1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 
     
     
Хм, хм, хм…
     
      
       
Мощные лоси, коварные лисы,
       
Пчелы звенящие, совы ночные,
       
Зайцы пугливые, злобные волки…
      
     
     
     
Хм, хм…
     
      
       
Буйволы в поле, орлы в поднебесье,
       
Быстрые ястребы, юркие белки,
       
Белые чайки, холодные змеи…
      
     
     
     
Хум, хм, хум, хм, как там дальше? Трам–пам–пам, там–там, тарам–пам–пам, там–там… Длинный этот список. Но как бы там ни было, вы, похоже, в него все равно не вмещаетесь!
     
– Ох! Мы всегда не вмещаемся в старые списки и в старые истории, — вздохнул Мерри, — хотя и существуем уже довольно давно. Мы — хоббиты.
     
– Почему бы не придумать новую строку? — предложил Пиппин.
     
      
       
Хоббиты малые в норках уютных…
      
     
     
     
Помести нас среди тех четырех, следом за людьми — мы зовем их Верзилами, — и все будет в порядке.
     
– Хм! Неплохо, неплохо, — задумчиво произнес Фангорн, — сойдет. Так вы живете в норках, а? Звучит вполне правдоподобно. Кто же это вас так называет: «хоббиты»? На эльфийский непохоже. Все старые слова ведь эльфы придумали; с них все началось.
     
– Никто больше нас так не называет. Мы сами так себя зовем, — сказал Пиппин.
     
– Хум, хмм… Не торопиться! Никакой спешки! Вы, стало быть, называете себя хоббитами? Но об этом не стоит говорить каждому встречному. Так, чего доброго, свое настоящее имя выболтаешь, если вовремя не спохватишься.
     
– А чего спохватываться? — удивился Мерри. — Вот я, например, Брендискок, Мериадок Брендискок, хотя многие зовут меня просто Мерри.
     
– А я — Тук, Перегрин Тук, хотя вообще–то меня называют Пиппин.
     
– Хм. Ну, вы все–таки торопливый народ, как я погляжу, — сказал Фангорн. — Я польщен вашим доверием, но, пожалуй, не стоит предоставлять вам слишком много свободы сразу. Знаете ли, есть энты и есть энты; иными словами, есть энты, а есть кое–что похожее на энтов, как вы могли бы сказать. Я буду звать вас Мерри и Пиппин, если вы не возражаете, — славные имена. А я пока подожду говорить вам свое имя, да, пока подожду. — Странный, сочувственный и насмешливый огонек засветился в его глазах. — Да, ни в коем случае! Во–первых, это заняло бы слишком много времени: мое имя ведь росло вместе со мной, а я жил долго, очень долго; так что мое имя — это, считай, история. Настоящие имена рассказывают историю вещей, которым принадлежат, — так это в моем языке, старом энтском, как вы бы сказали. Это замечательный язык, но нужно очень много времени, чтобы сказать на нем что–нибудь. Поэтому мы не говорим на нем ничего, кроме достойных долгих речей для долгого слушания. А теперь, — и глаза стали яркими, «сегодняшними», казалось, они даже уменьшились и заострились, — расскажите–ка мне, что происходит? Что вы здесь делаете? Я многое вижу и чую с этого… с этого… с этого а–лалла–лалла–румба–каманда–линд–ор–араме. Да, вы уж извините меня, я не знаю нужного слова на внешних языках: знаете, та вещь, на которой мы находимся, где я стою, любуясь прекрасным утром, думаю о солнце, о лесной траве, о лошадях, облаках, о цветении мира… Да, что происходит? Что там замышляет Гэндальф? И эти — барарум, — он издал рокочущий звук, как большой расстроенный орган, — эти орки; и молодой Саруман в своем Изенгарде? Я люблю новости. Только помедленнее.
     
– Многое происходит, — сказал Мерри, — даже если быстро рассказывать — это надолго. Но вы велите не спешить. Может, тогда лучше ничего не рассказывать? Вам не покажется невежливым с нашей стороны, если мы спросим, что вы собираетесь с нами делать? На чьей вы стороне? И откуда знаете Гэндальфа?
     
– Да вот уж знаю. Он единственный мудрец, который заботится о деревьях, — ответил старый энт. — А вы его тоже знаете?
     
– Да, — печально произнес Пиппин. — Он был нашим самым большим другом и предводителем.
     
– О, тогда я могу ответить на ваши вопросы. Я ничего не собираюсь делать с вами. Но мы могли бы кое–что сделать вместе. Я ничего не знаю и знать не хочу ни о каких сторонах. Я иду своей дорогой и думаю, что ваш путь на некоторое время может совпасть с ней. Но вы говорите о Гэндальфе так, будто его история подошла к концу?
     
– Да, — вздохнул Пиппин. — История–то продолжается, а вот Гэндальфа и ней уже не будет.
     
Фангорн долго молчал, внимательно глядя на хоббитов.
     
– Хумм, о, не знаю, что и сказать, — молвил он наконец. — Продолжайте.
     
– Если вы хотите знать больше, — проникновенно сказал Мерри, — мы расскажем. Но это займет некоторое время. Вы не опустите нас? Мы бы посидели тут вместе на солнышке, пока оно еще есть… Вы, должно быть, устали держать нас на весу?…
     
– Хм, устал? Нет, я не устал. Я так быстро не устаю. И не сажусь. Я не очень, хм, гибкий. Но солнце уходит. Давайте уйдем с этого… как, вы сказали, оно называется?
     
– Холм? — предположил Мерри. — Уступ, ступенька?
     
Энт тщательно повторил слова, словно попробовал их на вкус.
     
– Холм. Да, это так. Но это слишком поспешное слово для вещи, которая стоит здесь с тех пор, как эта часть мира обрела свой вид. Ну, ничего. Пойдемте отсюда.
     
– А куда? — спросил Мерри.
     
– В мой дом, или в один из моих домов, — степенно ответил Фангорн.
     
– Это далеко?
     
– Не знаю. Может — далеко, может — нет. Какая разница?
     
– Да в общем–то никакой. Но, понимаете, у нас почти ничего не осталось, мы все потеряли, — сказал Мерри. — И у нас очень мало еды.
     
– О! Хм! Об этом не надо беспокоиться. Я дам вам питья, от которого вы долго–долго будете зелеными и растущими. Но если вы решите отпочковаться, я могу высадить вас где угодно. Вперед!
     
Осторожно, но уверенно держа хоббитов на сгибах рук, Фангорн поднял одну большую ногу, затем другую и направился к краю уступа. Корнеподобные пальцы ног вцепились в скалы. Он торжественно спустился по ступеням и вошел в лес.
     
Там он сразу направился сквозь заросли, все глубже и глубже, не удаляясь от ручья и все время поднимаясь по горному склону. Многие деревья, казалось, спали или обращали на Фангорна не больше внимания, чем на любого другого случайного прохожего; иные вздрагивали, а некоторые поднимали ветви над его головой. Он шел и разговаривал сам с собой — как будто бежал долгий поток мелодичных низких звуков.
     
Некоторое время хоббиты молчали. Как ни странно, они чувствовали себя уютно и в безопасности, и у них было о чем подумать и чему поудивляться. Наконец Пиппин решился снова заговорить.
     
– Извините, пожалуйста, — сказал он, — могу я спросить вас кое о чем? Почему Келеберн предупреждал нас против вашего леса? Он уговаривал нас не рисковать и говорил, что здесь кроется западня.
     
– Хм, он так и сказал? — пророкотал Фангорн. — И я мог бы сказать то же самое, если бы вы шли другим путем. Бойся попасть в западню в лесах Лаурелиндоренана! Так обычно его называли эльфы, но теперь они нашли более короткое имя: Лотлориен. Возможно, они правы: может быть, он увядает, а не растет. Земля долины Поющего Золота — вот что там было в древние времена. Теперь это Цветок Грез. О, это странное место, и не всякий рискнет появиться там. Я поражен, что вам удалось самим выбраться оттуда. Но меня еще больше удивляет, как вы туда попали. Путников там не бывало уже много лет. Да, странное место… Место печали и скорби. Лаурелиндоренан линделорендор малинорнелион орнемалин, — медленным речитативом проговорил он. — Только за пределами Лаурелиндоренана, по–моему, листья падают чаще… И эта страна, и все прочие, кроме Золотого Леса, стали иными с тех пор, когда Келеберн был молодым. Только… хум, хм, 
     
      
       
Таурелиломеатумбалеморна Тумбалетауреа Ломеанор
      
     
     
     
как они говорили. Конечно, многое изменилось, но не везде же, так что это верно.
     
– Что верно? — поинтересовался обескураженный Пиппин.
     
– Да про деревья и про энтов. Я не все понимаю из того, что происходит, так что не могу объяснить. Некоторые из нас все еще настоящие энты, но вот многие засыпают, деревенеют, как вы бы сказали. Большинство деревьев — деревья и есть, но некоторые наполовину пробудились, а некоторые пробудились уже совсем… а кое–кто становится энтами. Так всегда было.
     
Когда это случается с деревьями, оказывается, что у некоторых плохие сердца. Сердцевина здесь ни при чем, я не это имею в виду. О, я знавал несколько славных старых ив в нижнем течении Энтовой Купели; они были сплошь в дуплах, разваливались на куски, но были тихи и ласковы, как юный лист. А есть деревья в долинах, у подножия гор, они громогласны, как колокол, но насквозь испорчены. Такое теперь всё чаще случается. Здесь появилось много опасных мест. Есть совсем черные пятна…
     
– Как Сумеречье на севере? — спросил Мерри.
     
– Вот, вот, что–то вроде этого, но гораздо хуже. Я знаю, что север затемнен, а на этой земле есть такие глубокие долины, где тьма никогда и не поднималась и где деревья еще старше меня. Мы делаем что можем, не пускаем безрассудных путников, воспитываем, учим, расчищаем.
     
Мы, старые энты, — пастыри деревьев. Нас теперь немного осталось. Говорят, что со временем овцы становятся похожи на пастухов, а пастухи ни овец. Это, конечно, не сразу; а потом, овцы — они недолговечны. У деревьев и у энтов все быстрее и ближе, они вместе идут сквозь века. Энты кое в чем похожи на эльфов: они меньше заняты собой, чем люди, лучше вникают в суть вещей. В то же время энты похожи и на людей: быстрее меняются, чем эльфы, и быстрее приспосабливаются, можно сказать. Энты лучше, чем те и другие, потому что они последовательны и дольше размышляют над тем, что происходит.
     
Кое–кто из моей семьи теперь совсем одеревенел и едва шепчет. Нужно что–нибудь из ряда вон выходящее, чтобы пробудить их. Зато некоторые из моих деревьев очень подвижны, многие могут говорить со мной. Конечно, начали все эльфы. Это они пробуждали деревья, учили их разговаривать и слушали их. Первые эльфы всегда хотели со всеми разговаривать. А потом наступила Великая Тьма, и они уплыли за море, разлетелись по дальним долинам и сложили песни о днях, которые никогда не вернутся. Никогда… Эх, эх, эх, в былое время отсюда и до Синих Гор тянулся один лес, и все это называлось Восточным Краем. То были просторные дни! Бывало, я мог идти и петь весь день, и не слышать ничего, кроме эха в холмистых ущельях. Здешние леса были похожи на леса Лотлориена, только гуще, сильнее, моложе. А какой аромат! Бывало, я целые недели дышал и больше ничего не делал.
     
Фангорн умолк, бесшумно шагая на своих огромных ногах. Затем он опять захмыкал, хмыканье перешло в бормотанье. Хоббиты не сразу поняли, что старый энт поет какую–то древнюю песню…
     
      
       
К ивовым кущам Тазаринана я приходил по весне.
       
О краски, о ароматы весны в Нан–Тазарионе! —
       
Здесь хорошо! — говорил я.
       
У вязов Оссирианда скитался я летом.
       
О свет, о мелодии лета у Семиречья Оссира!
       
Здесь лучше — думалось мне.
       
По осени буки Нэлдорета принимали меня.
       
О алое золото, о шёпоты осени в Таур–на–Нэлдор! —
       
Здесь лучше всего, — я думал.
       
