1 2 3 
    
Калигула, расталкивая остальных, подходит к нему и принюхивается.
    
Калигула. Нет. Это противоядие.
    
Мерея. Что ты, Кай! Ты смеешься? У меня кашель по ночам, и я давно лечусь.
    
Калигула. Итак, ты боишься, что тебя отравят.
    
Мерея. Моя астма…
    
Калигула. Нет. Давай называть вещи своими именами: ты боишься, что я тебя отравлю. Ты меня подозреваешь. Ты шпионишь за мной.
    
Мерея. Клянусь всеми богами, нет!
    
Калигула. Ты меня подозреваешь. Ты в некотором роде не доверяешь мне.
    
Мерея. Кай!..
    
Калигула (жестко.) Согласись. (Веско.) Принимая противоядие, ты приписываешь мне намерение тебя отравить.
    
Мерея. Да… то есть, я хочу сказать… нет…
    
Калигула. С тех пор как ты вбил себе в голову, что я решил тебя отравить, ты делаешь все возможное, чтобы противиться моей воле.
    
Молчание. С самого начала этого диалога Цезония и Керея уходят в глубь сцены. Оставшись в одиночестве, Лепидий с тревогой следит за развитием действия.
    
Калигула (все более упирая на слова.) Тут возможны два преступления, что рождает альтернативу, из которой тебе не выпутаться. Или я не хотел тебя убить, и ты несправедливо подозревал меня. Меня — своего императора! Или же я этого хотел, и ты, насекомое, смел противиться моей воле. (Пауза. Калигула удовлетворенно рассматривает старика.) Ну что, Мерея, логично?
    
Мерея. Твоя логика безупречна, но неприменима к этому случаю.
    
Калигула. И третье преступление: ты считаешь меня дураком. Слушай теперь хорошенько. Из этих трех преступлений только второе делает тебе честь: приписав мне определенное решение, ты противишься ему. Это делает тебя заговорщиком. Стало быть, ты предводительствуешь людьми, ты — революционер. Это хорошо. (Грустно.) Я очень тебя люблю, Мерея. И потому ты будешь осужден за твое второе преступление. Ты умрешь достойно — за то, что был революционером.
    
В продолжение этой речи Мерея все больше съеживается на своем сиденье.
    
Не благодари меня. Все в порядке вещей. Держи. (Подает ему флакон. Миролюбиво.) Выпей. Это яд.
    
Мерея, дрожа от рыданий, отрицательно трясет головой.
    
Калигула (с нетерпением). Давай, давай.
    
Мерея пытается бежать. Калигула молниеносным прыжком настигает его. Валит на низкое сиденье, после недолгой борьбы впихивает ему флакон между зубов и ударом кулака разбивает его. Краткая конвульсия. Мерея умирает. По лицу его течет кровь, смешанная с ядом. Калигула поднимается м машинально вытирает руки. Цезонии, подавая осколок пузырька Мереи.
    
Что это? Противоядие?
    
Цезония (спокойно). Нет, Калигула. Это лекарство от астмы.
    
Калигула (глядя на Мерею, после паузы). Это ничего не значит. Все идет к одному. Немного раньше — немного позже…
    
Быстро выходит с деловым видом, вытирая на ходу руки.
   
   
    
     
Сцена одиннадцатая
    
    
Лепидий (подавленно). Что же делать?
    
Цезония (просто). Я думаю, для начала убрать тело. На него страшно смотреть.
    
Керея и Лепидий берут тело и уносят его за кулисы.
    
Лепидий (Керее). Придется действовать быстро.
    
Керея. Потребуется двести человек.
    
Входит Сципион. Заметив Цезонию, хочет уйти.
   
   
    
     
Сцена двенадцатая
    
    
Цезония. Иди сюда.
    
Сципион. Чего тебе?
    
Цезония. Подойди ко мне.
    
Берет его за подбородок и смотрит ему в глаза. Пауза.
    
(Холодно.) Он убил твоего отца?
    
Сципион. Да.
    
Цезония. Ты его ненавидишь?
    
Сципион. Да.
    
Цезония. Ты хочешь его убить?
    
Сципион. Да.
    
Цезония (отпуская его). Почему ты мне это говоришь?
    
Сципион. Потому что я ничего не боюсь. Есть два способа покончить с этим делом: убить его или самому быть убитым. Впрочем, ты меня не предашь.
    
Цезония. Ты прав; я тебя не предам. Но я хотела бы кое-что сказать тебе. Вернее, я хотела бы поговорить с тобой о главном, что в тебе есть.
    
Сципион. Главное во мне — моя ненависть.
    
Цезония. Выслушай меня. Я хочу сказать тебе одну вещь, которая одновременно и сложна и очевидна. Но если ты поймешь ее, она бесповоротно переменит мир — только она способна это сделать.
    
Сципион. Ну? говори.
    
Цезония. Подожди. Вначале представь себе искаженное лицо твоего отца, которому вырвали язык. Представь его рот, наполненный кровью, и звериный вой, когда его пытали.
    
Сципион. Да.
    
Цезония. Теперь представь Калигулу.
    
Сципион (с ненавистью). Да.
    
Цезония. А теперь слушай: попытайся его понять.
    
Выходит, оставив Сципион а в растерянности. Входит Геликон.
   
   
    
     
Сцена тринадцатая
    
    
Геликон. Сейчас вернется Калигула. Желаете ли вы остаться и отобедать, поэт?
    
Сципион. Геликон, помоги мне.
    
Геликон. Это небезопасно, голубчик. К тому же я ничего не смыслю в поэзии.
    
Сципион. Ты мог бы мне помочь. Ты многое знаешь.
    
Геликон. Я знаю, что дни идут, и нужно успеть наесться. Я знаю также, что ты бы мог убить Калигулу… и что он не имел бы ничего против.
    
Входит Калигула. Геликон выходит.
   
   
    
     
Сцена четырнадцатая
    
    
Калигула. А, это ты.
    
Останавливается словно в нерешительности.
    
Я давно тебя не видел. (Медленно приближается.) Чем ты занимаешься? Все еще пишешь? Мог бы ты показать мне свои последние стихи?
    
Сципион (неловко, словно колеблясь между ненавистью к Калигуле и каким-то, ему самому непонятным чувством). Я написал поэму, Цезарь.
    
Калигула. О чем?
    
Сципион. Не знаю, Цезарь. Может быть, о природе.
    
Калигула (преодолев неловкость). Прекрасная тема. И обширная… А какое тебе дело до природы?
    
