1 2 3 4 5 6 
Не раздалось ни единого выстрела, никто не трубил в рог, не   били барабаны, посылая воинов в бой, не слышалось грома орудий, не загорались   ракеты, клубы серного дыма не поднимались к небу, но и без этих признаков   нельзя было ошибиться: это не воинственный танец – своеобразный турнир   прерий, – а настоящее сражение. Дикое гиканье и еще более дикий свист…   Бешеные атаки… Свирепые возгласы, крики торжества и мести.. Ржанье коней, оставшихся   без седоков… Там и тут поверженные наземь индейцы с багровыми в свете солнца   черепами – враги уже сняли с них скальпы… Окровавленные копья и ножи… Да,   сомнений быть не могло: здесь шел бой, смертный бой. То сошлись на поле брани   вако и пане, и вот они бьются не на жизнь, а на смерть.      

Карлос понял это с первого взгляда, а с минуту понаблюдав за   битвой, он уже мог отличить воинов одного племени от другого. Пане были в   полном боевом уборе, и их нетрудно было узнать по клоку волос на макушке,   заплетенному в косу. А среди вако ( враги, несомненно, застигли их врасплох)   многие оказались в обычной охотничьей одежде – в куртках и кожаных   наколенниках. Однако некоторые вако были тоже обнажены, как и противники, но   Карлос без труда отличил их от пане по гриве развевающихся волос.      

Первое побуждение Карлоса было – скакать вперед и принять   участие в битве: разумеется, на стороне вако. Звуки боя возбуждали его, а вид   грабителей, которые так недавно разорили его, вызывал у него страстное желание   отомстить. Многие пане сейчас скакали на тех самых мулах, которых угнали у   него, и Карлос решил отбить хотя бы нескольких.      

Он уже готовился пришпорить коня и ринуться в схватку, но на   поле боя вдруг все переменилось, и он остался на месте. Пане отступали!      

Многие из них поворачивали коней и без оглядки скакали   прочь.      

И тут, глядя вниз, Карлос увидел, что три воина пане во весь   опор скачут прямо к тому месту, где он стоял. Большая часть отряда еще   сражалась или рассыпалась по прерии, но эти трое, отрезанные от всех остальных,   неслись прямо на него.      

Охотник отъехал за деревья, и три всадника, не замечая его,   подскакали совсем близко.      

В эту минуту у них за спиной раздался боевой клич вако, и   Карлос увидел, что их настигают два всадника вако. Беглецы оглянулись и,   увидев, что противников только двое, вновь повернули коней и кинулись в бой.      

При первой же атаке один из преследователей был убит, и   второй, в котором Карлос узнал вождя вако, оказался лицом к лицу с тремя   врагами.      

Казалось, где‑то рядом щелкнул бич – это Карлос спустил курок,   и один из пане свалился с коня. Двое других, не зная откуда раздался выстрел,   продолжали теснить вражеского вождя; однако, подпустив их ближе, он кинулся на   одного из врагов и томагавком раскроил ему череп. Но конь понес вождя дальше,   и, прежде чем он успел повернуть, третий пане, искусный воин, настиг его и   вонзил ему в спину длинное копье; оно прошло насквозь, острие наконечника   выступило на груди. С последним смертным криком благородный индеец упал с коня   наземь.      

Но в то же мгновение пал и его враг. Стрела, пущенная   Карлосом, не успела спасти вождя, зато отомстила за него. Она пронзила пане в   тот миг, когда он вонзал копье, и, все еще сжимая рукоять, он свалился на землю   одновременно со своей жертвой.      

Страшен был вид этих двух тел, распростертых рядом на траве,   но Карлос не стал рассматривать их. На другом краю поля все еще яростно   сражались, и, пришпорив коня, Карлос поскакал в самую гущу схватки.      

Однако пане уже потеряли многих лучших воинов и, охваченные   ужасом, обратились в бегство. Карлос гнался за ними вместе с победоносными   отрядами вако и то и дело стрелял из ружья по отступающим грабителям. Потом,   опасаясь, что какая‑нибудь случайная группа может наскочить на его собственный   лагерь, он бросил погоню и поскакал туда.      

На стоянке все оказалось благополучно. Антонио и пеоны   укрывались за повозками, готовые отразить любое нападение. Случалось,   отбившиеся от своих индейцы проезжали мимо, но они, видно, были слишком   напуганы, и не до того им было, чтобы нападать на охотников.      

Убедившись, что тут все в порядке, Карлос снова повернул   коня и помчался назад, на поле недавнего боя.      

 Глава XVI      

       

Приближаясь к тому месту, где пал вождь вако, Карлос услышал   многоголосый хор, певший погребальную песнь.      

Подъехав еще ближе, он увидел воинов, которые, спешившись,   тесным кольцом обступили труп. То было тело павшего вождя. Другие, те, кто   дольше гнался за врагом, только съезжались, и каждый, входя в круг, затягивал   ту же мрачную песнь.      

Охотник тоже спешился и подошел к самому кругу. Одни   встречали его удивленными взглядами, но другие, те, которые знали, что он   помогал им во время боя, подходили и обменивались с ним рукопожатием. Потом   один старый воин, взяв Карлоса за руку, ввел его в круг и молча указал на   застывшие черты вождя – он словно сообщал охотнику, что их вождь погиб.      

Ни он, ни кто‑либо другой из воинов не знал, что и Карлос   как‑то участвовал в случившемся. Никто из оставшихся в живых не был свидетелем   схватки, в которой пал вождь. Со всех сторон поляну обступили высокие деревья,   и с прерии она не была видна, а во время этой смертельной схватки бой шел   далеко отсюда. Вот почему старик думал, что сообщает Карлосу новость, и тот не   произнес ни слова.      

Однако Карлос по всему видел, что отважные воины в   замешательстве: на земле лежат пять убитых индейцев – и не у одного не снят   скальп! Что это может означать? Убиты были три пане и двое вако – вождь и еще   один воин. Не могли же они убить друг друга и пасть все разом, в одну и ту же   минуту? Нет, так не могло быть. Пане и один из вако лежали поодаль, трое других      

– рядом, как их застигла смерть: вождь, пронзенный   копьем, и за ним его убийца пане, так и не выпустивший из рук оружия. Вождь все   еще сжимал окровавленный томагавк, а зияющая рана в черепе второго пане   показывала, куда этот томагавк опустился в последний раз.      

Смысл этой картины был ясен индейцам, тут еще не скрывалось   ничего таинственного. Но кто убил убийцу их вождя – вот чего они не могли   понять. Пять воинов полегли здесь, но должен быть кто‑то еще, кто участвовал в   этой смертельной схватке и остался жив.      

Будь это пане, разве сбежал бы он, не унеся с собою скальп   вождя вако? Ведь такой трофей прославил бы его на всю жизнь! А если это был   вако, так кто же он и куда исчез?      

Эти вопросы передавались из уст в уста, и никто не мог на   них ответить. Но некоторые воины еще продолжали погоню – быть может, они что‑нибудь   знают ? А пока они не вернулись, над павшим вождем вновь зазвучала погребальная   песня.      

Наконец все смельчаки собрались и встали вокруг вождя. Один   из старых воинов выступил вперед и дал знак, что хочет говорить. Воцарилась   мертвая тишина, и он начал:      

– Вако! Мы должны бы радоваться, но в сердцах наших   печаль. Победа наша омрачена великой бедой. Мы потеряли нашего отца, нашего   брата! Наш славный, наш любимый вождь погиб. Горе нам! Смерть настигла его в   час торжества, в ту самую минуту, когда могучая рука его раскроила череп врага.   В сердцах его воинов печаль, и долго еще она будет жить в сердцах его народа!   Вако! Наш вождь отомщен. Убийца лежит у его ног – смертоносная стрела пронзила   его и обагрилась его кровью. Кто из вас поразил врага?      

И он помедлил, словно ожидая ответа. Но никто не отозвался.      

– Вако! – продолжал он. Наш любимый вождь пал, и в   сердцах наших печаль. Но нам радостно знать, что он отомщен. Вот он –   ненавистный убийца, с него еще не сняли скальп. Кто тот храбрый воин, что   заслужил трофей? Пусть выйдет вперед и возьмет его!      

Снова он умолк – и снова никто ни словом, ни движением не   отозвался на его призыв.      

Вместе со всеми молчал и Карлос. Он не понимал речи воина,   ибо тот говорил на языке вако, которого охотник не знал. Он догадывался, что   воин говорит о павшем вожде и о его врагах, но точный смысл сказанного был ему   неизвестен.      

– Братья! – снова начал старый воин. –   Храбрый скромен, он молчит о своих подвигах. Лишь храбрый воин мог свершить   это. Пусть же храбрец признается, пусть не боится говорить! Вако будут   благодарны воину, который отомстил за смерть их любимого вождя.      

И опять стало тихо, и лишь голос оратора вновь нарушил   молчание.      

– Братья воины! – горячо продолжал он, возвысив   голос. – Я сказал, что вако будут благодарны. Слушайте же, что я скажу   теперь!      

Все жестами показали готовность слушать.      

– Есть у нас обычай – выбирать вождя из храбрейших   воинов нашего племени. Я предлагаю избрать его сейчас же, избрать его здесь –   здесь, на поле, обагренном кровью павшего вождя. Я предлагаю: пусть нашим новым   вождем станет тот, кто совершил этот подвиг. – И он показал на убитого   пане.      

– Я за того, кто отомстил убийце вождя! – раздался   голос.      

– И я! – крикнул еще кто‑то.      

– И я! И я! – один за другим восклицали воины.      

– Тогда торжественно поклянемся, что тот, кому по праву   принадлежит этот трофей, – оратор указал на скальп пане, – будет   вождем народа вако!      

– Торжественно клянемся! – в один голос вскричали   воины, стоявшие в кругу, и каждый при этом приложил руку к сердцу.      

– Довольно! – сказал старый воин. – Вождь   племени вако, отзовись! Объявись своему народу!      

Наступила мертвая тишина. Каждый воин пытливо всматривался в   лица остальных, все сердца бились, готовые приветствовать нового вождя.      

Карлос, не представлявший, какая честь ожидает его, стоял   немного поодаль и с интересом наблюдал за своими краснокожими друзьями. Он и не   догадывался, о чем взывал старый воин. Однако рядом оказался индеец, знавший по‑испански,   и он наконец объяснил Карлосу, чего ждут воины. Едва Карлос собрался сделать   свое скромное признание, как один из воинов, стоявших в кругу, воскликнул:      

– Чего нам еще ждать? Если скромность связывает язык   воина, пусть заговорит его оружие. Смотрите, его стрела все еще в теле убийцы.   Она меченая. Быть может, она скажет нам имя воина?      

– Верно! – воскликнул старый воин. – Спросим   стрелу!      

И, шагнув вперед, он вытащил стрелу из тела пане и высоко   поднял ее.      

Все взгляды устремились на наконечник стрелы, и тотчас   раздался единодушный крик изумления: наконечник оказался железным! Ни у одного   вако никогда не было такого.      

И сейчас же все глаза, вопрошающие и восхищенные, обратились   к Карлосу, охотнику на бизонов. Все поняли, что это его рука послала   смертоносную стрелу; а коекто заметил, что третий пане пал от ружейной пули, и   громко объявил о своем открытии. Это окончательно убедило их.      

Да, сомнений быть не могло: за их вождя отомстил   бледнолицый!      

 Глава XVII      

       

Карлос, который теперь уже знал, о чем допытывались воины,   выступил вперед и с помощью того индейца, который говорил немного по‑испански,   коротко рассказал, как погиб вождь и какое участие в этой смертельной схватке   принимал он сам.      

В ответ раздался гул одобрения, и самые пылкие из молодых   воинов кинулись к охотнику, стали пожимать ему руку и горячо благодарить. Почти   все уже знали, что именно Карлосу они обязаны своим спасением. Ведь выстрел из   ружья, раздавшийся в ночи, предостерег вако. Не будь его, пане застали бы   лагерь врасплох, и как знать, чем тогда бы кончился этот день? Именно потому,   что выстрел был услышан, пане встретили такой отпор, какого никак не ожидали;   он‑то и погубил их и заставил уцелевших бесславно отступить.      

Когда вако увидели, что охотник сражается на их стороне и   убивает их врагов, сердца их преисполнились благодарности; а теперь, поняв, что   бледнолицый воин еще и отомстил за их любимого вождя, они дали волю своим   чувствам, и несколько минут воздух дрожал от восторженных криков.      

Когда волнение немного улеглось, вперед снова выступил   старый воин. Все относились к нему с величайшим почтением и, как видно, всегда   прислушивались к его словам. На сей раз его речь была обращена к Карлосу.      

– Белый воин! – сказал он. – Я говорил с   храбрыми воинами племени вако. Все они понимают, что многим обязаны тебе, и их   благодарность нельзя выразить словами. Тебе объяснили, о чем мы тут только что   совещались. Здесь, перед лицом павшего, мы поклялись, что тот, кто отомстил за   него, станет нашим вождем. Тогда мы не думали, что этот храбрый воин – наш   белый брат. Теперь мы это знаем, но разве из‑за этого мы нарушим клятву,   изменим своему слову? Нет! Мы не можем и помыслить об этом. Слушай: снова   торжественно повторяем мы свою клятву!      

– Повторяем клятву! – эхом отозвался круг воинов,   и при этом каждый торжественно приложил руку к сердцу.      

