

— С таким кровопивцем компанию не вожу! — ответил   Доус.      

Пол с пренебреженьем пожал плечами и отвернулся.      

— Аристократия, можно сказать, та же военщина, —   продолжал Пол, обращаясь к окружающим. — Взять хотя бы Германию. Там   тысячи аристократов существуют за счет армии. Они отчаянно бедны, а жизнь   тянется отчаянно медленно. Вот они и надеются на войну. Для них война —   возможность преуспеть. Пока нет войны, они никчемные бездельники. А в войну   начальники да командиры. Вот и выходит, им необходима война!      

Здешние любители судить и рядить обо всем на свете не   жаловали Пола — слишком он вспыльчивый и властный. Людей постарше него он   раздражал своей напористостью и самоуверенностью. Слушали его молча, а когда   замолкал, не огорчались.      

Сейчас Доус прервал этот поток красноречия, спросил Пола   громко, с издевкой:      

— Вы чего ж, позавчерашний день в театре всего этого   набрались?      

Пол посмотрел на него, глаза их встретились. И он понял,   Доус видел, как они с Кларой выходили из театра.      

— Что это он там про театр? — спросил один из   приятелей Пола, пользуясь случаем поддеть его и учуяв возможность развлечься.      

— А в смокинг вырядился, расфрантился, — с   усмешкой сказал Доус, презрительно кивнув в сторону Пола.      

— Ишь какой, — сказал общий друг. — С девкой   и все как полагается?      

— Ясно, с девкой! — сказал Доус.      

— Ну-ка, ну-ка, выкладывай! — крикнул их общий   друг.      

— А чего, я уж выложил, — сказал Доус, —   сдается мне, и Морел слышал, и все.      

— Провалиться мне на этом месте! — сказал общий   друг. — И с ним и впрямь была девка?      

— Девка, лопни мои глаза… Верное слово!      

— А ты почем знаешь?      

— Сдается мне, он у ней и ночевал…      

Все вволю посмеялись над Полом.      

— А она кто такая? Знаешь ты ее? — спросил их   общий друг.      

— Еще как, — сказал Доус.      

Опять взрыв хохота.      

— Тогда выкладывай, — сказал их общий друг.      

Доус помотал головой и отхлебнул пива.      

— Чудно, чего ж он сам-то не говорит, — сказал   Доус. — Ничего, вскорости расхвастается.      

— Ну-ка, Пол, — сказал его приятель, — так не   годится. Мог бы и признаться.      

— В чем признаться? Что сводил человека в театр?      

— Послушай, парень, если ничего тут худого не было,   скажи нам, кто она такая, — требовал друг.      

— Да она такая-растакая, — сказал Доус.      

Пол был взбешен. Доус, усмехаясь, утер пальцами свои   золотистые усы.      

— Разрази меня!.. Из этаких, а? — сказал общий   друг. — Пол, дружище, ну и удивил ты меня. Стало быть, ты ее знаешь,   Бакстер?      

— Самую малость вроде!      

Он подмигнул Полу.      

— Ладно, — сказал Пол. — Я пошел!      

Общий друг, удерживая его, положил руку ему на плечо.      

— Нет уж, парень, — сказал он, — ты так легко   не отделаешься. Мы желаем получить полный отчет об этом дельце.      

— Вот и получайте его от Доуса, — сказал Пол.      

— Уж не увиливай, сознавайся, малый, раз наделал   делов, — заявил друг. И тут Доус такое сказал, что Пол выплеснул ему в   лицо полкружки пива.      

— Эй, мистер Морел! — крикнула буфетчица и   зазвонила в звонок, призывая вышибалу.      

Доус сплюнул и кинулся было на молодого человека. Но между   ними встал дюжий парень в рубашке с закатанными рукавами и брюках в обтяжку.      

— Ну-ка! — сказал он, грудью напирая на Доуса.      

— Выходи! — крикнул Доус.      

