1 2 3 4 
      
Et allume le grand.
     
    
    
Полина Францевна. Но, по-моему, этих слов любви не было ни в одном из параграфов, которые я вам задавала.
    
Сергей. Да, я выучил их по личной инициативе. Здорово выучил, да?
    
Полина Францевна. Да, но вот только произношение…
    
Сергей. Вот и она тоже так сказала: «Да, но вот только произношение…»
    
Полина Францевна. Она? Кто она?
    
Сергей. Жена моя. (Спохватывается.) Умоляю, не выдавайте меня. Молчите! Друзья никогда мне не простят, если узнают.
    
Полина Францевна. Что случилось, Сергей Ильич?
    
Сергей. Вы, наверное, слышали, что я поехал в Москву за невестой?
    
Полина Францевна. Да. Но я боялась спросить, вдруг…
    
Сергей. Никаких «вдруг». Все в порядке. Я на ней женился.
    
Полина Францевна. Ну, что ж, поздравляю вас, прекрасно!
    
Сергей. Конечно, прекрасно! Но только… Я обещал друзьям, что устрою тут роскошную свадьбу, я знаю, они ужа приготовили подарки, и вдруг… Но что я мог сделать! У нее тоже свои друзья в Москве и тоже упрямый характер, и мы сыграли эту роскошную свадьбу не здесь, а там.
    
Полина Францевна. Да, здесь будут огорчены. Капитан Севастьянов сказал мне по секрету, что он специально настрелял сорок перепелов и отправил их на холодильник.
    
Сергей. Вот видите. Они просто убьют меня. Вы должны хранить полное молчание.
    
Полина Францевна. Хорошо. Но чем это может помочь вам?
    
Сергей. Как чем? Они же тогда ничего не узнают. Я согласился играть свадьбу в Москве только с тем условием, что мы и здесь тоже будем играть свадьбу. Это даже интересно — две свадьбы. Не со всяким бывает. Но только полная тайна. Слышите, Полина Францевна?
    
Полина Францевна. Хорошо. Тайна. А когда приезжает ваша жена?
    
Сергей. Завтра. Если бы вы знали, что это за девушка!
    
Полина Францевна. Очень хорошая?
    
Сергей. Хорошая?! Это мало сказать! Когда она улыбается, то я готов достать ей луну с неба, только бы она улыбнулась еще раз.
    
Полина Францевна. Вы так влюблены, Сергей Ильич, что даже — только, пожалуйста, не сердитесь — чуть-чуть поглупели.
    
Сергей. Поглупел? Наверно. Я сегодня утром выстроил роту и делал поверку. Но вместо «равнение напра-во!» мне хотелось крикнуть: «Знаете, ребя-та, а ведь она меня любит! Она ко мне приезжа-ет!»
    
    
Пауза.
    
    
Все бросила, Полина Францевна. Москву, театр — и едет одна сюда ко мне, в нашу Тмутаракань, в глушь. Вот какая девушка. Она говорит, что если есть талант, то всюду можно играть, а если еще я буду сидеть в первом ряду партера, то, значит, вообще все хорошо. Я только боюсь, что теперь все время буду сидеть в первом ряду партера. Как вы думаете, а?
    
    
Стук в двери.
    
    
Кто там?
    
    
Глухой бас: «Почта!»
    
Сергей отворяет дверь. В дверях стоит Варя в летнем платье, без всяких вещей.
    
    
Варя. Товарищ Луконин, вам из Москвы посылка. Примите и распишитесь. (Бросается к нему на шею.)
    
Сергей. Ты же должна была завтра, как же ты? Мы тут собрались тебя встречать.
    
Варя. Хорошо. Я завтра поеду обратно на вокзал и сделаю вид, что только что приехала, а вы сделаете вид, что меня встречаете. Ладно?
    
Сергей (смеясь.) Ладно!
    
Варя (на ухо). Кто эта тетя?
    
Сергей. Ах ты, боже мой! Полина Францевна, познакомьтесь.
    
Полина Францевна. Сюлли.
    
Варя. Варя. Он мне рассказывал о вас. Значит, это вы, бедная, страдаете от его ужасного произношения?
    
Полина Францевна. Нет, почему же… Сергей Ильич…
    
Варя. Только не защищайте его. Все равно я давно знаю, что он ленив, упрям и… что-то еще… я забыла. Сережа, напомни, что ты еще?
    
Сергей. Еще я дурно воспитан.
    
Варя. Да, и еще он дурно воспитан. Но все-таки я его люблю, а это главное!
    
Сергей. Где же твои вещи?
    
Варя. Я по дороге взяла носильщика.
    
Сергей. Ну?
    
Варя. Ну, и он идет, наверно, по лестнице, бедняга, сгибаясь под тяжестью моих чемоданов. (Открывает дверь.) Носильщик!
    
    
Голос: «Иду!»
    
    
Варя. Дай ему сколько-нибудь, Сережа.
    
    
Сергей достает деньги, и в эту секунду в дверях появляется нагруженный чемоданами Аркадий.
    
    
Сергей. Аркаша!
    
    
Обнимаются.
    
    
Молодец! В такую даль — это, брат, не шутка.
    
