1 2 3 
— Не  уверен, что все это нам удастся, — заметил Морланд.    

— Бросьте  каркать! — закричал Торп. — Нам удастся в десять раз больше.  Кингвестон? Да что там! И Блэйзский замок, и любое другое место, о котором мы  узнаем. Вот только сестрице вашей эта поездка не угодна.    

— Блэйзский  замок! — вскричала Кэтрин. — Что это такое?    

— Лучшее  место в Англии. Чтобы на него взглянуть, стоит проехать пятьдесят миль в любую  погоду.    

— Но  что это? Настоящий старинный замок?    

— Самый  старинный во всем королевстве!    

— И  похож на те замки, о которых пишут в романах?    

— Как  две капли воды!    

— Нет,  правда, там есть башни и галереи?    

— Дюжины!    

— Мне  бы, конечно, хотелось на все это посмотреть. Но я не могу. Мне невозможно  уехать.    

— Невозможно  уехать? Любовь моя, что это значит?    

— Я  не могу ехать, потому что… — (глядя в пол из боязни увидеть улыбку на лице  Изабеллы) — я жду мисс Тилни и ее брата. Мы условились предпринять загородную  прогулку, и они обещали за мной зайти в двенадцать часов.    

В это  время шел дождь, но сейчас погода исправилась и они, должно быть, вот-вот  придут.    

— Можете  их не ждать. — сказал Торп. — Я их заметил, когда мы сворачивали на  Брод-стрит. У этого Тилни фаэтон со светлыми гнедыми?    

— Право,  не знаю.    

— Я  зато знаю. Его я и видел. Вы ведь говорите о человеке, с которым вчера  танцевали не так ли?    

— Конечно.    

— Ну  да, я и видел, как они свернули на Лэнсдаун-роуд. С ним была еще такая  смазливая девчонка.    

— Вы  их действительно видели?    

— Клянусь  честью. И сразу узнал — у него, оказывается, недурная скотина.    

— Как  странно! Должно быть, они решили, что для прогулки пешком слишком грязно.    

— Вот  именно. Такой непролазной грязи еще не бывало! Пешком? Это так же невозможно,  как летать по воздуху. Так грязно не было еще за всю зиму — везде по щиколотку!    

Его  поддержала Изабелла:    

— Кэтрин,  дорогая моя, вы представить себе не можете, какая на улицах грязь! Итак,  едемте. Вы должны ехать — больше отказываться не из-за чего.    

— Мне  бы очень хотелось увидеть замок. Но сможем ли мы в него зайти? Подняться по  лестницам, заглянуть в помещения?    

— Да,  да, в любую щель и любой угол!    

— И  все же! Что, если они уехали ненадолго — пока подсохнет, и скоро придут?    

— Этого  не случится, будьте покойны. Я слышал, как Тилни крикнул кому-то, кто скакал  мимо, что они едут до самого Уик-Рокса.    

— Хорошо,  я согласна. Миссис Аллен, могу я поехать?    

— Как  хотите, моя дорогая.    

— Уговорите  ее, миссис Аллен! — раздался общий призыв.    

Миссис  Аллен не оставила его без ответа.    

— Что  ж, дорогая, может, вам действительно стоит поехать?    

И через  две минуты они были уже в пути. Чувства Кэтрин, когда она садилась в экипаж,  находились в полном смятении. Ей было жаль лишиться одного большого  удовольствия, и вместе с тем она предвкушала другое, почти равное по силе, хотя  и иного рода. Она не могла избавиться от мысли, что Тилни обошлись с ней не  слишком любезно, так легко нарушив договоренность и даже не сообщив ей, чем это  вызвано. После времени, назначенного для прогулки, прошел только час. И вопреки  всему, что ей говорили о непролазной уличной грязи, собственные ее наблюдения  доказывали, что по улицам можно было пройти без особенных неудобств. Сознавать,  что новые друзья проявили к ней полное невнимание, было весьма больно. С другой  стороны, предвкушаемое удовольствие от посещения замка, похожего на Удольфо,  каким ей представлялся Блэйзский замок, казалось настолько заманчивым, что  могло отвлечь ее чуть ли не от любых огорчений.    

Не  сказав друг другу ни слова, они быстро проехали по Палтни-стрит и Лора-плейс.  Торп переговаривался со своей лошадью, а Кэтрин размышляла о нарушенных  обещаниях и разрушенных арках, о фаэтонах и ошибочных казнях, о семействе Тилни  и люках-ловушках. Когда они проезжали Аргайл-Билдингс, эти размышления были  внезапно прерваны вопросом ее спутника:    

     

— Что  это там за девица на вас пялилась, пока мы ее обгоняли?    

— Кто?  Где?    

— Да  вон, с правой стороны. Ее, наверно, уже не видать.    

Кэтрин  оглянулась и увидела мисс Тилни, которая медленно шла по улице, опираясь на  руку своего брата. Оба смотрели ей вслед.    

— Остановитесь,  мистер Торп, остановитесь! — вскричала она нетерпеливо. — Это мисс  Тилни! Это же она! Как вы могли сказать, что они уехали? Сейчас же  остановитесь! Я соскочу и вернусь к ним!    

Что  толку было в ее мольбах? Торп лишь подхлестнул лошадь, чтобы она бежала  быстрее. Брат и сестра Тилни скоро перестали на них смотреть и через минуту  скрылись за углом Лора-плейс, а в следующее мгновение она сама перенеслась на  Рыночную площадь. Но все же и теперь, и на протяжении всей следующей улицы  Кэтрин продолжала молить Торпа, что он остановил кабриолет.    

— Ради  Бога, мистер Торп, ради Бога! Остановитесь. Я не могу ехать дальше. Я не пойду.  Я должна вернуться к мисс Тилни!    

Но  мистер Торп только смеялся, щелкал кнутом, гикал и издавал другие невнятные  звуки, продолжая нахлестывать лошадь. И бедной раздосадованной Кэтрин, лишенной  возможности выбраться из экипажа, ничего не оставалось, как отказаться от  дальнейших попыток бегства и подчиниться. Она, однако, не поскупилась на  упреки.    

— Как  же вы, мистер Торп, посмели так меня обмануть? Как вы могли сказать, что видели  их на Лэнсдаун-роуд? Я бы отдала все на свете, лишь бы этого не случилось! Они  сочтут, что я вела себя так странно, так невежливо. Проехала мимо и ничего не  сказала! Вам не понять, насколько это меня мучает. Теперь ни Клифтон, ни все  другое не доставит мне никакого удовольствия. Лучше бы мне, гораздо лучше  сейчас же сойти и добраться до них пешком. Зачем вы придумали, что видели их в  фаэтоне!    

Торп  оправдывался, ничуть не смущаясь, клялся, что никогда в жизни не встречал таких  похожих друг на друга мужчин, и почти не отказывался от утверждения, что видел  все же самого мистера Тилни собственной персоной.    

Их  совместное путешествие — даже после того, как они исчерпали эту тему, — не  могло быть особенно приятным. Кэтрин уже не старалась, как во время предыдущей  поездки, оказывать ему внимание. Она слушала его неохотно и отвечала небрежно.  Единственным утешением для нее оставался Блэйзский замок, и только о нем она  время от времени думала с удовольствием, хотя, конечно, отказалась бы от  радости лицезреть его стены, лишь бы не пожертвовать пешей прогулкой и тем  более не вызвать неудовольствие мистера и мисс Тилни, — отказалась бы от  возможности пройти по анфиладе обширных, бог весть когда заброшенных палат с  остатками великолепной мебели; застрять в узком повороте подземелья,  наткнувшись на низкую, забранную решеткой дверь; или даже вдруг очутиться в  непроглядной тьме, оттого что порывом ветра внезапно задуло их светильник —  единственный светильник!    

Поездка  продолжалась тем временем без каких-либо происшествий. Они находились в виду  города Кейншэма, когда оклик ехавшего позади Морланда заставил его приятеля  натянуть поводья и поинтересоваться, что случилось. Отставший экипаж подъехал  ближе, и, когда они получили возможность переговариваться, Морланд сказал:    

— Лучше  бы повернуть, Торп. Уже слишком поздно, чтобы забираться сегодня дальше. Ваша  сестра со мной согласна. Мы выехали с Палтни-стрит час назад, а проехали чуть  больше семи миль. Остается не меньше восьми. Ничего не получится. Мы поздно  выбрались. Отложим-ка поездку на другой день, — сейчас лучше вернуться.    

— А  мне наплевать! — угрюмо ответил Торп, тут же повернув лошадь, погнал ее в  Бат. — Если б у вашего брата была в упряжке не эта старая кляча, —  проворчал он, — мы бы отлично поспели. Моя лошадь, дайте ей волю, добежала  бы до Клифтона за какой-нибудь час. Я себе чуть руку не вывихнул, приноравливая  ее к шагу этой запаленной кобылы. Этакая глупость, что у Морланда нет своего  кабриолета и лошади.    

— Вы  ошибаетесь! — горячо возразила Кэтрин. — Уверена, что он этого просто  не может себе позволить.    

— Отчего  же не может?    

— Должно  быть, у него нет для этого денег.    

— И  чья же в этом вина?    

— Насколько  мне известно, ничья.    

В ответ  Торп в своей громогласной и бессвязной манере, к которой прибегал столь часто,  выразил мысль, что «скаредность — чертовски дрянное качество» и что «если люди,  купающиеся в деньгах, не способны покупать хорошие вещи, то кто же тогда  способен». Кэтрин даже не пыталась его понять. Утратив то, что должно было  стать для нее утешением в первой утрате, она все меньше старалась быть приятной  сама и находить приятным своего спутника. И на обратном пути до Палтни-стрит  она не произнесла даже десятка слов.    

Войдя в  дом, Кэтрин узнала от лакея, что через несколько минут после ее отъезда  приходили джентльмен и леди и справлялись о ней. Когда он сказал, что она  уехала с мистером Торпом, леди поинтересовалась, не просила ли мисс Морланд  что-нибудь передать, и получив отрицательный ответ, стала искать свою карточку,  не нашла ее при себе и ушла. Размышляя об этом душераздирающем известии, Кэтрин  медленно поднималась по лестнице. На верхней площадке ее встретил мистер Аллен.  Узнав о причине их быстрого возвращения, он сказал:    

— Я  рад, что вы вернулись и что у вашего брата хватило благоразумия отказаться от  этой безрассудной затеи.    

Вечер  все провели у Торпов. Кэтрин была встревожена и грустна. Но Изабелла, играя в покер  и имея своим партнером Морланда, нашла в этом вполне удовлетворительную замену  просторам полей и деревенскому воздуху Клифтона. Она также не раз выразила свое  удовлетворение по поводу того, что все они не пошли в Нижние залы.    

— Как  я сочувствую несчастным, которые там собрались! И как я рада, что меня нет  среди них! Любопытно — состоится ли там бал по всей форме? Танцы, конечно, еще  не начались. Я ни за какие блага на свете не хотела бы там оказаться! Такое  удовольствие провести иной вечер в узком кругу! Могу поручиться, что общего  бала сегодня не будет. Митчелы, насколько я знаю, не придут. Право, мне жаль  тех, кто там собрался. Но вам, мистер Морланд я чувствую, хотелось бы быть  среди них, не так ли? Уверена, что хотелось бы. Ну что ж, ради Бога, вас никто  не удерживает. Надеюсь, вы сможем отлично без вас обойтись. Мужчины всегда  воображают о себе Бог знает что.    

Кэтрин  уже почти готова была обвинить Изабеллу в недостаточной чуткости к ней и к ее  огорчениям — так невнимательно подруга отнеслась к ее мыслям и так ничтожно  было предложенное ею утешение.    

— Любовь  моя, — прошептала она, — не будьте такой букой. Вы разобьете мое  сердце. Разумеется, это было ужасно. Но во всем виноваты лишь Тилни. Почему они  не пришли чуть пораньше? Было, конечно, немного грязно, но разве это  существенно? Мы с Джоном, я уверена, не обратили бы на это внимания. Когда дело  касается друзей, я готова на все! Уж так я устроена — ничего не поделаешь. И  Джон такой же — он удивительно привязчив. Боже, какие вам выпали карты!  Клянусь, у вас все короли! Я счастлива, как никогда в жизни. Мне во сто раз  приятнее, что они все у вас, чем если бы они попали ко мне.    

Здесь я  могу покинуть Кэтрин простертой на подобающем истинной героине бессонном ложе с  головой на терниях облитой слезами подушки. И да будет она считать себя  счастливой, если ей доведется хотя бы один раз вкусить полноценный ночной отдых  на протяжении трех предстоящих месяцев!    

 Глава XII    

     

- Миссис  Аллен, — спросила Кэтрин на следующее утро, — вы не будете возражать,  если я навещу сегодня мисс Тилни? Я не смогу успокоиться, пока не объясню ей,  как все служилось.    

— Непременно  пойдите, моя дорогая. Наденьте только белое платье. Мисс Тилни всегда ходит в  белом.    

Кэтрин  легко согласилась и поспешно переоделась, стремясь как можно скорее попасть в Галерею,  чтобы уточнить адрес генерала Тилни. По ее представлению, он жил на  Мильсом-стрит, но она не была уверена в отношении дома, а неопределенные  сведения, сообщенные по этому поводу миссис Аллен, еще больше сбивали ее с  толку. Оказалось, что он в самом деле живет на Мильсом-стрит, и, запомнив  номер, она направилась туда поспешными шагами и с бьющимся сердцем, чтобы  нанести визит, объяснить свои поступки и получить прощение. Церковный двор она  миновала, намеренно не глядя по сторонам, дабы не оказаться вынужденной  заметить свою дорогую Изабеллу и ее милых родственников, которые, по расчетам  Кэтрин, находились в это время в соседней лавке. Она добралась до цели без  всяких помех, взглянула на номер подъезда, постучала в дверь и сказала, что ей  нужно видеть мисс Тилни. Впустивший ее человек ответил, что мисс Тилни, кажется,  у себя, но что он должен это проверить — не будет ли она любезна себя назвать?  Кэтрин дала свою карточку. Через несколько минут слуга вернулся и с выражением  лица, которое не вполне подтверждало его слова, сказал, что он ошибся, ибо мисс  Тилни, оказывается, нет дома. Вспыхнув от обиды, Кэтрин сошла с крыльца. Она  почти не сомневалась, что мисс Тилни вовсе не отсутствовала, но настолько  рассержена, что отказывается ее принять. И, проходя мимо дома, она не  удержалась и бросила взгляд на окна гостиной, ожидая ее увидеть, — там,  впрочем, никого не было. Однако в конце улицы она вновь оглянулась, и на этот  раз — не в окне дома, а на его крыльце — взору ее предстала мисс Тилни  собственной персоной. Следом за ней вышел джентльмен, которого Кэтрин приняла  за ее отца, и они вместе повернули в сторону Эдгарс-Билдингс. Совершенно  уничтоженная, Кэтрин продолжала свой путь, едва не ожесточившись сама против  тех, кто проявил к ней такое жестокое пренебрежение. Но она подавила в своей  душе это чувство, вспомнив о собственном промахе. Ей было неизвестно, как он  оценивается светскими правилами, в какой мере он непростителен и на какую  суровость ответного обращения ее обрекает.    

Подавленная  и униженная, она даже подумывала некоторое время о том, чтобы вечеров отказаться  от посещения театра. Но, говоря по правде, продолжалось это недолго: во-первых  она сообразила, что не сможет назвать причину, по которой решила остаться дома,  а во-вторых, ей особенно хотелось посмотреть именно сегодняшнюю пьесу. Поэтому  она отправилась в театр вместе со всеми. Никаких Тилни, способных ее  расстраивать или радовать, там не оказалось. Она заподозрила, что любовь к  театру не входила в число многочисленных достоинств их семьи. Быть может,  однако, это объяснялось привычкой к более искусным лондонским постановкам, по  сравнению с которыми, как утверждала Изабелла, все другие кажутся «просто  несносными».    

Предвкушая  удовольствие от пьесы, она не обманулась. Комедия настолько отвлекла Кэтрин от  ее забот, что никто, наблюдая за ней в течение первых четырех актов, не мог бы  подумать, что она чем-то удручена. В начале пятого акта, однако, внезапное  появление Генри Тилни и его отца среди зрителей, занимавших ложу напротив,  вновь вызвало у нее в душе тревогу и упадок настроения. Сцена уже не поглощала  ее целиком и не заставляла самозабвенно смеяться. В среднем каждый второй ее  взгляд обращался к противоположной стороне зала. И она наблюдала за Генри Тилни  на протяжении двух явлений, так и не заметив, чтобы он хоть раз посмотрел в ее  сторону. Его нельзя было заподозрить в безразличии к театру — в течение обоих  явлений он ни разу не оторвал взгляда от сцены. В конце концов все-таки  встретился с Кэтрин глазами и слегка поклонился. Но что это был за поклон! Ни  сопровождавшего его пристального взгляда, ни улыбки! И тотчас вслед за тем  внимание его вновь было обращено к пьесе. Кэтрин испытывала мучительное  нетерпение. Она была готова пробежать через весь зал к его ложе и заставить его  выслушать ее объяснение. Чувства скорее естественные, нежели героические  владели ее душой. Вместо того чтобы счесть себя оскорбленной столь  незаслуженным осуждением и в гордом сознании своей невиновности заклеймить  презрением того, кто мог в ней усомниться, предоставив ему самому разбираться в  случившемся, уклоняясь от его взгляда или кокетничая с другими, она принимала  всю вину или, по крайней мере, ее видимость на себя и мечтала только о  возможности объяснить свое поведение.    

Пьеса  кончилась, занавес опустился. Генри Тилни уже не было видно на прежнем месте,  но отец его еще сидел там же. Возможно, сын в это время обходил театр,  направляясь в их ложу. Ее предположение оказалось правильным. Через несколько  минут он появился и, пройдя через наполовину опустевшие ряды, с одинаково  сдержанной любезностью поклонился миссис Аллен и ее спутнице. Совсем не столь  сдержанным оказался ее ответ:    

— Боже  мой, мистер Тилни, я просто измучилась от желания поговорить с вами и принести  вам свои извинения. Вам, наверно, кажется, что я поступила очень невежливо? Но  на самом деле я не виновата, не правда ли, миссис Аллен? Разве они не сказали  мне, что мистер Тилни и его сестра уехали в фаэтоне из города? Что же мне  оставалось делать? Но мне в тысячу раз больше хотелось пойти с вами. Верно же,  миссис Аллен?    

— Дорогая  моя, вы мнете мне платье. Ее заверения, хотя они так и остались неподтвержденными,  не пропали даром. Благодаря им на его лице появилась более естественная и приветливая  улыбка, и в тоне его ответа было уже значительно меньше прежней искусственной  холодности:    

— Мы  очень вам признательны за то, что, проезжая мимо нас по Аргайл-стрит, вы  пожелали нам счастливой прогулки. Вы были даже столь любезны, что оглянулись на  нас с этой целью.    

— Я  вовсе не желала вам счастливой прогулки! Мне это и в голову не пришло! Я  заставляла мистера Торпа остановиться. Я потребовала этого, как только вас  увидела. Не правда ли, миссис… Ах нет, вас же там не было!.. Но я говорю  правду. И если бы мистер Торп остановился, я бы выпрыгнула на мостовую и  побежала к вам.    

Существует  ли на свете такой Генри, который мог бы остаться бесчувственным к подобному  признанию? Генри Тилни, во всяком случае, не мог. С еще более приветливой  улыбкой он сказал все подобающие слова о том, насколько его сестра жалеет о  случившемся, сочувствует Кэтрин и не сомневается, что она вполне может  полагаться на ее дружбу.    

— Только  не говорите, что мисс Тилни на меня не сердится! — воскликнула  Кэтрин. — Я знаю, что это не так. Она даже не захотела меня принять, когда  я к вам сегодня приходила. Я видела, как она сама через минуту вышла из дома.  Мне было очень горько, но я не обиделась. Может быть, вы даже не знали о моем  приходе.    

— Меня  в то время не было дома. Но я слышал об этом от Элинор, которая с тех пор  жаждет вам рассказать, чем объясняется столь невежливое поведение с ее стороны.  Впрочем, я, наверно, могу сделать это вместо нее. Все произошло оттого, что наш  отец… оба они как раз собирались на прогулку, он очень спешил и, не желая  задерживаться, заставил слугу сказать, что мисс Тилни нет дома. Вот и все,  поверьте. Ей это было крайне неприятно, и она хотела при первой же возможности  извиниться.    

Это  сообщение сняло с души Кэтрин тяжелый камень. И все же некоторое недоумение у  нее осталось, вызвав с ее стороны вопрос, сам по себе бесхитростный, но  показавшийся довольно каверзным ее собеседнику:    

— Отчего  же вы сами, мистер Тилни, проявили меньшее великодушие, чем ваша сестра?    

Если она  так верила в мои добрые намерения и могла объяснить происшедшее только недоразумением,  почему же вы так легко на меня обиделись?    