Побелев, дрожа от ярости, Пол оперся о медный поручень   стойки. Он ненавидел Доуса — пропади он пропадом! — но, заметив, как у   того намокла прядь на лбу, подумал — до чего жалок. И не двинулся с места.      

— Выходи, ты… — выдохнул Доус.      

— Хватит, Доус, — крикнула буфетчица.      

— Пойдем, — дружелюбно-настойчиво говорил Доусу   вышибала, — иди-ка подобру-поздорову.      

И полегоньку подталкивал буяна к двери.      

— Это вот он, подонок, кашу заварил! — кричал   Доус, не без опаски тыча пальцем в сторону Пола Морела.      

— Да что вы это выдумываете, мистер Доус! —   возразила буфетчица. — Сами знаете, вы первый начали.      

А вышибала все напирал на Доуса, и тот отступал, пока не   оказался в дверях, на ступенях, ведущих на улицу; тогда он круто обернулся.      

— Ладно же, — сказал он, в упор глядя на своего   соперника.      

Странное у Пола было чувство к этому человеку — жалость,   почти нежность, и вместе дикая ненависть. Цветная дверь захлопнулась, в пивной   стало тихо.      

— Так ему и надо! — сказала буфетчица.      

— Да ведь погано, когда тебе в глаза плеснут   пивом, — сказал общий друг.      

— А я рада, что он получил, так и знайте, —   сказала буфетчица. — Вам еще налить, мистер Морел?      

Она нерешительно взяла стакан Пола. Он кивнул.      

— А он такой, Бакстер Доус, ему на все   наплевать, — сказал один из сидящих в пивной.      

— Фу! И впрямь так! — сказала буфетчица. —   Горластый он, да, а крикуны они народ никчемный. Какой сладко говорит, он и   есть сам дьявол!      

— Вот что, Пол, — сказал друг, — ты теперь,   парень, кой-какое время поберегись.      

— Вы ему не попадайтесь, и всего делов, — сказала   буфетчица.      

— А боксировать можешь? — спросил один из   приятелей.      

— Даже и не пробовал, — ответил Пол, все еще очень   бледный.      

— Могу тебя поучить, — предложил приятель.      

— Спасибо, у меня времени нет.      

И скоро он распрощался.      

— Подите с ним, мистер Дженкинсон, — шепнула   буфетчица и подмигнула ему.      

Дженкинсон кивнул, взял шапку, от души пожелал веем доброй   ночи и последовал за Полом.      

— Обожди, дружище. Нам вроде по пути.      

— Не по вкусу это мистеру Морелу, — сказала   буфетчица. — Не станет он теперь сюда ходить. Жалко, с ним поговорить одно   удовольствие. А Бакстер Доус так и просится за решетку, вот что я вам скажу.      

Пол скорее умер бы, чем рассказал матери про эту стычку. Его   терзали муки унижения и неловкости. Теперь о многом в своей жизни он с матерью   не мог говорить. У него появилась своя отдельная жизнь — жизнь сексуальная.   Остальное он еще делил с ней. Но что-то он вынужден от нее утаивать, и это раздражало.   Некое молчание установилось между ними, и в этом молчании Пол ощущал — ему надо   защищаться, мать его осуждает. И минутами ненавидел ее и рвался из этого   рабства. Жизнь его жаждала свободы от материнских уз. Ведь его жизнь — точно   замкнутый круг, поистине возвращаешься на круги своя и не двигаешься дальше.   Мать его родила, любила, делила с ним жизнь, и всю свою любовь он отдал ей, и   не свободен двигать вперед собственную жизнь, по-настоящему полюбить другую   женщину. Сейчас он, сам того не ведая, противился влиянию матери. Многим с нею   не делился, они стали далеки друг от друга.      

Клара была счастлива, почти уже уверена в нем. Наконец-то он   принадлежит ей; а потом опять пришла неопределенность. Пол шутя рассказал ей о   стычке с ее мужем. Клара вспыхнула, серые глаза засверкали.      