– Белый воин! – продолжал оратор. – Наше   слово священно. Для воина нет выше чести той, какую мы предлагаем тебе. Честь   эта по плечу лишь настоящему воину. Слабый, будь он даже и потомком славного   вождя, никогда еще не правил отважным народом вако. Мы не боимся предложить эту   честь тебе. Мы будем рады, если ты примешь ее. Чужестранец! Мы будем гордиться   своим белым вождем, ибо хоть ты и белый, но настоящий воин! Мы знаем тебя   лучше, чем ты думаешь. Мы слыхали о тебе от наших союзников, команчей, –   мы слыхали о Карлосе, охотнике на бизонов. Мы знаем: ты великий воин, но мы   знаем также, что в своем краю, среди белых людей, ты – ничто. Прости нас за   прямоту, но разве это неправда ? Мы презираем твой народ: ведь твои собратья –   или тираны, или рабы. Обо всем этом мы узнали от наших братьев команчей, и они   нам еще многое поведали о тебе. Мы знаем, кто ты. Мы узнали тебя, когда ты   появился здесь, и были рады тебя увидеть. Мы торговали с тобой как с другом.   Теперь мы приветствуем тебя как брата, и мы говорим тебе: если никакие узы не   связывают тебя с твоим неблагодарным народом, войди в семью народа,   благодарность которого неизменна. Оставайся с нами, будь нашим вождем!      

Когда старик закончил, раздалось как бы многократное эхо: то   воины, стоявшие в кругу, один за другим повторили его последние слова, и потом   наступила мертвая тишина.      

Карлос был так удивлен, что не сразу мог ответить. Его   удивила не только необычайная честь, так своеобразно предложенная ему, –   его поразило то, как хорошо старый воин осведомлен о его жизни. Он и в самом   деле торговал с команчами и поддерживал с ними дружеские отношения, кое‑кто из   них даже наведывался в Сан‑Ильдефонсо. Но не странно ли, что дикари разобрались   в истинном положении дел? А ведь это истина: среди своего народа Карлос как бы   отверженный… Однако сейчас ему некогда было раздумывать над тем, как это все   странно и необычайно: воины ждали ответа.      

Что же отвечать? Отверженному, лишенному надежд, ему вдруг   показалось, что это предложение следует принять. У себя дома он немногим лучше   раба, а здесь он будет править – единодушно избранный господин и повелитель.      

Хотя вако и называют дикарями, но они воины, у них есть   сердце, они человечны, и они настоящие люди. Они уже доказали это. Мать и   сестра разделят его судьбу, но Каталина… Мысль о Каталине оборвала все его сомнения,   больше он уже не думал.      

– Великодушные воины! – заговорил он. – Всем   сердцем я чувствую, как велика честь, которую вы оказали мне. Я хотел бы   высказать, как глубоко я вам благодарен, но у меня нет таких слов. Поэтому я   отвечу вам коротко и откровенно. Да, правда, в своем краю я не в чести, я   бедняк из бедняков, но есть узы, связывающие меня с родными местами, – это   сердечные узы, и они вынуждают меня вернуться. Я все сказал, воины вако!      

– Довольно! – произнес старый воин. –   Довольно, храбрый чужестранец! Мы не станем допытываться, почему ты так решил.   Если ты и не будешь нашим вождем, ты останешься нашим другом. У нас есть еще   одна возможность хоть немного отблагодарить тебя. Ты пострадал от наших врагов,   лишился того, что тебе принадлежало, но мы нашли твоих мулов, и они опять твои.   И еще просим тебя: наш кров и наше угощенье просты, но останься у нас на   несколько дней, будь нашим гостем. Согласен?      

– Останься! – эхом повторили воины.      

И Карлос тотчас принял приглашение.      

Неделю спустя около пятидесяти вьючных мулов, нагруженных   бизоньими шкурами и вяленым мясом, с трудом поднялись по восточному склону   Льяно Эстакадо и направились по этому пустынному плоскогорью на северо‑запад.   Погонщик, сидящий на одном из мулов, был метис. Быки, погоняемые краснокожими   пеонами, тащили вслед за мулами три повозки; колеса так отчаянно скрипели, что   пугали даже койотов, которые крались следом, прячась в зарослях акации. Впереди   гарцевал всадник на великолепном вороном коне; то и дело он оборачивался и с   удовлетворением смотрел назад, на отличный табун мулов. Это был Карлос.      

Вако и впрямь оказались щедрым народом. Десятками мулов и их   тяжелой поклажей одарило племя того, кто отомстил за убитого вождя. Но это еще   не все. На груди охотника, в кармане куртки, лежал мешочек с редким сокровищем   – тоже дар вако, и они обещали своему гостю, что не в последний раз вручают ему   такой подарок. Что же было в этом мешочке? Монеты, деньги, драгоценные камни?   Нет, всего лишь песок, но песок желтый, сверкающий. То было золото!      

 Глава XVIII      

       

На другой день после праздника в крепости был дан небольшой   обед. Были званы лишь несколько холостых приятелей коменданта – местные   острословы, в том числе и щеголь Эчевариа. Среди гостей были и священник и отцы   миссионеры: оба они все свое внимание отдали пиршественному столу – любой брат   францисканец поступил бы также на их месте.      

Компания отведала уже немало изделий мексиканской кухни:   говядину, жаркое, перец во всех видах, и обед был в той стадии, когда мундиры   сняты и вино льется рекой      

– и канарио, и херес, и педро дексименес, и мадера, и   бордо; для тех, кто любил напитки покрепче, тут были фляжки золотистого   каталонского и мараскино. Что и говорить, неплохим винным погребом обладал   комендант. Он был здесь не только военным комендантом, но и, как мы уже   сказали, сборщиком пошлины – иными словами, исполнял обязанности таможни и,   понятно, то и дело получал небольшие подношения в виде корзины шампанского или   дюжины бордо.      

Гости уже порядком выпили. Священник, несмотря на свой сан,   стал таким же человеком, как все; отцы иезуиты забыли про власяницы и четки, и   старший из них, отец Хоакин, развлекал гостей пикантными приключениями, героем   которых он был, прежде чем стал монахом. Эчевариа рассказывал анекдоты о   Париже, о гризетках и о своих многочисленных похождениях.      

Испанские офицеры в качестве хозяев были, разумеется, не так   болтливы, хотя комендант, тщеславный, словно мальчишка‑лейтенант, впервые   надевший эполеты, не мог воздержаться и снова и снова вспоминал о своих   несчетных победах над красавицами Севильи. Он долго стоял с полком в этом   городе апельсиновых рощ и не уставал восхищаться жемчужиной Андалусии.      

Робладо отдавал предпочтение красоткам Гаваны и   распространялся о той пышной и грубой красоте, какою отличаются квартеронки.   Гарсия сообщил о своем пристрастии к маленьким ножкам жительниц Гвадалахары, но   не старого испанского города Гвадалахары, а богатой провинции в Мексике,   носящей то же имя. Он со своей частью квартировал прежде именно там.      

Так говорили они, грубо и непристойно, о том, что требует величайшей   деликатности, – о женщинах. Присутствие трех служителей церкви не   сдерживало их. Напротив, оба отца иезуита и священник хвастались своими   любовными связями так же непристойно и бесстыдно, как другие, ибо все трое были   ничуть не безгрешнее остальной компании, собравшейся за столом. В обычной   обстановке они еще проявили бы некоторую сдержанность, но здесь, после   нескольких бокалов вина, она исчезла бесследно; они ничуть не стеснялись в этой   компании, и никто из присутствующих, со своей стороны, нимало не благоговел   перед ними. Вся их показная святость и смирение предназначались лишь для   наивных крестьян и простодушных пеонов. А за столом то один, то другой из   святых отцов изредка принимал благочестивый вид, но только шутки ради, чтобы   придать остроту и пикантность рассказу о каком‑либо похождении. Общий разговор   становился все беспорядочнее, и вдруг кто‑то назвал имя, заставившее всех   умолкнуть. То было имя Карлоса, охотника на бизонов.      

Услышав это имя, кое‑кто из присутствующих изменился в лице.   Робладо нахмурился; было бы нелегко разобраться в смешении чувств, исказивших   черты Вискарры; отцам иезуитам и священнику имя охотника, видимо, тоже не   доставило удовольствия.      

О Карлосе упомянул не кто иной, как Эчевариа:      

– Клянусь честью, такой дерзости я еще не видывал даже   в республиканском Париже! Какой‑то чертов торгаш, ничтожество, которое торгует   мясом и шкурами… короче говоря, мясник, убийца этих чертовых бизонов – и вдруг   посмел добиваться… Parbleu! Хоть Эчевариа разговаривал по‑испански, ругался он   всегда по‑французски. Так выходило вежливее.      

– Неслыханная наглость! Невыносимо! – раздались   голоса.      

– А по‑моему, прекрасная дама не так уж и   рассердилась, – заметил грубоватый малый, сидевший в самом конце стола.      

Ему стали хором возражать. И громче всех заспорил Робладо.      

– Дон Рамон Диас, – обратился он к молодому   человеку, – вы просто‑напросто ничего не видели. Я стоял рядом с дамой и   знаю, что она была возмущена ( то была ложь, и Робладо знал это), и ее отец…      

– Да, отец‑то, конечно! – смеясь, воскликнул дон   Рамон. – Все видели, как он обозлился. Это вполне понятно. Ха‑ха‑ха!      

– А кто он такой, этот Карлос? – спросил один из   гостей.      

– Превосходный наездник, – ответил дон   Рамон. – С этим и наш комендант согласится.      

Произнося эти дерзкие слова, он с понимающей усмешкой   взглянул на Вискарру. Тот нахмурился в ответ.      

– Вы проиграли немало денег, не правда ли? –   осведомился у Вискарры священник.      

– Только не Карлосу, – ответил комендант, – а   тому, второму грубияну. Они, как видно, приятели. Самое скверное, что когда   держишь пари с кем‑нибудь из простонародья, нет никакой надежды отыграться в   следующий раз. Ведь с ними в обычное время не встречаешься.      

– Но кто же он такой? – снова спросил тот же   гость.      

– Кто? Да просто охотник на бизонов, вот и все.      

– Вот как? А разве больше вы о нем ничего не знаете? У   него светлые волосы – это очень странно, ведь белокурых мексиканцев не бывает.   Он не креол? Может, бискаец?      

– Ни то, ни другое. Говорят, он американец.      

– Американец?      

– Не совсем так: его отец был американец. Но вот падре   может рассказать о нем.      

Итак, священника попросили развлечь компанию коекакими   подробностями из жизни охотника на бизонов. Отец его, как говорили, был   американец. Странный человек, неведомо откуда и какими путями забрел он давным‑давно   в эту долину и тут решил осесть. Подобные случаи были редки в поселениях Новой   Мексики. Но еще удивительнее было, что американец был не один: его сопровождала   американка, мать Карлоса, та самая старуха, которая привлекла к себе общее   внимание в день святого Иоанна. Все попытки святых отцов обратить пришельца или   его жену в христианство ни к чему не привели. Старый траппер (отец Карлоса был   траппером) умер, как и жил, богохульником, еретиком, и все в городе были   убеждены, что его вдова общалась с дьяволом. Это был позор для церкви, и отцы   иезуиты уже давно изгнали бы это светловолосое семейство, но старый комендант,   предшественник Вискарры, почему‑то покровительствовал ему и сдерживал благие   намерения рьяных служителей церкви.      

– Но, кабальерос, – воскликнул иезуит, взглянув на   Вискарру, – подобные еретики опасны! В их душах зреют семена мятежа,   угроза общественному порядку. Когда этот светловолосый охотник является домой,   он водит компанию лишь с теми, за кем и не уследишь как следует. Его всегда   видят с этими подозрительными тагносами, и некоторые из них у него в услужении.      

– Вот как, он водится с тагносами? – раздались   голоса. – Опасная личность! Надо за ним присматривать.      

Потом зашла речь о сестре охотника. Все собеседники более   или менее лестно отзывались о ее красоте, и, слушая их, поминутно менялся в   лице Вискарра. Этого негодяя разговор занимал куда больше, чем могли   предположить гости, и у него давно готов был план действий.      

Его слуги и приспешники уже взялись за дело, заботясь о том,   чтобы он мог осуществить свои низкие намерения.      

Потолковав о сестре охотника на бизонов, компания стала   разбирать по косточкам других местных красавиц. Да и о чем им было говорить,   если не о женщинах! Неудивительно, что они быстро вернулись к первоначальной   теме своей беседы, и под влиянием новых бокалов вина беседа эта стала еще   колоритнее.      

Кончилось тем, что кое‑кто совсем опьянел; час был уже   поздний, гости распрощались, и некоторых пришлось даже провожать до дому. Отцам   иезуитам и священнику дали в провожатые солдат, так как все трое допились до   чертиков, но им это было не впервой.      

 Глава XIX      

       

Комендант и его приятель Робладо остались одни; заново   наполнив стаканы, с сигарами в руках, они продолжали беседу.      

– Итак, Робладо, вы и в самом деле думаете, что парню   отвечают взаимностью? Я того же мнения, иначе он не решился бы на такую   дерзость.      

– Теперь я в этом совершенно уверен, – ответил   капитан. – Не сомневаюсь, что они виделись наедине вчера вечером. Я   подходил к дому Крусес и увидел какого‑то человека: он стоял у самой ограды,   опираясь на нее, как будто разговаривал с кем‑то во дворе. Ято думал, что это   какой‑нибудь приятель дона Амбросио. Когда я уже был близко, человек отошел от   ограды и вскочил на коня. Он закутался в плащ, лица я не разглядел. Но я узнал   коня. Вообразите, это оказалс тот самый вороной, который вчера был под   охотником на бизонов! Вошел я, спросил, кто из хозяев дома; слуги отвечают, что   хозяин на руднике, а сеньорита ушла к себе и сегодня вечером никого не   принимает. Черт побери! Я вышел из себя, уж и не помню, что я им там сказал.   Прямо невероятно! И все‑таки этот нищий втихомолку свел с ней знакомство      

– это также верно, как то, что я солдат.      

