1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 

– Никак. Я оттуда ушёл.

Юрка зевнул и сел наконец рядом со мной.

– Почему ушёл? – изумился я.

– А!.. Из-за одной дуры. Сперва у нас нормальный руководитель был, помнишь, толстенький такой, Виталий Гаврилыч… Потом он замотался с концертами, и сегодня к нам пришла эта… Ноги, как оглобли, шея лошадиная, голос, будто сирена на стадионе. Только и знает, что орать команды и ругаться… Я где-то палочку потерял, а она завелась: «Это что за отношение к делу! Таким людям вообще здесь не место!.." Не место? Ну и ладно. Поставил я барабан, положил на него накидку и берет, сверху – палочку, ту, что осталась. И пошёл…

Услыхав про палочку, я, кажется, покраснел. И понял: теперь-то надо начать про всё: про то, как от палочки разлетелся гипсовый гребец; и про то, что, наверно, не случайно мы рядом с тем гребцом падали, и про Клоуна.

– Юрка! Та палочка… тут вот что…

– Да не в палочке дело! Всё не так.

– Что не так?! – в сердцах спросил я. – Будешь ты меня слушать?

– Ну, валяй…

"Валяй? Не скажу я тебе ничего!" И я сказал о другом, с досадой и ехидцей:

– Что-то я не пойму. Стоило ли записываться в барабанщики, чтобы уйти вот так… – Я чуть не сказал "так бесславно".

– А чего ж… – Я заметил, что Юрка улыбнулся. – Там было хорошо. Пока не пришла эта… штурм-бан-дура… Знаешь, Гелька, что-то есть в этих маршах. Когда все вместе… А самое главное в том, что я выяснил один вопрос.

– Какой?

Юрка молчал. А что молчать? Начал, так говори. Янке-то, небось, уже всё рассказал… Кстати, где Янка? А, вон они на площадке с Глебом. О чём-то говорят, бойко так… А тёплый ветер всё летит навстречу, и вагон гудит басовой струной… И я уже думать забыл, как это странно: вагон без тепловоза, мчимся неизвестно куда… Кажется теперь, что в обычном дачном поезде едем. Не страшно нисколько. Разве так ездят в бесконечность?

Только одно удивительно: звёзды продолжают лететь назад, и закат почему-то стал ярче, будто мы догоняем его в пассажирской ракете.

А сколько времени мы едем? Я взглянул на часы. Опять стоят, что ли? Вагон свой путь начал ровно в десять, я заметил, а сейчас десять ноль две… Надо спросить у Глеба или у Янки (у Юрки не хочу).

Я собрался вскочить, но Юрка остановил:

– Подожди. Я же не рассказал про свой вопрос…

И я остался сидеть. Смирно-смирно.

Юрка затеребил на груди аксельбант и начал говорить:

– Я в конце мая в Нейск ездил, к матери. Помнишь?.. Как-то раз вижу: она всякие бумаги и открытки перебирает, на меня не глядит. Вдруг со стола карточка упала. Старый такой снимок, даже не цветной. Я поднял, а мать почему-то испугалась: "Дай сюда!" "На, – говорю, – а что здесь такого? Посмотреть нельзя?" На самом деле, что такого? Двор какой-то снят, девчонка тощая и трое пацанов. Маленько на нас похожие. С палками, с саблями деревянными, вроде как мы тогда в мушкетёров играли. А один с барабаном самодельным. Видно, что из бачка, но всё как надо сделано, шнуры натянуты… Я спрашиваю: "Кто это?" Мать заулыбалась, потом говорит, будто в чем-то признаться решила:

– Это я, – и на девчонку показывает.

Я даже заморгал: забавно так…

– А ребята эти кто?

– Ну, кто… Мальчишки с нашего двора. Уж и не помню, как звали.

Странно, да? Вместе играли – и не помнит… Двое рядом с ней стоят, а тот, что с барабаном, чуть в сторонке. Оглянулся на них, голову повернул – будто окликнуть хочет. Локоть чуть отвёл, ждёт чего-то…

Мать говорит:

– Ну, давай карточку.

– На, – говорю. Повернулся, протянул ей. И себя в зеркале увидел… Знаешь, Гелька, сходства в лице никакого. Но вот голова повёрнута, рука откинута… Я сразу спросил:

– Выходит, ты его с детства знала?

– Кого?!

– Отца.

Ну, сперва шум, крик: "Дурак, что ты выдумал, что за бред!.."

Я опять спрашиваю:

– А что, он в ваших играх был барабанщик?

Она вдруг в слёзы и отвечает так… ну, не то, что со злостью, а будто болит у неё что-то:

– Всю жизнь он был барабанщик…

– А он где?

– Господи, откуда я знаю! Кто на Земле может сказать, г д е о н и ч т о с н и м?..

– А почему не может?

– Отстань! Я тебе раз и навсегда запретила об этом говорить.

– Он же отец.

– Да не отец он! Он даже не знал, что ты есть на свете!

И опять в слёзы… Тут пришёл этот, "зам-папаша". Ну и конец разговору…

Юрка ещё раз дёрнул аксельбант и замолчал.

– Дальше-то что?

– А дальше… Когда в парке меня в барабанщики позвали, я подумал: пойду. Если получится из меня барабанщик, значит, я в отца. Значит, парнишка тот и вправду отец. Ниточка будет…

Я сидел насупившись. Потому что не получился из Юрки барабанщик. Так я и должен ему сказать. Если решусь…

– Я знаю, – сказал Юрка. – Ты думаешь, что я сбежал и бросил ребят.

– Барабанщики не уходят из-за таких пустяков… – пробормотал я.

– Барабанщики не должны подчиняться горластым тёткам.

– Спорил бы! Пусть её прогонят!

Юрка хмыкнул:

– Восстание затевать? Здешние барабанщики не для боя, а для карнавалов… А восстания почти никогда не кончаются победой. Можно только уйти.

– Если вместе. А ты один…

– Я думаю, сегодня вечером ушли многие.

– Откуда ты взял?

– Раз говорю – знаю…

– Всё ты знаешь… А вот про палочку, которую потерял…

– Гелька! Юра! – Это Глеб. Он помахал нам из дверей. – Давайте сюда, скорее!

Мы вышли на переднюю площадку. Здесь ветер был плотнее, он бил в лицо и распахивал на мне куртку. Рельсы блестели от фонаря и мчались под вагон. И закат… он правда приближался! Ясный, розово-жёлтый.

– А левой колеи уже нет! – громко сказал Янка. – Мы мчимся по однопутке!

– Зато справа, – сказал Глеб, – я видел… ребята, честное слово! Я видел огни и газовый факел завода "Богатырь"!

Справа, за чёрными летящими кустами, замелькала и побежала навстречу нам цепочка жёлтых квадратов. Поезд! Он промчался в сотне метров от нас.

– Значит, там тоже линия! – сказал Юрка.