Аркадий. Брат? Это, конечно, не шутка. Быть братом — это, как видишь (показывает на чемоданы), тяжелая профессия». Но все-таки сестра, плохая, но сестра. Пришлось провожать. Если бы ты жил поближе — не поехал бы. Но я решил, что поезда сюда и отсюда все равно идут так долго, что я могу провести в них свой отпуск.
    
Сергей. Знакомься, Аркаша.
    
Аркадий. Здравствуйте, Бурмин.
    
Полина Францевна. Сюлли.
    
Аркадий. Так это вы…
    
Варя. Тс!
    
Аркадий. Что такое?
    
Варя. Не надо. То, что ты хотел сказать, я уже сказала.
    
Аркадий. А что я хотел сказать?
    
Варя. Ты хотел пожалеть Полину Францевну за то, что она мучается с Сережиным произношением.
    
Аркадий. Да, сознаюсь, мне пришла в голову эта мысль.
    
Варя. Тебе всегда приходят в голову мои мысли. Лучше распакуй чемодан. На это ты еще способен.
    
Сергей. Я вижу, тобой по-прежнему помыкают.
    
Аркадий. И не говори. Пока я был доцентом, меня еще как-то жалели, теперь я — профессор, из меня сделали носильщика, а когда я стану академиком, меня, наверно, совсем превратят в мальчика на побегушках. Раньше мы хоть бегали пополам с Петькой, но с тех пор, как Петька удрал из дому…
    
Сергей. А где он?
    
Аркадий. Не знаю. Удрал куда-то на Памир с геологической экспедицией.
    
Сергей. Молодец!
    
Аркадий. Шалопай!
    
Сергей. А что Женечка, как она?
    
Аркадий. Кончила институт. Уехала в Астрахань. Весной.
    
Сергей. Это я знаю. Я спрашиваю, как она? Пишет?
    
Аркадий. Иногда.
    
Сергей. Значит, все по-прежнему? Эх ты!
    
Аркадий. Я категорически прошу тебя…
    
Сергей (перебивая). Эх, профессор, профессор… Учить тебя да учить!
    
Полина Францевна. Я пойду, Сергей Ильич!
    
Варя. Ни за что! Вы хотите меня оставить на растерзание этим двум обезьянам? Они ведь через минуту забудут обо мне и начнут вспоминать, как они подкладывали пистоны под стул учителя грамматики. Нет, вы непременно должны остаться. Сережа, а где же твои хваленые друзья? Где твой Гулиашвили, где твой Севастьянов? Я немедленно хочу их видеть!
    
Сергей. Сейчас я им позвоню.
    
Варя. Я сама позвоню. Какой номер у Гулиашвили?
    
Сергей. Четыре — семнадцать.
    
Варя. Его зовут Вано?
    
Сергей. Да.
    
Варя (в телефон). Четыре — семнадцать. Вано? Здравствуйте, Вано. Я говорю. Нет, вы меня не знаете. Нет, не видели. Нет, и я вас не видела. Но это не важно. Я хочу вам назначить свидание. (Прикрыв трубку.) Он спрашивает, интересная ли я, — как по-твоему?
    
    
Сергей кивает.
    
    
Да, я очень интересная, ей-богу. Вот и Сережа тоже кивает, что интересная. Какой Сережа? Сережка, он тебя не знает! Ах, знаете? Ну, бегите, бегите! (Вешает трубку.) А Севастьянова какой телефон?
    
Сергей. Не надо. Ему Гулиашвили скажет. А если ты позвонишь… Нет, не надо.
    
Варя. Почему?
    
Сергей. Ты его испугаешь. Он у нас робкий. Испугается женского голоса и убежит в степь до утра на охоту.
    
Полина Францевна. Правда, капитан Севастьянов очень застенчивый человек.
    
Варя. Неужели? Ну, слава богу, будет рядом хоть один застенчивый человек. Мне так надоели хвастуны. Если бы вы только знали, Полина Францевна, какой он хвастун!
    
Полина Францевна. Ну, что вы…
    
Варя. Разве он вам не клялся, что через год будет знать французский язык лучше вас?
    
Полина Францевна. Нет… правда, Сергей Ильич обещал вначале изучить язык за месяц.
    
Сергей. Я просто тогда не знал, что на этом языке все слова произносятся иначе, чем пишутся.
    
Варя. Аркаша, а ну давай учиним семейный допрос. Полина Францевна, как тут вел себя без нас этот мальчик? Довольны ли им старшие?
    
Полина Францевна. Да, очень. Я слышала, как Алексей Петрович недавно очень хвалил его.
    
Варя. Кто это — Алексей Петрович?
    
Сергей. Наш полковник. Он правда хвалил меня?
    
Полина Францевна. Да, очень.
    
Сергей. Странный человек. Сначала чуть не выгнал меня из школы, потом, когда переводился сюда, вдруг взял с собой. В глаза бранит, за глаза хвалит.
    
Варя. Он, кажется, просто знает твой характер.
    
    
Стук о дверь. Входит Гулиашвили. Он, как и Сергей, в форме старшего лейтенанта.
    
    
Гулиашвили (обнимая Сергея.) Поздравляю, дорогой, с приездом красавицы невесты.
    
Варя. Вы даже на меня не посмотрели.
    
