1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
– Да хрен с ним, – простецки ответил Манжетов, затаптывая окурок в дорожную пыль.
– И я так думаю, – согласился Моржов.
Время будто закольцевалось. «Ничего не меняется, даже дата та же самая!…» – сетовал как-то раз Щёкин. Опять был полдень. Опять Моржов сидел на штабеле шпал за перроном. Опять рядом были Щёкин и Сонечка. Но появились и дополнения. Поодаль в подросшей за месяц траве лежал Костёрыч, а вокруг него валялись упыри. Рюкзачишки упырей кучкой громоздились на перроне. Там же стояли Милена с Наташей Ландышевой, о чём-то солидно беседуя. Розка, ревнуя Моржова к Сонечке, ходила вдоль путей и вглядывалась в марево железнодорожной перспективы. Дети пришли на электричку, чтобы ехать из Троельги домой. Взрослые пришли их проводить.
– Когда у меня Михаил родился, я вообще крепко погряз, – болтая ногами, рассказывал Сонечке Щёкин. – Как же я буду учить его говорить? Слов-то разных до хрена. Всех не упомнишь сразу-то. А забудешь научить какому-нибудь важному слову – и вырастет у тебя сын дурак дураком. Ну, взял я орфографический словарь. Решил, что самые нужные слова отмечу галочкой. С годовалого возраста начну учить прямо с буквы «А»…
Моржов молча смотрел на долину – уже всю сплошь обжитую им, понятную, знакомую, как нагота любимой женщины. Вниз и вдаль от полустанка двумя широко разнесёнными кулисами простёрлись леса. Между ними под уклон к Талке скатывался цветущий луг. Вон там недавно ещё стояли палатки трудных подростков… В том ельнике упыри затеяли строить, но так и не достроили штаб… На подвесном мосту, как в гамаке, Моржов взял Сонечку… На том перекате как-то ночью купалась голая Розка… В заросшие поля за Талкой Моржов увозил на велике Милену… Село Колымагино опять издалека звонило колоколами церкви. Плыли облака – причудливые, словно инопланетные. Всюду мощно сиял полдень, туго и плотно набивая светом каждую щёлочку, каждый закуток, каждую складку фактуры.
– Сколько времени уже? – сварливо спросила Розка, подходя к Моржову.
Моржову хотелось приобнять её, как Щёкин спокойно обнимал Сонечку, но, понятно, при Милене было нельзя.
– Без пяти, – улыбаясь, сказал Розке Моржов.
– И где эта электричка?
Моржов беспомощно пожал плечами.
…Все они сейчас пришли провожать упырей, и в этом общем деянии для Моржова вдруг проступил главный смысл его личных усилий. Нет, главным смыслом была вовсе не любовь Сонечки и Щёкина, не развод Розки с Сергачом, не перезагрузка подвисших файлов Милены, даже не секс со всеми, кто понравился. Главный смысл заключался в другом… «Продлить лето!» – требовали вчера упыри. Как гордый орёл, Моржов снёс в гнездо Троельги яйцо настоящего упыриного счастья на целый месяц. Кто бы мог подумать, до чего способна довести виагра… И сейчас Моржову казалось, что все они, взрослые, не отправляют упырей по домам, а, наоборот, провожают их в какую-то отлучку из дома. Ведь дальше – без Троельги, без упырей, только с сексом – Моржову будет скучнее… Не потому, что не сладко, а потому, что одной лишь сладости для полноты вкуса мало. Моржов курил.
– Если ты, Вася, отдашь мне половину камней, тогда я помогу тебе дотащить твой мешок, – тихо торговался с Серёжей Васениным Гершензон. – А если не отдашь, тогда тащи сам.
– Ну зачем они тебе? – упорствовал Серёжа, защищая целостность своей коллекции окаменелостей. Коллекция была сложена в холщовый мешок из-под спагетти, который Серёже дала Розка. – Ты же всё равно их не знаешь, белемнита от мшанки не отличишь…
– Я осенью к вам в кружок запишусь и всё узнаю. Чё ты жадный-то такой? Я вот тебе свой ножик подарил – и ничего, не жалею. А ножиком, между прочим, вообще человека убить можно.
– Камнем тоже можно, – отстаивал научную значимость своих сокровищ Серёжа.
Сзади раздался хруст гравия. Моржов оглянулся. Это подходили друиды. Моржов не видел их с того дня, как их послал Сергач. Друиды были всё такие же: небритые и загорелые, в пиджаках поверх маек, в трико с «тормозами», в обрезанных резиновых сапожках. Такие же – и уже не те.
– Здорово, – сказали друиды, по очереди протягивая Моржову руку. – Сигаретой угости…
Лёнчик забрал у друидов мотоциклетку – и лишил друидов смысла жизни. Зачем им вкалывать, если нельзя сгонять в Колымагино за выпивкой? А идти пешком – здоровье уже не то… Из друидов словно вынули стержень. Точнее, друиды сами вынули его из себя и смиренно отдали Лёнчику, который сдал его в металлолом за копейки, а копейки сам и пробухал. Теперь друиды были просто противны Моржову, как раздавленные лягушки. Пожилые, бездарные, глупые мужики – и всё. Не более. Уж никак не хозяева Троельги. Не рукастые, деловущие умельцы. Не лихие и хваткие выпивохи. Просто никто.
– Домой поехали? – спросил Бязов (Чаков).
– Детей провожаем, – пояснил Моржов. Друиды столько времени вертелись в Троельге, а своими здесь не стали… Почему? Потому что финал их усилий был иным, нежели финал усилий самого Моржова, Щёкина, Костёрыча, Милены, Розки, Сонечки… У друидов финалом была бутылка, а не дети. От обитателей Троельги друиды отличались отдельным базисом, хотя надстройка вроде бы выглядела общей.
– Слышь, командир, ты в городе, если увидишь того парня… – начал было Чаков (Бязов).
– Скажу, чтобы отдал вам мотоцикл, – сам закончил Моржов.
Друиды скорбно и благодарно закивали.
Моржову совсем не было их жалко. Моржов понял, что, когда Лёнчик забрал мотоциклетку друидов, случился мировой переворот и вселенная превратилась в блуду. Во вселенной добро было субстанционально – то есть вселенная была сделана из добра, а зло только заполняло пустоты, пусть и весьма обширные. Но с потерей мотоциклетки точка тяжести переместилась, и вселенная перекувыркнулась, превратившись в блуду. А в блуде субстанционально было зло. Добро же ютилось только там, куда смогло проникнуть. Во вселенной человеческая глупость была опасна лишь тогда, когда её прибирал к рукам какой-нибудь злой умник. Сама же по себе она была неприятна, но безвредна. А в блуде, отформатированной Пиксельным Мышлением, глупость превратилась в разновидность зла. И теперь отчуждения от глупцов Моржову хотелось столь же яростно, как и отчуждения от разных негодяев. Дураки уже достали Моржова не меньше подонков.
Вдали засвистела электричка, тихий перестук эхом побежал по молчавшим рельсам. Упыри вскочили, кинулись на перрон, похватали свои рюкзаки и загомонили, стараясь успеть сказать то, что не сказали вовремя:
– Дрисаныч, вы Костёрыча тоже в поход с нами берите!…
– Брилыч, до свидания!…
– Брилыч, мы к вам на выставку придём!…
– Роздамир-на!… Соф-санна!… Мильмитревна!… До свидания!…
– До свидания, мальчики… До свидания… – как-то неумело прощалась Милена и растерянно улыбалась.
– Ур-родцы!…- плакала Розка, жадно целуя любого, попадающегося ей в руки.
Соня спрыгнула со шпал, но стеснялась вклиниться в суету и стояла в стороне, закрыв ладошками рот. Глаза её были такими мокрыми, будто она провожала упырей по меньшей мере в Сибирь.
– Ничего не забыли?… – метался по перрону Костёрыч. – Отойдите от рельсов!… В электричке осторожнее!… Окна не открывайте!… Если чего-то в лагере оставили, я привезу, не беспокойтесь!…
Наташа Ландышева балетным шагом подошла к Моржову и вежливо сказала:
– До свидания, Борис Данилович! Спасибо за лагерь! Привстав на цыпочки, она культурно поцеловала Моржова в челюсть куда-то снизу и сбоку.
Банкет в честь закрытия лагеря подразумевал подогретое вино и жареные на костре сосиски. Моржов развёл огонь, потоптался вокруг, наблюдая, а потом исчез, оставив у костра шумно хлопочущих и смеющихся девок. Моржов искал куда-то запропастившегося Щёкина.
В холле жилого корпуса было уже темно, словно сумерки наступили здесь раньше, чем под небом. Вдоль стен громоздились тюки со спальными мешками и клеёнчатые сумки с неизрасходованными продуктами. Розка уже распределила продукты между всеми поровну. Щёкин сидел у окна и курил, глядя на неяркий закат.
– Чего загрустил? – спросил Моржов, присаживаясь напротив.
– А чего радоваться? – пожал плечами Щёкин. – Вернусь домой – прежняя бодяга начнётся. Город. У Светки в голове опять марсиане приземлились. Тоска зелёная. Здесь хоть Сонька есть…
– Ежели у вас любовь, так Сонечка и в городе никуда от тебя не денется, – заметил Моржов, закуривая.
