1 2 3 
 ГЛАВА XIII    

     

Остаток  своего пребывания в Апперкроссе, составивший всего две недели, Энн целиком  проводила в Большом Доме и рада была, замечая, как нужна она мистеру и миссис  Мазгроув, которые утешались ее обществом и вдобавок в расстроенном своем  состоянии духа не могли без нее справиться с необходимыми приготовлениями.    

В первое  же утро получили они свежие сведения из Лайма. Луиза была все та же. Зато и не  было признаков болезни более грозных. Несколько часов спустя явился Чарлз с  подробным отчетом. Он не унывал. На скорое исцеление надежды мало, но все идет  как в подобных случаях и положено. Говоря о Харвилах, он нахвалиться не мог их  добротою и особенно восхищался тем, как самоотверженно миссис Харвил ходила за  Луизой. Мэри убедили пораньше уйти в гостиницу. Нынче утром у Мэри снова  разыгрались нервы. Когда он уезжал, она пошла гулять с капитаном Бенвиком, быть  может, это будет ей на пользу. Сам он, пожалуй, предпочел бы, чтобы ее удалось  отправить домой, раз миссис Харвил все равно все берет на себя.    

Чарлз в  тот вечер собрался обратно, и отец его решил было отправиться вместе с ним, но  дамы не давали на это согласия. И другим будет больше хлопот, и ему больше  горя; и тут родился более остроумный план и тотчас был приведен в исполнение.  Послали карету в Крюкерн, и Чарлз оттуда привез куда более полезное лицо, а  именно старую няню, которая вынянчила всех детей, дождалась, пока ленивца и  баловня Харри отослали в школу следом за братьями, и теперь доживала свой век  подле опустелой детской, штопала все чулки, врачевала все волдыри и шишки,  какие попадались ей под руку, и была рада-радешенька, что ей разрешили  ухаживать за голубушкой мисс Луизой. Миссис Мазгроув и Генриетте уже являлась  смутная мысль о Саре, однако без поддержки Энн они и не решились бы и не сумели  ее осуществить.    

На  другой день не кто иной, как Чарлз Хейтер, снабдил их подробными сведениями о  Луизе, без которых они дня не могли прожить. Он не поленился съездить в Лайм, и  отчет его вселял надежду. Луиза теперь реже впадала в забытье. Судя по всему,  капитан Уэнтуорт оставался в Лайме.    

Энн  предстоял назавтра отъезд, событие, которое всех пугало. Что им без нее делать?  Они друг другу слабые утешители. И до того они сетовали, что Энн сочла за благо  сделать общим достоянием те намерения, в какие каждый ее тайком посвятил, и  уговорить всех сразу отправиться в Лайм. Это оказалось нетрудно; скоро решили  ехать, ехать завтра же, жить ли в гостинице, снять ли жилье — неважно, и  дожидаться, пока не окрепнет бедняжка Луиза. Они облегчат труды пекущихся о ней  добрых людей, они помогут миссис Харвил в ее заботах о собственных детях;  словом, все так радовались принятому решению, что Энн была счастлива, что его  подсказала, и, наблюдая их сборы и спозаранок провожая в путь, она была  довольна последним утром своим в Апперкроссе, хоть сама и осталась таким образом  в одиноком, покинутом доме.    

Она была  последней, исключая двух детишек, на Вилле, она была самой последней, единственной,  оставшейся после тех, кто наполнял и оживлял оба дома и кому Апперкросс обязан  был своим духом веселья. Сколько за немногие дни перемен!    

Если  Луиза выздоровеет, снова все будет хорошо. Здесь воцарится еще большая радость.  Энн ничуть не заблуждалась насчет того, что последует за ее выздоровлением.  Месяц-другой, и комнаты, ныне такие пустые, приют ее тихой задумчивости, снова  наполнятся легким говором, смехом, счастьем взаимной любви, всем тем, от чего  так далека Энн Эллиот!    

Обреченная  на бездействие, она предавалась подобным размышлениям в пасмурный ноябрьский  день, когда надолго зарядивший мелкий дождик туманил вид за окном, и потому,  разумеется, обрадовалась, заслышав карету леди Рассел; и все же, как ни рвалась  она отсюда уехать, расставаясь с Большим Домом, бросая прощальные взоры на  Виллу, на черную ее, промокшую и неуютную веранду и даже на убогие домишки  арендаторов, едва различимые сквозь мутное стекло, она не могла не грустить. В  Апперкроссе промелькнули мгновенья, делавшие его незабвенным для ее сердца. Он  был свидетель многих жестоких, теперь затянувшихся ран и редких минут облегчения,  суливших примиренье и дружбу, на которые вперед уже нельзя ей надеяться и  которые навеки останутся для нее драгоценны. Все оставляла она позади, со всем  расставалась, кроме воспоминаний.    

Энн ни  разу не бывала в Киллинче с тех самых пор, как покинула в сентябре дом леди Рассел.  Нужды в том не было никакой, а когда ей изредка представлялся случай  отправиться в Киллинч-холл, она от этого уклонялась. И воротилась лишь для  того, чтобы вновь обосноваться в элегантных покоях Киллинч-лодж и радовать  взоры хозяйки.    

К  радости, с которой леди Рассел готовилась встретить друга, примешивалось  беспокойство. Она знала, кто частенько наведывался в Апперкросс. Но, к счастью,  то ли Энн пополнела и похорошела, то ли так показалось леди Рассел; и,  выслушивая ее комплименты, Энн забавлялась, соотнося их с молчаливым восхищением  своего кузена и надеясь, что еще выпадет ей на долю новый расцвет юности и  красоты.    

Но вот  они разговорились, и она сама заметила, какие в ее душе произошли перемены. Заботы,  которые переполняли ее при расставании с Киллинч-холлом и которые привыкла она  заглушать в семействе Мазгроув, выказывавшем к ним столь мало интереса, теперь  утратили для нее значение. Она потеряла из виду отца, и сестру, и Бат. Их нужды  заслонились для нее нуждами Апперкросса; и когда леди Рассел, воскрешая прежние  опасения и надежды, одобряла дом, снятый внаймы на Кэмден-плейс, или не  одобряла то обстоятельство, что миссис Клэй до сих пор еще с ними не  рассталась, Энн, к стыду своему, замечала, насколько ближе ей Луиза Мазгроув, и  Лайм, и все тамошние знакомцы; насколько более занимает ее дружба Харвилов и  капитана Бенвика, нежели устройство родного ее отца на Кэмден-плейс или  приверженность к миссис Клэй ее родной сестрицы. Ей стоило немалых усилий с  приличным вниманием поддерживать разговор, казалось имевший до нее самое прямое  касательство.    

Не без  неловкости приступили они сперва и к другому предмету. Им пришлось коснуться  несчастья в Лайме. Накануне, не успела леди Рассел переступить порог, на нее  тотчас обрушилась неприятная новость; но следовало же ее и обсудить; надо было  порасспросить, посетовать на неосторожность, пожалеть о последствиях, а при  этом нельзя было не поминать и капитана Уэнтуорта. Энн поняла, что ей это  дается труднее, чем леди Рассел. Она никак не могла прямо смотреть ей в глаза,  выговаривая его имя, покуда не догадалась в беглых чертах сообщить, что думает  она об его отношениях к Луизе. И сразу она почувствовала облегчение.    

Леди  Рассел оставалось ее выслушать и пожелать молодым людям счастья, но сердце ее  дрожало от некоторого злобного удовольствия из-за того, что некто, в двадцать  три года умевший, кажется, понять достоинства Энн Эллиот, восемь лет спустя мог  плениться чарами Луизы Мазгроув.    

Первые  несколько дней прошли тихо, не разнообразясь ничем, кроме бог весть какими путями  находивших Энн записок из Лайма о том, что Луиза чувствует себя лучше. По  прошествии же этого срока учтивость леди Рассел взяла свое, и, подавив  неприятные воспоминания, она сказала решительным голосом:    

— Мне  надо пойти к миссис Крофт. Мне непременно надо пойти, и не откладывая. Энн, достанет  ли у тебя мужества переступить со мною вместе ее порог? Нам обеим предстоит,  полагаю, тяжелое испытание.    

Предстоящее  испытание, однако, ничуть не ужасало Энн. Напротив, она со всею искренностью  заметила:    

— Вам,  думаю, будет куда трудней; вы не смирились с переменами. Я же, оставаясь по соседству,  с ними успела свыкнуться.    

Она  многое бы еще могла прибавить, ибо была о Крофтах мнения самого высокого,  считала, что отцу ее необыкновенно посчастливилось, понимала, что прихожане  обрели прекрасный пример, а бедняки — помощь и опору, и, как ни горько и стыдно  было ей выдворяться из Киллинча, она в глубине души признавалась себе, что  удалился тот, кто не заслуживал права здесь оставаться, и, простясь с  владельцами, Киллинч-холл перешел в куда более достойные руки. Бесспорно, ей  причиняли боль эти умозаключения и были они горьки; зато избавляли и от той  горечи, которую, уж верно, испытывала леди Рассел, переступая знакомый порог и  проходя по давно изученным покоям.    

Нет, уж  Энн-то не могла говорить себе: «Эти покои должны бы принадлежать нам одним. Ах,  и кто же их теперь занимает! Древнее семейство обречено скитаться! И вместо  него водворяется невесть кто!» Нет, только думая о покойнице матери, только  вспоминая, как сиживала она тут, бывало, во главе стола, и могла она вздыхать  вышеописанным образом.    

Миссис  Крофт всегда встречала Энн с добротою, позволявшей надеяться, что она к ней благоволит,  нынче же, принимая ее в этом доме, она была к ней особенно внимательна.    

Скоро  беседа сосредоточилась на печальном происшествии в Лайме, и, сопоставя свои сведения  о пострадавшей, обе дамы пришли к выводу, что получили их в один и тот же час  прошедшего утра: капитан Уэнтуорт побывал вчера в Киллинче (впервые со дня  несчастья), и он-то и доставил записку для Энн, как бы таинственным образом до  нее дошедшую; он оставался несколько часов и потом вновь отправился в Лайм, не  намереваясь, кажется, более покидать его. Расспрашивал он, в частности, и о  ней; выражал надежду, что мисс Эллиот не переутомили недавние труды, и отнесся об  этих трудах с большим уважением. Что было чрезвычайно мило с его стороны и доставило  ей почти ни с чем не сравнимое удовольствие.    

Что же  до самого происшествия, две неколебимо разумные женщины, придерживаясь неопровержимых  фактов, уж конечно, сошлись на том, что оно явилось следствием неосторожности и  юного легкомыслия; что дело нешуточное и даже подумать страшно, как долго  придется еще дрожать за здоровье Луизы и как еще долго будут сказываться потом  следы сотрясения! Адмирал подвел общий итог, воскликнув:    

— Скверно,  ей-богу! И странная, однако, у нынешних молодцов манера выказывать нежные  чувства! Правду я говорю, мисс Энн? Голову расшибать своему предмету! Расшибет  — и пластырь накладывает!    

Адмиральское  острословие было не такого сорта, какой мог пленить леди Рассел, но Энн его  очень ценила. Доброта и прямодушие адмирала Крофта были неотразимы.    

— А  ведь вам, верно, несладко, — сказал он, вдруг спохватившись, — сюда  приходить и на нас любоваться. Мне было и невдомек, а ведь вам несладко.  Однако, прошу, без церемоний. Обойдите весь дом, если вам угодно.    

— В  другой раз, благодарствуйте, сэр. Не теперь.    

— Ладно,  уж когда надумаете. Если угодно, можете заглянуть со стороны кустарников; кстати  же и посмотрите, как мы там за дверью пристроили зонтики. Подходящее место, не  правда ли? Однако (он осекся) вам-то, боюсь, оно и не покажется подходящим, вы  их всегда в диванной держали. Вечная история. У всех разный обычай, и каждому  свой больше нравится; так что уж сами судите, приятно вам будет обходить дом  или нет.    

Энн  отклонила его предложение со всевозможными благодарностями.    

— Мы  мало что переменили, — подумав, продолжал адмирал. — Очень мало. Мы  уж вам в Апперкроссе докладывали, что перевесили двери прачечной. Это великое  дело. Удивительно, и как люди так долго терпели эдакое неудобство! Вы уж  сообщите сэру Уолтеру про наше преобразование да кстати же и прибавьте, что  мистер Шеперд от него в восхищении. Да, скажу без ложной скромности, немногие  наши перемены — всегда перемены к лучшему. А все моя жена. Сам-то я почти  ничего не предпринимал, разве что вот приказал вынести из своей гардеробной  огромные зеркала вашего батюшки. Превосходнейший человек ваш батюшка, и, должен  заметить, истинный джентльмен. Однако, осмелюсь доложить, мистер Эллиот (тут на  лице его отобразилось глубокое раздумье), надо полагать, редкостный для своих  лет франт. Эдакая пропасть зеркал! Господи! Просто спасения не было от  собственной персоны! Так что уж я прибегнул к помощи Софи, и мы живо их  переселили; и я преудобно устроился с единственным моим зеркальцем для бритья и  еще одной огромной штуковиной, к которой стараюсь не приближаться.    

Энн,  радуясь сама не зная чему, не нашлась с ответом; и адмирал, испугавшись, что  хватил лишку, поспешил добавить:    

— Как  станете писать батюшке, мисс Эллиот, кланяйтесь ему, пожалуйста, от нас с  миссис Крофт и передайте, что нам тут очень хорошо, лучше и пожелать нельзя. В  малой столовой, должен доложить, дымоход немного чадит, да и то при норд-осте,  и крепком, а такое от силы три раза за зиму случается. Мы теперь вдобавок всюду  по соседству перебывали, так что уж можем судить — лучшего дома нет.  Благоволите передать это вашему батюшке. Ему, верно, будет приятно.    

Леди  Рассел и миссис Крофт остались весьма довольны одна другою; но покуда не  суждено было продолжаться знакомству, начавшемуся этим визитом; ибо, когда  пришла пора отдавать его, Крофты объявили, что на несколько недель отправляются  к своей родне на север графства и, пожалуй, не успеют воротиться до тех пор,  когда леди Рассел снова уедет в Бат.    

Таким  образом Энн благополучно избегла опасности столкнуться с капитаном Уэнтуортом в  Киллинч-холле и в обществе своего друга леди Рассел. Все обошлось, и она с  улыбкой вспоминала о своих напрасных страхах и треволнениях.    

 ГЛАВА XIV    

     

Хотя  Чарлз и Мэри по приезде мистера и миссис Мазгроув в Лайм еще оставались там, и  притом куда дольше, чем Энн почитала бы необходимым, они вернулись домой  все-таки первыми из всего семейства; и, едва объявились в Апперкроссе, тотчас  пожаловали в Лодж. Луиза, когда они ее оставили, уже садилась в постели; но  голова у нее, правда ясная, очень болела и положительно сдали нервы; дело, без  сомнения, шло на поправку, однако весьма трудно было с уверенностью сказать,  когда можно будет ее перевезти; и родители, которые скоро собирались домой, чтобы  повидаться с младшими детьми на рождественских каникулах, не смели и надеяться,  что им удастся взять ее с собою.    

Они  кое-как все вместе размещались в Лайме. Миссис Мазгроув при любой возможности забирала  к себе детей миссис Харвил, из Апперкросса поступали всяческие припасы, дабы  облегчить участь Харвилов, те, в свою очередь, беспрестанно зазывали их к себе  на обед, словом, обе стороны только и делали, что состязались в радушии и  бескорыстии.    

У Мэри,  правда, были свои огорчения; однако, судя по тому, что она не спешила уезжать,  удовольствий ей выпадало все же более, нежели скорбей. Бесспорно, Чарлз Хейтер  наведывался в Лайм куда чаще, чем ей бы хотелось; и когда они обедали у  Харвилов, им прислуживала одна-единственная служанка; и миссис Харвил сперва  всегда сажала на почетное место миссис Мазгроув; но зато потом она так  трогательно каялась перед Мэри, узнавши, чья она дочь; и они столько раз на дню  видались; и в их библиотеке столько сыскалось для нее романов и она так часто  их меняла, что в конце концов Лайм был совершенно оправдан. Вдобавок ее возили  в Чармут, и она купалась, и она посещала церковные службы, а в Лайме в храме  было на кого поглядеть, не то что в скучной пустой церквушке у них в  Апперкроссе; и по причине всех этих обстоятельств вместе с сознанием  необходимости жертвенных своих трудов, Мэри очень мило провела две недели.    

Энн  спросила про капитана Бенвика. Лицо Мэри тотчас омрачилось. Чарлз расхохотался.    

— О,  капитан Бенвик отлично себя чувствует, но его не разберешь — такой странный молодой  человек. Мы приглашали его к нам на несколько дней. Чарлз собирался пострелять  дичь с ним вместе, он, казалось, был в восхищении, и я уж думала, что все  улажено, как вдруг! Во вторник вечером он начинает извиняться пренелепейшим  образом. «Он в жизни не брал в руки ружья», и «его не так поняли», и он обещал  то, он обещал се, и в конце концов он попросту отказывается ехать! Решил,  наверное, что заскучает с нами, но, смею думать, мы у себя на Вилле уж сумели  бы развеселить даже и такого страдальца, как капитан Бенвик.    

Чарлз  снова расхохотался и сказал:    

— Мэри,  но ведь ты прекрасно знаешь, как обстоит дело. Все это (он поворотился к Энн)  по твоей милости. Он воображал, что, отправясь к нам, он и тебя найдет под  боком; а когда выяснил, что леди Рассел живет от нас в трех милях, сердце его  не выдержало и он не нашел в себе сил ехать с нами.    

Мэри не  очень милостиво с этим соглашалась; то ли она полагала, что капитан Бенвик по  рождению и состоянию своему не вправе влюбляться в дочь мистера Эллиота, то ли  ей не хотелось допускать, что Энн скорее может привлечь гостя в Апперкросс,  нежели она сама, — нам остается только строить догадки. Энн, однако,  нисколько не обескуражил такой поворот разговора. Смело признавшись себе, что  она польщена, она продолжала расспросы.    

— Ах, —  воскликнул Чарлз, — он говорит о тебе в таких выражениях… — но тут  его перебила Мэри:    

— Помилуй,  Чарлз, я и не слышала, чтобы он говорил об Энн. Энн, он о тебе и не упоминал.    

— Пусть  так, — согласился Чарлз. — Пусть не упоминал. Но для меня ясно как  божий день, что он от тебя без ума. Он бредит книгами, которые прочитал по  твоему наущению, ему хочется с тобою о них поговорить; в одной он даже что-то  такое нашел, что-то такое… но нет! не стану уж притворяться, будто запомнил, но  что-то очень, очень возвышенное — я сам слышал, как он рассказывал Генриетте; и  как он говорил при этом о «мисс Эллиот»! Да, Мэри, тут уж я могу поручиться,  своими ушами слышал, а ты была в другой комнате. «Изысканность, любезность,  красота». Вот! Совершенствам мисс Эллиот нет числа.    

— Какая  жалость! — вскричала огорченная Мэри. — Какая жалость в таком случае.  Ведь мисс Харвил всего только в прошлом июне умерла. Невелика же цена его  сердцу, не правда ли, леди Рассел? Я уверена, вы со мной согласитесь.    

— Мне  надо взглянуть на капитана Бенвика, прежде чем о нем судить, — отвечала  леди Рассел с улыбкой.    

— И  у вас очень скоро явится такая возможность, уж поверьте, сударыня, —  сказал Чарлз. — Хоть с нами он ехать не решился и станет откладывать свой  официальный визит до последнего, можете не сомневаться, он вскорости ненароком  заглянет в Киллинч. Я объяснял ему дорогу и расписывал красоты здешней церкви;  он охотник до архитектурных красот, вот я и подумал, что у него будет достойный  предлог, и верно — он слушал меня, весь внимание; я заключаю, что он очень  скоро объявится. Словом, я вас предуведомил, леди Рассел.    