— Вы  так думаете?    

— Судя  по выражению вашего лица, когда вы входили в ложу, вы были очень рассержены.    

— Рассержен?  У меня не могло быть для этого никаких оснований.    

— Да,  но, глядя на ваше лицо, никто бы не подумал, что у вас нет для этого оснований.    

Вместо  ответа он попросил Кэтрин немного подвинуться и заговорил о пьесе.    

Тилни  провел в их ложе некоторое время и доставил Кэтрин такое удовольствие своим обществом,  что, расставаясь с ним, она не могла не испытать некоторого чувства утраты. При  прощании, однако, было условлено, что намеченная прогулка должна состояться  возможно скорее. И если не считать ее сожаления по поводу ухода Тилни, она в  общем сознавала себя теперь одним из самых счастливых существ на свете.    

Пока они  разговаривали, Кэтрин с некоторым удивлением заметила, что Джон Торп, никогда  не проводивший и десяти минут в одном месте, поглощен беседой с генералом  Тилни. И она ощутила нечто большее, чем удивление, заподозрив по некоторым  признакам, что предметом их внимания и беседы является она сама. Что они могут  говорить о ней? Кэтрин боялась, что генералу Тилни не понравилась ее внешность.  Этим она объясняла, что он не допустил ее свидания с мисс Тилни, для которого  достаточно было лишь на пять минут отложить их прогулку.    

— Откуда  мистер Торп знает вашего отца? — с тревогой спросила она собеседника,  обращая его внимание на ложу, занятую генералом.    

Не имея  об этом ни малейшего представления, мистер Тилни сказал, что его отец, как  всякий военный, располагает обширными знакомствами.    

По  окончании дивертисмента Торп появился в их ложе, чтобы помочь дамам уехать. Главным  предметом его внимания была Кэтрин. И пока они в вестибюле ждали карету, он  опередил вопрос, уже готовый сорваться с ее губ, и со значительным видом  спросил: заметила ли она, как он болтал с генералом Тилни?    

— Отличный  старикан, честное слово! Живой, крепыш, на вид не старше своего сына. Очень мне  нравится, поверьте. Благородство во всем — другого такого и не сыщешь!    

— Но  откуда вы его знаете?    

— Откуда?  Здесь не так-то много людей, с которыми я не был бы знаком. Он мне запомнился  еще в Бедфорде. Сразу его узнал, как только вошел в бильярдную. Один из лучших  игроков, кстати! Мы с ним перебросились шариками, хоть поначалу я и побаивался.  Счет был пять — четыре в его пользу. Если б не один мой удар, какого, наверно,  еще свет не видывал, — я положил его шар прямо… Впрочем, вам без стола не  понять. Так или иначе моя взяла. Отличный парень. Богат, как жид. Мечтаю у него  пообедать — говорят, у него отлично кормят. А о чем бы, вы думали, у нас шла  речь? Конечно, о вас, чтоб я пропал! Он вас находит самой красивой девчонкой в  Бате.    

— Что  за глупости! Как вы можете так говорить?    

— А  что, по-вашему, — я ответил? — (Понизив голос):    

— «Прямо  в точку, генерал! Я с вами совершенно согласен!»    

Здесь  Кэтрин, которую его мнение о своей особе интересовало куда меньше, чем мнение генерала  Тилни, без огорчения услышала, что ее зовет миссис Аллен. Торп тем не менее  проводил ее до кареты и, пока она усаживалась, продолжал ей расточать подобные  тонкие комплименты, хотя она всячески пыталась его унять.    

То, что  она произвела на генерала Тилни вовсе не дурное, а, напротив, хорошее  впечатление, было ей очень приятно. И она с радостью подумала, что теперь в  этой семье нет ни одного человека, встречи с которым ей следовало бы бояться.  Этот вечер подарил ей больше, чем она от него ждала!    

 Глава XIII    

     

Понедельник,  вторник, среда, четверг, пятница и суббота прошли чередой перед глазами читателя.  События каждого дня, его надежды, страхи, огорчения и восторги были изложены  одно за другим, и, чтобы завершить неделю, остается описать лишь воскресные  страдания. Клифтонский план был только отложен, а не отменен, и на воскресной  послеобеденной прогулке по Крессенту он подвергся новому обсуждению. В  разговоре наедине между Изабеллой и Джеймсом, из которых первая особенно  стремилась осуществить это путешествие, а второй не меньше стремился доставить  ей удовольствие, было решено отправиться в путь, в случае благоприятной погоды,  на следующее утро. И чтобы не слишком поздно вернуться, требовалось выехать как  можно раньше. Условившись таким образом и получив согласие Торпа, они должны  были теперь уговорить Кэтрин, которая ненадолго отошла от них, чтобы повидаться  с мисс Тилни. План был принят как раз в это время, и, как только Кэтрин  вернулась, от нее потребовали его одобрения. Но вместо радостного согласия,  которого ждала Изабелла, ответ нахмурившейся и выразившей свое сожаление Кэтрин  был отрицательным. Договоренность, которая не должна была ей позволить  участвовать в прошлой неудавшейся попытке, делала эту поездку для нее  совершенно невозможной. Только что она условилась с мисс Тилни осуществить  завтра намеченную пешую прогулку. Решение это было окончательным, и она от него  не откажется ни при каких обстоятельствах. Но она ведь может и должна  отказаться! — мгновенно воскликнули брат и сестра Торп. Они должны завтра  поехать в Клифтон, они туда не поедут без нее, ей ничего не стоит отложить на  день простую прогулку по окрестностям, они и слышать не хотят об отказе! Кэтрин  была огорчена, но не сломлена.    

— Не  убеждайте меня, Изабелла. Я договорилась с мисс Тилни. Я не могу поехать.    

Это не  помогло. Те же доводы снова были пущены в ход: она должна ехать, может ехать и  ни о каком отказе не может быть и речи!    

— Нет  ничего проще, чем сказать мисс Тилни, что вам напомнили о более ранней договоренности,  и всего лишь отложить прогулку до вторника.    

— Нет,  это было бы не просто. Я этого сделать не могу. Более ранней договоренности не  существовало.    

Изабелла  сделалась более настойчивой, разговаривая с ней все более ласковым тоном и  называя ее самыми нежными именами. Она уверена, что ее обожаемая, ее  чудеснейшая Кэтрин не может серьезно отказать в пустяковой просьбе, с которой  обращается к ней бесконечно любящая ее подруга. У ее любимой Кэтрин, она знает,  такое отзывчивое сердечко и такой ангельский характер, что она, конечно, легко  уступит тем, кого любит. Но все было тщетно. Кэтрин была убеждена в своей  правоте и, страдая от этих нежных и льстивых уговоров, не позволяла себе им  поддаваться. Изабелла испробовала другой способ. Она стала упрекать ее в  большей привязанности к мисс Тилни, которую знает лишь без году неделю, чем к  своим старейшим и лучшим друзьям, короче — холодности и равнодушии к ней самой.    

— Я  не могу подавить в себе чувство ревности, Кэтрин, видя как мною пренебрегают  ради едва знакомых людей — мною, подругой, которая так безмерно вас любит.  Ничто на свете не способно поколебать моих привязанностей, раз они возникли.  Но, должно быть, я испытываю более сильные чувства, чем все другие. Очевидно,  они слишком сильны для моего собственного благополучия. И когда на моих глазах  совершенно чужие люди вытесняют меня из вашего сердца, душа моя разрывается на  части. Эти Тилни отнимают у меня все!    

Такой  упрек показался Кэтрин странным и недобрым. Настоящей подруге едва ли пристало  обнажать перед всеми ее сокровенные чувства. Изабелла выглядела человеком  невеликодушным и себялюбивым, пренебрегающим всем, кроме собственной прихоти.  Эти горькие мысли мелькнули в ее голове, но она промолчала. Между тем Изабелла  приложила к глазам платок, и у расстроенного зрелищем Джеймса невольно  вырвалось:    

— Знаешь,  Кэтрин, я думаю, ты не можешь дольше упрямиться. Не такая уж это жертва. Чтобы  выполнить просьбу такой подруги… Я перестану верить твоей доброте, если ты не  уступишь.    

Это был  первый случай, когда ее брат выступил против нее. Стараясь его не огорчать, она  сделала примирительное предложение: если они отложат поездку до вторника, что  им не трудно сделать, ибо это зависит от них самих она могла бы с ними поехать,  и все были бы удовлетворены. В ответ сейчас же прозвучало:    

— Нет,  нет, нет! Это невозможно, Торп ведь еще не знает, не придется ли ему во вторник  уехать в Лондон.    

Кэтрин  выразила сожаление, но ничего не могла больше поделать. Наступило короткое молчание,  нарушенное Изабеллой, которая сказала с едва сдерживаемым раздражением:    

— Очень  хорошо, поездка отменяется. Если Кэтрин не едет, я не поеду тоже. Не могу же я  быть единственной женщиной. Я ни за что не позволю себе совершить столь  неприличный поступок.    

— Кэтрин,  ты должна ехать!    

— Но  почему же мистер Торп не может взять с собой одну из сестер? Уверяю вас, каждая  из них с удовольствием бы поехала.    

— Премного  вам благодарен, — ответил Торп. — Я в Бате не для того, чтобы катать  здесь своих сестриц и казаться всем дураком. Нет уж, коль вы не хотите,  провались я ко всем чертям, если сам поеду. Я бы и поехал-то лишь ради того,  чтобы покатать вас.    

— Ваша  любезность не доставляет мне удовольствия.    

Ее  слова, однако, не дошли до его ушей, так как он сейчас же куда-то исчез.  Остальные продолжали мучительную для Кэтрин прогулку. Спутники ее молчали,  иногда снова обрушивали на нее мольбы и упреки. Ее рука по-прежнему  поддерживала руку Изабеллы, но сердца были разделены. В некоторые минуты Кэтрин  смягчалась, в другие была взволнована, все время оставаясь печальной, но  непреклонной.    

— Я  не думал, что ты настолько упряма, — сказал Джеймс. — Тебя было  всегда нетрудно уговорить, ты казалась мне самой доброй и покладистой из  сестер.    

— Надеюсь,  я и до сих пор осталась такой, — ответила она с большим чувством. —  Но мне в самом деле невозможно поехать. Если я и ошибаюсь, я делаю то, что  считаю правильным.    

— Подозреваю,  что при этом вам не приходится слишком с собой бороться, — сказала Изабелла.    

Сердце  Кэтрин переполнилось. Она высвободила руку, и Изабелла этому не противилась.  Прошло десять долгих минут, пока к ним опять не присоединился Торп, который,  вернувшись с повеселевшим видом, сказал:    

— Ну  вот и отлично, дело улажено. Мы все можем завтра ехать с чистой совестью. Я  видел мисс Тилни и передал ей ваши извинения.    

— Вы  не могли этого сделать! — воскликнула Кэтрин.    

— Сделал,  клянусь душой! Только что к ней подошел и сказал все, что полагается: вы просили,  мол, передать, что должны отложить вашу совместную прогулку до вторника, так  как на понедельник еще раньше назначили поездку нами в Клифтон. Она ничего не  имела против — сказала, что вторник ее так же устраивает. Итак, все в порядке —  никаких затруднений! Неплохо придумано, а?    

Лицо  Изабеллы снова осветилось благодушием и улыбкой, и Джеймс тоже опять казался  счастливым.    

— В  самом деле, это была чудесная мысль, Кэтрин, дорогая моя, все тревоги теперь  позади. Вы с честью освободились от обязательства и нас ждет прелестнейшая  поездка.    

— Это  невозможно, — сказала Кэтрин. — Я этого не могу допустить. Я должна  сейчас же пойти к мисс Тилни и с ней объясниться.    

Изабелла  схватила ее за одну руку, Торп — за другую, и все трое стали бурно  протестовать. Даже Джеймс вышел из себя. Теперь, когда все уладилось, когда  мисс Тилни сказала, что ее ничуть не меньше устраивает вторник, продолжать  спорить было просто глупо, просто смешно.    

— Не  в этом дело. Мистер Торп не имел права передавать выдуманное поручение. Если бы  я считала возможным, я сказала бы мисс Тилни сама, что откладываю прогулку. А  так это получилось еще более грубо. И откуда мне знать, что мистер Торп в самом  деле… что он опять не ошибся. Из-за его ошибки в пятницу я уже совершила  непростительный промах. Позвольте мне идти, мистер Торп. Изабелла, перестаньте  меня удерживать.    

Торп  сказал, что искать мистера и мисс Тилни бессмысленно, так как он догнал их на  углу Брод-стрит и сейчас они уже дома.    

— Ну  что ж, я пойду к ним домой, — ответила Кэтрин. — Где бы они ни  находились, должна их увидеть. Разговаривать больше не о чем. Если, несмотря на  все уговоры, я не согласилась поступить, на мой взгляд, не правильно, принудить  меня к этому не удастся никакими уловками.    

Сказав  это, она вырвалась и убежала. Торп хотел было броситься за ней, но его удержал  Морланд.    

— Пусть  она идет! Пусть себе идет, если уж ей так хочется!    

— Она  упряма, как…    

Торп не  закончил сравнения, так как оно бы едва ли оказалось приличным.    

Крайне  взволнованная Кэтрин шла так быстро, как только возможно было пробираться через  толпу, боясь преследования, но твердая в своей решимости. По пути она  продолжала думать о случившемся. Ей было жаль огорчать и расстраивать друзей, а  особенно брата. Но она не жалела, что отказалась от поездки. Независимо от ее  собственных чувств, нарушить договоренность с мисс Тилни, взять назад — притом  по выдуманной причине — обещание, которое она дала всего пятью минутами раньше,  было непозволительно. Она упрямилась вовсе не из эгоизма, заботясь о своих  удовольствиях. Их она в какой-то мере могла получить от поездки и осмотра  Блэйзского замка. Но она боролась ради других, ради доброго мнения людей. Ее  убежденности в своей правоте было, однако, недостаточно, чтобы она смогла  восстановить душевное равновесие, — до встречи с мисс Тилни об успокоении  нельзя было даже думать. И, еще сильнее ускорив шаг после того, как она  покинула Крессент, остальной путь, отделявший ее от Мильсом-стрит, Кэтрин почти  пробежала, преодолев его настолько быстро, что, хотя мистер и мисс Тилни  направились к дому гораздо раньше, она успела их заметить при входе в подъезд.  Впустивший их слуга еще не ушел, и, ограничившись словами о необходимости  увидеть мисс Тилни сию же минуту, Кэтрин взбежала наверх, распахнула первую же  увиденную ею дверь и внезапно предстала в гостиной перед генералом Тилни, его  сыном и дочерью. Объяснение такой поспешности, недостатком которого было только  то, что из-за ее нервного возбуждения и нехватки дыхания оно ничего не  объясняло, было дано ею немедленно:    

— Я  страшно торопилась… Все это… Я с ними ехать вовсе не обещала… Я им сразу сказала,  что не могу… И я бежала, как могла, чтобы вам об этом сказать… Мне неважно, что  вы подумаете… Я не могла ждать, пока обо мне доложит слуга…    

Существо  дела, однако, хоть и не лучшим образом растолкованное этой речью, вскоре перестало  быть загадкой. Кэтрин узнала, что Джон Торп передал таки выдуманное им  поручение и мисс Тилни не сочла нужным скрыть, что это ее удивило. Но не  вызвало ли оно более сильного негодования ее брата, к которому Кэтрин в своих  оправданиях инстинктивно обращалась в такой же мере, как и к его сестре, гостья  никоим образом выяснить не могла. Что бы ни говорилось или ни предполагалось до  ее прихода, но после ее взволнованного рассказа выражение лиц хозяев и весь их  тон сразу стали настолько дружественными, насколько она могла только мечтать.    

Когда  все таким образом счастливо уладилось, она была представлена их отцу, встретив  с его стороны любезный и обходительный прием, напомнивший отзыв о нем Торпа и  дававший приятный повод считать, что последний в некоторых случаях говорит  правду. Заботливость генерала дошла до того, что, не будучи осведомлен о  необыкновенной поспешности, с которой Кэтрин поднималась по лестнице, он не в  шутку рассердился на слугу, из-за нерадивости которого ей пришлось  собственноручно отворить дверь в гостиную.    

— Что  себе позволяет Уильям? Я еще этим займусь!    

И если  бы Кэтрин самым горячим образом не засвидетельствовала его невиновности, Уильям  мог бы из-за ее поспешности навсегда лишиться расположения хозяина, а то и  своего места.    

Просидев  четверть часа, она поднялась, чтобы со всеми проститься, и была приятно изумлена,  когда генерал Тилни попросил ее оказать ему и его дочери честь, отобедав у них  и проведя с ними остаток дня. Мисс Тилни присоединилась к его просьбе. Кэтрин  чувствовала себя весьма польщенной, но была не вправе согласиться, ибо мистер и  миссис Аллен с минуты на минуту ждали ее возвращения. Генерал сказал, что не  смеет больше настаивать — пренебречь интересами мистера и миссис Аллен было бы  непозволительно. Но в какой-нибудь другой день, о котором можно будет  договориться заранее, они не откажутся, он надеется пожертвовать ее обществом  ради того, чтобы отпустить мисс Морланд к ее подруге. О нет! Кэтрин не  сомневалась, что у них не будет ни малейших возражений, и она с большим  удовольствием примет приглашение. Генерал проводил ее до дверей на улицу, самым  приятным образом беседуя с ней, пока они спускались по лестнице, и восхищаясь  упругостью ее походки, удивительно соответствовавшей манере, с которой она танцует,  и на прощание отвесил ей самый изящный поклон, какой ей когда-либо приходилось  видеть.    

Довольная  всем случившимся, Кэтрин весело шла к Палтни-стрит своей, как она теперь знала,  упругой походкой, которой до того она даже не замечала. Она добралась до дому,  не встретив никого из обидевшейся на нее компании. И теперь, когда ею была  достигнута решительная победа, выдержан характер и спасена завтрашняя прогулка,  она начала (по мере того как проходило ее волнение) сомневаться своей  совершенной правоте. Самоотверженность всегда благородна. И если бы она  проявила уступчивость, она бы теперь была избавлена от неприятных мыслей о  рассерженной подруге, расстроенном брате и сорванной, быть может ее усилиями,  поездке, которая могла доставить им так много удовольствия.    

Чтобы  облегчить душу и услышать из уст непредубежденного человека истинную оценку  своего поведения, она в разговоре с мистером Алленом упомянула, воспользовавшись  случаем, о задуманной ее братом и Торпом завтрашней поездке. Мистер Аллен  откликнулся сразу.    

— Что  ж, — спросил он, — и вы тоже хотите с ними отправиться?    

— Нет.  Как раз перед тем, как они мне об этом сказали, я условилась с мисс Тилни о прогулке  по окрестностям Бата. Поэтому, вы понимаете, я не могла с ними ехать, не правда  ли, не могла?    

— Разумеется,  нет. Я рад, что вы отказались. Такого рода поездки — вообще неподходящее дело.  Молодые люди и девицы, разъезжающие по дорогам в открытых экипажах! В отдельных  случаях это допустимо. Но совместные посещения гостиниц и других публичных  мест! Это не доводит до добра. Я удивляюсь, что миссис Торп смотрит на такие  вещи сквозь пальцы. И рад, что вы решили не ехать. Вашей матушке это бы не  понравилось. Вы согласны со мной, миссис Аллен? Не находите ли вы подобные  поездки предосудительными?    

— Разумеется,  даже очень. Открытые экипажи — ужасная вещь! Чистое платье становится в них  грязным за пять минут. Вас забрызгивает, когда вы в них влезаете и когда вылезаете.  А ветер треплет прическу и шляпу решительно во все стороны. Я ненавижу открытые  экипажи!    

— Я  это знаю. Но речь сейчас идет о другом. Не кажется ли вам, что молодые леди, то  и дело разъезжающие в открытом экипаже с молодыми людьми, не состоящими с ними  даже в родстве, выглядят несколько странно?    

— Да,  мой дорогой, они в самом деле выглядят странно. Я этого терпеть не могу!    

— Дорогая  миссис Аллен, — воскликнула Кэтрин, — почему же вы мне раньше об этом  не сказали? Если бы я знала, что этого делать не следует, уверяю вас, я вообще  не ездила бы с мистером Торпом. Я думала, вы предупредите меня, если увидите,  что я поступаю не правильно.    

— Так  оно и есть, моя дорогая, можете на меня положиться. Перед отъездом я обещала миссис  Морланд заботиться о вас, насколько это окажется в моих силах. Но нельзя быть  чересчур требовательной. Как говорит ваша добрая матушка, молодежь остается  молодежью. Вы помните, когда мы приехали, я не хотела чтобы вы покупали этот  узорчатый муслин. Но вы все же его купили. Молодежь не любит, когда ей слишком  многое запрещают.    

— Но  тут ведь речь шла о действительно важном обстоятельстве. Не думаю, чтобы вам  трудно было меня убедить.    