– А где мне с ней в Ковязине встречаться? На каруселях? – Щёкин ожесточённо сплюнул прямо на пол.
– Я могу вам свою комнату уступать.
Щёкин подумал, отвёл взгляд и ответил с усталой злостью:
– Не переборщи. Ты и так мне уже до хрена всего уступил.
– Ты это о чём? – серьёзно спросил Моржов. Щёкин затянулся сигаретой так, что она истлела до половины.
– О Соньке, – честно сказал он. – И спасибо тебе за неё, кстати.
– Не стоит благодарности, – холодно произнёс Моржов.
– Я ведь на тебя не в претензии… – помолчав, сказал Щёкин. – И допытываться ни у тебя, ни у Соньки ни до чего я не буду. Кто с кем трахался – это не важно. А самолюбие и заровнять можно.
– Если хочешь совет от друга, то могу дать, – осторожно произнёс Моржов. – Заводи женщину, чтобы тешить её самолюбие, а не своё. Своё самолюбие всё равно всегда безутешно.
Моржов чувствовал всю горечь Щёкина, но не считал себя виноватым. Он и сам, как Гумберт – Лолиту, взял Сонечку уже распечатанной. Но его это только удивило, а Щёкина – уязвило.
– Дорого бы я заплатил, чтобы узнать, почему Сонька дала… – мрачно и как-то отрешённо заметил Щёкин.
– Этот взнос не в мою сберкассу.
– Чистосердечное признание – кратчайший путь за решётку, – понимающе усмехнулся Щёкин, ввинтил окурок в консервную банку, служившую пепельницей, и встал.
Моржов подумал, что Щёкин решил оборвать разговор и уйти. Щёкина, конечно, покоробила форма моржовской щедрости, но Моржов не мог сердиться на щёкинскую обиду, потому что он действительно всё-таки немножко отъел от подарочного тортика. Но иначе Щёкину вообще ничего не досталось бы.
Но Щёкин не собирался уходить. Он подошёл к стене, на которой белел планшет «План эякуляции», вытащил из него ватман со схемой жилого корпуса и вернулся обратно. Сев на свой стул, он положил ватман себе на колени чистой стороной вверх, извлёк откуда-то огрызок карандаша и принялся чего-то писать и чертить.
– Я у тебя ничего не спрашиваю, – повторил он, разъясняя, – а просто экстраполирую в прошлое ход событий настоящего. Логику «ты трахался с Розкой, трахался с Миленой, значит, и с Сонькой тоже» я отметаю по причине её отсутствия. Я рассматриваю общий ряд твоих деяний… Весь цикл… Одни и те же ситуации, одна и та же последовательность. Для наглядности я свёл всё в таблицу. Ознакомься с этим сценарием галлюцинаций. Читать в памперсе!
Моржов принял у Щёкина ватман и, сощурившись, уставился в строчки. Щёкин бросил карандаш на подоконник, откинулся на спинку стула, снова закурил и начал комментировать:
– Исходное условие общее. Ни Розка, ни Милена, ни Сонька никого не любили. Завязка конфликта: закрытие МУДО. Оно создало девкам угрозу для их благополучия или статуса.
– Милене ничего не угрожало, – возразил Моржов.
– Угрожало, – не согласился Щёкин. – Антикриз – это журавль в небе. Ухватишь его или нет – кто знает?… И девки дружно взяли курс на самоспасение. У кого на сколько хватило ума. Милена решилась согласиться на протекцию Манжетова. Розка решилась выйти замуж за Сергача. А Сонька поддалась на уговоры Лёнчика.
– Сонечка ещё не поддалась, – опять возразил Моржов.
– В таблице приводятся только объективные данные. Мало ли что Соньке было как-то неудобно заняться проституцией. Лёнчик бы её всё равно дожал. Или ты считаешь иначе?
– Не считаю, – вздохнул Моржов.
– Чтобы заглушить голос здравого смысла, девки подыскали себе оправдания, – продолжил Щёкин. – Эти оправдания по ошибке я принял за порвавшегося на три части инопланетянина. Милена вооружилась самомнением успешной женщины: мол, победителей не судят. Розка вооружилась разочарованием в мужиках: мол, пусть хоть чем занимаются, лишь бы свою печь обезбабили. А Сонька, будучи дурой, просто затупила: мол, не ведаю, чего творю. С такими установками можно было включать зелёный свет Манжетову, Сергачу и Лёнчику.
Моржов уже всё понял в таблице и только молча кивал.
– Но тут появился ты, – Щёкин в сумраке указал на Моржова горящей сигаретой, – и всё поменял. Точнее, параллельно смысловой структуре девок выстроил свою смысловую структуру. А затем вытащил девок из их структуры и встроил в свою. Акт перехода из структуры в структуру – это половой акт. Если он был с Розкой и Миленой, и Розка с Миленой далее оказались встроены в твою структуру, то следует считать, что подобный акт был и с Сонькой, так как Сонька тоже встроена в твою структуру.
– Я никакой новой структуры не строил, – сразу отказался Моржов. – Я сохранил прежнюю – МУДО. И девки остались в МУДО, благодаря чему им не пришлось принимать предложения Манжетова, Сергача и Лёнчика. А новую структуру строил Манжетов – Антикризисный центр.
– А вот тут ты концептуально не прав, – заявил Щёкин, забрасывая ногу на ногу. – Манжетов ничего нового не строил. Антикриз и МУДО – в океане блуды одно-единственное, всё то же самое мудо. А ты создал другое мудо. В блуде мудо МУДО и твоё мудо тёрлись друг о друга троельгой, и от этого появились неопознанные физические явления, которые мы с тобой наблюдали на первой пьянке.
– И какое же мудо я создал? – удивился Моржов.
– Я назвал его фамильон, – важно сообщил Щёкин.
– Батальон, бульон, мильён… Что это такое?
– Долго объяснять.
– А я не тороплюсь.
Щёкин прикурил третью сигарету от второй.
– Фамильон, – со значением произнёс он, – это новая, постмодернистская ячейка общества. В традиционном обществе такой ячейкой была семья. Но общество глобализировалось, то есть разрослось, и семья утратила свой структурный смысл. Семья была кирпичом, а стала молекулой. Но дом строится из кирпичей, а не из молекул. Попросту говоря, семья сделалась нежизнеспособной. Живя семьёй, сейчас не выжить. Одного супруга слишком мало, а одного ребёнка слишком много.
– Браво! – с чувством сказал Моржов.
– Для уяснения ситуации предлагаю посмотреть по сторонам, – скромно заявил Щёкин. – Много ли среди наших знакомых нормальных семей? Чтобы муж-жена, двое-трое детей и налево ни шагу? Что-то я такого не вижу. А ты?
Моржов быстро перебирал в уме своих подруг. У кого нормальная семья? У Стеллы муж, но детей нет. Юлька мужа вышибла. Женьку саму вышибли за шантаж. Дашенька?… Алиска?… Лена?… Разве что Анна… Да и у неё: один ребёнок и любовник.
– И я не вижу нормальных семей, – подтвердил Моржов.
– Ты с Дианкой разошёлся. Милена – мать-одиночка. Розка – мать-одиночка. У Костёрыча сын от первого брака с отцом не общается. А меня Светка задолбала, и ребёнок всего один, и вообще – Сонька появилась.
– Стоп! – вдруг нашёлся Моржов. – У Каравайского всё о’кей!
– Каравайский – особый случай. – Щёкин предостерегающе потряс пальцем. – Внешне у него семья, да. Но Каравайский берёт в МУДО десять ставок по настольному теннису и устраивает работать своих детей. Тем самым он тоже строит фамильон, только убого, по-дурацки. Дети должны учиться, а не пахать на семью. Вот в твоём фамильоне, в Троельге, дети учились, взрослые работали. Причём и тем и другим было зашибись.
– Значит, все, кто в Троельге, это члены моего фамильона? – понял Моржов.
– Так точно. Ты поехал в Троельгу от фонаря. Хотел приятно провести время с умным человеком – с Костёрычем. Хотел помочь другу обзавестись любовницей. Хотел соблазнить симпатичных девок. На верхосытку – уберечь МУДО от закрытия. Ты всё это и сделал. И тем самым построил свой фамильон.
– Круто! – восхищённо признался Моржов.
– Круто, – согласился Щёкин.
– Назови мне, пожалуйста, исторические аналоги моего деяния, – самовлюблённо попросил Моржов.
– Легко, – согласился Щёкин. – Фамильон строится на лидере. Лидер добивается доступа к ресурсу и пристраивает всех, кого сочтёт нужным. Этот коллектив становится фамильоном. Первый пример – Ельцин и его круг. А ресурс – государство Российское.
– А у меня какой ресурс? – сразу спросил Моржов, гадая, сойдётся ли его личное мнение с мнением Щёкина.
– У тебя ресурс, конечно, дохлее, чем у Ельцина. Это твои пластины. Но и такого ресурса хватает на небольшой фамильон.
