1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 
      
И все же на небо возьмет.
     
    
   
   
    
     
Кому-то нынче день погожий
    
    
     
      
Кому-то нынче день погожий,
      
Кому — томящая жара,
      
А я, наверно, проморожен
      
Тайгой до самого нутра.
     
     
      
И мне все кажется, что лето
      
Напрасно силы бережет,
      
Напрасно раскаленным светом
      
Дотла всю землю не сожжет…
     
    
   
   
    
     
Клен и рослый и плечистый[27]
    
    
     
      
Клен и рослый и плечистый
      
В дрожи с головы до пят,
      
Перепуганные листья
      
До рассвета шелестят.
     
     
      
Их протягивает лето,
      
И холодный ветерок
      
Отрывает, как билеты,
      
И бросает на песок.
     
     
      
И по железнодорожной
      
Желтой насыпи крутой
      
Их сметает осторожно
      
В ямы с мутною водой.
     
     
      
Это — право пешехода
      
Разбираться, чье нужней,
      
Чье полезней — время года
      
Весен или осеней,
      
И похваливать погоду,
      
Размышляя не о ней.
     
    
   
   
    
     
Приходят с улиц, площадей
    
    
     
      
Приходят с улиц, площадей,
      
Все глохнет, как в лесном загоне,
      
Ладони будто бы людей
      
Моей касаются ладони.
     
     
      
И мне, пожалуй, все равно,
      
Что тут — мечта и что — обманы,
      
Я вижу темное вино,
      
Уже разлитое в стаканы.
     
     
      
Я вижу женщины глаза,
      
Которых чище не бывает;
      
И непослушная слеза
      
Напрасно зренье застилает…
     
    
   
   
    
     
Персей и Муза
    
    
     
      
Она еще жива, Расея,
      
Опаснейшая из Горгон,
      
Заржавленным щитом Персея
      
Не этот облик отражен.
     
     
      
Химер, ничуть не виноватых,
      
Кентавров рубит сгоряча,
      
Он голову родного брата
      
Надел на острие меча.
     
     
      
В ушах героя шум победы,
      
Он пьяный мед, как воду, пьет,
      
И негритянка Андромеда
      
Лиловый подставляет рот…
     
     
      
Но дом Горгон находит Муза,
      
И — безоружная — войдет,
      
И поглядит в глаза Медузе,
      
Окаменеет — и умрет.
     
    
   
   
    
     
Я нынче с прежнею отвагой
    
    
     
      
Я нынче с прежнею отвагой
      
Все глубже, глубже в темный лес
      
Иду. И прибавляю шагу,
      
Ища не знаний, но чудес.
     
     
      
И по тропе, глухой и личной,
      
Войду в такую тишину,
      
Где нынче всю породу птичью
      
Еще с утра клонит ко сну.
     
    
   
   
    
     
Затерянный в зеленом море
    
    
     
      
Затерянный в зеленом море,
      
К сосне привязанный, стою,
      
Как к мачте корабля, который
      
Причалит, может быть, в раю.
     
     
      
И хвои шум, как шум прибоя,
      
И штормы прячутся в лесу,
      
И я земли моей с собою
      
На небеса не унесу…
     
    
   
   
    
     
Сплетают ветви полукруг
    
    
     
      
Сплетают ветви полукруг
      
Трепещущего свода.
      
Под тысячей зеленых рук
      
На четырехугольный луг
      
Ведет меня природа.
     
     
      
Иду — уже не в первый раз
      
Под триумфальной аркой.
      
А луг — пока хватает глаз —
      
Конвертом кажется сейчас,
      
Весь в разноцветных марках.
     
     
      
И каждый вылеплен цветок
      
В почтовом отделенье.
      
И до востребования мог
      
Писать мне письма только Бог
      
Без всякого стесненья.
     
    
   
   
    
     
Вечерней высью голубою
    
    
     
      
Вечерней высью голубою
      
До дна пропитана река.
      
Клочками порванных обоев
      
Свисают с неба облака.
     
     
      
И в опустевшую квартиру
      
По тропке горной я вхожу
      
И в первый раз согласье мира
      
С моей душою нахожу.
     
    
   
   
    
     
В мозгу всю ночь трепещут строки 
    
    
     
      
В мозгу всю ночь трепещут строки,
      
И вырываются из сна
      
Признанья, жалобы, намеки,
      
Деревья, листья и луна.
     
     
      
И песне миг до появленья,
      
И кажется, теперь она
      
Одним физическим движеньем
      
Рукою будет рождена.
     
     
      
Казалось, мускулами кисти,
      
Предплечья, локтя и плеча
      
Я удержал бы всплески листьев
      
И трепет лунного луча.
     
