1 2 3 4 
Мой свинец выглядел очень странно.
   
— По-моему, это похоже на велосипед, — сказал Улле, и я страшно обрадовалась, ведь я давно мечтаю о велосипеде.
   
После гадания мы долго-долго играли в орехи и рассказывали сказки. Вдруг Боссе начал неудержимо зевать. Он сказал, что ляжет на мою постель и будет ждать Новый год лёжа. Так он и сделал. А через две минуты он уже спал.
   
Мы спросили у Лассе, который час.
   
— Половина одиннадцатого, — ответил Лассе.
   
Новогодняя ночь мне показалась длиннее всех остальных ночей. Стрелки на часах ползли так медленно! Но, в конце концов, они всё-таки доползли до двенадцати. Мы попытались разбудить Боссе, но он не проснулся. Мы погасили свет и долго глядели в темноту за окном. Нам хотелось увидеть Новый год. Но мы ничего не увидели. Тогда мы выпили остатки можжевёлового напитка и закричали:
   
— Да здравствует Новый год!
   
И решили всегда-всегда встречать Новый год, потому что это очень весело.
   
А потом мне страшно захотелось спать, но на моей кровати спал Боссе. Нам пришлось взять его за руки и за ноги и перетащить в комнату мальчиков. Представьте себе, он даже не проснулся! Лассе раздел его и натянул на него ночную рубашку. И привязал ему к волосам мой бантик.
   
— Пусть спит с бантиком. Утром он его увидит и вспомнит, как весело мы встречали Новый год, — сказал Лассе.
  
  
   
    
Праздник у тёти Йенни
   
   
Мне очень понравилось встречать Новый год, но праздник у тёти Йенни мне понравился ещё больше. Особенно потому, что мы там ночевали. Я ужасно люблю ночевать в гостях. Но я расскажу вам всё по порядку.
   
Тётя Йенни живёт далеко от Бюллербю. Чтобы добраться до неё, надо долго-долго ехать на санях. В этот день мама разбудила всех очень рано и тут же стала напяливать на нас всякие кофты и платки. Я даже испугалась, что задохнусь, не доехав до тёти Йенни. А когда мама вдобавок ко всему стала закутывать меня в большую шаль, я сказала, что лучше уж не поеду совсем, чем таким чучелом.
   
Мы ехали первыми. Папа сидел на месте кучера и правил. За нами ехал Улле, а за ним — Бритта и Анна. На сбруях громко звенели колокольчики. Нам стало так весело, что мы запели. Но мама испугалась, что мы наглотаемся холодного воздуха, и велела нам закрыть рты. Тогда мы стали перекрикиваться. Мы кричали Улле, а он передавал всё Бритте и Анне.
   
— Если нас будут кормить селёдочным салатом, я уеду домой! — закричал Лассе.
   
— Я тоже! — ответил ему Улле.
   
Потом Улле крикнул это Бритте и Анне. Потом он крикнул нам, что Бритта и Анна тоже уедут домой, если нас станут угощать селёдочным салатом.
   
Но домой никто не уехал, хотя селёдочным салатом нас, конечно, угощали. Просто, кроме селёдочного салата, там было столько еды, что салат можно было и не есть.
   
Вместе с тремя дочками тёти Йенни на празднике было четырнадцать детей. Целый день мы играли в большом зале на втором этаже. Время от времени нас звали вниз и предлагали чего-нибудь съесть. Нам это даже надоело. Только мы разыграемся, как приходит тётя Йенни и спрашивает, почему мы ничего не едим. Ведь взрослые на праздниках только и делают, что едят.
   
Вечером, когда взрослые наконец наелись, они поднялись наверх, чтобы поиграть с нами. Мы играли в жмурки. Водил дядя Нильс. Ему завязали глаза большим клетчатым платком, и нам очень нравилось подбегать и дёргать его за пиджак.
   
Потом мы играли в фанты. Моим фантом было маленькое золотое сердечко. Когда судили, моему фанту выпало три раза перекувырнуться через голову. Это очень просто. Я перекувырнулась, и мне вернули мой фант. А Улле должен был крикнуть в печку имя своей возлюбленной. Он подошёл к печке и крикнул: «Лизи!» Лассе так и покатился со смеху, а я чуть не сгорела от стыда. Улле с презрением посмотрел на нас и сказал:
   
— Дураки! Я назвал мою маму, ведь её тоже зовут Лизи!
   
Нашему папе выпало покаркать вороной. Но самое смешное задание получила тётя Йенни. Она должна была залезть на стол и прокукарекать по-петушиному. Правда, тётя Йенни отказалась влезать на стол.
   
— Чепуха! — заявила она. — Ни один стол не выдержит такую толстуху!
   
Наверно, она была права, потому что весила больше ста килограммов.
   
Наконец нас отправили спать. В зале на полу нам постелили соломенные матрацы и дали каждому по одеялу. А когда мы легли, взрослые пришли взглянуть на нас.
   
— Смотрите, вот лежит несколько метров молодой Швеции! — сказал мой папа.
   
Взрослые думали, что мы сразу заснём. Но четырнадцать детей не могут лежать молча, поэтому сразу не заснул никто. Нанна, старшая дочка тёти Йенни, рассказала нам об одном кладе, который какой-то рыцарь давным-давно зарыл поблизости от их дома. Лассе решил тут же идти искать этот клад. Но Нанна сказала, что его никто не может найти, потому что он заколдован. Не знаю, может быть, Лассе всё-таки ходил искать клад, я заснула.
   
Домой мы отправились только к концу второго дня. Было уже почти темно. Мы больше ничего не кричали друг другу, потому что очень устали. Я лежала в санях на спине и смотрела на звёзды. Их было много-много, и все они были страшно далеко. Я забралась поглубже под меховую полость и шёпотом запела, так, чтобы меня не услыхали Лассе и Боссе:
   
    
     
Где ты, звёздочка, живёшь?
     
Что ты ешь и что ты пьёшь?
    
   
   
Мне очень хочется и в будущем году поехать на праздник к тёте Йенни.
  
  
   
    
Прославленный фигурист из Бюллербю проваливается в прорубь
   
   
Если пересечь загон, где летом пасутся коровы Анны и Бритты, выйдешь прямо к небольшому озеру. Зимой мы там катаемся на коньках. В этом году лёд на озере был особенно гладкий. Но мама запретила ходить на озеро, потому что там сделали прорубь, когда рубили лёд для нашего погреба. Я сказала маме:
   
— Да ведь её оградили можжевельником, мы его увидим и не станем подходить близко.
   
И мама нас отпустила.
   
Но на Лассе иногда находит дурь. Особенно, когда ему хочется, чтобы все обратили на него внимание. Так было и на этот раз. Лассе стал кататься у самой проруби.
   
— Смотрите на прославленного фигуриста из Бюллербю! — кричал он, подъезжая к самой проруби и сворачивая в последнюю секунду.
   
— Осторожней, Лассе! — предупредил его Улле.
   
Мы стали ругать Лассе, но это не помогло. Он катался вокруг проруби и выделывал всякие кренделя. Лассе умеет ездить даже задом наперёд!
   
— Вот как мчится великий фигурист из Бюллербю! — крикнул он снова.
   
В самом деле, Лассе мчался задом наперёд, спиной к проруби. На этот раз он не успел свернуть и плюхнулся в воду. Мы, конечно, заорали. И Лассе тоже, даже ещё громче, чем мы. Нам было очень страшно, что Лассе утонет. Но потом мы легли на лёд цепочкой и ухватили друг друга за ноги. Ближе всех к проруби лежал Боссе, Улле держал его за ноги, а мы держали Улле. Боссе протянул Лассе руку, помог ему выбраться на лёд, и мы со всех ног пустились домой.
   
— А если бы ты сейчас был усопленником, как бы ты пришёл домой? — спросил Боссе.
   
— Дурак, не усопленником, а утопленником! — огрызнулся Лассе.
   