Моржов подумал, что и Манжетов, пожалуй, тоже строит свой фамильон на ресурсе Антикризисного центра. В него, в свой фамильон, он тянет Шкиляиху, Каравайского, Алиску, Милену Люсю-Джуниорку – и даже самого Моржова… Да и Сергач вокруг своей конторы построил уродский фамильон с участием Лёнчика и Алёнушки. А в прицеле – Розка и Сонечка. Ресурсом Сергача были шлюшки.
– У Сергача фамильон похож на мафию, а у Манжетова – на контору, – сказал Моржов.
– Мафия, контора, семья – это побочные смыслы фамильона, подчинённая частность, – сразу объяснил Щёкин. В идеале же фамильон – это не мафия, потому что в нём нет криминала. И это не клан, потому что между его членами нет родственной связи. И не фирма, потому что не бизнес. И даже не семья, потому что многие члены фамильона даже не догадываются, что они входят в фамильон. Это я, такой умный, догадался. Розка, например, просто жопой чует твой интерес к девкам, но не более. А Сонька, Милена и Костёрыч вообще ничего не замечают. Фамильон – даже не команда, потому что нет единомыслия, нет общей заявленной цели, а между членами фамильона – неприязнь. Скажем, девки наши в целом не любят друг друга. Дай им волю – раздерутся.
– Это верно.
– Всей полнотой информации обладает только лидер. Всё замыкается на его персоне. Его все любят или уважают. И лидеру нужна неприязнь внутри фамильона. Без неё члены фамильона смогут договориться между собой и послать лидера куда подальше.
– Я не разжигаю никакой неприязни, – открестился Моржов.
– Но она есть уже потому, что фамильон ты строишь через баб. – Щёкин картинно развёл руками. – И неприязнь здесь равна ревности. Строил бы ты фамильон через мужиков, пришлось бы использовать что-нибудь другое. Например, конкуренцию. Или амбиции. Поэтому фамильону всегда необходима внутренняя тайна. Она скрепляет фамильон. Бабы думают, что они просто ревнуют, а на самом деле таким образом ты разделяешь их, чтобы властвовать в фамильоне. Точнее, чтобы фамильон жил и всем в нём, в общем, было хорошо. Это не конспирология, а самосохранение. Без тайны фамильон рухнет.
– А почему бы, Щекандер, тебе самому тоже не построить свой фамильон? – спросил Моржов. – Дружили бы фамильонами, в гости бы ходили, обменивались женщинами…
Моржов думал, что Щёкин заноет про отсутствие ресурса…
– Я не могу, – вздохнул Щёкин. – Я не герой.
– А я – герой?
– А ты герой.
Моржов снял очки, снял панаму, протёр панамой стёкла и, усмехаясь, водрузил очки обратно на нос.
– Знал бы ты, Щекандер, какой я герой… Я же весь картонный. На подпорках. Для социума у меня кодировка от алкоголизма, а для друзей – пластиковая карточка. Для врагов – пистолет, для баб – виагра. Сам по себе я ничто.
Щёкин хмыкнул.
– Недостатки терпимы, – с издёвкой сказал он, – нестерпимы достоинства. Ты ведь сумел прорваться к ресурсу голыми руками? Сумел. Ну и всё. Остальное ты докупил и построил фамильон. Как Чебурашка – Дом Дружбы. И нет порока в своём отечестве.
Щёкин помолчал, решительно шлёпнул ладонями по коленям и поднялся. Под потолком паутиной висели многослойные облака табачного дыма. Закат за окошком превратился в тонкую царапину.
– Ладно, Борька, – заявил Щёкин. – Хорошо поговорили… Пойду я. Нажрусь, наверное.
В темноте он едва не споткнулся о тюк со спальниками, ругнулся матом и вышел из холла, оставив дверь открытой. Проём ещё светлел.
Моржов подобрал с пола ватман со «сценарием галлюцинаций», повернул его таблицей к окошку и принялся перечитывать. А потом взял с подоконника огрызок карандаша и подписал ещё кое-что. Смысл прояснялся всё резче и резче.
Сонечка Условия (ДП(ПНН)) Никого не любит Объект усилий (ВТО) Хоть кто Цель (ПВЦ) Сохранить статус-кво Средство (ТТУ) Соглашаться на всё Чего не замечать Что работает проституткой (ПМ) Дейстия Моржова (ОБЖ) Отдать Щекину (вторжение в ВТО)
Розка Условия (ДП(ПНН)) Никого не любит Объект усилий (ВТО) Сергач Цель (ПВЦ) Обрести достаток и благополучие Средство (ТТУ) Выйти замуж за Сергача Чего не замечать Что муж сутенер (ПМ) Дейстия Моржова (ОБЖ) Сохранить работу (вторжение в ТТУ)
Милена Условия (ДП(ПНН)) Никого не любит Объект усилий (ВТО) Манжетов Цель (ПВЦ) Стать успешной, не растеряв иллюзий Средство (ТТУ) Стать директором Антикризисного центра Чего не замечать Что достигла своего через постель (ПМ) Дейстия Моржова (ОБЖ) Превзойти Манжетова (вторжение в ПВЦ)
Моржов глядел на таблицу – на план своего творения фамильона – и думал, что Щёкин то ли не понял всего, а то ли умышленно промолчал. В фамильон входили не просто приятные люди, а те, кто попал под ОПГ лидера - в его Охват Поля Гибкости. Моржов был бы не прочь ввести в фамильон, скажем, Лену или Женьку, но они не подгибались. А ломать Моржов не хотел.
Тайна, лежащая в основе фамильона, была следствием не одного лишь принципа «разделяй и властвуй». Ведь разделять можно было не только с помощью тайны. Скорее даже, что тайна была следствием KB – Кризиса Вербальности. Ценности фамильона невозможно было всем его членам растолковать словами. Слово уже не транслировало ценности. Слово превратилось в пиксель, а смыслоёмкость пикселя ничтожна.
Ценности транслировались через ОБЖ – Обмен Биологическими Жидкостями. Если потребовалось бы, Моржов отдал бы свою кровь Костёрычу. Щёкин Моржову был как брат, вскормленный молоком общей матери. А Сонечка, Розка и Милена – все они, прости господи, принимали сперму Моржова. Кровь, молоко и сперма – три жизнетворные жидкости, на обмене которыми Моржов и строил свой фамильон. Моржову много кто нравился, но не со всеми он стал бы трахаться или родниться. Так что симпатии-антипатии здесь имели только вторичное значение.
Вот Щёкин – ведь он оскорблён… Он зажал себя, не дал обиде выплеснуться, но он оскорблён. Его друг трахнул девушку, которая ему нравится… Но из фамильона Щёкин не ушёл. Не бросил Сонечку. Не уволился из МУДО, чтобы работать сторожем на автостоянке. Моржов поимел его девушку, а Щёкин теперь имеет его самого. Моржов тоже может обидеться. Но случись что – и он, как брату, отцу или жене, отдаст Щёкину свою кровь. Узы ОБЖ более значимы, чем стяжение через интерес или принципы.
Моржов закурил. Он сидел один в тёмном, пустом холле с листом ватмана на коленях. Издалека, с берега Талки, сквозь раскрытую дверь он слышал смех Розки, бубнёж Щёкина, голоса Милены, Сонечки, Костёрыча.
Теперь, похоже, это была его семья, его фамильон, за который можно и убить, и сдохнуть.
В дверном проёме вдруг ярко загорелся свет, и Моржов увидел, как мимо медленно проехала белая «Волга» с тонированными стёклами – словно пиратская каравелла зашла в мирную гавань.
Моржов особенно-то и не дёргался, но едва увидел Сергача – сразу быстро и хладнокровно пришёл в бешенство. Сергача следовало гнать из Троельги взашей.
На сей раз Сергач прикатил без Лёнчика. Сергач уселся возле огня на бревно напротив Сонечки, Милены и Розки и что-то весело рассказывал. Рядом с ним стояли две бутылки водки. Тут же на корточках торчал Щёкин и открывал третью бутылку. Душу Моржова, как зубной болью, торкнуло озлоблением. Щёкин только что пел о моржовском фамильоне, а теперь готов бухать с тем, кто явился разрушить этот фамильон и сдать его девушку напрокат. Смиряясь с волей Моржова, Щёкин, похоже, заигрался в цинизм.
Моржов подходил и без бинокля видел, что Сергач напряг всех. Сонечка опять затупила, изображая невменяемую. Милена сидела с гримасой усталой брезгливости, готовая в любой момент встать и уйти. Розка, яростно раздирая столбик пластиковых стаканчиков, вся подобралась, собираясь на малейшую претензию Сергача ответить агрессивным наездом. Растерянный Костёрыч за спинами девушек то появлялся в отсветах огня, блестя очками, то исчезал в темноте. И все они – Розка, Милена, Сонечка, Костёрыч и Щёкин – даже вместе были слабее Сергача. Дело не в том, что Сергач – мент. Не в том, что он – бывший любовник и жених Розки. Какая-то неправая правота Сергача заключалась именно в том, что он – лидер фамильона, члены которого сдались Моржову. И без Моржова никакая самозащита никого не убережёт от репатриации.
– А, Борян! – весело закричал Сергач. – Здорово! Садись давай! Накатим водяры?
– Ты на хера приехал? – перешагивая бревно, спросил Моржов.
