1 2 3 
– Как это? – удивился я.
– Если бы мистер Инглторп знал, что его жена будет отравлена прошлой ночью, он, конечно, устроил бы все так, чтобы уйти из дому. Здесь может быть два объяснения: либо он знал, что должно случиться, либо у него была своя причина для отсутствия.
– И какая же это причина? – скептически спросил я.
Пуаро пожал плечами:
– Откуда мне знать? Но, без сомнения, дискредитирующая. По-моему, мистер Инглторп – мерзавец, но это не значит, что он обязательно и убийца.
Я покачал головой. Слова Пуаро не показались мне убедительными.
– Наши мнения разошлись? – продолжил Пуаро. – Ну что же, пока оставим это. Время покажет, кто из нас прав. Давайте обратимся теперь к другому. Как вы объясняете, что все двери спальни были закрыты на задвижки изнутри?
– Ну… – Я задумался. – На это необходимо взглянуть логически.
– Верно.
– Я объяснил бы это так. Двери были на задвижках (мы в этом сами удостоверились), тем не менее наличие стеарина на полу и уничтожение завещания свидетельствуют о том, что ночью кто-то входил в комнату. Вы с этим согласны?
– Безусловно! Преподнесено с предельной ясностью. Продолжайте!
– Так вот, – заключил я, ободренный поддержкой, – если человек, оказавшийся в комнате, не вошел в нее через окно и не появился там каким-то чудом, следовательно, дверь ему открыла изнутри сама миссис Инглторп. Это подкрепляет нашу уверенность в том, что человек, которого мы имеем в виду, был ее мужем. Совершенно естественно, что ему она могла открыть.
Пуаро покачал головой:
– Почему? Миссис Инглторп закрыла на задвижку дверь, ведущую в его комнату (поступок крайне необычный с ее стороны!), потому что именно в тот день сильно с ним поссорилась. Нет, его она не впустила бы.
– Однако вы согласны со мной, что дверь должна была открыть сама миссис Инглторп?
– Есть и другая вероятность. Ложась спать, она могла забыть закрыть на засов дверь, ведущую в коридор, и встала потом, к утру, чтобы ее запереть.
– Пуаро, вы серьезно так думаете?
– Нет, я не говорю, что она так сделала, но вполне могла. Теперь обратимся к известному нам обрывку разговора между миссис Кавендиш и ее свекровью. Что вы думаете по этому поводу?
– Я и забыл об этом! Но, по-моему, как и прежде, это остается загадкой. Кажется просто невероятным, чтобы женщина, подобная миссис Кавендиш, гордая и сдержанная до крайности, стала бы вмешиваться с такой настойчивостью в то, что ее совершенно не касается.
– Абсолютно верно! Удивительно для женщины с ее воспитанием.
– Да, действительно странно, – согласился я. – Однако это не так важно и не стоит принимать во внимание.
Из груди Пуаро вырвался стон.
– Что я всегда вам говорю? Все следует принимать во внимание. Если факт не подходит к вашему предположению, значит, оно ошибочно!
– Ну что же, посмотрим, – раздраженно ответил я.
– Да, посмотрим.
К тому времени мы уже подошли к «Листуэй коттедж», и Пуаро провел меня вверх по лестнице в свою комнату. Он предложил мне одну из своих крошечных русских сигарет, которые сам иногда курил. Меня позабавило, как он аккуратно складывал использованные спички в маленькую фарфоровую пепельницу, и я почувствовал, что мое мгновенное раздражение исчезло.
Пуаро поставил два стула перед открытым окном с видом на деревенскую улицу. Повеяло свежим ветерком, теплым и приятным. День обещал быть жарким.
Внезапно мое внимание привлек молодой человек, быстро шагавший по улице. У него было очень странное выражение лица, в котором возбуждение смешивалось с ужасом.
– Взгляните, Пуаро! – воскликнул я.
Пуаро наклонился вперед.
– Tiens![29] – произнес он. – Это мистер Мэйс из аптеки. Он идет сюда.
Молодой человек остановился перед «Листуэй коттедж» и, мгновение поколебавшись, энергично постучал в дверь.
– Минутку! – крикнул из окна Пуаро. – Я иду!
Подав знак, чтобы я следовал за ним, он быстро сбежал с лестницы и открыл дверь.
– О, мистер Пуаро! – сразу начал мистер Мэйс. – Извините за беспокойство, но я слышал, вы только что пришли из Стайлз-Корт.
– Да. Это так.
Молодой человек облизнул пересохшие губы. Лицо у него странно подергивалось.
– По деревне ходят слухи, что миссис Инглторп умерла так внезапно… Люди говорят… – из осторожности он понизил голос, – будто ее отравили…
Лицо Пуаро осталось невозмутимым.
– Это могут сказать только доктора, мистер Мэйс.
– Да, разумеется… совершенно верно… – Молодой человек заколебался, но, будучи не в силах побороть своего возбуждения, схватил Пуаро за руку и понизил голос до шепота: – Только скажите, мистер Пуаро, ведь это… Это не стрихнин, нет?
Я почти не слышал, что ответил Пуаро. Явно что-то уклончивое. Когда молодой человек ушел, Пуаро, закрыв за ним дверь, повернулся ко мне.
– Да, – сказал он, мрачно кивнув, – Мэйсу придется давать показания на предварительном слушании дела.
Мы снова поднялись наверх. Я только хотел что-то сказать, как Пуаро жестом меня остановил:
– Не теперь, не теперь, друг мой! Мне необходимо подумать. Мои мысли сейчас в некотором беспорядке, а это совсем нехорошо.
Минут десять он сидел в абсолютной тишине, совершенно неподвижно. Лишь несколько раз выразительно двигал бровями, а его глаза постепенно становились все более зелеными. Наконец он глубоко вздохнул:
– Все хорошо. Тяжелый момент прошел. Теперь все приведено в порядок. Нельзя допускать неразберихи и путаницы! Дело еще не ясно – нет! Оно в высшей степени сложно и запутанно. Оно меня даже озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро! Есть два очень важных факта.
– Какие же?
– Первый – какая вчера была погода. Это чрезвычайно важно.
– День был великолепный! Пуаро, вы смеетесь надо мной?!
– Нисколько! Термометр показывал восемьдесят градусов в тени.[30] Не забывайте, друг мой! Это ключ ко всей загадке.
– А второй? – спросил я.
– Второй важный факт – это то, что мсье Инглторп носит очень странную одежду, очки и у него черная борода.
– Пуаро, я не могу поверить, что вы говорите серьезно.
– Абсолютно серьезно, друг мой.
– Но это же ребячество!
– Напротив, это чрезвычайно важно.
– А если, предположим, вердикт присяжных будет «преднамеренное убийство», в котором обвинят Алфреда Инглторпа? Что тогда случится с вашими теориями?
– Они останутся непоколебимыми, даже если двенадцать глупцов совершат ошибку! Но этого не произойдет. Прежде всего, деревенский суд присяжных не очень стремится взять на себя ответственность, да и мистер Инглторп практически занимает положение местного сквайра. К тому же, – спокойно добавил Пуаро, – я этого не допущу.
– Вы не допустите?!
– Нет. Не допущу!
Я смотрел на этого странного невысокого человека со смешанным чувством раздражения и удивления. Он был так потрясающе уверен в себе!
– О да, mon ami! – кивнул Пуаро, будто читая мои мысли. – Я сделаю то, что говорю. – Он поднялся и положил руку мне на плечо. Лицо его совершенно изменилось. В глазах появились слезы. – Видите ли, я все время думаю о бедной миссис Инглторп. Она не пользовалась особой любовью. Нет! Однако она была добра к нам, бельгийцам… Я перед ней в долгу.
Я хотел было его перебить, но Пуаро настойчиво продолжил:
– Разрешите мне закончить, Гастингс! Она никогда не простит мне, если я допущу, чтобы Алфред Инглторп, ее муж, был арестован теперь, когда мое слово может его спасти!

Глава 6
Дознание

Вплоть до того дня, на который было назначено дознание, Пуаро неустанно действовал: дважды он о чем-то совещался с мистером Уэллсом за закрытой дверью и постоянно совершал долгие прогулки по округе. Меня обижало, что он не был со мной откровенен. Между тем я никак не мог понять, к чему он клонит.
Мне представилось, что он, быть может, старается разузнать что-нибудь на ферме Рэйкса. Поэтому в среду вечером, не застав его в «Листуэй коттедж», я отправился через поля на ферму, надеясь встретить Пуаро там. Однако его не было видно. Я заколебался, стоит ли мне заходить на ферму, и пошел обратно. По дороге я встретил престарелого крестьянина, который посмотрел на меня, хитро прищурившись.
– Вы, видать, из Холла,[31] верно? – Глаза старика лукаво блестели.
– Да. Ищу моего друга. По-моему, он мог пройти этой дорогой.
– Невысокий такой джент?[32] Он еще, когда говорит, здорово руками размахивает, верно? Ну да! Как его там?… Бельгиец из деревни?
– Да, – нетерпеливо произнес я. – Значит, он был здесь?
– Ну как же! Был. И не один раз. Ваш друг, да? А-а, вы, дженты из Холла!.. Все вы хороши! – Он ухмыльнулся еще лукавее.
– А что, джентльмены из Холла часто сюда приходят? – поинтересовался я как можно более безразличным тоном.
Старик понимающе мне подмигнул:
– Один приходит часто, мистер! Не будем говорить кто… Очень щедрый джент! О, спасибо, сэр! Премного благодарен, сэр!
Я быстро пошел вперед. Значит, Эвлин Ховард права! Я ощутил прилив отвращения, подумав о щедрости Алфреда Инглторпа, сорившего деньгами старой женщины. Было ли в основе преступления пикантное цыганское личико или стремление завладеть деньгами? Скорее всего, отвратительная смесь того и другого!
У Пуаро, похоже, появилась навязчивая мысль. Он уже несколько раз говорил мне, что, по его мнению, Доркас допускает ошибку, называя время ссоры. Снова и снова Пуаро повторял ей, что скандал, скорее всего, произошел в 4.30, а не в 4 часа.
Однако женщина непоколебимо продолжала утверждать, что между тем, как она слышала голоса, и временем, когда отнесла чай своей госпоже, прошел час, а может, и больше.
Дознание проходило в пятницу в деревне, в «Стайлз-Армс». Мы с Пуаро сидели рядом. Свидетельских показаний от нас не требовалось.
Подготовка к дознанию закончилась: присяжные осмотрели тело покойной, а Джон Кавендиш его опознал. Затем он описал обстоятельства смерти матери и ответил на вопросы.
Потом пошли медицинские показания. Все взгляды были прикованы к знаменитому лондонскому специалисту, который, как известно, считался одним из величайших авторитетов в области токсикологии. Его слушали в полнейшей тишине, затаив дыхание. В нескольких словах он суммировал результаты вскрытия. Его свидетельство, освобожденное от медицинской терминологии и сложных специальных названий, сводилось к тому, что смерть миссис Инглторп наступила в результате отравления стрихнином. Судя по количеству яда, обнаруженного при вскрытии, миссис Инглторп, должно быть, получила не менее трех четвертей грана стрихнина, а может быть, целый гран или даже чуть больше.
– Возможно ли, что она проглотила яд случайно? – спросил коронер.
– Я считаю это крайне маловероятным. В хозяйственных целях стрихнин не используется, и на его продажу существует ограничение.
– Что-нибудь в вашем обследовании дает возможность определить, каким образом яд попал к жертве?
– Нет.
– Как мне известно, вы прибыли в Стайлз-Корт раньше доктора Уилкинса?
– Да, это так. Я встретил в воротах машину, отправившуюся за доктором, и поспешил в дом.
– Расскажите, что произошло дальше.
– Я вбежал в комнату миссис Инглторп. Она лежала на кровати, и все ее тело сотрясали типичные сильнейшие конвульсии. Она повернулась ко мне и, задыхаясь, произнесла: «Алфред… Алфред!..»
– Мог стрихнин находиться в чашке кофе, которую ей отнес муж?
– Возможно, однако стрихнин – яд довольно быстродействующий. Симптомы отравления появляются через час-два после того, как он попадает в организм. При определенных обстоятельствах его действие может быть замедлено, но в данном случае они не имели места. Как я полагаю, миссис Инглторп выпила кофе после обеда, часов в восемь вечера. Между тем симптомы не проявлялись до раннего утра, а это говорит о том, что яд был выпит значительно позже.
– Миссис Инглторп имела привычку в полночь выпивать чашку какао. Мог в нем содержаться стрихнин?
– Нет, я взял на анализ какао, оставшееся в блюдечке. Он показал, что стрихнина там не было.
Рядом со мной Пуаро тихонько хмыкнул.
– Вы что-то знаете? – прошептал я.
– Слушайте!
– Надо сказать, – продолжал доктор, – я был бы немало удивлен другим результатом.
– Почему?
– Стрихнин обладает очень горьким вкусом. Его можно распознать в растворе один к семидесяти тысячам, поэтому скрыть стрихнин может только что-нибудь тоже сильно горькое. Какао для этого не подходит.
Один из присяжных пожелал узнать, относится ли это и к кофе.
– Нет. Вот как раз кофе имеет горький вкус, который способен скрыть наличие стрихнина.
– Значит, вы считаете более вероятным, что яд оказался в кофе, но по каким-то неизвестным причинам его действие задержалось?
– Да, но чашка из-под кофе была полностью раздавлена, так что провести анализ ее содержимого не представилось возможным.
На этом показания доктора Бауэрштейна закончились. Выступивший за ним доктор Уилкинс подтвердил сказанное коллегой. Он категорически отверг предположение о возможном самоубийстве, заявив, что, хотя у миссис Инглторп и было слабое сердце, в остальном он находил ее абсолютно здоровой и обладающей жизнерадостным, уравновешенным характером. Такие люди не кончают жизнь самоубийством.
Следующим был приглашен Лоуренс Кавендиш. Его показания не внесли ничего нового, так как, в сущности, он повторил рассказ брата. Уже собираясь встать и уйти, Лоуренс вдруг задержался и, несколько запинаясь, обратился к коронеру:
– Могу я высказать предположение?
– Разумеется, мистер Кавендиш, – поспешно ответил тот. – Мы здесь для того, чтобы выяснить правду, и с благодарностью примем любое предположение, которое могло бы способствовать объяснению случившегося и установлению истины.
– Это просто моя идея, – заявил Лоуренс. – Разумеется, я могу ошибаться, но мне все-таки кажется возможным, что смерть моей матери не была насильственной.
– Почему вы пришли к такому выводу, мистер Кавендиш?
– Моя мать в день своей смерти и какое-то время до этого принимала тонизирующее средство, содержащее стрихнин.
– О-о! – многозначительно произнес коронер.
Присяжные, казалось, заинтересовались.
– По-моему, – продолжал Лоуренс, – были случаи, когда накопительный эффект лекарства, принимаемого в течение какого-то времени, был причиной смертельного исхода. Не кажется ли вам, что она могла случайно принять слишком большую дозу?
– Мы впервые слышим о том, что умершая принимала лекарство, содержащее стрихнин, в день своей смерти. Мы вам очень признательны, мистер Кавендиш.
Вызванный повторно доктор Уилкинс высмеял его предположение:
– Оно абсолютно невероятно. Любой доктор скажет вам то же самое. Стрихнин в определенном смысле яд кумулятивный, но он не может привести к подобной внезапной смерти. Ей предшествовал бы длинный период хронических симптомов, которые сразу же привлекли бы мое внимание. Это абсурдно.
– А как вы оцениваете второе предположение, будто миссис Инглторп могла случайно принять большую дозу лекарства?
– Три или четыре дозы не привели бы к смертельному исходу. У миссис Инглторп всегда было большое количество этого лекарства, которое она заказывала в Тэдминстере в аптеке «Кут». Однако ей пришлось бы принять почти все содержимое бутылки, чтобы это соответствовало количеству стрихнина, обнаруженному при вскрытии.