Но конечно, он был очень благодарен Боссе за то, что Боссе помог ему выбраться из проруби. Иначе он ни за что не подарил бы ему всех своих оловянных солдатиков.
   
Мама ужасно рассердилась на Лассе. Она заставила его лечь в постель и выпить горячего молока. И не разрешила встать до самого вечера. «Пусть полежит и подумает о своих грехах», — сказала мама. Вот после того, как Лассе полежал и подумал, он и подарил Боссе своих солдатиков.
   
А вечером, когда мы строили снежные крепости и бросались снежками, Лассе был уже с нами. У нас с Бриттой и Анной была одна крепость, а у мальчишек — другая. Но вообще-то мы не любим играть с мальчишками в снежки. У них снежки слишком твёрдые, и бросают они их слишком сильно. Они ринулись на нашу крепость, и Лассе орал во всё горло:
   
— Смерть или победа! На вас идёт Гроза Севера!
   
Бритта крикнула ему в ответ:
   
— Какая ещё Гроза? А где же прославленный фигурист, который провалился в прорубь?
   
И Лассе замолчал.
   
Но крепость нашу они захватили, нас взяли в плен и приказали нам весь вечер лепить снежки, иначе нас ждёт смерть.
   
— Зачем вам столько снежков? — спросила Анна.
   
— Запас на лето! Сама знаешь, летом снежков не достать, — ответил Лассе.
   
— До лета ты ещё сто раз провалишься в прорубь! — сказала Анна.
   
Но вскоре мы с Бриттой и Анной замёрзли и побежали в хлев греться. Там было тепло и уютно. Мы стали играть в чижа. Мальчишки тоже пришли в хлев. Коровы смотрели на нас во все глаза. Наверно, они не понимали, зачем люди играют в чижа. По очереди мы ударяли палкой по заострённому концу чурки, стараясь попасть чуркой в круг. Но гораздо чаще чиж попадал в стойла к коровам. Конечно, это не очень умная игра, но играть в неё весело.
   
А потом пришёл папа и запретил нам шуметь. Он сказал, что одна корова вот-вот отелится. Эту корову звали Лотта. Мы стали смотреть на Лотту. Когда телёнок родился, папа принял его на руки. Это был маленький хорошенький бычок. Счастливая Лотта начала его облизывать. Папа попросил нас придумать телёнку имя.
   
— Гроза Севера! — тут же предложил Лассе, который признавал только старинные имена.
   
Я сказала, что глупо давать такое имя хорошенькому телёночку.
   
— А может, он вырастет в злющего быка! — сказал Лассе.
   
Улле предложил назвать нашего телёнка Петером, и папа согласился, что такое имя телёнку подходит гораздо больше.
   
— Тогда пусть его зовут Северный Петер, — попросил Лассе.
   
А потом было уже пора ложиться спать. Когда мы с Лассе и Боссе поднялись на чердак, и я собиралась уйти в свою комнату, Лассе сказал:
   
— А мне всё-таки здорово повезло, что я не утонул!
   
— Смотри не провались ещё раз! — сказал Боссе.
  
  
   
    
Как Бритта была учительницей, и как мы обманули настоящую учительницу первого апреля
   
   
Каникулы кончились, и мы снова пошли в школу. Вернее, не пошли, а поехали. На финских санках. У нас трое финских санок. Иногда мы составляем их вместе, и у нас получаются одни длинные санки с тремя сиденьями.
   
В школе было очень весело. Все переменки мы обменивались глянцевыми картинками. Конечно, только девочки, а не мальчишки. Мальчишки на переменах только и делают, что бросаются снежками. Это зимой. А весной они играют в чижа. Когда им нечем заняться, они дерутся. И шумят на уроках. Шумят они в любое время года. Учительница говорит, что у них руки так и чешутся, чтобы напроказить. У нашего Лассе они наверняка чешутся сильнее, чем у всех.
   
Однажды он знаете, что проделал! Боссе подарил ему резинового поросёнка, которого можно было надувать. Когда из поросёнка выходил воздух, поросёнок громко пищал. Лассе принёс поросёнка в школу. Мы с Лассе учимся в разных классах, но сидят все классы в одном помещении, потому что в школе всего двадцать три ученика и всего одно помещение. И учительница тоже только одна.
   
У нашего класса было чтение. Это мой любимый предмет. Мы читали про короля Густава Васу. Подошла моя очередь читать.
   
— «Тогда король разразился слезами», — прочла я, и тут же раздался громкий печальный писк. Как будто заплакал сам Густав Васа. Это в парте у Лассе пищал поросёнок.
   
Дети засмеялись. Сперва нам показалось, что учительница тоже засмеётся, но она не засмеялась, а поставила Лассе в угол. Вместе с поросёнком.
   
Но не только Лассе шалит на уроках. Все мальчишки шалят. Однажды нашей учительнице нужно было уйти на совещание. Она велела нам самостоятельно считать и рисовать. А Бритту попросила сесть за её стол и быть за учительницу. Это потому, что Бритта учится лучше всех.
   
Не успела учительница выйти за дверь, как мальчишки начали шуметь.
   
— Эй, учительница! Учительница! — кричали они Бритте и тянули вверх руки.
   
— Чего вам? — спросила Бритта.
   
— Нам нужно выйти! — закричали они хором.
   
А Стиг поднял руку и спросил:
   
— Скажите, пожалуйста, сколько котлет получается из одной коровы?
   
А Боссе спросил:
   
— Вы, наверно, слышали, что в нынешнем году будет урожай на картошку?
   
— Да, слышала, — ответила Бритта.
   
— Какой у вас тонкий слух! — сказал Боссе.
   
Потом поднял руку Лассе и спросил, можно ли показать «учительнице» свой рисунок. Он подошёл к столу и показал лист бумаги, весь закрашенный чёрной краской.
   
— Это что такое? — спросила Бритта.
   
— А это пять негров в тёмной комнате, — ответил Лассе.
   
Бритте ни капельки не понравилось быть учительницей. Она очень обрадовалась, когда урок кончился. И учительнице она честно сказала, что мальчишки её не слушались.
   
Учительница выбранила мальчишек и оставила их на час после уроков решать примеры. А на перемене Стиг обозвал Бритту ябедой и стукнул портфелем. Нет, быть учительницей очень трудно.
   
В тот день мы плелись домой еле-еле, чтобы Лассе, Боссе и Улле успели догнать нас. Ведь если бы они пришли на целый час позже, чем мы, наши мамы сразу догадались бы, в чём дело, и наказали бы их ещё раз. А мы решили, что они уже достаточно наказаны.
   
Но однажды мы провинились целым классом. Это было первого апреля. Мы обманули нашу учительницу. Конечно, так делать не следует, но первого апреля за это никого не наказывают.
   
Обычно занятия у нас начинаются в восемь часов. А мы договорились, что первого апреля придём в школу в шесть. После уроков Лассе прокрался в класс и перевёл стрелки классных часов на два часа вперёд.
   
Первого апреля мы нарочно громко топали и шумели в сенях, чтобы разбудить учительницу. Лассе побежал к ней наверх и постучал в дверь. Учительница спросила сонным голосом:
   
— Кто там?
   
— Это Лассе! — ответил он. — А у нас будут сегодня занятия?
   
— Ой, дети, ведь я проспала! — воскликнула учительница. — Подождите минутку, я сейчас приду!
   
У учительницы наверху есть другие часы, но она так спешила, что даже не взглянула на них.
   
Учительница впустила нас в класс, когда часы на стене показывали двадцать минут девятого.
   
— Ничего не понимаю, — сказал она. — Должно быть, мой будильник испортился.
   
Мы с трудом удерживались от смеха. Первый урок у нас был арифметика. В конце урока наверху у учительницы зазвенел будильник. Ведь по-настоящему было только семь часов, хотя часы в классе показывали девять.
   
— Что это? — удивилась учительница.
   
Мы закричали:
   
    
     
Первого апреля
     
Никому не верю!
    
