1 2 3 
   
Ленни спрыгнул с койки, и оба пошли к двери. Когда они подошли к порогу, в барак ворвался Кудряш.
   
– Вы не видали здесь женщину? — спросил он злобно.
   
– Заходила с полчаса назад, — ответил Джордж.
   
– Какого дьявола ей здесь надо?
   
Джордж стоял, спокойно глядя на разъяренного мужчину. Он ответил дерзко:
   
– Сказала, что вас ищет.
   
Кудряш словно вдруг увидел Джорджа впервые. Он сверкнул глазами, смерил его взглядом, прикинул расстояние, оглядел его ладную фигуру.
   
– Ну и куда же она пошла? — спросил он наконец.
   
– Почем мне знать, — сказал Джордж. — Я ей вслед не глядел.
   
Кудряш сердито зыркнул, повернулся и быстро пошел к двери.
   
– Знаешь, Ленни, — сказал Джордж. — Боюсь, как бы не пришлось подправить вывеску этому гаду. Не нравится мне его наглость. Сукин сын! Ну ладно, пойдем. А то ведь нам эдак ничего и не достанется.
   
Они вышли во двор. Узкая полоска земли под окном была озарена солнцем. Издали доносился стук мисок.
   
Вскоре старая собака, прихрамывая, вошла в отворенную дверь. Она поглядела вокруг добрыми подслеповатыми глазами. Потом понюхала воздух, легла и положила голову на лапы.
   
Кудряш вернулся и снова заглянул в дверь. Собака вздрогнула, но как только Кудряш ушел, она снова уронила на лапы свою поседелую голову.
   
Хотя за окнами барака еще даже не начинало смеркаться, внутри было темно. Через открытую дверь слышался топот ног, одобрительные или насмешливые возгласы и звяканье — играли в подкову.
   
Рослый и Джордж вдвоем вошли в темный барак. Рослый протянул руку над столом, где валялись карты, и зажег электрическую лампочку. Из-под жестяного абажура на стол упал конус яркого света, а по углам барака по-прежнему густела тьма. Рослый уселся на ящик. Джордж сел напротив.
   
– Пустяки, не стоит благодарности, — сказал Рослый. — Все равно, наверное, пришлось бы утопить.
   
– Может, для тебя это пустяк, — сказал Джордж, — а для него это много значит. Ей-ей, не знаю, как и загнать его сюда на ночь. Он ведь ляжет в конюшне, рядом со щенками. Так и норовит залезть к ним в ящик.
   
– Пустяки, — повторил Рослый. — Ты про него верно сказал. Может, он и не больно много соображает, но работников таких я еще не видывал. Он, когда ссыпал зерно, чуть не до смерти замучил напарника. Никто за ним не поспевал. Господи, первый раз вижу такого силача.
   
– Ему только скажи, чего делать, — отозвался Джордж гордо, — все выполнит, если соображать не требуется. Сам он, понятно, никакого дела себе не придумает, зато уж чего ему велено, сделает в лучшем виде.
   
Со двора послышалось звяканье подковы о железную стойку и негромкие одобрительные возгласы.
   
Рослый чуть отодвинулся со стола, чтобы свет не бил в глаза.
   
– Странно, что вы с ним всегда вместе.
   
Этими словами Рослый как бы вызывал Джорджа на откровенность.
   
– Что ж тут такого странного? — спросил Джордж напрямик.
   
– Сам не знаю. Люди редко живут так. Я вот сроду не видал, чтоб двое вместе по стране колесили. Сам знаешь, как поступают работники на ранчо — приходят, занимают койку, работают месяц, а потом берут расчет и уходят поодиночке. Им наплевать на других. Потому и странно, что безмозглого вроде него и такого умницу, как ты, водой не разольешь.
   
– Он не безмозглый, — сказал Джордж. — Он тугодум, но не сумасшедший. Да и я не больно умен, иначе не гнул бы здесь спину за полсотни долларов с харчами. Будь я умен или хоть малость смекалист, у меня было бы свое маленькое хозяйство, и я выращивал бы собственный урожай, заместо того чтоб на других горбить.
   
Джордж наконец умолк. Он разговорился, ему хотелось говорить еще, а Рослый его не расспрашивал, но и не прерывал. Он просто слушал.
   
– Это вовсе не странно, что мы с ним всегда вместе, — сказал Джордж после долгого молчания. — Мы оба родом из Оберна. Я знал его тетку Клару. Она взяла его к себе ребенком и вырастила. Тетка померла, и Ленни стал работать со мной. И мы вроде бы привыкли друг к другу.
   
Рослый хмыкнул.
   
Джордж поглядел на Рослого и встретил его спокойный независимый взгляд.
   
– Странно! — сказал Джордж. — Я над ним немало измывался, уж как только не подшучивал, он ведь такой робкий, не может постоять за себя. Он даже не понимает, что над ним смеются. Вот я и забавлялся. Ведь рядом с ним я бог весть какой умник. А он все сделает, что я ему ни велю. Скажу: залезь на вершину горы, — он и полезет. Но потом все это надоело. Он никогда не сердился. Я лупил его почем зря, а ведь он мог переломать мне все кости одной рукой, но никогда и пальцем не тронул. — Голос Джорджа зазвучал проникновенно. — Знаешь, почему я перестал над ним надсмехаться? Как-то раз на берегу Сакраменто собралась толпа. Ну, я от большого ума поворачиваюсь к Ленни да говорю: «Прыгай в воду». И он прыгнул. А плавает он, как топор. Чуть не утоп. Мы его вытащили, и он же нас благодарил. Совсем позабыл, что это я велел ему в воду прыгнуть. С тех пор я такого не делал.
   
– Он добрый малый, — сказал Рослый. — А добрым быть ума не надо. И даже наоборот, мне иной раз думается: взять по-настоящему умного человека — такой редко окажется добрым.
   
Джордж собрал в колоду разбросанные карты и принялся раскладывать пасьянс. Снаружи послышались шаги. Предзакатные блики все еще играли на окнах.
   
– Родни у меня нет, — сказал Джордж. — Я много видал людей, которые ходят с ранчо на ранчо в одиночку. Что ж тут хорошего? Тоска смертная. Да и совсем озвереть можно. Глотку друг другу готовы перегрызть.
   
– Да, такие звереют, — согласился Рослый. — Ни с кем и разговаривать по-человечески не хотят.
   
– Правда, с Ленни хлопот не оберешься, — сказал Джордж. — Но что делать, привык к нему, теперь уже не бросишь.
   
– Но Ленни не озвереет, — сказал Рослый. — Я же вижу, он не из таких.
   
– Конечно, не из таких, но все время попадает в беду, потому что соображает туго. Вот, скажем, в Уиде… — Джордж вдруг замолчал и замер с картой в руке. Он пристально посмотрел на Рослого. — Ты никому не скажешь?
   
– А что он натворил в Уиде? — спокойно спросил Рослый.
   
– Но ты никому не скажешь? Нет, конечно, нет.
   
– Что же он такого натворил в Уиде? — снова спросил Рослый.
   
– Ну, увидал он девчонку в красном платье. А этому идиоту если что понравится, тут же надо потрогать. Просто потрогать, только и всего. Вот он и протянул руку чтоб потрогать это красное платье, тут девчонка давай визжать, а Ленни со страху и схватил ее, не знает, чего делать. Девчонка все визжит. Я был неподалеку, услышал ее визг и прибежал. Ленни уже вконец растерялся и все держит ее. Я выдернул из загородки жердину и огрел его по башке — только тогда отпустил. Так напугался, что намертво ей в платье вцепился. А ведь он сильный, как дьявол, сам видел.
   
Рослый спокойно, не мигая, смотрел на Джорджа. Он медленно кивнул.
   
