1 2 
– Черный? – спросил шут.
– Серый, такой пушистый. И ласковый. А потом нас летты захватили. Пана Тадеуша убили. Зачем они на нас напали?
– Боярин говорит, что их немцы послали.
– Мой отец письмо епископу писал. Мы же не в диких местах живем. А в Смоленске стены крепкие?
– Смоленск никто не тронет. Смоленск – великий город, – сказал шут. – Нас с боярином Романом оттуда так гнали, что мы даже бумаги забрать не успели. И печатный станок наш сожгли.
– Какой станок?
– Чтобы молитвы печатать.
– Боярин Роман с дьяволом знается?
– Куда ему! Если бы дьявол за него был, разве бы он допустил, чтобы монахи нас в Смоленске пожгли?
– Дьявол хитрый, – сказала княжна.
– Не без этого, – сказал шут. – Люб тебе наш боярин?
– Нельзя так говорить. Я в Смоленск еду, там меня замуж отдадут. За княжьего сына, Изяслава Владимировича.
– Если доедешь, – сказал шут.
– Не говори так! Мой отец рыцарям друг. Он им землю дал.
– А ночью кто разберется?
– Князь Вячко их в город не пустит. Он красивый.
– Ребенок ты, ну прямо ребенок. – Шут поднялся и подошел к столу. – Это квас у тебя?
– Мне тоже дай напиться, – сказала, легко поднимаясь с ковра, девушка.
Шут вдруг резко обернулся, взглянул на дверь:
– Пить, говоришь, хочешь?
– А ну-ка, – сказал Кин и метнул шар к двери, пронзил ее, и в узком коридоре Анна увидела прижавшегося в угол Романа.
– Он ее любит, – сказала Анна.
– Этого еще нам не хватало, – сказал Жюль.
– А тетка ее ругала за склонность к князю, помните?
– Помню, – сказал Кин, возвращая шар в комнату. Как раз в тот момент, когда шут ловко, фокусником плеснул из склянки в кубок приворотное зелье. Протянул девушке.
– Спасибо. Ты не уходи, Акиплеша. Мне страшно одной.
– Все, – сказал Кин. – Пора собираться.

19

– Как вы думаете, – сказала Анна, пока Кин подбирал с кровати рубаху и сапоги, – тот литовец убьет епископа?
– Нет, – сказал Кин. – Епископ умрет лет через пятнадцать. Жюль, проверь, чтобы ничего не оставалось в сенях.
– А вы не вернетесь? – Анна вдруг поняла, что представление заканчивается. Последнее действие – похищение чародея. И занавес. Зрители покидают зал. Актеры заранее собрали реквизит и переезжают в другой городок.
– Если все обойдется, – сказал Кин сухо, – то не вернусь. Жюль перебросит нас домой. Дед Геннадий приходил?
Анна кивнула.
– Сварить кофе?
– Только себе и Жюлю, – сказал Кин. – Перед переброской лучше не есть. Я завтра утром позавтракаю. Дома...
– Все-таки этот шут мне неприятен, – сказала Анна. – Девушка ничего не подозревает...
– Он его раб, – сказал Кин. – Роман его спас от смерти. Но приворотного зелья не существует. Это уже доказано наукой.
– Не знаю, – сказала Анна. – Вы же сами говорили, что Роман – универсальный гений. Может, придумал.
– Я буду переодеваться, – сказал Кин. – И боюсь вам помешать. Вы хотели сделать кофе.
– Конечно, – сказала Анна.
Она разожгла плиту – хорошо, что взяла с собой молотого кофе, – и вдруг страшно рассердилась. И поняла, почему. Ее присутствие терпели, как присутствие деда Геннадия, и забыли о ней в первый же удобный момент. А чего ты ждала, голубушка? Что тебя пригласят на экскурсию в будущее? Чепуха, ты просто ни о чем не думала, а решила, что бесплатное развлечение будет длиться вечно... Кин за перегородкой чем-то загремел. Интересно, он берет с собой оружие?
– Ну как? – спросил Кин.
Анна обернулась. В дверях кухни стоял обросший короткой бородой мужчина из тринадцатого века, зажиточный, крепкий, меч сбоку, кольчуга под накидкой, на шее странный обруч – в виде серебряной змеи. Был этот мужик пониже ростом, чем Кин, пошире его в плечах, длинные пегие волосы собраны тесемкой.
– Я бы вас никогда не узнала, – сказала Анна.
– Спасибо, – сказал Кин.
– А почему змея?
– Это уж. Я литовский воин, из охраны Романа.
– Но они же друг друга знают.
– Сейчас темно. Я не буду соваться на передний план.
– А я кофе сварила, – сказала Анна.
– Кофе? Налейте Жюлю.
Жюль уже собрал один из пультов, закрыл чемодан и вынес в прихожую. Сам вернулся к пульту связи.
– Жюль, – сказала Анна, – выпей кофе.
– Спасибо, девочка, – сказал Жюль, – поставь на столик.
Анна поставила чашку под выключенный шар. Если не нужна, лучше не навязываться. В прихожей ее догнал голос Жюля:
– Мне будет жаль, если я тебя больше не увижу, – сказал он. – Такая у нас работа.
– Такая работа, – улыбнулась Анна, оборачиваясь к нему. Она была ему благодарна за живые слова.
На кухне Кин стоял, прихлебывал кофе.
– Вам же нельзя! – не удержалась Анна.
– Конечно, лучше не пить. Только вот вам не осталось.
– Ничего, я себе еще сварю.
– Правильно, – сказал Кин.

20

Выход в прошлое чуть было не сорвался. Они все стояли в прихожей, над чемоданами и ящиками. И снова раздался стук в дверь.
– Кто? – спросила Анна.
– У тебя все в порядке? – спросил дед Геннадий.
– А что?
– Голоса слышу, – сказал дед.
Кин метнулся на кухню. Жюль закрылся в задней комнате. Анна медлила с засовом.
– У меня радио, – сказала она. – Радио я слушала. Я уже спать легла.
– Спать легла, а свет не тушишь, – проворчал дед. – Я тебе анальгин принес.
– Зачем мне анальгин?
– От головной боли, известное дело. Раз жаловалась.
Пришлось открыть. На улице дул сырой ветер. Яркая луна освещала шляпу деда, лицо под ней казалось черным. Дед постарался заглянуть за спину Анны, но в прихожей было темно. Пачка таблеток была теплой, нагрелась от ладони деда.
– Беспокоюсь я за тебя, – сказал он. – Вообще-то у нас места тихие, разбойников, понятно, нет, нечем им интересоваться, но какое-то к тебе есть опасное притяжение.
– Я не боюсь. Спасибо за лекарство. Спокойной ночи.
Анна быстро захлопнула дверь, решив, что, если дед обидится, у нее будет достаточно времени с ним поладить... Дед еще постоял на крыльце, повздыхал, потом заскрипели ступеньки. Кин подошел к окну в прихожей – дед медленно брел по тропинке.
– Спасибо, Анна, не знаю, что бы мы без тебя делали, – сказал Кин.
– Не лицемерьте. Он приходит именно потому, что я здесь. Не было бы меня, он бы и не заподозрил.
– Ты права, – сказал Кин.
Он прошел, мягко ступая по половицам, в холодную комнату, включил шар и повел его из горницы польской княжны, сейчас темной, наружу, через залитую дождем площадь, мимо коновязи, где переминались мокрые кони, мимо колодца, в закоулок, к дому Романа. За забором во дворе шар опустился к земле и замер. Кин выпростал руки из столика, перешел в другой угол комнаты, где стояла тонкая металлическая рама – под ней металлическая платформочка, похожая на напольные весы. Воздух в раме чуть колебался.
– Давай напряжение, – сказал Кин.
– Одну минуту, – сказал Жюль. – Дай я уберу вещи, а то потом некогда будет отвлекаться.
Сзади Анны зашуршало, щелкнуло. Она обернулась и увидела, как исчез один чемодан – с лишней одеждой, потом второй, с пультом. Прихожая опустела.
Кин вступил в раму. Жюль подвинул табурет поближе к шару, натянул на левую руку черную перчатку.
– Начинается ювелирная работа, – сказал он.
Кин бросил на Анну, как ей показалось, удивленный взгляд, словно не понимал, с кем разговаривает Жюль.
– Не отвлекайся, – сказал он.
Шар показывал темный двор. Под небольшим навесом у калитки съежился, видно, дремал, стражник, похожий на Кина.
– Чуть ближе к сараю, – сказал Кин.
– Не ушибись, – сказал Жюль, – желаю счастья.
Кин поднял руку. Раздалось громкое жужжание, словно в комнату влетел пчелиный рой. И Кин исчез.

