1 2 3 4 
   
Я зашагал вдоль дома, разбивая стекла. Сначала в раме для гостиной. Потом для музыкальной комнаты. Эта рама стояла у кирпичной стены, и, разбив стекло, я посмотрел на маму, которая играла на рояле. В прозрачной синей комбинации. Увидев, что я уставился на нее, она сбилась с ритма, потом широко улыбнулась мне и заиграла вновь. Видите, как все было. Она даже не услышала звона разбитого стекла.
   
Забавно, знаете ли, но у меня не было ощущения, что я делаю что-то нехорошее, просто я получал удовольствие. Избирательное восприятие у маленького ребенка далеко не такое, как у взрослого: если бы рамы стояли в окнах, у меня не возникло бы ни малейшего желания бить стекла.
   
Я уже примеривался к последней раме, у кабинета, когда мне на плечо легла рука и развернула меня. Отец. Обезумевший от злости. Таким злым мне его видеть не доводилось. Глаза что плошки, язык зажат между зубами, словно в припадке. Я вскрикнул, так он меня напугал. Словно мама вышла к завтраку в маске, припасенной для Хэллоуина.
   
— Ублюдок!
   
Он поднял меня обеими руками, правая обхватила обе лодыжки, левая прижала мою левую к груди, и швырнул на землю. Думаю, со всей силы. Я лежал, не в силах вдохнуть, а он смотрел на меня, и я видел, как маска ярости сползает с его лица. Я не мог кричать, не мог говорить, не мог шевельнуть диафрагмой. Острая боль парализовала тело.
   
— Я не хотел. — Он опустился рядом со мной на колени. — С тобой все в порядке? Все нормально, Чак? — Чаком он называл меня, когда мы перекидывались мячом во дворе.
   
Наконец мне удалось набрать в легкие воздух. Я открыл рот и закричал. Вопль испугал меня, так что за первым последовал второй, более громкий. Из глаз брызнули слезы. Музыка смолкла.
   
— Не следовало тебе бить стекла. — Злость сменилась испугом. — А теперь замолчи. Ради Бога, будь мужчиной.
   
Он рывком поставил меня на ноги как раз в тот момент, когда мать в одной комбинации выбежала из-за угла.
   
— Что случилось? — воскликнула она. — Чарли, ты порезался! Где? Покажи мне, где!
   
— Он не порезался, — пренебрежительно бросил отец. — Он боится, что его выпорют. И его выпорют, будьте уверены.
   
Я бросился к маме, уткнулся лицом ей в живот, в мягкий шелк ее комбинации, вдыхая идущий от нее сладкий запах. Мне казалось, что голова у меня раздулась, как шарик, я ревел во весь голос. И крепко закрыл глаза.
   
— О чем ты говоришь, какая порка? Он весь посинел! Если ты ударил его, Карл…
   
— Он начал кричать, когда увидел, что я подхожу к нему!
   
Голоса доносились сверху, словно слетали с горных вершин.
   
— Едет автомобиль. Иди в дом, Рита.
   
— Пошли, дорогой, — заворковала мама. — Улыбнись мамочке. Широко улыбнись. — Она оторвала меня от своего живота, вытерла слезы. Вам когда-нибудь мама вытирала слезы? В этом поэты правы. Одно из самых незабываемых впечатлений наряду с первой спортивной игрой и первым эротическим сном. — Успокойся, милый, успокойся. Папочка не хотел на тебя сердиться.
   
— Это Сэм Кастигей и его жена, — тяжело вздохнул отец. — Теперь разнесут по всему городу. Я надеюсь…
   
— Пошли, Чарли. — Мама взяла меня за руку. — Выпьем шоколада.
   
— Черта с два. — Я посмотрел на него. Сжав кулаки, он стоял у единственной спасенной им рамы. — Его вывернет наизнанку, когда я буду выбивать из него дурь.
   
— Ничего ты выбивать не будешь. Ты и так напугал его до полусмерти.
   
Тут он шагнул к ней, забыв про комбинацию, Сэма и его жену. Схватил мать за плечо и указал на разбитую раму для кухонного окна.
   
— Посмотри! Посмотри! Это сделал он, а ты собираешься поить его шоколадом! Он уже не ребенок, Рита, и тебе пора перестать кормить его грудью!
   
Я прижался к ее бедру, а она вырвала плечо. На коже остались белые отметины от пальцев, которые тут же покраснели.
   
— Иди в дом. — Она даже не повысила голоса. — Ты ведешь себя глупо, Карл.
   
— Я собираюсь…
   
— Не надо говорить мне, что ты собираешься делать! — внезапно заорала она, двинувшись на него. Отец отпрянул. — Иди в дом! Ты и так достаточно натворил! Иди в дом! Иди к друзьям и напейся! Иди куда угодно! Но… чтобы я тебя не видела!
   
— Наказание, — четко, размеренно произнес он. — В колледже тебя кто-нибудь научил этому слову, или у них не хватило времени, потому что они забивали тебе голову этой либеральной белибердой? В следующий раз он разобьет что-нибудь более ценное, чем стекла. А потом разобьет тебе сердце. Бессмысленное разрушение…
   
— Убирайся! — взвизгнула она.
   
Я опять заплакал, попятился от них. Мама тут же схватила меня за руку. Все нормально, милый, говорила она, но я смотрел на отца, который развернулся и пошел прочь, словно обиженный ребенок. И только тогда, увидев собственными глазами, с какой легкостью можно его прогнать, только тогда я решился ненавидеть его.
   
Когда мы с мамой пили какао в ее комнате, я рассказал ей, как отец швырнул меня на землю. Рассказал о том, что отец солгал ей.
   
Ощущая при этом свою силу.
  
  
   
    
Глава 17
   
   
— Что произошло потом? — с замиранием в голосе спросила Сюзан Брукс.
   
— Ничего особенного, — ответил я. — Все утряслось.
   
Теперь, выговорившись, я даже удивлялся, почему столь продолжительное время слова застревали у меня в горле, если я пытался коснуться этой темы. Когда-то я дружил с одним парнем, Герком Орвиллом, который проглотил мышь. Я утверждал, что не проглотит, а он проглотил, на спор. Сырую. Маленькую полевую мышку, которую мы нашли целой и невредимой. Наверное, сдохла от старости. Так или иначе, мать Герка как раз развешивала выстиранное белье и посмотрела на нас (а мы сидели на крыльце черного хода) именно в тот момент, как Герк отправил мышь в рот, головой вперед.
   
Она закричала (как же пугают детей крики взрослых), подбежала к нам, сунула палец в горло Герку. Герк выблевал мышь, гамбургер, съеденный за обедом, и какое-то желе цвета томатного соуса. И уже начал спрашивать мать, в чем, собственно, дело, когда вырвало и ее. Среди всей этой блевотины дохлая мышь смотрелась очень даже неплохо. Гораздо лучше многого другого. Мораль проста: выблевывайте прошлое, когда жить настоящим становится совсем уж невмоготу, и кое-что из блевотины покажется деликатесом. Я уже хотел поделиться с ними своими размышлениями, но подумал, что у них эти мысли вызовут только отвращение, как история о традициях чероки.
   
— Отец несколько дней провел в конуре. И все. Никакого развода. Никаких далеко идущих последствий.
   
Кэрол Гранджер хотела что-то сказать, но тут поднялся Тед. Лицо бледное, только на щеках горели два пятна румянца. Я говорил вам, что пробор у него был посередине. Так что волосы обрамляли лицо. Немодная стрижка, но Теда это не волновало. Когда он вскочил, я чуть не принял его за призрак Джеймса Дина, и у меня бешено заколотилось сердце.
   
— Сейчас я заберу у тебя револьвер, дерьмо собачье. — Он плотоядно усмехался. Сверкая ровными белыми зубами.
   