Гулиашвили (зажмурившись). Не хочу смотреть, и так знаю, что красавица. Мой друг другой привезти не мог. (Открывая глаза.) Ну, конечно, красавица!
    
Варя. Все-таки здравствуйте.
    
Гулиашвили. Здравствуйте. Поздороваться можно потом, сначала в глаза посмотреть надо. (Смотрит на Варю.) Хорошие глаза. В такие глаза час посмотреть — потом умирать не страшно! (Аркадию.) Гулиашвили.
    
Аркадий. Бурмин.
    
Гулиашвили. С ней приехал? Брат?
    
Аркадий. Брат.
    
Гулиашвили. Не такой красивый, но похож. Когда свадьба?
    
Сергей. Завтра.
    
Гулиашвили (Аркадию). Ну, значит, нам с тобой, дорогой, сегодня ночь не спать, как завтра лучше гостей угостить — думать.
    
    
Входит Севастьянов.
    
    
Севастьянов. Можно?
    
Сергей. Входи, Севастьяныч, знакомься!
    
Севастьянов. Севастьянов.
    
Варя. Варя.
    
    
Севастьянов здоровается с Аркадием и молча смотрит на Варю.
    
    
Ну, что вы на меня так смотрите?
    
Севастьянов. Вот вы какая.
    
Варя. Что, не нравлюсь?
    
Севастьянов. Нет, что вы, я только хотел сказать, что вы мне рисовались совсем в другом облике.
    
Варя. В каком же другом облике?
    
Севастьянов. Сергей Ильич мне сказал, что вы актриса, и я вас рисовал себе несколько солидней и почему-то брюнеткой. Приехали играть в наш театр?
    
Варя. Да, и четырех ребят с собой притащила, скоро приедут.
    
Севастьянов. Какой больше репертуар предполагаете играть, современный или классический?
    
Сергей. Ну, конечно. Погибла Варька. Севастьянов, прекрати культурную беседу.
    
Гулиашвили. Ты лучше, дорогой, спроси ее, любит ли она перепелов!
    
Севастьянов. Да брось ты!
    
Гулиашвили. Нет, погоди. (Варе.) Как вы, любите перепелов?
    
Варя. Перепелов?
    
Гулиашвили. Да. Это птички такие. Капитан Севастьянов вам в подарок их сорок штук настрелял, целое свадебное ожерелье. Он считает, что сорок перепелов — лучший подарок для молодой девушки.
    
Севастьянов. Перепел, конечно, птица невидная, но в смысле охоты… (увлекаясь) охотничья птица, стоящая. Ее так не возьмешь, ее нужно со смыслом брать, на нее утром надо идти с самого рассвета.
    
Гулиашвили. Теперь насчет охоты целый трактат будет. Ты нам, дорогой, их жареных — и на стол, а как ты их там стрелял, это твое личное дело… (Сергею.) Где завтра ужин будет? На веранде?
    
Сергей. Я думаю.
    
Гулиашвили (Аркадию). Пойдем, дорогой, стол мерить, как гостей сажать, чтобы локтям тесно не было. Пойдем, капитан. Пойдем, Полина Францевна.
    
Варя. И я с вами.
    
Гулиашвили (задерживая ее в дверях). Нет! Стол как женщина, на него надо вечером смотреть, когда он красивый. Сережа, скажи ей, не слушаться тамады — самый большой грех на душу брать. (Выходит вслед за остальными.)
    
Сергей (после молчания). Ну вот, Варька! Наконец мы и вместе.
    
Варя. Как я боюсь проговориться, что мы уже женаты…
    
Сергей. Да, уж лучше до завтра не проговариваться. Ребята подарки тебе приготовили. Очень ждали.
    
Варя. Очень ждали? А ты как? Тоже очень ждал?
    
Сергей. Я? Никуда я тебя больше не отпущу, Варька. Слышишь, никуда!
    
Варя. А я вдруг возьму и уеду.
    
Сергей. Не уедешь.
    
Варя. Это смотря как держать будешь.
    
    
Сергей крепко обнимает ее.
    
    
Ну, если так будешь держать, тогда не уеду.
    
    
Звонок телефона, один, другой, третий.
    
    
Сергей (неохотно отпустив Варю, подходит к телефону. В трубку). Да, я, товарищ майор. Явиться к полковнику? Есть. Есть. Да, у меня. (Вешает трубку. Кричит.) Вано!
    
Варя. Что такое?
    
Сергей. Ничего, придется уйти на полчаса. Наш неугомонный полковник опять, наверно, будет нас пилить за подготовку к ночным учениям. (Кричит.) Вано!
    
    
Входит Гулиашвили.
    
    
Гулиашвили. Ну, что такое, дорогой? Что за крик? Тамада не может работать в такой нервной обстановке.
    
Сергей. Полковник вызывает. Пошли.
    
Гулиашвили. И меня тоже?
    
Сергей. Тоже. (Изображая Васнецова.) «Товарищ Луконин, я вызвал вас, чтобы еще раз обратить ваше внимание на материальную часть». Сейчас, Варька, мы быстро, он только еще раз обратит наше внимание на материальную часть, и — мы обратно, одна нога там, другая — здесь. Скажи Аркаше, чтобы он пока твой чемодан распаковал. Иди к нему. (Открывает дверь, ведущую на веранду.)
    
