1 2 
     

     __________         

«Назн. секр.» Господи! Лито. В Москве. Максим Горький... На  дне. Шехерезада... Мать.    

     

Молодой тряхнул мешком, расстелил на столе газету и высыпал  на нее фунтов пять гороху.     

— Это вам. 1/4 пайка.    

     

 IV. Я ВКЛЮЧАЮ ЛИТО    

     

Историку литературы не забыть:    

В конце 21-го года литературой в Республике занималось 3  человека: старик (драмы; он, конечно, оказался не Эмиль Золя, а незнакомый  мне), молодой (помощник старика, тоже незнакомый — стихи) и я[66] (ничего не писал)..    

Историку же: в Лито не было ни стульев, ни столов, ни  чернил, ни лампочек, ни книг, ни писателей, ни читателей. Коротко: ничего не  было.    

И я. Да, я из пустоты достал конторку красного дерева,  старинную. В ней я нашел старый пожелтевший золотообрезный картон со словами:  «...дамы в полуоткрытых бальных платьях. Военные в сюртуках с эполетами;  гражданские в мундирных фраках и лентах. Студенты в мундирах. Москва 1899 г.».    

И запах нежный и сладкий. Когда-то в ящике лежал флакон  дорогих французских духов. За конторкой появился стул. Чернила и бумага и,  наконец, барышня, медлительная, печальная.    

По моему приказу она разложила на столе стопками все, что нашлось  в шкафу: брошюры о каких-то «вредителях», 12 номеров петербургской газеты,  пачку зеленых и красных билетов, приглашающих на съезд губотделов. И сразу  стало похоже на канцелярию. Старый и молодой пришли в восторг. Нежно похлопали  меня по плечу и куда-то исчезли.    

     

Часами мы сидели с печальной барышней. Я за конторкой, она  за столом. Я читал «Трех мушкетеров» неподражаемого Дюма, которого нашел на  полу в ванной, барышня сидела молча и временами тяжело и глубоко вздыхала.    

Я спросил:    

— Чего вы плачете?    

В ответ она зарыдала и заломила руки. Потом промолвила:    

— Я узнала, что я вышла замуж по ошибке за бандита.    

Я не знаю, есть ли на свете штука, которой можно было бы  меня изумить после двух этих лет. Но тут... тупо посмотрел на барышню...    

— Не плачьте. Бывает.    

И попросил рассказать.    

Она, вытирая платочком слезы, рассказала, что вышла замуж за  студента, сделала увеличительный снимок с его карточки, повесила в гостиной.  Пришел агент, посмотрел на снимок и сказал, что это вовсе не Карасев, а  Дольский, он же Глузман, он же Сенька Момент.    

— Мо-мент, — говорила бедная барышня и вздрагивала  и утиралась.    

— Удрал он? Ну и плюньте.    

     

Однако уже три дня. И ничего. Никто не приходил. Вообще  ничего. Я и барышня...    

Меня осенило сегодня: Лито не включено. Над нами есть какая-то  жизнь, Топают ногами. За стеной тоже что-то. То глухо затарахтят машины, то  смех. Туда приходят какие-то люди с бритыми лицами. Мейерхольд феноменально  популярен в этом здании, но самого его нет.    

У нас же ничего. Ни бумаг. Ничего. Я решил включить Лито.    

По лестнице поднималась женщина с пачкой газет. На верхней  красным карандашом написано: «В Изо».    

— А в Лито?    

Она испуганно посмотрела и не ответила ничего. Я поднялся  наверх. Подошел к барышне, сидевшей под плакатом: «Секретарь».    

Выслушав меня, она испуганно посмотрела на соседку.    

— А ведь верно, Лито... — сказала первая. Вторая  отозвалась:    

— Им, Лидочка, есть бумага.    

— Почему же вы ее не прислали? — спросил я ледяным  тоном.    

Посмотрели они напряженно:    

— Мы думали — вас нет.    

     

Лито включено. Вторая бумага пришла сегодня сверху от  барышень. Приносит женщина в платке. С книгой: распишитесь.    

Написал бумагу в хозяйственный отдел: «Дайте машину». Через  два дня пришел человек, пожал плечами:    

— Разве вам нужна машина?    

— Я думаю, что больше, чем кому бы то ни было в этом  здании.    

Старик отыскался. Молодой тоже. Когда старик увидел машину и  когда я сказал, что ему нужно подписать бумаги, он долго смотрел на меня  пристально, пожевал губами:    

— В вас что-то такое есть. Нужно было бы вам  похлопотать об академическом пайке.    

Мы с женой бандита начали составлять требовательную  ведомость на жалование. Лито зацепилось за общий ход.    