   
   
— Ах, дети, дети! — сказала учительница и покачала головой.
   
Но так обманывать учителей можно только первого апреля!
   
Когда кончились все уроки, какие были у нас по расписанию, мы, конечно, собрались домой. Но учительница сказала:
   
    
     
Первого апреля
     
Расписанию не верю!
    
   
   
И оставила нас ещё на один урок. Но это было не очень строгое наказание, потому что весь урок она читала нам разные смешные рассказы.
   
По дороге домой Улле спросил у Лассе:
   
— Где это ты так штаны разорвал? Смотри, какая дыра!
   
Лассе чуть не свернул себе шею, чтобы увидеть эту дыру, а Улле закричал:
   
    
     
Первого апреля
     
Никому не верю!
    
   
   
Улле страшно обрадовался, что ему удалось обмануть самого Лассе. Потом мы встретили злого сапожника, и Улле захотелось обмануть и его.
   
— Господин сапожник, смотрите, там под кустом сидит лиса! — закричал он.
   
Но сапожник даже не взглянул в ту сторону.
   
— Не вижу никого, кроме шести сопляков! — сказал он.
   
Тут уж захохотал Лассе.
   
А дома, после того, как мы сделали уроки, Лассе побежал к Улле и сказал:
   
— Давай скорей! К Бритте и Анне пришёл старьёвщик. Он покупает камни.
   
— Какие камни? — спросил Улле, он совсем забыл про первое апреля.
   
— Обыкновенные, какие всюду валяются, — ответил Лассе.
   
Улле бросился собирать булыжники. Он собрал их столько, что с трудом дотащил. На кухне у Бритты и Анны в самом деле сидел старьёвщик, но скупал он только пустые бутылки и тряпьё.
   
   
   
   
— Дяденька, вот я вам камней притащил, — сказал запыхавшийся Улле и показал на свой мешок.
   
— Каких ещё камней? — удивился старьёвщик.
   
— Обыкновенных, — ответил Улле. — Булыжников. Я их у нас в саду набрал.
   
— Ах вот оно что! — сказал старьёвщик. — Ну, дружок, на этот раз ты дал маху.
   
Тогда Улле вспомнил про первое апреля. Он покраснел как рак, схватил свой мешок и потащил его прочь. А Лассе стоял за изгородью и орал во всю глотку:
   
    
     
Первого апреля
     
Никому не верю!
    
   
  
  
   
    
Яичный пир
   
   
Наступила пасха. Папа с мамой были приглашены в гости в Большую деревню, а нам разрешили устроить яичный пир и пригласить на него Бритту, Анну и Улле. Ведь у мамы куриная ферма, так что яиц у нас достаточно. Правда, Боссе считает, что почти все яйца несёт его Альбертина, но он ошибается.
   
— Тебе, наверно, кажется, что твоя Альбертина строчит яйцами, как пулемёт? — спросил у него Лассе.
   
Пировать мы собирались на кухне. По случаю праздника стол был накрыт синей скатертью, а мама разрешила нам взять красивые жёлтые тарелки. В вазе стояли берёзовые ветки. И все яйца были выкрашены в красный, жёлтый и зелёный цвет, потому что крашеные яйца гораздо вкуснее некрашеных. Мы даже написали на яйцах стихи. Например:
   
    
     
Это яйцо предназначено Анне.
     
Съешь его вместо оладий в сметане.
    
   
   
Придумал это стихотворение, конечно, Лассе, но Боссе оно не понравилось.
   
— При чём тут оладьи в сметане? — сказал он. — Нас и не собирались ими кормить.
   
— А откуда ты знаешь, вместо чего мы будем есть эти яйца? — возразил Лассе. — Но если хочешь, давай напишем иначе:
   
    
     
Это яйцо предназначено Анне
     
Съешь его вместо котлеты в сметане.
    
   
   
Боссе и это стихотворение не понравилось. Но больше мы ничего придумать не успели. Пришли Анна, Бритта и Улле, и мы сели пировать. Нам было очень весело. Мы соревновались, кто съест больше яиц. Я смогла съесть только три яйца, а вот Улле съел шесть.
   
— Альбертина — незаменимая курица, чтобы мы без неё делали? — сказал Боссе после пира.
   
Дома никого не было. Агда ушла куда-то с Оскаром. Мы погасили свет и стали в темноте играть в прятки. Сперва мы посчитались — эппель-пеппель-пирум-парум, — и водить выпало Боссе. Я спряталась очень хорошо: в гостиной на подоконнике за занавеской. Боссе несколько раз прошёл мимо и ничего не заметил. Но оказалось, что Бритта спряталась ещё лучше. У нас в сенях стоят папины резиновые сапоги и над ними висит плащ, который папа надевает по утрам, когда возит молоко в Большую деревню. Бритта влезла в эти сапоги и прикрылась плащом. Боссе долго-долго не мог её найти. В конце концов мы даже зажгли свет и стали искать её все вместе. Мы кричали: «Бритта, выходи!», но она молчала и не выходила. А заглянуть за плащ никому и в голову не пришло, он висел, как обычно.
   
— Наверно, она умерла и уже никогда не ответит, — сказал Улле.
   
Но тут из плаща раздался смех, и перед нами появилась живая Бритта в папиных сапогах.
   
Бритта предложила нам играть в «Кота в сапогах», ей, конечно, хотелось быть котом, но Анна сказала, что лучше пойти к дедушке и угостить его гоголем-моголем. Мы взяли стаканы, яйца и сахарный песок и побежали к дедушке. Он, как всегда, сидел в качалке перед печкой и очень нам обрадовался. Мы уселись на полу и стали взбивать гоголь-моголь.
  
  
   
    
Как мы с Анной ходили за покупками
   
   
Лавка, где мы покупаем сахар, кофе и вообще всё, что нужно, находится в Большой деревне, рядом со школой. Мама часто просит меня зайти в лавку после уроков. Но однажды она попросила меня сходить за покупками во время весенних каникул.
   
День был солнечный, и я была не прочь прогуляться в Большую деревню. Я спросила у мамы:
   
— А что нужно купить?
   
Мама хотела составить список, но мы не нашли карандаша, и я сказала:
   
— Подумаешь, я могу и так всё запомнить!
   
И мама начала перечислять, что я должна купить: палочку дрожжей, кусок самой лучшей телячьей колбасы, пакетик имбиря, банку анчоусов, сто граммов сладкого миндаля и бутылку уксуса.
   
— Дрожжи, колбаса, имбирь, анчоусы, миндаль и уксус — всё, я запомнила! — сказала я маме.
   
В это время к нам прибежала Анна и спросила, не пойду ли я вместе с ней в лавку.
   
— Ха-ха-ха! А я как раз собиралась позвать тебя! — сказала я.
   
На Анне была новая красная шапка с кисточкой, а в руке — корзинка. Я тоже надела новую зелёную шапку с кисточкой и взяла в руки корзинку.
   
Анна должна была купить кусок мыла, пачку хрустящих хлебцев, полкилограмма кофе, килограмм рафинада, два метра резины для продёржки и кусок самой лучшей телячьей колбасы, так же, как я. Списка у Анны тоже не было.
   
Перед уходом мы поднялись к дедушке узнать, не нужно ли и ему чего-нибудь в лавке. Дедушка попросил нас купить ему леденцов и баночку камфарной мази.
   
Когда мы вышли за калитку, на крыльцо выбежала тётя Лизи, мама Улле.
   
— Вы в лавку? — крикнула она нам.
   
— Да! — ответили мы.
   
— Мне тоже кое-что надо, — сказал она.
   
— Пожалуйста, мы всё купим! — сказали мы.
   
Тётя Лизи попросила купить ей катушку белых ниток № 40 и ванильного сахара.
   
— И ещё что-то мне было нужно, только никак не вспомню, — сказала она, наморщив лоб.
   
— Наверно, кусок самой лучшей телячьей колбасы, — сказала я.
   
— Верно! — обрадовалась тётя Лизи. — А как ты догадалась?
   