21

Кин вышел из тени сарая – на дворе стояла темень, угадывались лишь силуэты предметов. Слабый свет выбивался из щели двери в сарай. Кин скользнул туда, чуть приоткрыл дверь – лучина освещала низкое помещение, на нарах играли в кости два стражника. Кин пошел к воротам. Стражник у ворот дремал под навесом, кое-как защищавшим от дождя.
Кин был уже возле стражника, когда трижды ударили в дверь – по ту сторону забора стоял Роман, у его ног сгорбленной собачонкой – шут Акиплеша.
Стражник вздохнул, поежился во сне. Кин быстро шагнул к воротам, выглянул, узнал Романа, отодвинул засов.
– Ни черта не видно, – проворчал Роман.
– Я до двери провожу, – сказал Кин. – За мной идите.
– В такую темень можно уйти, – сказал Роман. – По крайней мере часть добра мы бы вынесли.
– А дальше что? – спросил шут. – Будешь, дяденька, по лесу посуду носить, медведей кормить?
– Не спеши, в грязь попаду, – сказал Роман Кину. Он шел по деревянным мосткам, держась за край его плаща.
Анна вдруг хмыкнула.
– Ты чего? – спросил Жюль.
– Знал бы Роман, что коллегу за полу держит.
– Лучше, чтобы не знал, – серьезно ответил Жюль.
– Ты зачем подсматривал, дяденька? – спросил шут. – Не поверил, что дам любезной зелье?
– Она придет ко мне?
– Кого поумней меня спроси!
Заскрипели ступеньки крыльца.
Дверь, отворившись, обозначила силуэты людей. Кин сразу отступил в сторону. Донесся голос шута:
– Что-то этого ратника не помню.
– Они все одинаковые, – сказал Роман.
В приотворенную дверь видно было, как шут откинул люк в подвал. Заглянул внутрь. Выпрямился.
– Мажей не возвращался, – сказал он.
Голос его вдруг дрогнул. Анна подумала, что и шуты устают быть шутами.
– Лучше будет, если он не вернется, – сказал Роман.
– Разум покидает тебя, боярин, – сказал шут жестко. – Мажей верно служил тебе много лет.
– Город не выстоит, даже если вся литва придет на помощь.
– Если погибнет епископ, будет справедливо.
– И рыцари отомстят нам жестоко. Мы погибнем.
– Мы выиграем день. Придет литва.
– Я думаю о самом главном. Я на пороге тайны. Еще день, неделя, месяц – и секрет философского камня у меня в руках. Я стану велик... Князья государств и церкви будут у моих ног... Никто не посмеет отобрать у меня Магдалену.
– Дурак, – сказал спокойно шут, – умный, а дурак, хуже меня. Епископ...
– А что, епископу золото не нужно? Власть не нужна? Епископ будет беречь меня как золотую птицу.
– Но в клетке, дяденька.
– Условия будут мои.
– Птичка в клетке велела хозяину щи подавать?
– Будут подавать. Как миленькие.
– Рыцари прихлопнут тебя, не станут разбираться...
– Епископ знает, что я здесь. Не даст меня в обиду.
– И ты его поэтому бережешь?
– Любой ценой. Не ради меня – ради великой тайны.
– Ой, боярин...
– Ты не веришь?
– Нет.
Роман вдруг выхватил нож.
– Я убью тебя!
– Нельзя! – крикнул шут. С неожиданной ловкостью он перепрыгнул через открытый люк в подвал, перед слабо освещенным зевом которого остановился Роман. Ухмылка не исчезла с его лица. Он бросился наружу. Кин еле успел отшатнуться.
На крыльце шут нахохлился, голова ушла в широкие плечи.
– Дождик, – сказал он, – дождик какой... До конца света дождик... Жизни нет, один дождик.
Заскрипели ступеньки. Шут спустился во двор...
Кин стоял посреди верхней горницы. Роман спустился в подвал, но люк оставил открытым.
Кин осторожно заглянул вовнутрь. Шар, повиснув над ним, глядел туда же.
Роман стоял у стола, постукивая концами пальцев по его краю. Вдруг он вздрогнул. Он увидел, что у потухшей печи, мокрый, замерзший, стоит отрок.
– Ты что же молчишь? – спросил Роман.
– Я не догнал его, – сказал отрок.
– А я и не ждал, что ты его догонишь. А там ты был?
– Был, – сказал отрок.
– Что сказали?
– Сказали, в час после полуночи.
– Ты грейся, грейся, – сказал Роман. – Потом поможешь мне.
– Бьет меня дрожь, – сказал отрок. – Орден нас примет?
– Ты не бойся. Меня везде знают. Меня в Венеции знают. И в Магдебурге, и в Майнце знают... Меня убить нельзя...
В этот момент все и случилось.
Шар висел над самой головой Кина. Поэтому не было видно, кто нанес Кину удар сзади. На мгновение изображение исчезло, затем возникло удивленное лицо Кина. Он попытался обернуться и тут же, потеряв равновесие, рухнул в люк, медленно сполз в подвал по ступеням лестницы.
– Стой! Он же разобьется!
Сверху мелькнул аркан – за секунду шут успел достать и метнуть его так, что веревка охватила плечи Кина в полуметре от пола подвала и остановила падение. Затем безжизненное тело опустилось на пол, и, подняв шар, Жюль увидел над люком шута с арканом в одной руке, с дубиной – в другой.
Роман и отрок отшатнулись от люка, замерли.
Роман первым сообразил, в чем дело.
– Кто? – спросил он.
– Он мне с самого начала не показался – нету нас такого в стражниках. У меня знаешь какая память на лица. Подслушивал. Думаю, епископский лазутчик.
Глаза Кина были закрыты.
– Ты его не убил? – спросил Роман.
– У нас, литовцев, головы железные, – сказал шут.
– Что же делать? – сказала Анна. – Они его убьют. Ну сделай что-нибудь, Жюль, миленький! Вытащи его обратно.
– Без его помощи не могу.
– Так придумай.
– Да погоди ты! – огрызнулся Жюль. – Ты думаешь, он на прогулку пошел? Выпутается. Обязательно выпутается. Ничего...
– Надо с ним поговорить, – сказал Роман.
– Только возьми у него... это.
Шут нагнулся, выхватил у Кина меч, арканом стянул ему руки.
В этот момент в люке показалось лицо другого стражника.
– А, Йовайла, – сказал шут. – Ты этого земляка не знаешь?
– Нет, – сказал тот быстро. – За воротами князь.
– Этого еще не хватало, – сказал Роман. – Акиплеша, убери, быстро, быстро, ну! Глузд, помоги ему!
Они оттащили Кина в сторону, в тень, Роман насыпал сверху ворох тряпья... Сцена была зловещей – тени метались по стенам, сплетались, будто дрались между собой.
Князь быстро спускался вниз, ступени прогибались, за ним – в двух шагах
– ятвяг, в черной куртке и красном колпаке.
Князь был в кольчуге, короткий плащ промок, прилип к спине, рыжие волосы взъерошились. Князь был зол.
– Орден на приступ собрался, лестницы волокут... Как держаться, ворота слабые, людей мало. Ты чего здесь таишься?
– Какая от меня польза на стене? Я здесь нужнее.
– Ты думай. Нам бы до завтра продержаться. Роман, почему на башнях огненной воды нет?
– Кончилась, княже.
– Чтобы была! Не отстоим город – первым помрешь.
– Князь, я твоего рода, не говори так. Я все делаю...
– Не знаю, никому не верю. Как плохо – никого нет. Где Владимир Полоцкий? Где Владимир Смоленский, где Мстислав Удалой? Владимир Псковский? Где рати? Где вся Русь?
– Я приду на стену, брат, – примирительно сказал Роман.
– Тут у тебя столько зелья заготовлено.
– Это чтобы золото делать.
– Мне сейчас золото не нужно – ты мне самородок дашь, я его на голову епископу брошу. Ты мне огонь дай, огонь!
– Я приду на стену, брат.
Кин пошевелился под тряпьем, видно, застонал, потому что князь метнулся к куче тряпья, разгреб ее. Кин был без сознания.
– Кто? Почему литовца связал?
– Чужой человек, – сказал Роман. – В доме у меня был. Не знаю – может, орденский лазутчик.
– Убей его! – Князь вытащил меч.
Анна прижала ладони к глазам.
– Нет, – услышала она голос Романа. – Я его допросить должен. Иди, князь, я приду. Сделаем огонь – придем.
– Ятвяг, – сказал князь, – останешься здесь.
– Лишнее, князь, – сказал Роман.
– Сейчас я никому не верю. Понял? Тебе не верю тоже. – Князь опустил рукоять меча. – Нам бы до завтра продержаться.
Князь, не оборачиваясь, быстро поднялся по лестнице. Остановился, заглянув в подвал сверху. И ему видны были темные тени, неровно освещенные желтым светом лица, блеск реторт и трубок. Князь перекрестился, потолок над головами чародея и его помощников заколебался, вздрогнул от быстрых тяжелых шагов уходившего князя Вячко.
– Вся литовская рать не спасет его, – тихо сказал Роман.
Он сделал шаг к Кину, посмотрел внимательно на его лицо.
Ятвяг за его спиной тоже смотрел на Кина холодно и бесстрастно – для него смерть и жизнь были лишь моментами в бесконечном чередовании бытия и небытия.
– Дай чего-нибудь ятвягу, опои его, – сказал Роман.
– Он заговорил по-латыни, – заметил Жюль.
– Не все ли равно! – воскликнула Анна.
Ятвяг отступил на шаг, он был настороже.
– Не будет он пить, – сказал шут. – Он верный пес.
Кин открыл глаза. Помотал головой, поморщился от боли.
