1 2 3 4 5 6 7 
Невольною  дремотой обессилен,    

Не  сотворю молитвы долгой к ночи –    

Мой  старый сон не тих, и не безгрешен,    

Мне  чудятся то шумные пиры,    

То  ратный стан, то схватки боевые,    

Безумные  потехи юных лет!    

     

Г р  и г о р и й    

     

Как  весело провел свою ты младость!    

Ты  воевал под башнями Казани,    

Ты  рать Литвы при Шуйском отражал,    

Ты  видел двор и роскошь Иоанна!    

Счастлив!  а я от отроческих лет    

По  келиям скитаюсь, бедный инок!    

Зачем  и мне не тешиться в боях,    

Не  пировать за царскою трапезой?    

Успел  бы я, как ты, на старость лет    

От  суеты, от мира отложиться,    

Произнести  монашества обет    

И  в тихую обитель затвориться.    

     

П и м е н    

     

Не  сетуй, брат, что рано грешный свет    

Покинул  ты, что мало искушений    

Послал  тебе всевышний. Верь ты мне:    

Нас  издали пленяет слава, роскошь    

И  женская лукавая любовь.    

Я  долго жил и многим насладился;    

Но  с той поры лишь ведаю блаженство,    

Как  в монастырь господь меня привел.    

Подумай,  сын, ты о царях великих.    

Кто  выше их? Единый бог. Кто смеет    

Противу  их? Никто. А что же? Часто    

Златый  венец тяжел им становился:    

Они  его меняли на клобук.    

Царь  Иоанн искал успокоенья    

В  подобии монашеских трудов.    

Его  дворец, любимцев гордых полный,    

Монастыря  вид новый принимал:    

Кромешники  в тафьях и власяницах    

Послушными  являлись чернецами,    

А  грозный царь игуменом смиренным.    

Я  видел здесь – вот в этой самой келье    

(В  ней жил тогда Кирилл многострадальный,    

Муж  праведный. Тогда уж и меня    

Сподобил  бог уразуметь ничтожность    

Мирских  сует), здесь видел я царя,    

Усталого  от гневных дум и казней.    

Задумчив,  тих сидел меж нами Грозный,    

Мы  перед ним недвижимо стояли,    

И  тихо он беседу с нами вел.    

Он  говорил игумену и братье:    

«Отцы  мои, желанный день придет,    

Предстану  здесь алкающий спасенья.    

Ты,  Никодим, ты, Сергий, ты, Кирилл,    

Вы  все – обет примите мой духовный:    

Прииду  к вам, преступник окаянный,    

И  схиму здесь честную восприму,    

К  стопам твоим, святый отец, припадши».    

Так  говорил державный государь,    

И  сладко речь из уст его лилася,    

И  плакал он. А мы в слезах молились,    

Да  ниспошлет господь любовь и мир    

Его  душе страдающей и бурной.    

А  сын его Феодор? На престоле    

Он  воздыхал о мирном житие    

Молчальника.  Он царские чертоги    

Преобратил  в молитвенную келью;    

Там  тяжкие, державные печали    

Святой  души его не возмущали.    

Бог  возлюбил смирение царя,    

И  Русь при нем во славе безмятежной    

Утешилась –  а в час его кончины    

Свершилося  неслыханное чудо:    

К  его одру, царю едину зримый,    

Явился  муж необычайно светел,    

И  начал с ним беседовать Феодор    

И  называть великим патриархом.    

И  все кругом объяты были страхом,    

Уразумев  небесное виденье,    

Зане  святый владыка пред царем    

Во  храмине тогда не находился.    

Когда  же он преставился, палаты    

Исполнились  святым благоуханьем,    

И  лик его как солнце просиял –    

Уж  не видать такого нам царя.    

О  страшное, невиданное горе!    

Прогневали  мы бога, согрешили:    

Владыкою  себе цареубийцу    

Мы  нарекли.    

     

Г р  и г о р и й    

     

Давно,  честный отец,    

Хотелось  мне тебя спросить о смерти    

Димитрия-царевича;  в то время    

Ты,  говорят, был в Угличе.    

     

П и м е н    

     

Ох,  помню!    

Привел  меня бог видеть злое дело,    

Кровавый  грех. Тогда я в дальний Углич    

На  некое был послан послушанье;    

Пришел  я в ночь. Наутро в час обедни    

Вдруг  слышу звон, ударили в набат,    

Крик,  шум. Бегут на двор царицы. Я    

Спешу  туда ж – а там уже весь город.    

Гляжу:  лежит зарезанный царевич;    

Царица  мать в беспамятстве над ним,    

Кормилица  в отчаянье рыдает,    

А  тут народ, остервенясь, волочит    

Безбожную  предательницу-мамку...    