Я изо всех сил старался изгнать из голоса дрожь, и, думаю, мне это удалось.
   
— Сядь, Тед.
   
Тед не двинулся к столу, но я видел, что ему очень этого хочется.
   
— Меня от этого тошнит, знаешь ли. Пытаться перекладывать вину на родителей…
   
— Разве я говорил, что пытаюсь…
   
— Заткнись! — рявкнул он. — Ты убил двух человек!
   
— Какой ты у нас наблюдательный.
   
Руки его поднялись на уровень груди, пальцы сжались, руки чуть разошлись в стороны, и я понял, что мысленно он только что разорвал меня на две половины.
   
— Положи револьвер, Чарли. — Он все еще ухмылялся. — Положи револьвер, и посмотрим, у кого кулаки крепче.
   
— Почему ты ушел из футбольной команды, Тед? — весело спросил я. Изобразить веселье мне удалось с трудом, но усилия не пропали даром. Он замер, в глазах мелькнула неуверенность, словно, кроме тренера, никто не решался задать ему этот вопрос. И тут же до него дошло, что стоит он один, остальные сидят. Его словно застукали с расстегнутой ширинкой, и теперь предстояло найти способ незаметно застегнуть ее.
   
— Какая тебе разница? Положи револьвер. — Он напоминал героя дешевой мелодрамы. Произносящего банальности. И знал это.
   
— Опасался за свои яйца? Или поберег физиономию? В чем причина?
   
Ирма Бейтс ахнула. Сильвия, однако, не отрывала от Теда глаз, выказывая прямо-таки животный интерес.
   
— Ты… — Внезапно он сел, и у дальней стены кто-то хохотнул. Я до сих пор гадаю, кто именно. Дик Кин? Хэрмон Джексон?
   
Но я видел их лица. И увиденное поразило меня. Можно сказать, шокировало. Потому что на них читалось удовлетворение. То была стычка, словесная стычка, и я вышел из нее победителем. Но почему это так их порадовало? В воскресных газетах иногда печатают фотографии смеющихся людей. С подписью: «Почему эти люди так смеются? Загляните на страницу 41». Только здесь никаких страниц не было.
   
А я считал очень важным для себя узнать причину. Думал и думал об этом, напрягая остатки мозгов, но ответа не находил. Может, все дело именно в Теде, красивом, смелом, из которого так и перло мужское начало, благодаря которому не переводятся желающие пойти на войну. А может, причина — обычная зависть. Им хотелось, чтобы кто-то опустил Теда до их уровня. Усадил на общую скамью. Снимай свою маску, Тед, и садись рядом с нами, ординарными людьми.
   
Тед все смотрел на меня, и я знал, что хребет ему переломить не удалось. Только в следующий раз он не пойдет в лобовую атаку. Возможно, постарается зайти с фланга.
   
Может, это стихия толпы. Дави индивидуальность.
   
Но я не верил в это тогда, не верю и теперь. Хотя объяснение вполне логичное. Речь не о том, что барометр общественного мнения качнулся в мою сторону. Толпа всегда уничтожает человека странного, отличного от других, мутанта. Это я, не Тед. Тед совсем не такой. Сердце радуется, когда твоя дочь идет с таким, как Тед. Нет, причину надо искать в Теде, не в них. Она должна быть в Теде. Я замер в предчувствии открытия: так, наверное, замирает коллекционер бабочек, заметив на лугу уникальный экземпляр.
   
— Я знаю, почему Тед бросил футбол, — раздался негромкий голос. Я оглядел класс. Свин. Тед аж подпрыгнул при этих словах и здорово побледнел.
   
— Говори, — шевельнул я губами.
   
— Если откроешь пасть, я тебя убью, — прорычал Тед. И обратил свою ухмылку на Свина.
   
Свин мигнул, облизал губы. Он оказался на распутье. С одной стороны, он впервые держал в руках топор, с другой — боялся опустить его на шею. Разумеется, любой в классе мог сказать, откуда у него эта животрепещущая информация. Миссис Дейно всю жизнь толклась на базарах, распродажах, школьных и церковных благотворительных мероприятиях. И в Гейтс-Фоллз никто не мог сравниться с миссис Дейно по длине и чувствительности носа. Подозреваю, ей же принадлежал рекорд по подслушиванию. И насчет порыться в чужом грязном белье равных ей не было.
   
— Я… — Свин замолчал, отвернулся от Теда, по движению рук которого я понял, что теперь он разорвал и Свина.
   
— Продолжай, — пришла ему на помощь Сильвия Рейган. — Не бойся Золотого Мальчика, дорогой, не такой уж он и страшный.
   
Свин криво ей улыбнулся и выпалил:
   
— Миссис Джонс — алкоголичка. Ее куда-то увезли на лечение. И Теду пришлось помогать семье.
   
Гробовая тишина, которую разорвал Тед:
   
— Я тебя убью, Свин. — Он поднялся. С мертвенно-бледным лицом.
   
— Убивать нехорошо, — назидательно заметил я. — Ты сам это говорил. Сядь.
   
Тед зыркнул на меня, я уже решил, что сейчас он бросится ко мне. Если б бросился, я бы его убил. Наверное, он все понял по моему лицу. Сел.
   
— Итак, еще один скелет в шкафу. Где она лечилась, Тед?
   
— Заткнись, — просипел он. Прядь волос упала на лоб. Мне показалось, что волосы у него сальные. Раньше я этого не замечал.
   
— Она уже дома, — добавил Свин и улыбнулся Теду, как бы прося прощения.
   
— Ты вот сказал, что убьешь Свина. — Я задумчиво смотрел на Теда.
   
— Я его убью. — Глаза Теда горели злобой.
   
— А потом сможешь свалить вину на родителей. — Я широко улыбнулся. — Удачный ход!
   
Тед схватился за край стола. Такой поворот ему очень не понравился. У дальней стены лыбился Хэрмон Джексон. Наверное, у него были причины недолюбливать Теда.
   
— Твой отец вынудил ее к этому? — спросил я елейным голосом. — Как это случилось? Поздно приходил домой? Ужин подгорал и все такое? Поначалу она прикладывалась к шерри? Так?
   
— Я тебя убью, — простонал Тед.
   
Я над ним издевался, выдавливал из него все дерьмо, и никто меня не останавливал. Невероятно. Все смотрели на Теда, все ждали продолжения.
   
— Нелегко, наверное, быть женой крупного банковского чиновника. Предположим, она даже и не заметила, как начала налегать на крепкое. А там уж пошло-поехало. И твоей вины в этом нет.
   
— Заткнись! — проорал он.
   
— Все происходило под твоим носом, ты, однако, ничего не замечал, а потом ситуация вышла из-под контроля, я прав? Ужасно, не правда ли? Она действительно много пила, Тед? Скажи нам, облегчи душу. Шатаясь, слонялась по дому, не так ли?
   
— Замолчи! Замолчи!
   
— Надиралась, сидя перед телевизором? Видела по углам зеленых человечков? Или до этого дело не дошло? Видела она человечков? Видела? Видела человечков по углам?
   
— Да, это было ужасно! — выплюнул он. — И ты ужасен! Убийца! Убийца!
   
— Ты ей писал? — мягко спросил я.
   
— Чего мне ей писать? — взвился Тед. — С какой стати мне ей писать? Она сама во всем виновата.
   
— И ты не смог играть в футбол.
   
— Пьяная сука, — отчеканил Тед Джонс.
   
Кэрол Гранджер ахнула. Глаза Теда очистились от тумана, светящаяся в них ярость ушла. До него дошло, что он только что сказал.
   
— Ты мне за это ответишь, Чарли.
   
— Возможно. Если представится случай. — Я улыбнулся. — Мать — пьяная сука. Действительно, это ужасно, Тед.
   