К соснам в нагорьях Дортониона я приходил зимой.
       
О, белые ветры меж черных ветвей в Ород–на–Тоне!
       
И мой голос летел в небеса.
       
Ныне эти земли укрыты волнами,
       
А со мной остались — Амбарона, Тауреморна, Альдаломэ,
       
Да моя земля, Лес мой Фангорн,
       
Чьи корни ушли в глубины земли,
       
А лет миновало гуще, чем опало листвы
       
В Тауреморналомэ.
      
     
     
     
Потом их спутник замолчал и шествовал дальше в полной тишине. Во всем лесу не было ни звука.
     
День шел на убыль и сумерки окутывали стволы деревьев. Наконец хоббиты увидели вздымающиеся перед ними неясные темные тени; они пришли к подножию гор. Навстречу, со склонов холма, каскадами сбегал поток — юная Энтова Купель. На правом берегу виднелся длинный склон, одетый травой, в сумерках казавшейся серой. Деревья там не росли, склон был открыт небу; звезды сияли в небесных озерах, окруженных берегами облаков.
     
Тем же размеренным шагом Фангорн направился вверх по склону. Внезапно хоббиты увидели впереди широкий вход. Два больших дерева стояли по сторонам, как живые столбы ворот, и переплетенные ветви поднялись при их приближении. То были вечнозеленые деревья, их гладкие и темные листья таинственно мерцали в полумраке. За ними открывалось широкое ровное пространство, как будто в склоне холма вырезали большой грот. По обе стороны на высоту более пятидесяти футов вздымались стены; вдоль каждой стены стояли деревья, и чем глубже, тем выше. Дальний конец грота замыкала отвесная скала, но у подножия была неглубокая ниша со сводчатым потолком — единственная крыша этого удивительного жилища, если не считать ветвей, заплетавших грот снизу доверху, оставляя лишь широкий проход в середине. Маленький поток падал сверху и, звеня разбивался на серебряные брызги, образуя возле ниши подобие чудесного занавеса. Вода собиралась в каменный бассейн между деревьями и бежала оттуда вдоль тропы, чтобы присоединиться к Энтовой Купели в ее странствиях по лесу.
     
– Хм! Вот мы и тут! — сказал Фангорн, нарушая долгое молчание. — Мы прошли примерно семьдесят тысяч энтовых шагов, а сколько это по–вашему — не знаю. Как бы то ни было, мы теперь у подножия Последней Горы. Мне здесь нравится. Заночуем здесь.
     
Он опустил их на траву между деревьями, и они пошли за ним к большой арке. Хоббиты заметили теперь, что колени энта не сгибались при ходьбе, но ноги ступали широко, причем прежде всего в землю впивались пальцы ног, очень большие и широкие.
     
Минуту Фангорн потоптался под водопадом, сделал глубокий вдох, засмеялся и прошел внутрь. Там стоял большой каменный стол, но не видно было ни одного сиденья. В глубине ниши было уже темно. Энт поднял два больших сосуда и поставил их на стол. Казалось, что в них простая вода, однако он подержал над ними руки, и кувшины начали разгораться: первый — золотым, второй — ярко–зеленым светом. Будто летнее солнце пробилось сквозь покров молодой листвы, освещая нишу. Обернувшись, хоббиты увидели, что деревья тоже засветились, сперва робко, а затем все ярче, пока каждый лист не оказался в кайме света, зеленого, золотого или красного, как медь; древесные стволы походили на колонны, выточенные из самоцветного камня.
     
– Ну вот, теперь можно и поговорить, — сказал Фангорн. — Полагаю, вы хотите пить, да и устали, наверное. Глотните–ка вот этого.
     
Он направился к задней стене ниши, где хоббиты увидели несколько высоких каменных кувшинов с тяжелыми крышками. Он сдвинул одну из них, зачерпнул из кувшина большим ковшом и наполнил три кубка — один очень большой и два поменьше.
     
– Это дом энтов, — объяснил он. — Здесь не на чем сидеть, но вы можете сесть на стол.
     
Он поднял хоббитов и посадил на огромную каменную плиту, на шесть футов возвышавшуюся над землей. Там они и сидели, болтая ногами и потягивая из кубков.
     
Питье было похоже на воду, по вкусу очень напоминавшую ту, что они пили из Энтовой Купели у опушки леса, однако имело какой–то привкус, которого они не могли описать; он был неотчетлив, но напоминал запах дальнего леса, который приносит прохладный ночной ветер. Действие напитка сказалось сначала в кончиках пальцев ног, потом постепенно поднялось до корней волос, наливая тело силой и бодростью. Хоббиты почувствовали, как волосы у них на головах встали дыбом, начали виться, волнообразно шевелиться и расти. Фангорн, опустив ноги в бассейн, осушил свой кубок одним глотком — одним длинным медленным глотком. Хоббиты думали, что он никогда не остановится. Наконец он отставил кубок.
     
– Ах–ха, хум, хм, теперь легче будет разговаривать. Сидите, где сидите, а я лягу, тогда питье не ударит в голову и я не усну.
     
С правой стороны ниши находилась большая кровать на низких ножках, густо покрытая травой и папоротником. Фангорн медленно на нее опустился — лишь с намеком на изгиб посередине — и вытянулся во весь рост, положив руки за голову, глядя в потолок, на котором мелькали отблески, как листья, играющие в солнечном свете. Мерри и Пиппин сели рядом на подушки из травы.
     
– Теперь рассказывайте вашу сказку, да только не торопясь? — попросил энт.
     
Хоббиты поведали о своих приключениях с того момента, как покинули Шир. Они говорили довольно беспорядочно, то и дело перебивая друг друга, и Фангорн часто останавливал их, возвращал к более раннему моменту или начинал расспрашивать о событиях более поздних. Они ничего не сказали о Кольце и не объяснили, почему отправились в путь и куда шли, а сам он не спрашивал.
     
Энта интересовало все: Черные Всадники, Элронд, Древлепуща, Том Бомбадил, пещеры Мории, Лотлориен, Галадриэль. Он заставил их снова и снова описывать Шир. Потом подумал и спросил странно:
     
– Вы там, в окрестностях, никогда, хм, не видели жен энтов?
     
– Жен энтов? — опешил Пиппин. — А какие они с виду? Такие же, как вы?
     
– Да, хм, а может, и нет, я уж теперь и не знаю… — задумчиво произнес Фангорн. — Но им бы понравилась ваша страна, вот я и спросил.
     
Энт дотошно расспрашивал о Гэндальфе, но более всего его встревожили действия Сарумана. Хоббиты знали немного: рассказ Гэндальфа на Совете в изложении Сэма, да ещё то, что Углук, взявший их в плен, был из Изенгарда и хозяином своим называл Саруман.
     
– Хм, хум! — произнес Фангорн, когда их история наконец добралась до схватки между орками и Всадниками. — Ну и ну! Вы рассказали мне массу новостей и, насколько я могу судить, не сделали ни единой ошибки. Конечно, вы рассказали не все, но я не сомневаюсь, что вы действуете так, как хотел бы Гэндальф. Я чувствую, происходит нечто большое, и когда–нибудь, наверное, узнаю, что именно. Корни и ветви! Вот странное дело! Появляется маленький народец, которого нет в старинных списках, и — обратите внимание! — Девять Забытых возрождаются, чтобы охотиться за ними, и Гэндальф берет их в большое путешествие, и Галадриэль дает им приют, и орки преследуют их в дикой земле… Похоже, они попали в ураган! Надеюсь, они его выдержат!
     
– Ну а вы? — осторожно спросил Мерри.
     
– Хум, хм, меня не заботят Большие Войны, — сказал Фангорн. — Они касаются эльфов и людей. Пусть этим занимаются мудрецы: они думают о будущем. Чего мне лезть в это дело? Я не придерживаюсь никакой стороны, потому что никто не придерживается моей, если вы меня понимаете: никто не заботится о лесах так, как я, даже эльфы теперь… Хотя к эльфам я отношусь лучше, чем ко всем прочим: эльфы излечили нас от немоты в давние времена, а это дар, о котором нельзя забыть, хотя с тех пор наши пути и разошлись. Но зато есть кое–что, с чем я решительно не согласен, я целиком против этого. Это — барарум, — он издал глубокий рокот отвращения, — это орки и их хозяева.
     
Я тревожился, когда тень накрыла Сумеречье, но перестал беспокоиться, когда она переместилась в Мордор — Мордор далеко. А теперь, кажется, ветер начинает дуть с востока, а он несет старость и увядание всем лесам. Старый энт не в силах сдержать эту бурю: он либо устоит, либо сломается.
     
Но вот Саруман! Саруман — сосед, я не имею права проглядеть его. Полагаю, я должен что–то сделать. Я часто размышлял, что мне делать с ним.
     
– А кто он такой? — спросил Пиппин. — Вы что–нибудь знаете о нем?
     
– Саруман — маг, мудрец, — ответил Фангорн. — Больше, пожалуй, и не скажешь. Я не знаю истории магов. Они появились после того, как из–за Моря пришли Большие Корабли; вот только не знаю, пришли маги с ними или нет. Саруман считался среди них самым сведущим. Некоторое время назад — очень долгое время на ваш счет — он бродил по земле и вмешивался в дела людей и эльфов, а потом осел в Ангреносте, или в Изенгарде, как его называют люди из Рохана. Он начинал незаметно, но слава его быстро росла. Говорят, он был избран главою Белого Совета, но добра это не принесло. Я теперь думаю, что Саруман уже тогда обратился ко злу. Но как бы там ни было, своим соседям он беспокойства не причинял. Мы часто с ним разговаривали. Было время, когда он постоянно бродил по моим лесам. Тогда он был вежлив, всегда спрашивал моего разрешения, по крайней мере при встречах со мной, и очень любил слушать. Я рассказал ему многое из того, чего он сам вовек не узнал бы, но он никогда не платил мне тем же. Я вообще не могу вспомнить, чтобы он мне что–нибудь рассказывал. И чем дальше, тем больше. Его лицо, насколько я помню, — я давно его не видел, — стало похоже на окно в каменной стене со ставнями изнутри.
     
Думаю, теперь я понимаю, чего он хочет. Он хочет власти. У него на уме металл и колеса, и он не заботится о том, что растет, — если только оно не нужно ему для чего–нибудь. Теперь ясно, что он — черный изменник. Он сошелся с дурным народом — орками. Брм, хум! Хуже того, он сделал с ними что–то опасное. Эти, из Изенгарда, больше похожи на плохих людей. Обычно все злое, пришедшее с Великой Тьмой, не выносит солнца, а вот орки Сарумана как–то притерпелись. Интересно, что он такое сделал? Может быть, они — разрушенные люди, или он скрестил орков и людей? Это было бы черное дело!
     
Некоторое время назад я заинтересовался, как это орки могут так свободно разгуливать у меня в лесу. И только недавно я понял, что в ответе за это Саруман, и что много лет назад он только и делал, что выведывал тайные тропы и другие секреты. Теперь он и его злой народ творят здесь беззакония. На границах они валят деревья — хорошие деревья. Некоторые они срубают и оставляют гнить, но большинство уносят с собой и сжигают в кострах. И день за днём над Изенгардом поднимается дым.
     
Проклятье на них, корни и ветви! Многие деревья были моими друзьями, я знал их, когда они были еще орешками и желудями; у многих был свой собственный голос, который теперь смолк навсегда. Там, где когда–то пели леса, теперь пустоши с пнями и ежевикой. Я был ленив. Я пустил все на произвол Судьбы. Это пора прекратить!
     
Фангорн поднялся с кровати и хватил рукой по столу. Светящиеся сосуды подпрыгнули и выбросили два языка пламени. В глазах энта трепетал зеленый огонь, борода взъерошилась, как огромная метла.
     
– Я прекращу это! — прогремел он. — И вы пойдете со мной. Возможно, вы сумеете мне помочь. Тем самым вы поможете и своим друзьям, потому что, если Саруману дать волю, Рохан и Гондор окажутся в кольце врагов. Наши дороги сошлись не случайно, и теперь нам по пути — на Изенгард!
     