И мы с Анной отправились в лавку.
   
Всё-таки мы боялись чего-нибудь забыть и потому по нескольку раз перечислили друг другу всё, что нас просили купить. Мы шли, взявшись за руки, и размахивали корзинками. Сверкало солнце, сладко, по-весеннему, пахли деревья. «И телячьей колбасы, самой, самой лучшей!» — пели мы во всё горло. Так у нас получилась песня про колбасу. Мы пели её на разные лады, даже на мотив марша. А под конец мы придумали такую печальную мелодию, что чуть сами не заплакали.
   
   
   
   
— Какая грустная колбаса! — сказала Анна. — Хорошо, что мы уже пришли.
   
В лавке было очень много народу, и нам пришлось бы долго стоять в очереди, если б нас не выручил дядя Эмиль, наш лавочник. Ведь взрослые считают, что детям спешить некуда, и норовят пролезть вперёд. Но дядя Эмиль нас хорошо знает, и ему было интересно, как поживают все обитатели Бюллербю, сколько яиц мы съели на пасху и скоро ли мы с Анной выйдем замуж.
   
— Ещё не скоро, — сказали мы.
   
— А что уважаемые барышни желают купить?
   
Он всегда шутит с нами и очень нам нравится. У него маленькие рыжие усики и карандаш за ухом. И он всегда угощает нас леденцами из большой банки.
   
Сперва Анна перечисляла всё, что просили купить её мама и дедушка, а дядя Эмиль складывал покупки в корзину. Потом настал мой черёд, и я сказала дяде Эмилю всё, что было нужно моей маме и тёте Лизи. Нам казалось, что мы ничего не забыли. На прощание дядя Эмиль угостил нас кислыми леденцами, и мы зашагали домой.
   
Когда мы дошли до развилки, где дорога сворачивает на Бюллербю, я спросила:
   
— Ты не помнишь, я купила дрожжи или нет?
   
Но Анна не помнила, купила ли я дрожжи, и мы стали ощупывать все пакеты в моей корзине. Дрожжей там не оказалось. Пришлось вернуться в лавку. Дядя Эмиль засмеялся, отпустил мне дрожжи и снова угостил нас кислыми леденцами. И мы ушли.
   
Когда мы подошли к развилке, Анна воскликнула:
   
— А камфарная мазь для дедушки!
   
Мы опять вернулись в лавку. Дядя Эмиль посмеялся над нами, дал нам камфарную мазь и снова угостил нас кислыми леденцами.
   
Когда мы в третий раз подошли к развилке, у Анны вдруг сделалось такое лицо, что мне стало её жалко.
   
— Лизи, — прошептала она, — а рафинад?
   
Мы перещупали все пакеты в наших корзинах, но рафинада там не было.
   
Дядя Эмиль чуть не упал за прилавок, когда увидел нас. Он дал нам рафинаду и кислых леденцов.
   
— До свидания, — сказала Анна. — Больше мы уже не придём!
   
Когда вдали показалась развилка, я сказала Анне:
   
— Давай пробежим мимо этого места, иначе мы опять что-нибудь вспомним.
   
И мы пробежали мимо развилки.
   
— Это ты хорошо придумала, — сказала Анна.
   
Наконец-то мы были уже недалеко от дома. Мы шли, взявшись за руки, и размахивали корзинами. Но не очень сильно, чтобы ничего не потерять. Сверкало солнце. В лесу пахло по-весеннему сладко.
   
— Давай споём про колбасу, — предложила Анна.
   
Нам так нравилась эта песня, что Анна решила обязательно спеть её в школе. Мы распевали во всё горло, поднимаясь к Бюллербю: «И телячьей колбасы, самой, самой вкусной!»
   
Вдруг Анна остановилась.
   
— Лизи! — с ужасом закричала она. — Мы забыли купить колбасу!
   
Мы опустились на обочину и долго-долго молчали. Наконец Анна сказала:
   
— Не понимаю, зачем люди придумали колбасу? Неужели нельзя есть вместо колбасы картошку?
   
— Зря мы пробежали мимо развилки, — вздохнула я.
   
Пришлось нам повернуть обратно. Больше мы не пели. Мы шли, и шли, и шли. Анна сказала, что песня про колбасу, пожалуй, не подходит для школы.
   
— Да, — согласилась я, — глупая песня. Она вообще никуда не годится.
   
Когда дядя Эмиль увидел нас, он схватился за голову и побежал за новой банкой леденцов. Но мы от них отказались, мы больше даже смотреть на них не могли.
   
— Три куска самой лучшей телячьей колбасы, — сказала я.
   
— Даже за самой лучшей телячьей колбасой не стоит столько ходить, — проворчала Анна.
   
И мы поплелись домой. На развилке Анна оглянулась и сказала:
   
— А вон едет мельник Юхан на своей Буланке.
   
Мельница Юхана находится ещё дальше, за Бюллербю.
   
— Пожалуйста, подвезите нас! — попросили мы Юхана, когда он поравнялся с нами.
   
— Садитесь, — сказал Юхан.
   
Мы забрались в телегу позади Юхана, и он довёз нас до самого дома.
   
Я стала напевать песню про колбасу, но Анна сказала:
   
— Если ты сейчас же не замолчишь, я столкну тебя с телеги!
   
Когда я пришла домой, мама спросила:
   
— Почему вы ходили так долго?
   
— Столько колбасы быстро не купишь, — ответила я.
   
Мама выложила покупки на стол и похвалила меня:
   
— Вот молодчина, ничего не забыла!
  
  
   
    
В гостях у водяного
   
   
Просёлочная дорога доходит только до Бюллербю. А дальше, к мельнице Юхана, ведёт узкая лесная дорожка. Сам Юхан — маленький смешной старичок. Он живёт совершенно один в старом домишке, затерянном в глухом лесу. Рядом с домом стоит мельница. Она стоит на Ивовом ручье. Этот ручей нисколько не похож на наш. Наш — тихий и спокойный, а Ивовый — бурный и стремительный. Иначе на нём не поставили бы мельницу. Большое мельничное колесо не стало бы вертеться, если бы Ивовый ручей не обрушивался на него с такой силой.
   
Мало народу мелет зерно у Юхана, только мы, из Бюллербю, да ещё кое-кто из-за леса. На мельнице всегда пустынно. Юхан — странный человек, он не любит взрослых, он любит только детей. С нами он всегда разговаривает, а со взрослыми молчит и лишь односложно отвечает на вопросы.
   
Однажды весной папа сказал, чтобы Лассе съездил на мельницу и смолол там два мешка ржи.
   
— Вот хорошо, — сказали мы, — мы все поедем с Лассе.
   
У нас есть старая вороная кобыла, её зовут Шведка. Она уже очень давно живёт у папы. Папа зовёт её Свахой. Потому что на ней он ездил свататься к маме. Папа не боится, когда мы ездим на Шведке. Он говорит, что она умнее всех детей из Бюллербю, взятых вместе.
   
Два мешка ржи да шестеро детей — груз не маленький. Шведка повернула голову и с укором посмотрела на нас. Но Лассе щёлкнул вожжами и сказал:
   
— Ну, ну, Шведка, пошла! Нечего дурить!
   
И наша телега покатилась по лесной дороге. Эта дорога такая неровная и каменистая, что мы всё время падали друг на друга, когда колесо наезжало на камень или проваливалось в рытвину. Но мы только смеялись.
   
Шум Ивового ручья разносится по всему лесу. Его слышно издалека, когда самой мельницы ещё не видно. На мельнице очень красиво. И таинственно. И немного страшно. А если стоишь возле мельничного колеса, приходится кричать, иначе не слышно.
   
Юхан ужасно обрадовался нашему приезду и повёл нас на мельницу. Он всё время посмеивался, и вид у него был хитрый-прехитрый. Мы отдали ему наши мешки, осмотрели мельницу, а потом уселись на траву и стали беседовать с Юханом. Наверно, он уже давно ни с кем не беседовал, потому что говорил больше, чем обычно.
   