– И что же дальше?
   
Джордж аккуратно уложил карты в ряд.
   
– Ну, девчонка побежала к судье и кричит, что ее изнасиловали. Мужики в Уиде собрались, чтоб изловить и линчевать Ленни. Пришлось нам до самого вечера отсиживаться в оросительной канаве среди камыша. Только головы высунули из воды. А ночью давай бог ноги.
   
Рослый немного помолчал.
   
– А он этой девчонке и впрямь ничего не сделал? — спросил наконец Рослый.
   
– Да нет же. Просто напугал и все. Я и сам напугался бы, если б он вдруг меня сгреб. Но он ей ничего не сделал. Только хотел потрогать ее красное платье, как вот теперь все время хочет гладить щенков.
   
– Он не злой, — сказал Рослый. — Я злых за милю чую.
   
– Конечно, не злой. И сделает все, что я ему…
   
Тут вошел Ленни. Его синяя куртка была накинута на плечи, и он шагал, наклонившись вперед.
   
– Ну как, Ленни? — спросил Джордж. — Нравится тебе щенок?
   
Ленни ответил на одном дыхании:
   
– Он белый с коричневыми пятнами, как раз такого я и хотел.
   
Он пошел прямо к свой койке, лег, отвернулся к стене и подобрал колени.
   
Джордж аккуратно положил карты на стол.
   
– Ленни, — сказал он строго.
   
– А? Чего тебе, Джордж?
   
– Я ж тебе сказал, чтоб ты не смел приносить щенка сюда.
   
– Какого щенка, Джордж? У меня нету никакого щенка.
   
Джордж быстро подошел к Ленни, взял за плечо и заставил повернуться. Он протянул руку и вытащил крошечного щенка, которого Ленни прятал подле себя.
   
– Отдай мне его, Джордж.
   
– Ступай и положи щенка назад в ящик, — приказал Джордж. — Он должен спать со своей матерью. Ты что, сгубить его хочешь? Он только вчера родился, а ты уже вынул его из ящика. Сейчас же неси назад, а не то я скажу Рослому, чтоб он его у тебя забрал.
   
Ленни умоляюще протянул руки к Джорджу.
   
– Дай, Джордж. Я отнесу его назад. Я не хотел сделать плохо, Джордж. Ей-ей, не хотел. Я только хотел его немножко погладить.
   
Джордж отдал ему щенка.
   
– Ладно. Живо тащи его в конюшню и больше не выноси оттуда. А то ты в два счета его придушишь.
   
Лении торопливо вышел.
   
Рослый не двигался с места. Он посмотрел Ленни вслед.
   
– Господи! — сказал он. — Сущий ребенок, правда?
   
– Ребенок и есть. Мухи не обидит, только силы на десятерых. Теперь он ночевать уже не придет. Будет спать в конюшне около этого щенка. Ну да ладно, пускай. Там он никому не помешает.
   
На дворе стемнело. Вошел Огрызок и направился к своей койке; следом за ним плелась его старая собака.
   
– Привет, Рослый. Привет, Джордж. Вы что, не играли в подкову?
   
– Надоело — каждый вечер играем, — сказал Рослый.
   
– Ни у кого не найдется глотка виски, ребята? — спросил Огрызок. — У меня что-то живот разболелся.
   
– Нет, — сказал Рослый. — А то б я сам выпил, хотя у меня живот не болит.
   
– До того разболелся, мочи нет, — пожаловался Огрызок. — А все проклятая репа. Знал ведь, чем кончится, а съел.
   
Со двора, где сгущалась темнота, вошел толстяк Карлсон. Он прошел в дальний конец барака и зажег вторую лампочку под жестяным абажуром.
   
– Тьма кромешная, — сказал он. — Вот черт, до чего этот черномазый ловко играет.
   
– Да, играет он лихо.
   
– Еще бы, — сказал Карлсон. — Никому выиграть не дает… — Он замолчал, потянул носом воздух и, все еще принюхиваясь, поглядел на старую собаку. — Черт, до чего ж псиной разит. Выгони ее отсюдова, Огрызок! Хуже нет, когда псиной воняет. Гони ее, тебе говорят.
   
Старик пододвинулся к краю койки. Он протянул руку, потрепал собаку по голове и сказал виновато:
   
– Она у меня давно, и совсем я не замечал, чтоб от нее воняло.
   
– Вот что, я ее здесь терпеть не стану, — сказал Карлсон. — Эта вонь остается надолго. — Он тяжелыми шагами подошел к собаке и поглядел на нее. — Зубов нет, — сказал он, — лапы от ревматизма не гнутся. На кой она тебе сдалась? Ведь она самой себе в тягость. Почему ты ее не пристрелишь?
   
Старик беспокойно заерзал на койке.
   
– Ну уж нет! Она у меня давно. Я взял ее еще щенком. Она помогала мне пасти овец, стерегла стадо, — сказал он с гордостью. — Теперь на нее поглядеть, не поверишь, но это была лучшая овчарка в округе.
   
– Я знавал одного человека в Уиде, — сказал Джордж. — У него был эрдель-терьер, который пас овец. Научился у других собак.
   
Но от Карлсона нелегко было отделаться.
   
– Слышь, Огрызок, эта старая сука только зря мучается. Выведи ее во двор и выстрели прямо в башку, — он наклонился и показал куда, — вот в это место, она даже не поймет, что произошло.
   
Огрызок посмотрел на него грустным взглядом.
   
– Нет, — сказал он тихо. — Не могу. Ведь она у меня так давно.
   
– Ей самой свет не мил, — настаивал Карлсон. — И воняет от нее так, что просто ужас. Ну ладно. Хочешь, я сам ее пристрелю? Избавлю тебя.
   
Старик спустил ноги с койки, взволнованно поскреб седую щетинистую щеку.
   
– Но ведь это просто жестоко смотреть, как она мучается, — сказал Карлсон. — Послушай, у Рослого как раз сука ощенилась. Он даст тебе щенка, правда, Рослый?
   
Рослый спокойно рассматривал старую собаку.
   
– Да, — сказал он. — Хочешь, бери щенка. — Он продолжал все живее: — А знаешь, Карлсон прав. Эта собака сама себе в тягость. Ежели я стану таким вот дряхлым калекой, уж лучше пускай меня кто-нибудь пристрелит.
   
Огрызок беспомощно посмотрел на него, потому что слово Рослого — закон на ранчо.
   
– Но ведь ей будет больно, — сказал он неуверенно. — А я согласен о ней заботиться.
   
– Пристрелю так, что она и боли не почувствует. Прицелюсь вот сюда, — сказал Карлсон. Он указал ногой. — Прямо в башку. Она и не рыпнется.
   
Огрызок переводил взгляд с одного лица на другое — искал поддержки. На дворе уже совсем стемнело. Вошел молодой работник. Плечи пригорбились, шагал он тяжело, словно нес невидимый мешок с зерном. Он подошел к своей койке и бросил шляпу на полку. Потом взял измятый журнал и положил на стол под лампочку.
   
– Я тебе не показывал, Рослый? — спросил он.
   
– Что такое?
   
Вошедший перелистал журнал и ткнул пальцем:
   
– Читай вот здесь. — Рослый склонился над журналом. — Вслух давай.
   
– «Уважаемый редактор, — медленно начал Рослый, — я читаю ваш журнал уже шесть лет и уверен, что он самый лучший. Мне нравятся рассказы Питера Ранда. По-моему, он ловко заливает. Печатайте побольше таких штук, как „Черный всадник“. Я не мастак писать письма. Просто решил сообщить всем, что за ваш журнал не жалко отдать пять центов». — Рослый удивленно поднял голову. — Для чего это было читать? — Дальше, — сказал Уит. — Прочти подпись внизу. Рослый прочел: — «Желаю успеха. Уильям Теннер». Он снова взглянул на Уита. — Так для чего ж это было читать? Уит с важным видом закрыл журнал.
   