– Мы пойдем с вами, — сказал Мерри, — и сделаем все, что можем.
     
– Хорошо! — одобрил энт. — Но я поторопился. Я слишком разгорячился. Мне надо остыть и подумать, потому что проще крикнуть: «Прекратить!», чем сделать это.
     
Некоторое время он постоял под водопадом, затем засмеялся и встряхнулся, и всюду, где на землю падали капли воды, они вспыхивали красными и зелеными искрами. Потом он вновь улегся на кровать и затих.
     
Через некоторое время хоббиты опять услышали его бормотанье. Казалось, он считал по пальцам.
     
– Фангорн, Финглас, Фладриф, эх, эх, — вздохнул он. — Беда в том, что нас мало осталось, — и, обернувшись к хоббитам, пояснил: — Только трое из первых энтов, пришедших до Темноты, только я, Финглас и Фладриф — если называть их эльфийскими именами. Из нас троих от них меньше всего пользы. Финглас совсем сонный, одеревеневший, как вы бы сказали. А Фладриф жил к западу от Изенгарда, где случилось худшее из наших несчастий. Он сам был сильно ранен, а многие из его древесных стад убиты. И сделали это орки. Он ушел высоко в горы и не спускается оттуда. Впрочем, я могу собрать неплохую компанию молодых, если сумею объяснить им, что нужно, если смогу пробудить их: мы ведь неторопливый народ. Как жаль, что нас так мало!
     
– А почему вас так мало, если вы так давно здесь живете? — полюбопытствовал Пиппин. У вас многие умерли?
     
– О, нет! Никто не умер сам по себе, как вы могли бы сказать. Конечно, некоторых сгубили годы, а больше одеревенело. Нас никогда не было много, а хуже то, что нас не становилось больше. Уже много лет у нас не было детей. Знаете, мы потеряли наших жен.
     
– Как это печально! — воскликнул Пиппин. — Как случилось, что они все умерли?
     
– Они не умерли! — терпеливо объяснил Фангорн. — Я не говорил «умерли». Мы потеряли их и не можем найти, — он опять вздохнул. — Я думал, большинство народов знает об этом. Песни о нас пели эльфы и люди от Сумеречья до Гондора. Не может быть, чтобы их совсем забыли!
     
– Наверное, до нас они все–таки не дошли, — посетовал Мерри. — Может, вы расскажете или споете какую–нибудь из этих песен?
     
– Пожалуй, — произнес Фангорн, казалось, растроганный этой просьбой. — Но я буду краток: завтра мы должны собрать совет и, быть может, отправимся в путь.
     
– Это довольно странная и грустная история, — продолжал он после паузы. — Когда мир был молод, а леса просторны и дики, энты и жены энтов жили вместе. Ах, как прекрасна была легконогая Фимбретиль, подруга моей юности! Но сердца наши стремились к разному: энты любили большие деревья, дикие леса и склоны высоких холмов, они пили из горных потоков и ели лишь те плоды, которым деревья позволяли падать на тропу, и они знались с эльфами и разговаривали с деревьями. А жены энтов любили маленькие деревья и залитые солнцем луга у края лесов, и они видели ягоды в зарослях, и дикую яблоню и вишню, расцветающие по весне, и зеленые травы пойменных лугов летом, и колосящиеся травы в осенних полях. Они не желали разговаривать с тем, что росло, но хотели, чтобы все слушалось их и подчинялось им. Жены энтов приказывали растениям расти так, как они того хотели, и приносить плоды и листья по их желанию, потому что жены энтов хотели порядка и изобилия; они считали, что все в мире должно находиться на своем месте, а место это будут определять они. И вот они начали создавать сады и жить там. Мы же продолжали бродяжничать, а в сады заходили лишь изредка. Когда на север пришла Тьма, жены энтов пересекли Великую Реку, разбили там новые сады и взрастили новые поля. Мы виделись все реже. После победы над Тьмой сады наших жен богато расцвели и поля были полны зерна. Многие люди тогда познали искусство жен энтов и глубоко чтили их, а мы оставались для людей только легендой, тайной в сердце леса. И вот мы здесь, а сады наших жен разорены: люди называют их теперь Бурыми Землями.
     
Помню, давным–давно, еще во время войны Саурона с Людьми из–за Моря, я захотел повидать свою возлюбленную. Она была так прекрасна, когда я в последний раз видел ее, хотя и мало похожа на девушек–энтов прежних времен. Ибо труд сгибал их фигуры до времени, волосы выгорали на солнце до оттенков спелого зерна, а щеки становились похожи на красные яблоки. Только глаза всегда оставались глазами моего народа. Мы перешли через Андуин, но за ним лежала пустыня. Все было сожжено и раскорчевано, потому что здесь прошла война. Жен энтов там больше не было. Мы долго звали их, долго искали, спрашивали все встречные народы, каким путем ушли наши жены. Некоторые говорили, что никогда их не встречали, кое–кто отвечал, что их видели идущими на запад, по словам других — на восток или на юг. Но мы нигде не могли найти их. Велика была наша печаль. Дикий лес звал нас, и мы вернулись к нему. Много лет мы уходили на поиски, далеко ходили, все звали наших жен, выкликая их прекрасные имена. Но время шло, и мы уходили все реже и уже не так далеко. А теперь жены энтов — только память для нас, и бороды наши длинны и седы. Эльфы сложили множество песен о наших поисках, некоторые из них дошли до людей. Но мы не сочиняли песен, потому что прекрасные имена наших жен звучали в нас, когда мы думали о них. Мы верим, что вновь увидимся с ними и, может быть, нам удастся найти землю, где мы заживем вместе, и все будут довольны. Предсказано, что это случится только тогда, когда и мы, и они потеряем все, что имеем теперь. Вполне может быть, что это время уже близко. Потому что, если когда–то давно Саурон разрушил сады, то сегодняшний Враг, похоже, изведет и леса.
     
Об этом была эльфийская песня — по крайней мере, я так ее понимаю. Ее распевали по всей Великой Реке. Она никогда не была песней энтов, заметьте: на нашем языке это была бы очень долгая песня. Но мы знаем ее сердцем и вспоминаем часто. Вот как она поется:
     
      
       
Когда весна придет в леса, зашелестит листвой
       
И недра сумрачных озер наполнит синевой,
       
И станет горный воздух чист и сладок, как елей, —
       
Приди ко мне и пой со мной:
       
Мой край всего милей!
      
      
       
Когда весна придет в сады, и зашумят поля,
       
И пряным запахом весны наполнится земля,
       
Когда раскроются цветы среди густых ветвей —
       
Я не приду к тебе, мой друг. 
       
Мой край всего милей!
      
      
       
Когда настанет летний день, и грянет птичий звон,
       
И оживут лесные сны под сенью ясных крон,
       
Когда зальет чертог лесной златой полдневный свет —
       
Приди ко мне и пой со мной:
       
Прекрасней края нет!
      
      
       
Когда горячий летний день согреет юный плод
       
И в жарком улье у пчелы созреет светлый мед,
       
Когда зальет цветущий луг златой полдневный свет —
       
Я не приду к тебе, мой друг. Прекрасней края нет!
      
      
       
Когда обрушится зима, и землю скроет тень,
       
И ночь беззвездная убьет короткий серый день,
       
И лес умрет в туманной мгле — под снегом и дождем,
       
Найду тебя, приду к тебе, чтоб быть навек вдвоем.
      
      
       
Когда обрушится зима, и смолкнет птичья трель,
       
И сад в пустыню превратит свирепая метель —
       
Найду тебя, приду к тебе, чтоб быть навек вдвоем,
       
И мы пойдем — рука в руке — под снегом и дождем!
      
     
     
     
Мерри показалось, что окончание песни пропели два голоса: глубокий и низкий — Фангорна, и светлый и прекрасный — его возлюбленной.
     
      
       
И мы начнем — в руке рука — на Запад долгий путь,
       
И там, вдали, отыщем край, где можно отдохнуть.
      
     
     
     
Песня кончилась.
     
– Вот так, — сказал Фангорн. — Конечно, песня эльфийская — легкая, с быстрыми словами, и скоро кончается. На мой вкус, она неплоха. Но энты могли бы сказать лучше, если бы у них было время! А теперь я собираюсь встать и поспать немножко. Вы где встанете?
     
– Мы обычно спим лежа, — смущенно признался Мерри. — Нам хорошо здесь.
     
– Спать лежа! — удивился Фангорн. — Да, разумеется! Хм, хум… Я забыл. Песня напомнила мне прежние времена, и я говорил с вами, как с молодыми энтами… Что ж, можете лечь на кровать. Я намерен стоять под дождем. Доброй ночи!
     
Мерри и Пиппин забрались на кровать и укутались мягкой травой и папоротником. Огни погасли, мерцание деревьев поблекло. Снаружи под аркой они видели старого Фангорна, неподвижно стоящего с поднятыми над головой руками. На небе показались яркие звезды, они освещали падающую воду, разбивавшуюся о его пальцы и голову и рассыпавшуюся у ног сотнями серебряных брызг. Под звон струй хоббиты уснули.
     
Когда они проснулись, Фангорна уже не было. Пока они плескались в бассейне под аркой, послышалось хмыканье и пение, старый энт показался на тропе меж деревьев.
     
– Хум, хм! Доброе утро, Мерри и Пиппин! — прогремел он. — Долго же вы спите. Я был за много сотен шагов отсюда. Теперь мы попьем и пойдем на сбор энтов.
     
Он подал им два кубка, наполненных из каменного кувшина — на этот раз из другого. И вкус был иным: более земляным, более подкрепляющим и, если так можно сказать, более похожим на пищу.
     
Когда хоббиты насытились напитком и кусочками эльфийских лепешек, Фангорн поднял их на руки, как накануне. У выхода он повернул направо, перешагнул через поток и направился на юг вдоль разрушенных склонов, поросших скудной растительностью. Вскоре он повернул от холмов и углубился в лес, где деревья были больше, выше и гуще, чем хоббитам когда–либо доводилось видеть. Фангорн шел, что–то задумчиво бормоча про себя, но Мерри с Пиппином не могли разобрать ни одного знакомого слова: нечто вроде бум, бум, рамбум, бурар, бум, бум, дахрар бум бум, дахрар гум и так далее, с постоянно меняющимся ритмом. Иногда им казалось, что ему кто–то вторит, какие–то звуки доносились из земли, с ветвей над головами, из древесных стволов, но Фангорн не останавливался и не поворачивал головы.
     
Они ушли уже далеко — Пиппин пытался считать «энтовы шаги», но сбился после трехтысячного, когда Фангорн стал замедлять ход. Внезапно он остановился, спустил хоббитов на землю, поднес ко рту сложенные ладони и издал громкий клич, подобный звуку большого рога. Со всех сторон послышались ответные звуки, но это не было эхо.
     
Фангорн посадил Пиппина и Мерри на плечи и опять зашагал, поминутно издавая клич, и каждый раз ответ раздавался все ближе и громче. Наконец они подошли к необозримой стене из темных вечнозеленых деревьев, которых хоббиты никогда прежде не видели: ветви росли прямо из корней и были густо покрыты темными блестящими листьями. Множество крепких шипов, усеянных большими оливкового цвета почками, торчало во все стороны.
     
Свернув налево, Фангорн в несколько шагов достиг узкого прохода в этой живой изгороди. Отсюда начиналась тропа, сбегавшая вдоль ступенчатого склона. Хоббиты увидели, что спускаются в большую лощину, круглую, как чаша, широкую, увенчанную по краям высокими вечнозелеными зарослями. Дно лощины заросло ровной высокой травой. Кроме трех очень красивых серебряных берез, других деревьев здесь не было. Две дороги вели в лощину: одна с запада, другая с востока.
     
Энты уже собирались. Многие спускались по тропам, некоторые шли следом за Фангорном. Хоббиты смотрели на них во все глаза. Они ожидали увидеть существа, похожие на Фангорна так же, как один хоббит на другого, и были поражены, не обнаружив сходства. Энты отличались друг от друга, как деревья: некоторые — как деревья одной породы, но разного возраста; другие — как одна порода деревьев от другой — береза от бука, например, или дуб от сосны. Там было и несколько старых энтов, заросших бородами и сучковатых, как кряжистые крепкие деревья (хотя старше Фангорна не было никого), были и высокие сильные энты, с чистыми ветвями и гладкой кожей, как зрелые лесные деревья, но не было ни молодых, ни подростков. Вместе их собралось около двух дюжин, и столько же еще подходило.
     