Он рассказал нам, что у него на мельнице живёт гном, который очень любит проказничать. Схватится, например, за жёрнов, и тот перестаёт крутиться. Или высыплет на пол мешок муки. Однажды, когда Юхан пришёл на мельницу слишком рано, гном рассердился и ударил его. Юхан даже опомниться не успел, как у него перед глазами что-то сверкнуло, и гном исчез. Но вообще-то гном добрый. Когда у него хорошее настроение, он по вечерам подметает на мельнице пол и всё прибирает.
   
Чудное место эта мельница. На поляне перед домиком Юхана, например, часто танцуют эльфы. Юхан сидит у окна и из-за занавески смотрит на них. Если эльфы замечают Юхана, они сразу же прячутся. А однажды Юхан видел лесовичку. Она стояла за сосной, высунув нос, и хохотала на весь лес. Счастливый Юхан, он всегда видит что-нибудь интересное!
   
— А знаете, кто здесь был сегодня ночью? — спросил он таинственным шёпотом.
   
Конечно, мы этого не знали, и Юхан сказал, что ночью на мельницу приходил водяной.
   
Анна стиснула мою руку, а я — её.
   
Водяной сидел на камне возле плотины и играл на скрипке так трогательно, что Юхан даже прослезился. Юхан и камень нам показал, на котором сидел водяной. Но днём там водяного, конечно, не было.
   
— Он приходит только по ночам, — сказал Юхан.
   
— Каждую ночь? — спросил Боссе.
   
— Да, весной он любит по ночам сидеть здесь на камне и играть на скрипке, — ответил Юхан.
   
Шведке не терпелось вернуться домой, это было ясно по её виду. Все стали прощаться с Юханом, а мы с Анной ещё раз сбегали к камню, на котором сидел водяной.
   
Одна дорога ведёт от мельницы в Бюллербю, а другая в деревню, которая лежит за лесом. Лассе захотелось съездить и посмотреть эту деревню. Он взмахнул вожжами, но Шведка даже ухом не повела. Она стояла как вкопанная. Только повернула голову и взглянула на Лассе, будто хотела удостовериться, в своём ли он уме. И пришлось нам ехать домой в Бюллербю. Тут уж Шведка весело бежала всю дорогу.
   
Неожиданно Лассе сказал:
   
— А я сегодня ночью пойду смотреть водяного. Кто со мной?
   
Сперва мы решили, что он шутит, но он говорил серьёзно. Тогда Боссе и Улле сказали, что они тоже пойдут с ним.
   
— А девчонки могут не ходить, если не хотят, — сказал Лассе.
   
— Кто это тебе сказал, что мы не хотим? — спросила Бритта.
   
— Очень даже хотим, — сказала Анна.
   
— Пожалуйста, я не против, — разрешил Лассе. — Надо же и вам взглянуть на водяного, не больно-то много вы их видели.
   
— Столько же, сколько ты! — отрезала Бритта.
   
Лассе ей не ответил, но напустил на себя такой таинственный вид, будто он видел тысячу водяных.
   
Мы тут же обо всём договорились. Лассе сказал, что мы должны выйти из дому в полночь. Он считал, что разрешения лучше не спрашивать, он сам нас разбудит, у него есть будильник.
   
Ночью я проснулась оттого, что Лассе стоял у моей постели и дёргал меня за волосы. Я мигом вскочила.
   
Как разбудить Анну и Бритту, Лассе придумал ещё вечером. Он привязал к верёвке камень и положил его к ним в комнату, а верёвку протянул в моё окно. Теперь он подёргал за верёвку, камень запрыгал по полу, и девочки проснулись.
   
Ну, а разбудить Улле было нетрудно: Боссе перелез по липе к нему в комнату и растолкал его.
   
До сих пор не понимаю, как нам удалось незамеченными выбраться из дому. Я очень боялась, что папа с мамой проснутся от скрипа лестницы. Но они не проснулись.
   
Вы были когда-нибудь ночью в лесу? Знаете, как там страшно! Я бы ни за что не осмелилась пойти одна ночью в лес! Всю дорогу я крепко держала за руки Бритту и Анну. А когда мы услыхали шум Ивового ручья, мне захотелось убежать домой.
   
К тому же, Лассе сказал:
   
— Только к камню мы поползём поодиночке!
   
— Как поодиночке? — испугалась я. — Нет уж, спасибочки! Одна я туда не пойду, не нужен мне твой водяной.
   
— Вот дура! — возмутился Лассе. — Ты думаешь, к водяному можно явиться всем вместе, как на школьной экскурсии, и сказать, что мы всю жизнь мечтали его увидеть? Вы как хотите, а я иду один!
   
Улле и Боссе решили, что они пойдут вдвоём. А мы с Бриттой и Анной — втроём.
   
— Я поползу первый, — сказал Лассе. — Если водяного там нет, я вам крикну. Считайте до ста. А если не крикну, ползите за мной. Значит, водяной на месте.
   
И он уполз.
   
Мы лежали во мху и считали. Мне очень хотелось, чтобы водяного там не было, и чем ближе счёт подходил к ста, тем громче стучало у меня сердце. Лассе не крикнул.
   
— Водяной на месте, ползём! — прошептал Боссе, и они с Улле поползли к камню по одной тропинке, а мы — по другой.
   
— Девочки, я сейчас умру! — прошептала Анна.
   
Нам с Бриттой было тоже очень страшно. Вот наконец и мельница. И плотина. И камень рядом с плотиной. И водяной на камне! Водяной был голый и на чём-то играл. Но из-за шума воды мы почти не слышали, как он играет. Виден он был тоже плохо. Но что это водяной, не было никакого сомнения.
   
   
   
   
— Ой! — прошептала Анна.
   
— Давайте послушаем, — прошептала Бритта.
   
— Это не скрипка, — прошептала я. — А песня знакомая.
   
— Правда, мы её в школе разучивали! — воскликнула Бритта.
   
— Интересно, откуда водяной знает эту песню? — удивилась я.
   
Но тут не было ничего удивительного, потому что это был не водяной, а наш Лассе. Это он, голый, сидел на камне и играл на губной гармошке.
   
— Ну вот, теперь вы уже не сможете говорить, что никогда в жизни не видели водяного, — сказал он.
   
А Боссе сказал, что, когда вырастет, он поколотит Лассе.
  
  
   
    
Черстин — сестрёнка Улле
   
   
Когда Лассе и Боссе чересчур меня донимают, мне начинает казаться, что без братьев гораздо спокойнее. Никто тебя не дразнит, если ты играешь в куклы. Не дерётся. И не говорит, что опять твоя очередь вытирать посуду.
   
Однажды Лассе сказал маме, что девчонки вообще никому не нужны. Ему бы хотелось, чтобы вместо меня у них с Боссе было девять братьев. Тогда бы их хватило как раз на футбольную команду. Но мама ответила ему:
   
— А я очень рада, что у меня хоть одна дочка. Одиннадцать сыновей, избави боже! Хватит с меня и двоих.
   
Наверно, Лассе понял, что сказал глупость.
   
Но иногда иметь братьев очень приятно. С кем бы мы по вечерам кидались подушками и рассказывали страшные истории? И кто бы заступался за меня в школе?
   
Как-то раз, например, я нечаянно толкнула одного мальчишку, и он меня стукнул. А Боссе стукнул его и сказал:
   
— Попробуй ещё раз её тронуть!
   
— А чего она сама толкается! — сразу заныл мальчишка.
   
— Она тебя не видела, у неё на затылке глаз нет! — сказал Боссе.
   
Нет, иметь братьев не так уж плохо. Хотя сёстры гораздо лучше, это каждому ясно.
   
А вот Улле говорит, что неважно, брат у тебя или сестра, важно, чтобы ты был не один. И по-моему, он прав. Он очень сердился на своих родителей и всегда говорил им:
   
— Не понимаю, почему у всех много детей, а у вас только один ребёнок?
   