– Ничего, – сказал Жюль. – Мы не с такими справлялись.
– Пистолет бы ему.
– Он не имеет права никому причинять вреда.
– Даже если это грозит ему смертью?
– Мы готовы к этому, – сказал Жюль.
– Ты кто? – спросил Роман, склоняясь к Кину.
Кин молчал, глядел на Романа.
– Он не понимает по-немецки, – сообщил шут.
– Без тебя, дурак, вижу, наверное, притворяется.
– Так убей его, и дело с концом, – сказал шут.
– А вдруг его прислал епископ?
– Другого пришлет, – сказал шут. – С языком.
– Подлец, – сказала Анна сквозь зубы.
– Спроси его по-литовски, – сказал Роман.
– Ты что здесь делаешь? – спросил шут.
– Я пришел из Тракая, – сказал Кин. – Я своих увидел.
– Врешь, – сказал шут.
– Что он говорит?
– Врет, – сказал шут. – Убить его надо, и дело с концом.
Кин постарался приподняться.
Ятвяг мягким кошачьим движением выхватил саблю.
– Погодите, – сказал Кин. – Мессир Роман, у меня к вам важное дело.
– Он знает латынь? – вырвалось у Романа.
– Боярин, – сказал отрок, – время истекает.
– Время? – повторил ятвяг. – Князь ждет. Идите на башню.
– Сейчас, – сказал Роман. – Ты говоришь, что знаешь меня?
– Я принес вести из Бремена, – сказал Кин. – Я не могу сказать сейчас. Я скажу наедине. Развяжите меня.
– Нет, – сказал Роман. – Даже если ты не врешь, ты останешься здесь. Я не верю тебе.
– Время истекает, – сказал отрок.
– О чем он все время говорит? – спросил шут.
– Он должен встретиться с одним человеком.
Ятвяг положил на левую ладонь лезвие сабли, словно любуясь ее тусклым блеском.
– Князь сказал, – повторил он, – пора идти.
– С тобой пойдет Акиплеша, – сказал Роман. – Он все знает.
– Князь сказал, – повторил ятвяг, и в словах его была угроза.
Анна увидела, что Роман сделал какой-то знак отроку и тот, чуть заметно кивнув, двинулся вдоль стены в полутьме. Кин лежал с открытыми глазами. Внимательно следил за людьми в подвале. Чуть пошевелил плечами.
– Он снимет веревки, – прошептал Жюль, будто боялся, что его услышат, – главное – снять веревки.
Ятвяг также внимательно следил за тем, что происходит вокруг, словно предчувствовал неладное.
– Цезарь, – сказал шут, – не бери греха на душу.
– Ты никогда не станешь великим человеком, – ответил Роман, делая шаг к столу, чтобы отвлечь внимание ятвяга, – наше время не терпит добрых. Ставка слишком велика. Ставка – жизнь и великая магия. Ты! – крикнул он неожиданно ятвягу. И замахнулся кулаком. Ятвяг непроизвольно вскинул саблю.
И в этот момент блеснул нож – коротко, смутно, отразившись в ретортах. И ятвяг сразу выпустил саблю, бессмысленно и безнадежно стараясь увидеть источник боли, достать закинутыми за спину руками вонзившийся в спину нож... и, сдвинув тяжелый стол, упал на бок. Реторта с темной жидкостью вздрогнула, и Роман метнулся к столу и подхватил ее.
– Как я испугался... – сказал он.
Шут смотрел на ятвяга.
– Плохо вышло, – сказал шут. – Ой как плохо вышло...
– Скажем князю, что он ушел. Вытащи его наверх – и за сарай. Никто ночью не найдет.
– Кровь, – сказал шут. – И это есть знание?
– Ради которого я отдам свою жизнь, а твою – подавно, – сказал Роман. – Тащи, он легкий.
Шут стоял недвижно.
– Слушай, – сказал Роман. – Я виноват, я тебя всю жизнь другому учил... Я тебя учил, что жизнь можно сделать хорошей... но нельзя не бороться. За науку бороться надо, за счастье... Иди, мой раб. У нас уже нет выхода. И грех останется на мне.
Шут нагнулся и взял ятвяга за плечи. Голова упала назад – рот приоткрылся в гримасе.
Шут поволок его к лестнице. Отрок подхватил ноги убитого.
– Я больше не могу, – сказала Анна. – Это ужасно.
– Это не конец, – сказал Жюль. Он приблизил шар к лицу Кина, и тот, словно угадав, что его видят, улыбнулся краем губ.
– Вот видишь, – сказал Жюль. – Он справится.
В голосе Жюля не было уверенности.
– А нельзя вызвать помощь? – спросила Анна.
– Нет, – коротко ответил Жюль.
Шут с отроком втащили труп наверх. Роман окликнул отрока:
– Глузд! Вернись.
Отрок сбежал по лестнице вниз.
– Мне не дотащить, – сверху показалось лицо шута.
– Дотащи до выхода, позовешь Йовайлу. Спрячете – тут же иди на стену. Скажешь, что я – следом.
Отрок стоял посреди комнаты. Он был бледен.
– Устал, мой мальчик? Тяжела школа чародея?
– Я послушен, учитель, – сказал юноша.
– Тогда иди. Помни, что должен завязать ему глаза.
Отрок открыл потайную дверь и исчез за ней.
Роман поглядел на большие песочные часы, стоявшие на полке у печи. Песок уже весь высыпался. Он пожал плечами, перевернул часы и смотрел, как песок сыплется тонкой струйкой.
– Второй час полуночи, – сказал Кин. – Скоро начнет светать. Ночи короткие.
– Да? – Роман словно вспомнил, что не один в подвале. – Ты для меня загадка, литовец. Или не литовец? Лив? Эст?
– Разве это важно, чародей? – спросил Кин. – Я ученик Бертольда фон Гоца. Ты слышал это имя?
– Я слышал это имя, – сказал Роман. – Но ты забыл, что Бертольд уже два года как умер.
– Это пустой слух.
Дверь качнулась, отворилась, и из подземного хода появился отрок, ведя за руку высокого человека в монашеском одеянии, с капюшоном, надвинутым на лоб, и с темной повязкой на глазах.
– Можете снять повязку, – сказал Роман. – У нас мало времени.
Монах снял повязку и передал отроку.
– Я подчинился условиям, – сказал он. – Я тоже рискую жизнью.
Анна узнала ландмейстера Фридриха фон Кокенгаузена. Рыцарь подошел к столу и сел, положив на стол железную руку.
– Как рука? – спросил Роман.
– Я благодарен тебе, – сказал Фридрих. – Я могу держать ею щит. – Он повернул рычажок на тыльной стороне железной ладони. Пальцы сжались, словно охватили копье. – Спасибо. Епископ выбрал меня, потому что мы с тобой давнишние друзья, – сказал Фридрих. – И ты доверяешь мне. Расскажи, почему ты хотел нас видеть?
– Вы нашли литовца, который украл у меня огненную смесь?
– Да, – коротко сказал Фридрих. – В горшке твое зелье?
– Оно может разорвать на куски сто человек, – сказал Роман.
Жюль опять повернул шар, и Анна увидела, как Кин медленно движет рукой, освобождая ее.
– А это кто? – Рыцарь вдруг резко обернулся к Кину.
– Я тебя хотел спросить, – сказал Роман. – Он сказал, что он ученик Бертольда фон Гоца.
– Это ложь, – сказал рыцарь. – Я был у Бертольда перед его смертью. Нас, людей, причастных к великой тайне магии и превращения элементов, так мало на свете. Я знаю его учеников... Он лжет. Кстати, сейчас он освободит руку.
– Черт! – выругался Жюль. – Как он заметил?
Роман с отроком тут же бросились к Кину.
– Ты прав, брат, – сказал он Фридриху. – Спасибо тебе.
Кин был неподвижен.
– Это первый человек, который развязал узел моего шута.
– И поэтому его надо убить, – сказал рыцарь.
Роман подхватил из-под стола толстую веревку и надежно скрутил руки Кина.
– Погоди, – сказал Роман. – Он говорит по-латыни не хуже нас с тобой и знает Бертольда. Скоро вернется мой шут и допросит его. Он допросит его как надо, огнем.
– Как хочешь, – сказал рыцарь. – Я слышал, что ты близок к открытию тайны золота.
– Да, – сказал Роман. – Я близок. Но это долгая работа. Это будет не сегодня. Я беспокоюсь за судьбу этого деяния.
– Только ли деяния?
– И меня. И моих помощников.
– Чем мы тебе можем быть полезны?
– Ты знаешь чем – ты мой старый знакомый. Ты потерял руку, когда в твоем замке взорвалась реторта, хоть и говоришь, что это случилось в битве с сарацинами.
– Допустим, – сказал рыцарь.
– Мне главное – сохранить все это. Чтобы работать дальше.
– Похвально. Но если наши пойдут завтра на штурм, как я могу обещать тебе безопасность?
– И не только мне, брат, – сказал Роман. – Ты знаешь, у нас живет польская княжна?
Шар опять приблизился к Кину. Губы Кина шевельнулись:
– Плохо дело. Думай, Жюль...
Жюль кивнул, словно Кин мог увидеть его. И обернулся к Анне – может, искал сочувствия?
– Если ты уйдешь, я не справлюсь с машиной? – спросила Анна.
– Нет, моя девочка, – сказал Жюль тихо. – Тебе не вытянуть нас.
Роман и рыцарь подняли глаза.
– Кто-то идет, – сказал Роман отроку. – Задержи его. Я вернусь.
Рыцарь тяжело поднялся из-за стола и опустил капюшон.
– Завязать глаза? – спросил Фридрих.
Роман махнул рукой.
– Я выйду с тобой. Скорей.
Потайная дверь закрылась за рыцарем и Романом.
Шут спустился по лестнице.
– Где хозяин? – спросил он.
– Не знаю, – ответил отрок.
– Убежал к орденским братьям? Нет, он один не убежит. Ему все это нужно... это его золото... Это его власть и слава.