— То,  что случилось, не так уж страшно, — сказал мистер Аллен. — Но я бы,  дорогая, советовал вам больше не ездить с мистером Торпом.    

— Именно  это я и хотела сказать, — добавила его жена.    

Перестав  тревожиться о себе, Кэтрин почувствовала беспокойство за Изабеллу. И после минутного  раздумья она спросила у мистера Аллена, не поступит ли она правильно и  великодушно, если напишет мисс Торп о том нарушении приличий, о котором ее  подруга, как прежде она сама, наверно, и не догадывается. В противном случае,  как ей казалось, Изабелла, несмотря на случившееся, может все же завтра поехать  в Клифтон. Мистер Аллен, однако, отсоветовал ей это делать.    

— Лучше,  дорогая моя, оставьте ее в покое. Мисс Торп — достаточно взрослая девица и  должна сама следить за своим поведением. А на худой конец, у нее есть мать,  которая может дать ей совет. Несомненно, миссис Торп слишком снисходительна. И  все же вам лучше не вмешиваться. Она и ваш брат уже решили поехать, так что  из-за этого они только станут к вам хуже относиться.    

Кэтрин  смирилась. И хотя ей было грустно думать, что Изабелла совершает ошибку, она испытывала  большое облегчение оттого, что мистер Аллен одобрил ее поступок, и была  искренне рада, что его совет помешал ей впасть в ту же ошибку самой. Избавление  от поездки в Клифтон поистине казалось ей теперь настоящим избавлением. Ибо что  подумали бы о ней мистер и мисс Тилни, если бы она нарушила данное им обещание  ради того, что было столь дурно само по себе? Если бы она провинилась в  нарушении одного долга лишь для того, чтобы нарушить другой?    

 Глава XIV    

     

Следующее  утро было великолепным, и Кэтрин почти не сомневалась, что она будет вновь  атакована компанией, собирающейся ехать в Клифтон. Однако, после того как она  заручилась поддержкой мистера Аллена, они уже больше не были ей страшны. И все  же она предпочитала избежать столкновения, сама победа в котором была бы для  нее мучительной, и искренне радовалась, что их было не видно и не слышно. Тилни  зашли к ней в назначенное время. И поскольку не возникло никаких новых  затруднений, — ничего не вспомнилось, не пришло нежданного вызова и никто  бесцеремонным вторжением не нарушил их намерений, — наша героиня весьма  противоестественным образом смогла выполнить свое обещание, хотя оно было дано  не кому иному, как самому герою романа.    

Они  решили обойти вокруг Бичен-Клиффа, величественного холма, яркая зелень и  нависшие кустарники которого делают его столь заметным с любого открытого места  в Бате.    

— Когда  я на него смотрю, — сказала Кэтрин, пока они шли вдоль реки, — я  всегда вспоминаю о юге Франции.    

— Вы  бывали за границей? — с некоторым удивлением спросил Генри.    

— Да  нет же, я говорю просто о том, что описано в книгах. Этот холм всегда наводит  меня на мысль о стране, по которой в «Удольфских тайнах» путешествовали Эмили и  ее отец. Но вы ведь, наверно, не читаете романов?    

— Почему  же?    

— Они  для вас недостаточно умны. Джентльмены читают более серьезные книги.    

— Человек,  будь то джентльмен или леди, не получающий удовольствия от хорошего романа,  должен быть безнадежно глуп. Я прочел все сочинения миссис Радклиф, и  большинство из них с большим интересом. Когда я взялся за «Удольфские тайны», я  не мог оторваться от книги. Помню, я проглотил ее за два дня, и все это время  волосы дыбом стояли на моей голове.    

— Да, —  прибавила мисс Тилни, — я помню, как ты мне начал читать ее вслух. Когда я  только на пять минут отвлеклась, чтобы ответить на записку, ты, вместо того  чтобы ненадолго отложить книгу, убежал с романом на Эрмитажную аллею, и мне  потом пришлось ждать пока ты его не закончишь.    

— Спасибо,  Элинор. Весьма убедительное свидетельство! — Вы видите, мисс Морланд,  насколько необоснованным было ваше подозрение. Вот что со мной сделало желание  поскорее узнать о дальнейших событиях. Я не мог всего пять минут подождать свою  сестру, нарушил обещание прочесть ей этот роман вслух и в самом интересном  месте заставил ее мучиться от любопытства, убежав с книгой, которая, примите во  внимание, была ее, и только ее, собственностью! Вспоминая об этом, я испытываю  чувство гордости и надеюсь, что этот случай позволит вам составить обо мне  хорошее мнение.    

— Мне  это и в самом деле приятно слышать. Теперь я не буду стыдиться того, что мне нравится  «Удольфо». До сих пор я не в шутку думала, что все молодые люди с поразительным  презрением говорят о романах.    

— Вот  именно, поразительным. Можно и впрямь поражаться тем, что они способны презирать  книги, которые сами читают наравне с женщинами. Я лично прочел их сотни. Не  воображайте, что вы можете соревноваться со мной в знакомстве со всеми Джулиями  и Луизами. Коли мы станем считаться, спрашивая без конца друг у друга: «Читали  ли вы то», или: «Читали вы это», — я скоро оставлю вас так далеко позади,  как — что бы такое придумать в качестве подходящего сравнения? — как сама  ваша любезная Эмили оставила позади бедного Валанкура, уехав со своей теткой в  Италию. Подумайте, насколько раньше я начал. Я уже учился в Оксфорде, когда вы  еще были милой маленькой девочкой и вышивали дома салфеточки ддя подарков.    

— Боюсь,  что не слишком милой. Но скажите мне все же, не находите ли вы, что «Удольфо»  прелестнейшая книга на свете?    

— Вы,  должно быть, имеете в виду «красивейшая»? Это зависит от переплета.    

— Генри, —  сказала мисс Тилни, — ты позволяешь себе слишком много! Мисс Морланд, он  обращается с вами совершенно так же, как со своей сестрой. Ему всегда хочется  поймать меня на том, что я как-то неточно выразилась. А теперь он пробует и с  вами затеять ту же игру. Он недоволен вашим употреблением слова  «прелестнейшая», и вам лучше побыстрее его заменить, так как в противном случае  он будет всю дорогу пилить нас Джонсоном и Блэром.    

— Я  уверена, — воскликнула Кэтрин, — что у меня и в мыслях не было ничего  плохого. Но это в самом деле прелестная книга — почему же мне так ее не  назвать?    

— Совершенно  верно, — сказал Генри. — И сегодня прелестная погода. И мы совершаем  прелестную прогулку. И вы обе — самые прелестные молодые леди. Какой же это  поистине прелестный мир! Слово подходит ко всему. Быть может, первоначально его  использовали, только чтобы выразить красоту, изящество, утонченность, —  говорили о прелестных платьях чувствах или вкусах. Но теперь одним этим словом  можно охарактеризовать любое качество в любом предмете.    

— В  то время как на самом деле, — воскликнула его сестра, — оно может  относиться только к тебе, не характеризуя при этом ничего. Ты и впрямь человек  прелестный, да вот нрав у тебя известный! Давайте, мисс Морланд предоставим ему  размышлять о точности наших выражений, а сами будем восторгаться «Удольфо»,  пользуясь любыми словами, какие только придут нам в голову. Это действительно  интереснейшая книга. Вы любите подобное чтение?    

— Сказать  по правде, я не очень люблю другое.    

— Вот  как?    

— То  есть я могу читать стихи, пьесы и тому подобное и неплохо отношусь к описаниям  путешествий. Но историей, настоящей солидной историей я никак не могу увлечься.  А вы можете?    

— Да,  я люблю историю.    

— Я  тоже хотела бы ее любить. Я иногда читаю исторические книги по обязанности, но  они меня только злят или усыпляют. Споры королей и пап, с войнами или чумой на  каждой странице! Мужчины — ничтожества, о женщинах вообще почти не говорится —  все это невыносимо. И вместе с тем мне часто кажется, что это так скучно. Ведь  большую часть того, что там написано, пришлось сочинить. Речи, вложенные в уста  героев, их мысли, планы — почти все это надо было придумать, а в других книгах  я больше всего люблю выдумку.    

— Вам  кажется, — сказала мисс Тилни, — что историкам не слишком удаются  взлеты фантазии? Они щеголяют воображением, не возбуждая интереса у читателя? Я  люблю историю, и меня вполне удовлетворяет смесь истины с выдумкой. Главные  факты исторические авторы добывают из архивов — древних книг и летописей,  которым, я надеюсь, можно настолько верить, насколько вообще можно верить  сведениям о том, что происходит не у нас на глазах. А что касается названных  вами маленьких украшений, то они и есть всего лишь украшения, и я воспринимаю  их в качестве таковых. Если речь хорошо написана, я читаю ее с удовольствием  независимо от того, кем она сочинена, — возможно, даже с большим  удовольствием благодаря тому, что вместо подлинных слов Карактакуса, Агриколы  или Альфреда Великого передо мной — сочинение мистера Юма или мистера  Робертсона.    

— Так  вы любите историю? И мистер Аллен с моим отцом тоже любят. И два моих брата не  питают к ней отвращения. Столько примеров среди, маленького круга моих друзей —  просто удивительно! Такая пропорция позволяет мне не испытывать жалости к  историческим писателям. Если люди любят читать их книги, то все в порядке. А не  то — отдавать столько сил, чтобы исписывать огромные тома, в которые, как я  думала, добровольно даже никто и не заглядывает, — работать только ради  мучения маленьких мальчиков и девочек — такая судьба мне казалась слишком  жестокой! И хотя мне известно, насколько это все правильно и нужно, я часто  удивлялась самоотверженности людей, которые способны засесть за подобную  работу.    

— Что  маленьких мальчиков и девочек следует мучить, — сказал Генри, — не  станет отрицать ни один человек, хоть немного знакомый с жизнью в  цивилизованном государства. Но говоря о наших выдающихся историках, должен  заметить, что предположение, будто они не преследуют более высокой цели, могло  бы их сильно оскорбить. Судя по их методу и стилю, мне думается, они вполне  способны мучить читателей в гораздо более зрелом возрасте и с более развитым интеллектом.  Я употребляю глагол «мучить», пользуясь вашим собственным языком, вместо,  глагола «учить», считая их отныне синонимами.    

— Вам  кажется нелепым, что я учение назвала мучением. Но если бы вы, подобно мне, привыкли  наблюдать, как бедные маленькие дети сперва заучивают буквы, а потом учатся  правописанию; если бы вы всю жизнь, подобно мне, видели, какими непонятливыми  они бывают на протяжении целого утра и как устает наша бедная мать к его концу,  то вы согласились бы, что «мучить» и «учить» в некоторых случаях можно считать  одним и тем же.    

— Вполне  возможно. Но историки не в ответе за трудность обучения грамоте. И даже вас  самих, хотя вы, кажется, не слишком склонны к суровым и напряженным занятиям,  быть может, удастся убедить, что неплохо пострадать два-три года, чтобы всю  остальную жизнь иметь возможность читать. Подумайте, если бы нас не учили  чтению, миссис Радклиф писала бы зря — или, быть может, не писала бы совсем!    

Кэтрин  согласилась, и ее самый жаркий панегирик по поводу талантов упомянутой леди исчерпал  тему. Очень скоро Генри и Элинор принялись обсуждать другую, по поводу которой  Кэтрин сказать было нечего. Они стали обозревать местность, как это делают  люди, занимающиеся живописью, и с жаром знатоков заспорили о том, в какой мере  она подходит для пейзажа. В этих вопросах Кэтрин не разбиралась. У нее не было  ни малейших представлений о рисовании и художественном вкусе. И она вслушивалась  в их разговор с тщетным вниманием, ибо все, что они говорили, было ей почти  целиком непонятно, а то малое, что ей удавалось в нем уловить, находилось в  вопиющем противоречии со скудными сведениями в этой области, почерпнутыми ею из  других источников. Оказывалось, что красивый вид не следует отныне рисовать с  вершины холма к что чистое синее небо невыгодно для дневного пейзажа. Она до  глубины души стыдилась своего невежества. Неуместный стыд! Тому, кто хочет  кого-то к себе привязать, полезно проявить неосведомленность. Обладать хорошей  осведомленностью — значит ущемлять тщеславие окружающих, чего разумный человек  всегда должен избегать, в особенности женщина, имеющая несчастье быть  сколько-нибудь образованной и вынужденная поелику возможно скрывать этот  недостаток.    

В какой  мере естественная простота благоприятствует хорошенькой девушке, было уже  разъяснено мастерским пером моей сестры по профессии. И к ее трактовке этой  темы я, из чувства справедливости к мужскому полу, добавлю только, что, хотя  для более значительной и более легкомысленной его части привлекательность  женщины усиливается ее наивностью, между мужчинами все же есть и такие, которые  настолько разумны и образованны, что ищут в женщине чего-то большего, чем  невежество. Кэтрин, однако, не сознавала своего преимущества — она не знала,  что хорошенькая девушка с чувствительным сердцем и самым непросвещенным умом,  при отсутствии каких-либо неблагоприятных обстоятельств, не может не привлечь к  себе умного молодого человека. В настоящем случае она с огорчением призналась В  своей недостаточной осведомленности и заявила, что за умение рисовать была бы  готова жертвовать всем на свете. В ответ незамедлительно последовала лекция о  прекрасном, в которой объяснения ее спутника были настолько доходчивыми, что она  тут же стала любоваться всем, что казалось красивым ему, и к которой она  выказала такое серьезное внимание, что он ощутил полнейшее удовлетворение ее  выдающимся природным вкусом. Он говорил ей о передних планах, расстояниях и  далях, боковых фонах и перспективах, свете и тенях. И Кэтрин оказалась столь  способной ученицей, что, когда они поднялись на вершину Бичен-Клиффа, она сама  отвергла вид на город Бат в качестве возможного объекта для пейзажа. Восхищаясь  ее успехами и боясь утомить ее ум слишком большой дозой премудрости, преподнесенной  за один раз, Генри позволил содержанию беседы постепенно измениться, и, легко  перейдя от скалистого утеса и засохшего дуба, который он поместил неподалеку от  его вершины, к дубам вообще, к лесам, к окружающим их землям, пустующим  пространствам, государственным угодьям и правительству, он вскоре оказался в  сферах политики. А от политики было уже нетрудно прийти к молчанию. Затяжная  пауза, последовавшая после того, как он кратко рассмотрел состояние нации, была  нарушена Кэтрин, которая сказала весьма серьезно:    

— Я  слышала, в Лондоне ждут чего-то ужасного.    

Мисс  Тилни, к которой главным образом были обращены эти слова, вздрогнула и поспешно  откликнулась:    

— В  самом деле! В каком же роде?    

— Не  имею понятия ни о роде, ни об истоках. Я только слышала, что речь идет о чем-то  чудовищном — несравнимом со всем, что было известно прежде.    

— Боже!  Откуда вы это узнали?    

— Моя  близкая подруга получила вчера письмо из Лондона. Что-то необыкновенно страшное.  Можно ждать убийства и тому подобного.    

— Вы  удивительно владеете собой, рассказывая об этом. Надеюсь, что сообщения вашей подруги  преувеличены. И если о подобном замысле известно заранее, правительством будут  приняты необходимые меры, чтобы предотвратить его осуществление.    

— Правительство, —  сказал Генри, сдерживая улыбку, — не обладает ни желанием, ни возможностью  вмешиваться в подобные дела. Убийства нужны. И правительству безразлично, в каких  масштабах.    

Леди  посмотрели на него с удивлением. Он засмеялся и прибавил:    

— Послушайте,  вы хотите, чтобы я помог вам понять друг друга, или же предоставить вам  выбираться из этой путаницы своими силами? О нет, я буду великодушен и докажу,  что я мужчина, не только щедростью своей души, но и ясностью рассудка. Я  терпеть не могу представителей моего пола, которые считают себя достойным  иногда снисходить до уровня вашего разумения. Возможно, женский ум недостаточно  основателен и остер — недостаточно деятелен и проницателен. Возможно, вам не  хватает наблюдательности, интуиции, логики, гения и остроумия…    

— Мисс  Морланд, не обращайте внимания на его слова. Но будьте добры, расскажите мне,  что это за ужасный заговор?    

— Заговор?  Какой заговор?    

— Дорогая  Элинор, заговор существует лишь в твоем воображении. Какая несусветная путаница!  Мисс Морланд всего-навсего упомянула о новом готовящемся к выходу романе в трех  томах дуодецимо, по двести семьдесят шесть страниц в каждом, с фронтисписом в  первом, изображающим два могильных камня и фонарь, — ты поняла? Ваши ясные  высказывания, мисс Морланд, моя бестолковая сестра неверно восприняла. Вы  говорили об ожидаемых в Лондоне ужасах, но вместо того, чтобы сразу понять, как  подобало бы разумному существу, что ваши слова относятся только к  распространенным изданиям, она немедленно нарисовала в своем воображении собравшуюся  в Сент-Джордж-Филдсе трехтысячную толпу, разгромленный банк, осажденный Тауэр,  залитые кровью лондонские улицы, вызванный из Нортгемптона для подавления  восставших эскадрон 12-го полка легких драгун (надежда нации!) и славного  капитана Фредерика Тилни, сбитого с лошади брошенным из верхнего окна кирпичом  в самый момент его появления во главе вверенных ему войск. Простите ей ее  недогадливость. Сестринская привязанность соединилась здесь со слабостью  женщины. Вообще-то она вовсе не так уж плохо соображает.    

Кэтрин  чувствовала себя достаточно неловко.    

— А  теперь, Генри, — сказала мисс Тилни, — после того как ты помог нам  понять друг друга ты мог бы помочь мисс Морланд понять и тебя самого, —  если только ты не хочешь, чтобы она считала тебя непозволительно бесцеремонным  по отношению к твоей сестре и великим грубияном по отношению к слабому полу  вообще. Мисс Морланд еще не привыкла к твоим чудачествам.    

— Я  буду счастлив познакомить ее с ними получше.    

— Не  сомневаюсь. Но этим ты еще не дал необходимых сейчас объяснений.    

— Что  же от меня требуется?    

— Ты  это знаешь сам. Изложи свои подлинные взгляды. Объясни, какого ты высокого мнения  об умственных способностях женщин.    

— Мисс  Морланд, я весьма высоко ставлю умственные способности всех женщин на свете,  кто бы они ни были, в особенности тех, с кем я имею счастье находиться в одной  компании.    

— Этого  недостаточно. Будь серьезнее.    

— Мисс  Морланд, никто не судит об умственных способностях женщин так высоко, как я.  Мне кажется, что природа дала им так много, что они никогда не считают нужным  использовать больше половины.    

— В  данный момент, мисс Морланд, мы не добьемся от него ничего более разумного. Он  сейчас не настроен на серьезный лад. Но, уверяю вас, было бы совершенно неверно  предполагать, что он способен высказаться несправедливо о какой-нибудь женщине  вообще или недоброжелательно обо мне.    

Поверить,  что Генри Тилни не может поступить плохо, было для Кэтрин совсем нетрудно.  Выходки его иногда вызывали у нее удивление, но относился он ко всему всегда  правильно. А тем, что было в нем непонятно, она готова была восхищаться так,  как будто она это понимала. Вся прогулка показалась Кэтрин чудесной, и, хотя  она закончилась слишком быстро, чудесным было и ее завершение: ее друзья зашли  вместе с ней в дом, и перед тем, как расстаться, мисс Тилни, обращаясь в равной  степени к ней и к миссис Аллен, самым любезным образом попросила Кэтрин  доставить ей удовольствие, приняв приглашение послезавтра у них пообедать. Со  стороны миссис Аллен не возникло никаких затруднений, а единственная трудность  для Кэтрин была связана с необходимостью скрыть переполнившие ее радостные  чувства.    

Утро  прошло так приятно, что совершенно вытеснило из ее памяти мысли о дружбе и сестринской  привязанности. За все время прогулки она ни разу не подумала об Изабелле и  Джеймсе. Когда Тилни ушли, ей захотелось что-нибудь о них узнать, но на первых  порах это оказалось невозможным. Миссис Аллен ничем не могла рассеять ее  тревогу по поводу отсутствия сведений о подруге и брате. Около середины дня,  однако, Кэтрин под предлогом безотлагательной покупки ярда цветных лент вышла  на улицу. На Бонд-стрит она обогнала среднюю мисс Торп, шедшую в  Эдгарс-Бил-дингс между двумя самыми очаровательными на свете девицами, которые  в течение этого утра были ее любимейшими подругами. От нее Кэтрин узнала, что  путешествие в Клифтон состоялось.    

— Они  выехали в восемь часов, — сказала мисс Энн, — и, поверьте, я не  завидую их поездке. Мне кажется, мы с вами счастливо отделались от этой затеи.  Ничего не могло быть скучнее — в это время года в Клифтоне ни души. Белл  поехала с вашим братом, а Джон повез Марию.    

Кэтрин  выразила полное удовлетворение, узнав, как все устроилось.    