— Я  с радостью приму всякого доброго знакомого Энн, — любезно отвечала леди  Рассел.    

— Ах,  при чем тут Энн? — сказала Мэри. — Он же мой добрый знакомый. Мы  последние две недели были неразлучны.    

— В  таком случае я счастлива буду принять капитана Бенвика, общего вашего доброго  знакомого.    

— Уверяю  вас, сударыня, вы не найдете в нем ничего приятного. Таких скучных молодых  людей свет не видывал. Нередко он проходил со мною от одного конца набережной  до другого, ни разу не раскрыв рта. Нет, учтивым его не назовешь. Он вам не  понравится, я уверена.    

— В  этом мы с тобою не сходимся, Мэри, — сказала Энн. — Я думаю, он  понравится леди Рассел. Оценив достоинства его ума, леди Рассел, полагаю,  перестанет замечать пороки его воспитания.    

— Вот  и я так думаю, — сказал Чарлз. — Я уверен, что леди Рассел он  понравится. Он именно во вкусе леди Рассел. Суньте ему в руки книгу, и он день  целый будет ее читать.    

— Именно! —  воскликнула Мэри с досадой. — Он уткнется в книгу, и заговорите ли вы с  ним, уроните ли ножницы — он решительно ничего не заметит. Неужто такое может  понравиться леди Рассел?    

Леди  Рассел наконец засмеялась.    

— Право  же, — сказала она, — вот уж не предполагала, что мое мнение  касательно кого бы то ни было может породить столь напримиримые споры. Я бы  хотела, однако, чтобы сам он сюда явился. И вот тогда, Мэри, ты узнаешь мое  суждение, а заранее судить я не берусь.    

— Он  вам не понравится. Могу поручиться.    

Леди  Рассел перевела разговор на другое. Мэри с воодушевлением заговорила о том,  каким удивительным образом они столкнулись, а верней, разминулись с мистером  Эллиотом.    

— А  вот этого человека я бы не желала видеть. Он уклонился от сердечных отношений с  главою своего рода и тем произвел на меня пренеприятное впечатление.    

Сей  приговор положил конец вдохновению Мэри и разом пресек ее излияния.    

Хотя Энн  не решалась расспрашивать о капитане Уэнтуорте, долго ждать доброхотных рассказов  о нем ей не пришлось. Как и следовало догадываться, расположение духа у него  заметно изменилось к лучшему, он был уж не тот, что в первую неделю. С Луизой  он не виделся; и так опасался, что свидание может повлечь для нее дурные  последствия, что вовсе и не стремился увидеться; напротив того, он намеревался  как будто уехать на неделю, пока ей не полегчает. Он собрался в Плимут и звал с  собою капитана Бенвика, но, по настойчивым уверениям Чарлза, тот куда более  расположен был отправиться в Киллинч.    

Не  подлежит сомнению, что и леди Рассел и Энн нередко с тех пор подумывали о  капитане Бенвике. При звуке дверного колокольчика леди Рассел чудилось всякий  раз возвещение его визита; бродила ли Энн, уступая милой привычке, по отцовым  угодьям, навещала ли в деревне больных, воротясь, она всякий раз ждала, что  застанет его либо известие о нем. Капитан Бенвик, однако, все не являлся. То ли  Чарлз преувеличивал его рвение, то ли был он чересчур робок; и понапрасну  прождав целую неделю, леди Рассел заключила, что он вовсе и не стоит того  интереса, какой было начал в ней возбуждать.    

Мазгроувы  вернулись в Апперкросс встретиться со счастливою ребятнёю, распущенною на  каникулы, и захватили с собой детишек Харвилов, усугубляя шум Апперкросса, а  дом в Лайме погрузив в тишину. Генриетта осталась с Луизой, прочие же члены  семейства водворились на своих местах.    

Леди  Рассел и Энн нанесли им однажды визит, и Энн имела случай убедиться, что Апперкросс  снова ожил. Хотя ни Генриетты, ни Луизы, ни Чарлза Хейтера, ни капитана  Уэнтуорта тут не было, все так преобразилось со дня ее отъезда, как только и  пожелать можно.    

У миссис  Мазгроув искали защиты маленькие Харвилы, которых старалась она уберечь от  тиранства мальчишек, явившихся с Виллы якобы их развлекать. В одном углу стоял  стол, за которым щебечущие девчушки нарезали папиросную и золотую бумагу; а в  другом поставец, заставленный подносами, ломился под тяжестью холодцов и  пирогов, и там кутили буйные шалуны; вдобавок рождественский огонь ревел так,  будто задался целью заглушить весь этот гомон. Чарлз и Мэри, разумеется, тоже  явились; мистер Мазгроув почел своим долгом занимать леди Рассел и десять минут  целых сидел с нею рядом и кричал во всю мочь, безуспешно, впрочем, стараясь перекричать  детишек, неистовствовавших у него на коленях. Словом, то была выразительная  картина счастья семейственного.    

Энн,  судя по собственному своему складу, склонна была почесть сей ураган весьма несовершенным  средством для целения нервов, подорванных болезнью Луизы. Однако миссис Мазгроув,  которая подозвала к себе Энн с тем, чтоб еще и еще раз поблагодарить от души за  все ее заботы, заключая перечень невзгод, выпавших ей самой, заметила, обведя  счастливым взором комнату, что после всего, чего она натерпелась, ничего нет  целительней, чем тихие домашние радости.    

Луиза  быстро выздоравливала. Мать выражала надежду, что она сможет вернуться домой,  пока не уедут обратно в школу ее братишки и сестренки. Харвилы обещались  сопровождать ее в Апперкросс, когда бы она ни приехала. Капитан Уэнтуорт  покамест отправился навестить своего брата в Шропшир.    

— Надо  надеяться, вперед я запомню, — сказала леди Рассел, едва они вновь  оказались в карете, — что не следует ездить в Апперкросс на рождественских  каникулах.    

У  всякого свой вкус на шумы, как и на прочее; и звуки могут казаться самыми  безобидными или мучительными, вовсе независимо от их громкости. Когда леди  Рассел спустя немного времени вернулась дождливым вечером в Бат и долгою чредою  улиц проезжала от Старого Моста на Кэмден-плейс среди мельканья других карет,  под тяжкий грохот фур и ломовиков, вопли газетчиков, зеленщиков и пирожников,  под деревянный перестук башмаков, она нисколько не сетовала. То были звуки,  неотъемлемые от удовольствий зимы; внемля им, она отдыхала душою; и, имей она  привычку вслух выражать свои чувства, подобно миссис Мазгроув, она бы  непременно сказала, что после долгой деревенской скуки ничего нет для нее  целительней, чем эти тихие радости.    

Энн не  разделяла ее удовольствия. По-прежнему она решительно, хотя и молча, не любила  Бата; едва различая за сеткой дождя зыбкие очертанья домов, она нисколько не  стремилась разглядеть их получше; как ни был для нее тягостен долгий проезд по  улицам, он все представлялся ей чересчур скорым; ибо кто же ей обрадуется? И с  нежною тоской оглядывалась она назад, на кутерьму Апперкросса и уединение Киллинча.    

Последнее  письмо Элизабет, впрочем, содержало интересные известия. Мистер Эллиот был в  Бате. Он явился в дом на Кэмден-плейс; явился во второй раз и в третий. Был  весьма обходителен. Если Элизабет и отец ее не обманывались, он столь же  усердно искал теперь с ними дружбы и столь же ревностно выказывал к ним живой  интерес, как прежде небреженье. Что ж, если так, весьма любопытно. И мистер  Эллиот возбуждал приятное недоумение в леди Рассел, уже готовой отречься от  недавних своих слов, обращенных к Мэри, что это человек, которого она не желала  бы видеть. Она весьма и весьма желала бы его видеть. Ежели в самом деле он  вознамерился занять подобающее ему место послушной ветви, он мог быть и прощен  за то, что отторг было себя от родительского древа.    

Энн куда  менее занимало последнее обстоятельство, но она, пожалуй, и не прочь была вновь  взглянуть на мистера Эллиота, чего не могла бы она сказать о многих других,  кого предстояло ей встретить в Бате.    

Доставя  ее на Кэмден-плейс, леди Рассел отправилась далее, в собственное свое обиталище  на Риверс-стрит.    

 ГЛАВА XV    

     

Сэр  Уолтер снял дом на Кэмден-плейс, в почтенном месте, достойном человека, столь выдающегося;  и оба они с Элизабет к большому своему удовлетворению там обосновались.    

Энн с  тоской переступала порог, предвидя долгое заточенье и спрашивая себя: «Когда же  я смогу отсюда вырваться?» Ей, однако, оказан был прием, не вовсе лишенный  сердечности, и она тотчас приободрилась. Отец с сестрою искренно желали  показать ей комнаты, а потому встретили ее милостиво. Когда садились обедать,  было даже не без удовольствия отмечено, что теперь их четверо.    

Миссис  Клэй была приветлива и без устали улыбалась, но ее-то улыбки и любезности  ничуть не удивляли Энн. Она предвидела, что миссис Клэй при встрече с нею  напустит на себя все что угодно, но обходительность остальных была ей внове.  Они пребывали в самом превосходном расположении духа, и скоро ей довелось  узнать причины сей радости. Слушать Энн у них не было особенной охоты. Тщетно  попытавшись получить от нее подтверждение своим догадкам, что о них безутешно  скорбят в округе, они после беглых незначительных расспросов тотчас перешли к  рассказу о себе. Апперкросс не вызывал их интереса, Киллинч их мало занимал.  Для них существовал только Бат.    

Они  имели удовольствие ее уверить, что Бат нисколько не обманул их ожиданий. Дом  их, без сомненья, был лучший дом на Кэмден-плейс, гостиные их затмевали все, в  каких случалось им побывать и о каких они наслышались, изяществом обстановки и  вкусом убранства. Все искали с ними знакомства. Все набивались к ним в гости.  Уж как уклонялись они от желающих им представиться, а их меж тем вечно  одолевали визитными карточками лица, о которых они даже понятия не имели.    

И в этом  источник торжества? Удивлялась ли Энн тому, что отец и сестра ее счастливы? Нет,  она этому не удивлялась, но она вздыхала при мысли, что отец ее не замечал  унизительности переменившихся обстоятельств, что он так легко сложил с себя тот  почетный долг, какой налагает жизнь на плечи каждого помещика, и окунулся в  суетность ничтожных городских удовольствий; и она вздыхала, и улыбалась, и  недоумевала, когда Элизабет, раздвигая перед нею двери и важно водя из одной  гостиной в другую, восхищалась их просторами; и это она-то, бывшая хозяйка Киллинч-холла,  находила достаточным для своей гордости расстояние между двумя стенами в  каких-нибудь тридцать футов!    

Но это  были не все причины их счастья. Был еще и мистер Эллиот. Энн многое услышала о  мистере Эллиоте. Они не только простили его, они были от него в восхищении. Он  был в Бате уже две недели (он проезжал через Бат в ноябре, направляясь в  Лондон, и, хотя задержался всего на сутки, весть о том, что сэр Уолтер  обосновался в городе, достигла его, но он не успел тогда ею воспользоваться);  теперь же он был в Бате уже две недели, и первым делом по приезде он оставил  свою визитную карточку на Кэмден-плейс, а вслед за тем так настоятельно просил  принять его, а когда его приняли, выказывал такую сердечную открытость, такую  готовность загладить былое, такое желание вперед встречаться на родственной ноге,  что прежнее их доброе мнение о нем совершенно восстановилось.    

Они не  находили в нем решительно никакой вины. Он как нельзя лучше объяснил мнимую  свою небрежность. Все, оказывается, произошло единственно по недоразумению.  Никогда не имел он намерения от них отрекаться; он боялся, что от него  отреклись, неведомо почему, и молчал из одной только скромности. Когда же ему  намекнули вскользь, что он, быть может, непочтительно отзывался о семействе и  чести семейственной, он был просто вне себя! И это он-то, который всегда  гордился тем, что носит имя Эллиота, и относительно родства придерживался  всегда взглядов чересчур даже строгих для небрежного нашего века! Да он был  просто удивлен, но надеялся, что характер его и поступки в скором времени  опровергнут коварные слухи. И сэр Уолтер ведь мог навести справки у всех, кто  знал его; и, разумеется, старания, какие употребил он на то, чтобы при первой  же возможности снова стать в положение родственника и предполагаемого  наследника, в высшей степени доказывали его искренность.    

Обстоятельства  женитьбы его тоже, оказывается, заслуживали снисхождения. Сам он не мог их  коснуться; но один очень близкий друг его, полковник Уоллис, человек весьма  достойный, истинный джентльмен (и недурной собою, добавлял сэр Уолтер), который  с большим вкусом жил в Мальборо Билдингс и по собственному его настойчивому  ходатайству им представился через мистера Эллиота, упомянул кой-какие связанные  с этой женитьбой подробности, служившие к оправданию мистера Эллиота.    

Полковник  Уоллис давно знал мистера Эллиота, близко знал и его супругу и вполне понимал,  как могло все это случиться. Она была, разумеется, не знатного рода, но хорошо  воспитанна, образованна, богата и без памяти влюбилась в его приятеля. Мистер  Эллиот не мог этому противостоять. Она сама его домогалась. Иначе никакие бы ее  деньги не соблазнили мистера Эллиота, и к тому же сэр Уолтер верил вполне, что  она была раскрасавица. Все это весьма и весьма меняло дело. Раскрасавица, с  большим состоянием, и без памяти влюблена! Сэр Уолтер, казалось, совершенно  готов был понять мистера Эллиота; и хотя Элизабет не удавалось взглянуть на это  обстоятельство в столь выгодном свете, оно и не вредило в ее глазах мистеру  Эллиоту.    

Мистер  Эллиот явился еще и еще, обедал у них однажды, когда его пригласили, и был польщен,  разумеется, оказанной честью, ибо они не давали обычно званых обедов; словом,  он был польщен всяким доказательством родственной близости и все свое счастие  полагал в том, чтобы его принимали как своего на Кэмден-плейс.    

Энн  слушала и не понимала. Надо было помнить, и очень помнить понятия тех, кто вел  рассказ. Она старалась быть снисходительной. Быть может, вся история этого  примирения казалась столь несуразной и дикой лишь из-за способа, каким она  излагалась. Ей сдавалось, однако, что в настойчивом желании мистера Эллиота  после стольких лет быть принятым на Кэмден-плейс скрывалось нечто на первый  взгляд незаметное. Со стороны практической он ничего не выигрывал от близости с  сэром Уолтером; от разлада он ничего не терял. По всем вероятиям, он и сейчас  был богаче, чем сэр Уолтер; Киллинч же все равно впоследствии должен был отойти  к нему вместе с титулом. Для чего же человеку разумному, а он казался человеком  весьма разумным, для чего же ему все это понадобилось? Энн находила тому одну  только причину; и причиной была Элизабет. Возможно, когда-то она ему и правда  понравилась, но случай и соображения пользы отвлекли его; и ныне, когда он мог  распоряжаться собою как вздумается, ему захотелось к ней приблизиться.  Элизабет, без сомнения, хороша собой, манеры ее самые изящные, благородные, а  характера ее мистер Эллиот тогда не распознал, видя ее лишь на людях, да притом  сам будучи зеленым юнцом. Как выдержат ее нрав и понятия его нынешний  обострившийся взгляд — это уж дело другое. Энн от души желала, чтобы он  обострился не чересчур, если мистер Эллиот и впрямь избрал своим предметом  Элизабет. А сама Элизабет очень склонна была на это надеяться; и миссис Клэй  всячески поддерживала ее надежды, судя по тому, как переглядывались они, когда  речь шла о частых посещениях мистера Эллиота.    

Энн  упомянула о своих беглых встречах с ним в Лайме, но никого они не занимали.  «А-а, да-да, возможно, то был мистер Эллиот. Они и не знали. Надо полагать, то  был он». Им было не до ее описании. Они сами хотели его описать; особенно сэр  Уолтер. Он отдавал должное его благородной наружности, модной элегантности и  тщательности туалета, приятному лицу, умным глазам; но, однако, не мог не  сокрушаться о том, что у него так выдается нижняя челюсть, недостаток, с  годами, пожалуй, усилившийся; впрочем, нельзя сказать, чтобы почти все черты  его с годами не изменились к худшему. Мистер Эллиот, кажется, нашел, что он  (сэр Уолтер) выглядит точь-в-точь как тогда, когда они расстались; но сэр  Уолтер не мог отвечать ему тем же, и это было так неловко. Однако и слишком  роптать не приходится. Мистер Эллиот на вид куда лучше большинства мужчин, и  сэру Уолтеру было бы не стыдно где угодно с ним показаться.    

Весь  вечер только и разговору было, что о мистере Эллиоте и его друге в Мальборо Билдингс.  «Полковник Уоллис так мечтал им представиться! И мистер Эллиот так этого  хотел!» Была еще и миссис Уоллис, известная покамест только понаслышке, ибо она  со дня на день готовилась разрешиться от бремени; но, по словам мистера  Эллиота, она была «прелестнейшая особа, в высшей степени достойная того, чтобы  ее принимали на Кэмден-плейс», и как только она оправится, с ней собирались  свести знакомство. Сэр Уолтер высоко ставил миссис Уоллис; говорили, она очень  хороша собою, красавица. Ему не терпится ее увидеть. Он надеется, что это будет  возмещенье за все те некрасивые лица, которые ежедневно он встречает на улицах  Бата. Главная беда Бата — множество некрасивых женщин. Он не хочет сказать, что  тут вовсе уж нет хорошеньких, но число некрасивых превышает всякое приличие. Он,  гуляя, часто замечал, что на одну хорошенькую приходится тридцать, а то и  тридцать пять пугал; а однажды, стоя у витрины на Бонд-стрит, он насчитал  восемьдесят семь прошедших мимо женщин, и среди них хоть бы одна пристойная физиономия.  Правда, утро было морозное, сильный мороз, какой может выстоять с честью едва  ли одна красотка из тысячи, и все же, и все же в Бате прискорбно много  уродливых женщин! А уж мужчины! О тех и говорить нечего. На улицах толпятся  такие страшилища! Как мало привыкли здешние женщины видеть что-нибудь сносное,  сразу заметно по тому воздействию, какое оказывает на них человек пристойной  наружности. Ему еще не случалось прогуливаться под руку с полковником Уоллисом  (а у того отличная военная выправка, хоть, правда, он рыжий), не привлекая к  себе женских взоров; все, все женские взоры были бесспорно устремлены на  полковника Уоллиса. Скромник сэр Уолтер! Ему однако не удался его смиренный  маневр. Дочь его и миссис Клэй в один голос принялись намекать на то, что у  спутника полковника Уоллиса выправка, пожалуй, не хуже и он вдобавок не рыжий.    

— А  как выглядит Мэри? — спросил сэр Уолтер, придя в самое веселое  расположение духа. — В последний раз, когда я ее видел, у нее был красный  нос, но, надеюсь, это не всякий день с нею бывает.    

— Нет-нет!  Это был чистейший случай. Она очень хорошо себя чувствует и прекрасно выглядит  с самого октября.    

— Если  б я не опасался, что это побудит ее выходить из дому в скверную погоду с риском  обветрить лицо, я послал бы ей новую мантилью и шляпку.    