Вначале хоббиты были ошеломлены разнообразием форм, цвета, высоты, длины конечностей; количество пальцев колебалось от трех до девяти. Некоторые энты казались более или менее сродни Фангорну, они походили на буки или дубы. Некоторые напоминали каштан: коричневокожие, с большими руками и неуклюжими пальцами, с короткими толстыми ногами. При виде других вспоминались ясени: высокие, стройные, с многопалыми руками и длинными ногами; были энты, похожие на сосны (они были выше всех), березы, рябины, липы. Но когда все они столпились вокруг Фангорна, слегка покачивая головами и бормоча что–то музыкальными голосами, посматривая на незнакомцев долгими внимательными взглядами, стало ясно, что это — одно племя: у всех были похожие глаза, не такие старые и глубокие, как у Фангорна, но с таким же вдумчивым выражением и с такими же зелеными огоньками.
     
Наконец все собрались, и началась любопытная и непонятная беседа. Энты медленно бормотали: начинал один, затем вступал другой, пока все не запели вместе в размеренном восходящем и нисходящем ритме. Пиппин, конечно, не различал и не понимал слов, но поначалу песня–беседа ему понравилась. Потом он начал думать, сколько времени на «неторопливом» языке энтов займут приветствия, и сколько дней Фангорн будет выпевать имена собравшихся. А песня тянулась всё в том же ритме и всё больше казалась нескончаемой. Пиппин зевнул. Фангорн немедленно прекратил петь и снял хоббитов с плеч.
     
– Слушать непонятно что — пустое занятие, — сказал он, — тем более для такого нетерпеливого народа, как вы. А слушать незнакомый язык тем более утомительно. Я уже рассказал, как вас зовут, и энты посмотрели на вас и согласились, что вы — не орки и что к старым спискам надо добавить ещё две строки. Так что здесь вы пока не нужны. Побродите неподалеку. Я найду вас, когда понадобитесь, и сообщу, как идут дела.
     
Хоббиты поклонились собранию, чем немало удивили и озадачили энтов, и пошли по тропе, ведущей на запад. Со дна лощины поднимались поросшие деревьями склоны, а за ними, над вершинами сосен, вздымался острый и белый горный пик. К югу виднелся лес, постепенно исчезающий в серой дали. Оттуда разливалось бледно–зеленое сияние, и Мерри догадался, что это отблески бескрайних равнин Рохана.
     
– Интересно, где находится Изенгард? — спросил Пиппин.
     
– Если бы я точно знал, где мы теперь, — ответил Мерри. — Но вот этот пик, по–видимому, Метедрас; насколько я помню, Изенгард лежит в глубокой расселине у края гор. Возможно, он за этим гребнем. Кажется, оттуда поднимается дымок — вон там, левее пика, да?
     
– А на что он похож, этот Изенгард? — спросил Пиппин. — Мне интересно, что с ним могут сделать энты?
     
– Мне тоже. Изенгард — он вообще вроде кольца из скал и холмов с ровной площадкой внутри и не то со скалистым островом, не то с каменной колонной в середине. Это и есть Ортханк, башня Сарумана. В кольце стен есть ворота, и не одни, наверное. Где–то рядом течет Изен. Он берет начало с гор и течет к Гриве Рохана. Вряд ли энтам удастся легко овладеть этой крепостью. Правда, мне думается, эти энты совсем не такие безобидные, как кажется. Они, конечно, медлительны, терпеливы, даже, я бы сказал, печальны, но, по–моему, их можно расшевелить. А если их расшевелить, не хотелось бы мне быть против них.
     
Они повернули обратно. Энты бормотали по прежнему. Солнце поднялось уже достаточно высоко, чтобы заглянуть за край лощины; оно сияло на верхушках берёз и освещало северную кромку круга прохладным желтоватым светом. Хоббиты разглядели в той стороне небольшой водопад и направились к нему. Под ноги мягко ложилась вечнозелёная трава, впервые за много дней не нужно было никуда спешить. Они добрались до воды, попили — вода оказалась чистейшей, холодной, обжигающей, — сели на заросший мхом камень и снова стали слушать голоса энтов. Казалось, этому странному месту не было никакого дела до их приключений. Хоббиты вдруг заскучали по друзьям. Им так хотелось увидеть Фродо, Сэма, Колоброда!
     
В бормотании энтов возникла пауза. К хоббитам вышел Фангорн в сопровождении еще одного энта.
     
– Хум, хм, вот и я. Пожалуй, вы устали или сгораете от любопытства? Ну, для нетерпения еще не время. Мы только начали: мне надо все объяснить тем, кто живет далеко и не знает о последних событиях, а уж потом мы решим, что делать дальше. Решиться–то энтам недолго, главное — обсудить все как следует. Не буду скрывать, дня два нам всё–таки понадобится. Вот я вам привел товарища. Он живет неподалеку и утверждает, что уже все решил… Хм, хм, все–таки бывают и торопливые энты. Побродите вместе.
     
Фангорн ушел. Подошедший энт внимательно рассматривал хоббитов, а они пытались понять, в чем проявляется его «торопливость». Энт был молод, высок, с гладкой, глянцевитой кожей и серо–зелеными волосами, гибкий, как стройное дерево на ветру, а голос его, хоть и глубокий, был выше и звонче, чем у Фангорна.
     
– Что ж, друзья, прогуляемся. Я — Брегалад, или Скородум, это, конечно, прозвище. Как–то раз я ответил старшему «да» прежде, чем он кончил свой вопрос, вот меня и прозвали Скородумом. Ну, пойдемте. — И он протянул хоббитам тонкие руки с длинными пальцами.
     
Весь день они бродили по лесам, смеялись и пели. Скородум любил смеяться: то солнцу, выглянувшему из–за тучи, то ручью или роднику, то шелесту деревьев. На ночь он привел их в свое жилище. Рябины окружали его, внутри были заросшие мхом камни и родник, как водится у энтов. Тихим печальным голосом рассказывал Брегалад:
     
– Рябины росли у меня в доме вместе со мной. Когда–то мы посадили их, чтобы порадовать наших жен. Но те лишь смеялись и говорили, что знают цветы белее, а плоды слаще. А мне они были милее всего. Осенью прилетали птицы и лакомились ягодами, я любил их, хотя они и ссорились иногда. Потом они стали жадничать, обижали деревья, бросали ягоды на землю… А потом… Меня не было дома… пришли орки и срубили мои рябины. Я вернулся, я звал их по именам, а они даже не шелохнулись, не вздохнули в ответ…
     
      
       
О, Орофарнэ, Лассемисто, Карнимириэ!
       
Рябина нежная моя, как ясен был твой взор,
       
И как светлел, прозрачно–бел, весенний твой убор!
       
Рябина гордая моя, как в кроне золотой
       
Пылал, играл, бездонно ал, венец осенний твой!
       
Моя рябина, ты ушла, а я, осиротев,
       
Ещё живу, и вновь зову, и слышу твой напев…
       
О, Орофарнэ, Лассемисто, Карнимириэ!
      
     
     
     
Уже засыпая, хоббиты все еще слышали тихое пение Брегалада. Казалось, он на разных языках оплакивает своих погибших друзей.
     
Энты совещались два дня. На рассвете третьего их голоса достигли наивысшей силы, а потом разом смолкли. Наступил день, и солнце, уходя на запад, к горам, посылало из–за облаков длинные желтые лучи. Внезапно хоббиты поняли, что вокруг стоит абсолютная тишина. Лес молчал, напряженно вслушиваясь. Брегалад замер, глядя на север и пытаясь угадать, что решило собрание.
     
Сразу вслед за тем прокатился великий звучный крик: ра–гумм–ра! Деревья задрожали и согнулись, как под порывом ветра. Зазвучал ритм марша, как будто били в твердые и гулкие барабаны.
     
      
       
Идем, идём под бой гром,
       
Та–рунда–рунда–рунда–ром!
      
     
     
     
Энты шли в их сторону; песня звучала всё громче.
     
      
       
Под гром и бой спешим на бой —
       
Та–руна–руна–руна–ром!
      
     
     
     
Брегалад подхватил хоббитов на руки и поспешил навстречу.
     
Вскоре хоббиты увидели энтов, широкими шагами направлявшихся к ним. Во главе шагал Фангорн. За ним попарно следовало около пятидесяти энтов, ритмично ударяя руками о бока. Когда они подошли, стали видны огненные вспышки в их глазах.
     
– Хууум, хом! Мы идем, мы, наконец, идем! — воскликнул Фангорн, завидя хоббитов. — Мы идем! Мы идем на Изенгард!
     
– На Изенгард! — закричали энты на множество голосов.
     
– На Изенгард! — С этим кличем колонна энтов двинулась на юг.
     
      
       
На Изенгард! Его оплот
       
Могуч и холоден, как смерть!
       
На Изенгард! Вперёд! Вперёд!
       
Разрушим каменную твердь!
       
Идём, идём, идём на бой
       
Со злом, укрытым за стеной!
       
В ветвях клокочет сила сил,
       
Вскипает лиственный покров!
       
В сплетениях древесных жил
       
Пылает пламенная кровь!
       
   На Изенгард! Да сгинет враг!
       
   Мы смерть несём — за шагом шаг!
      
     
     
     
С сияющими глазами Брегалад встал в строй рядом с Фангорном. Тот опять посадил хоббитов себе на плечи, и теперь они, гордо задрав носы, с колотящими сердцами, возглавляли колонну.
     
– Быстро энты решились, правда? — спросил Пиппин через некоторое время, когда голоса смолкли и были слышны лишь удары рук и ног.
     
– Быстро? — переспросил Фангорн. — Да, пожалуй. Быстрее, чем я ожидал. Я не видел их такими уже много веков. Мы, энты, не любим, когда нас будят, и мы никогда не поднимаемся, если только нашим деревьям и нашей жизни не грозит великая опасность. Такого не случалось в лесу со времен войны Саурона с Людьми из–за Моря.
     
– Вы действительно хотите сломать ворота Изенгарда? — спросил Мерри.
     
– Хо! Мы их обязательно сломаем! Вы, должно быть, не знаете, энты очень сильные. Слышали о троллях? Но тролли — лишь подделка под нас, созданная Врагом во время Великой Тьмы, как орки — подделка под эльфов. Мы сильнее, чем тролли. Мы — кости земли! Если наш разум пробужден, мы можем крошить камни, как крошат их древесные корни!
     
– Но ведь Саруман попытается остановить вас?…
     
– Хум, хм, а, да, это так. Я долго думал об этом. Но, видите ли, большинство энтов моложе меня на много древесных жизней. Теперь они пробуждены и думают только об одном: как бы разрушить Изенгард. Но они остынут, когда мы примем вечернее питье. А пока — пусть идут и поют! Перед нами долгий путь, а время для размышлений еще будет.
     
Фангорн шагал со всеми, и его голос присоединился к поющим. Но скоро он замолк, и Пиппин увидел печальный взгляд, печальный, но отнюдь не несчастный. В нем был свет, как будто зеленое пламя погружалось в глубины мыслей энта.
     
– Может быть, друзья мои, — медленно произнес он, — мы идем на смерть, быть может, это последний поход энтов, хум, хм. Но если бы мы остались дома и ничего не делали, смерть все равно нашла бы нас рано или поздно. Эта мысль давно зрела в наших сердцах, вот почему мы идем. Теперь хотя бы последний поход энтов будет достоин песни. Я бы хотел, — вздохнул он, — услышать песни о наших женах… Но песни как плоды, они поспевают в свой срок и своим чередом.
     
Энты шли на юг. Пиппин оглянулся. Ему показалось, что их становится все больше. Там, где должны были лежать пустынные склоны, были деревья — и они двигались! Могло ли быть так, что Лес Фангорна поднимался, шагая через холмы на войну? Пиппин протер глаза, думая, что спит, или игра теней обманула его? Но серые очертания продолжали свое движение. Ветви шумели, как под ветром.
     