Не обратив внимания на приглашение сесть, он наклонился, вытащил из костра головню и стал прикуривать.
– Тебя кто звал-то сюда? – углом рта спросил он.
– Я не звала! – возмущённо фыркнула Розка в сторону.
– Дак друзья же!… – делано изумился Сергач и развёл руками, словно хотел всех обнять.
Сергач был совершенно трезв.
– Кто тебе тут на хер друг? – спокойно спросил Моржов, опуская головню.
– Погоди, не бросай! – воскликнул Сергач, вскакивая. – Тоже прикурю!…
Моржов поднял головню и ткнул её едва ли не в рожу Сергача. Сергач сунул в губы сигарету и, чмокая, будто присосался к головне.
– Пойдём покурим, Борян, – дружелюбно предложил он.
Моржов кинул головню в костёр так, что из углей вышибло фонтан искр. Розка, Милена и Сонечка отшатнулись. Моржов молча перешагнул бревно обратно и пошёл вверх по тропинке к волейбольной площадке – подальше от костра, чтобы никто не услышал его разговора с Сергачом. Сергач топал сзади. Моржов ожидал чего угодно – удара по затылку, пистолетного ствола между лопаток, подножки, – но Сергач просто топал.
Моржов остановился и повернулся к нему.
– И?… – спросил он.
Сергач мелкими глотками дотягивал сигарету, будто кто-то мешал ему докурить нормально.
– Значит, Борян, дело такое, – озабоченно пояснил он. – Я к тебе как мужик к мужику приехал. Без понтов и выебонов. И не только от себя, а от Саши Манжетова тоже…
– А он-то с тобой как снюхался? – перебил Моржов.
– Он же у Алёнки постоянник. Ты забыл, да? «Постоянник» – значит постоянный клиент.
– И чего вам с постоянником надо? Впрочем, Моржов уже понял, чего надо.
– У вас сегодня смена кончается – и всё, – сказал Сергач. – Ну, будто ничего не было. Спускаем на тормозах. Завтра все домой разъезжаетесь. И дальше – как раньше. Соньку, так и быть, я тебе дарю. А Розка обратно под меня уходит. Миленка – к Саше.
– С хуя ли баня-то упала? – холодно удивился Моржов. – Она же новая была.
Сергач даже застеснялся.
– Любовь, – выдавил он и захихикал: «Мудно, а?»
– Дрочил я на вашу любовь, – спокойно ответил Моржов.
И тут вдруг в кустах у дальнего домика зашуршало. На лунный свет сквозь ветви продрался Лёнчик. Моржов сперва подумал, что Лёнчик караулил там в засаде, как случалось в детстве, когда какого-нибудь пацана заманивали вроде бы на разговор, чтобы коллективно побить. Но одного Лёнчика не хватило бы, чтобы побить Моржова. И вообще: Лёнчик выглядел так, словно побили его самого.
Прихрамывая, он шёл через волейбольную площадку к Сергачу и Моржову и виновато лыбился. Рукав его рубашки был наполовину оторван, а морда расцарапана.
– Закурить дайте, мужики, – попросил Лёнчик, подходя поближе. – Короче, Валерьян, пиздец…
– Ты о чём? – тревожно спросил Сергач.
Его рука с сигаретной пачкой остановилась в воздухе. Лёнчик подтянул руку Сергача за рукав и грязными, трясущимися пальцами выволок из пачки сигарету.
– Короче, там на дороге кирпич валялся, – рассказал он. – Я километров шисят шёл. Въехал на него колесом коляски. Перевернуло, блядь, на хуй, через голову. Меня в кусты кинуло, а Алёнку ёбнуло об асфальт и ещё пронесло метров десять…
Живот Моржова сам собой прилип к позвоночнику, а в плечи словно вбили промороженные гвозди.
– И чего? – тихо спросил Сергач.
– Да ничего, – прикурив, с обидой сказал Лёнчик. – Насмерть её, короче.
– Совсем, что ли?
– Ну, пока ещё жива… Её, блядь, всю вот так… – Лёнчик покрутил руками, изображая, как Алёнушку катило по асфальту. – Я посмотрел – на хуй, в морг. Всё переломало. Кровь изо рта течёт.
– Так, блядь, она жива или нет?! – без звука взвился Сергач.
– Чё ты орёшь? – оскорбился Лёнчик. – Я тебе доктор, что ли? Я уходил – она ещё дышала. Может, час проживёт, может, до утра. Хули я знаю?
Моржов сделал даже шаг назад, словно побоялся упасть. Он понял. Лёнчик на мотоцикле друидов вёз в Троельгу Алёнушку и наехал на кирпич. Перевернулся. Умирающую Алёнушку он бросил на дороге, а сам побежал к Сергачу.
– Бля-а-а, Каликин, ну ты и пидарас… – простонал Сергач, страдальчески скривившись. Он зажмурился и схватился за лоб.
– А хули я-то пидарас? – возмутился Лёнчик. – Я, что ли, кирпичей там накидал?
– Чо те ни поручи, ты всё через жопу вывернешь!
– Пошёл ты на хуй! – разозлился Лёнчик. – Я из-за тебя вообще чуть пиздой не накрылся!… Лучше скажи, чего щас делать?
Моржов слушал разговор Лёнчика и Сергача словно оглушённый, словно из наркоза.
– В больничку её бесполезняк, – заявил Лёнчик, сплюнул себе на ладонь и посмотрел на плевок. – Щёку прикусил, бля, кровит… Алёнка всё, Валерьян, трупак. Не вытянут. Надо, короче, её там оставить, типа как она сама ехала и наебнулась. А мы ни при чём.
– Чего ты зассал-то? – озлобился и Сергач. – Нам-то чё? ДТП же. Ты её не убивал. Мотоцикл не крал – те козлы из деревни сами тебе его дали. Борян вон свидетель. Хули Алёнку там бросать?
– Чо мне? Мне ничо! – вспылил Лёнчик. – Только менты-то знают, что Алёнка – из твоей конторы девка. Сами её пёрли! Они и так тебя на бабки садят, что нам жить не на что, а теперь вообще за яйца схватят! Обдерут, короче, на хуй всего и контору твою под себя подгребут. Тебе же хуже-то! Менты найдут, до чего доебаться! Тебе гаситься надо, что ты здесь был, а я Алёнку к тебе вёз.
– А как гаситься? – растерялся Сергач. – Кто-то видел, что ты Алёнку увозил?
– Да все, блядь, видели. И Наташка, и другая Наташка, и Надька. Но я никому не говорил, что Алёнку повёз к тебе.
– Хоть на это у тебя ума хватило… – пробормотал Сергач. – Значит, так. Надо, чтобы я оказался не при делах. Чтобы менты меня с Алёнкой не связали. Я щас отсюда снимаюсь и еду в Ковязин. Там с пацанами в отделе засяду бухать. Типа как я ни при чём. А ты типа как взял Алёнку покататься, когда поехал мотоцикл этим козлам возвращать. Ну, и пизданулся. Ты не виноват. Утром приходи в отдел и пиши заяву, вроде как всё только что случилось.
– Разведём ментов, да? – понимающе усмехнулся Лёнчик. – Ну, ясно… Только мне бы водки накатить. Перенервничал, бля, короче.
– Какой водки! – зашипел Сергач. – Ты же из ДТП будешь!…
– Й-о! – сообразил Лёнчик.
– Короче, иди обратно, где ебанулся, – деловито распорядился Сергач. – Мотоцикл стащи куда-нибудь в канаву, чтобы никто с дороги не увидел. Алёнку тоже убери…
– Она и так в канаву укатилась.
– Ну, и не трогай. Сиди в кустах, кури. Через час… нет, через два вставай и ебошь в город, в отделение. Я уже там буду. Понял?
– Бля, всю ночь киснуть, – с досадой пробурчал Лёнчик.
– Пиздуй-пиздуй, хуепутала… – Сергач подтолкнул его к тропинке на шоссе. – И не намуди ничего…
– Сигареты гони, – потребовал Лёнчик.
Он забрал у Сергача пачку и похромал к лесу.
– Заебал он меня, уёбок… – негромко сказал Сергач в спину Лёнчику.
Моржов молчал.
– Дай мне сигарету, Борян, – попросил Сергач. – Видишь, я как мальчик теперича стрелять буду…
Моржову казалось, что он остался без плоти и его тяжёлая шкура просто висит на плечах, как пальто на вешалке. Моржов протянул Сергачу пачку, внимательно разглядывая Сергача, словно видел его после долгой разлуки.
– Я, Сергач, с тобой в Ковязин поеду, – вдруг сказал Моржов.
– Тебе-то на хуй? – удивился Сергач.
– Достало тут всё… – мутно ответил Моржов. – Хочу нажраться.
– Я водку свою здесь оставляю.
– Хочу один, а здесь не дадут. Сергач понимающе покачал головой.
– Алёнку жалко? Да, хорошая девка была… Судьба. Вдвоём, Сергач и Моржов пошли к «Волге». Открыв дверку машины, Моржов оглянулся на далёкий огонь на берегу. Он видел Розку, Милену, Сонечку, Щёкина, Костёрыча… Все они ждали его. Моржов смотрел на них, как в последний раз.