Энн  раздумывала, не осмелиться ли ей намекнуть, что платье или чепец едва ли  повлекут опасность подобного соблазна, когда стук в дверь заставил их отложить  всякое попечение о благе Мэри. Стучат! И так поздно! Не мистер ли Эллиот? Он,  они знали, обедал на Лэнсдаун Крессент и, верно, по пути домой решил их  проведать. А больше и некому быть. Миссис Клэй была убеждена, что это мистер  Эллиот. Миссис Клэй не ошиблась. Со всею пышностью, на какую были способны  дворецкий и мальчик-слуга, мистер Эллиот был препровожден в гостиную.    

Да, это  был он, решительно он, только иначе одетый. Энн держалась чуть в стороне,  покуда он здоровался с остальными и оправдывался перед Элизабет за столь  позднее вторжение, но он проезжал мимо и не мог удержаться, он хотел только  узнать, не простудилась ли она и подруга ее накануне et cetera, et cetera; и  все это высказывалось с самой изысканной учтивостью и столь же учтиво  принималось, после чего наступил черед Энн. Сэр Уолтер ее обозначил как свою  младшую дочь. С разрешения мистера Эллиота, он его представит своей младшей (о  Мэри было как-то забыто); и Энн, смущаясь и краснея, что было ей весьма к лицу,  подошла к мистеру Эллиоту и по смятению его при взгляде на ее милые черты, надо  думать не стершиеся из его памяти, тотчас догадалась, что прежде он и понятия  не имел о том, кто она такая. Он был совершенно изумлен, но еще более был он  обрадован. Глаза его сияли. Тотчас он высказал безмерное свое удовольствие  оттого, что они оказались в родстве, напомнил прошедшее и умолял принимать его  уже как знакомого. Он был все так же хорош, как в Лайме, только наружность его  еще выигрывала, когда он говорил, и держался он в точности как должно, столь  изящно, непринужденно и мило, что она могла сравнить его лишь с  одним-единственньш человеком. Он держался иначе, но, пожалуй, столь же  безупречно.    

Он  присел с ними и весьма оживил общий разговор. Без сомнения, он был человек  умный. И десяти минут достало, чтобы в этом убедиться. Тон его, способ  выражаться, предметы, какие он избирал, уменье вовремя остановиться — все свидетельствовало  об уме тонком и внимательном. При первой же возможности он завел речь о Лайме,  желая сопоставить их наблюдения, но еще более того желая подивиться тому, как  странно судьба их привела остановиться в одно время в одной гостинице; узнать о  путях Энн; поведать о своих и выразить сожаление, что он упустил тогда  возможность засвидетельствовать ей свое почтение. Она рассказала ему о том, что  выпало ей на долю в Лайме. Он слушал с возраставшим участием. Он одиноко провел  вечер в соседнем с ними нумере; он слышал голоса, слышал общее веселье; решил,  что они, верно, восхитительные люди, и рвался к ним душою, не имея, разумеется,  ни малейшего подозрения о том, что он вправе им представиться. Ему бы спросить,  кто они такие! Имя Мазгроув многое бы ему сказало. Что же, это отучит его от  пагубного обычая никогда ни о чем не справляться в гостиницах, какой он взял  себе за правило с юных лет, полагая, что любопытство не пристало человеку  светскому.    

— Никто,  решительно никто не имеет более нелепых понятий о том, как следует себя вести,  дабы не ударить лицом в грязь, — сказал он, — чем двадцатилетний  молодой человек. Средства, какие он избирает, глупостью своею могут равняться  лишь с теми целями, какие он себе ставит.    

Но он не  мог обращаться к одной только Энн. Он понимал это. Он стал поддерживать общий  разговор, лишь изредка возвращаясь к Лайму. Постепенно, однако, он расспросил  ее о том, что там произошло вскоре по его отъезде. Узнав о несчастном случае,  он уже хотел узнать все подробности. Сэр Уолтер с Элизабет присоединились к его  расспросам, но какая же тут была ощутима разница! Энн могла сравнить мистера  Эллиота лишь с леди Рассел по тому, как искренне желал он охватить умом  случившееся и как чутко понимал он, скольких мук стоил Энн ее рассказ.    

Он  пробыл с ними долго. Изящные часики на камине серебристо вызвонили одиннадцать  раз,[14]  а дальняя колотушка ночного сторожа уже начинала им вторить, когда мистер  Эллиот и все остальные спохватились, что он засиделся.    

Энн и  надеяться не смела, что первый ее вечер на Кэмден-плейс может пройти так  приятно.    

 ГЛАВА XVI    

     

Было  одно обстоятельство, в котором Энн, воротившейся в семейное лоно, хотелось бы  удостовериться куда более, чем в том, что мистер Эллиот влюблен в Элизабет. Ей  бы очень хотелось удостовериться, что отец ее не влюблен в миссис Клэй; но в  первые часы пребывания дома ей отнюдь это не удавалось. На другое утро,  спускаясь к завтраку, она поняла, что милая дама благородно прикинулась, будто  собирается с ними расстаться. Миссис Клэй, верно, сказала, что, раз приехала мисс  Энн, сама она им вовсе не нужна, ибо Элизабет громким шепотом возразила: «Никакой  вам нет причины уезжать. Уверяю вас, ровно никакой. Она для меня ничто в  сравнении с вами»; а как раз когда она входила в дверь, отец ее произнес:  «Сударыня, я не могу согласиться с вашим решением. Вы еще совсем не видели  Бата. Вы только нам помогали. Не покидайте же нас теперь. Вы должны еще  познакомиться с миссис Уоллис, с красавицей миссис Уоллис. Я знаю, для вашей  благородной души созерцание красоты есть истинное наслаждение».    

Он  говорил с такой убежденностью, что Энн не удивилась, заметя, как миссис Клэй  украдкой глянула на нее и на Элизабет. Собственные ее черты, быть может,  выразили недоумение; но ее сестрицу эти хвалы благородной душе, кажется, ничуть  не смутили. Милой даме оставалось уступить соединенным мольбам, и она обещала  не уезжать.    

В то же  утро, когда Энн оказалась с отцом наедине, он одобрил изменения в ее внешности;  объявил, что она «не так тоща, как прежде; кожа, цвет лица значительно  улучшились; она теперь глаже, свежее. Чем она пользовалась?» — «Да  ничем». — «Только „Гауленд“?[15] —  «Да ничем вовсе». — «Ба! Удивительно». И, помолчав, он прибавил:    

— Разумеется,  тебе следует продолжать в том же духе. От добра добра не ищут. Не то я тебе  рекомендовал бы «Гауленд», постоянное потребление «Гауленда» в весенние месяцы.  Миссис Клэй пользовалась им по моей рекомендации, и сама видишь, какую он  сослужил ей службу. Веснушек и следа не осталось.    

Услышала  бы Элизабет! Уж такие хвалы заставили бы ее призадуматься, тем более что Энн  вовсе не заметила, чтобы веснушек хоть сколько-нибудь убавилось. Да, верно,  чему быть, того не миновать. И вреда от этого брака куда меньше будет, если  Элизабет тоже вступит в брак. Ну, а сама она всегда найдет прибежище подле леди  Рассел.    

Визиты  на Кэмден-плейс были сущим испытанием для сдержанности и учтивости леди Рассел.  Видя миссис Клэй в таком фаворе, а Энн в таком небрежении, она, когда бывала  там, не могла постоянно не раздражаться; а когда там не бывала, она тоже  огорчалась все время, какое у человека в Бате, пьющего воды, следящего за всеми  печатными новинками, имеющего самый обширный круг знакомства, еще остается на  огорчения.    

Сведя  знакомство с мистером Эллиотом, она, однако, ко всем прочим сделалась снисходительней,  а быть может, холодней. Его манеры тотчас его рекомендовали; и, побеседовав с  ним, она нашла в нем столько серьезности, вполне искупавшей его легкомыслие,  что, как сама она потом признавалась Энн, она сначала едва не воскликнула: «И  это мистер Эллиот?» и вообразить даже не могла никого более приятного и  достойного ее уважения. Все сочеталось в нем: проницательность, точность  суждений, знание света и доброе сердце; в нем сильно было чувство семейной привязанности  и семейной чести, однако вовсе без заносчивости и пристрастия; он жил свободно,  как и подобало человеку со средствами, однако не кичась своим богатством; обо  всех важных делах имел он свое суждение, однако не бросая вызова мнению света и  ни в чем не нарушая правил благоприличия. Спокойный, наблюдательный,  сдержанный, чистосердечный молодой человек; никогда не отдавался он во власть  минутной прихоти или самолюбия, рядящегося под великодушие; и он умел ценить  то, что есть приятного и милого в домашнем кругу, как вовсе это не принято у  иных молодых людей с неуемным воображением. Леди Рассел не сомневалась, что он  был несчастлив в браке. Так говорил ей полковник Уоллис, да и разве сама она не  видела; несчастье, однако, не ожесточило его и (как очень скоро начала она  догадываться) не мешало ему подумывать о новом выборе. Ради удовольствия видеть  мистера Эллиота она готова была терпеть даже эту несносную миссис Клэй.    

Уже  несколько лет прошло с тех пор, как Энн поняла, что она и несравненный друг ее  не обо всем судят одинаково; и потому ее нисколько не удивляло, что леди Рассел  не усматривала ничего странного или подозрительного, ничего, наводящего на  мысль о тайной подоплеке, в той настойчивости, с какой мистер Эллиот искал с  ними примирения. Леди Рассел находила вполне естественным, что мистер Эллиот,  достигнув зрелых лет, задался целью поправить отношения с главою рода, и  всякому человеку разумному это рекомендовало его с самой выгодной стороны;  ясный рассудок всегда излечивается от глупых заблуждений юности. Энн, однако,  позволяла себе слушать леди Рассел с улыбкой и наконец помянула Элизабет. Леди  Рассел слушала, смотрела и в ответ лишь уклончиво заметила: «А-а, Элизабет!  Пусть будет Элизабет. Поживем — увидим».    

Леди  Рассел все предоставляла будущему, и Энн по зрелом размышлении решила ей покориться.  Сейчас ничего нельзя было заключить. В этом доме Элизабет всегда была первой и  обыкновенно окружена такой почтительностью, привыкла к таким знакам вниманья,  что больше, казалось уж, некуда. К тому же не следует забывать, что мистер  Эллиот всего семь месяцев как овдовел. Промедление его было более чем  извинительно. В самом деле, нередко, видя креп на его шляпе, Энн корила себя за  непозволительные мысли; как бы ни был несчастлив этот брак, мистер Эллиот  слишком долго прожил со своей женою, чтобы вот так, вдруг и разом, забыть печальный  опыт, связанный с ее утратой.    

Однако,  к чему бы это все ни вело, он был, без сомнения, самым приятным из их здешних  знакомых. Она ни с кем не могла сравнить его; с отрадой болтала она с ним о  Лайме, где стремился он вновь побывать, кажется, не меньше, чем сама она. Не  раз они возвращались к обстоятельствам их первой встречи. Из слов его  явствовало, что он тогда смотрел на нее с живейшим интересом. Она и сама о том  догадывалась; и она не забыла, как посмотрел на нее тогда тот, другой.    

Не во  всем их суждения были сходны. Он, замечала она, куда более придавал значения чинам  и связям. И не из одной только учтивости, но с искренним увлеченьем входил он в  заботы отца и сестрицы, которые, ей казалось, были их недостойны. Однажды утром  местная газета оповестила, что Бат ожидает прибытия вдовствующей виконтессы  Дэлримпл и дочери ее, достопочтенной мисс Картерет; и покой в доме на  Кэмден-плейс на много дней был нарушен; ибо Дэлримплы (на беду, по мнению Энн)  были в родстве с Эллиотами; глава рода мучился мыслью о том, как достойным  образом им представиться.    

Энн  прежде не видела отца и сестрицу в отношениях их со знатью и теперь не могла не  испытывать разочарования. Она ждала лучшего, полагаясь на их высокое мнение о  собственном положении в свете, и невольно склонялась к желанию, которого и  вообразить в себе не могла: она желала им побольше гордости; ибо речи о «наших  родственницах леди Дэлримпл и мисс Картерет», «наших родственниках Дэлримплах»  звучали на Кэмден-плейс с утра до вечера и безмерно ей докучали.    

Сэр  Уолтер знавал покойного виконта, но не видывал остальных членов его семейства;  трудное положение сэра Уолтера осложнялось еще и тем, что с самой смерти  упомянутого выше покойного виконта между семействами прервалась всякая  переписка, ибо, как раз когда умер виконт, сэр Уолтер был опасно болен и в  Киллинче допустили серьезное упущение. В Ирландию так и не послали  соболезнующего письма. Грех пал на голову нечестивца; ибо, когда в свою очередь  скончалась бедная леди Эллиот, никакого соболезнования от Дэлримплов не воспоследовало,  а стало быть, приходилось опасаться, что Дэлримплы сочли отношения прерванными.  Как уладить это щекотливое обстоятельство и снова стать на положение  родственников — вот в чем был вопрос; вопрос, который, хотя и более разумно к  нему относясь, леди Рассел и мистер Эллиот тоже полагали важным. Семейные связи  должно поддерживать; хорошего общества должно искать; леди Дэлримпл сняла дом  на Лаура-плейс и будет там жить три месяца со всею ей подобающей пышностью. В  прошлом году она тоже была в Бате, и леди Рассел говорила о ней как о женщине  очаровательной. Весьма желательно возобновить семейные связи, никак не роняя  притом достоинства Эллиотов.    

Сэр  Уолтер, однако, распорядился по-своему и написал наконец пространное изысканное  письмо, полное подробных объяснений, сожалений, извинений, высокочтимой своей  кузине. Ни леди Рассел, ни мистер Эллиот письма не одобряли, но оно сделало  свое дело. Вдовствующая виконтесса прислала в ответ три строчки каракулей.  Она-де рада и счастлива познакомиться. Труды завершились, оставалось пожинать  плоды. На Лаура-плейс был нанесен визит, от вдовствующей виконтессы Дэлримпл и  достопочтенной мисс Картерет получены визитные карточки и выставлены на общее  обозрение, и всем и каждому говорилось о «наших кузинах леди Дэлримпл и мисс  Картерет».    

Энн было  стыдно. Будь даже леди Дэлримпл и дочь ее преисполнены редких качеств, и то бы  ей было стыдно того смятения, какое внесли они в дом на Кэмден-плейс. Но она  ровно ничего в них не находила. Ни искусства светского разговора, ни остроты  ума, ни тонкости обращения. Леди Дэлримпл слыла очаровательной только потому,  что для всякого держала наготове улыбку и незначащий учтивый ответ. Мисс  Картерет и того не умела и была вдобавок столь дурна собою и неуклюжа, что,  если бы не высокое происхождение, ее никогда бы не приняли на Кэмден-плейс.    

Леди  Рассел признавалась, что ожидала большего; но «все же полезно свести с ними знакомство»;  а когда Энн решилась спросить мнения мистера Эллиота, он согласился с нею, что  достоинств в них не много, однако утверждал, что коль скоро они родня, и  принадлежат хорошему обществу, и собирают вокруг себя хорошее общество, то и  нельзя их не ценить. Энн улыбнулась и сказала:    

— По  мне, хорошее общество, мистер Эллиот, — это общество людей умных,  образованных и умеющих поддержать занимательный разговор; вот что называю я  хорошим обществом.    

— Вы  заблуждаетесь, — сказал он мягко. — Это не хорошее общество; это  общество лучшее. В хорошем обществе требуют лишь происхождения, образованности  и светских манер, да и то по части образованности там не слишком привередливы.  Происхождение и манеры — вот главное; правда, кое-какие сведения и в хорошем  обществе не почитают за грех; напротив, там их ценят. Моя кузина Энн качает  головой. Она мною недовольна. Она чересчур взыскательна. Моя милая кузина  (садясь подле нее), вы вправе быть взыскательной больше, чем любая из знакомых  мне женщин; но к чему же приведет вас ваша взыскательность? Сделает ли она вас  счастливою? Не лучше ли мириться с обществом милых дам на Лаура-плейс и пользоваться  теми выгодами, какие сулит это знакомство? Поверьте, они станут самыми важными  персонами в Бате нынешней зимою, и, если все будут знать о вашем с ними  родстве, ваше семейство (позволю себе сказать — наше семейство) будет окружено  тем почтением, к какому и следует всем нам стремиться.    

— Да, —  вздохнула Энн. — Уж конечно, все будут знать, что мы с ними в  родстве! — Но вдруг опомнившись и не дожидаясь ответа, она прибавила: — В  самом деле, мне кажется, слишком много труда положено на то, чтобы добиться этого  знакомства. Мне кажется (она улыбнулась), во мне больше гордости, чем в вас во  всех; но мне досадно, что мы так бьемся, чтобы нас признали родственниками те,  кому, без сомнения, мы нисколько не нужны.    

— Простите  мне, моя милая кузина, но вы несправедливо судите о собственном вашем положении  в свете. Быть может, в Лондоне при нынешней вашей скромной жизни все и было бы  так, как вы говорите; но в Бате с сэром Уолтером Эллиотом и его семейством  всякому лестно свести знакомство.    

— Что  же, — сказала Энн. — Разумеется, я горда, я чересчур горда, чтобы  ценить радушный прием, который мне оказывают оттого, что я не в Лондоне, а в  Бате.    

— Ваше  негодование мне по сердцу, — сказал он. — Оно так натурально. Однако  сейчас вы в Бате и должно обосноваться здесь со всем достоинством, какое  прилично сэру Уолтеру Эллиоту. Вы говорите, вы горды; меня называют гордым, я  знаю, да я и не хотел бы иного; и в моей и в вашей гордости, если вдуматься,  при всем различии, много сходства. На одном, я уверен, моя милая кузина (тут он  понизил голос, хотя кроме них в комнате не было никого), на одном, я уверен, мы  сойдемся. Мы сойдемся на том, что, кто бы ни дополнил окружение отца вашего из  высших и равных, уже то одно хорошо, что мысли его отвлекутся от тех, кто ниже  его.    

При  последних словах он взглянул на стул, который занимала недавно миссис Клэй,  красноречиво поясняя недоговоренное; и хотя Энн не могла согласиться с тем, что  гордость у них одинаковая, ей приятно было, что и он не любит миссис Клэй; и  она признала в душе, что стремление его вовлечь сэра Уолтера в высшие сферы  вполне извинительно, если притом он имеет целью избавиться от этой особы.    

 ГЛАВА XVII    

     

Покуда  сэр Уолтер и Элизабет со всевозможным усердием делали карьеру на Лаура-плейс,  Энн возобновила знакомство совсем иного рода. Навестив старую свою учительницу,  от нее она узнала, что в Бате сейчас живет однокашница Энн, которая имеет  двойное право на ее участие — по прежней своей доброте и нынешним своим бедам.  Мисс Хамильтон (а теперь миссис Смит) выказывала Энн доброту тогда, когда она  всего более в ней нуждалась. Энн поступила в школу несчастная, горюя о нежно  любимой матери, скучая по дому, и страдала, как только может страдать  четырнадцатилетняя девочка с чувствительной душою; и мисс Хамильтон, тремя  годами ее старше, задержавшаяся в школе оттого, что у нее не было близких  родственников и своего крова, старалась облегчить ее участь, утешала как умела,  и Энн не могла ей этого забыть.    

Скоро  мисс Хамильтон покинула школу, вышла замуж, говорили, вышла за богатого, и  дальше Энн потеряла ее из виду, покуда из рассказа учительницы нынешняя ее  судьба не открылась гораздо подробнее и в совсем ином свете.    

Она была  вдова, и вдова бедная. Муж был расточителен; и скончавшись два года тому назад,  оставил дела свои совершенно расстроенными. Миссис Смит пришлось столкнуться с  трудностями всякого рода, и в довершение несчастий ее поразил злой ревматизм, у  нее отнялись ноги и теперь она была калека. Потому-то она и приехала в Бат,  сняла жилье подле горячих источников, жила как нельзя более скромно, обходилась  без прислуги и, разумеется, почти без всякого общества.    