– Да, просто не верится! Что же вы думаете предпринять,   Робладо?      

– Ну, о ней‑то я уж позабочусь! Теперь за ней будут   лучше присматривать. Я кое о чем намекну дону Амбросио. Вы ведь знаете мой   секрет, полковник! Ее приданое – рудник, – вот что притягивает меня, как   магнитом. Но до чего же нелепо, чтобы моим соперником оказался какой‑то охотник   на бизонов!      

Робладо громко расхохотался, но смех его прозвучал фальшиво   и невесело. И вдруг новая мысль пришла ему в голову.      

– А знаете, ведь наш отец Хоакин не любит семью   белоголового, – продолжал он. – Я понял это по его сегодняшним   намекам. Если вмешается церковь, мы без особого шума избавимся от этого   охотника. Стоит только отцам иезуитам доказать, что он еретик, и они выгонят   его из Сан‑Ильдефонсо. Верно?      

– Да, конечно, – холодно ответил Вискарра,   потягивая вино.      

– Но если изгнать этого охотника, дорогой мой Робладо,   придется изгнать и еще кое‑кого. Вместе с шипами мы выдернем и розу. Вы меня   понимаете?      

– Вполне.      

– А я этого вовсе не желаю, по крайней мере теперь.   Немного погодя мы охотно расстанемся и с розой и со всеми ее шипами, кустами,   корнями и прочим! – с громким хохотом докончил Вискарра.      

– Да, кстати, полковник, – спросил капитан, –   каковы ваши успехи? Были у нее дома?      

– Нет, мой дорогой, некогда было. Не забудьте – до ее   дома не близко. И вообще я намерен отложить свой визит, пока ее братец не   уберется подальше. Будет гораздо удобнее ухаживать за ней в его отсутствие.      

– Уберется подальше? Что это значит?      

– Да то, что скоро охотник отправится в прерию. Может   быть, даже на несколько месяцев. Будет там бить бизонов, надувать индейцев… ну,   и прочее в том же роде.      

– Ого! Это недурно.      

– Как видите, милый друг, нам совершенно незачем   спешить. Потерпите – впереди у нас вполне достаточно времени. Я уверен, пока   возвратится наш храбрый охотник на бизонов, мы прекрасно успеем обделать наши   делишки. Вы завладеете богатыми рудниками, а я…      

Тут в дверь негромко постучали, и они услышали голос   сержанта Гомеса; он спрашивал, нельзя ли поговорить с комендантом.      

– Войдите, сержант! – крикнул полковник.      

И в комнату вошел кавалерист с грубым, жестоким лицом; по   всему видно было, что он только что соскочил с коня.      

– Ну как, сержант? – спросил Вискарра, когда тот   подошел ближе. – Выкладывайте! При капитане Робладо можете говорить все.      

– Они живут в самом последнем доме, в том конце долины,   полковник; отсюда миль десять, не меньше. Их там только трое: мать, сестра и   брат – тот самый, вы его видели на празднике. Слуги у них тагносы, не то трое,   не то четверо, они ему помогают на охоте. У него несколько мулов, быков да   повозки – вот и все хозяйство. Они ему нужны для охоты. Он и сейчас собирается   на охоту – уедет дня через четыре, не позже. Я слыхал, на этот раз он уедет   надолго, двинется каким‑то новым путем, через Льяно Эстакадо.      

– Через Льяно Эстакадо?      

– Так мне говорили.      

– Что еще, сержант?      

– Ничего, полковник. Вот только у девушки есть   возлюбленный – тот самый парень, который на празднике бился с вами об заклад,   вы еще ему порядком проиграли.      

– Ах, черт возьми! – воскликнул Вискарра,   мгновенно помрачнев. – Так вот оно что! Так я и думал. А где он живет?      

– Недалеко от них, полковник. У него свое ранчо, и он,   говорят, богатый… для скотовода, понятно.      

– Налейте‑ка себе стаканчик каталонского, сержант.      

Кавалерист протянул руку, наклонил бутылку, наполнил стакан   и, почтительно поклонившись офицерам, одним духом осушил его.      

Потом, поняв, что он больше не нужен, отдал честь и   удалился.      

– Что же, – сказал полковник, – как видите,   ваши дела складываются недурно.      

– И ваши тоже, – ответил Робладо.      

– Не совсем.      

– Почему?      

– Не нравится мне этот ее возлюбленный, этот скотовод.   У него есть деньги, к тому же он не робкого десятка – пожалуй, доставит мне   немало хлопот. Он не из тех, кого можно вызвать на дуэль,      

– по крайней мере, мне, при моем положении, это не к   лицу. Но он коренной здешний житель, он их поля ягода – не то что   охотник, – и все здесь любят его. И раз он тут замешан, дело принимает   совсем другой оборот… А впрочем, не все ли равно! Еще не было случая, чтобы я   потерпел неудачу. Доброй ночи, капитан!      

– Доброй ночи! – ответил Робладо.      

И, одновременно поднявшись из‑за стола, они разошлись по   своим спальням.      

 Глава XX      

       

Ранчо и асиенды растянулись вдоль реки почти на десять миль   от Сан‑Ильдефонсо. Ближе к городу их было больше; но чем дальше вниз по   течению, тем они попадаются реже и тем беднее их обитатели. Фермеры и скотоводы   побогаче боялись воинственных индейцев и предпочитали строиться ближе к   крепости. Напротив, бедность заставляла иных быть отважными и селиться у самой   границы. И так как вот уже несколько лет никто не нападал на поселение Сан‑Ильдефонсо,   многие мелкие фермеры и скотоводы обосновались в восьми и даже в десяти милях   от города.      

В полумиле от всех остальных ранчо стоял одинокий домик –   последнее, самое отдаленное от города жилище в этой долине. Казалось, он был   расположен за пределами той территории, которую охранял гарнизон, ибо ни один   патруль сюда не заглядывал. Хозяева его, видно, верили в судьбу или в   милосердие апачей – индейского племени, которое обычно совершало набеги на Сан‑Ильдефонсо:   дом ничем не был защищен от них. А может быть, его охраняло как раз то, что он   был расположен так уединенно, вдали от всех других ранчо.      

Он стоял немного в стороне от дороги и не на самом берегу   реки, а поодаль, в тени утеса, – казалось, он врос в скалу.      

Это бедное жилище, как и все дома в долине, да и почти   повсюду в Мексике, было сложено из больших спрессованных и высушенных на солнце   глыб глины. У многих лучших построек этого типа фасады белые – значит, где‑нибудь   рядом есть залежи гипса. В иных домах, где хозяева с большими претензиями, окна   кажутся застекленными. Так оно и есть, только вместо стекол вставлены похожие   на стекло сверкающие тончайшие пластинки все того же гипса – его употребляют   для этой цели в разных уголках Новой Мексики.      

Ранчо, о котором идет речь, не украшали ни окна, ни побелка.   Оно стояло под нависшим утесом, и его темные стены почти сливались со скалой;   окнами служили два отверстия, забранные несколькими деревянными поперечинами;   через эти отверстия в дом проникало немного света.      

Однако внутри было бы совсем темно, если бы не дверь, обычно   открытая настежь.      

С дороги, проходящей по долине, дом был едва виден.   Путешественник никогда бы его не разглядел, и даже острый глаз индейца мог не   заметить его. Необычайная изгородь скрывала его от посторонних взглядов –   необычайная, впрочем, для того, кто не свыкся еще с растительностью этого   отдаленного уголка земли. Изгородь была из колоннообразных кактусов. Растения   эти – точь‑в‑точь аккуратные рифленые столбики толщиной в шесть дюймов и   вышиной от шести до десяти футов. Они стояли рядом, почти вплотную, словно   колья в частоколе, да притом ощетинивались во все стороны шипами, так что в   просветы почти ничего не было видно. В положенный срок вершины этих живых   колонн покрывались прекрасными, словно восковыми, цветами, а потом на месте   цветов появлялись яркие ароматные плоды.      

Лишь пройдя внутрь ограды, можно увидеть маленькое ранчо; и   хоть его стены грубы, прелестный огороженный садик, весь в цвету, говорит о   том, что здесь есть чья‑то заботливая рука. За кактусовой изгородью другая   загородка – простая невысокая стена, сложенная из необожженного кирпича,   отделяет примыкающую к скале площадку. Это кораль – загон для скота, и одном   углу его сооружено нечто вроде небольшого сарая или конюшни. Иногда в этом   корале стоят пять или шесть мулов да десяток быков, а в конюшне – великолепный   верховой конь. Но сейчас там пусто, никого нет. Конь, мулы, быки ушли вместе со   своим хозяином далеко в прерии.      

Хозяин их – Карлос, охотник на бизонов. Это и есть его дом;   здесь он живет со своей старой матерью и красавицей‑сестрой. В этом доме жил он   с самого детства.      

И, однако, они всегда были чужаками в долине и в городе. Ни   испанцы, ни индейцы не признавали их за своих. И те и другие отличались от этой   семьи не меньше, чем друг от друга. Иезуит сказал правду: Карлос и его близкие   и в самом деле были американцы. Родители его поселились в долине очень давно,   никто не знал, откуда они родом; знали только, что пришли они с востока,   пересекли Великие Равнины. Они были еретики, и святым отцам так и не удалось   присоединить их к своей пастве. Отцы иезуиты давно бы изгнали их или как‑нибудь   иначе расправились с этой семьей, если бы ей не покровительствовал прежний   военный комендант. И к тому же простой народ всегда испытывал перед обоими   какой‑то суеверный страх. Позднее это чувство полностью обратилось на мать   Карлоса и приняло новую форму: ее считали колдуньей, ведьмой и при встрече с   ней спешили осенить себя крестным знамением. Но случалось это не часто, так как   она почти не появлялась на людях. На праздник святого Иоанна ее привез Карлос,   которому очень хотелось развлечь горячо любимых мать и сестру.      

В той отчужденности, которая окружала их, в значительной   степени было повинно их американское происхождение. Испано‑мексиканцы и англо‑американцы   подозрительно и недружелюбно относились друг к другу еще задолго до того   времени, о котором ведется рассказ. Чувства эти, порожденные национальной   враждой, всчески поощряло и разжигало духовенство своими интригами и кознями.   Тень предстоящих событий уже нависла над Мексикой; Америка распространила свое   влияние и на Флориду и на Луизиану. Смысл происходящего был ясен, разумеется,   лишь самым дальновидным, но пагубная страсть – расовая ненависть      

– охватила всех.      

Все вокруг были предубеждены против семьи охотника на   бизонов, и потому она почти не общалась с жителями долины.      

Карлос и его родные поддерживали отношения главным образом с   местным индейским населением – с бедняками тагносами, которые менее всех были   настроены против американцев.      

Войдя в жилище Карлоса, мы увидели бы светловолосую   Роситу, – сидя на циновке, она ткет шаль. Ее ткацкий станок состоит всего   из нескольких деревянных частей грубой работы. Он так примитивен, что его и   станком‑то не назовешь. И тем не менее длинные синеватые, параллельно натянутые   нити, дрожащие при каждом прикосновении ловких пальцев девушки, скоро   превратятся в прелестную шаль, которую кокетливо накинет на голову какая‑нибудь   городская красотка. Ни одна рукодельница в долине не умеет ткать такие шали,   как сестра охотника на бизонов. Как нет среди юношей наездника, равного   Карлосу, так никто не сравнится с Роситой в искусстве, которым она добывает   средства к существованию.      

В домике всего две комнаты – вдвое больше, чем почти во всех   таких домишках. Чувство деликатности еще живо в душе сакса, и семья Карлоса   жила не совсем на индейский лад.      

Кухня занимает комнату побольше, и выглядит она веселее,   потому что свет проникает сюда через открытую дверь. Здесь вы увидите небольшой   очаг, похожий на алтарь, пять‑шесть глиняных горшков, по форме напоминающих   урну, несколько чашек и кубков, выдолбленных из тыквы, покатый каменный столик   на коротких ножках, который служит для приготовления маисовых лепешек,   несколько циновок и бизоньих шкур ( на них обычно сидят), мешок маиса, пучки   сухих трав, связки красного и зеленого перца, но и только.      

Это, пожалуй, единственный дом во всей долине, где ваш глаз   не порадуют изображения святых. Здесь и вправду живут еретики.      

Но прежде всего остального вы увидите старуху, которая сидит   у огня и курит трубку. Странная она, эта старуха, и, уж конечно, судьба у нее   тоже странная, но она никому еще не поведала о своем прошлом. Резкие черты   исхудалого лица, побелевшие, но все еще пышные волосы, дикий блеск глаз – все   необычно в ее облике. Не одним лишь темным, невежественным людям поневоле может   почудиться, будто она не такая, как все. Не диво, что жители долины считают ее   колдуньей.      

 Глава XXI      

       

Росита стояла на коленях, и маленький челнок в ее руках   проворно сновал по утку. Она пела, пела и нежно и звонко, веселую песенку,   которой научила ее мать, песенку, родившуюся в далеких лесах Америки; потом   запела старинную романтическую испанскую песню – быть может, это был   «Трубадур»; чудесная эта мелодия не потеряла своей прелести, даже в современной   песенке «Не любит… „. «Трубадур“ был любимой балладой Роситы, и, когда она   бралась за бандолу и пела под звон ее струн, напоминающий звон гитары,   слушатель испытывал истинное наслаждение.      