И вот наконец у Улле появилась сестрёнка. Он ужасно обрадовался, прибежал к нам и потащил нас смотреть его сестру. Мы, конечно, пошли.
   
— Вот она! — сказал Улле с таким видом, будто показывал нам чудо. — Правда, хорошенькая?
   
Но она не была хорошенькой. Она была красная и сморщенная. Мне она показалась даже страшной. Только ручки у неё были хорошенькие.
   
Но больше всех при виде её был поражён Лассе. Он вытаращил глаза и раскрыл рот. Но промолчал.
   
— Да, она очень хорошенькая, — ответила за всех Бритта, и мы ушли.
   
А дома Лассе сказал:
   
— Бедный Улле! У него не сестра, а страшилище! Наша Лизи тоже не красотка, но она хоть на человека похожа. Улле будет стесняться такой сестры, когда она пойдёт в школу.
   
Больше мы не ходили смотреть сестру Улле, но он каждый день говорил нам, какая она хорошенькая, и каждый раз Лассе многозначительно поджимал губы. Мы не видели её до тех пор, пока нас всех не пригласили на крестины.
   
— Бедняжка! — сказал Лассе по дороге. — Такая уродина, как она будет жить!
   
Гостиная у Улле была украшена цветами. На камине стоял кувшин с зелёными ветками, стол был накрыт. Улле разоделся, словно на праздник. Мы все, впрочем, тоже. Пастор уже ждал. Вдруг дверь отворилась, и в комнату вошла тётя Лизи с дочкой на руках. Но эта девочка была похожа на куклу. У неё были большие синие глаза, розовые щёчки и маленький ротик.
   
Лассе опять был поражён.
   
— Улле, у тебя ещё одна сестра? — шёпотом спросил он.
   
— Как это ещё? — удивился Улле.
   
Он так и не понял, что Лассе думает, будто это совсем разные девочки. И Лассе замолчал.
   
Сестрёнку Улле назвали Черстин.
  
  
   
    
А у меня ягнёнок!
   
   
У нас в деревне много овец, и каждый год у них бывают ягнята. Ягнята такие хорошенькие! Они гораздо забавнее котят, поросят и щенков. По-моему, они даже забавнее, чем Черстин, но при Улле я этого не говорю.
   
Когда овцы начинают ягниться, мы каждое утро бегаем в овчарню посмотреть, сколько ягнят прибавилось за ночь. Только приоткроешь дверь овчарни, как все овцы начинают блеять. И ягнята блеют, а голоски у них нежные-нежные. И почти каждая овца приносит по два ягнёнка.
   
Как-то в воскресенье утром я пришла в овчарню и увидела, что на соломе лежит мёртвый ягнёнок. Я побежала к папе и рассказал ему об этом. Папа пошёл выяснить, отчего умер ягнёнок. Оказалось, что у его мамы не было молока. Бедный ягнёнок умер от голода. Я села на пороге овчарни и заплакала. Вскоре пришла Анна, узнала о смерти ягнёнка и тоже заплакала.
   
— Я не хочу, чтобы ягнята умирали! — сказала я папе.
   
— А кто хочет? — сказал папа. — Но и этот ягнёнок тоже умрёт.
   
Он показал мне ягнёнка, которого держал на руках. Это был брат умершего. Он тоже умирал от голода. Папа сказал, что ягнёнка придётся зарезать, чтобы избавить его от страданий. Тут мы с Анной заплакали ещё громче.
   
— Не хочу! — кричала я, катаясь по траве. — Не хочу, чтобы ягнята умирали!
   
Папа поднял меня на руки и сказал:
   
— Ну, полно, Лизи! Успокойся! Лучше попробуй выкормить этого ягнёнка через соску, как кормят грудных детей.
   
Я ужасно обрадовалась. Ведь я не знала, что ягнят можно кормить через соску. Правда, ягнёнок был очень слабенький, и папа боялся, что он всё равно умрёт. Но мы решили попробовать.
   
Мы с Анной побежали к тёте Лизи и попросили у неё соску и бутылочку, из которых она кормила Черстин. Потом мы вернулись к папе.
   
— Давай дадим ягнёнку сливок, — предложила я ему.
   
Но папа сказал, что если я накормлю ягнёнка сливками, он погибнет наверняка. Новорождённые ягнята могут пить только молоко, и то, разведённое водой. Папа помог нам развести молоко и опустил бутылку в тёплую воду, чтобы молоко согрелось. А потом я сунула соску ягнёнку в рот. И, представьте себе, он сразу начал сосать! Видно, он был очень голодный.
   
— Ну вот, теперь ты приёмная мама этого ягнёнка, — сказал мне папа. — Помни, его надо кормить и утром, чуть свет, и днём, и поздно вечером. Смотри, как бы тебе не надоело!
   
Анна тут же сказала, что если мне надоест, я могу позвать её, и она с радостью покормит ягнёнка вместо меня. Но я ответила:
   
— И не думай! Мне никогда не надоест кормить ягнёнка!
   
Я назвала ягнёнка Понтием, и папа сказал, что он будет только мой. К счастью, это произошло до того, как проснулись Лассе и Боссе, а то бы мы обязательно поссорились из-за Понтия.
   
— Выходит, в воскресенье уже и поспать подольше нельзя? Ты спишь, а тем временем Лизи достаётся ягнёнок! — сказал Лассе. Он очень рассердился, что Понтий достался не ему.
   
В первые дни все дети прибегали смотреть, как я кормлю Понтия. Но вскоре им это надоело.
   
Просто удивительно, как много едят ягнята! Каждое утро перед школой я бежала в овчарню кормить Понтия. Он увидит меня и сразу подбегает, а сам тихонько блеет и виляет крохотным хвостиком. Я отличала его от других ягнят по чёрному пятнышку на носу. Днём, когда я была в школе, Понтия кормила Агда. А после школы и поздно вечером — опять я.
   
Однажды я попросила Анну покормить Понтия вместо меня, но она сказала:
   
— Завтра! Сегодня мне некогда!
   
А вот мне нисколько не надоедает кормить Понтия. Я его очень люблю. Особенно за то, что он так радуется, когда видит меня. Я даже спросила у Лассе и Боссе, не думают ли они, что Понтий думает, что я его мама, и Лассе ответил:
   
— Конечно, думает, ведь ты очень похожа на овцу!
   
Через некоторое время папа сказал, что надо научить Понтия пить молоко из ведёрка. Ведь большому барану стыдно сосать соску.
   
В первый раз Понтий никак не мог понять, почему вместо соски я сую ему в нос какое-то ведёрко. Он тыкался в меня носом, искал соску и жалобно блеял.
   
Боссе долго смотрел на Понтия.
   
— Ну, что же ты не пьёшь, это же так просто! — сказал он ягнёнку. — Вот дурачок!
   
Я обиделась за Понтия.
   
— Сам ты дурачок! Лучше помалкивай, если ничего не смыслишь в ягнятах! — сказала я.
   
А Понтий продолжал нюхать ведёрко и жалобно блеять.
   
Всё-таки я придумала, как научить Понтия пить молоко, потому что смыслю в ягнятах гораздо больше, чем Боссе. Я обмакнула руку в молоко и дала Понтию облизать мои пальцы. Потом снова обмакнула и снова дала облизать. Так я делала, пока молоко не кончилось. Правда, и на землю немного пролилось.
   
Несколько дней Понтий облизывал мои пальцы. Но однажды ему так хотелось есть, что он не стал дожидаться, пока я обмакну в молоку руку, а сунул в ведро мордочку и начал пить. И выпил всё без остатка. Теперь Понтий обходится без меня. И мне жалко, что я уже не очень нужна ему.
   
Когда стало теплее, овец выпустили в загон. И Понтий вместе с другими ягнятами научился есть траву. Но молоко ягнята тоже ещё пили. Поэтому я каждый день ходила к загону с ведёрком молока. Подойду к изгороди и кричу: «Понтий! Понтий!» На другом конце загона слышится блеяние, и Понтий со всех ног бежит ко мне, виляя крохотным хвостиком.
  