22

Жюль снова увеличил лицо Кина. Кин смотрел на шута.
Анна дернула Жюля за рукав:
– Я похожа на Магду. Ты сам говорил, что я похожа на Магду.
– Какую еще Магду? – В гусарских глазах Жюля была тоска.
– Польскую княжну, Магдалену.
– Ну и что?
– Я пойду туда. Вместо нее.
– Не говори глупостей. Тебя узнают. Мне еще не хватало твоей смерти. К тому же куда мы княжну денем?
– Слушай спокойно. У нас с тобой нет другого выхода. Время движется к рассвету. Кин связан и бессилен.
– Замолчи. И без твоих идей тошно.
– Все очень просто. Ты можешь меня высадить в любом месте?
– Да.
– Тогда высади меня в спальне княжны. Это единственный выход. Сообрази наконец. Если я не проберусь к Кину в ближайшие минуты, он погибнет. Я уж не говорю, что провалится все ваше дело. Кин может погибнуть. И мне это не все равно!
– Ты хочешь сказать, что мне все равно? Ты думаешь, Кин первый? Ты думаешь, никто из нас не погибал?..
В окошко под потолком тянуло влажным холодом – погода в двадцатом веке тоже начала портиться. Брехали собаки. Анна вдруг почувствовала себя вдвое старше Жюля.
– Вопрос не в праве! Веди шар! Будь мужчиной, Жюль! Вы меня уже посвятили в ваши дела...
– Нарушение прошлого может достичь критической точки.
– О чем ты говоришь! Кин лежит связанный.
Жюль несколько секунд сидел неподвижно. Затем резко обернулся, оценивающе посмотрел на Анну.
– Может получиться так, что я не смогу за тобой наблюдать.
– Не теряй времени. Веди шар в терем. Мне же надо переодеться.
– Погоди, может быть...
– Поехали, Жюль, миленький!
Анну охватило жуткое нетерпение – будто ей предстоял прыжок с парашютом и должно быть страшно, но опасение опоздать с прыжком оказывается сильнее страха.
Шар покинул дом Романа и пронесся над крышей. Краем глаза Анна увидела огоньки на стенах, далекое зарево. Впереди был терем.
Шар вошел в терем, потом завис в коридоре, медленно пополз вдоль темных стен. Анна подошла к раме, шагнула было нетерпеливо в нее, потом опомнилась, начала, путаясь в рукавах, стаскивать кофту...
– Все чисто, – сказал Жюль. – Можно...
– Погоди! – крикнула Анна. – Я же не могу там оставлять одежду!
Княжна спала на низком сундуке с жестким подголовником, накрывшись одеялом из шкур. Одинокая плошка горела на столе. По черной слюде окна стекали мутные капли дождя.
Шар быстро обежал комнату, заглянул в углы, остановился перед задней, закрытой дверью...
– Учти, что там спит ее тетка, – сказал Жюль. Потом другим голосом – изгнав сомнения, приняв решение: – Ладно. Теперь слушай внимательно. Момент переноса не терпит ошибок.
Жюль поднялся, достал из пульта плоскую облатку в сантиметр диаметром, прижал ее под левым ухом Анны. Облатка была прохладной. Она тихо щелкнула и присосалась к коже.
– Чтобы вернуться, ты должна замкнуть поле. Для этого дотронешься пальцем до этой... присоски. И я тебя вытяну. Будешь там приземляться – чуть подогни ноги, чтобы не было удара.
Польская княжна повернулась во сне, шевельнулись ее губы. Рука упала вниз – согнутые пальцы коснулись пола.
Анна быстро шагнула в раму. И тут же закружилась голова и началось падение – падение в глубь времени, бесконечное и страшное, потому что не за что было уцепиться, некому даже крикнуть, чтобы остановили, удержали, спасли, вернули, и не было голоса, не было верха и низа – была смерть или преддверие ее, в котором крутилась мысль: зачем же ей не сказали? Не предупредили? Зачем ее предали, бросили, оставили, ведь она никому ничего плохого не сделала? Она еще так молода, она не успела пожить... Жалость к себе охватила слезной немощью, болью в сердце, а падение продолжалось – и вдруг прервалось, подхватило внутренности, словно в остановившемся лифте, и Анна поняла, что может открыть глаза...
И твердый пол ударил по ступням.
Анна проглотила слюну.
Только небольшая плошка с плавающим в ней фитилем горела на столе. Рядом стоял стул с прямой высокой деревянной спинкой. Запах плохо выделанных шкур, печного дыма, горелого масла, пота и мускуса ударил плотно в ноздри, уши услышали нервное тяжелое дыхание... Анна поняла, что она в тринадцатом веке.
Сколько прошло времени? Она падала туда час?.. Нет, это казалось ей, конечно, казалось, ведь Кин проскочил в прошлое почти мгновенно – ступил в раму и оказался во дворе Романа. А вдруг машина испортилась и потому ее путешествие было в самом деле длинным?.. Нет, на низком сундуке спит польская княжна, рука чуть касается пола.
«Раз-два-три-четыре-пять», – считала про себя Анна, чтобы мысли вернулись на место. Жюль сейчас видит ее в шаре. Где же шар? Должен быть чуть повыше, перед лицом, и Анна посмотрела туда, где должен быть шар, и улыбнулась Жюлю – ему сейчас хуже всех. Он один. Ах ты, гусар из двадцать седьмого века, тебе, наверно, влетит за то, что послушался ископаемую девчонку...
Теперь надо действовать. И очень быстро. В любой момент может начаться штурм города – Анна поглядела в небольшое забранное слюдой окошко, и ей показалось, что в черноте ночи она угадывает появление рассветной синевы.
Платье Магдалены лежало на табурете рядом с сундуком, невысокие сапожки без каблуков валялись рядом.
Анна шагнула к постели. И замерла, прислушиваясь. Терем был полон ночными звуками – скрипом половиц, шуршанием мышей на чердаке, отдаленным звоном оружия, окриком часового у крыльца, шепотом шаркающих шагов... Княжна забормотала во сне. Было душно. В тринадцатом веке не любили открывать окон.
Платье княжны громко зашуршало. Выше талии оно скреплялось тесемками. Тесемки путались, одна оборвалась. Теперь очень важно – платок. Его нужно завязать так, чтобы скрыть волосы. Где шапочка – плоская с золотым обручем? Анна взяла со стола плошку и посветила под стол, в угол горницы – шапочка лежала на сундуке. Сейчас бы зеркало – как плохо уходить в прошлое в такой спешке! Средневековый наряд нам должен быть к лицу, подумала Анна, но как жаль, что придется черпать информацию об этом из чужих глаз. Конечно, у княжны где-то есть зеркальце на длинной ручке, как в сказках, но некогда шарить по чужим сундучкам. Анна расшнуровала кед – примерила княжий сапожок. Сапожок застрял в щиколотке – ни туда, ни сюда. За перегородкой кто-то заворочался. Женский голос спросил по-русски:
– Ты чего, Магда? Не спишь?
Анна замерла, ответила не сразу.
– Сплю, – сказала она тихо.
– Спи, спи, – это был голос тетки. – Может, дать чего?
Тетка тяжело вздохнула.
Анна отказалась от мысли погулять в сапожках. Ничего, платье длинное. Как жаль, что дамы в то время не носили вуаль... Впрочем, наша трагедия проходит при искусственном освещении. Анна осмотрелась в последний раз – может, забыла чего-нибудь? Потом непроизвольно подняла руку княжны и положила на грудь, чтобы не затекала. Подумала, что сейчас Жюль, наверное, обругал ее последними словами – ну что за ненужный риск! А Анна ощущала странное единство с девушкой, которая и не подозревает, что ее платье позаимствовано другой, которая будет жить через много сотен лет...
– Ничего, – прошептала она, старательно шевеля губами, чтобы Жюль видел, – она крепко спит.
Анна прошла к двери – сильно заскрипело в соседней комнате, и голос окончательно проснувшейся тетки сообщил:
– Я к тебе пойду, девочка, не спится мне, тревожно...
Анна потянула к себе дверь. Дверь не поддалась. Ударили по полу голые ступни – как все слышно в этом доме! – тетка уронила что-то на пол. Шлеп-шлеп-шлеп – ее шаги. Проклятое кольцо в львиной пасти... Анна повернула кольцо и потянула на себя. Сзади тоже отворилась дверь, но Анна не стала оглядываться, нагнувшись, чтобы не расшибить голову, скользнула в темный коридор. Замерла в темноте. За дверью бубнил голос тетки.