Сципион (овладев собой, иронически). Она утешает меня, когда я вспоминаю, что я не Цезарь.
    
Калигула. Зато я — Цезарь. Может ли она меня утешить в этом?
    
Сципион (так же). Я думаю, она исцеляет и более серьезные раны.
    
Калигула (просто). Раны? В твоем голосе злость. Не потому ли, что я убил твоего отца? Раны. Если б ты знал, как удачно это слово! (Изменив тон.) Лишь по злости можно узнать умного человека.
    
Сципион (напряженно). Я только ответил на твой вопрос о природе.
    
Калигула садится, смотрит на Сципион а, потом резко хватает его и усаживает у своих ног. Обеими руками повернув его лицо к себе:
    
Калигула. Читай свою поэму.
    
Сципион. Пожалуйста, Цезарь, не надо.
    
Калигула. Почему?
    
Сципион. У меня нет ее с собой.
    
Калигула. Ты не помнишь ее наизусть?
    
Сципион. Нет.
    
Калигула. Хотя бы расскажи ее содержание.
    
Сципион (напряженно, через силу). В ней говорится…
    
Калигула. Ну?
    
Сципион. Нет, я не знаю…
    
Калигула. А ты попытайся.
    
Сципион. В ней… говорится… о земном согласии…
    
Калигула (перебивая его, увлеченно). …о согласии земном и предвечном…
    
Сципион (удивлен, колеблется, потом продолжает). Да, что-то в этом роде.
    
Калигула. Продолжай.
    
Сципион. Еще о линии римских холмов и о том скоротечном, волнующем покое, который приносит с собой вечер.
    
Калигула. О криках стрижей в зеленом небе…
    
Сципион (удивляясь, доверчиво). Да, и об этом.
    
Калигула. Ну?
    
Сципион. И о том неуловимом мгновении, когда небо, еще полное золота, внезапно опрокидывается и обращает к нам иной свой лик, весь усыпанный звездами.
    
Калигула. …О том запахе дыма, деревьев и воды, который восходит от земли в ночь…
    
Сципион (с жаром). Крик кузнечиков и падение летнего зноя, лай собак, грохот последней повозки; голоса крестьян…
    
Калигула. …И дороги затоплены тенью мастиковых деревьев и олив.
    
Сципион. Да, да! Все это так! Но как ты узнал?..
    
Калигула (обнимая Сципиона). Я не знаю. Может быть, потому что мы с тобой любим одни и те же истины.
    
Сципион (дрожа, прижимает голову к груди Калигулы). О! Важно ли это, когда все во мне полно любви.
    
Калигула (все так же обнимает его). Это свойство великих сердец, Сципион. Если бы я мог изведать кристальную ясность твоей души! Но моя страсть слишком сильна для такой жизни, она не сможет удовлетвориться природой. Тебе не понять этого. Ты из другого мира. Ты чист в добре, как я — во зле.
    
Сципион. Я могу понять.
    
Калигула. Нет. Что-то во мне. Это озеро молчания, это сгнившие травы… (Резко меняет тон.) Возможно, твоя поэма хороша. Но если ты хочешь знать мое мнение…
    
Сципион (с прежней интонацией). Да.
    
Калигула. Во всем этом не хватает крови.
    
Сципион вырывается из объятий Калигулы и с ужасом глядит на него. Все отступая, говорит глухо, в то время как Калигула не спускает с него пристального взгляда.
    
Сципион. О чудовище! Смрадное чудовище! Ты играл со мной все это время! Что ж — ты доволен мной?!
    
Калигула (немного грустно). Должно быть, ты прав. Я играл.
    
Сципион (так же). Бесчестное, холодное сердце! Как много зла и ненависти бродит в тебе!
    
Калигула (тихо). Теперь замолчи.
    
Сципион. Как я жалею тебя и как ненавижу!
    
Калигула (бешено). Замолчи!
    
Сципион. На какое гнусное одиночество ты себя обрек!
    
Калигула (взрываясь, бросается к нему, хватает за ворот, трясет). Одиночество! Ты! Да знаешь ли ты, что такое одиночество? Одиночество поэтов и импотентов! Одиночество? Но какое? А! ты знаешь только одно одиночество, которого не бывает. А весь тот груз прошлого и будущего, который мы всюду на себе таскаем?! Люди, которых убиваешь, остаются с тобой. И это было бы еще ничего. Но те, кого любил, кого не любил и которые любили тебя, скорбь, желание, горечь и нежность, шлюхи и шайка богов… (Отпускает Сципиона и отступает к своему месту.) Один! О! Если бы вместо этого одиночества, отравленного присутствием — моим же собственным присутствием! — я мог бы изведать истину — молчание, дрожь дерева! (Садится, внезапно обессилев.) Одиночество! Нет, Сципион! Оно переполнено шумом, скрежетом зубов, глухими воплями. И рядом с женщиной, которую я сжимаю в объятьях, когда ночь смыкается над нами, и я, отстраненный от моего наконец удовлетворенного тела, стараюсь меж жизнью и смертью сохранить частицу себя, мое беспредельное одиночество наполняется острым запахом наслаждения, исходящим от ее подмышек, запахом женщины, которая вновь гибнет рядом со мною.
    
Калигула обессилен. Долгое молчание. Сципион нерешительно подходит сзади к Калигуле и кладет ладонь ему на плечо. Не оборачиваясь, Калигула прикрывает ее своей.
    
Сципион. Всем людям в жизни дается хотя бы немного ласки. Это помогает им жить. И именно ласки ожидают они, когда чувствуют, что устали.
    
Калигула. Это правда.
    
Сципион. Так разве в тебе самом нет ничего, похожего на тихое убежище, куда можно уйти, почувствовав приближение слез?
    
Калигула. Есть.
    
Сципион. И что ж это за убежище?
    
Калигула (медленно). Презрение.
    
Занавес
   
  
  
   
    
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ 
   
   
    
     
Сцена первая
    
    
До поднятия занавеса слышны звуки цимбал и барабанов. Занавес открывается; на сцене — балаганное представление. В центре — ширма, перед которой на небольшом возвышении находятся Геликон и Цезония. По обеим сторонам цимбалисты. Спиной к зрителям сидят несколько патрициев и Сципион.
    