Моему будущему биографу: это сделал я.    

     

 V. ПЕРВЫЕ ЛАСТОЧКИ    

     

Утром в 11 вошел молодой, по-видимому, очень озябший поэт.  Тихо сказал: «Шторн»[67].    

— Чем могу вам служить?    

— Я хотел бы получить место в Лито.    

Я развернул листок с надписью: «Штаты». В Лито полагается 18  человек. Смутно я лелеял такое распределение:    

Инструктора по поэтической части:    

Брюсов, Белый... и т.д.    

Прозаики:    

Горький, Вересаев, Шмелев, Зайцев, Серафимович... и т.д.    

Но никто из перечисленных не являлся.    

И смелой рукой я черкнул на прошении Штерна: «Пр. назн.  инстр. За завед.». Буква. Завитушка.    

— Идите наверх, пока он не уехал.     

Потом пришел кудрявый, румяный и очень жизнерадостный поэт  Скарцев.    

— Идите наверх, пока он не уехал.     

Из Сибири приехал необыкновенно мрачный, в очках, лет 25,  сбитый так плотно, что казался медным.    

— Идите наверх...     

Но он ответил:    

— Никуда я не пойду.    

Сел в угол на сломанный, шатающийся стул, вынул четвертушку  бумаги и стал что-то писать короткими строчками. По-видимому, бывалый человек.    

Открылась дверь, и вошел в хорошем теплом пальто и котиковой  шапке некто. Оказалось, поэт. Саша.    

Старик написал магические слова. Саша осмотрел внимательно  комнату, задумчиво потрогал висящий оборванный провод, заглянул в шкаф.  Вздохнул.    

Подсел ко мне — конфиденциально:    

— Деньги будут?..    

     

     

VI. МЫ РАЗВИВАЕМ ЭНЕРГИЮ    

     

За столами не было места. Писали лозунги все и еще один  новый, подвижной и шумный, в золотых очках, называвший себя — король  репортеров. Король явился на другое утро после получения нами аванса, без  четверти девять, со словами:    

— Слушайте, говорят, тут у вас деньги давали?    

И поступил на службу к нам.    

История лозунгов была такова.    

Сверху пришла бумага:    

Предлагается Лито к 12 час. дня такого-то числа в срочном  порядке представить ряд лозунгов.    

Теоретически это дело должно было обстоять так: старик при  моем соучастии должен был издать какой-то приказ или клич по всему  пространству, где только, предполагалось, — есть писатели. Лозунги должны  были посылаться со всех сторон: телеграфно, письменно и устно. Затем комиссия  должна была выбрать из тысяч лозунгов лучшие и представить их к 12 час.  такого-то числа. Затем я и подведомственная мне канцелярия (то есть печальная  жена разбойника) [должны] составить требовательную ведомость, получить по ней и  выплатить наиболее достойным за наилучшие лозунги.    

Но это теория. На практике же:    

1) Никакого клича кликнуть было невозможно, ибо некого было  кликать. Литераторов в то время в поле зрения было: все перечисленные плюс  король.    

2) Исключалось первым: никакого, стало быть, наплыва  лозунгов быть не могло.    

3) К 12 час. дня такого-то числа лозунги представить было  невозможно по той причине, что бумага пришла в 1 час 26 мин. этого самого  такого-то числа.    

4) Ведомость можно было и не писать, так как никакой такой  графы «на лозунги» не было. Но — у старика была маленькая заветная сумма: на  разъезды.    

Поэтому:    

а) лозунги в срочном порядке писать всем, находящимся  налицо;    

Ь) комиссию для рассмотрения лозунгов составить для полного  ее беспристрастия также из всех находящихся налицо;    

с) за лозунги уплатить по 15 тыс. за штуку, выбрав  наилучшие.    

Сели в 1 час 50 мин., а в 3 час. лозунги были готовы. Каждый  успел выдавить из себя по 5—6 лозунгов, за исключением короля, написавшего 19 в  стихах и прозе.    

Комиссия была справедлива и строга.    

Я — писавший лозунги — не имел ничего общего с тем мною,  который принимал и критиковал лозунги.    

В результате принято:    

у старика — 3 лозунга.    

у молодого — 3 лозунга.    

у меня — 3 лозунга    

и т.д. и т.д.    

Словом: каждому 45 тысяч.    

     

У-у, как дует... Вот оно, вот начинает моросить. Пирог на  Трубе[68] с мясом, сырой от дождя,  но вкусный до остервенения. Трубочку сахарину. 2 фунта белого хлеба.    