Тед молча сел, сверля меня взглядом.
   
Эпизод закончился. Теперь я мог переключиться на другие дела, во всяком случае, на время. Я чувствовал, что с Тедом я еще не закончил. Или он со мной.
   
Народ за окном пришел в движение.
   
Мерно жужжали электрические часы.
   
Долгое время никто не произносил ни слова, или мне показалось, что молчание затянулось. Впрочем, им было о чем подумать.
  
  
   
    
Глава 18
   
   
Нарушила повисшую тишину Сильвия Рейган. Откинула голову и расхохоталась. Громко, от души. Несколько человек, в том числе и я, подпрыгнули. Тед Джонс — нет. Он все еще думал о своем.
   
— Знаете, что я хотела бы сделать после того, как на всем этом мы поставим точку?
   
— Что? — спросил Свин, удивившись тому, что снова заговорил. Сандра Кросс пристально смотрела на меня. Она скрестила ноги в лодыжках, колени сдвинула, как и положено хорошеньким девушкам, которые не хотят, чтобы парни заглядывали им под юбку.
   
— Я бы написала об этой истории в детективный журнал. «Шестьдесят минут ужаса с плейсервиллским маньяком». Натравила бы на это дело одного из наших сочинителей. Джо Маккеннеди или Фила Френкса… а может, ты сам и напишешь, Чарли? Как ты дошел до жизни такой. — И она вновь загоготала. К ней нерешительно присоединился Свин. Я думаю, меня заворожило бесстрашие Сильвии. А может, только ее неприкрытая сексуальность. Уж она-то не стеснялась расставить ноги.
   
Подъехали еще две патрульные машины. Пожарники отбывали: сирена тревоги уже несколько минут как смолкла. Мистер Грейс отделился от толпы и двинулся к парадному входу. Легкий ветерок играл полами его пиджака спортивного покроя.
   
— С нами хотят поговорить, — изрек Корки Геролд.
   
Я поднялся, подошел к пульту аппарата внутренней связи, вернул рычажок в режим ГОВОРИТЬ — СЛУШАТЬ. Сел, меня прошиб пот. Мистер Дон Грейс выходил на связь. Тяжелая артиллерия.
   
Несколько секунд спустя раздался щелчок, мистер Грейс подключился к нашей линии.
   
— Чарли? — Голос очень спокойный, очень мелодичный, очень уверенный.
   
— Как поживаешь, худышка? — спросил я.
   
— Отлично, спасибо тебе, Чарли. Как ты?
   
— Вроде бы не хуже.
   
Послышались смешки.
   
— Чарли, накануне случившегося мы говорили о том, что тебе нужна помощь. Наверное, теперь, совершив антисоциальные действия, ты с этим согласишься?
   
— По каким стандартам?
   
— По нормам нашего общества, Чарли. Сначала мистер Карлсон, теперь это. Ты позволишь нам помочь тебе?
   
Я чуть не спросил его, составляют ли мои одноклассники часть этого самого общества, потому что никто из них особо не горевал из-за миссис Андервуд. Но я не мог этого сделать. Такой вопрос изменил бы свод правил, которые я только начал устанавливать.
   
— И как мене ето исделать? — заверещал я. — Моя узе сказать митеру Денберу, как моя горевать. Засем моя толька ударить эту маенкую дефотьку. Мене нужон пикоанакитик! Моя хосет спасать моя душа и делать ее белая кака снег. Как моя будешь это делать, преподабный?
   
Пэт Фицджеральд, с черным, как туз пик, лицом, засмеялся, качая головой.
   
— Чарли, Чарли. — Голос мистера Грейса переполняла грусть.
   
Мне это не понравилось. Я перестал причитать, положил руку на револьвер, наверное, для храбрости. Мне это совсем не понравилось. Умел он залезать в душу. Я частенько общался с ним после того, как отделал мистера Карлсона разводным ключом. Он действительно умел залезать в душу.
   
— Мистер Грейс?
   
— Да, Чарли.
   
— Том передал полиции мою просьбу?
   
— Ты хочешь сказать, мистер Денвер?
   
— Без разницы. Он?..
   
— Да, передал.
   
— Они уже решили, как выкуривать меня отсюда?
   
— Не знаю, Чарли. Меня больше интересует другое: как ты сам собираешься выпутываться из этого дела.
   
Он пробирался мне в душу. Точно так же, как и в наших беседах после избиения мистера Карлсона. Только тогда я не имел права не пойти к нему. А теперь мог в любой момент отключить связь. И в то же время не мог, и он это прекрасно знал. Лишь нормальные не выходят за рамки причинно-следственной логики. И с меня не сводили глаз мои одноклассники. Оценивали мою способность противостоять мистеру Грейсу.
   
— Немного вспотели? — спросил я.
   
— А ты?
   
— Какие же вы все одинаковые. — Я позволил себе подпустить в голос горечи.
   
— Правда? Это потому, что мы все хотим тебе помочь.
   
Да уж, орешек покрепче Тома Денвера. В этом сомневаться не приходилось. Я мысленно воссоздал образ Дона Грейса. Невысокого росточка, тощий, с лысой макушкой, зато с бакенбардами. Большой любитель твидовых пиджаков с кожаными заплатами на локтях. Всегда с трубкой, набитой не пойми чем, пахнущим коровьим навозом. Умел он, умел докопаться до сути. Проникнуть в святая святых. Трахальщики мозгов, вот кто они. В этом и состоит их работа — трахать психически нездоровых людей, обрюхатить их нормальной психикой. Работа племенного быка, и обучали ей нынче в школе, а все их дисциплины, по существу, являлись разновидностью одной-единственной идейки: Вдуть психбольному ради собственных удовольствия и прибыли, в основном ради прибыли. И если вы окажетесь на кушетке психоаналитика, на которой раньше лежали тысячи других, я прошу вас помнить одно: если нормальная психика — плод быка-производителя, ребенок будет похож на отца. А среди них очень высок процент самоубийц.
   
Их цель — заставить человека особенно остро почувствовать свое одиночество, подвести к той черте, когда слезы готовы сами заструиться из глаз, а вы соглашаетесь на все, лишь бы они пообещали уйти прочь, хотя бы на какое-то время. Чем мы обладаем? Чем мы действительно обладаем? Мозгом, похожим на перепуганного толстяка, который мечтает только о том, чтобы на автобусной остановке на него не глазели как на уродца. Мы лежим без сна и представляем себя в различных белых шляпах. Девственному мозгу трудно противостоять ухищрениям современной психиатрии. Но, может, это и к лучшему. Может, сегодня они сыграют в мою игру, эти самые быки-производители.
   
— Позволь нам помочь тебе, Чарли, — ворковал мистер Грейс.
   
— Но, позволяя вам помогать мне, я буду помогать вам. — Я произнес эти слова таким тоном, будто меня внезапно озарило. — А вот этого я не хочу.
   
— Почему, Чарли?
   
— Мистер Грейс?
   
— Да, Чарли?
   
— Если вы еще раз зададите вопрос, я здесь кого-нибудь пристрелю.
   
Я услышал, как мистер Грейс ахнул, словно кто-то сказал ему, что его сын попал в автомобильную аварию. Я почувствовал его неуверенность. И она придала мне сил.
   
В классе все взгляды скрестились на мне. Тед Джонс медленно поднял голову, словно пробудился от долгого сна. Я видел, как знакомая мне ненависть застилает его глаза. А вот глаза Энн Ласки округлились от испуга. Рука Сильвии Рейган нырнула в сумочку за новой сигаретой. А Сандра Кросс не отрываясь смотрела на меня, словно я был доктором или священником.
   
Мистер Грейс попытался что-то сказать.
   