— В этом весь Бакстер, — воскликнула она. —   Дубина! Не место ему среди порядочных людей.      

— А ты вышла за него, — напомнил Пол.      

Она вскипела.      

— Да, вышла! — крикнула она. — Но откуда мне   было знать!      

— Похоже, раньше он был довольно славный, — сказал   Пол.      

— По-твоему, это я его таким сделала! —   воскликнула она.      

— Да нет же! Он сам таким сделался. Но что-то в нем   есть…      

Клара внимательно посмотрела на возлюбленного. Что-то в нем   ей ненавистно, какое-то бесстрастное неприятие ее, какая-то холодность, из-за   которой истинно женская душа ее ожесточилась против него.      

— И что же ты собираешься делать? — спросила она.      

— То есть?      

— С Бакстером.      

— А что тут сделаешь? — возразил Пол.      

— Надеюсь, ты сумеешь его одолеть, если дойдет до   драки? — сказала она.      

— Нет. Я не любитель пускать в ход кулаки. Забавно.   Ведь у большинства мужчин это врожденное — сжать кулаки и вдарить. А у меня   этого нет. Уж если сражаться, я предпочел бы нож или пистолет.      

— Тогда обзаведись чем-нибудь таким, — сказала   она.      

— Нет, — засмеялся он. — Я не любитель   пускать кровь.      

— Но он тебя исколошматит. Ты его не знаешь.      

— Ладно, — сказал Пол, — посмотрим.      

— И ты позволишь ему тебя исколошматить?      

— Возможно, если ничего не смогу сделать.      

— А если он тебя убьет? — сказала Клара.      

— Я бы пожалел и его, и себя.      

Клара помолчала.      

— Зла на тебя не хватает! — воскликнула она.      

— Не в первый раз слышу, — засмеялся Пол.      

— Ну почему ты такой глупый? Ты Бакстера не знаешь.      

— И не хочу знать.      

— Понятно, но не даваться же ему в руки.      

— А что прикажешь делать? — со смехом спросил Пол.      

— На твоем месте я бы носила с собой револьвер, —   сказала Клара. — Я знаю, Бакстер опасен.      

— Как бы мне не отстрелить себе пальцы, — сказал   он.      

— Не отстрелишь. Но неужели ты не запасешься   оружием? — взмолилась она.      

— Нет.      

— Ничем-ничем?      

— Нет.      

— И дашь ему разделаться с тобой?      

— Да.      

— Дурак ты!      

— Правильно!      

Клара в сердцах стиснула зубы.      

— Да я сама готова тебя исколотить, — крикнула она   в ярости.      

— Почему?      

— Позволить такому вот Бакстеру с собой разделаться!      

— Если он возьмет верх, можешь к нему вернуться, —   сказал Пол.      

— Хочешь, чтоб я тебя возненавидела? — спросила   Клара.      

— Просто говорю тебе, — ответил он.      

— А еще уверяешь, что любишь! — негромко,   негодующе воскликнула она.      

— Выходит, я должен расправиться с ним, чтоб доставить   тебе удовольствие? — сказал он. — Но представляешь, какую бы он тогда   получил надо мной власть.      

— Ты думаешь, я дура! — воскликнула Клара.      

— Ну что ты. Но ты меня не понимаешь, моя милая.      

Оба помолчали.      

— Но нельзя же подставлять себя под удар, —   взмолилась Клара.      

Он пожал плечами и процитировал:      

       

Тому, кто в праведность облек      

Свой чистый дух бесстрастный,      

Толедский ни к чему клинок      

И яд стрелы опасный.      

       

Она пытливо на него посмотрела.      

— Хотела бы я тебя понять, — сказала она.      

— Да тут и понимать нечего, — засмеялся Пол.      

Клара опустила голову, задумалась.      

Несколько дней Пол не видел Доуса; но однажды утром, взбегая   по лестнице из комнаты спиральщиц, он нос к носу столкнулся с тяжеловесным   кузнецом.      

