1 2 3 
     
    
    
    
     
      
Потом ответ твой сдержанный, и снова:
      
370: "Предвечный, мам?" — ну, тут-то ты готова
      
И добавляешь: "Мандаринку съешь?" —
      
"Нет. Да. А преисподняя?" — И в брешь
      
Молчания врываюсь я, как зверь,
      
Ответ задорно рявкая сквозь дверь.
     
    
    
    
     
      
Неважно, что читала, — некий всхлип
      
Поэзии{58} новейшей. Скользкий тип,
      
Их лектор, называл те вирши{59} "плачем
      
Чаруйной дрожи", — что все это значит,
      
Не знал никто. По комнатам своим
      
380: Разъятые тогда, мы состоим,
      
Как в триптихе или в трехактной драме,
      
Где явленное раз живет веками.
     
    
    
    
     
      
Надеялась ли? — Да, в глуби глубин.
     
    
    
    
     
      
В те дни я кончил книгу{60}. Дженни Дин{61},
      
Моя типистка, способом избитым
      
Ее свести решила с братом Питом.
      
Друг Джейн, их усадив в автомобиль,
      
Повез в гавайский бар за двадцать миль.
      
А Пит подсел в Нью-Вае, в половине
      
390: Девятого. Дорога слепла в стыни.
      
Уж бар нашли, внезапно Питер Дин
      
Себя ударив в лоб, вскричал: кретин!
      
Забыл о встрече с другом: друг в тюрьму
      
Посажен будет, если он ему...
      
Et cetera[2]. Участия полна,
      
Она кивала. Пит исчез. Она
      
Еще немного у фанерных кружев
      
Помедлила (неон рябил по лужам)
      
И молвила: "Мне третьей быть неловко.
      
400: Вернусь домой". Друзья на остановку
      
Ее свели. Но в довершенье бед
      
Она зачем-то вышла в Лоханхед.
     
    
    
    
     
      
Ты справилась с запястьем: "Восемь тридцать.
      
Включу". (Тут время начало двоиться.){62}
      
Экран чуть дрогнул, раскрывая поры.
      
Едва ее увидев, страшным взором
      
Пронзил он насмерть горе-сваху Джейн.
      
Рука злодея{63} из Флориды в Мэн
      
Пускала стрелы эолийских смут.
      
410: Сказала ты: "Вот-вот квартет зануд
      
(Три критика, пиит) начнет решать
      
Судьбу стиха в канале номер пять".
      
Там нимфа в пируэте{64} свой весенний
      
Обряд свершает, преклонив колени
      
Пред алтарем в лесу, на коем в ряд
      
Предметы туалетные стоят.
      
Я к гранкам поднялся наверх и слышал,
      
Как ветер вертит камушки на крыше.
      
"Зри, в пляс — слепец, поет увечна голь".
      
420: Здесь пошлый тон эпохи злобной столь
      
Отчетлив{65}... А потом твой зов веселый,
      
Мой пересмешник, долетел из холла.
      
Поспел я чаем удоволить жажду
      
И почестей вкусить непрочных: дважды
      
Я назван был, за Фростом, как всегда
      
(Один, но скользкий шаг){66}.
      
"Вот в чем беда:
      
Коль к ночи денег не получит он...
      
Не против вы? Я б рейсом на Экстон..."
     
    
    
    
     
      
Там — фильм о дальних странах: тьма ночная
      
430: Размыта мартом; фары, набегая,
      
Сияют, как глаза двойной звезды{67},
      
Чернильно-смуглый тон морской воды, —
      
Мы в тридцать третьем жили здесь вдвоем,
      
За девять лун до рождества ее.
      
Седые волны{68} уж не вспомнят нас, —
      
Ту долгую прогулку в первый раз,
      
Те вспышки, парусов тех белых рой
      
(Меж них два красных, а один с волной
      
Тягался цветом), старца с добрым нравом,
      
440: Кормившего несносную ораву
      
Горластых чаек, с ними — сизаря,
      
Бродившего вразвалку... Ты в дверях
      
Застыла. "Телефон?" О нет, ни звука.
      
И снова ты к программке тянешь руку.
      
Еще огни в тумане. Смысла нет
      
Тереть стекло: лишь отражают свет
      
Заборы да столбы на всем пути.
      