— Осторожнее! — предупредил я. — Прежде чем произнесете хоть слово, подумайте. Я больше не играю по вашим правилам. Зарубите это себе на носу. Теперь вы играете по моим правилам. Никаких вопросов. Будьте очень внимательны. Вы можете быть очень внимательны?
   
Он никак не прокомментировал мои изыски. Вот тут я понял, что он у меня в руках.
   
— Чарли… — Уж не слышалась ли в голосе мольба?
   
— Очень хорошо. Мистер Грейс, вы думаете, что сможете здесь работать после случившегося?
   
— Чарли, ради Бога…
   
— Конкретнее.
   
— Позволь им уйти, Чарли. Спаси себя. Пожалуйста.
   
— Вы говорите слишком быстро. Можете не заметить, как с вашего языка сорвется вопрос, и тогда кто-то умрет.
   
— Чарли…
   
— Как вы выполняли свой воинский долг?
   
— Ка… — Он прикусил язык.
   
— Вы чуть не убили человека. Будьте внимательнее, Дон. Я могу называть вас Дон, не так ли? Естественно. Взвешивайте слова, Дон.
   
Я намеревался разобраться с ним.
   
Я намеревался сломать ему хребет.
   
В то мгновение мне казалось, что я сломаю хребет им всем.
   
— Я думаю, нам надо на какое-то время прервать наш разговор, Чарли.
   
— Если вы прервете его без моего разрешения, я кого-нибудь застрелю. Так что сидите смирно и отвечайте на мои вопросы.
   
Вот тут в голосе психоаналитика появились первые признаки отчаяния.
   
— Я не могу, Чарли. Я не могу взять на себя ответственность за…
   
— Ответственность? — взревел я. — Святой Боже, да вы берете эту ответственность с того момента, как закончили колледж. А вот сейчас вас впервые прищучили, и вы сразу даете задний ход! Но на месте водителя сижу я, и, клянусь Богом, машина не остановится, пока не будет на то моего желания. А если вы не подчинитесь, я сделаю то, о чем говорил. Ясно? Вы меня поняли?
   
— Я не хочу играть в глупую салонную игру, если фанты в ней — человеческие жизни, Чарли.
   
— Поздравляю. Вы дали на удивление точную характеристику современной психиатрии, Дон. Она должна войти во все учебники. А теперь слушайте сюда. Вы у меня пописаете в окно, если того захочет моя левая нога. И да поможет вам Господь, если я подловлю вас на лжи. Тогда мне придется кого-то убить. Готовы открыть душу, Дон? Вышли на старт?
   
Он шумно вдохнул. Хотел спросить, серьезно ли это я, но побоялся, что я отвечу не словами, а выстрелом. Хотел протянуть руку и отключить связь, но знал, что услышит эхо выстрела, бегущее по пустым коридорам.
   
— Отлично. — Я расстегнул пуговицы на рукавах рубашки. На лужайке Том Денвер, мистер Джонсон и копы переминались с ноги на ногу, ожидая возвращения своего племенного быка. Прочитай мои сны, Зигмунд. Ороси спермой символов, чтобы они выросли. Покажи мне, чем мы отличаемся, скажем, от бешеных собак или старых больных тигров. Покажи мне человека, который прячется среди моих эротических грез. У них были все основания для того, чтобы не сомневаться в успехе (хотя внешне особой уверенности в них не чувствовалось). Образно говоря, кем был мистер Грейс, как не Следопытом Западного мира. Племенным быком с компасом.
   
Из динамика над моей головой доносилось прерывистое дыхание Натти Бампо.[13] Интересно, подумал я, удалось ли ему в последнее время хоть что-то прочесть по глазам. И что увидит он сам, когда настанет ночь.
   
— Отлично, — повторил я. — Ну, Дон, поехали.
  
  
   
    
Глава 19
   
   
— Как вы выполняли свой воинский долг?
   
— В армии, Чарли. По-моему, эта информация тебе ни к чему.
   
— В каком качестве?
   
— Служил врачом.
   
— Психиатром?
   
— Нет.
   
— Как давно вы работаете психиатром?
   
— Пять лет.
   
— Вы когда-нибудь вылизывали жену?
   
— Ч… — Сердитая пауза… — Я… я не знаю, что означает эта фраза.
   
— Хорошо, найдем другие слова. Вы когда-нибудь занимались с женой орально-генитальным сексом?
   
— Я не буду отвечать. Ты не имеешь права.
   
— У меня все права. А у вас — никаких. Отвечайте, а не то я кого-нибудь застрелю. И помните, если вы солжете, если я поймаю вас на лжи, я кого-нибудь застрелю. Вы занимались с женой…
   
— Нет!
   
— Как давно вы работаете психиатром?
   
— Пять лет.
   
— Почему?
   
— Поч… Ну, эта работа мне нравится.
   
— У вашей жены был роман с другим мужчиной?
   
— Нет.
   
— Другой женщиной?
   
— Нет!
   
— Откуда вы знаете?
   
— Она меня любит.
   
— Ваша жена брала у вас в рот, Дон?
   
— Я не знаю, что ты…
   
— Ты чертовски хорошо знаешь, что я имею в виду!
   
— Нет, Чарли, я…
   
— Вы когда-нибудь жульничали на экзамене в колледже?
   
Пауза.
   
— Никогда.
   
— А на контрольных?
   
— Нет.
   
Тут я нанес удар.
   
— Тогда как вы можете говорить, что ваша жена никогда не занималась с вами орально-генитальным сексом?
   
— Я… никогда… Чарли…
   
— Где вы проходили начальный курс боевой подготовки?
   
— В Форт-Беннинге.
   
— В каком году?
   
— Я не пом…
   
— Назовите год, а не то я кого-нибудь застрелю!
   
— В тысяча девятьсот пятьдесят шестом.
   
— Вы были сержантом? Или рядовым?
   
— Я был… офицером. Старшим лейте…
   
— Я об этом не спрашивал! — проорал я.
   
— Чарли… Чарли, ради Бога, успокойся…
   
— В каком году вы демобилизовались?
   
— В т-тысяча девятьсот шестидесятом.
   
— Ты должен был прослужить шесть лет! Ты солгал! Сейчас я кого-то прист…
   
— Нет! — Он уже кричал. — Национальная гвардия! Я служил в гвардии!
   
— Девичья фамилия твоей матери?
   
— Г-г-гейвин.
   
— Почему?
   
— Чт… Я не понимаю, что ты…
   
— Почему ее девичья фамилия Гейвин?
   
— Потому что Гейвин — фамилия ее отца. Чарли…
   
— В каком году ты проходил курс начальной боевой подготовки?
   
— В тысяча девятьсот пятьдесят седь… шестом!
   
— Ты солгал. Я подловил тебя, не так ли, Дон?
   
— Нет!
   
— Ты начал говорить про пятьдесят седьмой год.
   
— Я перепутал.
   
— Я собираюсь кого-нибудь пристрелить. Пожалуй, всажу пулю в живот. Да.
   
— Чарли, ради Бога!
   
— Смотри, чтобы этого не повторилось. Ты был сержантом, так? В армии?
   
— Да… нет… я служил офицером…
   
— Назови второе имя твоего отца.
   
— Д-джон. Чар… Чарли, держи себя в руках…
   
— Когда-нибудь ел «киску» своей жены?
   
— Нет!
   
— Ты лжешь. Ты не знаешь, что это значит. Сам сказал.
   
— Ты же мне объяснил. — Он дышал часто-часто. — Отпусти меня, Чарли, дай мне…
   
— К какой ты принадлежишь церкви?
   
— Методистской.
   
— Поешь в хоре?
   
— Нет.
   
— Ходил в воскресную школу?
   
— Да.
   
— Первые два слова Библии?
   
Пауза.
   
— В начале.
   
— Первая строчка двадцать третьего псалма?
   
— Г… Господня — земля, и что наполняет ее.
   
