1 2 3 4 5 6 7 
    
— Мой камушек голубенький, словно небо, — говорит Лисабет. И в общем она права.
    
Девочки надолго занялись своими колечками. Они их сравнивали, положив рядом руки, и рассуждали, которое из них красивее.
    
Оказывается, Мадикен больше любит красные камешки, потому что они алые как кровь, а Лисабет больше любит голубые, потому что они голубенькие.
    
— Ой, я же еще не прочитала бабушкино письмо! — спохватывается вдруг Мадикен и разрывает конверт.
    
Бабушка написала письмо печатными буквами, потому что Мадикен еще не умеет читать по-письменному. Лисабет удивляется, как это Мадикен, посмотрев на крошечные закорючки, узнаёт, о чем написала бабушка.
    
— Неужели ты правда уже умеешь? — спрашивает она.
    
Конечно, Мадикен умеет. Разобрав по складам, что написано, она поняла все, что ей хотела сказать бабушка. Бабушка хочет, чтобы она отдала одну коробочку Лисабет, а бусинки из мешочка поделила поровну на двоих.
    
— Видишь, какая я добрая! — говорит Мадикен. — Я отдала тебе коробочку раньше, чем прочитала письмо.
    
— Ты добрая, Мадикен, — говорит Лисабет и тянет к себе мешочек. — Давай сюда мои бусы, я сделаю себе ожерелье!
    
Но Мадикен хватает мешочек и вырывает у нее из рук.
    
— А ну, отдай! — говорит она. — Вот когда у меня будет время, тогда я поделю. А пока подожди.
    
— У тебя сейчас есть время, — говорит Лисабет.
    
— Представь себе — нет! — отвечает Мадикен.
    
Она берет со столика стакан и наливает себе воды из графина. Потом медленно, маленькими глоточками выпивает его до дна. Потом берет розовую бумагу и начинает разглаживать ее. Затем она сгибает каждый листочек в несколько раз и складывает аккуратной стопочкой — сразу видно, что она занята делом, ей некогда пересчитывать бусины. Тем временем она про себя размышляет. Вообще-то мешочек с бусами — пустяк по сравнению с нарядной коробочкой, думает Мадикен. Но почему-то ей легче было расстаться с коробочкой, чем поделиться бусами. В душе Мадикен чувствует, что ей хочется оставить себе весь мешочек. Но она знает, что, если не дать сестренке бус, та пойдет к маме и наябедничает, и уж тогда, хочешь не хочешь, придется делиться.
    
Мадикен очень обстоятельно и аккуратно укладывает бумагу в картонку и наконец со вздохом говорит:
    
— Ну вот, теперь у меня есть время.
    
Она высыпает бусы на поднос и делит их поровну на две кучки. Осталась одна лишняя желтая бусина, самая большая, и Мадикен отдает ее Лисабет.
    
— На, это тебе! — говорит она.
    
Потому что жадность нападает на Мадикен не чаще двух раз в день, да и то ненадолго.
    
Потом Мадикен и Лисабет нижут бусы и в ожерельях становятся такими нарядными, что дальше некуда. Потом они играют с пупсиком, купают его в ванночке, моют душистым мыльцем, а после купания укладывают спать в ящичек из-под сигар и дают ему попить из соски.
    
— Надо же! — говорит Мадикен. — Такой печальный день, а на самом деле оказался очень приятный.
    
Лисабет с ней соглашается:
    
— Даже очень приятный печальный день.
    
Но под конец Лисабет устала, и ей захотелось на улицу.
    
— Мне надо погулять с Сассо, — говорит она — и шмыг за дверь.
    
Играть одной неинтересно, Мадикен стало скучно, и она не знает, чем бы ей заняться.
    
Но тут как раз пришел с работы папа, чтобы позавтракать. На минутку он заглядывает в детскую.
    
— Как идут дела? — спрашивает папа.
    
— Шик-блеск! — отвечает Мадикен. — Только мне скучно.
    
— Ну так почитай газету, — говорит папа и достает ее из кармана. — А вот тебе в придачу альбом для рисования. Нарисуй мне что-нибудь хорошее, а я посмотрю, когда вернусь к обеду.
    
Мадикен умеет уже читать так быстро, что даже учительница удивляется. И когда папа ушел, она послушно развернула газету, но мало что в ней поняла. Больше всего там написано о войне, потом есть еще объявления о продаже быков и свиней, о том, что кто-то умер, о помолвках и о превосходных пальто и платьях для дам. Там есть еще много чего другого, но, кажется, это все очень скучные вещи. Мадикен с недоумением вчитывается в заголовки. В одном месте большими буквами написано: «Из минувших времен». Мадикен раньше не встречала этого слова и не знала, что такое «минувшие» времена, но быстро догадалась. Оказывается, там написано, как жили люди до нас. Как им, бедняжкам, скучно жилось! Мадикен вздыхает и откладывает газету в сторону. Как странно, папа сам такой шутник, а делает такую скучную газету! Он ведь редактор. Значит, это он решает, что надо напечатать. Отчего же он не придумает что-нибудь поинтереснее? Должно быть, это трудно — писать газету… А что, если попробовать, как это на самом деле? — думает Мадикен. И вот она решает сделать свою газету. Конечно, она не может ее напечатать, но ведь можно написать печатными буквами, а заголовки она вырежет из папиной газеты, вот и будет все по-взаправдашнему.
    
Разложив на подносе альбом для рисования, карандаш, ножницы и баночку с клеем, Мадикен берется за дело. Сверху она приклеивает на чистом листе заголовок «Из минувших времен», который вырезала из папиной газеты. Теперь надо сообразить, что под ним написать. Мадикен в задумчивости грызет карандаш. Потом она пишет:
    
     
Из минувших времен
     
     
Щас я раскажу чего делали дети впрежние времина они
     
слушалис маму но были икапризули и непаслушные
     
уних были каменые тапоры но скора они научилис стрелять изружья
    
    
Больше Мадикен не хочется писать про минувшие времена. Она берет ножницы и вырезает из папиной газеты новый заголовок: «С места военных действий». Наклеив его на новый лист, она опять задумывается и опять грызет карандаш. Подумав немного, она выводит:
    
     
С места военных действий
     
     
На войне страшно салдаты сидят вакопах и мерзнут. Но
     
один салдат спрыгнул с зонтеком и незаболел сытрисением
     
мозга. Он выпрыгнул из аэраплана.
    
    
На этом Мадикен кончает писать про войну. Теперь надо поискать, что еще подскажет ей папина газета. Объявления… Объявления тоже, наверно, нужны, чтобы газета была как настоящая.
    
Она вырезает заголовок «Смерти» и наклеивает его на чистый лист. И опять она в раздумье грызет карандаш. На этот раз долго размышлять не пришлось. Радостно кивнув, Мадикен начинает писать.
    
Написав объявление, Мадикен рисует вокруг черную рамку. И тут она чувствует, что больше ей уже не хочется делать газету, а лучше она порисует. Мадикен делает рисунок для папы. На рисунке изображено, как Мадикен летит с крыши сарая. Рисунок получился очень хороший. Папа его увидел, когда пришел обедать. Папе тоже понравился рисунок. Мадикен в купальном халате сидит за столом вместе со всеми. Ездить на экскурсии ей, может быть, еще и нельзя, но уж есть пюре и яблочный крем, конечно, можно.
    
А потом наступил вечер, Мадикен и Лисабет лежат в своих кроватках и собираются спать. Но сперва в детскую приходят мама и папа посидеть с девочками на сон грядущий. Мама рассказывает им о приключениях принца Хатта в подземном королевстве, а папа показывает на стене забавные тени. Керосиновая лампа освещает детскую слабым светом, но папа снял абажур, свет сделался ярче, и тени получились замечательные. Они шевелятся на стене, иногда там появляется козлик с рожками, иногда танцующая девочка, а иногда просто шевелятся папины руки, и все.
    
Как это здорово, когда папа и мама приходят в детскую вместе! Мадикен хотела бы, чтобы они сидели долго-долго. Но вот мама говорит:
    
— Ну все! Пора наконец спать.
    
И ведь надо же! Лисабет уже спит. А Мадикен в этот вечер еще долго не засыпает. Она опять думает об экскурсии. Экскурсия, конечно, давно уже кончилась, но все-таки! Послезавтра Мадикен пойдет в школу, она хорошо знает, о чем там будут разговоры. Все-все дети только и будут говорить, как там было здорово, как восхитительно, все — кроме Мадикен! Ах, ну почему так вышло, что ей не разрешили поехать!
    
А на небе сегодня такие большущие звезды! Сквозь щели в жалюзи видно сразу много звезд. Они почти такие же красивые, как на открытке с ангелом. Мадикен принимается считать звезды, но у нее плохо получается. Она считала-считала и захотела спать.
    
Весь дом уже спит, спит Юнибаккен на берегу реки, среди белых берез. В доме темно, только мама еще не спит. Скоро и она уснет, но сперва заглянет в детскую, чтобы подоткнуть одеяльца у своих дочек.
    
Вот мамин зеленый ночничок осветил кроватку Лисабет. Лисабет, как всегда, спит на животе. Видна только полоска загорелой шейки и густая копна золотистых кудрей. Когда мама склоняется над ней, она бормочет сквозь сон:
    
— Ты с ума сошла, Мадикен!
    