Вдруг  между их, свиреп, от злости бледен,    

Является  Иуда Битяговский.    

«Вот,  вот злодей!» – раздался общий вопль,    

И  вмиг его не стало. Тут народ    

Вслед  бросился бежавшим трем убийцам;    

Укрывшихся  злодеев захватили    

И  привели пред теплый труп младенца,    

И  чудо – вдруг мертвец затрепетал –    

«Покайтеся!» –  народ им завопил:    

И  в ужасе под топором злодеи    

Покаялись –  и назвали Бориса.    

     

Г р  и г о р и й    

     

Каких  был лет царевич убиенный?    

     

П и м е н    

     

Да  лет семи; ему бы ныне было    

(Тому  прошло уж десять лет... нет, больше:    

Двенадцать  лет) – он был бы твой ровесник    

И  царствовал; но бог судил иное.    

Сей  повестью плачевной заключу    

Я  летопись мою; с тех пор я мало    

Вникал  в дела мирские. Брат Григорий,    

Ты  грамотой свой разум просветил,    

Тебе  свой труд передаю. В часы,    

Свободные  от подвигов духовных,    

Описывай,  не мудрствуя лукаво,    

Все  то, чему свидетель в жизни будешь:    

Войну  и мир, управу государей,    

Угодников  святые чудеса,    

Пророчества  и знаменья небесны –    

А  мне пора, пора уж отдохнуть    

И  погасить лампаду... Но звонят    

К  заутрене... благослови, господь,    

Своих  рабов!.. подай костыль, Григорий.    

     

(Уходит.)    

Г р и г о р и й    

     

Борис,  Борис! все пред тобой трепещет,    

Никто  тебе не смеет и напомнить    

О  жребии несчастного младенца, –    

А  между тем отшельник в темной келье    

Здесь  на тебя донос ужасный пишет:    

И  не уйдешь ты от суда мирского,    

Как  не уйдешь от божьего суда.    

     

 ПАЛАТЫ ПАТРИАРХА    

П а т р и а р х,  и г у м е н Ч у д о в а м о н а с т ы р я.    

П а т р и а р х    

     

И  он убежал, отец игумен?    

     

И г у м е н    

     

Убежал,  святый владыко. Вот уж тому третий день.    

     

П а т р и а р х    

     

Пострел,  окаянный! Да какого он роду?    

     

И г у м е н    

     

Из  роду Отрепьевых, галицких боярских детей. Смолоду постригся неведомо где, жил в  Суздале, в Ефимьевском монастыре, ушел оттуда, шатался по разным обителям,  наконец пришел к моей чудовской братии, а я, видя, что он еще млад и неразумен,  отдал его под начал отцу Пимену, старцу кроткому и смиренному; и был он весьма  грамотен: читал наши летописи, сочинял каноны святым; но, знать, грамота далася  ему не от господа бога...    

     

П а т р и а р х    

     

Уж  эти мне грамотеи! что еще выдумал! буду царем на Москве! Ах он, сосуд  диавольский! Однако нечего царю и докладывать об этом; что тревожить  отца-государя? Довольно будет объявить о побеге дьяку Смирнову али дьяку  Ефимьеву; эдака ересь! буду царем на Москве!.. Поймать, поймать  врагоугодника, да и сослать в Соловецкий на вечное покаяние. Ведь это ересь,  отец игумен.    

     

И г у м е н    

     

Ересь,  святый владыко, сущая ересь.    

     

ЦАРСКИЕ  ПАЛАТЫ    

Д в а с т о л ь н и к а.    

П е р в ы й    

     

Где  государь?    

     

В т о р о й    

     

В  своей опочивальне    

Он  заперся с каким-то колдуном.    

     

П е р в ы й    

     

Так,  вот его любимая беседа:    

Кудесники,  гадатели, колдуньи. –    

Всё  ворожит, что красная невеста.    

Желал  бы знать, о чем гадает он?    

     

В т о р о й    

     

Вот  он идет. Угодно ли спросить?    

     

П е р в ы й    

     

Как  он угрюм!    

     

Уходят.    

Ц а р ь    

(входит)    

     

Достиг  я высшей власти;    

Шестой  уж год я царствую спокойно.    

Но  счастья нет моей душе. Не так ли    

Мы  смолоду влюбляемся и алчем    

Утех  любви, но только утолим    

Сердечный  глад мгновенным обладаньем,    

Уж,  охладев, скучаем и томимся?..    

Напрасно  мне кудесники сулят    

Дни  долгие, дни власти безмятежной –    

Ни  власть, ни жизнь меня не веселят;    

Предчувствую  небесный гром и горе.    