– Неужто ты не помнишь Билла Теннера? Он работал здесь месяца три назад.
   
Рослый задумался.
   
– Такой маленький? — спросил он. — Работал на пашне?
   
– Во-во, он самый! — воскликнул Уит.
   
– Так ты думаешь, это он написал?
   
– Я знаю в точности. Как-то раз сидели мы с Биллом здесь, в этой самой комнате. У Билла был свежий номер журнала. Сидит он, читает и, не поднимая головы, говорит: «Я написал письмо в редакцию. Интересно, поместили его или нет?» Но письма там не было. Билл и говорит: «Может, они его еще поместят». Так и вышло. Вот оно.
   
– Верно, — сказал Рослый. — Вот оно, в журнале.
   
Джордж протянул руку.
   
– Можно поглядеть?
   
Уит снова отыскал нужную страницу, но журнала не отдал. Он ткнул в письмо пальцем. Потом пошел к своей полке и бережно положил туда журнал.
   
– Любопытно знать, видал ли это сам Билл? — сказал он. — Мы с ним работали вместе на гороховом поле. Билл славный малый.
   
Карлсон не принимал участия в разговоре. Он все глядел на старую собаку. Огрызок с беспокойством следил за ним. Наконец Карлсон сказал:
   
– Хочешь, я избавлю ее от страданий сейчас же. И дело с концом. Ничего другого не остается. Жрать она не может, не видит ничего, даже ходить ей больно.
   
– Но ведь у тебя нет пистолета, — сказал старик с надеждой.
   
– Как бы не так. Есть, «люгер». Ей не будет больно.
   
– Может, лучше завтра… Обождем до завтра, — сказал Огрызок.
   
– А чего ждать? — сказал Карлсон. Он подошел к своей койке, вытащил из-под нее мешок, достал пистолет.
   
– Надо покончить сразу, — сказал он. — От нее так воняет, спать невозможно.
   
Он сунул пистолет в боковой карман.
   
Огрызок бросил на Рослого долгий взгляд, надеясь, что тот заступится. Но Рослый молчал. Тогда Огрызок сказал тихо и безнадежно:
   
– Ну уж ладно, веди.
   
На собаку он даже не взглянул. Снова улегся на койку, заложил руки за голову и стал глядеть в потолок.
   
Карлсон вынул из кармана короткий кожаный ремешок. Он нагнулся и надел ремешок на шею собаки. Все, кроме Огрызка, следили за ним.
   
– Пошли, милая. Пошли, — сказал он ласково. А потом, как бы извиняясь, обратился к Огрызку: — Она ничего и не почувствует.
   
Старик не ответил и даже не пошевелился. Карлсон дернул за ремешок.
   
– Пошли, милая.
   
Собака с трудом встала и пошла за Карлсоном.
   
– Слышь, Карлсон, — сказал Рослый.
   
– А?
   
– Ты знаешь, что надо сделать?
   
– О чем это ты?
   
– Возьми лопату, — отрывисто обронил Рослый.
   
– Ну, само собой. Понял.
   
И он вывел собаку в темноту.
   
Джордж подошел к двери, закрыл, осторожно опустил щеколду. Огрызок недвижно лежал на койке и глядел в потолок.
   
Рослый громко сказал:
   
– Там у одного мула копыто треснуло. Надо замазать смолой.
   
Он замолчал. Снаружи было тихо. Шаги Карлсона замерли. В бараке тоже стало тихо. Тишина затягивалась.
   
Джордж засмеялся.
   
– А ведь Ленни сейчас в конюшне со своим щенком. Он теперь сюда и войти не захочет, раз у него щенок есть.
   
– Огрызок, — сказал Рослый. — Ты можешь взять щенка, какого захочешь.
   
Старик не ответил. Снова наступила тишина. Она словно выползла из ночной тьмы и заполонила барак.
   
Джордж сказал:
   
– Никто не хочет перекинуться в картишки?
   
– Я бы, пожалуй, сыграл, — сказал Уит.
   
Они сели за стол, под лампочку, друг против друга, но Джордж не стасовал карты. Он беспокойно забарабанил пальцами по краю стола, и на этот негромкий стук обернулись. Джордж перестал стучать. Снова стало тихо. Прошла минута, другая. Огрызок лежал неподвижно, глядя в потолок. Рослый посмотрел на него, опустил глаза и уставился на свои руки; одной ладонью он прикрыл другую. Из-под пола раздался негромкий скребущий звук, и все сразу повернули головы. Только Огрызок по-прежнему смотрел в потолок.
   
– Похоже, крыса, — сказал Джордж. — Надо поставить крысоловку.
   
Уит наконец не выдержал:
   
– И чего он там возится? Ну, сдавай же карты! Этак мы ни одного кона не сыграем.
   
Джордж собрал карты и принялся их рассматривать. Снова стало тихо.
   
Вдали хлопнул выстрел. Все быстро взглянули на старика. Головы разом повернулись в его сторону.
   
Еще мгновение он продолжал смотреть в потолок. Потом, не сказав ни слова, медленно повернулся лицом к стене.
   
Джордж быстро стасовал карты и сдал. Уит пододвинул к нему грифельную доску для записи очков и фишки. Он сказал:
   
– Кажись, вы, ребята, и в самом деле пришли сюда работать?
   
– Как так? — спросил Джордж с недоумением.
   
Уит насмешливо хмыкнул.
   
– Ну, ведь пришли-то вы в пятницу. Два дня придется работать, до воскресенья.
   
– Не понимаю, — сказал Джордж.
   
Уит снова хмыкнул.
   
– Должен понимать, ежели бывал на больших ранчо. Кто хочет приглядеться, приходит в субботу, под вечер. Он ужинает, да в воскресенье еще три раза поест, а в понедельник утром может позавтракать и уйти, палец о палец не ударив. Но вы пришли в полдень в пятницу. Как ни крути, а выходит — полтора дня.
   
Джордж спокойно посмотрел на него.
   
– Мы хотим здесь остаться на некоторое время, — сказал он. — Нам с Ленни надо подработать.
   
Дверь тихо приотворилась, и в щель просунулась голова конюха. Это была черная голова с печальным изможденным лицом и покорными глазами.
   
– С вашего позволения, Рослый…
   
Рослый отвел глаза от старика.
   
– А? Это ты, Горбун? Тебе чего?
   
– Вы мне велели растопить смолу, чтоб замазать копыто мула. Так я уже растопил.
   
– Да, понятно, Горбун. Сейчас приду и все сделаю.
   
– Ежели хотите, я сам сделаю.
   
– Нет, нет.
   
Он встал.
   
– И вот еще чего, — сказал Горбун.
   
– Да?
   
– Этот верзила, новичок, возится в конюшне с вашими щенками.
   
– Не беда, он им ничего не сделает. Я ему подарил одного.
   
– Я все же подумал, надо сказать, — продолжал Горбун. — Он их вынимает из ящика и держит в руках. Это им вредно.
   
– Ничего он им не сделает, — повторил Рослый. — Ну, пошли.
   
Джордж поднял голову.
   
– Если этот болван там мешает, вышвырни его вон, Рослый, — вот и все.
   
Рослый вслед за конюхом вышел из барака.
   
Джордж сдал карты, Уит взял свои, посмотрел.
   
– Видал новую куколку? — спросил он.
   
– Какую куколку? — удивился Джордж.
   
– Ну, новую супружницу Кудряша.
   
– Да, видал.
   
– Ну что, разве не красавица?
   
– Не разглядел, — сказал Джордж.
   