От младшей дочки мама переходит к большенькой. А большенькая, когда спит, кажется совсем еще маленькой, и на бледном личике резко чернеют густые ресницы. На полу возле кроватки валяется какой-то листок. Мама поднимает его и, поднеся к ночнику, читает:
    Смерти
    
     
      
С радостью извещаем
      
скончался
      
наш пративный гаткий
      
Себастьян Нигге
      
Похорон небудет
     
    
    
В пятницу утром Мадикен отправляется в школу. Она уныло плетется, еле волоча ноги. Не хочет Мадикен приходить в школу и слушать разговоры об экскурсии.
    
Через двадцать минут она возвращается и вихрем врывается в калитку. Галопом — нет! как на крыльях — она влетает в кухню, до полусмерти перепугав маму, которая, конечно же, должна была подумать, что случилось что-то ужасное. Как же Мадикен могла вернуться, когда идут уроки, да еще в таком ошалелом виде?
    
— Мама, — выпаливает Мадикен, еле переводя дух, — у нас будет экскурсия… сегодня… прямо сейчас… в среду ничего не было… Учительница оступилась на лестнице… Ой, как я рада!.. У нее было сотрясение мозга… налейте мне шоколаду в термос… А где моя матроска?.. Скорее, мама, скорей!
    
В это время, как всегда по пятницам, приходит Линус Ида, чтобы сделать большую уборку, и у калитки сталкивается с Мадикен. Мадикен выбегает в матросском платьице и матросской шапочке. Как она сияет и как весело подскакивает у нее на спине рюкзачок, потому что на радостях она бежит вприпрыжку!
    
— Я еду на экскурсию! — говорит Мадикен. — Я так счастлива!
    
— Вон оно что! — говорит Линус Ида. — А кто это у нас недавно ревел в постели и собирался умирать? Сегодня-то вроде бы на другой лад поешь?
    
— Ха-ха! — отвечает Мадикен. — Это Себастьян Нигге собрался умирать. Он и помер. Вон, даже в газете написано.
    
— В какой же это газете? — спрашивает Линус Ида.
    
— Ха-ха! — смеется Мадикен. — Не скажу!
    
С этими словами она убегает на экскурсию. Она поедет на поезде и будет сидеть на горе и есть бутерброды. Удивительно ли, что она так и лучится радостью!
   
   
    
     
ЛИСАБЕТ ЗАПИХИВАЕТ СЕБЕ В НОС ГОРОШИНУ
    
    
Вот и осень настала, и в Юнибаккене по четвергам едят гороховый суп. Но не подумайте, что Лисабет каждый четверг запихивает себе в нос горошину, это случилось только один раз. Лисабет вообще мастерица засовывать разные вещи куда не надо. Ключ от комнаты прислуги она однажды засунула в почтовый ящик, мамино колечко бросила в свинью-копилку, папины велосипедные защипки сумела-таки затолкать в пустую бутылку… Все это она проделывает не назло, а просто чтобы посмотреть, получится или нет. Приятно ведь, когда удается просунуть вещь туда, куда она, казалось бы, ни за что не пролезет. А тут глядь, на полу горошина! Лисабет ее сразу хвать и мигом запихала себе в нос. Ей просто интересно было узнать, залезет ли горошина. Залезла! Да еще как глубоко!
    
Тогда Лисабет захотела вынуть горошину обратно. Она уже убедилась, что горошина вошла. А горошина-то и не поддается! Застряла и никаких! Лисабет уж ковыряла-ковыряла — не вылезает горошина. Тогда Лисабет побежала за помощью к Мадикен. Мадикен тоже поковыряла. Нет, не получается, горошина не желает вылезать.
    
— Может быть, она уже пустила корешки, — рассуждает Мадикен. — Вот увидишь, скоро у тебя из ноздрей прорастут гороховые цветы… Хорошо бы, если бы вырос душистый горошек.
    
Этого Лисабет уже не стерпела и заревела в голос. Душистый горошек ей очень нравится, но пускай он себе растет в саду на клумбе, а не так, чтобы у нее из носа! С оглушительным ревом она бежит к маме.
    
— Мама, у меня в носу застряла горошина, вынь ее обратно! Не хочу в носу горошину!
    
— Ой! — говорит мама. — Ой-ой-ой!
    
У мамы сегодня опять разболелась голова, мама хочет спокойно полежать и подремать, а не вытаскивать у Лисабет из носу горошину.
    
— Не хочу горошину! — кричит Лисабет. — Выньте горошину!
    
Мама берет шпильку и пробует достать горошину. Поковыряла, поковыряла — нет, ничего не получается. Горошина застряла и не выходит.
    
— Мадикен, — говорит мама, — придется тебе отвести Лисабет к дяде Берглунду. Наверно, он сумеет вынуть у нее горошину.
    
— Правда, сумеет? — спрашивает Лисабет.
    
— Конечно, — говорит мама и снова ложится в постель. Уж очень у нее болит голова.
    
— Давай, Мадикен, пошли скорее! — говорит Лисабет.
    
Она ведь не знает, сколько времени нужно горошине, чтобы прорасти. Вдруг она возьмет и прорастет по дороге — вот будет ужас! Лисабет боится, что люди будут над ней смеяться.
    
Мадикен ее утешает: если, мол, и вырастет из носу душистый горошек, то в этом нет ничего страшного.
    
— Ты можешь оторвать ростки, никто ничего и не увидит. А ты их воткнешь себе в петличку, — говорит Мадикен.
    
Ну, Лисабет вообще-то не из тех, кто долго ломает голову над разными пустяками вроде какой-то горошины. Скоро она уже будет у доктора — с горошиной, можно сказать, покончено. А вот самостоятельный поход в город с Мадикен не каждый день случается!
    
— Вот здорово-то будет! — говорит Лисабет. — Пошли, Мадикен!
    
Дядя Берглунд живет далеко. Он живет возле большой площади в самом центре города, а усадьба Юнибаккен находится на окраине.
    
Мадикен ведет младшую сестренку за руку. Мама порадовалась бы, если бы видела, что они идут так, как полагается.
    
— Мало ли какая еще глупость взбредет тебе в голову, — говорит Мадикен и чувствует себя при этом взрослой и рассудительной. Она как-то совсем забыла, кому изо всей семьи чаще всего взбредают на ум разные глупости. Однако же поход в город — это и впрямь так здорово, что Мадикен не пристает к Лисабет с дальнейшими нравоучениями.
    
Вся улица засыпана опавшими листьями. Когда подденешь ногой, они так славно шуршат! И Мадикен с Лисабет старательно загребают ногами, расшвыривая кучи листвы. От усердия они размахивают руками, щеки у обеих разрумянились. Воздух прохладен и свеж, а цветы в садах завяли и побурели. Лисабет может не беспокоиться… по всему видно, что лето отцвело и душистый горошек не покажется.
    
— А не проведать ли нам Линус Иду? — говорит Мадикен. — Мы ведь долго не задержимся, а только заглянем на минуточку.
    
— Мы не задержимся, а только заглянем, — говорит Лисабет.
    
У Линус Иды они давно не бывали в гостях, а горошина пускай себе подождет, ничего с ней не сделается.
    
И Мадикен, и Лисабет очень любят Линус Иду, а уж о ее домике и говорить нечего! Домик Линус Иды — самый маленький во всем городе. Потолок в нем такой низкий, что Линус Ида только-только не достает до него головой. В доме одна маленькая-маленькая комнатка и маленькая-премаленькая кухонька. Зато какая же там красота! На окошках у Линус Иды стоят цветы, а над кроватью висят две чудесные, ужасно страшные картины. Еще там есть открытый очаг, и она всегда печет в нем яблоки для Мадикен и Лисабет. Поэтому глупо было бы пройти мимо и не заглянуть к ней по пути.
    
Только собрались Мадикен и Лисабет постучать в дверь, как заметили на ней записку. Мадикен прочитала: «Скоро вернусь». Значит, Линус Ида куда-то ушла. По счастью, девочкам спешить особенно некуда, можно и подождать. Тем более что дверь не заперта на замок, а только притворена.
    
В домике Линус Иды все так замечательно, что просто чудо! Девочки греются у горящего очага и разглядывают страшные картинки над кроватью Линус Иды. На одной нарисовано извержение вулкана. Мадикен и Лисабет содрогаются от ужаса, глядя, как разбегаются на картинке бедные людишки, спасаясь от огня. Хорошо все-таки, что в Швеции горы не извергаются! Вторая картинка тоже очень страшная. На ней много-много мужчин, которые тонут в реке. Видно, как им всем страшно и как они хотят выбраться на берег. Река так бурно разлилась, хотя она вытекает из опрокинутой бутылки, которая валяется на земле. «Неужели и ты хочешь захлебнуться в водке?» — написано под картинкой. Мадикен и Лисабет содрогаются. Нет, они уж как-нибудь поостерегутся, чтобы не угодить в эту реку!
    
— В жизни не видала лучше картины! — говорит Мадикен.
    
— Каттегоритчески! — говорит Лисабет.
    
Затем они глядят на фотографии Эстер и Рут. Это дочери Линус Иды. Фотографии присланы из Америки. Рут и Эстер живут там. Обе они — настоящие дамы в красивых цветастых платьях, и волосы у них уложены в прическу, похожую на птичье гнездо. Их фотографии стоят у Линус Иды на комоде, а сами они живут в Чикаго и никогда уже не вернутся домой.
    
Напротив комода висит гитара Линус Иды. Мадикен осторожно дергает струну, и раздается восхитительный звук. О, Мадикен, кажется, отдала бы все на свете за то, чтобы научиться играть на гитаре, как Линус Ида!
    
