1 2 
– Сдать автомат! – гневно потребовал Бритвин.
– А хрена вот!
– Ты что, сопляк! Выпил, так бунтовать?! Против командиров идти?!
– Ты не командир! Ты жулик!
– Ах так!
Из-под штабеля с испугом на лице торопливо и неловко поднимался Данила. Бритвин, выждав секунду, молча повернулся и решительно схватил прислоненную к бревну свою трехлинейку. С ней он уверенно шагнул к Степке.
– Не подходи! – крикнул Степка и вдоль штабеля отступил на один шаг.
Но Бритвин и еще шагнул, перехватив винтовку прикладом вперед, – озлобленный, ловкий и решительный.
– Не подходи, говорю! – с дрожью в голосе предупредил Степка и рванул с плеча автомат. От бешенства и волнения он трудно, устало дышал, заходясь в обиде оттого, что их двое против него одного.
Бритвин остановился, сомкнул насупленные брови, с недобрым блеском в суженных глазах, но вдруг прыгнул вперед и оказался напротив. Степка дернул рукоятку – затвор легко щелкнул в тишине, став на боевой взвод. Обдирая о бревна спину, Степка прижался к штабелю.
В озверевших глазах Бритвина скользнула нерешительность, но тут же они вспыхнули новым гневом, он сделал резкий выпад вперед и взмахнул винтовкой. Степка пригнулся, но неудачно – боль электрическим ударом пронизала его от шеи до пят. Парень едва не уронил автомат и сжал зубы. Нестерпимая обида захлестнула его, не своим голосом он крикнул: «Сволочь!» – и, задохнувшись, ткнул от себя автоматом. Коротенькая, в три пули очередь упруго треснула в лесной тишине.
Выронив винтовку, Бритвин согнулся, обеими руками схватился за живот и, шатко переступая, начал клониться к земле.
В гневе и горячке парень едва понял, что случилось, как на штабеле сзади что-то хакнуло, и широкие чужие руки сомкнулись на его груди. Степка рванулся, стараясь освободиться от насевшей на него тяжести, но силы были неравны. Он понял это и, дергаясь и слабея, все ниже оседал на коленях, пока не воткнулся лицом в мшистую мякоть земли.
– Сопляк! Стрелять? Ах ты!..
– Вяжи его! Руки вяжи! – надрывался где-то плаксивый голос.
Данила уже без надобности крутанул его на земле, выше заломил руки, коленом мстительно пнул в ребра ниже лопатки – в глазах у Степки блеснул и расплылся желто-огненный круг. Но он смолчал, не запросился, изо всех сил сдерживая боль и задыхаясь от удушливо-кислой, разрывавшей его грудь вони...

Наткнувшиеся на них хлопцы из разведки к вечеру принесли Бритвина в отряд.
Степку со связанными руками пригнал под автоматом Данила.