"А может, ей не стоило идти?
      
Ведь все-таки заглазное свиданье...
      
450: Попробуем премьеру "Покаянья"?"
      
Все так же безмятежно, мы с тобой
      
Смотрели дивный фильм. И лик пустой,
      
Знакомый всем, качаясь, плыл на нас.
      
Приотворенность уст и влажность глаз,
      
На щечке — мушка, галлицизм невнятный,
      
Все, точно в призме, расплывалось в пятна
      
Желаний плотских.
      
"Я сойду". — "Постойте,
      
Ведь это же Лоханхед!" — "Да-да, откройте".
      
В стекле качнулись призраки древес,
      
460: Автобус встал. Захлопнулся. Исчез.
      
Гроза над джунглями. "Ой, нет, не надо!"
      
В гостях Пат Пинк (треп против термояда).
      
Одиннадцать. "Ну, дальше ерунда", —
      
Сказала ты. И началась тогда
      
Игра в телерулетку. Меркли лица.
      
Ты слову не давала воплотиться,
      
Шутам рекламным затыкала рты.
      
Какой-то хлюст прицелился{69}, но ты
      
Была ловчей. Веселый негр{70} трубу
      
470: Воздел. Щелчок. Телетеней судьбу
      
Рубин в твоем кольце вершил, искрясь:
      
"Ну, выключай!.." Порвалась жизни связь,
      
Крупица света съежилась во мраке
      
И умерла.
      
Разбуженный собакой,
      
Папаша-Время{71} встал из шалаша
      
Прибрежного, и кромкой камыша
      
Побрел, кряхтя. Он был уже не нужен.
      
Зевнула ты. Мы доедали ужин.
      
Дул ветер, дул. Дрожали стекла мелко.
      
480: "Не телефон?" — "Да нет". Я мыл тарелки,
      
Младые корни, старую скалу
      
Часы крошили, тикая в углу.
     
    
    
    
     
      
Двенадцать бьет. Что юным поздний час!
      
И вдруг, в стволах сосновых заблудясь,
      
Веселый свет плеснул на пятна снега,
      
И на ухабах наших встал с разбега
      
Патрульный "Форд"... Отснять бы дубль другой!..
     
    
    
    
     
      
Одни считали — срезать путь домой
      
Она пыталась, где, бывает, в стужу
      
490: От Экса{72} к Ваю конькобежцы кружат,
      
Другие — что бедняжка заплуталась,
      
А третьи — что сама она сквиталась
      
С ненужной жизнью{73}. Я все знал. И ты.
     
    
    
    
     
      
Шла оттепель, и падал с высоты
      
Свирепый ветр. Трещал в тумане лед.
      
Весна, озябнув, жалась у ворот
      
Под влажным светом звезд, в разбухшей глине.
      
К трескучей, жадно стонущей трясине
      
Из камышей, волнуемых темно,
      
500: Скользнула тень — и канула на дно.
     
    
   
   
    
     
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
    
    
     
      
Безлистый l'if{74} — большое "может статься"
      
Твое, Рабле. Большой батат{75}.
      
Иль вкратце:
      
IPH{76} — Institute of Preparation for
      
The Hereafter[3]. Я прозвал его
      
"Большое Если". Нужен был им лектор
      
Читать о смерти. Мак-Абер, их ректор,
      
Писал ко мне: "курс лекций про Червя".
      
Нью-Вай оставив, кроха, ты и я
      
Перебрались тогда в соседний штат, —
      
510: В Юшейд гористый. Я горам был рад.
      
Над нашим домом виснул снежный пик,
      
Столь пристально далек и дивно дик,
      
Что мы лишь заводили взгляд, не в силах
      
Его в себя вобрать. IPH слыл могилой
      
Младых умов; он был окрашен в тон
      
Фиалки и в бесплотность погружен.
      
Все ж не хватало в нем той дымки мглистой,
      
Что вожделенна столь для претериста.
      
Ведь мы же умираем каждый день:
      
520: Живую плоть, а не могилы тень
      
Забвенье точит; лучшие "вчера"
      
Сегодня — прах, пустая кожура.
      