Аркадий (появляясь в дверях). Иди сюда, тут капитан про охоту рассказывает. Я, кажется, уже почти понял, как надо стрелять этих перепелов.
    
    
Варя выходит на веранду.
    
    
Гулиашвили (надевая фуражку). Что случилось? Почему так срочно?
    
Сергей. Кажется, тебе придется принимать мою роту.
    
Гулиашвили. Что?
    
Сергей. Кажется, удовлетворили мое ходатайство.
    
Гулиашвили (кивнув на карту Европы, где в Испании флажками отмечено положение на фронтах). Туда?
    
Сергей. Кажется, да.
    
Гулиашвили. А как же она?..
    
Сергей. Она? Да… И все-таки… Все-таки, знаешь, Вано, вдруг бывает такая минута в жизни, когда уехать дороже всего. (Кивнув на дверь, за которой скрылась Варя.) Всего. Даже этого.
    
    
Сергей и Гулиашвили выходят.
    Занавес
   
  
  
   
    
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
   
   
    
     
КАРТИНА ЧЕТВЕРТАЯ
    
    
Начало весны 1937 года. За кулисами еще не окончательно оборудованного театра в военном городке. Антракт. Маленькая актерская уборная. Варя, в старинном глухом черном платье, в гриме, перед зеркалом поправляет парик. За дверью голос: «Можно?»
    
    
Варя. Да.
    
    
Входит Севастьянов, держа в руках завернутый в бумагу букет.
    
    
Севастьянов. Здравствуйте, Варвара Андреевна! Разрешите преподнести по случаю дня рождения.
    
Варя. Что это?
    
Севастьянов. Цветы.
    
Варя. Цветы? Так рано?!.
    
Севастьянов (развертывая пакет, в котором несколько зеленых веточек). Во всяком случае, нечто напоминающее.
    
Варя. Спасибо! Где вы их достали?
    
Севастьянов. Я в пяти знакомых домах все горшки на подоконниках обстриг. Что было! Только и спасся тем, что за каждую веточку по зайцу обещал в выходной с охоты принести. Знаете, сколько тут зайцев! Пятнадцать зайцев тут.
    
Варя. Сумасшедший! Дайте я вас расцелую! (Целует его.) Нате платок, вытрите, всего измазала!
    
Севастьянов. Вы извините, что такие вот веточки…
    
Варя (взяв его за портупею и снизу вверх глядя ему в глаза). Севастьяныч, милый, если бы вы только знали, что такое для меня сейчас эти ваши веточки.
    
    
Пауза.
    
    
(Взглянув на портупею.) У Сережи тоже такая. Висит у меня. Он уехал, а она висит.
    
Севастьянов (пытаясь переменить разговор). Вы превосходно играли сегодня, Варвара Андреевна. С большим чувством.
    
Варя. Не надо, Севастьяныч. Вы очень смешно всегда успокаиваете меня: как только я о Сереже, вы сейчас же о моей игре. Ничего. Мне сегодня просто приятно вспомнить о нем. Что он вот сейчас, в эту минуту, делает, как вы думаете?
    
Севастьянов. Не знаю, Варвара Андреевна. Но полагаю, все в порядке.
    
Варя. Не знаете? Никто этого не знает. Ну, ничего. Мы его, когда вернется, спросим, что он в эту минуту делал. Только надо запомнить: сегодня пятое марта. А сколько времени?
    
Севастьянов. Двадцать один пятьдесят.
    
Варя. Десять… Он приедет, мы его непременно спросим, да?
    
Севастьянов. Да, конечно, я вот даже в блокнот запишу. (Записывает.)
    
    
Вбегает Гулиашвили.
    
    
Гулиашвили. Варя, дорогая! Все рыдали. Сам рыдал. Играла, как этот, как его, забыл кто, но ты лучше. Дай ручку, поцелую. (Целует ей руку.) Уже успел тебе свой веник подарить! Ботаник! А мой подарок не здесь — мой подарок у меня дома! Хороший стол, такой стол, чтоб за гостей сам смеялся. Всех позвал. Жениха твоего позвал, злодея позвал. Маму позвал. Папу позвал. На сцене ссорились — за столом все хорошие, все вместе будем. Такой день рождения тебе устроим!
    
Помощник режиссера (показываясь в дверях). Варвара Андреевна, вы лучше сами посмотрите, какое вам там реквизиторы кресло поставили. А то опять я виноват буду. (Исчезает.)
    
Варя. Сейчас! Спасибо, Вано. Вы после спектакля сюда за мной зайдете, да? (Выходит.)
    
Гулиашвили. Почему грустная?
    
Севастьянов. Вот взяла меня за портупею. Вспомнила, где он сейчас, говорит… А я, что я ей скажу?
    
Гулиашвили. Что ей скажешь? Надо сказать ей, дорогой, что он сейчас сидит где-нибудь, не спит, ее вспоминает, улыбается…
    
Севастьянов. Да, но…
    
Гулиашвили. Что но? Он не улыбается, да? Мы с тобой не думаем, что он сейчас улыбается? Мы не думаем, а она пусть думает! Что ты думаешь, дорогой? Такой веселый человек Гулиашвили — ему только бы за стол сесть, бокал поднять?
    