Геликон (тоном ярмарочного зазывалы). Подходите! Подходите! (Цимбалы.) Снова боги спустились на землю! Кай — Цезарь и бог, прозванный Калигулой, — их воплощение. Подходите, жалкие смертные! Священное чудо совершается у вас на глазах. Особой милостью благословенного правления Калигулы божественные таинства откроются вам!
    
Цимбалы.
    
Цезония. Подходите, господа! Восхищайтесь и развязывайте свои кошельки! Небесная тайна доступна сегодня каждому всего за один обол!
    
Цимбалы.
    
Геликон. Закулисная жизнь Олимпа! Ночное белье! Слезы! Интриги! Подходите! Подходите! Узнайте всё о своих богах!
    
Цимбалы.
    
Цезония. Восхищайтесь и развязывайте кошельки! Подходите, господа! Представление начинается!
    
Цимбалы. Рабы выносят на эстраду различные предметы.
    
Геликон. Грандиозное зрелище! Потрясающее воплощение Истины! Величественные картины божественного могущества в земной постановке! Сенсационный, беспримерный аттракцион! Молния! (Рабы зажигают греческие огни.) Гром! (Катят бочку, полную булыжников.) Судьба собственной персоной в триумфальном марше! Подходите и смотрите во все глаза!
    
Отодвигается ширма и зрителям предстает Калигула — на пьедестале, одетый в комический костюм Венеры.
    
Калигула (любезно). Сегодня я — Венера.
    
Цезония. Все охвачены восторгом! Все падают ниц! (Патриции, кроме Сципиона, бросаются на колени.) И повторяйте за мной священную молитву Венеры-Калигулы: «Богиня страдания и танца…»
    
Патриции. «Богиня страдания и танца…»
    
Цезония. «Рожденная в волнах, от пены липкая и горькая от соли…»
    
Патриции. «Рожденная в волнах, от пены липкая и горькая от соли…»
    
Цезония. «Ты — смех и раскаянье…»
    
Патриции. «Ты — смех и раскаянье…»
    
Цезония. «Злость и порыв…»
    
Патриции. «Злость и порыв…»
    
Цезония. «Научи нас безразличию, рождающему любовь…»
    
Патриции. «Научи нас безразличию, рождающему любовь…»
    
Цезония. «Открой нам Истину этого мира, которой в нем нет…»
    
Патриции. «Открой нам Истину этого мира, которой в нем нет…»
    
Цезония. «И дай нам сил жить в величии этой Истины…»
    
Патриции. «И дай нам сил жить в величии этой Истины…»
    
Цезония. Пауза.
    
Патриции. Пауза.
    
Цезония (продолжает). «Осыпь нас дарами своими, освети наши лица огнем твоей жестокости и ненависти, беспристрастной до конца; открой глазам нашим твои руки, полные цветов и трупов…»
    
Патриции. «…твои руки, полные цветов и трупов…»
    
Цезония. «Прими блудных твоих сынов, раствори им двери в приют, лишенный твоей безграничной, мучительной любви. Даруй нам твою страсть, не ведающую предмета страсти, мучение, лишенное причины, и радость, у которой нет будущего…»
    
Патриции. «…и радость, у которой нет будущего…»
    
Цезония (очень громко). «Ты — беспредельная и пылающая, бесчеловечная, но такая земная! Напои нас вином Равенства и насыть нас навеки в твоем черном, соленом сердце».
    
Патриции. «…напои нас вином Равенства и насыть нас навеки в твоем черном, соленом сердце».
    
Калигула, хранивший молчание все время молитвы, после ее завершения насмешливо фыркает и говорит звучным голосом:
    
Калигула. Хорошо, дети мои; ваша просьба будет исполнена.
    
Усаживается на пьедестал по-турецки. Один за другим Патриции становятся на колени, кладут оболы и, прежде чем уйти, выстраиваются в ряд, справа от помоста. Последний от волнения забывает положить обол и хочет отойти. Однако Калигула вскакивает на ноги.
    
Калигула. Ну-ка, ну-ка! Поди сюда, мой мальчик. Обожать — хорошо, но обогащать — еще лучше. Спасибо. Вот так — хорошо. Если бы у богов не было других богатств кроме любви смертных, они были бы такими же бедными, как бедный Калигула. А теперь, господа, вы можете идти и рассказать в Городе об удивительном чуде, свидетелями которого вам посчастливилось быть. Вы видели Венеру — воистину видели! — своими собственными глазами. И Венера разговаривала с вами. Идите, господа.
    
Патриции собираются уйти.
    
Минутку! Выходите левым коридором. В правом поставлена охрана, которой велено вас убить.
    
Патриции, толкаясь, устремляются к выходу. Рабы и музыканты исчезают.
   
   
    
     
Сцена вторая
    
    
Геликон грозит пальцем Сципиону.
    
Геликон. Ты все еще строишь из себя анархиста, Сципион.
    
Сципион (Калигуле). Ты богохульствовал, Кай.
    
Геликон. Что бы это такое значило, а?
    
Сципион. Ты хочешь изгадить небо после того, как залил кровью землю.
    
Геликон. Этот юноша любит красивые слова. (Ложится на диван.)
    
Цезония (очень спокойно). Как у тебя со здоровьем, мой мальчик? Нынче в Риме умирают и за менее пылкие речи.
    
Сципион. Я решил говорить правду Каю.
    
Цезония. Гляди, Калигула, в твоей империи вряд ли отыщется еще одна столь высокоморальная личность.
    
Калигула (заинтересованно). Так ты действительно веришь в богов, Сципион?
    
Сципион. Нет.
    
Калигула. Тогда я не понимаю, с чего это ты так рьяно взялся обличать богохульство.
    
Сципион. Я могу отрицать что-либо, но не считаю необходимым очернять или лишать других права верить.
    
Калигула. Весьма непритязательно. Вот она — истинная скромность. Я восхищаюсь тобой, Сципион, и, как ты знаешь, завидую тебе: скромность единственное, чего во мне никогда не будет.
    
Сципион. Не мне ты завидуешь — богам.
    
Калигула. Хочешь, я открою тебе главный секрет моего правления? Все, в чем можно меня упрекнуть на сегодняшний день, — так это то, что я добился кое-какого прогресса в деле могущества и свободы. Человека, который любит власть, несколько раздражает соперничество богов. И потому я упразднил их. Я доказал этим призрачным богам, что человек сильной воли безо всякого труда может справиться с их нелепым ремеслом.
    
Сципион. Это богохульство, Кай.
    
Калигула. Нет, Сципион, трезвый взгляд на вещи. Я понял, что есть единственный способ сравниться с богами — стать таким же жестоким, как они.
    