А Лисабет музыкой не интересуется. Она подходит к окну и смотрит во двор, нет ли там чего-нибудь занимательного. Нет, ничего не видно, одни только бочки с мусором, да маленькая лужайка, да посередине большое дерево, а вокруг лужайки стоят домишки, очень похожие на домик Линус Иды. Все это совершенно неинтересно. А вот что интересно, так это рыжая девочка, которая сидит на крыльце одного из домиков. Это, должно быть, Маттис, о которой Лисабет наслышалась от Линус Иды, и вот с ней-то она не прочь потолковать.
    
— Я скоро вернусь, — говорит Лисабет.
    
Но Мадикен уже сняла со стены гитару и принялась играть, так что она ничего вокруг не видит и не слышит. Она трогает струну и долго слушает, как замирает звук. Она вслушивается в себя — каждый звук отзывается у нее внутри, и ей делается хорошо и радостно.
    
А Лисабет уже выскочила во двор. Вон и Маттис сидит у себя на крыльце. У нее в руках ножик, и она обстругивает какую-то палочку, делая вид, будто не замечает, что тут появилась Лисабет. Лисабет медленно приближается и останавливается на почтительном расстоянии, как того требуют правила приличного поведения. Лисабет стоит и выжидает. Наконец Маттис подняла голову.
    
— Соплячка! — говорит она отрывисто и решительно и опять принимается строгать палочку.
    
Лисабет обиделась. Если хорошо разобраться, кто тут соплячка и кому надо утереть нос, то уж скорее это относится к Маттис.
    
— От соплячки слышу! — говорит Лисабет и тут же пугается своих слов. Маттис не старше Лисабет, но вид у нее очень решительный и грозный.
    
— А вот как пырну сейчас ножом! Ты этого захотела? — спрашивает Маттис.
    
Лисабет молчит и не отвечает. Она пятится назад и, отступив на несколько шагов, высовывает язык. Маттис тоже высовывает язык, затем говорит:
    
— А у меня есть два кролика, а у тебя-то и нету! Накась, выкуси!
    
Такого выражения Лисабет еще никогда не слышала, но догадывается — раз Маттис ей так говорит, то это, наверное, что-то обидное. За Лисабет дело не стало. Подхватить хорошее новое словечко она — всегда пожалуйста!
    
— А у меня есть кошка Гося, а у тебя-то и нету! Накась, выкуси! — говорит Лисабет.
    
— Ха-ха! Удивила! Уж кошек тут полным-полно, прямо спасу нет! — говорит Маттис. — Мне кошки и даром не надо, хоть ты меня озолоти.
    
Наступает молчание. Лисабет и Маттис уставились друг на друга, кто кого переглядит. Первая заговаривает Маттис:
    
— А мне вырезали аппендицит, у меня на животе здоровенный рубец, а у тебя-то и нету. Что? Выкусила?
    
Теперь черед Лисабет. Она быстро думает. Неужели ей нечем похвастать перед девчонкой, у которой есть рубец на животе? Ну конечно же, есть чем!
    
— A у меня горошина в носу! Выкусила? А у тебя-то и нету!
    
Но Маттис отвечает ей с издевательским смехом:
    
— Подумаешь, горошина! У меня их столько, что можно полный нос набить! Тоже мне, удивила!
    
Лисабет так смущена, что в ответ только и может пробормотать:
    
— А вот если у меня вырастет душистый горошек…
    
Но этого бормотания почти не слышно — ведь если ей самой не нужен душистый горошек, чем же тут особенно хвастать?
    
В это время сидящая на крыльце Маттис утирает нос рукавом. И тут Лисабет сразу сообразила.
    
— Знаешь что, — говорит она, — не можешь ты набить нос горохом, у тебя нос и так соплями набит. Эх ты, соплячка!
    
Тогда Маттис окончательно свирепеет.
    
— Вот я тебе сейчас покажу соплячку! — кричит она и кидается на Лисабет.
    
Лисабет машет руками и обороняется как умеет. Но Маттис очень сильная. Она орудует кулаками, как заправский боксер, колотит свою противницу и припирает ее к стенке. Тогда Лисабет вопит что есть мочи:
    
— Мадикен! Мадикен!
    
С какой стати Лисабет даст себя поколотить, когда у нее есть старшая сестра! С Мадикен не пропадешь, она умеет драться, будь здоров!
    
Когда Мадикен разозлится — а разозлить ее нетрудно, — тогда она себя не помнит и сама не знает, что делает. Она так налетит, что только держись! Уж мама ей говорила-говорила, и все не впрок. «Нехорошо, когда девочка дерется», — говорит мама. Но Мадикен все время забывает мамины наставления и вспоминает только потом, когда уже поздно. Чаще всего Мадикен позже раскаивается и говорит себе, что никогда больше не будет драться. Но она ни за что не потерпит, чтобы кто-то нападал на ее младшую сестренку. Мадикен стремглав вылетает из двери, как оса из своего гнезда. Не успела Маттис и глазом моргнуть, как получила такого тумака, что сразу шлепнулась на землю.
    
— Ну что? Выкусила? — спрашивает Лисабет.
    
Ишь обрадовались! У Маттис небось тоже есть старшая сестра.
    
И сразу, откуда ни возьмись, из ближайшего дома, точно оса из гнезда, вылетает — кто бы вы думали? — Мия, девочка, которая учится в одном классе с Мадикен и у которой в голове много вошек.
    
Маттис ревет благим матом и показывает пальцем на Мадикен:
    
— Вон она меня сейчас так треснула, что я даже свалилась!
    
— Ты же сама первая полезла, чумичка эдакая! — встревает Лисабет с объяснениями, но ее никто не слушает.
    
Мадикен и Мия уже схватились врукопашную. Мия — маленькая, жилистая и вредная, как заноза; она щиплется, царапается и норовит вцепиться в волосы. Не то что Мадикен — та дерется, как мальчишка, честно и по-борцовски, к тому же она сильная. Вскоре Мия оказывается на лопатках и даже не может царапаться, потому что Мадикен сидит на ней верхом и крепко держит за руки.
    
— Будешь просить пощады? — спрашивает она.
    
В ответ от Мии слышится такое, что просто ужас:
    
— У тебя ни за что, чертова кукла!
    
Мадикен и Лисабет в страхе вытаращились на Мию. Можно сказать «соплячка», можно — «чумичка», но чертыхаться никак нельзя, кто чертыхается, попадет в ад, говорит Линус Ида.
    
Бедная Мия! От жалости Мадикен отпустила руки своей противницы. Нельзя же драться с человеком, который попадет в ад. Но Мия сразу вскочила и — бац — Мадикен прямо в нос. Удар не так и силен, но его оказалось достаточно — у Мадикен пошла из носу кровь. С Мадикен это часто случается, и Лисабет обыкновенно даже не обращает внимания. Но сейчас она при виде крови, капающей из носа Мадикен, поднимает такой крик, точно ее режут.
    
— Мадикен умерла! — вопит Лисабет. — Мадикен умерла!
    
Но тут вовремя подоспел ангел-спаситель — прибежала Линус Ида.
    
— Право слово, вы, кажется, с ума посходили! Совсем оголтелые!
    
Твердой рукой она хватает Мию и Мадикен и растаскивает их в разные стороны.
    
— Ишь какую манеру взяли! Как не стыдно!
    
Мадикен и Лисабет сразу же устыдились. Зато Мия и Маттис — нисколечко. С перепугу они пустились наутек, но, укрывшись в своем доме, стали из-за двери дразниться, показывая Мадикен и Лисабет длинный нос. На дворе уже начало смеркаться, но Мадикен и Лисабет ясно видят две копны рыжих волос и глумливые ухмылки на лицах.
    
— Получили по мордасам, соплячки, так вам и надо! — кричит Мия.
    
А Маттис ей подпевает:
    
— Эй вы, подите сюда! Мы вам обеим врежем по мордасам!
    
— Ну и девочки! — ворчит Линус Ида. — Помяните мое слово, когда-нибудь они добьются, что сядут в тюрьму.
    
Оказывается, от драки можно устать. И Мадикен, и Лисабет очень рады, что сейчас могут отдохнуть в домике Линус Иды. Линус Ида ворчит на них и бранится. «Нет, вы только посмотрите на себя! А на кого похожа Мадикен!» У Мадикен кровь так и льется из носу, нарядное синее пальтишко стало пыльным и грязным. Но Линус Ида положила ей на нос холодную примочку, а пальтишко почистила щеткой, и оно опять сделалось нарядное, как было. Затем Линус Ида подбросила в очаг дров, и вот уже девочки с Линус Идой сидят у огня, пекут яблоки, а Линус Ида играет им на гитаре и поет.
    
— Еще, еще! — просят Мадикен и Лисабет всякий раз, как Линус Ида кончает песню. И Линус Ида поет подряд все свои печальные песни: «Как веет хладный ветер», «Жил-был однажды черный раб» и «Скачет рыцарь Святой Мартин», а под конец спела даже «Железную дорогу в рай». Тогда Мадикен отняла от носа мокрую тряпочку и прижала ее к глазам.
    
— Ха-ха! Это ты закрываешься, чтобы мы не видели, как ты плачешь! — говорит Лисабет.
    
Сама она никогда не плачет над песнями, какие бы они ни были грустные. Но Линус Ида уже отложила гитару.
    
— А теперь вам самое время отправляться домой, — говорит она девочкам. — А то мама начнет беспокоиться, куда вы подевались.
    
И только тут Мадикен спохватилась: а как же горошина! А доктор! Ой-ой-ой! И как это она все позабыла!
    
— Скорей, Лисабет! Поторапливайся! Бежим скорее! Вот тебе пальто… Держи! Побежали!
    