Пала ночь, и настала тишина, лишь земля шуршала под ногами энтов и шелестела листва. Наконец они остановились на вершине высокого холма и посмотрели вниз, в глубину ущелья: перед ними лежала долина Сарумана.
     
– Ночь лежит над Изенгардом, — звучно произнес Фангорн.
    
    
     
      
Глава 5
      
БЕЛЫЙ ВСАДНИК
     
     
– Я продрог до костей. — Гимли отчаянно тёр руки и топал ногами.
     
Час перед рассветом оказался особенно холодным. Наконец стало светать. Трое друзей приободрились и готовы были продолжать поиски. Гимли пытался разыскать следы ночного гостя.
     
– Если он оставляет следы, значит, не привиделся нам, а был на самом деле. Трава, правда, тут высокая, но Следопыту и сломанной травинки хватит, — заявил он. — Только не верю я, что этот старик следы оставлял. Не иначе как Саруман призрака к нам отправил. А теперь следит за нами, поди, прямо из Леса Фангорна.
     
– Может, и призрак, — ответил Арагорн, — но кони–то наши были настоящие. Как ты думаешь, Леголас, их что–нибудь испугало?
     
– Я бы так не сказал, — задумчиво произнес эльф. — Ржание, скорее, было радостным, как при встрече с кем–то или чем–то хорошо знакомым.
     
– Так и мне показалось, — подтвердил Арагорн. — Но загадка пока не решается. Светает. Пора поискать следы. Если наши друзья живы, то могут скрываться только в лесу. Если же следов нет, — он помолчал и со вздохом закончил, — придётся обыскать поле боя и пожарище.Но тут надежды мало: всадники Рохана сделали своё дело слишком хорошо…
     
Искать следы начали около собственной стоянки. Ближайшее дерево скорбно опустило ветви, сухие листья поникли под резким восточным ветром. Арагорн постепенно перемещался в сторону ручья, к остаткам сторожевого костра Всадников, потом свернул к месту боя, прошёл немного,остановился, нагнулся чуть не до самой земли, потом поднял большой, уже начавший вянуть бледно–золотистый лист меллорна.
     
– Смотрите! — позвал Арагорн. — Лориенский меллорн, на нём и на земле вокруг — крошки лепёшек. А вот и перерезанная верёвка.
     
– А перерезали ее вот этим, — добавил Гимли, извлекая из травы втоптанный в землю нож с коротким зазубренным лезвием. Неподалеку лежали сломанные ножны. Гимли с отвращением разглядывал рукоять с изображением косоглазого лица, оскаленного в жуткой ухмылке.
     
– Теперь совсем ничего не понятно! — воскликнул Леголас. — Пленник ушел и от орков, и от Всадников, и освободился орковым ножом. Это как же? Со связанными ногами ему бы не уйти, со связанными руками — не управиться с ножом. Если у него были свободны руки и ноги, зачем резать веревку? Но пусть он все это проделал. Так вместо того, чтобы удирать во все лопатки, он еще закусывает здесь же! Да не чем–нибудь, а эльфийскими лепешками. Значит, это мог быть только хоббит. А потом он защебетал и улетел, не иначе. Но у нас–то нет крыльев, чтобы искать его в небе.
     
– Колдовство, как есть колдовство, — твёрдо стоял на своём Гимли, — Всё этот старик! А ты что думаешь, Арагорн? Может, еще что–нибудь найдешь?
     
– А я уже нашел, — улыбнулся Следопыт. — Здесь есть и другие следы. Леголас прав, конечно, это был хоббит и, как мне думается, руки у него были свободны. Так решение получается проще. Ведь орк притащил его сюда. Вот орочья кровь и следы копыт вокруг. Всадники убили орка и отволокли труп в костер. А вот хоббита не заметили, на нем ведь эльфийский плащ, а ночь была темной. Что же до его трапезы, то это понятно. Он просто не в силах был идти, не отдохнув и не подкрепившись. Хорошо, что у него оставались лепешки. Но я все–таки думаю, что их было двое, хотя и не уверен пока.
     
– Но почему один был связан, а другой нет? — недоумевал Гимли.
     
– Вот этого не знаю, не скажу. И зачем орк тащил их сюда, тоже непонятно. Хотя постойте… Боромира орки убили, хоббитов взяли как пленников, а нас не тронули совсем. Так не за ними ли была охота? Следы ведут в Изенгард. Вряд ли Саруман рассказал им о Фродо и о Кольце, не стал бы он так рисковать. Значит, у них был просто приказ: схватить хоббитов, причем живыми. Они его выполнили и со всех ног бросились обратно. Когда их перехватили Всадники, кто–то из орков, из тех, кто понимал, как нужны пленники его хозяину, попытался их уберечь, да не сумел. Во всяком случае, теперь можно быть уверенным, что один–то хоббит точно жив. Кроме как в лес ему некуда было деваться. Он не побоялся, не побоимся и мы. Возвращаться в Эдорас рано.
     
– Да уж не знаю, — покряхтел Гимли, — что хуже: забираться в Лес Фангорна или являться в Эдорас пешком.
     
– Значит в лес, — сказал Арагорн.
     
Новые следы обнаружились на берегу Энтовой Купели — слабые на твёрдой земле, но, несомненно, хоббичьи. Чуть дальше, на самой кромке леса, под огромным деревом, нашлось ещё несколько отпечатков.
     
– По крайней мере один хоббит стоял здесь и осматривался, а потом направился в лес, — объяснил Арагорн.
     
– Придётся и нам… — вздохнул Гимли. — Ох, как не нравится мне этот Фангорн!
     
– Мне лес вовсе не кажется злым, что бы там ни болтали. — Леголас был уже на опушке. Он весь подался вперед, вслушиваясь и всматриваясь в зеленоватый сумрак. — Я слышу только эхо растревоженных чащ. Что–то случилось в глубине Леса или вот–вот случится. Чувствуете, как трудно дышать?
     
– Воздух густой, — согласился гном. — Как будто слежавшийся.
     
– Этот Лес так древен, что я чувствую себя молодым в нем. Он полон воспоминаний. Да… — мечтательно проговорил эльф, — здесь я мог бы быть счастлив. Эх, разве вы, дети, можете это понять!
     
– Вот чудной народ, — фыркнул Гимли. — Ну ладно, идем. С тобой никакой лес не страшен. Только лук держи наготове. Топор у меня всегда под рукой. Не для деревьев, — торопливо прибавил он, поглядев на сплетение сучьев над головой. — Вдруг опять старик встретится, будет с чего начать разговор.
     
Дальнейшие поиски еще больше их ободрили. Арагорн старался не забираться в лес, полагая, что хоббиты будут держаться поближе к воде, и оказался прав. Они вышли как раз к тому месту, где останавливались Мерри и Пиппин. На влажной земле возле самого ручья явственно отпечатались две пары ног.
     
– Наконец–то! — воскликнул Арагорн. Он внимательно изучил следы. — Это было около двух дней назад. И, похоже, от ручья они углубились в лес.
     
– Как мы будем искать их? — спросил Гимли. — Еще немного, и самое большее, что мы сможем для них сделать, — это умереть от голода.
     
– Если ничего другого не останется, — ответил Арагорн, — сделаем это. Пошли дальше.
     
Друзья долго блуждали по лесу, пока не наткнулись на грубо высеченное подножье лестницы, поднимавшейся на холм. Леголас предложил осмотреться с вершины.
     
– Я почти убежден, что хоббиты здесь были. — Арагорн шел медленно, тщательно исследуя ступени. — А вот чьи еще здесь следы — не пойму, хоть убей.
     
Они поднялись наверх и огляделись. Поверх древесных вершин открывался вид на ту же степь, по которой они недавно бежали.
     
– Мы сделали круг, — спокойно проговорил Леголас. — Нам бы выйти на берег на второй или третий день плавания, а не плыть до самого Порт Галена, тогда бы мы давно были здесь.
     
– Но мы сюда и не собирались, — возразил Гимли.
     
– Не собирались, но попали, и теперь понятно — почему. Это ловушка, — ответил Леголас и показал на что–то рукой. — Посмотрите вон туда…
     
Сначала они ничего не увидели, но вдруг Гимли приглушенно вскрикнул:
     
– Вижу! Я же говорил, Арагорн! Это тот же старик. Он в сером, поэтому я сразу не заметил.
     
Теперь и Арагорн видел старика в сером плаще и широкополой шляпе, неторопливо пробиравшегося по лесу, опираясь на посох. На вершину холма путник не смотрел. Появление человека обрадовало бы их в любое другое время, но сейчас все трое застыли в напряженном ожидании, и каждый чувствовал приближение могучей силы, может быть опасной…
     
Широко раскрытые глаза гнома неотрывно следили за приближавшейся фигурой. Вдруг он крикнул:
     
– Это Саруман! Стреляй, Леголас, не давай ему заговорить, он зачарует нас! Стреляй же!
     
Леголас неохотно поднял лук, медленно достал стрелу, но так и не вложил ее. Что–то мешало. Арагорн не двигался.
     
– Что же ты медлишь? — прошептал Гимли.
     
– Леголас прав, — сказал Арагорн, — кто бы это ни был, нельзя стрелять без повода, просто от страха. Подождём.
     
Тем временем старик добрался до подножия каменных ступеней и глянул вверх. Арагорн уловил блеск в глазах, но тень от полей шляпы скрывала лицо. Виднелись только кончик носа и край бороды.
     
– Добрая встреча, друзья мои, — услышали они. — Мне нужно поговорить с вами. Вы спуститесь или мне подняться? — и, не дожидаясь ответа, старик стал подниматься по ступеням.
     
– Да стреляй же, Леголас! — отчаянно крикнул Гимли.
     
– Разве я не сказал, что хочу говорить с вами? Опусти лук, доблестный эльф, — прозвучал властный голос. Рука Леголаса, державшая оружие, безвольно опустилась. — И ты, отважный гном, оставь топор. Он не понадобится.
     
Гимли стоял как статуя, не в силах шелохнуться, и смотрел, как легко перешагивал ступени загадочный старец. На миг ему показалось, что между складками плаща мелькнуло что–то ослепительно белое, но только на миг.
     
– Добрая встреча, — повторил старик. Теперь он стоял, опираясь на посох, в нескольких шагах перед ними, и глаза его из–под широких полей шляпы цепко всматривались в их лица. — Как это вас занесло сюда? Эльф, гном и человек, да еще в эльфийских плащах. В здешнем лесу такое не часто увидишь. За этим наверняка скрывается история, которую стоит послушать.
     
– Вы, похоже, хорошо знаете Лес Фангорна, — заметил Следопыт.
     
– Чтобы узнать его, одной жизни мало, — ответил старик. — Я бывал здесь.
     
– Может, вы всё–таки назовёте себя и скажете нам то, что собирались? — попросил Арагорн. — Скоро полдень, а нам надо спешить. У нас срочное дело.
     
– Я ведь уже сказал вам, что хотел: услышать, кто вы и куда спешите. Что же до моего имени… — тут пришелец негромко рассмеялся. Арагорн вздрогнул от неожиданности. Он мог бы поклясться, что слышал этот смех раньше. — Имя… — продолжал меж тем старик. — Вам приходилось слышать его и раньше, могли бы и вспомнить. А пока поведайте мне наконец, что привело вас сюда.
     
Видя, что они молчат, он заговорил снова.
     
– Похоже, вы сомневаетесь, стоит ли рассказывать каждому встречному поперечному о поисках двух молодых хоббитов. Хоббитов, — повторил он, — я сказал именно так. Нечего делать вид, будто вы не слыхивали о такой диковинке. Они были здесь позавчера. У них тут произошла одна неожиданная встреча. Ну как? Наверное, хотите знать, где они сейчас? Пожалуй, я и об этом вам расскажу. Только что же мы стоим? Я вижу, вы уже не так спешите. Сядем, а то неудобно стоя разговаривать, — с этими словами он повернулся и сделал шаг к большим камням чуть в стороне. С троих друзей словно спало заклятие. Леголас схватился за лук, Арагорн выхватил меч, а Гимли — топор.
     