Общая  знакомая уверяла, что миссис Смит будет счастлива видеть мисс Эллиот, и Энн без  промедления к ней отправилась. Дома она не упомянула о своих намерениях. Там бы  ее не поняли. Она поделилась только с леди Рассел, и та сердечно  посочувствовала ей и с готовностью доставила к жилью миссис Смит на Уэстгейт  Билдингс.    

Визит  был нанесен, знакомство восстановлено, в обеих с новой силой возродился былой интерес.  В первые минут десять не обошлось без неловкости. Прошедшие двенадцать лет  изменили обеих. За двенадцать лет Энн из цветущей пятнадцатилетней девчушки,  молчаливой и угловатой, стала женщиной двадцати семи лет, прелестной, хоть  никак не цветущей, умеющей властвовать собой, тихой и ровной в обращении; и за  те же двенадцать лет хорошенькая мисс Хамильтон, пышущая здоровьем и спокойно  снисходившая к младшей подруге, стала бедной увечной вдовой и принимала визит  бывшей своей подопечной как благодеяние; вся неловкость, однако, быстро прошла  и сменилась живыми воспоминаниями о добрых прежних днях и былых пристрастиях.    

Энн  встретила в миссис Смит здравый смысл и приветливость, на какие ей и хотелось  надеяться, и разговорчивость и веселость, каких она вовсе не ожидала. Ни  рассеяния прежней беззаботной жизни — а она очень много вращалась в  свете, — ни нынешние лишения, ни горе, ни болезнь не замутили ума ее и не  иссушили сердца.    

Уже во  время второй их встречи она совсем разоткровенничалась, и Энн только диву давалась.  Энн и вообразить не могла положения более безотрадного, чем у миссис Смит. Она  горячо любила мужа — она его похоронила. Она привыкла к достатку — она его  лишилась. У нее не было ни ребенка, который бы ее связывал с жизнью и счастьем,  ни родственников, которые помогли бы уладить расстроенные дела, ни здоровья,  которое давало бы силы сносить остальное. Все помещение ее состояло из одной  шумной и одной темной комнатенки, и она не могла даже перейти из одной в другую  без посторонней помощи, которую оказывала ей единственная на весь дом служанка,  а на улицу выбиралась она лишь тогда, когда ее возили к горячим источникам. И  вот, вопреки всему, редкие минуты унылой тоски чередовались у нее с часами  деятельной радости. Как могло это быть? Энн присматривалась к ней, наблюдала,  размышляла и пришла к заключению, что одного только мужества и покорности  судьбе здесь бы недостало. Смиренный дух мог придавать терпения, сильная воля  придала бы стойкости, но было и что-то другое; помогала та гибкость, та готовность  утешиться, та способность забывать о печальном ради веселого и находить  занятия, отвлекаясь от себя, которая была в самой ее природе. Бесценный дар  небес; и в друге своем Энн видела пример тому, как всякая скудость восполняется  милосердным попечением.    

Было  время, рассказывала миссис Смит, когда она едва не отчаялась. Теперь-то она  себя уж не считает немощной. А что было, когда она впервые явилась в Бат! Вот  когда она в самом деле хлебнула горя; дорогой простудилась и, не успела  приехать, оказалась прикованной к постели, страдая от жестокой и неотступной  боли; и притом среди чужих людей, когда ей позарез нужна была сиделка, а  средства не позволяли ни единой лишней траты. Однако вот ведь она выжила, и,  должна сказать, эти перипетии пошли ей на пользу. Какое утешение знать, что ты  в надежных руках! Она многого понавидалась на свете и не ждала, чтобы ее всюду  принимали с распростертыми объятиями, но болезнь ее показала, что хозяйка  дорожит своей репутацией и не обидит ее; а уж как посчастливилось ей с  сиделкой! Это сестра хозяйки, сиделка по ремеслу, и она жила у сестры, когда  была свободна, и как она ей помогла! "Мало того, — сказала миссис  Смит, — что она меня выходила, она оказалась вдобавок незаменимой  знакомой. Едва я снова стала шевелить руками, она выучила меня вязать, а это  так развлекает; и она же меня надоумила делать подушечки для иголок, салфеточки  и мешочки, которыми вечно я занята и которые доставляют мне средства помогать  нескольким очень бедным семьям по соседству. Знакомство у нее самое широкое, и  все люди с деньгами, и она распространяет среди своих подопечных мои изделия.  О, она умеет выбрать минутку. Сердце у тебя открыто, если ты только что  избавился от непереносимой боли или вновь наслаждаешься здоровьем, и уж няня  Рук знает, как тут подступиться. Умница, на редкость сметливая женщина. Вот кто  понимает природу человеческую, здравого смысла и зоркости у нее столько, что  многие из тех, кто похваляются отменной образованностью, могли бы ей только позавидовать.  Назовите это сплетнями, если угодно, но, когда няне Рук выпадает часок досуга и  она может мне его посвятить, у нее всегда найдется что порассказать забавного и  назидательного про род людской. Приятно ведь послушать о том, что происходит на  свете, узнать о разных глупостях и пустяках, которыми заняты ближние. Когда  живешь одна-одинешенька, знаете ли, научаешься ценить и такой разговор.    

Энн  вовсе не хотелось портить ей удовольствие, и она сказала:    

— Разумеется.  У женщин такого рода большой жизненный опыт, и, если они умны, их интересно  послушать. В каком только свете не раскрывается им природа человеческая! И не  одни лишь слабости ее знают они наизусть; ибо нередко они ее наблюдают в  обстоятельствах самых трогательных и поучительных. Примеры пылкой,  бескорыстной, самоотреченной любви, героизма, стойкости и терпения проходят  перед их глазами; они свидетели борений и жертв, какие более всего нас  облагораживают. Комната больного может заменить собою целые томы.    

— Да, —  согласилась миссис Смит, впрочем, не очень уверенно, — вы, пожалуй, правы,  хотя уроки эти, боюсь, не столь возвышенны, как вы себе представляете.  Случается, что природа человеческая делается прекрасной от страданий; но,  вообще говоря, в комнате больного скорее увидишь слабость, а не величие.  Себялюбие и нетерпенье встретишь там куда чаще, чем великодушие и стойкость.  Как мало на свете дружбы истинной! И к несчастью (тут голос ее дрогнул), многие  забывают о самом важном, пока не сделается слишком поздно!    

Энн  понимала, какой ценою куплены эти мысли. Муж вел себя не так, как должно,  заставя жену свою вращаться среди людей, которые и побудили ее думать о  человечестве хуже, надеялась Энн, чем оно того заслуживало. Миссис Смит,  однако, недолго предавалась унынию; почти тотчас она его отогнала и прибавила  уже совсем другим тоном:    

— Боюсь,  что в ближайшее время миссис Рук мало сумеет мне сообщить забавного. Она сейчас  ухаживает за миссис Уоллис на Мальборо Билдингс; надо думать, хорошенькой,  пустой, избалованной светской дамой; и сможет порассказать, верно, только о  нарядах да о кружевах. Однако из миссис Уоллис я тоже надеюсь извлечь прок.  Денег у нее куры не клюют, и я рассчитываю сбыть ей кой-какие дорогие вещицы.    

Энн  несколько раз успела навестить приятельницу, пока самое существование ее  сделалось известно на Кэмден-плейс. Наконец явилась, однако, необходимость  заговорить о ней. Сэр Уолтер, Элизабет и миссис Клэй воротились однажды утром с  Лаура-плейс, с нежданным приглашением от леди Дэлримпл на тот же вечер, тогда  как Энн уже обещала провести вечер на Уэстгейт Билдингс. Ей ничуть не жаль было  отклонять приглашение. Их звали потому только, она не сомневалась, что леди  Дэлримпл, принужденная сидеть дома по случаю своего насморка, рада была  воспользоваться родством, которое ей навязывали; и с большой живостью Энн  сказала:    

— Я  сегодня обещала быть у старой школьной подруги.    

Они не очень  входили в ее дела; но и нескольких вопросов достало, чтобы выяснить, кто эта  старая подруга. Элизабет не скрывала презрения. Сэр Уолтер был неумолим.    

— Уэстгейт  Билдингс! — воскликнул он. — Пристало ль мисс Энн Эллиот посещать Уэстгейт  Билдингс? И потом — кто такая миссис Смит? Вдова мистера Смита. Но кто был муж  ее? Один из пяти тысяч Смитов, от которых нигде нет проходу. И чем сама она  взяла? Тем, что стара и больна! Да, мисс Энн Эллиот, странный же у вас вкус!  Все, что других отвращает — низкое общество, дурное помещение, затхлый воздух,  неприятная компания, — для вас привлекательно. Однако отложи-ка ты старуху  на завтра; она ведь не умирает еще, авось до завтра проскрипит. Сколько ей лет?  Сорок?    

— Нет,  сэр, ей не исполнилось еще и тридцати одного. Но, боюсь, я не смогу отложить  свой визит, потому что после нам с нею трудно будет сговориться. Завтра она  принимает горячие ванны; а потом мы всю неделю заняты, вы сами знаете, сэр.    

— А  что думает леди Рассел об этом знакомстве? — спросила Элизабет.    

— Она  в нем не видит ничего предосудительного, — отвечала Энн. — Напротив,  она его одобряет и всегда подвозит меня в своей карете, когда я навещаю миссис  Смит.    

— Изумляются  же, верно, на Уэстгейт Билдингс, видя, как останавливается там карета, —  заметил сэр Уолтер. — Вдова сэра Генри Рассела, конечно, не имеет славного  герба, но экипаж у нее прекрасный, и многим, без сомнения, известно, что  нередко в нем разъезжает мисс Эллиот. Вдова миссис Смит! На Уэстгейт Билдингс!  Бедная вдова, без всяких средств и на четвертом десятке! Какую-то миссис Смит,  никому не ведомую миссис Смит избирает мисс Энн Эллиот своей подругой и  предпочитает своим родственницам, принадлежащим к одному из лучших семейств во  всей Англии, во всей Ирландии! Миссис Смит! Фамилия-то какая!    

Миссис  Клэй, присутствовавшая при сей беседе, тут почла за благо удалиться, и Энн  многое бы могла сказать и кое-что очень хотела сказать в защиту притязаний  своего друга, не столь уж отличных от их собственных, и лишь дочернее почтение  ее остановило. Она ничего не ответила. Она предоставила сэру Уолтеру самому  вспомнить, что миссис Смит не единственная в Бате вдова без средств, на  четвертом десятке и не осиянная блеском славного имени.    

Энн  пошла туда, где ее ждали, так же поступили и остальные, и наутро, разумеется,  узнала она, что они провели незабываемый вечер. Только ее недоставало, ибо сэр  Уолтер и Элизабет не просто сами были к услугам ее сиятельства, но с  удовольствием сослужили ей службу, призвав к ней еще кой-кого; взяли на себя  труд пригласить леди Рассел и мистера Эллиота; и мистер Эллиот почел своим  долгом пораньше уйти от полковника Уоллиса, а леди Рассел переменила все свои  планы, с тем чтобы явиться к ее сиятельству. К счастью, Энн могла узнать о том,  что происходило у леди Дэлримпл, и от самой леди Рассел. Всего интересней ей  было то, что леди Рассел и мистер Эллиот, оказывается, много о ней говорили; ее  ждали, об ее отсутствии жалели, но ее и одобряли, узнав о причине отсутствия.  Доброта и внимательность, побудившие ее навещать старую подругу, больную и  бедную, кажется, привели в восхищение мистера Эллиота. Она казалась ему удивительной  юной особой; характер, поведение и ум ее казались ему образцом всех женских  достоинств. Даже и самой леди Рассел он умел угодить столь высокой аттестацией  ее милого друга Энн; и Энн не довелось бы узнать так много от своего друга леди  Рассел, не довелось бы узнать, как высоко какой-то умный человек ее ценит, если  бы леди Рассел не хотелось при этом с ней поделиться кое-какими отрадными  соображениями.    

Леди  Рассел наконец-то составила решительное суждение о мистере Эллиоте. Она так же  твердо была убеждена, что он намерен со временем просить руки Энн, как и в том,  что он ее достоин, и начала уже высчитывать, сколько недель должно пройти,  покуда сможет он отбросить стеснительные условности нынешнего своего положения  и предстанет во всем блеске. Она и наполовину не приоткрывала Энн своей  уверенности, лишь туманно намекая на то, что может произойти в дальнейшем, на  вероятность его склонности и желательность союза, который явится следствием сей  склонности, буде она окажется взаимной. Энн слушала и не перечила; она лишь  улыбалась, краснела и покачивала головой.    

— Я  никого не сватаю, ты знаешь, — сказала леди Рассел, — ибо слишком  убедилась в том, как неверны все наши расчеты и чаяния. Я только полагаю, что,  если бы мистер Эллиот стал за тобою ухаживать и победил твое сердце, я полагаю,  вы могли бы быть счастливы. Всякий бы почел этот брак равным, но я полагаю, он  был бы и счастливым.    

— Мистер  Эллиот человек редких качеств, и я очень высоко его ставлю, — сказала  Энн. — Но мы не подходим друг другу.    

Леди  Рассел пропустила слова ее мимо ушей и в ответ только заметила:    

— Признаюсь,  думать о тебе как о будущей хозяйке Киллинч-холла, о будущей миссис Эллиот,  думать, что ты займешь когда-нибудь место твоей матери и наследуешь все права  ее, как наследовала ты ее добродетели, для меня несравненное утешение. Ты  вылитая мать и лицом, и по уму и сердцу, и ежели мне доведется увидеть, что ты  хозяйка в том же доме, носишь то же имя, первенствуешь в тех же краях и тем  лишь от нее отличаешься, что тебя более ценят, мне в мои годы большей радости и  не надобно.    

Энн  пришлось отвернуться, отойти к дальнему столу и склониться к нему под каким-то  предлогом, чтобы унять чувства, нахлынувшие на нее при словах леди Рассел. На  несколько мгновений воображение ее и сердце пленились этой картиной. Стать тем,  кем была ее мать, носить вслед за нею имя «леди Эллиот», основаться в Киллинче,  назвать его вновь своим домом, своим кровом навеки, — то были мечты,  которые не так-то легко отогнать. Леди Рассел не прибавила более ни слова,  полагаясь на естественный ход событий и веря, что остальное уж мистер Эллиот  скажет сам за себя: короче говоря, она верила в то, во что не верила Энн. Ибо  при одной мысли о том, как стал бы мистер Эллиот сам за себя говорить, она  тотчас овладела собой. «Леди Эллиот», Киллинч тотчас утратили очарованье. Быть  женою его она не могла. И не только оттого, что чувства ее еще противились  всем, кроме одного-единственного; нет, хорошенько рассудив, она решила не в  пользу мистера Эллиота.    

Хотя  знакомы они были уже месяц, она не могла бы сказать, что изучила его характер.  Он был умен, мил, умел поддержать разговор, придерживался здравых понятий,  суждения его были благородны и верны, — все это бесспорно. Ему, без  сомненья, были известны нравственные правила, и она не замечала, чтобы хоть  одним из них он пренебрег. И однако она не поручилась бы, что всегда и во всем  он повел бы себя так, как должно. Она не доверяла если не настоящему его, то  прошедшему. Имена прежних знакомцев, мелькавшие в речах его, намеки на прежние  увлечения и занятия, вызывали в ней смутные подозрения. Она понимала, что  некогда им владели дурные привычки, что случалось ему и повесничать, что был в  его жизни период (и не краткий, быть может), когда он по меньшей мере беспечно  смотрел на вещи существенные; и хоть сейчас он, быть может, переменился, кто же  ответит за истинные чувства умного, осмотрительного человека, достаточно  зрелого, чтобы понять, что такое благородный характер? Кто поручится, что душа  его совершенно очистилась?    

Мистер  Эллиот был рассудителен, хладнокровен, благоразумен, но он не был открыт. Ни разу  не видела она, чтобы он загорелся, пришел в негодование или в восторг от чужого  дурного или доброго поступка. Это, на ее вкус, был важный недостаток. Она не  могла отрешиться от давних своих впечатлений. Чистосердечие и прямоту ставила  она выше всех прочих качеств. По-прежнему ее воображенье пленяли пылкость и жар  души. По-прежнему куда более полагалась она на тех, кому иной раз случалось  высказаться неосмотрительно или поспешно, чем на тех, кому никогда не изменяло  присутствие духа и с чьих уст никогда не слетало опрометчивое слово.    

Мистер  Эллиот был мил со всеми, и мил чересчур. Как бы ни были несхожи характерами  обитатели Кэмден-плейс, он всем равно угождал. Он чересчур был терпим, он  чересчур умел нравиться. Он говорил о миссис Клэй, не скрывая своей неприязни;  кажется, он вполне понимал, что у неё на уме, и ее презирал; и однако миссис  Клэй находила его приятнейшим молодым человеком. Леди Рассел видела в нем либо  меньше, либо больше, чем юный друг ее, ибо она не видела ничего, возбуждавшего  недоверие. Она и вообразить не могла в мужчине больших совершенств, чем в  мистере Эллиоте; и ни о чем никогда она так сладко не мечтала, как о том, чтобы  нынешней осенью он венчался с ее возлюбленной Энн в киллинчской церкви.    

 ГЛАВА XVIII    

     

Настал  февраль, и Энн, проведя в Бате уже месяц, с нетерпением ожидала известий из  Лайма и Апперкросса. Чересчур скудны были новости, сообщаемые Мэри, а последние  три недели и вовсе не приходило от нее писем. Энн знала только, что Генриетта  вернулась домой; что Луиза, хотя, по общему мнению, быстро выздоравливала, все  еще оставалось в Лайме; и вот однажды она продумала о них вечер целый, и как  раз ей подали письмо от Мэри, подробней обычного; и в довершение удовольствия  принесли его от адмирала и миссис Крофт.    

Крофты в  Бате! Приятное обстоятельство. Она искренне была к ним расположена.    

— Как? —  воскликнул сэр Уолтер. — Крофты в Бате? Крофты, которые снимают Киллинч? И  что же они тебе привезли?    

— Письмо  с Апперкросской виллы, сэр.    

— Ох,  уж эти письма. Удобный предлог. Верней нет средства представиться. Впрочем, адмирала  Крофта я бы и без того навестил. Он того заслуживает: он мой съемщик.    

Энн не  могла более слушать; от нее так и ускользнуло, за что простили бедному адмиралу  цвет его лица; ее занимало письмо. Начато оно было несколькими днями ранее.    

"1  февраля.    

