1 2 3 4 5 
   
Несколько человек переглянулись, послышался обиженный ропот.
   
— Это бы вас точно проняло. К сожалению, администрация школы состоит целиком из мужчин, и я подозреваю, они не до конца поняли, насколько отвратителен был ваш поступок. Поэтому — только неделя дополнительных занятий.
   
Все облегченно вздохнули.
   
— Но это будет неделя моих занятий. В спортивном зале. И я из вас все соки выжму.
   
— Меня там не будет, — сказала Крис, презрительно сжав губы.
   
— Твое дело, Крис. Вы все вольны поступать по своему усмотрению. Но наказанием за пропуск дополнительных занятий будет отстранение от школы на три дня и недопуск на выпускной бал. Ясно?
   
Никто не проронил ни слова.
   
— Отлично. Переодевайтесь. И подумайте хорошенько о том, что я сказала, — закончила мисс Дежардин и вышла.
   
Какое-то время все ошарашенно молчали. Затем Крис Харгенсен истерично выкрикнула:
   
— Ей это так не пройдет! — Она открыла наугад чей-то шкафчик, схватила чужие кроссовки и швырнули их через всю раздевалку. — Я ей еще припомню! Черт бы ее побрал! Зараза! Я ей устрою! Если мы все откажемся…
   
— Заткнись, Крис, — сказала Сью и с удивлением услышала в своем голосе тяжелые, безжизненные нотки взрослости. — Заткнись, ради Бога.
   
— Ладно, но у этой истории будет другой конец, — произнесла Крис, рывком расстегивая юбку, и потянулась за зелеными спортивными трусами с модной бахромой понизу — Совсем другой.
   
Она оказалась права.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень» (стр. 60–61):
    
Изучая данный случай, я пришел к выводу, что многие из тех, кто занимался подобными исследованиями — как для научных публикаций, так и для популярных изданий, уделяют слишком большое внимание бесплодным поискам проявлений телекинетических способностей Кэрри Уайт в детские годы. Если провести грубую аналогию, то это все равно что годами исследовать ранние случаи мастурбации в детстве насильника.
    
В свете этого случай с камнями служит своего рода аномалией. Многие исследователи ошибочно полагают, что, раз один такой случай обнаружен, должны быть и еще. Если воспользоваться другой аналогией, это похоже на решение отрядить в Национальный парк Кратер группу наблюдателей за метеоритами, только потому что два миллиона лет назад туда упал огромный астероид.
    
Насколько мне известно, других случаев проявления телекинетических способностей в детские годы Кэрри не зарегистрировано. Если бы она не была единственным ребенком в семье, тогда, возможно, в поле зрения исследователей попали бы по крайней мере слухи о каких-то мелких происшествиях.
    
В случае Андреи Колинц (более подробное описание см. в Приложении II), сообщалось: когда ее отшлепали за то, что она залезла на крышу, «сами распахнулись створки шкафчика для лекарств, откуда посыпались на пол склянки, причем часть из них перелетала через всю ванную комнату, в доме захлопали двери, и в довершение, опрокинулась на пол стойка со стереоаппаратурой весом около 300 фунтов, а пластинки разлетелись по всей гостиной, попадая в домочадцев и разбиваясь о стены».
    
Надо заметить, что это сообщение записано со слов братьев Андреи и цитируется в журнале «Лайф» от 4 сентября 1955 года. Разумеется, «Лайф» едва ли можно назвать самым строгим с научной точки зрения и объективным источником, но существуют и другие подтверждения, и роль хорошо осведомленных свидетелей очевидна.
    
В случае же Кэрри Уайт единственным свидетелем событий, которые послужили, возможно, прологом к трагедии, является Маргарет Уайт, но ее уже нет в живых.
   
   
   
Генри Грэйл, директор Ювинской школы, ждал отца Крис Харгенсен всю неделю, но тот появился лишь в пятницу, через день после того, как Крис не явилась на дополнительные занятия у грозной мисс Дежардин.
   
— Да, мисс Фиш, — произнес он в интерком официальным тоном, хотя прекрасно видел этого человека через окно в приемную и знал его в лицо по фотографиям в местной газете.
   
— Мистер Грэйл, к вам мистер Джой Харгенсен.
   
— Пригласите его, пожалуйста, — сказал Грэйл, обругав про себя мисс Фиш за то, что она вдруг заговорила таким почтительным тоном.
   
У Грэйла была неистребимая привычка гнуть во время серьезного разговора скрепки, рвать на мелкие кусочки салфетки или загибать углы у бумаг. Для встречи с Джоном Харгенсеном, ведущим адвокатом города, он приготовил «тяжелую артиллерию» — целую коробку огромных крепких скрепок.
   
Харгенсен, высокий солидный мужчина, двигался уверенно и всем своим динамичным видом демонстрировал высокий класс умения переигрывать противника в социальных коллизиях.
   
Отличный коричневый костюм английского покроя с едва заметными зелеными и золотыми искрами на ткани — купленный в местном магазине костюм Грэйла не выдерживал тут никакого сравнения. Тонкий кейс из настоящей кожи, окантованный хромированной сталью. Безупречная улыбка с множеством золотых зубов — от такой улыбки женщины в роли присяжных заседателей тают, как масло на теплой сковородке. Рукопожатие по высшему разряду — твердое, доброжелательное, долгое.
   
— Мистер Грэйл, я уже давно хотел с вами встретиться.
   
— Всегда рад видеть родителей, интересующихся школьными делами, — сказал Грэйл, сухо улыбнувшись. — Именно поэтому у нас каждый октябрь проводится день открытых дверей.
   
— Да, верно, — улыбнулся в ответ Харгенсен, — но я полагаю, вы человек занятой, и мне тоже нужно через сорок пять минут появиться в суде. Может быть, мы сразу приступим к делу?
   
— Разумеется, — Грэйл запустил руку в коробку и принялся увечить первую скрепку. — Насколько я понимаю, вы здесь по поводу дисциплинарного взыскания, наложенного на вашу дочь Кристину. Должен сообщить вам сразу, что школьная политика в отношении подобных случаев определена уже давно, и, как человек, преследующий торжество справедливости, вы сами должны понимать, что какие-либо исключения здесь едва ли возможны или…
   
Харгенсен нетерпеливо махнул рукой.
   
— Очевидно, вы заблуждаетесь, мистер Грэйл. Я явился сюда по поводу грубого обращения с моей дочерью со стороны вашего преподавателя физкультуры, мисс Роды Дежардин. И кроме того, я боюсь, имело место оскорбление словом. Как я понимаю, мисс Дежардин употребила по отношению к моей дочери слово «дерьмовый».
   
Грэйл незаметно вздохнул.
   
— Мисс Дежардин объявлен выговор.
   
Улыбка Джона Харгенсена похолодела градусов на тридцать.
   
— Боюсь, выговора здесь недостаточно. Насколько я понимаю, молодая э-э-э… леди преподает первый год?
   
— Да. И нас ее работа вполне удовлетворяет.
   
— Очевидно, вас тогда удовлетворяет также, что она швыряет учениц о металлические шкафы и ругается в их присутствии, как матрос?
   
Грэйл перешел к нападению:
   
— Как адвокату, вам должно быть известно, что в этом штате за школой признается право действовать in loco parentis, то есть в часы школьных занятий мы не только несем за учеников полную ответственность, но и обретаем всю полноту родительских прав. Если вы не знакомы с прецедентами, могу порекомендовать вам «Школьный округ Монондок против Крейнпула» или…
   
— Я знаком с этой концепцией, перебил его Харгенсен. — И мне также известно, что ни дело Крейнпула, на которое школьные администраторы так любят ссылаться, ни дело Фрика даже отдаленно не связаны с оскорблением действием и словом. Однако существует дело! Школьный округ номер 4 против Дэвида». Вы о нем слышали?
   
Разумеется, Грэйл слышал. Заместителем директора средней школы в округе номер 4 был в свое время Джордж Крамер, и раньше они часто встречались вечерами за покерным столом. Теперь Джордж почти что не играл в покер. Теперь он работал в страховой компании, а случилось это из-за того, что он решил остричь ученику, по его мнению, слишком длинные волосы. По решению суда, школьный округ выплатил пострадавшему семь тысяч долларов — примерно по тысяче за каждый взмах ножницами.
   
Грэйл принялся за вторую скрепку.
   
— Давайте не будем, однако, цитировать друг другу прецеденты, мистер Грэйл. Мы оба — занятые люди. Мне не нужны лишние хлопоты и лишние склоки. Сейчас моя дочь дома и останется дома в понедельник и во вторник. Таким образом ее трехдневное отстранение от занятий заканчивается. Тут я согласен с наказанием. — Снова властный, не допускающий пререканий взмах руки.
   
(взять фидо молодец вот тебе вкусная косточка)
   
— Теперь о том, чего я хочу, — продолжил Харгенсен. — Во-первых, билет на выпускной бал для моей дочери. Выпускной вечер — важное событие для девушки, и Крис очень переживает. Во-вторых, никакого продления контракта для этой мисс Дежардин. Здесь я вынужден настаивать. Полагаю, что, подав на администрацию школы в суд, я добьюсь и ее отстранения, и довольно значительной суммы в возмещение ущерба. Однако мне не хотелось бы подобного развития событий.
   
— Другими словами, если я не соглашусь с вашими требованиями, единственная альтернатива — суд?
   
— Насколько я знаком с процедурами, сначала состоится слушание в Комитете по образованию, а затем, да, суд. Вам от этого одни только неприятности.
   
Еще одна скрепка.
   
— По обвинению в оскорблении действием и словом, так?
   
— В общем, так.
   
— Мистер Харгенсен, а вам известно, что ваша дочь и еще с десяток ее сверстниц бросались гигиеническими пакетами в девушку, у которой начались ее первые месячные? Причем девушка думала в этот момент, что истекает кровью и вот-вот умрет.
   
Харгенсен чуть заметно нахмурился, словно прислушиваясь к чьему-то голосу в дальней комнате.
   
— Я не думаю, что это имеет отношение к делу. Я говорю о действиях со стороны…
   
— Не важно, — сказал Грэйл. — Я знаю, о чем вы говорите. Однако эту девушку, Кэриетту Уайт, обзывали «бестолочью» и «пудингом», советовали ей «заткнуть течь» и унижали различными неприличными жестами. На этой неделе она вообще не приходила в школу. Как, по-вашему, это не напоминает оскорбление действием и словом? По-моему, так очень.
   
— Я не намерен сидеть здесь и выслушивать эти полудостоверные заявления или ваши банальные директорские лекции, мистер Грэйл. Я достаточно хорошо знаю свою дочь, чтобы…
   
— Да? — Грэйл достал из корзины для входящих документов рядом с блокнотом стопку розовых карточек и швырнул их на стол. — Я думаю, вы совсем не знаете свою дочь — такой, какой она выглядит на этих карточках. Если бы вы знали ее настолько хорошо, то давно поняли бы, что ее нужно как следует выпороть. И чем раньше, тем лучше — пока она не совершила в отношении кого-то более серьезного проступка.
   
