1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 
— Нет. Я с ним не желаю разговаривать.    

— Вы могли бы мать пожалеть, Игорь.    

— Мне очень жаль, но мать не хочет от него уйти.    

— Вы, Игорь, такой культурный мальчик, до каких же пор  вы будете заниматься этими… приключениями?    

— Полина Николаевна! Иначе не выходит. Уже два раза  меня силой возвращают к отцу. Я все равно жить у него не буду.    

— А если мы вас не отправим к отцу?    

— Я надеюсь, что это будет очень хорошо.    

— Вы бросите ваши фокусы?    

— Я надеюсь.    

— Почему вы надеетесь?    

— А вот вы со мной поговорили.    

Полина Николаевна посмотрела на него с благодарностью:    

— Поможет ли вам это… мои разговоры?    

— Я думаю, что ваши разговоры хорошо помогут.    

— Что мне с вами делать, Игорь? Неужели только с вами  одним и говорить? И другие ведь есть!    

Полина Николаевна показывала карандашиком на дверь, за  которой, в узком коридоре, другие мальчики ожидали своей очереди. На бледном  остреньком личике Полины Николаевны, в беленьком узком кружевном воротничке,  даже в ловком, юрком карандашике, которым она действовала, — во всем  чувствовалось искреннее сожаление, что не может она взять Игоря за руку и  повести по трудной дороге жизни. И Игорь понимал и сочувствовал: ей нужно  заняться и другими сбившимися с пути обьектами. Вероятно, это сочувствие  довольно сильно выражалось на лице Игоря, потому что Полина Николаевна  страдательно опустила глаза, и ее карандашик застучал по столу несколько  нервно.    

К ним подошел человек в белом халате. У него была  беспорядочная шевелюра, начинавшаяся чрезвычайно низко, почти от самых бровей.  Глазные яблоки этого человека были очень велики, они были покрыты мелкими  красными жилками и почти целиком выкатывались наружу. Казалось, что этот  человек в чистом белом халате везет что-то очень тяжелое и везти ему трудно.  Полина Николаевна сказала устало:    

— Вы, Чернявин, идите в кабинет. Товарищ должен  произвести некоторые исследования относительно ваших трудовых предрасположений…    

Игорь Чернявин раньше уже подвергался подобным  исследованиям, только тогда в белом халате был какой-то другой человек. Игорь  покорно поднялся со стула, и ближайший отрезок жизненного пути (он так и не  разобрал, нового или еще старого) он прошел за человеком в халате. Идти было  недалеко. В небольшой комнате, обставленной белой крашеной мебелью, Игоря  усадили на стул, а человек в халате сказал другому человеку в халате:    

— Лабиринт Партеуса!    

По спине у Игоря пробежали неприятные иголочки, он почти  притих за белым столом и начал думать о том, что действительно надо начать  более спокойную жизнь. Но когда перед его глазами на столе расположился широкий  картон с какими-то клетками и ходами, Игорь оживился.    

Лупоглазый оперся руками на сто и сказал сухим, немного  дрожащим голосом:    

— Вы находитесь в центре этого лабиринта, понимаете?  Вам нужно из него выйти. Вот вам карандаш, покажите, как вы будете выходить.    

Игорь еще раз оглянулся на этих людей, но в общем не  протестовал. Он взял карандаш и с улыбкой наклонился над лабиринтом. Повел  карандаш к выходу, но скоро очутился в тупике и остановился. За большим окном  что-то начало сильно хлопать. Игорь посмотрел и увидел девушку на балконе. Она  оонкой палочкой колотила по развешенному на веревке ковру. Игорь снова подумал,  что нужно все-таки… черт его знает. В этот момент лупоглазый вытащил картон у  него из-под руки, а на место его положил другой. Это был тоже лабиринт. В одном  его углу был изображен козел, вкушающий какие-то запрещенные плоды, а в другом  углу — девушка с прутиком в руке. Было у нее что-то общее с той девушкой,  которая работала на балконе. Игорь улыбнулся, глянул на балкон, потом  сообразил: пока девушка доберется до козла, пройдет очень много времени и козел  успеет полакомиться как следует. Игорь поднял лицо к человеку в халате:    

— Неудобное устройство!    

— Что неудобное?    

— Да вот… Зачем такие дворы? Козлу тут раздолье!    

— Если вы будете оглядываться, вы ничего не сделаете.    

Игорь сосредоточился над картоном. У козла был очень  добродушный вид. Игорю не захотелось его прогонять.    

— А знаете что? Пускай себе пасется!    

— Как это так? — вскрикнул лупоглазый.    

— Я думаю, что вреда будет немного. Какие-то кустики.    

— Представьте себе, что там малинник.    

— Не думаю. Вы напрасно беспокоитесь.    

— Почему вы так разговариваете? — человек в халате  с силой дернул картон.    

— С флейтой будем исследовать? — спросил другой.    

Старший ответил сухо    

— Нет.    

Он пошел к умывальнику, а потом долго вытирал каждый палец  отдельно.    

Потом он вышел в дверь и уже из коридора пригласил:    

— Идемте.    

У столика Полины Николаевны он устало опустился на стул:    

— Как? — спросила Полина Николаевна.    

— Слабо. Очень слабо. Результаты нулевые. Рассеян,  безынициативен, воображение отсутствует.    

— Что вы говорите? У него инициативу нужно уменьшить  вдвое, а вы говорите: безынициативен! Прочтите.    

Она протянула довольно толстую папку. Человек в халате  поднес ее к самым глазам и стал быстро вертеть головой вправо и влево, бегая по  строчкам.    

— Это ничего не значит, Полина Николаевна. Мы не знаем,  инициатива это или подражание. Такие штуки, — он потряс папкой в  руках, — вообще ничего не доказывают.    

— А я вам говорю, что вы ошибаетесь. Я вас очень прошу  посмотреть еще раз. Вы увидите, что вы ошибаетесь.    

Лупоглазый поднялся со стула обиженный и двинулся к дверям  своей комнаты.    

— Хорошо!    

Игорь посмотрел вслед белому халату и, когда закрылась за  ним дверь, спросил доверительно:    

— А для чего это, Полина Николаевна?    

Она подняла на него глаза:    

— Значит, нужно.    

— Я не понимаю, для чего.    

— Это исследование ваших способностей.    

— А для чего им мои способности?    

— Идите, Игорь, не спорьте.    

Игорь снова вошел в комнату, молча стал у стены. Пока люди в  халатах перебирали какие-то папки, ящики, карты, у него в душе скопилась густая  обида. Кто-то сильной рукой подчеркнул в ней одиночество, чреду последних  скудных дней, брошенного на товарных путях симпатичного Ваню, отошедшие в  вечность светлые дни детства, и мать, и старые обиды: вздорный, неверный,  сумасбродный отец и другие люди, и жестокие и холодные.    

На столе стояла длинная коробка с отделениями. Старший  предложил:    

— Садитесь.    