Уит с таинственным видом положил карты.
   
– Так вот, не зевай, гляди в оба. Тогда много кой-чего разглядишь. Она ничего и не скрывает. Я такой еще никогда не видал. Всем мужикам глазки строит. Небось, даже и конюху. И какого дьявола ей не хватает?
   
– А что, тут уже из-за нее заварилась каша? — спросил Джордж как бы невзначай.
   
Было ясно, что Уита карты не интересуют. Он уронил руку на стол, и Джордж, отобрав у него карты, стал раскладывать пасьянс: семь карт и шесть сверху, а поверх еще пять.
   
Уит сказал:
   
– Понятно, об чем ты спрашиваешь. Нет, еще ничего не было. Кудряш бесится, только и всего, но едва ребята с работы вернутся, она уж тут как тут. Ищет, мол, мужа или забыла что-то. Похоже, ее здорово тянет к мужчинам. А Кудряш так и кипит, но покуда сдерживается.
   
– Она еще наделает делов, — сказал Джордж. — Из-за нее не миновать заварухи. В два счета угодишь за решетку. Я думаю, у Кудряша хватает прихвостней. На ранчо одни мужики, не место здесь молодой женщине, особенно такой.
   
– Хочешь, поедем завтра вечером с нами в город, — предложил Уит.
   
– А на кой шут? Чего там делать?
   
– Как всегда, заглянем к старухе Сузи. Веселое местечко. Сама старушенция такая потешная — всегда отмочит какую-нибудь шутку. Вот, скажем, в прошлую субботу пришли мы к ее парадной двери. Сузи отворяет дверь и кричит: «Девочки, скорей одевайтесь, шериф приехал!» Но ни одного скверного слова, ни-ни. У нее там пять девочек.
   
– А во сколько это обходится? — спросил Джордж.
   
– Два с полтиной. И порция виски — еще двадцать центов. У Сузи есть удобные кресла, можно и просто так посидеть, пропустить стаканчик-другой и приятно провести время. Сузи никогда не против. Она никого не торопит и не выставляет за дверь, ежели гость не хочет девушки.
   
– Надо будет сходить с вами, поглядеть, — сказал Джордж.
   
– Конечно, пойдем. Можно хорошо поразвлечься — одни шуточки ее чего стоят. Как это она сказала один раз: «Есть, говорит, такие хозяйки, которые на полу тряпку расстелят, лампу с голой бабой поставят на граммофон и думают, будто у них заведение». Это она про Клару. А еще она говорит: «Я знаю, что вам, ребята, требуется, — говорит. — Мои девочки чистые, — говорит, — и виски я не разбавляю. А ежели кто желает поглядеть на похабную лампу да обжечь крылышки, так вы дорогу знаете». И еще она говорит: «Кое-кто совсем окривел, на эту лампу глядючи…»
   
– У Клары, стало быть, другой такой же дом, так, что ли? — спросил Джордж.
   
– Ну да, — ответил Уит. — Но мы туда не ходим. Клара берет три доллара за девочку и тридцать пять центов за виски, и шутить она не умеет. А у Сузи чистота и удобные кресла, и она не пущает к себе всяких проходимцев.
   
– Нам с Ленни надобно деньжат скопить, — сказал Джордж. — Я бы пошел с вами, посидел, выпил, но отдать два с половиной доллара никак не могу.
   
– Ну, надо же развлечься хоть иногда, — сказал Уит. Дверь отворилась, и вошли Ленни с Карлсоном. Ленни прокрался к своей койке, сел, стараясь не привлекать внимания. Карлсон полез под койку и вытащил мешок. Он не смотрел на Огрызка, который все еще лежал, отвернувшись к стене. Карлсон нашарил в мешке шомпол и баночку с ружейным маслом. Он положил их на койку, достал пистолет, вынул обойму, вытряхнул патрон. Потом стал чистить ствол шомполом. Когда затвор щелкнул, Огрызок повернулся и посмотрел на пистолет, потом снова отвернулся к стене.
   
– Кудряш не заходил? — спросил Карлсон как бы невзначай.
   
– Нет, — ответил Уит. — А что?
   
Карлсон посмотрел ствол на свет.
   
– Ищет свою красулю. Я видел, как он рыскал вокруг барака.
   
– Он всегда полдня ее ищет, — сказал Уит с насмешкой. — А вторые полдня она ищет его.
   
В этот миг в барак ворвался Кудряш.
   
– Она сюда не заходила, — сказал Уит.
   
Кудряш грозно оглядел барак.
   
– А где Рослый?
   
– На конюшне, — сказал Джордж. — Ему надо замазать смолой копыто мулу.
   
Кудряш съежился.
   
– И давно он ушел?
   
– Минут десять.
   
Кудряш выскочил за дверь и побежал к конюшне.
   
Уит встал.
   
– Пойти, что ли, поглядеть, — сказал он. — Кудряш нарывается на драку, иначе не побежал бы. А ведь он ловкий как черт. Выступал в финале «Золотой перчатки». У него есть вырезки из газет. — Уит подумал немного. — Но все равно, лучше Рослого не трогать. От Рослого всего можно ждать.
   
– Он думает, что Рослый сейчас с его супружницей, так, что ли? — спросил Джордж.
   
– Похоже, — сказал Уит. — Но это, конечно, ерунда. Ни за что Рослый не станет с ней путаться. Но поглядеть на драку можно, ежели до нее дойдет. Пошли?
   
– Нет уж, я здесь останусь, — сказал Джордж. — Не хочу ни во что ввязываться. Нам с Ленни надо скопить деньжат.
   
Карлсон вычистил пистолет, положил его в мешок и засунул под койку.
   
– Пожалуй, пойду и я погляжу, — сказал он.
   
Старик лежал не шевелясь, а Ленни со своей койки с опаской поглядывал на Джорджа.
   
Когда Уит и Карлсон ушли и дверь за ними закрылась, Джордж повернулся к Ленни.
   
– Ты что от меня скрываешь?
   
– Я ничего не сделал, Джордж. Рослый говорит, что лучше пока не гладить щенков так долго. Рослый говорит, им это вредно. Вот я и ушел. Я хорошо себя вел, Джордж?
   
– Что ж, пожалуй, — сказал Джордж.
   
– Я не делал им больно. Я только посадил своего щенка на колени и гладил.
   
– А ты видел Рослого на конюшне? — спросил Джордж.
   
– Ну да, видел. Он сказал, чтоб лучше я не гладил больше щенка.
   
– А женщину ты видал?
   
– Супружницу Кудряша?
   
– Да. Она приходила на конюшню?
   
– Нет. Ее я не видал.
   
– И не видал, чтобы Рослый с ней разговаривал?
   
– Не. Ведь ее там не было.
   
– Ладно, — сказал Джордж. — Я думаю, ребята не допустят драки. А если будет драка, Ленни, ты держись в стороне.
   
– Я не хочу драться, — сказал Ленни.
   
Он встал с койки и сел к столу напротив Джорджа. Джордж по привычке стасовал карты и стал раскладывать пасьянс. Он делал это старательно, задумчиво, не спеша.
   
Ленни взял одну карту и стал рассматривать, потом перевернул и снова стал рассматривать.
   
– Так и так одинаково, — сказал он, — Джордж, почему так и так одинаково?
   
– Не знаю, — сказал Джордж. — Так уж их рисуют. А что Рослый делал на конюшне?
   
– Рослый?
   
– Ну да. Ты ведь видел его, и он не велел тебе больше гладить щенков.
   
– А-а. Он принес банку со смолой и кисть. Не знаю зачем.
   
– И ты уверен, что эта женщина не приходила в конюшню, как, к примеру, нынче сюда?
   
– Уверен.
   
Джордж вздохнул.
   