Моя  дорогая Энн. Не прошу извинить мне мое молчание, ибо знаю, как мало думаешь о  письмах в месте, подобном Бату. Надеюсь, тебе там весело и ты совсем забыла про  Апперкросс, о котором, ты сама понимаешь, толком и сообщить-то нечего.  Рождество мы провели ужасно как скучно; у мистера и миссис Мазгроув даже ни  разу за все каникулы не обедали гости. Хейтеры, разумеется, в счет не идут.  Теперь, слава Богу, вакации кончились; удивительно, до чего долгие вакации у  этих детей. У меня никогда таких не бывало. Вчера мы наконец избавились от  всех, кроме маленьких Харвилов; представь — эти еще остались. Миссис Харвил, однако  же, долго без них обходится. Странная мать. Я не понимаю ее. На мой взгляд, в  детях ее мало приятности, но миссис Мазгроув любит их, кажется, ничуть не  меньше, а быть может, и больше, чем собственных внуков. Какая убийственная у  нас тут погода! В вашем Бате с его прекрасными мостовыми вам оно и незаметно.  То ли дело в деревне! Ко мне с середины января ни одна живая душа не заглянула,  исключая Чарлза Хейтера, которому куда реже следовало бы являться. Положа руку  на сердце, жаль, что Генриетта не осталась с Луизой в Лайме; там она скорее  была бы избавлена от его общества. Сегодня в Лайм отправляют карету за Луизой и  Харвилами; их ожидают здесь завтра. Нас, однако, не зовут с ними обедать до  самого послезавтрашнего дня. Миссис Мазгроув опасается, как бы ее не растрясло  дорогой, но, по-моему, ничего с ней не станется, когда о ней все так пекутся, а  вот мне гораздо удобней было бы у них отобедать завтра. Я рада, мой друг, что  тебе по сердцу мистер Эллиот, и сама бы хотела с ним познакомиться; мне всегда  не везет; вечно я в стороне, когда что-то происходит приятное; обо мне о  последней из всей семьи вспоминают. Какую бездну времени провела, однако, с  Элизабет миссис Клэй. Что же она — расположена навеки с ними остаться? Впрочем,  если б она и освободила место, нас, боюсь, все равно б не позвали. Дай знать,  какого ты мнения на сей счет. Детей моих, разумеется, не пригласят. Но на месяц  или на полтора я легко могла бы оставить их в Большом Доме. Сейчас я узнала,  что Крофты чуть ли не завтра собираются в Бат. У адмирала боятся подагры. Чарлз  об этом узнал благодаря чистейшему случаю; у них недостало учтивости меня  известить. Можно бы иметь и более любезных соседей. Мы совершенно их не видим,  но это, согласись, уж последняя капля. Чарлз нежно тебе кланяется.    

Твоя  любящая сестра Мэри Мазгроув.    

К  сожалению, должна прибавить, что здоровье мое оставляет желать лучшего; а  Джемайма только что сообщила мне со слов мясника, что все вокруг страдают  ангиной. Я непременно ее подхвачу; а моя ангина, ты знаешь, всегда хуже, чем у  других".    

Так  заключалась первая часть письма, вложенная затем в конверт вместе со второй, не  менее пространной частью.    

«Я не  стала запечатывать письмо, чтобы сообщить тебе, как перенесла Луиза дорогу, и теперь  очень рада, ибо могу рассказать еще много забавного. Во-первых, вчера мне  принесли записку от миссис Крофт, где она спрашивает, не может ли чем-нибудь  мне служить; очень милая, поистине дружеская записка, и адресована мне по всем  правилам; так что я теперь могу написать предлинное письмо. Адмирал не кажется  уж очень больным, и я от души надеюсь, Бат принесет ему пользу, на какую он и  рассчитывает. Я искренне рада буду, когда они воротятся в наши края. Не так-то  много вокруг семейств, столь приятных. Да, но надобно же тебе рассказать о  Луизе. Во вторник вернулась она домой в целости и сохранности, и вечером, когда  мы явились в Большой Дом справиться о ее здоровье, мы, к нашему недоумению, не  застали там капитана Бенвика, который вместе с Харвилами был приглашен в  Апперкросс. И что бы ты думала? Представь, он влюбился в Луизу и не осмелился  явиться сюда, покуда не получит ответа от отца ее; ибо сами они меж собой все  уладили в Лайме, и он через Харвилов послал письмо мистеру Мазгроуву. Вот уж  поистине — нет слов! Признайся, ты удивлена? Странно, если ты что-нибудь знала,  ибо я ничего подобного и вообразить не могла. Миссис Мазгроув божится, что ни о  чем не догадывалась. Все мы, однако, весьма довольны. Разумеется, это не то,  что выйти за капитана Уэнтуорта, но зато в сто раз приятней, чем сочетаться с  Чарлзом Хейтером; и мистер Мазгроув послал свое согласие, и нынче капитана  Бенвика ждут в Апперкроссе. Миссис Харвил признается, что муж ее горюет о  бедной сестре своей; но Луиза меж тем их общая любимица. Мы с миссис Харвил  пришли к заключению, что полюбили ее еще больше после того, как ее выхаживали.  Чарлз все гадает, что скажет капитан Уэнтуорт; но, если помнишь, я сама никогда  не думала, будто он неравнодушен к Луизе. Зато и капитана Бенвика никто уж не  станет называть твоим обожателем. Не постигаю, как Чарлз мог такое забрать себе  в голову. Надеюсь, вперед он меньше будет со мною спорить. Разумеется, Луиза  Мазгроув могла составить и лучшую партию, однако и это в мильон раз лучше, чем  породниться с Хейтерами».    

Мэри  напрасно опасалась, что сестра может быть готова к ее сообщению. Никогда еще в  жизни не бывала она так удивлена. Капитан Бенвик и Луиза Мазгроув! Вот уж ни за  что бы Энн не поверила! И величайшего труда ей стоило оставаться в комнате,  сохранять наружное спокойствие и кое-как отвечать на вопросы, приличные случаю.  К счастью ее, их было немного. Сэр Уолтер желал узнать, запряжена ли четверкой  карета Крофтов и располагают ли они поселиться в такой части Бата, где мисс  Эллиот и ему самому не стыдно будет их посещать; но спрашивал он без особенного  любопытства.    

— Как  поживает Мэри? — осведомилась Элизабет и, не дожидаясь ответа: — Господи,  и что привело их в Бат?    

— Они  явились ради адмирала. Опасаются, что у него подагра.    

— Подагра  и немощность! — отозвался сэр Уолтер. — Бедный старикан!    

— Есть  ли у них здесь знакомые? — спросила Элизабет.    

— Не  знаю. Но, полагаю, адмирал Крофт в своем возрасте и при ремесле своем едва ли  много найдет знакомых в подобном месте.    

— Думаю, —  сдержанно заметил сэр Уолтер, — адмирала Крофта скорее будет здесь рекомендовать  то, что он съемщик Киллинч-холла. Стоит ли нам пытаться представить его с женою  на Лаура-плейс, как ты полагаешь, Элизабет?    

— Ах,  нет! Едва ли. При нашем близком родстве с леди Дэлримпл мы не можем не  считаться с ее интересами и подсовывать ей ненужные знакомства. Не будь мы  родственники — ну, куда бы ни шло; но к любому нашему предложению, предложению  родственников, она непременно прислушается. Пусть уж Крофты сами ищут себе  знакомых в своем кругу. Тут много ходит разных чудаков, и, говорят, они моряки.  Пусть Крофты с ними и знаются.    

Так  отозвались на письмо сэр Уолтер и Элизабет; затем миссис Клэй внесла свою  лепту, более любезно осведомясь о здоровье миссис Чарлз Мазгроув и ее  прелестных деток, и Энн вырвалась на свободу.    

У себя в  комнате предалась она размышлению. Пускай его Чарлз рассуждает о том, что скажет  теперь капитан Уэнтуорт! Сам он, верно, отступился от Луизы, сам отдалился от  нее, разлюбил, понял, что не любил никогда. Она не могла поверить в  предательство, небрежение, обиду или жестокость между такими друзьями, как они  с капитаном Бенвиком. Нет, не могла такая дружба быть низко попрана.    

Капитан  Бенвик и Луиза Мазгроув! Веселая трещотка Луиза и печальный мечтатель, задумчивый  книгочей капитан Бенвик! Казалось, они вовсе друг для друга не созданы. Можно ли  вообразить несходство более полное! И что же причиной внезапной склонности?  Скоро ответ явился сам собою. Обстоятельства их сблизили. Несколько недель жили  они бок о бок; вместе вращались в узком домашнем кругу. После отъезда Генриетты  они почти целиком предоставлены были друг другу, и Луиза, едва оправившись  после болезни, была, надо полагать, особенно трогательна, а капитан Бенвик не  был безутешен. Энн и прежде против воли об этом подозревала; и вопреки заключению,  какое делала Мэри из последних событий, они только подтверждали ее догадку, что  он и к ней самой испытывал теплющуюся нежность. Однако даже суровая Мэри не  могла б упрекнуть ее в том, что она слишком тешит свое тщеславие сим  наблюденьем. Напротив, она была убеждена, что всякая молодая женщина, не вовсе  лишенная привлекательности, которая бы слушала его и понимала, встретила бы в  его сердце точно такой же отзыв. Сердце у него было нежное. Оно было открыто  для любви.    

И почему  бы им не составить счастливую пару? Луиза обожала моряков, и уж одно это неплохо  для начала, а разность меж ними постепенно сгладится. Он со временем сделается  веселей, она выучится ценить лорда Байрона и Вальтера Скотта; нет, верно, уже  выучилась; ибо не без участия поэзии и зажегся в них, конечно, любовный  пламень. Мысль о Луизе Мазгроув, поглощенной поэзией и тихими нежными думами,  поистине была забавна, но Энн не сомневалась в том, что она угадала правду. Тот  день в Лайме, то несчастное паденье повлияли, конечно, на здоровье Луизы, на ее  нервы, поведение и характер до конца ее дней, как повлияли они вдруг на судьбу  ее.    

Одним  словом, из этого всего, уж конечно, следовал вывод, что, если женщина, не  оставшаяся нечувствительной к достоинствам капитана Уэнтуорта, могла  предпочесть ему другого, новому выбору ее, каков бы он ни был, не стоило  удивляться; а если капитан Уэнтуорт притом не лишался друга, то и жалеть было  не о чем. Нет, вовсе даже не чувство сожаления вызывало краску на щеки Энн и  заставляло трепетать ее сердце при мысли о том, что капитан Уэнтуорт вновь не  связан и свободен. То было чувство, в котором ей очень стыдно было себе  признаваться. Слишком похоже было оно на радость, глупую радость!    

Ей  хотелось поскорей повидать Крофтов; но когда они встретились, она поняла, что о  новости они не слыхали. Был нанесен и принят обычный светский визит. Имена  Луизы Мазгроув и капитана Бенвика упоминались без тени улыбки.    

Крофты  расположились на Гей-стрит, к великому удовлетворению сэра Уолтера. Он ничуть  не стыдился своего с ними знакомства и думал и говорил про адмирала Крофта куда  охотнее, чем думал и говорил про него адмирал.    

Знакомых  в Бате у адмиральской четы было предостаточно, и, видясь с Эллиотами, они отдавали  дань простой учтивости, вовсе не ожидая от этих встреч особенного удовольствия.  Они и сюда привезли свой милый деревенский обычай никогда не расставаться. Ему  велено было много ходить по причине подагры, а миссис Крофт, хоть подагра ей не  грозила, ходила с ним вместе, не зная устали. Энн куда бы ни пошла, повсюду на  них наталкивалась. Леди Рассел чуть ли не каждое утро возила ее в своей карете,  и не было еще случая, чтобы она, подумав про них, тотчас бы их не увидела. Зная  их чувства, она и вообразить не могла более завидной картины счастья. Долго всегда  смотрела она им вслед и с радостью угадывала, как ей представлялось, что  говорят они друг другу, в счастливой своей обособленности продвигаясь среди  толпы, и с такой же точно радостью смотрела она, как адмирал истово трясет руку  старого приятеля или как они беседуют, верно, о морских делах в кружке  офицеров, и миссис Крофт никому не уступает важностью и живостью речей.    

Энн  слишком много времени проводила с леди Рассел и редко ходила одна; но как-то  раз поутру, дней через десять после того как приехали Крофты, ей показалось  удобно выйти из кареты своего друга в нижней части города и одной воротиться на  Кэмден-плейс. И вот, когда она брела по Мильсом-стрит, подле лавки, торговавшей  гравюрами, ей посчастливилось встретить адмирала. Он стоял один, заложив руки  за спину, вперив задумчивый взор в одну из выставленных в витрине гравюр, и Энн  не только могла бы пройти мимо незамеченная, но ей пришлось окликнуть его и  даже тронуть за рукав, дабы привлечь его внимание. Когда он, однако, очнулся и  ее разглядел, он заговорил с обыкновенным своим радушием:    

— А?  Это вы? Благодарю, благодарю. Как друга меня привечаете. А я, видите ли, на  гравюру загляделся. Не могу пройти мимо этой лавки. Но что это у них тут за  лодка? Поглядите-ка. Видали подобное? И странные ребята эти ваши художники,  если думают, что кто-то решится доверить свою жизнь такой безобразной утлой  посудине! А эти два господина меж тем устроились в ней как ни в чем не бывало,  да еще горами любуются, будто через минуту не перекувыркнутся, а ведь это как  пить дать! И где только такую сработали? (С громким хохотом.) Я бы в ней и через  пруд не пустился. Ну хорошо (отворачиваясь), куда вы держите курс? Нельзя ли  мне пойти вместо вас или вместе с вами? Чем могу служить?    

— Благодарствую,  ничем, разве что позволите мне наслаждаться вашим обществом, пока дороги наши  не разойдутся. Я иду домой.    

— Рад  стараться, от души рад, и еще провожу вас. Да, да, мы отлично погуляем, и  вдобавок я могу вам кое-что рассказать. Обопритесь-ка на мою руку. Вот и  хорошо; я неуютно себя чувствую, знаете ли, когда на мою руку не опирается  женщина. Господи! Ну и лодка, — прибавил он, бросая прощальный взгляд на  гравюру и отходя от витрины.    

— Вы  намеревались, кажется, что-то мне рассказать, сэр?    

— Да,  да, сейчас. Там идет мой друг капитан Бриджен, я только скажу ему «здрасте». Я  не буду с ним останавливаться. Здрасте. Он даже глаза вытаращил, почему это я  не с женой. Она, бедная, осталась дома из-за ноги. Натерла на пятке волдырь не  меньше трехшиллинговой монеты. Посмотрите-ка на ту сторону, там идет адмирал  Брэнд со своим братом. Оба ничтожные людишки. Софи их не выносит. Сыграли со  мной однажды скверную шутку: лучших матросов переманили. Подробности как-нибудь  потом. А вот и старый сэр Арчибальд Дрю со своим внуком. Смотрите-ка, увидел  нас. Посылает вам воздушный поцелуй. Принял вас за Софи. Ах, война возьми да и  кончись, а юнец-то совсем еще зелен. Бедняга сэр Арчибальд! Как вам нравится  Бат, мисс Эллиот? Нам тут очень хорошо. То и дело встречаем старых друзей; по  утрам так и кишат на улицах; есть с кем всласть наговориться. А потом мы от  всех убегаем и запираемся в своих комнатах, усаживаемся в креслах и ничуть нам  тут не хуже, чем в Киллинче, да что я? Не хуже, чем в Норд Ярмуте и в Диле. Нам  наши здешние комнаты, знаете, не меньше нравятся оттого, что напоминают те, которые  снимали мы в Норд Ярмуте. От всех щелей дует точно таким же манером.    

Так  прошли они еще немного, и Энн отважилась снова напомнить ему о том, что  собирался он ей рассказать. Свернув с Мильсом-стрит, она надеялась наконец  удовлетворить свое любопытство, но ей пришлось подождать, ибо адмирал намеревался  начать свой рассказ лишь тогда, когда они достигнут спокойной тиши Бельмонта; и  не будучи все-таки миссис Крофт, она принуждена была покориться. Зато едва они  оказались на Бельмонте, он начал так:    

— Ну  вот, сейчас вы услышите кое-что для вас неожиданное. Но сперва скажите-ка мне,  как зовут ту юную особу, о которой я вам хочу рассказать? Ну, та юная особа, за  которую мы все так тревожились? Та мисс Мазгроув, с которой приключилась вся  эта история? Как ее зовут? Вечно я забываю.    

Энн  давно уже успела устыдиться, что она так быстро догадалась, о ком пойдет речь;  и теперь она могла бестрепетно назвать имя Луизы.    

— Да,  да, мисс Луиза Мазгроув, вот. Сколько разных имен у этих девиц, ей-богу. Звали  бы их всех, ну, скажем, Софи, я бы меньше путался. Ну вот, сами знаете, эта  Луиза, мы все думали, собиралась замуж за Фредерика. Он не одну неделю ее  обхаживал. Непонятно только было, чего они ждут. И до самого этого происшествия  в Лайме. Ну, потом уж понятно стало, что ждут, пока у нее мозги не вправятся.  Но и тут как-то все пошло вкось. Ему бы сидеть в Лайме, а он укатил в Плимут, а  оттуда еще поехал повидать Эдварда. Когда мы воротились из Майнхеда, он поехал  к Эдварду, да так у него и застрял. Мы его с ноября не видели. Даже Софи ничего  не могла понять. А теперь дело приняло уж и вовсе странный оборот. Эта юная  особа, эта самая мисс Мазгроув, вместо того чтобы выйти за Фредерика,  собирается замуж за капитана Бенвика. Знаете вы Джеймса Бенвика?    

— Немного.  Я немного знакома с капитаном Бенвиком.    

— Ну  вот, она выходит за него замуж. А может быть, они уже поженились, чего же еще тянуть?    

— Я  считаю капитана Бенвика очень милым молодым человеком, и, думаю, он человек безукоризненно  честный.    

— Ох,  ну да, кто же скажет хоть слово против капитана Бенвика! Правда, он всего  только капитан третьего ранга, прошлым летом произведен, а сейчас уж не те  времена, не продвинешься, но других недостатков за ним я не знаю. Отличный,  добрый малый, уверяю вас; прекрасный боевой офицер, а ведь поглядишь на него,  тихоню, и ничего такого не скажешь.    

— Право  же, вы ошибаетесь, сэр; по задумчивости капитана Бенвика я вовсе не заключаю о  недостатке в нем храбрости. И, на мой взгляд, он очень привлекательный человек  и всем, я думаю, должен нравиться.    

— Ну,  хорошо, хорошо, дамам, как говорится, виднее; но, по мне, Джеймс Бенвик  чересчур уж тихоня. Хотя, может быть, мы с Софи и пристрастны. Ничего не  поделаешь, Фредерик нам больше нравится. Как-то он нам больше по вкусу.    

Энн  попалась. Она всего лишь намеревалась оспорить ходячее мнение о том, что нежность  и храбрость — вещи несовместные, ничуть не желая выставлять капитана Бенвика  образцом всяческих совершенств; и после минутного колебания она было начала:    

— Я  не хотела сравнивать двух друзей между собою… — но адмирал ее перебил:    

— Однако  дело это решенное. Не сплетни какие-нибудь. Мы все знаем от самого Фредерика.  Вчера Софи получила от него письмо, где он сообщает новость, а он о ней  прочитал в письме капитана Харвила, присланном с театра действий, из  Апперкросса. Кажется, все они сейчас в Апперкроссе.    

Энн не  могла противиться искушению. Она сказала:    

— Надеюсь,  адмирал, надеюсь, в письме капитана Уэнтуорта не было ничего такого, что могло  бы огорчить вас и миссис Крофт. Правда, прошлой осенью казалось, что его и  Луизу Мазгроув связывает взаимная склонность; но полагаю, оба одинаково остыли.  Надеюсь, в письме нет ничего, что выдавало бы чувства человека обиженного.    

— Нет,  вовсе нет; от начала до конца ни жалобы, ни проклятья.    

Энн  опустила глаза, чтобы скрыть улыбку.    

— Нет,  нет. Фредерик не из тех, кто будет хныкать и сетовать. Он слишком мужествен для  этого. Если девице больше по нраву другой, что же, пусть за него и выходит.    

— Разумеется.  Но я хотела сказать, что в письме капитана Уэнтуорта, я надеюсь, даже намека  нет на то, что он считает себя обиженным. Я бы очень огорчилась, если такая  дружба прервалась или охладилась бы из-за подобного обстоятельства.    