Обо всем этом вспомнил Игорь Чернявин, шагая рядом с  милиционером по просторным, освещенным утром тротуарам. Это было скучное и  глупое время. Полина Николаевна убеждала его начать новую жизнь, люди в халатах  раскладывали перед ним разные картоны. Особенно стало скучно после того, как  Игорь примирился со своей участью и научился выходить из всех лабиринтов,  научился продевать веревку через дырочки флейты. Все эти занятия он сначала сопровождал  насмешкой над самим собой, над козлами, над человеками в халатах, а потом он  все упражнения проделывал с угрюмой технической серьезностью. От скуки, сделав  небольшое усилие, он даже сумел понравиться людям в халатах и помогал им  исследовать других ребят. Только записывать и высчитывать он не научился. Его  наставники не посвящали никого в свои тайны и прятали их значение за  непонятными словами: «тесты», «корреляция».    

Все-таки в кабинете было занятнее, чем в приемнике. Игорь не  любил беспризорную, шумную и ржавую толпу, дешевое ее остроумие и низкую  культуру. В кабинете же он говорил новичку с высокомерием жреца:    

— Вот, синьор, пока щука не поймает эту жалкую рыбешку,  вы отсюда не выйдете!    

— Видите: куда мяч закатился? Доставьте его к  волейбольной сетке. Перекинуть нельзя. Несите в руках. Черезх забор перелезть?  Забудьте эти ваши уличные привычки.    

Он стоял за плечом новичка и холодным взглядом наблюдал  неудачные попытки исследуемого субьекта. Субьектт разочарованно тянул:    

— Если так играть, никогда не выиграешь.    

— Вы, мистер, и не должны выиграть. Выигрываем в таком  случае только мы.    

Досадно только было, что в сравнении с хозяевами кабинета он  выигрывал до смешного мало: бесплатный бутерброд во время завтрака. По  сравнению с таким заработком предприятие на почте было все же выгоднее, оно  было и гораздо проще оборудовано, чем кабинет.    

Сейчас Игорь с внутренним смущением вспоминал о своих  легкомысленно-позорных действиях в кабинете, на которые его подвинуло дикое  невезение с деньгами бабушки. Но… страницы этого прошлого были перевернуты.  Сегодняшний день быстро бежал навстречу: сначала промелькнули хорошо знакомые  улицы центра, потом пошли и новые места, узкая, грязная набережная, запруженная  подводами базарная площадь, потом широкая, щедро накрытая небом Хорошиловка.  Домики на Хорошиловке маленькие, между ними цветут сады, мимо домиков бегает  трамвай, бегает хлопотливо, быстро, весело. Но вот и Хорошиловка кончилась,  мостовая пошла среди молодой зелени, а трамвай побежал по шпалам, как будто это  не трамвай, а поезд. И зеленые полосы, и шоссе, и трамвай — все направляются к  дубовой рощице. К этой рощице пришли милиционер и Игорь. В сторону ведет  просека, в просеке тоже мостовая, а через нее сетчатая с золотыми буквами  вывеска:    

К о л о н и я и м. П е р в о г о м а я    

     

 10. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ    

     

Просеку милиционер и Игорь прошли быстро. Милиционер был  доволен, что заканчивает свою командировку. И Игорь был доволен: впереди была  «новая жизнь».    

Сквозь просеку были крыши, да и сама просека скоро вышла в  поле — настоящее пахучее поле с рожью, с цветами на межах. За полем по всему  горизонту пошел лес, а к лесу прислонилась колония. На одном из зданий, на  высоких флагштоках — два узких флага. Флаги какие-то особенные, узкие и  длинные, такие флаги видел Игорь когда-то давно на изображениях сказочных  дворцов.    

Он спросил у милиционера:    

— Они там живут?    

Милиционер удивился:    

— Само собою там, а где же им жить?    

— Флаги у них какие… Скажите, пожалуйста!    

— Да, флаги, это верношколе-колонии Да у них все такое…  чудное! А народ здесь хороший, крепко живут!    

Игорь повел плечами, засунул руки в карманы и все не мог  отвести взгляда от двух узких, гуляющих на ветре флагов. Флаги были на  флагштоках, а флагштоки стояли на двух башенках, венчающих здание.    

— У них башни, как будто крепость!    

— Такое просто здание, — ответил  милиционер, — никакого сравнения с крепостью не может быть.    

Игорь не стал спорить. А все-таки две башни напоминали  крепость, в этом заключалось и что-то приятное и что-то сомнительное, во всяком  случае, в расчеты Игоря не входило жить в крепости. Но когда подошли ближе,  Игорь и сам увидел, что никакой крепости нет, иа стоит действыительно просто  здание, широкое, двухэтажное, серое; построено здание красиво, блестят на его  стенах искорки, выступающие вперед «фонари» подымаются над крышей башнями, на  башнях все полощутся флаги.    

Милиционер и Игорь шли по мостовой уже мимо здания, но оно  отделялось от них широкой полосой цветников. Игорь давно не видел такого обилия  цветов. Между цветами проходили яркие золотые дорожки, на одной из них поближе  к Игорю шли две девушки, настоящие девушки, черт возьми, хорошенькие и  нарядные. Одна из них, с вздернутым носиком, с веселыми живыми глазами,  взглянула на Игоря и сказала подруге — черноглазой и смуглой:    

— Новенький! Посмотри какой, в пиджаке!    

Игорь чуть-чуть покраснел и отвернулся. Собственно говоря,  что ж тут такого, в пиджаке!    

На тротуаре мимо дверей гуляет народ: и постарше, и пацаны,  и девушки. У некоторых юношей начинает темнеть верхняя губа… Одеты все  разнообразно, но видно, костюмы для работы: кое-где пропитаны маслом. Пацаны в  трусиках, босиком. Девушки, как всегда, наряднее.    

— Солидный народ, — как будто про себя сказал  Игорь. Улыбнулся милиционеру, но милиционер не заметил улыбки.    

В открытых настежь дверях здания стоял пацан лет тринадцати,  лобастый и серьезный; среди этой спокойной, оживленной толпы он выделялся  странно официальной внекшностью: ботинки, суконные полугалифе, гамаши,  темно-синяя гимнастерка заправлена в штаны, талия стянута узким черным поясом с  пряжкой. На одном рукаве золотой вензель, широкий белый воротник ослепительно  чист, хотя чуточку примят. В руках настоящая винтовка со штыком, пацан держит  ее обеими руками за конец дула.    

Игорь засмотрелся на эту фигуру, но развлекали его и другие  впечатления. Два пацана стремглав вылетели из дверей и помчались по дорожке.  Тот, который бежал сзади, закричал:    

— Васька! Васька! Постой! Ключи у меня!    

Игорю удалось поймать и другие слова, но они касались  событий неясных, хотя, без сомнения, и драматических.    

— А Алексей вызвал его и говорит: найди!    

— О!    

— Говорит: найди! А не найдешь — разберем на общем  собрании!    