— И ты впервые ел «киску» жены в пятьдесят шестом году?
   
— Да… нет… Чарли, отпусти меня…
   
— Начальный курс боевой подготовки, какой год?
   
— Пятьдесят шестой.
   
— Раньше ты сказал пятьдесят седьмой! — вскричал я. — Соврал-таки! Теперь я всажу пулю кому-нибудь в голову!
   
— Я сказал пятьдесят шестой, недоумок! — истеричный крик.
   
— Что произошло с Ионой, Дон?
   
— Его проглотил кит.
   
— В Библии сказано, большая рыба. Ты это хотел сказать?
   
— Да. Большая рыба. Конечно. — Видимо, он уже мог согласиться на все.
   
— Кто построил ковчег?
   
— Ной.
   
— Где ты проходил начальный курс боевой подготовки?
   
— В Форт-Беннинге. — Прозвучало увереннее, тут он подвоха не ждал. И я смог застать его врасплох.
   
— Когда-нибудь вылизывал свою жену?
   
— Нет.
   
— Что?
   
— Нет.
   
— Какая последняя книга Библии, Дон?
   
— «Откровения».
   
— На самом деле «Откровение», в единственном числе. Я прав?
   
— Прав, конечно, прав.
   
— Кто ее написал?
   
— Иоанн.
   
— Второе имя твоего отца?
   
— Джон.[14]
   
— Когда-нибудь слышал откровения своего отца, Дон?
   
И тут из горла Дона Грейса вырвался натужный, хриплый смешок. От этого смешка многим в классе стало не по себе.
   
— Э… нет… Чарли… Не было такого.
   
— Девичья фамилия твоей матери?
   
— Гейвин.
   
— Христос занесен в список мучеников?
   
— Д-да… — У методиста не могло не быть сомнений.
   
— Как он принял мученический конец?
   
— На кресте. Его распяли.
   
— О чем спросил Христос Бога на кресте?
   
— «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»
   
— Дон!
   
— Да, Чарли.
   
— Что ты только что сказал?
   
— Я сказал: «Боже Мой, Боже Мой, для чего…» — Пауза. — О нет, Чарли. Это несправедливо!
   
— Ты задал вопрос.
   
— Ты задурил мне голову!
   
— Ты только что убил человека, Дон. Жаль.
   
— Нет!
   
Я выстрелил в пол. Весь класс, словно загипнотизированный нашим диалогом, подпрыгнул. Несколько человек вскрикнули. Свин вновь потерял сознание и вывалился в проход, гулко стукнувшись головой об пол. Не знаю, передал ли аппарат внутренней связи этот звук наверх, да это и не имело особого значения.
   
Мистер Грейс плакал. Рыдал как ребенок.
   
— Превосходно. — Говорил я, ни к кому конкретно не обращаясь. — Просто превосходно.
   
Действительно, все шло как и хотелось.
   
Я позволил ему порыдать с минуту. Копы двинулись к школе на звук выстрела, но Том Денвер, все еще ставящий на своего психоаналитика, удержал их. Меня это вполне устроило. А мистер Грейс все заливался слезами, маленький, беззащитный, беспомощный ребенок. Моими усилиями он оттрахал себя своим же собственным «инструментом».
   
О таком иной раз можно прочитать в журнале «Пентхауз форум». Я сорвал с него маску заклинателя душ и превратил в человека. Но я не держал на него зла. Грешат только люди, а вот прощают — боги. В это я искренне верил.
   
— Мистер Грейс? — позвал я его.
   
— Я ухожу. — И сквозь слезы он воинственно добавил: — И тебе меня не остановить.
   
— Разумеется, идите, — нежно напутствовал его я. — Игра закончена, мистер Грейс. И на этот раз мы не расплачиваемся жизнями. Здесь никто не умер. Я выстрелил в пол.
   
Мертвая тишина на другом конце провода.
   
— Ты можешь это доказать, Чарли?
   
Иначе тут все рванули бы к дверям.
   
Эта фраза осталась в голове, а я повернулся к Теду.
   
— Тед?
   
— Это Тед Джонс, мистер Грейс, — механически ответил Тед.
   
— С-слушаю тебя, Тед.
   
— Он выстрелил в пол. — Все тот же голос робота. — Все в полном порядке. — Тут он оскалился и хотел продолжить, но я направил на него револьвер, и он сжал губы.
   
— Спасибо тебе, Тед. Спасибо тебе, мой мальчик. — Из динамика вновь донеслись всхлипывания. Прошло много, много времени, прежде чем он отключил связь. А потом нам пришлось долго ждать, пока он появится на лужайке и направится к копам, в твидовом пиджаке с бежевыми кожаными заплатами на локтях, блестящей лысиной, блестящими щеками. Шел он медленно, как глубокий старик.
   
Просто удивительно, какое наслаждение доставила мне эта медлительность.
  
  
   
    
Глава 20
   
   
— Приехали, — донеслось с заднего ряда. Ричард Кин. Голос звучал устало, словно сил у его обладателя совсем не осталось.
   
И тут же раздался другой голос, возбужденный, счастливый:
   
— Думаю, это было круто! — Я приподнялся. Грейс Станнер, наша Дюймовочка. К ней так и тянуло парней, что зализывали волосы назад и ходили в белых носках. В коридоре они вились вокруг нее, словно пчелы. Она носила обтягивающие свитера и короткие юбки. Когда она шла, тело ее так и играло. Короче, было на что посмотреть. И о ее мамаше много чего говорили. Где-то она работала, но в основном ошивалась в «Деннис» на Саут-Мейн, на задворках Плейсервилла. «Деннис», естественно, не тянул на дворец Цезаря. А в таких маленьких городках находилось немало людей, полагающих, что дочь ничем не отличается от матери. В этот день на Грейс были розовый свитер и темно-зеленая юбка до середины бедра. Лицо ее сияло. Она подняла сжатые кулачки. Я почувствовал, что у меня перехватило горло. — Давай, Чарли! Оттрахай их всех!
   
Чуть ли не все головы повернулись к ней, а кое у кого отвисли челюсти, но меня это не удивило. Я говорил вам о шарике рулетки, не так ли? Конечно, говорил. Так вот, он еще не остановился. Когда речь заходит о безумии, можно спорить только о его степени. Кроме меня, есть еще много людей, у которых едет крыша. Они ходят на автогонки, матчи по рестлингу, смотрят фильмы ужасов. Может, и Грейс из их числа, но я восхищался ею: она произнесла вслух то, о чем другие решались только подумать. А честность всегда ценится высоко. Опять же, она ухватила самую суть. Такая миниатюрная, славная девчушка.
   
Ирма Бейтс повернулась к ней с перекошенным от ярости лицом. Тут я понял, что наша перепалка с Доном Грейсом вышибла ее из колеи.
   
— Заткни свой грязный рот!
   
— Да пошла ты!.. — усмехнулась ей в лицо Грейс. — Корова!
   
Рот Ирмы раскрылся. Она искала слова. Я видел, как она пытается их найти, отбрасывая один вариант за другим, потому что нуждалась в сильных словах, от которых лицо Грейс прорезали бы морщины, груди обвисли, на ногах вылезли вены, а волосы поседели. Конечно, такие слова где-то были, оставалось только их найти. Вот она их и искала, шевеля маленьким подбородком, хмуря выпуклый лоб (и там, и там хватало угрей), очень похожая на жабу.
   
Наконец нашла.
   
— Они должны пристрелить тебя точно так же, как пристрелят его, шлюха! — Уже неплохо, но недостаточно. Эти слова не отражали всего того ужаса и ярости, которые она испытала, осознав, что рушатся основы привычного ей мира. — Убьем всех шлюх. Шлюх и дочерей шлюх!
   