— Ах ты!.. — крикнул тот.      

— Извините! — сказал Пол и пошел дальше.      

— Извините, — передразнил Доус.      

Пол негромко насвистывал «Средь девушек меня оставь».      

— Недолго тебе свистать, парень! — сказал кузнец.      

Пол пропустил угрозу мимо ушей.      

— Ты мне ответишь за тот фокус в пивной.      

Пол прошел к своему столу в углу комнаты и стал листать   гроссбух.      

— Поди скажи Фанни, мне нужен заказ по распоряжению   097, быстро! — велел он рассыльному.      

Доус стоял в дверях, высокий, угрожающий, смотрел на макушку   молодого человека.      

— Шесть плюс пять одиннадцать, семь — один плюс шесть, —   вслух подсчитывал Пол.      

— Слышь, что я говорю! — сказал Доус.      

— Пять шиллингов девять пенсов! — сказал Пол и   записал в книгу. — Что такое? — спросил он.      

— Я тебе покажу, что такое, — сказал кузнец.      

Пол продолжал считать вслух.      

— Тварь трусливая… кишка тонка со мной как положено!      

Пол схватил тяжелую линейку. Доус вздрогнул. Пол прочертил   несколько линий в гроссбухе. Доус осатанел.      

— Ну смотри, поганец, где ни то мы с тобой встретимся,   и уж ты у меня заткнешься!      

— Ладно, — сказал Пол.      

И кузнец тяжело шагнул прочь. В эту минуту раздался резкий   свист. Пол подошел к переговорной трубке.      

— Да! — сказал он и стал слушать. — А-а…   да! — Послушал, засмеялся. — Сейчас спущусь. У меня тут гость.      

По его тону Доус чуял, он разговаривал с Кларой. И опять   шагнул к нему.      

— Ах ты паршивец! — сказал он. — Сейчас я   тебя угощу! Покажу тебе, как нахальничать, бесстыжая харя!      

Конторщики, сидящие тут же, подняли головы. Появился   рассыльный Пола, он принес что-то белое.      

— Фанни говорит, если б вы ее предупредили, все было бы   готово еще вчера вечером.      

— Хорошо, — сказал Пол, глянув на чулок. —   Отложи его.      

Доус стоял растерянный, беспомощный от ярости. Морел   обернулся.      

— Извините, я на минутку, — сказал он Доусу и   хотел бежать вниз.      

— Стой, куда припустился! — заорал кузнец, схватив   его за плечо. Пол круто повернулся.      

— Эй! Эй! — в страхе крикнул рассыльный.      

Из-за стеклянной перегородки своего кабинетика выбежал Томас   Джордан.      

— В чем дело, в чем дело? — старчески   пронзительным голосом спрашивал он, подбегая.      

— Да просто я хочу рассчитаться с этим… вот и   все, — вне себя ляпнул Доус.      

— Что это значит? — резко спросил Томас Джордан.      

— То и значит, — сказал Доус, однако пылу в нем   поубавилось.      

Морел оперся о конторку, смущенно усмехнулся.      

— Что у вас тут такое? — резко спросил Томас Джордан.      

— Сам не знаю, — Пол покачал головой и пожал   плечами.      

— Не знаешь, не знаешь! — заорал Доус. Красивое   лицо исказила ярость, он выпятил подбородок, изготовил кулак.      

— Вы кончили? — громко, свысока спросил   старик. — Подите займитесь делом, и чтоб я не видел вас здесь утром   навеселе.      

Доус медленно повернулся к нему всем своим крупным телом.      

— Навеселе! — сказал он. — Кто это навеселе?   Трезвый я, не хуже вашего.      

— Слышали мы эту песню, — оборвал старик. — А   теперь уходите, да поживей. Здесь не место хулиганить.      

Кузнец презрительно, сверху вниз посмотрел на хозяина. Его   большие, чумазые, однако отлично вылепленные руки беспокойно сжимались и   разжимались. Пол вспомнил, это руки Клариного мужа, и его ожгло ненавистью.      