– В таком случае мы должны отказаться от версии с тонизирующим, так как оно не могло послужить причиной смерти миссис Инглторп?
– Безусловно. Такое предположение невероятно!
Присяжный, уже задававший вопрос о кофе, высказался, что мог совершить ошибку аптекарь, приготовивший лекарство.
– Это, разумеется, всегда возможно, – ответил доктор.
Однако и эта версия оказалась несостоятельной и была полностью развеяна показаниями Доркас. По ее словам, лекарство было приготовлено довольно давно и ее госпожа в день своей смерти приняла последнюю дозу.
Таким образом, вопрос о тонизирующем был исключен окончательно, и коронер продолжал допрос. Выслушав рассказ Доркас о том, как она была разбужена громким звоном колокольчика своей госпожи и, соответственно, подняла всех на ноги, коронер перешел к вопросу о ссоре, произошедшей после полудня.
Показания Доркас по этому вопросу были в основном те же, что мы с Пуаро слышали раньше, поэтому я не стану их повторять.
Следующим свидетелем была Мэри Кавендиш.
Она держалась очень прямо и говорила четким, спокойным голосом. Мэри сообщила, что будильник поднял ее, как обычно, в 4.30 утра. Она одевалась, когда ее напугал неожиданный грохот, как будто упало что-то тяжелое.
– Очевидно, это был столик, стоявший возле кровати, – заметил коронер.
– Я открыла дверь, – продолжала Мэри, – и прислушалась. Через несколько минут неистово зазвонил колокольчик. Потом прибежала Доркас, разбудила моего мужа, и мы все поспешили в комнату моей свекрови, но дверь оказалась заперта.
– Полагаю, нам не следует больше беспокоить вас по этому вопросу. О последовавших событиях нам известно все, что можно было бы узнать, но я был бы вам признателен, если бы вы рассказали нам подробнее, что вы слышали из ссоры, произошедшей накануне.
– Я?!
В ее голосе послышалось едва уловимое высокомерие. Мэри подняла руку и, слегка повернув голову, поправила кружевную рюшку у шеи. В голове у меня невольно мелькнула мысль: «Она старается выиграть время».
– Да. Как мне известно, – настойчиво сказал коронер, – вы вышли подышать воздухом и сидели с книгой на скамье как раз под французским окном будуара. Не так ли?
Для меня это было новостью, и, взглянув на Пуаро, я понял, что для него тоже.
Последовала короткая пауза – видимо, Мэри заколебалась, прежде чем ответить.
– Да, это так, – наконец признала она.
– И окно будуара было открыто, не так ли?
– Да, – снова подтвердила она и чуть побледнела.
– В таком случае вы не могли не слышать голосов, раздававшихся в комнате, тем более что люди были сердиты и разговор шел на повышенных тонах. Собственно говоря, вам все было слышно гораздо лучше, чем если бы вы находились в холле.
– Возможно.
– Не повторите ли для всех нас то, что вы услышали?
– Право, не помню, чтобы я что-то слышала.
– Вы хотите сказать, что не слышали голосов?
– О, голоса я, конечно, слышала, но не разобрала, что именно говорилось. – Слабый румянец окрасил ее щеки. – Я не имею привычки слушать личные разговоры.
– И вы решительно ничего не помните? – продолжал настаивать коронер. – Ничего, миссис Кавендиш? Ни одного слова или фразы, из которых вы поняли, что разговор был личный?
Мэри помолчала, будто обдумывая ответ. Внешне она оставалась спокойной, как всегда.
– Да, я помню, миссис Инглторп сказала что-то… не могу припомнить, что именно, относительно возможности скандала между мужем и женой.
– О! – Коронер, довольный, откинулся на спинку кресла. – Это соответствует тому, что слышала Доркас. Но, извините меня, миссис Кавендиш, поняв, что разговор личный, вы все-таки не ушли? Остались на месте?
Я уловил мгновенный блеск рыжевато-коричневых глаз Мэри и подумал, что в этот момент она с удовольствием разорвала бы коронера на части за его намеки.
– Да. Мне было удобно на моем месте, – спокойно ответила она. – Я сосредоточилась на книге.
– И это все, что вы можете нам сказать?
– Да, все.
Больше коронер ни о чем ее не спросил, хотя я сомневаюсь, что он был полностью удовлетворен. По-моему, коронер подозревал, что миссис Кавендиш могла бы сказать больше, если бы захотела.
Затем для дачи показаний была приглашена Эми Хилл, младший продавец магазина. Она сообщила, что 17 июля после полудня продала бланк завещания Уильяму Ёрлу, младшему садовнику Стайлз-Корт.
Вызванные за ней садовники Мэннинг и Уильям Ёрл сообщили, что поставили свои подписи под завещанием. Мэннинг утверждал, что это произошло в 4.30, но, по мнению Уильяма Ёрла, все происходило раньше.
Вслед за садовниками показания давала Цинтия Мёрдок. Однако она мало что могла сообщить, так как ничего не знала о трагедии, пока ее не разбудила миссис Кавендиш.
– Вы не слышали, как упал стол?
– Нет. Я крепко спала.
Коронер улыбнулся:
– Как говорится: «У кого совесть чиста, тот крепко спит!» Благодарю вас, мисс Мёрдок. Это все.
– Мисс Ховард!
Мисс Ховард начала с того, что предъявила письмо, которое мисс Инглторп написала ей семнадцатого вечером. Мы с Пуаро уже видели его раньше. К сожалению, оно ничего не прибавило к нашим сведениям о трагедии. Привожу его факсимиле.

[33]
Письмо передали присяжным, которые внимательно его изучили.
– Боюсь, оно не особенно нам поможет, – вздохнув, сказал коронер. – В нем не упоминается ни о каком событии, произошедшем после полудня.
– По мне, так все ясно как день! – резко возразила мисс Ховард. – Письмо свидетельствует о том, что моему бедному старому другу только что стало известно, как ее одурачили!
– Ни о чем таком в письме не говорится, – заметил коронер.
– Не говорится потому, что Эмили никогда не могла признать себя неправой. Но я-то ее знаю! Она хотела, чтобы я вернулась, но не пожелала признать, что я была права. Как большинство людей, Эмили ходила вокруг да около. Никто не хочет признавать себя неправым. Я тоже.
Мистер Уэллс слегка улыбнулся. Его примеру, как я заметил, последовали многие присяжные. Мисс Ховард явно произвела благоприятное впечатление.
– Как бы то ни было, все это сплошная болтовня и напрасная трата времени, – продолжила леди, пренебрежительно оглядев присяжных. – Говорим… говорим… говорим… хотя прекрасно знаем…
– Благодарю вас, мисс Ховард. Это все, – перебил ее коронер, мучимый предчувствием того, что она скажет дальше.
Мне показалось, что он облегченно вздохнул, когда она молча подчинилась.
Затем случилась сенсация, когда коронер пригласил Алберта Мэйса, ассистента аптекаря.
Это был уже знакомый мне молодой человек, бледный и возбужденный, который прибегал к Пуаро. Он сообщил, что является дипломированным фармацевтом и лишь недавно поступил на службу в эту аптеку, заняв место помощника аптекаря, призванного в армию.
Покончив с необходимыми формальностями, коронер приступил к делу:
– Мистер Мэйс, вы продавали стрихнин какому-нибудь несанкционированному лицу?
– Да, сэр.
– Когда это было?
– В последний понедельник вечером.
– В понедельник? Не во вторник?
– Нет, сэр. В понедельник, шестнадцатого числа.
– Вы помните, кому продали стрихнин?
В зале наступила такая тишина, что упади на пол иголка – было бы слышно!
– Да, сэр. Мистеру Инглторпу.
Все взгляды одновременно обратились туда, где совершенно неподвижно и без всякого выражения на лице сидел Алфред Инглторп. Однако он слегка вздрогнул, услышав обличительные слова из уст молодого человека. Я даже подумал, что он вскочит с места, но Инглторп продолжал сидеть, а на его лице появилось прекрасно разыгранное удивление.
– Вы уверены в том, что говорите? – строго спросил коронер.
– Вполне уверен, сэр.
– Это в ваших правилах – продавать стрихнин без разбора, кому попало?
Несчастный молодой человек совершенно сник под неодобрительным взглядом коронера:
– О нет, сэр… Конечно, нет! Но… узнав мистера Инглторпа из Холла, я решил, что никакой беды в этом не будет. Он объяснил, будто стрихнин ему нужен, чтобы отравить собаку.
В душе я сочувствовал Мэйсу. Так естественно – постараться угодить обитателям Холла, особенно если это приведет к тому, что они оставят «Кут» и станут постоянными клиентами местной аптеки.
– Существует правило, – продолжал коронер, – по которому тот, кто приобретает яд, должен расписаться в специальной регистрационной книге, правильно?
– Да, сэр. Мистер Инглторп так и поступил.
– Регистрационная книга при вас?
– Да, сэр.
Книга регистраций была предъявлена, и, сделав короткий, но строгий выговор, коронер отпустил несчастного Мэйса.
Затем в абсолютной тишине – все будто затаили дыхание – он вызвал Алфреда Инглторпа. «Интересно, – подумал я, – понимает ли этот тип, как туго затягивается петля вокруг его шеи?»
– Вы покупали в понедельник вечером стрихнин, чтобы отравить собаку? – прямо спросил коронер.
– Нет, сэр, – спокойно ответил мистер Инглторп. – Не покупал. В Стайлз-Корт нет собак, кроме дворовой овчарки, но она совершенно здорова.
– Вы категорически отрицаете, что в последний понедельник покупали у Алберта Мэйса стрихнин?
– Да, отрицаю.
– А это вы тоже отрицаете?
Коронер протянул ему аптекарскую регистрационную книгу, где стояла подпись покупателя.
– Разумеется, отрицаю. Почерк совершенно не мой. Я сейчас покажу.
Он вынул из кармана старый конверт и, расписавшись на нем, передал присяжным. Почерк был явно другой.
– В таком случае как вы можете объяснить показания мистера Мэйса?
– Мистер Мэйс ошибся, – невозмутимо заявил Алфред Инглторп.
Мгновение коронер, казалось, колебался.
– Мистер Инглторп, – наконец сказал он, – в таком случае (это простая формальность) не скажете ли нам, где вы были вечером в понедельник, шестнадцатого июля?
– Право… я не могу припомнить.
– Это нонсенс, мистер Инглторп! – резко произнес коронер. – Подумайте хорошенько!
Инглторп покачал головой:
– Не могу сказать. Кажется, прогуливался.
– В каком направлении?
– Я в самом деле не могу вспомнить.
Лицо коронера помрачнело.
– Кто-нибудь был с вами?
– Нет.
– Вы встретили кого-нибудь во время вашей прогулки?
– Нет.
– Очень жаль, – сухо отрезал коронер. – Как я понимаю, вы отказываетесь сообщить, где находились в то время, когда мистер Мэйс, определенно узнав вас в аптеке, продал вам стрихнин.
– Да, отказываюсь, если вам угодно так понимать.
– Осторожно, мистер Инглторп! – воскликнул коронер.
– Sacre! – пробормотал Пуаро, нервно пошевелившись на стуле. – Этот безумец хочет, чтобы его арестовали?
В самом деле, впечатление о мистере Инглторпе складывалось плохое. Его тщетные отрицания не могли убедить даже ребенка. Между тем коронер быстро перешел к другому вопросу, и Пуаро облегченно вздохнул.
– У вас произошла ссора с вашей женой во вторник после полудня?
– Извините, – перебил Алфред Инглторп, – вас неверно информировали. Я не ссорился с моей дорогой женой. Эта история – чистая выдумка. После полудня меня вообще не было дома.
– Кто-нибудь может это подтвердить?
– Разве моего слова не достаточно? – надменно отреагировал Инглторп.
– Существуют два свидетеля, которые клянутся, что слышали вашу ссору с миссис Инглторп.
– Они ошибаются.
Я был озадачен. Этот человек говорил с удивительной уверенностью. У меня возникли сомнения, и я посмотрел на Пуаро. На лице моего друга было такое выражение, какого я не мог понять. Значит ли это, что он наконец убедился в виновности Алфреда Инглторпа?
– Мистер Инглторп, – продолжил коронер, – вы слышали, как здесь повторялись слова, сказанные вашей умирающей женой. Можете ли вы каким-нибудь образом их объяснить?
– Безусловно.
– Можете?
– Мне кажется, все очень просто. Комната была слабо освещена. Доктор Бауэрштейн почти моего роста и сложения, как и я, он носит бороду. В тусклом освещении, к тому же испытывая ужасные страдания, моя бедная жена приняла его за меня.
– О! – пробормотал Пуаро. – Это идея!
– Вы думаете, это правда? – прошептал я.
– Я этого не говорю. Однако предположение поистине оригинальное!
– Вы поняли последние слова моей жены как осуждение, – продолжал Инглторп, – на самом же деле она, напротив, взывала ко мне.
Коронер молча размышлял.
– Полагаю, – наконец сказал он, – в тот вечер вы сами налили кофе и отнесли его жене?
– Да, я налил кофе, однако не отнес его. Я намеревался это сделать, но мне сказали, что пришел мой друг и ждет меня у двери холла. Я поставил чашку с кофе на столик в холле. Когда через несколько минут вернулся, кофе там не было.
Это заявление Инглторпа могло быть правдивым или нет, однако мне не показалось, что оно улучшило его положение. Во всяком случае, у него было достаточно времени, чтобы всыпать яд.
В этот момент Пуаро тихонько толкнул меня локтем, обращая мое внимание на двоих мужчин, сидевших возле двери. Один из них был невысокого роста, темноволосый, с лицом, чем-то напоминающим хорька; другой – высокий и светловолосый.
Я вопросительно посмотрел на моего друга.
– Знаете, кто этот маленький человек? – прошептал он мне на ухо.
Я покачал головой.
– Это инспектор криминальной полиции Джеймс Джепп из Скотленд-Ярда. Другой – тоже оттуда. Все продвигается быстро, друг мой!
Я внимательно посмотрел на приезжих. Оба они совсем не походили на полицейских. Никогда не подумал бы, что это официальные лица.
Я все еще продолжал смотреть на них, когда, вздрогнув от неожиданности, услышал вердикт:
– Преднамеренное убийство, совершенное неизвестным лицом или несколькими лицами.

Глава 7
Пуаро платит свои долги

Когда мы выходили из «Стайлз-Армс», Пуаро взял меня за локоть и отвел в сторону. Я понял его. Он ждал представителей из Скотленд-Ярда.
Через несколько минут они вышли, и Пуаро, выступив вперед, обратился к тому из них, что был пониже ростом:
– Боюсь, вы не помните меня, инспектор Джепп.
– Ну и ну! Неужели это мистер Пуаро! – воскликнул инспектор. Он повернулся к своему спутнику: – Вы помните, я рассказывал о мистере Пуаро? Мы работали с ним вместе в 1904 году. Дело Аберкромби о подлоге. Помните, преступника поймали в Брюсселе? О, это были замечательные деньки, мусье![34] А вы помните «барона» Альтара? Отъявленный негодяй! Никак не попадался в руки полиции. Его разыскивали почти по всей Европе. Но мы все-таки поймали его в Антверпене. Благодаря мистеру Пуаро!
Пока продолжались эти дружеские воспоминания, я подошел поближе и был представлен инспектору криминальной полиции Джеппу, который в свою очередь представил нас обоих суперинтенданту Саммерхэю.
– Вряд ли мне нужно спрашивать, джентльмены, что вы здесь делаете, – заметил Пуаро.
Джепп понимающе подмигнул:
– В самом деле не стоит! Я бы сказал, дело совершенно ясное.
– Тут я с вами не согласен, – мрачно отозвался Пуаро.
– О, полно! – воскликнул Саммерхэй, только теперь вступивший в разговор. – Ну конечно, все яснее ясного! Он пойман с поличным. Как можно быть таким дураком? Это выше моего понимания!