Сципион. Стать тираном, Кай?
    
Калигула. Что такое тиран?
    
Сципион. Слепая душа.
    
Калигула. Ты не прав, Сципион. Тиран — тот, кто приносит народы в жертву своим желаниям и идеям. У меня нет идей, и мне больше нечего желать — ни власти, ни почестей. И если я пользуюсь властью, то лишь ради компенсации.
    
Сципион. Компенсации чего?
    
Калигула. Глупости и ненависти богов.
    
Сципион. Ненависть не компенсируется ненавистью. Властью вопроса не решишь. И я знаю единственное средство уничтожить вражду в этом мире.
    
Калигула. И что это за средство?
    
Сципион. Нищета.
    
Калигула (поглаживая ступни ног). Нужно будет испытать и этот способ.
    
Сципион. Пока ты собираешься, вокруг тебя умирает множество людей.
    
Калигула. На самом деле, не так уж много, Сципион. Знаешь, от скольких войн я отказался?
    
Сципион. Нет.
    
Калигула. От трех. И знаешь почему?
    
Сципион. Потому что тебе плевать на величие Рима.
    
Калигула. Нет. Потому что я ценю человеческую жизнь.
    
Сципион. Ты смеешься надо мной, Кай.
    
Калигула. Или, по крайней мере, я ставлю ее выше, чем идеал завоевания. Но правда и то, что не выше, чем собственную жизнь. И мне легко убивать потому, что мне легко умереть. Нет, чем больше я размышляю, тем больше убеждаюсь, что я — не тиран.
    
Сципион. Какая разница! Нам это стоит столько же, как если бы ты им был.
    
Калигула (нетерпеливо). Если бы ты взялся подсчитать, ты убедился бы, что и самое незначительное военное предприятие рассудительного тирана обошлось бы вам в тысячу раз дороже, чем капризы моей фантазии.
    
Сципион. По крайней мере, это было бы разумно и, главное, понятно.
    
Калигула. Судьбу нельзя понять — поэтому я творю судьбу. Я принял личину богов, глупую и непостижимую. И только что твои товарищи учились обожать ее.
    
Сципион. И это тоже богохульство, Кай.
    
Калигула. Нет, Сципион, это драматическое искусство. Ошибка всех этих людей в том, что они недооценивают силу театра. Иначе они знали бы, что любому человеку позволено разыграть небесную трагедию и стать богом. Для этого достаточно ожесточить сердце.
    
Сципион. Может быть это и так, Кай. Но если это правда, то ты сделал первый шаг к тому, чтобы однажды легионы очеловеченных богов восстали вокруг тебя, беспощадные, как и ты, и в один миг потопили в крови твое божество.
    
Цезония. Сципион!
    
Калигула (жестко, с расстановкой). Помолчи, Цезония! Сципион, ты сам не знаешь, как хорошо ты сказал. Я с трудом представляю себе день, о котором ты говоришь. Но несколько раз я видел его во сне. И на всех лицах, которые подступали ко мне из глубины горькой ночи, в их чертах, искаженных ненавистью и злобой, я с восторгом узнавал единственного бога, которого я признаю в этом мире: подлого и трусливого, как человеческое сердце. (Раздраженно.) А теперь убирайся. Ты сказал слишком много. (Меняя тон.) Мне еще нужно выкрасить ногти на ногах: вещь совершенно неотложная.
    
Все выходят, кроме Геликона, который расхаживает вокруг Калигулы, наблюдая, как тот красит ногти.
   
   
    
     
Сцена третья
    
    
Калигула. Геликон!
    
Геликон. Что?
    
Калигула. Твоя работа продвигается?
    
Геликон. Какая работа?
    
Калигула. Ну какая!. . Луна.
    
Геликон. Продвигается. Тут вопрос терпения. Но я хотел бы поговорить с тобой.
    
Калигула. Может быть, терпения у меня бы и хватило. Но у меня мало времени. Нужно действовать быстро, Геликон.
    
Геликон. Я уже говорил тебе, я буду стараться изо всех сил. Но прежде мне нужно сообщить тебе важные вещи.
    
Калигула (словно не слыша его). Знаешь, что я ее уже имел.
    
Геликон. Кого?
    
Калигула. Луну.
    
Геликон. Да, конечно. Но знаешь ли ты, что против тебя составляют заговор?
    
Калигула. И все же я ее имел. Правда, всего два или три раза. Но, как бы там ни было — я имел ее.
    
Геликон. Я уже давно пытаюсь поговорить с тобой.
    
Калигула. Это было прошлым летом. После того, как я смотрел на нее и сжимал в объятиях в колоннаде сада, она все поняла.
    
Геликон. Прекратим эту игру, Кай. Мой долг говорить с тобой, даже если ты не хочешь меня слушать. Тем хуже, если ты не слышишь.
    
Калигула (по-прежнему занятый окраской ногтей). Этот лак никуда не годится. Что касается луны, то это произошло ночью, в августе. (Геликон оборачивается с досадой и замолкает, неподвижно стоя перед Калигулой.) Я уже лег. Она менялась. Вначале она была у горизонта, вся в крови. Потом стала подниматься все быстрей и легче. И чем выше подымалась она, тем становилась светлее. Она была подобна озеру молочной воды посреди ночи, полной дрожания звезд. И тут она предстала передо мной — пылкая, нежная и голая. Она достигла порога комнаты и медленно и уверенно приблизилась к моей кровати, затопив меня улыбкой своего сияния… Решительно, этот лак никуда не годится! Но ты видишь, Геликон: я могу сказать не хвастаясь, что владел ею.
    
Геликон. Неужели ты не хочешь услышать, что тебе угрожает?
    
Калигула (остановясь и пристально глядя на него). Я хочу только луну, Геликон. Я с самого начала знал, что меня убьет. Но я не исчерпал еще того, что вынуждает меня жить. И поэтому я хочу луну. Не смей появляться здесь до тех пор, пока не исполнишь моего поручения.
    
Геликон. Я исполню свой долг и скажу то, что я должен сказать. Против тебя составлен заговор. Керея во главе. Я нашел табличку, в которой ты прочтешь остальное. Я оставляю ее здесь.
    
Кладет табличку на одно из сидений и уходит.
    
Калигула. Куда ты, Геликон?
    
Геликон (с порога). Искать тебе луну.
   
   
    
     
Сцена четвертая
    
    
В противоположную дверь тихо скребутся. Калигула резко оборачивается и видит старого патриция.
    