— Еще  бы, — поддакнула ей Энн, — Мария сразу согласилась. Она была в диком  восторге, надеясь получить удовольствие. Не могу сказать, что восхищаюсь ее  вкусом. Что касается меня, я с самого начала решила не ехать, как бы меня ни  упрашивали.    

Несколько  в этом сомневаясь, Кэтрин не удержалась от замечания:    

— Я  бы желала, чтобы и вы участвовали в прогулке. Жаль, что вы не смогли поехать со  всеми.    

— Благодарю  вас, мне это было ни к чему. Я ни за что не поехала бы сама. Когда вы подошли,  я как раз говорила об этом Эмили и Софье.    

Кэтрин  осталась неубежденной, но радовалась, что Энн располагала подругами, которые  могли ее утешить. Вполне успокоенная, она попрощалась с мисс Торп и вернулась  домой, довольная тем, что ее отказ не сорвал поездки, и надеясь, что благодаря  удовольствию, полученному от прогулки, Джеймс и Изабелла перестанут сердиться  на проявленное ею упорство.    

 Глава ХY    

     

На  следующий день утром записка от Изабеллы, дышавшая в каждой строке миром и дружбой  и умолявшая прийти немедленно по исключительно важному делу, заставила  подгоняемую преданностью и любопытством Кэтрин поспешить в Эдгаре-Билдингс. В  гостиной она застала двух младших мисс Торп. И когда Энн вышла, чтобы позвать  Изабеллу, Кэтрин воспользовалась возможностью расспросить ее сестру о вчерашней  поездке. Мария только и ждала случая выразить свои восторги, и Кэтрин тотчас же  услышала, что они совершили чудеснейшую прогулку на свете и что никто не может  себе представить, до чего это было изумительно, и поверить, как это было  очаровательно. Таковы были сведения, сообщенные за первые пять минут. В  продолжение последующих были переданы некоторые подробности они приехали прямо  в гостиницу «Йорк», слегка перекусили, заказали ранний обед, сходили в  Галерею-бювет и попробовали там воду из источника, рассовав несколько шиллингов  в сумочки и копилки, завернули к кондитеру поесть мороженого, поспешили в  гостиницу и, боясь задержаться до темноты, наспех проглотили поданные им блюда,  а затем прелестнейшим образом вернулись домой — правда, луны не было и пошел небольшой  дождь, да еще лошадь мистера Морланда так заморилась, что еле-еле переставляла  ноги.    

Кэтрин  вполне удовлетворило выслушанное сообщение. Про Блэйзский замок они, как видно,  даже не вспомнили, а обо всем остальном не стоило жалеть ни минуты. В конце  рассказа Мария выразила нежное сочувствие своей сестре Энн, которая, по ее  мнению, была смертельно обижена тем, что ее не взяли в поездку.    

— Она  мне этого никогда не простит, я убеждена. Но вы же знаете, разве я могла  что-нибудь сделать? Джон хотел, чтобы поехала я, — он клялся, что не  повезет ее из-за ее толстых лодыжек. Боюсь, настроение у нее испорчено на целый  месяц. Но я твердо решила не обращать на это внимания. Меня ведь не так-то  легко вывести из себя.    

В эту  минуту в комнату стремительно вбежала Изабелла с таким счастливым и многозначительным  видом, что сразу привлекла к себе все внимание своей подруги. Мария была бесцеремонно  выставлена за дверь, и Изабелла, заключив Кэтрин в объятия, начала следующим  образом:    

— Да,  да, Кэтрин, это в самом деле так. Ваша проницательность вас не обманула. У,  этот ваш коварный взгляд! Он все видит насквозь.    

Взгляд  Кэтрин выражал лишь недоумение.    

— Ну  вот, моя бесценная, моя самая любимая подруга, — продолжала  Изабелла, — видите, до чего я взволнована. Давайте сядем поуютнее и  поговорим. Значит, вы обо всем догадались, как только получили мою записку?  Лукавое создание! Ах, Кэтрин, вы одна знаете мое сердце — только вы способны  понять, как я счастлива. Ваш брат — обаятельнейший человек на земле. Только бы  мне стать достойной его! Но что скажут ваши чудесные родители? Боже! Когда я думаю  о них, меня всю трясет.    

Кэтрин  начала догадываться о случившемся. Мысль об этом осенила ее внезапно. И, густо  покраснев под действием столь нового для нее переживания, она воскликнула:    

— Боже  мой! Изабелла, дорогая моя, что вы хотите сказать? Неужели, неужели вы с Джеймсом  и вправду друг друга любите?    

Ее  смелая догадка, однако, как она скоро поняла, отражала истинное положение дел  только наполовину. Горячая симпатия к Джеймсу, которую Кэтрин якобы постоянно  замечала в каждом взгляде и поступке Изабеллы, была вознаграждена во время  вчерашней поездки его нежнейшим признанием в любви. И теперь она была связана с  ее братом сердцем и словом. Еще никогда до ушей Кэтрин не доходила такая  радостная, такая увлекательная и необычайная новость. Ее брат и ее подруга  помолвлены! Впервые переживая подобное событие, она придавала ему столь большое  значение, как будто жизненная рутина не могла принести ей еще раз чего-либо в  этом роде. Выразить силу своих чувств она не могла, но их суть вполне  удовлетворяла ее подругу. И прежде всего Кэтрин дала им выход, признавшись,  насколько она будет счастлива приобрести такую сестру, после чего две  прекрасные леди обнялись и их счастливые слезы смешались в общем потоке.    

Как бы  искренне Кэтрин ни была рада их будущему родству, следует признать, что  Изабелла далеко превзошла ее в предвкушении близости между ними.    

— Моя  Кэтрин будет мне несравнимо дороже, чем Энн или Мария. Я знаю, что привяжусь ко  всем моим дорогим Морландам гораздо сильнее, чем к своей семье.    

Подобная  возвышенность дружеских чувств оставалась для Кэтрин недосягаемой.    

— Как  вы похожи на вашего брата! — продолжала Изабелла. — С тех пор, как мы  встретились, я в вас души не чаю. Но так бывает со мной всегда — первое  мгновение решает все! В первый же день, когда Морланд приехал в прошлом году к  нам на Рождество, в ту самую секунду, как я его увидела, мое сердце мне больше  не принадлежало. На мне, помню, было тогда желтое платье, а волосы заплетены в  косы. Я вошла в гостиную, Джон мне его представил, и мне показалось, что я в  жизни еще не видела более красивого человека.    

Здесь  Кэтрин отметила про себя могущественную силу любви. Ибо хоть она и была очень  привязана к брату и относилась пристрастно к его достоинствам, она никогда не  находила его красавцем.    

— В  тот вечер, помнится, у нас пила чай мисс Эндрюс — на ней было платье из красновато-коричневого  шелка. И она выглядела так божественно, — я была уверена, что ваш брат  непременно в нее влюбится. Думая об этом, я всю ночь не сомкнула глаз. Ах,  Кэтрин, скольких бессонных ночей стоил мне ваш брат! Я не желала бы вам  выстрадать и половину того, что досталось на мою долю. Я знаю, насколько я  похудела. Но мне незачем терзать вас, описывая все мои муки. Вы их наблюдали  достаточно. Мне кажется, я выдавала себя на каждом шагу. Я так неосторожно  призналась в своей склонности к людям духовного звания! Но я не сомневалась,  что вы сохраните мою тайну.    

Кэтрин  знала, что ничего не могло быть сохраннее. Но, стыдясь признаться подруге в  своей недогадливости, она не смела оспаривать приписываемые ей лукавую  проницательность и душевную симпатию. Ей стало известно, что ее брат хочет  незамедлительно ехать в Фуллертон, чтобы объявить о случившемся родителям и  испросить их согласия. И это было причиной некоторого действительного  беспокойства Изабеллы, которое Кэтрин постаралась рассеять. Она нисколько не  сомневалась, что отец и мать никогда не воспротивятся желаниям Джеймса.    

— Едва  ли есть на свете родители, — сказала она, — которые относились бы к  детям с большей добротой и сильнее желали им счастья. Я убеждена, что они  согласятся немедленно.    

— Морланд  говорит то же самое, — сказала Изабелла. — И все же я не смею  надеяться. Я так бедна — они никогда на это не согласятся. Ваш брат ведь может  жениться на ком угодно!    

Тут  Кэтрин снова подумала о могуществе любви.    

— Право,  Изабелла, вы себя недооцениваете. Какое значение может иметь различие в имущественном  положении?    

— Кэтрин,  дорогая моя, конечно, для вашего благородного сердца оно не значило бы ничего.  Но мы не можем ждать того же бескорыстия от каждого человека. Что до меня, я бы  с радостью поменялась с вашим братом ролями — будь в моем распоряжении  миллионы, владей я всем миром, я бы выбрала только его!    

Этот  благородный порыв, отличавшийся широтой взглядов и новизной, приятнейшим образом  напомнил Кэтрин о множестве знакомых ей героинь. И она подумала, что ее подруга  еще никогда не казалась ей столь прекрасной, как в ту минуту, когда выражала  свою великодушную мысль.    

— Они  непременно согласятся, — то и дело повторяла Кэтрин. — И вы, я  уверена, им очень понравитесь.    

— Что  касается меня, — сказала Изабелла, — то я настолько неприхотлива, что  удовлетворилась бы самым скромным доходом. Для тех, кто по-настоящему любит,  сама бедность заключает в себе богатство. Я презираю роскошь. И я бы ни за что  на свете не переехала в Лондон. С каким бы восторгом я поселилась в маленьком  коттедже где-нибудь в глухой деревушке. Около Ричмонда есть такие  очаровательные маленькие виллы!    

— Ричмонд! —  воскликнула Кэтрин. — Вы должны поселиться около Фуллертона. Вы должны  жить неподалеку от нас.    

— Поверьте,  я буду несчастна, если нам это не удастся. Только бы мне быть рядом с вами —  большего мне не нужно. Но ведь это пустая болтовня. Я не позволю себе мечтать  об этом, пока мы не узнаем ответа вашего отца. По словам Морланда, если сегодня  он пошлет письмо из Солсбери, завтра оно уже будет здесь. Завтра!    

У меня  не хватит духа его распечатать. Я знаю для меня это будет означать смерть.    

Высказав  такое убеждение, Изабелла задумалась. Она нарушила молчание, только чтобы  объяснить, какое она собирается заказать себе свадебное платье.    

Их  беседа была прервана появлением влюбленного юноши собственной персоной — он  пришел, чтобы обменяться со своей возлюбленной прощальным приветом перед  отбытием в Уилтшир. Кэтрин хотелось его как следует поздравить, но она не нашла  подходящих слов, так что красноречивыми были только ее глаза. В них достаточно  выразительно сияли все восемь частей речи, которые Джеймсу нетрудно было  расставить в должном порядке. Стремясь к скорейшему осуществлению связанных с  поездкой надежд, он прощался недолго. И прощание было бы еще короче, если бы  любимая не задержала его настоятельными просьбами, чтобы он ускорил свой  отъезд. Дважды она возвращала его уже от самых дверей, умоляя отправляться  немедленно.    

— Право,  Морланд, я должна вас выпроводить. Подумайте, как далеко вам предстоит ехать! Я  не могу видеть, как вы медлите. Ради Бога, не тратьте попусту время. Уезжайте,  уезжайте скорей! Я этого требую!    

Две  подруги, чьи сердца были теперь связаны прочнее, чем когда-либо раньше, в  течение всего дня оставались неразлучны. Рисуя перед собой радужные картины  будущих ротственных отношений, они не замечали, как бежит время. Миссис — Торп  и ее сын, знавшие обо всем и ожидавшие только согласия мистера Борланда-отца,  чтобы отнестись к помолвке Изабеллы, как к счастливейшему семейному событию,  были допущены к участию в их разговорах и внесли свою долю многозначительных  взглядов и сокровенных намеков, доведших непосвященных сестер Изабеллы до  крайней степени любопытства. Странный способ сохранения тайны представлялся  Кэтрин, с ее простыми чувствами, не слишком великодушным и действенным. И она  высказалась бы по поводу его жестокости, если бы не убедилась в том, что он не  достиг цели. Энн и Мария вскоре успокоили ее тревогу своими проникновенными «А  я все знаю!». И вечер прошел в своеобразном словесном турнире, в ходе которого  фамильная находчивость проявилась одинаково успешно в нарочитой таинственности  одной из сторон и недоговариваемых догадках другой.    

Следующий  день Кэтрин вновь провела с подругой, успокаивая ее тревогу и помогая ей пережить  томительно долгие часы до прибытия почты. Усилия ее оказались весьма полезными,  так как по мере приближения ожидаемого события Изабелла все больше и больше  падала духом и к моменту прихода письма довела себя до полного отчаяния. Но  куда девалось ее уныние, когда письмо было наконец получено: «Мне не составляло  никакого труда добиться согласия моих добрых родителей, которые обещали сделать  все от них зависящее, чтобы способствовать моему счастью», — говорилось в  первых же строчках, и с этой минуты для Изабеллы наступила радостная  уверенность. Ее лицо засияло, тревога и озабоченность улетучились она почти  утратила способность владеть собой и без колебаний называла себя счастливейшей  из смертных.    

Миссис  Торп со слезами обняла дочь, сына, гостью и с удовольствием обняла бы половину  жителей Бата. Сердце ее было переполнено нежностью. Каждое ее обращение  сопровождалось эпитетом: «Мой дорогой Джон», «Моя дорогая Кэтрин». «Дорогая  Энн» и «Дорогая Мария» сейчас же были приобщены к общим восторгам, а в  применении к имени Изабеллы даже удвоенный эпитет не исчерпывал того, чего  заслуживало в эту минуту ее любимое дитя. Джон и тот не скупился на проявления  радости. Он не только удостоил мистера Морланда высокого звания одного из  лучших парней на свете, но напропалую клятвенно подтверждал всевозможные  похвалы по его адресу.    

Письмо,  вызвавшее это ликование, было кратким и содержало только известие о благоприятном  исходе разговора с родителями. Все подробности откладывались до того времени,  когда Джеймс сможет написать еще раз. Но подробностей Изабелла легко могла  подождать. В обещании мистера Морланда заключалось все необходимое. Залогом  того, что все устроится прекраснейшим образом, была его честь. А каким способом  будет обеспечен их доход — получат ли они земельную собственность или им будет  уделен известный капитал, — мало занимало ее бескорыстную душу. Она знала  достаточно, чтобы с уверенностью ждать достойного и быстрого устройства своей  судьбы, и ее воображение перелетело уже к сопутствующим радостям. Она  представляла себе, как через несколько недель у нее появится собственный выезд,  новая фамилия на визитных карточках и ослепительный набор колец на пальцах, а  также предвкушала, как на ней будут останавливаться восхищенные взоры ее новых  фуллертонских знакомых и как ей будут завидовать ее любимые старые подруги из  Патни.    

Когда  содержание письма стало известно, Джон Торп, откладывавший свой отъезд в Лондон  только до его получения, собрался в дорогу.    

— Что  ж, мисс Морланд, — сказал он, застав ее в гостиной одну, — я пришел с  вами проститься.    

Кэтрин  пожелала ему счастливого пути. Как будто не расслышав ее, он подошел к окну, потоптался  там, промурлыкал себе под нос какую-то песенку и, казалось, целиком ушел в свой  мысли.    

— Вы  не опоздаете в Дивайз? — спросила Кэтрин.    

Он не  ответил, но после минутного молчания его словно прорвало:    

— Отличная  это штука — женитьба, клянусь честью! Морланд и Белл славно придумали! А как  это понравилось вам, мисс Морланд? Я бы сказал, это неплохая затея, а?    

— Мне  кажется, даже очень хорошая.    

— Правда?  Вот это прямота, ей-богу! Во всяком случае, я рад, что вы не предубеждены против  брака. Слышали старый припев: «Сходишь на свадьбу — готовься к другой»?  Надеюсь, вы будете у Белл на свадьбе?    

— Я  обещала вашей сестре быть в этот день с ней, если только смогу.    

— А  тогда, — Торп скривился и глухо захихикал, — а тогда, знаете, мы  могли бы проверить, есть ли в старой песенке какой-нибудь толк.    

— Вы  думаете? Но ведь я не пою. Что ж, счастливого пути. Сегодня я обедаю у мисс  Тилни, и мне надо торопиться домой.    

— Зачем  вам спешить? Кто знает, когда еще доведется встретиться. Хоть я и собираюсь  сюда через две недели, они мне покажутся чертовски длинными.    

— Для  чего же так задерживаться? — сказала Кэтрин, видя, что он ждет ее ответа.    

— Спасибо  за добрые слова. Добрые и великодушные. Я о них не забуду. В вас, я думаю,  больше великодушия и всего такого, чем в ком бы то ни было. Уйма великодушия, и  не только его, но еще много, много самого разного! И еще в вас есть… клянусь  Небом, я не знаю никого вроде вас!    

— Что  вы, таких, как я, великое множество, даже гораздо лучше. Всего хорошего!    

— Я  хочу сказать, мисс Морланд, что собираюсь в скором времени навестить Фуллертон,  засвидетельствовать там, если вы ничего не имеете против, мое почтение.    

— Ради  Бога. Мои родители будут рады вас видеть.    

— Но  вам, мисс Морланд, надеюсь, это не будет неприятно?    

— Почему  же? Ни в коей мере. На свете мало людей, которых мне неприятно видеть. В обществе  ведь всегда веселее!    

— Я  рассуждаю в том же роде. Дайте мне, говорю я, небольшую веселую компанию, дайте  мне компанию людей, которых я люблю, — лишь бы я находился там, где мне  нравится, да среди тех, кто мне нравится, и я отдам дьяволу остальное!  Чертовски приятно слышать от вас то же самое. Мне сдается, мисс Морланд, наши  мнения отлично сходятся во всех вопросах.    

— Может  быть, хотя это не приходило мне в голову. Что касается всех вопросов, то,  говоря по правде, среди них не так уж много таких, о которых я успела составить  свое мнение.    

— Ей-богу,  у меня их не больше! Морочить себе голову тем, что меня не касается, не в моем  вкусе. Мой взгляд на вещи прост. Дайте, говорю, мне девчонку, чтоб была по  душе, да уютный домик в придачу, и какое мне дело до всего остального?  Богатство — вздор. Доход у меня подходящий. Если у нее нет за душой ни пенса —  тем лучше.    

— Совершенно  справедливо. Я думаю точно так же. Если в браке одна сторона располагает  средствами, другой они ни к чему. Неважно кому они принадлежат, достаточно  только, чтобы была обеспечена семья. Когда одно богатство тянется к другому,  это кажется отвратительным. Женитьба ради денег, по-моему, — самая ужасная  вещь на свете. Всего хорошего. Мы будем рады видеть вас в Фуллертоне, когда вам  будет удобно.    

И она  ушла. Всей его обходительности не хватило бы, чтобы задержать ее дольше. Она  должна была сообщить столь важные новости и приготовиться к столь важному  визиту, что в его распоряжении не могло найтись ничего, чем бы он мог заставить  ее остаться. И Кэтрин поспешила к выходу, оставив его размышлять в одиночестве  о том, как ловко он выразил ей свои чувства и насколько недвусмысленно она его  поощрила.    

Незнакомое  ей прежде волнение, которое она испытала, узнав о помолвке брата, давало ей  повод думать, что рассказ об этом необычайном событии произведет  соответствующее впечатление и на мистера и миссис Аллен. Увы, ее ждало полное  разочарование. Когда после многих вводных слов это ошеломительное известие было  доведено до их слуха, оказалось, что они предвидели его с первого дня приезда  Джеймса в Бат. Все, что они выразили по этому поводу, заключалось в пожелании  счастья молодым людям, сопровождавшемся отзывами о красоте невесты, когда говорилось  о джентльмене, и об удачном замужестве, когда говорилось о леди. Кэтрин видела  в этом непонятную ей бесчувственность. Тем не менее, узнав, что Джеймс накануне  тайно уехал в Фуллертон, миссис Аллен была несколько выведена из равновесия,  ибо к этому известию она не могла отнестись столь же безучастно. Она то и дело  причитала, что от нее скрыли его поездку, жалела, что не догадалась о его  намерениях, и сетовала, что не повидала его перед отъездом и не смогла послать  с ним добрые пожелания его родителям и сердечное приветствие семейству Скиннер.    