В классе и так было тихо, а тут воцарилась полная тишина. Абсолютная. Всеобщее внимание сосредоточилось на Ирме и Грейс. Они словно стояли на сцене под лучами юпитеров. Грейс улыбалась, пока не прозвучала последняя фраза Ирмы. Вот тут улыбка исчезла.
   
— Что? — спросила Грейс. — Что? Что?
   
— Подстилка! Потаскуха!
   
Грейс поднялась.
   
— Моя-мать-работает-в-прачечной-толстая-сучка-и-тебе-лучше-забрать-обратно-то-что-ты-сейчас-сказала. — Все это она произнесла слитно, словно читала стихотворение.
   
Ирма торжествующе сверкнула глазами, добившись желаемого, ее шея блестела от пота, пота девушки-подростка из тех, кто по пятницам сидит дома, уткнувшись в телевизор и поглядывая на часы. Из тех, для кого никогда не звонит телефон, а голос матери — голос Тора. Из тех, кто постоянно выщипывает волосики между носом и верхней губой. Из тех, кто ходит на фильмы Роберта Редфорда с подружками, а на следующий день приходит одна, чтобы видеть его вновь, зажав потные ладони между колен. Из тех, кто пишет длинные, но очень редко отправляемые письма Джону Траволте. Из тех, для кого время тянется мучительно медленно, не суля никаких радостей. Неудивительно, что шея у таких покрывается липким потом. Я не шучу, такова правда жизни.
   
Ирма открыла рот и выплюнула:
   
— ШЛЮХИНА ДОЧЬ!
   
— Ладно. — Грейс двинулась к ней по проходу, вытянув вперед руки, словно гипнотизер на сцене. С очень длинными, покрытыми розовым лаком ногтями.
   
— Сейчас я выковырну тебе зенки, курва!
   
— Шлюхина дочь, шлюхина дочь! — не отступалась Ирма.
   
Грейс плотоядно улыбалась. Глаза у нее сверкали. Она не спешила, но и не тормозила. Шла по проходу нормальным шагом. Хорошенькая, как это я раньше не замечал, хорошенькая и грациозная. Прямо-таки камея.
   
— Вот и я, Ирма. Пришла за твоими глазенками.
   
Ирма внезапно поняла, что происходит, отпрянула.
   
— Остановись, — приказал я Грейс. Револьвер не поднял, но положил на него руку.
   
Грейс остановилась, вопросительно посмотрела на меня. На лице Ирмы отразилось облегчение, но злоба его не покинула. Похоже, меня она приняла за решившее вмешаться божество, взявшее ее сторону.
   
— Шлюхина дочь, — повторила она, обращаясь к классу. — По возвращении из пивной миссис Станнер каждую ночь оставляет дом открытым. И готова обслужить любого. — Своей усмешкой она хотела выразить презрение к Грейс, но в ней проступил охвативший ее ужас. Грейс все еще вопросительно смотрела на меня.
   
— Ирма, — вежливо обратился я к ней, — послушай меня, Ирма.
   
Когда она повернулась ко мне, я в полной мере осознал, что произошло. Остекленевшие глаза, закаменевшее лицо. Прямо-таки маска, какие дети надевают на Хэллоуин. Еще чуть-чуть, и она окончательно сошла бы с ума. Ее психика отказывалась воспринимать то, что происходило у нее на глазах. Возможно, недоставало одной соломинки, чтобы ввергнуть ее в ад безумия.
   
— Хорошо, — продолжил я, убедившись, что обе не отрывают от меня глаз. — Значит, так. Мы должны поддерживать в классе порядок. Я уверен, что все это понимают. Где мы окажемся, если забудем про порядок? Правильно, в джунглях. И лучший способ поддерживать порядок — решать возникающие конфликты цивилизованным путем.
   
— И правильно! — откликнулся Хэрмон Джексон.
   
Я поднялся, шагнул к доске, взял кусок мела, нарисовал на линолеуме пола круг диаметром в пять футов. При этом поглядывая на Теда. Вернулся к столу, сел. Указал на круг.
   
— Прошу вас, девушки.
   
Грейс тут же двинулась к кругу, восхитительная, желанная. С гладкой, очень белой кожей.
   
Ирма застыла.
   
— Ирма, — обратился я к ней. — Что же ты сидишь, Ирма? Ты ведь обвинила ее.
   
Ирма изумленно вскинула брови, словно глагол «обвинять» изменил ход ее мыслей. Она кивнула, встала, вскинула руку ко рту, словно хотела заглушить кокетливый смешок. Прошествовала по проходу и ступила в круг, как можно дальше от Грейс. Опустила глаза, сцепила руки перед собой. Будто собиралась спеть «Гранаду» на «Ганг-шоу».
   
Ее отец продает автомобили, не так ли? — ни с того ни с сего подумал я.
   
— Превосходно. Как принято в церкви, в школе и даже в «Хауди-Дуди»,[15] шаг за круг — смерть. Понятно?
   
Они это поняли. Это все поняли. Пусть и не уразумели, но поняли. Когда перестаешь мыслить, сама идея разумения становится несколько архаичной, сродни звуку забытых языков или взгляду в викторианскую camera obscura.[16] Мы, американцы, отдаем предпочтение простому пониманию. Так проще читать дорожные указатели, когда въезжаешь в город по шоссе на скорости больше пятидесяти миль в час. Для уразумения, то бишь осознания, мысленные челюсти должны слишком уж широко раскрыться, глядишь, разорвутся сухожилия. С пониманием проще, его можно купить в любом газетно-книжном киоске Америки.
   
— Я хотел бы обойтись минимумом насилия. Его и так хватает с лихвой. Думаю, девушки, ограничимся словами и оплеухами. Открытой ладонью. Судейство беру на себя. Принято?
   
Они кивнули.
   
Я сунул руку в задний карман и вытащил бандану. Купил я ее в магазине «Бен Франклин» в центре города и пару раз повязывал на шею, но потом стал использовать вместо носового платка. Сказалось буржуазное происхождение, ничего не поделаешь.
   
— Как только я брошу бандану на пол, можете начинать. Первый ход за тобой, Грейс, поскольку обвинения выдвинуты против тебя.
   
Грейс с готовностью кивнула. На ее щеках расцвели розы. Так моя мама говорила про тех, кто краснеет.
   
Ирма Бейтс не отрывала глаз от моей красной банданы.
   
— Прекратите! — взвился Тед Джонс. — Ты же говорил, что никому не причинишь вреда, Чарли.
   
Вот и прекрати это безобразие! — В его глазах стояло отчаяние. — Возьми и прекрати!
   
Уж не знаю по какой причине, истерически захохотал Дон Лорди.
   
— Она начала первой, Тед Джонс, — встряла Сильвия Рейган. — Если бы какая-то эфиопская кикимора назвала мою мать шлюхой…
   
— Шлюхой, грязной шлюхой, — с готовностью подтвердила Ирма.
   
— …я бы выцарапала ее паршивые глазенки!
   
— Ты свихнулась! — побагровев, заорал Тед. — Мы можем его остановить. Если мы все набросимся на него, то сможем…
   
— Заткнись, Тед, — бросил Дик Кин. — Хорошо?
   
Тед огляделся, не нашел ни поддержки, ни сочувствия и заткнулся. Глаза его почернели от ненависти. Я порадовался, что его и стол миссис Андервуд разделяло приличное расстояние. Если б пришлось, я бы успел прострелить ему ногу.
   
— Готовы, девушки?
   
Грейс Станнер широко мне улыбнулась:
   
— Готовы.
   
Ирма кивнула. Девушка крупная, она расставила ноги, чуть наклонила голову. Круглые кудряшки ее грязно-желтых волос чем-то напоминали рулоны туалетной бумаги.
   
Я бросил бандану. Время пошло.
   