    
Пауза.
    
    
Я тебе велел розовый мускат купить?
    
Севастьянов. Я белый купил.
    
Гулиашвили. Как белый! Она розовый любит, она белый не любит.
    
Севастьянов. Ну, пустяк, все равно.
    
Гулиашвили. Нет, дорогой, пустяк, но не все равно. Такой пустяк. Сережа здесь был бы, не забыл бы такой пустяк.
    
    
Пауза.
    
    
Один пустяк заметит, другой пустяк заметит, что его рядом нет — заметит. Нельзя, чтоб замечала.
    
    
Пауза.
    
    
А друзья что такое, знаешь? Во Владивостоке на плечо посадил, сюда пешком принес.
    
    
Пауза.
    
    
Поезжай, дорогой, где хочешь достань!
    
Севастьянов. Да где же? Поздно уже.
    
Гулиашвили. Где хочешь. Пошли, дорогой!
    
    
Гулиашвили и Севастьянов уходят. Входит Полина Францевна.
    
    
Полина Францевна. Варвара Андреевна! (Садится в выжидательной позе.)
    
    
Входит Варя.
    
    
Варя. Здравствуйте, Полина Францевна!
    
Полина Францевна. Вы меня растрогали сегодня. Вы играли с такой грустью, с такой тревогой, что я вспомнила свои молодые годы.
    
Варя. Правда? Я очень старалась сегодня. (Оглядывается.) А где же Вано, где Севастьяныч?
    
Полина Францевна. Я их встретила. Они сказали, что скоро будут. Они очень хорошие. Они так хлопочут о вас, как будто ваш Сережа уехал бог знает куда, на войну.
    
Варя. Да, они очень хорошие.
    
Полина Францевна. Он все еще на этих танковых курсах в Бобруйске?
    
Варя. Да.
    
Полина Францевна. Вы мне говорили, что он там на три месяца, а уже восьмой.
    
Варя. Да, он писал, что задерживается.
    
Полина Францевна. Скучаете?
    
Варя. Да, очень.
    
Полина Францевна. Ну, ничего. Наверно, эти курсы скоро кончатся, и он приедет.
    
Варя (рассеянно). Да, наверно.
    
Полина Францевна. Он у вас очень хороший, очень-очень. Я еще давно, когда только начала учить его французскому языку, подумала, что женщина, которая выйдет за него замуж, будет очень счастливой женщиной.
    
    
Варя вдруг лицом судорожно прижимается к ее груди.
    
    
Ну, что с вами такое?
    
Варя. Нет, ничего. Так, просто устала, наволновалась.
    
Полина Францевна. Да, у вас сегодня была очень волнительная роль. Я сама сидела и волновалась.
    
Варя. Полина Францевна, душенька, слышите, уже первый звонок, опоздаете, бегите. А после спектакля поедем вместе к Вано, они хотят там мой день рождения праздновать.
    
Полина Францевна. А я-то вам зачем?
    
Варя. Нет, обязательно, я без вас не поеду. Вы такая спокойная. Когда я бываю с вами рядом, мне тоже кажется, что все хорошо… (пауза) там, на курсах в Бобруйске.
    
Полина Францевна. Ну конечно же, хорошо. Смешная вы девочка. (Выходит.)
    
    
Варя беспокойно прохаживается. Входит Васнецов.
    
    
Варя. Наконец-то, Алексей Петрович. Я так вас ждала.
    
Васнецов. Вы прислали мне записку, чтоб я непременно зашел.
    
Варя. Да. Простите. Я знала, что вы на спектакле… Алексей Петрович!
    
Васнецов. Да, я вас слушаю.
    
Варя. Я уже не та девочка, которая приехала сюда прошлым летом. Вы мне все можете сказать. Там, где он сейчас, — там очень опасно, да?
    
Васнецов (внимательно поглядев на нее). Да, быть может.
    
Варя. Уже восемь месяцев. Но я сначала хоть получала письма. Правда, в них ничего не было: ни что, ни где, ни как. Но он писал, что жив, здоров. А это ведь самое главное.
    
    
Пауза.
    
    
Нет, я не буду вас спрашивать, Алексей Петрович. Я знаю, об этом нельзя спрашивать.
    
Васнецов. Нет, почему же. То, что я смогу вам сказать, я скажу.
    
Варя. Что с ним? Уже пятый месяц ни звука. Что случилось? Если вы знаете, лучше расскажите мне сейчас. Если он не вернется, этого ведь от меня никто не скроет.
    
Васнецов. Далеко. Письма долго идут.
    
Варя. Но ведь раньше доходили.
    
Васнецов. Вы можете мне верить или не верить, но для вас будет лучше, если вы поверите моему чутью старого солдата. Я знаю Сергея Ильича не первый год, и мне всегда казалось, что он родился в сорочке. Такие, как он, проходят огонь и медные трубы. И ничего, выживают. Про меня в молодости тоже так говорили. И вот жив. Сорок восемь. Все будет хорошо. Жена солдата в это верить должна. Без этого вам жить нельзя, понимаете?
    
Варя. Понимаю. Я очень хочу вам верить, Алексей Петрович. Очень хочу.
    