     
      
Но, спугнутые светом спички,
      
Слова шарахаются прочь,
      
Звериным верные привычкам,
      
Предпочитают мрак и ночь.
     
     
      
И песня, снившаяся ночью,
      
Как бы я небо ни просил,
      
Со мною встретиться воочью
      
Не может, не имеет сил.
     
    
   
   
    
     
Потухнут свечи восковые
    
    
     
      
Потухнут свечи восковые
      
В еще не сломанных церквах,
      
Когда я в них войду впервые
      
Со смертной пеной на губах.
     
     
      
Меня несут, как плащаницу,
      
Как легкий шелковый ковер.
      
И от врачей и от больницы
      
Я отвращу свой мутный взор.
     
     
      
И тихо я дышу на ладан,
      
Едва колебля дым кадил.
      
И больше думать мне не надо
      
О всемогуществе могил.
     
    
   
   
    
     
Я видел все: песок и снег
    
    
     
      
Я видел все: песок и снег,
      
Пургу и зной.
      
Что может вынесть человек —
      
Все пережито мной.
     
     
      
И кости мне ломал приклад,
      
Чужой сапог.
      
И я побился об заклад,
      
Что не поможет Бог.
     
     
      
Ведь Богу, Богу-то зачем
      
Галерный раб?
      
И не помочь ему ничем,
      
Он истощен и слаб.
     
     
      
Я проиграл свое пари,
      
Рискуя головой.
      
Сегодня — что ни говори,
      
Я с вами — и живой.
     
    
   
   
    
     
Ушло почтовой бандеролью
    
    
     
      
Ушло почтовой бандеролью,
      
С каким-то траурным клеймом
      
Все то, что было острой болью
      
И не бывало вовсе сном.
     
     
      
Скорей бессонницей, пожалуй,
      
Или рискованной игрой,
      
Затеянной метелью шалой
      
Земною зимнею порой.
     
     
      
Со мною, все еще мальчишкой,
      
Еще витавшим в облаках,
      
Ушло все то, что было слишком
      
И не удержано в руках,
     
     
      
Что было вырванной страницей
      
Из сердца, что меня потом
      
Чуть не направило в больницу,
      
В ближайший сумасшедший дом.
     
     
      
Все малолетнее, родное
      
И так тревожен дальний путь,
      
Что сердце вздрагивает, ноет
      
И до утра не даст уснуть.
     
    
   
   
    
     
Кто домик наш, подруга
    
    
     
      
Кто домик наш, подруга,
      
Назвал пустой мечтой,
      
Обвел Полярным кругом,
      
Магической чертой?
     
     
      
Кто дверь в него, подруга,
      
Заколотил крестом,
      
Завеял дымной вьюгой
      
В урочище пустом?
     
     
      
И хохотало эхо
      
Среди немых лесов,
      
Как радиопомеха
      
Для наших голосов.
     
     
      
Какое же страданье
      
Готовят нам за то,
      
Что, людям в назиданье,
      
Доверием свиданья
      
Мы стерли быль в ничто?
     
    
   
   
    
     
Ночная песня
    
    
     
      
Бродят ночью волчьей стаей,
      
К сердцу крадутся слова
      
Вой звериный нарастает,
      
Тяжелеет голова.
     
     
      
Я запомнил их привычку
      
Подчинения огню
      
Я возьму, бывало, спичку,
      
Их от сердца отгоню.
     
     
      
Изловлю в капкан бумажный
      
И при свете, при огне
      
Я сдеру с них шкуру даже
      
И распялю на стене.
     
     
      
Но, едва глаза закрою
      
И залягу в темноту,
      
Вновь разбужен волчьим воем,
      
И опять невмоготу.
     
     
      
И не будет мне покоя
      
Ни во сне, ни наяву
      
Оттого, что этим воем,
      
Волчьим воем — я живу.
     
    
   
   
    
     
Я мальчиком умру
    
    
     
      
Я мальчиком умру,
      
И, верно, очень скоро.
      
На ангельском пиру
      
Я слышал разговоры,
     
     
      
Что, дескать, на земле
      
Таким не будет места.
      
Напрасно столько лет
      
Их молча ждут невесты.
     
     
      
От этих женихов
      
Невестам мало проку,
      
Дорогою стихов
      
Они зайдут далеко.
     
     
      
Им взрослыми не стать,
      
Не выучиться жизни
      
Их детская мечта
      
Не обретет отчизны
     
    
   
   
    
     
Не успокоит, не согреет
    
    
     
      
Не успокоит, не согреет,
      
Не утишит обид и бед
      
Зари, смешавшейся с кипреем,
      
Малиновый тяжелый цвет.
     