23

Первый человек, который попался Анне, был стражник у входа в терем. Он стоял у перил крыльца, глядя на зарево, охватившее полнеба, прислушиваясь к далекому шуму на стенах.
Стражник оглянулся. Это был пожилой мужчина, кольчуга его была распорота на груди и кое-как стянута кожаным ремешком.
– Что горит? – спросила Анна, не давая стражнику возможности поразмыслить, почему польская княжна разгуливает по ночам. Впрочем, стражнику не было до этого дела – ощущение неминуемой угрозы овладело всеми горожанами.
– Стога горят – на Болоте.
Дождь почти перестал – зарево освещало крыши, но переулки за площадью скрывались в темноте. Отсюда, с крыльца все выглядело иначе, чем в шаре, настолько, что Анну одолело сомнение – куда идти? Может, потому, что холодный ветер, несущий влагу, звуки и дыхание города, менял перспективу и уничтожал отстраненность, телевизионную условность изображения в шаре.
– Погоди, боярышня, – сказал стражник, только сейчас сообразив, что полька собирается в город. – Время неладное гулять.
– Я вернусь, – сказала Анна.
Ее тень, тонкая, неверная, длинная, бежала перед ней по мокрой земле площади.
– Если на стене будешь, – крикнул вслед ратник, – погляди, это стога горят или что?!
– Погляжу.
Анна миновала колодец, площадь сузилась – собор казался розовым. От улицы должен отходить проулок – к дому Романа. Анна ткнулась в темноту – остановилась. Она перестала быть наблюдателем и стала частью этого мира.
– Ууу, – загудело спереди, словно какой-то страшный зверь надвигался из темноты. Анна метнулась в сторону, ударилась спиной о забор. Гудение спереди усиливалось, и Анна, не в силах более таиться, бросилась обратно к терему – там был стражник.
Из темноты возник страшный оборванный человек. Одну руку он прижимал к глазу, и между пальцев лилась кровь, во второй была суковатая дубина, которой он размахивал, удручающе воя – однообразно, словно пел. Анна побежала к терему, скользя по грязи и почему-то боясь крикнуть, боясь привлечь к себе внимание. Пьяные, неверные, угрожающие шаги человека с дубиной приближались, к ним примешался мерный грохот, топот, крики, но Анне некогда было остановиться – спрятаться. Куда-то пропал, как в кошмаре, стражник у крыльца – крыльцо было черным и пустым. И терем был черен и пуст.
Рычание преследователя вдруг поднялось в крик – визг – вопль – и оборвалось. Ветром подхватило, чуть не сбило Анну с ног – мимо пролетели черными тенями с огненными бликами на лицах всадники Апокалипсиса – ятвяги, окружившие князя Вячко, передние с факелами, от которых брызгами летели искры.
Анна обернулась – неясной тенью, почти не различишь в темноте, лежал преследователь... Терем сразу ожил – словно с облегчением осветился факелами. Выбежали стражники. Князь соскочил с коня. Ятвяги не спешивались, крутились у крыльца.
– Кто там был? – спросил князь.
– Пьяный, которым овладели злые духи, – ответил ятвяг.
– Не хватало еще, чтобы по городу бегали убийцы. Ты и ты, зовите боярина Романа. Если не пойдет, ведите силой.
– Приведем.
Анне из тени у забора была видна усмешка ятвяга.
Ятвяги одинаково хлестнули коней, пронеслись совсем близко от Анны и пропали. Значит, там и есть нужный ей закоулок. Она слышала, как топот копыт прервался, раздался резкий высокий голос, который ударился о заборы, покатился обратно к улице, и Анна представила себе, как запершиеся в домах горожане прислушиваются к звукам с улиц. Наступает последняя ночь...
Князь Вячко вошел в терем. Ятвяги соскакивали с седел, вели поить коней.
Анна колебалась – войти в переулок? А вдруг сейчас промчатся обратно ятвяги с Романом? Но Роман мог не вернуться из подземного хода. А если он решит убить Кина?
Пауза затягивалась, и Анна физически ощущала, как сквозь нее сочится минутами время.
Нет, ждать больше нельзя. Она сделала шаг к углу, заглянула в короткий проулок. Ворота были распахнуты. Один из ятвягов стоял снаружи, у ворот, держал коней, второго не было видно.
И тут же в воротах блеснуло пожаром. Шел стражник Романа с факелом. Роман быстро шагал следом. Он спешил. Ятвяги вскочили на коней и охали чуть сзади, словно стерегли пленника. Роман был так бледен, что Анне показалось, что лицо его фосфоресцирует. Анна отпрянула за угол – человек с факелом прошел рядом. И тут же – глаза Романа – близко, узнающие...
– Магда! Ты ко мне?
– Да, – сказала Анна, прижимаясь к стене.
– Дождался, – сказал Роман, – пришла голубица.
– Торопись, боярин, – сказал ятвяг. – Князь гневается.
– Йовайла, проводи княжну до моего дома. Она будет ждать меня там. И если хоть один волос упадет с ее головы, тебе не жить... Дождись меня, Магдалена.
Ятвяг дотронулся рукоятью нагайки до спины ученого.
– Мы устали ждать, – сказал он.
Свет факела упал на труп сумасшедшего.
– Магда, я вернусь, – сказал Роман. – Ты дождешься?
– Да, – сказала Анна. – Дождусь.
– Слава Богу, – сказал Роман. Уходя к терему, он обернулся, чтобы убедиться, что стражник подчинился его приказу. Стражник, не оборачиваясь, шел по переулку.
Он крикнул:
– Ворота не закрывайте, меня обратно послали. – И добавил что-то по-литовски. Ворота, готовые уже закрыться, застыли – оттуда выглянуло лицо другого стражника.
Нет худа без добра, подумала Анна. Не надо придумывать, как войти в дом. Он был готов увидеть Магду. И увидел.