Не обращая на это никакого внимания, старик уселся на большой валун. Плащ слегка распахнулся, из–под него снова плеснулся белый цвет.
     
– Саруман! — вскричал Гимли, кидаясь к нему с занесенным топором. — Говори, где наши друзья? Что ты с ними сделал? Не то я продырявлю твою шляпу так, что даже колдун ее не починит!
     
Старик легко увернулся, вскочил на ноги и одним махом оказался на огромном камне. Он вдруг оказался очень высоким. Серый плащ распахнулся, под ним словно полыхнул белый огонь. Старик поднял посох, и топор, вырвавшись из рук Гимли, со звоном ударился о камни. Андрил в руке Арагорна запылал, как пламя. Стрела Леголаса со звоном рванулась прямо в небо и исчезла в яркой вспышке.
     
– Митрандир! — ликующе завопил эльф, бросая лук. — Митрандир!
     
– И в третий раз скажу я, добрая встреча, Леголас, — ответил эльфу глубокий голос. Шляпа старика исчезла, снежно–белые кудри рассыпались по плечам. Плащ лежал у ног, одежда сверкала ослепительным серебром. Из–под мохнатых бровей на онемевших спутников смотрели такие знакомые, пронзительные и мудрые глаза с лукавинкой.
     
– Гэндальф… — несмело произнес Арагорн. — Гэндальф! Ты вернулся! Как раз тогда, когда мы начали терять последнюю надежду. Гэндальф… — Следопыт задохнулся от волнения. — Я не верил глазам, но это ты!
     
Гимли молча опустился на колени и обнял ноги старика.
     
– Гэндальф, — медленно повторил старик, словно вызывая из памяти давно забытое имя. — Да, меня звали так. Я был Гэндальф. — Он снова завернулся в серый плащ — сияние померкло, словно солнце зашло за тучу. — Что ж, зовите меня по–прежнему, — знакомым голосом сказал маг. — Встань, Гимли, ты ни в чем не виноват. Нет такого оружия, что причинило бы мне вред. Мы снова вместе, друзья! Впереди шторм, но сейчас отлив, надо радоваться. — Он положил руку на голову гнома, и Гимли счастливо рассмеялся.
     
– Гэндальф! — воскликнул он. — Но ты весь в белом теперь…
     
– Да, я стал белым, — просто ответил маг. — Таким должен был стать Саруман. Я прошел сквозь мрак, огонь и воды, многое забыл, многому научился заново. Мне ведомо дальнее, а вот ближнее иногда ускользает. Расскажите же, что было с вами.
     
– С чего начнём? — уточнил Арагорн. — Если с нашего расставания, то, боюсь, рассказ слишком затянется. Может, ты сначала расскажешь нам о хоббитах? Ты видел их?
     
– Нет, не видел, — покачал головой Гэндальф. — Над ущельями Эммин Майл висел мрак, так что о похищении я узнал от Повелителя Ветров.
     
– Точно! — вспомнил Леголас. — Я видел орла над Эммин Майл, как раз три дня назад.
     
– По моей просьбе он наблюдал за Рекой. Какие–то известия я получал от него, кое–что наблюдал сам. С нездешних высот я видел, что Враг едва не обнаружил Кольцо. Я померился силами с Тёмной Крепостью и отогнал Тень. Эта схватка оставила меня без сил и я долго восстанавливал их.
     
– Так ты знаешь, что с Фродо! — обрадовался Гимли.
     
– Совсем немного. Одной опасности он избежал, но сколько их ещё впереди! Он решил идти в Мордор один и ушёл. Вот, пожалуй, и всё.
     
– С ним пошел Сэм, — уточнил Леголас, и это известие очень обрадовало Гэндальфа.
     
Они долго беседовали на вершине холма. Пока Арагорн рассказывал о том, что было с отрядом после Мори, Гэндальф внимательно слушал, прикрыв глаза и сложив руки на коленях, но ни разу не прервал рассказчика ни вопросом, ни замечанием. Только когда речь зашла о смерти Боромира, маг вздохнул.
     
– Кое о чём ты предпочёл умолчать, друг мой, — тихо обратился он к Арагорну. — Бедный Боромир! Как трудно тебе было выдержать испытание: тебе, воину и вождю! Галадриэль говорила мне, что Боромир в опасности. Только благодаря младшим хоббитам он избежал её. Погодите, наши хоббиты ещё себя покажут! Их доставили к Фангорну, и они оказались теми камешками, с которых начинается горная лавина. Я и отсюда слышу, как гудит растревоженная земля. Лучше бы Саруману поостеречься!
     
– Ты всё так же говоришь загадками, милый друг, — улыбнулся Арагорн.
     
– Загадками? — Гэндальф недоумённо посмотрел на него. — Я говорил сам с собой. Давняя привычка. Молодым так много нужно объяснять! — он засмеялся. — Так что ты хочешь узнать?
     
Он помедлил, собираясь с мыслями, и начал долгий рассказ.
     
– Вот как видится мне происходящее. Враг, конечно, давно знает о нашем отряде, о том, сколько нас и кто мы, знает и о том, что Кольцо у хоббита. А вот намерений наших пока не понимает. Сам он отправился бы в Минас Тирит, поэтому и нас ищет на путях туда. Он не знает, кто из сильных мира сего завладеет Кольцом и захочет занять его место. Ему и кошмарном сне не приснится, что мы рискнём уничтожить Кольцо. В этой слепоте — наша удача и наша надежда. Враг ждёт войны и поспешит развязать её первым. Он давно усвоил, что тому, кто наносит первый удар, второй может и не понадобиться — хватило бы мощи. Он боится опоздать, поэтому начал передвижение войск раньше, чем намеревался. Премудрый глупец! Стоило ему бросить все силы на охрану Мордора, а волю — на поиски Кольца, и надеяться нам было бы не на что. А теперь Око всё чаще обращается к Минас Тириту. Совсем скоро он обрушит на город всю свою мощь.
     
А пока его планы рушатся. До сих пор он не получил ни Кольца, ни заложников–хоббитов, и всё благодаря Саруману.
     
– Так он же предатель! — удивился Гимли.
     
– Даже дважды предатель, — кивнул Гэндальф. — Странно, не правда ли? Из всех бед эта казалась наихудшей. Но предательство — оружие обоюдоострое. Саруман для своих темных дел тоже решил заполучить Кольцо или хотя бы хоббитов. И вот их совместными с Врагом усилиями хоббиты попадают к Фангорну в самый подходящий момент, а двум злодеям достаются только новые сомнения, расстроившие все планы. Стараниями Всадников некому сообщить Саурону о недавнем сражении. Он знает только, что двух хоббитов, пойманных на Эммин Майл, тащили в Изенгард, а не в Мордор. Теперь Саурон боится Изенгарда не меньше, чем Минас Тирита.
     
Изенгард может победить Мордор только с помощью Кольца. А уж Кольца–то Саруману теперь точно не видать. Ему грозит опасность, о которой он и не подозревает. Впрочем, он теперь о многом не знает. Ему так хотелось побыстрее получить добычу, что он отправился навстречу своим оркам и опоздал — всё кончилось без его участия. Он пробыл тут недолго. Я заглянул в его мысли, его гложут сомнения. Он сам видел костёр на поле битвы. Он только не знает ни о том, что стало с хоббитами, ни о мордорских орках, ни о Крылатом Ужасе.
     
– Крылатый Ужас! — воскликнул Леголас. — На Сарн Гебире я стрелял в него и заставил убраться. Он источает страх. Что это за новая напасть?
     
– Эту напасть не сразить стрелой, — усмехнулся Гэндальф. — Ты убил только тварь, которая несла его. Этот Всадник скоро взлетит снова. Он — назгул, один из Девяти. Они теперь пересели на крылатых коней. Их оружие — ужас, и тень этого ужаса вот–вот захлестнёт последние армии наших друзей. Правда, крылатые назгулы пока ещё не пересекали Реку, и Саруман не знает об их новом обличье. Он может думать только о Кольце. Вдруг оно нашлось? Вдруг досталось Теодену? И он бросает на Рохан новые и новые войска, а вот о настоящей опасности — о Древобороде — забыл.
     
– А Гэндальф опять забыл о слушателях, улыбнулся Арагорн. — Я впервые слышу о Древобороде. О двойном предательстве Сарумана я догадывался, но чем нам поможет встреча двух хоббитов с Фангорном, не понимаю.
     
– Погодите! — в смятении воскликнул Гимли, — Я вот что никак не пойму: тебя или Сарумана видели мы прошлой ночью?
     
Гэндальф рассмеялся.
     
– Не меня — это точно. Значит, Сарумана. Мы так похожи, что не мудрено ошибиться.
     
– Тогда ладно, — облегчённо вздохнул Гимли. — Я рад, что это был не ты.
     
Гэндальф снова расхохотался.
     
– Приятно знать, что хоть в чём–то не ошибся. Я и не думал винить тебя за прохладную встречу, ведь это я, помнится, советовал друзьям не доверять никому и ничему, если имеешь дело с Врагом. Ты поступил правильно, Гимли, сын Глоина! Быть может, настанет день, когда ты увидишь нас рядом и сам во всём разберёшься.
     
– А что с хоббитами? — спросил Леголас. — Где они теперь?
     
– С Древобородом и с энтами, — ответил Гэндальф.
     
Теперь даже Следопыт удивился.
     
– Так, значит, старые легенды об обитателях дремучих лесов и Пастырях Деревьев говорят правду? Но разве энты еще есть в мире? Я думал, они исчезли в давние времена, если вообще жили не только в песнях Рохана.
     
– Сумеречные Эльфы до сих пор поют об Онодримах и их печали! — воскликнул Леголас. — Но даже для нас они лишь воспоминание. Как бы я хотел встретить хоть одного и ощутить себя по настоящему молодым! Но я что–то не понимаю. Древобород — это переложение названия «Фангорн» на Всеобщий язык, однако ты говоришь о нем как о разумном существе. Кто это?
     
– Вопрос не маленький, — усмехнулся Гэндальф. — Я не много о нём знаю, но и на такой рассказ у нас нет времени. Древобород — это и есть Фангорн, Пастырь Леса. Он — самый старый из Энтов, он вообще старше всех в Среднеземье. Думаю, Леголас, ты ещё увидишь его. Нашим хоббитам повезло. Они встретились с ним на этом самом месте. Он часто приходит на этот холм, когда на душе неспокойно. Четыре дня назад я видел, как он шагал по лесу. Он меня тоже заметил, но я не поздоровался — так устал, — и он, не окликнув меня, прошёл мимо.
     
– Наверное, тоже за Сарумана принял, — вставил Гимли. — А почему ты считаешь его другом? Я–то думал, энты опасны.
     
– Ещё бы не опасны! — воскликнул маг. — Как и я, между прочим. Сейчас опаснее меня, пожалуй, только Чёрный Властелин. Опасны энты, опасны Арагорн с Леголасом, о тебе уж и говорить не приходится, Гимли сын Глоина. Опасности на каждом шагу. Да возьми хотя бы Лес Фангорна — вот уж опасное место, особенно для тех, кто бродит по нему с топором. Энты опасны, но мудры и добры. Их трудно вывести из себя, но рассказ наших маленьких друзей разгневал их. Я знаю энтов, они медленно закипают, но когда закипят, их никому не удержать. И тогда Саруману не позавидуешь.
     
– Но что они могут? — недоуменно спросил Леголас.
     
– Точно не скажу, да они и сами этого пока не знают. — Маг надолго умолк, задумавшись, потом поднял голову. — Солнце уже высоко, нам пора.
     
– К энтам? — спросил Арагорн.
     
– Нет, тебя ждёт иной путь. Над нами нависла война и в этой войне только Кольцо может дать нам уверенность в победе. Скорбь и страх переполняют меня: многое будет разрушено, всё может быть потеряно. Я — Гэндальф, названный Белым, но Тот, Чёрный, пока ещё сильнее меня.
     
Маг прикрыл глаза рукой и долго глядел на восток, словно пытаясь разглядеть что–то за далью.
     
– Нет, — мягко сказал он. — Кольца нам уже не достать. Хорошо хоть от этого искушения мы свободны.
     