Старый патриций (колеблясь). Ты позволишь, Кай?
    
Калигула (нетерпеливо). Давай, входи. (Глядя на него.) Входи, моя радость. Что, пришел еще раз полюбоваться Венерой?
    
Старый патриций. Нет, я пришел не за этим. Тс-с-с… О, извини, Кай!. . Я хотел сказать… ты знаешь… Я очень тебя люблю… И потом я прошу только одного… Я хочу только одного: спокойно дожить свои дни.
    
Калигула. Не тяни! Скорей!
    
Старый патриций. Да, конечно… В конце концов… (Поспешно.) Это очень важно, вот и все.
    
Калигула. Нет, это не важно.
    
Старый патриций. Как же так, Кай?
    
Калигула. О чем мы толкуем, моя любовь?
    
Старый патриций (озираясь по сторонам). В общем… то есть… (Суетится, мнется и наконец выпаливает.) Заговор против тебя!
    
Калигула. Вот видишь! Что я говорил? Это совсем не важно.
    
Старый патриций. Кай, они хотят тебя убить!
    
Калигула (подходит к нему и берет за плечи). Знаешь, почему я не могу верить тебе?
    
Старый патриций (отчаянно жестикулируя). Клянусь всеми богами, Кай!. .
    
Калигула (тихо, подталкивая его к двери). Главное, не надо клясться. Лучше послушай. Если то, что ты сказал, правда, я вынужден допустить, что ты предаешь своих друзей, не так ли?
    
Старый патриций (растерянно). Я хотел сказать, Кай… моя любовь к тебе…
    
Калигула (тем же тоном). Но я не могу смириться с таким предположением. Я так ненавижу подлость, что мне было бы трудно удержаться и не убить предателя. Я знаю, что ты за человек. И уж конечно, ты не захочешь ни предать, ни умереть.
    
Старый патриций. Конечно, Кай, конечно!. .
    
Калигула. Итак, ты видишь, что у меня есть причины не верить тебе. Ведь ты не подлец, как ты считаешь?
    
Старый патриций. Нет, конечно нет!
    
Калигула. И не предатель?
    
Старый патриций. Об этом не может быть и речи, Кай!
    
Калигула. И, следовательно, заговора нет и это только шутка?
    
Старый патриций (с искаженным лицом). Шутка, обыкновенная шутка!..
    
Калигула. Значит, никто не хочет меня убить?
    
Старый патриций. Никто, разумеется, никто!
    
Калигула (глубоко вздохнув, медленно). Тогда исчезни, моя радость! Честный человек в этом мире — столь редкое животное, что я не могу слишком долго им любоваться. Мне нужно остаться одному, чтобы вкусить всю сладость этого великого момента.
   
   
    
     
Сцена пятая
    
    
Калигула некоторое время глядит на табличку, оставленную Геликоном; потом берет ее и читает. Глубоко вздохнув, зовет Стражника.
    
Калигула. Приведи Керею.
    
Страж направляется к выходу.
    
Подожди.
    
Страж останавливается.
    
Будь почтителен с ним. (Страж уходит.)
    
Калигула некоторое время расхаживает по сцене, потом направляется к зеркалу.
    
Ты решил быть логичным, идиот. И нужно лишь определить, до каких пор. (С иронией.) Если тебе принесут луну, все изменится, не так ли? И в тот же миг невозможное станет возможным и все преобразится. Почему бы и нет, Калигула? Кто может знать? (Озирается.) Вокруг меня все меньше и меньше людей, и это забавно. (Своему отражению, глухо.) Слишком много мертвых. Слишком много. Это опустошает. И даже если мне принесут луну, мне уже не вернуться назад, к тому, с чего я начал. И пусть даже мертвые вновь встрепенутся под нежным лучом солнца, земля не поглотит совершенных убийств. (С яростью.) Логика, Калигула! Нужно следовать логике. Власть до конца. Одиночество до конца. Назад не вернуться. Нужно идти, пока все не окончится само собой.
    
Входит Керея.
   
   
    
     
Сцена шестая
    
    
Калигула сидит, откинувшись на сидении, в неудобном и словно бы тесном ему плаще. Лицо его измождено.
    
Керея. Ты звал меня, Кай?
    
Калигула (слабым голосом). Да, Керея. Стража! Огня!
    
Молчание.
    
Керея. Ты хотел что-то сказать мне?
    
Калигула. Нет, Керея.
    
Молчание.
    
Керея (несколько раздраженно). Ты уверен, что мое присутствие необходимо?
    
Калигула. Совершенно уверен, Керея. (Снова молчание. Внезапно, с поспешностью.) Извини меня, я рассеян и плохо тебя принимаю. Садись. Давай поговорим как друзья. Мне необходимо поговорить с умным человеком.
    
Керея садится; держит себя непринужденно — кажется, впервые за все время пьесы.
    
Керея, веришь ли ты, что два человека, равные между собою гордостью и душой, могут хотя бы раз в своей жизни поговорить от всего сердца, так, словно они наги друг перед другом, словно содрали с них их предрассудки, мелкие интересы и ложь, в которой они живут?
    
Керея. Я думаю, что это возможно, Кай. Но, по-моему, ты не способен на это.
    
Калигула. Ты прав. Я только хотел знать, думаешь ли ты так же, как я. Итак, наденем маски. Пустим в ход нашу ложь. Будем говорить — словно сражаться, прикрываясь ею, как щитом. Керея, почему ты меня не любишь?
    
Керея. Потому что в тебе нет ничего, достойного любви, Кай. Потому что нельзя принудить себя к любви. Потому что я слишком хорошо тебя понимаю. Наконец, потому что нельзя любить одно из своих собственных лиц, которое стараешься спрятать от самого себя.
    
Калигула. Но за что ты меня ненавидишь?
    
Керея. Ты ошибаешься, Кай. У меня нет к тебе ненависти. Я считаю, что ты приносишь вред, что ты жесток, эгоистичен и тщеславен. Но я не могу ненавидеть тебя, потому что вижу, что ты несчастлив. И не могу тебя презирать, потому что ты не подлец.
    
Калигула. Тогда почему ты хочешь меня убить?
    
Керея. Я сказал тебе: я считаю, что ты приносишь вред. Я люблю безопасность. У меня потребность жить в безопасности. Большинство людей подобны мне. Они не способны жить во вселенной, где самая причудливая мысль в единый миг может стать реальностью. Я тоже, я не могу жить в такой вселенной. Я хочу сам распоряжаться собой.
    