– Конечно, – радостно отозвался Глеб.

– Я же говорил – доберёмся! – обрадовался Янка.

Я спросил:

– Так что же? Мы едем в бесконечности?

Глеб засмеялся:

– Не знаю.

Я сказал:

– У меня часы встали. Сколько сейчас?

Глеб и Янка разом глянули на циферблаты.

– Десять ноль три.

– Да вы что? Мы едем всего три минуты?

Янка отозвался без всякой тревоги:

– А кто её знает, эту бесконечность…

Закат сиял впереди, а над ним громоздилась резкая темнота, словно вечернюю зарю придавили чёрные тучи. Но это были не тучи, потому что в темноте сияли звёзды. Они всё ещё двигались, но уже тише. Линия, которая шла справа от нас, делалась всё ближе. Вдоль неё изредка мелькали фонарики. Наконец мы увидели, что рельсы этой линии побежали совсем рядом. Вот-вот пересекутся и сольются с нашими.

– Стрелка! – крикнул Янка. Метнулся в вагон и тут же вернулся. Он держал на ладони ампулу с искоркой.

НА СТРЕЛКЕ

Вагон гасил скорость. Правая рельсовая колея, прибежавшая из неведомых далей, где был город Колыч, плавно сошлась с нашей. Мелькнул столбик с фонарём и рычагом. Защёлкало под колёсами. Вагон прошёл ещё метров двадцать и встал, будто упёрся в упругую подушку.

Мы соскочили в траву.

После вагонного шума показалось, что кругом тихо-тихо. Только наше дыхание и шёпот. Было очень тепло, и по-прежнему пахло полынью. Янка вполголоса сказал:

– Пойдёмте к стрелке.

Мы обогнули вагон и по шпалам подошли к фонарю на низком столбике. Фонарь горел неярким жёлтым светом. Это был жестяной ящик с круглым отверстием, в котором светилось ребристое стекло – как у фары старинного автомобиля. Казалось, за стеклом не лампа, а свечка. А может, так и было.

– Ручная стрелка, – тихо усмехнулся Глеб. – Рычаг для соединения пространств на границе мирозданий… Как я в прошлый раз прозевал этот механизм?

Из-под фонаря торчала метровая рукоять с противовесом. Янка расставил ноги и крепко ухватился за неё. Оглянулся на нас. Его лицо освещал закат, и в глазах блестели светлые точки. Как искорки.

– Переведём стрелку, – сказал он. – Потом проводим Глеба до Колыча. Верно, ребята?

– Подожди, – попросил Глеб.

Он тихонько отодвинул Ямку от рычага. Постоял. Потом пошёл к вагону. Мы двинулись за ним. Глеб вскочил на площадку под "Сатурном", исчез в "Курятнике", но тут же вышел снова с сумкой на плече. Зачем-то выключил фонарь. Сумерки подступили к нам вплотную, а закат сделался ещё ярче. Рельсы под ним засветились. Они были очень прямые и убегали в дальнюю даль. Мы приехали в бесконечность, где соединились параллельные линии от Старогорска и Колыча, а отсюда колея уходила ещё дальше. Ну и правильно. Ведь у бесконечности нет ни конца, ни края! И может быть, эти две стальные нити потом тоже соединяются в одну? И пойдёт сквозь Галактику тонкий сверкающий монорельс…

Я смотрел вдоль убегающей под закат линии, и опять зазвенела в тишине Янкина музыка рельсов. Её слушали головки высокой травы, которые чётко рисовались на жёлто-розовом горизонте. И казалось, что рельсы сливаются не так уж далеко от нас.

Но куда они бегут? Кто их проложил?

Глеб сказал:

– Вот что, ребята. Не будем трогать стрелку… Если разобраться, что мне делать в Колыче? Наверно, уже и не ждёт никто. Пойду-ка я вперёд.

Мы молчали.

Пахнущая полынью бесконечность, в которой начали потрескивать кузнечики, обнимала нас. И то, что сказал Глеб, не показалось мне странным.

Янка напряжённо спросил:

– Ты решил? Ты ведь хотел домой.

– Я хотел делать своё дело… И сейчас хочу. И вот смотрю – эта дорога. Кто-нибудь знает, что там впереди? Нельзя, братцы, идти назад, когда впереди такая дорога. Потом всю жизнь себе этого не простишь… А может, это и есть главное дело – узнать, куда она ведёт. Может, про эту дорогу я напишу свою книжку…

– Если вернёшься, – тихо, но жёстко сказал Юрка.

– Ну… это уж как получится. Зато не надо метаться и выбирать.

– Что выбирать? – спросил я.

– В Старогорске я думал о Колыче. В Колыче грыз бы локти: зачем ушёл из Старогорска… от вас ушёл… А теперь всё ясно – дорога одна.

Я опять посмотрел вдаль, куда собрался шагать Глеб. Закат бледнел, рельсы угасали. Мне показалось, что на горизонте из-за тёмных трав встали какие-то тени, будто очертания странного города. Но, наверно, это поднимался туман.

Глеб сказал:

– Всё нормально, ребята. Одно плохо: надо прощаться с вами…

– Может, ещё увидимся, – прошептал я.

– Может быть, – согласился Глеб. – Ну… давайте ваши лапы.

Мы сложили руки в его огромную пятерню. Он сжал их все разом, тряхнул, выпустил. И сразу стал уходить от нас, шагая быстро и широко – не со шпалы на шпалу, а через одну. Длинный, большерукий, сутулый. Хороший такой наш Глеб…

– Глеб, подожди!

Это крикнул Юрка.

Глеб замер шагах в двадцати. Оглянулся.

– Глеб, я с тобой…

Юрка быстро пошёл к нему. И мы с Янкой, ничего не понимая, поспешили следом.

– Ты что? – сказал я Юрке.

– Всё как надо, – откликнулся он. – Всё получается в самый раз.

"Зачем? – чуть не закричал я. – Неужели тебе плохо с нами? Юрка…"

И сказал:

– Дома будет тарарам. Станут искать.

– Не станут. Тётка решит, что я уехал в Нейск. Пока разберутся…

– Но ведь разберутся же!

– К тому времени, может, и я разберусь.

– В чём?

– Да во всех этих пространствах и бесконечностях… Может, там его и найду…

– Кого? – тупо спросил я.

– Отца… Он же наверняка мотается с экипажем в субпространстве. Где же их искать, если не в бесконечности?

"Дурак ты, Юрка, – отчаянно думал я. – Что ты плетёшь? Что ты выдумал?.." Но сказать это "выдумал" я не мог. Не смел. А Янка? Он-то что молчит?

Янка молчал. Я сказал тогда отчаянно:

– Ну с чего ты взял, что он был скадермен?

– Мать же проговорилась: "Кто на Земле может сказать, где он?" А если не на Земле, тогда где?.. Я пойду.