 Глава XVI    

     

Кэтрин  питала такие радужные надежды по поводу предстоящего посещения Мильсом-стрит,  что ей предстояло неминуемое разочарование. И, соответственно, хотя она была безукоризненно  принята генералом Тилни и радушно встречена его дочерью, хотя Генри был дома, а  из посторонних никого больше не было, не прошло и нескольких часов после ее  возвращения оттуда, как, разобравшись в своих чувствах, она поняла, что не  извлекла из этого визита того удовольствия, на какое рассчитывала. Все  сказанное за этот день не только не сблизило ее с мисс Тилни, но, напротив, она  не чувствовала себя с ней в тех коротких отношениях, какие установились между  ними прежде. Хотя она видела Генри Тилни в благоприятной обстановке за непринужденной  семейной беседой, он никогда еще не был столь скован и молчалив. И несмотря на  подчеркнутую любезность со стороны их отца, несмотря на все его авансы,  комплименты и изъявления благодарности, расставшись с ним, она почувствовала  облегчение. Все это казалось загадочным. Это не могло быть виной генерала  Тилни. Вне всякого сомнения, он был добродушным, благожелательным и во всех  отношениях приятным человеком — ведь он был хорош собой, высок ростом и приходился  отцом Генри. Он не мог быть в ответе за плохое настроение детей и за то, что  она сама не получала удовольствия от его общества. Первое, вероятно,  объяснялось случайностью, а второе — ее собственной глупостью.    

Изабелла,  узнав о подробностях визита, предложила другое объяснение:    

— Все  это — следствие их гордости, да, да — нестерпимого высокомерия и гордости!    

Она  давно подозревала, что это семейство думает о себе невесть что, а теперь больше  в этом не сомневалась. Ей еще не приходилось слышать, чтобы кто-нибудь вел себя  так заносчиво, как мисс Тилни! Своей невоспитанностью она не делает чести этому  дому. Так обращаться с гостьей! Почти с ней не разговаривать!    

— Все  это было вовсе не так плохо, Изабелла. Никакой заносчивости она не проявляла. И  она была очень любезна.    

— Пожалуйста,  не защищайте ее! А каков ее братец, который, казалось, был вами так увлечен?  Великий Боже! Некоторых людей я положительно не понимаю. Так, значит, за весь  день он на вас даже и не взглянул?    

— Я  бы этого не сказала. Но он словно был не в своей тарелке.    

— Какое  ничтожество! Больше всего я ненавижу непостоянство. Я требую, дорогая, чтобы вы  этого человека выбросили из головы. Он недостоин вас.    

— Недостоин  меня? Едва ли он когда-нибудь обо мне думал.    

— Это  я и хочу сказать. Он о вас совсем не думает. Что за вероломство! Ни ваш, ни мой  брат так бы не поступили. По-моему, у Джона на редкость постоянное сердце.    

— Но  если говорить о генерале Тилни, едва ли кто-нибудь мог проявить ко мне больше  внимания и любезности, поверьте. Казалось, развлечь меня и доставить мне  удовольствие было главной его заботой.    

— О  нем я другого мнения. Я не считаю его гордецом. Это, должно быть, настоящий  джентльмен. Джон очень его хвалит, а слова Джона…    

— Что  ж, посмотрим, как они будут держаться со мной сегодня вечером. Мы встретим их в  залах.    

— Я  тоже должна там быть?    

— Разве  вы не хотите? Мне казалось, решено.    

— Если  для вас это важно, я не могу отказаться. Но не требуйте от меня, чтобы я там  веселилась, — сердце мое, вы знаете, будет находиться в сорока милях  отсюда. И, прошу вас ни слова о танцах! Об этом не может быть и речи. Чарлз  Ходжес, наверно, изведет меня до смерти. Но я сумею его осадить. Десять против  одного, что он способен докопаться до сути дела, — хоть именно этого я  хотела бы избежать. Я потребую, чтобы свои догадки он держал при себе.    

Мнение  Изабеллы о семье Тилни не повлияло на ее подругу. Она знала, что ни брат, ни  сестра отнюдь не держали себя заносчиво. И ей казалось невероятным, чтобы их  одолевала гордыня. Ее доверие к ним вознаградилось в тот же вечер: она была  встречена с прежним вниманием мистером Тилни и по-прежнему приветливо его  сестрой. Мисс Тилни старалась быть рядом с ней, а Генри пригласил ее танцевать.    

Наслышавшись  накануне на Мильсом-стрит об ожидающемся с часу на час приезде их старшего  брата, капитана Тилни, она без труда отгадала, кем был красивый и светский  молодой человек, которого она никогда прежде не видела и который явно  принадлежал к их компании. Она смотрела на него с восхищением и даже могла  допустить, что кому-то он мог понравиться больше своего младшего брата, хотя  отличался, по ее мнению, некоторой самоуверенностью и менее располагающей  внешностью. Его манеры и чувство такта были отнюдь не столь безупречны. Она сама  слышала, как капитан Тилни не только отверг всякую мысль об участии в танцах,  но даже высмеял Генри, когда тот предположил такую возможность. Данное  обстоятельство свидетельствовало, что, как бы ни относилась к нему наша  героиня, его восхищение ею не имело опасного характера, чреватого враждой между  братьями или преследованием леди. Он не мог стать подстрекателем трех негодяев  в кавалерийских плащах, которые втащили бы ее в запряженную парой коней карету,  готовую умчаться в неизвестном направлении. Не предвидя подобных неприятностей  или вообще каких-либо неприятностей, кроме слишком быстрого окончания танцев,  Кэтрин тем временем радовалась, как обычно, обществу Генри Тилни, выслушивая с  сияющими глазами все, что он ей говорил, и становясь неотразимей оттого, что  находила неотразимым его.    

После  окончания первого танца капитан Тилни вновь оказался рядом с ними и, к большому  неудовольствию Кэтрин, увел от нее своего брата. Они ушли, перешептываясь. И  хотя при всем богатстве фантазии она не почуяла опасности и не заподозрила  капитана Тилни в намерении сообщить Генри какие-то сведения, способные  разлучить их навеки, ее все же не могло не огорчить, что она лишилась партнера.  Ей пришлось прождать целых пять минут, которые показались ей долгой четвертью  часа прежде чем братья вернулись. Все разъяснилось, когда Генри спросил у нее,  как отнесется ее подруга к приглашению на танец, если ей представят его брата.  Кэтрин без колебаний ответила, что мисс Торп ни за что танцевать не согласится.  Этот обескураживающий ответ был передан капитану, который сейчас же от них  отошел.    

— Вашего  брата это не должно огорчить, — сказала Кэтрин. — Он, я слышала,  отзывается о танцах весьма пренебрежительно. Тем любезнее с его стороны, что он  об этом подумал. Должно быть, заметив Изабеллу среди зрителей, он вообразил,  что ей не хватило партнера. Но он ошибся — она бы не стала танцевать ни за что  на свете.    

Генри  улыбнулся.    

— Объяснение  человеческих поступков дается вам без труда, — сказал он.    

— В  каком смысле? Что вы имеете в виду?    

— Для  вас не существует вопросов: «Как то-то повлияло на того-то?», «Что могло руководить  человеком таких-то взглядов, возраста, положения и привычек?». Вы думаете лишь:  «Как это повлияло бы на меня?», «Какими побуждениями руководствовалась бы я?»    

— Я  вас не понимаю.    

— У  нас с вами в таком случае неравное положение. Я вас понимаю прекрасно.    

— Меня?  Еще бы. Я не умею выражаться так тонко, чтобы оставаться непонятой.    

— Браво!  Превосходная насмешка над современной манерой выражаться.    

— Но  что же все-таки вы имели в виду?    

— Сказать  вам? Вам правда этого хочется? Но вы не предвидите последствий. Вам станет  неловко, и между нами возникнет отчуждение.    

— Нет,  нет, не будет ни того, ни другого! Я этого не боюсь.    

— Ну  что ж, я всего лишь имел в виду, что, объясняя намерение моего брата танцевать  с мисс Торп его добротой, вы обнаружили ни с чем не сравнимую доброту  собственного сердца.    

Кэтрин  покраснела и запротестовала, чем подтвердила предсказание своего собеседника.  Однако нечто, заключенное в его словах, вознаградило ее за пережитое смущение,  и это нечто настолько заняло ее мысли, что на какое-то время она замкнулась в  себе, перестав слушать и разговаривать, и почти забыв, где она находится. Из  этого состояния ее вывел голос Изабеллы, которую она увидела рядом с капитаном  Тилни, приготовившимся соединить с ней руки в танце.    

Изабелла  пожала плечами и улыбнулась — в настоящую минуту то было единственным объяснением,  которое она могла дать совершившейся в ней необычайной перемене. Эта перемена  не укладывалась в сознании Кэтрин, и она простодушно выразила свое изумление  партеру по танцам.    

— Не  понимаю, как это могло случиться? Изабелла твердо решила не танцевать.    

— Разве  Изабелла до сих пор никогда не меняла своих решений?    

— Да,  но ведь… А ваш брат! Как он мог ее пригласить после того, как вы передали ему  мои слова?    

— С  этой стороны я не вижу ничего странного. Вам хотелось, чтобы меня удивил  поступок вашей подруги, — я подчинился. Но что касается моего брата, его  поведение представляется мне, признаюсь, именно таким, какого в данном случае  следовало от него ожидать. Красота мисс Торп бросилась ему в глаза. А о  твердости ее решений было известно вам одной.    

— Вы  шутите. Но уверяю вас. Изабелла обычно стоит на своем.    

— Это  можно сказать о ком угодно! Стоять на своем часто значит проявлять упрямство.  Способность к разумным уступкам — свидетельство здравого смысла. И  безотносительно к моему брату, я и впрямь не считаю, что мисс Торп совершила  ошибку, выбрав для этого настоящий случай.    

Кэтрин и  Изабелла не могли побыть вместе и поговорить между собой до самого окончания  танцев. Но, гуляя затем с подругой по залу Изабелла объяснила все следующим  образом.    

— Вы,  разумеется, ужасно удивлены. Ах, право, я смертельно устала. Что за неугомонный  человек! Не будь я так полна своими переживаниями — с ним даже было бы  интересно. Но я бы отдала все на свете, чтобы посидеть в тишине.    

— Почему  же вы так не поступили?    

— Любовь  моя, это выглядело бы странно! Вы же знаете, я этого терпеть не могу. Я отказывалась  как могла, но он и слышать не хотел. Вы не представляете, как он меня  уговаривал. Я умоляла его меня извинить и пригласить кого-нибудь другого. Но  нет, это было не для него. Желая танцевать только со мной, он не мог и подумать  о другой даме. И он не только хотел танцевать, но, видите ли, хотел быть со  мной рядом! Подумать только, какие глупости. Я ему заявила, что, пытаясь  добиться успеха в моих глазах, он выбрал неверный путь, что больше всего на  свете я ненавижу лесть и комплименты. И вот… И вот я поняла, что, пока я не  уступлю, он не даст мне покоя. Кроме того, я боялась, как бы на меня не  обиделась миссис Хьюз, — она мне его представила. И ваш дорогой брат —  разве ему было бы приятно, если бы я весь бал провела у стены? Какое счастье,  однако, что с этим покончено! Я просто измучилась, слушая его болтовню. К тому  же он такой блестящий молодой человек! На нас, я это чувствовала, смотрели все  в зале.    

— Он  и вправду хорош собой.    

— Хорош  собой? Быть может. Многим он должен нравиться. Впрочем, этот господин не в моем  вкусе. Терпеть не могу пышущих здоровьем брюнетов! А в остальном он совсем неплох.  Наверно, воображает о себе Бог весть что. Я раза два его осадила — вы знаете, я  это умею.    

Когда  молодые леди встретились в следующий раз, у них была гораздо более важная тема  для разговора. Пришло второе письмо от Джеймса, в котором подробно излагались  намерения его отца. Вверенный мистеру Морланду церковный приход, приносящий в  год около четырехсот фунтов, будет передан его сыну, как только Джеймс  достигнет необходимого возраста. Никаких мелких отчислений от семейных доходов,  скудных подачек одному из десятерых детей. Более того, за Джеймсом в качестве  будущего наследства останется также приблизительно равноценная недвижимость.    

Джеймс  испытывал в связи с этим подобающее чувство сыновней признательности. И он  смиренно соглашался с тем, что, как это ни печально, — хоть и не хуже, чем  можно было ожидать, — с женитьбой им предстояло потерпеть от двух до трех  лет. Кэтрин, чьи суждения по этому поводу были столь же смутными, как и  представления об отцовских доходах, вполне полагалась на брата и была  удовлетворена в равной мере, сердечно поздравив Изабеллу с таким благоприятным  исходом дела.    

— Это,  конечно, очень мило, — с кислым видом сказала Изабелла.    

— Мистер  Морланд поступил, конечно, весьма великодушно, — сказала осторожная миссис  Торп тревожно взглянув на дочку. — Как бы мне хотелось сделать то же  самое! Нельзя же было ждать от него большего. А если со временем у него  появятся новые возможности, он, я уверена, ими воспользуется, — это ведь,  безусловно, добрейший и прекраснейший человек. Конечно, четыре сотни —  небольшие средства, чтобы начинать жизнь, но ведь тебе, моя дорогая Изабелла,  нужно так мало — ты даже сама не сознаешь, дорогая, как скромны твои  потребности.    

— Мечтая  о большем, я думаю не о себе. Невыносимо сознавать, что из-за меня пострадает  мой дорогой Морланд, прозябая на средства, едва обеспечивающие его самые простые  и насущные нужды. Мне-то что, о себе я не беспокоюсь.    

— Разумеется,  моя дорогая. И твоей неизменной наградой будет любовь окружающих. Еще не было  молодой женщины, пользующейся, подобно тебе, такой всеобщей любовью. И я  осмелюсь сказать, что, когда мистер Морланд увидит мое дорогое дитя… Но не  будем расстраивать такими разговорами нашу дорогую Кэтрин. Мистер Морланд, ты  знаешь, поступил очень великодушно. Я всегда слышала, что это превосходный  человек. И конечно, моя дорогая, мы не должны думать, что, располагай ты сама  большими средствами, вы получили бы больше и от него. Я в этом уверена, он  человек самых широких взглядов.    

— Никто  о мистере Морланде не может думать лучше, чем я. Но у каждого есть свои слабости.  И каждый вправе распоряжаться собственными деньгами, как ему вздумается.    

— Эти  упреки возмутили Кэтрин.    

— Я  совершенно убеждена, — сказала она, — что мой отец обещал дать  столько, сколько ему было по силам.    

Изабелла  опомнилась.    

— В  этом, Кэтрин, дорогая, не может быть никакого сомнения. Вы ведь хорошо знаете,  меня бы удовлетворил и гораздо меньший доход. Сейчас я немножко расстроена, но  это вовсе не из-за денег. Деньги я ненавижу! Если бы наш союз осуществился  сейчас же и мы получили бы всего пятьдесят фунтов в год, мне больше нечего было  бы желать. Да, да, моя Кэтрин. Вы проникли в самую суть. Вот отчего у меня  болит душа. Долгие, ах, какие долгие два с половиной года ждать, пока ваш брат  получит приход!    

— Изабелла,  мой ангел, — сказала миссис Торп, — мы тебя прекрасно понимаем. Ты  сама прямота, и мы обе тебе сочувствуем. Твоя искренняя бескорыстная  привязанность сделала тебя для всех нас еще дороже.    

Неприятные  ощущения в душе Кэтрин начали рассеиваться. Она попыталась поверить, что  огорчение Изабеллы было вызвано только отсрочкой свадьбы. И когда Кэтрин  увидела ее в следующий раз такой же, как прежде, приветливой и беззаботной, она  попыталась забыть о мелькнувших в ее голове мыслях совершенно иного рода. Вслед  за своим письмом вскоре приехал Джеймс, которому была устроена нежнейшая  встреча.    

 Глава XVII    

     

Наступила  шестая неделя пребывания Алленов в Бате, и Кэтрин с замиранием сердца прислушивалась  к возникавшим в последнее время разговорам о том, окажется ли она последней.  Столь раннее прекращение знакомства с семейством Тилни представлялось ей  потерей, которую будет невозможно восполнить. Пока вопрос обсуждался, ей  казалось, что на карту поставлено все ее счастье, и, когда было решено снять  занимаемые ими апартаменты еще на две недели, она почувствовала себя спасенной.  Что смогут ей дать две лишние недели, кроме удовольствия видеться иногда с  Генри, занимало ее мысли весьма мало. Правда, раз или два, побуждаемая  помолвкой Джеймса, она задумывалась и о своем будущем и позволяла себе доходить  до затаенного «кто знает?», но, как правило, блаженство от встречи с мистером  Тилни было пределом ее желаний. Настоящее, заключенное теперь в ближайших трех  неделях, обещало ей счастье, а остальной отрезок ее жизни был так далек, что не  возбуждал в ней значительного интереса. В то утро, когда дело пришлось таким  образом, она навестила мисс Тилни, чтобы поделиться с ней радостной новостью.  Судьба определила этому дню стать днем испытаний. Не успела она выразить свой  восторг по поводу решения мистера Аллена продлить свое пребывание в Бате, как  мисс Тилни сказала ей, что ее отец принял внезапное решение через неделю  уехать. Удар был ошеломляющим. По сравнению с этим несчастьем предшествующие  треволнения представлялись безмятежным спокойствием и благополучием. Лицо  Кэтрин вытянулось, и она упавшим голосом повторила, как эхо, последние слова  мисс Тилни:    

— Через  неделю уехать?..    

— Да,  отца редко удается убедить довести до конца лечение здешними водами. Некоторые  его друзья, которых он здесь надеялся встретить, к сожалению, не приехали. И  раз сейчас он чувствует себя хорошо, ему не терпится вернуться домой.    

— Как  жалко, — удрученно сказала Кэтрин. — Если бы я только знала…    

— Быть  может, — смущенно произнесла мисс Тилни, — вы не откажетесь… Мы были  бы счастливы…    

Появление  ее отца прервало фразу, которой, как надеялась Кэтрин, мисс Тилни хотела выразить  желание с ней переписываться. Поздоровавшись с присущей ему любезностью, он  сказал, обращаясь к дочери:    

— Итак,  Элинор, можно ли поздравить тебя успехом? Наша прелестная приятельница, надеюсь,  приняла твое приглашение?    

— Когда  вы вошли, я как раз заговорила об этом.    

— Что  ж, ради Бога, продолжай. Я знаю, как тебе этого хочется. У моей дочери, мисс Морланд, —  продолжал он, не давая дочери кончить, — возникло очень дерзкое желание.  Быть может, она вам уже сказала, что через неделю, считая с субботы, мы  покидаем Бат. Из письма моего управляющего я узнал, что меня ждут дома дела.  Поскольку надежда встретить здесь старых друзей, маркиза Лонгтауна и генерала  Кортни, увы, оказалась несостоятельной, меня здесь ничто не держит. И если бы  наш эгоистический замысел в отношении вас осуществился, мы расстались бы с  Батом без всякого сожаления. Короче говоря, можно ли надеяться уговорить вас  покинуть сие поприще ваших триумфов и доставить вашей подруге Элинор  удовольствие видеть вас у себя в Глостершире? Я почти стыжусь этой просьбы,  хотя ее дерзость бросилась бы в глаза любому жителю Бата значительно более  явно, чем вам. Скромность, подобная вашей… Но я ни за что на свете не хочу ее  ранить восхвалениями вслух. Если бы мы склонили вас оказать нам честь и принять  приглашение, мы были бы по-настоящему счастливы. Конечно, мы не сможем  предложить вам тех увеселений, которыми так богат здешний оживленный уголок. Мы  не можем соблазнить вас ни развлечениями, ни роскошью, ибо, как видите, живем  мы просто непритязательно. Но мы не пожалеем сил чтобы жизнь в аббатстве  Нортенгер не показалась вам нестерпимо однообразной.    

Аббатство  Нортенгер! Эти волнующие душу слова довели восторженное состояние Кэтрин до  предела. Ее счастливое и благодарное сердце едва позволяло ей настолько  сдержаться, чтобы ее ответ прозвучал хоть в какой-то степени хладнокровно.  Чувствовать себя столь желанной гостьей! Получить столь лестное приглашение!  Оно заключало в себе все радости — возможность упиваться настоящим и  предаваться мечтам о будущем. И она приняла его, не раздумывая, оговорив лишь  необходимость получить одобрение папы и мамы.    

— Я  сейчас же напишу домой, — сказала она, — и если они не станут  возражать… Я уверена, что не станут…    

Генерал  Тилни питал не менее радужные надежды, ибо он уже навестил ее превосходных  друзей на Палтни-стрит, со стороны которых его намерения встретили полное  одобрение.    

— Поскольку  они готовы вас отпустить, мы можем рассчитывать на такую же сговорчивость всех  остальных.    

Мисс  Тилни была смущена, но приветлива, и все дело, с необходимой оговоркой относительно  Фуллертона, было решено за считанные минуты.    