Готов я стать былинкой, мотыльком,
      
Но никогда — забыть. Гори огнем
      
Любая вечность, если только в ней
      
Печаль и радость бренной жизни сей,
      
Страданье, страсть, та вспышка золотая,
      
Где самолет близ Геспера растаял,
      
Твой вздох из-за иссякших сигарет,
      
530: То, как ты смотришь на собаку, след
      
Улитки влажной по садовым плитам,
      
Флакон чернил добротных, рифма, ритм,
      
Резинка, что свивается, упав,
      
Поверженной восьмеркой, и стопа
      
Вот этих самых строчек, — не ждут
      
В надежной тверди неба.
      
Институт
      
Считал, напротив: стыдно мудрецам
      
Ждать многого от Рая. Что, как там
      
Никто не скажет "здрасте", ни встречать
      
540: Не выйдет вас, ни в тайны посвящать.
      
Что, как швырнут в бездонную юдоль,
      
И полетит душа, оставив боль
      
Несказанной, незавершенным дело,
      
Уже гниеньем тронутое тело —
      
Неприодетым, утренним, со сна,
      
Вдову — на ложе жалостном, она
      
Невнятным расплывается пятном
      
В сознании разъятом, нежилом!
     
    
    
    
     
      
IPH презирал богов (и "Г"){77}, при этом
      
550: Мистический нес вздор{78}, давал советы
      
(Очки с медовым тоном для ношенья
      
На склоне лет): как, ставши привиденьем,
      
Передвигаться, коль вы легче пуха,
      
Как просочиться сквозь собрата-духа,
      
А если попадется на пути
      
Сплошное тело — как его пройти;
      
Как отыскать в удушье и в тумане
      
Янтарный нежный шар, Страну Желаний{79}.
      
Как в кутерьме пространств, галактик, сфер
      
560: Не одуреть. Еще был список мер
      
На случай неудачных инкарнаций:
      
Что делать, коль случится оказаться
      
Лягушкою на тракте оживленном,
      
Иль медвежонком под горящим кленом,
      
Или клопом, когда на Божий свет
      
Вдруг извлекут обжитый им Завет.
     
    
    
    
     
      
Суть времени — преемственность, а значит,
      
Безвременность корежит и иначит
      
Порядок чувств. Советы мы даем
      
570: Как быть вдовцу: он потерял двух жен;
      
Он их встречает — любящих, любимых,
      
Ревнующих друг к дружке. Обратима
      
По смерти жизнь. У прежнего пруда
      
Одна дитя качает, как тогда,
      
Со лба льняные пряди собирая,
      
Печальна и безмолвна; а другая{80},
      
Такая же блондинка, но с оттенком
      
Заметным рыжины, поджав коленки,
      
Сидит на балюстраде, влажный взор
      
580: Уставя в синий и пустой простор.
      
Как быть? Обнять? Кого? Какой забавой
      
Дитя развлечь? Недетски величавый,
      
Он помнит ли ту ночь на автостраде
      
И тот удар, убивший мать с дитятей{81}?
      
А новая любовь — лодыжки тон
      
Балетным черным платьем оттенен, —
      
Зачем на ней другой жены кольцо?
      
Зачем гневливо юное лицо?
     
    
    
    
     
      
Нам ведомо из снов, как нелегки
      
590: С усопшими беседы, как глухи
      
Они к стыду, к испугу, к тошноте
      
И к чувству, что они — не те, не те.
      
Так школьный друг, что в дальнем пал сраженье,
      
В дверях кивком нас встретит и в смешенье
      
Приветливости и могильной стужи
      
Укажет на подвал, где стынут лужи{82}.
      
И как узнать, что вспыхнет в глубине
      
Души, когда нас подведут к стене
      
По манию долдона и злодея,
      
600: Политика, гориллы в портупее{83}?
      
Мысль прянет в выси, где всегда витала,
      
К атоллам рифм, к державам интеграла,
      
Мы будем слушать пенье петуха{84},
      
Разглядывать на плитах пленку мха,
      
Когда же наши царственные длани
      
Начнут вязать изменники, мы станем
      
Высмеивать невежество в их стаде
      
И плюнем им в глаза, хоть смеха ради.
     
    
    
    
     
      
А как изгою старому помочь,
      
610: В мотеле умирающему? Ночь
      
Кромсает вентилятор с гулким стоном,
      
По стенам пляшут отсветы неона,
      
Как будто бы минувшего рука
      
Швыряет самоцветы. Смерть близка{85}.
      