Обогнал Шторна. Он тоже что-то жевал.    

     

 VII. НЕОЖИДАННЫЙ КОШМАР    

     

...Клянусь, это сон!!! Что же это, колдовство, что ли?!     

Сегодня я опоздал на 2 часа на службу.     

Ввернул ручку, открыл, вошел и увидал: комната была пуста.  Но как пуста! Не только не было столов, печальной женщины, машинки... не было  даже электрических проводов. Ничего.    

Значит, это был сон... Понятно... понятно.     

Давно уже мне кажется, что кругом мираж. Зыбкий мираж. Там,  где вчера... впрочем, черт, почему вчера?! Сто лет назад... в вечности... может  быть, не было вовсе... может быть, сейчас нет?.. Канатчикова дача[69]!..    

Значит, добрый старик... молодой... печальный Шторн...  машинка... лозунги... не было?    

Было. Я не сумасшедший. Было, черт возьми!!!     

Ну, так куда же оно делось?..     

Нетвердой походкой, стараясь скрыть взгляд под веками (чтобы  сразу не взяли и не свезли), пошел по полутемному коридорчику. И тут  окончательно убедился, что со мной происходит что-то неладное. Во тьме над  дверью, ведущей в соседнюю, освещенную комнату, загорелась огненная надпись,  как в кинематографе:    

     

«1836    

МАРТА 25-ГО ЧИСЛА СЛУЧИЛОСЬ В ПЕТЕРБУРГЕ     

НЕОБЫКНОВЕННО СТРАННОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ.     

ЦИРЮЛЬНИК ИВАН ЯКОВЛЕВИЧ...»    

     

Я не стал дальше читать и в ужасе выскользнул. У барьера  остановился, глубже спрятал глаза и спросил глухо:    

— Скажите, вы не видели, куда делось Лито?     

Раздражительная, мрачная женщина с пунцовой лентой в черных  волосах ответила:    

— Ах, какое Лито... Я не знаю.     

Я закрыл глаза. Другой женский голос участливо сказал:    

— Позвольте, это совсем не здесь. Вы не туда попали.  Это на Волхонке.    

Я сразу озяб. Вышел на площадку. Вытер пот со лба. Решил  идти назад через всю Москву к Разумихину[70].  Забыть все. Ведь если я буду тих, смолчу, никто никогда не узнает. Буду жить на  полу у Разумихина. Он не прогонит меня — душевнобольного.    

     

Но последняя слабенькая надежда еще копошилась в сердце. И я  пошел. Пошел. Это шестиэтажное здание было положительно страшно. Все пронизано  продольными ходами, как муравейник, так что его все можно было пройти, из конца  в конец, не выходя на улицу. Я шел по темным извилинам, временами попадал в какие-то  ниши за деревянными перегородками. Горели красноватые не экономические  лампочки. Встречались озабоченные люди, которые стремились куда-то. Десятки  женщин сидели. Тарахтели машинки. Мелькали надписи. Финчасть. Нацмен. Попадая  на светлые площадки, опять уходил в тьму. Наконец вышел на площадку, тупо  посмотрел кругом. Здесь было уже какое-то другое царство... Глупо. Чем дальше я  ухожу, тем меньше шансов найти заколдованное Лито. Безнадежно. Я спустился вниз  и вышел на улицу. Оглянулся: оказывается, 1-й подъезд...    

...Злой порыв ветра. Небо опять стало лить холодные струи. Я  глубже надвигал летнюю фуражку, поднимал воротник шинели. Через несколько минут  через огромные щели у самой подошвы сапоги наполнились водой. Это было  облегчением. Я не тешил себя мыслью, что мне удастся добраться домой сухим. Не  перепрыгивал с камешка на камешек, удлиняя свой путь, а пошел прямо по лужам.    

     

     

VIII. 2-й ПОДЪЕЗД, 1-й ЭТАЖ, КВ. 23, КОМ. 40    

     

Огненная надпись:    

     

ЧЕПУХА СОВЕРШЕННАЯ ДЕЛАЕТСЯ НА СВЕТЕ.     

ИНОГДА ВОВСЕ НЕТ НИКАКОГО ПРАВДОПОДО-    

БИЯ: ВДРУГ ТОТ САМЫЙ НОС, КОТОРЫЙ РАЗЪ-    

ЕЗЖАЛ В ЧИНЕ СТАТСКОГО СОВЕТНИКА И НА-    

ДЕЛАЛ СТОЛЬКО ШУМУ В ГОРОДЕ, ОЧУТИЛСЯ,     

КАК НИ В ЧЕМ НЕ БЫВАЛО, ВНОВЬ НА СВОЕМ     

МЕСТЕ...    