"А как же я? Юрка! Не уходи! Ну, ладно, будь с Янкой, не обращай на меня внимания, только останься в Старогорске! Юрка-а!! Если хочешь, снова делай меня человеком! Называй меня Копейкиным! Только останься…"

Он шагнул ко мне.

– Гель, ты это… В общем, ты на меня не злись…

– Ну зачем ты идёшь, – прошептал я.

– Надо, – вздохнул он.

– Ну и убирайся! – крикнул я.

Он молчал. Не сердито, а как виноватый страусёнок Антон.

– Чёрт с тобой, – сказал я. – Всё равно через две недели я уеду в Ярксон. К отцу.

Юрка отыскал под курткой и покачал мою повисшую руку, повернулся к Янке:

– Янка, пока… Не забывай, про что говорили, ладно?

– Юр… – нерешительно сказал Глеб. – Я даже не знаю. Я, наверно, не имею права брать тебя…

Юрка коротко засмеялся:

– А ты меня и не берёшь. Я сам иду. С тобой рядом… Ну, пошли!

Я сел на тёплый рельс и смотрел, как они уходят. Их силуэты уменьшались быстро-быстро. Потом они слились в одну точку. Может быть, там, где слились в одну линию параллельные рельсы. И мы с Янкой остались одни на краю вселенной, в бесконечности, где всё громче трещали ночные кузнечики.

ДВОЕ НА РЕЛЬСАХ

Янка сел рядом со мной.

Юрки и Глеба уже совсем не было видно. Только маковки чёрной травы рисовались на закате, который всё бледнел и стал зеленоватым. Над закатом висел вверх рогами очень большой и очень тонкий месяц.

Не хотелось вставать, не хотелось ничего делать. Но не сидеть же всю ночь. Тем более, что вдруг она в этой бесконечности тоже бесконечная…

– Поедем? – спросил я у Янки.

– Ну… пожалуйста, – сказал он. И встал. Я тоже. Шурша по головкам травы курткой, пошёл к вагону. Вагон громоздился на рельсах, как тёмное чудовище. Янка вдруг сказал:

– Гель… подожди.

Я остановился.

– Вот… – проговорил он неловко. – Возьми это… Юрка велел передать. Ещё давно велел, да я как-то… не получалось. – Он сунул мне в руку что-то маленькое, плоское и твёрдое.

И я сразу понял. Догадался. Это была та арабская монетка.

– Откуда?

– Он её тогда нашёл. Долго лазил по траве… Потом говорит: отдай как-нибудь…

– Да? – сказал я, и захотелось зареветь, как в давнем дошкольном детстве, когда первый раз уезжала мама. – А сам-то… он почему не отдал?

– Ну, он вообще… – вздохнул Янка. – Я ему один раз сказал: "Зачем ты так с Гелькой? Ему же обидно". А он говорит: "Так надо".

– Почему надо? – горько спросил я.

– Он говорит: "Гелька – такое существо… Он привязчивый. Я уйду, а он будет изводиться. Пускай уж лучше злится на меня…"

– Почему? – прошептал я. – Разве он знал, что уйдёт?

– Давно…

– Откуда? Он же только сегодня увидел эти рельсы. Он из-за Глеба…

– Не из-за Глеба, – виновато сказал Янка. – Наверно, из-за меня… Потому что я играл ему "Восстание".

– При чем тут "Восстание"? Ты же не хотел, чтобы он ушёл!

– Не знаю… – шёпотом отозвался Янка. – Теперь всё равно… Гель…

– Что?

– А зря мы не отдали искорку…

– Кому?! – испугался я. Сразу вспомнил о Клоуне.

– Глебу и Юрику. Им она нужнее. Они там одни, впереди неизвестно что… А в ней вон какая энергия.

"И опасность", – подумал я. И боязливо оглянулся. А что если кто-нибудь в темноте скажет сейчас шелестящим голосом: "Геля Травушкин, подари искорку…"

И фонарь не горит, Глеб его зачем-то погасил.

Я прыгнул на площадку вагона, дотянулся до выключателя "Сатурна". Но "Сатурн" не зажёгся, сколько я ни давил кнопку. Я потряс его – никакого результата.

– Теперь не загорится, пока не зарядим на солнце, – сказал снизу Янка.

Мне по-прежнему было страшно. Я соскочил с площадки и судорожно нащупал свой фонарик – он оттягивал боковой карман куртки и колотил по колену. Без света нельзя. Войдём в тёмный вагон, а там – хлоп – и кожаные браслеты на руках… "Геля, подари искорку…"

– Янка! – сказал я.

– Что?

"Ну, а если расскажу? – подумал я. – Чем он поможет? Легче разве, если будем бояться вдвоём?"

– Янка… чего теперь говорить. Юрку и Глеба всё равно не догнать…

– Не надо их догонять. Сделаем бумажного голубка, искорку – на него. Пустим – и он долетит.

– Он-то долетит. А мы без искорки как доберёмся домой?

– Пешком. Это же недалеко, оглянись.

В той стороне, откуда мы приехали, за вагоном, горели огни Старогорска: ряды окон в многоэтажном квартале, освещённые прожекторами башни монастыря, красные лампы телевышки.

– За час дошагаем, – вздохнул Янка. – Не такая уж длинная оказалась эта бесконечность…

– Да, – сказал я и обрадовался: не хотелось мне в тёмный вагон.

– Значит, пошлём искорку?

Я молчал.

– Неужели жалеешь? – тихо спросил Янка.

– Янка, не жалею. Ты не знаешь…

– Что?

– Сядь.

Он сразу послушался. Мы опять сели на тёплые рельсы. Друг против друга.

И я наконец-то рассказал про всё. И даже про то, почему молчал до сих пор. Наверно, я это очень сбивчиво объяснял, но Янка понял. И не удивился.

– Кажется, я про такие дела уже слышал.

– Да? Янка, где?

– Не помню. Давным-давно. Может, дедушкина сказка…

– Это не сказка, Янка. Опасно посылать искорку. Вдруг эти… Клоун и его дружки начнут охотиться за Юркой и за Глебом, а те даже ничего не знают…

– Можно объяснить им. Написать прямо на голубке… Гель, они искорку сберегут лучше нас. Они сильнее нас, и смелости у них побольше.

Это была правда.

– Ладно, давай! – Я встал. – Бумага для голубка у тебя есть?

– Ой, нет…

Я накинул свою длиннополую куртку на Янку, а сам зашарил по карманам на шортах и на рубашке.

– Да тут в куртке полно каких-то листов, – сказал Янка.

– Это нельзя, это записки Глеба… Вот, я нашёл… Смотри, это письмо Ерёмы!

Янка включил фонарик. Прочитал. Сказал серьёзно:

– В самый раз. Вот его и пошлём. Только напишем ещё…

У Янки в кармане оказался автоматический карандашик. Янка разложил листок на твёрдой шпале. Я светил, а он писал:

Мы посылаем вам искорку. Вам с ней будет лучше. Только охраняйте её от врагов. Не верьте клоунам в масках и берегитесь гипсовых шпионов, они охотятся за искоркой. Вот Ерёмино письмо. Он хотел что-то рассказать, но не успел.