Хрипит он и клянет на двух наречьях{86}
      
Удушие, что легкие калечит.
     
    
    
    
     
      
Рывок, разрыв — мы к этому готовы.
      
Найдем le grand néant[4], иль может, новый
      
Виток вовне, пробивший клубня глаз{87}.
     
    
    
    
     
      
620: Сказала ты, когда в последний раз
      
Мы шли по институту: "Если есть
      
На свете Ад, то он, должно быть, здесь".
     
    
    
    
     
      
Крематоры ворчали зло и глухо,
      
Когда вещал Могиллис, что для духа
      
Смертельна печь. Мы критики религий
      
Чурались. Наш Староувер Блю великий{88}
      
Читал обзор о годности планет
      
Для жизни душ. Особый комитет
      
Решал судьбу зверей{89}. Пищал китаец
      
630: О том, что для свершенья чайных таинств
      
Положено звать предков — и каких.
      
Фантомы По я раздирал в клочки
      
И разбирал то детское мерцанье —
      
Опала свет над недоступной гранью.
      
Был в слушателях пастор молодой
      
И коммунист седой. Любой устой
      
И партии, и церкви рушил IPH.
     
    
    
    
     
      
Поздней буддизм возрос там, отравив
      
Всю атмосферу. Медиум незваный
      
640: Явился, разлилась рекой нирвана,
      
Фра Карамазов неотступно блеял
      
Про "все дозволено". И страсть лелея
      
К возврату в матку, к родовым вертепам,
      
Фрейдистов школа разбрелась по склепам.
     
    
    
    
     
      
У тех безвкусных бредней я в долгу.
      
Я понял, чем я пренебречь могу,
      
Взирая в бездну. И утратив дочь,
      
Я знал — уж ничего не будет: в ночь
      
Не отстучит дощечками сухими
      
650: Забредший дух ее родное имя
      
И не поманит нас с тобой фантом
      
Из-за гикори в садике ночном.
     
    
    
    
     
      
"Что там за странный треск? И что за стук?" —
      
"Всего лишь ставень наверху, мой друг". —
     
    
    
    
     
      
"Раз ты не спишь, давай уж свет зажжем —
      
И в шахматы... Ах, ветер!" — "Что нам в том?" —
     
    
    
    
     
      
"Нет, все же не ставень. Слышишь? Вот оно". —
      
"То, верно, ветка стукнула в окно". —
     
    
    
    
     
      
"Что ухнуло там, с крыши повалясь?" —
      
660: "То дряхлая зима упала в грязь". —
     
    
    
    
     
      
"И что мне делать? Конь в ловушке мой!"
     
    
    
    
     
      
Кто скачет там в ночи под хладной мглой?{90}
      
То горе автора. Свирепый, жуткий
      
Весенний ветер. То отец с малюткой.
      
Потом пошли часы и даже дни
      
Без памяти о ней. Так жизни нить
      
Скользит поспешно и узоры вяжет.
      
Среди сограждан, млеющих на пляже.
      
В Италии мы лето провели.
      
670: Вернулись восвояси и нашли,
      
Что горсть моих статей ("Неукрощенный
      
Морской конек"{91}) "повергла всех ученых
      
В восторг" (купили триста экземпляров).
      
Опять пошла учеба, снова фары
      
По склонам гор поплыли в темноте
      
К благам образования, к мечте
      
Пустой. Переводила увлеченно
      
Ты на французский{92} Марвелла и Донна.
      
Пронесся югом ураган "Лолита"{93}
      
680: (То был год бурь), шпионил неприкрыто
      
Угрюмый росс{94}. Тлел Марс. Шах обезумел.
      
Ланг{95} сделал твой портрет. Потом я умер.
     
    
    
    
     
      
Клуб в Крашо заплатил мне за рассказ
      
О том, "В чем смысл поэзии для нас".
      
Вещал я скучно, но недолго. После,
      
Чтоб избежать "ответов на вопросы",
      
Я приступил к дверям, но тут из зала
      
Восстал всегдашний старый приставала
      
Из тех, что, верно, не живут и дня
      
690: Без "диспутов", — и трубкой ткнул в меня.
     