     

Утро вечера мудренее. Это сущая правда. Когда утром я  проснулся от холода и сел на диване, ероша волосы, показалось, немного яснее в  голове.    

Логически: все же было оно? Ну, было, конечно. Я ведь помню  и какое число, и как меня зовут. Куда-то делось... Ну так, значит, нужно его  найти. Ну, а как же рядом-то женщины? На Волхонке... А, вздор! У них, у этих  женщин, из-под носа могут украсть что угодно. Вообще я не знаю, зачем их  держат, этих женщин. Казнь египетская.    

Одевшись и напившись воды, которой я запас с вечера в  стакане, съел кусочек хлеба, одну картофелину и составил план.    

6 подъездов по 6 этажей в каждом = 36. 36 раз по 2 квартиры  — 72. 72 раза по 6 комнат — 432 комнаты. Мыслимо найти? Мыслимо. Вчера прошел  без системы две-три горизонтали. Сегодня систематически я обыщу весь дом в  вертикальном и горизонтальном направлении. И найду. Если только, конечно, оно  не нырнуло в четвертое измерение. Если в четвертое, тогда — да. Конец.    

     

У 2-го подъезда носом к носу — Шторн!    

Боже ты мой! Родному брату...    

Оказалось: вчера за час до моего прихода явился заведующий  административной частью с двумя рабочими и переселил Лито во 2-й подъезд, 1-й  этаж, кв. 23, комн. 40.    

На наше же место придет секция Музо.    

— Зачем?!    

— Я не знаю. А почему вы не пришли вчера? Старик  волновался.    

— Да помилуйте! Откуда же я знаю, куда вы делись?  Оставили бы записку на двери.    

— Да мы думали — вам скажут...    

Я скрипнул зубами:    

— Вы видели этих женщин? Что рядом...     

Шторн сказал:    

— Это верно.    

     

 IX. ПОЛНЫМ ХОДОМ    

     

...Получив комнату, я почувствовал, что в меня влилась  жизнь. В Лито ввинтили лампу. Достал ленту для машины. Потом появилась вторая  барышня. «Пр. назн. делопроизв.».    

Из провинции начали присылать рукописи. Затем еще одна  великолепная барышня. Журналистка. Смешливая, хороший товарищ. «Пр. назн.  секрет. бюро художествен. фельетонов».    

Наконец, с юга молодой человек. Журналист. И ему написали  последнее «Пр.». Больше мест не было. Лито было полно. И грянула работа.    

     

     

X. ДЕНЬГИ! ДЕНЬГИ!    

     

12 таблеток сахарину, и больше ничего...     

...Простыня или пиджак?..     

О жаловании ни слуху ни духу.     

...Сегодня поднялся наверх. Барышни встретили меня очень  сухо. Они почему-то терпеть не могут Лито.    

— Позвольте вашу ведомость проверить.    

— Зачем вам?    

— Хочу посмотреть, все ли внесены.    

— Обратитесь к madame Крицкой.     

Madame Крицкая встала, качнула пучком седеющих волос и  сказала, побледнев:    

— Она затерялась.     

Пауза.    

— И вы молчали?    

Madame Крицкая плаксиво:    

— Ах, у меня голова кругом идет. Что туг делается — уму  непостижимо. Семь раз писала ведомость — возвращают. Не так. Да вы все равно не  получите жалованья. Там у вас в списке кто-то не проведен приказом.    

     

     __________         

Все к черту! Некрасова и воскресших алкоголиков[71]. Бросился сам. Опять  коридоры. Мрак. Свет. Свет. Мрак. Мейерхольд. Личный состав. Днем лампы горят.  Серая шинель. Женщина в мокрых валенках. Столы.    

— Кто у нас не проведен приказом?!     

Ответ:    

— Ни один не проведен.    

Но самое лучшее: не проведен основоположник Лито — старик!  Что? И я сам не проведен?! Да что же это такое?!    

— Вы, вероятно, не писали анкету?    

— Я не писал? Я написал у вас 4 анкеты[72]. И лично вам дал их в руки. С теми, что я  писал раньше, будет — 113 анкет.    

— Значит, затерялась. Пишите наново.    

     

     __________         

Три дня так прошло. Через три дня все восстановлены в  правах. Написаны новые ведомости.    

Я против смертной казни. Но если madame Крицкую поведут  расстреливать, я пойду смотреть. То же и барышню в котиковой шапочке. И  Лидочку, помощницу делопроизводителя.    

...Вон! Помелом!..    