– Садись давай, – поторопил Сергач. – До пятницы простоишь…
Моржов отвернулся и полез на место рядом с Сергачом.
– Повезло тебе, Борян, – заговорил Сергач, проводя машину под аркой ржавых ворот Троельги. – Если бы не Алёнка, жопа тебе была бы… Блин, как мне этот подъём всегда не нравится…
«Волга» обогнула клин ельника и, завывая, полезла в гору.
– Боюсь, заглохну… – ворчал Сергач, дёргая рычаг. – Менять тачку давно пора… Клапаны, что ли, износились… Да денег, блядь, ни хуя нету…
– А зачем тебе Алёнушка в Троельге была нужна? – спросил Моржов.
– Из-за тебя, зачем же ещё?
– Поясни…
– Ты на хуя Розке и Миленке сказал, что я контору имею, а Саша Манжетов – клиент?
– А разве я сказал такое? – удивился Моржов.
– Думаешь, мы с Манжетовым дураки, да? – хмыкнул Сергач. – С чего это нам обоим наши девки отлуп дали?
– С того, что я им вас со шлюхами запалил?
– Много ума не надо, чтоб про это догадаться. Вообще, Борян, не по-мужски ты поступил… Я понимаю, за-ради баб многое можно, только зачем уж так-то?
– И вы, значит, решили в ответ спалить меня? Привезти Алёнушку как доказательство для Розки и Милены?
– Угу. – Сергач кивнул.
– Не проще ли было сказать девкам, что я ебу обеих? Они бы обе сразу меня и послали.
– Не факт… Вдруг бы ты им наобещал всего и они бы тебя простили? Со шлюхой надёжнее. Сифилис, СПИД… Зассут с тобой ебаться и прогонят тебя.
– А-а… – понял Моржов. – Стратегия!
– Хули ты думал? – удовлетворённо хмыкнул Сергач.
«Волга» одолела подъём и вывернула на шоссе, но скорость Сергач не увеличивал.
– Интересно, мотоцикл с дороги видно или нет? – бормотал он, осматривая обочину. – Лёнька-то ещё не подошёл, ему рано… Мандюк, мог бы сразу убрать… Вдруг кто уже мимо проезжал и увидел?… Хотя тут и днём-то машин не бывает… Но по закону подлости… А! Вот он! Гляди, Борян!
Мотоцикл с коляской валялся на обочине, как беременная лосиха. Блестели руль и спицы задранного колеса.
– А теперь тормози, – велел Моржов.
– На хуй? – удивился Сергач. – Э!… Ствол моржовского ПМ воткнулся ему в ухо.
– Ты на хуя это, Борян?… – сипло прошептал Сергач, нажимая на тормоз. – Убери… Пальнуть же может…
– Может, – согласился Моржов.
«Волга» встала прямо напротив мотоцикла. Фары освещали всю обочину, однако Алёнушки не было видно.
– Сейчас, сука, ты медленно и скромно вылезешь из машины, – спокойно объяснил Моржов Сергачу, который боялся даже скосить глаза. – А я буду держать тебя на прицеле. Рыпнешься сбежать – уложу.
– Тебя закроют… – без голоса предупредил Сергач.
– А кто меня найдёт? – вкрадчиво спросил Моржов. – Твои менты-долбоёбы? Которых ты девочками пользуешь? Которые тебе этот ствол и продали?… Не пизди. Выходи давай, а то прямо тут обосрёшься. А нам ещё ехать.
Моржов толкнул голову Сергача пистолетом.
Сергач медленно открыл дверку и осторожно вылез из машины. Моржов переполз на его место и выбрался вслед за Сергачом.
Они стояли на обочине. Луна и фары освещали всю дорогу. Ближайшие сосны казались наклеенными на тьму, как аппликация. Искрил гранями щебень. Над асфальтом висела жемчужная дымка. Было тепло, как в комнате.
– Хули тебе надо, Борян? – спросил Сергач.
– Да ничего особенного. Хочу Алёнушку отвезти в больницу.
– Лёнчик сказал, в больничку без толку…
– Пусть доктор решает, а не Лёнчик.
– Борян, ты ёбнутый.
– Не зли меня, – попросил Моржов и, сощурившись, для пробы прицелился Сергачу в лоб.
– Ладно-ладно, не махай пушкой, – вздрогнул Сергач.
– Пойдём искать, – опуская ПМ, сказал Моржов. Они прошли всего десяток шагов и сразу увидели ноги Алёнушки. Ноги были босые. Они смешно торчали из канавы.
Моржов и Сергач спустились в кювет по разные стороны от Алёнушки. Алёнушка, примяв бурьян, лежала будто в опрокинутом кресле. Натянутая на бёдрах проститутская юбчонка, узкая и короткая, даже не задралась. От крови у Алёнушки были чёрные, как у ведьмы, губы. Моржову показалось, что глаза Алёнушки открыты, но это было не так. Просто Алёнушка слишком густо, вульгарно-густо намазала веки тенями.
– Да мёртвая она, видно же, – прошептал Сергач.
– Поднимай её и неси в машину.
– Борян, сука буду, мёртвая она… Ну на хуй это тебе? Что изменится-то?… Не оживишь ведь.
Но Моржов всё ещё пребывал в том отупении чувств, которое нахлобучилось на него при рассказе Лёнчика.
Он никак не мог ощутить расслабляющего горя Алёнушкиной смерти, а потому Алёнушка для него оставалась как бы жива. Значит, её надо было везти в больницу. И если бы не этот ступор чувств, Моржов давно бы уже выстрелил в Сергача. А сейчас ему просто требовалось продолжать то дело, которое он начал делать. Так заводной автомобильчик, уткнувшись в преграду, продолжает впустую вращать колёса.
– Поднимай, – повторил Моржов.
– Бля, что за люди… – застонал Сергач, присаживаясь возле Алёнушки на корточки.
Он просунул руки Алёнушке под лопатки и под колени и с кряхтеньем поднял Алёнушку. Она обвисла на руках Сергача, как резиновая. Оступаясь, Сергач тяжело полез из кювета на дорогу.
Моржов обошёл Сергача и открыл заднюю дверку «Волги».
– Теперь клади на сиденье.
– Она мне кровью чехлы измажет…
– Ай-яй-яй, какая досада, – покачал головой Моржов.
– Борян, давай хоть в багажник…
– Ты у меня сам сейчас такой же в багажник ляжешь.
Пыхтя, Сергач неуклюже впихнул Алёнушку на заднее сиденье. Моржов отступил.
– А теперь садись за руль, и по всем правилам едем в город, – сказал он Сергачу.
– Борян… – завёл своё Сергач.
Моржов с мёртвым лицом перенацелил ПМ Сергачу на промежность.
– Бля-а… – тихо завыл Сергач и полез на водительское место.
– Дверь не закрывать, руки за голову, – велел ему Моржов. – Пукнешь – шмальну. У меня тоже работа нервная.
Сергач вздёрнул руки на затылок. Моржов переложил пистолет в левую ладонь, правой рукой приподнял Алёнушку, втиснулся на сиденье и пристроил голову Алёнушки себе на колени. Алёнушка лежала как скомканная, но Моржов не мог поправить её ноги, не выпустив из виду Сергача. Глаза Сергача отражались в зеркальце заднего обзора. Сергач тоже следил за Моржовым.
Моржов захлопнул свою дверку, просунул ствол пистолета между спинкой водительского кресла и подголовником так, чтобы Сергач чувствовал ствол своей шеей, и приказал:
– Всё. Едем. И едем медленно.
Сергач обречённо хлопнул дверкой и включил зажигание.
«Волга» мягко покатилась по ночной дороге.
– Представляю, как Лёнчик охуеет, когда не увидит Алёнушки, – сказал Моржов. – Подумает, наверное, что встала и…
Моржов осёкся. Он понял, что ему захотелось говорить и говорить. Но нельзя было давать себе воли.
– Борян, зачем ты это делаешь? – тихо завёл Сергач. – Объясни: хули?… Она умерла… Забирай себе девок, и Розку, и Миленку, ладно… А на хуя меня подставлять с больничкой? Я-то при чём, что Алёнка разбилась? Я даже не за рулём был… Всё равно меня отпустят… Только контору мою менты под себя переведут, потому что, если не отдам, они мне Алёнку пришьют… Но тебе-то это зачем? Ты же тоже девочек у меня брал… А Алёнку и мне жалко, что я, зверь, что ли?… Я её не обижал, силком не держал… Но она всё, умерла…
Голос Сергача гипнотизировал Моржова. Глаза Сергача в зеркальце были как два магнита. Кругом стояла ночь, только огромная луна пылала в перспективе дороги – плоская, словно её раздавили.
Моржов опять перехватил в левую руку пистолет, воткнутый между креслом и подголовником, а правую руку сунул Алёнушке под топик. Ладонь проехала по мягкому, ещё тёплому животу и остановилась под грудью, тоже ещё тёплой и упругой. Моржов слушал – не тукнется ли в ладонь сердце Алёнушки.
– Щекотно… – вдруг услышал он.
Моржов перевёл взгляд с затылка Сергача на испачканное в крови лицо Алёнушки. Мёртвая Алёнушка молчала. Говорил её живой мерцоид, едва различимый в сумраке салона. Мерцоид полусидел, опираясь локтем на моржовское колено.