Янка и Гелька.

Мы свернули из письма голубка. Такого, каких пускаем в школе на переменах (а иногда и не на переменах). Выпустили из ампулы искорку. Посадили её на бумажный клюв. Крошечная галактика засветилась ярко-ярко, будто прощалась с нами.

– Пускать? – спросил Янка.

– Пускай.

Он встал и легонько толкнул голубка – в ту сторону, где всё ещё светлело над горизонтом небо и горел месяц. Голубок пошёл легко и ровно. Последний раз мигнула нам искорка и вместе с голубком растворилась в тёмном воздухе.

– Долетит, – сказал Янка.

Я кивнул. И спросил:

– Пошли домой?

– Да…

Мы не стали заходить в загон. Не потому, что страшно. Теперь-то бояться было нечего. Просто "Курятник" был для нас как дом, а прощаться с опустевшим домом всегда грустно. Лучше уж так… Хорошо, что вагоны не умеют думать и чувствовать. А то ему сейчас тоже было бы тоскливо. Мы уходим, а он смотрит вслед. Что он будет делать один? Стоять бесконечное время на пустых путях…

А почему на пустых? Что мы знаем про эту линию? А если оттуда, из бесконечности, вылетит на полной скорости поезд?

– Янка! А вдруг кто-нибудь врежется в вагон?

Мы быстро оглянулись.

Вагона не было.

Там, где он только что громоздился чёрным неровным кубом, не было ничего. Только рельсы да высокая трава рядом с ними.

– Не врежется… – прошептал Янка.

Я даже не удивился. Мало ли что может быть на границе разных пространств. Просто сделалось горько-горько. Понял я, что всё кончилось.

Кончились вечера в "Курятнике", приключения, сказка про искорку, неуклюжая моя дружба с Юркой, тайна Глеба, опасности… Даже страхи и опасности мне стало жаль.

– Пойдём… – прошептал я.

И мы пошли к недалёким огням Старогорска.

Шагать по шпалам было неудобно. Ступать на каждую – это слишком частый шаг, а через одну – широко. Я встал на рельс и двинулся по нему, как по канату. Ничего, можно идти. Главное, не думать всё время про равновесие, оно само собой появится.

Янка тоже шёл по рельсу.

Звёзды были очень яркие, да и месяц за нашими спинами набирал силу. Можно было различать дорогу и друг друга. Я посмотрел на Янку, он на меня. Ерёмина куртка была теперь на Янке, и он в ней казался похожим на пингвина-канатоходца из цирка.

Я чуть-чуть улыбнулся. Янка сказал:

– Давай держаться за руки, будет легче идти.

– Давай.

В самом деле стало легче. Не так шатаешься, когда рука в руке. Янкины пальцы были тёплые и очень тонкие. Но они были крепкие…

Так мы шли минут пятнадцать. А впрочем, кто знает? На часы я не смотрел: вдруг там опять какая-нибудь путаница. Тяжёлая куртка часто сползала с Янкиного плеча, он её поддёргивал.

Я сказал:

– Мешает? Давай понесу.

– Да ничего… Она какая-то вся бумагой набитая. Все карманы.

– Я же говорю, это Глеб мне оставил.

– Гель… А дашь почитать?

Я усмехнулся:

– Ну… пожалуйста.

– А давай сейчас посмотрим…

– Зачем? – удивился я. – Не успеешь, что ли?

– Ну… так. Давай немножко глянем, а? Мне всегда было интересно, что он пишет, а спросить боялся. Там стихи?

– Да с чего ты взял?

Мы остановились. Я включил фонарик.

– Доставай.

Янка вытащил мятые свернутые листы. Серые, исчёрканные.

– Да не то, – сказал я. – Это старые какие-то. В другом кармане возьми.

Но Янка придвинул мою руку с фонариком.

– Гель, смотри… Это Ерёмины чертежи. Это же Васька!

Я увидел какие-то линии, квадраты, а среди них – начерченную фигуру тонконогого роботёнка. А потом, на других листах, его улыбающуюся квадратную голову с носом, похожим на рожок чайника. Руки, туловище…

– Гелька! – радостно сказал Янка. – Раз есть чертежи, можно сделать Ваську!

– Мы же не умеем.

– Научимся! Главное, что есть чертежи!

– А искорка? Её-то нет.

– Гель… Разве мы не можем сделать вторую?

"А ведь правда же! – подумал я. – Мы же помним рецепт!"

Но тогда опять… Опять надо жить с оглядкой, бояться всяких клоунов и других непонятных врагов.

Но если прятаться от них, так и не поймёшь, кто они такие! Не поймёшь, зачем им нужна искорка и почему так легко разлетелся от удара барабанной палочки гипсовый дурак с веслом…

А он хорошо разлетелся!

Я засмеялся, вспомнив это. А потом честно сказал Янке:

– Страшновато.

– Из-за Клоуна?

– Из-за пальца. Я знаешь как боялся иголкой тыкать. А теперь опять…

– Я ещё больше боялся.

– Ты?!

– Конечно. Ты всё же сам проткнул, а я струсил… Ну, ничего.

– Как-нибудь, – согласился я.

– Зато будет Васька.

– Будет, – сказал я. И подумал, что ничего ещё не кончено.

Мы затолкали чертежи в карман и опять пошли по рельсам. Каждый по своему. В одной руке я держал Янкину руку, а в другой сжимал Юркину монетку. И всё время помнил, что где-то далеко от нас так же шагают Юрка и Глеб. И, наверно, держат в ладонях голубка с искоркой. И помнят про нас.

– Гелька! – вдруг встревоженно сказал Янка. – А ведь нас всего двое!

– Ну и что?

– А капелек надо не меньше трёх. Кто ещё даст?

Я даже не задумался. Сразу мелькнула в памяти огненная рубашка и весёлое лицо.

– Даст, – сказал я.

– Надо, чтобы надёжный человек.

– Он надёжный. Тот мальчик, что принёс от Ерёмы письмо.

– А, ясно, – откликнулся Янка, и я понял, что он улыбнулся.

Но тут же он печально сказал:

– Нет, Гелька, ничего не получится.

– Почему?

– Ты же скоро уедешь в Ярксон.

Я не сразу ответил. Не так-то легко было ответить. Я вспомнил печальные мамины глаза и ещё многое вспомнил. И отца, и свои тревоги. А Янка ждал, а понимал, что он ждёт. Почему-то мне вспомнилось, как он при первой встрече загораживал скрипку и какое у него было лицо.

И мне показалось, что теперь у него в темноте такое же лицо.

– Нет, Янка, – сказал я. – Не уеду.