Madame Крицкая осталась с ведомостями на руках, и я  торжественно заявляю: она их не двинет дальше. Я не могу понять, почему этот  дьявольский пучок оказался здесь. Кто мог ей поручить работу! Тут действительно  Рок[73].    

     

     __________         

Прошла неделя. Был в 5-м этаже, в 4-м подъезде. Там ставили  печать. Нужна еще одна, но не могу нигде 2-й день поймать председателя  тарифно-расценочной комиссии.    

Простыню продал.    

     

     __________         

Денег не будет раньше чем через две недели.    

     

     __________         

Пронесся слух, что всем в здании выдадут по 500 авансом.    

     

     __________         

Слух верный. Все сидели, составляли ведомости. Четыре дня.    

     

     __________         

Я шел с ведомостями на аванс. Все достал. Все печати налицо.  Но дошел до того, что, пробегая из 2-го этажа в 5-й, согнул в ярости в коридоре  какой-то железный болт, торчащий из стены.    

Сдал ведомости. Их пошлют в другое какое-то здание на другой  конец Москвы... Там утвердят. Вернут. Тогда деньги...    

     

     __________         

Сегодня я получил деньги. Деньги!    

За 10 минут до того, как идти в кассу, женщина в 1-м этаже,  которая должна была поставить последнюю печать, сказала:    

— Неправильно по форме. Надо задержать ведомость.    

Не помню точно, что произошло. Туман.    

Кажется, что я что-то болезненно выкрикнул. Вроде:    

— Вы издеваетесь надо мной?     

Женщина раскрыла рот:    

— А-ах, вы так...    

Тогда я смирился. Я смирился. Сказал, что я взволнован.  Извинился. Свои слова взял обратно. Согласилась поправить красными чернилами.  Черкнули: «Выдать». Закорючка.    

В кассу. Волшебное слово: касса. Не верилось даже тогда,  когда кассир вынул бумажки. Потом опомнился: деньги!    

     

     __________         

С момента начала составления ведомости до момента получения  из кассы прошло 22 дня и 3 час.    

Дома — чисто. Ни куртки. Ни простынь. Ни книг.    

     

 XI. О ТОМ, КАК НУЖНО ЕСТЬ    

     

Заболел. Неосторожность. Сегодня ел борщ красный с мясом.  Плавали золотистые маленькие диски (жир). 3 тарелки. 3 фунта за день белого  хлеба. Огурцы малосольные ел. Когда наобедался, заварил чаю. С сахаром выпил 4  стакана Спать захотелось. Лег на диван и заснул...    

Видел во сне, как будто я Лев Толстой в Ясной Поляне. И  женат на Софье Андреевне. Я сижу наверху в кабинете. Нужно писать. А что  писать, я не знаю. И все время приходят люди и говорят:    

— Пожалуйте обедать.    

А я боюсь сойти. И так дурацки: чувствую, что тут крупное  недоразумение. Ведь не я писал «Войну и мир». А между тем здесь сижу. И сама  Софья Андреевна идет вверх по деревянной лестнице и говорит:    

— Иди. Вегетарианский ©бед.     

И вдруг я рассердился.    

— Что? Вегетарианство? Послать за мясом! Битки сделать.  Рюмку водки.    

Та заплакала, и бежит какой-то духобор с окладистой рыжей  бородой и укоризненно мне:    

— Водку? Ай-ай-ай! Что вы, Лев Иванович?    

— Какой я Лев Иванович? Николаевич! Пошел вон из моего  дома! Вон! Чтобы ни одного духобора!    

Скандал какой-то произошел.    

Проснулся совсем больной и разбитый. Сумерки. Где-то за  стеной на гармонике играют.    

Пошел к зеркалу. Вот так лицо. Рыжая борода, скулы белые,  веки красные. Но это ничего, а вот глаза. Нехорошие. Опять с блеском.    

     

     __________         

Совет: берегитесь этого блеска. Как только появится, сейчас  же берите взаймы деньги у буржуа (без отдачи), покупайте провизию и ешьте. Но  только не наедайтесь сразу. В первый день бульон и немного белого хлеба.  Постепенно, постепенно.    

Сон мой мне тоже не нравится. Это скверный сон.    

Пил чай опять. Вспоминал прошлую неделю. В понедельник я ел  картошку с постным маслом и 1/4 фунта хлеба. Выпил два стакана чая с  сахарином. Во вторник ничего не ел, выпил пять стаканов чая. В среду достал два  фунта хлеба взаймы у слесаря. Чай пил, но сахарин кончился. В четверг я  великолепно обедал. В два часа пошел к своим знакомым. Горничная в белом  фартуке открыла дверь.    