Джепп внимательно смотрел на Пуаро.
– Ну-ну, потише на поворотах, Саммерхэй! – шутливо произнес он. – Мы с этим мусье встречались раньше, и нет на свете другого человека, к мнению которого я бы так прислушивался. Если не ошибаюсь, у него что-то на уме. Не так ли, мусье?
Пуаро улыбнулся:
– Да… я пришел к определенным выводам.
Вид у суперинтенданта Саммерхэя был довольно скептический, но инспектор Джепп, продолжая изучающе смотреть на Пуаро, проговорил:
– Дело в том, что до сих пор мы видели эти события, так сказать, со стороны. В подобного рода происшествиях, когда убийца определяется после дознания, мы в невыгодном положении. Многое прежде всего зависит от тщательного осмотра места преступления. Тут мистер Пуаро имеет перед нами преимущество. Мы не оказались бы здесь даже сейчас, если бы не получили подсказку от этого толкового доктора, который передал весть через коронера. Но вы, мусье Пуаро, с самого начала были на месте и могли получить какие-нибудь дополнительные представления о деле. Из показаний на дознании получается, что мистер Инглторп убил свою жену, и это так же верно, как то, что я стою здесь, перед вами, и, если бы кто-то другой, а не вы, намекнул на обратное, я рассмеялся бы прямо ему в лицо. Должен сказать, меня удивляет, почему присяжные сразу же не предъявили мистеру Инглторпу обвинение в преднамеренном убийстве. Думаю, они так и сделали бы, если бы не коронер. Казалось, что он их сдерживает.
– Возможно, у вас в кармане уже лежит ордер на его арест? – предположил Пуаро.
На выразительном лице Джеппа будто захлопнулись деревянные ставни, оно стало сугубо официальным.
– Может, есть, а может, и нет, – сухо ответил он.
Пуаро задумчиво посмотрел на инспектора и неожиданно заявил:
– Я очень хотел бы, чтобы Инглторп не был арестован.
– Подумать только! – саркастически воскликнул Саммерхэй.
Джепп с комичным недоумением уставился на бельгийца:
– Не могли бы вы сказать чуть больше, мистер Пуаро? От вас даже намека будет достаточно. Мы поймем! Вы были на месте… и, как вы понимаете, Скотленд-Ярд не хотел бы совершить ошибку.
– Я так и подумал. Ну что же, я вам вот что скажу. Если вы используете ваш ордер и арестуете мистера Инглторпа, это не принесет вам славы – дело против него будет немедленно прекращено. Comme ça![35] – И Пуаро выразительно прищелкнул пальцами.
Лицо Джеппа помрачнело, а Саммерхэй недоверчиво хмыкнул.
Что же касается меня, то я буквально онемел от неожиданности. И решил, что Пуаро просто безумен.
Джепп вынул из кармана носовой платок и осторожно вытер лоб.
– Я не посмею этого сделать, мистер Пуаро. Я положился бы на ваши слова, но надо мной есть те, кто спросит, какого черта я не арестовал убийцу. Не могли бы вы сказать мне хоть немного больше?
Пуаро задумался.
– Ну что же! Можно, – наконец сказал он, – хотя, признаюсь, мне не хотелось бы. Это подталкивает меня и ускоряет события. В настоящее время я предпочел бы не действовать в открытую, но то, что вы говорите, справедливо: слова бельгийского полицейского, чьи лучшие дни остались позади, уже недостаточно! Однако Алфред Инглторп не должен быть арестован. Мистер Гастингс знает, что я поклялся не допустить этого. А вы, мой добрый Джепп, сразу же направляетесь в Стайлз?
– Ну… приблизительно через полчаса. Вначале нам хотелось бы повидать коронера и доктора.
– Хорошо! Зайдите за мной, когда будете проходить мимо. Последний дом в деревне. Я пойду с вами. Неважно, будет мистер Инглторп в Стайлз-Корт или нет, я сам предъявлю вам доказательства, что обвинение против него несостоятельно. Договорились?
– Договорились, – сердечно согласился Джепп. – И от имени Ярда я вам очень благодарен, хотя, должен признаться, в настоящий момент не вижу никаких изъянов в уликах. Но вы всегда были необыкновенным и непредсказуемым. До встречи, мусье!
Оба детектива ушли, Саммерхэй по-прежнему с недоверчивой ухмылкой на лице.
– Ну что же, друг мой! – воскликнул Пуаро, прежде чем я успел вставить хоть слово. – Что вы думаете? Mon Dieu![36] Во время дознания меня несколько раз бросало в жар. Я не мог даже представить, что этот человек будет настолько упрямым и откажется хоть что-нибудь сказать. Определенно, это было поведение сумасшедшего!
– Гм-м! Кроме сумасшествия, есть и другое объяснение, – заметил я. – Как он мог защищаться, если выдвинутое против него обвинение справедливо? Ему оставалось только молчать!
– Как защищаться? Да существуют сотни оригинальнейших способов! – воскликнул Пуаро. – Скажем, если бы я совершил это убийство, то немедленно придумал бы семь самых правдоподобных историй! Намного более убедительных, чем неловкие отрицания мистера Инглторпа!
Я не мог удержаться от смеха:
– Мой дорогой Пуаро! Уверен, вы способны придумать не семь, а семьдесят историй! Однако, несмотря на ваши заявления детективам, вы, конечно же, не верите в невиновность Алфреда Инглторпа?
– Почему? Ничего не изменилось.
– Но улики так убедительны, – возразил я.
– Да, слишком убедительны.
Мы повернули к калитке «Листуэй коттедж» и поднялись по теперь уже хорошо знакомой мне лестнице.
– Да-да! Слишком убедительны! – повторил Пуаро будто про себя. – Настоящие улики обычно несколько туманны и не вполне удовлетворительны. Они нуждаются в проверке… тщательном анализе… отсеве ложных улик… А здесь все заранее подготовлено. Нет, мой друг, свидетельство мистера Инглторпа очень умно составлено. Так умно, что в конце концов ему перестаешь верить. Он разрушает свой собственный замысел.
– Почему вы так думаете?
– Потому что, пока улики против него были неясны, их было очень трудно опровергнуть. Но преступник сам так затянул сеть, что один удар может ее разрубить, и – Инглторп свободен!
Я промолчал.
– Давайте посмотрим на это внимательнее. Скажем, перед нами человек, который решил отравить свою жену. Он, как говорится, привык изворачиваться и всеми правдами и неправдами добывать себе средства к существованию. Стало быть, какой-то ум у него есть. Не совсем дурак. Ну вот! А теперь посмотрим, как этот человек приступает к делу. Идет прямо к деревенскому аптекарю и под своим собственным именем покупает стрихнин, рассказав выдуманную историю про собаку. История оказывается лживой. Он не использует яд в ту же ночь. Нет, ждет, когда произойдет скандал, который станет достоянием всего дома и, естественно, вызовет к нему подозрение. Он не готовит защиту… ни намека, ни тени алиби, хотя знает, что помощник аптекаря заявит об этом факте. Чушь! И не просите меня поверить в то, что человек может быть таким идиотом! Так действовать может только безумец, который хочет совершить самоубийство и мечтает, чтобы его повесили!
– И все-таки не понимаю… – начал было я.
– Я и сам не понимаю. Поверьте, mon ami, это меня озадачивает. Меня, Эркюля Пуаро!
– Однако если вы считаете его невиновным, то как вы объясните, что он покупал стрихнин?
– Очень просто. Он его не покупал.
– Но Мэйс узнал его!
– Извините, перед ним был человек с черной бородой, как у мистера Инглторпа, в очках, как мистер Инглторп, и одет в довольно приметную одежду, какую носит Инглторп. Мэйс не мог узнать человека, которого до этого, возможно, видел только на расстоянии. Сам он лишь две недели как появился в деревне, а миссис Инглторп имела дело преимущественно с аптекой «Кут» в Тэдминстере.
– Значит, вы думаете…
– Mon ami, вы помните два момента в этом деле, которые я особенно подчеркивал? Оставим пока первый. Что было вторым?
– Тот важный факт, что Алфред Инглторп носит странную одежду, черную бороду и очки, – процитировал я.
– Совершенно верно. Теперь представьте себе, что кто-то хотел выдать себя за Джона или Лоуренса Кавендишей. Это будет легко?
– Нет, – подумав, ответил я. – Конечно, артист…
Однако Пуаро резко оборвал меня:
– Почему это будет нелегко? Я вам отвечу, друг мой. Потому что у обоих гладко выбритые лица. Чтобы выдать себя за любого из них при ярком дневном свете, надо быть гениальным актером и к тому же иметь определенное сходство. Однако в случае с Алфредом Инглторпом все обстоит совершенно иначе. Странная одежда, борода, очки, скрывающие глаза, – вот характерные черты его внешности. Далее, какой первый инстинкт преступника? Отвлечь от себя внимание, не так ли? Как же он может лучше всего это сделать? Разумеется, переключив внимание на кого-нибудь другого. В данном случае подходящий человек оказался под рукой. Все склонны верить в вину мистера Инглторпа. Это неизбежно. Подозрение, безусловно, падает на него. Однако, чтобы все было наверняка, должно быть такое убедительное доказательство, как покупка яда, совершенная человеком странной внешности, как у мистера Инглторпа. А это сделать нетрудно. Вспомните, юный Мэйс, собственно говоря, никогда не видел Инглторпа близко и никогда с ним не разговаривал. Как он мог усомниться, что человек в характерной одежде, с бородой и очками на самом деле не Алфред Инглторп?
– Возможно, – согласился я, завороженный красноречием Пуаро, – но если все происходило именно так, то почему же он не сказал, где был в понедельник в шесть часов вечера?
– О! В самом деле, почему? – успокаиваясь, произнес Пуаро. – Если бы его арестовали, он наверняка сказал бы, но я не хочу допускать ареста. Я должен заставить его увидеть всю тяжесть и серьезность положения. Разумеется, за его молчанием таится нечто дискредитирующее. Если Инглторп и не убивал жену, он все равно мерзавец и у него есть что скрывать, помимо убийства.
– Что это может быть? – попытался я догадаться, покоренный на какое-то время доводами Пуаро, хотя все-таки продолжал сохранять некоторую уверенность в том, что сам собой напрашивавшийся вывод был правильным.
– Не можете угадать? – улыбнулся Пуаро.
– Нет, а вы?
– О да! У меня уже какое-то время была маленькая идея… и она оказалась верной.
– Вы мне ничего не говорили, – упрекнул я его.
Пуаро, словно извиняясь, широко развел руки:
– Простите меня, mon ami, но вы в тот момент определенно не были simpathique[37] и не желали меня слушать. Однако скажите мне… теперь вы понимаете, что он не должен быть арестован?
– Возможно, – с сомнением произнес я, а так как судьба Алфреда Инглторпа была мне совершенно безразлична, подумал, что хороший испуг ему не повредил бы.
Пуаро, пристально наблюдавший за мной, глубоко вздохнул.
– Скажите, друг мой, – спросил он, меняя тему разговора, – кроме мистера Инглторпа, ничьи показания вас не удивили?
– О, в общем, я этого и ожидал.
– Ничто не показалось вам странным?
Я тут же подумал о Мэри Кавендиш, но уклонился от прямого ответа и настороженно уточнил:
– В каком смысле?
– Ну, например, показания Лоуренса Кавендиша.
Я с облегчением вздохнул:
– О, Лоуренс! Нет, не думаю. Он всегда был нервным парнем.
– Как вам высказанное им предположение, что его мать могла случайно отравиться тонизирующим средством, которое принимала? Это не показалось вам странным… hein?[38]
– Нет, я бы так не сказал. Доктора его подняли на смех, хотя для непрофессионала предположение Лоуренса вполне естественно.
– Но мсье Лоуренса нельзя назвать непрофессионалом. Вы мне сами говорили, что он изучал медицину и получил диплом.
– Да, это правда. Удивительно, как я об этом забыл! Действительно странно.
Пуаро кивнул:
– Его поведение было странным с самого начала. Лоуренс был единственным в доме, кто мог бы сразу же распознать симптомы отравления стрихнином, однако он один из всей семьи усиленно придерживается гипотезы естественной смерти! Я мог бы понять, если бы это был мсье Джон. У него нет медицинского образования, и он от природы лишен воображения. Но мсье Лоуренс – другое дело! И вот сегодня он выдвинул новое предположение, которое, как и ему самому понятно, выглядит совершенно нелепым. Тут есть над чем подумать, mon ami!
– Да, это сбивает с толку, – согласился я.
– Теперь обратимся к миссис Кавендиш, – предложил Пуаро. – Вот еще один человек, который не говорит всего, что знает! Как вы это понимаете, друг мой?
– Не знаю, как и понимать. Кажется невероятным, чтобы она покрывала Алфреда Инглторпа. Однако на дознании все выглядело именно так.
Пуаро задумчиво кивнул:
– Да, это странно. Совершенно очевидно, что миссис Кавендиш слышала гораздо больше из того «личного разговора», чем захотела рассказать.
– Даже если учесть, что миссис Кавендиш не из тех, кто унизился бы до подслушивания, – заметил я.
– Безусловно! Но ее показания все-таки мне кое-что подсказали. Я совершил ошибку. Доркас была совершенно права! Ссора произошла раньше, чем я предполагал… Около четырех часов, как она и говорила.
Я с любопытством посмотрел на Пуаро. Надо признать, я никогда не понимал его настойчивости в этом вопросе.
– Сегодня выявилось многое из того, что казалось странным, – продолжал между тем Пуаро. – Например, поведение доктора Бауэрштейна. Что он делал возле усадьбы почти ночью и почему был полностью одет в такое раннее время? Удивительно, но никто не обратил внимания на этот факт.
– Возможно, его мучила бессонница, – с сомнением предположил я.
– Бессонница служит в данном случае очень хорошим или очень плохим объяснением, – заметил Пуаро. – Оно охватывает все и ничего не объясняет. Я прослежу за этим энергичным доктором.
– Вы находите еще какие-нибудь изъяны в сегодняшних показаниях? – с некоторым сарказмом спросил я.
– Mon ami, – мрачно отозвался Пуаро, – когда вы видите, что люди говорят вам неправду, будьте осторожны! Если я не ошибаюсь, сегодня только один, в крайнем случае два человека говорили правду без всяких оговорок и увиливания.
– О, полно, Пуаро! Я не стану ссылаться на Лоуренса или миссис Кавендиш. Но были Джон и Ховард. Они, уж конечно, говорили правду!
– Оба, друг мой? Один из них, но не оба!..
Слова Пуаро произвели на меня неприятное впечатление. Показания мисс Ховард, хоть и не имели большого значения, были даны так честно и откровенно, что мне и в голову не пришло бы усомниться в ее искренности. Однако я испытывал уважение к проницательности Пуаро, конечно, кроме тех случаев, когда он, по-моему, проявлял глупое упрямство.
– Вы и правда так думаете? – поинтересовался я. – Мисс Ховард всегда казалась мне очень честной… Ее прямота иногда вызывает даже неловкость.
Пуаро бросил на меня странный взгляд, который я не вполне мог понять. Казалось, он хотел заговорить, но остановился.
– И мисс Мёрдок, – продолжил я. – В ее показаниях не было ничего неправдивого.
– Не было, – согласился Пуаро. – Однако очень странно, что она ничего не слышала, хотя спала в соседней комнате, в то время как миссис Кавендиш, находясь в другом крыле здания, слышала, как упал прикроватный столик.
– Ну… мисс Мёрдок еще очень молода и спит крепко.
– О да! В самом деле! Эта девушка, должно быть, изрядная соня!
Вообще-то мне не нравится, когда Пуаро говорит в таком тоне, я хотел ему об этом сказать, но в этот момент раздался стук в дверь дома, и, выглянув в окно, мы увидели двух детективов, которые ожидали нас внизу.