Мне  счастья нет. Я думал свой народ    

В  довольствии, во славе успокоить,    

Щедротами  любовь его снискать –    

Но  отложил пустое попеченье:    

Живая  власть для черни ненавистна,    

Они  любить умеют только мертвых.    

Безумны  мы, когда народный плеск    

Иль  ярый вопль тревожит сердце наше!    

Бог  насылал на землю нашу глад,    

Народ  завыл, в мученьях погибая;    

Я  отворил им житницы, я злато    

Рассыпал  им, я им сыскал работы –    

Они  ж меня, беснуясь, проклинали!    

Пожарный  огнь их домы истребил,    

Я  выстроил им новые жилища.    

Они  ж меня пожаром упрекали!    

Вот  черни суд: ищи ж ее любви.    

В  семье моей я мнил найти отраду,    

Я  дочь мою мнил осчастливить браком –    

Как  буря, смерть уносит жениха...    

И  тут молва лукаво нарекает    

Виновником  дочернего вдовства    

Меня,  меня, несчастного отца!..    

Кто  ни умрет, я всех убийца тайный:    

Я  ускорил Феодора кончину,    

Я  отравил свою сестру царицу,    

Монахиню  смиренную... все я!    

Ах!  чувствую: ничто не может нас    

Среди  мирских печалей успокоить;    

Ничто,  ничто... едина разве совесть.    

Так,  здравая, она восторжествует    

Над  злобою, над темной клеветою. –    

Но  если в ней единое пятно,    

Единое,  случайно завелося,    

Тогда –  беда! как язвой моровой    

Душа  сгорит, нальется сердце ядом,    

Как  молотком стучит в ушах упрек,    

И  все тошнит, и голова кружится,    

И  мальчики кровавые в глазах...    

И  рад бежать, да некуда... ужасно!    

Да,  жалок тот, в ком совесть нечиста.    

     

     

 КОРЧМА НА ЛИТОВСКОЙ ГРАНИЦЕ    

М и с а и л и В а р л а а м,  бродяги-чернецы;  Г р и г о р и й О т р е п ь е в,  мирянином; х о з я й к а.    

Х о з я й к а    

     

Чем-то  мне вас потчевать, старцы честные?    

     

В а р л а а м    

     

Чем  бог пошлет, хозяюшка. Нет ли вина?    

     

Х о з я й к а    

     

Как  не быть, отцы мои! сейчас вынесу.    

     

(Уходит.)    

М и с а и л    

     

Что  ж ты закручинился, товарищ? Вот и граница литовская, до которой так хотелось  тебе добраться.    

     

Г р и г о р и й    

     

Пока  не буду в Литве, до тех пор не буду спокоен.    

     

В а р л а а м    

     

Что  тебе Литва так слюбилась? Вот мы, отец Мисаил да я, грешный, как утекли из  монастыря, так ни о чем уж и не думаем. Литва ли, Русь ли, что гудок, что  гусли: все нам равно, было бы вино... да вот и оно!..    

     

М и с а и л    

     

Складно  сказано, отец Варлаам.    

     

Х о з я й к а    

(входит)    

     

Вот  вам, отцы мои. Пейте на здоровье.    

     

М и с а и л    

     

Спасибо,  родная, бог тебя благослови.    

     

     

Монахи  пьют; Варлаам затягивает песню: Как во городе было во Казани...    

В а р л а а м    

(Григорию)    

     

Что  же ты не подтягиваешь, да и не потягиваешь?    

     

Г р  и г о р и й    

     

Не  хочу.    

     

М и с а и л    

     

Вольному  воля...    

     

В а р л а а м    

     

А  пьяному рай, отец Мисаил! Выпьем же чарочку за шинкарочку...    

Однако,  отец Мисаил, когда я пью, так трезвых не люблю; ино дело пьянство, а иное  чванство; хочешь жить, как мы, милости просим – нет, так убирайся,  проваливай: скоморох попу не товарищ.    

     

Г р  и г о р и й    

     

Пей  да про себя разумей, отец Варлаам! Видишь: и я порой складно говорить умею.    

     

В а р л а а м    

     

А  что мне про себя разуметь?    

     

М и с а и л    

     

Оставь  его, отец Варлаам.    

     

В а р л а а м    

     

Да  что он за постник? Сам же к нам навязался в товарищи, неведомо кто, неведомо  откуда,– да еще и спесивится; может быть, кобылу нюхал...    

     

(Пьет  и поет: Молодой чернец постригся.)    

Г р  и г о р и й    

(хозяйке)    

     

Куда  ведет эта дорога?    

     

Х о з я й к а    

     

В  Литву, мой кормилец, к Луёвым горам.    

     

Г р  и г о р и й    

     

А  далече ли до Луёвых гор?    