— Уходите, пока вас не выставили! — резко сказал   Томас Джордан.      

— Кто ж это меня выставит? — заухмылялся Доус.      

Мистер Джордан вздрогнул, шагнул к кузнецу и, небольшого   росточка, крепко сбитый, показывая на дверь, стал напирать на скандалиста.      

— Вон с моей фабрики… вон! — говорил он.      

Он схватил руку Доуса.      

— Не тронь! — сказал кузнец, дернул локтем, от   толчка маленький фабрикант, шатаясь, отлетел.      

Никто не успел его поддержать, старик натолкнулся на   податливую, на пружине, дверь. Она распахнулась, Томас Джордан пролетел   полдюжины ступенек в комнату Фанни. Миг замешательства, и вот уже и мужчины и   девушки кинулись к нему. Доус постоял, с горечью посмотрел на все это и пошел   прочь.      

Томаса Джордана изрядно тряхнуло, он ушибся, но и только.   Однако он был вне себя от ярости. Он уволил Доуса и подал на него в суд за   оскорбление действием.      

Полу Морелу пришлось давать показания на суде. Его спросили,   с чего все началось, и он ответил:      

— Доус воспользовался случаем оскорбить миссис Доус и   меня за то, что однажды вечером я сопровождал ее в театр; тогда я плеснул в   него пивом, и он хотел мне отомстить.      

— Cherchez la femme![23] —   улыбнулся судья.      

После чего назвал Доуса дрянью и прекратил дело.      

— Вы провалили дело, — рявкнул на Пола Джордан.      

— Не могу с вами согласиться, — ответил   Пол. — И ведь вы, надо думать, не хотели, чтобы его осудили?      

— Тогда зачем, по-вашему, я подал в суд?      

— Ну, прошу прощенья, если я показал не то, что надо.      

Клара тоже порядком рассердилась.      

— Зачем тебе понадобилось впутывать мое имя? —   сказала она Полу.      

— Лучше назвать его открыто, чем чтоб его шептали по   углам.      

— Обошлось бы и без того и без другого, — заявила   она.      

— Нас от этого не убыло, — равнодушно сказал Пол.      

— Тебя-то, может, и нет, — возразила Клара.      

— А тебя? — спросил он.      

— Вовсе незачем было меня упоминать.      

— Виноват, — сказал он, но голос его вовсе не   прозвучал виновато.      

Ничего, успокоится, беспечно подумал он. И Клара и вправду   успокоилась.      

Пол рассказал матери о падении мистера Джордана и о суде над   Доусом.      

Миссис Морел пытливо посмотрела на сына.      

— Что же ты обо всем этом думаешь? — спросила она.      

— По-моему, Доус дурак, — ответил Пол.      

Однако же ему было очень не по себе.      

— Ты когда-нибудь задумывался, чем это все   кончится? — спросила мать.      

— Нет, — ответил он, — все уладится само   собой.      

— Это верно, в конце концов все улаживается само собой,   да только не так, как нам бы хотелось, — сказала мать.      

— И тогда волей-неволей с этим миришься, — сказал   он.      

— Не так-то легко ты примиришься с тем, что тебе   придется не по вкусу, — сказала она.      

Пол продолжал быстро набрасывать эскиз.      

— А ее мнение ты когда-нибудь спрашиваешь? —   сказала наконец миссис Морел.      

— О чем?      

— О тебе, обо всем этом.      

— Мне все равно, какого она мнения обо мне. Она по уши   в меня влюблена, но это у нее не очень серьезно.      

— Столь же серьезно, как твое чувство к ней.      

Пол удивленно посмотрел на мать.      

— Да, — сказал он. — Ты права. Наверно,   что-то со мной не то, не умею я любить. Обычно когда она рядом, я и правда ее   люблю. Иной раз, когда я вижу в ней только женщину, я ее люблю, ма. Но, когда   она разговаривает и судит о чем-нибудь, я часто ее не слушаю.      