  
   
    
Понтий идёт в школу
   
   
Лассе очень любит дразнить меня.
   
— А всё-таки собака лучше, чем ягнёнок! — сказал он однажды.
   
Улле, конечно, тут же с ним согласился: ведь у него собака, а не ягнёнок.
   
— Понятно, собака лучше! — сказал он.
   
— Это ещё почему? — обиделась я.
   
— Потому что собаку можно всюду брать с собой, — сказал Улле. — Собака всегда ходит за человеком.
   
— А твой Понтий не выходит из загона, — сказал Лассе.
   
— И всё равно ягнёночек лучше! — сказала Анна, чтобы поддержать меня.
   
Это мы говорили, когда шли из школы домой.
   
Наутро я, как обычно, пошла к загону кормить Понтия. Он прибежал ко мне такой беленький и хорошенький, что я подумала, что не променяла бы его даже на тысячу собак. А ещё я подумала: «Как жалко, что он бегает только по загону, где никто не видит, какой он хорошенький».
   
Быстрый часто провожает Улле до самой школы. Это правда: собака всюду следует за человеком. Однажды учительница даже впустила Быстрого в класс и разрешила ему лечь возле парты Улле.
   
Пока Понтий пил молоко, я всё думала, почему так несправедливо устроено, что собаки бегают, где хотят, а ягнята — только по загону. И я решила взять Понтия в школу, чтобы утереть Лассе нос.
   
Ребята ждали меня возле калитки.
   
— Скорей, Лизи, а то опоздаем! — крикнула Бритта.
   
Я повернулась к Понтию и сказала:
   
— Слышишь, Понтий? Скорей, а то опоздаем!
   
Никогда бы не подумала, что дети могут так изумиться, как изумились и Лассе, и Боссе, и Улле, и Бритта, и Анна, когда они увидели Понтия.
   
— Ку… ку… куда это он? — спросил Лассе.
   
— В школу! — ответила я. — Может, вы теперь перестанете говорить, что только собаки всюду ходят с человеком!
   
— Лизи, а ты, случайно, не заболела? — спросил Лассе.
   
— А папа и мама знают об этом? — спросил Боссе.
   
Я немного смутилась, потому что не подумала о папе и маме. Но тут Анна захлопала в ладоши и сказала, что если Быстрому разрешили сидеть на уроках, то уж Понтию и подавно разрешат. Как раз то, что я думала. Лассе засмеялся.
   
— Ладно, пусть идёт, — сказал он. — Учительница, конечно, в обморок упадёт!
   
И мы побежали в школу, а Понтий — за нами. Иногда он ненадолго останавливался, как будто удивлялся: что всё это значит? Но я звала его: «Понтий! Понтий!», он послушно отвечал «Бе-е!» и догонял меня.
   
В школу в этот день мы, разумеется, опоздали. Звонок уже прозвенел, и все ребята давно ушли в класс.
   
На ступеньках крыльца Понтий споткнулся, и мне пришлось взять его на руки.
   
— А может, он ещё слишком мал для школы? — неуверенно спросил Лассе.
   
Когда сам Лассе в первый раз пришёл в школу, он так вертелся за партой, что учительница сказала, что он ещё мал для школы, и велела ему прийти через год. «Видно, он ещё не наигрался», — сказала она. Лассе этого до сих пор не забыл. Вот почему он сказал, что Понтию ещё рано ходить в школу.
   
Бритта приоткрыла дверь класса.
   
— Простите, пожалуйста, мы немного опоздали, — сказала она.
   
Улле сразу начал хихикать. Мы молча ждали, когда нам разрешат войти, а Улле всё хихикал, словно его щекотали.
   
— Что это тебе сегодня так весело? — спросила его учительница.
   
Понтий стоял у меня за спиной, и его никто не видел. Вдруг он высунул голову вперёд и сказал: «Бе-е!» Дети как подпрыгнут! Да и учительница тоже.
   
   
   
   
— Боже мой! — воскликнула она. — Никак, вы привели с собой ягнёнка?
   
— Это Лизи… — сказал Боссе и замолчал: он испугался, что учительница на меня рассердится.
   
Я тоже этого испугалась.
   
— Мы в прошлый раз читали про домашних животных, — сказала я тихо, — и я…
   
— Что ты? — спросила учительница.
   
— Я решила, что надо показать живого ягнёнка… — сказала я первое, что пришло в голову.
   
Учительница рассмеялась, и все дети тоже. Особенно Улле. У него в животе даже что-то громко забулькало.
   
Понтия подвели к учительскому столу, и все ребята подходили и гладили его. А потом мы читали вслух про овец, и я рассказывала, как выкормила Понтия через соску. Он всем очень понравился. Мы спели ему песню про барашка. Но, по-моему, Понтий устал от нашего шума и заскучал по своему загону. Правда, вёл он себя очень хорошо: до конца урока он спокойно стоял возле моей парты. То есть, почти спокойно. Иногда он тихонько блеял, и тогда Улле начинал смеяться. Он опускал голову на парту и смеялся так заразительно, что вслед за ним начинали смеяться все дети.
   
В хорошую погоду мы на большой перемене завтракаем на школьном крыльце. Так было и в этот день. У меня была с собой бутылка молока, и я половину отдала Понтию. Анна тоже отдала ему полбутылки молока. Он хотел полакомиться ещё и морковкой, что взошла на грядках у учительницы, но я прогнала его прочь и велела вести себя прилично.
   
Когда уроки кончились и мы стали собираться домой, Лассе сказал:
   
— Завтра мы будем проходить крупный рогатый скот. Вот будет здорово, если я приведу нашего быка!
   
Улле от смеха начал икать.
   
— Боюсь только, ему будет тесновато между партами.
   
Но учительница сказала, чтобы мы больше не приводили в школу никаких животных. Даже если мы проходим их по естествознанию. Это уж слишком.
   
— Да, особенно, когда мы начнём проходить про крокодилов, — сказала Анна.
   
Улле даже завыл от смеха и с трудом выговорил:
   
— Ой, тогда я приведу крокодила!
   
По дороге домой Понтий устал, и мы по очереди несли его на руках вверх по склону. Когда его выпустили в загон, он громко заблеял и галопом помчался к другим овцам.
   
— Нет, конечно, он ещё слишком мал для школы, — сказал Лассе.
  
  
   
    
Что мы делаем по дороге домой
   
   
Нам всегда очень весело, когда мы идём из школы домой. Мы разговариваем про школу, рассказываем сказки, мечтаем, кем мы станем, когда вырастем, лазим по деревьям, отдыхаем на обочине и всякое такое.
   
Мама говорит, что ей непонятно, почему мы из школы идём гораздо дольше, чем в школу. Я и сама этого не понимаю. Но уж так получается.
   
Однажды, когда мы пришли чересчур поздно, мама попросила:
   
— Лизи, расскажи мне, что вы сегодня делали по дороге.
   
И я рассказала всё по порядку.
   
Сперва мы зашли в лавку и купили дедушке леденцов. Он очень любит леденцы, и мы часто их для него покупаем. В лавку бегала Бритта, а мы её ждали. Нам ужасно хотелось взять себе по одной штучке, но Бритта спрятала кулёк в портфель и сказала:
   
— Если каждый возьмёт по штучке, дедушке достанется пустой кулёк.
   
— Правильно, — сказал Лассе. — Пошли скорей, а то мало ли что может случиться!
   
И мы пошли домой. А Боссе, он ведь такой сластёна, сказал:
   
— Если бы у меня была хоть одна крона, я бы на всю крону купил леденцов!
   
— Откуда у тебя может быть крона! — засмеялась Анна.
   
— А разве я не могу случайно найти одну крону? — спросил Боссе.
   
— Случайно — не можешь, — ответила Бритта. — Кроны валяются на земле, а ты смотришь только на небо!
   