— Вы…
   
— Четыре года в Ювинской школе, — перебил его Грэйл. — Выпуск в июне семьдесят девятого, то есть в следующем месяце. Максимальный коэффициент умственного развития — 140. Средний же — всего 83. Тем не менее, как я вижу, она была принята в колледж Оберлин. Видимо, кто-то — возможно, вы, мистер Харгенсен — попросту воспользовался своими связями. Семьдесят четыре раза вашей дочери назначалось наказание в виде дополнительных занятий. И в двадцати случаях — за издевательство над ученицами, которым и без того в школе приходится несладко. Над теми, кого она и ее банда называют «никчемными дурами». Они, очевидна, полагают, что это очень забавно. Пятьдесят одно из этих дополнительных занятий Кристина прогуляла. В Чемберленской начальной школе ее отстранили от занятий за то, что она подложила ученице в туфель запал от шутихи. На карточке сказано, что эта «невинная шуточка» едва не стоила девочке по имени Ирма Своун двух пальцев ноги. Насколько я понимаю, у Ирмы была «заячья губа»… Я ведь о вашей дочери говорю, мистер Харгенсен. Что-нибудь вам это подсказывает?
   
— Да, — ответил Харгенсен, поднимаясь. Щеки его слегка покраснели. — Мне это подсказывает, что в следующий раз мы увидимся в зале суда. И когда я разделаюсь с вами, дай Бог, если вам удастся устроиться хотя бы коммивояжером.
   
Грэйл тоже встал, едва сдерживая свои чувства, и их глаза встретились.
   
— Что ж, суд значит суд, — сказал Грэйл, заметив мелькнувшее на лице Харгенсена удивление, затем скрестил пальцы и добавил, решив, что, если не добьет таким образом противника, то по крайней мере сохранит работу мисс Дежардин и поубавит спеси этому высокомерному сукину сыну. — Однако вы, очевидно, не представляете себе всех нюансов принципа in loco parentis в данном случае, мистер Харгенсен. И вашу дочь, и Кэрри Уайт он защищает одинаково. В тот же день, когда вы обратитесь в суд за компенсацией оскорбления действием и словом, мы потребуем у суда того же для Кэрри Уайт.
   
Харгенсен открыл было рот, закрыл, потом все же выдавил из себя:
   
— Таким дешевым фокусом вы от меня не отделаетесь, вы… вы…
   
— Крючкотвор? Вы именно это слово хотели употребить? — Грэйл мстительно улыбнулся. — Думаю, дорогу к выходу вы найдете сами, мистер Харгенсен. Наказание для вашей дочери остается в силе. Если же вы решите вынести разбирательство в суд, это ваше право.
   
Харгенсен с застывшим лицом пересек кабинет, остановился, словно хотел сказать еще что-то, но затем вышел, едва сдержавшись, чтобы не хлопнуть дверью.
   
Грэйл шумно выдохнул. Не так уж трудно было догадаться, куда заведет Крис Харгенсен ее упрямство.
   
Спустя минуту в кабинет вошел Мортон.
   
— Ну как?
   
— Время покажет, Морти, — ответил Грэйл и с недовольной гримасой взглянул на кучку сломанных скрепок. — Семь штук, однако. Своего рода рекорд.
   
— Но он потянет нас в суд?
   
— Не знаю. Хотя на него здорово подействовало, когда я сказал, что мы сделаем то же самое.
   
— Надо думать. — Мортон скосил взгляд на телефонный аппарат и добавил: — Пора, наверно, сообщить об этой истории окружному управляющему?
   
— Пожалуй, — согласился Грэйл, снимая трубку. — Слава Богу, у меня уже выплачена страховка на случай безработицы.
   
— У меня тоже, — преданным тоном сказал Мортон.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень»« (Приложение III):»
    
В седьмом классе, и качестве задания по стихосложению Кэрри сдала приведенное ниже четверостишие. Мистер Эдвин Кинг, у которою Кэрри учила в седьмом классе английский, сказал: «Не знаю, почему я его сохранил: я, в общем-то, не считал ее сильной ученицей, и это не бог весть какое сильное стихотворение. На уроках Кэрри всегда вела себя тихо, и я не припомню, чтобы она когда-либо вызвалась отвечать сама. Тем не менее, что-то здесь все-таки есть».
    
    
     
      
Со стены Христос глядит —
      
Холодный, как камень, далекий.
      
Христос меня любит, она говорит,
      
Но почему же мне так одиноко?
     
    
    
Поля листка с этим четверостишием украшены множеством маленьких распятий — фигурки на них словно танцуют…
   
   
   
В понедельник днем у Томми была баскетбольная тренировка, и Сью решила подождать его в «Келли фрут компани».
   
Заведение Келли служило своего рода прибежищем для старшеклассников городка — единственным, пожалуй, заведением в Чемберлене, которое они считали «своим» с тех пор, как после дела о наркотиках шериф Дойл закрыл местный центр отдыха. Заправлял там угрюмого вида толстяк, Хьюберт Келли. Он красил волосы в черный цвет и постоянно жаловался, что вот-вот умрет, потому что электронный стимулятор сердца убьет его током.
   
Заведение представляло собой комбинацию бакалейной лавки, фруктового бара и заправочной станции — перед фасадом стоял ржавый заправочный автомат, который Келли даже не удосужился сменить, когда приобрел это дело. Кроме того, он торговал пивом, дешевым вином, порнографическими книжками и сигаретами никому не известных марок вроде «Мирадс», «Кинг Сано» или «Марвел Стрэйтс».
   
Внутри — прилавок фруктового бара из настоящего мрамора, — пять отгороженных столиков для ребятишек, которым либо негде, либо не с кем выпить или подкурить в хорошей компании. В дальнем углу, у полки с грязными книжонками мигал огнями древний бильярдный автомат, который на третьем ходу всегда сбрасывал счет.
   
Зайдя внутрь, Сью сразу же заметила Крис Харгенсен. Та сидела за одним из дальних столиков, а ее очередной приятель, Билли Нолан, проглядывал у журнальной стойки свежий номер «Популярной механики». Сью никак не могла понять, что такого нашла Крис — весьма обеспеченная, избалованная вниманием девушка — в этом Нолане, который выглядел как путешественник во времени откуда-нибудь из пятидесятых: зализанные блестящие волосы, кожаная куртка с множеством молний и машина с откидным верхом.
   
— Сью! — крикнула Крис. — Иди сюда!
   
Сью кивнула и махнула рукой, хотя в горле у нее, словно бумажная змея, проскребла, поднимаясь, неприязнь. При виде Крис ей вдруг почудилось, что она смотрит на полуоткрытую зеркальную дверь, где отражается Кэрри Уайт, сгорбленная и закрывающая руками голову. А ее собственное лицемерие (иначе и не назовешь ее кивок и этот приветственный жест рукой) вызывало чувство недоумения и отвращения к себе. Почему она просто не послала Крис к черту?
   
— Ароматизированное пиво, — сказала Сью. У Хьюби всегда продавалось настоящее бочковое пиво, и он разливал его в большие охлажденные кружки, какими пользовались еще в прошлом веке. Пока она читала и ждала Томми, ей буквально представлялась эта большая кружка холодного пива — для фигуры, конечно, сплошной вред, но отказать она себе не могла. Однако сейчас ее совсем не удивило, что ей почему-то вдруг расхотелось пить.
   
— Как сердечко, Хьюби? — спросила она.
   
— Эх, ребятишки, — произнес Келли, снимая шапку пены ножом и добавляя пива до краев. — Ничего-то вы не понимаете. Я вот сегодня утром включил электробритву, и как мне даст! Сто десять вольт и прямо через этот чертов стимулятор. Вам, конечно же, не понять, каково это, верно?
   
— Пожалуй.
   
— Точно не понять. И не дай бог тебе узнать, что это такое. Не известно еще, сколько выдержит такую пытку мой старый моторчик. Впрочем, гадать, наверно, не долго осталось: когда я сыграю в ящик и эти чертовы городские планировщики сделают тут автостоянку, вы все узнаете… С тебя десять центов.
   
Она положила монетку на мраморный прилавок и придвинула в его сторону.
   
— Пятьдесят миллионов вольт и все по больному месту, — мрачно пробормотал Келли и впился взглядом в маленькую прямоугольную выпуклость на нагрудном кармане рубашки.
   
Сью прошла через зал и устроилась на свободном месте у столика Крис. Та выглядела чертовски хорошо: черные волосы стягивала зеленая резинка, а облегающая блузка подчеркивала твердую высокую грудь.
   
— Как дела, Крис?
   
— Как нельзя лучше, — ответила она, пожалуй, слишком уж беззаботным тоном. — Новости слышала? Меня поперли с выпускного бала. Но я думаю, этот старый хрен Грэйл потеряет работу.
   
Сью, конечно же, слышала об этом. Как и все остальные в Ювинской школе.
   
— Папочка подает на них в суд, — продолжила Крис, затем, чуть повернув голову, крикнула через плечо: — Биллииии! Иди сюда и поздоровайся с моей подругой.
   
Билли бросил журнал и двинулся, шаркая ногами, в их сторону: руки на поясе, большие пальцы под ремнем, ладони у ширинки, джинсы, растянутые внизу как на распорках. Сью показалось, что он вывалился из какого-то дрянного фильма, и лишь усилием воли она сдержалась, чтобы не расхохотаться, закрыв лицо руками.
   
— Привет, Сюзи, — поздоровался Билли. Он сел рядом с Крис, приобнял и тут же принялся поглаживать ее плечо. Лицо его при этом хранило совершенно безучастное выражение — словно он щупал кусок говядины.
   
— Думаю, мы все-таки попробуем прорваться на выпускной бал, — сказала Крис. — В знак протеста или что-нибудь в этом духе.
   
— В самом деле? — Сью была откровенно удивлена.
   
— Да нет, в общем-то, — ответила Крис, думая уже о чем-то другом. — Не знаю, еще не решила. — Лицо ее вдруг исказила гримаса ярости, неожиданно и без предупреждения, как появляется воронка смерча. — Все из-за этой стервы Кэрри, черт бы ее побрал! Чтоб ей сдохнуть со всеми ее набожными выходками!
   
— Да брось ты. Что ты так заводишься?
   
— Если бы вы все тоже заявили, что не пойдете на бал! Боже, Сью, почему бы тебе не послать это дело к черту? Тут бы мы их и прижали. Я никогда не считала тебя послушной пешкой.
   
Сью почувствовала, что краснеет.
   