События  этого утра швыряли Кэтрин от неопределенности к уверенности и от нее — к новому  разочарованию. Но теперь она испытывала полное блаженство. И в ликующем  настроении, с Генри в сердце и с названием аббатства на устах она поспешила  домой, чтобы засесть за письмо. Мистер и миссис Морланд, полагаясь на суждение  своих друзей, которым они доверили свою дочь, не сомневались в  добропорядочности одобренного этими друзьями знакомства, а потому прислали с  обратной почтой свое полное согласие на поездку в Глостершир. Такая благосклонность  родителей, хотя Кэтрин в ней нисколько не сомневалась, окончательно убедила ее,  что ей больше всех на свете повезло в отношении друзей, родни, обстоятельств и  удачи. Все как нарочно складывалось к ее благополучию. Благодаря дружескому  участию Алленов она попала туда, где ее на каждом шагу ждали всевозможные  радости. Ее чувства, ее симпатии встречали полную взаимность. Если ей с кем-нибудь  хотелось сблизиться, ей это удавалось. Привязанность Изабеллы была закреплена  тем, что они становились сестрами. Семейство Тилни, мнение которых было для нее  важнее всего на свете, совершило Для продолжения их дружбы гораздо больше, чем  она могла даже мечтать. Ей предстояло стать их избранной гостьей, прожить  несколько недель под одной крышей с человеком, чьим обществом она так дорожила.  И к тому же эта крыша была крышей аббатства! Ее увлечение старинной  архитектурой уступало только ее увлечению Генри. Замки и аббатства завладевали  ее воображением во всех случаях, когда оно и было занято молодым Тилни. Уже  несколько недель она мечтала осмотреть какую-нибудь окруженную крепостным валом  башню или монастырскую галерею. Но оказаться в подобном месте не случайным  посетителем — всего лишь на час, другой, — о таком она даже не смела  мечтать. И это должно было осуществиться! При столь большой вероятности, что,  ей назло название Нортенгер могло принадлежать дому залу, местности, парку,  двору или коттеджу, оно означало именно аббатство, и Кэтрин предстояло стать  его обитательницей. Его длинные замшелые галереи, его тесные кельи и разрушенную  капеллу ей предстояло обходить ежедневно, и она могла не совсем отречься от  надежды обнаружить связанное с ними старинное предание или зловещие следы  мучений какой-нибудь несчастной монахини.    

Было  просто удивительно, что ее друзья относились к обладанию своим жилищем с таким  спокойствием, что это так мало их трогало. Только сила давней привычки могла  вызвать подобное равнодушие. Отличие, к которому они привыкли с рождения, не  возбуждало в них чувства гордости. Превосходство родного дома имело для них не  больше значения, чем превосходство их человеческих качеств.    

Ей  страстно хотелось расспросить мисс Тилни о множестве подробностей. Но хотя ее  воображение было столь деятельным, все же, поучив ответы на свои вопросы, она  никак не могла уразуметь, что аббатство Нортенгер, бывшее богатым монастырем во  времена Реформации после его расформирования попало в руки предка семьи Тилни,  что крыло древнего здания до сих пор служило частью их жилища, в то время как  все остальное разрушилось, и что оно расположено довольно низко в долине,  будучи с севера и с востока прикрыто поднимающимся по склону дубовым лесом.    

 Глава XVIII    

     

Находясь  во власти счастливых переживаний, Кэтрин вряд ли даже заметила, что в течение  двух или трех дней ей не пришлось провести бок о бок с Изабеллой больше  нескольких минут. Впервые это дошло до ее сознания, и она затосковала по  обществу мисс Торп, когда прогуливалась с миссис Аллен по Галерее, не имея  ничего ей сказать и не надеясь что-либо от нее услышать. Она размышляла о  подруге не дольше пяти минут, когда появилась она сама и, пригласив Кэтрин для  задушевного разговора, подвела ее к скамейке.    

— Это  мое любимое местечко, — сказала Изабелла, усаживаясь между двумя  входами, — отсюда можно было легко наблюдать за всеми, кто в каждый из них  входил или выходил, — оно такое укромное.    

Заметив,  что глаза Изабеллы то и дело прыгают от одной двери к другой, как будто она кого-то  с нетерпением поджидает, и вспомнив сколько раз подруга незаслуженно  приписывала ей лукавую проницательность, она сочла данный случай подходящим,  чтобы проявить это качество на самом деле, и шутливо сказала:    

— Не  тревожьтесь, Изабелла. Джеймс скоро прибудет.    

— Фи,  моя дорогая, не считайте, что я такая уж дурочка, чтобы все время держать его  при себе. Всегда быть вместе — что может быть ужаснее! Мы стали бы притчей во  языцех. Так значит, вы отправляетесь в Нортенгер? Я безумно рада за вас.  Говорят, это одно из чудеснейших старинных местечек в Англии. Надеюсь, вы мне  его опишете во всех подробностях?    

— Во  всяком случае, постараюсь. Но кого вы высматриваете? Вы ждете ваших сестер?    

— Никого  я не высматриваю. Куда-нибудь же нужно смотреть. И вы догадываетесь, как трудно  мне следить за собой, когда мои мысли витают так далеко. Я безумно рассеянна.  Наверно, я самое рассеянное существо на земле. Тилни считает, что натуры  определенного склада всегда бывают такими.    

— Но  мне показалось, Изабелла, вы что-то хотели мне сказать?    

— Ах  да, конечно! Вот вам и доказательство моих слов. Бедная моя головушка! Я об  этом просто забыла. Дело в том, что я получила сегодня от Джона письмо. Вы  догадываетесь, о чем?    

— Нет,  право, не догадываюсь.    

— Любовь  моя, не будьте такой притворщицей. О чем же он мог писать, как не о вас? Вы же  знаете, он по уши в вас влюблен.    

— В  меня? Изабелла, дорогая!..    

— Ну,  моя радость, это же просто глупо! Скромность и все такое хороши в свое время.  Но, право, некоторая прямота и честность тоже иногда могут украсить человека. Я  не понимаю, для чего так переигрывать. Как будто вы напрашиваетесь на похвалы.  Он ухаживал за вами настолько явно, что это заметил бы и ребенок. А всего за  полчаса до отъезда Джона из Бата вы его недвусмысленно поощрили! Об этом  говорится в его письме. По его словам, он как бы сделал вам предложение, а вы  отнеслись к его чувству с большой симпатией. Теперь он хочет, чтобы я за него перед  вами похлопотала и передала вам самые нежные приветствия. Так что играть в  неведение больше уж ни к чему.    

С  возможной искренностью Кэтрин выразила удивление по поводу упрека Изабеллы,  заявив, что ни малейшим образом не подозревала о влюбленности мистера Торпа, а  потому никак не могла в этом его поощрять.    

— Если  говорить о знаках внимания с его стороны, то, даю вам честное слово, я ни разу  их не заметила, не считая случая, когда он по приезде тотчас пригласил меня  танцевать. А что касается сделанного им предложения или чего либо подобного, то  здесь произошла необъяснимая ошибка. Я не могла бы, вы понимаете сами, не  правильно понять его в таком деде И я торжественно заявляю — и, как никогда  хочу, чтобы вы мне поверили, — что между нами не было сказано ни слова в  этом роде. За полчаса до его отъезда из Бата? Чистое недоразумение! В тот день,  когда он уехал, я его даже не видела.    

— Но  вы его точно видели! Вы провели тогда в Эдгарс-Билдингс целое утро, —  помните, когда пришло согласие вашего отца? И я убеждена, что вы с Джоном  незадолго до того, как ушли от нас, оставались в гостиной вдвоем.    

— Вы  убеждены? Что ж, если вы это говорите, так оно, наверно, и было. Я, хоть убей,  не припоминаю. Мне теперь кажется, что тогда я была у вас и, возможно, видела  его вместе со всеми. Но чтобы мы провели с ним какое-то время наедине!.. Об  этом, во всяком случае, не стоит спорить, — что бы ни было с его стороны,  но ведь сама я даже об этом не помню. И значит, вы можете быть уверены, что я  не думала, не ждала и не желала ничего подобного. Мне очень жаль, что он ко мне  почувствовал склонность. Но поверьте, я к этому совершенно не стремилась и  ничуть об этом не догадывалась. Ради Бога, поскорее раскройте ему глаза и  напишите, что я прошу у него прощения, то есть… Я даже не знаю, что я должна  выразить, но пусть он поймет меня правильно. Я не могла бы говорить  неуважительно о вашем брате, Изабелла. Но вы ведь знаете, что если я способна  думать о каком-то человеке больше, чем о других, то это не он. — Изабелла  молчала. — Дорогая моя, вы не должны на меня сердиться. Я не допускаю  мысли, чтобы ваш брат был сильно мной увлечен. И вы же знаете, мы все равно  станем сестрами.    

— Да,  да, — (покраснев), — сестрами можно стать по-разному. Но что же я  хотела сказать? Значит, вы, моя дорогая, твердо настроены против бедного Джона,  не так ли?    

— Я  решительно не в состоянии ответить на его чувства и столь же решительно  утверждаю, что никогда не хотела их возбудить.    

— В  таком случае я, конечно, не буду вас больше этим донимать. Джон хотел, чтобы я  с вами поговорила — я выполнила его просьбу. Но признаюсь, как только я прочла  его письмо, я отнеслась ко всему этому, как к очень неразумному и  неосмотрительному намерению, осуществление которого едва ли осчастливило бы вас  обоих. На что бы вы жили, если бы вы сошлись? Конечно, у каждого из вас что-то  есть, но семью в наше время прокормить не так-то просто. И что бы там ни  утверждали романтики, без денег не ступишь и шага. Мне кажется, Джон мог бы об  этом подумать. Наверно, мое последнее письмо до него не дошло.    

— Значит,  вы меня оправдываете? Вы убедились, что я отнюдь не собиралась обманывать  вашего брата и до этой минуты даже не подозревала, что ему нравлюсь?    

— Ну,  что касается этого, — ответила Изабелла со смехом, — я не берусь  судить о ваших прошлых мыслях и планах. Вам лучше знать. Безобидное кокетство  или нечто подобное случается просто так — всегда можно посулить больше, чем  собираешься дать. Но вы можете быть уверены, я последняя стала бы вас осуждать.  В молодости, в шутку, все это вполне допустимо. То, что показалось сегодня,  может не показаться завтра. Возникают новые обстоятельства, меняются мнения.    

— Но  мое мнение о вашем брате никогда и не менялось. Оно всегда было одним и тем же.  Вы говорите о том, чего не было.    

— Кэтрин,  дорогая моя, — не обращая внимания на ее слова, продолжала  Изабелла, — ни за что на свете я не стала бы торопить вас с помолвкой,  прежде чем вы бы разузнали, на что вы идете. Я бы не нашла себе оправдания,  уговаривая вас, из стремления угодить Джону — лишь оттого, что он мой  брат, — и жертвуя вашим счастьем. К тому же, возможно, он будет столь же  счастлив без вас, ибо люди редко знают, чего хотят, особенно молодые, —  они так удивительно изменчивы и непостоянны. Я спрашиваю себя: почему счастье  брата должно для меня быть дороже счастья подруги? Вы знаете, как я высоко  ставлю дружбу. Но прежде всего, Кэтрин, любовь моя, не торопитесь, запомните  мои слова — если вы поспешите, нам придется жалеть об этом всю жизнь. Тилни  говорит, что ни в чем люди так часто не заблуждаются, как в оценке собственных  привязанностей. И я полагаю, он прав. Кстати, вот и он сам! Но какое это имеет  значение, — он нас, конечно, не заметит.    

Подняв  глаза, Кэтрин увидела капитана Тилни. Болтая с подругой, Изабелла неотрывно за  ним следила и вскоре перехватила его взгляд. Он сейчас же к ним подошел и занял  место, которое она молча ему предложила. Его первые слова заставили Кэтрин  вздрогнуть. Хотя он говорил шепотом, она смогла уловить:    

— Итак,  вы всегда под надзором, личным или по поручению!    

— Фи,  какие глупости! — так же тихо ответила Изабелла. — Что вы хотите  сказать? Насколько я могу судить, мое поведение достаточно независимо.    

— Хотел  бы я, чтобы независимым было ваше сердце. Это бы меня больше устраивало.    

— Сердце?  Вот как! Какое вам дело до сердец? Среди мужчин нет ни одного, кто бы обладал  сердцем!    

— Если  у нас нет сердец, у нас есть глаза. Они-то и заставляют нас страдать.    

— Ах,  глаза? Я вам сочувствую. Очень жаль, что они видят во мне что-то столь  неприятное. Мне лучше сесть по-другому. Ну как, — (повернувшись к нему  спиной), — это вас устроит? Надеюсь, ваши глаза теперь не страдают.    

— Никогда  не страдали так сильно. Краешек цветущей щеки все же виден — слишком много и в  то же время слишком мало.    

Кэтрин  слышала все. Слушать это больше ей было невмоготу. Она не понимала, как Изабелла  все это терпит. Почувствовав ревность за брата, она встала, сказав, что должна  подойти к миссис Аллен, и предложила подруге прогуляться. Но Изабелла была к  этому не склонна. Она безумно устала, ей осточертело без толку фланировать по  Галерее, и она боится, уйдя отсюда, пропустить сестер, которых ждет с минуты на  минуту. Так что обожаемая Кэтрин должна ее извинить и спокойно присесть с ней  рядом. Но Кэтрин тоже могла быть упрямой. И когда вскоре к ним подошла миссис  Аллен и спросила ее, не пора ли им отправляться домой, она покинула с ней Галерею,  оставив Изабеллу в обществе капитана Тилни. Уходила она с большой тревогой. Капитан  Тилни, казалось, был близок к тому, чтобы влюбиться в Изабеллу, а Изабелла  бессознательно его поощряла. Разумеется, бессознательно, ибо ее привязанность к  Джеймсу была столь же несомненной и признанной, как и их помолвка. Сомневаться  в ее искренности и добрых намерениях едва ли было возможно. Тем не менее на  протяжении всего их разговора она вела себя как-то странно. Кэтрин было бы  приятно, если бы Изабелла больше говорила в присущей ей манере и меньше  вспоминала о деньгах. И не радовалась бы так явно появлению впитана Тилни.  Неужели она не замечает его восхищенных взглядов? Кэтрин очень хотелось,  намекнув ей об этом, предостеречь ее и тем самым предотвратить огорчения,  которые излишняя игривость подруги могла причинить Джеймсу и капитану.    

Как ни  льстило ей отношение Джона Торпа, оно не искупало ветрености его сестры. В одинаковой  степени Кэтрин не верила и не желала, чтобы это отношение было серьезным. Она  не могла забыть о его способности к преувеличениям. То, как он рассказал о  сделанном им предложении и ее обнадеживающем ответе, доказывало, что его ошибки  могли иногда быть вопиющими. Тщеславие ее, в сущности, ничего не  выиграло, — главное, что она извлекла из последней беседы, было удивление.  То, что ему на какое-то время вздумалось вообразить себя в нее влюбленным,  удивляло ее живейшим образом. Изабелла говорила о знаках внимания с его  стороны. Сама Кэтрин их совершенно не замечала. Но Изабелла высказала также  много другого, что, как надеялась ее подруга, сорвалось с ее уст случайно и  никогда не будет повторено. Этими выводами Кэтрин рада была сейчас  ограничиться, чтобы отдохнуть душой и успокоить свою тревогу.    

 Глава XIX    

     

Прошло  несколько дней. Не позволяя себе в чем-то подозревать Изабеллу, Кэтрин все же  не могла за ней не наблюдать. Результаты этого наблюдения были далеко не  утешительны. Изабелла как будто переродилась. Правда, когда Кэтрин встречала ее  в окружении ближайших друзей на Палтни-стрит или в Эдгарс-Билдингс изменение  казалось настолько незначительным что, если бы этим все ограничивалось, о нем  можно было бы и не думать. Время от времени на Изабеллу находило какое-то  томное безразличие или пресловутая рассеянность, которая ей прежде была несвойственна.  Не будь ничего худшего, это придало бы ей лишь новое очарование и сделало ее  еще интереснее. Но когда Кэтрин видела ее среди публики принимающей ухаживания  капитана Тилни с такой же готовностью, с какой они предлагались, и уделяющей  ему почти столько же внимания и то же количество улыбок, какие доставались на  долю Джеймса, то перемена становилась слишком явной, чтобы остаться  незамеченной. Что ее подруга, изменив свое поведение, имела в виду, чего она  добивалась, было для Кэтрин загадкой. Изабелла не могла не понимать, какую она  причиняет ей боль. Но она проявляла какое-то нарочитое легкомыслие, которое у  Кэтрин вызывало только осуждение. Зато Джеймс от него страдал. Кэтрин  чувствовала, что он становится мрачным и беспокойным, И если женщина, одарившая  ему свое сердце, была к его благополучию безразлична, для Кэтрин оно было  дорого по-прежнему. Она сильно тревожилась о бедном капитане Тилни. Хотя он сам  ей не нравился, его фамилия обеспечивала ему ее доброе отношение, и она с искренним  сочувствием предвидела предстоявшее ему разочарование. Ибо его поведение было  совершенно несовместимо с помолвкой Изабеллы. Несмотря на слова, подслушанные в  Галерее, Кэтрин, по зрелому размышлению, не могла допустить, что он знает об  этой помолвке. Он мог считать Джеймса своим соперником, но роль, в какой он  выступал на самом деле, объяснялась заблуждением, в которое его ввела Изабелла.  Она пыталась мягко напомнить Изабелле о ее обязанностях и дать ей  почувствовать, какую боль она может причинить обоим молодым людям. Но неблагоприятные  условия или недостаточная понятливость подруги все время препятствовали ее  попыткам — когда же ей удавалось подруге на что-либо намекнуть, та ее не  понимала. В этой тревожной обстановке предполагаемый отъезд семейства Тилни  сделался для Кэтрин единственным утешением. Через несколько дней им предстояло  уехать в Глостершир, и исчезновение капитана Тилни должно было вернуть покой  всем сердцам, кроме его собственного. Однако капитан Тилни вовсе не собирался  исчезать. Он не желал ехать вместе со всеми в Нортенгер — он оставался в Бате.  Когда Кэтрин узнала об этом, она сразу приняла решение. Заговорив по этому  поводу с Генри, она выразила сожаление, что его брат питает склонность к мисс  Торп, и умоляла его предупредить капитана о ее помолвке.    

— Брат  о ней знает, — было ответом Генри.    

— Знает?  Зачем же он здесь остается? Генри ничего не ответил и заговорил о постороннем.  Кэтрин, однако, продолжала настаивать:    

— Почему  вы не уговариваете его уехать? Чем дольше он здесь задержится, тем ему потом  будет хуже. Ради Бога, посоветуйте ему для его же пользы, — для пользы  всех, — уехать из Бата как можно скорее. В другом месте он сможет легко  забыться. А здесь ему не на что надеяться — если он останется, он будет  несчастен.    

Генри  улыбнулся.    

— Я  знаю, что брат этого ни за что не сделает.    

— Но  вы его постараетесь уговорить?    

— Уговоры  не помогут. Простите меня, я же не могу пытаться этого сделать. Я сам сказал  ему, что мисс Торп помолвлена. Он знаком со всеми обстоятельствами и должен за  себя отвечать.    

— Нет,  он их вовсе не знает! — воскликнула Кэтрин. — Он не знает, какую боль  причиняет моему брату. Нет, нет, Джеймс ничего такого не говорил. Но я уверена,  что ему очень тяжело.    

— А  вы уверены, что в этом виноват мой брат?    

— Да,  конечно.    

— Вы  считаете, что боль причиняют ухаживания Фредерика или готовность, с которой их  принимает мисс Торп?    

— Но  ведь это одно и то же?    

— Мне  думается, мистер Морланд подтвердил бы, что это не так. Ни один мужчина не станет  обижаться, если кто-то восхищается любимой им женщиной. Страдания может  причинить только она сама.    

Кэтрин  покраснела за подругу.    

— Изабелла, —  сказала она, — поступает, конечно, дурно. Но я уверена, она не желает огорчить  Джеймса. Она слишком к нему привязана. Она влюблена в него с первого дня знакомства.  Пока от нашего отца не пришло согласие на их брак, она чуть не заболела. Вы  понимаете, как он ей дорог?    

— Да,  понимаю. Она влюблена в Джеймса и флиртует с Фредериком.    

— Нет,  не флиртует! Женщина, влюбленная в одного, не может флиртовать с кем-то другим.    

— Ей  при этом не удается настолько влюбиться или так флиртовать, как она могла бы,  будь она занята кем-то одним. Обоим джентльменам приходится несколько  поступиться в своих правах.    

После  некоторой паузы Кэтрин начала снова:    

— Значит,  вы не верите, что Изабелла привязана к Джеймсу так сильно?    

— Об  этом я судить не могу.    

— Но  что имеет в виду ваш брат? Если он знает о помолвке, что означает его  поведение?    

— Вы  требуете от меня слишком многого.    

— Правда?  Я ведь спрашиваю лишь то, что мне необходимо узнать.    

— Но  не спрашиваете ли вы больше, чем можете узнать от меня?    

— По-моему,  нет. Сердце вашего брата вам известно.    

— О  сердце моего брата, как вы выражаетесь, я в данном случае могу только гадать.    

— И  что же?    

— А  если дело доходит до гадания, пусть каждый им занимается сам по себе.  Пользоваться догадками из вторых рук — нестоящее дело. Вы располагаете всеми  сведениями. Брат мой жизнерадостный, а временами, возможно, легкомысленный  молодой человек. Он знаком с вашей подругой одну неделю, и почти с самого  начала ему известно о ее помолвке.    