Тогда Боссе стал смотреть себе под ноги. Не успели мы пройти несколько шагов, как он нашёл крону.
   
Вот чудо, правда?
   
Наверно, это гномы услыхали, о чём мы говорим, и подкинули Боссе крону. Она лежала на развилке дорог. Боссе смотрел на крону, как будто не верил своим глазам. Потом он схватил её и побежал обратно в лавку за леденцами. А мы его ждали на развилке.
   
— Я и не знал, что находить деньги так просто! — сказал он, угостив нас леденцами. — Вы только подумайте, сколько денег мы проморгали!
   
Теперь мы все стали смотреть себе под ноги. Лассе сказал:
   
— Эх, была бы у меня крона!
   
Он думал, что гном и ему подкинет крону. Но он ничего не нашёл. Тогда он сказал:
   
— Ну, хоть полкроны!
   
Но он не нашёл и полкроны.
   
— Ну, хоть десять эре! — сказал он, так ему хотелось тоже найти монетку.
   
Но он не нашёл и десяти эре. Лассе рассердился.
   
— Вот увидите, одно эре я всё-таки найду! — сказал он.
   
Но никто не нашёл больше ни эре.
   
Мы шли и сосали леденцы. Но Боссе показалось, что мы едим их слишком быстро, и он предложил состязаться, кто дольше прососет леденец. Тогда леденцы стали исчезать не так быстро. Мы шли и состязались. У каждого на языке лежало по леденцу, и мы медленно-медленно сосали их. Через некоторое время мы остановились, высунули языки и начали сравнивать остатки леденцов. Это было перед домом сапожника. Он увидел нас в окно и закричал, что если среди нас есть хотя бы один нормальный, пусть отнесёт Агде её туфли, которые он только что починил. Мы тут же спрятали языки. Нам не хотелось, чтобы на наше состязание глазели посторонние. (Выиграла это состязание Бритта). Лассе взял у сапожника туфли и положил их в свою сумку.
   
Потом Улле придумал другое состязание: кто сможет дольше не дышать. И мы опять стали состязаться. Но на всякий случай отошли подальше от дома сапожника. Ведь ему и это могло показаться ненормальным.
   
Мы все не дышали очень долго. Хотя, конечно, не только из-за этого мы пришли так поздно. Лассе сказал, что теперь выиграл он, но Улле с ним не согласился.
   
— Нет, выиграл Боссе, он посинел гораздо больше, чем ты! — сказал Улле и предложил состязаться, кто дальше плюнет. — Только без девчонок, они всё равно не умеют далеко плевать, — сказал он.
   
Мы с Анной и Бриттой обиделись, потому что мы умеем плеваться не хуже их. Бритта сказала, что если они будут состязаться без нас, пусть не приходят завтра к ней на день рождения. Тогда они нас приняли. На этот раз выиграл, конечно, Лассе. Зато Анна плюнула гораздо дальше, чем Боссе и Улле.
   
Мы как раз дошли до луга, который принадлежит сапожнику. Луг был залит талой водой и напоминал озеро, а плоский камень, что лежал на лугу, был похож на островок.
   
— Я иду на камень! — заявил Лассе.
   
Нам всем тоже захотелось на камень. Лассе вынул две жерди из изгороди сапожника и положил их концами на камень. Получились мостки. И мы по очереди перебрались по ним на камень. Первым, конечно, Лассе.
   
Светило солнце, и нам было очень хорошо на большом тёплом камне.
   
— Вот если бы у нас было что поесть! — сказала Анна.
   
Но поесть было нечего. Леденцы уже кончились. Лассе открыл свою сумку. Там лежали туфли и бутерброд с сыром, который он не доел в школе.
   
И мы стали играть, будто камень — это корабль, потерявший управление, а мы — матросы, которых ждёт голодная смерть. Лассе разделил свой бутерброд на шесть одинаковых кусочков и раздал нам.
   
— Дети мои! — сказал он. — Это единственное, что отделяет нас от смерти. Но берите пример со своего капитана, он не теряет мужества!
   
Капитаном, конечно, был сам Лассе. Ещё он сказал:
   
— Хуже всего, что у нас нет воды. Мы умрём не от голода, а от жажды. Нас всех ждёт страшная смерть!
   
Боссе засмеялся.
   
— А это разве не вода? — спросил он.
   
Но Лассе ответил, что Боссе дурак. Ведь наш корабль плывёт по солёному океану, и капитан собственноручно пристрелит любого, кто вздумает пить морскую воду. Потому что от солёной воды люди сходят с ума. Он лёг на камень и сделал вид, что бредит от голода и жажды. Боссе сказал:
   
— По-моему, он всё-таки хлебнул солёной водички, — видите, свихнулся.
   
А Лассе стал на колени, сложил руки и заорал во всю глотку:
   
— Спасите! На помощь!
   
Даже эхо откликнулось на его крик.
   
И кто же, как вы думаете, бросился спасать Лассе?
   
Конечно, сапожник! Он решил, что Лассе и в самом деле нуждается в помощи, но когда понял, что мы просто играем, ужасно разозлился.
   
— Как туда забрались, так и выбирайтесь! — закричал он, но всё-таки вошёл в воду и по одному перетащил нас на дорогу.
   
Правда, сапожник был в резиновых сапогах и страшно ругал нас, но, по-моему, он поступил очень благородно, когда бросился нам на помощь. Ведь он не знал, что нас не нужно спасать.
   
Мы поспешили убраться подобру-поздорову, а сапожник кричал нам вслед, что ему осточертели дети из Бюллербю и чтобы в другой раз мы не смели прикасаться к его изгороди.
   
И мы пошли дальше. Случайно я поглядела на сумку Лассе и увидела, что она пустая.
   
— А где же туфли? — спросила я.
   
Лассе растерялся. Он сказал, что туфли, наверно, остались на камне. Он выложил их, когда доставал бутерброд.
   
Мы все вместе вернулись к камню и увидели завёрнутые в газету туфли. Но жерди сапожник уже унёс. Лассе предложил нам разуться и идти прямо по воде. Мы так и сделали. Вода была не очень холодная, и мы стали играть: камень — это корабль, севший на мель, а мы — пираты, которые хотят снять с этого корабля сокровище, то есть туфли. Но и корабль, и сокровище охраняли другие пираты. Мы бегали вокруг корабля и стреляли в них. Потом Лассе дал команду, и мы полезли на корабль с ножами в зубах. Ножами служили ручки. Когда мы все стояли на камне, Лассе заорал, размахивая туфлями над головой:
   
— Ура! Добыча наша! Смерть первому, кто осмелится подойти к нам!
   
Первым к нам подошёл сапожник. Кто же, кроме него, мог подойти к нам в этом месте? Бедный сапожник! Мне стало по-настоящему жаль его, когда он увидел нас и понял, что спасал нас напрасно. Сперва он онемел, а потом как заорёт:
   
— Убирайтесь отсюда! Убирайтесь, пока я вас не убил!
   
Мы спрыгнули с камня и зашлёпали по воде к дороге. Там мы подхватили свои чулки с башмаками и бросились наутёк. А туфли Агды так и остались лежать на камне. Сапожник долго кричал нам вслед, что и в Бюллербю достаточно места, где можно шуметь.
   
Больше мы нигде не задерживались. Только один раз. Боссе показал нам гнездо. Мы по очереди влезали на дерево и рассматривали гнездо, в котором лежали четыре голубоватых маленьких яйца. У Боссе есть такие яйца в его коллекции.
   
Когда я закончила свой рассказ, мама сказала:
   
— Вот теперь я понимаю, почему вы приходите из школы так поздно.
   
А Лассе пошёл к Агде и сказал ей, что завтра она получит свои туфли, которые сапожник только что починил. Они хранятся в надёжном месте. Пусть не беспокоится, за ночь они никуда не денутся. Они лежат на обломках корабля. Их охраняют пираты. И злющий сапожник.
  
  
   
    
Как мы вырывали Улле зуб