— Не знаю, как все, а я никогда не была ничьей пешкой. С наказанием я согласилась, потому что его заслужила. Мы действительно поступили погано. Вот так.
   
— Чушь собачья! Эта Кэрри, дурища хренова, трезвонит направо и налево, что все, кроме нее и ее драгоценной пресвятой мамаши, отправятся в ад, а ты ее защищаешь! Надо было взять эти салфетки и запихать ей в глотку, черт побери!
   
— Ну-ну… Ладно, Крис. Пока. — Сью резко встала и вышла из-за столика.
   
На этот раз покраснела Крис: кровь прилила к лицу так стремительно, словно ее внутреннее солнце вдруг заслонило красное облако.
   
— Тоже мне, Орлеанская Дева! Я помню, ты участвовала в этом, как и все мы!
   
— Да, — произнесла Сью дрожащими губами. — Только я остановилась.
   
— Ты только подумай, а? — с деланным удивлением воскликнула Крис. — Ну прямо святая! Забери свое пиво! А то я ненароком дотронусь и превращусь в золотую статую.
   
Сью повернулась к ней спиной и, чуть не споткнувшись, выбежала на улицу. Ей было очень плохо, настолько плохо, что ни слезы, ни злость не могли еще этого выразить. Она всегда умела ладить с другими и поссорилась с кем-то, пожалуй, в первый раз с тех пор, как они перестали дергать друг друга за косы. Впервые в жизни она поступила из Принципа.
   
И конечно же, Крис ударила ее в самое больное место: она действительно лицемерила, чего уж там. Укрытый глубоко-глубоко в душе жил ненавистный точный ответ: то, что она покорно приняла наказание и каждый день ходила в спортивный зал, где под присмотром мисс Дежардин они целый час потели, выполняя упражнения и бегая кругами, не имело ничего общего с благородством. Просто ей любой ценой нужно было попасть на свой выпускной бал. Любой ценой.
   
Томми еще не появился. Внутри у Сью словно свернулся тугой узел, и она направилась обратно к школе. Сью, славная Мисс Женский Клуб, Сюзи-Картинка, Примерная Девочка, которая делает Это только с мальчиком, за которого собирается выйти замуж — разумеется, с соответствующей публикацией и фотографиями в местном воскресном приложении. Двое ребятишек. Которых нужно будет драть, чтобы света белого невзвидели, если они проявят хотя бы какие-то признаки честности, — если будут ссориться, драться или откажутся улыбаться каждому, кто этого ожидает.
   
Выпускной бал. Голубое платье. Букетик на корсаж, что пролежал с полудня в холодильнике. Томми в белом смокинге, камербанде, черных брюках и черных ботинках. Родители, щелкающие в гостиных своими «Кодаками» и «Поляроидами». Креповые украшения, маскирующие голые стены и потолочные балки спортивного зала. Две группы: одна играет рок, другая — медленную музыку. Лишние тут не нужны. Всякие там Крис и прочие, держитесь подальше. Только для будущих членов загородного клуба, будущих жителей Чистого Американского Городка.
   
Наконец прорвались слезы, и она бросилась бегом.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень» (стр. 60):
    
Приведенный ниже отрывок взят из письма Кристины Харгенсен Донне Келлог. Донна Келлог переехала из Чемберлена в Провиденс, штат Род-Айленд, осенью 1978 года. Очевидно, она была одной из близких подруг Крис Харгенсен, которой та особенно доверяла. Письмо отправлено 17 мая 1979 года.
    
«Короче, меня выперли с выпускного бала, а папочка сдрейфил и решил не подавать на них в суд. Но им это так не пройдет. Я еще не знаю, что сделаю, но, клянусь, я им всем, сукиным детям, такой сюрприз приготовлю…»
   
   
   
Семнадцатое. Семнадцатое мая. Кэрри натянула длинную белую ночную рубашку и вычеркнула день на календаре. Каждый уходящий день она вычеркивала жирным черным фломастером, хотя сама понимала, что это свидетельствует о довольно паршивом отношении к жизни. Впрочем, ей было все равно. Беспокоило ее лишь то, что завтра мама заставит снова идти в школу, и ей снова предстоит встретиться с Ними.
   
Она села в маленькое кресло-качалку у окна — кресло, купленное на свои собственные деньги, — и закрыла глаза, стараясь избавиться от мыслей о Них и от всех других беспорядочных, ненужных мыслей — будто подметаешь пол: поднимаешь краешек сознания, словно ковер, и заметаешь туда весь мусор. Все. Готово.
   
Кэрри открыла глаза и посмотрела на щетку для волос, лежавшую на комоде.
   
Раз!
   
Щетка поднялась над комодом… Тяжело. Будто пытаешься слабыми руками поднять штангу. У-у-у-у…
   
Щетка скользнула к краю, проползла за точку, где она уже должна была упасть, и осталась висеть, чуть подрагивая, словно на невидимой нити. Глаза Кэрри превратились в узенькие щелочки. На висках забились вены. Врачей наверняка очень заинтересовало бы, что в этот момент происходит в ее организме: логики, на первый взгляд, тут нет никакой. Дыхание упало до шестнадцати вздохов в минуту. Давление поднялось: 190 на 100. Пульс: 140 — больше чем у астронавтов при стартовой перегрузке. Температура понизилась до 94,3 градусов[2]. Организм пережигал энергию, которая взялась ниоткуда и уходила в никуда. Электроэнцефалограмма показала бы, что альфа-ритм уже не волна, а огромные зазубренные пики…
   
Кэрри осторожно положила щетку на место. Отлично. Вчера она ее уронила. Как в «Монополии»: прогораешь — идешь в тюрьму.
   
Она снова закрыла глаза и принялась раскачиваться в кресле. Организм возвращался в нормальное состояние: дыхание участилось, и какое-то время она дышала часто-часто, словно после быстрого бега. Кресло чуть поскрипывало. Впрочем, это не раздражало. Скорее, успокаивало. Туда-сюда, туда-сюда. В голове ни единой мысли…
   
— Кэрри? — донесся до нее слегка обеспокоенный голос матери.
   
(видимо она чувствует какие-то помехи как радио когда включаешь на кухне миксер хорошо хорошо)
   
— Ты уже помолилась, Кэрри?
   
— Молюсь, — отозвалась она.
   
«Да-да. Молюсь, не беспокойся».
   
Она посмотрела на свою маленькую, почти детскую кровать.
   
Раз!
   
Огромная тяжесть. Неподъемная.
   
Кровать задрожала, и одна ножка оторвалась от пола дюйма на три.
   
Кэрри отпустила ее, и кровать с грохотом встала на место. С играющей на губах улыбкой она ждала, когда мама разразится сердитыми криками, но та промолчала. Кэрри встала, подошла к кровати и скользнула под прохладную простыню. Голова болела, и немного мутило, но после этих упражнений так было всегда. Сердце билось так часто, что ей даже стало страшно.
   
Она протянула руку, выключила свет и откинулась на спину. Не на подушку — потому что мама не разрешала ей спать на подушке.
   
Ей чудились черти, ведьмы, всякая нечисть.
   
(наверно я ведьма мама дьявольское отродье)
   
Вот они несутся в ночи, сквашивают где только можно молоко, опрокидывают маслобойки, напускают порчу на урожай, а Эти прячутся испуганно в своих домишках с нарисованными на дверях знаками против нечистой силы.
   
Кэрри закрыла глаза, заснула, и ей приснились огромные живые валуны — они ломились сквозь ночь, разыскивая маму и всех Их. Те пытались бежать, прятались. Но не скроет их камень, и мертвое дерево не даст прибежища.
   
   
    
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл». Сьюзен Снелл (Нью-Йорк: Саймон энд Шустер, 1986), стр. 1 — 4:
    
В том, что произошло в Чемберлене в Ночь выпускного бала, есть один момент, которого не понял никто. Не поняла пресса, не поняли ученые из Дьюкского университета, не понял Дэвид Конгресс — хотя его «Взорванная тень», пожалуй, единственная хотя бы наполовину честная книга из написанных на эту тему — и конечно, не поняла Комиссия по делу Кэриетты Уайт, которая попросту сделала из меня козла отпущения.
    
Этот наиважнейший факт заключается в том, что все мы, в сущности были детьми.
    
Кэрри исполнилось семнадцать, Крис Харгенсен — семнадцать, мне — семнадцать, Томми Россу — восемнадцать, Билли Нолану (который остался в девятом классе на второй год, а потом, видимо, все-таки научился прикидываться на экзаменах пай-мальчиком) — девятнадцать…
    
Дети постарше проявляют свое отношение к происходящему вокруг более социально-приемлемым образом, чем дети младшего возраста, и тем не менее они тоже принимают неверные решения, реагируют чрезмерно сильно или недооценивают значение событий.
    
В первой главе, следующей сразу за этим предисловием, я продемонстрирую сказанное на собственном примере — насколько смогу. Однако то, о чем я собираюсь рассказать, чрезвычайно важно для понимания моей роли в тех событиях, и если я хочу очистить свое имя от различных домыслов, мне предстоит вспомнить некоторые сцены, которые до сих пор вызывают боль в душе…
    
Я уже говорила об этом, и довольно подробно, перед членами Комиссии по делу Кэриетты Уайт, но мой рассказ был воспринят с недоверием. После четырех сотен смертей и разрушения целого города очень легко забывается один важный факт: мы были детьми. Да, детьми, которые хотели сделать как лучше…
   
   
   
— Ты в своем уме?
   
Томми глядел на нее и часто моргал, не желая поверить в то, что услышал. Они были у него дома, работал телевизор, но на экран никто не обращал внимания. Мать Томми отправилась в гости к миссис Клейн, живущей на другой стороне улицы. Отец работал в подвальной мастерской, делал скворечник.
   
Сью съежилась под его взглядом, но осталась непреклонна.
   
— Я так хочу, Томми.
   
— Да, но я совсем этого не хочу. В жизни не слышал ничего чуднее. Такое впечатление, будто ты делаешь это на спор.
   
Лицо ее застыло холодной маской.
   
— Вот как? А кто вчера больше всех трепался? Получается, как до дела доходит…
   
— Эй, подожди! — Он совсем не обиделся и даже улыбнулся. — Я же не отказался. Пока не отказался, во всяком случае.
   
— Ты…
   
— Подожди. Куда ты так торопишься? Дай мне сказать. Ты хочешь, чтобы я пригласил Кэрри Уайт на выпускной бал. О'кей, я понял. Но я не понимаю кое-чего другого.
   
— Например? — Она наклонилась вперед.
   
— Во-первых, какой в этом смысл? А, во-вторых, с чего ты взяла, что она согласится, даже если я ее приглашу?
   
— Как это не согласится? Ты… — Она сбилась с мысли. — Ты… Ты всем нравишься и вообще…
   
— Мы оба знаем, что у Кэрри нет причин хорошо относиться к людям, которые всем нравятся.
   