— Да,  да, я вас понял. Нет, в письме ничего такого не содержится. Он не бросает  Бенвику ни единого упрека. Не пишет даже: «Удивительно. Уж у меня-то есть повод  удивляться». Нет, почитаешь его письмо и даже не догадаешься, что сам он имел  виды на эту мисс (да как же ее зовут?). Он очень мило выражает надежду, что они  будут счастливы. По письму и не скажешь, что он затаил обиду.    

Энн  никак не проникалась твердой убежденностью адмирала, которую пытался он ей передать,  однако дальнейшие расспросы были излишни. И ей осталось кивать, отвечать  незначащими замечаниями, и адмирал не изменил своего приговора.    

— Бедный  Фредерик, — вздохнул он в заключение. — Теперь ему начинать все  сначала. Следует, полагаю, пригласить его в Бат. Софи напишет и попросит его  приехать. Уж здесь-то нет недостатка в хорошеньких девушках. Снова тащиться в  Апперкросс ради этой второй мисс Мазгроув, я опасаюсь, нет смысла: она уже  значится за кузеном, за молодым этим пастором. Не правда ли, мисс Энн, стоит  попытаться его заманить в Бат?    

 ГЛАВА XIX    

     

Покуда  адмирал Крофт, прогуливаясь вместе с Энн по улицам Бата, мечтал залучить туда  капитана Уэнтуорта, сей последний был уже в дороге. Он явился еще до того, как  миссис Крофт успела к нему написать, и, отправясь в следующий раз на прогулку,  Энн его увидела.    

Мистер  Эллиот занимал приятной беседой двух кузин своих и миссис Клэй. Они шли по  Мильсом-стрит. Вдруг начался дождь, не сильный, но, однако, достаточный, чтобы  дамам захотелось от него укрыться, а мисс Эллиот неодолимо захотелось  воротиться домой в экипаже леди Дэлримпл, который стоял неподалеку. И потому  сама она, Энн и миссис Клэй зашли в кондитерскую, а мистера Эллиота отрядили  для переговоров к леди Дэлримпл. Скоро он воротился, разумеется, достигнув  успеха; леди Дэлримпл будет счастлива их доставить домой и за ними заедет.    

Экипажем  ее сиятельству служило ландо, и со всевозможным удобством в нем размещались  лишь четверо. Мисс Картерет сопровождала свою мать; а следственно, и нельзя  было всем троим обитательницам Кэмден-плейс воспользоваться любезностью ее  сиятельства. Относительно мисс Эллиот ни у кого не было сомнений. Уж кому-кому,  а не ей было мокнуть под дождем. Однако потребовалось некоторое время, пока две  другие дамы сговорились меж собою. Дождь был пустячный, и Энн со всею  искренностью предпочитала прогулку с мистером Эллиотом. Но пустячным был дождь  и в глазах миссис Клэй; та уверяла, что он даже совсем не накрапывает и у нее такие  крепкие башмаки! Гораздо крепче, чем у мисс Энн. Одним словом, простая  учтивость требовала, чтобы она стремилась прогуляться пешком с мистером  Эллиотом ничуть не менее, чем стремилась к тому же Энн, и упорное состязание в  великодушии не могло окончиться иначе как с посторонней помощью; мисс Эллиот  объявила, что миссис Клэй и без того страдает простудой, а мистер Эллиот  подтвердил, что у кузины Энн крепче башмаки.    

Отсюда  непреложно следовал вывод, что миссис Клэй поедет в ландо; и как раз когда все  на этом согласились, Энн, сидевшая у окна, увидела, что по улице идет не кто  иной, как капитан Уэнтуорт собственной персоной.    

Никто не  заметил, как она вздрогнула; но сама-то она не могла себя не почувствовать последнею  дурой! Все смешалось у нее перед глазами; все поплыло. Она совершенно  потерялась, а когда она вновь овладела собой, по-прежнему все ждали кареты, а  мистер Эллиот (с обычною своею услужливостью) отправлялся на Юнион-стрит с  каким-то поручением от миссис Клэй.    

Энн  очень хотелось подойти к двери; ей только хотелось взглянуть, не перестал ли  дождь. Отчего было ей подозревать в себе иные побуждения? Капитан Уэнтуорт,  конечно, исчез уже из виду. Она поднялась; она собиралась подойти к двери. И  отчего это одной ее половине вечно надо быть проницательнее другой и бог знает  в чем подозревать ее? Ей хотелось взглянуть, не перестал ли дождь, только и  всего. Однако ей тотчас пришлось снова сесть, ибо в дверь вошел сам капитан  Уэнтуорт в сопровождении дам и господ, очевидно, знакомых его, которых он  встретил на улице. Заметя Энн, он сконфузился так, как никогда еще он при ней  не конфузился; он весь залился краской. Впервые после возобновления их  знакомства она лучше его владела собой. Для нее встреча не оказалась столь  неожиданной. Слепящее смятение, растерянность и недоумение первых минут она  успела уже одолеть. Но и сейчас какие же томили ее чувства! Боль, радость, мука  и ликование вместе!    

Он  что-то сказал и тотчас отошел прочь. Лицо его выражало крайнюю степень  смущения. Он не был ни холоден, ни приветлив, нет, он был бесспорно и очевидно  смущен.    

Немного  погодя он, однако же, подошел к ней снова и снова с ней заговорил. Они задавали  друг другу незначащие вопросы, оба, кажется, не понимая ответов, и Энн никак не  находила в капитане Уэнтуорте былого спокойствия. Привыкнув бывать вместе, они  приноровились беседовать спокойно и безразлично; но сейчас у него это не  получалось. Время ли его переменило, Луиза ли? Что-то совершилось в душе его.  Лицо капитана Уэнтуорта сияло здоровьем и вовсе не выдавало минувших скорбей, говорил  он об Апперкроссе, о супругах Мазгроув, о Луизе и поглядывал, кажется, не без  тайного лукавства, поминая ее имя; и все же он был не тот простой, свободный капитан  Уэнтуорт и даже не умел прикинуться прежним.    

Энн не  удивилась, но она опечалилась, когда Элизабет его не признала. Энн видела, что  он видел Элизабет и та его видела, и у обоих в глазах мелькнуло узнаванье; он,  конечно, готовился к тому, что его встретят как старого знакомого, он этого  ждал, и с горечью смотрела она, как сестра ее хладнокровно от него отвернулась.    

Наконец-то  объявилась и леди Дэлримпл, которой мисс Эллиот дожидалась уже с нетерпением;  слуга доложил, что карета подана. Снова стал накрапывать дождь, а потому  заминка, суета и громкий обмен мнениями позволили всем присутствовавшим в  кондитерской узнать, что леди Дэлримпл пожелала отвезти домой мисс Эллиот.  Наконец мисс Эллиот и подруга ее, сопровождаемые всего лишь слугою (ибо кузен  еще не вернулся), проследовали за дверь; и капитан Уэнтуорт, посмотрев им  вслед, поворотился к Энн, всем видом своим более чем на словах выражая готовность  свою ей служить.    

— Я  очень вам благодарна, — был ее ответ. — Но я с ними не еду. Карете  всех не вместить. Я пойду пешком. Я люблю гулять.    

— Но  дождь!    

— Пустяки.  Едва накрапывает.    

Помолчав  мгновение, он сказал:    

— Хоть  я вчера только приехал, я успел удачно снарядиться для Бата (показывая новый зонтик).  Я хотел бы, чтобы вы им воспользовались, если вы намереваетесь идти пешком; но  было бы благоразумней, я думаю, если бы вы разрешили мне вас усадить в портшез.    

Она была  очень ему благодарна, но отклонила его предложение, повторила, что дождь пустячный,  и прибавила:    

— Я  жду мистера Эллиота. Он должен быть с минуты на минуту.    

Не  успела она проговорить эти слова, как вошел мистер Эллиот. Капитан Уэнтуорт не  мог не узнать его. Он был тот самый джентльмен, который, стоя на лестнице в  Лайме, провожал Энн восхищенным взглядом, с той только разницей, что теперь вся  его повадка свидетельствовала о правах родственника и доброго друга. Он  устремился прямо к Энн, никого вокруг не замечая, просил простить его за  промедление, сетовал, что заставил ее ждать, выражал свое намерение увести ее  тотчас, покуда дождь не усилился; и в следующее мгновенье она шла уже к двери,  опираясь на его руку, и всего-то и могла бросить капитану Уэнтуорту «Прощайте!»  да смущенный ласковый взгляд на ходу.    

Едва они  вышли, дамы вокруг капитана Уэнтуорта принялись о них толковать.    

— Мистер  Эллиот, однако, не совсем равнодушен к кузине, не правда ли?    

— Ах,  это сразу заметно. Легко догадаться, что дальше последует. Он с ними  неразлучен. Днюет у них и ночует, говорят. А до чего хорош собою!    

— Да,  и мисс Эткинсон, она с ним недавно обедала вместе у Уоллисов, уверяет, что в  жизни своей не встречала человека более любезного.    

— А  ведь она недурна, эта Энн Эллиот; очень недурна, как я погляжу. Знаю, в свете  считают иначе, но, по мне, она куда милее сестрицы.    

— Ах,  и мне тоже кажется! Какое сравнение! А мужчины все увиваются вокруг мисс Эллиот.  Энн чересчур для них тонка.    

Энн была  бы весьма признательна своему кузену, когда бы во всю дорогу до Кэмден-плейс  он, идя с нею рядом, не проронил ни слова. Никогда еще не бывало ей так  тягостно его слушать, хоть он был сама предупредительность и чуткость и избирал  предметы для разговоров заведомо занимательные; с жаром, по справедливости и со  всей проницательностью восхвалял леди Рассел и в высшей степени метко  разоблачал миссис Клэй. Только Энн, к сожалению, могла думать об одном капитане  Уэнтуорте. Она должна была понять его чувства, понять, страдал ли он от разочарования  или нет; и, покуда не разрешит этих вопросов, она не могла быть спокойна.    

Со  временем надеялась она стать благоразумной; но увы! увы! она принуждена была  себе признаться, что покуда она далека от благоразумия.    

Еще и  другое ее занимало: долго ли собирался он оставаться в Бате. Он о том не  упомянул, а быть может, она не услышала. Быть может, он здесь только проездом.  Но верней всего он намеревался здесь задержаться. А коль скоро в Бате все и со  всеми встречаются, леди Рассел непременно его где-нибудь да встретит. Вспомнит  ли она его? Как все это будет?    

Ей уже  пришлось рассказать леди Рассел, что Луиза Мазгроув выходит замуж за капитана  Бенвика. Нелегко было ей отвечать на недоуменные вопросы своего друга; и  теперь, если паче чаяния они оказались бы в одном обществе с капитаном  Уэнтуортом, леди Рассел, не зная всех обстоятельств дела, могла отнестись к  нему с удвоенным предубеждением.    

На  другое утро Энн гуляла вместе с леди Рассел и сначала час целый со страхом и  надеждою тщетно отыскивала его глазами: но вот, уже возвращаясь по  Палтни-стрит, она наконец увидела его на правой стороне тротуара; как-то так он  стоял, что был виден еще издали. Рядом было еще несколько молодых людей, многие  проходили мимо, но его она тотчас приметила. Невольно она взглянула на леди  Рассел, но не оттого, что ей в голову могла прийти нелепая мысль, будто и она  тотчас узнала его. Разумеется, леди Рассел могла увидеть его, только оказавшись  напротив. Время от времени Энн бросала на нее, однако, тревожные взгляды, и,  когда, по ее расчетам, леди Рассел пора было его различить, Энн, хоть и не  осмеливалась уже смотреть ей в лицо (ибо собственные ее черты изображали  смятение), тем не менее почувствовала, что глаза леди Рассел устремлены на него  и что она, конечно, его разглядывает Она догадывалась вполне, какое впечатление  должен он был произвести на леди Рассел, понимала, как трудно леди Рассел  оторвать от него взор, как должна она была удивиться, что восемь или девять  лет, проведенных под чуждым небом и в суровых трудах морской службы, ничуть не  убавили его привлекательности!    

Наконец  леди Рассел снова оборотилась к Энн. Что-то она про него теперь скажет?    

— Ты  недоумеваешь, верно, — сказала она, — на что это я так засмотрелась.  А я отыскивала занавеси, которые леди Алиса и миссис Фрэнкланд вчера вечером  мне нахваливали. Уверяли, будто на той именно стороне и на этом самом месте в  одном доме в гостиной висят занавеси, такие прелестные, что им равных нет во  всем Бате, да только номер они запамятовали, вот я и пыталась их отыскать; да,  признаться, нигде ничего подобного не приметила.    

Энн  вздохнула, вспыхнула и усмехнулась, жалея и презирая сразу и себя и своего  друга. Более всего она досадовала, что из-за напрасных опасений и  предосторожностей упустила минуту, когда могла удостовериться, заметил ли он их  или нет.    

Несколько  дней прошли, не принеся никаких известий. Театры и залы, где всего легче могла  она его встретить, были недостаточно модны для Эллиотов, проводивших вечера  свои в глупых светских гостиных, куда все чаще их приглашали; и, томясь тоской  неизвестности и чересчур полагаясь на свои силы, которых не дано было ей  испытать, Энн ждала с нетерпеньем одного концерта. Концерт сей давался в пользу  особы, которой покровительствовала леди Дэлримпл. Без их участия, разумеется,  тут не могло обойтись. Говорили к тому же, что концерт будет отменный, а  капитан Уэнтуорт был большой охотник до хорошей музыки. Энн хотелось всего  несколько минут с ним поговорить, и она воображала, что больше ей ничего и не  нужно; и уж разумеется, у нее достанет смелости к нему подступиться,  представься только удобный случай.    

Элизабет  от него отвернулась; леди Рассел его не заметила; кажется, довольно поводов, чтобы  Энн ему выказала внимание.    

Еще  раньше она обещала миссис Смит провести с нею вечер; однако, заглянув к ней на  минутку, она просила об отсрочке, твердо обещая подольше посидеть у ней завтра.  И миссис Смит со всевозможным добродушием ее отпустила.    

— Только  с условием, — сказала она. — Завтра вы мне все подробно расскажете. С  кем это вы идете?    

Энн всех  назвала. Миссис Смит ничего не ответила; но прощаясь, она сказала с видом важным  и вместе лукавым:    

— Ну  что ж. От души желаю вам насладиться музыкой. И смотрите же, завтра не обманите  меня. У меня есть предчувствие, что недолго осталось мне вас у себя принимать.    

Энн смешалась;  но, с минуту постояв в нерешительности, она принуждена была (с легким сердцем,  однако) поспешить прочь.    

 ГЛАВА XX    

     

Сэр  Уолтер, две его дочери и миссис Клэй явились в концерте первые из всей  компании; и приготовляясь ждать леди Дэлримпл, они обосновались подле одного из  каминов в Осьмиугольной гостиной. Не успели они там поместиться, как дверь  снова отворилась и вошел капитан Уэнтуорт. Энн оказалась к нему ближе всех и,  сделав несколько шажков в его сторону, тотчас с ним заговорила. Он собирался  лишь поклониться и пройти мимо, но услышав ее ласковое: «Здравствуйте, как вы  поживаете?» — изменил своему намерению, остановился и предложил в ответ несколько  вопросов, невзирая на грозных папеньку и сестрицу у нее за спиной. То обстоятельство,  что они были за спиною Энн, придавало ей мужества: она не подозревала о  выражении их лиц и могла бестрепетно исполнить все, что задумала.    

Пока она  разговаривала с капитаном Уэнтуортом, слуха ее вдруг коснулся шепот отца и  Элизабет. Слов она не различала, но догадалась о предмете; и по сдержанному  поклону капитана Уэнтуорта она заключила, что и отец ее почел за благо кивнуть,  таким образом признавая знакомство, а бросив назад косвенный взгляд, она успела  заметить, как сама Элизабет чуть присела в маленьком книксе. Хоть и запоздалый,  и вымученный, и нелюбезный, кникс этот был все же лучше, чем ничего, и на душе  у Энн полегчало.    

После  замечаний о погоде, о Бате, о концерте беседа не клеилась и стала наконец перемежаться  столь долгими паузами, что Энн всякую минуту боялась, что вот сейчас он уйдет;  он, однако, не уходил; он не спешил с нею расстаться; и вдруг, набравшись духу,  с легкой улыбкой, чуть покраснев, он сказал:    

— Я  почти вас не видел с того самого дня в Лайме. Боюсь, вы пострадали от  потрясения, тем более что тогда умели ему противостоять.    

Она  уверила его, что не пострадала.    

— Ужасный  час, — сказал он. — Ужасный день! — И он провел рукой по глазам,  словно отгоняя непосильное воспоминание, но тотчас снова улыбнулся и прибавил:    

— А  ведь все это было не напрасно; следствием явились события отнюдь не ужасные.  Когда в вас достало мужества сообразить, что всего разумней послать за доктором  Бенвика — могли ли вы догадываться, что именно ему всего важнее будет  выздоровленье Луизы?    

— Уж  конечно, я не догадывалась. Но, кажется… я надеюсь, они будут счастливы. Оба  люди благородные и с добрым характером.    

— Да, —  сказал он, глядя не прямо ей в глаза. — Но на этом, полагаю, сходство  кончается. От всей души я желаю им счастья и радуюсь его предвестиям. Дома они  не столкнулись с трудностями, препятствиями, капризами, проволочками. Мазгроувы  верны себе, добры и великодушны и пекутся только о благополучии дочери. Это все  предвещает счастье; больше, пожалуй, чем…    

Он  запнулся. Он словно что-то вдруг вспомнил, и его охватило то же чувство, которое  бросило Энн в краску и заставило потупиться. Прочистив горло, он, однако,  продолжал так:    

— Признаюсь,  в них замечаю я неравенство — и, пожалуй, в чем-то не менее важном, чем  характер. Я считаю Луизу Мазгроув милой, очаровательной девушкой и неглупой к  тому же. Но Бенвик есть нечто большее. Он умен, начитан, и, признаюсь, его к  ней любовь меня удивляет. Ну, будь она следствием благодарности, полюби он  Луизу, почтя себя ее избранником, тогда бы дело другое. Но у меня нет повода  это подозревать. Напротив, он загорелся сам по себе и вдруг. Такой человек, и в  его положении! С сердцем истерзанным, раненым, почти разбитым! Фанни Харвил  была существо необыкновенное, и ее он любил всей душой; от такой преданности и  к такой женщине не излечиваются. Нет, он не мог излечиться.    

Но дав  себе отчет то ли в том, что друг его излечился, то ли в чем-то еще, он не стал  продолжать; Энн же, несмотря на пресекающийся голос, которым произнесены были  последние фразы, несмотря на шум в гостиной, почти непрестанное хлопанье двери  и жужжанье входящих гостей, различила каждое слово и была поражена,  осчастливлена, смущена, дыхание ее участилось, и тысячи мыслей роились в голове  ее. Ей нельзя было самой углубиться в опасный предмет; однако после заминки,  испытывая неодолимую потребность говорить и вовсе не желая совсем переменять  тему, она лишь чуть от нее отклонилась, спросив:    

— Вы,  кажется, долго пробыли в Лайме?    

— Почти  две недели. Я не мог уехать, пока не удостоверился, что Луизе лучше. Я слишком  был виноват и долго не мог утешиться. Ведь это все я, все я. Она бы не  упрямилась так, не прояви я слабости. Окрестности Лайма очень красивы. Я много  бродил и ездил верхом, и чем больше я на них любовался, тем больше они мне  нравились.    

— Мне  бы очень хотелось снова взглянуть на Лайм, — сказала Энн.    

— Неужто?  Вот бы не заподозрил, что вы добром поминаете Лайм. Сколько горестей вы там  испытали, какое терпели напряжение и усталость! Я-то думал, что мысль о Лайме  не вызывает в вас ничего, кроме отвращения.    