Пуаро схватил свою шляпу, лихо подкрутил усы и, тщательно смахнув с рукава воображаемую пылинку, жестом пригласил меня следовать за ним. Мы присоединились к детективам и направились в Стайлз-Корт.
Появление в доме двух людей из Скотленд-Ярда стало для его обитателей в некоторой степени шоком. Особенно для Джона, хотя, разумеется, после такого вердикта он прекрасно понимал, что раскрытие преступления – это лишь дело времени. И все-таки присутствие детективов открыло ему истинное положение лучше, чем что-либо другое.
Когда мы поднимались по лестнице, Пуаро тихо посовещался о чем-то с Джеппом, и тот попросил, чтобы все присутствующие в доме, кроме слуг, собрались вместе в гостиной. Я понял значение этого распоряжения – Пуаро намеревался подтвердить свои слова.
Лично я не был настроен оптимистически. У Пуаро могли быть свои причины для веры в невиновность мистера Инглторпа, но такому человеку, как Саммерхэй, потребовались бы веские доказательства, а я сомневался в том, что Пуаро мог их предъявить.
Вскоре все мы собрались в гостиной, и Джепп закрыл дверь. Пуаро любезно поставил для каждого стул. Представители Скотленд-Ярда привлекали всеобщее внимание. Мне показалось, мы впервые осознали, что все это не дурной сон, а реальность. Нам приходилось читать о подобных вещах… Теперь мы сами стали актерами в этой драме. Завтра по всей Англии газеты разнесут ее под кричащими заголовками: «Таинственная трагедия в Эссексе», «Богатая леди отравлена».
Будут опубликованы фотографии Стайлз-Корт, снимки членов семьи… Местный фотограф не терял времени даром! Все, о чем мы сотни раз читали в газетах, то, что случалось с другими людьми, но не с нами… А теперь убийство произошло в этом доме и появились «инспекторы криминальной полиции, расследующие преступление». Эта хорошо известная стандартная фраза промелькнула в моей голове, прежде чем Пуаро приступил к делу.
По-моему, всех удивило, что эту инициативу взял на себя именно он, а не один из официальных детективов.
– Mesdames и messieurs![39] – начал Пуаро, кланяясь, будто знаменитость перед началом лекции. – Я попросил вас всех собраться здесь, преследуя определенную цель, которая касается мистера Алфреда Инглторпа…
Инглторп сидел в некотором отдалении от остальных (я думаю, каждый бессознательно чуть отодвинул от него свой стул) и слегка вздрогнул, услышав свое имя.
– Мистер Инглторп, – обратился к нему Пуаро, – на этом доме лежит мрачная тень – тень убийства.
Инглторп с печальным видом кивнул.
– Моя бедная жена… – пробормотал он. – Бедная Эмили! Это ужасно!
– Не думаю, мсье, – многозначительно заявил Пуаро, – что вы вполне осознаете, насколько ужасно это может оказаться для вас. – Но так как было не похоже, что Алфред Инглторп его понял, добавил: – Мистер Инглторп, вы находитесь в большой опасности.
Оба детектива беспокойно зашевелились. Я чувствовал, что с уст суперинтенданта Саммерхэя готово сорваться официальное предупреждение: «Все, что вы скажете, будет использовано в качестве свидетельства против вас».
– Теперь вы понимаете, мсье? – спросил Пуаро.
– Нет. Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, – нарочито четко произнес маленький бельгиец, – что вы подозреваетесь в отравлении вашей жены.
У всех присутствовавших перехватило дыхание от обвинения, высказанного прямо, без обиняков.
– Господи! – выкрикнул, вскакивая, Инглторп. – Какая чудовищная мысль! Я… отравил мою дорогую Эмили?!
– Не думаю, – проговорил Пуаро, пристально наблюдая за ним, – что вы вполне осознали то неблагоприятное впечатление, которое ваши показания произвели во время дознания. Мистер Инглторп, теперь, когда вы поняли серьезность того, что я вам сказал, вы все равно отказываетесь сообщить, где были в шесть часов вечера в понедельник?
Алфред Инглторп со стоном опустился на стул и закрыл лицо руками. Пуаро подошел и остановился рядом с ним.
– Говорите! – потребовал он угрожающим тоном.
Инглторп с видимым усилием отнял руки от лица и поднял голову. Затем нарочито медленно ею покачал.
– Вы не будете говорить? – настаивал Пуаро.
– Нет. Я не верю, что кто-нибудь может быть настолько чудовищным, чтобы обвинить меня.
Пуаро задумчиво кивнул, словно принял определенное решение.
– Soit![40] – воскликнул он. – В таком случае за вас должен говорить я!
Алфред Инглторп снова вскочил со стула:
– Вы? Как вы можете говорить? Вы не знаете… – Он резко остановился.
– Mesdames и messieurs! – обратился Пуаро к присутствовавшим. – Говорить буду я! Послушайте! Я, Эркюль Пуаро, утверждаю, что мужчина, который вошел в аптеку в шесть часов вечера в прошлое воскресенье и купил стрихнин, не был мистером Инглторпом, ибо в шесть часов вечера этого дня мистер Инглторп сопровождал миссис Рэйкс в ее дом на соседней ферме. Я могу предъявить не менее пяти свидетелей, готовых показать под присягой, что видели их вдвоем в шесть часов (или немного позднее), а, как вам известно, «Аббей фарм», где работает миссис Рэйкс, находится по крайней мере в двух с половиной милях от деревни. Алиби мистера Инглторпа абсолютно не подлежит сомнению!

Глава 8
Новые подозрения

В гостиной наступила полнейшая тишина. Все были поражены. Джепп, удивленный меньше других, заговорил первым.
– Господи! – воскликнул он. – Вы просто великолепны! Тут нет ошибки, мистер Пуаро? Надеюсь, ваши сведения надежны?
– Voilà! Я приготовил список: имена и адреса. Вы, разумеется, должны сами встретиться с этими людьми, и тогда сможете убедиться, что все верно.
– Я в этом убежден! – Джепп понизил голос. – И очень вам признателен. Если бы мы его арестовали… То-то попали бы пальцем в небо! Однако извините меня, сэр, – обратился он к Алфреду Инглторпу, – почему вы не могли сказать все это на дознании?
– Я вам отвечу почему, – перебил его Пуаро. – Ходили определенные слухи…
– В высшей степени злобные и абсолютно недостоверные! – в свою очередь возбужденно перебил его Алфред Инглторп.
– …и мистер Инглторп был очень озабочен тем, чтобы скандал не возобновился именно теперь. Я прав? – закончил Пуаро.
– Вполне, – кивнул Инглторп. – Еще не состоялись похороны, и тело моей бедной Эмили не предали земле. Разве удивительно, что я хотел, чтобы лживые слухи не возобновились!
– Между нами, сэр, – заметил Джепп, – я предпочел бы любые слухи аресту за убийство. Осмелюсь думать, что ваша бедная жена была бы того же мнения. И если бы не мистер Пуаро, вас арестовали бы как пить дать.
– С моей стороны это, без сомнения, было глупо, – пробормотал Инглторп, – но вы не знаете, инспектор, сколько я вынес и как меня преследовали. – И он бросил злобный взгляд на Эвлин Ховард.
– А теперь, сэр, – обратился инспектор к Джону Кавендишу, – я хотел бы осмотреть спальню леди, а после этого немного побеседовать со слугами. Пожалуйста, ни о чем не беспокойтесь. Мистер Пуаро покажет мне дорогу.
Когда мы вышли из комнаты, Пуаро повернулся ко мне и подал знак следовать за ним вверх по лестнице. Там, на лестничной площадке, он схватил меня за руку и отвел в сторону.
– Скорее идите в другое крыло здания, – поспешно проговорил он, – и остановитесь по эту сторону обитой сукном двери. Не уходите, пока я не приду. – Затем, быстро повернувшись, присоединился к детективам.
Я занял позицию у двери, как велел Пуаро, с удивлением размышляя над тем, что скрывается за этой просьбой. Почему я должен стоять на страже именно в этом месте? Но я стоял и задумчиво смотрел вдоль коридора. И вдруг меня осенило, что, за исключением Цинтии Мёрдок, комнаты всех обитателей дома находились именно здесь, в левом крыле здания. Есть ли в этом какая-то связь? Я честно продолжал стоять на своем посту. Шло время. Никто не приходил. Ничего не случалось.
Наконец, минут через двадцать, появился Пуаро.
– Вы не двигались с места? – спросил он.
– Нет, стоял тут неподвижно, как скала. Ничего не случилось.
– О! – По его тону нельзя было понять, доволен он или разочарован. – Вы ничего не видели?
– Нет.
– Тогда, наверное, что-нибудь слышали? Сильный грохот… А, mon ami?
– Нет.
– Возможно ли? О-о! Я недоволен собой. Вообще-то я не так неуклюж, но тут сделал слабый жест левой рукой – и столик у кровати упал!
Мне знакомы жесты Пуаро, но он был так по-детски раздосадован и огорчен, что я поспешил его утешить:
– Неважно, старина! Какое это имеет значение? Ваш триумф, который вы произвели внизу, в гостиной, привел меня в восторг. Это было сюрпризом для всех, уверяю вас! По-моему, в романе мистера Инглторпа с миссис Рэйкс должно быть нечто большее, чем мы предполагали, коли он так упорно помалкивал. Что вы собираетесь делать теперь, Пуаро? Где эти парни из Скотленд-Ярда?
– Спустились вниз, чтобы расспросить слуг. Я показал им все вещественные доказательства. Надо сказать, Джепп меня разочаровал. Никакого метода!
– Хэлло! – воскликнул я, выглянув в окно. – Это доктор Бауэрштейн. По-моему, Пуаро, вы правы насчет этого человека. Мне он не нравится.
– Он умен, – задумчиво напомнил Пуаро.
– О, дьявольски умен! Должен признаться, я очень обрадовался, увидев его во вторник в таком плачевном состоянии. Вы бы на него посмотрели! Ничего подобного вам видеть не приходилось! – И я рассказал о злосчастном приключении доктора. – Он выглядел как настоящее пугало! В грязи с головы до пят.
– Значит, вы его видели?
– Да. Он, правда, не хотел входить в дом (это было как раз после ужина), но мистер Инглторп настоял.
– Что? – Пуаро порывисто схватил меня за плечи. – Доктор Бауэрштейн был здесь во вторник вечером? И вы мне ничего не сказали? Почему вы мне об этом не сказали? Почему? Почему? – Он был вне себя, прямо в неистовстве.
– Мой дорогой Пуаро! – попытался я его увещевать. – Право же, я никогда бы не подумал, что мой рассказ может вас заинтересовать. И не знал, что это важно.
– Важно?! Это имеет первостепенное значение! Итак, доктор Бауэрштейн был здесь во вторник ночью… в ночь убийства! Гастингс, разве вы не понимаете? Да, это меняет все… Все! – Неожиданно он, видимо, принял решение. – Allons![41] Мы должны действовать немедленно. Где мистер Кавендиш?
Мы нашли Джона в курительной комнате. Пуаро направился прямо к нему:
– Мистер Кавендиш, у меня важное дело в Тэдминстере. Новая улика. Могу я воспользоваться вашей машиной?
– Разумеется. Вы хотите ехать сейчас?
– Если не возражаете.
Джон велел подать машину к подъезду. Через десять минут мы уже мчались через парк, а затем по главной улице к Тэдминстеру.
– А теперь, Пуаро, может, вы мне все-таки объясните, в чем дело? – покорно попросил я.
– Ну что же, mon ami. О многом вы и сами, наверное, уже догадались. Вы, разумеется, понимаете, что теперь, когда мистер Инглторп вне подозрений, положение сильно изменилось. Мы оказались лицом к лицу с новой проблемой. Нам известно, что есть человек, который не покупал яд. Мы избавились от сфабрикованных улик, теперь займемся настоящими. Я убежден, что любой из домочадцев, за исключением миссис Кавендиш, которая в это время играла с вами с теннис, мог в понедельник вечером персонифицировать мистера Инглторпа. Пойдем дальше. У нас есть также его заявление о том, что он оставил чашку кофе в холле. Никто во время дознания не обратил на это внимания… Однако теперь этот факт приобретает другое значение. Необходимо узнать, кто же все-таки отнес кофе миссис Инглторп или проходил через холл, когда там стоял кофе. Из вашего рассказа следует, что можно сказать точно – миссис Кавендиш и мадемуазель Цинтия к кофе не приближались.
– Да, это так, – согласился я, почувствовав при этом невыразимое облегчение. Конечно же, подозрение не должно было пасть на Мэри Кавендиш!
– Сняв с Алфреда Инглторпа подозрения, – продолжал Пуаро, – я вынужден действовать быстрее. Пока все думали, что я его преследую, настоящий преступник не был настороже. Теперь же он будет вдвое осторожнее. Да… вдвое осторожнее! – Пуаро резко повернулся ко мне: – Скажите, Гастингс, вы сами… вы кого-нибудь подозреваете?
Я заколебался. Сказать по правде, утром одна идея раз-другой мелькнула в моем мозгу. Но поскольку она показалась мне экстравагантной, даже дикой, я отказался от нее, как от абсурдной. И тем не менее не забыл.
– Это настолько глупо, – пробормотал я, – что вряд ли можно назвать подозрением.
– Полно! – настойчиво подбодрил меня Пуаро. – Не бойтесь! Выскажитесь! Инстинкт всегда необходимо принимать во внимание.
– Ну что ж, – вырвалось у меня, – это, конечно, абсурдно… однако я подозреваю, что мисс Ховард не говорит всего, что знает.
– Мисс Ховард?
– Да… вы будете надо мной смеяться…
– С какой стати? Почему я должен смеяться?
– Я невольно чувствую, – продолжал я, преодолевая неловкость, – что мы оставили ее в стороне от возможных подозрений просто потому, что ее в это время не было в Стайлз-Корт. Но, в конце концов, она находилась всего в пятнадцати милях отсюда. Машина за полчаса преодолеет этот путь. Можем ли мы с уверенностью утверждать, что мисс Ховард в ночь убийства находилась далеко от Стайлза?
– Да, друг мой, можем, – неожиданно подтвердил Пуаро. – Я сразу же позвонил по телефону в госпиталь, где она работала.
– И что же?
– Узнал, что во вторник она заступила на дежурство в полдень, но, так как неожиданно поступила новая партия раненых, мисс Ховард любезно предложила остаться и на ночное дежурство, что и было принято с благодарностью. Так что это подозрение отпадает.
– О! – протянул я в некотором замешательстве. – Однако ее невероятная неприязнь к мистеру Инглторпу невольно вызывает подозрение. Мне кажется, мисс Ховард сделает против него все, что угодно! И по-моему, она может что-то знать об уничтожении завещания. Могла, например, ошибочно сжечь новое завещание, приняв его за более раннее, составленное миссис Инглторп в пользу мужа. Мисс Ховард категорически настроена против Алфреда. Она его просто ненавидит!
– Вы считаете ее ненависть к Алфреду Инглторпу неестественной?
– Д-да-а… Пожалуй. По-моему, в этом вопросе она просто теряет рассудок.
Пуаро энергично покачал головой:
– Нет-нет! Тут вы ошибаетесь. В мисс Ховард нет ничего ни слабоумного, ни ненормального. Она прекрасный образец здорового, уравновешенного английского характера. Мисс Ховард – само здравомыслие!
– И все-таки ее ненависть к Алфреду Инглторпу выглядит почти как мания! Я даже предположил, что, возможно, она хотела отравить его, а яд каким-то образом по ошибке достался мисс Инглторп. Хотя совершенно не понимаю, как это могло быть сделано. Вообще все выглядит до крайности нелепо, даже абсурдно.
– Вы правы в одном, Гастингс. Всегда разумно подозревать всех, до тех пор пока вы логично и безусловно не докажете невиновность каждого из них. Скажите, какие, по-вашему, есть возражения против того, что мисс Ховард намеренно отравила миссис Инглторп?
– Мисс Ховард была ей предана! – воскликнул я.