Линус Ида даже растерялась от неожиданности.
    
— Я же вас не гоню, девочки! Куда такая спешка? — говорит она.
    
Но Мадикен и Лисабет не слушают, что она говорит. Крикнув торопливо «до свиданья», они ускакали, не успев даже застегнуть пальтишки.
    
Через пять минут они уже звонят в дверь дяди Берглунда. У Мадикен от быстрого бега снова потекла из носа кровь, и дядя Берглунд, встретив ее в дверях, даже отшатнулся от ее страшного вида.
    
— Что за страсть такая? — говорит он. — Никак ты с кем-то сражалась?
    
— А что? Разве заметно? — спрашивает Мадикен.
    
— Заметно, — говорит дядя Берглунд, и это сущая правда.
    
Нос у Мадикен покраснел и распух, как картофелина. Ее даже трудно узнать, потому что она совсем на себя не похожа.
    
Дядя Берглунд ведет девочек в свой кабинет.
    
— Я ведь думал, что лечиться ко мне придет Лисабет. По крайней мере, мне так сказала ваша мама.
    
— А что, мама вам звонила по телефону? — спрашивает Мадикен с тревогой в голосе.
    
— Звонила. И всего лишь три раза, — отвечает дядя Берглунд.
    
— Ой! — вскрикивает Мадикен.
    
— Ой! — вскрикивает Лисабет.
    
— Мама не знала, куда вы подевались, — говорит дядя Берглунд. — Она уже беспокоилась, живы ли вы вообще.
    
— Да уж живы, конечно, — бормочет пристыженная Мадикен.
    
Дядя Берглунд усаживает ее на стул и засовывает ей в обе ноздри толстые ватные тампоны. Лисабет смотрит на нее и заливается хохотом.
    
— С ума сойти, Мадикен! — говорит она. — Ты стала как улитка. Вон у тебя белые рожки торчат.
    
Но после этих слов Лисабет замолчала, потому что подошел дядя Берглунд и полез ей в нос маленькими смешными крючочками. Это было не больно, но ужасно щекотно. Сначала он полез в правую ноздрю, потом в левую, потом опять в правую.
    
— Припомни, пожалуйста, в какую ноздрюльку ты засунула горошину! — просит дядя Берглунд.
    
— Вот в эту, — говорит Лисабет и показывает на левую.
    
Дядя Берглунд еще раз сует ей в нос свой крючок и вертит туда и сюда, так что Лисабет становится совсем невтерпеж от щекотки.
    
— Чудеса, да и только! — говорит наконец дядя Берглунд. — Но горошины там нет как нет!
    
— Конечно же нет! — говорит Лисабет. — Она же выскочила, когда мы подрались с Маттис, раз — и нету!
    
    
В этот вечер Мадикен и Лисабет никак не могут уснуть. За день столько всего случилось, и обо всем надо поговорить, лежа в постели!
    
Конечно, им немножко попало, когда они вернулись домой, но не так чтобы слишком. Мама была рада, что они не совсем заблудились и в конце концов нашлись, а папа только и сказал:
    
— Сейчас мы девочек быстренько в щечку чмок, потом надаем шлепок, и сразу в постель и спать!
    
На самом деле девочек только почмокали и уложили в постель без всяких шлепок, а вот спать у них никак не получается, хотя лампа в детской давно уже погашена.
    
— Можно, я приду к тебе в кроватку? — спрашивает Лисабет.
    
— Иди. Только смотри, осторожно! Не задень меня по носу, — говорит Мадикен.
    
Лисабет обещает лезть осторожно и крадучись перебегает из своей кроватки к Мадикен.
    
— Можно, я лягу головой тебе на плечо? — спрашивает она.
    
— Можно, — разрешает Мадикен.
    
Она любит, когда Лисабет кладет головку ей на плечо. Тогда ей кажется, что она совсем большая, а Лисабет очень маленькая, и от этого у нее теплеет на душе.
    
— Надо бы этой Маттис дать по мордасам, — говорит Лисабет, которая сегодня усвоила несколько новых слов.
    
— И Мии тоже надо бы дать по мордасам, — говорит Мадикен.
    
— Каттегоритчески! — говорит Лисабет. — А что, она и в школе такая же дурочка?
    
— Да вроде того, — говорит Мадикен. — Почти совсем дурочка дурочкой. Можешь себе представить, что она один раз сказала, когда учительница спрашивала нас по Библии?
    
Нет, Лисабет не может себе представить.
    
— Понимаешь, там было про то, как Бог создал первых людей. Это было в Эдемском парке. И вот, значит, Мию вызвали рассказать, как он это сделал. Так знаешь, что она сказала?
    
Нет, Лисабет совсем не знает.
    
— Она и говорит: «Бог навел на человека крепкий сон, а потом взял ведро и создал женщину»[5].
    
— А разве не так? — спрашивает Лисабет.
    
— Ну, знаешь! Ты точно такая же дурочка, как Мия. Он вовсе не ведро взял!
    
— А что же он тогда взял? — спрашивает Лисабет.
    
— Да ребро же!
    
— А откуда он взял ребро? — допытывается Лисабет.
    
— Ну, почем я знаю! Так написано в Библии. Там же в парке было много зверей, вот он и взял ребро у кого-нибудь!
    
— А как же тогда зверь? — спрашивает Лисабет.
    
— Ну, почем я знаю! В Библии об этом ничего не сказано.
    
Лисабет задумалась над этой историей, а подумав, сказала:
    
— Надо дать этой Мии по мордасам!.. Выдумала тоже — ведро! Вот уж дурочка!
    
И девочки дружно решили, что Мия — дурочка. Но тут вдруг Мадикен вспоминает, какое страшное слово сказала Мия. И Мадикен приходит в совершенное отчаянье. Мадикен, конечно, согласна, что Мия заслужила получить по мордасам. Но какой ужас, что ей суждено попасть в ад! И все из-за того, что Лисабет запихала в нос горошину! В сущности, во всем виновата горошина. Иначе они с Лисабет не пошли бы в гости к Линус Иде, и не было бы никакой драки, и Мия не сказала бы такого ужасного слова. Когда Мадикен растолковала сестре, что к чему, та заойкала: «Ой-ой-ой!»
    
Пораженные ужасом девочки притихли. Обе не знают, как тут быть и как помочь такому горю.
    
— Давай попросим за Мию прощения у Бога, — говорит Мадикен. — Может быть, это поможет. Сама она вряд ли догадается…
    
Мадикен и Лисабет складывают руки для молитвы — надо же как-то спасать Мию!
    
— Милый Боженька, прости на этот раз Мию! Прости ее, пожалуйста!
    
А Мадикен добавляет:
    
— Милый Боженька, она ведь, может быть, не нарочно так сказала. А впрочем, по-моему, она и не говорила «чертова кукла»… Вообще-то она, кажется, сказала «черная кукла».
    
Кончив молитву, девочки почувствовали облегчение. Мия была спасена от вечных мук, и теперь настала пора спать.
    
Лисабет крадучись перебегает к себе в кроватку. Мадикен осторожно ощупывает свой нос. Как будто бы он стал немного поменьше. Это тоже приятно.
    
— А ведь сегодня был очень интересный день, — говорит Мадикен. — И если хорошенько подумать, то все только благодаря твоей горошине.
    
— Вот видишь! Значит, я удачно сделала, что ее запихала, — говорит Лисабет. — Это если хорошенько подумать.
    
— Да, — соглашается Мадикен. — А если бы ты запихала и другую горошину во вторую ноздрю, то было бы, наверное, еще в два раза интереснее! Ха-ха-ха!
    
Но Лисабет уже совсем засыпает, и ей не хочется больше ничего интересного.
    
— Знаешь что, Мадикен, — говорит она сонным голосом. — В моей школе у детей только одна ноздря.
    
И тут засыпают обе — и Лисабет, и Мадикен.
   
   
    
     
МАДИКЕН ПРОВЕРЯЕТ СВОИ СПОСОБНОСТИ К ЯСНОВИДЕНИЮ
    
    
Мама почему-то не очень любит, чтобы Мадикен ходила в гости к Нильссонам. А для Мадикен их кухня — самое любимое место. Однажды она слышала, как папа говорил маме:
    
— Не мешай ей туда ходить! Я хочу, чтобы мои дети знали, что люди бывают всякие. Может быть, это их убережет от высокомерного отношения.
    
Поскольку это было сказано не для ее ушей, Мадикен не смогла спросить у папы, почему ее надо уберегать от высокомерного отношения. Скорее всего, папа имел в виду, что не надо сердиться на дядю Нильссона, если он по субботам бывает пьяный. Мадикен на него не сердится, ведь и он тоже хорошо к ней относится и называет «милой Мадикен из Юнибаккена», и дядя Нильссон никогда не обижает ни тетю Нильссон, ни Аббе.
    
— Недаром ведь «Люгнет» значит «отдохновение», вот я и хочу, чтобы мне тут хорошо отдыхалось, — говорит дядя Нильссон, укладываясь поудобнее на кухонном диване. — Нельзя же все время трудиться да трудиться, когда-то можно и отдохнуть!
    
Тетя Нильссон почти всегда понимает, что дяде Нильссону когда-то нужно отдохнуть, и только изредка отказывается его понимать. Когда приезжает мусорщик, тетя Нильссон не хочет сама вытаскивать мусорную бочку к калитке. Тут уж приходится дяде Нильссону приложить руки. Он это очень не любит, и потом долго отлеживается на диване и не разговаривает с тетей Нильссон. Уставясь в потолок, дядя Нильссон горько жалуется, ни к кому не обращаясь:
    
— Казалось бы, я домовладелец и хозяин усадьбы, а должен сам таскать мусорный бак через весь двор!
    