— Последние  несколько часов и правда были мучительны, — отвечала Энн. — Но когда  боль наша минет, память о ней уже очарована воспоминаньем. Мы не меньше ведь  любим места, где нам случилось страдать, разве только когда страдания были  ничем не скрашены. Но не так было в Лайме. Только два часа последних мы  мучились, а сколько было до того приятных часов! И сколько красоты, новизны! Я  мало путешествовала, и всякое новое место мне интересно; но окрестности Лайма в  самом деле красивы, словом, я, — заключила она отчего-то краснея, — сохранила  о нем приятное воспоминанье.    

Едва она  умолкла, снова распахнулась дверь и на пороге явилось все общество, которого  ожидали. «Леди Дэлримпл! Леди Дэлримпл!» — пронесся гул голосов; и со всею  прытью, которая только могла сочетаться с обдуманной изысканностью наряда, сэр  Уолтер и обе его дамы выступили навстречу. Леди Дэлримпл и мисс Картерет,  сопровождаемые мистером Эллиотом и полковником Уоллисом, подоспевшими в ту же  секунду, прошествовали в гостиную. Остальные к ним присоединились, образовав  свой кружок, в который против воли была вовлечена и Энн. Ее оттеснили от  капитана Уэнтуорта. Занимательному, быть может чересчур занимательному разговору  суждено было на время оборваться, но то было слишком слабое искупление за  счастье, которого был он причиною! За последние десять минут Энн узнала о  чувствах капитана Уэнтуорта к Луизе, да и о других его чувствах куда более, чем  смела мечтать, и, одолевая волненье, с готовностью предалась она необходимым  обязанностям светской учтивости. Ей теперь решительно все нравились. Она кое-что  узнала такое, отчего ей легко было со всеми быть милой, ко всем снисходить,  всех жалеть за то, что они не могут быть счастливы, как она. Это восхитительное  чувство чуть померкло, когда, отделяясь от своей группы, чтобы снова заговорить  с капитаном Уэнтуортом, она, однако, не нашла его в гостиной. Как раз когда она  повернулась, он проходил в концертную залу. Он ушел, он скрылся из глаз, и она  испытала минутное сожаление. Но это ничего, они еще непременно встретятся, он  будет искать ее, он ее найдет задолго до конца вечера, а покуда, быть может, им  даже лучше побыть порознь. Ей нужно собраться с мыслями.    

Тем  временем явилась леди Рассел, вся компания оказалась в сборе, и оставалось лишь  торжественно двинуться в концертную залу, вызывая общее перешептывание,  привлекая как можно более взоров и как можно более расстраивая ряды поклонников  музыки.    

Очень,  очень счастливы были Элизабет и Энн Эллиот, входя в эту залу. Элизабет шла под  руку с мисс Картерет, глядя в могучую спину вдовствующей виконтессы Дэлримпл, и  ей, кажется, уже нечего было больше желать; ну, а Энн… впрочем, мы не станем  оскорблять ее, сопоставляя чувства обеих сестер; ибо в одной ликование  порождалось себялюбивою суетностью, а в другой — привязанностью великодушного  сердца.    

Энн  ничего не видела, она не замечала пышного убранства концертной залы. Счастье  было внутри ее. Глаза ее сияли, щеки пылали; но сама она этого не сознавала.  Она думала лишь о недавних минутах и, проходя к своему месту, перебирала их в  уме. Предметы, какие избирал он для разговора, самые слова его, а еще более  выраженье лица — для всего этого она могла найти лишь одно-единственное  объяснение. Мнение о Луизе Мазгроув, которое спешил он высказать, то, как не  мог он понять капитана Бенвика, как отозвался о первой его страстной привязанности,  то, как начинал он и не оканчивал фразу, как избегал смотреть ей в глаза, время  от времени бросая на нее, однако, весьма выразительные взоры, — все, все  говорило о том, что сердце его снова к ней обратилось; что зла и обиды в нем не  осталось более, что их сменили не одно только почтение и дружба, но и прежняя  нежность. Да, конечно, прежняя нежность! Иначе нельзя было назвать происшедшую  в нем перемену. Обмануться нельзя было: он ее любил.    

Она была  так занята и взволнована своими мыслями, что ничего не замечала вокруг; она  прошла через залу, не видя его и даже не пытаясь увидеть. Когда же все  благополучно расселись по местам, она осмотрелась, но его поблизости не было;  нет, она не нашла его взглядом; но уже начинался концерт и ей оставалось покамест  довольствоваться и более скромным счастьем.    

Компания  разделилась и расположилась на двух скамьях. Энн оказалась на передней, а мистер  Эллиот с помощью полковника Уоллиса изловчился сесть с нею рядом. Мисс Эллиот  сидела меж двух кузин, пользуясь особенным вниманием полковника Уоллиса, и была  наверху блаженства.    

Концерт  пришелся Энн по душе, сегодня она была особенно расположена наслаждаться музыкой;  все нежное находило в ней отзыв, веселое заражало, серьезное занимало, и не  томило скучное. Ей удивительно понравился этот концерт и особенно первая его  часть. К концу ее, в паузе после итальянской песни, она объясняла слова ее  мистеру Эллиоту. Они вместе смотрели в программку.    

— Это, —  сказала она, — лишь приблизительный смысл или, скорее, значение слов, ибо  смысл итальянской любовной песни передать мудрено, но я стараюсь, как могу,  передать значение слов. Я не выдаю себя за знатока итальянского, я очень плохо  его знаю.    

— Да,  да, как же, как же. Я уж вижу, ничегошеньки вы не знаете. Вы только и можете,  что переводить с листа эти краткие, вывернутые итальянские строчки на ясный,  понятный и изящный родной язык. И не говорите мне больше о вашем невежестве. Вы  достаточно его доказали.    

— Не  буду оспаривать этих милых выражений учтивости. Не хотела бы я, однако, попасться  на суд истинного знатока.    

— Слишком  долго я имел удовольствие посещать Кэмден-плейс, — отвечал он, — и  умел составить собственное суждение об Энн Эллиот; на мой взгляд, она чересчур  скромна, чтобы сознавать хотя бы вполовину свои совершенства, а совершенства ее  и вполовину не соответствуют скромности, какая во всякой другой женщине  показалась бы уместной.    

— Стыдитесь!  Какая грубая лесть. Однако что же у нас там дальше? — И она вновь обратилась  к программке.    

— Быть  может, — сказал мистер Эллиот, понижая голос, — я гораздо дольше знаю  ваш характер, чем вы о том подозреваете.    

— В  самом деле? Каким же это образом? Вы могли узнать его лишь после того, как я  приехала в Бат, если только при вас не говорили обо мне мои близкие.    

— Мне  говорили о вас задолго до того, как вы приехали в Бат. Мне описывали вас лица,  близко вас знавшие. Я давно был о вас наслышан. Я знал вашу внешность,  привычки, склонности, взгляды. Все это было мне описано со всею подробностью.    

Мистеру  Эллиоту, рассчитывавшему возбудить интерес Энн, не пришлось обмануться в своих  расчетах. Кто не поддастся очарованью подобной загадочности? Если вас  давным-давно, да еще непонятные лица, описывали недавнему вашему знакомцу — это  хоть кого раззадорит. И Энн была само любопытство. Она гадала, она выспрашивала,  но тщетно. Он наслаждался ее вопросами, но отвечать не хотел.    

Нет,  нет, не теперь, быть может, после когда-нибудь. Покамест он ей не может открыть  своего секрета. Но уж она может ему поверить. Много лет назад ему так описывали  Энн Эллиот, что он проникнулся представлением о ее редких достоинствах и  загорелся желанием с ней познакомиться. Энн подумала, что много лет назад с  таким пристрастием мог говорить о ней разве что мистер Уэнтуорт из Монкфорда,  брат капитана Уэнтуорта. Быть может, он был знаком мистеру Эллиоту? Но задать  свой вопрос она не решилась.    

— Имя  Энн Эллиот, — сказал он, — давно занимало меня. Давно уж волновало  оно мое воображение. И если бы я смел, я высказал бы свое сокровенное желание о  том, чтобы оно никогда не менялось.    

Да,  кажется, он произнес именно эти слова; но едва они коснулись ее слуха, внимание  ее отвлечено было другими словами, которые произносились у нее за спиною и все  прочее разом делали несущественным. Разговаривали ее отец и леди Дэлримпл.    

— Хорош  собою, — сказал сэр Уолтер. — Весьма хорош собою.    

— Прелестнейший  молодой человек! — сказала леди Дэлримпл. — Такого не часто встретишь  в Бате. Ирландец, я надеюсь?    

— Нет,  я даже знаю его. Мы кланяемся. Шапочное знакомство. Уэнтуорт, капитан Уэнтуорт,  морской офицер. Сестра его замужем за моим съемщиком в Сомерсете, за Крофтом,  который снимает у меня Киллинч.    

Сэр  Уолтер еще не успел произнести этих слов, а взгляд Энн уже устремился в нужном  направлении и различил капитана Уэнтуорта, в окружении нескольких господ  стоявшего неподалеку. Когда она его увидела, он, ей показалось, отвел от нее  глаза. Она словно на минутку всего опоздала; и во все время, пока у нее  доставало смелости его наблюдать, он на нее и не взглянул; однако представление  вновь начиналось, и ей пришлось, якобы устремив свое внимание на оркестр,  смотреть прямо перед собою.    

Когда же  она снова оглянулась, он уже исчез. Если бы и пожелал, он не мог бы к ней протесниться,  ибо она была зажата в кольце родственников. Но ей-то хотелось всего лишь  поймать его взгляд.    

Речи  мистера Эллиота тоже ее огорчили. У нее не было больше охоты с ним  разговаривать. Ей неприятно было, что он сидит рядом.    

Первая  часть концерта окончилась. Энн надеялась на благие перемены. Прилично помолчав,  кое-кто решил отправиться на поиски чая. Энн осталась среди немногих, не  пожелавших сдвинуться с места. Она осталась сидеть, как и леди Рассел; зато она  имела удовольствие избавиться от мистера Эллиота; и, каковы бы ни были чувства  ее к леди Расссел, она вовсе не намеревалась уклоняться от беседы с капитаном  Уэнтуортом, буде ей представится случай. По лицу леди Рассел она понимала, что  та его заприметила.    

Но он к  ней не подошел. То и дело Энн казалось, что она его видит, но он не подошел.  Так в напрасных тревогах протек перерыв. Все воротились, зала вновь  наполнилась, на скамьи были вновь предъявлены права, и начинался час блаженства  или наказанья, час музыки, и уж заранее приуготовлялись восторги и зевки, дань  вкусу истинному или притворному. Энн предстоял час мучительного беспокойства.  Она не могла покинуть эту залу, не увидев еще раз капитана Уэнтуорта, не  обменявшись с ним дружеским взглядом.    

После  перерыва произошли некоторые перемещения, для нее благоприятные. Полковник  Уоллис предпочел стоять, а Элизабет и мисс Картерет пригласили сесть между ними  мистера Эллиота и в манере, не допускавшей отказа; вследствие еще кой-каких  перемещений и благодаря собственным своим ухищрениям, Энн оказалась гораздо  ближе к концу скамьи и к проходящей публике. Она не могла не сравнивать себя  при этом с мисс Лароль,[16]  с бесподобной мисс Лароль; и однако же следовала ее примеру и сперва, пожалуй,  не с большим успехом; но в конце концов ей повезло и она оказалась на самом  краю скамьи еще до того, как концерт окончился.    

Так  сидела она, когда капитан Уэнтуорт вновь оказался у нее на виду. Он был совсем  близко. Он тоже ее увидел; однако он не улыбнулся и некоторое время стоял, не  решаясь к ней подойти и заговорить. Она поняла, что что-то случилось. В нем  совершилась бесспорная перемена. Разница между теперешним его поведением и  поведением его в Осьмиугольной гостиной была удивительна. Отчего это все? Она  подумала про отца, про леди Рассел. Не оскорбился ли он вдруг неприязненным  взглядом? Он завел речь о концерте, он говорил независимо, почти как капитан  Уэнтуорт времен Апперкросса; признался, что разочарован, он ожидал лучшего  пения; одним словом, он должен ей открыть, что не будет сетовать, когда все это  кончится. Энн в ответ так разумно защищала певцов, так мило принимая, однако,  во внимание и его оценку, что лицо его прояснилось и губы тронула тень улыбки.  Они поговорили еще несколько минут; он становился все оживленней; он даже  окинул взглядом скамью, словно намереваясь найти себе место, но именно в эту  секунду кто-то тронул Энн за плечо, заставя ее обернуться. То был мистер Эллиот.  Он просит прощения, но он принужден прибегнуть к ее услугам для толкования  итальянского текста. Мисс Картерет горит желанием узнать смысл того, о чем  сейчас будут петь. Отказать Энн не могла, но никогда еще не приносила она жертв  учтивости с большею неохотой.    

Перевод,  как ни торопилась она, занял у нее несколько минут, и вот, вновь обретя свободу  и обернувшись, она увидела, что капитан Уэнтуорт стоит рядом, сдержанно, но  поспешно откланиваясь. Он должен пожелать ей доброй ночи; он уходит; ему непременно  нужно тотчас воротиться домой.    

— Разве  песня эта не стоит того, чтобы ради нее остаться? — спросила Энн,  пораженная внезапной догадкой, побуждавшей ее особенно стараться его ободрить.    

— Нет, —  отвечал он решительно, — мне не для чего оставаться. — И сразу он  ушел.    

Он  ревновал ее к мистеру Эллиоту! Иного не могло быть разумного объяснения!  Капитан Уэнтуорт ее ревновал! Могла ли она поверить в такое неделю тому назад?  Три часа тому назад? На мгновенье ее охватила безраздельная радость. Но увы!  Радость сменилась раздумьями совсем иного свойства. Как успокоить его ревность?  Как разуверить его? Какие при невыгодах нынешнего их положения оставались у  него средства узнать ее истинные чувства? Милости мистера Эллиота были ей  противны. Вред, ими нанесенный, был неисчислим.    

 ГЛАВА XXI    

     

На  другое утро Энн с удовольствием вспомнила о своем обещании навестить миссис  Смит, ибо таким образом она могла уйти из дому, когда, по всем вероятиям,  нагрянет мистер Эллиот, а более всего ей хотелось избегнуть общества мистера Эллиота.    

Она  желала ему всяческого добра. Несмотря на вред, причиненный ей его  благосклонностью, она испытывала к нему благодарность, и почтение, и быть  может, жалость. Она думала о странных обстоятельствах первого их знакомства, о  правах, которые, казалось, давало ему родство и давали чувства и давние его  намерения. Все вместе ей казалось необычайно, лестно и так огорчительно. Ей,  право, было очень, очень его жаль; изменились бы мысли ее или нет, не будь на  горизонте капитана Уэнтуорта, сказать трудно, ибо капитан Уэнтуорт был на  горизонте; и чем бы ни разрешилась нынешняя неизвестность, сердце ее навеки  принадлежало ему. Союз их не более отвратил бы ее от всех прочих поклонников,  чем даже разлука навеки.    

Никто  еще не проносил по улицам Бата столь возвышенных рассуждений о преданной любви  и неколебимой верности, как те, какие украшали дорогу Энн от Кэмден-плейс до  Уэстгейт Билдингс. Они даже почти расчищали этот путь и чуть ли не наполняли  его благовониями.    

Она не  сомневалась, что ей окажут любезный прием, но на сей раз ее подруга была так ей  благодарна, будто ее и не ждала, хотя они определенно условились.    

Тотчас  же с нее потребовали рассказа о концерте; и она с такой радостью о нем  вспоминала, что рассказывала с удовольствием и лицо ее сияло. Все, что могла она  сообщить, она сообщала с охотой, но она могла сообщить до странности мало и не  удовлетворила миссис Смит, которая уже получила от швейцара и прачки более  полное донесение о ходе и успехе концерта и теперь тщетно допытывалась о  кое-каких подробностях касательно публики. Миссис Смит знала понаслышке всех  богатых и славных обитателей Бата.    

— Стало  быть, и маленькие Дьюронды были, — говорила она, — слушали музыку  разинув рты, как неоперившиеся воробушки в ожидании корма. Ни одного концерта  не пропускают.    

— Да.  Я сама не видела, но они были, мистер Эллиот говорил.    

— Ну,  а Иббитсены? Такие две модные нынче красотки с высоким офицером-ирландцем, который,  говорят, на одну имеет виды.    

— Не  помню. Этих, по-моему, не было.    

— А  старуха леди Мэри Маклин? Хотя, что же я спрашиваю. Без нее никогда не  обходится. И как вы ее не заметили? Она ведь была, верно, близко от вас. Раз вы  были в кружке леди Дэлримпл, вы сидели на самых роскошных местах подле самого  оркестра, не так ли?    

— Нет.  Я ужасно этого боялась. Мне было бы это неприятно по многим причинам. Но нет,  леди Дэлримпл любит, по счастью, сидеть несколько дальше; и мы очень мило  сидели; то есть, я хочу сказать, нам все очень хорошо было слышно. А вот видела  я все, кажется, плохо.    

— Ах!  Вы видели то, что хотели. Я понимаю вас. Бывает, и в шумной толпе наслаждаешься  тихим домашним весельем. Вы пришли своей большой компанией — и что же вам в  остальных?    

— Отчего  же, мне не мешало бы больше смотреть по сторонам, — сказала Энн и тотчас  вспомнила, что по сторонам она смотрела достаточно, хотя и не всегда с  достаточным успехом.    

— Ну  что вы, до того ли вам было. Можете меня не убеждать, что приятно провели  вечер. Я по вашим глазам вижу. Я очень хорошо вижу, как вы провели вечер. Вы  непрестанно слушали милые вещи. Когда музыка умолкала, вас развлекали беседой.    

Энн  улыбнулась и сказала:    

— И  это видите вы по моим глазам?    

— А  как же, моя милая. Лицо ваше яснее ясного мне говорит, что вы были вчера в  обществе того, кто вам приятней всех на свете, кто важнее вам сейчас всего  человечества.    

Лицо Энн  залилось краской. Она не знала, что сказать.    

— А  коли так, — продолжала миссис Смит, помолчав немного, — вы, я  надеюсь, поверите, что я ценю вашу доброту, видя вас сегодня у себя. В самом  деле, как же вы добры, что пришли ко мне, имея возможность куда приятнее  провести время.    

Последних  слов ее Энн не слышала. Ее повергла в недоумение и смятение проницательность  подруги, и она гадала, каким же образом отчет о капитане Уэнтуорте мог  достигнуть ее слуха.    

— Скажите, —  снова помолчав, спросила миссис Смит, — а мистер Эллиот знает о нашем с  вами знакомстве? Он знает, что я в Бате?    

— Мистер  Эллиот? — отозвалась Энн, удивленно глядя на нее. В следующую секунду она  поняла свое заблуждение. И тотчас оправившись, уже спокойным тоном она  спросила:    

— А  вы знакомы с мистером Эллиотом?    

— Я  была с ним близко знакома, — отвечала без улыбки миссис Смит. —  Теперь знакомство наше оборвалось. Мы не видимся больше.    

— А  я и не знала. Вы не говорили. Если б я знала, я не отказала бы себе в  удовольствии поболтать с ним о вас.    

— По  правде сказать, — вновь заговорила миссис Смит уже с обычной своей  веселостью, — я как раз бы и хотела, чтобы вы поболтали обо мне с мистером  Эллиотом. Мне нужно, чтобы вы использовали свое влияние. Он мог бы мне  сослужить важную службу. И будьте уж так добры, милая мисс Эллиот, замолвите за  меня словечко, вам-то он не откажет.    