    
Пауза.
    
    
Вам нравится, как я сегодня играла?
    
Васнецов. Да, очень.
    
Варя. Это хорошо. Я очень хочу хорошо играть. Особенно сейчас, когда он там. Мне тогда кажется, что он каждый спектакль сидит передо мной в первом ряду партера. Мне кажется…
    
    
Входит Гулиашвили.
    
    
Гулиашвили. Добрый вечер, товарищ полковник! Варя, совсем забыл, с дороги вернулся, эта старушка, она твою маму играет, она, кажется, мяса не кушает?
    
Варя. Да, у нее катар. А что?
    
Гулиашвили. Как что? Надо ей что-нибудь диетическое сделать.
    
    
Пауза.
    
    
Товарищ полковник, день рождения. (Показывает глазами на Варю.) Приехали бы?
    
Васнецов. Поздравляю. Простите, не знал. Боюсь, что не смогу. А поздно засидитесь?
    
Гулиашвили. Непременно.
    
Васнецов. Ну, если Варвара Андреевна со мною тур вальса согласится пройтись, то к концу подъеду.
    
Варя. Конечно, Алексей Петрович.
    
    
Звонки.
    
    
До свидания, мне на сцену. (Выбегает.)
    
Гулиашвили. Никаких известий, товарищ полковник?
    
    
Васнецов отрицательно качает головой.
    Занавес
   
   
    
     
КАРТИНА ПЯТАЯ
    
    
Низкая комната в полуразрушенном доме. Стопы сложены из больших камней. Полутьма. Единственный свет идет из угла, где в очаге тлеют ветки. За наполовину разбитым и чем попало заткнутым окном идет снег. Посреди комнаты стол. За ним сидит офицер в трудно определимой в полутьме форме. Дверь распахивается, в нее врываются снег и ветер. Входит человек в плаще, отряхивается.
    
    
Офицер. Вы заставляете себя ждать, господин переводчик.
    
Переводчик. Простите. Дьявольская погода. Тут, наверно, много лет не запомнят такого снега. Совсем как в России.
    
Офицер. В России? Неужели двадцать лет эмиграции не вышибли ее у вас из памяти? Все еще вспоминаете нашу Россию?
    
Переводчик. Мою? Если б она была моя! Я просто говорю, что снег. Зачем вы приказали мне явиться?
    
Офицер. Вы мне сейчас будете нужны. Вам, кажется, предстоит встреча с соотечественником. Час тому назад мы взяли в плен танкиста.
    
Переводчик. Знаю. Мне сказали солдаты. Но разве он русский?
    
Офицер. Не знаю. Во всяком случае, у него русское упрямство. Он целый день просидел в разбитом танке. Потом вышел с пистолетом. Когда его окружили, он хотел застрелиться, но только ранил себя. Его взяли, когда он был без сознания. Я велел привести его в чувство и прислать сюда.
    
    
Пауза.
    
    
Да, весьма возможно, что он русский.
    
    
Дверь распахивается. Солдаты вводят в комнату неизвестного. На нем кожаные штаны, сапоги. Обгоревшая и разорванная рубашка. Черное лицо, обмотанное грязными, прокопченными бинтами, из-под которых торчат выбившиеся клочки волос.
    
    
Переводчик (подойдя к неизвестному, в упор.) Ну, как, приятно вам встретить здесь соотечественника?
    
    
Молчание.
    
    
Ну, что вы молчите? Небось удивлены, вдруг здесь встретив соотечественника, а?
    
Неизвестный (глухим голосом). Je ne vous comprends pas.
    
Переводчик. Ах, вы не понимаете? (Офицеру.) Он не понимает по-русски. Может быть, вы француз, а? (Подходит вплотную.) Но только откуда у вас тогда эта рязанская морда? Бросьте валять дурака! Слышите?
    
Неизвестный. Je vous ai deja dit, que je ne vous comprends pas.
    
Переводчик. Опять не понимаете! Так, значит, вы француз?
    
    
Молчание.
    
    
Alors, vous seriez français?
    
Неизвестный. Oui.
    
Переводчик. Откуда же вы, француз?
    
    
Молчание.
    
    
Et d’où êtes-vous?
    
Неизвестный. Je suis de Toulouse.
    
Переводчик. Так, хорошо. Ну, и где же вы там жилы, в вашей Тулузе?
    
    
Молчание.
    
    
Eh bien! Dans quelle rue habitiez vous dans votre Toulouse?
    
Неизвестный. J’ai toujours demeuré rue des Marrons.
    
Переводчик. Около старого моста?
    
    
Пауза.
    
    
Celle qui se trouve près du vieux pont? N’est-ce pas?
    
Неизвестный. Non, il n’y aucun vieux pont.
    
Переводчик. Ах, там нет никакого старого моста… Вот как. Вас не собьешь. Вы даже знаете улицу. Но произношение? Неужели вы думаете меня уверить, что у француза может быть такое произношение? Вас, наверно, обучали французскому языку где-нибудь в Нижнем Новгороде, а?
    
Неизвестный. Je vous répète, que je ne vous comprends pas.
    
Переводчик (выходя из терпения). Да вы будете со мной говорить или нет? Я тебя русским языком спрашиваю.
    