— Она пойдет с тобой.
   
— Почему?
   
Вопрос загнал ее в угол, и Сью бросила на него взгляд, в котором чувствовались и вызов, и гордость одновременно.
   
— Я видела, как она на тебя смотрит. Она в тебя влюблена. Как и половина девчонок в школе.
   
Томми закатил глаза.
   
— Нет, правда, — добавила Сью, словно оправдываясь. — Она не сможет тебе отказать.
   
— Ну, предположим, я тебе поверил, — сказал Томми. — А как насчет всего остального?
   
— Имеешь в виду, ради чего все это? Это… это поможет ей выбраться из своего панциря, разумеется. Вовлечет ее… — она не закончила фразу и умолкла.
   
— Вовлечет ее в общий праздник? Бог с тобой, Сюзи? Ты сама в эту чушь не веришь.
   
— Может быть, — сказала она. — Может быть, не верю. Но я все равно думаю, что виновата перед ней.
   
— Имеешь в виду тот случай в душевой?
   
— И не только. Если бы это было все, я бы, может быть, успокоилась. Но над ней издевались, наверно, с самой начальной школы. Я не всегда участвовала в этом, но все же случалось. Если бы я болталась с Крис и ее командой, таких случаев наверняка было бы больше. Это вроде как… это казалось забавно, весело. Девчонки бывают такие стервы, но парни этого не понимают. Они, случалось, попристают к ней и забудут, а девчонки… это продолжалось бесконечно, и я даже не могу вспомнить, с чего все началось. На ее месте я бы просто не выдержала. Нашла бы большой-большой камень и спряталась под ним от всего мира.
   
— Вы же детьми тогда были, — сказал Томми, — а дети, как известно, не ведают, что творят. Дети даже не осознают, что причиняют кому-то боль. У них нет сострадания. Понимаешь?
   
Сью поняла, но эти его слова вызвали у нее новую мысль, и ей захотелось обязательно высказаться, поделиться, потому что мысль казалась чрезвычайно важной, огромной, даже по сравнению со случаем в душевой — как огромное небо и гора под ним.
   
— Но ведь почти никто так и не осознает, что действительно делает кому-то больно. Люди не становятся лучше — только умнее. Они не перестают отрывать мухам крылышки, а лишь придумывают себе гораздо более убедительные оправдания. Многие говорят, что им жаль Кэрри Уайт — в основном, девчонки, и это уже совсем смешно — но никто из них не понимает, каково это — быть на ее месте каждый день, каждую секунду. Да им в общем-то и наплевать.
   
— А тебе?
   
— Я не знаю, — всхлипнула она. — Но кто-то же должен хотя бы попытаться сделать что-то всерьез… что-то значимое.
   
— Ладно. Я ее приглашу.
   
— Правда? — Вопрос был задан высоким, удивленным голосом: она не рассчитывала, что он и в самом деле согласится.
   
— Да. Но я думаю, она откажется. Ты явно переоцениваешь мои внешние данные. И насчет популярности — все это чушь. У тебя просто пунктик на эту тему.
   
— Спасибо, — сказала она. Сказала каким-то странным тоном, словно благодарила инквизитора за пытку.
   
— Я тебя люблю, — ответил Томми.
   
Сью удивленно подняла глаза. Он сказал это ей впервые.
   
   
    
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 6):
    
Многих людей — в основном, мужчин — совсем не удивляет, что я попросила Томми пригласить Кэрри на выпускной бал. Их удивляет однако, что он согласился — очевидно, мужчины в большинстве своем не склонны ждать от своего пола проявлений альтруизма.
    
Томми пригласил ее, потому что любил меня и потому что я так хотела. «Почему это вы так решили?» — может спросить какой-нибудь скептик, и я отвечу: «Потому что он мне об этом сказал». Если бы вы знали его, этого было бы вполне достаточно…
   
   
   
Томми решился на разговор в четверг, после ленча, и обнаружил, что волнуется, как маленький мальчишка, которого впервые пригласили в гости, где будет много незнакомых людей.
   
Кэрри сидела на пятом уроке сзади, в четырех рядах от него, и, когда урок закончился, он двинулся к ней, пробиваясь сквозь поток рвущихся к выходу одноклассников. Мистер Стивенс, высокий мужчина с первыми признаками брюшка, сидя за учительским столом, неторопливо собирал в потрепанный коричневый кейс свои бумаги.
   
— Кэрри?
   
— А?
   
Оторвавшись от книги, она испуганно взглянула на него снизу вверх, словно ожидала удара. День был облачный, и свет флуоресцентных ламп, прилепившихся под потолком, совсем не красил ее и без того бледное лицо. Но Томми впервые заметил (потому что впервые посмотрел на нее по-настоящему), что она вовсе не отвратительна. Скорее круглое, нежели овальное лицо, и глаза такие темные, что казалось, они отбрасывали вокруг похожие на синяки тени. Волосы, можно сказать, темные, пожалуй, немного жесткие, стянутые в пучок, который ей совсем не шел. Губы полные, сочные. Ровные белые зубы. О фигуре, по большей части, судить было трудно. Мешковатый свитер скрывал грудь, лишь намекая, что она и в самом деле есть. Юбка — цветастая, но все равно ужасная: чуть не до лодыжек (ну прямо 1958 год), где она заканчивалась грубым неровным рубцом. Сильные, округлые и симпатичные икры — попытка скрыть их грубыми гольфами производила странное впечатление, но себя не оправдывала.
   
Она смотрела на него чуть испуганно, чуть еще как-то, и Томми почти не сомневался, что такое это «еще как-то». Сью была права, и у него промелькнула мысль: хорошо ли он делает, или наоборот будет только хуже?
   
— Если ты еще не приглашена на выпускной бал, можно мне тебя пригласить?
   
Кэрри заморгала, и тут произошло нечто странное. Заняло это, может быть, долю секунды, но впоследствии Томми без всякого труда вспомнил свои ощущения, как бывает с яркими снами или накатами дежа вю. Голова поплыла, словно он уже не управлял своим телом — отвратительное чувство беспомощности, напоминающее состояние, когда выпьешь слишком много и тебя вот— вот стошнит.
   
А затем все прошло.
   
— Что?.. Как?..
   
По крайней мере, она не рассердилась. Томми ожидал вспышки ярости, за которой последуют слезы и отказ. Но Кэрри не сердилась. Похоже, она просто не поняла еще, о чем он спросил. В аудитории никого, кроме них, не было: один класс уже ушел, о новый еще не появился.
   
— Выпускной бал, — повторил Томми немного растерянно. — В следующую пятницу. Я понимаю, времени осталось не так много…
   
— Мне не нравится, когда надо мной подшучивают, — тихо произнесла Кэрри, роняя голову. Секунду она стояла не двигаясь, затем обошла его и направилась к выходу. Остановилась, повернулась к нему, и тут наконец Томми разглядел в ней и гордость, и какое-то даже величие — нечто, осознал он, столь для нее естественное, что Кэрри, возможно, и сама этого не понимала. — Вы что, все думаете, надо мной можно издеваться бесконечно? Я ведь знаю, с кем ты ходишь.
   
— Я хожу только с теми, с кем хочу, — терпеливо сказал Томми. — И я приглашаю тебя, потому что хочу тебя пригласить.
   
Он вдруг понял, что так оно и есть. Если для Сью это был жест раскаяния, то лишь через вторые руки, его.
   
Класс начал заполняться, и кое-кто поглядывал на них с любопытством. Дейл Уллман прошептал что-то другому парню, которого Томми не знал, и те оба захихикали.
   
— Пойдем отсюда, — сказал Томми, и они вышли в коридор. По дороге к четвертой аудитории — хотя Томми нужно было в противоположную сторону — они шли рядом, и Кэрри тихо, едва слышно, произнесла:
   
— Я бы очень хотела пойти. Очень.
   
Томми догадался, что это еще не согласие, и его снова одолели сомнения. Тем не менее, лед тронулся.
   
— Так в чем же дело? Все будет в порядке. Это от нас зависит.
   
— Нет, — произнесла она, и в это краткое мгновение тревожной задумчивости ее можно было даже назвать красивой. — Будет кошмар.
   
— У меня еще нет билетов, — сказал Томми, словно не слышал ее слов. — Сегодня их продают последний день.
   
— Эй, Томми, ты идешь совсем в другую сторону! — крикнул на бегу Брент Джиллиан.
   
Кэрри остановилась.
   
— Опоздаешь.
   
— Ты пойдешь со мной на бал?
   
— У тебя занятия, — сказала она, борясь с путаницей в мыслях. — Занятия. Скоро будет звонок.
   
— Пойдешь?
   
— Да. Ты же знал, что я соглашусь, — ответила она и вытерла глаза рукой.
   
— Нет, — сказал Томми. — Но теперь знаю. Я заеду за тобой в семь тридцать.
   
— Хорошо, — прошептала Кэрри. — Спасибо.
   
Еще немного, и она бы наверно, расплакалась. Но тут Томми, которому никогда не случалось чувствовать себя так неуверенно, осторожно взял ее за руку.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень» (стр. 74 — 76):
    
Пожалуй, ни один другой аспект дела Кэрри Уайт не вызвал столько домыслов, противоречивых оценок и непонимания, как роль Томаса Эверетта Росса, злополучного спутника Кэрри на выпускном балу в Ювинской школе.
    
В своем — надо заметить, намеренно сенсационном — обращении к Национальному коллоквиуму по психическим явлениям в прошлом году Мортон Кратчбаркен заявил, что двумя самыми шокирующими событиями двадцатого века стали убийство Джона Ф. Кеннеди в 1963 году и разрушение Чемберлена, штат Мэн, в мае 1979-го. Кратчбаркен подчеркивает, что оба события чрезвычайно широко освещались средствами массовой информации, и оба предельно ясно очертили один вызывающий тревогу факт — а именно: хотя и то, и другое событие имеет вполне определенный финал, оба они, хорошо это или плохо, привели к необратимым изменениям в нашей жизни.
    
Если сравнивать эти события, тогда Томас Росс сыграл здесь роль Харви Освальда, роль детонатора катастрофы. Остается вопрос: намеренно или невольно?
    
По признанию самой Сьюзен Снелл, Росс должен был идти на выпускной бал с ней. Она утверждает, что убедила Росса пригласить Кэрри — в искупление вины за участие в инциденте в школьной душевой. Те, кто пытается опровергнуть ее версию, — в последнее время тут особенно активен Джордж Джером из Гарвардского университета — утверждают, что это либо романтическое искажение событий, либо ни что иное как ложь. Джером пылко и красноречиво доказывает, что для подростков выпускного возраста вариант поведения, когда они чувствуют, что должны искупить перед кем-то вину, совершенно не типичен, тем более если речь идет об искуплении вины перед сверстником, подвергаемым остракизму со стороны всех существующих группировок учащихся.
    