Калигула. Безопасность и логика несовместимы.
    
Керея. Это правда. Это нелогично, но разумно.
    
Калигула. Продолжай.
    
Керея. Мне нечего больше сказать. Я не хочу принимать твою логику. У меня другое представление о моем человеческом долге. Я знаю, большинство твоих подданных думают так же, как я. Ты мешаешь всем. Будет естественно, если ты исчезнешь.
    
Калигула. Все это очень понятно и вполне законно. Для большинства людей это очевидно. Однако не для меня. Ты умен. Ум должен дорого платить за себя либо себя уничтожить. Я плачу. А ты, почему ты не уничтожаешь себя и не хочешь платить?
    
Керея. Потому что я хочу жить и быть счастливым. И я думаю, что ни то ни другое невозможно, когда собственная логика все время приводит к абсурду. Я такой, как все. Для того, чтобы чувствовать себя свободным, я иногда желаю смерти тем, кого люблю; желаю тех женщин, которых законы семьи и дружбы запрещают мне желать. Чтобы оставаться логичным, я должен был бы убивать или насиловать. Но я считаю, что все эти смутные желания значения не имеют. Если бы все стали их осуществлять, мы не смогли бы ни жить, ни быть счастливыми. А только это мне и нужно.
    
Калигула. Тогда надо верить в какие-то высшие идеи.
    
Керея. Я верю, что можно поступать лучше и хуже.
    
Калигула. Я думаю, что все равны.
    
Керея. Я это знаю, Кай. Именно поэтому у меня нет к тебе ненависти. Но ты всем мешаешь, и нужно, чтобы ты исчез.
    
Калигула. Это вполне справедливо. Но почему ты объявляешь это мне и рискуешь своей жизнью?
    
Керея. Потому что другие встанут на мое место, и потому что я не люблю лгать.
    
Молчание.
    
Калигула. Керея!
    
Керея. Да, Кай.
    
Калигула. Веришь ли ты, что два человека, равные между собою гордостью и душой, могут хотя бы раз в своей жизни поговорить от всего сердца?
    
Керея. Я думаю, что мы сейчас этим и занимаемся.
    
Калигула. Да, Керея. Однако тебе казалось, что я на это не способен.
    
Керея. Я ошибался, Кай. Теперь я понял это и благодарю тебя. Я жду твоего приговора.
    
Калигула (рассеянно). Моего приговора?. . А, ты хочешь сказать… (Достает табличку из своего плаща.) Узнаешь, Керея?
    
Керея. Да. Я знал, что она у тебя.
    
Калигула (возбужденно). Верно, Керея, и сама твоя откровенность была притворной. Два человека не могут говорить от всего сердца. Впрочем, это не важно. Сейчас мы продолжим игру в откровенность и попробуем еще раз, вернувшись к тому, с чего начали. Нужно, чтобы ты попытался понять то, что я тебе скажу, нужно, чтобы ты перенес мои оскорбления и мой дурной нрав. Слушай, Керея. Эта табличка — единственная улика против тебя.
    
Керея. Я ухожу, Кай. Я устал от этого кривляния. Я слишком хорошо его знаю и не хочу больше видеть.
    
Калигула (прежним тоном). Останься еще. Это улика, так?
    
Керея. Мне кажется, тебе не нужно улик, чтобы убить человека.
    
Калигула. Ты прав. Но один раз я могу себе позволить противоречие. Это никому не помешает. Приятно противоречить себе время от времени. Противореча себе отдыхаешь. А мне нужен отдых, Керея.
    
Керея. Я не понимаю и не люблю эти сложности.
    
Калигула. Конечно, Керея. Ты здоровый человек. Ты не хочешь ничего необычного. (С хохотом.) Ты хочешь жить и быть счастливым! Только это!
    
Керея. Мне кажется, нам пора остановиться.
    
Калигула. Еще нет. Немножко терпения. Вот смотри: у меня есть улика. И мне хочется считать, что без нее я не могу вас убить. В этом моя идея и мой отдых. Ладно. Смотри теперь, чем становится улика в руках императора.
    
Подносит табличку к огню факела. Керея приближается к Калигуле. Факел меж ними. Табличка плавится.
    
Смотри, конспиратор, она плавится! И по мере того, как уходит она в небытие, на лице твоем разгорается утро невинности! Какой у тебя восхитительно чистый лоб, Керея! Как это прекрасно — невинность! Как прекрасно! Восхищайся моим могуществом! Сами боги не могут вернуть человеку невинность, вначале не наказав. А твоему императору нужен только огонь, чтобы отпустить тебе грехи и воодушевить тебя! Продолжай, Керея, доведи да конца свое прекрасное рассуждение, которое ты мне тут излагал. Твой император жаждет отдыха. Это в его духе — жить и быть счастливым!
    
Керея в оцепенении смотрит на него. Потом делает едва уловимый жест, показывающий, что он — понял, открывает рот и быстро выходит. Калигула держит табличку в огне и, улыбаясь, провожает его взглядом.
    
Занавес
   
  
  
   
    
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
   
   
    
     
Сцена первая
    
    
Сцена погружена в полумрак. Входят Керея и Сципион.Керея проходит вначале направо, потом налево, потом возвращается к Сципиону.
    
Сципион (с неприступным видом). Чего ты от меня хочешь?
    
Керея. Время не ждет. Мы должны быть тверды в нашем деле.
    
Сципион. С чего ты взял, что я колеблюсь?
    
Керея. Вчера ты не пришел на наше собрание.
    
Сципион (оборачиваясь). Верно, Керея.
    
Керея. Сципион, я старше тебя и не привык просить о помощи. Но ты мне нужен. Это убийство требует поддержки авторитетных лиц. Только мы с тобой сохранили еще разум среди этого низкого страха и уязвленного тщеславия. Я знаю, если ты нас оставишь, ты никого не предашь. Но дело не в этом. Я хочу, чтобы ты был с нами.
    
Сципион. Я понимаю тебя; но — клянусь — я не способен на это.
    
Керея. Значит, ты с ним?
    
Сципион. Нет. Но я не могу быть против него. (После паузы, глухо.) Даже если бы я убил его, мое сердце осталось бы с ним.
    
Керея. Но ведь он казнил твоего отца.
    
Сципион. Да, и с этого все началось. И этим же все окончилось.
    