    
Молчание.
    
    
Vas tu parler russe à la fin?
    
Неизвестный. Puis ce que je vous dis, que je ne connais pas le russe.
    
Переводчик. Не знаешь русского языка? Ну, а такое слово, как расстрелять, ты знаешь по-русски?
    
    
Молчание.
    
    
Может, начнешь понимать, если я тебя расстрелять прикажу!
    
Неизвестный (спокойно, пожав плечами). Je ne vous complends pas.
    
Переводчик. Mais tu seras fussilé! Ģa tu le comprends?
    
Неизвестный. Maintenant j’ai compris.
    
Переводчик. Да я… (Задохнувшись от ярости, машет рукой солдатам.)
    
    
Солдаты выводят неизвестного. Молчание.
    
    
Офицер. Итак, встреча с соотечественником не состоялась.
    
Переводчик. Я дам руку на отсечение, что он русский.
    
Офицер. К сожалению, генерал хотел бы, чтобы он признался в этом сам. Но он не признался. И, значит, он не русский. А что думаете вы — на это всем наплевать.
    
    
Пауза.
    
    
Пожалуй, чтоб не было лишних неприятностей, лучше расстрелять его здесь, не отправляя в штаб. Да, конечно… Пойдите распорядитесь.
    
    
За сценой выстрел.
    
    
Переводчик. Кажется, там уже распорядились.
    
    
За сценой еще несколько выстрелов.
    
    
Офицер (вскакивая). Нет, что-то не то.
    
    
За сценой опять выстрел, еще и еще. Грохот. Свет гаснет.
    Занавес
   
   
    
     
КАРТИНА ШЕСТАЯ
    
    
Через два с лишним года. 1939 год. Лето. Обстановка первой картины. Гулиашвили, Женя, Аркадий, Анна Ивановна. За роялем Севастьянов. Анна Ивановна поет гусарский романс.
    
    
Анна Ивановна.
    
     
      
О бедном гусаре замолвите слово,
      
Ваш муж не пускает меня на постой,
      
Но женское сердце нежнее мужского,
      
И, может быть, сжалитесь вы надо мной.
      
Я в доме у вас не нарушу покоя,
      
Смирнее меня не найти средь полка,
      
И коли свободен ваш дом от постоя,
      
То нет ли хоть в сердце у вас уголка?
     
    
    
Варя (появляясь из внутренних дверей). Тетя, кофе готов!
    
Анна Ивановна. Цикорий положила?
    
Варя. Ну конечно. Идемте, идемте.
    
    
Все проходят во внутренние комнаты. Звонит телефон. Женя и Аркадий задерживаются.
    
    
Женя (в телефон). Профессора Бурмина? Сейчас.
    
Аркадий (в телефон). Да, конечно, только так. Гипс. Да, неподвижную повязку и груз. Да, завтра заеду сам. (Вешает трубку). Пойдемте, Женечка.
    
Женя (садясь на диван). Нет.
    
Аркадий. Почему?
    
Женя. Не хочу.
    
Аркадий. Неудобно все-таки, друзей провожаем. Я как-никак хозяин. Пойдемте, неудобно.
    
Женя. Неудобно? А уже целую неделю обещать поговорить со мной и молчать — это удобно? Сядьте!
    
Аркадий (садясь). Ну?
    
Женя. Вы обещали объяснить, почему вы не хотите отпустить меня из клиники.
    
Аркадий. Для вашей же пользы, Женечка, честное слово. Вы были на практике три года, да?
    
Женя. Да.
    
Аркадий. Зачем же, только что приехав, опять уезжать? У вас здесь научная работа. Чем вам плохо?
    
Женя. Плохо.
    
Аркадий. Почему?
    
Женя. Плохо. Я не могу так больше, потому что… Не могу, я хочу уехать.
    
Аркадий. К вам здесь все прекрасно относятся.
    
Женя. Все?.. Нет, я уеду.
    
Аркадий. Вы просто капризничаете. Скажите лучше прямо, что у директора клиники скверный характер, что вам не нравится его нос…
    
Женя (вставая). Если бы вы хоть раз попробовали поговорить со мной серьезно…
    
Аркадий. Когда шутишь, веселей жить, Женечка. Я не хочу, чтобы вы слушали мои скучные рассуждения.
    
Женя. А я хочу! Я хочу… Ничего я от вас не хочу! (Хлопнув дверью, выходит во внутренние комнаты.)
    
Аркадий (после паузы подсаживается к роялю; барабаня одним пальцем, напевает).
    
     
      
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
      
То робостью, то ревностью томим;
      
Я вас любил так искренно, так нежно,
      
Как дай вам бог любимой быть другим.
     
    
    
Сафонов (появляясь в дверях). Тут товарищ командир велел ждать с такси. Так я предупреждаю: счетчик включенный.
    
Аркадий (рассеянно). Ну так выключите.
    
Сафонов. Что значит — выключите?
    
Аркадий. Ну так включите.
    
Сафонов. Что значит — включите?
    
Аркадий. Ну что же вы хотите?
    
Сафонов. Вы ему скажите, что счетчик.
    
Аркадий. Хорошо, я скажу.
    