Грейс глубоко задумалась. Я буквально читал ее мысли: она понимала, сколь далеко все может зайти, и задавалась вопросом, а не потеряет ли она головы. В этот момент я любил ее. Нет… я любил их обеих.
   
— Жирная болтливая сволочь, — начала Грейс, глядя Ирме в глаза. — Ты воняешь. Это я серьезно. Твое тело смердит. Ты говнюшка.
   
— Хорошо, — кивнул я. — А теперь врежь ей.
   
Грейс размахнулась и ударила Ирму по щеке. Как договаривались, открытой ладонью. Словно щелкнул кнут. Свитер вздернулся, открыв полоску тела над юбкой.
   
— Однако! — выдохнул Корки Геролд.
   
Ирма хрюкнула. Голову отбросило назад, лицо скривилось. На левой щеке загорелось красное пятно.
   
Грейс шумно выдохнула, приготовилась к ответному удару. Волосы падали ей на плечи, прекрасные волосы. Она ждала.
   
— Ирма у нас прокурор. Приступай, Ирма.
   
Ирма тяжело дышала. Она сверкнула глазами, ощерилась. Стала просто страшной.
   
— Шлюха, — наконец вырвалось из нее. — Она, похоже, решила не менять тактику. — Грязная трахальщица.
   
Я кивнул.
   
Ирма ухмыльнулась. Крупная деваха, очень крупная. Рука, словно дубина, обрушилась на щеку Грейс. Что-то хряпнуло.
   
— Ох! — вырвалось у кого-то.
   
Грейс не упала. Половина ее лица покраснела, но она не упала. Наоборот, улыбнулась Ирме. И Ирма запаниковала. Я это видел и не мог поверить своим глазам: у Дракулы оказались глиняные ноги.
   
Я окинул взглядом класс. Поединок загипнотизировал их. Они забыли о Томе Денвере, мистере Грейсе, Чарлзе Эверетте Декере. Они не могли оторвать глаз от Ирмы и Грейс и, возможно, видели в них отражение какой-то части своих душ, как в осколке зеркала. Меня это только радовало. Поднимало настроение, словно молодая весенняя травка.
   
— Повторим, Грейс?
   
Верхняя губа поднялась, обнажив маленькие белоснежные зубки.
   
— Тебя никогда не приглашали на свидание, в этом все и дело. Ты уродина. От тебя дурно пахнет. Ты можешь только думать о том, что делают другие люди, отсюда и твои грязные мыслишки. Ты вонючая поганка.
   
Я кивнул.
   
Грейс размахнулась, и Ирма отпрянула. Рука Грейс едва коснулась Ирмы, но та разревелась, словно маленький ребенок.
   
— Отпусти меня, — простонала она. — Я больше не могу, Чарли. Отпусти меня.
   
— Возьми назад сказанное о моей матери, — прорычала Грейс.
   
— Твоя мать берет в рот! — выкрикнула Ирма. Лицо ее перекосилось, кудряшки замотало из стороны в сторону.
   
— Хорошо, — кивнул я. — Продолжай, Ирма.
   
Но Ирма истерично рыдала.
   
— Г-Г-Г-господи! — Руки ее медленно поднялись, закрыли лицо. — Боже, как я хочу у-у-умереть…
   
— Скажи, что извиняешься, — настаивала Грейс. — Возьми свои слова назад.
   
— Ты берешь в рот! — выкрикнула Ирма, не отрывая рук от лица.
   
— Давай, Ирма, — обратился я к ней. — Твой последний шанс.
   
На этот раз Ирма била со всего маху. Я увидел, как глаза Грейс превратились в щелочки, как напряглись мышцы шеи. Но удар пришелся в челюсть, так что голова едва дернулась. Однако щека стала ярко-красной, как от солнечного ожога.
   
Все тело Ирмы сотрясалось от рвущихся из груди рыданий.
   
— У тебя никогда никого не будет, — бросила Грейс. — Ты так и останешься жирной, вонючей свиньей.
   
— Ну-ка врежь ей как следует! — заорал Билли Сэйер, молотя кулаками по столу. — Чтоб мало не показалось!
   
— У тебя даже нет подруг. — Грейс тяжело дышала. — Зачем ты вообще живешь?!
   
Ирма издала пронзительный вопль.
   
— Я высказалась. — Грейс повернулась ко мне.
   
— Хорошо. Приступай.
   
Грейс размахнулась, но Ирма с криком рухнула на колени:
   
— Не б-бей меня. Пожалуйста, больше не бей! Не бей меня…
   
— Говори, что извиняешься.
   
— Я не могу. — Сквозь рыдания. — Разве ты не видишь, что не могу?
   
— Можешь. Лучше извинись.
   
На мгновение повисла тишина, нарушаемая только жужжанием часов. Потом Ирма подняла голову, рука Грейс тут же опустилась, оставив красную отметину на щеке Ирмы. Словно грохнул выстрел из мелкокалиберного пистолета.
   
Ирма упала на одну руку, кудряшки свалились на лицо. Она шумно вздохнула:
   
— Хорошо! Хорошо! Я извиняюсь!
   
Грейс отступила на шаг, ее рот приоткрылся, дышала она часто-часто. Она подняла руки, откинула волосы со щек. Ирма смотрела на нее снизу вверх. Вновь поднялась на колени. Я даже подумал, что она начнет молиться. Но она еще громче зарыдала.
   
Грейс посмотрела на класс, на меня. Ее полные груди так и рвались из облегающего их свитера.
   
— Моя мать трахается, и я ее люблю.
   
В задних рядах захлопали, то ли Майк Гейвин, то ли Нэнси Каскин. А потом захлопали все, кроме Теда Джонса и Сюзан Брукс. Сюзан просто не могла хлопать. Она с восхищением смотрела на Грейс Станнер.
   
Ирма все еще стояла на коленях, закрыв лицо руками. Когда аплодисменты смолкли (я смотрел на Сандру Кросс: ее ладоши едва соприкасались), я повернулся к ней:
   
— Поднимайся, Ирма.
   
Она вытаращилась на меня, вся в слезах, ничего не понимая, словно происходило все это не наяву, а во сне, да еще не с ней.
   
— Оставь ее в покое. — Тед чеканил каждое слово.
   
— Заткнись, — осадил его Хэрмон Джексон. — Чарли все делает правильно.
   
Тед повернулся к нему. Но Хэрмон не отвел глаз, как мог бы в другое время, в другом месте. Они оба входили в совет учащихся, где Тед, естественно, играл первую скрипку.
   
— Поднимайся, Ирма, — мягко повторил я.
   
— Ты собираешься застрелить меня? — прошептала она.
   
— Ты же сказала, что извиняешься.
   
— Она заставила меня это сказать.
   
— Но я уверен, что ты действительно извиняешься.
   
Ирма тупо смотрела на меня из-под этих идиотских кудряшек.
   
— Мне всегда приходится извиняться. Вот почему мне так трудно э-это сказать.
   
— Ты ее прощаешь? — спросил я Грейс.
   
— Что? — Грейс словно не понимала, о чем речь. — А. Да. Конечно. — Она направилась к своему месту, села, уставилась на свои руки.
   
— Ирма! — обратился я ко второй девушке.
   
— Что? — Она смотрела на меня, как побитая собака, жалкая, несчастная.
   
— Может, ты хочешь нам что-то сказать?
   
— Не знаю.
   
Она медленно выпрямилась. Руки болтались как плети, словно она не знала, что с ними делать, для чего они предназначены.
   
— Я думаю, хочешь.
   
— Если облегчишь душу, сразу станет легче, — поддакнула Танис Гэннон. — По себе знаю.
   
— Ради Бога, оставьте ее в покое, — бросил с заднего ряда Дик Кин.
   