– А где Лёнька? – спросил он тёмно-кровавыми губами. – Лёнька жив?
– Жив… – почти беззвучно ответил Моржов.
– Точно? – Алёнушка требовательно глядела на Моржова. – Ты мне не пиздишь?
– Нет… – Моржов покачал головой.
Глаза Сергача, отражающиеся в зеркальце, стали просто умоляющими. Сергач видел у себя за спиной вооружённого пистолетом сумасшедшего, который разговаривает с пустотой.
– Он ушибся? – допытывалась Алёнушка. – Сильно?… Ты не врёшь мне, что он ничего не сломал?…
– Не вру…
Алёнушка осмотрела Моржова словно заново.
– Я тебе верю, хотя ты какой-то странный… Значит, всё с ним хорошо?
– Всё…
– А я? – спросила Алёнушка.
– А ты умерла.
Сергач не выдержал этого ужаса и вдавил педаль тормоза. «Волга» завизжала, разворачиваясь на дороге боком. Моржова швырнуло на спинку водительского кресла, но он успел дёрнуть пальцем курок. Выстрела он не слышал.
Через мгновение он пришёл в себя. Оказывается, он уже распахнул дверку и выпадал из машины, выставив колено. Водительское место было пустым, водительская дверь – открыта.
«Волга» стояла поперёк шоссе. Убегающий Сергач мелькал среди сосновых стволов. Опираясь на колено, Моржов прицелился с обеих рук и нажал на курок. ПМ только прыгнул в ладонях и сухо щёлкнул. Патронов больше не было. Их вообще не было. Последний патрон Моржов грохнул ещё для трудных подростков.
Сергач убегал. Горела луна. Машина посерёдке шоссе растопырила дверки левого борта. Моржов с коленей вхолостую щёлкал по Сергачу. Алёнушка лежала на заднем сиденье на спине. Голова её свешивалась из машины. Мёртвое лицо с мокрыми, окровавленными губами было запрокинуто. Пышный хвост расстелился по асфальту. Июньское созвездие Девы, как «Волга» на дороге, загромоздило полнеба, словно гигантский проволочный каркас.
У Моржова не осталось ничего, чтобы наказать тех, кого он хотел наказать. Ни закона, ни оружия. И ПМ ему больше не сгодится. Сгодятся только голые руки и логика гнева.
– Лёнька-а! Лёнька-а!… – шёпотом орал Моржов и кидал мелкие камешки в окно второго этажа своей общаги.
Моржов стоял в диких кустах заднего двора. В небе над городом Ковязиным только-только расползались первые пятна рассвета. Всё вокруг было мертвенно-синее и мокрое.
Окно, дрогнув отражением облаков, открылось. Над карнизом показались взлохмаченная голова и голые плечи Лёнчика.
– Ты хули тут?… – сонно и злобно спросил Лёнчик. – Мать разбудишь!… Полпятого же!… Хули надо?
– Выйди перепиздеть, – попросил Моржов.
– Иди на хуй… Я спать хочу… – ответил Лёнчик. – Лёг час назад, а тут ты… Ты чего, бухой, что ли?
Зоркий Лёнчик сразу разглядел, что с Моржовым не всё в порядке. Моржов был в трёхдневной щетине, как партизан. За три этих партизанских дня свои джинсы он явно не снимал ни разу. Мятая зелёная майка светлела откровенно застиранным боком: похоже, здесь её Моржов заблевал и сполоснул. Правая ладонь Моржова была толсто и неумело замотана бурым бинтом.
– С бодуна я, – пояснил Моржов. – У тебя кусачки есть?
– Какие кусачки? – не понял Лёнчик.
– Слесарные, бля, – ответил Моржов. – Чтобы кабель перекусить. А какие ещё кусачки бывают?
– Нету, – подумав, сообщил Лёнчик. – Есть, но я тебе не дам ни хуя. Ты такой их проебёшь.
– Меняю! – предложил Моржов и достал из-за спины пистолет. – Кусачки на ствол, только без патронов.
Это было уже интересное бизнес-предложение. Лёнчик поскрёб башку.
– Ладно, – согласился он. – Короче, сейчас спущусь.
Он не торопился. Когда он вывернул из-за угла общаги, Моржов бессильно сидел в сырой траве, скрестив ноги по-турецки, и курил. Рядом с ним стоял полиэтиленовый пакет с банками пива.
– Ёбнешь? – спросил Моржов, снизу вверх подавая Лёнчику банку.
– А чего?… – задумчиво пробормотал Лёнчик, покрутив банку перед глазами, и присел на корточки, чтобы не мочить штаны. – На. – Он бросил кусачки в траву рядом с коленями Моржова.
Моржов поднял кусачки и осмотрел.
– А покрупнее найдутся?
– Не найдутся.
Моржов вздохнул, сунул кусачки в пакет к банкам и протянул Лёнчику ПМ. Лёнчик проверил пистолет, спрятал за ремень брюк под майку и сразу расслабился.
– Хуёвый обмен – пистолет на кусачки, – заметил он.
Моржов беззаботно махнул рукой. Лёнчик раскупорил банку.
– Со вчерашнего не проспался, – пояснил он про себя. – Хоть опохмелюсь… А ты с кем бухаешь?
– Да с бабами разными… – туманно ответил Моржов.
Белёсое небо проступило меж тяжёлых фиолетовых облаков кривыми размывами. В кустах чирикали птицы. Этот ранний час принадлежал им, только где-то далеко на мосту через Талку простучал поезд.
– Сергача не видел? – спросил Лёнчик.
– С той ночи – нет.
– Блядь, не могу его найти, – пожаловался Лёнчик. – Черти знакомые сказали, что он где-то третий день квасит. Где – хуй знает. Короче, вообще ничего не понимаю.
– А чего тебе понимать? – усмехнулся Моржов.
– Да чем там, короче, вся эта хуйня закончилась. – Лёнчик хмыкнул. – Я ведь тогда пришёл на дорогу, как Сергач сказал, а Алёнки уже нет. Кто её забрал? Я покрутился да в город попиздовал. Сергача тоже нигде нет. До сих пор нет, короче. Куда он делся-то? Кто и куда трупак уволок? И вообще, на хуя всё это?
– Тебе не по хуй ли? – мрачно спросил Моржов.
– В общем – по хуй, – согласился Лёнчик, допил пиво и швырнул банку за куст. – Чего у тебя с рукой?
Моржов поднял забинтованную руку и покрутил кистью.
– Штопор в ладонь воткнул. Перед бабами выёбывался – винищем угощал… Сейчас не знаю, как с кусачками справлюсь…
– А чего ты собрался перекусывать?
– Провод.
Лёнчик покровительственно засмеялся.
– Чего, обеднел, художник хуев, да? – спросил он. – Картинки больше не продаёшь, провода пиздишь?
– Я, блядь, по пьянке карточку банкоматовскую потерял, – объяснил Моржов. – А деньги-то нужны.
– Где будешь снимать кабель?
– С котельной на Багдаде. Обещали за триста метров восемьсот рублей дать.
– Чего-то больно много, – усомнился Лёнчик.
– Так пацаны-то свои. Не обидят. Только, бля, как я с такой рукой?… Уроню кусачки – слезай вниз, да? Я ж не Бэтмен…
– Ты их привяжи к руке, – посоветовал Лёнчик.
– Лучше пошли со мной, а? – предложил Моржов. – Деньги пополам.
– Не, на хуй, я боюсь. Током ёбнет.
– Там тока нет. Котельную на лето от сети отрубают. Тока я и сам боюсь.
Лёнчик задумался.
– Четыреста, говоришь? – переспросил он. – Четыреста мало… Резать, значит, буду я, и мне всего четыреста?… Давай, короче, хоть пятихатку.
– Иди в жопу, – не согласился Моржов. – За пятихатку я сам провод с током зубами перегрызу.
– Ну, четыреста пятьдесят, – сбавил Лёнчик.
– Каликин, торгуйся со своим Сергачом, – сказал Моржов. – Ты и так у меня ствол за гроши берёшь, и ещё тут наебать надо?
– Да ладно, чего ты, – сразу сдался Лёнчик. – Всё нормально, короче. Пошли тогда, что ли, пока все спят. Допьём по дороге.
…Они шагали по пустым улицам города Ковязин, напрямик пересекали дворы, пролезали под трубами теплотрасс. Уже рассвело, и город со всеми своими стенами и деревьями казался вышедшим из катакомб после ядерной зимы. День ещё не измазал его салом и копотью, и в нём можно было жить. Жара не обмяла тротуары и углы кирпичных кладок, солнце не высветило все подворотни и арки, вываливая городские кишки напоказ, будто на рыночном прилавке. Мир ещё не успел преобразиться в провинциальный супермаркет и оставался старинным, надёжным, крепким амбаром, запертым на висячий замок светила, восходящего за Колымагиными Горами.
Моржов и Лёнчик добрались до Багдада. Котельная помещалась в старой церкви, где трубу кочегарки пропустили сквозь обезглавленную колокольню.
– А сторож тут как? – спросил Лёнчик, осторожный, как крыса.