    
    
    
     
      
Тут и случилось — транс, упадок сил
      
Иль прежний приступ{96}. К счастью, в зале был
      
Какой-то врач. К ногам его я сник.
      
Казалось, сердце встало. Долгий миг
      
Прошел, пока оно (без прежней прыти)
      
К конечной цели{97} поплелось.
      
Внемлите!
      
Я, право, сам не знаю, что сознанью
      
Продиктовало: я уже за гранью,
      
И все, что я любил, навеки стерто.
      
700: Молчала неподвижная аорта,
      
Биясь, зашло упругое светило,
      
Кроваво-черное ничто взмесило
      
Систему тел, спряженных в глуби тел,
      
Спряженных в глуби тем, там, в темноте
      
Спряженных тоже{98}. Явственно до жути
      
Передо мной ударила из мути
      
Фонтана белоснежного струя.
     
    
    
    
     
      
То был поток (мгновенно понял я)
      
Не наших атомов, и смысл всей сцены
      
710: Не нашим был. Ведь разум неизменно
      
Распознает подлог: в осоке — птицу,
      
В кривом сучке — личинку пяденицы,
      
А в капюшоне кобры — очерк крыл
      
Ночницы. Все же то, что заместил,
      
Перцептуально, белый мой фонтан,
      
Мог распознать лишь обитатель стран,
      
Куда забрел я на короткий миг.
     
    
    
    
     
      
Но вот истаял он, иссякнул, сник.
      
Еще в бесчувстве, я вернулся снова
      
720: В земную жизнь. Рассказ мой бестолковый
      
Развеселил врача: "Вы что, любезный!
      
Нам, медикам, доподлинно известно,
      
Что ни видений, ни галлюцинаций
      
В коллапсе не бывает. Может статься,
      
Потом, но уж во время — никогда". —
      
"Но, доктор, я ведь умер!" —
      
"Ерунда".
      
Он улыбнулся: "То не смерти сень,
      
Тень, мистер Шейд, и даже — полутень!{99}"
     
    
    
    
     
      
Но я не верил и в воображенье
      
730: Прокручивал все заново: ступени
      
Со сцены в зал, удушие, озноб
      
И странный жар, и снова этот сноб
      
Вставал, а я валился, но виной
      
Тому была не трубка, — миг такой
      
Настал, чтоб ровный оборвало ход
      
Хромое сердце, робот, обормот{100}.
     
    
    
    
     
      
Виденье правдой веяло. Сквозила
      
В нем странной яви трепетная сила
      
И непреложность. Времени поток
      
740: Тех водных струй во мне стереть не мог.
      
Наружным блеском{101} городов и споров
      
Наскучив, обращал я внутрь взоры,
      
Туда, где на закраине души
      
Сверкал фонтан. И в сладостной тиши
      
Я узнавал покой. Но вот возник
      
Однажды предо мной его двойник.
     
    
    
    
     
      
То был журнал: статья о миссис Z.{102},
      
Чье сердце возвратил на этот свет
      
Хирург проворный крепкою рукой.
      
750: В рассказе о "Стране за Пеленой"
      
Сияли витражи, хрипел орган
      
(Был список гимнов из Псалтыри дан),
      
Мать что-то пела, ангелы порхали,
      
В конце ж упоминалось: в дальней дали
      
Был сад, как в легкой дымке, а за ним
      
(Цитирую) "едва-то различим,
      
Вдруг поднялся, белея и клубя,
      
Фонтан. А дальше я пришла в себя".
     
    
    
    
     
      
Вот безымянный остров. Шкипер Шмидт
      
760: На нем находит неизвестный вид
      
Животного. Чуть позже шкипер Смит
      
Привозит шкуру. Всякий заключит,
      
Тот остров — не фантом. Фонтан, итак,
      
Был верной метой на пути во мрак —
      
Прочней кости, вещественнее зуба,
      
Почти вульгарный в истинности грубой.
     
    
    
    
     
      
Статью писал Джим Коутс. Адрес{103} дамы
      
Узнав у Джима, я пустился прямо
      
На запад. Триста миль. Достиг. Узрел
      
770: Волос пушистых синеватый мел,
      
Веснушки на руках. Восторги. Всхлип
      
Наигранный. И понял я, что влип.