Он задышал так, будто сбросил в траву со спины тяжеленный рюкзак. И заговорил быстро и весело:

– Конечно! Нам же столько сделать надо! И узнать про многое надо!

– Про Клоуна…

– Конечно. А когда будет полнолуние, надо пробраться на свалку. Есть на самом деле ржавые ведьмы или нет?

– По-моему, Ерёма не врал, – сказал я.

Справа, от тёмного горизонта потянул ветерок. Сильно зашелестела трава, ночные кузнечики опять примолкли. Ветерок был зябкий, и я вздрогнул, дёрнул плечом. И задел им плечо Янки. И только сейчас понял, что мы идём вплотную друг к другу. Не вытягиваем руки, чтобы держаться, а касаемся локтями.

– Янка, ты разве не по рельсу идёшь?

– По рельсу.

Рельсы – Янкин и мой – стали ближе. Может быть, бесконечность искала ещё одну точку, где параллельные линии могут сойтись?

Снова потянул свежий ветер. Видимо, предрассветный. Янка распахнул куртку. Она была широченная, как плащ. Янка накинул её на нас двоих. Это нетрудно, если идёшь совсем рядом.

МАЛЬЧИК И ЯЩЕРКА

АРСЕНАЛ
1
Форт стоял на мысу у впадения Большой реки в море. В старые времена он защищал левый берег, если к устью подходили вражеские корабли. Даже и сейчас в нескольких казематах сохранились изъеденные ржавчиной и покрытые окалиной чугунные орудия.

Мыс был плоский, полукруглый, и форт повторял его очертания. Его форма напоминала подкову. По выпуклой, обращённой к морю стороне тянулся тройной ряд амбразур (теперь большей частью застеклённых). На концах "подковы" поднимались широкие квадратные башни – тоже с амбразурами. Верхние амбразуры были узкие и маленькие – рассчитанные на ружейную стрельбу.

Между башнями стояло трёхэтажное здание. Оно называлось "горжа" (откуда такое слово, ребята не знали). Построили горжу не так давно, перед самой войной Берегов. Но стены здания были сложены из того же серовато-жёлтого крепкого камня, что и форт, поэтому оно казалось частью крепости…

На ступенчатое крыльцо горжи вышел мальчик лет девяти. Запрокинул лицо и сощурился от солнца. На лице светились редкие веснушки – золотистые, как шелуха спелого овса. Мальчик поморгал и посмотрел в середину неба. Там носились чайки и бежали маленькие светлые облака. Они быстро бежали, их гнал с моря ровный ветер.

Мальчик прислушался. Снаружи, за внешними обводами крепости, ухали волны. Мальчик знал, что эти волны – синие и гривастые – разбиваются о камни и пена прилипает к стёклам в нижнем ряду амбразур.

Над сигнальной вышкой метался бело-синий клетчатый флаг. Он означал, что в Морском лицее начались занятия. Флаг громко хлопал на ветру. Но в полукруглом просторном дворе, защищённом каменной подковой крепости, стояла солнечная тишина. Ни одна травинка, проросшая среди булыжников и плит, не шевелилась. Двор заполняло сухое тепло. Мальчик взмахнул тонкими, как коричневые ветки, руками и прыгнул в это тепло. Квадратный белый воротник с вышитыми якорями взлетел над его щетинистой рыжеватой макушкой и вновь упал на ярко-зелёную рубашку.

Мальчик пошёл вдоль горжи к правой башне. Он был босиком и ступал неслышно. Никто не следил за мальчиком, но он сам с собой немножко играл в разведчика. Потому что у него была тайна.

У фундамента башни росли среди камней пыльные плоские подорожники. Валялся обрывок ржавой цепи, один конец которого был вмурован в стену в полуметре от земли. Пониже этого места из фундамента косо выступал отёсанный каменный блок. На его краю грелась на солнце ящерка.

Мальчик тихо присел на корточки.

Ящерка была небольшая, длиной с указательный палец мальчика. Её плоскую головку, спинку и хвост покрывали мельчайшие квадратные чешуйки. Они были серые, и по ним разбегался коричневатый спиральный узор.

Растопыренные лапки ящерки походили на ручки малюсенького человека. И смотрела она, как человечек – разумно и живо. Её крошечные выпуклые глазки обрадованно приглашали: "Давай поиграем".

Мальчик приподнял ладошку, словно хотел накрыть ящерку. Она скользнула с солнцепёка, сбежала по вертикальной стенке камня и спряталась под листом подорожника. Оттуда выжидательно глянула на мальчика. Он опять притворился, что хочет поймать её. Ящерка стрельнула своим тельцем из-под листа и притаилась в расщелине ракушечной плиты.

Такая была у них игра…

Мальчик и ящерка давно знали друг друга и часто играли вдвоём. Он изображал охотника пустыни, а она – хитрого песчаного дракона, которые водятся в горячих дюнах и развалинах брошенных городов. Иногда мальчик ловил ящерку и сажал в плоский нагрудный кармашек. Она притихала там – наверно, слушала, как под рубашкой бьётся упругое и неутомимое сердце мальчика. Но она не пугалась и не обижалась, и потом они снова играли вместе…

Ящерка выскочила из расщелины и побежала по тёплой плите, быстро переставляя лапки-ладошки. Мальчик двинулся за ней на четвереньках. Ящерка хитро метнулась в сторону и скрылась под грудой камней от разломанной сторожевой пристройки.

– Эй, так нечестно, – сказал мальчик, пытаясь заглянуть под камни.

Но ящерка, видимо, считала, что поступает честно.

"Ладно, – решил мальчик. – Я тебя дождусь и сцапаю".

И в этот момент его окликнули.

На крыльце стояла мама.

– Я еду в посёлок, – сказала мама.– Хочешь со мной? Зайдём на рынок, а потом можем сходить в кино.

Мальчик подумал секунду.

– Нет! – откликнулся он. – Я здесь поиграю!

– Как хочешь… Только не бегай на берег, там сильный прибой.

– Нет, я здесь!

Он опять присел у камней, но теперь не было прежней беззаботности, царапали его неприятные коготки. Он тут же понял, отчего: зря он отмахнулся от мамы. Наверно, ей хотелось поехать вдвоём. Может быть, она даже обиделась.

С полминуты мальчик сидел насупившись и не знал, как быть. Потом оглянулся на проход между башней и горжей, куда ушла мама. Догонять её поздно. Но, пожалуй, можно взбежать на башню и сверху помахать маме.

На башенную площадку вела со двора коленчатая ржавая лестница. Мальчик запрыгал вверх по дребезжащим ступеням. Вообще-то подниматься на башни ребятам не разрешалось, но он не учился в Морском лицее, он просто жил здесь с родителями и считал, что для него запреты не очень обязательны. К тому же всё равно никто не видел.