Глава восемнадцатая

А теперь вот сиди.
Солнце из-за еловых вершин ярко высвечивает одну сторону ямы – становится теплее. Лес вокруг вовсю уже полнится звуками: слышно, переговариваясь, строится невдалеке группа партизан, наверно, на очередное задание; кто-то из посыльных, громко окликая по пути знакомых, разыскивает начальника хозяйства Клепца; в другой стороне отпрягают коня – грохают брошенные на землю оглобли, слышится тихий перезвон удил и скрип сбруи. Новый часовой нет-нет да и подойдет к яме, заглянет в нее – на земляные комья тогда ложится его резкая изломанная тень и тут же исчезает. Хотя он и утешал Степку, но, по-видимому, разговаривать с арестованным у него нет больше желания, и парень чувствует это. Какая-то пугающая отчужденность уже обособила его от других, вчерашних его товарищей по отряду и поставила в особое положение – обидное и угрожающее. Но что ж, наверно, он виноват.
Наверху, судя по звукам, ничего особенного не происходит, там с полным безразличием к нему идет повседневная отрядная жизнь. И потому неожиданно донесшийся знакомый голос заставляет его съежиться.
– Вот где они! А я искал, искал...
– Чего искать? Вон кухня.
Степка сразу догадывается, что это за ним. Но почему Данила?
– Ну, где он? Сидит?
В земле гулко отдаются шаги, оба с часовым они идут к яме, и вскоре Степка видит над собой знакомые взъерошенные космы Данилы. Ну, что ему еще надобно?
– Во посадили! Как волка, а? На, поесть принес.
В яму свешивается на проволочной дужке переделанный из какой-то жестянки котелок, на краю его свежий, едва подсохший потек кулеша. Запах съестного сразу забивает все другие, затхлые запахи ямы. Степка, ощутив минутную радость, перенимает котелок, зажимает его между колен.
– Ложка, наверно, есть?
Ложка у него есть, он тут же достает ее из кармана – свою давнюю алюминиевую кормилицу с коротко обрезанным черенком, – отирает пальцами сор и начинает есть. Данила садится на краю ямы. Рядом стоит часовой.
– Знаю я этого Бритвина, – говорит часовой. – Занудливый, не дай бог. Вон зимой Маланчука в Подосиновиках застрелил. Будто за нарушение дисциплины. Подлый он.
– Подлый, да, – легко соглашается Данила, и Степка поперхается от удивления – смотри, как быстро переменил мнение! Он коротко поглядывает снизу вверх: Данила не спеша крутит папироску, его черное заросшее лицо сегодня непроницаемо.
– Говорят, подрались? – спрашивает часовой.
– Было, – неопределенно отвечает Данила. Судя по его настроению, рассказывать, как и что произошло вчера, он не намерен.
– На этой проклятой войне все бывает. Ты, может, на закурку богат?
– Где там! Мусор собрал.
– Так бычка оставишь. А то два дня не курил – уши опухли. С такими, как этот Бритвин, лучше не задираться. Ну их! Что нам, больше всех надо? Делают, как знают, черт с ними.
– Ну, – коротко подтверждает Данила, напустив в яму дыма.
Разговор не клеится, часовой ждет бычка, и Данила с жадной поспешностью дотягивает папироску.
– На, кури.
Кончиками пальцев часовой берет у Данилы окурок и отходит. Данила молча и тяжело смотрит, как Степка выскребывает котелок.
– Ну, поел?
Степка молчит: что ему разговаривать с человеком, от которого неизвестно чего ожидать.
– Бритвину операцию делать будут. Сказал, чтоб тебя привел.
Еще чего не хватало! Что ему делать у Бритвина – ругаться разве? Но ругань уже окончена. Теперь дело за начальством, оно все и решит. В его руках судьба Степки Толкача.
– Доктор говорит: плохо целил, – продолжает между тем Данила. – Еще бы на сантиметр – и конец!
Черт с ним! Это сообщение Степку ни радует, ни печалит. Совсем он не целил. Если бы целил, то доктор, наверно, не понадобился.
– И это самое... – Данила почему-то оглядывается, хотя рядом никого нет, и немного тише гудит над ямой: – Говорил, на тебя не обижается. Ну, выпили, понятное дело... Если по-хорошему, так можно договориться.
Степка поднимает голову; он не может скрыть удивления.
– Это как?
– А так, значит. Сказать, что ненароком. Случайно, мол, автомат выстрелил. А про Митю того молчок. Взорвали, и все.
– Ну уж нет! Пошел он в одно место!
– Это самое... Нехорошо ты, – настойчиво ворчит Данила. – О себе подумай. А то приедет комиссар...
– Пусть едет!
Данила сверху внимательно, будто даже в недоумении, смотрит в яму. Степка встает и ставит порожний котелок возле его сапог.
– Пусть едет! Я не боюсь.
Данила крутит головой, вздыхает. Весь его озабоченный вид свидетельствует, что он не одобряет парня.
Молча посидев, он поднимается, обрушивая в яму землю, потом подбирает котелок, поправляет на плече оружие. И Степка только сейчас видит у него свой ППШ. Значит, уже и вооружился! Степка садится на прежнее место. Что-то твердое и спокойно-уверенное уже овладело им и не исчезает.
– Нехорошо ты удумал. Жалеть будешь, – ворчит Данила.
– За меня не бойсь.
– Да мне что!.. Вот только отпуск обещали. На трое суток. А теперь...
Он не договаривает, озабоченно смотрит в сторону, наверно на часового поблизости, и Степка догадывается, что он имеет в виду. Теперь, когда они не сговорились, отпуск у Данилы наверняка сорвется.
И правильно, что сорвется.
«Отпуск – за что? Кто действительно заслужил его, тех уже нет. А этому за какие заслуги?» – думает Степка. Нет, ничего у них с Бритвиным не выйдет. Степка виноват, его безусловно накажут, но прежде он расскажет, как все это случилось, и назовет Митю.
Комиссар разберется.
Не может того быть, чтобы не разобрался.
Пусть едет комиссар!