— Ой-ой-ой!    

Удивило Игоря еще одно обстоятельство. Идя сюда, он  испытывал неприятное чувство ожидания: все на него набросятся, закидают  вопросами, взглядами, шутками, а тут еще и милиционер: подробность особенная. А  теперь было даже обидно: сколько народу, а у всех такой вид, как будто никакого  Игоря под стражей и не существует на свете. Но в то же время нельзя было  сомневаться: появление фигуры Игоря между цветников всеми отмечено, и все  поставили своего рода нотабене на его фигуре, и, кажется, нотабене ироническое.  Игорь подумал: «Вредный народ!» — но немедленно получил и более активные знаки  внимания. По дорожке мимо него проходил черноглазый мальчик в трусиках,  посвистывал, поглядывал по сторонам — видно было, что шел по какому-то  определенному, нужному ему направлению, — на Игоря еще издали бросил  легкий взгляд, и снова куда-то отвлекся, и тем не менее, проходя мимо Игоря,  сказал:    

— Дядя! А где ваш галстук?    

Игорь не разобрал, что это обращаются именно к нему, и  огляделся. Но тут же он догадался, что по характеру костюма проблема галстука  могла возникнуть только с его, Игоря, появлением, ибо к костюмам местных  жителей добавления галстука, безусловно, не требовалосьб. Но когда Игорь все  это сообразил и бросился догонять взглядом чяерноглазого мальчика, то уже не  мог отличиить его среди других мальчиков.    

Как раз в этот момент из здания вышел, тоже босоногий и тоже  в трусиках, пацан лет двенадцати, хорошенький, румяный, чуть-чуть важный.  Как-то особенно играючи и уверенно ступали его ноги, большие темные глаза  по-хозяйски оглядывали все. Он стал на краю единственной ступени, поднял  длинную, блестящую серебрянным блеском трубу, быстро облизал губы и, подняв  раструб трубы, заиграл. Это был сигнал, короткий, отрывистый, а в конце  украшенный шутливо-разливчатым хвостиком. Пацан проиграл его только один раз,  опустил трубу, улыбающимися глазами посмотрел на мальчиков поближе и вдруг,  сорвавшись со ступеньки, побежал. На углу здания остановился и снова проиграл  тот же сигнал. Игорь не утерпел, спросил первого попавшегося:    

— Что это он играл?    

— Кто играл? Бегунок? А это на работу…    

Через полминуты из дверей только одиночки торопливо выбегали  и устремлялись следом за всеми. Остался пацан с винтовкой, и к нему обратился  милиционер.    

— Куда здесь? Вот привел…    

Тот серьезно оглянулся на вопрос, но, видно, ничего не нашел  подходящего и сказал:    

— Сейчас!    

Бегунок со своей трубой не спеша возвращался к дверям.    

— Володька, позови дежурного бригадира.    

Володька Бегунок сразу догадался, для чего нужен дежурный  бригадир. Повернув голову, он прищурился на Игоря и, проходя в двери, почти  пропел:    

— Е-есть… Позове-ем…    

Он ушел в здание, пацан с винтовкой теперь составлял  единственную мишень для Игоря Чернявина. Игорь сказал улыбаясь:    

— А если я пройду… вот, без спросу? Что же ты, будешь  стрелять?    

Часовой опустил глаза, но ответил басом:    

— Стрелять не буду, а прикладом по башке получишь.    

После этих слов он покраснел и недовольно отвернулся. Игорь  рассмеялся, прицепился к часовому удивленным взглядом:    

— Ух ты?    

Часовой посмотрел на Игоря исподлобья, вдруг улыбнулся, но  что-то почуял справа, в прохладном полумраке вестибюля, вытянулся, винтовка  моментально оказалась у его плеча. На ступеньку вышел юноша лет шестнадцати. Он  одет был в такой же костюм, как и часовой, только на левом рукаве у него была  красная повязка. Игорь догадался, что это дежурный бригадир, да и часовой  показал на Игоря:    

— Воленкошколе-колонии Привели…    

У Воленко тонкое лицо, очень интеллигентное и бледное.  Особенно строгое выражение имеет рот Воленко: у него подвижные губы, от  которых, кажется, всегда можно ожидать слова осуждения.    

Воленко подошел к милиционеру, мельком глянул на Игоря:    

— У вас есть бумага?    

Милиционер раскрыл книжку:    

— Есть тут бумажонка. Вот здесь распишитесь.    

Воленко расписался и возвратил книжку милиционеру:    

— Все?    

— Все как будто…    

Игорь подал милиционеру руку, улыбнулся:    

— Надеюсь, больше не увидимся?    

Милиционер ответил с тонкой улыбкой:    

— А кто его знает? — козырнул Воленко и отправился  в обратный путь.    

Воленко, до сих пор наблюдавший процедуру прощания, сказал  Игорю:    

— Пойдем.    

     

 11. БЕСЕДЫ КУЛЬТУРНЫХ  ЛЮДЕЙ    

     

Игорь Чернявин вошел в вестибюль и попятился. Молнией  блеснула у него мысль, что случилось недоразумение: он сюда попал по ошибке.  Растерянно оглянулся он на Воленко, потом снова глянул вперед. Перед ним был  марш широкой лестницы, покрытой бархатной малиновой дорожкой. В конце марша —  просторная площадка, дубовые двери, на них золотом на стекле написано:    

Т е а т р    

А рядом с дверями в театр огромное квадратное зеркало, оно  отражает следующий марш лестницы, и еще площадку, и еще зеркало, а самое  главное оно отражает бесконечную и щедрую ленту ярко-красных цветов,  уставленных по всему барьеру в особых, длинных ящиках.    

— Вытри ноги, — сказал Воленко и показал на  большую темную тряпку, лежащую на кафельном полу.    

Игорь посмотрел на свои ботинки. Никакой грязи на них не  было:    

— У меня чистые.    

Подошел часовой с винтовкой.    

— Они у тебя не чистые, а совсем грязные. Вытирай,  когда тебе говорят.    

Игорь пробормотал:    

— Черт его знает…    

Все-таки он зашаркал подошвами по темной тряпке, и только  теперь понял, что тряпка потому и кажется темной, что она влажная.    

— Теперь здесь, — часовой показал на трехстороннюю  щетку и внимательно и строго нахмурил лицо, пока Игорь исполнял его приказание.  Воленко терпеливо ожидал, стоя на третьей, верхней, ступеньке, ведущей в более  высокую часть вестибюля. Игорю стало интересно:    

— Синьоры, у вас все такие серьезные?    

У Воленкол чуть-чуть вздрогнул уголок строго рта, он  завертел вокруг пальца шнурок с ключиком на конце.    

Игорь, обчищая ботинки в щетках, разглядывал часового. У  того из-под тюбетейки выбегал на выпуклый лоб небольшой чубчик и закручивался  крутой спиралью.    

— Сколько же тебе лет?    