Керея. Он отрицает то, что ты признаешь. Он глумится над тем, что ты боготворишь.
    
Сципион. Это так, Керея. Но у меня с ним есть нечто общее. Один огонь сжигает нам сердце.
    
Керея. У нас остается всего несколько часов, чтобы выбрать. И все, что есть у меня с ним общего, я заглушил в себе.
    
Сципион. Я не могу выбирать. Ибо я страдаю. И больше всего я страдаю из-за того, что страдает он. Моя беда в том, что я все понимаю.
    
Керея. Значит, ты сделал выбор. Ты признаёшь его правоту.
    
Сципион (кричит). О! Клянусь тебе, Керея, ничью правоту не признаю я больше — ничью и никогда!
    
Пауза. Смотрят друг на друга.
    
Керея (с чувством, приближаясь к Сципиону). Знаешь, я ненавижу его еще больше за то, что он сделал с тобой.
    
Сципион. Он научил меня быть требовательным.
    
Керея. Нет, Сципион, он вверг тебя в безысходность. А ввергнуть в безысходность молодую душу — преступление, которое страшней всех прежних его преступлений. Клянусь, за одно это я с наслаждением убил бы его.
    
Направляется к выходу. Входит Геликон.
   
   
    
     
Сцена вторая
    
    
Геликон. Я искал тебя, Керея. Калигула устраивает здесь небольшую дружескую встречу. Дождись его. (Поворачивается к Сципиону.) А ты, голубчик, тут не нужен. Можешь идти.
    
Сципион (выходя, Керее). Керея!
    
Керея (очень тихо). Да, Сципион.
    
Сципион. Постарайся понять.
    
Керея (очень тихо). Нет, Сципион.
    
Сципион и Геликон выходят.
   
   
    
     
Сцена третья
    
    
За кулисами слышно бряцание оружия. Справа появляются два Страж а, сопровождающие старого патриция и первого патриция. Те явно напуганы.
    
Первый патриций (стражу, пытаясь придать голосу твердость). В конце концов, чего от нас хотят среди ночи?
    
Страж. Сядь здесь. (Указывает на сиденье справа.)
    
Первый патриций. Если нас хотят убить, как убивали других, к чему столько возни?
    
Страж. Сядь здесь, старый осел.
    
Старый патриций. Сядем. Этот человек ничего не знает. Это видно.
    
Страж. Да, моя радость, это видно.
    
Выходит.
    
Первый патриций. Я говорил, надо было действовать быстро. А теперь нам не миновать пытки.
   
   
    
     
Сцена четвертая
    
    
Керея (не поднимаясь с сиденья, спокойно). Что случилось?
    
Первый патриций и Старый патриций (вместе). Заговор раскрыт!
    
Керея. Ну и что теперь?
    
Старый патриций (трясясь). Теперь — пытка.
    
Керея (бесстрастно). Мне помнится, Калигула дал некоему ворюге-рабу восемьдесят одну тысячу сестерциев за то, что тот не сознался под пыткой.
    
Первый патриций. Нам-то что от этого?
    
Керея. Ничего, но это доказывает, что он любит смелость. Вы должны это учесть. (Старому патрицию.) Не мог бы ты перестать стучать зубами? А то у меня от этого стука мурашки по коже.
    
Старый патриций. Но ведь…
    
Первый патриций. Хватит. Мы играем со смертью.
    
Керея (не двигаясь). Вы знаете любимую фразу Калигулы?
    
Старый патриций (чуть не плача). Да. Он сказал ее палачу: «Убей его медленно, чтобы он чувствовал, как умирает».
    
Керея. Нет, еще лучше. Как-то после казни он зевнул и сказал: «Более всего я восхищаюсь собственной бесчувственностью».
    
Первый патриций. Слышите?
    
Звон оружия.
    
Керея. И это выдает его слабость.
    
Старый патриций. Ты не можешь не философствовать? Ненавижу подобную болтовню.
    
В глубине сцены появляется раб. Он вносит оружие и складывает его на сиденье.
    
Керея (не видит раба). Признаем все же, что этот человек имеет неоспоримое влияние. Он вынуждает думать. Он всех вынуждает думать. Отсутствие безопасности — вот его метод. И именно поэтому его так ненавидят.
    
Старый патриций (дрожа). Посмотри!
    
Керея (замечает оружие. Слегка изменившимся голосом). Может быть, ты и прав.
    
Первый патриций. Нужно было действовать быстро. Мы слишком много выжидали.
    
Керея. Да. Но этот вывод несколько запоздал.
    
Старый патриций. Это какая-то бессмыслица! Я не хочу умирать!
    
Он вскакивает и бросается к дверям. Два Стража, внезапно появившись на сцене, хватают его и бьют по лицу. Первый патриций вжимается в сиденье. Керея произносит несколько слов, которые не слышны в зале. Неожиданно в глубине сцены раздается резкая, прыгающая музыка систр и цимбал. Патриции смотрят в немом оцепенении. Калигула в коротком платье танцовщицы, с цветами в волосах, появляется позади экрана театра теней, делает несколько смешных па и убегает. Тотчас вслед за этим Страж торжественно объявляет: «Представление окончено!» Тихо входит Цезония.
    
Патриции ее не видят. Она останавливается у них за спиной и говорит ровным голосом, от которого Патриции тем не менее вздрагивают.
   
   
    
     
Сцена пятая
    
    
Цезония. Калигула поручил мне уведомить вас, что, хотя обыкновенно вы созывались для дел государственных, сегодня вы приглашены разделить с ним радость единения с прекрасным. (Пауза. Потом прежним тоном.) Впрочем, он добавил, что тем, кто останется глух к искусству, отрубят голову.
    
Патриции молчат.
    
Прошу извинить меня за настойчивость. Но мне поручено узнать, находите ли вы этот танец прекрасным.
    
Первый патриций (после минутного колебания). Он прекрасен, Цезония.
    
Старый патриций (вне себя от признательности). Вне всяких сомнений, Цезония!
    
Цезония. А ты что скажешь, Керея?
    
Керея (холодно). Это высокое искусство.
    
Цезония. Чудесно. Я так и доложу об этом Калигуле.
   
   
    
     
Сцена шестая
    
    
Геликон. Скажи, Керея, это действительно великое искусство?
    
Керея. В определенном смысле — да.
    
Геликон. Понимаю. Ты сильный человек, Керея. Ты честен даже во лжи. Ты действительно сильный человек. Я — нет. И все же я не подпущу вас к Каю, даже если он сам этого захочет.
    