Что ж, Арагорн, сын Арахорна! Там, в долине Эммин Майл, ты выбрал верный путь. Мы встретились вовремя. Ты дал слово и должен прийти в Эдорас, в золотые палаты Теодена. Ты нужен там. В Рохане война, но хуже войны — немощь Теодена. Пусть Андрил покинет ножны и засверкает в битве, которой он так долго ждал.
     
– А я–то надеялся повидать наших весёлых молодых хоббитов, — погрустнел Леголас.
     
– Потерпи, — сказал Гэндальф. — Делай, что должно, и не теряй надежды! В Эдорас!
     
– Пешком туда нескоро доберёшься, — криво усмехнулся Арагорн.
     
– Там увидим, — отмахнулся маг. — Так вы идёте со мной?
     
– Конечно, — ответил Арагорн, — с тобой или вслед за тобой, как тебе будет угодно.
     
Он поднялся и долго не отводил взгляда от лица мага. Леголас и Гимли переглянулись и не посмели нарушить воцарившуюся тишину. Арагорн, сын Арахорна, решительный и твёрдый, стоял, выпрямившись и положив руку на рукоять меча — словно Король, пришедший из–за Моря и впервые ступивший на земли смертных людей. А перед ним сутулился от тяжести прожитых лет старик в простых белых одеждах. Вот только лицо у старикасияло, словно освещённое внутренним огнём, а от фигуры исходила сила, несоизмеримая с властью любых королей.
     
– Я ведь прав, Гэндальф, — тихо проговорил Арагорн. — Любое расстояние для тебя — ничто. У Темного Владыки есть Девять Черных Всадников, у нас — только один Белый, но он стоит девятерых. Мы пойдем за тобой, куда бы ты нас ни повел.
     
– Конечно пойдём, — кивнул Леголас, — вот только узнаем, что случилось в Мории. Расскажи нам Гэндальф…
     
– Я и так слишком задержался, — сказал маг. — Время не ждет. Будь у нас даже целый год, я все равно не смог бы всего рассказать…
     
– Ну, хоть немного! — взмолился Гимли. — Что стало с Барлогом?
     
– Не упоминай его, — сказал Гэндальф, и на мгновение друзьям показалось, что облако боли пробежало по его лицу. Он как–то сразу постарел и осунулся. — Я долго падал, — медленно проговорил он наконец, как бы с трудом возвращаясь мыслью в прошлое. — Долго я падал, и он падал вместе со мной. Его огонь охватил меня, я горел. Затем мы упали в пропасть, заполненную черной ледяной водой. Смертный холод сковал мое тело, сердце почти замерзло.
     
– Глубока и никем не измерена пропасть под Мостом Дарина, — сказал Гимли.
     
– Но там есть дно. О нем никто не ведает, и туда никогда не проникал ни один луч света, — сказал Гэндальф. — Там, на дне, вода погасила багровый огонь, и Барлог стал скользким чешуйчатым гадом, едва не задушившим меня. Мы продолжали сражение там, где время нашего мира еще не родилось. Наконец он вырвался и скрылся в подземных лабиринтах. Нет, Гимли, эти лабиринты не были творением народа Дарина. Там, намного ниже самых глубоких пещер гномов, мир грызут существа, которым нет имени. Даже Саурон не знает про них. Они старше его и старше меня. Я прошел их дорогами, но, чтобы не омрачать свет дня, не скажу о них ни слова. Я не знал пути и был в отчаянии; единственной надеждой был мой враг, и я следовал за ним по пятам. Наконец он привел меня на тайную тропу Казад Дума. Мы все время поднимались вверх, пока не оказались у Бесконечной Лестницы.
     
– Многие считают, что она существует только в легендах, — сказал Гимли. — А другие думают, что она была, но теперь разрушена.
     
– Она есть и ничуть не разрушена, — промолвил Гэндальф, — из глубочайшего подземелья до высочайшей вершины идет она, свиваясь в спираль длиною во много тысяч шагов, пока не приводит в Башню Дарина, высеченную в живой скале Зиракзигиль. Это и есть Келебдил — самая высокая вершина в Мглистых Горах. Там, над снегами, в скале пробито одинокое окно и под ним — узкая площадка, гнездо на головокружительной высоте над туманами мира. Все внизу было покрыто плотными облаками, а в небе пылало страшное, безжалостное на такой высоте солнце. Там мой враг вспыхнул снова, и пришлось опять биться с ним. Возможно, в грядущих веках сложат песни о нашем сражении… — Гэндальф усмехнулся, — хотя о чем можно поведать в песне?… Если бы кто–то наблюдал со стороны за этим поединком, он увидел бы молнии, обрушивавшиеся на вершину, огненные сполохи, клубы дыма и пара от таявших снегов. Лед плавился, шел горячий дождь. Полыхало пламя, рушились скалы. Наконец я одолел его и сбросил вниз. Он упал, разрушив горный склон, а я остался на вершине ни жив, ни мертв. Тьма была вокруг, мысли и время перестали существовать, и я бродил по дальним дорогам, о которых ничего не могу сказать… Но путь мой в этом мире не завершен, я был послан назад… Я лежал на вершине. Башня позади обратилась в прах, окно исчезло, лестница завалена обожженным битым камнем. Я был один, забыт всеми, и не было спасения с каменного рога земли. Я лежал навзничь, звезды катились надо мной, и каждый день был длиннее земной эпохи. Слабо доносились до меня звуки земли: рождение и смерть, песни и стоны, и вечные вздохи камня. А потом прилетел Повелитель Ветров. «Видно, так уж мне на роду написано, — сказал я ему, — быть твоей ношей…»
     
– Какая ты теперь ноша! — ответила громадная птица. — Сейчас ты не тяжелей лебединого пера. Сквозь тебя просвечивает солнце. Пожалуй, если отпустить тебя, ты и сам полетишь по ветру.
     
– Нет уж! — запротестовал я, чувствуя, как жизнь возвращается ко мне. — Лучше отнеси меня в Лориен!
     
– О том же просила меня и Владычица Галадриэль, когда отправляла за тобой, — спокойно ответил орел.
     
Так Гэндальф попал в Золотые Леса Лориена. Там он возродился телесно и духовно, обрел новые силы и мудрость, и теперь уже Гэндальфом Белым отправился на поиски отряда, но нашел лишь троих.
     
– У меня для вас весточки из Лориена, — улыбнулся маг. — Арагорну велено передать:
     
      
       
Элессар, Элессар! Где твой гордый народ
       
Ныне бремя скитаний и скорби несёт?
       
Близок час, по дорогам копыта гремят —
       
Это с Севера скачет твой Серый отряд.
       
К Морю путь вам начертан; он мраком объят;
       
Там незыблемо Мёртвые Стражи стоят.
      
     
     
     
– А вот это для Леголаса, — голос мага изменился.
     
      
       
Леголас, ты был счастлив в чертогах лесных,
       
Словно лист меж зелёных собратьев своих…
       
Но запомни: крик чайки над пенной волной
       
Позовёт за собой и отнимет покой.
      
     
     
     
Гэндальф умолк, прикрыв глаза. Гимли нахмурился.
     
– А мне, значит, ни слова?
     
– Темны ее слова, — покачал головой Леголас. — Словно предупреждение о смерти…
     
– Все лучше, чем ничего, — буркнул гном.
     
– Прости, Гимли, чуть не забыл! — словно очнулся от дремоты маг. — «Гимли, сыну Глоина, — заговорил он снова нездешним голосом, — привет от его госпожи. Думы мои пребудут с ним. Но пусть остерегается поднимать топор на живое дерево!»
     
– Эгей! Благословен час, когда ты вернулся к нам, Гэндальф! — вскричал Гимли, вскакивая и размахивая топором. — Вперед! Нечего терять время! Вперед, отыщем для моего топора подходящую голову!
     
– Думаю, долго искать не придётся, — заметил Гэндальф, поднимаясь.
     
Маг снова накинул старый потрёпанный плащ, спустился с холма и берегом реки вышел на опушку. Арагорн, Леголас и Гимли молча шли за ним. На краю леса Эльф окинул взглядом равнину.
     
– Они так и не вернулись, — грустно вздохнул эльф. — Придется идти пешком.
     
– Нам некогда, — ответил Гэндальф и переливчато свистнул трижды. Издали, казалось, с самого края земли, ему ответило конское ржание. Арагорн приник ухом к земле и некоторое время слушал.
     
– Это не один конь, — сказал он, поднимаясь.
     
– Одному нас всех не вывезти, — усмехнулся маг.
     
– Там мой Эрод, — узнал Леголас, — рядом с ним — Хазуфель. Самый первый — просто огромный! Я никогда не видел таких.
     
– Таких больше и нет, — заметил Гэндальф. — Это Сполох. Все кони Рохана повинуются его зову.
     
Из леса вынесся статный, белый как серебро конь с развевающейся гривой. Возле мага он круто осадил, громко заржал и остановился, положив голову ему на плечо. Гэндальф оглаживал коня, приговаривая:
     
– Неблизкий путь пришлось тебе проделать, умный мой, быстрый друг, но в самый нужный час ты примчался ко мне. В этом мире мы не расстанемся с тобой больше!
     
Снова послышался топот и, к большой радости друзей, из леса появились кони Йомера и почтительно остановились чуть поодаль.
     
Гэндальф обратился к коням с просьбой помочь как можно быстрее попасть в Эдорас, и животные кивнули головами, словно соглашаясь.
     
– Хорошо, что наши кони встретили Сполоха, — Леголас легко вскочил на спину Эрода. — Гэндальф, как ты узнал, что он здесь?
     
– Позвал, — улыбнулся маг. — Позвал, и он примчался ко мне через весь Рохан.
     
Гэндальф взял к себе в седло Гимли, Арагорн и Леголас вскочили на коней, и они помчались.
     
Временами трава доходила всадникам до колен, и тогда казалось, что они плывут по серо–зеленому морю. На пути попадалось много озер и болот, но белый конь уверенно находил дорогу, и остальные не отставали от него. Через несколько часов пути впереди встала скалистая гряда. За ней садилось солнце, и будто от его жара над горами стелился дым.
     
– Это ущелье — Грива Рохана, — сказал Гэндальф. — За ним Изенгард.
     
– Но почему дым? — спросил Леголас.
     
– Война, — коротко ответил Гэндальф. — Скорее!
    
    
     
      
Глава 6
      
ТЕОДЕН
     
     
Маленький отряд скакал без остановки до позднего вечера. Когда совсем стемнело, Гэндальф позволил только короткую передышку. Леголас и Гимли заснули, Арагорн лежал без сна и глядел в небо, а сам маг до восхода луны простоял, вглядываясь во мрак. Ветер гнал по небу длинные перистые облака. Но ночь оказалась тихой — ни движения, ни шороха на бескрайних равнинах. В холодном лунном свете они продолжали путь. Гимли клевал носом и норовил свалиться с коня, Гэндальф то придерживал его, то принимался трясти.
     
Сполох ночью скакал так же уверенно, как и днем. Усталым коням Йомера отставать не позволяла только гордость.
     
Перед рассветом похолодало. Постепенно темнота на востоке таяла, ночной мир обретал формы и краски. Далеко слева над чёрными стенами Эммин Майл вспыхнули снопы алого света. Утро выдалось ветреное и ясное. Ветер трепал склонившееся от росы разнотравье.
     
Внезапно Сполох остановился, мотнул головой, звонко заржал.
     
– Взгляните! — обратился Гэндальф к спутникам.
     
Впереди, на горизонте вставали горы. Тёмные скалы тянулись к небу, заснеженные вершины искрились на солнце. Глубокие извилистые долины с нерастаявшей ночной мглой постепенно переходили в равнину, поросшую высокими травами. На вершине ближайшего горного кряжа, опоясанного серебристой лентой реки, глаз уже мог различить, золотые блики на крыше королевского замка.
     
Леголас разглядел защитный вал и ряды крыш внутри него, огромные, сияющие золотом палаты на зелёной вершине и стражников у ворот в ярких кольчугах.
     