Странное ощущение. Как будто бы десять лет назад. В три часа  слышу, горничная начинает накрывать в столовой. Сидим, разговариваем (я  побрился утром). Ругают большевиков и рассказывают, как они измучились. Я вижу,  что они ждут, чтобы я ушел. Я же не ухожу.    

Наконец хозяйка говорит    

— А может быть, вы пообедаете с нами? Или нет?    

— Благодарю вас. С удовольствием.    

Ели: суп с макаронами и с белым хлебом, на второе — котлеты  с огурцами, потом рисовую кашу с вареньем и чай с вареньем.    

Каюсь в скверном. Когда я уходил, мне представилась картина  обыска у них. Приходят. Все роют. Находят золотые монеты в кальсонах в комоде.  В кладовке мука и ветчина. Забирают хозяина...    

Гадость так думать, а я думал.    

Кто сидит на чердаке над фельетоном голодный, не следуй  примеру чистоплюя Кнута Гамсуна[74].  Иди к этим, что живут в семи комнатах, и обедай. В пятницу ел в столовке суп с  картофельной котлетой, а сегодня, в субботу, получил деньги, объелся и заболел.    

     

     

XII. ГРОЗА. СНЕГ    

     

Что-то грозное начинает нависать в воздухе. У меня уже  образовалось чутье. Под нашим Лито что-то начинает трещать.    

Старик явился сегодня и сказал, ткнув пальцем в потолок, за  которым скрываются барышни:    

— Против меня интрига.    

Лишь это я услыхал, немедленно подсчитал, сколько у меня  осталось таблеток сахарину... На 5—6 дней.    

     

     __________         

Старик вошел шумно и радостно.    

— Я разбил их интригу, — сказал он.     

Лишь только он произнес это, в дверь просунулась бабья  голова в платке и буркнула:    

— Которые тут? Распишитесь.    

Я расписался.    

В бумаге было:    

С такого-то числа Лито ликвидируется[75].    

...Как капитан с корабля, я сошел последним. Дела —  Некрасова, Воскресшего Алкоголика, Голодные сборники[76], стихи, инструкции уездным Лито приказал  подшить и сдать. Потушил лампу собственноручно и вышел. И немедленно с неба  повалил снег. Затем дождь. Затем не снег и не дождь, а так что-то лепило в лицо  со всех сторон.    

В дни сокращений и такой погоды Москва ужасна. Да-с, это  было сокращение. В других квартирах страшного здания тоже кого-то высадили.    

Но: мадам Крицкая, Лидочка и котиковая шапочка  остались.    

 Комментарии. В. И. Лосев    

     

Впервые: часть первая — «Литературное приложение» к газете  «Накануне». 1922. 18 июня (с большим количеством купюр и с эпиграфом:  «Плавающим, путешествующим и страждущим писателям русским», датировано  1920—1921 гг.); альманах «Возрождение». 1923. Т. 2 (с купюрами, с разночтениями  в сравнении с первой публикацией в «Накануне» и большим количеством опечаток);  газета «Бакинский рабочий». 1924. 1 января (в отрывках, но с разночтениями в  сравнении с первыми публикациями, датирована: «Москва. 1923 г.»). Часть вторая  — «Россия». 1923. № 5.    

Полный текст произведения, к сожалению, пока не найден.  Рукописи не сохранились.    

Печатается по текстам «Литературного приложения» к газете  «Накануне», альманаха «Возрождение» и газеты «Бакинский рабочий» (часть первая)  и журнала «Россия» (часть вторая).    

     

История создания «Записок» довольно подробно изложена самим  автором в своих дневниковых записях, письмах и художественных произведениях.  Кое-какие сведения можно почерпнуть и из других источников.    

Если исходить из предположения, что «Записки на манжетах»  есть не что иное, как литературно обработанные дневниковые записи писателя  (особенно первая их часть), то хронология описываемых событий должна указывать  и на время создания произведения. В первой публикации «Записок» в «Накануне»  автор совершенно четко датировал свое сочинение 1920—1921 гг., что и  соответствует времени описываемых в «Записках» событий.    

Очень важные сведения по этому вопросу предоставила в свое  время И. С. Раабен — первая московская машинистка писателя, печатавшая многие  его сочинения. Вот ее свидетель ство: «Я жила тогда... в доме №73 по Тверской,  где сейчас метро „Маяковская"... Внизу помещался цирк. Артисты, братья  Таити, печатали у меня свои куплеты. Может быть, они направили ко мне  Булгакова. Первое, что мы стали с ним печатать, были „Записки на  манжетах". Он приходил каждый вечер, часов в 7-8, и диктовал по два-три  часа и, мне кажется, отчасти импровизировал. У него в руках были, как я помню,  записные книжки, отдельные листочки, но никакой рукописи как таковой не было.  Рукописи, могу точно сказать, не оставлял никогда. Писала я только под  диктовку...» (Воспоминания о Михаиле Булгакове. С. 128).    

