1 2 3 4 5 6 
«Эх, как тёмно! – он  сказал. –    

Хоть бы месяц этак в шутку    

К нам проглянул на минутку,    

Всё бы легче. А теперь,    

Право, хуже мы тетерь…    

Да постой-ка… Мне сдаётся,    

Что дымок там светлый вьётся…    

Видишь, эвон!.. Так и есть!..    

Вот бы курево[19] развесть!    

Чудо было б!.. А послушай,    

Побегай-ка, брат Ванюша.    

А, признаться, у меня    

Ни огнива, ни кремня».    

Сам же думает Данило:    

«Чтоб тебя там задавило!»    

А Гаврило говорит:    

«Кто-петь[20] знает, что горит!    

Коль станичники[21] пристали –    

Поминай его, как звали!»    

Всё пустяк для дурака,    

Он садится на конька,    

Бьёт в круты бока ногами,    

Теребит его руками,    

Изо всех горланит сил…    

Конь взвился, и след простыл.    

«Буди с нами крестна сила! –    

Закричал тогда Гаврило,    

Оградясь крестом святым. –    

Что за бес такой под ним!»    

     

    

     

Огонёк горит светлее,    

Горбунок бежит скорее.    

Вот уж он перед огнём.    

Светит поле словно днём;    

Чудный свет кругом струится,    

Но не греет, не дымится,    

Диву дался тут Иван:    

«Что, – сказал он, – за  шайтан!    

Шапок с пять найдётся свету,    

А тепла и дыму нету;    

     

    

     

Эко чудо огонёк!»    

Говорит ему конёк:    

«Вот уж есть чему дивиться!    

Тут лежит перо Жар-птицы,    

Но для счастья своего    

Не бери себе его.    

Много, много непокою    

Принесёт оно с собою». –    

«Говори ты! как не так!» –    

Про себя ворчит дурак;    

И, подняв перо Жар-птицы,    

Завернул его в тряпицы,    

Тряпки в шапку положил    

И конька поворотил.    

Вот он к братьям приезжает    

И на спрос их отвечает:    

«Как туда я доскакал,    

Пень горелый увидал;    

Уж над ним я бился, бился,    

Так что чуть не надсадился;    

Раздувал его я с час,    

Нет ведь, чёрт возьми, угас!»    

Братья целу ночь не спали,    

Над Иваном хохотали;    

А Иван под воз присел,    

Вплоть до утра прохрапел.    

     

    

     

Тут коней они впрягали    

И в столицу приезжали,    

Становились в конный ряд,    

Супротив больших палат.    

В той столице был обычай:    

Коль не скажет городничий[22] –    

Ничего не покупать,    

Ничего не продавать.    

Вот обедня наступает;    

Городничий выезжает    

В туфлях, в шапке меховой,    

С сотней стражи городской.    

Рядом едет с ним глашатый,    

Длинноусый, бородатый;    

Он в злату трубу трубит,    

Громким голосом кричит:    

«Гости![23] Лавки отпирайте,    

Покупайте, продавайте;    

А надсмотрщикам сидеть    

Подле лавок и смотреть,    

Чтобы не было содому    

Ни давёжа,[24] ни погрому,    

И чтобы никой урод    

Не обманывал народ!»    

Гости лавки отпирают,    

Люд крещёный закликают:    

«Эй, честные господа,    

К нам пожалуйте сюда!    

Как у нас ли тары-бары,    

Всяки разные товары!»    

Покупалыцики идут,    

У гостей товар берут;    

Гости денежки считают    

Да надсмотрщикам мигают.    

     

    

     

Между тем градской отряд    

Приезжает в конный ряд;    

Смотрят – давка от народу,    

Нет ни выходу, ни входу;    

Так кишма вот и кишат,    

И смеются, и кричат.    

Городничий удивился,    

Что народ развеселился,    

И приказ отряду дал,    

Чтоб дорогу прочищал.    

«Эй вы, черти, босоноги!    