Сейчас она пела, чтобы скоротать время и чтобы работалось   легче, и хотя на этот раз она не аккомпанировала себе, ее серебристый голосок и   без всякой другой музыки звучал нежно и ясно.      

Мать отложила в сторону трубку и, как и Росита, занялась   делом. Она пряла пряжу, из которой ткались ткани. Если ткацкий станок Роситы   был очень примитивен, то прялка была еще примитивнее – простонапросто быстрое,   неутомимо пляшущее веретено. С помощью этой нехитрой механики старая женщина   вытягивала и сучила такую ровную нить, что и настоящая прядильная машина не   могла бы ее перещеголять.      

– Бедный наш Карлос! Раз, два, три, четыре, пять,   шесть… я сделала шесть зарубок – уже шестой день он в пути. Наверно, он сейчас   на Льяно Эстакадо, мама. Я надеюсь, что ему повезет и индейцы обойдутся с ним   по‑хорошему.      

– Не тревожься, девочка. Мой храбрый сын взял с собой   отцово ружье, и он умеет с ним обращаться. Да, это он умеет. Не тревожься за   Карлоса!      

– Но ведь он еще никогда не бывал там, мама. Вдруг он   повстречается с враждебным племенем?      

– Не тревожься, девочка! У Карлоса есть враги   пострашнее индейцев… враги пострашнее, и они здесь, рядом с нами. Трусливые   рабы! Они ненавидят нас… И здешние испанцы и креолы ненавидят нас… Испанские   собаки! Они ненавидят нас за то, что мы саксы.      

– Не говори так, мама! Ведь не все они наши враги. У   нас есть и друзья.      

Росита думала о доне Хуане.      

– Немного, очень немного… И они редко навещают нас. Да   и что мне до них – ведь у меня есть сын ! Разве он не лучший наш друг? Нежное   сердце, храброе сердце, сильная рука! Кто сравнится с моим Карлосом? И мальчик   любит свою старую мать, странную старую мать… Это все они, пьяницы, думают, что   она странная. А все‑таки он любит свою старую мать. На что же ей тогда друзья?      

Она громко расхохоталась, и в этом смехе звучало такое   торжество, что сразу было видно, как гордится она своим сыном.      

– А какой груз повез он, мама! Прежде он никогда не   брал так много товаров. И откуда у него столько денег?      

Росита в точности не знала, откуда, но в глубине души   подозревала, кто именно был тот друг, что ссудил ее брата деньгами.      

– Боже мой! – продолжала она. – Если он   удачно продаст все эти прекрасные вещи, он будет очень богат. Он пригонит   мулов, целый табун. Скорей бы уж он вернулся! Раз, два, три… шесть. Да, только   шесть зарубок. А мне так хочется, чтобы это доска уже вся была в зарубках, с   обеих сторон… очень хочется!      

Говоря это, Росита глядела на узкую кедровую дощечку,   висевшую на стене. На дощечке видны были шесть маленьких зарубок. Она заменяла   Росите и часы и календарь: каждый день, пока не вернулся Карлос, на ней   прибавляется по зарубке, и сестра всегда будет знать, сколько времени прошло с   тех пор, как он уехал.      

Поглядев минуту‑другую на кедровую дощечку и попытавшись   представить себе, что зарубок уже не шесть, а семь, Росита оставила это занятие   и снова принялась ткать.      

А старуха тем временем отложила веретено и сняла крышку с   глиняного горшка, который стоял на очаге на небольшом огне. Над горшком   поднялось облако пара, и в комнате вкусно запахло: старуха тушила мелко   изрубленное вяленое бизонье мясо, крепко приправленное испанским луком и   стручками красного перца.      

– Жаркое готово, девочка, – сказала она, достав   мясо деревянной ложкой и отведав его. – Давай обедать.      

– Хорошо, мама, – ответила Росита, вставая из‑за   своего станка. – Сейчас я приготовлю тортильи.      

Тортильи – это лепешки, которые едят только теплыми, –   вернее, они вкусны лишь теплые, прямо со сковородки, поэтому их пекут в   последнюю минуту, когда уже садятся за стол или даже во время еды.      

Росита отодвинула горшок и поставила сковороду на угли. В   другом горшке уже сварился маис. Росита сняла его и поставила рядом, на   каменный столик, потом с помощью продолговатой, тоже каменной скалки быстро   превратила разваренный маис в снежно‑белое тесто. Отставила в сторону горшок,   отложила скалку и погрузила розовые пальчики в тесто. Взяла ровно столько   теста, сколько требовалось на лепешку, скатала из него шар, прихлопнула его   ладонями, и получился плоский, не толще вафли, круг. Теперь оставалось только   бросить его на горячую сковороду, тотчас перевернуть, еще мгновенье – и   тортилья готова.      

Все это требовало незаурядной ловкости, но Росита все   проделала так искусно, что ясно было – она мастерица печь тортильи.      

Когда на блюде появилась изрядная стопка лепешек, Росита   перестала печь; мать уже разложила жаркое по тарелкам, и обе принялись за еду,   не пользуясь при этом ни ножами, ни вилками, на даже ложками. Лепешки были еще   теплые, и их можно было согнуть как угодно, они‑то и заменяли все эти ухищрения   цивилизации, которые в мексиканском ранчо считались совершенно лишними.      

Едва они успели покончить со своим скромным обедом, как до   их слуха донесся какой‑то необычный звук.      

– Что это? – воскликнула Росита, вскочив на ноги и   прислушиваясь.      

Через открытую дверь и окна снова проник в комнату тот же   звук.      

– Да это труба! – сказала девушка. – Наверно,   это пришли солдаты.      

Она выглянула в дверь, потом подбежала к изгороди и стала   глядеть сквозь щели между зелеными столбиками. Это и в самом деле были солдаты.   Невдалеке, по двое в ряд, вниз по долине двигался отряд улан. Блеск их оружия и   фляжки на пиках придавали им вид веселый и привлекательный. В ту минуту, когда   Росита увидела их, они повернули коней, перестроились и, вытянувшись в одну   линию, остановились лицом к изгороди, всего в какой‑нибудь сотне шагов от нее.   Ясно было, что они остановились перед ранчо не случайно.      

«Что им тут надо? « – сразу же подумала Росита. Отряды улан   часто проходили мимо них по долине, но никогда не приближались к дому, который,   как уже сказано, стоял в стороне от дороги. Что же привело сюда солдат? Что   заставило их свернуть со своего обычного пути?      

Не найдя ответа на эти вопросы, Росита побежала в дом и   стала спрашивать мать. Но и та ничего не могла ответить ей; тогда девушка   вернулась к ограде и опять стала смотреть в щелку.      

В это время один из всадников, одетый наряднее других –   верно, офицер, – отделился от строя и галопом поскакал к дому. Вот он уже   совсем рядом, вот остановил коня у живой изгороди и поверх кактусов заглядывает   во двор.      

Росита увидела только шляпу с султаном и лицо, но она сразу   узнала его. Это был тот самый офицер, который так беззастенчиво смотрел на нее   в день святого Иоанна. Перед нею был комендант Вискарра.      

 Глава XXII      

       

Офицеру, смотревшему поверх изгороди, прекрасно видна была   девушка, стоявшая в маленьком садике среди цветов. Она отступила к двери и   скрылась было в доме, но обернулась, чтобы позвать Бизона – огромного   волкодава, который яростно лаял и готов был кинуться на незнакомца.      

Послушный ее голосу, пес, рыча, побежал в дом. Он был очень   недоволен и, как видно, хотел испробовать свои зубы на ногах чужого коня.      

– Благодарю вас, прекрасная сеньорита, – сказал   офицер. – Вы так добры, что защитили меня от этого свирепого зверя. Хорошо,   если бы в этом доме я боялся только его одного.      

– Чего же еще вы боитесь, сеньор? – удивилась   Росита.      

– Ваших глаз, милая девушка. Они куда опаснее, чем   острые зубы вашего пса, – они уже ранили меня.      

Росита покраснела и отвернулась.      

– Кабальеро, – сказала она, – вы, наверно,   приехали сюда не для того, чтобы смеяться над бедной девушкой. Могу я спросить,   что у вас за дело?      

– Никакого дела, прекрасная Росита, просто я хотел   увидеть вас… Нет, нет, не уходите! У меня есть дело, есть… Видите ли, у меня в   горле пересохло, я хотел напиться. Вы ведь не откажетесь дать мне глоток воды,   прекрасная сеньорита?      

Теперь он говорил торопливо и сбивчиво, стараясь во что бы   то ни стало удержать девушку, которая уже готова была оборвать этот разговор и   уйти в дом. Вискарру вовсе не мучила жажда, и, уж во всяком случае, он не хотел   пить, но закон гостеприимства, конечно, заставит девушку принести воды, а там   он, быть может, сумеет добиться и большего.      

Ничего не ответив на его льстивые речи, Росита вошла в дом и   тотчас вернулась с тыквенной чашей, полной воды. Подойдя к просвету в изгороди,   который служил воротами, Росита подала воду Вискарре и стала ждать, пока он   напьется и вернет чашу.      

Не желая показать, что его просьба была только предлогом,   комендант через силу сделал несколько глотков, потом выплеснул оставшуюся воду   и протянул чашу Росите. Та хотела взять ее, но Вискарра продолжал крепко   держать чашу и не сводил с Роситы дерзкого, настойчивого взгляда.      

– Очаровательная сеньорита, – сказал он   наконец, – вы были так добры! Нельзя ли поцеловать вашу прелестную ручку?      

– Что такое, сударь? Отдайте, пожалуйста, чашу.      

– Нет, сперва я заплачу за питье. Согласны?      

И он бросил в чашу золотой.      

– Нет, сеньор, я не могу взять деньги. Ведь я просто   исполнила свой долг. Мне не нужен ваш золотой, – твердо закончила она.      

– Очаровательная Росита! Вы завладели моим сердцем,   почему же зоодно не взять и золотой?      

– Я вас не понимаю, сеньор. Возьмите, пожалуйста ваши   деньги и отдайте чашу.      

– Я отдам ее только вместе с золотым.      

– Тогда оставьте ее себе, сеньор, – сказала   девушка, поворачиваясь, чтобы уйти. – Меня ждет работа.      

– Нет, постойте, сеньорита! – воскликнул Вискарра.      

– Не откажите еще в одной любезности. Я хотел попросить   огня для сигары. Вот, возьмите чашу! Видите, она пустая. Вы ведь простите меня   за то, что я предлагал вам этот золотой?      

Вискарра видел, что девушка оскорблена, и своими извинениями   старался успокоить ее.      

Росита взяла у него чашу и пошла в дом, чтобы исполнить его   просьбу.      

Через минуту она вновь появилась, неся на небольшом совке   немного жару из очага.      

Дойдя до ворот, она с удивлением увидела, что офицер   спешился и привязывает коня к столбу.      

– Я устал с дороги, – сказал он, когда Росита   протянула ему совок. – Солнце так печет! Если позволите, сеньорита, я   войду в дом и отдохну немного.      

Эта новая просьба была неприятна девушке, но отказать она не   могла, и через минуту, звеня шпорами и бряцая саблей, комендант вошел в дом.      

Росита следовала за ним, не произнося ни слова. Ни словом не   удостоила вошедшего и ее мать – она сидела в своем углу и не обратила на   офицера ни малейшего внимания, даже не взглянула в его сторону. Пес, грозно   рыча, стал кружить около него, но молодая хозяйка прикрикнула на пса; собака   снова улеглась на циновку, но не спускала с незваного гостя злобно сверкавших   глаз.      

Едва Вискарра вошел в дом, ему стало не по себе. Он видел,   что ему не рады. Росита не произнесла ни единого приветливого слова, и старуха   и пес ничем не проявили своего гостеприимства. Наоборот, все заставляло   коменданта безошибочно чувствовать, что он здесь нежеланный гость.      

Но Вискарра не привык считаться с чувствами подобных людей.   Он не обращал внимания на их приязнь или неприязнь, особенно когда это мешало   его удовольствиям; и, закурив сигару, он преспокойно уселся на скамью с полной   непринужденностью, как у себя дома.      

Некоторое время он молча курил.      

Между тем Росита выдвинула ткацкий станок и, опустившись   перед ним на колени, принялась за работу, словно в комнате никого чужого и не   было.      

– О, да как это хорошо придумано! – воскликнул   офицер, делая вид, что его очень заинтересовала работа девушки. – Мне   давно хотелось взглянуть, как их делают, эти шали… ведь это шаль, правда?   Честное слово, очень интересно! Вот, значит, как их ткут. Можете вы сделать ее   за день, сеньорита?      

– Да, сеньор, – был короткий ответ.      

– А эта пряжа бумажная, правда?      

– Да, сеньор.      

– А какой милый узор! Это вы сами придумали?      

– Да, сеньор.      

– Я вижу, это настоящее искусство! Хотел бы я понять,   как переплетаются эти нити.      

Он поднялся со скамейки и, подойдя к станку, опустился на   колени.      

– В самом деле, до чего хитро придумано! Знаете что,   милая Росита, поучите‑ка и меня этому делу. Хорошо?      

Старуха до этой минуты сидела неподвижно, глядя в землю, но,   услышав имя дочери в устах незнакомца, вздрогнула и оглянулась на него.      

– Я не шучу, – продолжал он между тем, – ведь   это очень полезное искусство! Вы не могли бы меня выучить?      

– Нет, сеньор, – последовал односложный ответ.      