Пуаро раздраженно щелкнул языком.
– Вы рассуждаете как ребенок! Если мисс Ховард была способна отравить старую леди, она могла отлично симулировать преданность! Нет, мы должны искать истину где-то в другом месте. Вы абсолютно правы в вашем предположении, что ненависть мисс Ховард к мистеру Инглторпу слишком неистова, чтобы выглядеть естественной, но вы пришли к абсолютно неверному заключению. Я сделал другие выводы, которые считаю верными, но не будем пока о них говорить. – Минуту помолчав, Пуаро добавил: – По-моему, есть одно непоколебимое возражение против того, что мисс Ховард является убийцей.
– И что же это?
– То, что смерть миссис Инглторп ей не приносит никакой пользы. А убийства без причины не бывает.
Я задумался.
– А не могла миссис Инглторп составить завещание в ее пользу?
Пуаро покачал головой.
– Но ведь вы сами высказали такое предположение мистеру Уэллсу, – удивился я.
Пуаро улыбнулся:
– Это было сделано умышленно, с определенной целью. Я не хотел упоминать имени человека, которое действительно было у меня на уме. Мисс Ховард занимала сходное положение, поэтому я назвал ее.
– И все-таки миссис Инглторп могла бы это сделать. В самом деле, завещание, составленное после полудня в день ее смерти, могло…
Пуаро снова затряс головой, да так энергично, что я замолчал.
– Нет, друг мой! У меня есть маленькая идея по поводу этого завещания. Но я могу сказать вам лишь одно: оно не было в пользу мисс Ховард.
Я принял его заверения, хотя на самом деле не понимал, как он мог быть настолько в этом уверен.
– Ну что же! – вздохнул я. – Таким образом, мы оправдали и мисс Ховард. Вообще-то это ваша вина, что я стал ее подозревать. Я имею в виду то, что вы сказали относительно ее показаний на дознании.
Пуаро выглядел озадаченным:
– Что же я сказал?
– Вы не помните? Это было, когда я назвал ее и Джона Кавендиша единственными вне подозрений.
– О-о!.. Да, в самом деле. – Казалось, он немного сконфузился, но быстро справился с собой. – Между прочим, Гастингс, я хотел бы вас кое о чем попросить.
– Разумеется! О чем же?
– Когда окажетесь наедине с Лоуренсом Кавендишем, пожалуйста, скажите ему следующее: «У меня к вам поручение от Пуаро. Он велел вам передать: „Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь!“ Ни больше ни меньше.
– «Найдите еще одну кофейную чашку, и вы успокоитесь»? – повторил я, совершенно ничего не понимая.
– Отлично!
– Но что это значит?
– О-о! Попробуйте узнать сами. Все факты вам известны. Просто скажите ему это и послушайте, что он ответит.
– Очень хорошо… но все это невероятно загадочно!
В это время мы въезжали в Тэдминстер, и Пуаро попросил водителя подъехать к дому с вывеской: «Аптекарь. Проводятся анализы».
У аптеки он выскочил из машины, вошел внутрь и через несколько минут вернулся.
– Ну вот, – сообщил Пуаро, – это все, что я должен был сделать.
– А что вы там делали? – спросил я с непритворным интересом.
– Оставил кое-что для анализа.
– Что именно?
– Немного какао, которое взял из кастрюльки в спальне миссис Инглторп.
– Но этот анализ уже делали! – воскликнул я, совершенно озадаченный. – Какао занимался доктор Бауэрштейн, и вы тогда еще посмеялись над возможностью содержания в нем стрихнина.
– Я знаю, что доктор Бауэрштейн уже проводил анализ какао, – спокойно отозвался Пуаро.
– В таком случае зачем же делать еще раз?
– Ну, скажем, это моя прихоть. Мне захотелось повторить анализ. Вот и все!
Больше я не смог вытянуть из него ни слова.
Эти действия Пуаро были для меня загадкой. Я не видел в них никакого смысла. Тем не менее моя вера в Пуаро, которая одно время несколько поблекла и пошатнулась, с момента его триумфального доказательства невиновности Алфреда Инглторпа полностью восстановилась.
Похороны миссис Инглторп состоялись на следующий день. В понедельник, когда я спустился к позднему завтраку, Джон отвел меня в сторону и сообщил, что мистер Инглторп уезжает, чтобы поселиться в «Стайлз-Армс», пока его планы не примут окончательного вида.
– Поистине, Гастингс, его отъезд – большое облегчение! – признался мой честный друг. – Было достаточно скверно, когда все мы думали, что это он совершил убийство, но, черт побери, по-моему, не лучше и теперь, когда мы чувствуем себя виноватыми в том, что так на него набросились. Фактически мы относились к нему отвратительно! Конечно, все свидетельствовало против него, и я не думаю, что нас можно обвинить, будто мы сделали поспешные выводы. И все-таки что ни говорите, а мы были не правы, и теперь у всех появилось неприятное чувство необходимости загладить свою вину, что очень трудно сделать, поскольку этот тип по-прежнему всем неприятен. Дьявольски неловкая ситуация! Я ему признателен за то, что у него хватило такта уехать. Очень хорошо, что Стайлз-Корт не принадлежал моей матери и она не могла оставить его этому типу. Не могу себе представить, как он здесь хозяйничал бы! Деньги – другое дело. Сможет – пожалуйста! Пусть забирает.
– Вы будете в состоянии содержать имение? – поинтересовался я.
– О да! Правда, предстоит заплатить налог на наследство, но половина денег моего отца передается вместе с имением. К тому же Лоуренс пока остается с нами, так что сохранится и его доля. Сначала нам, конечно, будет туговато, потому что, как вы уже знаете, я оказался в несколько затруднительном финансовом положении. Но теперь эти парни подождут.
В связи с предстоящим отъездом мистера Инглторпа все почувствовали облегчение, и завтрак прошел в самом благодушном настроении, какого не было со дня трагедии. Цинтия, юная и жизнерадостная, снова выглядела хорошенькой, и мы все, за исключением Лоуренса, который, как всегда, был мрачным и нервным, пребывали в довольно веселом настроении в надежде на многообещающее будущее.
Газеты, разумеется, были полны описаний недавней трагедии. Кричащие заголовки, кое-как слепленные биографии каждого члена семьи, инсинуации и выпады, знакомые намеки на то, будто у полиции есть улики и версии, – ничто не было упущено. Ярких событий в эти дни не было; на военном фронте наступило временное затишье, потому газеты с жадностью ухватились за преступление в светском обществе. «Загадочное преступление в Стайлзе» стало основной темой момента.
Естественно, все это очень раздражало. Дом постоянно осаждали репортеры. Их настойчиво отказывались принимать, но они упорно продолжали осаждать деревню и округу, подстерегая с фотоаппаратами каждого неосторожного члена семьи. Все мы оказались объектами их назойливого внимания.
Детективы из Скотленд-Ярда появлялись и исчезали, расспрашивали, осматривали, проверяли. Они все подмечали и были неразговорчивы. Мы не знали, в каком направлении они работают, имелись ли у них какие-нибудь значительные улики или все обречено было остаться в категории «неразгаданных преступлений».
После завтрака Доркас подошла ко мне с довольно таинственным видом и спросила, может ли она со мной поговорить.
– Конечно. В чем дело, Доркас?
– Я подумала, сэр… Может, вы сегодня увидите бельгийского джентльмена?
Я кивнул.
– Так вот, сэр. Помните, как он допытывался про зеленое платье? Хотел узнать, было ли такое у моей госпожи или у кого другого в доме?
– Да-да! Вы его нашли?
– Нет, сэр, но я вспомнила про то, что молодые джентльмены (Джон и Лоуренс оставались для Доркас «молодыми джентльменами») называли «маскарадным ящиком». Этот ящик стоит на чердаке, сэр. Большой такой сундук, набитый старой одеждой, маскарадными костюмами и всем таким прочим. Мне вдруг пришло в голову, может, там есть зеленое платье. Так что, если вы скажете бельгийскому джентльмену…
– Обязательно скажу, Доркас, – пообещал я.
– Большое спасибо, сэр! Он очень приятный джентльмен. Не то что эти двое из Лондона… Везде суют свой нос, все выспрашивают. Вообще-то к иностранцам у меня душа не лежит, но в газетах пишут, будто эти храбрые бельгийцы не то что обычные иностранцы, и, уж конечно, ваш друг – самый вежливый джентльмен!
Милая старая Доркас! Когда она стояла, подняв ко мне честное, доброе лицо, я подумал, какой это чудесный образец верного слуги старых времен, которые теперь быстро исчезают.
Я решил сразу пойти в деревню и поискать Пуаро, но встретил его, когда он подходил к дому, и сразу передал ему то, что сообщила Доркас.
– Ах, славная Доркас! Посмотрим этот сундук, хотя… Но неважно! Давайте все равно проверим.
Мы вошли в дом через открытую застекленную дверь. В холле никого не было, и мы отправились прямо на чердак.
Там действительно стоял сундук прекрасной старинной работы, украшенный медными гвоздями и доверху наполненный разнообразными маскарадными костюмами.
Пуаро принялся бесцеремонно вынимать их прямо на пол. Среди вещей мелькнули две зеленые ткани разных оттенков, но Пуаро только покачал головой. Он как-то без особого желания отнесся к поискам, будто не ожидал обнаружить ничего интересного. Но вдруг с живостью воскликнул:
– Что это? Посмотрите!
Сундук был почти пуст, а на самом его дне покоилась великолепная черная борода.
– Ого! – явно обрадовался Пуаро, вынимая ее из сундука. А повертев в руках и внимательно разглядев, оценил: – Новая. Да, совершенно новая.
После минутного колебания он положил бороду обратно в сундук, побросал на нее все остальные вещи и быстро спустился вниз. Там направился прямо в буфетную, где Доркас в это время деловито начищала серебро.
Пуаро с истинно галльской любезностью пожелал ей доброго утра.
– Мы посмотрели все в сундуке, Доркас, – сразу начал он. – Я вам очень признателен. Там и правда прекрасная коллекция нарядов. Могу я спросить – и часто они используются?
– Видите ли, сэр, теперь не очень-то часто, хотя время от времени у нас бывают «вечера переодеваний», как их называют молодые джентльмены. Иногда очень забавно смотреть, сэр! Особенно на мистера Лоуренса. Страшно смешно! Помню, как-то вечером он спустился по лестнице наряженный персидским царем. Сказал, это что-то вроде восточного короля. В руках у него был большой нож для разрезания бумаги. Подходит ко мне и говорит: «Доркас, вы должны относиться ко мне с большим уважением. В руках у меня остро наточенный ятаган, и если вы мне не угодите – ваша голова с плеч!» Мисс Цинтия была, как они говорили, апаш или что-то похожее. В общем, что-то вроде бандита, только на французский манер. Ну и вид у нее был! Вы никогда не поверили бы, что такая хорошенькая юная леди может сделать из себя этакого разбойника. Никто бы ее не узнал!
– Должно быть, это были очень веселые вечера, – добродушно заметил Пуаро. – И наверное, у мистера Лоуренса, когда он нарядился персидским шахом, была та чудесная черная борода? Мы нашли ее в сундуке.
– У него и вправду была борода, сэр, – улыбаясь, ответила Доркас. – И я ее хорошо помню, потому что для этой самой бороды он взял у меня два мотка черной шерсти! Она была как настоящая! Если, конечно, смотреть издали. Я совсем и не знала, что на чердаке есть борода. Наверное, она попала туда совсем недавно. Я знаю, там был рыжий парик, а никаких других волос не было. Они, когда маскарадничали, намазывались жженой пробкой… Хотя потом от нее очень трудно избавиться. Как-то раз мисс Цинтия нарядилась негром. Ну и хлопот было с ней, пока отмыли!
– Значит, Доркас о черной бороде ничего не знает, – задумчиво произнес Пуаро, когда мы снова оказались в холле.
– Вы думаете, это та самая борода? – нетерпеливо прошептал я.
Пуаро кивнул:
– Конечно. Вы заметили, что она подстрижена?
– Нет.
– Ее подстригали, чтобы придать форму бороды мистера Инглторпа, и я обнаружил один или два срезанных волоса. Да, Гастингс, дело это, видимо, непростое и очень запутанное.
– Интересно, кто положил ее в сундук?
– Кто-то, обладающий немалым умом, – сухо заметил Пуаро. – Вы понимаете, что выбрано такое место в доме, где на нее не обратят внимания? Да, преступник умен. Однако мы должны быть умнее. Мы должны быть настолько умными, чтобы преступник нас не только не подозревал, но и вообще не считал умными.
Я неохотно кивнул.
– Тут, mon ami, вы можете оказать мне огромную помощь.
Я порадовался оказанному доверию. Иногда мне казалось, что Пуаро меня недооценивает.
– Да, – продолжал он, задумчиво глядя на меня. – Ваша помощь будет просто бесценна.
Естественно, слышать это из уст Пуаро было очень лестно, однако следующие его слова оказались не так приятны.
– У меня должен быть в доме еще союзник, – задумчиво произнес он.
– У вас есть я.
– Правда, но этого недостаточно.
Я был крайне уязвлен и не скрыл этого. Пуаро поторопился объясниться:
– Вы не совсем поняли, что я имел в виду. Всем известно, что вы работаете вместе со мной. Я хочу иметь кого-нибудь, кто никоим образом с нами не связан.
– О, понимаю. Как насчет Джона?
– Нет, – возразил Пуаро. – Думаю, он не подойдет.
– Пожалуй, старина Джон не очень умен, – сказал я задумчиво.
– Сюда идет мисс Ховард, – неожиданно торопливо прошептал Пуаро. – Она как раз подходит, но я у нее на плохом счету с тех пор, как снял обвинение с мистера Инглторпа. Тем не менее можно попробовать.
На просьбу Пуаро о короткой, всего в несколько минут, беседе мисс Ховард ответила небрежным, почти невежливым кивком.
– Ну, мсье Пуаро, – буркнула она. – В чем дело? Выкладывайте! Я занята.
– Вы помните, мадемуазель, что я однажды просил вас мне помочь?
– Да, помню, – леди кивнула, – и я ответила, что с удовольствием помогу… повесить Алфреда Инглторпа.
– О! – Пуаро внимательно посмотрел на нее. – Мисс Ховард, я задам вам один вопрос и прошу вас ответить на него честно.
– Никогда не говорю неправды, – резко бросила она.
– Так вот! – невозмутимо продолжал Пуаро. – Вы все еще верите, что миссис Инглторп отравил ее муж?
– Что вы имеете в виду? Не думайте, что все эти ваши объяснения хоть чуть-чуть на меня повлияли! Я согласна, что не он покупал в аптеке стрихнин. Ну и что? Мог размочить бумажку для ловли мух. Я вам с самого начала так говорила!
– Там мышьяк… не стрихнин, – мягко сообщил Пуаро.
– Какое это имеет значение? Мышьяк с таким же успехом убрал бы с пути бедняжку Эмили, как и стрихнин. Если я убеждена, что ее убил Алфред Инглторп, для меня не имеет значения, как он это сделал.
– Совершенно верно! Если вы убеждены, что он это сделал, – спокойно заметил Пуаро. – Хорошо, поставлю вопрос иначе. В глубине души вы когда-нибудь верили, что миссис Инглторп отравил ее муж?
– Господи! – воскликнула мисс Ховард. – Да разве я не говорила всегда, что этот человек негодяй?! Разве я вам не говорила, что он убьет жену в ее собственной постели? Разве не я всегда смертельно его ненавидела?
– Совершенно верно, – повторил Пуаро. – И это подтверждает мою маленькую догадку.
– Какую еще маленькую догадку?
– Мисс Ховард, вы помните разговор, который состоялся в тот день, когда мой друг впервые появился в Стайлз-Корт? Он передал мне его. Тогда была сказана одна фраза, которая произвела на него сильное впечатление. Вы помните высказанное вами убеждение, что если кто-нибудь из близких вам людей окажется убит, то вы интуитивно будете знать преступника, хотя и не сможете это доказать?