— А ведь она не глупей Мириам.      

— Возможно. И люблю я ее больше Мириам. Но почему же   они не могут меня удержать?      

Последний вопрос прозвучал почти жалобно. Мать отвернулась,   сидела, глядя в одну точку, тишина была в ней, печаль и, пожалуй,   самоотречение.      

— Но ты бы не хотел жениться на Кларе? — спросила   она.      

— Нет. Вначале, может, и хотел. Но почему… почему я не   хочу жениться на ней ли, на ком-нибудь еще? Иногда у меня такое чувство, мама,   будто я приношу женщине горе.      

— Каким образом?      

— Сам не знаю.      

Он продолжал рисовать с каким-то даже отчаянием; ведь он   коснулся самой сути своей тревоги.      

— А что до желания жениться, — сказала   мать, — у тебя впереди еще уйма времени.      

— Да нет, ма. Я даже люблю Клару, и Мириам любил, но   жениться, отдать себя им не мог. Не могу я стать чьей-то собственностью.   Похоже, им требуется мое «я», а это я не могу им отдать.      

— Тебе еще не встретилась подходящая женщина.      

— И пока ты жива, не встретится, — сказал Пол.      

Мать сидела очень тихая. Опять ее охватила усталость, словно   последние силы иссякли.      

— Поживем — увидим, мой мальчик, — сказала она.      

Полу казалось, все возвращается на круги своя, и это бесило   его.      

Клара и вправду была страстно влюблена в него, и он в нее —   когда им владела страсть. Днем он нередко забывал о ней. Она работала в том же   помещении, но Пол этого не помнил. Он был занят делом, не до нее ему было. Она   же, сидя в комнате спиральщиц, все время ощущала, что он наверху, физически   ощущала его присутствие в этом доме. Она все время ждала, что вот сейчас он   войдет в дверь, а когда он входил, ее это ошеломляло. И по большей части он   забегал накоротке, а с нею бывал небрежен. Официальным тоном давал ей указания,   держал ее в постоянном страхе. Она его слушала всем напряжением ума. Боялась   что-то не так понять или не запомнить, но это было жестоко по отношению к ней.   Ей хотелось прикоснуться к нему. Она знала каждый изгиб его тела под жилетом, и   тянуло к нему прикоснуться. Начальнический голос доводил ее до исступленья…   Хотелось прорваться через эту фальшивую маску, сорвать ничтожный покров   деловитости, который придавал ему жесткость, вновь добраться до человека; но   она не смела, и, не одарив ее ни каплей тепла, он исчезал, а ей опять не   терпелось его увидеть.      

Пол знал, что каждый вечер, когда они не видятся, Клара   тоскует, и отдавал ей немало времени. Дни часто были для нее мукой, зато вечера   и ночи наполняли обоих блаженством. В эти часы они молчали. Подолгу сидели   рядом, или бродили во тьме, и лишь изредка обменивались какими-нибудь ничего не   значащими словами. Но ее рука была в его руке, и в груди он ощущал тепло от   недавнего прикосновения ее груди, и вечного разлада с самим собой как не   бывало.      

Однажды вечером они шли вдоль канала, и что-то не давало ему   покоя. Клара чувствовала, он сейчас не с ней. Все время он негромко настойчиво   насвистывал. Клара вслушивалась, и свист этот говорил ей больше его слов.   Грусть и неудовлетворенность были в этой мелодии, и что-то подсказывало Кларе —   не удержать ей Пола. Она шла молча. А когда подошли к разводному мосту, Пол сел   и уставился на отраженные в воде звезды. Далеко он сейчас от нее. Она все   думала свое.      

— Ты так и останешься у Джордана? — спросила она.      

— Нет, — без размышлений ответил Пол. — Нет,   я уеду из Ноттингема, отправлюсь за границу… скоро.      

— За границу? Зачем?      

— Не знаю!.. Не по себе мне.