– Нет, уж лучше — бардак, — сказал он. — Туда можно пойти, выпить, получить все, что требуется, безо всякого шума. И заранее известно, во сколько это влетит. А с такой стервой враз за решетку попадешь.
   
Ленни внимательно слушал его и тихонько шевелил губами, повторяя про себя каждое слово. Джордж продолжал;
   
– Помнишь Энди Кашмена, Ленни? Он с нами в школе учился.
   
– И его мать еще пекла для детей пирожки? — спросил Ленни.
   
– Во-во. Он самый. Ты всегда запоминаешь, когда речь о жратве. — Джордж внимательно разглядывал карты. Он положил на грифельную доску туза, а сверху двойку, тройку и четверку бубен. — Энди сейчас в Сан-Квентинской тюрьме, а все из-за бабы, — сказал он.
   
Ленни забарабанил пальцами по столу.
   
– Джордж…
   
– Ну чего тебе?
   
– Джордж, а скоро у нас будет маленькое ранчо, и мы будем сами себе хозяева?.. И… заведем кроликов?
   
– Понятия не имею, — сказал Джордж. — Надо скопить деньжат. Я знаю ранчо, которое можно купить задешево, но даром его ведь не отдадут.
   
Огрызок медленно повернулся на койке. Глаза у него были широко раскрыты. Он пристально посмотрел на Джорджа.
   
Ленни попросил:
   
– Расскажи мне про это ранчо, Джордж.
   
– Да ведь я только вчера рассказывал.
   
– Ну, расскажи… расскажи еще, Джордж.
   
– Так вот… там десять акров земли, — сказал Джордж. — Ветряная мельница. Маленький домик и курятник. А еще кухня, садик: вишни, яблоки, персики, орехи да всякая ягода. Есть место, где посеять люцерну, и много воды для полива. Есть свинарник…
   
– И кролики, Джордж!
   
– Крольчатника покуда нету, но нетрудно сделать несколько клеток, а кормить их можешь люцерной.
   
– Могу, конечно, могу! — подхватил Ленни. — Честное слово, могу!
   
Джордж перестал раскладывать пасьянс. Голос его постепенно теплел.
   
– А еще мы можем завести свиней. Я построю коптильню, вроде той, как у моего деда; заколем свинью, станем коптить сало и окорока, делать ветчину. А поднимутся по реке лососи, мы будем ловить их сотнями и засаливать или коптить. Будем есть их на завтрак. Нет ничего вкуснее копченой лососины. Когда поспеют фрукты, мы станем заготовлять их впрок, и помидоры тоже, это очень легко. На воскресенье зарежем куренка или кролика. Может заведем корову или козу, и у нас будут такие густые сливки, что их хоть режь да ложкой ешь.
   
Ленни глядел на Джорджа, широко раскрыв глаза, и старик тоже глядел на него. Потом Ленни сказал тихо:
   
– Мы будем сами себе хозяева.
   
– А как же, — сказал Джордж. — У нас будут на огороде всякие овощи, а захотим выпить виски — продадим десяток-другой яиц, или немного молока, или еще чего-нибудь. Будем себе жить там, на своем ранчо. Не придется больше мыкаться и жрать стряпню какого-нибудь япошки. Врешь, брат, у нас свой дом есть, нам незачем спать в бараке.
   
– Расскажи про дом, Джордж, — попросил Ленни.
   
– Ну, само собой, у нас будет свой домик, и в нем удобная спальня. Пузатая железная печурка, зимой в ней завсегда будет гореть огонь. Земли на ранчо немного, так что спину гнуть особо не придется. Ну, разве что часов по шесть или семь в день. Не то что по одиннадцати часов ссыпать ячмень. Поспеет урожай, и мы его снимем. И всегда будем знать, ради чего работали.
   
– А еще кролики, — сказал Ленни нетерпеливо. — Я буду их кормить. Расскажи про это, Джордж.
   
– Очень просто — пойдешь с мешком, накосишь люцерны. Набьешь мешок, принесешь люцерну и положишь кроликам в клетки.
   
– А они будут есть! — сказал Ленни. — Я видел, как кролики едят.
   
– Каждые полтора месяца, — продолжал Джордж, — они приносят приплод, так что нам хватит и для еды и на продажу. А еще заведем голубей, пусть летают вокруг мельницы, как у нас во дворе, когда я был ребенком. — Он мечтательно поглядел на стену поверх головы Ленни. — И все это будет наше, никто нас не выгонит. А если нам самим кто не понравится, мы скажем: «Скатертью дорога», и ему придется убраться. А для друга — что ж, для друга у нас завсегда найдется свободная койка, и мы скажем: «Отчего бы тебе у нас не заночевать?» — и он заночует. У нас будет собака, сеттер, и две полосатые кошки, но придется следить, чтоб не таскали крольчат.
   
Ленни взволнованно засопел.
   
– Пущай только попробуют. Я им все кости переломаю… я… я их палкой.
   
И он забормотал что-то под нос, угрожая несуществующим кошкам, посмей они тронуть несуществующих кроликов.
   
Джордж сидел, завороженный собственной выдумкой.
   
И когда Огрызок вдруг заговорил, оба вскочили, словно их поймали с поличным. Огрызок спросил:
   
– А у тебя и впрямь есть на примете такое ранчо?
   
Джордж насторожился.
   
– Ну, положим, есть, — ответил он. — А тебе-то что?
   
– Я не спрашиваю, где. Это не важно.
   
– Само собой, — сказал Джордж. — Уж будь спокоен… Тебе его и за сто лет не найти.
   
– А сколько надобно уплатить?
   
Джордж подозрительно взглянул на старика.
   
– Ну… можно сторговаться за шесть сотен. Старики хозяева совсем на мели, старуха больна, нужно ее оперировать. Но тебе-то что до этого? Мы сами по себе, в наши дела не лезь.
   
Огрызок сказал:
   
– Оно конечно, я однорукий, от меня пользы мало. Руки я лишился на этом вот самом ранчо. Потому меня и держат уборщиком. И уплатили двести пятьдесят за руку. Да еще пятьдесят у меня накоплено, в банке лежат, готовенькие. Вот вам уже триста, а еще пятьдесят я получу в конце месяца. И я вам скажу… — Он всем телом подался вперед. — Может, возьмете меня? Моя доля — триста пятьдесят долларов. Само собой, пользы от меня немного, но я могу стряпать, смотреть за курами да копаться в огороде. Ну, как?
   
Джордж прищурился.
   
– Надобно подумать. Мы хотели купить ранчо только вдвоем…
   
Старик его перебил:
   
– Я напишу завещание и, когда помру, оставлю свою долю вам, потому как родичей у меня давным-давно нету. У вас, ребята, есть деньги? Может, купим это ранчо прямо сейчас?
   
Джордж с досадой сплюнул себе под ноги.
   
– У нас на двоих всего-то навсего десять долларов. — Потом добавил задумчиво: — Послушай, если мы с Ленни проработаем месяц и не потратим ни цента, у нас накопится сотня долларов. Вот уже четыреста пятьдесят. За эти деньги наличными старики наверняка уступят ранчо. Вы с Ленни устроитесь там и возьметесь за дело, а я подыщу себе место и заработаю остальное. А вы покудова будете продавать яйца, ну и прочее.
   
Все умолкли. Они смотрели друг на друга с удивлением. Они никогда не верили, что такое может сбыться. И Джордж сказал, едва дыша:
   
– Господи боже! Я уверен, что они уступят. — Он был ошеломлен. — Я уверен, что они уступят, — повторил он тихо.
   
Старик сел на край койки. От волнения он скреб ногтем культю.
   