– Да, помню. Говорила. И верю, что это так и есть! Вы, наверное, думаете, что это чушь?
– Ни в коем случае!
– И все-таки вы не желаете обратить внимание на мое интуитивное чувство по отношению к Алфреду Инглторпу.
– Нет, – отрезал Пуаро. – Потому что ваша интуиция указывает вам не на мистера Инглторпа.
– Что?!
– Вы хотите верить, что он совершил преступление. Верите, что он способен на это. Но ваша интуиция говорит вам, что мистер Инглторп его не совершал. Больше того, ваша интуиция вам говорит… Мне продолжать?
Пораженная мисс Ховард пристально уставилась на него. Потом сделала легкий подтверждающий жест рукой.
– Сказать вам, почему вы так непримиримо настроены против мистера Инглторпа? Вы просто пытаетесь подавить вашу интуицию, которая подсказывает вам другое имя…
– Нет-нет-нет! – вдруг неистово закричала мисс Ховард, вскинув руки. – Не говорите! О, не называйте его! Это неправда! Это не может быть правдой! Я не знаю, что вселило в мою голову такую дикую… такую отвратительную и ужасную мысль!
– Я прав, не так ли? – невозмутимо спросил Пуаро.
– Да, да… Вы, должно быть, колдун, раз вам удалось угадать. Но этого не может быть… Это слишком чудовищно! Это должен быть Алфред Инглторп.
Пуаро мрачно покачал головой.
– Не спрашивайте меня об этом, – продолжала мисс Ховард, – потому что я вам не скажу. Я не хочу признаваться в этом даже самой себе. Должно быть, я сошла с ума, раз подобные мысли приходят мне в голову.
Пуаро кивнул. Казалось, он был удовлетворен.
– Я не буду ни о чем вас спрашивать. Мне достаточно того, что моя догадка подтвердилась. У меня… тоже есть интуиция. Мы оба действуем в одном направлении.
– Не просите меня помочь, потому что я не стану. Я и пальцем не пошевелю, чтобы… чтобы… – Она заколебалась.
– Вы невольно будете мне помогать. Я ни о чем вас не прошу… Однако вы все-таки будете моим союзником. Вы не сможете иначе. Вы сделаете единственное, что я от вас хочу.
– А именно?
– Будете наблюдать.
Эвлин Ховард наклонила голову:
– Да, я не могу этого не делать. Я всегда наблюдаю… всегда надеюсь найти подтверждение тому, что ошибаюсь.
– Если мы окажемся не правы, тем лучше! – заявил Пуаро. – Я сам буду доволен больше, чем кто бы то ни было. Но если мы правы, мисс Ховард, на чьей стороне вы тогда будете?
– Я не знаю… не знаю…
– Полно! Ну же!
– Это можно было бы скрыть.
– Замалчивания не должно быть.
– Но Эмили сама… – Она умолкла.
– Мисс Ховард, – печально произнес Пуаро, – это вас недостойно.
Она вдруг отняла руки от лица.
– Да, – сказала она очень тихо, – это говорила не Эвлин Ховард! – Она гордо подняла голову. – Но теперь говорит Эвлин Ховард! И она на стороне справедливости! Чего бы это ни стоило. – И с этими словами твердой поступью решительно вышла из комнаты.
– Она очень ценный союзник, – произнес Пуаро, глядя ей вслед. – У этой женщины, Гастингс, есть не только сердце, но и мозги!
Я ничего не ответил.
– Интуиция – замечательная штука! – задумчиво продолжил Пуаро. – Ее нельзя ни объяснить, ни проигнорировать.
– Мисс Ховард и вы, похоже, знали, о ком говорите, – холодно проговорил я. – И возможно, даже не можете себе представить, что для меня это темный лес!
– В самом деле?
– Да. Просветите меня, пожалуйста!
Минуту-другую Пуаро внимательно смотрел на меня. Потом, к моему величайшему удивлению, решительно покачал головой:
– Нет, друг мой.
– О, послушайте! Почему же?
– Двух человек на один секрет достаточно.
– Мне кажется, это несправедливо – скрывать от меня факты.
– Фактов я не скрываю. Каждый известный мне факт является также и вашим достоянием. Из них вы можете сделать собственные выводы. А это вопрос идей.
– И все-таки было бы интересно знать.
Пуаро вновь серьезно посмотрел на меня и опять покачал головой.
– Видите ли, – с грустью произнес он, – у вас нет интуиции.
– Только что вы требовали интеллекта, – заметил я.
– Они часто сопутствуют друг другу, – загадочно произнес Пуаро.
Его высказывание показалось мне настолько неуместным, что я даже не потрудился на него ответить. Однако решил, что если сделаю какие-нибудь интересные и важные открытия (в чем я не сомневался!), то буду держать их при себе и удивлю Пуаро окончательным результатом.
Порой наступает время, когда человек обязан самоутвердиться.

Глава 9
Доктор Бауэрштейн

До сих пор мне не представлялось возможности передать Лоуренсу поручение Пуаро. Но сейчас, шагая вдоль газона и растравляя в себе обиду против своеволия моего друга, я увидел на крокетном поле Лоуренса, который лениво гонял несколько старых шаров еще более старым молотком.
Мне показалось, что это подходящий случай передать поручение, а не то, улучив момент, Пуаро сам переговорит с Лоуренсом. Правда, я не понимал смысла этой фразы, но льстил себя надеждой, что по ответу Лоуренса и, может быть, с помощью нескольких умело заданных вопросов смогу разгадать ее значение.
– Я вас искал, – сообщил я, слегка покривив душой.
– В самом деле?
– Да. У меня к вам поручение… от Пуаро.
– Да?
– Он просил, чтобы я выждал момент, когда мы с вами будем одни. – Я значительно понизил голос, краешком глаза внимательно наблюдая за Лоуренсом. По-моему, я всегда умел, что называется, «создавать атмосферу».
– Ну так что же?
Выражение смуглого меланхоличного лица Лоуренса ничуть не изменилось. Имел ли он хоть малейшее представление о том, что я собирался спросить?
– Вот поручение Пуаро! – Я еще больше понизил голос: – «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться».
– И что же это значит? – Лоуренс смотрел на меня с удивлением, но совершенно спокойно.
– Вы не знаете?
– Не имею ни малейшего представления. А вы?
Я вынужден был отрицательно покачать головой.
– Как это – «еще одну кофейную чашку»? Какую чашку? – с недоумением переспросил Лоуренс.
– Не знаю…
– Если Пуаро хочет что-то узнать о кофейных чашках, пусть лучше обратится к Доркас или кому-нибудь из горничных. Мне об этом ничего не известно. Но я знаю, что у нас есть чашки, которыми никогда не пользуются. Настоящая мечта! Старый «вустер»![42] Вы, Гастингс случайно не знаток?
Я снова покачал головой.
– Много теряете. Прекрасный образец старинного фарфора. Подержать в руках… или даже просто взглянуть на него – истинное наслаждение!
– Ну так что же мне передать Пуаро?
– Скажите ему, что я не понимаю, о чем он говорит. Для меня это сплошная галиматья.
– Хорошо, скажу.
Я уже направился к дому, когда Лоуренс вдруг меня окликнул:
– Послушайте! Что там было сказано в конце? Повторите, пожалуйста!
– «Найдите еще одну кофейную чашку, и можете больше не волноваться». Вы действительно не знаете, что это значит?
Лоуренс покачал головой.
– Нет, – задумчиво произнес он. – Не знаю. Но хотел бы знать.
Донесся звук гонга, и мы вместе вошли в дом. Джон пригласил Пуаро остаться на ленч, и, когда мы появились, мой друг уже сидел за столом.
По молчаливому соглашению все избегали упоминания о происшедшей трагедии. Мы говорили о войне и на всевозможные другие темы. После того как Доркас подала сыр и бисквиты и вышла из комнаты, Пуаро вдруг наклонился к миссис Кавендиш:
– Извините, мадам, что вызываю неприятные воспоминания, но у меня появилась маленькая идея (эти «маленькие идеи» стали у Пуаро истинным присловием!), и я хотел бы задать вам один-два вопроса.
– Мне? Разумеется!
– Вы очень любезны, мадам. Я хочу спросить следующее. Вы говорили, что дверь, ведущая из комнаты мадемуазель Цинтии в спальню миссис Инглторп, была заперта на засов, не так ли?
– Конечно, она была заперта на засов, – ответила несколько удивленная Мэри Кавендиш. – Я так и сказала на дознании.
– Заперта?
– Да. – Она, казалось, была в недоумении.
– Я хочу уточнить, – объяснил Пуаро, – вы уверены, что дверь была на засове, а не просто закрыта?
– О, теперь я понимаю, что вы имеете в виду. Нет, не знаю. Я сказала «на засове», думая, что она заперта и я не могла ее открыть, но ведь, как выяснилось, все двери были закрыты на засовы изнутри.
– Вы полагали, что эта дверь могла быть на засове?
– О да!
– Но, мадам, когда вы вошли в комнату миссис Инглторп, вы не заметили, была дверь заперта на засов или нет?
– Мне… мне кажется, была…
– Однако сами вы не видели?
– Нет. Я… не посмотрела.
– Я посмотрел, – внезапно перебил их Лоуренс. – И заметил, что дверь была заперта на засов.
– О! Это решает дело! – Пуаро выглядел удрученным.
Я не мог в душе не порадоваться этому. Хоть раз одна из его «маленьких идей» оказалась ничего не стоящей!
После ленча Пуаро попросил меня проводить его домой. Я довольно сухо согласился.
– Вы раздражены, не так ли? – спросил он с беспокойством, когда мы шли через парк.
– Нисколько, – холодно ответил я.
– Вот и хорошо! Вы сняли тяжесть с моей души, – сказал Пуаро.
Это было не совсем то, на что я рассчитывал. Я надеялся, что он обратит внимание на сухость моего тона. Тем не менее теплота его слов смягчила мое справедливое недовольство. Я растаял.
– Мне удалось передать Лоуренсу ваше поручение, – сообщил я.
– И что же он ответил? Был озадачен?
– Да, и я уверен, он понятия не имеет, что вы имели в виду.
Я ожидал, что Пуаро будет разочарован, однако, к моему удивлению, он ответил, что так и думал и очень доволен. Гордость не позволила мне задать ему новые вопросы.
Между тем Пуаро переключился на другую тему:
– Мадемуазель Цинтии сегодня не было на ленче. Почему?
– Она в госпитале. Сегодня Цинтия снова приступила к работе.
– О, трудолюбивая маленькая demoiselle.[43] И к тому же хорошенькая. Она похожа на портреты, которые я видел в Италии. Пожалуй, я не прочь взглянуть на ее аптеку в госпитале. Как вы думаете, она мне ее покажет?
– Уверен, Цинтия будет в восторге. Это любопытное местечко.
– Она ходит туда каждый день?
– Нет, по средам свободна и по субботам приходит домой к ленчу. Это ее единственные выходные.
– Я запомню. Женщины в наше время выполняют важную работу, и мадемуазель Цинтия умна. О да! У этой малышки есть мозги.
– Да. По-моему, она выдержала довольно трудный экзамен.
– Без сомнения. В конце концов, это очень ответственная работа. Полагаю, у них там есть сильные яды?
– Она нам показывала. Их держат закрытыми в маленьком шкафчике. Думаю, что из-за них им приходится быть крайне осторожными. Уходя из комнаты, шкафчик всегда запирают, а ключ уносят с собой.
– Этот шкафчик… он около окна?
– Нет, на противоположной стороне комнаты. Почему вы спросили?
Пуаро пожал плечами:
– Просто поинтересовался. Только и всего.
Мы подошли к коттеджу.
– Вы зайдете? – спросил Пуаро.
– Нет. Пожалуй, вернусь в Стайлз. Пойду длинной дорогой, через лес.
Леса вокруг Стайлза очень красивы. После солнцепека было приятно погрузиться в лесную прохладу. Дыхание ветра здесь едва чувствовалось, а птичий гомон был слаб и приглушен. Побродив немного, я бросился на землю под огромным старым буком. Мысли мои охватывали все человечество, были добры и милосердны. Я даже простил Пуаро его абсурдную скрытность. В общем, я был в ладу со всем мирозданием. И через некоторое время зевнул.
Я вспомнил недавнее преступление, и оно показалось мне далеким, совершенно нереальным.
Я снова зевнул.
Может, подумал я, преступления вовсе не было? Конечно же, это был просто дурной сон! На самом деле это Лоуренс убил Алфреда Инглторпа крокетным молотком. А со стороны Джона было полнейшим абсурдом поднимать из-за этого такой шум и кричать: «Говорю тебе, я этого не потерплю!»
Я вздрогнул и проснулся.
И сразу понял, что оказался в крайне неловком положении: футах в двенадцати от меня Джон и Мэри Кавендиш стояли друг против друга и явно ссорились. Они, по-видимому, не подозревали, что я нахожусь поблизости, так как, прежде чем я успел пошевельнуться или заговорить, Джон повторил слова, которые меня окончательно разбудили:
– Говорю тебе, Мэри, этого я не потерплю!
Послышался голос Мэри, холодный и сдержанный:
– У тебя есть право критиковать мои поступки?
– По деревне пойдут слухи! Только в субботу похоронили мою мать, а ты расхаживаешь повсюду с этим типом.
– О! Если тебя беспокоят только деревенские слухи…
– Не только. Мне надоело, что этот тип вечно здесь околачивается. И вообще он польский еврей.
– Примесь еврейской крови – не так уж и плохо! Это оказывает положительное воздействие… – Мэри помолчала, – на глупость ординарного англичанина.
Ее голос был ледяным. Неудивительно, что Джон взорвался:
– Мэри!
– Да? – Ее тон не изменился.
– Должен ли я так понимать твои слова, что ты по-прежнему будешь встречаться с Бауэрштейном, несмотря на высказанное мною недовольство?
– Если пожелаю.
– Ты бросаешь мне вызов?
– Нет, но я отрицаю твое право критиковать мои поступки. Разве у тебя нет друзей, которых я не одобряю?
– Что ты имеешь в виду? – неуверенно спросил он.
– Вот видишь! – тихо сказала Мэри. – Ты и сам понимаешь, что не имеешь права выбирать мне друзей!
– Не имею права? Я не имею права, Мэри? – произнес он с дрожью в голосе. – Мэри!..
Мне показалось, что на мгновение она заколебалась, но тут же резко воскликнула:
– Никакого! – И пошла прочь.
Джон бросился за ней вслед, и я увидел, что он схватил ее за руку.
– Мэри! – Теперь голос Джона звучал очень тихо. – Ты любишь этого Бауэрштейна?
Она задержалась. Мне показалось, что на ее лице мелькнуло странное выражение, древнее, словно горы, и в то же время вечно юное. Должно быть, так выглядел бы египетский сфинкс, если бы он мог улыбаться.
Мэри тихонько освободилась от руки Джона.
– Возможно, – проговорила она и быстро пересекла небольшую поляну, оставив Джона стоять, словно каменное изваяние.
Я нарочито резко шагнул вперед, так что сухие ветки захрустели у меня под ногами. Джон быстро повернулся. К счастью, он был уверен, что я только что появился.
– Привет, Гастингс! Вы проводили вашего друга до коттеджа? Довольно оригинальный малый! Он и в самом деле стоящий специалист?
– В свое время Пуаро считался одним из лучших детективов.
– Ну что же, должно быть, в нем что-то есть. В каком испорченном мире мы живем!
– Вы так думаете? – спросил я.
– Господи! Ну конечно! Начать хотя бы с этого ужаса в нашем доме… Люди из Скотленд-Ярда появляются и исчезают, как «Джек из коробочки».[44] Никогда не знаешь, когда и где они окажутся в следующий момент. Кричащие заголовки в каждой газете… Черт бы побрал всех журналистов! Вы знаете, сегодня утром целая толпа глазела, стоя у ворот. Будто в «комнате ужасов» у мадам Тюссо,[45] только бесплатно. Ну, что вы на это скажете?!