– Ну что вы! Не такой уж я тупица! Я думаю, что   научусь… Кажется, надо только взять вот эту штучку, – он наклонился и   положил руку на челнок так, что его пальцы касались пальцев девушки, – и   вот так пропустить ее между нитей… верно?      

Но тут, словно охваченный безумной страстью, он, казалось,   забылся и, внезапно понизив голос, глядя на залившуюся краской девушку, продолжал:      

– Росита, прелесть моя! Я люблю вас… Один поцелуй,   прекраснейшая… только один поцелуй!      

И прежде чем она успела увернуться, он обнял ее и крепко   поцеловал в губы.      

Девушка закричала, и в ответ раздался другой крик, громкий,   неистовый.      

Старуха, которая до этой минуты все еще сидела, согнувшись,   в своем углу, вскочила и, как тигрица, кинулась на офицера. Мгновение – и ее   длинные, костлявые пальцы вцепились ему в горло.      

– Прочь, ведьма, прочь! – закричал он, стараясь   вырваться.      

– Прочь, говорю! Или я зарублю тебя, проклятая… Прочь,   тебе говорят!      

Но старуха кричала не переставая и не выпускала его; она   хватала его за горло, рвала эполеты и все, что попадало под руку.      

Однако еще острее ее когтей оказались клыки громадного   волкодава, который тоже сразу вскочил с места и вцепился в ногу офицера так,   что тот заорал изо всех сил:      

– Пошел вон!.. Эй! Сержант Гомес! На помощь! На помощь!      

– Вот тебе, подлый ачупино! – кричала   старуха. – Собака! Испанский пес! Зови их, зови своих трусливых слуг!..   Где мой храбрый сын? Зачем умер мой муж? Подлый пес оскорбил наш дом… Будь они   здесь, ты не ушел бы живым, собака! Убирайся!.. Убирайся к своим красоткам, к   своим девкам! Убирайся вон!..      

– Проклятая фурия! Убери этого пса… убери пса!.. Эй вы   там! Гомес! Где у вас пистолеты? Пристрелите его! Скорее! Скорее!      

Пустив в ход саблю, доблестный комендант наконец‑то добрался   до своей лошади. Сержант Гомес прикрывал его отступление.      

Ноги Вискарры были порядком искусаны, но все же ему удалось   кое‑как взобраться в седло.      

Сержант разрядил оба пистолета, но так и не попал в собаку.   Видя численное превосходство врага, пес повернулся и побежал в дом.      

Лая больше не было слышно, но когда комендант уже сидел в   седле, из дома донесся насмешливый хохот. Такой звонкий, серебристый был этот   смех, что комендант сразу понял: это смеется над ним белокурая красавица   Росита.      

Досаде коменданта не было предела, он с радостью приказал бы   своему отряду занять ранчо, он потребовал бы голову этого пса; одно удерживало   его – страх, что тогда солдаты узнают причину его позорного бегства. А испытать   такое унижение ему вовсе не хотелось.      

Итак, он вернулся к своему отряду, отдал команду, и все   двинулись в обратный путь, в город.      

Вискарра недолго ехал во главе улан; злоба и разочарование   душили его, и, отдав кое‑какие распоряжения сержанту, он крупным галопом   поскакал вперед.      

Вид всадника в синем плаще, который направлялся к дому   Роситы (Вискарра узнал молодого скотовода дона Хуана), разумеется, не мог   успокоить разозленного коменданта. Вискарра не остановился, не заговорил, но,   смерив дона Хуана злобным взглядом, продолжал путь.      

Он не сбавлял хода и натянул поводья только у ворот   крепости.      

Лошадь, задыхаясь, тяжело водила боками – ей пришлось   расплачиваться за всю горечь и злобу, которые терзали его хозяина.      

 Глава XXIII      

       

Как только все стихло, Росита выскользнула из дому и   поглядела в щель изгороди. Она опять услышала, как затрубил трубач и хотела   убедиться, что незваные гости уехали.      

С радостью она увидала, что уланы уже довольно далеко и   направляются в другой конец долины.      

Она вбежала в дом и сказала об этом матери, которая уже   снова сидела в углу и невозмутимо курила свою трубку.      

– Подлые негодяи! – воскликнула старуха. – Я   так и знала, что они уйдут. Достаточно было старой женщины и собаки… О, был бы   здесь мой храбрый Карлос! Он бы проучил этого заносчивого ачупино, показал бы   ему, что мы не так уж беспомощны! Ха! Карлос бы ему показал!      

– Не думай больше об этом, мамочка. По‑моему, они не   вернутся. Ты их напугала, ты и наш храбрый Бизон. Какой он молодец!.. Да, но я   не посмотрела      

– может быть, он ранен, – прибавила она, поспешно   оглядывая комнату. – Бизон! Бизон! Сюда, мой славный пес! Иди, у меня кое‑что   есть для тебя. Храбрый зверь!      

Заслышав хорошо знакомый голос, пес вылез из своего убежища   и, ласково заглядывая в глаза девушке, запрыгал, завилял хвостом.      

Росита наклонилась, запустила руки в мохнатую шерсть и стала   ощупывать и осматривать собаку, боясь обнаружить кровавый след пули. К счастью,   сержант плохо целился. У пса не оказалось ни единой раны или даже царапины, и,   судя по тому, как он прыгал вокруг своей молодой хозяйки, он был в добром   здоровье и прекрасном расположении духа.      

Отличный пес был этот Бизон – одна из тех великолепных   овчарок Новой Мексики, которые хоть и сами наполовину волки, но прекрасно охраняют   овечьи отары, успешно отбивая нападения не только волков, но и свирепого   мексиканского медведя. Нет на свете овчарок лучше новомексиканских, а Бизон был   одним из лучших представителей этой породы.      

Убедившись, что пес цел и невредим, его хозяйка встала на   скамейку и, поднявшись на цыпочки, сняла с гвоздя на стене какой‑то странный   предмет. Это было похоже на связку каких‑то кривых колбас. Но то была не   колбаса, хотя по блеску собачьих глаз и радостному повизгиванию было ясно –   Бизон прекрасно знает, что это такое, и с его точки зрения оно ничуть не хуже   колбасы. Да, Бизона не приходилось посвящать в эту тайну – он знал, что за   штука вяленая бизонина. Пес всегда любил высушенное бизонье мясо и, получив   кусок, принялся за него с таким усердием, что доказал это как нельзя лучше.   Прелестная Росита, все еще немного напуганная, снова подошла к изгороди, чтобы   убедиться, что поблизости никого нет.      

Но на этот раз тут кто‑то был; однако, увидев его, она   совсем не испугалась, ничуть не бывало. При виде молодого человека в синем   плаще, верхом на коне в богатой сбруе она испытала совсем иное чувство: теперь   ее сердце было полно доверия.      

Этот молодой всадник был дон Хуан, скотовод. Он подъехал   прямо к воротам и, увидев девушку, приветливо, дружески окликнул:      

– Добрый день, Росита!      

И она также дружески, приветливо отозвалась:      

– Добрый день, дон Хуан!      

– Как поживает сеньора, ваша матушка?      

– Благодарю вас, дон Хуан! Как всегда. – И Росита   звонко рассмеялась.      

– Над чем это вы смеетесь, Росита? – удивился дон   Хуан.      

– А вы не видели доблестных солдат? – сквозь смех   спросила девушка.      

– Как же, видел. Сейчас на дороге я повстречал целый   полк улан, они неслись к городу. А комендант ускакал от них вперед. Он несся во   весь опор, как будто за ним гнались апачи. Я и вправду подумал, что они   встретили индейцев: я ведь знаю – после встречи с этими господами они всегда   так улепетывают.      

– А как выглядел офицер? Вы ничего такого не заметили?      

– Кажется, заметил. Похоже, что он продирался сквозь   колючие кусты. А впрочем, я едва успел взглянуть на него – так быстро он   проскакал. Зато он на меня очень сердито поглядел! Видно, все не может забыть   про свои золотые, – помните, как он мне проиграл в день святого Иоанна?   Ха, ха!.. Но, дорогая Росита, что же вы смеетесь? Разве солдаты были здесь? Что‑нибудь   случилось?      

И Росита рассказала ему о посещении коменданта – о том, как   он попросил воды напиться и огня, чтобы зажечь сигару, и как вошел в дом, а   Бизон кинулся на него и заставил его отступить с позором, как он, искусанный,   еле взобрался на коня и поскорей уехал. Однако о самых важных подробностях она   умолчала. Она ничего не рассказала ни об оскорбительных речах Вискарры, ни о   поцелуе. Она боялась, что, услышав об этом, дон Хуан выйдет из себя. Ведь она   знала, как вспыльчив и неосторожен ее возлюбленный. Такие новости он не станет   спокойно слушать – он погорячится и еще попадет из‑за нее в беду. Вот почему   Росита и решила утаить от него истинную причину разыгравшегося скандала. И она   рассказывала лишь о забавной стороне случившегося и сама при этом от души   смеялась.      

Но и то немногое, что узнал дон Хуан, заставило его   отнестись к делу гораздо серьезнее. Явился Вискарра, попросил напиться, потом   огня для сигары, заходил в дом… Все это очень странно, но совсем не смешно,   думал дон Хуан. И потом на него напала собака, искусала его… И его выгнали из   дома, да еще так позорно, да еще на глазах отряда улан!.. Вискарра, заносчивый   хвастун Вискарра, великий военачальник, герой сотни битв с индейцами, битв,   которых на самом деле вовсе и не было,      

– и вдруг над ним одержала победу собака! Нет, думал   дон Хуан, это совсем не смешно. Вискарра отомстит, по крайней мере, будет всеми   силами этого добиваться.      

Еще и другие неприятные мысли одолевали дона Хуан. Что   привело коменданта в этот дом? Как отыскал он это жилище, этот прелестный   уединенный уголок, казавшийс ему, дону Хуану, центром вселенной? Кто указал ему   дорогу? Что заставило улан свернуть с пути, изменить привычный маршрут?      

Вот какие вопросы задавал себе дон Хуан. Но спрашивать об   этом Роситу – значило бы обнаружить перед нею чувство, которое он предпочитал   скрывать: ревность.      

Да, в ту минуту его терзала ревность. Ну конечно, Росита   дала Вискарре напиться, зажгла ему сигару… быть может, пригласила его войти.   Еще и сейчас она такая веселая и, видно, совсем не сердится на Вискарру за этот   неожиданный визит.      

От этих мыслей дону Хуану стало совсем горько, и он не   присоединился к веселому смеху своей возлюбленной.      

Но стоило Росите пригласить его войти, как его настроение   изменилось и он снова стал самим собой. Спешившись, он через садик прошел за   Роситой в дом.      

Девушка подсела к станку и вновь принялась за работу, а   молодому человеку разрешено было опуститься на колени рядом с нею и говорить о   чем ему вздумается. Она не возражала, когда время от времени он помогал ей расправить   уток или рассучить спутавшуюся нить; в этих случаях руки их часто встречались   и, кажется, не расставались дольше, чем это было необходимо, чтобы распутать   узел.      

Но никто ничего этого не замечал. Мать Роситы предалась   полуденному сну, а Бизон, если и видел чтонибудь, все равно никому ничего не   сказал бы – он лишь вилял хвостом и добродушно поглядывал на дона Хуана, словно   всецело одобрял его поведение.      

 Глава XXIV      

       

Очутившись в своей роскошной квартире, Вискарра первым делом   потребовал вина. Вино подали, и комендант с мрачной решимостью стал пить бокал   за бокалом. Он надеялся залить вином свою досаду и на короткий срок преуспел в   этом.      

Когда выпьешь вина, на душе становится легче, но только на   время. Можно напиться пьяным и забыться, но надолго ли? Ревность и зависть   пробудятся вновь, и очень скоро – да, еще скорее, чем вы очнетесь от опьянения.   Всего вина, сколько его ни выжато из всех гроздей винограда на свете, не   хватит, чтобы ревнивцу найти в нем полное забвение.      

Сердце Вискарры раздирали страсти. Тут была и любовь –   вернее, то чувство, которое называл любовью этот распутник, – и ревность,   и гнев, вызванный тем, что с ним так невежливо обошлись, и уязвленное   самолюбие: ведь со своими золотыми эполетами и роскошным султаном он считал   себя неотразимым; но преобладало над всем горькое разочарование.      

И разочарование это было тем сильнее, что Вискарра просто не   понимал, как же теперь возобновить ухаживанье. Если он опять явится с визитом,   придется, пожалуй, вновь пережить такую же неприятность, а то и похуже.      

Хоть его и украшают галуны и нашивки, хоть он и важная   особа, а светловолосой девушке нет до него никакого дела – это ясно. Она совсем   не такая, как те девушки, которых он прежде удостаивал своим вниманием, не   такая, как все эти темноокие жительницы долины. Ведь любая из них без единого   слова, и даже не краснея, взяла бы его золотой – уж наверно, ни одна бы не   отказалась!      

Да, назад на ранчо теперь ему дороги нет. Так где же   встретиться с ней? Где ее увидеть? В городе она показывается редко, не бывает ни   на каких увеселениях, разве что когда брат дома. Итак, где же и как увидеть ее?   Положение безнадежное, нет никакой возможности исправить первый опрометчивый   шаг. Будь эта девушка заключена в монастырь, и то не было бы хуже. Да что и   говорить, никакой надежды! Так размышлял Вискарра.      

Но даже мысленно произнося эти слова, он все‑таки не верил,   что надежды и в самом деле не осталось. Нет, он не намерен сразу отступиться!   Чтобы он, сердцеед Вискарра, не сумел завоевать сердце какой‑то полунищей   девчонки! Ну нет, он еще не знавал неудач      

– не узнает и на этот раз! Уже из одного только   тщеславия он добивался бы своего, но были и еще причины для того, чтобы страсть   его разгорелась. Он натолкнулся на сопротивление, задача оказалась нелегкой      

– от всего этого лишь возрастали его энергия и   упрямство.      