– Меня искалечило четыре года назад, — сказал он. — Скоро меня отсюдова прогонят, вышвырнут, как только я не смогу подметать барак. Может, ежели я отдам вам, ребята, свои деньги, вы позволите мне копаться в саду, даже когда толку от меня никакого не будет, и я стану мыть посуду и смотреть за курами. Ведь я буду жить у себя дома и работать у себя, — сказал он с тоской. — Вы видели, чего они сделали нынче с моей собакой? Сказали, что от нее никому никакого прока да сама она себе в тягость. Когда меня выгонят… да лучше бы кто меня пристрелил. Но этого они не сделают. Мне некуда идти, и я нигде не найду работы. А пока вы, ребята, соберетесь купить ранчо, я получу еще тридцать долларов.
   
Джордж встал.
   
– Значит, решено! — сказал он. — Купим ранчо и будем там жить.
   
Он снова сел.
   
Теперь все сидели недвижно, завороженные заманчивой картиной, и мысли их уносились в будущее, к тем дням, когда все это свершится на деле.
   
Джордж сказал задумчиво:
   
– А когда в городе будет праздник, или бейсбольный матч, или приедет цирк, или еще чего… — Старик одобрительно кивнул. — Мы беспременно пойдем туда, — сказал Джордж. — Ни у кого не станем спрашиваться. Просто скажем: «Ну, двинули», — и двинем. Подоим корову, подбросим зерна курям и двинем.
   
– Но сперва зададим кроликам люцерны, — подхватил Ленни. — Я не позабуду их накормить. А когда это будет, Джордж?
   
– Через месяц. Обожди всего-навсего месяц. Знаешь, чего я сделаю? Напишу старикам, хозяевам ранчо, что мы его покупаем. А Огрызок пошлет сотнягу в задаток.
   
– Само собой, — сказал Огрызок. — А печь там хорошая?
   
– Печь что надо, можно топить хоть углем, хоть дровами.
   
– Щенка я тоже возьму, — сказал Ленни. — Ей-ей, ему там понравится.
   
Снаружи послышались голоса. Джордж быстро сказал:
   
– Но смотрите — молчок, никому ни слова. Только мы трое будем знать, больше никто. А то нас выгонят, и мы ничего не заработаем. Пусть думают, что мы собираемся всю жизнь ссыпать зерно, а в один прекрасный день возьмем свои денежки — и до свиданья.
   
Ленни и Огрызок кивнули, радостно улыбаясь.
   
– Смотри же, молчок, никому ни слова, — сказал сам себе Ленни.
   
– Джордж, — сказал Огрызок.
   
– Ну, чего тебе еще?
   
– Лучше бы мне самому пристрелить собаку, Джордж. Не надо было позволять чужому.
   
Дверь отворилась. Вошел Рослый, за ним Кудряш, Карлсон и Уит. У Рослого руки были в смоле, и он хмурился. Кудряш шел за ним по пятам.
   
– Я не хотел тебя обидеть, Рослый. Я просто так спросил, — сказал Кудряш.
   
– Уж больно часто об этом спрашиваешь, — отозвался Рослый. — Мне это давно уж осточертело. Не можешь уследить за своей вертихвосткой, а я виноват? Оставь-ка лучше меня в покое.
   
– Говорю же, просто так спросил, — повторил Кудряш. — Думал, может, ты ее видел.
   
– Велел бы ты ей сидеть дома, носа не высовывать, — сказал Карлсон. — А то позволяешь ей шляться по баракам. Глядишь, поднесет тебе подарочек, тогда поздно будет.
   
Кудряш круто повернулся к Карлсону.
   
– А ты не лезь не в свое дело, не то я тебя живо за дверь вышвырну.
   
Карлсон рассмеялся.
   
– Эх ты, молокосос несчастный, — сказал он. — Хотел запугать Рослого, и ни хрена у тебя не вышло. Он сам тебя запугал. Вон ты побелел весь. Мне начхать, что ты лучший боксер в округе. Попробуй меня хоть пальцем тронь, я из тебя дух вышибу.
   
Старик тут же его поддержал.
   
– Эх, рукавица вазелиновая, — сказал он презрительно.
   
Кудряш сверкнул на него глазами. Потом его взгляд скользнул в сторону и остановился на Ленни; а Ленни все еще радостно улыбался, думая о ранчо.
   
Кудряш, как собачонка, набросился на Ленни.
   
– Ну а ты какого хрена смеешься?
   
Ленни растерянно взглянул на него.
   
– Чего?
   
И тут Кудряш взорвался.
   
– Эй ты, дубина стоеросовая! Встать! Я никому не позволю надо мной надсмехаться! Я покажу, кто побелел со страху.
   
Ленни беспомощно поглядел на Джорджа, потом встал, намереваясь уйти. Но Кудряш не зевал. Он врезал Ленни левой, а потом сильным ударом правой расквасил ему нос. Ленни испуганно завопил. Из носа у него хлынула кровь.
   
– Джордж! — завопил Ленни. — Скажи, чтоб он отстал!
   
Он пятился до тех пор, покуда не уперся спиной в стену, а Кудряш наседал на него и бил по лицу. Руки Ленни беспомощно висели, как плети. Он был слишком перепуган и даже не защищался.
   
Джордж вскочил и крикнул:
   
– Дай ему, Ленни! Не позволяй себя бить!
   
Ленни прикрыл лицо ручищами и взвизгнул от страха. Он крикнул:
   
– Скажи, чтоб он перестал, Джордж!
   
Тут Кудряш ударил Ленни под ложечку, и у того перехватило дыхание.
   
Рослый вскочил.
   
– Скот вонючий! — крикнул он. — Я сейчас сам с ним разделаюсь.
   
Джордж схватил Рослого за плечо.
   
– Обожди! — крикнул он. Потом приложил руки ко рту рупором: — Дай ему, Ленни.
   
Ленни отнял ладони от лица и поглядел на Джорджа, а Кудряш тем временем ударил его в глаз. Широкое лицо Ленни было залито кровью. Джордж крикнул снова;
   
– Дай ему, тебе говорят!
   
Кудряш снова занес кулак, но тут Ленни схватил его за руку. И Кудряш сразу затрепыхался, как рыба на крючке, кулак его исчез в огромной ручище Ленни. Джордж подбежал к нему через весь барак.
   
– А теперь отпусти, Ленни. Отпусти…
   
Но Ленни лишь смотрел со страхом на трепыхавшегося человечка. Кровь текла у него по лицу, глаз был подбит. Джордж влепил ему пощечину, потом другую, но Ленни все не разжимал руку. Кудряш весь побелел и скрючился. Он трепыхался все слабее, но отчаянно вопил — кулак его по-прежнему был зажат в руке Ленни.
   
А Джордж все кричал:
   
– Отпусти его, Ленни! Отпусти! Рослый, да помоги же, не то он вовсе без руки останется.
   
Вдруг Ленни разжал пальцы. Он присел у стены на корточки, чтоб быть как можно незаметнее.
   
– Ты сам мне велел, Джордж, — сказал он жалобно.
   
Кудряш сел на пол, с удивлением глядя на свою изувеченную руку. Рослый и Карлсон наклонились над ним. Потом Рослый выпрямился и с опаской взглянул на Ленни.
   
– Надо свезти Кудряша к доктору, — сказал он. — Похоже, кости переломаны.
   
– Я не хотел! — крикнул Ленни. — Я не хотел сделать ему больно.
   
Рослый распорядился:
   
– Карлсон, запрягай лошадей. Надо свезти Кудряша в Соледад, там вылечат.
   
Карлсон выбежал на двор. Рослый повернулся к скулящему Ленни.
   
– Ты не виноват, — сказал он. — Этот сопляк сам полез на рожон. Только он и вправду чуть без руки не остался.
   
Рослый поспешно вышел и тут же вернулся с жестянкой воды, дал Кудряшу попить.
   