Прочь с дороги! Прочь с дороги!»    

Закричали усачи    

И ударили в бичи.    

Тут народ зашевелился,    

Шапки снял и расступился.    

     

    

     

Пред глазами конный ряд:    

Два коня в ряду стоят,    

Молодые, вороные,    

Вьются гривы золотые,    

В мелки кольца завитой,    

Хвост струится золотой…    

Наш старик, сколь ни был пылок,    

Долго тёр себе затылок.    

«Чуден, – молвил, – божий  свет,    

Уж каких чудес в нём нет!»    

Весь отряд тут поклонился,    

Мудрой речи подивился.    

Городничий между тем    

Наказал престрого всем,    

Чтоб коней не покупали,    

Не зевали, не кричали;    

Что он едет ко двору    

Доложить о всём царю.    

И, оставив часть отряда,    

Он поехал для доклада.    

     

    

     

Приезжает во дворец,    

«Ты помилуй, царь-отец! –    

Городничий восклицает    

И всем телом упадает. –    

Не вели меня казнить,    

Прикажи мне говорить!»    

Царь изволил молвить: «Ладно,    

Говори, да только складно». –    

«Как умею, расскажу:    

Городничим я служу;    

Верой-правдой исправляю    

Эту должность…» – «Знаю, знаю!» –    

«Вот сегодня, взяв отряд,    

Я поехал в конный ряд.    

Приезжаю – тьма народу!    

Ну, ни выходу, ни входу.    

Что тут делать?.. Приказал    

Гнать народ, чтоб не мешал,    

Так и сталось, царь-надёжа!    

И поехал я, – и что же?..    

Предо мною конный ряд:    

Два коня в ряду стоят,    

Молодые, вороные,    

Вьются гривы золотые,    

В мелки кольца завитой,    

Хвост струится золотой,    

И алмазные копыты    

Крупным жемчугом обиты».    

     

    

     

Царь не мог тут усидеть.    

«Надо коней поглядеть, –    

Говорит он, – да не худо    

И завесть такое чудо.    

Гей, повозку мне!» И вот    

Уж повозка у ворот.    

Царь умылся, нарядился    

И на рынок покатился;    

За царём стрельцов[25] отряд.    

Вот он въехал в конный ряд.    

На колени все тут пали    

И «ура!» царю кричали.    

Царь раскланялся и вмиг    

Молодцом с повозки прыг…    

Глаз своих с коней не сводит,    

Справа, слева к ним заходит,    

Словом ласковым зовёт,    

По спине их тихо бьёт,    

Треплет шею им крутую,    

Гладит гриву золотую,    

И, довольно насмотрясь,    

Он спросил, оборотясь    

К окружавшим: «Эй, ребята!    

Чьи такие жеребята?    

Кто хозяин?» Тут Иван,    

Руки в боки, словно пан,    

Из-за братьев выступает    

И, надувшись, отвечает:    

«Эта пара, царь, моя,    

И хозяин – тоже я». –    

«Ну, я пару покупаю;    

Продаёшь ты?» – «Нет, меняю». –    

«Что в промен берёшь добра?» –    

«Два-пять шапок серебра» –    

«То есть это будет десять».    

Царь тотчас велел отвесить    

И, по милости своей,    

Дал в прибавок пять рублей.    

Царь-то был великодушный!    

     

    

     

Повели коней в конюшни    

Десять конюхов седых,    

Все в нашивках золотых,    

Все с цветными кушаками    

И с сафьянными бичами.    

Но дорогой, как на смех,    

Кони с ног их сбили всех,    

Все уздечки разорвали    

И к Ивану прибежали.    

Царь отправился назад,    

Говорит ему: «Ну, брат,    

Пара нашим не даётся;    

Делать нечего, придётся    

Во дворце тебе служить;    

Будешь в золоте ходить,    

В красно платье[26] наряжаться,    

Словно в масле сыр кататься,    

Всю конюшенну мою    

Я в приказ тебе даю,[27]    

Царско слово в том порука.    