Часовой пошевелил губами, сдержал улыбку, еще строже глянул  на ноги Игоря:    

— Это не твое дело, вытирай себе!    

Игорь иронически дернул плечом.    

— Идем, идем, — сказал Воленко.    

Он двинулся влево по коридору. Вправо коридора не было, а на  такой же дубовой двери таким же нарядным золотом было написано:    

Столовая    

Дверь эта открылась, из столовой выглянула девочка лет  четырнадцати в белом халате, спросила:    

— Воленко, ты ведь еще не завтракал?    

— Нет. Ты мне оставь, Лена. И вот… новенькому.    

— А как же, — ответила девочка и спряталась за  дверью.    

С одной стороны коридора были большие окна, а с другой  несколько дверей и между ними в больших рамах не то стенгазеты, не то что-то  другое. В конце коридора тоже дверь, и на ней тоже надпись:    

Тихий клуб    

Но они вошли не в эту дверь. Последняя дверь слева:    

Совет бригадиров    

Воленко именном эту дверь открыл и взглядом пригласил Игоря  войти. Игорь переступил порог. Солнечное сияние в двух огромных окнах ослепило  его. Он прищурился, но сразу отметил особенности этой комнаты: в ней у всех  четырех стен проходил неширокий диван, мягкий, но узкий. В углах комнаты он  заворачивал по кривой. В правом углу на диване сидел Володя Бегунок, на голом  колене держал свою трубу, натирал ее суконным обрезком. Бегунок быстро глянул  на Игоря, но сказал в другой угол:    

— Когда же мази купят? Говорили, говорили, аж  надоелошколе-колонии Это бесхозяйственностьл, правда, Витя?    

В другом углу дивана стоял маленький письменный столик, и за  ним сидел тот, кого Бегунок назвал Витей. Витя поднялся за своим столиком и  ответил:    

— Сейчас денег мало.    

— Сколько там нужно денег? Тридцать копеек. —  Володя с большей силой начал натирать свою трубу и на Игоря больше не  посмотрел. Очевидно, для Володи Бегунка Игорь представлял сейчас явление  малозанимательное и особенно в сравнении с вопросом о мази. Но тот, кого  называли Витей, заинтересовался Игорем, вышел из-за своего столика и подошел  вплотную к Игорю. Он был тоже в трусиках и в парусиновой рубашке. И у него  трусики были стянуты узким черным пояском. Но Витя был уже не малыш. Ему было  не меньше шестнадцати лет, это был человек серьезный и бывалый, — опытный  взгляд Игоря это сразу почувствовал.    

У Виты быстрый, острый, сдержанно-насмешливый взгляд. Он  взял из рук Воленко большой пакет и бросил его на стол:    

— Из комиссии?    

— Из комиссии.    

Игорь вежливо ему поклонился. Витя ответил таким же вежливым  поклоном, но в этом поклоне просвечивало очень тонкое передразнивание. Бегунок  громко засмеялся, завалившись на диван и задирая босые ноги. Игорь оглядел  всех. Витя присел к столику, взял в руки конверт, прочитал то, что было на нем  написано:    

— Игорь Чернявин? Много про тебя понаписывали…    

Но в конверт не заглянул, снова подошел к Игорю. Последнему  захотелось как можно скорее отделаться от разных вопросов:    

— Написано там много, а дело пустое. Маленькая  неправильность при получении денег.    

Витя сказал ему в глаза, улыбаясь одними ресницами:    

— Вот что, друг. Какая там у тебя неправильность, это  никому не интересно. Понимаешь, не интересно. А вот другой вопрос: будешь  бежать или останешься?    

Бегунок поднял лицо, медленно улыбнулся. Игорь огляделся.  Бежать ему не хотелось, но нельзя было и сдаваться так легко. Он ответил:    

— Там видно будет.    

— Это верно, — сказал Витя весело. — Ну, идем  к Алексею Степановичу.    

Только теперь Игорь увидел, что в одном месте диван  прерывался узкой дверью, и на ней тоже надпись:    

Заведующий колонией    

Эту дверь Витя распахнул, и Игорь неожиданно для себя  очутился в кабинете. За ним прошли Витя и Воленко, а за ними и Бегунок, бросив  свою трубу на диван, прошмыгнул в кабинет; прошмыгнул ловко, во всяком случае.  Игорь увидел его уже возле письменного стола. Володя поставил локти на стол, на  ладошках пристроил голову, глядел на заведующего.    

Заведующий сидел за письменным столом и перелистывал книгу.  В этом человеке не было ничего особенного: подстриженные усы, стеклышки пенсне,  под машинку стриженная голову. Он поднял на Игоря глаза, и глаза у него были  обыкновенные: серые, чуть-чуть холодные.    

— Вот, Алексей Степанович, новичок, — Витя показал  рукой на Игоря.    

Игорь вежливо поклонился, и Володя Бегунок не смог удержать  улыбки, да уж так и оставил улыбку надолго. По всему было видно: Алексей  Степанович заметил улыбку Володи и знал ее причину, но сделал такой вид, как  будто он ничего не заметил.    

— Как тебя зовут?    

— Игорь Чернявин.    

— Ты учился в школе?    

— Да. Окончил семь классов.    

— Почему так мало?    

Алексей Степанович с недовольным видом откинулся к спинке  кресла. Его глаза холодно, осуждающе смотрели на Игоря. Но Игорь всегда был  убежден, что его образование превышает среднюю необходимость в жизни, и поэтому  ему показалось сейчас, что заведующий шутит. Игорь оживленно удивился и даже  руками дернул вперед:    

— Мало? Семь классов — это мало?    

— А ты разве не знаешь? Есть восьмые группы, девятые,  десятые.    

— Конечно есть, так это не для всех.    

Алексей Степанович не обратил внимания на ответ Игоря. Он  начал перелистывать книгу, помолчал, протянул скучновато:    

— Та-ак… Днепрострой, что это такое?    

— Как?    

— Днепрострой… ты знаешь, что такое Днепрострой?    

— Днепрострой? Это… это станция.    

— Какая станция?    

— Станция… мост и… там станция.    

Бегунок восторженно пискнул в ладошки, которыми прикрыл рот…    

— Виноват… там, кажется, нет моста.    

Игорь видел, с каким трудом Бегунок прикрывает ладонями  губы, чтобы не засмеяться. На лице Воленко не было улыбки, но еле заметно  вздрагивала нижняя губа.    

Алексей Степанович кивнул головой над книгой:    

— Стыдно! Просто стыдно! Культурный человек! Окончил  семь классов — говорит такие глупости. Надо себя больше уважать, товарищ  Чернявин.    

— Я забыл, товарищ заведующий…    

— Что забыл?    

— Забыл… вот… Днепрострой.    

— Днепрострой — такая вещь, о которой нельзя забывать.  Понимаешь, нельзя! А кроме того… ты сказал… старшие классы не для всех. Это  тоже… не блещет остроумием.    