Несколько туманную информацию о создании «Записок» дал  Булгаков в «Автобиографии», составленной в октябре 1924 г. В ней он писал: «Не  при свете свечки, а при тусклой электрической лампе сочинил книгу „Записки на  манжетах"». Но позже в своем интимном автобиографическом сочинении  «Тайному другу» (1929) писатель так характеризовал «Записки на манжетах»: «...я  сочинил нечто листа на четыре приблизительно печатных. Повесть? Да нет, это  была не повесть, а так, что-то такое вроде мемуаров».    

И далее Булгаков в несколько ироническом тоне рассказал  историю публикации «Записок»:    

«Отрывок из этого произведения искусства мне удалось  напечатать в литературном приложении к „Сочельнику" (читай  „Накануне". — В.Л. ). Второй отрывок мне весьма удачно  пришлось продать одному владельцу частного гастрономического магазина. Он пылал  страстью к литературе и для того, чтобы иметь возможность напечатать свою  новеллу... выпустил целый альманах („Возрождение". — В. Л.  )... Авторам он заплатил. Часть деньгами, часть шпротами. Очень следует  отметить, что я впервые столкнулся здесь с цензурой. У всех было все  благополучно, а у меня цензура вычеркнула несколько фраз. Когда эти фразы  вывалились, произведение приобрело загадочный и бессмысленный характер и, вне  всяких сомнений, более контрреволюционный. Дальше заело. Сколько ни бегал по  Москве с целью продать кому-нибудь кусок из моего произведения, я ничего не  достиг. Кусок не прельщал никого, равно как и произведение в целом... Темные  предчувствия тогда овладели мной, но быстро прошли. На выручку пришел  „Сочельник". Приехавший из Берлина один из заправил этого органа (Садыкер  Павел Абрамович, директор-распорядитель акционерного общества  „Накануне". — В. Л. ), человек с желтым портфелем из кожи  какого-то тропического гада, прочитав написанное мной, изъявил желание  напечатать полностью мое произведение.    

Отделение „Сочельник", пользуясь нищетой, слякотью осени,  предложило по восемь долларов за лист (шестнадцать рублей). Помню, то стыдясь  за них, то изнывая в бессильной злобе, я получил кучку разноцветных, безудержно  падающих советских знаков. Три месяца я ждал выхода рукописи и понял, что она  не выйдет. Причина мне стала известна, над повестью повис нехороший цензурный  знак. Они долго с кем-то шушукались и в Москве, и в Берлине».    

О публикации второй части «Записок» в журнале «Россия»  Булгаков так же красочно (и точно!) описывает в повести «Тайному другу».    

«Запискам на манжетах» Булгаков придавал довольно большое  значение и как литературному произведению, и как возможности просуществовать на  вырученный мизерный гонорар какое-то время. Об этом свидетельствуют его  дневниковые записи и письма.    

Ведя переговоры с акционерным обществом «Накануне» об  издании «Записок» в полном объеме, Булгаков, согласившись в целом на кабальные  условия договора (от 19 апреля 1923 г.), в то же время выступил против пункта  десятого, предусматривавшего право редакции сокращать текст книги по требованию  цензуры. Булгаков в связи с этим писал П. А. Садыкеру 20 апреля 1923 г.: «На  безоговорочное сокращение согласиться не могу. Этот § 10 необходимо исключить  или переработать совместно. Во всем остальном договор вполне приемлем мною». На  чем все-таки сошлись, пока не выяснено, но полный текст «Записок» (не менее  четырех листов) Булгаков передал издательству. И. С. Раабен прекрасно запомнила  эту ситуацию и описала ее так: «Когда „Записки на манжетах" были закончены  (надо полагать, речь идет о полном тексте. — В. Л. ), он долго не  мог их напечатать. Он приходил в отчаяние, рассказывал, что не принял никто.  Потом пришел и сказал, что продал в издательство „Накануне" в Берлин».    