– Не унывайте, Джон! – попытался я его успокоить. – Это не может продолжаться вечно.
– Говорите – не может, да? Наверное, это будет продолжаться еще достаточно долго, так что мы никогда больше не сможем поднять головы.
– Нет-нет! Вы просто впали в уныние.
– Есть из-за чего! Если со всех сторон подкрадываются чертовы журналисты, куда ни пойдешь, на тебя пялятся идиотские физиономии с круглыми, как луна, лицами и выпученными глазами… И это еще не все! Есть кое-что и похуже.
– Что?
Джон понизил голос:
– Вы когда-нибудь думали, Гастингс, кто это сделал? Для меня это настоящий кошмар! Иногда мне кажется, что произошел несчастный случай. Потому что… потому что… кто мог бы это сделать? Теперь, когда с Алфреда Инглторпа снято обвинение, больше никого нет. Никого… Я хочу сказать… никого… кроме одного из нас.
Да, действительно, настоящий кошмар для любого человека! «Один из нас»? Конечно, выходит так… если только…
У меня появилась новая мысль. Я поспешно обдумал ее. По-моему, что-то прояснялось. Таинственное поведение Пуаро, его намеки – все подходило! Как я был глуп, не подумав об этом раньше, и какое облегчение для всех нас!
– Нет, Джон! – возразил я. – Это не один из нас. Как такое может случиться?
– Согласен, но тогда кто же?
– Вы не догадываетесь?
– Нет.
Я осторожно огляделся вокруг и понизил голос:
– Доктор Бауэрштейн!
– Быть не может!
– Почему?
– Да какой ему смысл в смерти моей матери?
– Мне это неизвестно, – признался я, – но, по-моему, Пуаро думает так же.
– Пуаро? В самом деле? Откуда вы знаете?
Я рассказал ему о сильном волнении Пуаро, когда он узнал, что Бауэрштейн был в Стайлз-Корт в ночь трагедии.
– Он дважды повторил: «Это меняет все!» – добавил я. – И тогда я задумался. Вы помните, Инглторп сказал, что оставил чашку с кофе в холле? Так вот, как раз в это время и появился Бауэрштейн. Разве не может быть, что доктор, проходя мимо, бросил что-то в чашку, когда Инглторп вел его через холл?
– Гм! – произнес Джон. – Это было бы очень рискованно.
– Да, но вполне возможно.
– И потом, – возразил Джон, – откуда он мог знать, что это ее кофе? Нет, старина, неубедительно.
Тут я еще кое-что вспомнил.
– Вы правы. Все было иначе.
И я рассказал ему о какао, которое Пуаро взял для анализа.
– Но послушайте! – перебил меня Джон. – Ведь Бауэрштейн уже делал такой анализ.
– Да-да! В том-то и дело! Я тоже до сих пор этого не понимал… Неужели вы не видите? Бауэрштейн сделал анализ. Это так! Но если он убийца, ничего не могло быть проще, как отослать для анализа обычное какао! И никому, кроме Пуаро, не пришло в голову подозревать Бауэрштейна или взять другую пробу!
– А как же горький вкус стрихнина, который какао не может скрыть?
– Ну, тут у нас есть только его слова. Однако нельзя забывать и другое. Он считается одним из лучших токсикологов…
– Кем? Повторите!
– Одним словом, Бауэрштейн знает о ядах больше, чем кто бы то ни было, – объяснил я. – Так вот, может быть, он нашел какой-нибудь способ сделать стрихнин безвкусным? Или это был вообще не стрихнин, а какой-то неизвестный яд, о котором никто не слышал, но который вызывает почти такие же симптомы.
– Гм… да. Такое может быть, – признал Джон. – Но погодите! Как мог доктор оказаться возле какао? Ведь его не было внизу.
– Не было, – неохотно согласился я.
И тогда в моем мозгу мелькнула ужасная мысль. Я надеялся и молился, чтобы она не появилась также у Джона. Я искоса взглянул на него. Он недоуменно хмурился, и я вздохнул с облегчением. Дело в том, что мне пришло в голову, будто у доктора Бауэрштейна мог быть сообщник.
Нет! Такого не может быть! Такая красивая женщина, как Мэри Кавендиш, не может быть убийцей. Хотя и случалось, что красивые женщины были отравительницами.
Внезапно я припомнил первую беседу за чашкой чаю в день моего появления в Стайлз-Корт и блеск в глазах Мэри Кавендиш, когда она сказала, что яд – женское оружие. А как она была взволнована в тот трагический вечер во вторник! Может быть, миссис Инглторп обнаружила что-то между Мэри и Бауэрштейном и угрожала рассказать ее мужу? Возможно ли, что это преступление было совершено, чтобы помешать разоблачению?
Потом я вспомнил загадочный разговор между Пуаро и Эвлин Ховард. Может, они именно это имели в виду? Может, это и была та чудовищная возможность, в которую Эвлин не хотелось верить?
Да, все подходило.
Неудивительно, что мисс Ховард предложила все замять. Теперь я понял ее незаконченную фразу: «Эмили сама…» В глубине души я согласился с мисс Ховард. Разве сама миссис Инглторп не предпочла бы скорее остаться неотомщенной, чем позволить такому ужасному бесчестию упасть на семью Кавендиш?
– Есть еще одно обстоятельство, заставляющее меня сомневаться в вашем предположении, – вдруг сказал Джон, и неожиданно прозвучавший голос заставил меня вздрогнуть.
– Что именно? – поинтересовался я, довольный тем, что он ушел от вопроса, каким образом яд мог попасть в какао.
– Хотя бы тот факт, что Бауэрштейн потребовал вскрытия. Он мог этого и не делать. Уилкинс был бы вполне удовлетворен, объяснив трагическую кончину нашей матери болезнью сердца.
– Да, – произнес я с сомнением. – Но неизвестно, может, он считал, что в итоге так будет безопаснее. Ведь кто-нибудь мог заговорить об отравлении позднее, и министерство внутренних дел приказало бы провести эксгумацию. Все могло выплыть наружу, и тогда он оказался бы в очень неловком положении, потому что никто бы не поверил, что человек с его репутацией известного специалиста мог совершить такую ошибку и назвать отравление болезнью сердца.
– Да, вполне возможно, – согласился Джон. – И все-таки… Ей-богу, не понимаю, какой тут мог быть мотив?
Я вздрогнул.
– Послушайте! – торопливо проговорил я. – Может быть, я совершенно не прав. И помните, все это абсолютно конфиденциально.
– О, конечно! Само собой разумеется.
Продолжая разговаривать, мы вошли через небольшую калитку в сад. Неподалеку слышались голоса: стол к чаю был накрыт под большим платаном, как в день моего приезда.
Цинтия вернулась из госпиталя. Я поставил мой стул рядом с ней и передал желание Пуаро посетить больничную аптеку.
– Конечно! Я буду рада, если он придет. Лучше пусть приходит к чаю. Надо будет с ним об этом договориться. Он такой славный! Хотя странный и даже немного смешной. На днях Пуаро заставил меня снять и заново переколоть мою брошь. Сказал, что брошь была неровно приколота!
Я засмеялся:
– Это его мания.
– Правда? Интересно.
Минуты две прошли в молчании, а затем, бросив взгляд в сторону Мэри Кавендиш и понизив голос, Цинтия снова обратилась ко мне:
– Мистер Гастингс! После чая мне хотелось бы с вами поговорить.
Ее взгляд в сторону Мэри заставил меня задуматься. Пожалуй, эти две женщины мало симпатизировали друг другу. Впервые мне пришла в голову мысль о будущем девушки. Миссис Инглторп, очевидно, не оставила в ее пользу никакого распоряжения, но я полагал, что Джон и Мэри, скорее всего, будут настаивать, чтобы она пожила с ними. Во всяком случае, до конца войны. Джон, я знаю, симпатизировал Цинтии, ему будет жаль, если она уедет.
Джон, отлучившийся на некоторое время, вернулся к чайному столу, но его обычно добродушное лицо было сердитым.
– Черт бы побрал этих детективов! – возмутился он. – Не могу понять, что им надо? Шарили по всем комнатам, повытаскивали все вещи, перевернули все вверх дном… Просто невероятно! Наверное, воспользовались случаем, что в доме никого не было. Ну, я поговорю с этим Джеппом, когда увижу его в следующий раз!
– Полно, Пол Прай,[46] – проворчала мисс Ховард.
Лоуренс высказался, что детективам приходится делать вид, будто они активно действуют.
Мэри Кавендиш промолчала.
После чая я пригласил Цинтию на прогулку, и мы медленно побрели к лесу.
– Слушаю вас, – сказал я, как только листва скрыла нас от любопытных глаз.
Девушка со вздохом опустилась на траву и сбросила шляпку. Солнечный свет, пронизывая листву, превратил ее золотисто-каштановые волосы в колышущееся от дыхания ветерка живое золото.
– Мистер Гастингс, – начала она, – вы всегда так добры и так много знаете…
В этот момент у меня мелькнула ошеломляющая мысль, что Цинтия – очаровательное создание, намного очаровательнее Мэри, которая никогда не говорила мне ничего подобного.
– Итак! – крайне благожелательно подтолкнул я ее, видя, что она колеблется.
– Хочу попросить у вас совета. Я не знаю, что мне делать.
– Что делать?
– Да. Видите ли, тетя Эмили всегда говорила, что она меня обеспечит. Полагаю, она забыла или не думала, что может умереть. Во всяком случае, не обеспечила меня и не оставила на мой счет никаких распоряжений. Теперь я просто не знаю, что мне делать. Как вы думаете, я сразу должна отсюда уехать?
– Господи, конечно, нет! Кавендиши не захотят расстаться с вами. Я в этом уверен.
Цинтия заколебалась, потом какое-то время сидела молча, вырывая траву маленькими руками.
– Миссис Кавендиш захочет от меня избавиться, – произнесла она наконец. – Мэри меня ненавидит.
– Ненавидит? – удивился я.
Цинтия кивнула:
– Да. Не знаю почему, но она меня терпеть не может. И он тоже.
– Ну, тут я точно знаю, что вы не правы, – тепло возразил я. – Напротив, Джон вам очень симпатизирует.
– О да… Джон! Но я не его имела в виду. Я говорю о Лоуренсе. Мне, конечно, безразлично, ненавидит он меня или нет, но все-таки это ужасно, когда тебя никто не любит, верно?
– Цинтия, это не так, они вас любят! Уверен, вы ошибаетесь. Послушайте, и Джон, и мисс Ховард…
Цинтия с мрачным видом кивнула:
– Да, пожалуй, Джону я нравлюсь. И, конечно, Эви. Несмотря на ее грубоватые манеры, она и мухи не обидит. Но вот Лоуренс почти никогда со мной не говорит, а Мэри с трудом заставляет себя быть любезной. Мэри хочет, чтобы Эви осталась, даже упрашивает ее, а меня нет, и я… и я не знаю, что мне делать.
Бедный ребенок вдруг расплакался…
Не знаю, что на меня вдруг нашло? Может, подействовала красота Цинтии и золото ее волос? Или радость от общения с человеком, который явно не мог быть связан с преступлением? А возможно, просто искреннее сочувствие к ее юности и одиночеству? Как бы то ни было, я наклонился вперед и, взяв ее маленькую руку, неловко проговорил:
– Цинтия, выходите за меня замуж!
Совершенно случайно я нашел верное средство от ее слез. Она сразу выпрямилась, отняла руку и резко отрезала:
– Не говорите глупостей!
Мне стало досадно.
– При чем тут глупость? Я прошу вас оказать мне честь и стать моей женой.
К моему полнейшему изумлению, Цинтия неожиданно рассмеялась и назвала меня «милым чудаком».
– Право, это очень славно с вашей стороны, – заявила она, – но на самом деле вы этого не хотите.
– Нет, хочу. У меня есть…
– Неважно, что у вас есть. Вы этого не хотите… и я тоже.
– Ну, это, разумеется, решает дело, – холодно заметил я. – Только не вижу ничего смешного в том, что я сделал вам предложение.
– Да, конечно, – согласилась Цинтия. – И в следующий раз кто-нибудь, может быть, примет ваше предложение. До свидания! Вы очень меня утешили и подняли мне настроение. – И, снова разразившись неудержимым взрывом смеха, она исчезла среди деревьев.
Возвращаясь мысленно к нашему разговору, я нашел его крайне неудовлетворительным.
И вдруг решил пойти в деревню, поискать Бауэрштейна. Должен же кто-нибудь следить за этим типом! В то же время было бы разумным рассеять подозрения, которые могли у него возникнуть. Я вспомнил, что Пуаро всегда полагался на мою дипломатичность.
Я подошел к небольшому дому, в окне которого было выставлено объявление: «Меблированные комнаты». Мне было известно, что доктор Бауэрштейн живет здесь, и я постучал.
Дверь открыла старая женщина.
– Добрый день, – любезно поздоровался я. – Доктор Бауэрштейн у себя?
Она удивленно смотрела на меня:
– Разве вы не слышали?
– Не слышал о чем?
– О нем.
– Что – о нем?
– Его взяли.
– Взяли? Он умер?
– Нет, его взяла полиция.
– Полиция?! – У меня перехватило дыхание. – Вы хотите сказать, что его арестовали?
– Да, вот именно. И…
Я не стал слушать и бросился на поиски Пуаро.

Глава 10
Арест

К моему величайшему неудовольствию, Пуаро не оказалось дома. Старый бельгиец, открывший дверь на мой стук, сообщил, что, по его мнению, Пуаро уехал в Лондон.
Я был ошеломлен. С какой стати он отправился в Лондон? Что Пуаро там делать? Было это внезапное решение или он уже принял его, когда расстался со мной несколько часов назад?
Несколько раздраженный, я снова направился в Стайлз. В отсутствие Пуаро я не знал, как мне дальше действовать. Ожидал ли Пуаро этого ареста? Что послужило его причиной?
Ответить на эти вопросы я не мог и не представлял, как мне вести себя дальше. Должен ли я сообщить об аресте Бауэрштейна остальным? Мне не хотелось признаваться самому себе, но меня тяготила мысль о Мэри Кавендиш. Не будет ли для нее это известие ужасным шоком? Я полностью отбросил прежние свои подозрения. Мэри не могла быть вовлечена в преступление, иначе я уловил бы хоть какой-нибудь намек. Но и скрыть от нее известие об аресте Бауэрштейна не было возможности. Завтра же о нем сообщат во всех газетах. И все-таки я не решался все рассказать. Если бы здесь был Пуаро, я мог бы спросить у него совета. Непонятно, что же заставило его так неожиданно отправиться в Лондон?
Однако мое мнение о проницательности Пуаро невероятно выросло. Если бы не он, мне никогда не пришло бы в голову заподозрить доктора! Да, этот странный, невысокого роста человек определенно очень умен!
Немного поразмыслив, я все-таки счел нужным сообщить Джону об аресте Бауэрштейна. Пусть сам решает, ставить ли об этом в известность всех домочадцев.
Услышав новость, Джон протяжно свистнул:
– Вот это да! Выходит, вы были правы. А я тогда просто не мог этому поверить.
– Да, это кажется странным, пока не привыкнешь к такой мысли и не убедишься, как все подходит. Что же нам теперь делать? Конечно, завтра и так все узнают.
Джон задумался.
– Неважно, – принял он наконец решение, – сейчас мы ничего сообщать не будем. В этом нет надобности. Как говорится, все и так скоро станет известно.
Однако на другой день, встав рано утром и с нетерпением развернув газету, я, к моему величайшему удивлению, не нашел в ней ни слова об аресте! Прочитал колонку с обычным несущественным сообщением об «отравлении в Стайлзе», и ничего больше! Это было совершенно необъяснимо, но я подумал, что Джепп из каких-то своих соображений не хочет, чтобы новость попала на страницы газет. Меня это немного взволновало, так как возникала возможность дальнейших арестов.