24

Литовец проводил Анну до дверей. Два других стражника смотрели на нее равнодушно. В эту ночь их было трудно удивить.
Заскрипели доски дорожки, стражник поднялся к двери, толкнул ее и крикнул внутрь.
Анна ждала. Зарево немного уменьшилось, зато в противоположной стороне небо начало светлеть, хотя в городе было еще совсем темно.
Изнутри донеслись быстрые шаги, и на порог выбежал, ковыляя, шут. Он остановился в двери, вглядываясь.
– Пани Магда? – Он не верил своим глазам.
– Пан Роман сказал мне ждать его.
– Не может быть, – сказал шут. – Ты должна спать. Ты не должна была сюда приходить. Ни в коем случае! Пока ты в тереме, он не убежит, неужели не понимаешь? Ну почему ты не спишь? Ты же выпила зелье? Ах, теперь ты в его руках...
Анна подумала, что о зелье ей, как польской княжне, знать не положено. Но выразить интерес нужно.
– Какое зелье? – спросила она.
– Проходи, княжна, – сказал шут. – Не слушай дурака. Иди, сыро на улице стоять...
Он протянул слишком большую для его роста руку, и Анна послушно взяла ее за сухие пальцы и пошла в горницу.
Люк в подвале был закрыт. До Кина всего несколько шагов.
– Иди сюда, – сказал шут, открывая дверь во внутренние покои. Но Анна остановилась в первой комнате.
– Я подожду здесь, – сказала она.
– Как хочешь. – Шут был удручен. – И зачем ты пришла?.. – повторил он.
– Кто разбудил тебя?
– Я пришла сама, – сказала Анна.
– Неужели я ошибся?.. Это же было зелье, от которого сама не проснешься...
«Он дал ей снотворного? Ах ты, интриган!» – чуть не вырвалось у Анны. Вместо этого она улыбнулась и спросила:
– А где же твой хозяин занимается чародейством? Здесь? Или в задней комнате?
Она прошлась по комнате, стуча пятками.
– Разве это так важно? – спросил шут. – Это уже неважно. Ты говоришь по-русски. Но странно. Говор твой чужой.
– Ты забыл, что я воспитана в Кракове?
– Воспитана? Чужое слово, – сказал шут. – Ты говоришь странные слова.
Люк изнутри откинулся.
Шут резко обернулся. Голова отрока появилась в люке.
– Ты чего, Глузд?
– Тот, литвин, бьется... боюсь я его... Погляди, Акиплеша.
– Прирежь его, – спокойно ответил шут.
– Нет! – вырвалось у Анны. – Как можно! – Она сделала шаг к открытому люку. – Как ты смеешь! – Она почти кричала – только бы Кин понял, что она рядом.
Шут ловко встал между люком и Анной.
– Тебе туда нельзя, княжна, – сказал он. – Не ведено.
– Эй! – раздался снизу зычный голос Кина. – Развяжи меня, скоморох. Веди к князю. Я слово знаю!
– Знакомый голос, – сказала Магда. – Кто у тебя там?
– Не твое дело, госпожа.
– Раб! – возмутилась княжна. – Смерд! Как ты смеешь мне перечить! – Анна не боялась сказать какое-нибудь слово, которого в тринадцатом веке не существовало. Она иностранка и не имела иного образования, кроме домашнего.
И в ее голосе загремели такие княжеские интонации, что шут опешил, а отрок буквально оторопел.
– С дороги! – повелительно сказала Анна. – Посмотрим, что скажет господин Роман, когда узнает о твоем своеволии.
И шут сразу сник. Словно ему стало все равно – увидит Магда пленника или нет...
Анна отстранила отрока и величественно спустилась вниз, в знакомое ей (но не польской княжне) скопление реторт, горшков, тигелей и других примитивных, но впечатляющих сосудов зари химической науки. Сильно воняло серой и кислотой. Кин сидел, прислонившись к стене. Анна подмигнула ему, а Кин, видя, что отрок с шутом задержались наверху, нахмурился и проворчал сквозь зубы:
– Еще чего не хватало!
– Так вот ты где! – возмущенно проговорила княжна, глядя на Кина. – Почему ты связан? Что они с тобой сделали?
– Госпожа, – сообразил Кин, – я плохого не делал. Я пришел к господину Роману от вас, но меня никто не стал слушать.
Анна обернулась. Отрок стоял у лестницы, шут на ступеньках. Они внимательно слушали.
– Do you speak English? [1]  – спросила Анна.
– Yes, a little [2] , – сказал Кин.
– Нам нужно их убедить, – продолжала Анна по-английски.
– Молодец, – ответил Кин. – Я тебе помогу.
– Развяжи его, – приказала Анна отроку. – Разве ты не видишь, что он мой слуга?
Отрок был послушен.
– Сейчас, госпожа, – сказал он. – Сейчас, но господин...
– Господин сделает все, что я велю.
Отрок оглянулся на шута. Тот спустился в подвал, сел за стол.
– Делай, – мрачно сказал он. – Делай, господин сделает все, что она скажет.
– Где твой возлюбленный? – спросил Кин по-английски.
– Не смейтесь. Роман с князем. Они обсуждают вопросы обороны.
Кин поднялся, растирая кисти рук.
– Я пошел! Мне надо быть с ним. А тебе лучше вернуться.
– Нет, я останусь. Роман просил меня остаться. Я могу помочь вам, когда вы вернетесь.
– В случае опасности помнишь, что делать?
– Разумеется, – сказала Анна по-русски. – Иди к Роману, береги его. – Затем она обернулась к отроку: – Проводи моего слугу до выхода. Чтобы его не задержали стражники.
Отрок обернулся к шуту. Тот кивнул. Отрок побежал по лестнице за Кином. Шут сказал:
– Thy will releaseth him from the Fetters [3] .
Анна опешила.
– Вы понимаете этот язык? – спросила она глупо.
– Я бывал в разных краях, княжна, – сказал шут, – с моим господином. Мы, рабы, редко показываем свои знания...
Надеюсь, подумала Анна, что язык двадцатого века так изменился, что он не все понял.