Отдав полный текст «Записок» в «Накануне» (печально, что  этот текст до сих пор не найден; к сожалению, не сохранились и его копии),  Булгаков с нетерпением ждал их выхода и расстраивался по поводу задержки. Это  хорошо видно из его дневниковых записей. 25 июля 1923 г.: «Дела литературные  вялы. Книжка в Берлине до сих пор не вышла, пробиваюсь фельетонами в  „Накануне"». 27 августа: «Книжки „Записки на манжетах" до сих пор  нет». Через несколько дней, 31 августа, сообщает Ю. Л. Слезкину: «Печатание  наших книг вызывает во мне раздражение, до сих пор их нет. Наконец Потехин (Ю.  Н. Потехин, сотрудник газеты „Накануне", один из лидеров  сменовеховцев. — В. Л. ) сообщил, что на днях их ждет. По слухам,  они уже готовы (первыми выйдут твоя и моя). Интересно, впустят ли их (то есть  разрешат ли их ввезти в Россию. — В. Л. ). За свою я весьма и весьма  беспокоюсь... Корректуры они мне, конечно, и не подумали прислать...» (см.: Булгаков  М.  Дневник. Письма.1914—1940. М.,1997. С. 52, 126). Из дальнейших  дневниковых записей видно, что дела с «Записками» обстояли скверно. 18 октября  1923 г.: «О „Записках на манжетах" ни слуху ни духу. По-видимому,  кончено». 25 февраля 1924 г.: «„Записки на манжетах" похоронены».    

По-видимому уже не надеясь на выход «Записок» в «Накануне»,  Булгаков стал вести переговоры с другими издательствами. Сохранилось его письмо  сотруднику издательства «Недра» П. Н. Зайцеву от 25 мая 1924 г., в котором  писатель не только выражает отношение к «Запискам», но и ярко раскрывает свою  «житейскую» ситуацию:    

«Оставляю Вам „Записки на манжетах" и убедительно прошу  поскорее выяснить их судьбу.    

В III части есть отрывок уже печатавшийся. Надеюсь, что это  не смутит Николая Семеновича (Клестова-Ангарского Н.С., редактора издательства  „Недра". — В.Л. ). При чтении III-ей части придется переходить  от напечатанных отрывков к писанным на машинке, следя за нумерацией глав.    

Я был бы очень рад, если бы „Манжеты" подошли. Мне они  лично нравятся.    

Было бы очень хорошо, если бы Ник. Сем. срочно устроил у  себя чтение „Манжет". Я сам бы прочитал их, и судьба их моментально бы  выяснилась.    

Себе я ничего не желаю, кроме смерти. Так хороши мои дела!    

P. S. Буду Вам звонить и сам зайду сегодня и завтра».    

Буквально через несколько дней Булгаков вновь пишет П. Н.  Зайцеву: «Дорогой Петр Никанорович, все, как полагается, приходит сразу: лежу с  припадком аппендицита... Сообщите, что с „Записками"?»... Но, увы, в  «Недрах» с «Записками» ничего не получилось... Зато повезло с альманахом  «Возрождение». 2 августа 1924 г. Булгаков записал в дневнике: «Лавочник  Ярославцев выпустил, наконец, свой альманах „Возрождение". В нем первая часть  „Записок на манжетах", сильно искаженная цензурой».    

Составляя в октябре того же года свою автобиографию,  Булгаков подвел черту в истории с публикацией «Записок на манжетах». Он писал:  «Эту книгу у меня купило издательство „Накануне", обещало выпустить в мае  1923 г. И не выпустило вовсе. Вначале меня это очень волновало   (выделено нами. — В. Л. ), а потом я стал равнодушен».    

Но нельзя не привести еще одну дневниковую запись писателя,  относящуюся к «Запискам на манжетах». Оценивая свое участие в сменовеховской  газете «Накануне», Булгаков, очень редко ошибавшийся в людях, писал 26 октября  1923 г.: «Мои предчувствия относительно людей никогда меня не обманывают.  Никогда. Компания исключительной сволочи группируется вокруг „Накануне".  Могу себя поздравить, что я в их среде. О, мне очень туго придется  впоследствии, когда нужно будет соскребать накопившуюся грязь со своего имени.  Но одно могу сказать с чистым сердцем перед самим собою. Железная необходимость  вынудила меня печататься в нем. Не будь „Накануне", никогда бы не увидали  света ни „Записки на манжетах", ни многое другое, в чем я могу правдиво  сказать литературное слово...»    

Это признание писателя знаменательно во многих отношениях, и  прежде всего в оценке «Записок на манжетах», о которых он и впоследствии  говорил, что в этом сочинении ему удалось «развернуть свои мысли». Будем  надеяться, что поиски полного текста «Записок на манжетах» (в настоящее время  ведутся поиски архива газеты и издательства «Накануне», где и должен  сохраниться текст «Записок») увенчаются успехом и читатель в ближайшие годы  сможет познакомиться с этим замечательным произведением в его полном виде.