На верхних ступеньках его туго ударил в спину ветер. Вскинул широкий воротник, прижал к затылку и ушам. Когда мальчик поднялся на площадку, ветер совсем сошёл с ума. Рванул на мальчике рубашку, самого его чуть не сбил с ног. По цементу со скрежетом носились высохшие листья, принесённые сюда прошлой осенью.

Площадка окружена была метровыми квадратными зубцами. В промежутках тянулись трубчатые поручни. Ветер подтолкнул мальчика к поручню. Мальчик лёг на него животом и внизу увидел маму. Она садилась в оранжевый автобус, который остановился на обочине Мальчик окликнул маму и замахал рукой. Но мама не заметила его и скрылась в автобусе. Мальчик долго махал ему вслед, и коротенький рукав бился у плеча, как зелёный флажок.

Потом он ещё с полминуты смотрел на пустую, белую от солнца дорогу. На холмы, поросшие орешником. За холмами вставали далёкие синеватые башни Пустого Города, куда запрещалось ходить. В городе жили страхи и опасности, про это знали все. Мальчик о чём-то вспомнил и усмехнулся.

Наконец, преодолев хлёсткий напор ветра, он вернулся к лестнице и спустился в тёплую тишину двора.

Ему было немного не по себе…

Ящерка ждала мальчика, выглядывая из-за камня.

– Эх ты… – сказал ей мальчик.

Ящерка скользнула на серую плиту и побежала к фундаменту – туда, где к башне примыкало правое крыло форта.

В прошлом веке здесь взорвался чудовищный круглый снаряд, брошенный с вражеского монитора. На фундаменте до сих пор чернели кривые трещины и щели. Когда-то их пытались залатать цементом и замазать известью, но до конца дело не довели. Здесь же, косо прислонённые к стене, стояли плоские каменные блоки. Ящерка хотела юркнуть между блоками и стеной, но мальчик накрыл её ладошкой.

Он подержал её – щекочущую, живую, стучащую крошечным сердечком – и посадил в нагрудный кармашек.

– Вот тебе. Теперь сиди… – пробормотал он. И хотел встать. Но из-под каменных блоков, что стояли у стены, донеслись смутные голоса. Неразборчивые слова, полушёпот.

Мальчик сунулся под камни. Здесь, в зябкой тени, он разглядел на фундаменте у самой земли щель. Большую. Длина около метра, а ширина такая, что может протиснуться кошка. Мальчик пролез подальше и замер у щели.

В ней ничего не было видно. Лишь на краях лежали неподвижные отблески желтоватого света. Зато стали различимы обрывки фраз:

– …и на той площади, где колокола…

– …кино про мушкетёров…

– …А Илюшка ногой ка-ак двинет и обломил разрядник! А они…

– …Зря они так. Всё-таки на лодке лучше…

Мальчик слушал долго, хотя стоять на четвереньках было неудобно: ныла спина, острые камешки и сухая известковая крошка впивались в коленки и ладони.

–…Если они узнают, мы сами виноваты… – услышал мальчик, и тут его кто-то легонько пнул в босую пятку.

Он вздрогнул, ладошкой прижал кармашек с ящеркой и, пятясь, выбрался из-под камней.

Над ним стояли двое мальчишек лет по двенадцати. Один – широкоскулый, коротко стриженный, с сердитыми глазами и трещинками на пухлых губах. Второй – тонкоплечий, сильно загорелый, со светлыми волосами, косо лежащими на коричневом лбу, с коленом, замотанным грязной синей тряпицей.

Мальчик знал, что у сердитого прозвище Лётчик. У загорелого прозвища не было, а звали его, кажется, Андрюшка. Оба они были в форме младших воспитанников: сизых флотских блузах навыпуск и коротких полотняных штанах – пыльных и мятых. Андрюшка не то спросил, не то просто сказал:

– Подслушивал, птенчик…

– Нет! – поспешно отпёрся мальчик. – Я случайно…

– Подслушивал случайно, – усмехнулся Лётчик. – Интересно, много ли слышал?

– Почти ничего, – сказал мальчик. – Бормотанье ка кое-то.

Мальчишки загораживали дорогу к дому, бежать было немыслимо, да, по правде говоря, и не хотелось.

Мальчик опять сказал:

– Я не нарочно…

– Что будем делать? – сумрачно спросил Лётчик у Андрюшки.

– Вот это прокольчик, – проговорил Андрюшка печально. Так говорят о большой неприятности, когда не знают, как её исправить. Он поддёрнул подол блузы, сунул руки в карманы на штанах и прошёлся по мальчику взглядом. От босых ступней до медных волосков, торчащих на макушке. И с беспощадной ноткой сказал:

– Придётся тащить в штаб.

Потом деловито предупредил мальчика:

– Попробуй только пикнуть.

– Не буду пищать, – тут же пообещал мальчик.

Он не испугался. Если бы ребята злились по правде, они могли бы накостылять ему прямо здесь. А сейчас была, видимо, игра. Мальчик давно мечтал, чтобы лицейские мальчишки взяли его в свои игры, но просить не решался.

Лётчик недоумённо глянул на Андрюшку:

– А… как?

– Завяжем глаза. Не помрёт.

– Не помру, – согласился мальчик.

Лётчик поморщился и спросил:

– А чем?

Андрюшка стал разматывать на колене синюю тряпицу.

– Маленькая, – сказал Лётчик.

– У меня есть платок, – торопливо сообщил мальчик. Платок ему в карман всегда клала мама, и там он лежал неделями чистый и нетронутый.

– Какой воспитанный ребёнок, – сказал Андрюшка почти без насмешки.

– Можно быть воспитанным, когда мама и папа… – заметил Лётчик. – Давай платок.

Они положили платок мальчику на глаза, а сверху плотно обмотали Андрюшкиным бинтом.

– Не вздумай подглядывать, – очень серьёзно сказал Андрюшка. – Худо будет.

– Не вздумаю. Честное слово.

– Честное слово ты маме давай. А с нами не валяй дурака, – проговорил в наступившей для мальчика темноте Лётчик.

– Я ни разу не нарушал честного слова, – обиженно отозвался мальчик.

– Ну и… пошли, – сказал Андрюшка.

Они взяли мальчика за локти твёрдыми горячими пальцами. Повели сквозь сухую траву, торчащую у стены…

Скоро под ногами оказались крутые ступени из холодного ноздреватого камня. Пахнула навстречу влажная землистая прохлада. С глаз убрали повязку.
2
Подземная комната была похожа на внутренность перевёрнутой ступенчатой пирамиды. Высокие брусчатые ступени уходили вниз и смыкались квадратом вокруг небольшой площадки. Там, на площадке, горел ярким светом круглый корабельный фонарь. Кажется, масляный. Он снизу вверх бросал жёлтые лучи на мальчишек и на камни.

Мальчишек было человек семь. Они сидели на средних ступенях. Сидели, как люди, которые у себя дома. И удивлённо смотрели на мальчика.

– Вот… – произнёс Андрюшка с виноватой ноткой.