    
Сафонов выходит.
    
    
Гулиашвили (выходя из внутренних дверей). Почему сидишь, дорогой? Нехорошо, пойдем.
    
Аркадий. Что, Женя прислала?
    
Гулиашвили. Ты не сердись. Она мне тихо, на ухо.
    
Аркадий. Сейчас. Сядь, посидим немножко.
    
Гулиашвили. Не могу, дорогой. Нельзя сидеть. Всю жизнь просидеть можно. Пойдем. Красивая девушка зовет. Нельзя не идти. Смелым надо быть!
    
Аркадий. Ты все забываешь, что я не военный.
    
Гулиашвили. Когда за счастье воевать — все военными должны быть, дорогой. Ты меня слушай. Я плохих советов не даю.
    
Аркадий. Но зато ты даешь так много хороших, что жизни не хватит все их выполнить. Машину водить я, по-твоему, должен, ходить на футбол — должен. С тех пор как все вы здесь, я только и слышу, что я всегда что-нибудь должен. У тебя слишком кипучая энергия, Вано. А я тихий штатский человек. Дай мне отпуск, а?
    
Гулиашвили. Хорошо, дорогой, вот уедем…
    
Аркадий. И верно, вы ведь завтра… Да… война такая вещь, даже до послезавтра остаться не попросишь…
    
Гулиашвили. Какая война, дорогой?
    
Аркадий. Ну, не знаю. Когда я читаю в газете, что у озера Буир-Нур мы вчера сбили тридцать семь самолетов, то мне, извини, все-таки кажется, что это война. Вы едете по Казанской дороге. Иркутск, Улан-Удэ, Чита, и вообще я немного знаю географию. Ведь география — это не военная тайна?
    
Гулиашвили. Безусловно. Пойдем — последний тост за географию.
    
    
Из-за двери слышен голос Анны Ивановны, поющей сердцещипательный романс.
    
    
Слышишь, все веселятся. Анна Ивановна опять романсы поет. Пойдем.
    
    
За окном гудок машины.
    
    
Ой! Совсем забыл, дорогой, меня же нетерпеливо ждет любимая девушка.
    
Аркадий. Все это время?
    
Гулиашвили. Да, дорогой. Я боюсь, что она уже потеряла терпение. Сказал, задержусь на минуту, а сижу уже целый час.
    
    
Входит Сафонов.
    
    
Сафонов. Товарищ командир, я уже потерял терпение. Таксомотор не может больше ждать. Сказали на минуту, а сидите уже целый час.
    
Аркадий. Это твоя любимая девушка?
    
Гулиашвили. А чем плоха? Нет, шучу! Правда, очень тороплюсь на свидание, Аркаша. (Сафонову.) Сейчас, дорогой. Сам за руль сяду, тебя в пассажиры возьму. За одну секунду доедем.
    
    
Сафонов мрачно молчит.
    
    
Что делать, дорогой, когда кругом друзья, все забываю. (Идет к внутренним дверям, останавливается.) Нет, не буду прощаться. Гости — такие люди: один уходит — все уходят. До свидания, дорогой.
    
Аркадий. До завтра.
    
Сафонов. Товарищ командир…
    
Гулиашвили. Иду, дорогой, иду…
    
    
Из внутренних дверей выходит Сергей. У него наполовину седая голова, петлицы майора, на гимнастерке ордена, в руках две чашки с кофе.
    
    
Сергей. Что же, вам сюда прикажете подавать? Ты куда?
    
Гулиашвили. Очень спешу, дорогой, в штабе увидимся. Таксомотор (показывая на Сафонова) не может больше ждать. Видишь, какой нетерпеливый у меня таксомотор. (Выходит вместе с Сафоновым.)
    
Сергей. Ну, а ты что тут сидишь? Заболел?
    
Аркадий. Хуже.
    
Сергей. Заскучал?
    
Аркадий. Да…
    
    
Молчание.
    
    
Не знаю, как потом будет, Сережа, а пока на свете на девять складных людей непременно попадается один нескладный, то есть не то что вообще нескладный, я не жалуюсь, — мне даже вон вчера черт знает откуда, из Австралии, письмо прислали, по моему методу операцию сделали — благодарят. Нет, это все хорошо, а вот… Как ты думаешь, если вот семь лет дружишь с человеком, а потом вдруг признаешься ему в любви, он ведь рассердится, скажет, что же ты все семь лет думал?
    
Сергей. Да, непременно рассердится. Боже мой, как ты все-таки глуп, неслыханно глуп. (Передразнивая.) «Женечка, как по-вашему, жениться мне или не жениться? Женечка, почему меня не любят женщины?» А она не знает, почему тебя не любят женщины. Понял? Не знает и знать не хочет.
    
Аркадий. Почему?
    
Сергей. Потому что она сама женщина и сама тебя любит.
    
    
Пауза.
    
    
Нет, я чувствую, что без моего вмешательства тут не обойдется.
    
Аркадий. Ради бога, не вздумай сказать ей.
    
Сергей. Непременно скажу. (Хлопнув его по плечу.) Ничего, надейся на меня. Завтра же займусь устройством твоей свадьбы.
    
Аркадий. Завтра?
    
Сергей. Ну, не завтра, когда вернусь…