— Я в том смысле сказал…    

— Смысла мало. Такое количество смысла меня не  устраивает. Мало смысла, понимаешь?    

Алексей Степанович глянул Игорю в глаза, и Игорь увидел, что  у заведующего нет ничего холодного, ничего скучноватого: у него было живое,  требовательное лицо. Игорь ответил:    

— Да, понимаю, товарищ заведующий.    

— Ага! Это уже лучше. Это гораздо умнее сказано. Теперь  еще один вопрос: ты хороший товарищ?    

Глаза Алексея Степановича смотрели сейчас иронически, как  будто в его вопросе был нескрываемый подвох. И поэтому Игорь переспросил:    

— Хороший ли я товарищ?    

— Да. Хороший товарищ или… так себе?    

Этот вопрос, в сущности, был для Игоря легким вопросом, он  ответил уверенно и охотно:    

— Да, я могу сказать: товарищ я неплохой.    

Алексей Степановичы улыбнулся вдруг просто и дружески, и в  его улыбке было что-то такое задорное, почти мальчишеское, только у детей так  свободно, беззастенчиво открываются губы, у них не остается никаких узких щелей  и углов.    

— Молодец! Нет, знаешь, ты далеко не глупый человек,  это очень приятно. Ну… хорошо. Ты познакомишься с нами ближе. Витя, у нас где  место?    

— Есть место в восьмой бригаде.    

— Хорошо. Будешь в восьмой бригаде. Бригадир Нестеренко  — человек основательный. Ты немного зубоскал, правда?    

Игорь чуть-чуть покраснел.    

— Немножко.    

— Это ничего, а то в восьмой бригаде много серьезных.  Отдохни, а там и за дело. Бежать не будешь?    

Почему-то Игорь не захотелось сказать «там будет видно», но  он помнил свой отчет и посмотрел на Витю. Свободно, просто и уверенно Витя  ответил на Игоря, чуть-чуть улыбаясь одними глазами:    

— Нет, Алексей Степанович, он бежать не собирается.    

— Добре. Значит… Воленко, действуй.    

Воленко вытянулся.    

— Есть!    

     

 12. ПОЛНОЕ НЕДОВЕРИЕ    

     

Все вышли из кабинета, кроме Володи Бегунка. Володя снял  локти со стола:    

— Алексей Степанович!    

— Ну?    

— До зарезу нужно тридцать копеек на мазь.    

— Тридцать копеек? Хорошо, я скажу завхозу.    

Все в Володе оставалось в положении «смирно», только шея  вытянулась и в глазах появилось обиженно-убедительное, страстное выражение.    

— Да он не купит! Честное слово, он не купит… Он будет  говорить…    

— Ладно. Вот тебе тридцать копеек на мазь, а это  двадцать на трамвай.    

— Сейчас можно?    

— Можно… до четырех часов.    

Очень радостно, громко, с молниеносным салютом Бегунок  сказал:    

— Есть, Алексей Степанович!    

Он выскочил из комнаты, потом приоткрыл дверь, просунул  голову.    

— Спасибо!    

По коридору мимо часового Володя пролетел с предельно  скоростью, но и пришлось с такой же скоростью возвратиться, чтобы спросить у  часового:    

— Куда дежурный пошел? Воленко?    

Часовой, опираясь на свою винтовку, нахмурил брови:    

— Воленко? А он туда пошел, с этим чудаком… туда.    

Часовой показал направление.    

Володя побежал догонять. По плиточному тротуару он повернул  за угол и выбежал на широкий двор, обставленный хозяйственными постройками. В  самом центре двора он увидел Воленко и Чернявина, направляющихся к кладовой.  Володя, запыхавшись, обогнул их и пошатнулся, останавливаясь перед дежурным:    

— Товарищ дежурный бригадир! Товарищ Захаров разрешил в  город до четырех.    

Воленко удивился:    

— В этом костюме?    

— Нет, не в этом. Я только говорю. А я надену парадный.  Я сейчас надену.    

Воленко отправился дальше:    

— Ты переоденься и приди показаться.    

У Бегунка на этот раз даже руки вышли из положения «смирно».    

— Так, Воленко! Я же не какой-нибудь новенький. Другие  дежурные всегда отпускают и то… доверяют. Я хорошо оденусь.    

— Я посмотрю.    

Володя несколько увял, опустил плечи, неохотно и сумрачно  сказал «есть» и уступил дорогу.    

Через пятнадцать минут, когда Воленко вел Игоря в баню,  Володя стал перед дежурным:    

— Товарищ дежурный бригадир! Я могу идти?    

Воленко уже занес ногу на ступеньку, но оглянулся,  внимательно осмотрел Володю, тронул его пояс, бросил взгляд на ботинки,  поправил белый воротник. Румяное личиког Бегунка над белым воротником сияло  совершенно неизьяснимой красотой. Большие карие глаза ходили по следам взглядов  дежурного и постепенно меняли выражение, переходя от смущенного опасения к  победоносной гордости. Тюбетейки Воленко не тронул, но сказал возмущенно:    

— Я не понимаю, что это за мода! Почему у тебя всегда  тюбетейка набекрень?    

Рука Володи быстро поправила тюбетейку, и глаза потеряли  некоторую часть гордости.    

— Зеркало у вас есть? Надо в зеркало смотреть, когда  уходишь. Деньги на трамвай имеются?    

— Деньги есть.    

— Покажи.    

— Да есть! Вот еще, Воленко, какое у тебя недоверие!    

— Показывай!    

Маленькая ладонь Володи расправилась у пояса, и над ней  склонились две головы в золотых тюбетейках.    

— Это тридцать копеек на мазь, а это двадцать копеек на  трамвай.    

— Только смотри, все равно узнаю: нужно покупать билет,  а без билета нечего лататься. А то я знаю: все экономию загоняете!    

— Да когда же я, Воленко, загонял экономию? У тебя  всегда… такое недоверие.    

— Знаю вас… Можешь идти!    

— Есть!    

На этот раз «есть» было сказано без всякой обиды.    

     

 13. «ИСПЛОТАЦИЯ»    

     

Город был большой, и самая лучшая улица в городе — улица  Ленина. На этой улице, на горке, стоит белое здание с колоннами, в здании  помещается театр. На улице много прекрасных витрин, но Ваня Гальченко бредет  между людьми и витринами грустный. Чулки у него исчезли, голова заросла  грязной, слежавшейся порослью, ботинки порыжели.    

Ваня пережил плохой месяц. Тогда, у стога соломы,  ограбленный и обиженный, он недолго плакал, но долго думал и не придумал  ничего. Продолжал думать и потом, когда, перебравшись через переезд, прошел по  «своей» улице; со стесненным сердцем посмотрел на крыльцо, на котором вчера  чистил ботинки.    

Так начались его трудные дни.    