Зато когда дядя Нильссон заводит граммофон и танцует с тетей Нильссон, а Аббе лепит крендельки и по всей усадьбе разносится аромат горячего печенья, тогда у них на кухне бывает очень приятно. Правда, Альва, которая иногда заходит в Люгнет, чтобы забрать Мадикен, говорит, что в жизни не видывала более захламленного и грязного дома. А, впрочем, много ли домов перевидала Альва? В чем-то она, наверно, права — ведь Нильссоны действительно не метут пол и не моют посуду без крайней надобности. Но Мадикен считает, что в общем-то у них все выглядит вполне прилично. Полки украшены расшитыми подзорами. Тетя Нильссон сама вышила на них крестиком красным по белому надписи: «Порядок во всем», «Всякой вещи — свое место», а на самом длинном: «Солнце в небе и доме, солнце в сердце и душе».
    
— Вот как-нибудь соберусь их постирать, — говорит тетя Нильссон. — Тогда виднее будет, что на них написано.
    
— Да ну! Ты же их все равно не читаешь, — говорит дядя Нильссон, подхватывает тетю Нильссон за талию, кружит ее в танце и поет:
    
     
      
О, Адольфина!
      
О, Адольфина!
      
Вместе забыться!
      
О, Адольфина!
      
О, Адольфина!
      
В вальсе кружиться!
     
    
    
— Полно тебе дурачиться, — говорит тетя Нильссон, а сама хохочет так, что у нее даже живот трясется.
    
Аббе, склонившийся над кухонным столом, тоже насвистывает «О, Адольфина!» и в такт песне вертит из теста колбаску.
    
Но лучше всего бывает, когда Аббе и Мадикен остаются на кухне одни. Аббе столько всего знает и так хорошо рассказывает между делом, а Мадикен сидит на диване и слушает. Все истории про привидения, убийц и про войну, которые так любит Лисабет, Мадикен узнала от Аббе.
    
С убийцами Аббе сталкивался всего три раза в жизни, зато привидений повидал очень много. А Мадикен еще ни разу ни одного не видела.
    
— Это потому, что я — духовидец, — говорит Аббе. — Для этого надо родиться ясновидящим, иначе ты не увидишь привидений.
    
Духовидец! Мадикен раньше даже слова такого не знала, но Аббе ей объяснил. У духовидцев глаза устроены иначе, потому они и видят разных духов и привидения, а обычные люди, сколько ни глядят, ничего не видят. Аббе и сам удивляется этой разнице:
    
— Я просто не понимаю, как это получается у обыкновенных людей — перед человеком стоит привидение, а он прет на него, как будто и не видит.
    
— Как ты думаешь, я — обыкновенный человек? — спрашивает Мадикен с надеждой в голосе. — Вдруг я тоже духовидец, только не бывала в таких местах, где водятся привидения!
    
Аббе снисходительно смеется:
    
— Ты-то духовидица? Да из тебя духовидица, как из поросенка!
    
Некоторое время Аббе молча лепит крендельки, затем говорит:
    
— А впрочем, изволь! Если хочешь, я как-нибудь схожу с тобой на кладбище темной ночью.
    
У Мадикен мороз пробежал по коже.
    
— На кладбище? А разве там водятся привидения?
    
— Именно что там, — говорит Аббе. — Конечно, я и в других местах встречал привидения, но уж на кладбище их столько, что не протолкнуться, там их прямо-таки навалом! Там шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на привидение.
    
Мадикен очень хочется узнать, способна ли она увидеть привидение, но отправляться ради этого среди ночи на кладбище, где привидений столько, что не протолкнуться… Б-р-р, этого ей не хочется делать!
    
— А нет ли другого места, где их чуточку поменьше? — спрашивает Мадикен.
    
Аббе бросает на нее проницательный взгляд.
    
— Ты что, трусишь?
    
Мадикен отводит глаза и молчит. Если Аббе решит, что она трусиха, это будет ужасно. Но еще ужаснее пойти среди ночи на кладбище.
    
Аббе словно бы задумался.
    
— Само собой, мы можем попробовать и в другом месте, — говорит он и шлепает на противень готовый кренделек. — Вот хотя бы у нас в старой пивоварне: похоже, что там в северном углу что-то нечисто.
    
— Давай попробуем! — просит удивленная Мадикен.
    
Она много раз заходила в старую пивоварню Нильссонов и никогда не замечала там ни малейших следов привидений или призраков… Неужели она и впрямь такой же духовидец, как какой-нибудь поросенок!
    
— По правде сказать, я не думаю, что от этого будет толк, — говорит Аббе. — Но на всякий случай отчего бы не попробовать! Пойти, что ли, сегодня ночью?
    
Мадикен опять отводит глаза:
    
— А что, обязательно только ночью?
    
— А как же ты думала? Может быть, ты воображаешь, что старикан там среди бела дня шастает, чтобы моей мамаше во время стирки компанию составить? Нет уж, дудки! Ночью, в двенадцать часов — вот самое подходящее время для привидений. Тогда-то он и явится, и ни минутой раньше!
    
— А почему он живет в вашей пивоварне? — спрашивает Мадикен с интересом.
    
Аббе сперва молчит, потом отвечает:
    
— Так и быть, я тебе все расскажу. Только учти, что вообще-то это тайна, и ты никому не должна про нее рассказывать, чтобы ни одна живая душа не узнала.
    
Мадикен уже вся дрожит от нетерпения. От Мадикен никто никогда не узнает чужого секрета! Аббе и сам это знает, и потому он только ей одной решился рассказать про старика, который по ночам является в пивоварне. О таких чудесах Мадикен и не слыхивала. Оказывается, что это призрак прапрадедушки Аббе. Прапрадедушка жил сто лет назад. Он был графом и владел несметными богатствами… Аббе и сам, можно сказать, граф, он только держит это в секрете.
    
Мадикен глядит на Аббе во все глаза и никак не может опомниться от изумления. Такого ей еще никогда не приходилось слышать!
    
— Ты догадываешься, отчего мой прапрадедушка не может спать спокойно в своей могиле, как другие умершие графы? Лежал бы себе, кажется, спокойно в гробу, так нет же — он вместо этого колобродит по ночам в пивоварне. А знаешь отчего?
    
Нет, Мадикен не знает, но Аббе опять ей все объяснил. Этот граф-богатей вздумал однажды закопать в пивоварне, где теперь прачечная, бочонок с деньгами.
    
— Просто так, ради интереса, понимаешь ли, — говорит Аббе. — Во все банки он уже положил такие груды денег, что там просто больше некуда стало класть. Тогда-то он и вспомнил про пивоварню. А как зарыл свое сокровище на черный день, так сразу же и окочурился, а богатство в земле так и осталось! Вот потому он теперь и бродит привидением.
    
Мадикен перевела дух:
    
— Ты думаешь, что деньги так и остались лежать?
    
— Ясно, лежат, — говорит Аббе.
    
Мадикен глядит на него во все глаза:
    
— А почему ты их не откопаешь?
    
— Тебе хорошо говорить! Сама бы попробовала! — говорит Аббе. — А ты знаешь хотя бы, где копать?
    
Нет, Мадикен не знает.
    
— Вот видишь! — говорит Аббе.
    
Мадикен смотрит на него так, словно в первый раз увидела. Подумать только! Вот он стоит у плиты, печет кренделечки, а на самом деле он, оказывается, граф, и прапрадедушка у него тоже был граф… Да мало того, что граф, а еще и привидение.
    
— А как зовут привидение? То есть, я хотела сказать, твоего прапрадедушку?
    
Аббе застывает с недоконченным крендельком в руках. А когда наконец говорит, то звучит это так, будто он читает по книге.
    
— И звали его граф Аббе Нильссон Крок! — изрекает Аббе.
    
Получается так величественно и так страшно, что у Мадикен пробежали мурашки по спине.
    
— Твое счастье, что мы не гордые, — говорит Аббе Нильссон. — «Ваша светлость, высокородный граф Аббе Нильссон Крок» — вот как ты должна бы меня называть. Ну, да чего там! Можешь по-прежнему называть меня Аббе.
    
— Хорошо! Иначе бы я просто не могла с тобой разговаривать, — говорит Мадикен. — Если хочешь, иногда я могу называть тебя «ваша светлость высокородный граф Аббе».
    
Но Аббе не высказывает такого желания. Он хочет одного — чтобы Мадикен пошла с ним ночью в двенадцать часов в пивоварню. Ведь если Мадикен окажется духовидицей, то вдвоем они, может быть, выследят графа Крока и как-нибудь выведают у него, где лежат деньги. Аббе уже много раз пробовал его подловить, но прапрадедушка с леденящим душу стоном исчезал сквозь стену.
    
От этих рассказов Мадикен приходит в сомнение, быть духовидицей не кажется ей уже так заманчиво. Поглядеть на привидение всякому интересно, но если ради этого нужно в двенадцать ночи гоняться по пивоварне за прапрадедушкой, то это меняет дело!
    
— Мне мама не разрешит! — говорит Мадикен. — Она нипочем не выпустит меня ночью из дома.
    
Аббе с жалостью смотрит на Мадикен, надо же сморозить такую глупость!
    
— Эх ты — голова два уха! Неужели ты собираешься спрашивать разрешения у мамочки? В таком случае, лучше и не пытаться! Ты никогда не узнаешь, можешь ли ты видеть привидения, уж ты мне поверь!
    