     

Х о з я й к а    

     

Недалече,  к вечеру можно бы туда поспеть, кабы не заставы царские да сторожевые приставы.    

     

Г р  и г о р и й    

     

Как,  заставы! что это значит?    

     

Х о з я й к а    

     

Кто-то  бежал из Москвы, а велено всех задерживать да осматривать.    

     

Г р  и г о р и й    

(про  себя)    

     

Вот  тебе, бабушка, Юрьев день.    

     

В а р л а а м    

     

Эй,  товарищ! да ты к хозяйке присуседился. Знать, не нужна тебе водка, а нужна  молодка; дело, брат, дело! у всякого свой обычай; а у нас с отцом Мисаилом одна  заботушка: пьем до донушка, выпьем, поворотим и в донушко поколотим.    

     

М и с а и л    

     

Складно  сказано, отец Варлаам...    

     

Г р  и г о р и й    

     

Да  кого ж им надобно? Кто бежал из Москвы?    

     

Х о з я й к а    

     

А  господь его ведает, вор ли, разбойник – только здесь и добрым людям нынче  прохода нет – а что из того будет? ничего; ни лысого беса не поймают:  будто в Литву нет и другого пути, как столбовая дорога! Вот хоть отсюда свороти  влево, да бором иди по тропинке до часовни, что на Чеканском ручью, а там прямо  через болото на Хлопино, а оттуда на Захарьево, а тут уж всякий мальчишка  доведет до Луёвых гор. От этих приставов только и толку, что притесняют  прохожих да обирают нас, бедных.    

     

Слышен  шум.    

Г р  и г о р и й    

     

Хозяйка!  нет ли в избе другого угла?    

     

Х о з я й к а    

     

Нету,  родимый. Рада бы сама спрятаться. Только слава, что дозором ходят, а подавай им  и вина, и хлеба, и неведомо чего – чтоб им издохнуть, окаянным! чтоб им...    

     

Входят  приставы.    

Х о з я й к а    

     

Добро  пожаловать, гости дорогие, милости просим.    

     

О д и н  п р и с т а в    

(другому)    

     

Ба!  да здесь попойка идет: будет чем поживиться. (Монахам.) Вы что за люди?    

     

В а р л а а м    

     

Мы  божии старцы, иноки смиренные, ходим по селениям да собираем милостыню  христианскую на монастырь.    

     

П р и с т а в    

(Григорию)    

     

А  ты?    

     

М и с а и л    

     

Наш  товарищ...    

     

Г р и г о р и й    

     

Мирянин  из пригорода; проводил старцев до рубежа, отселе иду восвояси.    

     

М и с а и л    

     

Так  ты раздумал...    

     

Г р и г о р и й    

(тихо)    

     

Молчи.    

     

П р и с т а в    

     

Хозяйка,  выставь-ка еще вина – а мы здесь со старцами попьем да побеседуем.    

     

Д р у г о й  п р и с т а в    

(тихо)    

     

Парень-то,  кажется, гол, с него взять нечего; зато старцы...    

     

П е р в ы й    

     

Молчи,  сейчас до них доберемся. – Что, отцы мои? каково промышляете?    

     

В а р л а а м    

     

Плохо,  сыне, плохо! ныне христиане стали скупы; деньгу любят, деньгу прячут. Мало богу  дают. Прииде грех велий на языцы земнии. Все пустилися в торги, в мытарства;  думают о мирском богатстве, не о спасении души. Ходишь, ходишь; молишь, молишь;  иногда в три дни трех полушек не вымолишь. Такой грех! Пройдет неделя, другая,  заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что совестно в монастырь показаться;  что делать? с горя и остальное пропьешь: беда да и только.– Ох плохо, знать  пришли наши последние времена...    

     

Х о з я й к а    

(плачет)    

     

Господь  помилуй и спаси!    

     

В  продолжение Варлаамовой речи первый пристав значительно всматривается в  Мисаила.    

П е р в ы й п р и с т а в    

     

Алеха!  при тебе ли царский указ?    

     

В т о р о й    

     

При  мне.    

     

П е р в ы й    

     

Подай-ка  сюда.    

     

М и с а и л    

     

Что  ты на меня так пристально смотришь?    

     

П е р в ы й п р и с т а в    

     

А  вот что: из Москвы бежал некоторый злой еретик, Гришка Отрепьев, слыхал ли ты  это?    

     

М и с а и л    

     

Не  слыхал.    

     

П р и с т а в    

     

Не  слыхал? ладно. А того беглого еретика царь приказал изловить и повесить. Знаешь  ли ты это?    

     

М и с а и л    

     

Не  знаю.    

     

П р и с т а в    

(Варлааму)