Где находится колония им. Первого мая, Ваня никак не мог  выяснить. На улицах он спрашивал встречных, но большинство отвечало незнанием,  а были и такие, которые отмахивались и молча проходили дальше. К милиционерам  Ваня подходить боялся. Боялся он и беспризорных и старался куда-нибудь  скрыться, когда видел их приближающуюся стайку. Вообще Ваня плохо привыкал к  сложности и многолюдству большого города. На той станции, откуда он приехал,  все было проще и понятнее. Он спросил у молодой женщины, катящей перед собой  детскую коляску:    

— Где колония Первого мая? Никто не знает.    

— Колония Первого мая? — женщина остановила  коляску. — Я слышала. Только это далеко. Это за городом, мальчик.    

— За городом? А где?    

— Я не знаю. Ты спроси в наробразе.    

Режущее, незнакомое слово так испугало Ваню, что он даже  вздохнул. Стало вдруг очевидно, что в городе жизнь гораздо более запутанна, чем  ему казалось.    

— А что это?    

— Это учреждение, понимаешь, дом такой. Там тебе и  скажут…    

— Дом…    

— Это на главной улице. Не забудешь? Наробраз.    

— Наробраз.    

— Ты на главной улице спроси. Тебе каждый покажет.    

— Там написано?    

— Наверное, написано.    

Ваня обрадовался. Но пришлось истратить целый день на это  дело. Несколько раз он прошел главную улицу. В последний раз шел медленно,  прочитывал все вывески, но такого слова «наробраз» так и не встретил. Наконец  догадался спросить. Пожилой человек в шляпе показал палкой на огромный дом с  просторной перед ним площадкой и сказал:    

— Наробраз? А это в окрисполкоме. Это там…    

Этот дом давно заметил Ваня и даже прочитал все вывески при  входе. Там такой вывески «наробраз» тоже не было. Все же он поверил пожилому  человеку и направился к этому дому.    

Ваня еще раз просмотрел все вывески при входе в большое  здание, просмотрел рассеянно, потому что хорошо знал, что наробраза там не  было. Потом вспомнил, что с другой стороны подьезда на асфальтированной  площадке выступает крылечко и над ним есть какая-то вывеска. Он нашел этот  вход. Действительно, здесь была вывеска, и на ней написано:    

Окружной отдел народного образования    

Опять не то. Но в этом месте Ваня увидел нечто, не имеющее  никакого отношения к наробразу, но, безусловно, важное. На асфальтированной  площадке сидело целых четыре чистильщика — все мальчики. Тут же стояли люди,  ожидающие свободной подставки. Одна подробность Ваню сильно заинтересовала:  стояла пятая подставка для чистки обуви, на ней лежали две щетки. Ваня заметил,  как на это соблазнительное оборудование поглядывали люди, читавшие афиши, но  ничего сделать не могли: работник, вероятно, отлучился надолго. Ваня подошел  сбоку к самойц подставке и начал наблюдать работу мальчиков. Ближайший к нему,  скуластый, веснушчатый пацан лет пятнадцати, работал быстро, весело, щетки у  него в руках ходили незаметно для глаза. Начищая задник, он наклонялся вперед и  вбок, поглядывая на Ваню. Когда клиент снял ногу с подставки и полез в карман  за кошельком, пацан дробно застучал колодками щеток по ящику и загляделся на  Ваню. Глаза у него были ловкие, напористые, уверенные. Ваня смутился и двинулся  уходить. Пацан крикнул:    

— Ты чего здесь заглядываешь?    

— Это я?    

— «Это я»! Чего торчишь? Может, чистить умеешь?    

— Умею.    

— Врешь.    

— Умею.    

— А ну покажи!.. Пожалуйте, гражданин! Вот к нему!  Пожалуйте, пожалуйте!    

— Да, может, он не умеет?    

— Я отвечаю. Если будет плохо, перечищу. Как тебя  зовут?    

— Ваня.    

— Ванька? Садись.    

Пацан энергично перемахнул к свободной подставке, открыл  ящик, достал одну коробку, другую, открывал, закрывал их. В ящике находилось  большое богатство: мази всех цветов, даже бесцветная, две бархотки, банка с  разведенным мелом. Он выбросил малую щетку, банку с черной мазью, хлопнул рукой  по подставке, сказал:    

— Начинай! Видишь, сколько народу!    

Ваня уселся на скамеечке, расставил ноги, с удовольствием  принялся за работу. На подставке стоял хороший, новый ботинок, и над ним  нависла штанина, тоже новая, дорогого сукна. Ваня начал сметать пыль с ботинка,  но энергичный пацан крикнул на него недовольным голосом:    

— Умеешь! Штаны подкати!    

Ваня оглянулся растерянно, но скоро догадался, в чем дело.  Аккуратно, не спеша, подкатил штанину, получилось хорошо. Ваня продолжал  работу. Скуластый хозяин был занят своим клиентом, но все время посматривал на  работу Вани, а когда клиент ушел, сделал одно замечание.    

— Зачем много мази кладешь? Он не понимает, говорит:  «Чисти», — а на самом деле мази не нужно. Туда, сюда — и готово. А ты  намазал!    

К Ване подошел новый клиент, потом еще один. Ваня работал  охотно, с радостью, но руки и спина у него заболели почему-то очень скоро, и он  был доволен, когда наступила передышка.    

— Деньги давай, — сказал скуластый, не глядя на  Ваню. — Ох ты, черт, спать хочется. У тебя есть документ?    

У Вани было тридцать копеек. Ему не жалко было этих денег,  но почему-то раньше ему не приходило в голову, что их придется отдавать,  поэтому он немного удивился требованию и переспросил:    

— Тебе деньги отдать?    

— А как же? Ха! А кому ж отдавать?    

Он взял тридцать копеек и небрежно бросил в свой ящик. А из  ящика достал три копейки.    

— На. Буду платить тебе по копейке с гривенника.  Хочешь?    

— Как это: по копейке?    

— По копейке, хочешь? За каждого.    

— Мне?    

— Ну да, за работу. Нужно платить или не нужно? А  документ у тебя есть?    

— Какой документ?    

— Без документа? Видал, тебе и по копейке много. А если  спросят: какое право имеешь чистить, тогда что будет?    

— А я скажу, что нету документа.    

— Он скажет! Подумаешь! А он возьмет ящик, и ты  пойдешь… знаешь? Юрка, посмотри за ним, а я пошамать…    

Их сосед в общем ряду — Юрка — кивнул головой, ответил  нехотя:    

— Посмотрю.    

— И посчитай, сколько он нароботает.    

— Считать мне некогда, сам считай.    

— И не надо. Все равно, если спрячешь, найду. Все равно  найду, понимаешь? — Он стоял перед Ваней и теперь, во весь рост, казался  выше и основательнее. На нем были хорошие брюки навыпуск и новые ботинки. Ване  стало не по себе перед его настойчивой угрозой, Ваня отвернул лицо в сторону:    

— Ничего я прятать не буду.    

Скуластый отправился по улице. Юрка повернул к Ване лицо,  сказал недрежелюбно:    

— По копейке взялся! Ходит тут всякая шпана!    