Мадикен верит. Она знает, что Аббе говорит правду. Ведь мама действительно хочет, чтобы по ночам Мадикен спала, и ей совершенно не интересно, может или не может Мадикен видеть привидения.
    
Но тут Аббе напоминает ей, что она ведь не раз вылезала из окна на крышу веранды. Правда, обычно это бывало днем; но если можно днем, то почему нельзя ночью?.. Конечно, если она не трусиха!
    
— Ну так ты пойдешь или нет? — спрашивает Аббе строго.
    
Мадикен не знает, что и сказать.
    
— Мне не дождаться двенадцати, я усну. Так что ничего не получится.
    
Но от Аббе не так-то просто отделаться. Подумав немного, он говорит:
    
— Слушай, я, пожалуй, сумею обмануть прапрадедушку и сделать так, чтобы он сегодня появился пораньше. Знаешь, что я придумал?
    
Нет, Мадикен не знает. Разве она может так придумать, как Аббе?
    
— Я поставлю в пивоварне будильник и передвину стрелки на три часа вперед. Ну как? Ловко придумано? Вот прапрадедушка и решит, что уже двенадцать часов, а на самом деле будет еще только девять. Ха-ха!
    
— Ха-ха! — вторит Мадикен, но смех у нее невеселый.
    
— Ну так что — пойдешь? — еще строже спрашивает Аббе.
    
— Да-а, — говорит Мадикен. — Наверно уж пойду.
    
— Шик-блеск! — говорит Аббе. — Ты молодчина!
    
В семь часов вечера Мадикен и Лисабет укладываются спать. Но сначала приходит мама немного посидеть с девочками. Она им рассказывает сказки и поет песенки. Последнюю песню поют все вместе — мама, Мадикен и Лисабет. Иногда приходит папа, тогда они поют на два голоса. Они поют: «Вечер прекрасный, мирный покой». Мадикен почему-то испытывает настоящее счастье от этой мелодии, а может быть, еще больше от слов. В чем тут дело — она и сама толком не разберется. Лисабет тоже, наверно, радуется, когда поет эти слова. Во всяком случае, она уже не говорит, как раньше, когда еще была маленькой и мама с ней разучивала эту песню: «Ой, мамочка, как скучно!»
    
Но тогда ей было только три годика. Теперь-то она знает наизусть всю песню и распевает не хуже других: «Вечер прекрасный, милый покой». Она поет: «милый покой», а не «мирный покой». «Ой, как же это верно! — думает Мадикен. — „Милый“ как раз то слово, которое лучше всего подходит для вечера, когда ты лежишь в мягкой, уютной постельке и мама заботливо подоткнула тебе одеяльце, а за окном так хорошо шелестят березы».
    
Однако про нынешний вечер никак не скажешь «милый покой». Сегодня у Мадикен совсем другое чувство. При мысли о том, что она собирается сделать, у Мадикен начинают бегать по коже мурашки, но в этом ощущении нет ничего неприятного. Что поделаешь, раз Мадикен уродилась такая беспокойная! Ее так и подмывает искать захватывающие приключения. Она уже решила пойти в пивоварню, чтобы узнать, может ли она видеть привидения, и сейчас у нее приблизительно такое чувство, какое бывает, когда предстоит поход к зубному врачу. Хуже всего — это ждать, пока не скажут: «Ну, все! Завтра пойдем!» Остальное уже не страшно. А кроме того, если Аббе не боится увидеть привидение, то чем, спрашивается, Мадикен хуже? Во всяком случае, так рассуждала Мадикен, пока лежала в своей постельке.
    
Мама и папа уже давно пожелали девочкам спокойной ночи и ушли. Теперь Мадикен дожидается, когда уснет Лисабет. То, что она задумала, нужно держать в секрете даже от нее.
    
— Ты не спишь? — спрашивает Мадикен.
    
— Вовсе даже не сплю, — отзывается Лисабет. — А ты?
    
— Ну и дурочка ты, Лисабет! — говорит Мадикен.
    
Она выжидает еще немного и через некоторое время опять спрашивает:
    
— Лисабет, ты спишь?
    
— Ни чуточки! — говорит Лисабет. — А ты?
    
«Ну что за девочка!» — думает Мадикен и начинает сердиться.
    
— Ты что, всю ночь собираешься не спать?
    
— Каттегоритчески! — отвечает Лисабет.
    
Но через минуту она уже перевалилась на живот и уснула.
    
Никогда еще Мадикен не доводилось одеваться в кромешной тьме.
    
Она боится зажигать керосиновую лампу, чтобы не разбудить Лисабет и чтобы мама нечаянно не заметила полоску света под дверью детской.
    
Хорошо, что Мадикен позаботилась с вечера аккуратно сложить одежду на стуле, который стоит возле ее кровати. С бельем она быстро управилась, надела штанишки, лифчик. Потом Мадикен пришлось поволноваться — второй чулок, как нарочно, куда-то запропастился. Мадикен лихорадочно ищет пропажу — правда, ведь неудобно получится, если она явится в одном чулке перед прапрадедушкой Аббе Нильссона, это перед настоящим-то графом! В конце концов чулок отыскивается под стулом рядом с ботинками. Не шуточное дело — зашнуровать ботинки в потемках, но Мадикен кое-как справилась и со шнурками. Теперь остается надеть платье и длинную шерстяную кофту, в которой она играет в саду.
    
Мадикен стискивает зубы — предстоит самое трудное. Надо открыть дверь, на цыпочках пройти через сени к оконцу, которое выходит на крышу веранды, и ни разу не зашуметь, чтобы не заметили мама и папа. Они еще сидят внизу в гостиной. Сквозь закрытую дверь детской доносятся их приглушенные голоса.
    
Мадикен благополучно добралась до окошка, никого не потревожив. Она дернула раму, и та открылась с ужасающим грохотом. В гостиной смолк разговор, и Мадикен замерла, трепеща от страха, — что-то сейчас будет?..
    
Однако все спокойно. Просто мама села за пианино и стала играть. Из-под ее пальцев полилась тихая, ласковая мелодия. Выкарабкиваясь на крышу, Мадикен слышит позади негромкие звуки музыки. На миг у нее защемило в груди. Все, что давало покой и чувство надежности, оставлено позади, а впереди — тьма и ночные страхи.
    
На дворе стоит ноябрь, холодный и темный вечер. Мадикен не ожидала, что будет так жутко. В деревьях гудит ветер. Они давно облетели, и вместо шелеста листвы слышен сухой стук оголенных ветвей, как будто деревьям тоже страшно.
    
Мадикен пришла под окно, за которым живет Аббе. Из темноты хорошо видна освещенная кухня, там собрались Аббе, его мама и папа. Мадикен смотрит, и ей тоже хочется к свету и теплу, но Аббе велел ей прийти под окно и прокричать по-совиному. Мадикен послушно выполняет наказ и принимается ухать, как сова. Совиный крик получается таким жутким, что Мадикен сама себя испугалась, а тетя Нильссон даже подскочила на стуле. Аббе тоже оживился. Он срывается с места и надевает кепку. Вот он уже у дверей. Мадикен видит его в тусклом свете керосиновой лампы. Для графа он одет довольно-таки неказисто — штаны с заплатками на коленях, и куртка висит, как на вешалке. И весь он какой-то щупловатенький. На взгляд Мадикен, графу полагается быть потолще и не таким патлатым. Но раз она не знакома с другими графами, то не может судить наверняка. Волосы у Аббе как растрепанная метелка, неприбранные вихры торчат во все стороны из-под кепки. Однако он самодовольно ухмыляется и, как видно, думает про себя, что он вылитый граф.
    
Разглядев Мадикен в темноте под яблонями, он деловито устремляется ей навстречу.
    
— Порядок! — говорит он. — Сейчас узнаем, надули мы дедушку или нет и поверил ли он, что сейчас уже двенадцать часов.
    
— Порядок! — говорит Мадикен, а сама дрожит мелкой дрожью. — А ты завел будильник?
    
— Спрашиваешь! Неужели же нет! Я завел звонок, чтобы старик не проспал. А то он ведь не привык просыпаться в это время.
    
Пивоварня Нильссонов находится в дальнем конце сада, почти у самой реки. Туда ведет утоптанная тропинка. Аббе захватил с собой фонарик, чтобы Мадикен не налетела в темноте на дерево и не набила себе шишек о замшелые стволы старых яблонь.
    
Вот какой Аббе внимательный и предусмотрительный!
    
— Можно, я возьму тебя за руку? — говорит Мадикен. — Так мне будет лучше видно.
    
— Давай, — говорит Аббе. — Чудачка ты, Мадикен!
    
Он берет протянутую ладошку, ладошка холодная и дрожит.
    
— Но только, когда появится прапрадедушка, я тебя отпущу, — говорит Аббе. — А то старику не понравится, что я якшаюсь с людишками, в которых течет не графская кровь.
    
Впереди зачернела мрачная стена пивоварни — сразу видно, что там водятся привидения. И тишина кругом такая, что поневоле станет страшно. Неужели это — та самая приветливая сараюшка, где бывает так весело и шумно, когда тетушка Нильссон затевает большую стирку. В чане булькает вода, гулко шлепаются в него мокрые простыни, гремит в руках тетушки Нильссон стиральный валёк, туман стоит такой, что среди ушатов и корыт недолго и заблудиться — Мадикен и Лисабет еле различают друг друга в клубах пара. В пивоварне так здорово, что просто одно удовольствие! А лучше всего там на чердаке — кричи, носись, скачи сколько душе угодно, можно играть в жмурки и прятки. На чердаке под стрехой живут совы. Они не любят беготни и крика. Когда Мадикен и Лисабет разыграются, птицы вылетают в окно и не возвращаются, пока не уйдут девочки. Может быть, и привидение поступает, как совы. Может быть, граф тоже улетал в окно, когда Мадикен с Лисабет поднимали возню на чердаке? Сейчас-то тихо, и он, наверно, засел в темноте вместе с совами… сидит там и поджидает.
    