Керея. Не понимаю, о чем ты говоришь. Но восхищаюсь твоей преданностью. Мне нравятся хорошие слуги.
    
Геликон. Ишь ты, какой гордый! Да, я служу безумцу. Но ты, кому служишь ты? Добродетели? Я скажу тебе, что я об этом думаю. Я рожден рабом. Я плясал под кнутом, прежде чем принял облик человека порядочного и честного. Кай не вел со мной бесед. Он просто освободил меня и взял во дворец. И тогда у меня появилась возможность как следует разглядеть вас, добродетельных. И я увидел, как вы невзрачны и какой пресный дух распространяете вы, вы, которые никогда не страдали и не рисковали ничем. Я видел знать, богато одетую, но с нищим сердцем, с жадным лицом и цепкими руками. И это — судьи! Вы, торговцы добродетелью, мечтающие о безопасности, как девушка мечтает о любви, и умирающие в страхе, даже не сумев понять, что всю свою жизнь вы лгали, — вы беретесь судить того, чьи страдания неисчислимы, того, кто каждый день истекает кровью тысячи новых ран! Вы первыми броситесь на меня, я в этом уверен. Презирай раба, Керея. Он выше твоей добродетели, ибо может еще любить своего несчастного господина, который сразится с вашей ложью и заткнет ваши клятвопреступные рты.
    
Керея. Дорогой Геликон! Ты дал волю своему красноречию, но, по совести говоря, вкус тебе изменяет.
    
Геликон. Очень жаль. Видно, общение с вами не проходит даром. Старые супруги в конце концов сживаются друг с другом так, что становятся схожи и внешне: их уже трудно различить. Но повторяю: я ничего не боюсь. И имей в виду… Посмотри: видишь это лицо? Хорошо. Вглядись в него получше. Чудесно. Сейчас ты видел своего врага.
    
Выходит.
   
   
    
     
Сцена седьмая
    
    
Керея. А теперь нужно действовать быстро. Оба оставайтесь здесь. Сегодня вечером у нас будет сто человек.
    
Выходит.
    
Старый патриций. «Оставайтесь здесь, оставайтесь здесь…» Я бы предпочел уйти. (Втягивает воздух носом.) Здесь пахнет смертью.
    
Первый патриций. Или враньем. (Грустно.) Я сказал, что этот танец прекрасен.
    
Старый патриций (примирительно). В определенном смысле он был прекрасен. В определенном смысле.
    
Внезапно входит несколько патрициев и всадников.
   
   
    
     
Сцена восьмая
    
    
Второй патриций. Что случилось? Вы не знаете? Император посылал за нами.
    
Старый патриций (рассеянно). Наверное, для танца.
    
Второй патриций. Для какого танца?
    
Старый патриций. Ну, для единения с прекрасным.
    
Третий патриций. Мне сказали, что Калигула тяжело болен.
    
Первый патриций. Так оно и есть.
    
Третий патриций. Так что же происходит? (Радостно.) Ради всех богов, он умрет?
    
Первый патриций. Не думаю. Его болезнь смертельна только для других.
    
Старый патриций. Если можно так выразиться.
    
Второй патриций. Я тебя понял. Но скажи, разве нет болезни менее серьезной и более выгодной для нас?
    
Первый патриций. Нет. Эта болезнь вне конкуренции. Вы позволите? я должен видеть Керею.
    
Выходит. Входит Цезония. Минутная пауза.
   
   
    
     
Сцена девятая
    
    
Цезония (с безразличным видом). У Калигулы что-то с желудком. Его рвало кровью.
    
Патриции окружают ее.
    
Второй патриций. О всемогущие боги! Клянусь, если он поправится, я пожертвую в государственную казну двести тысяч сестерциев!
    
Третий патриций (с пафосом). Юпитер! Возьми мою жизнь в обмен на его!
    
В этот момент входит Калигула. Слушает.
    
Калигула (приближаясь ко второму патрицию). Я принимаю твой дар, Люций, и благодарю тебя. Завтра к тебе зайдет мой казначей. (Подходит к третьему и обнимает его.) Ты не можешь себе представить, как я растроган. (После паузы.) Так ты меня любишь?
    
Третий патриций (проникновенно). Ах, Цезарь, нет ничего на свете, что пожалел бы я для тебя.
    
Калигула (по-прежнему его обнимая). Ах, Кассий, это уж слишком! Я не заслуживаю такой любви…
    
Кассий делает протестующий жест.
    
Нет, нет, говорю тебе, я не достоин… (Подзывает двух стражников.) Уведите его. (Кассию, ласково.) Иди, друг, и помни, что отныне сердце Калигулы принадлежит тебе.
    
Третий патриций (начиная волноваться). Но куда меня ведут?
    
Калигула. На казнь. Ведь ты отдал свою жизнь за мою, а мне уже лучше. Пропал даже этот противный привкус крови во рту. Ты меня излечил. Счастлив ли ты, Кассий? Рад ли отдать свою жизнь за жизнь другого, если этот другой Калигула? А я, между тем, снова здоров и готов ко всем праздникам жизни.
    
Стражники силой уводят третьего патриция. Тот сопротивляется и кричит.
    
Третий патриций. Я не хочу! Это была шутка!
    
Калигула (мечтательно, между криками). Скоро дороги к морю будут покрыты мимозами. Женщины наденут легкие платья. Небо станет глубоким и свежим, Кассий. Так улыбается жизнь!
    
Кассий уже почти у дверей. Цезония его легонько подталкивает. Калигула, оборачиваясь, неожиданно серьезно:
    
Жизнь, мой друг! Если бы ты достаточно ее любил, ты бы не играл ею так беспечно.
    
Кассия уводят. Калигула, возвращаясь к столу.
    
Когда теряешь, всегда надо платить. (Пауза.) Подойди, Цезония. (Оборачивается к остальным.) Кстати, мне в голову пришла интересная мысль, которой я хочу поделиться с вами. До сегодняшнего дня мое правление было слишком безмятежным. Его не омрачала ни повальная чума, ни жестокая религия, ни даже государственные перевороты. Короче, ничего, что могло бы остаться в памяти потомков. И отчасти по этой причине я стараюсь возместить нерешительность судьбы. Я имею в виду — не знаю, понятно ли это (с коротким смешком) — я сам заменяю чуму. (Сменив тон.) Но молчите. Вот Керея. Займись им, Цезония.
    
Выходит. Входят Керея и Первый патриций.