Ваня ничего не ответил. Юрка еще два раза посмотрел на него,  задумался, плюнул с осуждением через свой ящик, сказал своему соседу слева:    

— Нашел дурака. По копейке!    

Подошел клиент. Юрка застучал щетками:    

— Пожалуйте, гражданин. Почистим шевровые!    

Но гражданину, видно, не понравилась развязносьть Юрки, тем  более что ботинки у него были вовсе не шевровые. Он поставил ногу к Ване.    

— Да он и чистить не умеет, он приблудный! Жалеть  будете!    

Ваня ощущал неприятную робость перед Юркой. Он нахмурил  брови механически, без увлечения закончил работу, положил гривенник в ящик.  Юрка с презрением наблюдал за ним.    

Последний в ряду слева, большой, неповоротливый, скучный,  бросил:    

— Спирька меня целое лето эксплуатировал, сволочь!  Целое лето, так и то по три копейки платил.    

— По пять нужно, — сказал Юрка.    

Большими стаями пошли клиенты, разговоры прекратились. Ваня  не успевал разогнуть спину, однат нога за другой менялись на подставке,  гривенники прибавлялись в ящике. Но сейчас Ваня не испытывал прежней трудовой  радости, лица клиентов его не интересовали, и он с клиентами не разговаривал.  Наконец он так устал, что щетки еле двигались у него в руках, чаще стали  вырываться. Возвратилься Спирька с папиросой в зубах, увидел группу ожидающих,  закричал весело:    

— Вот пришел мастер первой категории! Пожалуйте!    

Еще с полчаса все пятеро разгружали очередь. У Вани вспотел  лоб и стало болеть в груди. Когда последний клиент бролсил ему гривенник, Ваня  даже не поднял монету, она так и осталась лежать на асфальте. Потом Спирька  сказал:    

— Давай выручку!    

Не считая, Ваня передал ему серебро.    

— Ого! Рубль шестьдесят! Здорово! А больше нет?    

— Нет.    

— А ну, выверни карманы.    

Ваня вывернул.    

— Значит, тебе шестнадцать копеек. На. Видишь, и  заработал.    

Юрка, положив руки на колени, обратил глаза к Спирьке. Глаза  выражали негодование. Негодование выражали и другие пацаны, но только последний  в ряду, неповоротливый и скучный, сказал:    

— Паскуда ты, Спирька.    

Спирька воинственно обернулся:    

— Что ты сказал? Что ты сказал?    

Последний ничего не ответил, но Юрка подтвердил с улыбкой:    

— Не слыхал? Правильно сказал! Это называется, знаешь  как?    

— А как? А как?    

— Это называется исплотация! Исплотация! Что ж ты ему  по копейке! Так же только буржуи делают, исплотаторы.    

Спирька гневно завертелся на асфальте, покалывал взглядами  Ваню, но с наибольшим возмущением обращался к последнему в ряду:    

— А по сколько ему давать? Он и чистить не умеет. А  гуталину сколько изводит? А если тебе, Гармидер, жалко, так и плати ему сам.  Пожалуйста, плати хоть по десять копеек.    

Гармидер по-прежнему скучно смотрел в сторону и ничего не  сказал. Спор поддерживал Юрка.    

— Гармидер не исплотатор, у него и ящика лишнего нету.    

— Ага! У него нету! И у тебя нету! Так вам хорошо  говорить! А я гуталин должен покупать? А щетки стоят? А бархат стоит? А за ящик  ты не платил четыре рубля, не платил? Так тебе легко!    

Юрка далеко плюнул прямым, как стрела, броском.    

— Мне легко, у меня свой ящик. И ты себе чисть. А  второй ящик — это исплотация значит.    

— Заладил, как сорока: исплотация, исплотация! Какой  пионер, подумаешь! Его никто не держит, пускай себе идет куда хочет. И  документа у него нет. Он поймается, а мой ящик и весь припас пропали!    

Юрка еще раз далеко плюнул, поднялся, потянулся, зевнул.    

— Как себе хочешь. А только мы не позволим. Плати ему  по пять копеек с гривенника.    

Спирька заверещал на всю улицу:    

— По пять копеек?    

— По пять копеек!    

— По пять копеек без документа?    

— Ну… если ящиком рискуешь, плати по три копейки.  Гармидеру платил по три и ему по три.    

Спирька вдруг неожиданно сдался, перестал кричать,  захохотал, хлопнул Юрку по плечу.    

— Да я и плачу ж по три. Чего тты взьерепенился?    

— И плати по три.    

— А по сколько ж? Это я пошутил, что по копейке. Думал,  посмотрю, как он работает, а может, он убежит. Очень мне нужно: исплотация!  Пускай себе чистит. Это я на смех, а вы тут целый митинг завели!    

Спирька долго посмеивался, поглядывал острыми глазами на  всех. Гармидер не обращал на него Та-ак…и скучно глядел в сторону. Юрка снова  уселся за свой ящик, улыбался понимающе, наконец сказал:    

— Да чего ты представляешься? Что, мы не знаем? У тебя  этот ящик целый месяц даром стоит. А тут нашелся пацан, другой бы обрадовался,  а ты жадничаешь: по копейке.    

— Вот чудаки! Жадничаю! Пошутил я, это верно.  Пожалуйста: по всей справедливости расчет. Начистил ты на три гривенника, потом  еще на пятнадцать гривенников.    

— На шестнадцать, — поправил Юрка.    

— Ну да, на шестнадцать. Значит, на девятнадцать разом.  Вот тебе еще по две копейки с гривенника — тридцать восемь копеек. Целую кучу  денег заработал.    

Ваня в течение всей этой истории сидел неподвижно на  скамейке и слушал. Его захватила неожиданная глубина проблемы, поднятой  чистильщиками. Еще так недавно Ваня учился в школе, в четвертой группе. В школе  говорили об Октябрьской революции, о поражении буржуев, о гражданской войне.  Все это, казалось Ване, давно прошло, и вдруг он сам сделался предметом эксплуатации.  Спирька в его глазах вдруг перестал быть чистильщиком, соседство с ним стало  неприятным. Но когда Спирька высыпал на его руку тридцать восемь копеек. Ваня с  радостью увидел и другую сторону проблемы: теперь у него было пятьдесят семь  копеек, да еще до вечера оставалось много времени… Сегодня он поужинает не  иначе, как замечательно влажной, вкусной колбасой с мягкой булкой. Ваня с  большим удовльствием набросился на новый ботинок, очутившийся на подставке, и  легко принял дополнительное требование Спирьки:    

— Только ты и ящик домой отнесешь. Я тебе носить не  буду.    

     

 14. НЕПОНЯТНОЕ    

     

Три недели работал Ваня у Спирьки, зарабатывал по рублю в  день, а то и больше. На пищу ему хватало. Но работать приходилось много, к  вечеру Ваня очень уставал, а еще нужно было и ящик относить и утром приходить к  Спирьке за ящиком. К счастью, Спирька жил недалеко от товарной станции,  следовательно, и от той соломы, где Впня ночевал.    