Мадикен крепко вцепилась в руку Аббе. Ей страшно, и он это почувствовал. Аббе гасит фонарик, берется за огромный ключ, чтобы отомкнуть тугой замок, и оборачивается к Мадикен.
    
— Ну, решай, как ты хочешь, — говорит Аббе шепотом. — Я подумал, что ты хотела посмотреть на привидение, но если нет, то можешь и отказаться.
    
В этот миг за дверью заверещал будильник, так громко, словно хотел перебудить все привидения, которые прячутся в ночной тьме, предупреждая их, что к ним пришла Мадикен. Страшно, просто жуть!
    
— Если хочешь, давай улепетывай! — говорит Аббе. — Пока старичок очухается ото сна, ты успеешь унести ноги.
    
Мадикен, конечно же, боится, она трясется как осиновый лист, но ведь иначе она никогда не узнает, может ли она видеть привидения! Нельзя упускать такой случай!
    
— Я хочу на него посмотреть, — лепечет Мадикен. — Я только взгляну одним глазочком.
    
— Ну, раз так, давай! — говорит Аббе. — Только чур, на меня не обижаться, если ты бухнешься в обморок!
    
Аббе поворачивает ключ и осторожно отворяет дверь. Она открывается со страшным скрипом. Если граф Крок не расслышал будильника, то теперь-то уж он наверняка проснется.
    
Мадикен напряженно вглядывается в черную темь, схватившись рукой за куртку своего провожатого. Она чувствует, что без Аббе она пропала, и жалобно просит его:
    
— Зажги фонарик, чтобы было виднее.
    
Но Аббе не зажигает света.
    
— Сразу видно, что ты говоришь с непривычки, привидения больше всего злятся, если на них посветить фонариком, бывает, они даже рычат от злости! Слыхала когда-нибудь, как рычит привидение?
    
Нет, такого Мадикен, к счастью, еще не доводилось слышать.
    
— Тебе повезло! — говорит Аббе. — Один человек услышал, так он до сих пор трясется.
    
Тут Мадикен поняла, какая это была безумная затея — посветить фонариком на графа Крока: не хватало еще, чтобы он зарычал! Уж Аббе знает, что можно и чего нельзя. И Мадикен беспрекословно вступает с ним в непроглядную тьму. Аббе закрывает дверь изнутри. Кругом темно, как в дымоходе. Где-то в этой тьме затаился граф Крок, и хотя он пока не рычит, рядом с ним все равно очень страшно. Мадикен пугливо жмется к Аббе. Остановившись у порога, они молча ждут, что будет дальше.
    
Вдруг Мадикен почувствовала, как Аббе вздрогнул, и услышала его шепот:
    
— Вот он! Появился! Вон там, где стоит плита.
    
Мадикен взвизгивает и вцепляется в Аббе изо всей мочи. Она крепко прижалась к нему и зажмурилась.
    
— Видишь его? — спрашивает Аббе шепотом.
    
Мадикен через силу заставляет себя открыть глаза и посмотреть в ту сторону, где стоит плита с вмурованным в нее чаном. Кругом непроглядная тьма, и ничего не видно. Должно быть, Аббе прав, и ясновидения у нее не больше, чем у поросенка, но сейчас она этому даже рада.
    
— Неужели ты его не видишь? — шепчет Аббе. — Вон же он — страшучий, весь в белом и еще светится.
    
— Не-ет, — правдиво отвечает Мадикен.
    
— Странно, — говорит Аббе. — Я-то его ясно вижу.
    
И Аббе даже вступает с привидением в разговор:
    
— Высокородный граф! Позвольте спросить вас, ваша светлость, где вы спрятали кубышку?! Ответьте мне, если будет угодно вашей милости.
    
Молчание, и никакого ответа. Как видно, его светлости отвечать неугодно.
    
— Вот он всегда так! — шепчет Аббе Мадикен. — Упрям как бык.
    
Затем он снова говорит громко:
    
— Я тоже граф, и мне бы очень пригодилась эта кубышка… Уж ты удружи мне, дедушка… Мы же с тобой родня.
    
И опять шепотом Мадикен:
    
— Вид у него довольно-таки страхолюдный! Неужели ты его совсем не видишь?
    
— Нет, — твердо отвечает Мадикен. — У меня, наверно, нет ясновидения.
    
— А ты не зарекайся, — советует Аббе. — Бывает, что сперва требуется время для раскачки, а потом вдруг — раз! — и, куда ни повернись, всюду покажутся привидения.
    
Но Мадикен уже уверилась в том, что она не духовидица. Она испытала себя, а теперь бы ей только поскорее убраться отсюда подальше.
    
И опять Аббе вздрагивает и шепотом объясняет:
    
— Гляди, он мне машет рукой… Он хочет, чтобы я приблизился. — Затем, словно откликаясь на зов, кричит: — Сейчас, дедушка! Сейчас я подойду!
    
Но Мадикен вцепилась в него изо всех силенок и не отпускает.
    
— Нет, не ходи! — испуганно просит она.
    
— Надо! — шепчет в ответ Аббе. — Он хочет показать мне, где зарыт клад. А ты стой на месте и не двигайся.
    
Неожиданно Мадикен очутилась одна в темноте. Она слышит, как Аббе удаляется от нее в потемках, и тут уж окончательно теряет голову. Пойти следом — страшно, стоять — тоже страшно.
    
— Аббе! — зовет Мадикен. — Аббе!
    
Но Аббе не отвечает, он исчез во мраке. Секунды идут. Аббе не возвращается. Для Мадикен эти секунды тянутся очень долго.
    
— Аббе! — зовет она снова. — Аббе! Я хочу домой!
    
И в этот миг она увидела! О, страх и ужас! Она увидела привидение… Совершенно ясно она видит перед собой белое страшилище, озаренное призрачным светом. Оно стоит в глубине сарая, возле вделанного чана. Нет сомнений, это он — граф Крок!
    
И тут Мадикен как закричит не своим голосом! С криком она тычется в потемках, чтобы найти дверь. Свет, исходивший от графа Крока, давно погас. Его больше не видно, но Мадикен все кричит и кричит. Из темноты раздается голос Аббе:
    
— Тише, Мадикен! Ну что ты орешь, как будто тебя режут! Ты же напугаешь графа Крока. Перестань, слышишь!
    
Но Мадикен так зашлась, что больше ничего не слышит. Ей лишь бы вон отсюда и поскорее!
    
У Альвы в этот день был выходной. Сейчас она только что вернулась и не успела вставить ключ в кухонную дверь, как на нее, откуда ни возьмись, налетела Мадикен. Не говоря ни слова, она обеими руками схватилась за Альву и уткнулась ей головой в живот. Она так сильно ее боднула, что чуть не сбила с ног.
    
— Да что же это ты тут делаешь в такое время? — говорит Альва.
    
Вместо ответа Альва слышит стон, она чувствует, что Мадикен дрожит, как в ознобе. Не пускаясь в расспросы, Альва скорее ведет ее на кухню. Там она зажигает лампу. Это не так-то просто, потому что Мадикен не отпускает ее ни на секунду и цепляется, как утопающая.
    
— Да что же это с тобой приключилось, что за напасть? — спрашивает Альва.
    
Она усаживается в обнимку с Мадикен на диван, берет ее на колени и начинает тихонько покачивать.
    
— Альва, я видела привидение, — говорит шепотом Мадикен. — Ой, Альва! Я — духовидица.
    
Потребовалось некоторое время, прежде чем Альва добилась от Мадикен кое-каких подробностей. У Мадикен заплетается язык, она с трудом выговаривает слова. Вдобавок Аббе сказал ей, чтобы она никому не проговорилась. Но ей все-таки надо хоть с кем-то поделиться. И в конце концов перед Альвой раскрывается вся история графа Крока, который живет в пивоварне. Альва приходит в неописуемое возмущение:
    
— Вот пойду сейчас и выдеру за вихры этого Аббе! Я ему покажу — привидение!
    
Но Мадикен его защищает:
    
— Он же не виноват, что он духовидец.
    
— Не виноват он! — негодует Альва. — Вот погоди, уж я с ним разберусь! Он у меня и думать забудет о духах, слово тебе даю! Высокородный граф Аббе! Скажите на милость, что выдумал!
    
Мама и папа, к счастью, уже спят, и Альва дает Мадикен обещание, что ничего им не скажет.
    
— Да уж лучше им не знать! Если мама узнает, тебя к ним больше и на порог не пустят. Но с Аббе я все-таки потолкую по-свойски — век будет помнить!
    
На другой день, возвращаясь из школы, Мадикен еще издалека увидела Аббе. Он околачивается у забора, как будто поджидает кого-то. Вихры у него на месте, Альва их не выдрала. Однако она ему высказала все, что о нем думала, и сейчас у него довольно пристыженный вид.
    
Увидев Мадикен, он ей свистнул, и она послушно подбежала по первому зову.
    
— Я же не думал, что у тебя такое сильное ясновидение, — говорит Аббе. — Если бы знал, никогда не повел бы тебя в пивоварню.
    