А тут еще ревность – она тоже подхлестывала его самолюбие.      

Он ревновал к дону Хуану. Вискарра заметил его тогда, в день   праздника. Он видел юношу в обществе охотника на бизонов и его сестры. Видел,   как они разговаривали, выпивали, веселились все вместе. Он уже и тогда   ревновал, но это было ничто по сравнению с той ревностью, какая терзала его   теперь. Ведь тогда он предвкушал скорую и легкую победу. Тогда у него на душе   было спокойно, не то что сейчас – сейчас, когда он потерпел неудачу и в час   своего унижения повстречался все с тем же соперником… И тот направлялся к   знакомому ранчо. И там его, вне всякого сомнения, радушно встретили, рассказали   обо всем, что произошло.. И они вместе хохотали, издеваясь над ним, Вискаррой.   И… о дьявольщина! Эта мысль была нестерпима.      

Но при всем том комендант и не думал отказаться от своих   намерений. Уж наверно, есть еще какие‑то пути, пусть нечестные, пусть подлые,   лишь бы только додуматься… Вискарра чувствовал, что тут нужен человек, способный   рассуждать более хладнокровно. А где Робладо?      

– Сержант! Скажите капитану Робладо, что мне надо с ним   поговорить.      

Капитан Робладо был самым подходящим сообщником в подобных   делах. В своем отношении к женщинам оба они были подлецами, но Вискарра вел себя   немного поделикатнее, в благородно‑комическом духе. Он был мастер обольщать.   Подобно дон Жуану, он становился поклонником каждой хорошенькой женщины и   воображал, что его победы вполне законны, тогда как Робладо не брезгал никакими   средствами, лишь бы они поскорей привели его к цели. Он готов был действовать и   силой, если это выгодно и неопасно. Из них двоих худшим негодяем был, конечно,   Робладо.      

После того, как, действуя на свой лад, комендант потерпел   поражение, он готов был пойти на все, что ему ни посоветует Робладо. И, уж   конечно, Робладо мог дать ему совет: ведь этот капитан отлично знал любовную   стратегию и тактику как цивилизованных людей, так и диких индейцев.      

Случилось так, что и сам Робладо нуждался в совете по   сходному делу. Он просил руки прекрасной Каталины, и дон Амбросио дал свое   согласие, но, к всеобщему удивлению, сеньорита взбунтовалась. Она не отказалась   наотрез выйти за капитана Робладо. Это был бы прямой вызов, и тогда дон   Амбросио, пожалуй, немедленно пустил бы в ход всю свою отцовскую власть. Но   Каталина просила отца повременить, уверяя, что ей еще рано выходить замуж.   Робладо и думать не мог об отсрочке, ему не терпелось разбогатеть. Но дон   Амбросио внял мольбам дочери – именно это и тревожило капитана.      

Быть может, под влиянием коменданта дон Амбросио изменит   свое решение и поспешит с желанной свадьбой? Поэтому Робладо был рад и   счастлив, если бы начальник оказался у него в долгу.      

Придя к коменданту, Робладо выслушал подробнейший рассказ   обо всем, что произошло.      

– Дорогой мой полковник, вы не так взялись за дело. При   вашем опыте, при вашем искусстве… я просто поражен! Вы обрушились на них, как   орел на голубятню. Так только спугнешь птиц, и тогда они надежно укроются в   своем убежище. Вам совершенно незачем было ездить в это их ранчо.      

– Но как бы я тогда увиделся с нею?      

– У себя дома или где‑нибудь в другом месте, это уж как   вам угодно.      

– Невозможно! Она ни за что не пришла бы!      

– По вашему приглашению, конечно, нет – это я знаю.      

– Тогда как же?      

– Ха! Неужели вы так наивны? Вы что же, никогда не   слыхали, что на свете существуют сводни? – И Робладо расхохотался.      

– Ах, да, конечно… Но, поверьте, я никогда в них не   нуждался.      

– Еще бы! Вы, с вашим утонченным стилем, полагаете, что   они вообще не нужны. Но теперь вам придется прибегнуть к их помощи. Очень   полезная публика, уверяю вас: сберегает вам время, избавляет от хлопот, ну и,   кроме того, способствует успеху дела. Еще не поздно. Советую вам. Ну, а если и   на сей раз вас постигнет неудача, у вас остается еще одно средство…      

Не станем дольше прислушиваться к беседе этих негодяев.   Достаточно сказать, что они во всех подробностях обсуждали свои мерзкие планы.   Больше часа провели они за этим занятием, потягивая вино, пока наконец все не   было обдумано и оставалось лишь привести замысел в исполнение.      

Он и был приведен в исполнение, но результат оказался совсем   не тот, которого они ждали. «Дама», которая выступала в роли сводни, вскоре   свела знакомство с Роситой, но ее успех был еще более сомнителен, чем успех   самого Вискарры. Нет, его и сомнительным не назовешь – тут как раз не   оставалось никаких сомнений, все было ясно.      

Как только она дала Росите понять, с какой целью к ней   явилась, та обо всем рассказала матери, и царапины, которыми отделался   комендант, не могли идти ни в какое сравнение с тем, что выпало на долю его   посланницы. Не взмолись она о пощаде, ей бы не спастись от разъяренного Бизона.      

Она могла бы прибегнуть к помощи закона и отомстить им, но   уж такова была ее профессия, что она предпочла молча проглотить обиду.      

 Глава XXV      

       

– Ну, Робладо, – спросил комендант, что теперь?      

– А вы не догадываетесь, мой дорогой полковник?      

– Да не совсем, – ответил Вискарра, хотя он   прекрасно знал, что делать. До этого он додумался совсем недавно. Эта мысль   пришла ему в голову в день его первого поражения, когда сердце его горело   злобой и жаждой мести. И потом она возникала снова и снова. А его вопрос был   совершенно излишен. Ибо комендант заранее знал, каков будет ответ Робладо:   «Действуйте силой».      

Так оно и было. Робладо произнес именно эти слова.      

– Но как?      

– Возьмите нескольких солдат и ночью увезите ее. Что   может быть проще? С этой недотрогой надо было с самого начала так действовать.   Не бойтесь, никакой беды от этого не будет. Для них это вовсе не так ужасно.   Это способ испытанный, я знавал такие случаи. Ручаюсь вам, еще не успеет   вернуться охотник, как она уже со всем этим чудно примирится.      

– А если нет?      

– Ну, если даже нет, чего вам бояться?      

– Пойдут толки, сплетни…      

– Эка важность! Нет, дорогой полковник, на этот раз вы   что‑то слишком робки. Правда, вы уже изрядно напортили, но это совсем не   значит, что в дальнейшем вы будете действовать также неловко. Увезти ее можно   ночью. У вас тут есть комнаты, куда никому не позволено входить. Если надо,   можно воспользоваться даже теми… знаете?.. где нет окон. Никакой колдун не   сможет ничего проведать. Отберите людей, таких, которым вы доверяете. Вам   незачем брать весь отряд, а пять‑шесть золотых свяжут языки тем, кого вы   возьмете с собой. Право, это не труднее, чем украсть рубашку. Украсть рубашонку   – только и всего!      

И негодяй захохотал, довольный грубым сравнением и еще более   грубой шуткой, а комендант вторил ему.      

И все же Вискарра еще не решался прибегнуть к этому крайнему   средству. Но вовсе не душевное благородство было тому виной. Хотя он и не был   таким же отъявленным подлецом, как Робладо, сейчас его сдерживали отнюдь не   соображения порядочности. Вискарра всю жизнь с холодным равнодушием относился к   чувствам тех, кому он причинял зло, это вошло у него в привычку, и колебался он   сейчас совсем не потому, что его сколько‑нибудь занимало, будет ли потом эта   девушка счастлива или глубоко несчастна. Нет, он далек был от этих мыслей.   Робладо был прав, когда обвинил его в робости. Полковник в самом деле робел. Он   просто‑напросто отчаянно трусил.      

Он боялся не того, что ему придется понести какоето   наказание. Слишком важной и могущественной персоной он был, а родственники   намеченной жертвы слишком незначительны, чтобы стоило опасаться их. Немного   дипломатии – и они, совершенно ни в чем не повинные люди, будут осуждены на   смерть, и это будет выглядеть как акт правосудия. Нет ничего проще, как   состряпать дело об измене, заключить человека в тюрьму и убить, особенно   сейчас, когда восстание индейцев и креольская революция угрожают испанскому   владычеству в Америке.      

По‑настоящему Вискарра боялся лишь толков и сплетен. Такое   откровенное похищение недолго удастся держать в секрете. Рано или поздно   просочатся какие‑то слухи, и, уж конечно, такую скандальную историю сразу   подхватт, раззвонят на всех перекрестках, весь город будет судачить. Но может   случиться и кое‑что похуже. Слухи могут выйти за пределы Сан‑Ильдефонсо,   докатиться до главной квартиры, дойти до ушей самого вице‑короля! Вот этого и в   самом деле боялся комендант.      

Не то, чтобы двор вице‑короля был в те времена образцом   высокой нравственности. Нет, там отнеслись бы довольно снисходительно к любому   проявлению деспотизма или разврата, лишь бы все делалось втихомолку. Однако на   такой вот грабеж среди бела дня едва ли посмотрели бы сквозь пальцы, хотя бы из   чисто политических соображений. Да, у Вискарры были все основания соблюдать   осторожность. Он не верил, что проделку можно сохранить в тайне. Кто‑нибудь из   мошенников, которые помогут ему похитить девушку, в конце концов, пожалуй, еще   предаст его. Правда, то будут его собственные солдаты, и случись что‑нибудь, он   расправится с ними по своему усмотрению, но что от этого изменится? Ведь это   все равно, что запереть конюшню, когда конь уже украден.      

И даже если они не предадут его, разве можно надеяться   сохранить все в тайне? Прежде всего будет опасен ее разгневанный брат. Правда,   сейчас он в отъезде, но зато существует еще и ревнивый поклонник, да и брат   когда‑нибуль вернется. Все поймут, что похищение – дело рук его, Вискарры. Его   визит, приход сводни, похищение девушки – все это будет сопоставлено и все   вместе отнесено на его счет. А у нее такой брат, да и жених тоже, что они не   станут молчать о своих подозрениях. Можно бы и избавиться от обоих, но тогда   придется идти напролом, а это слишком опасно.      

Так рассуждал про себя Вискарра, то же он доказывал и   капитану Робладо. И не потому, что хотел, чтобы капитан разубедил его, нет, но   он надеялся, что вдвоем они додумаются до какого‑то наименее рискованного   средства, ибо цели своей он хотел добиться во что бы то ни стало.      

И они нашли то, что искали. Мысль эта, конечно, пришла в   голову капитану, который был куда более изобретателен и нагл. Со стуком   поставив стакан на стол, он неожиданно воскликнул:      

– Придумал, Вискарра! Ей‑Богу, придумал!      

– Да ну? Браво!      

– Если угодно, можете забавляться с вашей красоткой   двадцать четыре часа кряду, и самый злой сплетник ничего худого не заподозрит.   По крайней мере, теперь вам нечего бояться. Черт возьми, какая счастливая   мысль!.. Как раз то, что нужно!      

– Да не томите же, капитан! Что вы надумали? Говорите   скорее!      

– Погодите, сперва выпью глоток вина. Хитро придумано!   Не могу не выпить по этому поводу.      

– Тогда пейте, пейте! – воскликнул обрадованный   Вискарра, наливая вино; ему явно не терпелось услышать, что за счастливая мысль   осенила его притятеля.      

Робладо залпом осушил бокал и, подсев поближе к коменданту и   понизив голос, подробно изложил ему свой новый план. Идея эта, видимо, очень   понравилась Вискарре. Дослушав до конца, он крикнул: «Браво! « – и вскочил с   таким видом, словно получил приятнейшую весть.      

Радостно возбужденный, он несколько минут шагал из угла в   угол, потом громко захохотал.      

– Черт побери, да вы настоящий стратег! –   воскликнул он. – Сам Великий Конде не додумался бы до такой стратегии!   Пресвятая дева! Более мастерского хода и не придумаешь, и я обещаю вам,   капитан, – исполнение не заставит себя ждать.      

– А зачем откладывать? Почему не взяться за дело сейчас   же?      

– Верно… Давайте сейчас же и подготовимся к этому   приятному маскараду.      

 Глава XXVI      

       

И тут произошли события, которые, казалось, должны были бы   помешать коменданту крепости и его капитану исполнить задуманное. По крайней   мере, так можно было предположить. Не прошло и суток после описанного   разговора, как в городе и во всей долине разнесся слух о нападении немирных   индейцев. Говорили, что индейцы – были ли то апачи, юты или команчи, никто не   знал, – показались недалеко от Сан‑Ильдефонсо в полном боевом уборе.      

Это, вне всякого сомнения, означало, что они могут напасть   на любую часть поселения. Потом прошел новый слух, еще более серьезный: индейцы   напали на нескольких пастухов на плоскогорье, совсем близко от города; пастухам   удалось спастись, но собаки их были убиты, а отары овец угнаны в горы –   надежную крепость грабителей.      

На сей раз вести были более определенные. Напали индейцы из   племени юта, из отряда, который охотился к востоку от реки Пекос. Очевидно,   перед тем как возвратиться домой, к верховьям Дель Норте, они решили совершить   этот набег, суливший им немалые богатства. Пастухи ясно видели их и по боевой   раскраске сразу узнали ютов.      