За это время Ваня ближе, чем с другими, сдружился с Юркой.  Юрка был человек опытный и много понимал в жизни. Несмотря на то что он был  круглый сирота, он спал не на улице, как другие, а нанимал угол у какой-то  «тетки». Он очень одобрительно отнесся к намерению Вани идти в колонию им.  Первого мая, но тут же и разочаровал его:    

— Там хорошая колония, только тебя не примут.    

— Почему не примут?    

— Думаешь, так легко принимают? Тут в городе пацанов  ой-ой-ой сколько хотят, а попробуй. Я тоже ходил.    

— В колонию ходил?    

— Ходил. Еще в прошлом году. Меня как пришпилит декохт,  а ящика у меня не было. Я и пошел. А теперь мне наплевать на них. Еще и лучше,  потому — у них все-таки строго: чуть что — «есть», «есть». И пацаны там есть  знакомые, а только наплевать!    

Юрка и действительно плюнул аристократическим своим  способом:    

— Проживу и без них.    

— Значит, они не берут?    

— Они не имеют права, а нужно в комиссию идти.    

— В какую комиссию?    

— Комонес называется.    

— А где она?    

— Комонес? А вот ту за углом сейчас. Только туда не  пустят.    

— В колонию?    

— Нет, в комонес. Я ходил, так туда не пустили.    

Все-таки Ваня улучил минутку и побежал в комонес. Это было,  действительно, за углом. Окончился его изит очень быстро. Ваня успел проникнуть  только в коридор, и уже через минуту он снова стоял на крыльце, а на него  глядела из полуоткрытой двери лысая голова сторожа. Разговор между ними начался  еще в коридоре и за самоле короткое время успел дойти до большого накала.  Быстро обернувшись к двери, Ваня дернул плечом и крикнул со слезами:    

— Не имеете права!    

Сторож никакого мнек…по вопросу о праве не высказал, он  выражался директивно:    

— Иди, иди!    

— Я хочу в колонию Первого мая!    

— Мало ты чего хочешь! Здесь таких не берут.    

— А каких?    

— Правонарушителей берут, понимаешь?    

— Каких нарушителей?    

— Повыше тебя сортом. А не то, что всякий сброд:  захочется ему в колонию, скажите, пожалуйста.    

— А если мне жить негде?    

— Это что: жить негде? Это пустяки. Это спон принимает.    

— Спон? Какон спон?    

— Так говорится: спон. И иди себе!    

Сторож захлопнул дверь. Ваня задумался: «Спон!»    

К месту работы Ваня возвращался расстроенный, Юрка еще  издали увидел его и крикнул:    

— А что я говорил?    

Ваня присел на скамейку, взялся за щетки. Клиент уже  поставил ногу, Юрка заканчивал щегольской командирский сапог и все-таки  отозвался на события:    

— Он думал, там ему сейчас: пожалуйте, товарищ  Гальченко, садитесь.    

Ваня ничего не сказал, а когда кончил работу, спросил:    

— А он говорить, в спон какой-то идти?    

— Кто говорит?    

— Да там такой лысый: в спон.    

— Стой, стой! Спон? О! Знаю! Это в наробразе, знаю  спон. Только там… — Юрка завертел головой, и Ваня понял, что Юрка выразил  предельное пренебюрежение к спону.    

— Чего?    

— Да там… ну… туда лучше не ходи. Буза!    

Спирька к подобным разговорам относился с самым холодным  презрением. Он принимал и отпускал клиентов, курил, посвистывал, скем-то  перемаргивался, как будто никакого спона и не существовало.    

— Спон этот здесь. — Юрка кивнул на входную дверь,  возле которой они сидели. — Только они здесь не берут, а говорят: иди в  приемник. Буза!    

Ваня на следующий день отправился в спон. Он вошел в ту  самую дверь, на которую показывал Юрка, поднялся по узкой и темной лестнице и  попал в такой же темный коридор. Здесь было много дверей, они открывались и  закрывались, какие-то люди входили и выходили, за фанерными створками дверей  гудели голоса, стучали машинки. В коридоре на деревянных диванах сидели  потертые, с нечищенными ботинками клиенты.и скучали. Ваня прошел весь коридор,  прочитал все надписи и вернулся. У одного из сидящих спросил:    

— Спон, понимаете…    

— Ну?    

— Какой это спон?    

— Спон самый обыкновенный. Сюда иди.    

Он показал пальцем на дверь. На двери Ваня прочитал:    

Социально-правовая охрана несовершеннолетних    

Прочитал еще раз. Ничего не понял. Обернулся.    

— Это спон?    

— Еще не верит, малыш. Прочитай первые буквы.    

Ваня прочитал и обрадовался, теперь он все понял,  действительно, это был спон. Ваня открыл дверь и вошел. В небольшой комнате  сидели четыре женщины и один мужчина. Все они что-то писали. Ваня осмотрел всех  и обратился к маленькой женщине с черными большими глазами.    

— Здравствуйте.    

Женщина посмотрела на Ваню, но продолжала держать перо в  руке:    

— Тебе чего, мальчик?    

— Мне… спон.    

— Ну да, спон, так что тебе нужно?    

— Отправьте меня в колонию Первого мая.    

Женщина заинтересовалась Ваней, положила ручку, ее глаза  улыбнулись:    

— Это ты сам придумал?    

— Сам.    

— Не может быть. Тебя кто-то научил.    

— Никто не учил. Там, говорят, прилично.    

Женщина с черными глазами переглянулась с другой женщиной,  обе они улыбались, не открывая губ.    

— Еще бы! Ты — беспризорный?    

— Нет, еще не был.    

— Так чего же ты пришел? Мы берем только беспризорных.    

— Я не хочу быть беспризорным.    

— Видно, ты очень неглупый мальчик.    

Ваня повел головой к плечу:    

— ДА чего ж я буду глупый?    

— Это и видно. — Они опять поглядели друг на  друга.    

— Ну хорошо. Не мешай… — сказала одна из них.    

— Я не мешаю.    

— В колонию Первого мая мы не отправляем. Это комонес.    

— Комонес?    

— Да, комонес. Туда правонарушителей отправляют.    

— Я был в комонесе. Так там выгоняют! Такой… лысый.    

— У них есть кому выгонять, а у нас некому, так ты.и  стоишь. Я тебе сказала: не мешай!    

За столом в углу поднялся молодой мужчина и сказал  недовольно:    

— Мария Викентьевна, сами виноваты: зачем эти  разговоры? Сами вступаете с ними в прения, а потом не выгонишь. Работать  абсолютно невозможно.    

Он вышел из-за стола, подошел к Ване, ласково, осторожно  взял его за плечи, повернул лицом к двери:    

— Иди!    

В коридоре Ваня еще раз прочитал надпись:    

Социально-правовая охрана несовершеннолетних