— Я никогда больше туда не пойду.
    
— Ну почему же! — говорит Аббе. — Прапрадедушку-то больше бояться нечего. Он теперь больше никогда не придет.
    
— Откуда ты знаешь? — спрашивает Мадикен с удивлением.
    
— Кончились его хождения, не сомневайся. Потому что я откопал клад.
    
— Да ну! — восклицает Мадикен.
    
— Вот тебе и ну! Но только это — секрет! Так что смотри, не вздумай об этом докладывать Альве!
    
Смущенно пообещав, что не будет, Мадикен во все глаза уставилась на Аббе:
    
— Теперь ты богатый? Да, Аббе?
    
Аббе рассеянно сплевывает себе под ноги:
    
— Понимаешь, на мой взгляд, прапрадедушка зря хлопотал. Стоило ли шум поднимать из-за каких-то двух с полтиной!
    
Он сует руку в карман брюк и вынимает три монетки — две кроны и пятьдесят эре.
    
— И больше ничего не было? — удивляется Мадикен.
    
— Больше ничего. Но ты учти, что прапрадедушка жил сто лет назад, в его время два с полтиной были приличные деньги. Так что, пожалуй, и не удивительно, что он вставал из могилы и волновался за свое сокровище.
    
Одну крону Аббе отдает Мадикен:
    
— Вот. На тебе. За все труды и мучения — или как там еще говорят!
    
Мадикен просияла во всю рожицу: вот какой Аббе добрый и хороший!
    
— Спасибо тебе, Аббе, миленький!
    
— Не за что, — отвечает Аббе. — Денежки не простые, как-никак их привидение сторожило! Но покупать на них можно с таким же успехом, как на обыкновенные.
    
С этими словами высокородный граф Аббе удаляется к себе на кухню, а Мадикен долго еще стоит, разглядывая свои волшебные деньги. Подумать только! Столько лет пролежали зарытыми в пивоварне, а блестят, как настоящие. Наверняка на них можно купить бумажных куколок. «С народом за отечество» — написано на монетке, а посередине — портрет Густава V[6]. Все правильно — деньги как деньги!
   
   
    
     
ВОТ ВЕТЕР, ВЗДЫМАЯ МЕТЕЛЬ, НАЛЕТЕЛ…
    
    
Долгая зимняя темень опустилась на Юнибаккен. Скоро придет Рождество. В своих вечерних беседах Мадикен и Лисабет вспоминают о нем каждый день.
    
— Как здорово, что есть Рождество! — говорит Мадикен. — Хорошо, что его придумали, потому что это самое лучшее, что есть на свете.
    
— Каттегоритчески! — подтверждает Лисабет.
    
Девочки трясут свои копилки — похоже, что в обеих свинках накопилось много денег. То, что гремит внутри, пойдет на рождественские подарки. Вот почему этот звук так приятно слушать.
    
В детской висит на стене календарь. Каждое утро девочки отрывают один листок и видят, что Рождество приблизилось еще на один день.
    
В школе тоже чувствуется приближение Рождества. Учительница читает детям святочные рассказы и разучивает с ними рождественские песни. Дома Мадикен поет их для Лисабет.
    
     
      
Вот ветер, вздымая метель, налетел
      
На горы и долы родные… —
     
    
    
поет Мадикен.
    
Неожиданно быстро настали рождественские каникулы. «Ну кому это, спрашивается, нужны рождественские каникулы!» — так говорила Мадикен в первый школьный день. Это было очень давно. С тех пор она проучилась целое полугодие и теперь считает, что рождественские каникулы придуманы очень удачно, почти так же удачно, как самое Рождество.
    
Альва и Линус Ида уже принялись за предпраздничную уборку. С окон поснимали все занавески, а на полу в самых неподходящих местах можно наткнуться на ведро. Альва расхаживает по комнатам с длинной шваброй и обметает стены и потолок. Мадикен и Лисабет вертятся под ногами среди расставленных ведер, всем мешают, а главное — пристают и дразнят Альву.
    
     
      
Вот Альвин, вздымая метлу, налетел
      
На стены и полки родные, —
     
    
    
распевают перед ней девочки. Лисабет поет, а самой так смешно, что от хохота, того и гляди, плюхнется в ведро с водой.
    
— Ой, какие же ты хорошие песни придумываешь, Мадикен!
    
Альва их гонит прочь шваброй и говорит:
    
— А вот как по одному месту швабра сейчас налетит. И покажет вам горы и долы родные!
    
Но вообще-то она не сердится — Альва никогда не сердится на Мадикен и Лисабет.
    
Мама делает колбасу, и солит окорок, и варит напиток из можжевельника, и льет свечи. Для Мадикен и Лисабет тоже находятся всякие дела, и они помогают, где можно. Девочки пекут пряники, варят домашние леденцы, лепят хорошеньких свинок из марципана и вырезают из бумаги фестоны, чтобы украсить по-праздничному жениховский жезл[7].
    
Каждый день происходят какие-то необыкновенные вещи, и все больше и больше чувствуется Рождество. Юнибаккен пропах дивными ароматами пряников, домашних конфет и хвороста. Мадикен втягивает носом эти запахи и зажмуривается:
    
— Рождество… Уже запахло Рождеством!
    
По вечерам девочки составляют длинный список своих пожеланий для Юльтомте[8].
    
Мадикен читает вслух, что она написала: «„Робинзона Крузо“, много бумажных куколок, оловянных солдатиков, лыжи и алую розочку, чтобы носить в волосах».
    
— С ума сойти, Мадикен, — говорит Лисабет. — Ты что, взаправду хочешь розочку?
    
— Да ну, что ты! — говорит Мадикен. — Это я написала так, для красоты. Ведь правда же, это красиво?
    
Девочки старательно обдумывают, какие подарки сделать папе и маме. За варкой домашних конфет Мадикен спрашивает у мамы:
    
— Мама, а чего тебе хочется больше всего на свете?
    
— Больше всего мне хочется, чтобы у меня были две хорошие, добрые девочки.
    
У Мадикен предательски заблестели глаза. Упавшим голосом она спрашивает:
    
— А что тогда будет с Лисабет и со мной?
    
Но мама погладила ее по головке и объяснила, что она вовсе не мечтает о каких-то других девочках, а только хочет, чтобы Мадикен и Лисабет всегда оставались такими же добрыми и хорошими, как сейчас.
    
Впрочем, Лисабет решает, что было бы совсем не плохо обзавестись в доме еще двумя девочками.
    
— Мы бы тогда с ними играли, — говорит Лисабет. — Только мы их не пустим жить в детскую. В детской будем жить мы с Мадикен, а им — шиш с маслом!
    
На дворе стоит мороз. С утра пораньше Альва приходит в детскую и разводит в печке огонь. Она так гремит дверцами и заслонками, что Мадикен и Лисабет просыпаются от шума. Со своих кроваток они смотрят, как в дырочках печной дверцы играет огонь, и слушают, как трещат дрова. Под эти звуки так приятно понежиться в постельке.
    
Однажды они проснулись совсем рано. Они думали, что это обыкновенный день. Оказывается — нет. На комоде горят в подсвечнике все четыре свечи. Кончается адвент[9], сегодня последнее воскресенье перед Рождеством. Альва уже растопила печь и теперь стала около Мадикен и смотрит очень таинственно.
    
— Нынче ночью случилось что-то особенное, — говорит она. — Угадайте-ка, что?
    
— Приходило привидение, — говорит Мадикен.
    
— Глупышка ты! — говорит Альва. — Привидений не бывает! Я же тебе объясняла, что это Аббе безобразничал — завернулся в простыню и зажег фонарик.
    
Альва не в первый раз старается втолковать Мадикен, как тогда было дело, но Мадикен ей не верит. Не верит она, что Аббе способен на такое коварство. Кто угодно, но только не Аббе!
    
— А ну-ка, подумайте хорошенько! — говорит Альва. — Это что-то очень приятное.
    
— Привидение тоже — приятная вещь, — говорит Лисабет.
    
— Вот уж нет! — говорит Альва. — Ну как? Отгадали?
    
— Может быть, снег выпал? — спрашивает Мадикен с надеждой.
    
— Нет, — говорит Альва. — Зато река замерзла.
    
Тут Мадикен и Лисабет с радостными воплями повскакали с кроваток. Комната еще не нагрелась, но им уже все равно, они торопятся. Девочки одеваются, натягивают шерстяные гамаши, теплые кофты, шапки, хватают варежки и бегут на улицу.
    
— Смотрите, чтобы ненадолго, — кричит им Альва. — И сразу возвращайтесь завтракать.
    
— Да, да, — отвечают Мадикен и Лисабет.
    
Все березы вокруг Юнибаккена покрылись белым инеем, а над крышей сарая низко стоит красное солнце.
    
— Вот такая погода мне нравится, — говорит Мадикен.
    
По правде сказать, погода ей нравится какая ни на есть. Чаще всего погода бывает обыкновенная, и Мадикен ее не замечает. А сегодня она особенная, такая, что нельзя не заметить. «Она красивая», — думает Мадикен. Бывают красивые слова и красивая музыка, а тут — красивая погода. От такой погоды почему-то делаешься добрее.
    
Мадикен и Лисабет бегом спешат к реке. Под ногами хрустит заледеневшая на морозе трава.
    
— Может быть, я дам тебе на Рождество два подарка, — говорит Мадикен.
    
— С ума сойти, Мадикен! — говорит Лисабет.
    
Это, конечно, очень здорово — получить сразу два подарка, но сейчас ее мысли заняты не тем, главное — лед.