Что на пастухов напали именно юты, было довольно   правдоподобно. Совсем недавно они же совершили набег на поселения,   расположенные в цветущей долине реки Таос. Юты прослышали о богатствах Сан‑Ильдефонсо,   вот почему они и напали. А команчи и апачи были в мире с Сан‑Ильдефонсо и уже   несколько лет ограничивались тем, что опустошали провинции Коагуила и Чиуауа.   Жители Сан‑Ильдефонсо не давали этим племенам никакого повода нарушить мир, да   и индейцы ничем не обнаруживали каких‑либо враждебных намерений.      

В ночь после того, как похитили овец, был совершен более   крупный грабеж. Это случилось уже в самом поселении. Со скотоводческой фермы,   расположенной в нижнем конце долины, угнали большое стадо рогатого скота.   Пастухи видели, как индейцы угоняют скот, но, испугавшись, были рады унести   ноги и спрятались на ферме.      

Не было совершено еще ни одного убийства, но лишь потому,   что грабителям никто не сопротивлялся. И на дома индейцы еще не нападали. Быть   может, то был лишь небольшой отряд, но как знать      

– к нему могут присоединиться другие, и тогда они,   пожалуй, отважатся на более дерзкие и опасные действия.      

И жителей долины и горожан охватило волнение. Всюду царил   ужас. Те, кто жил в ранчо, стоявших на отлете, на ночь покидали свои жилища и   искали приюта в городе или в крупных асиендах. С наступлением темноты ворота   асиенд запирались, до самого утра по плоской крыше – асотее – расхаживали   караульные. Великий страх объял жителей; он был особенно силен потому, что   нападение индейцев оказалось полной неожиданностью – ведь долгое время с ними поддерживались   хорошие отношения.      

Неудивительно, что людьми овладела тревога. У них были все   основания для этого. Они прекрасно знали, что жестокость диких воинов во время   набега не знает предела: индейцы убивают всех мужчин, щадят одних только   молодых женщин, но лишь для того, чтобы увести их с собою и превратить в   жалких, несчастных пленниц. Жители Сан‑Ильдефонсо хорошо знали все это – ведь в   то самое время тысячи их землячек, навсегда потерянных для своих родных и   друзей, томились в плену у диких индейцев. Неудивительно, что всюду царили   смятение и ужас.      

Комендант, по‑видимому, был все время настороже. Во главе   своих улан он рыскал по окрестностям и делал даже вылазки в горы. Ночью из   конца в конец долины разъезжали патрули. Населению было предложено, если   нападут индейцы, забаррикадировать двери и не выходить из домов. И все   восхищались рвением и энергией своих зашитников.      

С каждым днем росла слава коменданта. Впервые ему   представилась подлинно блестящая возможность показать всем, какой он   храбрец, – ведь с тех пор, как он прибыл сюда, индейцы еще ни разу не   нападали на СанИльдефонсо. Во времена его предшественника индейцы появлялись   здесь несколько раз, и всем памятно, что в этих случаях, вместо того, чтобы   преследовать «варваров», войска отсиживались в крепости до тех пор, пока враг   не скрывался, угнав из долины весь оказавшийся под рукой скот.      

Нет, новый комендант действует совсем иначе. Что за храбрый   офицер этот полковник Вискарра!      

Волнение продолжалось несколько дней. Но так как до сих пор   индейцы никого не убили, не похитили ни одной женщины и появлялись только   ночью, все решили, что, по‑видимому, их тут слишком мало, просто какая‑нибудь   небольшая кучка грабителей. В противном случае они бы уже давно осмелились   показаться среди бела дня и вообще причинили бы гораздо больше вреда.      

Все это время мать с сестра охотника на бизонов жили, никем   не охраняемые, в своем уединенном ранчо, и притом во всей долине вряд ли можно   было бы найти семью, которая меньше боялась бы индейцев. На то были причины. Во‑первых,   сама жизнь научила их почти не обращать внимание на опасность, которая   приводила в ужас их менее отважных соседей. Вовторых, индейцы, как видно,   стремились захватить побольше добра, и их вряд ли могла соблазнить такая бедная   хижина. Чуть выше по долине немало богатых ранчо. Нет, вряд ли индейцы нападут   на таких бедняков.      

Имелось и еще одно важное основание для такой уверенности      

– это было нечто вроде семейной тайны. Карлос торговал   со всеми соседними племенами, был известен индейцам и поддерживал дружбу почти   со всеми их вождями. И индейцы хорошо относились к нему: ведь он был   американец. А их отношение к американцам в то время и еще много времени спустя   было таково, что даже совсем малолюдные партии американских трапперов или   торговцев, ничего не опасаясь, проходили по землям апачей и команчей, тогда как   эти же самые апачи и команчи постоянно нападали на огромные мексиканские   караваны и грабили их без пощады. Лишь много времени спустя эти племена люто   возненавидели и саксов, и виноваты в этом были сами белые, которые не раз   проявляли варварскую жестокость по отношению к индейцам.      

Карлос же, торгуя с индейцами, никогда не забывал о своем   маленьком ранчо, о родных, и он всегда уговаривал мать и сестру не бояться   индейцев, когда его нет дома, уверяя, что индейцы не тронут их.      

Он не поддерживал дружеских отношений лишь с хикариллами –   маленьким, жалким племенем, жившим в горах, к северо‑востоку от Санта‑Фе. То   была одна из ветвей могучего племени апачей, но держались они особняком, и у   них было мало общего с великими разбойниками юга – мескалеро и «пожирателями   волков».      

Вот почему маленькая Росита и ее мать отнеслись к ходившим   тогда слухам хоть и не совсем спокойно, но все же с меньшим страхом, чем их   соседи.      

Их постоянно навещал дон Хуан и снова уговаривал переселиться   на время к нему: у него был большой, хорошо укрепленный дом, охраняемый самим   хозяином и его многочисленными пеонами. Но мать Роситы только смеялась над его   страхами, и Росита, конечно, тоже отказалась принять его предложение – ей это   казалось не вполне удобным и приличным.      

Приближалась ночь, третья с тех пор, как в долине пошли   слухи о появлении индейцев. Мать и дочь оставили станок и веретено и уже   собирались улечься на свои постели на земляном полу, как вдруг Бизон вскочил с   циновки и, яростно рыча, кинулся к двери.      

Рычанье перешло в лай, такой неистовый, что сразу стало ясно   – за дверью кто‑то чужой. Дверь была закрыта и заперта на засов, но старуха,   даже не спросив, кто там, отодвинула засов и отворила дверь.      

Едва она показалась на пороге, раздался дикий клич индейцев,   и удар тяжелой дубинки опрокинул ее наземь. Несмотря на яростные атаки пса,   несколько дикарей в устрашающей боевой окраске и в перьях ворвались в дом, вопя   и рамахивая оружием. Не прошло и пяти минут как они вытащили из дома кричащую   от ужаса девушку и привязали ее на спину мула.      

Захватив с собой то немногое, что могло представлять для   индейцев хоть какую‑нибудь ценность, дикари подожгли ранчо и поспешно ускакали.      

Сидя на муле, к которому ее привязали, Росита увидела пламя   пожара, а ведь когда похитители выносили ее из дома, она видела мать –   неподвижное тело, распростертое на пороге и, казалось, безжизненное. И вот дом   в огне, уже и крыша занялась!      

– Бедная моя мама! – в отчаянии бормотала   девушка. – Господи! Что будет с мамой?..      

Почти одновременно с нападением на ранчо Карлоса или чуть   позже индейцы появились перед домом дона Хуана; но, покричав и выпустив   несколько стрел на асотею и в дверь, они скрылись.      

Дон Хуан был полон страха за своих друзей. Как только   индейцы отъехали от его фермы, он выскользнул из дому и, надеясь в темноте   остаться незамеченным, отправился к хорощо знакомому ранчо.      

Отойдя совсем немного, он вдруг увидел пламя пожара, и от   этого зрелища кровь застыла у него в жилах.      

Он не остановился. Хоть он был и пеший, но вооружен и со   всех ног кинулся вперед, решив защитить Роситу или погибнуть.      

Через несколько минут он уже стоял перед дверью ранчо и   здесь с ужасом увидел бесчувственное тело старухи, ее страшное, мертвенно‑бледное   лицо, озаренное пламенем горящей крыши.      

Огонь пока не подобрался к ней, но еще немного – и она   сгорела бы.      

Дон Хуан вынес ее в садик и в отчаянии кинулся искать и   звать Роситу.      

Но она не откликалась. Лишь треск пламени, вздохи ночного   ветра, уханье горной совы да вой койота были ответом на его тревожный зов.      

Наконец, когда у дона Хуана не осталось никакой надежды, он   вернулся к распростертому телу и опустился подле него на колени, чтобы   осмотреть. К его удивлению, старуха была еще жива и, после того, как он смочил   ее губы водой, стала понемногу приходить в себя. Страшный удар лишь оглушил ее.      

Дон Хуан поднял ее на руки и с тяжелым сердцем отправился   хорошо знакомой тропой к своему дому.      

Наутро слух о ночном происшествии разнесся по всему   СанИльдефонсо, вселяя в сердца людей еще больший ужас. Во главе многочисленного   отряда комендант у всех на виду проскакал через город. После долгих и громких   разговоров и бессмысленных разъездов взад и вперед уланы как будто напали на   след индейцев.      

Но задолго до наступления темноты солдаты вернулись с   обычным своим донесением:      

– Индейцев догнать не удалось.      

Они доложили, что шли по следу до самого Пекоса. Индейцы   переправились через реку и двинулись дальше, к Льяно Эстакадо.      

Эта последняя новость немного успокоила жителей долины:   можно было предположить, что, если индейцы скрылись в этом напралении, грабежу   и набегам конец. Они, верно, решили присоединиться к своему племени, которое,   как все знали, охотилось где‑то в той стороне.      

 Глава XXVII      

       

Перед вечером Вискарра со своими разряженными уланами   проехал вверх по долине: они возвращались в город после преследования индейцев.      

Прошел какой‑нибудь час, и на дороге показалась другая   кавалькада, запыленная и усталая; она двигалась в том же направлении. Едва ли   можно было назвать это кавалькадой: тут были вьючные мулы да быки тащили   несколько повозок. Только один человек ехал на лошади; его одежда и весь вид   явно показывали, что он – хозяин каравана.      

Долгий путь утомил всадника и коня, оба покрыты пылью, но   все равно этого всадника узнать нетрудно: это Карлос, охотник на бизонов.      

Он уже совсем недалеко от дома. Еще пять миль по этой   пыльной дороге – и перед ним откроется дверь его бедного жилища. Еще час – и   старая мать, милая сестра кинутся к нему в объятия, и он с нежностью прижмет их   к груди.      

Какая это будет неожиданность для них! Уж конечно, они не   ждали его так скоро.      

А как он обрадует их! Ведь ему необыкновенно повезло.   Великолепные мулы, богатый груз – да это же настоящее богатство! У Роситы   теперь будет новое платье – не из грубой домотканой материи, а шелковое,   настоящего привозного шелка, и мантилья, и атласные туфельки, и в следующий   праздник она наденет тонкие чулки… Она будет достойной парой его другу дону   Хуану. А матушке не придется больше довольствоваться маисовым напитком: она   станет пить чай, кофе, шоколад – что ей больше понравится!      

Их дом слишком плох и стар, его надо снести и на его месте   построить новый… Нет, лучше пускай он будет конюшней для вороного, а новый дом   можно построить рядом. После продажи мулов можно будет купить хороший участок   земли и наладить все хозяйство.      

А что мешает Карлосу стать скотоводом и сдавать землю в   аренду или самому использовать ее под пастбище? Это куда более почтенное   занятие; тогда он уже не будет последним человеком в Сан‑Ильдефонсо. Ничто не   сможет помешать ему. Так и надо сделать. Только прежде он еще раз побывает на   плоскогорье, навестит своих друзей вако – ведь они обещали… О, их обещание и   есть тот краеугольный камень, на котором основаны все его надежды!      

Шелковое платье Росите, дорогие напитки старухе‑матери,   новый дом, пастбище – мечтать об этом так приятно! Но есть у Карлоса еще одна,   самая заветная мечта, она затмевает все другие. Если он съездит еще раз в   страну вако, он сможет осуществить и эту мечту.      

Карлос верил, что единственная преграда, отделяющая его от   Каталины, – это его бедность. Ведь и ее отец, строго говоря, не из   богачей. Правда, теперь‑то он богат, но всего несколько лет назад он был просто   бедный рудокоп, не богаче Карлоса. Прежде они были соседями, и в те далекие   времена дон Амбросио вовсе не считал, что мальчик Карлос – неподходящее   знакомство для маленькой Каталины.      

Что же тогда он может иметь против охотника на бизонов, если   охотник тоже разбогатеет? «Конечно, ничего, – думал Карлос. – Если   доказать ему, что я не беднее его, он согласится отдать за меня Каталину. А   почему бы и нет? Мать говорила, что в моих жилах течет такая же кровь, как у   любого благородного идальго, ничуть не хуже. И если вако сказали правду, еще   одна поездка – и у Карлоса, охотника на бизонов, будет столько же золота,   сколько у владельца рудника дона Амбросио! « Всю обратную дорогу он думал об   этом. Каждый день, каждый час строил он свои воздушные замки. Не проходило   часа, чтобы он не покупал шелковое платье Росите, чай, кофе, шоколад – матери;   он воздвигал новое ранчо, покупал пастбище, показывал отцу Каталины золото и   требовал ее руки. Воздушные замки!      