– Шпиона привели, – разъяснил Лётчик.

– Я не шпион, – сказал мальчик.

На него смотрели молча.

Среди сидевших только трое были в лицейской форме. Остальные кто в чём. Это и понятно, если говорить по правде. Морской лицей уже не был морским лицеем. Старшие ребята – курсанты в штурманских куртках с якорями – ещё изучали навигацию и морское дело, проходили практику на рыболовных и пассажирских судах, а потом получали капитанские свидетельства. А младшее отделение давно превратилось в обыкновенный приют. Сюда направляли мальчишек, оставшихся без родителей во время военных стычек между Берегами. Подбирали тех, кто бродили по дорогам беспризорные и голодные. Впрочем, были и такие ребята, которых привезли родители – некоторые отцы и матери думали ещё, что здесь ребята получат профессию и "научатся порядку".

В казематах, переделанных под спальни для четырёх человек, теперь жили по десятку и больше. И вместо полусотни младших воспитанников – подтянутых, знающих устав мальчиков, одетых в блузы с голубыми воротниками, – на крепостной двор каждый день после занятий вываливалась кипящая и пёстрая мальчишечья толпа.

Отец мальчика говорил:

– Рынок, а не школа. Как можно их учить, если даже не помнишь всех по именам? Да многие и не отзываются на имена, привыкли к прозвищам…

Сюда попадали мальчишки с обоих берегов. Они сколачивались в группы наподобие маленьких партизанских отрядов. Между отрядами шла скрытая, но постоянная война. Иногда она вспыхивала короткими кровавыми схватками, в которые боялись вмешаться учителя и надзиратели. Дрались обычно младшие. Между старшими вражда была сдержанной. Зато у старших случались дуэли – честные и жестокие. Потом курсантское отделение перевели из форта в казармы береговой охраны и дуэльный обычай перешёл к младшим. Однако здесь обошлось без крови, и скоро всякая стрельба прекратилась.

Рассказывали, что Музыкант отказался стрелять в противника и бросил на камни пистолет.

– Трус! – сказали ему и те, кто были за него, и те, кто были против.

– Мы тебе знаешь что сделаем в спальне… – сказали те, с кем он жил в одном каземате.

– Дурачьё, – сказал Музыкант. – Был бы я трус – не отказался бы. Мне в него пулю всадить – дело не хитрое… – Он кивнул на щуплого гордого мальчишку, которым стоял на другом конце площадки, спрятанной в прибрежных скалах. – А умирать легко? Кто-нибудь пробовал? Хоть разок? А? Давайте постреляем друг друга, а они пусть радуются.

– Кто "они"? – спросили его.

– Вот и я хочу знать – кто? Из-за кого вы все здесь? Кто стравливал Берега? Кому это было надо? И зачем? Ведь никто даже не знает, за что воевали…

– Тебе не понять, ты сам не знаешь, с какого ты берега, – сказал старший из мальчишек.

– Я знаю, с какого берега. С хорошего, – сказал Музыкант. – Там у нас…

Но тут все услышали странные звуки, будто кто-то захлёбывался и кашлял. Это на другом конце площадки щуплого мальчишку тошнило от запоздалого страха смерти.

– Сопляки, – сказал Музыкант, хотя многие были старше его. Поднял и бросил в море пистолет. На глубину.

– Пистолет-то не твой, чего кидаешься, – хмуро сказал старший мальчишка.

– Вы же храбрые, достаньте, – презрительно ответил Музыкант. – Прыгните вон оттуда! – Он показал на скалу, напоминавшую шахматного коня. Высота была метров десять. – Ну?..

Он посмотрел на каждого по очереди, сплюнул и полез по каменной "гриве коня". И сверху прыгнул. Прыгнул, не сняв свою странную форму с непонятными нашивками и потрёпанным аксельбантом.

Пистолет он, правда, не нашёл. Но он прыгнул…

Впрочем, кто знает? Может быть, это был просто рассказ. Про Музыканта много чего рассказывали. Он появился в лицее прошлой весной – сумрачный, молчаливый, ничего не знающий. Не знал даже, с какого он берега, и это было совсем невероятно. А может быть, он что-то скрывал… Был он нелюдимый, но не злой. Часто насвистывал что-то и за это получил своё прозвище. Про свою голубую форму – откуда она и почему такая – он коротко сказал однажды: "Вы же сами говорите, что музыкант. Значит, музыкантская…"

Его пробовали дразнить. Он отбивался коротко и умело. Нашлись такие, кто нападал на него на одного целым скопом. Тогда он завёл друзей – среди тех, кого часто обижали. С ними он был тоже молчалив, но ласков. А их – недавно ещё самых слабых и затюканных – теперь опасались трогать.

Того мальчишку, противника по незаконченной дуэли, он тоже, говорят, взял в свою компанию… Если, конечно, всё это не выдумки, если дуэль и прыжок со скалы были.

Но выдумки это или нет, а с той поры вражда в лицее стала утихать, мальчишки будто устали от неё. Население спален скоро перемешалось, часто в одном каземате сходились теперь ребята с левого и с правого берега.

Это почему-то не нравилось новому директору по прозвищу Чуф. Но он ничего не мог поделать. Мальчишки не признавались, кто с какой стороны, врали надзирателям. Чуф дёргал кадыком и морщился: он был сторонником чёткой дисциплины, а враньё, несомненно, растлевало воспитанников…

Обо веем этом быстро и сбивчиво вспомнил мальчик, когда увидел среди ребят Музыканта.

– Почему вы решили, что он шпион? – спросил Музыкант и глянул из под тёмных волос.

– Я не шпион, – опять сказал мальчик.

– Помолчи, – одёрнул его Лётчик и доложил: – Он подслушивал у щели.

– Да не подслушивал я! – громко сказал мальчик. Ему стало обидно. – Вовсе я не шпион? Это взрослые бывают шпионы, а мне зачем?

– Он сын учителя, – задумчиво проговорил курчавый мальчишка. – Небось думал заложить нас папаше.

– Ничего подобного! Папа терпеть не может доносчиков!

– Вообще-то правда, – сказал ещё один из мальчишек, остролицый, светленький, в оранжевой майке. – Его отец – ничего дядька… Ладно, ты не бойся.

– А я и не боюсь. Что вы мне сделаете? Отлупите? Если я шпион, это вам не поможет… Замуруете здесь навеки? – Он глянул с насмешкой.

А они смотрели на него серьёзно, без самых маленьких улыбок. Будто что-то решали. Мальчик вздрогнул. Он вдруг ощутил, что сейчас не совсем игра. Вообще не игра. Он знал, что среди лицейских мальчишек есть всякие. Есть и такие, что прошли во время партизанских стычек огонь и воду. Видели, как убивают, и, кто знает, может быть, и сами стреляли в живых людей. Такие могут, наверно, и замуровать…

Нет, эти не могут. Андрюшка не может. Музыкант не может. И вот этот, в оранжевой майке… И вот тот – в жёлтой рубашке и с жёлтыми соломенными волосами. У него хорошее имя – Денёк.