— Что  ж, — сказала Кэтрин, немного подумав, — вы, наверно, могли бы по  всему этому судить о его намерениях. Я же сознаюсь, что такое мне не под силу.  Но разве это не беспокоит вашего отца? Неужели он не хочет, чтобы капитан Тилни  уехал? Я уверена, если бы с ним поговорил ваш отец, он бы здесь не остался.    

— Дорогая  мисс Морланд, — сказал Генри, — не допускаете ли вы в трогательной  заботе о своем брате маленькой ошибки? Не заходите ли слишком далеко? Будет ли  он вам признателен — от своего имени или от имени мисс Торп — за предположение,  что на ее привязанность или, по крайней мере, на ее достойное поведение можно  полагаться лишь в отсутствие капитана Тилни? Разве он вправе ей верить только  тогда, когда она в одиночестве? Разве ее сердце предано ему только оттого, что  его не добивался никто другой? Этого он думать не может, и, вы согласитесь, он  бы не хотел, чтобы так думали вы. Я не буду говорить: «Не тревожьтесь», —  ибо знаю, насколько вы в эту минуту встревожены. Но постарайтесь тревожиться по  возможности меньше. Вы не сомневаетесь во взаимной привязанности вашего брата и  вашей подруги. Положитесь же на эту привязанность в том, что они не дадут друг  другу повода для ревности. Положитесь на нее в том, что между ними не будет  настоящей размолвки. Их сердца открыты друг другу так, как они не могут  открыться вам. Они знают точно, чего вправе требовать и что можно перенести. И  верьте, что они позволят себе дразнить друг друга лишь до тех пор, пока это не  станет им неприятно.    

Видя,  что она остается расстроенной и печальной, он добавил:    

— Хотя  Фредерик не уезжает из Бата с нами, он здесь пробудет недолго — может быть, всего  несколько дней после нашего отъезда. Отпуск его скоро кончится, и ему придется  вернуться в полк. И что станется тогда с их знакомством? В офицерской столовой  будут пить за здоровье Изабеллы Торп две недели, а сама она с вашим братом —  смеяться над страстью бедного Тилни месяц.    

Кэтрин  больше не противилась стремлению ее успокоить. Она не уступала ему на протяжении  всего разговора, но под конец сдалась. Генри Тилни должен все знать лучше ее.  Она упрекала себя за то, что встревожилась до такой степени, и решила никогда  больше не относиться к этому вопросу столь серьезно.    

Поведение  Изабеллы при их прощальной встрече укрепило ее в этом решении. Последний вечер  пребывания Кэтрин в Бате Торпы провели на Палтни-стрит, и между женихом и  невестой не произошло ничего, что могло бы возбудить в душе Кэтрин беспокойство  или внушить ей перед отъездом дурные предчувствия. Джеймс был в превосходном  настроении, а Изабелла выглядела вполне безмятежной. Главным владевшим ею  чувством была нежная привязанность к ее подруге. Но в подобную минуту это можно  было понять. Один раз она ответила жениху резкостью, в другой — отняла у него  руку. Но Кэтрин помнила рассуждения Генри и сочла это проявлением умеренного  кокетства. Объятия, слезы и клятвы, которыми прекрасные леди обменялись при  прощании, легко можно себе представить.    

 Глава XX    

     

Мистеру  и миссис Аллен было грустно расстаться со своей юной подопечной: благодаря ее  покладистому и веселому нраву они всегда дорожили ее обществом, а в заботах о  ее удовольствиях сами получали немало радости. Однако путешествие с мисс Тилни  сулило ей столько счастья, что они не могли ей в нем отказать. К тому же через  неделю они сами уезжали из Бата, так что ее отсутствие должно было ощущаться совсем  недолго. Мистер Аллен проводил Кэтрин до Мильсом-стрит, где ей предстояло  позавтракать, и убедился, что новые друзья приняли ее с большим радушием. Но  сама она пришла в такое волнение, сознавая себя теперь как бы членом их семьи,  и так боялась вызвать их неодобрение, допустив хотя бы малейшую оплошность, что  из-за неловкости в первые минуты чуть было не захотела вернуться с мистером  Алленом на Палтни-стрит.    

Обращение  с ней мисс Тилни и улыбки Генри несколько ослабили ее скованность. И все же она  чувствовала себя далеко не свободно. Беспрестанные знаки внимания со стороны  генерала также не помогали ей обрести уверенность. Напротив, ей казалось, сколь  это ни выглядело нелепо, что, если бы он меньше ее замечал, ей стало бы только  легче. Его забота об ее удобствах, его настойчивые просьбы, чтобы она больше  ела, сопровождавшиеся непрестанными опасениями, что она ничего не находит себе  по вкусу, — при том, что она еще никогда не видела подобного разнообразия  блюд за завтраком, — все это ни на секунду не позволяло ей забыть, что она  в доме гостья. Она считала, что совершенно не заслуживает такого внимания, и не  знала, как ей на него отвечать.    

Она не  обрела уверенности ни когда генерал стал проявлять нетерпение по поводу отсутствия  капитана Тилни, ни когда он выразил неудовольствие его опозданием после его  прихода. Ее покоробила чрезмерная суровость, с которой отец упрекал сына, и это  ощущение сделалось особенно острым, когда оказалось, что главным поводом для  выговора явилась она сама, поскольку медлительность капитана была расценена как  знак невнимания к гостье. Тем самым она попала в особенно неловкое положение,  ибо, сочувствуя Фредерику, не могла рассчитывать на доброжелательность с его  стороны.    

Капитан  выслушал отца молча и не пытался оправдываться, чем подтвердил ее опасения, что  связанная с Изабеллой душевная озабоченность вызвала у него бессонницу, по  причине которой он так поздно поднялся. Это был первый случай, когда ей  пришлось провести значительное время в его обществе, и она хотела  воспользоваться этим, чтобы составить о нем какое-то мнение. Но в присутствии  отца капитан почти не разговаривал. И даже позднее он, видимо, был настолько не  в духе, что она не услышала от него ничего, кроме слов, брошенных им его  сестре:    

— Как  же я буду счастлив, когда вы наконец уедете!    

Суета  сборов не содержала ничего приятного. Часы пробили десять, когда только вынесли  сундуки. Между тем по расчетам генерала им к этому времени уже следовало  покинуть Мильсом-стрит. Его шинель, — хотя ему должны были ее принести,  чтобы он мог сразу ее надеть, — оказалась в шарабане, в котором ему  предстояло ехать с Генри. Среднее сиденье в карете не было выдвинуто, хотя  ехать в ней должны были три человека, причем служанка мисс Тилни так все загромоздила  узлами и свертками, что мисс Морланд негде было устроиться. Подсаживая ее, генерал  настолько этим встревожился, что ей лишь с трудом удалось спасти свой новый  письменный прибор от того, чтобы его не вышвырнули на панель. Однако в конце  концов дверца за тремя особами женского пола захлопнулась и четверка прекрасно  откормленных помещичьих лошадей двинулась бодрым аллюром, которым обычно  пробегала тридцать миль до аббатства, разделенные в этот раз на два перегона.  Настроение Кэтрин после отъезда сразу улучшилось — в обществе мисс Тилни она не  ощущала ни малейшей неловкости. И, видя перед собой незнакомую дорогу, с  аббатством впереди и шарабаном сзади, она простилась с Батом без всякого  сожаления и проезжала каждую милю, заранее предвкушая начало следующей.  Наступившая затем остановка — скука двухчасового привала в «Маленькой Франции»,  в течение которого можно было только есть, не испытывая голода, и прогуливаться  ничего не наблюдая, несколько охладила ее восторг по поводу езды в щегольской  карете с четверкой в упряжке и размеренно приподымающимися на стременах форейторами  в нарядных ливреях, сопровождаемой многочисленными ловко сидящими в седле  всадниками. Если бы во время остановки все шло гладко промедление не было бы  столь неприятно. Но генерал Тилни, несмотря на то, что он был таким  превосходным человеком, как будто нарочно портил настроение своим детям, так  что в его присутствии никто почти не разговаривал. Наблюдая за ним, замечая его  недовольство всем, чем располагала гостиница, и его раздражительность по  отношению к гостиничной прислуге, Кэтрин проникалась перед ним все большей и  большей робостью и чувствовала, что два часа привала превращаются для нее как  бы в четыре. Наконец все же распоряжение об отъезде было отдано. И к большому  удивлению Кэтрин, генерал предложил ей оставшуюся часть пути проехать вместо  него в шарабане своего сына, поскольку погода, мол, стоит отличная и ему бы  хотелось, чтобы она увидела вокруг как можно больше.    

Вспомнив  мнение мистера Аллена относительно прогулок с молодыми людьми в открытых  экипажах, она покраснела и хотела было отказаться. Однако, тут же рассудив, что  генерал Тилни не мог предложить ей чего-то неподобающего, она уже через  несколько минут уселась в шарабан бок о бок с Генри, почувствовав себя  счастливейшим существом в мире. Карета с четверкой лошадей катила, конечно,  очень величественно, но была такой громоздкой и требовала стольких хлопот —  Кэтрин не могла забыть двухчасовой остановки в «Маленькой Франции». Шарабану  хватило бы и половины этого времени, и его легкие лошадки были настолько  проворны, что если бы генерал не пожелал прокладывать ему путь в своей карете,  он обогнал бы ее за полминуты. Однако преимущества шарабана заключались не  только в упряжке. Генри правил им так искусно, спокойно, без всякой  суетливости, не рисуясь перед спутницей, не покрикивая на лошадей — столь непохоже  на некоего возницу-джентльмена, с которым она имела возможность его сравнить! И  шляпа сидела на нем так ладно, и — множество пелерин на его плаще выглядели так  значительно! Кататься с ним в экипаже, как и танцевать с ним, было величайшим  из земных наслаждений. А вдобавок ко всем прочим радостям, она еще удостоилась  его комплимента. По крайней мере, он выразил ей благодарность за согласие  погостить у его сестры, которое, оказывается, явилось свидетельством подлинной  дружбы, заслуживающей подлинной признательности. Элинор, по его словам, живется  очень несладко — она лишена женского общества, а во время нередких отлучек отца  остается порой в полном одиночестве.    

— Как  так, — спросила Кэтрин, — разве вы живете отдельно?    

— Мне  лишь иногда удается пожить в Нортенгере. У меня собственный дом в Вудстоне, в  двадцати милях от отцовского поместья и я должен проводить часть времени там.    

— И  вы об этом жалеете?    

— Мне  всегда грустно расставаться с Элинор.    

— Вы  должны скучать не только по ней, но и по аббатству. Привыкнув к аббатству, жить  в обычном приходском домике, наверно, ужасно плохо?    

Он  улыбнулся.    

— У  вас, должно быть, весьма благоприятное представление об аббатстве?    

— Еще  бы. Разве это не одно из тех прекрасных старинных строений, о которых читаешь в  романах?    

— И  вы подготовили себя ко всем неожиданностям, могущим произойти в «строениях, о которых  читаешь в романах»? Вы достаточно мужественны? Вам будет нипочем, если вдруг  перед вами раздвинется гобелен или стена?    

— О  да, надеюсь, меня это не очень испугает. В доме ведь будет много народа. А  кроме того, он не был долгие годы необитаем — его владельцы не возвращаются в  него внезапно, без предупреждения, как это обычно происходит в романах.    

— Нет,  конечно. Нам не придется пробираться ощупью через холл, едва освещенный тусклым  светом догорающих углей, или стелить постели на полу зала без окон и дверей,  лишенного всякой обстановки. Но вы должны помнить, что молодую леди, которой  довелось (все равно каким образом) попасть в такое место, обычно поселяют вдали  от остальных обитателей. И когда члены семьи уютно располагаются в своем конце  здания, она, в сопровождении безмолвной престарелой домоправительницы по имени  Дороти, поднимается по дальней лестнице, следует бесконечными мрачными  переходами и попадает в помещение, которое оставалось необитаемым с той самой поры,  как какой-нибудь кузен или дальний родственник скончался в ней лет двадцать  тому назад. Выдержите ли вы такое испытание? Сохраните ли вы присутствие духа,  оказавшись в мрачной комнате, слишком просторной и высокой, освещенной  единственным слабым светильником, который позволяет лишь оглядеть обтянутые  гобеленами стены, с вытканными на них фигурами в человеческий рост, и похожую  на катафалк кровать, задрапированную темно-зеленой тканью или пурпурным  бархатом? Душа у вас при этом не уйдет в пятки?    

— Меня,  надеюсь, не ждет ничего подобного!    

— Вы  с трепетом начинаете осматривать обстановку комнаты. И что же вы обнаруживаете?  Не какие-нибудь там столы, туалеты, гардеробы или комоды, но, скажем, останки  сломанной лютни у одной стены, у другой — тяжеловесный сундук, не открываемый  никакими усилиями, а над камином — портрет величественного воина, черты лица  которого производят на вас такое неизгладимое впечатление, что вы не в  состоянии оторвать от него взгляд Тем временем Дороти, не менее пораженная  вашей внешностью, всматривается в вас с явным волнением, бормоча при этом нечто  загадочное. Более того, для подкрепления вашего духа она дает вам понять, что  часть здания, в которой вас поселили, посещается, как известно, привидениями, и  предупреждает, что никто из прислуги не услышит вашего зова. Простившись с  вами, таким образом, весьма сердечно и сделав вам книксен, она уходит, и вы до  последнего отзвука прислушиваетесь к ее замирающим шагам. Когда же, вконец упав  духом, вы пытаетесь запереть дверь, вы с отчаянием обнаруживаете, что в ней нет  замка.    

— О,  мистер Тилни, как страшно! Словно из книги! Но на самом деле ничего такого со  мной не случится. Я уверена, вашу домоправительницу зовут не Дороти. Хорошо,  что же дальше?    

— В  первую ночь, возможно, ничего зловещего больше не будет. Справившись с неодолимым  ужасом, который вам внушила кровать, вы все же ложитесь и на несколько часов  погружаетесь в тревожную дрему. Но на вторую или уж, во всяком случае, третью  ночь после вашего приезда, разражается страшнейшая буря. Оглушительные удары  грома, словно сотрясающие стены до основания, обрушиваются над окружными  горами. Удары сопровождаются жесточайшими порывами ветра, и вы вдруг различаете  — ведь лампа еще не погашена, — что обивка на одной стене колышется чуть  сильнее, чем на других. Не в силах подавить любопытство при столь возбуждающих  его обстоятельствах, вы, разумеется, вскакиваете и, накинув халат, пытаетесь  установить причину этого явления. После непродолжительных поисков вы  обнаруживаете в гобелене разрез, настолько скрытый, что в обычных условиях его  нельзя заметить при тщательнейшем осмотре. Раздвинув ткань, вы находите под ней  дверь; запертая лишь массивным засовом и висячим замком, она под действием ваших  усилий вскоре отпирается, и вы с лампой в руке проникаете в небольшое сводчатое  помещение.    

— Право,  я буду слишком напугана, чтобы на это решиться.    

— Как?  После того, как Дороти сообщила вам о существовании между вашей спальней и часовней  Святого Антония подземного хода длиной только в две мили?! Вы сможете устоять  против такого соблазна? Нет, нет, вы зайдете в сводчатое помещение и через него  в несколько других, впрочем, не обнаружив в них ничего особенного: в одном,  быть может, ваш взор упадет на кинжал, в другом на несколько пятен крови, в  третьем на обломки приспособления для пыток. Не найдя, таким образом, чего-либо  из ряда вон выходящего и увидев, что огонь в вашей лампе вот-вот погаснет, вы  повернете обратно в спальню. Однако, когда вы снова будете проходить через  сводчатое помещение ваше внимание привлечет к себе большой старомодный шкаф  черного дерева с золотом который раньше, при внимательном осмотре обстановки,  вы почему-то не заметили. Влекомая неодолимым предчувствием, вы бросаетесь к  нему, отпираете створки и осматриваете все ящики — вначале не находя в них  ничего значительного, разве что изрядную груду бриллиантов, не больше. В конце  концов, однако, вы задеваете скрытую пружину, отчего распахивается внутреннее  отделение, и перед вами оказывается бумажный свиток. Вы хватаете его, — он  состоит из множества мелко исписанных листков, — спешите с драгоценной  находкой в спальню, но едва успеваете разобрать: «О ты, кем бы ты ни был, в чьи  руки попадут эти строки несчастной Матильды!..», как ваша лампа внезапно  гаснет, и вы погружаетесь в кромешную тьму.    

— Ах,  нет, нет! Пожалуйста, продолжайте!    

Ее  спутника, однако, произведенное им впечатление слишком развеселило, чтобы он  мог продолжить рассказ. Мистеру Тилни было уже невмоготу сохранять в выражении  лица и в голосе подобающую торжественность, и поэтому он попросил Кэтрин в  части содержания записок Матильды прибегнуть к собственной фантазии.  Опомнившись, она устыдилась проявленного волнения и стала его убеждать, что,  несмотря на свой интерес к рассказу, вовсе не предполагала, будто ее на самом  деле ждет нечто подобное. Мисс Тилни, она уверена, ни за что не поместит ее в  такую комнату, как он описал. Это не может случиться.    

По мере  приближения к цели ее нетерпение увидеть Нортенгер, ненадолго ослабленное беседой  на увлекательную тему, приобрело прежнюю силу, и за каждым новым поворотом  дороги Кэтрин теперь с трепетом ожидала появления поднимающихся среди старой  дубравы массивных стен из серого камня со стрельчатыми готическими окнами,  прекрасно озаренными отблесками закатного солнца. Здание, однако, оказалось  расположенным настолько низко, что они въехали в главные ворота поместья, так и  не заметив перед тем даже какой-нибудь старинной дымовой трубы.    

Она не  знала, можно ли этому удивляться, но подобное прибытие было для нее совершенно  непредвиденным. Проехать между двумя современного вида сторожками и сразу  оказаться у самого аббатства, быстро катясь по ровной и гладкой, посыпанной  гравием дороге, — без каких-нибудь задержек, сигналов тревоги или  торжественных церемоний, — такого она не предполагала. Однако ей не  пришлось об этом долго раздумывать. Внезапно разразившийся дождь лишил ее  возможности каких бы то ни было наблюдений и заставил сосредоточить все помыслы  на благополучии новой соломенной шляпки. И, оказавшись под стенами аббатства,  выпрыгнув при содействии Генри из экипажа, укрывшись под защиту старинного  подъезда и даже пройдя в холл, где ее встретили мисс Тилни и генерал, она так и  не успела проникнуться роковыми предчувствиями ожидавших ее здесь злоключений и  вообразить те ужасные события, которые когда-то совершались в этих стенах.  Порывы ветра не донесли до нее вздохов злосчастных жертв — они не донесли до  нее ничего более неприятного, чем капли холодного дождя. И хорошенько стряхнув  воду с дорожной накидки, она ждала приглашения в гостиную, чтобы понять, куда  же она попала.    

Аббатство!  Да, она была в восторге от сознания, что проникла в аббатство. Но, оглядывая  комнату, она не видела ни малейшего признака, который свидетельствовал бы о  том, где она находится. Обстановка своим разнообразием и изысканностью вполне  соответствовала современным вкусам. Камин, вопреки ее ожиданиям, не поразил ее  размерами отесанных в старину массивных каменных глыб и к тому же оказался  облицован гладко полированным мрамором, оборудован наклонной решеткой Рамфорда  и украшен прелестнейшим английским фарфором. Окна, на которые она особенно  рассчитывала, так как слышала от генерала, что он бережно сохранил их готическую  форму, тоже не соответствовали картине, рисовавшейся ее воображению. Конечно,  заостренный свод остался — форма их была готическая, и они, возможно, даже  имели открывающиеся створки, — но стекла в них были такими большими,  такими прозрачными и светлыми! Для того, кто ожидал увидеть густые переплеты,  тяжелое каменное обрамление, окрашенные стекла, грязь и паутину, отличие было  разительным.    

Генерал,  подметив ее взгляды, начал говорить о тесноте помещения и скромности обстановки,  состоящей из необходимейших для жизни предметов повседневного обихода, и тому  подобных вещах. Вместе с тем он льстил себя надеждой, что она увидит в  аббатстве апартаменты, достойные ее внимания. Но, начав было описывать дорогую  позолоченную отделку одного из них, он вдруг вынул часы, прервал рассказ и с  удивлением объявил, что уже двадцать минут пятого! Слова эти как бы дали всем  знать, что пора расходиться, и мисс Тилни увлекла Кэтрин за собой, показывая  своей поспешностью, что распорядок дня поддерживается в Нортенгере весьма  скрупулезно.    

Вернувшись  в просторный и высокий холл, они по широкой полированной дубовой лестнице с  несколькими маршами и площадками поднялись в длинную галерею. Вдоль одной ее  стены шел ряд дверей. Галерея была освещена окнами в противоположной стене,  которые, как заметила Кэтрин, выходили в квадратный двор. Мисс Тилни поспешно  ввела ее в одну из комнат и, едва успев выразить надежду, что эта комната ей  понравится, тотчас же удалилась попросив подругу произвести лишь самые  необходимые перемены в ее одежде.    