Чем ближе к дому, тем ярче, доступнее становились эти   радужные видения, и лицо охотника светилось счастьем. Но скоро ужас исказит его   черты…      

Несколько раз он готов был помчаться вперед, чтобы поскорее   насладиться встречей с матерью и сестрой, но он всякий раз сдерживал себя.      

– Нет, – шептал он. – Лучше я останусь с   мулами. Так будет торжественнее! Мы все выстроимся в ряд перед ранчо. Они   подумают, что я приехал с кемто чужим и это ему принадлежат мулы. А когда я   скажу, что это все – мое, они вообразят, что я стал настоящим индейцем и вместе   со своими отважными слугами совершил набег на южные провинции.      

И Карлос засмеялся от удовольствия.      

«Росита, сестренка! – думал он. – Теперь‑то она выйдет   замуж за дона Хуана. Теперь я могу дать свое согласие. Так будет лучше. Он   смелый, он сумеет защитить Роситу, когда я опять уеду в прерии. Правда, это   будет последняя поездка. Съезжу еще только один раз – и меня будут звать не   просто Карлос, охотник на бизонов, но сеньор дон Карлос».      

И при мысли, что он станет богачом и его будут называть «   дон Карлос», он снова рассмеялся.      

«А как странно, что я никого не встретил! – подумал он   потом. – На дороге ни души! И ведь совсем не поздно, солнце еще не скрылось   за утесом. Куда же делись люди? А на дороге много свежих конских следов… Ха!   Здесь побывали солдаты! Совсем недавно проехали вверх по долине… Но ведь не из‑за   этого же нигде не видно людей. И даже ни одного отставшего солдата! Если бы не   эти следы, я бы подумал, что на Сан‑Ильдефонсо напали индейцы. Только если бы   апачи и вправду тут объявились, наш комендант со своими усачами никогда не   посмел бы так далеко отъехать от крепости, знаю я его!.. Нет, это все‑таки   странно! Ничего не понимаю. Может, сегодня какой‑нибудь праздник и все ушли в   город? «      

– Антонио, друг, ты знаешь все праздники. Сегодня   праздник?      

– Нет, хозяин.      

– Где же весь народ?      

– Я и сам не пойму, хозяин. Хоть бы кто навстречу   попался…      

– Вот и я не понимаю… Может, по соседству появились   дикие индейцы? Как ты думаешь?      

– Нет, хозяин, глядите! Вот следы улан. Час, как   проскакали. Где уланы, там нет индейцев.      

Антонио так сказал это и так при этом посмотрел, что Карлос   не мог ошибиться в истинном смысле его слов, которые сами по себе можно было бы   понять и подругому. Антонио вовсе не хотел сказать, что если уж уланы тут   появились, так индейцы не посмеют сюда сунуться, – совсем наоборот. Не   «индейцев нет, потому что появились уланы», но «уланы здесь, потому что индейцы   не появлялись», – вот что он хотел сказать.      

Карлос понял его и в ответ разразился смехом – он ведь и сам   так же думал.      

На дороге по‑прежнему никто не показывался, и Карлоса это   начинало тревожить. Он все еще не думал, что с его близкими могла случиться   беда, но это безлюдье наводило на мысль об одиночестве и, казалось, сулило что‑то   недоброе.      

И понемногу печаль закралась в душу Карлоса, завладела ею, и   он уже не мог с нею справиться.      

Он еще не миновал ни одного ранчо. Как уже говорилось, их   дом был самый последний, если ехать вниз по долине. Но ведь жители пасли свои   стада еще ниже, и в этот час они обычно гнали скот домой. А сейчас не видно ни   скота, ни пастухов.      

Луга по обе стороны дороги, на которых обычно паслись стада,   пусты. Что бы это могло значить?      

И на душе у него становилось как‑то беспокойно, тревожно;   эта смутная тревога все росла, пока он не достиг того места, где ему надо было   свернуть.      

Вот наконец и поворот. Он свернул на дорогу, ведущую к дому,   миновал рощицы вечнозеленых дубов – сейчас он увидит свое ранчо.      

Карлос невольно осадил коня… и так и застыл в седле; рот его   приоткрылся, остановившийся взор был страшен.      

Дома не было видно, его скрывала зеленая стена кактусов, но   поверх нее он разглядел какую‑то зловещую черную линию, а над асотеей курился   странный дымок.      

– Боже правый! Что это? – воскликнул он   прерывающимся голосом, но тут же, не раздумывая, так вонзил шпоры в бока коню,   что тот полетел стрелой.      

Вот уже расстояние, отделяющее его от изгороди, осталось   позади, и, соскочив с коня, охотник кинулся к дому.      

Вскоре подошел весь караван. Антонио поспешил за ограду.      

Там, между еще не остывших, почерневших от огня стен,   полулежал на скамье его хозяин. Кудрявая голова Карлоса поникла; обхватив ее   обеими руками, он судорожно стискивал пальцы.      

Заслышав шаги, он поднял глаза, но лишь на мгновение.      

– Господи! Матушка… сестра!.. – повторял он.   Голова его снова поникла, он тяжело, прерывисто дышал. То был час жестоких,   нестерпимых страданий: он предчувствовал страшную правду.      

 Глава XXVIII      

       

Несколько минут Карлос, пораженный страшным ударом, и не   пытался стряхнуть оцепенение.      

Чья‑то рука дружески опустилась на его плечо, и он поднял   голову. Над ним склонился дон Хуан.      

По лицу дона Хуана было видно, что он страдает не меньше   Карлоса. Значит, надеяться не на что. И все же почти автоматически Карлос   спросил:      

– Мать? Сестра?      

– Твоя матушка у меня, – ответил дон Хуан.      

– А Росита?      

Дон Хуан не ответил, по щекам его катились слезы.      

– Ну, дружище, – сказал Карлос, увидав, что дон   Хуан не меньше, чем он сам, нуждается в утешении, – не надо так… Я хочу   знать самое худшее! Она умерла?      

– Нет, нет!.. Надеюсь, она не умерла!      

– Ее похитили?      

– Увы, да!      

– Кто?      

– Индейцы!      

– Ты уверен, что индейцы?      

Когда Карлос это спрашивал, глаза его как‑то странно   блеснули.      

– Совершенно уверен. Я видел их собственными глазами.   Твоя матушка…      

– Матушка! Что с ней?      

– Сейчас она в безопасности. Она встретила дикарей в   дверях, ее ударили, и она лишилась чувств и больше ничего не видела.      

– А Росита?      

– Никто ее не видел. Конечно, индейцы увезли ее.      

– Ты уверен, дон Хуан, что это были индейцы?      

– Уверен. Они почти в то же время напали на мой дом.   Они еще прежде угнали у меня скот, и поэтому один из пеонов остался на страже.   Он заметил их еще издали, и мы успели запереться и приготовиться к защите. Они   увидели, что мы начеку, и очень скоро ускакали. А я сразу вышел из дому и стал   пробираться сюда, потому что очень боялся за твоих. Крыша уже пылала, твоя   матушка без чувств лежала на пороге. А Росита исчезла! Матерь божья, она   исчезла!      

И он снова заплакал.      

– Дон Хуан! – твердо сказал Карлос. – Ты был   другом, братом мне и моей семье. Я знаю, ты страдаешь не меньше моего. Не нужно   слез! Смотри, мои глаза уже сухи. Больше я не пролью ни слезинки, может, и не   усну, пока не освобожу Роситу… или не отомщу за нее. Пора приняться за дело!   Расскажи мне все, что известно об этих индейцах… Поскорее, дон Хуан! Я хочу   знать все!      

Дон Хуан подробно пересказал разные слухи, которые ходили в   те три‑четыре дня, рассказал и о действиях индейцев: о том, как их впервые   увидели на плоскогорье; об их встрече с пастухами и о том, как они угнали овец;   об их появлении в долине и нападении на его скот – пострадало как раз его   стадо; и потом все дальнейшее, что Карлос уже знал.      

Он рассказал Карлосу и о том, как энергично действуют   солдаты, как они в то утро шли по следу грабителей, как он со своими людьми   хотел присоединитьс к солдатам, но комендант не согласился на это.      

– Не согласился? – переспросил Карлос.      

– Да, он сказал, что мы будем только мешать солдатам. Я   думаю, это потому, что он на меня в обиде. Он ведь невзлюбил меня тогда, на   празднике.      

– Так. Что еще?      

– Уланы вернулись недавно, с час назад. Они доложили,   что шли по следу до того места, где индейцы переправились через Пекос и   двинулись к Льяно Эстакадо. Индейцы, видно, поскакали к Великим Равнинам, так что   гнаться за ними дальше было бесполезно. Так говорят солдаты. А люди только   счастливы, что дикари исчезли, и теперь не станут ни о чем беспокоиться. Я   попробовал собрать отряд, чтоб погнаться за индейцами, но никто не захотел   рискнуть. Я уж хотел пуститься в погоню с одними своими пеонами, хоть это и   безнадежное дело, но, слава Богу, вернулся ты.      

– Дай‑то Бог, чтобы не слишком поздно было гнаться за   ними по следу. Хотя нет… Ты говоришь, они напали в полночь? Ведь не было ни   дождя, ни сильного ветра – след будет свежий, как роса, и если только собака…   Да, а где Бизон?      

– У меня дома. Утром его не было, мы уж думали, что   индейцы его убили или украли, но днем мои люди нашли его здесь, в ранчо. Он был   весь в грязи и так изранен копьем, что текла кровь. Видно, индейцы забрали его   с собой, но по дороге он удрал.      

– Странно, очень странно… Бедная моя Росита! Бедная   сестренка! Где ты сейчас? Где?.. Увижу ли я тебя когда‑нибудь?.. Боже мой! Боже   мой!      

Ненадолго Карлос поддался отчаянию и застыл в прежней   безнадежной позе.      

Но вдруг он вскочил на ноги и, сжимая кулаки, со сверкающими   глазами, закричал:      

– Широки просторы прерии и еле заметен след подлых   грабителей, но у Карлоса, охотника на бизонов, зоркий глаз! Я найду тебя, найду   тебя, хотя бы мне пришлось искать всю жизнь!.. Не бойся, Росита! Не бойся,   любимая сестра! Я приду к тебе на помощь! А если тебя обидели, – горе,   горе племени, которое сделало это! – Потом, повернувшись к дону Хуану, он   сказал: – Уже темно. Сегодня мы ничего не можем сделать. Дон Хуан! Друг мой, мой   брат! Веди меня к ней, к моей матери…      

В языке, которым говорит горе, есть своя поэзия, и этой   поэзией были проникнуты слова охотника на бизонов. Но эта поэтическая вспышка   быстро погасла, и он снова вернулся к суровой действительности. Все, что могло   способствовать успеху погони, было трезво обсуждено и умело подготовлено.   Оружие, снаряжение, конь – Карлос заботился обо всем, чтобы с рассветом можно   было двинуться в путь. Кони были приготовлены и для слуг его и дона Хуана,   которым предстояло сопровождать их.      

На мулов навьючили провизию и все необходимое для долгого   путешествия, ибо Карлос решил не возвращаться, пока не сдержит клятву –   освободит сестру или отомстит за нее. Он не из тех преследователей, которых   пугает малейшее препятствие. Он не собирается возвращаться с докладом, что   «индейцев догнать не удалось». Он твердо решил идти по следу грабителей хоть до   края прерий, дойти до самой крепости индейцев, где бы она ни была.      

Дон Хуан всем сердцем был с ним, ибо он не меньше Карлоса   был заинтересован в исходе погони и горе его было столь же велико.      

С ним были два десятка пеонов, все верные тагносы, и хоть   война не была их призванием и ремеслом, но сочувствие и искреннее стремление   услужить хозяевам, к которым они были очень привязаны, делали их настоящими   воинами.      

Если только они успеют нагнать похитителей, за исход битвы   бояться нечего. Судя по всему, что известно об этой шайке, она невелика и не   слишком опасна. Будь иначе, воры не ушли бы из долины, ограничившись такой   ничтожной добычей. Если догнать их, прежде чем они присоединятся к своему   племени, все может еще кончиться хорошо – их заставят вернуть награбленное и   пленницу и, может быть, дорого заплатить за все беды и страдания, которых они   были виною. Итак, выиграть время – вот что было важнее всего, и преследователи   решили двинуться в путь с первыми лучами рассвета.      

Карлос совсем не спал в эту ночь, а дон Хуан лишь изредка на   минуту забывался тревожным сном. Оба не раздевались и не ложились. Карлос сидел   у постели матери, которая все еще не вполне оправилась от нанесенного ей удара   и бредила во сне.      

Охотник сидел молча, погруженный в раздумье. Он перебирал в   уме всевозможные планы и догадки. К какому племени могла принадлежать эта   шайка? Это не апачи и не команчи. И тех и других он встречал, возвращаясь   домой. Они держались дружелюбно и ни словом не упоминали о каких‑либо   столкновениях с жителями СанИльдефонсо. И, кроме того, ни те, ни другие не   стали бы действовать такой малочисленной кучкой. Карлос только жалел, что   похитители не были ни команчами, ни апачами. Ведь узнай любое из этих племен,   что похищенная девушка – его сестра, ему тотчас вернули бы ее, в этом он не   сомневался. Но нет – ни те, ни другие не имели к этому отношения. Так кто же?   Юты? Дон Хуан говорил, что все в долине уверены в этом. Если так, надежда не   потеряна: Карлос торговал с одной из ветвей этого могущественного и   воинственного племени. Он даже в дружбе с некоторыми вождями ютов, но сейчас их   здесь нет – они пошли войной на северные поселения.