     
      
О, потерпи еще немного,
      
Слезой стеклянною блесни,
      
Слабеющие руки Бога
      
Над горизонтом подними,
     
     
      
Чтоб, каменея в двоеперстном
      
Благословляющем кресте,
      
Он был, как твой двойник и сверстник,
      
В рожденье, жизни и мечте…
     
    
   
   
    
     
Вся даль весенняя бродила
    
    
     
      
Вся даль весенняя бродила,
      
По всей земле искала брод.
      
Деревья терла пенным мылом
      
И их несла в водоворот.
     
     
      
Исторгнутые смертной мукой,
      
Прощанья слышались слова.
      
И корни, как чудовищ руки,
      
Тянули к небу дерева.
     
     
      
Рыданья, хрипы, междометья
      
Средь воя, шума, суеты,
      
Когда их вездесущий ветер
      
Сбивал по-своему в плоты.
     
     
      
Тащил вперед на перекаты,
      
И рвал одежду им в клочки,
      
И гнал, как гонят в бой солдата,
      
Вниз по течению, в толчки.
     
     
      
И, черной ошалелой массой
      
Наваливаясь на скалу,
      
Они с рычаньем несогласным
      
Ныряли в утреннюю мглу.
     
    
   
   
    
     
Он пальцы замерзшие греет[28]
    
    
     
      
Он пальцы замерзшие греет,
      
В ладонь торопливо дыша;
      
Становится все быстрее
      
Походка карандаша.
     
     
      
И вот, деревянные ноги
      
Двигая, как манекен,
      
По снегу, не помня дороги,
      
Выходит на берег к реке,
     
     
      
Идет к полынье, где теченье
      
Ускорили родники,
      
Он хочет постигнуть значенье
      
Дыхания зимней реки.
     
     
      
И хриплым, отрывистым смехом
      
Приветствует силу свою.
      
Ему и мороз не помеха,
      
Морозы бывают в раю.
     
    
   
   
    
     
Белое небо. Белые снега
    
    
     
      
Белое небо. Белые снега.
      
Ходит по ущельям девочка-пурга.
     
     
      
Босая, оступается, камни шевеля,
      
Под ее ногами горбится земля.
     
     
      
Девочка-растрепа, красавица моя,
      
Ты — моя родина, ты — моя семья.
     
     
      
Лесами ты проходишь — и гнутся леса,
      
На небо ты глядишь — и дрожат небеса,
     
     
      
Долго ль заблудиться мне в белых камнях,
      
Возьми меня за руку и выведи меня
     
     
      
На тихие, зеленые, теплые луга,
      
Девочка-растрепа, красавица пурга!
     
    
   
   
    
     
В болотах стелются туманы
    
    
     
      
В болотах стелются туманы,
      
И сердце бьется все сильней,
      
И знаки ночи долгожданной
      
Все громогласней, все видней.
     
     
      
Мне все дневные проволочки
      
Так очевидно нелегки.
      
Я кое-как дойду до точки,
      
До красной, стало быть, строки.
     
     
      
Меняют вещи цвет и форму,
      
И в новой сущности своей
      
Они не так уже бесспорны,
      
Как в свете слишком ярких дней.
     
     
      
Ведь одиночества отрада
      
Не ощущенье мертвеца,
      
Оно — моя Робинзонада
      
Без милосердного конца.
     
     
      
Так после кораблекрушенья,
      
С самим собой наедине
      
Находят счастье и решенье
      
Во всем довериться волне.
     
     
      
Но, вспоминая ежечасно
      
Свой каменистый путь земной,
      
Роптавший в горести напрасно
      
Не соглашается со мной.
     
    
   
   
    
     
Сломав и смяв цветы
    
    
     
      
Сломав и смяв цветы
      
Своим тяжелым телом,
      
В лесу свалился ты
      
Таким осиротелым,
     
     
      
Что некий грозный зверь
      
Открыл свою берлогу
      
И каменную дверь
      
Приотвалил немного.
     
     
      
Но что тебе зверья
      
Наивные угрозы,
      
Ему — печаль твоя,
      
Твои скупые слезы?
     
     
      
Вы явно — в двух мирах,
      
И каждый — сам собою.
      
Не волен рабий страх
      
Сегодня над тобою…
     
    
   
   
    
     
Как будто маятник огромный
    
    
     
      
Как будто маятник огромный
      
Раскачивается вода.
      
Но скал моих — сухих и темных —
      
Не достигает никогда.
     
     
      
Давно изучены границы
      
Морских угроз, морских страстей,
      
И волн горбатых вереницы
      
Пугать способны лишь детей.
     
     
      
Валы, как тигры в зоосаде,
      
Летят прыжком на парапет.
      
И вниз срываются в досаде,
      
И оставляют пенный след.
     
     
      
И луч, как нож, с кормы баркаса