«Человечество имело бы право думать о себе гораздо лучше, если бы мы могли поверить, что подросток способен спасти честь и достоинство заклеванной птицы подобным жестом, — заявил Джером недавно, выступая на страницах Атлантик Мансли. — Однако надеяться на это не приходится. Товарки заклеванной птицы не поднимают ее нежно из пыли, нет — ее быстро и безжалостно добивают».
    
Джером, разумеется, абсолютно прав — во всяком случае, в отношении птиц — и его красноречие, без сомнения, объясняется в значительной степени выдвинутой теорией «розыгрыша», которую обсуждала, но так и не утвердила Комиссия по делу Кэриетты Уайт. Эта теория предполагает, что Росс и Кристина Харгенсен (см. стр. 1018) были в центре неформального заговора, цель которого — завлечь Кэрри Уайт на выпускной бал и там уже унизить ее окончательно. В свете подобного предположения загадочный мистер Росс выглядит крайне непривлекательно: человек, который злонамеренно заманил девушку с нестабильной психикой в ситуацию, приведшую к нервному срыву.
    
Впрочем, автор этих строк не склонен думать, что мистер Росс на такое способен — не тот характер. И это, кстати, одна из граней происшедшего, практически не исследованная его обличителями, изображающими Томми Росса этаким туповатым атлетом, — фраза «здоровый кретин» довольно точно выражает подобный взгляд на личность Томми Росса.
    
Росс действительно отличался атлетическими способностями выше среднего уровня. Наиболее значительных результатов он добился в баскетболе, и три последних года был членом Ювинской спортивной команды. Главный менеджер бостонского клуба «Ред Сокс» Дик О'Коннел заявил, что Томми Россу, останься он в живых, наверняка предложили бы контракт на очень хороших условиях.
    
Но помимо этого, Росс отлично учился (что едва ли соответствует образу «здорового кретина»), а его родители оба утверждали, что Томми решил подождать с карьерой профессионального баскетболиста до окончания колледжа, где он планировал изучать английский и получить степень. В круг его интересов входила поэзия, и одно из стихотворений Росса, написанное за полгода до смерти, было опубликовано в так называемом «малом» журнале «Эверлиф». Стихотворение приводится в Приложении V.
    
Одноклассники из числа оставшихся в живых также отзываются о нем очень хорошо, и это важно помнить. Событие, которое пресса окрестила «ночью выпускного бала», пережили только двенадцать одноклассников Томми Росса. Не присутствовали на балу в основном непопулярные в своих классах ученики. И если уж даже эти «отверженные» говорят о нем, как о дружелюбном, добродушном парне (многие называли его «славным сукиным сыном»), то гипотезе профессора Джерома наносится существенный удар…
    
Школьные данные об успеваемости Росса (закон штата не позволяет воспроизвести здесь фотокопии в качестве доказательств) вкупе с воспоминаниями одноклассников и комментариями родственников, соседей, учителей — все это создает образ весьма достойного молодого человека, что плохо согласуется с нарисованной профессором Джеромом картиной. Очевидно, Росс мало обращал внимания на различные высказывания в свой адрес и чувствовал себя достаточно независимым, чтобы пригласить Кэрри на выпускной бал. На фоне всего сказанного Томас Росс — явление довольно редкое в наши дни: молодой человек с развитым общественным сознанием.
    
Я не буду пытаться сделать из него святого. Этого нет. Но скрупулезное изучение обстоятельств дела убедило меня, что и образ петуха в школьном курятнике, бездумно присоединившегося к добиванию слабой птицы, здесь совсем не годится.
   
   
   
Кэрри лежала
   
(я ее не боюсь не боюсь не боюсь)
   
на кровати, закрыв лицо рукой. Суббота на исходе, и если она хочет сшить такое платье, как задумала, нужно начинать завтра — иначе
   
(я не боюсь ее)
   
не успеть. Она уже купила материал в магазине «Джонс» в Вестоувере — пугающе-роскошный, тяжелый, бархатистый материал. Цена тоже была пугающая, да и сам магазин с его огромными залами и шикарными дамами, расхаживающими между прилавками с тканями в своих легких весенних нарядах, приводил ее в оцепенение. Совсем другая атмосфера, совсем другой мир, так не похожий на чемберленский «Вулвортс», где она обычно покупала материал.
   
Ее это напугало, но не остановило. Ведь при желании она могла заставить всех их с криками броситься прочь: падающие манекены, срывающиеся на пол люстры, рулоны тканей, разматывающиеся в воздухе, словно серпантин… Как Самсон в храме, она могла обрушить на их головы смерть и разрушение.
   
(я не боюсь)
   
Сверток с материалом лежал теперь спрятанный на верхней полке в подвале, и пора уже было принести его в дом. Сегодня.
   
Кэрри открыла глаза.
   
Раз!
   
Комод поднялся над полом, задрожал и всплыл под самый потолок. Кэрри опустила его на место, затем снова подняла и опустила. Теперь — кровать, вместе с ней самой. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Как на лифте.
   
И она почти не устала. Так, совсем чуть-чуть. Ее новая способность, едва заметная две недели назад, буйно расцвела. И продолжала развиваться такими темпами, что…
   
Да, пожалуй, это даже пугало.
   
А вместе с этой способностью, казалось бы, незваные — как знания о менструальном цикле — скопом налетали воспоминания. Словно рухнула в мозгу какая-то дамба, и хлынули воды этих незнакомых воспоминаний. Туманных, искаженных детским восприятием, но тем не менее совершенно реальных. Картины, дергающиеся на стене; кран, открытый из другого конца комнаты; или тот случай, когда мама попросила ее что-то сделать…
   
(кэрри закрой окна а то собирается дождь)
   
…да, и окна с грохотом захлопнулись сразу по всему дому; или когда она издалека открутила на «фольксвагене» мисс Макаферти колпачки, и все четыре колеса тут же спустили; или камни…
   
(!!!!!!!! нет нет нет нет нет !!!!!!!!)
   
…но теперь от воспоминания не уйти — как от месячных — и уж оно-то как раз совсем не туманное, нет, только не оно; это событие отпечаталось в памяти предельно ярко и четко, словно изломы молнии на темном небе: маленькая девочка…
   
(мама не надо мама я не могу не могу дышать мое горло мама я больше не буду подглядывать мама мой язык кровь во рту)
   
несчастная маленькая девочка…
   
(крик: ах ты маленькая паскудина я все про тебя знаю и я знаю что надо делать)
   
несчастная маленькая девочка лежит на пороге в чулан, перед глазами плывут черные звезды, в голове отупляющий приглушенный шум, изо рта высовывается распухший язык, а на горле, в том месте, где ее душила мама, красное ожерелье от сдавливающих шею пальцев, и вот она возвращается, она все ближе, и в правой руке у нее
   
(я вырежу беспощадно вырежу это зло отвратительную плотскую греховность о я все знаю я выколю тебе глаза)
   
здоровенный нож, которым папочка Ральф разделывал мясо, лицо искажено злобой, по подбородку стекает слюна, а в другой руке она держит Библию,
   
(ты никогда больше не увидишь неприкрытый срам)
   
И вдруг что-то произошло — не «раз», а «РАЗ!!!» — что-то огромное и бесформенное, почти титаническое, словно пробился из земли колоссальный родник энергии, которая не принадлежала ей и никогда больше не будет принадлежать; что-то обрушилось на крышу, и мама закричала, уронив на пол Библию (хорошо!), а затем удар и еще, и вот уже весь дом заходил ходуном, швыряя из угла в угол мебель; мама бросила нож, упала на колени и начала молиться, протягивая руки к потолку и раскачиваясь, а в коридоре в это время со свистом летали стулья, кровати на втором этаже подпрыгивали и опрокидывались, тяжеленный обеденный стол вывалился наполовину в окно, и вдруг мамины глаза, выпученные, безумные, сделались еще больше, и она указала пальцем на Кэрри,
   
(это все ты дьявольское отродье колдунья исчадье ада это все ты творишь)
   
и тут упали камни, а мама рухнула на пол без чувств, когда крыша задрожала от ударов, словно от поступи самого Господа.
   
А затем Кэрри и сама потеряла сознание. И после этого в памяти ничего не осталось. Мама ни разу не заговаривала о том, что произошло. Нож снова лежал в кухонном столе. Чудовищные синяки на шее Кэрри она замотала бинтом, и Кэрри вроде бы даже спрашивала, откуда взялись эти синяки, но мама тогда сжала губы и промолчала. Мало-помалу все забылось. Воспоминания прорывались порой лишь во сне. Картины на стенах больше не плясали. Окна сами не закрывались. Кэрри даже не помнила, что когда-то все это умела. И вспомнила только сейчас.
   
Обливаясь холодным потом, она лежала на кровати и глядела в потолок.
   
— Кэрри! Ужинать!
   
— Спасибо,
   
(я не боюсь ее)
   
мама.
   
Она встала, стянула волосы синей лентой и спустилась вниз.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень» (стр. 59).
    
Насколько заметно проявлялся «дикий талант» Кэрри в детстве и что по этому поводу думала Маргарет Уайт с ее радикальными религиозными убеждениями? Очевидно, мы никогда уже не узнаем точно. Тем не менее, легко предположить, что реакция миссис Уайт была весьма бурной…
   
   
   
— Ты даже не притронулась к пирогу, Кэрри. — Мама оторвала взгляд от религиозной брошюры, что она штудировала, прихлебывая чай. — Я его сама испекла.
   
— У меня от них прыщи, мама.
   
— Прыщами Господь наказывает тебя, чтобы ты хранила целомудрие. Ешь.
   
— Мама?
   
— Да?
   
Кэрри наконец решилась.
   
— Томми Росс пригласил меня в следующую пятницу на выпускной бал…
   
Мама мгновенно забыла о брошюре и уставилась на нее с таким видом, словно не поверила своим ушам. Ноздри у нее затрепетали как у лошади, заслышавшей трещотку гремучей змеи.
   
Кэрри пыталась проглотить застывший в горле ком страха,
   
(я не боюсь ее нет боюсь)
   
но это удалось ей лишь отчасти.
   
— …он — хороший парень. Томми обещал заехать перед этим, чтобы представиться, и…
   
— Нет.
   
— …вернуть меня домой к одиннадцати. Я…
   
— Нет, нет и нет!
   
— …согласилась. И пожалуйста, пойми, мама, что мне пора уже… начинать ладить с людьми, пытаться, во всяком случае. Я — не такая как ты. Да, я смешная — вернее, это в школе так думают. Но мне это не нравится. Я хочу попытаться стать нормальным человеком, пока не поздно, и…
   
Мама выплеснула ей в лицо свою чашку чая.
   