25

– Здесь вы добываете золото? – спросила Анна. Печь совсем прогорела, лишь под пеплом тлели красные угольки.
– Мой господин, – сказал шут, – делает угодное Богу.
– Верю, верю, – сказала Анна. – А правда, что он изобрел книгопечатание?
– Не ведаю такого слова, госпожа, – сказал шут. Он подошел к тлеющим углям и, наклонившись, стал греть у них свои слишком массивные для хилого тела руки.
– Ты помогаешь господину?
– Когда он позволяет мне. А зачем тебе и твоему человеку мой господин?
– спросил карлик.
– Я не поняла тебя.
– Вы говорили на языке, похожем на язык саксов. Твой человек побежал за моим господином.
– Ты боишься за него?
– Я боюсь страха моего господина. И его любви к тебе. Он забывает о других. Это приведет к смерти.
– Чьей смерти?
– Сегодня смерть ждет всех. Когда хватаешься за одно, забываешь о главном.
– Что же главное? – Анна хотела прибавить: раб или дурак, но поняла, что не хочет больше играть в эту игру.
– Главное? – Шут повернулся к ней – единственный его глаз был смертельно печален. – Ты чужая. Ты можешь не понять.
– Я постараюсь.
– Сейчас божьи дворяне пойдут на приступ. И пощады никому не будет. Но если я догадался верно, если боярин Роман ходил наружу, чтобы договориться с божьими дворянами, как спастись и спасти все это... главное пропадает.
– Но ведь остается наука, остается его великое открытие.
– Ты, княжна, из знатных. Ты никогда не голодала, и тебя никогда не пороли, не жгли, не рубили, не измывались... тебе ничего не грозит. Тебя никто не тронет – ни здесь, ни в тереме. А вот все люди, что спят или не спят, тревожатся, стонут, едят, плачут на улицах, – их убьют. А это неважно моему господину. И это неважно тебе – их мука до вас не долетит.
Карлик, освещенный красным светом углей, был страшен.
Вот такими были первые проповедники средневековой справедливости, такие шли на костры в Лангедоке и сражались среди богомилов в Болгарии. Люди, которые поняли, что все достойны жизни... и были бессильны.
– Ты не прав, шут. Я стараюсь понимать. И пришла сюда потому, что думала о другом человеке.
– Этот человек – боярин Роман?
– Нет.
– Все равно – это один человек, такой же, как ты. Но не такой, как я и как смерд Замошья. Даже сейчас в твоих добрых глазах и в твоих добрых речах нет правды. Тебе неведомо, есть ли у меня имя. Потому что имя мне – Мириад и я сгину безымянно со всеми, кому суждено сгинуть этой ночью.
– Как тебя зовут?
– Акиплеша – это тоже кличка. Я забыл свое имя. Но я не раб! Я сделаю то, чего не хочет сделать Роман!
– Но что ты можешь сделать?
– Я уйду подземным ходом, я найду в лесу литвинов, я скажу им: не спите, вставайте, спасите детей Христовых!
– Ты не успеешь, Акиплеша, – сказала Анна.
– Тогда я разрушу все это... все!
– Но это жизнь твоего господина, это его дело.
– Он околдовал тебя, княжна! Кому нужно его дело, мое дело, твое дело, коль скоро изойдут кровью отроки и младенцы, жены и мужи? Но я не могу разрушать...
Шут вскарабкался на стул, ноги на весу, уронил голову на руки, словно заснул. Анна молчала, смотрела на широкую кривую спину шута. Не поднимая головы, он глухо спросил:
– Кто ты, княжна? Ты не та, за кого выдаешь себя.
– Разве это так важно, Акиплеша?
– Рассвет близко. Я знаю людей. Дураки наблюдательные. Мой господин нас предаст, и я не могу остановить его.
– Скажи, Акиплеша, твой господин и в самом деле такой великий чародей? Выше королей церкви и королей светских?
– Слава его будет велика, – сказал шут. – И короли придут к нему на поклон. Иначе я бы не связал с ним мою жизнь.
– А что ты мог сделать?
– Я мог убежать. Я мог уйти к другому хозяину.
– Ты так в самом деле думал?
– Не раз. Но кому нужен хромой урод? Кому я докажу, что во мне такое же сердце, такая же голова, как у знатного?
– Роман это знает?
– Роман это знает. Господь одарил его умом и талантом.
– А тебя?
– Роман знает мне цену.
– И все?
– А что еще? Что еще нужно рабу и уроду?
– Ты ненавидишь его? Ты ревнуешь меня к нему?
Шут откинулся от стола, расхохотался, изуродовав лицо одноглазой гримасой.
– Тебя? К нему? У меня один глаз, этого хватает, чтобы понять, что княжна Магда спокойно спит в тереме. Ты даже не смогла натянуть ее сапожки
– у тебя они другие, иноземные, ты не очень осторожна. И голос тебя выдает. И слова. Но не бойся. Роман не догадается. Он видит лишь свою любовь, он ею любуется, – ты птица в небе, сладость несказанная, – потому ты и нужна ему. Власть над божьим миром он хочет раскинуть и на птах, и на княжну. Он примет тебя за Магду, оттого что хочется ему принять тебя за Магду, тетенька! Он умный, а в приворотное зелье верит.
– А ты вместо приворотного сделал сонное?
– А ты чего хотела? Я не хотел, чтобы она бежала сюда. И потому сразу тебе изумился. Зелье-то испробованное. Я с ним два раза из оков уходил. Даже из замка Крак.
– Как ты попал туда?
– Известно как – за ворожбу. За глупость.
– Мне странно, что ты раб, – сказала Анна.
– Иногда мне тоже... Господь каждому определил место. Может, так и надо... так и надо.
– Ты опасный раб. Ты не дурак, а притворщик. Ты не тот, за кого себя выдаешь.
– Нет, я дурак. Но без нас, дураков, умники передохнут от своего ума и от скуки... Вот и они идут...
Роман спустился по лестнице первым.
– Вы почему здесь? – спросил он. – Почему не провел госпожу в мои покои?.. – Он дотронулся до плеча Анны.
Кин и отрок спустились следом. Кин поклонился Магде. Роман кинул на него взгляд и спросил:
– Он вправду с тобой, княжна?
– Он всегда со мной, – сказала Анна твердо. – Я посылала его к тебе, чтобы он берег тебя. И он будет беречь тебя.
– Я счастлив, – сказал Роман. – И все обойдется. Мы сделаем, как нам нужно. Орден уже подступил к стенам.
– Уже? – Шут помрачнел. – Уже приступ?
– Они в ста шагах, и они идут к воротам. Литвы все нет...
– А почему ты пришел сюда? – спросил шут. – У нас с тобой нет здесь огня и мечей. Наше место на стенах... Со всеми.
– Глупо молвишь, – сказал Роман, снова подходя к Анне и беря в ладонь ее пальцы. Ладонь Романа была влажной и горячей.
– Города будут погибать, люди будут умирать, но великое знание остается навсегда. Забудь о мелочах, и не по чину тебе об этом думать, – закончил Роман сухо, будто вспомнив, что шут ему не товарищ, а тля, должная помнить свое место...
Шут, взглянув на Анну, ответил:
– Я свое место знаю, дяденька.
Далекий шум донесся до подвала – нашел путь сквозь заборы, стены и оконца крик многих людей, слившийся в угрожающий рев, ответом которому были разрозненные крики и стон внутри города. Тут же откликнулся колокол на столбах на площади – уныло и часто, будто дрожа, он взывал к милости Божьей.
Все замерли, слушая этот шум. Роман быстро подошел к сундуку в углу комнаты, проверил на нем замок.
– Помоги! – сказал он шуту и нажал на сундук, заталкивая его в глубь подвала.
– Мы убежим? – спросил отрок.
– Нет, – сказал Роман.
– Ты будешь биться? – спросил шут.
– Да-да, – сказал Роман. – Не твое дело... Пойди погляди, как на стенах. Может, твой меч пригодится там?
– Не пойду, – сказал шут.
– Не убегу я, не бойся.
– Я другого боюсь, – сказал шут.
– Чего же? Говори.
– Измены боюсь.
– Дурак и умрешь по-дурацки, – сказал Роман, берясь за рукоять ножа.
– Убьешь меня? – Шут был удивлен.
– Если раб неверен, – сказал Роман, – его убивают.
– Не смейте! – воскликнула Анна. – Как вам не стыдно!
– Стыд... – Шут начал карабкаться по лестнице.
– Ты куда? – спросил Роман.
– Посмотрю, что снаружи, – сказал шут. – Погляжу, держат ли ворота...
Он исчез, и Роман тут же обернулся к Кину, передумал, посмотрел на отрока.
– Иди за ним, – сказал он. – Смотри...
– Чего? – не понял отрок.
– Чтобы он ни к кому из княжьих людей не подошел... К князю не подошел... А впрочем, оставайся. Он не успеет.
Роман был деловит, сух и холоден. Он кинул взгляд на песочные часы. Потом оглядел тех, кто оставался в подвале.
– Княжна Магда, – сказал он, – душа моя, поднимись наверх. Иди в задние покои. И не выходи оттуда. Ни под каким видом. И ты, – сказал он Кину, – смотри, чтобы не вышла.
– Роман, – сказала Анна, – мой человек останется с тобой. Я ему верю больше, чем другим людям.
– Правильно. – Роман улыбнулся. Удивительна была эта добрая, радостная улыбка. – Спасибо. С тобой пойдет Глузд.
– Иди, – сказал Кин. – Боярин прав. Иди, княжна, туда, где безопасно. Больше тебе здесь делать нечего.
Анна поднялась по лестнице первой. Сзади топал отрок. Отрок устал, лицо его осунулось, он был напуган. Шум штурма царил над городом, и, когда голова Анны поднялась над полом, он сразу оглушил, проникнув в окна верхней горницы... И еще Анна успела увидеть, как метнулся к выходу шут, – оказывается, он никуда не уходил. Он подслушивал. Может, это и к лучшему. Конечно, пора дотронуться до присоски под ухом...
Анна остановилась. Отрок обогнал ее. Шут стоял за притолокой – в темноте. Отрок обернулся и проследил за взглядом Анны. И увидел движение у двери.
Может, он просто испугался. Наверное, он не догадался, что там Акиплеша. Потому что он вдруг молча, как волк, настигающий жертву, кинулся в угол, выставив перед собой нож, – и был он слеп и неудержим. Анна лишь успела беззвучно ахнуть...
Отрок ударился в стену, потому что шут ловко отскочил в сторону. И отрок упал и замер. Шут вытер тонкое лезвие стилета и сказал Анне, словно извиняясь:
– Он мне не чета... я у сарацинов научился.
– Я не могу больше, – сказала Анна. – Я больше не могу...
– Наш век жестокий, – сказал шут. – Наверно, не было еще такого жестокого века. И я жесток, потому что живу здесь... Но я не подл. Понимаешь, я не подл! Я защищаюсь, но не предаю...
Его слова заполняли голубую рассветную комнату и смешивались с шумом битвы...
Он подошел к открытому люку и остановился так, чтобы изнутри его было трудно увидеть...
– Будет ли лучшее время? – спросил он сам у себя, глядя вниз. – Будет ли доброе время или всадники смерти уже скачут по нашей земле?
– Будет, – сказала Анна. – Обязательно должно быть. И ты его увидишь.
Шут не ответил. Анна почувствовала, как напряглись его плечи. Она сделала шаг вперед, заглянув вниз, в подвал. Роман стоял у потайной двери, прислушиваясь. Кин сзади.
– Отойди, – отмахнулся от него Роман.
Кин послушно отошел на несколько шагов.
В дверь кто-то ударил два раза. Потом еще три раза.
– Я так и знал! – прошептал шут. – Я так и знал... Надо было бежать к князю!
Роман отодвинул засов, и тяжелая дверь отворилась.
В дверях стоял рыцарь Фридрих. Кольчуга прикрыта серым плащом, меч обнажен.
Роман отошел в сторону.
Рыцарь Фридрих спросил:
– Все в порядке?
– Да, – сказал Роман. – Скорее. Как там у ворот?
– Скоро падут, – сказал Фридрих. – Скоро...
Он шагнул обратно в темный проход и крикнул что-то по-немецки.
Вдруг шут взвизгнул, как раненое животное, и прыгнул вниз – без лестницы, с двухметровой высоты, и следующим прыжком он был уже у двери, стараясь дотянуться до засова.
Роман первым сообразил, в чем дело, и начал вытаскивать меч, и Анне показалось, что он делает это замедленно, – и шут тоже замедленно оборачивается, так и не успев закрыть дверь, и в руке у него блестит стилет...
– Кин! – отчаянно крикнула Анна. – Не тот! Гений – не тот! Гений – Акиплеша!
Кин обернулся к ней. Глаза сошлись в щелочки. Голос его был тих, но страшен – и не подчиниться нельзя:
– Уходи немедленно.
Анна не могла уйти. Главное сейчас было объяснить Кину...
– Нажми присоску! Ты все погубишь!
И Анна, не понимая даже, что делает, но не в силах ослушаться, поднесла палец к шее...
И в этот момент ее охватила дурнота, и все провалилось, все исчезло, лишь бесконечная бездна времени приняла ее и понесла через темноту, сквозь нелепые и непонятные видения: лава коней неслась на нее сквозь огонь, рвущийся из башен деревянного города, а порочное лицо вельможи с мушкой на щеке, в громоздком напудренном парике покачивалось перед глазами...
Анна стояла в маленькой холодной комнате теткиного дома. Она схватилась за голову, жмурясь от света, и Жюль, склонившийся над пультом, крикнул ей, не оборачиваясь:
– Шаг в сторону! Выйди из поля!
Анна послушно шагнула – голова кружилась, она увидела перед глазами шар
– как окно в подвал.
Маленький, слишком маленький в шаре шут боролся с Романом, и рука его, зажатая в тисках Романовой руки, дергалась, сжимая стилет. Роман старался свободной рукой достать свой меч и кричал что-то, но Анна не слышала слов.
– Не тот! – сказала она, продолжая спор с Кином.
Шут извернулся, и Анна увидела, как стилет исчез в боку боярина Романа и тот начал оседать, не отпуская шута. В подвал влезали один за другим немецкие ратники. Рыцарь Фридрих поднял свой меч... И мелькнул тенью Кин...
И в тот же момент из шара исчезли двое: Кин и шут.
Меч рыцаря Фридриха разрубил воздух. И, отбросив меч, рыцарь опустился на колени над телом Романа, сделав знак ратникам, чтобы они бежали наверх. Ратники один за другим начали подниматься по лестнице – шустро и ловко...
Шар погас.
– Все, – сказал Жюль.
– Они где? – спросила Анна.
– Они прошли сквозь нас. Они уже там, дома... Ты не представляешь, как я устал.
– Я тоже устала, – сказала Анна. – Но все хорошо кончилось?
– Спасибо, – сказал Жюль. – Без тебя бы не вылезти.
– Не стоит благодарности, – сказала Анна.
Ей было очень грустно.
– Ты уверен, что это был шут Акиплеша?
– Ты же видела, – сказал Жюль. Он поднял пульт и положил его в открытый чемодан.
– Они добрались до места? Ты уверен?
– Разумеется, – сказал Жюль. – Что с ними может случиться?