Джордж сказал:
   
– Ну что, Рослый, теперь нас беспременно выгонят? А ведь нам деньги позарез нужны. Как думаешь, выгонит нас папаша Кудряша?
   
Рослый криво усмехнулся. Он опустился на колени подле пострадавшего.
   
– Ты еще не отключился? Слышишь, что говорю? — спросил он. Кудряш кивнул. — Так вот, — продолжал Рослый. — Рука у тебя попала в машину. Ежели ты никому не скажешь, как дело было, мы тоже не скажем. А ежели скажешь и потребуешь, чтобы этого малого выгнали, мы всем расскажем, и над тобой будут смеяться.
   
– Я не скажу, — простонал Кудряш. На Ленни он избегал смотреть.
   
Во дворе затарахтели колеса. Рослый помог Кудряшу встать.
   
– Ну, пошли. Карлсон свезет тебя к доктору.
   
Он вывел Кудряша за дверь. Тарахтенье колес замерло вдали. Рослый вернулся в барак. Он поглядел на Ленни. Тот все еще жался к стене.
   
– Покажи-ка руки, — сказал он.
   
Ленни вытянул руки.
   
– Боже праведный, не хотел бы я, чтоб ты на меня осерчал, — сказал Рослый.
   
Тут в разговор вмешался Джордж.
   
– Ленни просто испугался, — объяснял он. — Не знал, чего делать. Я всем говорил, его нельзя трогать. Или нет, кажется, я это говорил Старику.
   
Огрызок кивнул с серьезным видом.
   
– Да, говорил, — сказал он. — Нынче же утром, когда Кудряш в первый раз напустился на твоего друга, ты сказал: «Лучше пусть не трогают Ленни, ежели себе зла не желают». Так и сказал.
   
Джордж повернулся к Ленни.
   
– Ты не виноват, — сказал он — Не бойся. Ты сделал то, что я тебе велел. Иди-ка вымой лицо. А то бог знает, на кого похож.
   
Ленни скривил в улыбке разбитые губы.
   
– Я не хотел ничего такого, — сказал он.
   
Он пошел к двери, но, не дойдя до нее, обернулся.
   
– Джордж…
   
– Чего тебе?
   
– Ты позволишь мне кормить кроликов, Джордж?
   
– Само собой. Ведь ты ни в чем не виноват.
   
– Я не хотел ничего плохого, — сказал Ленни.
   
– Ну ладно. Ступай умойся.
   * * *
   
Конюх Горбун жил при конюшне, в клетушке, где хранилась упряжь. В одной стене этой клетушки было квадратное, с четырьмя маленькими стеклами оконце, в другой — узкая дощатая дверь, которая вела в конюшню. Кроватью служил длинный ящик, набитый соломой и прикрытый сверху одеялами. У окошка были вколочены гвозди, на них висела рваная сбруя, которую Горбун должен был чинить, и полосы новой кожи; под окошком стояла низенькая скамеечка, на ней — шорный инструмент, кривые ножи, иглы, мотки шпагата и маленький клепальный станок. По стенам тоже была развешана упряжь — порванный хомут, из которого вылезал конский волос, сломанный крюк от хомута и лопнувшая постромка. На койке стоял ящичек, в котором Горбун держал пузырьки с лекарствами для себя и для лошадей. Здесь и коробки с дегтярным мылом, и прохудившаяся жестянка со смолой, из которой торчала кисть. По полу валялись всякие пожитки; в своей каморке Горбун мог не прятать вещи, а за долгие годы он накопил больше добра, чем мог бы снести на себе.
   
У Горбуна имелось несколько пар башмаков, пара резиновых сапог, большой будильник и старый одноствольный дробовик. А еще книги: истрепанный словарь и рваный томик гражданского кодекса Калифорнии 1905 года издания, старые журналы, и на специальной полке над койкой стояли еще какие-то книги. Большие очки в золоченой оправе висели рядом на гвозде.
   
Каморка была чисто подметена. Горбун — гордый, независимый человек, — сторонился людей и держал их от себя на почтительном расстоянии. Из-за горба все тело у него было перекошено в левую сторону; блестящие глубоко посаженные глаза смотрели пристально и остро. Худое, черное лицо избороздили глубокие морщины; губы, тонкие, горестно сжатые, были светлее кожи на лице.
   
Уже наступил субботний вечер. Из-за открытой двери на конюшню слышались удары копыт, хруст сена, позвякивание цепочек.
   
Маленькая электрическая лампочка скупо освещала каморку желтоватым светом.
   
Горбун сидел на койке. В одной руке он держал склянку с жидкой мазью, а другой, задрав на спине рубашку, натирал себе хребет. Время от времени он капал мазью на розовую ладонь, потом лез рукой под рубашку и тер спину. Поеживался, вздрагивал.
   
На пороге бесшумно появился Ленни и остановился, озираясь. Его широкая фигура совсем заслонила дверной проем. Сперва Горбун этого не заметил, потом поднял голову и сердито уставился на незваного гостя. Он выпростал руку из-под рубашки.
   
Ленни робко и дружелюбно улыбнулся.
   
Горбун сказал сердито:
   
– Ты не имеешь права сюда входить. Это моя комната. Никто, кроме меня, не смеет сюда входить.
   
Ленни проглотил слюну, и улыбка его стала подобострастной.
   
– Я ничего. Просто пришел поглядеть своего щенка. И увидал здесь свет, — объяснил он.
   
– Я имею полное право зажигать свет. Уходи из моей комнаты. Меня не пускают в барак, а я никого не пускаю сюда.
   
– Но почему же вас не пускают? — спросил Ленни.
   
– Потому что я негр. Они там играют в карты, а мне нельзя, потому что я негр. Они говорят, что от меня воняет. Так вот что я тебе скажу: по мне, от вас воняет еще пуще.
   
Ленни беспомощно развел ручищами.
   
– Все уехали в город, — сказал он. — И Рослый и Джордж — все. Джордж велел мне оставаться здесь и вести себя хорошо. А я увидал свет.
   
– Ну ладно, тебе чего?
   
– Ничего… Просто я увидал свет. И подумал, что можно зайти и посидеть.
   
Горбун поглядел на Ленни, протянул руку, снял с гвоздя очки, нацепил на нос и снова поглядел на Ленни.
   
– Никак не пойму, чего тебе здесь надо, в конюшне, — сказал он с недоумением. — Ты не возчик. А тем, кто ссыпает зерно в мешки, незачем сюда и заходить. На что тебе сдались лошади?
   
– Я пришел поглядеть щенка, — снова объяснил Ленни.
   
– Ну и гляди своего щенка. Да не суйся, куда тебя не просят.
   
Улыбка исчезла с лица Ленни. Он перешагнул порог, потом сообразил, что ему говорят, и снова попятился к двери.
   
– Я уже поглядел. Рослый сказал, чтоб я не гладил его долго.
   
– Ты все время вынимал его из ящика, — сказал Горбун. — Удивительно, что сука не перенесла их куда-нибудь в другое место.
   
– Ну, она смирная. Позволяет мне его брать.
   
Ленни снова вошел в дверь.
   
Горбун нахмурился, но улыбка Ленни его обезоружила.
   
– Ладно, заходи да посиди со мной малость, — сказал Горбун. — Нечего столбом стоять, садись уж, так и быть. — Тон его стал дружелюбней. — Стало быть, все уехали в город?
   
– Все, кроме Огрызка. Он сидит в бараке. Чинит карандаш и считает.
   
Горбун поправил очки.
   
– Считает? Что же это он считает?
   
– Кроликов! — почти закричал Ленни.
   
– Ты вконец спятил. Каких таких кроликов?
   