– У себя дома, – пояснил Моржов. – Он в семь вечера пост примет – и домой. В семь утра вернётся, пост сдаст и снова домой. Чего тут воровать-то? Колокольню?
Забор вокруг церкви-кочегарки стоял лишь там, где был виден с улицы. Дальше он только подразумевался. Моржов и Лёнчик перешагнули гнилые доски и брусья, заросшие бурьяном, и вышли на укатанный грузовиками двор. Грязная, облупленная церковь стояла, как старый колёсный пароход, который уже никогда никуда не сдвинется. Окна церкви были заложены силикатным кирпичом. Пролом в стене, сквозь который затаскивали бойлеры, закрывал ржавый щит из сваренных железных листов. Под карнизами из фигурного кирпича рыжие разводья образовали свои причудливые узоры. Возле фундамента, как шпана, рос чертополох.
Моржов сразу прошёл к дверке в цоколе колокольни. Щеколда с замком здесь была уже заботливо выбита. Моржов отволок дверь до половины, пока перекос не ограничил движения, и, не оглядываясь, исчез в сумраке. Лёнчик быстро протиснулся вслед за Моржовым.
Труба котельной прошивала колокольню насквозь. Узкая деревянная лесенка с вихлястыми перилами уползала вдоль стен наверх, по угловатой спирали обвивая трубу собою. Иногда Моржову и Лёнчику приходилось подгибаться под железные тяги от трубы к стенам; тяги фиксировали трубу в вертикальном положении.
– Не шаркайся, тут грязь одна, – сверху гулко предупредил Моржов, не замечая, что сам из-под ног осыпает Лёнчика известковым мусором.
– Ты, блядь, лучше себе под копыта смотри… – пробурчал, отряхиваясь, Лёнчик.
Они поднялись на небольшой помост возле окна, в которое уходила мощная коса резиновых кабелей. Снаружи в кладку стены были вбиты кронштейны, державшие фарфоровые изоляторы, хотя кабели и так были в оболочках. Коса в оконном проёме расплеталась на отдельные кабели. Некоторые ныряли вниз, а некоторые, обмотавшись вокруг изоляторов на пару оборотов, по воздуху утягивались к дальнему столбу.
Задрав голову, Лёнчик разглядывал светлое небо в широких щелях потолочного настила. Где-то там, наверху, шелестел ветерок. Обугленная верхушка трубы плыла в облаках, как перископ субмарины в пенных гребнях.
– Ща посмотрю, что тут как… – пробормотал Моржов и на четвереньках пополз в оконный проём. Стены колокольни были толщиной в полметра, не меньше.
Моржов выглянул наружу и с колокольни увидел сразу почти весь город Ковязин. Город ещё не всплыл из затопившей его зелени. Моржов видел Багдад с его чумазыми, обломанными брандмауэрами. За ивняковым валом Банного лога Моржов видел ровные ряды крыш хозяйственной Ковыряловки. Видел в запущенных садах античные профили слегка кривоватых террас Пролёта. Дальнюю и туманную груду горы Пикет. Край тусклой плоскости Пряжского пруда со срезанным боком чуланского Соцпосёлка. Колонны элеватора за телеграфными столбами Прокола. Бледные утёсы давних новостроек Пленума… Рыхлый, взрытый, старый, ни в чём не повинный город Ковязин словно бы уже проснулся, но не шевелился, не вылезал из-под ситцевого одеяла тополей и лип и только молча отовсюду смотрел на Моржова. Бледная заря – еле алая, словно замытая молоком кровь, – покорно поворачивалась к Моржову своей недозрелой наготой, как раздевающаяся проституточка.
Моржов пополз из проёма окна назад.
– Хуйня, – пренебрежительно сказал он Лёнчику, отряхивая колени. – Перекуси пару кабелей перед изолятором, и всё. На земле подберём, смотаем и с другой стороны откусим. Ёбли пять минут.
– А ток? – требовательно спросил Лёнчик. Моржов молча поискал кабель, где старая оболочка порвалась, а жила оголилась, и потрогал провод забинтованной рукой.
– У тебя, может, под бинтом изолента… – не поверил Лёнчик.
– Не пизди, – страдальчески попросил Моржов. – Режь скорее, и уёбываем отсюда. Опохмелиться охота.
Он достал из пакета и подал Лёнчику кусачки.
Лёнчик вздохнул и полез в оконный проём.
Он раскорячился на четвереньках, заслонив свет, и изогнулся, потянувшись кусачками к проводу.
Моржов огляделся вокруг, попрочнее упёрся в замусоренный пол правой, толчковой ногой, слегка присел, перетряхнув плечами, выставил перед собой ладони, как вратарь, и мощно пихнул Лёнчика в задницу. И вмиг в окне посветлело.
– Бля-а!… – услышал Моржов удаляющийся крик Лёнчика из пустоты за стеной колокольни, а потом удар, лязг кровельного железа и мягкий шлепок.
Моржов снова полез в окно.
Лёнчик упал на край крыши, а оттуда свалился на угольную кучу. Совершенно мёртвый, он лежал на склоне кучи вверх ногами и с открытым ртом. Рядом на солнце искрой зажглись кусачки.
Моржов, стоя в окне на четвереньках, довольно долго ждал, не шевельнётся ли Лёнчик, но Лёнчик не шевельнулся. Моржов вылез из окна, достал из пакета с пивными банками одёжную щётку и тщательно почистил свою майку и джинсы, а потом, не касаясь одеждой стен, почистил и оконный проём тоже. Нагнувшись, он стал пятиться к лесенке, подметая за собой пол.
Задом наперёд он спустился до самого дна колокольни, шаркая щёткой по каждой ступени. Затем вышел из колокольни на двор и задвинул дверь на место. Щётку он сунул в пакет, а пакет повесил на запястье. Смотал с ладони грязный бинт и тоже сунул в пакет. Протёр очки подолом майки и направился к зарослям бурьяна, через которые они с Лёнчиком и пробрались на двор кочегарки.
Две минуты спустя Моржов уже стоял на улице Багдада. Улица была пустынна и направо, и налево. Пакета у Моржова уже не было. Моржов закурил, оглядываясь. На близкой станции перестукивались поезда. В общем-то, идти Моржову было некуда. Но он всё равно куда-то пошёл.
ЭПИЛОГ
Каравайский принадлежал к числу тех нетерпеливых умельцев, которые сначала лезут объяснять то, что и так понятно, а потом, увлёкшись, всё и делают сами до конца.
– Ты вот тут плоскогубцами папу прихватывай, а маму ключом крути на треть оборота! – кричал Каравайский. – Потихоньку, потихоньку, гайка и снимется. Дальше нажимай на эту хреновину, чтобы зазор получился, и весь уголок двигай вверх!…
Щёкин не слушал, курил, тупо смотрел на энергичный зад Каравайского, торчащий из-под теннисного стола, а затем развернулся и вышел на крыльцо.
Троельга лежала под первым снегом. Возле крыльца остывала грузопассажирская «Газель», которую Каравайский наконец-то выбил из Шкиляихи, чтобы увезти теннисные столы. Водитель не интересовался процессами разборки и погрузки столов и флегматично дремал, свалившись в угол кабины.
Щёкин курил, стоя на крыльце, и смотрел на Троельгу. Всё здесь ему казалось каким-то обветшалым, уменьшенным, убогим. Даже не верилось, что летом сюда смогло вместиться столько всего разного… И ещё чудилось, что вот сейчас из-за угла, застёгивая ширинку, вывернет Моржов и невозмутимо скажет о «Газели», о Каравайском или о теннисных столах что-нибудь ехидное и похабное. Но Моржова не было и быть не могло.
…В ту ночь они все попросту обиделись, что Моржов вдруг влез в «Волгу» Сергача и укатил, никому ничего не объясняя. И наутро он не вернулся. Недоумевая, Щёкин увёз моржовский рюкзак к себе домой. Моржов не явился за шмотками и на второй день, и на третий. А Щёкин Моржова не искал. Щёкин решил, что Моржов сорвался в запой – подобное уже случалось. И Щёкину в то время было не до Моржова. Он забрал Сонечку и уехал с ней в Нижнее-Задолгое. И там, в Нижнем-Задолгом, Щёкин понял, что хочет быть женатым на Сонечке, а не на Светке. Поэтому в город Ковязин Щёкин возвратился уже к Сонечке. А Моржов всё не приходил, и рюкзак его пылился у Светки дома на антресолях. Лишь к августу, разобравшись со своими женщинами, Щёкин вдруг как-то неожиданно для себя осознал, что Моржов и не придёт. Совсем. Моржова никогда уже больше не будет.
Щёкин спустился с крыльца и пошагал по тонкому снегу, оставляя чёрные следы. Ельник за жилыми корпусами будто вылинял. Кусты торчали метлами и комьями спутанной проволоки. Шеренга железных умывальников тронулась ржавчиной. Стол и навес над ним исчезли. Наверное, их украли друиды.
Щёкин расспрашивал о Моржове общих знакомых – никто ничего не знал. Щёкин поискал Моржова в Интернете, получил кучу ссылок, но ни одной подсказки. И теперь Щёкин озирался по сторонам, словно хотел в окружающем ноябре прочесть то, что в Троельге мог бы прочесть сам Моржов. Возможно, это объяснило бы, почему и куда Моржов провалился.