Что, согласен?» – «Эка штука!    

Во дворце я буду жить,    

Буду в золоте ходить,    

В красно платье наряжаться,    

Словно в масле сыр кататься,    

Весь конюшенный завод    

Царь в приказ мне отдаёт;    

То есть я из огорода    

Стану царский воевода.    

Чудно дело! Так и быть,    

Стану, царь тебе служить.    

Только, чур, со мной не драться    

И давать мне высыпаться,    

А не то я был таков!»    

     

    

     

Тут он кликнул скакунов    

И пошёл вдоль по столице,    

Сам махая рукавицей,    

И под песню дурака    

Кони пляшут трепака;    

А конёк его – горбатко –    

Так и ломится вприсядку,    

К удивленью людям всем.    

     

    

     

Два же брата между тем    

Деньги царски получили,    

В опояски их зашили,    

Постучали ендовой[28]    

И отправились домой.    

Дома дружно поделились,    

Оба враз они женились,    

Стали жить да поживать,    

Да Ивана поминать.    

Но теперь мы их оставим,    

Снова сказкой позабавим    

Православных христиан,    

Что наделал наш Иван,    

Находясь на службе царской    

При конюшне государской;    

Как в суседки[29] он попал,    

Как перо своё проспал,    

Как хитро поймал Жар-птицу,    

Как похитил Царь-девицу,    

Как он ездил за кольцом,    

Как был на небе послом,    

Как он в Солнцевом селенье    

Киту выпросил прощенье;    

Как, к числу других затей,    

Спас он тридцать кораблей;    

Как в котлах он не сварился,    

Как красавцем учинился;[30]    

Словом: наша речь о том,    

Как он сделался царём.    

     

    

 ЧАСТЬ 2    

     

    

     

     Скоро сказка  сказывается,    

     

     

     а не скоро дело  делается    

     

    

     

Зачинается рассказ    

От Ивановых проказ,    

И от сивка, и от бурка,    

И от вещего каурка.    

Козы на море ушли;    

Горы лесом поросли;    

Конь с златой узды срывался,    

Прямо к солнцу поднимался;    

Лес стоячий под ногой,    

Сбоку облак громовой;    

Ходит облак и сверкает,    

Гром по небу рассыпает.    

Это присказка: пожди,    

Сказка будет впереди.    

Как на море-окияне    

И на острове Буяне    

Новый гроб в лесу стоит,    

В гробе девица лежит;    

Соловей над гробом свищет;    

Чёрный зверь в дубраве рыщет.    

Это присказка, а вот –    

Сказка чередом пойдёт.    

     

    

     

Ну, так видите ль, миряне,    

Православны христиане,    

Наш удалый молодец    

Затесался во дворец;    

При конюшне царской служит    

И нисколько не потужит    

Он о братьях, об отце    

В государевом дворце.    

Да и что ему до братьев?    

У Ивана красных платьев,    

Красных шапок, сапогов    

Чуть не десять коробов;    

Ест он сладко, спит он столько,    

Что раздолье, да и только!    

     

    

     

Вот неделей через пять    

Начал спальник[31] примечать…    

Надо молвить, этот спальник    

До Ивана был начальник    

Над конюшной надо всей,    

Из боярских слыл детей;    

Так не диво, что он злился    

На Ивана и божился    

Хоть пропасть, а пришлеца    

Потурить вон из дворца.    

Но, лукавство сокрывая,    

Он для всякого случая    

Притворился, плут, глухим,    

Близоруким и немым;    

Сам же думает: «Постой-ка,    

Я те двину, неумойка!»    

Так, неделей через пять,    

Спальник начал примечать,    

Что Иван коней не холит,    

И не чистит, и не школит;[32]    

Но при всём том два коня    

Словно лишь из-под гребня:    

Чисто-начисто обмыты,    

Гривы в косы перевиты,    

Чёлки собраны в пучок,    

Шерсть – ну, лоснится, как шёлк;    

В стойлах – свежая пшеница,    

Словно тут же и родится,    

И в чанах больших сыта[33]    

Будто только налита.    