26

Анна проснулась, когда солнце уже склонялось к закату. В комнате было жарко, над забытой чашкой со сладким кофе кружились осы. В комнате стоял дед Геннадий.
– Прости, – сказал он. – Я уж стучал, стучал, дверь открыта, а ты не отзываешься. У нас в деревне не то что в городе – у нас проще. Дверь открыта, я и зашел.
– Ничего, – сказала Анна, опуская ноги с дивана.
Она заснула одетой. Зашуршала ткань.
Анна бросила взгляд на себя – еще бы, она же так и осталась в платье польской княжны Магдалены, родственницы короля Лешко Белого, родом из стольного города Кракова.
– Это в Москве так носят? – спросил дед Геннадий.
Анне показалось, что он посмеивается над ней. Она уже все вспомнила и, встав, выглянула в прихожую. Там было пусто и чисто. Дверь в холодную горницу распахнута настежь. Там тоже все пусто. И кровать застелена.
Дед Геннадий шел за Анной в двух шагах.
– Уехали, значит? – сказал он.
– Уехали, – сказала Анна.
– А я тебе на память принес, – сказал дед. – Из музея.
Он вытащил из глубокого кармана плаща медную голову льва с кольцом в пасти.
– Я еще достану, ты не беспокойся.
– Спасибо, дедушка, – сказала Анна. – Они в самом деле были из будущего?
– Кто? Реставраторы? Были бы люди хорошие.
Анна вернулась в большую комнату. За открытым окном виден был крутой холм. У ручья паслась гнедая кобыла Клеопатра.
– Грехи наши тяжкие, – сказал дед. – Спешим, суетимся, путешествуем Бог знает куда. Да, я тебе молочка принес. Парного. Будешь пить?