Нет, не кипяток, чай был чуть теплый, но Кэрри умолкла мгновенно. Она сидела за столом, словно парализованная, и капли янтарной жидкости стекали у нее по щекам и по подбородку на белую кофточку, где расползалось большое желтое пятно. Липкое пятно с легким запахом корицы.
   
Миссис Уайт вздрагивала от злости, лицо ее застыло холодной маской, и только ноздри еще трепетали. Неожиданно она запрокинула голову и закричала куда-то в потолок:
   
— Боже! Боже! Боже! — Челюсти смыкались за каждым словом, будто капкан.
   
Кэрри сидела, не двигаясь.
   
Мама встала и обошла вокруг стола. Ее трясущиеся руки с полусогнутыми пальцами походили в этот момент на хищные когтистые лапы. На лице — безумная смесь сопереживания и ненависти.
   
— В чулан! — приказала она. — Немедленно в чулан и молись.
   
— Нет, мама…
   
— Парни… Да, теперь и до этого дошло. После первой крови начинаются парни. Как поганые псы, как принюхивающиеся ищейки они идут на запах. Этот запах!
   
Она развернулась и наотмашь влепила Кэрри пощечину — словно щелкнул
   
(о боже я так ее теперь боюсь)
   
в комнате кожаный ремень. Кэрри покачнулась, но все же удержалась на стуле. Отпечаток ладони на щеке, поначалу белый, налился густым красным цветом.
   
— Вот тебе моя отметина… — Глаза миссис Уайт расширились до предела, и словно остекленели. Она часто, прерывисто дышала и говорила будто сама с собой, в то время как скрюченные пальцы вцепились Кэрри в плечо и подняли ее из-за стола.
   
— Я все видела. Все знаю. Да уж. Но. Я. Никогда. Этого. Не делала. Только с ним. Потому что. Он. Взял. Меня. Силой… — Она умолкла, и ее взгляд скользнул к потолку.
   
Кэрри оцепенела от ужаса. Мама вела себя как припадочная — казалось, на нее снизошло какое-то великое откровение, которое вот-вот ее уничтожит.
   
— Мама…
   
— В машинах… Да уж, я знаю, где они прибирают тебя к рукам. За городом. В придорожных мотелях… Виски. Этот запах… Они дышат на тебя этим запахом! — Голос ее поднялся до крика. На шее вздулись вены, а запрокинутая голова заходила по кругу, словно ее взгляд искал что-то на потолке.
   
— Прекрати, мама.
   
Слова вернули ее в некое туманное подобие действительности. Губы миссис Уайт раскрылись от удивления, и она замерла посреди кухни, будто пытаясь отыскать в этом новом мире что-то старое, знакомое, за что можно уцепиться.
   
— В чулан, — пробормотала она наконец. — Иди в чулан и молись.
   
— Нет.
   
Мама занесла руку для удара.
   
— Нет!
   
Рука застыла в воздухе. Мама уставилась на нее, словно не могла поверить, что она все еще там или все еще цела.
   
Ни с того ни с сего с подставки па столе поднялся противень с пирогом и, метнувшись через всю кухню, врезался в стену рядом с дверью в гостиную. По стене поползли фиолетовые потеки черничного варенья.
   
— Я иду на бал, мама!
   
Мамина перевернутая чашка подскочила и, просвистев у нее над ухом, вдребезги разбилась над плитой. Миссис Уайт взвизгнула и рухнула на колени, закрыв лицо руками.
   
— Дьявольское отродье, — простонала она. — Дьявольское отродье. Сатана…
   
— Встань, мама.
   
— Похоть и распущенность, искушение плоти и…
   
— Встань!
   
Мама умолкла и встала, все еще держа руки над головой, словно собиралась сдаваться. Губы ее беззвучно шевелились, и Кэрри показалось, что она молится.
   
— Я не хочу с тобой ссориться, мама, — сказала Кэрри срывающимся голосом и с трудом заставила себя продолжить. — Но я хочу, чтобы ты не мешала мне жить своей жизнью. Твоя… твоя мне не нравится.
   
Она умолкла, испугавшись собственной смелости. Преступная мысль наконец-то вырвалась наружу, и это было в тысячу раз хуже, чем даже то самое Грязное Слово.
   
— Ведьма, — прошептала мама. — Недаром сказано в Святой Книге: «Ворожеи не оставляй в живых». Твой отец делал Божью работу и…
   
— Я не хочу об этом слышать, — заявила Кэрри: когда мама говорила об отце, это всегда действовало на нее угнетающе. — Но я хочу, чтобы ты поняла: отныне у нас все будет по-другому. — Глаза ее блеснули, и она тихо добавила: — Им тоже придется это усвоить.
   
Мама продолжала бормотать что-то себе под нос.
   
Кэрри даже не почувствовала удовлетворения: развязка не оправдывала ее ожиданий, и от этого словно ком застрял в горле. Неуютное ощущение тяжести в животе не давало покоя, и она отправилась в подвал за спрятанным там свертком.
   
Конечно, так лучше, чем сидеть в чулане. Слов нет. Все, что угодно, только не этот чулан с голубым светом и удушливым запахом пота и греховности. Все, что угодно. Абсолютно все.
   
Она остановилась, прижав сверток к груди, и закрыла глаза, прячась от света тусклой голой лампочки, заросшей паутиной. Конечно же, Томми Росс ее не любит — на этот счет она не обманывалась. Тут, скорее, какая-то странная форма покаяния — понять это было не сложно. И откликнуться, согласиться. Ведь она лучше других понимала, что такое покаяние, — понимала всю свою сознательную жизнь.
   
Он сказал, что все будет хорошо, что они позаботятся об этом. Уж что-что, а она-то точно позаботится. И не дай бог им устроить какую-нибудь пакость! Не дай бог. Она не знала, от господа ее дар или от дьявола, и теперь вдруг, когда поняла, что ей все равно, ее охватило почти неописуемое чувство облегчения — словно упал с плеч тяжеленный груз, который она носила всю жизнь.
   
Мама наверху продолжала бормотать. Только теперь уже не «Отче наш» — теперь она читала молитву об изгнании нечистой силы.
   
   
    
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 23):
    
В конце концов об этом даже сняли фильм. Я его видела в апреле, и, когда вышла из кинотеатра, меня чуть не стошнило. Когда в Америке случается что-то важное, кому-то обязательно хочется покрыть все сусальным золотом и украсить ленточками. Чтобы можно было забыть. И вряд ли кто-нибудь понимает, насколько это серьезная ошибка — забыть Кэрри Уайт…
   
   
   
В понедельник утром Грэйл и его заместитель Мортон пили кофе в директорском кабинете.
   
— От Харгенсена пока ничего не слышно? — спросил Мортон. Губы его при этом изогнулись в этакой уэйновской ухмылке, но все равно было заметно, что он волнуется.
   
— Ни звука. И Кристина перестала болтать, что ее папочка пустит нас по миру. — Грэйл подул на свой кофе.
   
— Но ты, похоже, не очень радуешься?
   
— Пожалуй. Ты слышал, что Кэрри Уайт идет на выпускной бал?
   
Мортон удивленно заморгал.
   
— С кем? С Клювом?
   
«Клювом» в школе прозвали Фредди Холта, еще одного из «отверженных». Весил он, дай бог, фунтов сто, но, увидев его, нетрудно было поверить, что шестьдесят из них приходится на нос.
   
— Нет, — ответил Грэйл. — С Томми Россом.
   
Мортон поперхнулся и закашлялся.
   
— Вот-вот, я примерно так же себя чувствовал, когда об этом узнал.
   
— А что же его подружка? Сюзи?
   
— Я думаю, это она его уговорила, — сказал Грэйл. — Когда я беседовал с ней, у меня создалось впечатление, что она очень переживает из-за своего участия в этой истории с Кэрри. Теперь она — в комитете по украшению зала, весела и счастлива. Словно пропустить выпускной бал для нее ничего не значит.
   
— М-м-м, — глубокомысленно отозвался Мортон.
   
— А Харгенсен… Я думаю, он посоветовался со знающими людьми и выяснил, что мы, если захотим, действительно можем подать на него в суд от имени Кэрри Уайт. Видимо, он решил не связываться. Но меня беспокоит его дочь.
   
— Полагаешь, в пятницу вечером будут какие-нибудь неприятности?
   
— Не знаю. Однако у Крис много подруг, которые будут на балу. А сама она таскается с этим беспутным Билли Ноланом, и у того тоже полно друзей. Из тех, что уже одним своим видом пугают на улице беременных женщин. И насколько я знаю, Крис Харгенсен вертит им как захочет.
   
— Ты опасаешься чего-то конкретного?
   
Грэйл неторопливо взмахнул рукой.
   
— Конкретного? Нет. Но я слишком долго уже работаю в школе и чувствую, когда дело дрянь. Помнишь игру со Стадлерской школой в 76-м?
   
Мортон кивнул. Три года — слишком короткий срок, чтобы стереть в памяти игру Ювин — Стадлер. Брюс Тревор был довольно посредственным учеником, но потрясающе играл в баскетбол. Тренер Гэйнс его недолюбливал, но только с помощью Тревора Ювинская школа впервые за десять лет могла попасть на региональные соревнования. Тем не менее Тревора отчислили из команды за неделю до отборочного матча, потому что во время проверки, о которой было объявлено заранее, у него в шкафчике для одежды обнаружили за стопкой книг пакет марихуаны. Разумеется, Ювинская школа проиграла со счетом 104:48 и, соответственно, не попала на региональный турнир. Этого, впрочем, никто уже не помнил, зато все помнили драку на трибунах, прервавшую четвертый период игры. Начал ее Брюс Тревор, который утверждал, что его подставили, а кончилось все тем, что четыре человека оказались в больнице. Один из них — тренер Стадлерской команды, которому съездили по голове чемоданом с аптечкой первой помощи.
   
— Есть у меня какое-то предчувствие, — сказал Грэйл. — Что-то должно произойти. Кто-нибудь явится с гнилыми яблоками или еще что.
   
— Может быть, ты ясновидящий, — ответил Мортон.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень» (стр. 92 — 93):
    
В настоящее время большинство исследователей сходятся во мнении, что телекинетические способности являются рецессивным признаком — своего рода зеркальное отражение такой болезни как гемофилия, которая проявляется лишь у мужчин. При этом заболевании — в свое время его называли еще и «королевским проклятием» — соответствующий ген рецессивен у женщин, и его присутствие никак не сказывается на их здоровье, в то время как дети мужского пола неизменно страдают несвертываемостью крови. Болезнь передается по наследству, только если подверженный ей мужчина женится на женщине, имеющей соответствующий рецессивный ген. Если в результате этого союза рождается мальчик, у него будет гемофилия. Если же девочка, — становится носителем рецессивного гена. Надо заметить, что в отдельных случаях мужчина тоже может быть носителем рецессивного гена, ответственного за гемофилию. Но если он женится на женщине с тем же «преступным» геном, их дети мужского пола будут подвержены гемофилии.
    