После завтрака я решил пройти в деревню, чтобы узнать, не вернулся ли Пуаро. Но не успел выйти из дома, как в одной из застекленных дверей появилось его лицо и хорошо знакомый голос произнес:
– Bonjour, mon ami!
– Пуаро! – воскликнул я с облегчением и, схватив его за руки, втянул в комнату. По-моему, никогда и никого я не был так рад видеть. – Послушайте! Я никому не сказал об аресте, кроме Джона. Я действовал правильно?
– Друг мой, – ответил Пуаро, – я не понимаю, о чем вы говорите.
– Конечно, об аресте доктора Бауэрштейна! – нетерпеливо уточнил я.
– Значит, Бауэрштейн арестован?
– Вы об этом не знали?
– Не имел ни малейшего понятия. – Немного помолчав, Пуаро добавил: – Хотя меня это не удивляет. В конце концов, мы всего лишь в четырех милях от побережья.
– От побережья? – озадаченно повторил я. – При чем тут побережье?
Пуаро пожал плечами:
– Но ведь это очевидно.
– Только не мне! Может быть, я туп, но никак не пойму, какое отношение близость побережья имеет к убийству миссис Инглторп.
– Конечно, никакого, – улыбнулся Пуаро. – Мы ведь говорим об аресте доктора Бауэрштейна.
– Ну да! Он арестован за убийство миссис Инглторп.
– Что? – воскликнул Пуаро с живейшим любопытством. – Доктор Бауэрштейн арестован за убийство миссис Инглторп?
– Да.
– Невероятно! Это было бы слишком хорошим фарсом! Кто вам это сказал, друг мой?
– Видите ли, ничего определенного никто мне не говорил, – признался я, – но он арестован.
– О да! Вполне возможно. Но он арестован за шпионаж, mon ami!
– Шпионаж?! – выдохнул я.
– Совершенно верно.
– Не за отравление миссис Инглторп?
– Нет, конечно. Если только наш друг Джепп не потерял рассудок окончательно, – спокойно пояснил Пуаро.
– Но… но мне казалось, вы сами так думали!
Удивленный взгляд Пуаро выражал недоумение – и как только мне могла прийти в голову подобная абсурдная мысль?
– Вы хотите сказать, что доктор Бауэрштейн – шпион? – медленно проговорил я.
Пуаро кивнул.
– Вы сами этого не подозревали? – спросил он.
– Никогда! Я и подумать не мог…
– А вам не казалось странным, что знаменитый лондонский специалист похоронил себя в такой деревушке? У вас не вызывала удивления привычка доктора бродить ночью по округе?
– Нет, – признал я. – Даже не обращал на это внимания.
– Он родился в Германии, – задумчиво продолжал Пуаро, – хотя уже так долго занимается практикой в этой стране, что никто о нем не думает иначе как об англичанине. Натурализовался уже лет пятнадцать тому назад. Очень умный человек… разумеется, еврей.
– Мерзавец! – негодующе воскликнул я.
– Ничуть! Напротив, патриот. Подумайте только, что он теряет. Им стоит восхищаться.
Я не мог подойти к этому так же философски, как Пуаро.
– Надо же, и миссис Кавендиш бродила с ним по всей округе! – продолжал я негодовать.
– Да. Полагаю, он находил это знакомство очень полезным, – заметил Пуаро. – Поскольку слухи соединяли их имена вместе, то любые другие выходки доктора проходили незамеченными.
– Значит, вы полагаете, что он никогда по-настоящему ее не любил? – нетерпеливо спросил я… пожалуй, слишком нетерпеливо при подобных обстоятельствах.
– Этого, разумеется, я сказать не могу, однако… Хотите, Гастингс, я выскажу мое личное мнение?
– Да.
– Оно заключается в следующем: миссис Кавендиш не любит и никогда ни на йоту не любила доктора Бауэрштейна!
– Вы действительно так думаете? – Я не мог скрыть удовольствия.
– Вполне в этом уверен. И могу объяснить почему.
– Да?
– Потому что она любит кого-то другого.
– О!
Что имел в виду Пуаро? Но меня помимо моей воли вдруг охватило странное ощущение. Правда, что касается женщин, я не тщеславен, только мне припомнились некоторые обстоятельства, воспринятые мною раньше, пожалуй, слишком легко, однако теперь, казалось, указывавшие…
Мои приятные мысли были прерваны появлением мисс Ховард. Она поспешно огляделась вокруг, чтобы убедиться, что никого другого в комнате нет, затем вынула из кармана старый лист оберточной бумаги и подала его Пуаро.
– Наверху платяного шкафа, – загадочно пробормотала она и поспешно покинула комнату.
Пуаро с нетерпением развернул лист и, удовлетворенно кивнув, разложил его на столе.
– Посмотрите, Гастингс, какая, по-вашему, это буква – «Q» или «L»?
Лист бумаги оказался довольно пыльным, как будто какое-то время лежал открытым. Внимание Пуаро привлекла наклейка, на которой было напечатано: «Господа Паркинсоны, известные театральные костюмеры» и адрес – Кавендиш (инициал непонятен), эсквайр, Стайлз-Корт, Стайлз-Сент-Мэри, Эссекс.
– Это может быть «T» или «L», – сказал я, старательно изучив буквы, – но, конечно, не «Q».
– Хорошо, – подтвердил Пуаро, сворачивая бумагу. – Я согласен с вами, что это «L».
– Откуда это? – полюбопытствовал я. – Важная находка?
– Не очень. Однако она подтверждает мое предположение. Я подозревал о ее существовании и направил мисс Ховард на поиски. Как видите, они оказались успешными.
– Что она имела в виду, говоря: «Наверху платяного шкафа»?
– Хотела сказать, что нашла его именно там, – пояснил Пуаро.
– Странное место для куска оберточной бумаги, – задумчиво произнес я.
– Ничуть. Верх платяного шкафа – отличное место для хранения оберточной бумаги и картонных коробок. Я сам постоянно держу их там. Аккуратно уложенные, они не раздражают глаз.
– Пуаро, – серьезно спросил я, – вы уже пришли к какому-нибудь выводу по поводу этого преступления?
– Да… Я хочу сказать, что знаю, кто его совершил.
– О!
– Но, кроме предположений, у меня, к сожалению, нет никаких доказательств. Разве что… – Неожиданно он схватил меня за руку и потащил вниз, в волнении закричав по-французски: – Мадемуазель Доркас! Un moment, s'il vous plaît![47]
Взволнованная Доркас поспешно вышла из буфетной.
– Дорогая Доркас, у меня появилась идея… маленькая идея… Если она окажется верной – какой чудесный шанс! Скажите, в понедельник, не во вторник, Доркас, а именно в понедельник, за день до трагедии, не случилось ли чего с колокольчиком в спальне миссис Инглторп?
Доркас удивилась:
– Да, сэр, теперь, когда вы напомнили… И правда случилось… Хотя ума не приложу, как вы про это узнали. Должно быть, мыши перегрызли проволочку. Во вторник утром пришел человек и все исправил.
С восторженным возгласом Пуаро схватил меня за руку и потянул в комнату.
– Видите, не нужно искать внешних доказательств… Нет! Достаточно сообразительности. Однако плоть человеческая слаба… Оказавшись на верном пути, испытываешь истинное удовольствие! Ах, друг мой, я словно заново родился! Я бегу! Скачу! – Он и правда выскочил из дома и побежал, подпрыгивая, по краю лужайки.
– Что случилось с вашим знаменитым другом? – послышался голос за моей спиной. Я повернулся и увидел Мэри Кавендиш. Она улыбалась, и я тоже улыбнулся в ответ. – В чем дело?
– Сказать по правде, я и сам не знаю. Пуаро задал Доркас несколько вопросов о колокольчике в спальне миссис Инглторп и пришел в такой восторг от ее ответа, что стал дурачиться. Вы сами видели!
Мэри засмеялась:
– Как странно! Посмотрите, он выходит из калитки. Значит, сегодня больше не вернется?
– Право, не знаю. Я давно отказался от попыток угадать, что он сделает дальше.
– Скажите, мистер Гастингс, ваш друг немного не в себе?
– Честное слово, не знаю! Иногда я уверен, что он безумен как шляпник,[48] но потом, как раз в тот момент, когда, кажется, наступает пик сумасшествия, выясняется, что это его метод.
– Понимаю…
В то утро, несмотря на смех, Мэри была задумчива. Она выглядела серьезной и даже чуть грустной.
Мне пришло в голову, что это удобный случай поговорить с ней о Цинтии. Как мне показалось, я начал довольно тактично, но не успел произнести и нескольких слов, как она решительно меня остановила:
– Не сомневаюсь, мистер Гастингс, вы отличный адвокат, но в данном случае ваш талант пропадает напрасно. Цинтия может не беспокоиться, что встретит с моей стороны недоброжелательство.
Я было попытался, запинаясь, объяснить… Сказал, что надеюсь, она не подумала… Но Мэри снова остановила меня, и ее слова были так неожиданны, что почти вытеснили из моей головы и Цинтию, и ее неприятности.
– Мистер Гастингс, – спросила она, – вы считаете, что мы с мужем счастливы?
Я был захвачен врасплох и пробормотал, что это не мое дело – думать об их отношениях.
– Ну что же, – спокойно заявила Мэри, – ваше это дело или нет, а я вам скажу: мы несчастливы.
Я молчал. Мне показалось, что она не кончила говорить.
Мэри стала медленно ходить взад-вперед по комнате, чуть склонив голову набок. Ее стройная фигура при ходьбе мягко покачивалась. Неожиданно она остановилась и посмотрела на меня.
– Вы ничего обо мне не знаете, не так ли? – спросила она. – Откуда я, кем была, прежде чем вышла замуж за Джона… Короче говоря – ничего! Ну что же, я вам расскажу. Вы будете моим исповедником. По-моему, вы добрый… Да, я в этом уверена.
Нельзя сказать, что это подняло мое настроение, как следовало ожидать. Я вспомнил, что Цинтия начала свою исповедь почти такими же словами. К тому же исповедник, по-моему, должен быть пожилым. Это совсем неподходящая роль для молодого человека.
– Мой отец был англичанином, – начала Мэри, – а мать – русской.
– О! – отреагировал я. – Теперь понятно.
– Что понятно?
– Намек на нечто иностранное… другое… что вас всегда окружает.
– Кажется, моя мать была очень красивой, – продолжила Мэри. – Не знаю, потому что никогда ее не видела. Она умерла, когда я была еще совсем маленькой. По-моему, трагично: кажется, по ошибке выпила слишком большую дозу какого-то снотворного. Как бы там ни было, отец был безутешен. Вскоре после этого он стал работать в консульстве и, куда бы его ни направляли, всегда брал меня с собой. К тому времени как мне исполнилось двадцать три года, я уже объехала почти весь мир. Это была великолепная жизнь… Мне она нравилась. – На лице Мэри появилась улыбка. Откинув голову назад, она, казалось, погрузилась в воспоминания тех старых добрых дней. – Потом умер и отец, – наконец заговорила она. – Он оставил меня плохо обеспеченной. Я вынуждена была жить со старыми тетками в Йоркшире. – Мэри содрогнулась. – Вы поймете, что это была ужасная жизнь для девушки, выросшей и воспитанной так, как я. Узость интересов и невероятная монотонность такой жизни сводили меня с ума. – Она помолчала, а потом совершенно другим тоном добавила: – И тут я встретила Джона Кавендиша.
– И что же?
– С точки зрения моих теток, для меня это была хорошая партия. Но я должна честно признаться, что не думала об этом. Нет! Для меня важным было другое: замужество избавляло меня от невыносимой монотонности той жизни.
Я опять ничего не сказал, и через минуту она продолжила:
– Поймите меня правильно. Я была с Джоном честной. Сказала ему правду, что он мне очень нравится и я надеюсь, это чувство усилится, но я в него не влюблена. Джон заявил, что это его вполне устраивает, и… мы поженились.
Мэри надолго замолчала. Нахмурив лоб, она словно вглядывалась в те ушедшие дни.
– Я думаю… я уверена… сначала Джон любил меня. Но мы, очевидно, плохо подходим друг другу и почти сразу же стали отдаляться. Я Джону надоела. Малоприятно для женской гордости в таком признаваться, но это правда.
Должно быть, я что-то пробормотал о несходстве взглядов, потому что она быстро продолжила:
– О да! Надоела… Но теперь это уже не имеет значения… Теперь, когда наши пути расходятся…
– Что вы имеете в виду?
– Я не намерена оставаться в Стайлз-Корт, – спокойно объяснила Мэри.
– Вы с Джоном не собираетесь здесь жить?
– Джон может жить здесь, но я не буду.
– Вы хотите его оставить?
– Да.
– Но почему?
Она долго молчала.
– Возможно… потому, что хочу быть свободной!
Когда она произнесла эти слова, передо мной вдруг возникло видение: обширное пространство, нетронутые леса, нехоженые земли… Я почувствовал, что могла бы значить свобода для такой натуры, как Мэри Кавендиш! На мгновение я увидел ее такой, какой она была на самом деле, – гордое, неукротимое создание, так же не прирученное цивилизацией, как вольная птица в горах.
– Вы не знаете… не знаете, – сорвался с ее губ приглушенный крик, – какой ненавистной тюрьмой было для меня это место!
– Понимаю, – пробормотал я, – но… но не предпринимайте ничего поспешно!
– О-о! «Поспешно»! – В голосе Мэри прозвучала насмешка над моей осмотрительностью.
И тут у меня вырвались слова, за которые через минуту я готов был откусить себе язык:
– Вы знаете, что доктор Бауэрштейн арестован?
В тот же миг холодность, подобно маске, закрыла лицо Мэри, лишив его всякого выражения.
– Джон был настолько любезен, что сообщил мне об этом, – спокойно отозвалась она.
– Ну и что же вы думаете? – невнятно, еле ворочая языком, спросил я.
– О чем?
– Об аресте.
– Что я могу думать? По-видимому, он немецкий шпион. Так Джону сказал садовник.
Лицо Мэри и ее голос были совершенно холодны, не выражали никаких эмоций. Любила она его или нет?
Мэри отступила на шаг и дотронулась до цветов в вазе.
– Совсем завяли, – бесстрастно констатировала она. – Нужно поставить новые. Вы не могли бы чуть посторониться? Благодарю вас, мистер Гастингс.
Она спокойно прошла мимо меня и вышла в сад, на прощание холодно кивнув.
Нет, конечно, Мэри не любила Бауэрштейна! Ни одна женщина не могла бы сыграть роль с таким ледяным безразличием.
Пуаро не появлялся. Не показывались и детективы из Скотленд-Ярда.
Ко времени ленча у нас произошло небольшое событие. Дело в том, что мы тщетно пытались разыскать четвертое из писем, написанных миссис Инглторп незадолго до смерти. Так как все попытки оказались напрасными, мы прекратили поиски, надеясь, что со временем письмо обнаружится само собой. Именно так и случилось. Развязка пришла с дневной почтой в виде ответа от французского музыкального издательства. В нем миссис Инглторп ставили в известность о получении ее денежного чека и с сожалением сообщали, что работники фирмы не смогли найти заказанную ею серию русских песен. Так что от последней надежды на разрешение таинственного убийства с помощью корреспонденции миссис Инглторп пришлось отказаться.
Перед послеполуденным чаем я направился к Пуаро, чтобы поведать ему о новом разочаровании, но, к моей немалой досаде, обнаружил, что его опять нет дома.
– Снова уехал в Лондон?
– О нет, мсье, он поехал поездом в Тэдминстер, чтобы, как он сказал, посмотреть аптеку юной леди.
– Глупый осел! – сердито воскликнул я. – Ведь я же говорил ему, что среда – единственный день, когда ее там нет! Ну что же, передайте ему, чтобы он пришел повидать нас завтра утром. Вы сможете это сделать?
– Разумеется, мсье.