— Я не хочу, чтобы меня оставляли в покое, — внезапно вырвалось у Ирмы. — Я скажу. — Она отбросила волосы со лба, найдя применение рукам. — Я некрасивая. Меня никто не любит. Я никогда не ходила на свидание. Все, что она говорила, правда. Вот. — Слова вылетали так быстро, что кривили ей лицо, словно она принимала горькое лекарство.
   
— А ты следи за собой, — ответила ей Танис. Смутилась, но потом решительно продолжила: — Сама знаешь, мойся почаще, брей ноги и… э… подмышки. Старайся нравиться. Я тоже не красавица, но не сижу дома по уик-эндам. И тебе это по силам.
   
— Я не знаю как!
   
Некоторые из парней потупились, а вот девчонки, те просто подались вперед. Теперь они все сочувствовали Ирме. О второй половине человечества они просто забыли.
   
— Ну… — начала Танис. Замолчала, качнула головой. — Иди сюда, тут и поговорим.
   
Смешок Пэта Фицджеральда.
   
— Профессиональные секреты?
   
— Вот именно.
   
— Хороша профессия, — ввернул Корки Геролд, вызвав смех.
   
Ирма Бейтс прошла в задние ряды, где Танис, Энн Ласки и Сюзан Брукс начали ей что-то втолковывать. Сильвия Рейган шепталась с Грейс, а глазки Свина перебегали с одной на другую. Тед Джонс хмурился, уставившись в никуда. Джордж Йенник что-то вырезал на столе и курил: прямо-таки плотник за работой. А большинство смотрели в окна, где копы регулировали движение автомобилей и, собравшись группками, обсуждали сложившуюся ситуацию. Я без труда разглядел Дона Грейса, старину Тома Денвера и Джерри Кессерлинга, новоиспеченного транспортного регулировщика.
   
Неожиданно громко зазвенел звонок, в очередной раз заставив нас всех подпрыгнуть. Подпрыгнули и копы на лужайке. Двое выхватили револьверы.
   
— Перемена, — возвестил Хэрмон.
   
Я взглянул на настенные часы. 9:50. А в 9:05 я сидел у окна и смотрел на бельчонка. Но теперь бельчонок ушел, ушел старина Том Денвер, а миссис Андервуд ушла насовсем. Я хорошенько подумал и решил, что я тоже ушел.
  
  
   
    
Глава 21
   
   
Подъехали еще три патрульные машины, появились и горожане. Копы их отгоняли, но без особого успеха. Мистер Франкель, владелец местного ювелирного магазина (там же продавались и фотокамеры), прибыл на «понтиаке» и долго мытарил Джерри Кессерлинга. Его тяжелые роговые очки постоянно сползали с носа, а он возвращал их на прежнее место. Джерри пытался от него отделаться, но мистер Франкель не ослаблял хватки. Он также был членом городского совета Плейсервилла и дружил с Норманом Джонсом, отцом Теда.
   
— Моя мать купила мне кольцо в его магазине. — Сара Пастерн искоса поглядывала на Теда. — Так у меня в первый же день под ним позеленел палец.
   
— Моя мама говорит, что он цыган, — вставила Танис.
   
— Эй! — Свин шумно сглотнул. — А вон и моя мать!
   
Мы посмотрели. Все так, миссис Дейно беседовала с одним из синерубашечных копов, из полиции штата, ее комбинация на четверть дюйма вылезала из-под платья. Она относилась к тем дамочкам, что говорят не столько языком, сколько руками. Вот руки и летали, как флаги, напоминая мне о субботнем футболе: захват… подрезка… неправильное удержание. Думаю, в данном случае речь могла идти о неправильном удержании.
   
Мы все знали ее, неоднократно сталкивались с ней, а уж ее репутация… Она принимала самое активное участие в различных мероприятиях родительского комитета, играла заметную роль в клубе матерей. Всегда присутствовала на торжественных ужинах по поводу перехода в следующий класс, на школьных танцах в спортивном зале, на встречах выпускников. Если где-то собиралось больше трех человек, там обязательно появлялась и миссис Дейно, всегда готовая пожать чью-то руку, с улыбкой до ушей, жадно ловящая каждое слово, каждый жест, как губка впитывающая информацию.
   
Свин нервно заерзал на стуле, словно ему приспичило пойти в туалет.
   
— Эй, Свин, мамашка тебя кличет, — подал голос Джек Голдман.
   
— Ну и хрен с ней, — пробормотал Свин.
   
У Свина была сестра, Лилли Дейно, она училась в выпускном классе, когда мы только перешли в среднюю школу. С такой же физиономией, как и у Свина, так что на красавицу, мягко говоря, не тянула. За ней начал ухаживать крючконосый Лафоллет Сен-Арманд, на год моложе ее. Он-то ее и накачал. Лафоллет тут же завербовался в морскую пехоту, где ему, вероятно, разобъяснили разницу между карабином и «шлангом», указали, что предназначено для стрельбы, а что для развлечений. Два следующих месяца миссис Дейно не принимала участия в деятельности родительского комитета. Лилли отправили к тетке в Боксфорд, штат Массачусетс. Вскоре после этого миссис Дейно взялась за старое, разве что ее улыбка стала еще шире. Проза маленького города, друзья мои.
   
— Должно быть, беспокоится, — заметила Кэрол Гранджер.
   
— Кого это волнует? — безразлично пожал плечами Свин. Сильвия Рейган ему улыбнулась. Свин покраснел.
   
Какое-то время все молчали. Мы наблюдали, как горожане собираются за ярко-желтыми пластиковыми ограждениями. Я видел среди них отцов и матерей других моих одноклассников. Но вот родителей Сандры не нашел. Так же, как и старшего Джо Маккеннеди. Таких, как они, цирк никогда не привлекал.
   
Подкатил мини-фургон местной телестанции. Один из парней выскочил из кабины, прилаживая на бедре сумку с магнитофоном, и поспешил к копу. Коп указал на другую сторону дороги. Парень вернулся к мини-фургону, оттуда вылезли еще двое, начали выгружать телекамеры.
   
— Есть у кого-нибудь радиоприемник? — спросил я.
   
Трое подняли руки. Самый большой оказался у Корки. «Сони» на шести батарейках, так что носить его приходилось в портфеле. Зато он брал все: длинные волны, средние, короткие, УКВ. Корки поставил приемник на стол, включил. Мы как раз успели к десятичасовому информационному выпуску.
   
«…Главная новость — старшеклассник Плейсервиллской средней школы Чарлз Эверетт Декер…»
   
— Эверетт, — фыркнул кто-то.
   
— Заткнись, — бросил Тед.
   
«…судя по всему, сошел с ума этим утром и теперь держит в заложниках двадцать четыре своих одноклассника, запершись с ними в одном из классов школы. Известно, что один человек, Вэнс, тридцати семи лет, преподаватель истории в Плейсервиллской средней школе, убит. Предполагают, что убита и другая преподавательница, миссис Джин Андервуд, также тридцати семи лет. Декер дважды разговаривал с руководством школы по системе внутренней связи. В заложниках оказались следующие ученики…»
   
Диктор зачитал список присутствующих в классе, тот самый, что я передал Тому Денверу.
   
— Обо мне сказали по радио! — воскликнула Нэнси Каскин, услышав свои имя и фамилию. Ее губы начали расплываться в улыбке. Мелвин Томас свистнул. Нэнси покраснела и предложила ему заткнуться.
   
«…и Джордж Йенник. Френк Филбрик, начальник полиции штата Мэн, попросил всех друзей и родственников держаться подальше от эпицентра событий. Декер опасен для общества, и Филбрик подчеркнул, что никто не знает, в чем причина его помешательства. «Мы должны предполагать, что парень на взводе», — сказал Филбрик».
   
— Хочешь проверить, на взводе ли мой спусковой крючок? — спросил я Сильвию.