В случае королевских семейств, когда супруги выбирались из весьма ограниченного круга лиц, вероятность передачи гена, попавшего в родословное дерево, была довольно значительна — отсюда название «королевское проклятие». В начале этого века гемофилия часто встречалась также у жителей Аппалачей и, как правило, наблюдается у представителей тех культур, где распространено кровосмешение.
    
В случае же телекинетических способностей носителем рецессивного гена являются мужчины. Этот ген может быть рецессивен и у женщин, но доминирует он только у них. Очевидно, Ральф Уайт был носителем. Маргарет Бригхем, по чистой случайности, тоже оказалась носителем этого гена, но поскольку нет никаких данных о том, что она обладала телекинетическими способностями, сходными со способностями ее дочери, можно с уверенностью утверждать, что у нее он был рецессивен. В настоящее время исследователи скрупулезно изучают сведения о жизни бабушки Маргарет Бригхем, Сэди Кохран — ибо, если доминантность и рецессивность телекинетических способностей проявляется так же, как и при гемофилии, то у миссис Кохран, по всей вероятности, они доминировали.
    
Если бы у Уайтов родился мальчик, результатом стал бы еще один носитель, и, скорее всего, передача мутантного гена на нем бы и закончилась, поскольку ни по линии Ральфа Уайта, ни по линии Маргарет Бригхем для их гипотетического потомка мужского пола не было сестер подходящего для вступления в брак возраста. А вероятность того, что он мог бы встретить другую женщину с телекинетическим геном, ничтожно мала. Ни одной из исследовательских групп, работающих над этой проблемой, пока еще не удалось выделить этот ген.
    
В свете обрушившейся на штат Мэн катастрофы никто не сомневается, что выделить телекинетический ген — это сейчас для медицины задача номер один. Больной гемофилией — или Г-ген — производит на свет мальчиков с недостаточным уровнем тромбоцитов. Телекинетик же — или ТК-ген — производит на свет девочек, которые подобно Тифозной Мэри, способны разрушать и уничтожать просто по собственному желанию…
   
   
   
Среда. Время — за полдень.
   
Сьюзен и еще четырнадцать будущих выпускниц — комитет по украшению зала, ни больше, ни меньше — работали над огромным панно, которое должно висеть за двойной эстрадой в пятницу вечером. Роспись на тему «Весна в Венеции» (И кто только придумывает эти дурацкие темы? Сью проучилась в Ювинской школе четыре года, два раза присутствовала на выпускных балах, и все равно до сих пор не знала. Зачем, черт возьми, вообще нужна какая-то тема? Почему бы просто не устроить танцы, и дело с концом?) Один из наиболее одаренных в живописи учеников Ювинской школы Джордж Чизмар, приготовил эскиз с гондолами на водах канала в лучах закатного солнца, гондольером в огромной соломенной шляпе у румпеля и разлитыми по воде и по небу богатыми всполохами розового, красного и оранжевого цветов. Слов нет, красиво. Затем Джордж перенес силуэтный набросок на холст размером четырнадцать на двадцать футов, пронумеровал участки с одинаковым цветом, и теперь весь комитет старательно замазывал их мелками — словно дети, ползающие по странице гигантского альбома-раскраски. Хлопот, конечно, много, думала Сью, глядя на перепачканные розовым мелом руки, но бал, похоже, будет на редкость красивый.
   
Рядом с ней сидела, скрестив ноги, Элен Шайрс. Она с хрустом потянулась и застонала, затем откинула тыльной стороной ладони упавшую на глаза прядь, оставив на лбу розовую полосу.
   
— Боже, и как только ты меня на это уговорила?
   
— Ты же хочешь, чтобы было красиво? — произнесла Сью, подражая голосу мисс Гир, старой девы из учительского состава, председательствующей в комитете, которую за глаза звали «Усатая мисс».
   
— Да, но можно было записаться в комитет по подготовке меню или по составлению программы. Чтобы не спину гнуть, а работать головой. Теперь-то я знаю, где мое призвание. И кроме того, ты сама даже не… — Она прикусила язык.
   
— Даже не иду на бал? — Сьюзен пожала плечами и подобрала с пола кусок мела. Пальцы у нее просто ныли от непривычной работы. — Да, не иду, но мне все равно хочется, чтобы было красиво. — Она умолкла, потом застенчиво добавила: — Томми пойдет.
   
Какое-то время они продолжали работать молча, затем Элен снова бросила мел. Рядом с ними никого не было: ближе всех работал Холли Маршалл — раскрашивал на другом конце панно нос гондолы.
   
— Давно хотела тебя спросить, Сью… — решилась наконец Элен. — А то все и так говорят, говорят…
   
— Да чего уж там, — Сью положила мел и принялась разминать затекшие пальцы. — Возможно, я должна кому-то рассказать — просто чтобы не было лишних домыслов. Я сама попросила Томми пригласить Кэрри. Надеюсь, это поможет ей… раскрепоститься, что ли, сломать стену отчуждения… Мне показалось, что уж по крайней мере это я должна была для нее сделать.
   
— А мы, все остальные? — спросила Элен беззлобно.
   
Сью пожала плечами.
   
— Тебе придется самой делать выводы о том случае, Элен. Не мне, как ты понимаешь, кидать камни. Но я не хочу, чтобы люди думали, будто я…
   
— Будто ты строишь из себя мученицу?
   
— Ну да, что-то вроде этого.
   
— И Томми согласился? — Похоже, эта сторона дела произвела на Элен наиболее сильное впечатление.
   
— Да, — ответила Сью, но не стала вдаваться в подробности. Затем, помолчав, добавила: — Все, наверно, думают, что я заношусь, строю из себя черт те чего?
   
Элен ответила не сразу.
   
— Ну в общем… они, все, конечно, говорят об этом. Но большинство по-прежнему считают тебя своим человеком. Как ты сказала, каждый решает сам за себя. Хотя есть небольшая группа инакомыслящих. — Она презрительно усмехнулась.
   
— Эти, что вьются вокруг Крис Харгенсен?
   
— Да, и компания Билли Нолана. Ну и тип!
   
— Она меня недолюбливает? — произнесла Сью так, что это прозвучало вопросом.
   
— Боже, она тебя просто ненавидит.
   
Сью кивнула, с удивлением осознав, что это и расстроило ее, и одновременно обрадовало.
   
— Я слышала, ее отец собирался подать на школу в суд, но потом передумал, — сказала она.
   
— Друзей у нее от всего этого, ясное дело, не прибавилось, — ответила Элен, пожимая плечами. — Я вообще не понимаю, что на нас тогда нашло. Такое чувство возникает, что я совсем себя не знаю.
   
Они снова принялись за работу, молча. В противоположном конце зала Дон Баррет устанавливал складную лестницу, собирался развешивать на стальных балках под потолком бумажные гирлянды.
   
— Смотри. Вон Крис пошла, — сказала вдруг Элен.
   
Сьюзен подняла голову и успела заметить, как та заходит в маленькую комнатушку слева от входа в спортивный зал. На Крис были вельветовые темно-красные брюки в обтяжку и шелковая белая блузка — без лифчика, судя по тому как на каждом шагу там все подпрыгивало. Ну прямо секс-бомба, подумала Сью, поморщившись. Затем у нее возникла новая мысль: что могло понадобиться Крис в комнате, где обосновался подготовительный комитет? Хотя, конечно же, туда входила Тина Блейк, а этих двоих водой не разольешь.
   
«Прекрати, — сказала она себе. — Тебе хочется видеть ее в мешковине и с посыпанной пеплом головой?..»
   
«Да, — тут же возник мысленный ответ, — наверно, этого мне и хочется».
   
— Элен?
   
— М-м-м?
   
— Они что-нибудь задумали?
   
На лице Элен против ее воли появилось какое-то застывшее выражение.
   
— Не знаю.
   
Легкий, слишком уж невинный тон.
   
(ты знаешь что-то знаешь ну сделай же черт побери выбор скажи)
   
Они продолжали раскрашивать панно, но больше уже не разговаривали. Сью понимала, что дела вовсе не так хороши, как сказала Элен. Этого просто не может быть: в глазах ее сверстниц она уже никогда не будет той же самой благополучной «золотой девочкой». Она совершила опасный, неуправляемый поступок — сняла свою маску и обнажила лицо.
   
Сквозь высокие чистые окна спортивного зала по-прежнему падали косые лучи послеполуденного солнца — теплого, как тающее масло, и невинного, как само детство.
   
   
    
Из книги «Меня зовут Сьюзен Снелл» (стр. 40):
    
Я могу отчасти понять, что привело к событиям в Ночь выпускного бала. Как это ни ужасно, в том, например, как согласился участвовать в них Билли Нолан, нет ничего загадочного. Крис Харгенсен попросту вила из него веревки, и он почти всегда делал, как она скажет. Уговорить остальных парней не составляло никакого труда для самого Билли. Кенни Гарсон, вылетевший из школы в возрасте восемнадцати лет, читал на уровне третьеклассника. Стив Дейган был — в клиническом смысле — почти что идиотом. Остальные уже не раз имели дело с полицией; одного из них, Джекки Талбота, впервые арестовали в возрасте девяти лет за кражу колпаков с колес на автостоянке. Если вы привыкли мыслить категориями работников социальных служб, то тогда их можно назвать несчастными жертвами.
    
Но что сказать о самой Крис Харгенсен?
    
Мне кажется, что ее единственной и главной целью, с самого начала и до конца, было полностью унизить, уничтожить Кэрри Уайт…
   
   
   
— Я не имею права, — настороженно сказала Тина Блейк, миниатюрная симпатичная девушка с копной рыжих волос, куда — видимо, для важности — был воткнут карандаш. — И если вернется Норма, она всем разболтает.
   
— Не дрейфь: она в сортире, — успокоила Крис.
   
Хотя грубость ее и покоробила, Тина услужливо захихикала. Однако для порядка все же спросила:
   
— А тебе, собственно, зачем? Ты ведь не идешь на бал.
   
— Тебе лучше не знать, — ответила Крис с обычной для нее мрачной усмешкой.
   
— Ладно, — сказала Тина и толкнула через стол лист бумаги, запечатанный в дряблую пластиковую обертку. — Я пойду куплю кока-колы. Если эта зараза Норма Уотсон вернется и застукает тебя, я ничего не знаю.
   
— О’кей, — пробормотала Крис, внимательно разглядывая план зала. Она даже не слышала, как закрылась за Тиной дверь.
   
План тоже чертил Джордж Чизмар, так что выполнен он был безукоризненно. Площадка для танцев. Двойная эстрада. Место, где будут принимать поздравления король и королева бала
   
(уж я бы откороновала этих сукиных детей что снелл что кэрри)
   
в конце вечера. Вдоль трех стен располагались столики — картежные, но украшенные крепом и лентами, — где будут разложены сувениры, программы и бюллетени для выборов короля и королевы.
   