«Что за притча[34] тут такая? –    

Спальник думает, вздыхая. –    

Уж не ходит ли, постой,    

К нам проказник домовой?    

Дай-ка я подкараулю,    

А нешто, так я и пулю,    

Не смигнув, умею слить,[35] –    

Лишь бы дурня уходить.    

Донесу я в думе царской,    

Что конюший государской –    

Басурманин,[36] ворожей,    

Чернокнижник[37] и злодей;    

Что он с бесом хлеб-соль водит,    

В церковь божию не ходит,    

Католицкой держит крест    

И постами мясо ест».    

В тот же вечер этот спальник,    

Прежний конюших начальник,    

В стойлы спрятался тайком    

И обсыпался овсом.    

     

    

     

Вот и полночь наступила.    

У него в груди заныло:    

Он ни жив ни мёртв лежит,    

Сам молитвы всё творит,    

Ждёт суседки… Чу! всам-деле,    

Двери глухо заскрыпели,    

Кони топнули, и вот    

Входит старый коновод.    

Дверь задвижкой запирает,    

Шапку бережно скидает,    

На окно её кладёт    

И из шапки той берёт    

В три завёрнутый тряпицы    

Царский клад – перо Жар-птицы.    

Свет такой тут заблистал,    

Что чуть спальник не вскричал,    

И от страху так забился,    

Что овёс с него свалился.    

Но суседке невдомёк!    

Он кладёт перо в сусек,[38]    

Чистить коней начинает,    

Умывает, убирает,    

Гривы длинные плетёт,    

Разны песенки поёт.    

А меж тем, свернувшись клубом,    

Поколачивая зубом,    

Смотрит спальник, чуть живой,    

Что тут деет домовой.    

Что за бес! Нешто нарочно    

Прирядился плут полночный:    

Нет рогов, ни бороды,    

Ражий[39] парень, хоть куды!    

Волос гладкий, сбоку ленты,    

На рубашке прозументы,[40]    

Сапоги как ал сафьян, –    

Ну, точнёхонько Иван.    

Что за диво? Смотрит снова    

Наш глазей[41] на домового…    

«Э! так вот что! – наконец    

Проворчал себе хитрец. –    

Ладно, завтра ж царь узнает,    

Что твой глупый ум скрывает.    

Подожди лишь только дня,    

Будешь помнить ты меня!»    

А Иван, совсем не зная,    

Что беда ему такая    

Угрожает, всё плетёт    

Гривы в косы да поёт;    

А убрав их, в оба чана    

Нацедил сыты медвяной    

И насыпал дополна    

Белоярова пшена.    

Тут зевнув, перо Жар-птицы    

Завернул опять в тряпицы,    

Шапку под ухо – и лёг    

У коней близ задних ног.    

     

    

     

Только начало зориться,[42]    

Спальник начал шевелиться,    

И, услыша, что Иван    

Так храпит, как Еруслан,    

Он тихонько вниз слезает    

И к Ивану подползает,    

Пальцы в шапку запустил,    

Хвать перо – и след простыл.    

     

    

     

Царь лишь только пробудился,    

Спальник наш к нему явился,    

Стукнул крепко об пол лбом    

И запел царю потом:    

«Я с повинной головою,    

Царь, явился пред тобою,    

Не вели меня казнить,    

Прикажи мне говорить». –    

«Говори, не прибавляя, –    

Царь сказал ему, зевая, –    

Если ж ты да будешь врать,    

То кнута не миновать».    

Спальник наш, собравшись с силой,    

Говорит царю: «Помилуй!    

Вот те истинный Христос,    

Справедлив мой, царь, донос:    

Наш Иван, то всякий знает,    

От тебя, отец, скрывает,    

Но не злато, не сребро –