Щёкин заглянул в кухоньку, которая сейчас напоминала заброшенную баню. В промороженной конуре кто-то уже успел побухать, накидав бутылок и объедков. И Щёкину не захотелось ностальгировать о том, как здесь на столе он в первый раз овладел Сонечкой. Это было не здесь. Не в этой жизни и не в этом мире.
Щёкин многого не знал, но и без знания почти всё было понятно. Где-то и как-то Моржов тоже брал Сонечку. Щёкин уже не обижался, не ревновал. Моржов теперь казался каким-то удивительным посредником между людьми, а потому, как доктору, ему прощалось. О сеансе ночной хирургии на подвесном мосту Щёкин не догадывался, но был убеждён, что Моржов всё сделал правильно. По-свински, конечно, но правильно. И пациент выздоровел. Так же бесстыже Моржов пристал к Розке, когда вёз её на велосипеде, но в результате оголодавшая девка оказалась накормленной. Так же бесстыже, задрав её ноги к небу, Моржов и Милену обратил в веру, а потом спасение стало её собственным делом, а не вопросом нейролингвистического программирования.
Сонечка рассказала Щёкину, что Моржов, оказывается, питал какие-то чувства ещё и к какой-то шлюшке из конторы Сергача. Щёкин искренне подивился способности Моржова питать чувства ко всем девкам в округе. В нелепой аварии эту девку угробил Лёнчик – а Моржов тотчас угробил Лёнчика. В том, что это сделал Моржов, Щёкин не сомневался. Да, ментовка постановила, что Лёнчик полез за проводами и сорвался, бывает, собаке собачья смерть, аминь. Мало ли в России гибнет идиотов, ворующих провода. Но именно в законченности этой картины, в навязчивом отсутствии автора Щёкин и чуял руку Моржова. Такое же впечатление на Щёкина всегда производили моржовские пластины. И Щёкин верил сто пудов, что Лёнчика в рейс с колокольни запустил именно моржовский пинок. С криком «Бля!» и кусачками в руках Лёнчик улетел в вечность.
Оскальзываясь, Щёкин по тропинке спустился на берег реки. Чёрная, чужая Талка текла мимо заснеженных, белых отмелей. Тучи лежали за Матушкиной горой и курились пухом, как вспоротые перины. Ноябрь, как ревнивый муж, похоже, искал Моржова, как спрятавшегося героя-любовника. Щёкин подумал, что незримое присутствие Моржова в его жизни похоже на моржовский блуд. Ведь по-настоящему Моржов любил не кого-то конкретно, а лишь какой-то обобщённый идеал женщины. Но каждая отдельная девка чем-то да напоминала этот идеал, а потому и ей перепадала доля любви Моржова. Так и у Щёкина в Троельге: куда ни плюнь, попадёшь в Моржова.
…С Лёнчиком Щёкину всё было ясно, а вот с Манжетовым и Сергачом – не всё. Может, он счёл Моржова чересчур крутым, но тем не менее Щёкину было интересно: а почему Моржов не угробил и этих двоих? Это ведь они потащили ту шлюшку в Троельгу, а Лёнчик был только извозчиком, но ему достался главный приз – полёт с колокольни. Уж не оттого ли Моржов сбежал, что не мог отомстить Сергачу и Манжетову, а жить в Ковязине рядом с ними был не в силах?…
Впрочем, Сергач, видимо, тоже получил сполна. Он как-то неприлично быстро впал в ничтожество, запил. Похоже, он лёг на дно, чтобы Моржов его не нашёл, и его за прогулы вышибли из ДПС. Контору Сергача перевёл под себя какой-то мент Иван, а может, Ковязинский райотдел стал руководить сергачовской конторой коллегиально. Сергач же вообще вывалился из поля зрения и Щёкина, и Розки, хотя затеряться в Ковязине было так же сложно, как ужраться с банки пива. При определённом усилии веры можно было решить, что всё это – обдуманная месть Моржова. Но единственным последствием моржовских деяний Щёкину казалось лишь странное оцепенение Розки, раньше деятельной и весёлой. Похоже, Розка махнула на всё рукой – и на ревность свою, и на бедность, и на уходящую молодость, и просто ждала Моржова обратно. Хоть какого. Хоть когда.
Щёкин развернулся и пошагал назад к корпусу, прикуривая сигарету от сигареты. За ельником грохотал поезд. Его грохот свободно, твёрдо и механично раскатывался по всей промёрзшей долине, а вот летом он запутывался в травах и глох, как пульс в шуме крови и в шёпоте близких, румяных, зацелованных губ.
Розка ждала Моржова, негодяя и бабника, а Милена обратно сошлась с Манжетовым. Это было странно, потому что звезда Манжетова закатилась. И Щёкин считал, что вовсе не Моржов закатил эту звезду. Манжетов был виноват сам. Он чего-то нахимичил с деньгами департамента, планируя покрыть свои делишки созданием Антикризисного центра. Но на Манжетова уставилось государево око, привлечённое ябедой девок из Троельги. Аферу с американцами и сертификатами око проигнорировало, но Манжетова, попавшегося оку, приподняли за штаны. Однако опустили его мягко. Всего-то понизили в должности до заместителя директора департамента. Так как директора не назначили, Манжетов получился исполняющим обязанности самого себя с сохранением прежнего оклада. Из этой странной позиции (в сравнении с которой изгибы «Камасутры» выглядели наивной архаикой) создавать Антикризисный центр Манжетов уже не мог. И МУДО, подобно битой посуде, живущей два века, продолжило своё безуспешное процветание под бодрым руководством Шкиляевой, неувядающей хризантемы народного образования.
Щёкин думал, что Манжетов и Милена выдавят его с работы за то, что в Троельге он слишком многому оказался свидетель. Но никто Щёкина не тронул. И Щёкин понял, что его безопасность – прощальный подарок Моржова, не имевшего ничего получше.
Наверное, поначалу Манжетов с Сергачом решили, что Моржов увёл их невест, рассказав об участии женихов в блядском бизнесе. Иного компромата за собой они не видели, а признать превосходство Моржова не хотели. И они отплатили Моржову той же монетой – отправили моржовскую шлюшку на встречу с бывшими невестами. Но Моржов побеждал честно. Он честно ничего не говорил Милене про похождения её суженого. И когда Моржов самоустранился, у Милены не осталось причины отвергать Манжетова. Про шлюх она не знала, а крах Антикриза – это форс-мажор. Манжетов не виноват, что Милена сама по собственной глупости написала на него кляузу, из-за которой форс-мажор и накликался. Милена простила форс-мажор, потому что Манжетов простил кляузу. И ещё потому, что он любил Милену.
Манжетов не был подонком. На благородство Моржова, промолчавшего, когда было надо, он ответил своим благородством, пощадив моржовского друга. Щёкин остановился посреди волейбольной площадки. Моржов, не раздумывая, срубил Лёнчика, будто на всём скаку саблей снёс врагу голову. И оставил без возмездия Сергача и Манжетова, потому что оба они всё-таки любили девок, которых Моржов у них отнял. Пусть по-уродски любили, но как уж умели. Через это и спаслись. Щёкин помнил моржовский ПМ. Моржов соблазнил Сонечку, и Сонечки ему вполне хватило бы на летнюю смену, но он не остановился и соблазнил Розку с Миленой. Он же сам повторял себе щёкинское правило: «Брать – так литр!» Моржов убил Лёнчика и не остановился бы, развязав поясок: за свою несчастную шлюшку он убил бы и Сергача, и Манжетова. Но не убил. Отступил, как ледник. Потому что Сергач не нуждался в девках (хотя не отказался бы от новых) и лип к Розке по любви. Потому что Манжетов не нуждался в деньгах (хотя не отказался бы от больших) и Милену подтягивал к себе тоже по любви. За свою любовь, за свои пиксельные мысли эти идиоты и сгубили неповинную шлюшку. А Моржов ушёл, чтобы их простить. Женщин он найдёт себе везде, а вот способность простить – везде, кроме города Ковязина. Наверное, он говорил себе именно так. А Щёкин сомневался в его правоте. Не «кроме Ковязина», а «кроме Земли». Кроме Земли.
Щёкин, щурясь, посмотрел на низкие облака, за которыми стеклянно желтел ноябрьский закат. Может, Моржов-то как раз и был тем человеком, в которого приземлился инопланетянин с Ориона, оплативший смену в Троельге? Моржов лёгок на подъём, не женат. Взял да и улетел с инопланетянином к нему в другую галактику. Подумал: если он не женат, то никто и не станет по нему скучать… Щёкин вздохнул. Если бы он был богат, хотя бы как Манжетов, он купил бы себе снегоход. И на снегах заброшенных полей у деревни Колымагино колеями снегохода он нарисовал бы огромный, как в пустыне Наска, иероглиф. Чтобы видно было с орбиты и даже с Ориона. Моржов бы понял, что означает этот иероглиф. Он означает: «Ладно, так и быть… Ты ни перед кем не виноват. Никто не виноват перед тобою. Но без тебя плохо. Просто найдись».
|
The script ran 0.013 seconds.