Крис пробежала аккуратным наманикюренным ногтем по ряду справа от площадки, затем слева. Ага, вот они: Томми Р. и Кэрри У. Значит, это и в самом деле правда. Крис не могла поверить своим глазам. Она даже задрожала от злости. Неужели они действительно думают, что это сойдет им с рук? Ее плотно сжатые губы изогнулись в мрачной ухмылке.
   
Крис оглянулась: Норма Уотсон так пока и не появлялась.
   
Она положила план на место и быстро пробежалась по остальным бумагам на исцарапанном, изрезанном инициалами столе. Корешки чеков (в основном за креп и гвозди), список родителей, которые одолжили картежные столики, расписки на какие-то мелкие суммы, счет от «Стар-Принтерс», где печатались пригласительные билеты, образцы бюллетеня…
   
Бюллетень! Крис выхватила листок из пачки бумаг.
   
Вообще-то, до самой пятницы готовые бюллетени для голосования никому видеть не полагалось. Имена кандидатов должны были объявить по школьной вещательной системе именно в тот день, а голосовать за короля и королеву могли только участники бала, однако бланки для предложения кандидатур ходили по школе уже за месяц до выпускного вечера. Лишь окончательный список кандидатов положено было хранить в тайне до пятницы.
   
Среди учеников давно набирала силу идея совсем отменить эту канитель с королями и королевами — некоторые девушки говорили, что это унизительно, парни считали, что просто глупо и нелепо. Похоже было, что традиция умирает и выпускной вечер проходит в такой официальной обстановке в последний раз.
   
Но Крис интересовал только этот год, ничего больше. С жадным вниманием она вчитывалась в список.
   
Джордж и Фрида. Черта с два. Фрида Джейсон — еврейка.
   
Питер и Мира. Тоже никаких шансов. Мира была как раз из числа тех, кто настаивал на отмене «крысиных бегов». Она откажется, даже если ее выберут. Да и потом, не с ее лошадиной мордой…
   
Фрэнк и Джессика. Может быть. Фрэнк Грир попал в этом году в футбольную команду округа, но Джессика… У нее прыщей больше, чем мозгов.
   
Дон и Элен. Шиш. Элен Шайр не выберут даже бродячих собак отлавливать.
   
И последняя пара: Томми и Сью. Только имя Сью было перечеркнуто и вместо него вписано другое — Кэрри. Вот это парочка! Крис вдруг разобрал смех — неестественный натужный — и она зажала рот рукой.
   
В этот момент в комнату влетела Тина.
   
— Боже, Крис, ты еще здесь? Она уже идет!
   
— Не дрейфь, крошка, — сказала Крис и положила бюллетени на стол. Выходя, она улыбалась и даже с издевкой помахала рукой Сью Снелл, корпевшей над этим дурацким панно.
   
Оказавшись в фойе, она достала из сумочки десятицентовик и позвонила Билли Нолану.
   
   
    
Из книги «Взорванная тень» (стр. 100 — 101):
    
Остается только гадать, насколько хорошо была продумана акция против Кэрри Уайт — то ли это тщательно разработанный, откорректированный и многократно выверенный план, то ли просто спонтанно родившаяся идея?
    
…Я лично больше склоняюсь к последней версии. Подозреваю, что замысел принадлежал Кристине Харгенсен, но сама она довольно туманно представляла себе, как именно можно «убить наповал» такую девушку, как Кэрри. И видимо, это она предложила Уильяму Нолану и его дружкам отправиться на ферму Ирвина Генти в Норт-Чемберлене. Я даже не сомневаюсь, что воображаемый результат этой поездки представлялся ей чем-то вроде справедливого возмездия…
   
   
   
Машина неслась по рытвинам Стак-Энд-роуд в направлении Норт-Чемберлена со скоростью шестьдесят пять миль в час, и на такой ухабистой дороге это могло закончиться плохо. По крыше «бискэйна» 61-го года выпуска то и дело скребли низко висящие ветки, сама машина выглядела довольно неприглядно: помятый бампер, ржавчина, побитый багажник. Одна фара не горела вовсе, другая гасла при каждом новом толчке.
   
За рулем, обтянутым пушистым розовым чехлом, сидел Билли Нолан. Кроме него, в машину набились Джекки Талбот, Генри Блейк, Стив Дейган и братья Гарсон, Кенни и Лу. В темноте передавались по кругу три сигареты с марихуаной, светящиеся словно глаза какого-то чудовища.
   
— Ты уверен, что Генти сегодня нет? — спросил Генри. — А то мне совсем не хочется в тюрягу. Там одним дерьмом кормят.
   
Кенни Гарсону, совершенно уже одуревшему от марихуаны, реплика показалась невероятно забавной, и он залился визгливым смехом.
   
— Его нет. Похороны, — ответил Билли. Даже эти несколько слов он произнес ворчливо, будто нехотя.
   
О похоронах Крис узнала случайно. Старик Генти заправлял одной из наиболее успешных независимых ферм в окрестностях Чемберлена. Правда, в отличие от своенравно-добродушных старых фермеров, укоренившихся на страницах книг о частной пасторальной жизни в сельской Америке, Генти охранял свое добро, как злющая собака. Когда наступала пора походов за зелеными яблоками, он заряжал свою двустволку не солью, а дробью. И нескольких молодых воришек он даже отдал под суд. Один из этих бедолаг по имени Фредди Оверлок дружил в свое время с компанией Билли. Генти застукал Фредди в своем курятнике и всадил ему заряд дроби шестого номера как раз в то место пониже спины, где Господь разделил его на две половинки. Бедняга провел четыре кошмарных часа, лежа на животе в приемной больницы — все это время посмеивающийся молодой хирург извлекал у него из задницы маленькие металлические шарики и бросал их в железную кювету. Кроме того, суд приговорил его к штрафу в двести долларов за нарушение права владения и воровство. Так что большой любви между Ирвином Генти и чемберленской шпаной, понятное дело, не было.
   
— А что Ред? — спросил Стив.
   
— Пытается залезть в эту новую официантку из «Кавальера», — сказал Билли, поворачивая руль и лихо с заносом, выводя машину на подъездную дорогу к ферме Генти. Ред Трелони работал у Генти по найму, здорово закладывал и, так же как его хозяин, не долго думая, шарашил дробью по любому, кто оказывался на ферме без приглашения. — Опять просидит там досамого закрытия.
   
— Шутки шутками, а риск большой, — проворчал Дженни Талбот.
   
— Хочешь свалить? — тут же похолодевшим голосом спросил Билли.
   
— Не-е, — поспешно заверил его Джекки: именно Билли раздобыл на всю компанию отличной «травки», а кроме того, до города отсюда выходило миль девять. — Я разве что говорю, Билли? Шутка что надо!
   
Кенни открыл бардачок, достал инкрустированную заколку для волос (Крис оставила) и пристроил туда обжигающий губы окурок. Эта операция тоже показалась ему на редкость забавной, и он снова захихикал.
   
За окном промелькнули два знака «Не заезжать. Частная собственность» по обеим сторонам дороги, колючая проволока, а дальше потянулось недавно перепаханное поле. В теплом майском воздухе стоял густой сладковатый запах сырой земли.
   
Когда они миновали последний холм, Билли, щелкнув тумблером, погасил фару, поставил ручку переключения передач на нейтралку и выключил зажигание. Мотор стих, и машина бесшумно покатилась по инерции к ферме.
   
Билли плавно свернул, и машина почти потеряла скорость, когда они, преодолев небольшое возвышение, проехали мимо темного пустого дома. За ним уже виден был массивный силуэт хлева, дальше, чуть в стороне, водоем на коровьем пастбище с завораживающими отблесками лунного света и яблоневый сад. Из загона для свиней торчали между перекладинами два плоских пятачка любопытных животных. Где-то в хлеву негромко — видимо, во сне — промычала корова.
   
Билли остановил машину ручным тормозом — в этом не было, в общем-то, необходимости, поскольку зажигание уже не работало, но ему просто хотелось быть похожим на этих лихих парней из «Коммандос», — и вся компания выбралась наружу.
   
Лу Гарсон протянул руку мимо Кенни и достал что-то из бардачка. Билли и Генри открыли багажник.
   
— Этот ублюдок просто обосрется, когда увидит, какой ему тут приготовили подарочек, — произнес Стив, злорадно усмехнувшись.
   
— Это ему за Фредди будет, — сказал Генри, доставая из багажника кувалду.
   
Билли промолчал, но, разумеется, он делал это не ради Фредди Оверлока — кретин просто того не стоил, — а ради Крис Харгенсен, как и все остальное, с тех пор как она спустилась со своего школьного Олимпа и стала его девушкой. Ради нее он бы и убил, и вообще все сделал.
   
Генри несколько раз взмахнул девятифунтовой кувалдой, пробуя, как она сидит в руке — тяжелый инструмент рассекал воздух со зловещим свистом. Все остальные собрались вокруг Билли. Тот открыл стоявший в багажнике ящик с сухим льдом и достал два ведра из оцинкованного железа. Ведра покрылись изморозью, от них просто тянуло холодом.
   
— О’кей, пошли, — сказал он.
   
Все шестеро, возбужденно дыша, быстрым шагом направились к загону для свиней. Две толстые матки совершенно не проявляли беспокойства, а старый боров спал на боку в дальнем конце загона. Генри еще раз взмахнул кувалдой, но теперь уже как-то без охоты, затем передал ее Билли.
   
— Не могу, — сказал он, кривясь. — Давай ты.
   
Билли взял кувалду и бросил на Лу вопросительный взгляд. Тот держал в руке широкий мясницкий нож, что извлек из бардачка в машине.
   
— Все в порядке, — сказал он и потрогал большим пальцем наточенное лезвие.
   
— По горлу, — напомнил Билли.
   
— Знаю.
   
Кении, ухмыляясь, скармливал свиньям остатки картофельных чипсов из пакета и ласковым тоном приговаривал:
   
— Все нормально, хрюшечки, все нормально. Сейчас дядя Билли даст вам по мозгам, и вам уже не нужно будет бояться ядерной войны.
   
Он почесывал им по очереди щетинистые шеи; свиньи продолжали жевать и тихо удовлетворенно похрюкивать.
   
— Ну ладно, к делу, — сказал Билли и взмахнул кувалдой.
   
Звук удара живо напомнил ему тот случай, когда они с Кенни сбросили с переезда Кларидж-роуд на проходящее внизу шоссе тыкву. Свинья повалилась замертво, язык высунут, глаза все еще открыты, на пятачке — прилипшие чипсы.
   
Кенни захихикал.
   
— Даже не мяукнула.
   
— Быстро, Лу, — приказал Билли.