– Это Эдорас, столица Рохана. — пояснил Гэндальф. — А золотые палаты Короля Теодена, сына Тенгеля, здесь называют Медусельд. Ещё до полудня мы будем там. Но должен предупредить: здесь война, а рохирримы и в мирное время не отличались добродушием. Не хватайтесь за оружие и придержите языки, по крайней мере пока мы не окажемся у трона Теодена.
     
Мелкий речной брод обернулся широкой наезженной дорогой, по обеим сторонам которой высились курганы. Арагорн насчитал семь с одной стороны и девять — с другой. Склоны казались заснеженными — настолько густо покрывали их маленькие звездочки цветущего симбелина.
     
– Этот цветок называют Вечной Памятью, — объяснил Гэндальф. — Он цветет круглый год и растет лишь там, где покоится прах погибших.
     
– Немало правителей сменилось в Золотых Палатах с тех пор, как юный Йорл привел сюда с севера свой народ, — заметил Арагорн.
     
– С тех пор багряные листья у моего дома осыпались только пятьсот раз, — пожал плечами эльф.
     
– Но для людей это немало. Они забыли, откуда пришли сюда, да и о самом походе Йорла память осталась только в песнях. Подожди–ка, дай вспомнить… — И Арагорн тихонько запел:
     
      
       
Где ныне всадник, где конь боевой, где звонкого рога пенье?
       
Где шлем и копьё, меча остриё, волос золотых плетенье?
       
Где твёрдость руки, сжимающей сталь, где алых огней свеченье?
       
И где по весне над тучной землёй высоких хлебов цветенье?
       
Исчезли, ушли, как ветер с равнин уходит, устав скитаться;
       
На Запад, на Запад уходят дни, чтоб там навсегда остаться.
       
Кто властен сдержать бесконечный дым, летящий над пепелищами?
       
И годы, спешащие за моря, — удержим ли их? Отыщем ли?
      
     
     
     
– Много веков назад роханский поэт сложил эти строки, чтобы потомки помнили о Юном Йорле и о крылатом коне Феларофе. — Арагорн вздохнул. — И вот имя певца уже забылось, а песня жива.
     
Дорога миновала курганы, попетляла по зелёному склону и вывела их к городским воротам. Стражи в блестящих кольчугах на языке Рохана потребовали назвать себя. Дружелюбия в их взглядах действительно было маловато. Гэндальф ответил им:
     
– Я понимаю вашу речь, но почему вы не говорите на Всеобщем языке, если хотите получить ответ?
     
– По воле Теодена, нашего правителя, никто не должен входить в Эдорас, кроме друзей, знающих наш язык, — сказал один из стражей. — Но кто вы такие, что так беспечно мчитесьпо нашим лугам? Одежда у вас нездешняя, а кони похожи на наших. Мы ведь вас давно заметили. Должен сказать, впервые вижу таких странных всадников. И такого великолепного коня, — не удержался стражник, посмотрев на Сполоха. — Он, должно быть, меарас, если только вы не отводите нам глаза. Вы — колдуны? Или шпионы Сарумана? Отвечайте быстро!
     
– Мы не шпионы, — ответил Арагорн, — а кони действительно ваши. Думаю, ты узнал Хазуфела и Эрода ещё до того, как спросил. Два дня назад мы получили их от Йомера, вашего военачальника, а теперь возвращаем, как обещали. Разве Йомер не вернулся и не предупредил о нашем прибытии?
     
Страж явно смутился.
     
– Может быть, ваше прибытие и не совсем неожиданность, — сказал он. — Но как раз позавчера Грима Червослов приказал нам не пускать чужестранцев в город.
     
– Грима Червослов? — гневно воскликнул Гэндальф. — Но у меня дело не к Гриме Червослову, а к правителю Теодену. Я спешу. Ступай или пошли кого–нибудь доложить о нашем прибытии!
     
– Хорошо, — согласился страж, всё ещё пребывая в недоумении. — Я пойду. Как вас представитьТеодену? Мне видится, не простые путники стоят у наших ворот.
     
– Правильно видится, — кивнул маг. — Я — Гэндальф. Я вернулся, как обещал, и вместе со мной вернулся Сполох, краса и гордость Рохана. Со мной мои друзья: Арагорн, сын Арахорна, эльф Леголас из Сумеречья, и гном Гимли, сын Глоина. Передай правителю, что мы хотим говорить с ним.
     
Стаж покачал головой.
     
– Я передам, но не надейтесь на добрый ответ, слишком тревожное время…
     
Он быстро ушел, оставив пришельцев под бдительной охраной товарищей, но вскоре вернулся и торжественно возвестил:
     
– Теоден разрешил вам войти. Следуйте за мной!
     
Тёмные деревянные ворота с лязгом открылись. Путники направились за проводником по длинной, вымощенной камнем дороге. По обеим сторонам тянулись добротные деревянные дома с крепкими воротами. Вдоль дороги в каменном русле журчал ручей. Наконец они оказались на вершине холма. Ручей вытекал из небольшого фонтана, изображавшего конскую голову. Широкая каменная лестница вела на террасу дворца правителя. На самом верху стояла стража в блестящих кольчугах с обнаженными мечами в руках.
     
Проводник вернулся к воротам, а друзья поднялись по лестнице. Воины наверху учтиво приветствовали их, и один выступил вперед.
     
– Я хранитель покоев Теодена, — сказал он на Всеобщем языке, — меня зовут Хама. Прошу вас оставить оружие здесь.
     
Леголас подал ему кинжал с серебряной рукоятью, лук и колчан.
     
– Сохраните их, — попросил он, — это дар правительницы Лориена, я дорожу им.
     
Стражи сложили его оружие у стены, обещая, что никто не прикоснется к нему.
     
Арагорну очень не хотелось отдавать Андрил.
     
– Не подобает мне снимать этот меч или позволить прикоснуться к нему чужой руке.
     
– Такова воля Теодена, — напомнил Хама.
     
– Я не уверен, что Теоден, сын Тенгеля, будь он даже правитель Рохана, может приказывать Арагорну, сыну Арахорна, Наследнику Элендила.
     
– В этом доме распоряжается Теоден, а не Арагорн, будь он хоть коронованный Король Гондора, Хама отступил к дверям, мечом преграждая путь.
     
– Пустые разговоры, — мягко сказал Гэндальф. — Неразумно требование Теодена, ещё более неразумно неподчинение ему. Всякий хозяин волен приказывать в своём доме.
     
– Я подчинился бы даже углежогу в его хижине, будь у меня в руках другой меч, а не этот, — настаивал Арагорн.
     
– Каким бы он ни был, — возразил Хама, — вы должны отдать его, если не хотите сражаться в одиночку со всеми воинами Эдораса.
     
– Так уж и в одиночку! — проворчал Гимли, многозначительно пробуя пальцем лезвие своего топора и поглядывая на стража так, словно тот был молодым деревцем, которое надлежало срубить.
     
– Но, но! — тихонько прикрикнул Гэндальф. — Все мы здесь друзья или должны быть друзьями, иначе только порадуем Врага. Я отдаю меч, раз таков здешний обычай. Между прочим, его имя — Гламдринг, и делали его эльфы. Отдайте и вы оружие.
     
Арагорн сам поставил у стены Андрил, запретив прикасаться к нему кому бы то ни было.
     
– В этих ножнах спит до поры Возрождённый Меч Элендила, сработанный некогда мастером Телкаром, — пояснил он. — Смерть грозит любому, кто прикоснётся к нему, если он — не из рода Элендила.
     
Стражи невольно отступили на шаг.
     
– Князь, тебя принесли к нам песни из дали времён, — сказал Хама. — Мы не нарушим приказа.
     
Тогда и Гимли пристроил рядом свой топор.
     
– Ему не стыдно будет стоять с мечом Исилдура, — сказал он. — Ну, теперь–то мы, наконец, можем пройти к вашему правителю?
     
Но Хама колебался.
     
– Ваш посох, — обратился он к Гэндальфу. — Простите, но вы должны оставить здесь и его.
     
– Глупости, — отрезал Гэндальф. — Осторожность — это одно, а неучтивость — совсем другое. Я старик. Если мне нельзя идти, опираясь на посох, то я сяду здесь, и пусть Теоден сам придет ко мне.
     
– Посох в руках мага — это не только опора, — с сомнением сказал Хама. — Но я считаю, что вам и вашим друзьям можно довериться. Войдите.
     
Стражи подняли тяжёлые засовы, медленно, со скрипом приоткрыли створки дверей на огромных петлях. Путники вошли. Просторный зал казался темным. Стены и столбы, поддерживающие крышу, тонули в полумраке. Солнечные лучи едва пробивались сквозь узкие окна под самой крышей. Когда глаза привыкли к скудному освещению, путники заметили, что пол выложен разноцветными плитками. Причудливые руны вились под ногами, складываясь в непонятные девизы. Столбы оказались покрыты богатой резьбой, тускло отсвечивала позолота. По стенам во множестве висели старинные гобелены. Время и сумрак сделали рисунки на них едва различимыми, и только одно изображение оказалось ярко освещённым: молодой воин на белом коне. Воин держал рог возле губ, его золотистые волосы разметались по ветру. Конь, стоя по колени в пенистом речном потоке, раздувал чуткие ноздри, предчувствуя близкую битву.
     
– Это Юный Йорл перед сражением у Келебранта, — негромко сказал Арагорн.
     
Путники миновали открытый очаг в середине зала и остановились. В дальнем конце, на трехступенчатом возвышении сидел в золоченом кресле Теоден — король Рохана. Подле его кресла стояла молодая женщина в белом, золотоволосая, гордая и холодная, а на ступеньках у его ног сидел, полузакрыв глаза, тщедушный бледный человек, одетый в черное.
     
Теоден показался вошедшим глубоким стариком: седовласый, седобородый и такой сгорбленный, что походил на карлика. Когда гости приблизились, старик сжал пальцами подлокотники кресла, но не шевельнулся и не сказал ни слова.
     
Первым заговорил Гэндальф:
     
– Привет тебе, Теоден, сын Тенгеля! Я вернулся, как и обещал тебе. Надвигается буря. В такой час друзьям следует держаться вместе, никому не выстоять в одиночту.
     
Старик медленно встал, тяжело опираясь на посох из черного дерева с белой костяной рукоятью, и пришедшие поняли, что, несмотря на согбенную фигуру, роста король высокого и горделивой осанки с годами не утратил.
     
– Привет тебе, Гэндальф Серый, — произнес он. — Не могу сказать, что рад твоему приходу. Не скрою, когда Сполох вернулся один, возвращение коня обрадовало меня не меньше, чемотсутствие всадника. И когда Йомер принёс весть о твоей гибели, я не стал печалиться. Но ты вновь здесь, значит, пришли еще худшие беды. Нет, Гэндальф Буревестник, я не рад тебе. — Он тяжело сел снова.
     
– Справедливы твои слова, повелитель, — сказал бесцветный человечек. — Всего пять дней назад пришла горькая весть: сын твой, правая рука твоя, Теодред, погиб у западных рубежей. Йомер не заслуживает доверия. Получи он власть — некому будет охранять город. Только что из Гондора нам сообщили, что Темный Властелин готовится к войне. Вот когда решил вернуться этот бродяга. За что нам привечать тебя, Гэндальф — Вестник Зла? Дурные вести — плохие гости, так у нас говорят.
     
– Ты достойно и мудро помогаешь своему хозяину, дружище Грима, — мягко произнес Гэндальф. — Только забываешь, что виновен в дурных вестях тот, кто сеет зло, а не тот, кто пришёл предупредить и помочь в трудный час.
     
– Э–э, — скривился человек. — Слишком много развелось таких, кто питается падалью и наживается на чужой беде. Прошлый раз ты сам искал помощи у нас. Повелитель мой сжалился и позволил тебе взять коня, ты же бесстыдно выбрал самого лучшего и сбежал. Господин мой гневается на тебя. Кое–кто, правда, считает, что конь, пусть и самый лучший, — недорогая плата за твое отсутствие. С чем ты пожаловал на этот раз? Есть у тебя войско? Кони, мечи, копья? Вот что нам нужно. А я вижу четверых бродяг в лохмотьях, и ты из них самый оборванный.