 Глава XXI    

     

С  первого же взгляда Кэтрин убедилась, предоставленная ей комната совершенно не  соответствует описанию, которым ее пытался запугать Генри. Она вовсе не  выглядела непомерно большой и не содержала ни бархата, ни гобеленов. Стены ее  были оклеены обоями, пол покрыт ковром. Окна были такими же великолепными и ничуть  не более темными, чем в гостиной внизу, а обстановка, хоть и не самая модная,  удобной и красивой. Общее впечатление от нее оставалось вполне благоприятным.  Успокоив себя в этом отношении и боясь своей задержкой вызвать неудовольствие  генерала, она решила не терять времени на подробный осмотр. Поэтому она с возможной  поспешностью скинула дорожную накидку и приготовилась было вынуть булавки из  предназначенного для немедленного употребления и привезенного на сиденье кареты  холщового свертка, как вдруг заметила огромный сундук у задней стены глубокой  ниши рядом с камином. Вид его заставил ее вздрогнуть. Забыв обо всем и застыв в  немом удивлении, она не сводила с него глаз, в то время как в ее голове  пробегали следующие мысли:    

«Как  странно! Вот неожиданность! Большущий, тяжелый сундук! Что в нем припрятано? Зачем  он здесь? Еще и задвинут подальше, чтобы не бросался в глаза! Надо в него  заглянуть по что бы то ни стало! Сейчас же, пока не стемнело! Если откладывать,  может погаснуть свеча!»    

Кэтрин  приблизилась к сундуку и внимательно его осмотрела. Он был сделан из кедрового  дерева, затейливо выложенного более темной породой, и помещался на такой же  резной подставке высотой около фута. У сундука был серебряный, почерневший от  времени замок, на концах — обломки рукояток, тоже серебряных, быть может, давно  еще исковерканных каким-то необычайным усилием, а в середине крышки —  таинственная монограмма из того же металла. Кэтрин всячески ломала себе над ней  голову, но не могла ее разгадать. С какой бы стороны она на нее ни смотрела,  последней буквой никак не могла быть «Т». А найти в этом доме монограмму без  этой буквы было в самом деле странно. Если когда-то сундук принадлежал кому-то  другому, какие же необыкновенные события перенесли его в семейство Тилни?    

Ее  разбуженное любопытство росло с каждой минутой. Отодвинув дрожащей рукой  щеколду замка, она решилась любой ценой узнать, что в сундуке находится. С  трудом, словно преодолевая какую-то силу, она приподняла крышку на несколько  дюймов, но внезапный стук в дверь заставил ее, вздрогнув, разжать пальцы, так  что сундук с пугающим грохотом захлопнулся. Несвоевременным посетителем  оказалась служанка мисс Тилни, присланная хозяйкой чтобы помочь мисс Морланд.  Девушка была тот час же отослана, но ее приход напомнил гостье о ее долге,  заставив, несмотря на жгучее желание проникнуть в зловещую тайну, сразу  приняться за переодевание. Взоры и мысли Кэтрин были, однако, по-прежнему  сосредоточены на столь сильно заинтересовавшем ее предмете так что действовала  она не слишком проворно. Не осмеливаясь улучить минуту для новой попытки  проникнуть в сундук, она не отходила от него ни на шаг. Наконец, натянув на  себя один рукав платья и считая себя почти одетой, она решила дать волю своему  любопытству. Минута на это могла быть потрачена. И исполненная такого рвения,  что, без сверхъестественного вмешательства, крышка должна была отлететь в одно  мгновение, она кинулась к сундуку. Предчувствие ее не обмануло. Одним рывком  она открыла сундук, и перед ее смущенным взором предстало аккуратно сложенное  белое хлопчатое покрывало, одиноко покоившееся на дне.    

Кэтрин  ошеломленно его рассматривала, когда в комнату вошла мисс Тилни, беспокоясь о  том, как бы ее подруга не задержалась. И, к стыду последней из-за ее  беспричинно разыгравшегося воображения, добавился еще стыд из-за того, что ее  застали за таким неподобающим розыском.    

— Не  правда ли, любопытный сундук? — спросила мисс Тилни, в то время как Кэтрин  захлопнула крышку и обернулась к зеркалу. — Трудно сказать, сколько он  здесь находится. Не зная, откуда он взялся, я не стала его убирать, подумав,  что сундук может пригодиться для хранения головных уборов. Он плох только тем,  что с трудом открывается, — очень уж тяжелая крышка. Впрочем, в этом углу  он, по крайней мере, никому не мешает.    

Кэтрин  было не до ответа — она краснела, завязывала ленты на платье и давала себе в  душе мудрейшие обещания весьма решительного свойства. Мисс Тилни осторожно  намекнула, что боится, как бы они не опоздали к обеду, и через полминуты  подруги уже бежали вниз, охваченные, как оказалось по прибытии, не совсем  безосновательной тревогой, ибо нашли генерала Тилни в гостиной отмеривающим  шаги с часами в руке. При их появлении он дернул шнурок звонка и скомандовал:    

— Обед  на стол — мигом!    

Вздрогнув  от выраженного в этой фразе укора, Кэтрин села, бледная и задыхающаяся, сознавая  свое ничтожество, сочувствуя детям генерала и ненавидя старые сундуки. Генерал,  однако, взглянув на нее, сделался снова любезен. Оставшееся до перехода в  столовую время он бранил дочь за то, что та заставила свою прелестную подругу  запыхаться, хотя для спешки не было никаких оснований. И Кэтрин переживала  двойную неловкость из-за упреков, которым по ее вине подверглась ее подруга, и  из-за собственного глупого поведения — до тех пор пока все благополучно не расселись  за столом и доброжелательные улыбки генерала в сочетании с хорошим собственным  аппетитом не восстановили — ее душевного равновесия.    

Столовая  оказалась величественным помещением … рядом с ней семейная гостиная казалась  несоответственно скромной, — отделанным с богатством и роскошью, почти не  замеченными Кэтрин, которая обратила внимание разве что на количество  толпившихся вокруг стола слуг и на ее размеры. О последних она позволила себе  высказаться, в связи с чем генерал снисходительно признал комнату достаточно  обширной, добавив, что, относясь к подобным вещам, как и большинство людей,  безразлично, он все же считает в меру просторную столовую одной из насущных  жизненных необходимостей. Он предположил, однако, что «в доме мистера Аллена  она привыкла к значительно более просторным помещениям».    

Ничего  подобного, с жаром возразила Кэтрин, столовая мистера Аллена и вполовину не так  велика! Она еще никогда в жизни не видела столовой таких размеров. Настроение  генерала поднялось еще больше: что ж, поскольку у него в доме такие комнаты  есть, по его мнению, было бы глупо ими не пользоваться. Но он искренним образом  верит, что комната вдвое меньших размеров могла бы оказаться даже удобнее.  Поэтому он не сомневается, что дом мистера Аллена имеет как раз те размеры,  которые необходимы для истинного благополучия.    

Вечер  прошел без каких-либо новых волнений, а во время отлучек генерала Кэтрин было  по-настоящему весело. Небольшая усталость от путешествия ощущалась только в его  присутствии. Но даже тогда, даже в минуты молчания и стесненности, ее не  покидало ощущение счастья, и она была способна вспоминать о своих друзьях в  Бате, вовсе не испытывая желания оказаться среди них.    

Ночь  была ветреной. Во второй половине дня погода непрерывно ухудшалась, и, перед  тем как все покинули гостиную, ветер и дождь разгулялись вовсю. Проходя через  холл, Кэтрин прислушалась к урагану с некоторым беспокойством. И когда до нее  донеслось, как он свирепствует за стенами старинного дома и с каким  ожесточением хлопает вдалеке какой-то дверью, она впервые ощутила, что в самом  деле находится в аббатстве. Да, это были характерные звуки. Они напомнили ей  бесчисленные описания жутких картин и зловещих событий, которым предшествовали  подобные бури и свидетелями которых бывали стены таких же зданий. И Кэтрин от  души радовалась более благоприятным обстоятельствам, при которых она вступила  под этот величественный кров: ей-то не приходилось опасаться ночных разбойников  или пьяных проходимцев. Генри, разумеется, только шутил во время утреннего  разговора. В таком хорошо обставленном и обжитом доме ей нечего бояться — с ней  здесь ничего не случится. И она может зайти к себе в спальню так же уверенно,  как будто бы это была ее собственная комната в Фуллертоне. Поддерживая свою  храбрость, пока она поднималась по лестнице, подобными здравыми рассуждениями,  Кэтрин смогла войти в комнату, не утратив присутствия духа, особенно после  того, как убедилась что через две двери от нее находилась спальня мисс Тилни.  Приветливый вид затопленного камина еще больше придал ей бодрости.    

«Насколько  приятнее, — подумала она, подойдя к каминной решетке, — насколько  приятнее найти у себя уже зажженный огонь, чем, дрожа от холода, ждать, пока  улягутся хозяева дома, — как приходилось стольким несчастным  девицам, — ждать, пугаясь, прихода верной служанки с охапкой хвороста. Как  хорошо, что Нортенгер оказался таким, как он есть! Если бы он был похож на  другие места, не знаю, смогла бы я в подобную ночь сохранить спокойствие. Но  сейчас, разумеется, бояться нечего».    

Она  огляделась вокруг. Занавеси на окнах как будто чуть-чуть колыхались. Это могло  объясняться только действием ветра, проникавшего в оконные щели. Чтобы  убедиться в этом, она, напевая что-то себе под нос, решительно подошла к окну,  смело раздвинула занавеси и, не найдя ничего зловещего на низком подоконнике,  приложила ладонь к раме и удостоверивась, что сквозь нее действительно дуло.  Взгляд, брошенный ею на старый сундук, оказался кстати. Она с презрением  подумала о вздорных страхах, возникающих в праздном воображении, и начала безмятежно  приготовляться ко сну. Она будет вести себя так, как положено, и не станет  спешить. Что ей за дело, если она и ляжет в доме последней? И незачем ей  поддерживать в камине огонь — это было бы проявлением трусости, словно она  испугается темноты, когда ляжет в кровать. Камин догорел, и Кэтрин, потратив  добрых полчаса на приготовления, хотела было уже улечься в постель, когда,  осмотрев напоследок комнату, остановила взгляд на высоком старомодном черном  шкафу, который, хоть и стоял достаточно на виду, почему-то раньше не был ею  замечен. Ей тотчас же вспомнился рассказ Генри — описание шкафа из черного  дерева, сначала якобы ускользнувшего от ее внимания. И хотя оно на самом деле  мало что значило, необычайное совпадение показалось ей все же странным. Она взяла  свечу и внимательно осмотрела шкаф. Он вовсе не был сделан из черного дерева с  золотом. Но это был черный лак — прекрасный черный лак с желтым японским орнаментом.  А при свете свечи желтые линии напоминали золотые. В замок был вставлен ключ, и  она почувствовала странное желание заглянуть внутрь — разумеется, вовсе не  ожидая найти там что-либо особенное, но ощущая любопытство под влиянием  утреннего рассказа Генри. Короче говоря, не заглянув в шкаф, она не могла бы  уснуть. Поэтому, поставив осторожно свечу на стул она схватилась за ключ и  дрожащей рукой попробовала его повернуть. Замок не отпирался несмотря ни на  какие усилия. Тревожась, но не сдаваясь, она попробовала повернуть ключ в  другую сторону. Замок щелкнул, и она уже вообразила, что добилась своего. Но  что за чертовщина? Дверца по-прежнему не поддавалась. Кэтрин на минуту замерла  от удивления. Ветер завывал в дымовой трубе, струи дождя хлестали по  окнам, — решительно во всем ощущалось нечто зловещее. Однако укладываться  в постель, ничего не добившись, было бессмысленно, — она не могла бы  уснуть, помня о находящемся рядом таинственно запертом шкафе. Поэтому она снова  взялась за ключ и, вращая его в обе стороны с отчаянием последней попытки,  вдруг почувствовала, что дверца качнулась. Обрадованная одержанной победой, она  распахнула обе створки. Вторая створка удерживалась лишь задвижкой, менее  сложной, чем замок, на первый взгляд тоже мало чем примечательный. Внутри  Кэтрин увидела два ряда маленьких ящичков между более крупными ящиками сверху и  снизу и маленькую дверцу посередине, также со вставленным в замочек ключом, прикрывавшую,  очевидно, главное вместилище.    

Сердце  Кэтрин учащенно билось, но она не теряла мужества. С выражением надежды на лице  и горящим от любопытства взором она ухватилась за ручку ящика и потянула его к  себе. ОН оказался пустым. С меньшим волнением и большей поспешностью она  выдвинула второй, третий, четвертый ящики. Все они были в равной мере пусты.  Она осмотрела все ящики до последнего, но ни в одном из них не нашла ровно  ничего. Хорошо знакомая по прочитанным книгам с тем, как прячут сокровища, она  не забыла о возможности существования у ящиков фальшивого дна, судорожно, но  тщетно ощупав каждый из них изнутри. Оставалось необследованным только среднее  отделение. И хотя она вовсе и не предполагала найти что-нибудь в каком-то  уголке шкафа и отнюдь не испытывала ни малейшего разочарования в связи с  произведенным осмотром, было бы глупо не довести его до конца, раз уж она за  него взялась. Прошло, однако, некоторое время, прежде чем ей удалось открыть  дверцу, — внутренний замок оказался столь же капризным, как и наружный. В  конце концов и он отомкнулся. И здесь ее поиски оказались не такими тщетными,  какими были до сих пор. Жадный взор Кэтрин тотчас же заметил задвинутый в  глубину, очевидно для лучшей сохранности, бумажный сверток — и ее чувства в  этот момент едва ли поддаются описанию. Лицо ее побледнело, сердце трепетало,  колени дрожали. Неверной рукой она схватила драгоценную рукопись, — одного  взгляда было достаточно, чтобы различить на бумаге письмена, — и с  волнением, отдавая себе отчет в том, как необыкновенно сбывается предсказание  Генри, решила тотчас же, прежде чем лечь в постель прочесть все до последнего  слова.    

Мерцание  свечи заставило ее со страхом оглянуться. Свеча не могла скоро погаснуть — ее  должно было хватить на несколько часов. И чтобы избегнуть всяких помех, кроме  затруднений при чтении старинного текста, Кэтрин поспешно сняла с нее нагар.  Увы, при этом она ее погасила. Никакой светильник не мог бы погаснуть так  внезапно. На несколько мгновений охваченная ужасом Кэтрин окаменела. Все было  кончено. Не осталось даже тлеющей искорки на фитиле, которую бы можно было со  всей осторожностью попытаться раздуть. Непроницаемая, бескрайняя тьма залила  комнату. Жестокий порыв ветра, взревевший с внезапной свирепостью, усугубил  ужас этой минуты. Кэтрин дрожала с головы до ног. В наступившей затем тишине ее  встревоженный слух как бы различил удаляющиеся шаги и отдаленный стук  закрывшейся двери. Это было выше человеческих сил. Лоб ее покрылся холодной  испариной, сверток выпал из рук. Ощупью отыскав постель, она сразу же зарылась  в нее с головой, стараясь хоть немного успокоить свое волненье. О том, что ей  удастся сомкнуть глаза, нельзя было и подумать, — в таком возбуждении,  охваченная таким естественным любопытством, она, разумеется, была не способна  заснуть. Она не могла припомнить подобной бури — обычно Кэтрин мало обращала  внимания на погоду, но сейчас каждый порыв ветра словно был полон каких-то  зловещих предзнаменований. Рукопись, найденная при таких необычайных  обстоятельствах, такое странное совпадение с утренним разговором, — какое  этому могло быть дано объяснение? Что она содержала, к кому была обращена? Каким  образом она так долго оставалась незамеченной? И как раз на долю Кэтрин выпало  ее найти! Ей не удастся ни успокоиться, ни отдохнуть, прежде чем она не узнает  ее содержания. И она примется за чтение с первыми же лучами солнца. Сколько  мучительных часов ей предстоит еще ждать?    

Ее  трясло, и она то и дело поворачивалась в постели, завидуя спящим. Буря  неистовствовала по-прежнему, и до ее встревоженного слуха доходили самые  необыкновенные звуки, еще более пугающие, чем завывание ветра. В какую-то  минуту ей показалось, что зашевелился даже полог ее кровати, в другую — что  кто-то, пытаясь войти к ней в комнату, возится с дверным замком. Из галереи  доносилось глухое бормотанье, и не раз ее кровь леденела в жилах при звуках  отдаленных стонов. Проходил час за часом, и измученная Кэтрин услышала, как все  часы в доме пробили три, прежде чем буря затихла сама она незаметно для себя  погрузилась в глубокий сон.    

 Глава XXII    

     

Стук  распахиваемых служанкой в восемь часов утра оконных ставен был первым звуком  осознанным Кэтрин при пробуждении. Открыв глаза, — при том, что она не  понимала, как ей удалось их закрыть, — она увидела самую радостную  картину. В камине уже горел огонь а на смену бурной ночи пришло солнечное утро.  С первыми же проблесками мысли она вспомнила о рукописи. И сразу после ухода  служанки, спрыгнув с постели, она поспешно собрала все разбросанные при падении  свертка бумажные листки и юркнула обратно, чтобы прочесть их с удобством, лежа  под одеялом. Она не могла, оказывается, рассчитывать, что рукопись будет столь  обширной, как другие подобные рукописи, от содержания которых ей приходилось  содрогаться при чтении романов. Сверток состоял только из небольших  разрозненных листков и был далеко не тяжелым — значительно более легким, чем ей  представлялось накануне.    

Жадным  взглядом впилась она в одну из страниц. То, что она увидела, ее ошеломило.  Могло ли это быть на самом деле или чувства ее обманывали? Перед ней был всего  лишь написанный современными корявыми буквами перечень белья! Если можно было  верить глазам, она держала в руках счет от прачки! Она посмотрела на другой  листок и нашла в нем те же предметы с небольшой перестановкой. Третий,  четвертый, пятый не открыли ничего нового. В каждом из них значились рубашки,  чулки, галстуки, жилетки. Еще два листка, исписанных той же рукой, содержали  столь же незначительные статьи, как-то: пудру для париков, шнурки для ботинок и  пуговицы для штанов, а самый большой листок, в который были завернуты все  остальные, судя по первой корявой строке: «За примочки гнедой кобыле», был  счетом от коновала. Вот чем оказался бумажный сверток (по-видимому, очутившийся  там, где его нашла Кэтрин, из-за небрежности прислуги), который вызвал у нее  такую игру воображения и столько страхов, наполовину лишив ее ночного отдыха!  Она чувствовала себя совершенно уничтоженной. Неужели она не научилась  уму-разуму после происшествия с сундуком? Видневшийся ей краешек сундука служил  как бы вещественным доказательством ее вины. Беспочвенность ее недавних догадок  была теперь совершенно очевидной. Предположить, что в такой обжитой,  современной комнате могли сохраниться никем не замеченные бумаги, написанные  Бог весть сколько поколений тому назад?! Или что ей довелось первой отпереть  шкаф, ключ от которого находился у всех на виду?! Как ей могла прийти в голову  такая нелепость? Не дай Бог, чтобы о ее глупости проведал когда-нибудь Генри!  Правда, в некоторой мере он был сам виноват в случившемся — если бы шкаф не  напомнил ей так сильно его рассказ об ожидающих ее приключениях, он бы не  вызвал у нее любопытства. Ее успокаивало только это. Стремясь поскорее  отделаться от ненавистных доказательств своей глупости — дурацких разбросанных  по кровати листков бумаги, — она вскочила с постели свернула листки в  такой же, как раньше, сверток и сунула его на прежнее место в шкаф, горя  желанием, чтобы никакие неблагоприятные обстоятельства не заставили его снова  перед ней появиться, вызвав у нее презрение к собственной персоне.    

Почему  замки раньше отперлись с таким трудом, оставалось, однако, загадкой — сейчас  она справилась с ними беспрепятственно. В этом все же заключалось нечто  таинственное — она допустила на минуту столь лестное для себя предположение.  Однако мысль о том, что шкаф вообще не был заперт и что она сначала сама его  заперла, пришла ей в голову достаточно быстро и еще раз вызвала краску на ее  лице.    

Она  поспешила покинуть спальню, в которой собственные ее поступки вызывали у нее  такие неприятные переживания, и направилась прямо в комнату для завтрака,  показанную ей мисс Тилни еще с вечера. Там находился один Генри. Выразив  надежду, что ее не потревожила ночная буря, и лукаво намекнув при этом на  особенность приютившего их крова, он немало смутил Кэтрин своим приветствием.  Ей ни в коем случае не хотелось бы, чтобы он догадался о ее слабости. И все же,  не способная к прямому обману, она была вынуждена признать, что ветер какое-то  время мешал ей уснуть.