Денёк сказал:

– Говоришь, не подслушивал. Тогда скажи, пожалуйста, что делал у щели?

Ящерка беспокойно шевельнулась в кармане. Может, хотела выручить мальчика? И мальчик решился. Он высадил ящерку на ладошку.

– Вот… Я гонялся за ней. Мы играли…

Ребята повскакали со ступеней. Окружили мальчика. Навалились на плечи друг другу, кто-то поднял над головами фонарь.

– Ух какая… – ласковым шепотом сказал курчавый мальчишка.

– Это геккон, – определил Денёк.

– Сам ты геккон. Это каменка, – возразил мальчишка в оранжевой майке. – У гекконов не такой узор…

– Эй, не мешайте! У неё хвост может отвалиться. У них легко хвосты отрываются.

– Другой вырастет…

– Когда ещё вырастет!

– А это редкая порода?

– Ой уж редкая! У нас в Жёлтых Камнях таких тысячи!

– Зато она ручная, – сказал мальчик, слегка сгибая пальцы, чтобы прикрыть ящерку от желающих её потрогать и погладить.

– Как это – ручная? – спросил мальчишка в оранжевой майке. – Дрессированная?

– Нет. Но она меня знает, мы вместе играем…

– А у нас в Орехове… – начал кто-то. Но Музыкант перебил:

– Поглядели, и хватит. Садитесь.

Все послушно расселись на ступеньках, и Денёк сказал мальчику:

– Садись и ты.

И опять все стали смотреть на него. Правда, уже не так подозрительно.

Музыкант задумчиво проговорил:

– Ну и что же нам с тобой делать?..

Мальчик понял, что пришла решительная минута. Он зажмурился и отчаянно попросил:

– Возьмите меня к себе!

Они не ответили, только запереглядывались. Курчавый вполголоса сказал:

– Ага… А потом разболтает.

– Я ничего не разболтаю! – клятвенно пообещал мальчик. – Если бы я хотел, я давно бы мог про вас разболтать.

Все насторожились, а Музыкант строго спросил:

– Про нас? А что ты знаешь?

Мальчик понял, что назад пути нет.

– Много знаю. Знаю, где ваша лодка спрятана, чтобы через Реку плавать. Знаю, что вы в Пустой Город ходите. И что вы поклялись никогда не ссориться, если даже с разных берегов… Только не знаю, кто такие ветерки…

Он замолчал, и тишина сделалась такой, что опять страшновато стало. В фонаре потрескивало нагретое железо.

Музыкант спросил – уже не строго, а печально:

– Как ты про это выведал?

– Я не нарочно, – слегка покривил душой мальчик. – Но щелей-то в камнях много. А я тут все закоулки знаю, мы ведь давным-давно здесь живём… – Он осмелел и улыбнулся. – И глаза вы мне зря завязывали, этот погреб я тоже знаю…

Денёк вдруг засмеялся:

– А мы-то думали, что полный секрет…

Мальчик вздохнул:

– А у вас и так полный секрет. Кроме меня, никто не знает, а я не выдам. Если не возьмёте к себе, всё равно не выдам, я не предатель.

– Возьмём, наверно, – серьёзно сказал Музыкант. – Что ж теперь… Вы как думаете? Ты как, Денёк?

– Я? Ну, пожалуйста, я не против. Даже наоборот.

– А другие?

– Да ладно, – усмехнулся Андрюшка. – Только не испугался бы…

– Пусть клятву даст, – сказал Лётчик. – Где листок?

Кто-то зашуршал бумагой. Лётчик вытащил из воротника длинную иглу.

– У нас кровью расписываются. Не боишься?

Мальчику стало неуютно и зябко, но он протянул руку без задержки. И быстро заговорил:

– А правда, что в Пустом Городе само собой кино крутится в пустых кинотеатрах? В нашей школе… ой… в нашей школе ребята говорили, что…

– Правда, правда, – усмехнулся Музыкант. – Пиши.

Мальчик мизинцем с красной капелькой вывел на мятом листе своё имя.

– Кино не само крутится, – сказал Денёк. – Его крутят ветерки.

– А кто они такие? – опять спросил мальчик. Он был теперь полноправным членом мальчишечьего братства, он мог спрашивать про все тайны.

– Слушай… – сказал Денёк.

Оказалось, что ветерки – это маленькие ветры, которые живут в лесах, в скалах и в пустых переулках. Они живые. Некоторым очень много лет – целая тысяча. Но они всё равно как мальчишки. И многие из них умеют превращаться в мальчишек, потому что раньше были настоящими, такими, как нынешние ребята.

Эти ветерки давние, вечные…

А есть и другие. Это обыкновенные мальчишки, которые умеют иногда делаться ветерками. Умеют превращаться в маленькие спиральные вихри и мчаться куда хочешь – стремительно и неуловимо. Такому мальчишке не страшна любая высота и любые враги. Он и погибнуть по-настоящему не может, в крайнем случае превратится в ветерка навсегда…

– И вы все – ветерки? – с недоверием и восхищением прошептал мальчик.

– Не все пока, – объяснил загорелый Андрюшка. – Кое-кто ещё готовится. Нас тут в лицее много таких… Станем ветерками – никого не будем бояться. Даже т е х, к о т о р ы е в е л я т.

– А разве они есть? – удивился мальчик.

Музыкант усмехнулся.

– А как сделаться ветерком? – спросил мальчик.

– Сначала надо переплыть Реку, – объяснил Денёк. – Хотя бы один раз. Это не просто река, а такая… ну, вроде волшебной границы. Потом надо побывать в Пустом Городе. Там на Башне Ветров написано заклинание ветерков. Его надо выучить…

– И всё?

Это было так просто!

– Не всё, – сказал Музыкант. – Потом самое главное. Надо забраться на высоту и не испугаться – прыгнуть вниз…

– Как ты за пистолетом? – спросил мальчик.

– При чём тут это… – неохотно сказал Музыкант. – Я тогда и не слыхал ещё про ветерков… Надо не бояться и прыгнуть. Тогда станешь невидимкой и полетишь.

Мальчик подумал. Потом спросил нерешительно:

– А если будешь очень бояться, но всё равно прыгнешь? Тогда получится?

– Получится, – сказал Денёк. – Главное, чтобы перебороть страх…

В это время в щель донеслась хриплая игра сигнальных рожков.
3
Воспитанников построили на дворе широким квадратом. Директор Чуф, морщась, оглядывал пёстрые и неровные шеренги. Рядом с ним стояли классные надзиратели. Только они, учителей не было.

Мальчик, разумеется, был не в строю. Он забрался до половины на железную лестницу башни и оттуда всё видел. И всё слышал – каменная подкова крепости отражала и доносила любое слово.