– Кроликов, которые у нас будут, и я стану кормить их, косить для них траву и носить воду.
   
– Ты спятил, — повторил Горбун. — Ясно, почему твой дружок от тебя отдохнуть решил.
   
Ленни сказал тихо:
   
– Я вам правду говорю. Купим маленькое ранчо, и будет нас земля кормить.
   
Горбун поудобнее устроился на койке.
   
– Садись, — сказал он. — Вот сюда, на бочонок из-под гвоздей.
   
Ленни, скрючившись, сел на низкий бочонок.
   
– Вы мне не верите, — сказал Ленни. — Но это правда. Чистая правда, спросите у Джорджа.
   
Горбун подпер розоватой ладонью черный подбородок.
   
– Ты повсюду с Джорджем ездишь, да?
   
– А как же! Мы с ним всегда вместе.
   
– Иногда он говорит, а ты не можешь взять в толк, об чем, — продолжал Горбун. — Верно? — Он наклонился вперед, вперив в Ленни острый взгляд. — Верно?
   
– Да… иногда.
   
– Он говорит, а ты в толк не можешь взять, об чем?
   
– Да… иногда… Но не всегда…
   
Горбун еще больше наклонился вперед, сдвинувшись, на край койки.
   
– Ты не подумай, будто я из южных негров, — сказал он. — Родился здесь, в Калифорнии. У моего отца было ранчо — акров десять земли, он там кур разводил. К нам приходили играть белые дети, и я иногда играл с ними. Среди них попадались и добрые. Моему старику это не нравилось. Я долго не мог смекнуть, почему. Но теперь-то знаю. — Он замолчал в нерешительности, а когда снова заговорил, голос его зазвучал мягче. — На много миль вокруг нашего ранчо ни одной негритянской семьи. И здесь, на этом ранчо, кроме меня, нету ни одного негра, и в Соледаде только одна семья. — Он засмеялся. — Мало ли чего черномазый наговорит, невелика важность.
   
– А как вы думаете, — спросил Ленни, — скоро щенков можно гладить?
   
Горбун снова засмеялся.
   
– Да уж, что тебе ни скажи, дальше не пойдет. Ну, через неделю-другую щенки подрастут. А Джордж себе на уме. Говорит, а ты ничегошеньки не понимаешь. — В волнении он подался вперед. — Тебе все это черномазый толкует, черномазый горбун. Нечего и внимание обращать, понял? Да ты все одно ничего не запомнишь. Я видел такое многое множество раз, даже счет потерял — один разговаривает с другим, и ему все едино, слышит ли тот, понимает ли. И так всегда, разговаривают ли они или же сидят молча. Это все едино, все едино. — Мало-помалу придя в волнение, он хлопнул себя по колену. — Джордж может болтать тебе всякую чепуху, все что угодно. Ему важно лишь, что есть с кем поговорить. Просто надо, чтоб кто-то был рядом. Только и делов.
   
Он замолчал. Потом заговорил тихо и уверенно:
   
– А что, ежели Джордж не приедет? Ежели он забрал свои пожитки и больше никогда не вернется? Что тогда?
   
Наконец до Ленни дошел смысл.
   
– Как это так? — спросил он.
   
– Я говорю — а что, ежели Джордж уехал нынче в город, а там — поминай как звали. — Горбун, казалось, торжествовал. — Что тогда? — повторил он.
   
– Не может быть! — крикнул Ленни. — Джордж нипочем этого не сделает. Мы с ним давно вместе. Он вернется… — Но он уже поддался сомнению. — А вы думаете он может не вернуться?
   
Горбун усмехнулся, злорадствуя над его отчаяньем.
   
– Никто не знает наперед, чего человек может сделать, — сказал он невозмутимо. — Иной раз он, положим, и хотел бы вернуться, да не его воля. Вдруг его убьют или ранят, тогда уж он никак не сможет вернуться.
   
Ленни мучительно пытался понять его слова.
   
– Джордж этого не сделает, — повторил он. — Джордж осторожный. Его не ранят. Его ни разу не ранили, потому как он очень осторожный.
   
– Ну, а вдруг он не вернется. Что ты тогда будешь делать?
   
Лицо Ленни исказилось от напряжения.
   
– Не знаю. А к чему вы это? — крикнул он. — Это неправда! Джорджа не ранили.
   
Горбун пристально поглядел на Ленни.
   
– Хочешь, я скажу тебе, чего тогда будет? Тебя схватят и упекут в психушку. Наденут на тебя ошейник, как на собаку.
   
Глаза Ленни вдруг помутились, в них сквозила ярость. Он встал и грозно шагнул к Горбуну.
   
– Кто это ранил Джорджа? — спросил он.
   
Горбун сразу осознал опасность. Он отодвинулся.
   
– Я просто так говорю — а вдруг его ранили, — сказал он. — Джорджа никто не трогал. Он цел и невредим. Он вернется.
   
Ленни стоял над Горбуном.
   
– Зачем тогда говорить — а вдруг? Никто не смеет говорить, что тронет Джорджа.
   
Горбун снял очки и потер ладонью глаза.
   
– Садись, — сказал он. — Джорджа никто не трогал.
   
Ленни с ворчанием снова уселся на бочонок.
   
– Никто не смеет говорить, что тронет Джорджа, — повторил он.
   
Горбун сказал терпеливо:
   
– Может, теперь ты наконец сообразишь самую малость. У тебя есть Джордж. Ты знаешь, что он вернется. Ну, а ежели предположить, что у тебя никого нету. Предположим, ты не можешь пойти в барак и сыграть в карты, потому что ты негр. Понравилось бы тебе? Предположим, пришлось бы сидеть здесь и читать книжки. Само собой, покуда не стемнеет, ты мог бы играть в подкову, но потом пришлось бы читать книжки. Только книжки не помогают. Человеку нужно, чтоб кто-то живой был рядом. — Голос Горбуна звучал жалобно. — Можно сойти с ума, ежели у тебя никого нету. Пускай хоть кто-нибудь, лишь бы был рядом. Я тебе говорю! — крикнул он. — Я тебе говорю: жить в одиночестве очень тяжко!
   
– Джордж вернется, — испуганно уговаривал Ленни сам себя. — Может, он уже вернулся. Пойду погляжу.
   
Горбун сказал:
   
– Я не хотел тебя стращать. Он вернется. Это я про себя говорил. Сидишь тут один по вечерам, читаешь книжки, или думаешь, или еще чем займешься. Иногда сидишь вот так, один-одинешенек, задумаешься, и некому тебе сказать, что правильно, а что нет. Или увидишь чего, но знать не знаешь, хорошо это или плохо. И нельзя обратиться к другому человеку да спросить, видит ли он то же самое. Ничего не поймешь. И объяснить некому. Мне здесь такое привиделось! И не был я пьян. Может, во сне приснилось. Будь рядом со мной кто, он бы сказал мне, спал я или нет, и тогда все стало бы ясно. А так я просто ничего не знаю.
   
Горбун смотрел в окно.
   
Ленни сказал с тоской:
   
– Джордж меня не бросит. Я знаю, никогда не бросит.
   
Горбун продолжал задумчиво:
   
– Помню, как я еще ребенком жил у своего старика на ранчо, он там кур разводил. Росло нас трое братьев. Мы никогда не расставались, никогда. Спали в одной комнате, на одной кровати — все трое. А в саду у нас клубника росла, на лугу — люцерна. Помню, в погожее утро мы чуть свет выпускали кур на этот самый луг. Мои братья садились верхом на загородку и присматривали за ними, а куры все до единой белые.
   
Постепенно Ленни заинтересовался.
   
– Джордж говорит, что у нас будет люцерна для кроликов.
   
– Для каких кроликов?
   
– У нас будут кролики и ягоды.