— Я  бы и счастлива вам помочь. Я думаю, вы не усомнитесь, что я рада хоть  чем-нибудь быть вам полезной, — отвечала Энн. — Но, боюсь, вы  преувеличиваете мое влияние на мистера Эллиота, предполагая во мне больше прав  ему указывать, чем те, какими я обладаю. И откуда взялось в вас подобное  убеждение? Поверьте, я всего только родственница мистера Эллиота. Но все, что  может просить кузина, я у него попрошу ради вас, и в этом вы можете на меня  положиться.    

Миссис  Смит взглянула на нее проницательно и сказала с улыбкой:    

— Выходит,  я чересчур поспешила. Вы уж простите меня. Мне бы дождаться формального  извещения. Однако, милая моя мисс Эллиот, вы уж мне намекнете по старой дружбе,  когда можно будет про это спрашивать, да? По правде говоря, я надеюсь, к  следующей неделе все и уладится, и я смогу строить свои корыстные планы на  удаче мистера Эллиота.    

— Нет, —  отвечала Энн, — ни к следующей неделе, ни еще к следующей. Ни на какой неделе,  уверяю вас, ничего такого не уладится. Я не выйду замуж за мистера Эллиота. И  отчего, хотелось бы мне знать, вы это вообразили?    

Миссис  Смит снова на нее поглядела, поглядела серьезно, улыбнулась, покачала головой и  воскликнула:    

— Ах,  хотелось бы мне вас понять! Как бы хотелось мне угадать вашу душу! Я же знаю,  вы не можете быть жестокой, когда придет решительная минута. А пока она не  пришла, все мы, женщины, в нее не верим. Все мы готовимся отказать, пока к нам  не посватались. Но зачем же вам быть жестокой? Вы мне позвольте ходатайствовать  перед вами за моего — нет, теперь-то уж я не назову его другом — но за прежнего  моего друга. Ну можно ли ожидать партии более удачной? Где еще найдешь такого  истинного джентльмена и в полном смысле слова приятнейшего человека? Позвольте  мне заступиться за мистера Эллиота. Я ведь уверена, вы и от полковника Уоллиса  слышали о нем одно хорошее, а кому же его и знать, как не полковнику Уоллису?    

— Дорогая  моя миссис Смит, жена мистера Эллиота всего полгода как умерла. Едва ли прилично  ему сейчас иметь на кого-то виды.    

— Ах,  ну если за тем только дело стало, — воскликнула миссис Смит с лукавой  улыбкой, — тогда я спокойна за мистера Эллиота и беру назад все свои  ходатайства. Но вы уж не забудьте обо мне, когда будете замужем. Только  намекните ему, что я ваш друг, и ему легки покажутся хлопоты, которых теперь он  избегает, потому что ему не до них. Понятное дело. Девяносто девять из ста  поступали бы так же. Да ведь он и не знает, как для меня это важно. Что же,  милая мисс Эллиот, я надеюсь, я уверена, вы будете счастливы. В мистере Эллиоте  довольно ума, чтобы оценить такое сокровище. Ваш покой не подвергнется бурям,  какие выпали мне на долю. Вы можете во всем на него положиться. Уж его-то никто  не собьет с дороги, не заманит к его же погибели.    

— Нет, —  сказала Энн. — Я верю всему тому, что говорите вы о моем кузене. Характер  у него, кажется, спокойный и твердый, он не подвержен опасным влияниям. Я  высоко его ставлю. Покамест я не замечала за ним ничего дурного. Но я так  недавно еще его знаю; и он не из тех, кого за короткий срок можно близко  узнать. Ах, да неужто по тону моему, миссис Смит, вы не поняли, что он мне  безразличен? Ведь в противном случае я не могла бы с таким спокойствием о нем  рассуждать. Поверьте, миссис Смит, он мне безразличен. И случись ему  посвататься (а я вовсе не думаю, чтобы он собирался свататься), я ему откажу.  Уверяю вас. Уверяю вас, если вчерашний концерт доставил мне удовольствие, то  вовсе не благодаря мистеру Эллиоту. Мистер Эллиот ни при чем. Это вовсе не мистер  Эллиот…    

Тут она  осеклась, покраснев от досады, что так много уже высказала; но едва ли могла  она сказать меньше. Миссис Смит не поверила бы в безнадежное положение мистера  Эллиота, не допусти она существования кого-то другого. Зато теперь она сразу  успокоилась, явственно более ни о чем не догадываясь, и Энн с облегчением  приступила к миссис Смит с нетерпеливыми расспросами о том, как могла она  вообразить, будто Энн собирается выйти замуж за мистера Эллиота; как могла ей  прийти такая идея, от кого могла она слышать такое?    

— Скажите,  почему вдруг вы это решили?    

— А  потому, — отвечала миссис Смит, — что я знала, как часто бываете вы  вместе, и замечала, что всем вокруг только того и надобно. И, уж поверьте, все  знакомые ваши точно так же вами распорядились. Но прямо никто мне про это не  говорил до самого позавчерашнего вечера.    

— А  позавчера говорили?    

— Заметили  вы женщину, которая вам вчера отворяла дверь?    

— Нет.  Но разве это не миссис Спид была и не горничная? Нет, я ее не заметила.    

— Это  была моя приятельница миссис Рук, няня Рук, которая, кстати сказать, горела желанием  на вас поглядеть и была счастлива, что ей представился случай. Она только в  воскресенье воротилась из Мальборо Билдингс. Вот она-то мне и поведала, что вы  выходите за мистера Эллиота. А ей поведала о том сама миссис Уоллис, а уж той  бы, кажется, можно поверить. В понедельник она вечер целый со мною сидела и  рассказала мне всю повесть.    

— Всю  повесть! — смеясь подхватила Энн. — Не длинную же могла она сочинить  повесть из смутных неверных слухов!    

Миссис  Смит промолчала.    

— Однако  же, — продолжала Энн. — Хотя и не имея тех прав на мистера Эллиота,  какие вы мне приписывали, я рада сослужить вам службу. Объявить мне ему, что вы  в Бате? Передать ему что-нибудь от вас?    

— Нет,  благодарствуйте, не нужно. Сгоряча, ошибкой я бы, верно, и посвятила вас в  кое-какие обстоятельства. Но не теперь. Нет, благодарствуйте, я ничем не стану  вас обременять.    

— Мне  казалось, вы упомянули, что давно знали мистера Эллиота?    

— Да,  правда.    

— Но  не до того еще, как он женился?    

— Отчего  же, он был еще не женат, когда мы свели знакомство.    

— И…  близкое знакомство.    

— Самое  близкое.    

— Вот  оно что! Так расскажите же мне, каков он был тогда.    

Мне не  терпится узнать, каков был мистер Эллиот в ранней юности. Похож на себя теперешнего?    

— Последние  три года я не видала мистера Эллиота, — отвечала миссис Смит с такою твердостью,  что Энн не решалась больше расспрашивать; она ничего не достигла и только  раззадорила свое любопытство. Обе молчали. Миссис Смит глубоко задумалась.  Потом она вдруг воскликнула со всегдашней своей сердечностью:    

— Простите  меня, милая мисс Эллиот, что я так отрывисто отвечала на ваши вопросы, но я,  право же, не знала, что делать. Право же, я не знала, что я должна, что могу я  вам рассказать. Все слишком запуталось. Боишься ведь вмешиваться не в свое  дело, оговаривать и вредить. Даже и видимость мира семейственного стоит того,  чтобы ее охраняли, на чем ни была бы она основана. Но вот я решилась. И думаю,  я права. Я думаю, вам пора узнать истинный характер мистера Эллиота. Хотя я  убедилась вполне, что у вас нет сейчас намерения принять его руку, кто  предскажет, как еще все обернется. Рано или поздно ваше расположение вдруг и  переменилось бы. Так выслушайте же всю правду теперь, когда вы беспристрастны.  Мистер Эллиот человек без чести и совести; недоверчивое, коварное, холодное  существо, он занят одним собою. Для собственных целей и выгоды готов он на  любую жестокость, на любое предательство, на преступление, какое только можно  совершить, себя самого не подвергая опасности. Ему никто не дорог на свете.  Тех, кого сам он завлек в беду, он бросает без жалости и раскаяния. Ох, это  черная душа, пустая и черная душа!    

Удивленный  вид Энн, вырвавшееся у нее недоуменное восклицание заставили миссис Смит  остановиться, и, овладев собой, она продолжала так:    

— Вас  пугают мои выражения. Снизойдите же к оскорбленной, разобиженной женщине. Вот я  уже стараюсь сдержаться. Я не стану его поносить. Я только расскажу вам, какой  стороной он ко мне повернулся. Пусть факты скажут сами за себя. Он был близким  другом моего любимого мужа, и муж любил его и верил ему, как самому себе. Они  близко сошлись еще до того, как муж мой на мне женился. Я застала их близкими  друзьями; мне и самой пришелся по душе мистер Эллиот, я была от него в  восхищении. Много ли понимаешь в людях, когда тебе девятнадцать лет? Нет, мистер  Эллиот мне казался ничем не хуже других и вдобавок приятнее многих, и скоро мы  стали почти неразлучны. Мы тогда жили в городе, и жили на широкую ногу. Он же  был в стесненных обстоятельствах; он был беден; он нанимал комнаты в Темпле[17] и этим одним  мог поддерживать видимость жизни, приличной джентльмену. У нас он находил приют  когда хотел. Ему всегда были рады. Его встречали как брата. Мой бедный Чарлз,  прекраснейшая, великодушнейшая душа на свете, готов был с ним поделиться  последним фартингом; кошелек его всегда был открыт для мистера Эллиота; я знаю,  он часто его выручал.    

— Это  была, верно, та самая пора в жизни мистера Эллиота, — сказала Энн, —  которая всегда вызывала во мне особенное любопытство. В то самое время он,  верно, и познакомился с моим отцом и сестрою. Сама я его тогда не знала, я  только про него слышала; но было что-то такое в его отношениях к отцу и сестре  и потом, в обстоятельствах его женитьбы, что я никак не могу увязать с нынешним  его поведением. Словно совсем другой человек.    

— Знаю,  знаю, все знаю! — воскликнула миссис Смит. — Он представился сэру  Уолтеру и сестре вашей еще до того, как мы сдружились, но он без конца про них  поминал. Я знала, что его приглашали, зазывали, но он не благоволил явиться. Я  могла бы такое вам порассказать, чего вы, быть может, и не ожидаете. Ну, а про  женитьбу его я тогда же все знала. Меня посвящали во все «за» и «против»; мне  поверяли опасенья и надежды; и хоть раньше я не была знакома с его женою, не к  тому кругу принадлежала она, чтобы нам свести знакомство, зато потом я знала  всю ее подноготную, вернее, знала до последних двух лет, и могу ответить вам на  любой вопрос, какой только вы пожелаете предложить.    

— Нет, —  сказала Энн. — Про нее я не стану расспрашивать. Я и без того знаю, что  они не были счастливы. Но я хотела бы знать, отчего в ту именно пору он так  пренебрег вниманьем, ему оказанным? Мой отец был расположен отнестись к нему с  подобавшим ему уважением. Почему же мистер Эллиот его избегал?    

— Мистер  Эллиот, — отвечала миссис Смит, — в ту пору преследовал  одну-единственную цель — разбогатеть, и разбогатеть поскорее, не дожидаясь,  пока его обогатит изучение права. Он решился достигнуть цели с помощью выгодной  партии. Во всяком случае, он решился не вредить своей цели необдуманной  партией; а я знаю, он почел (уж справедливо ли, нет ли, не мне судить), что  отец ваш и сестра завлекали его, собираясь выдать юную даму за молодого  наследника, а такая партия вовсе не отвечала его понятиям о богатстве и независимости.  Вот почему он их избегал, уверяю вас. Он мне ведь все рассказывал. Он от меня  ничего не таил. Странно, что, оставя вас в Бате, я первым делом после  замужества сдружилась с вашим кузеном; и от него я вечно слышала о вашем отце и  сестре. Он описывал мне одну мисс Эллиот, а я нежно вспоминала другую.    

— Постойте, —  вскричала Энн, пораженная внезапной догадкой, — так вы иногда говорили обо  мне мистеру Эллиоту?    

— Разумеется.  И очень часто! Я хвасталась своей милой Энн Эллиот и уверяла, что она ничуть не  похожа на…    

Она  вовремя осеклась.    

— Это  кое-что объясняет, — воскликнула Энн. — Теперь мне понятны вчерашние  намеки мистера Эллиота. Я узнала вчера, что он давно обо мне слышал. И я не  постигала, от кого. Каким только не предаешься нелепым фантазиям, когда речь  идет о собственной бесценной особе! И как же легко обмануться! Да, но простите  меня; я вас перебила. Значит, мистер Эллиот женился на деньгах? Верно, это  обстоятельство и отвратило вас от него?    

Миссис  Смит мгновенье помешкала.    

— Ах,  ведь это вещь такая обыкновенная! Когда живешь в свете, привыкаешь к тому, что  мужчины и женщины вступают в брак ради денег, и уж не возмущаешься этим, как  должно. Я была молода, водила знакомство с молодыми, все мы были беспечны,  веселы, строгость правил была у нас не в моде. Мы жили ради одних удовольствий.  Теперь-то я стала другая. Время, болезнь и горе научили меня, но тогда,  признаюсь, я не видела большого греха в поступке мистера Эллиота. «Радеть о  собственном благе» — был тогда наш девиз.    

— Но  она была происхождения самого низкого?    

— Да.  И сколько я ему ни толковала про это, он и слушать не хотел. Деньги, деньги —  вот чего он добивался. Отец ее был скотовод, дед — мясник, но для него это было  пустое. Она была прекрасная женщина, получила приличное воспитание, какие-то  родственники ей покровительствовали, случай свел ее с мистером Эллиотом, она  влюбилась, и происхождение ее ничуть ему не мешало. Он заботился только о том,  чтобы удостовериться в точных размерах богатства, прежде чем сделать последний  шаг. Поверьте, как бы ни пекся ныне мистер Эллиот о своем положении в свете,  юношей он им решительно пренебрегал. Он не забывал, конечно, про киллинчское  именье, но честь семьи он ставил ни во что. Часто случалось ему при мне  объявлять, что, ежели баронетства бы продавались, свое он продал бы первому  встречному, за пятьдесят фунтов, имя, герб и девиз в придачу. Однако мне и  половины не повторить того, чего я тогда от него на этот счет понаслышалась, да  и не к чему. Вам ведь надобны доказательства, это все одни пустые слова, а вы  получите доказательства.    

— Право  же, милая миссис Смит, — воскликнула Энн, — никаких мне не надобно  доказательств. Вы ничего не сказали такого, что противоречило бы собственным  догадкам моим о прошлом мистера Эллиота. Все это скорей подтверждает то, что мы  сами о нем слышали и думали. Куда больше мне хотелось бы узнать, отчего он  переменился.    

— Нет,  хотя бы ради меня, если бы вы были так добры и кликнули Мэри; впрочем,  постойте. Я знаю, вы будете даже так добры, что сами пойдете ко мне в спальню и  принесете маленькую резную шкатулку, которая стоит там на шифоньере.    

Энн,  видя, что подругу не переспорить, все сделала, как ее просили. Она принесла  шкатулку и поставила перед миссис Смит, и та, вздохнув, повернула ключик и  сказала:    

— Тут  битком набито бумаг моего мужа. И это еще небольшая часть того, что после него  осталось. Я ищу письмо мистера Эллиота, посланное до нашей женитьбы. Сама не  знаю, почему оно уцелело. Муж был беспечен в таких делах, как все мужчины. И  когда я стала разбирать его бумаги, я среди всякой ненужной всячины нашла и это  письмо, а многие важные документы бесследно пропали. А, вот оно. Я его не  сожгла, я и тогда уж была недовольна поведением мистера Эллиота и решилась  сохранить это свидетельство былой близости. Теперь же у меня явились новые  причины радоваться тому, что я могу его представить.    

То было  письмо, адресованное Чарлзу Смиту, эсквайру, Танбридж-Уэлс,[18] и помеченное июлем  давнего 1803 года.    

     

"Милый  Смит. Право же, ты чересчур ко мне снисходителен. Хотел бы я, чтобы природа  каждого наделяла таким золотым сердцем, но, прожив на свете двадцать три года,  я одно только твое покуда и встретил. Сейчас, поверь, я не нуждаюсь в твоем попечении,  разжившись деньгами. Поздравь меня, однако. Я избавился от сэра Уолтера и мисс.  Они повлеклись обратно в Киллинч, взявши с меня чуть ли не клятвенное обещание  быть у них летом. Я же буду в Киллинче не ране как с исправником, который и  растолкует мне, как поудобней продать его с молотка. Барон, впрочем, еще может  жениться; ума у него достанет. Зато в таком случае они от меня отвяжутся, что и  утешит меня вполне в потере наследства. С прошлого года он стал еще несносней.    

Я  уж и не рад собственному имени. Эллиот — какая скука! Слава богу, хоть Уолтера  могу я отбросить. И ты, мой милый, сделай одолжение, вперед не оскорбляй меня  вторым этим «У», ибо до конца дней я желаю пребыть преданным твоим слугою    

Уильямом  Эллиотом".    

     

Прочтя  об отце своем такие строки, кто б не смутился? И миссис Смит, заметя, как вспыхнула  Энн, поспешила сказать:    

— Да,  выражения там самые сильные. Точных слов я не помню, но помню общую мысль. Вот  он вам весь. А как перед мужем моим распинается, заметьте. Дальше, кажется,  некуда.    

Энн не  тотчас оправилась от потрясения и обиды, прочтя такие слова о своем отце. Пришлось  ей вспомнить, что, читая письмо, она преступала законы чести, что никого мы не  вправе судить на основании подобных свидетельств, что частная переписка не  терпит постороннего глаза, — а уж затем овладела она собой, смогла  возвратить письмо, над которым задумалась, и произнесть:    

— Благодарю  вас. Да, это бесспорное доказательство. Бесспорное доказательство всему, что вы  говорили. Но зачем же теперь мы ему понадобились?    

— Я  и это берусь вам объяснить, — отвечала миссис Смит с улыбкой.    

— Неужто  беретесь?    

— Я  показала вам мистера Эллиота, каков он был двенадцать лет назад, а теперь  покажу, каков он стал ныне. Тут уж письменных доказательств я не могу вам  представить, но могу привести самые достоверные изустные свидетельства о мыслях  его и намерениях. Он теперь не лицемерит. Он искренне хочет на вас жениться.  Теперь он от чистого сердца оказывает знаки внимания вашей семье. Открою,  однако, от кого идут мои сведения — от полковника Уоллиса.    

— Полковник  Уоллис! Так вы с ним знакомы?    

— Нет.  Прямой связи меж нами нет. Мой источник немного петляет. Но это не беда. Если  по излучинам и соберется немного сора, его легко убрать. Мистер Эллиот без  утайки поверяет виды свои на вас полковнику Уоллису, каковой полковник Уоллис —  сам по себе, я полагаю, человек благородный, умный и скромный; но у полковника  Уоллиса есть жена, прехорошенькая и глупая, которой он всегда рассказывает то,  чего рассказывать бы не следовало. Она, оправляясь после родов, в разнеженном  своем состоянии, всем делится с сиделкой; а сиделка, зная о нашем с вами  знакомстве, очень натурально все докладывает мне. И вот в понедельник вечером  моя приятельница посвятила меня в тайны Мальборо Билдингс. Значит, когда я  говорю про «всю повесть», я не так уж и фантазирую, как вам казалось.    

— Милая  миссис Смит, ваш источник недостоверен. Какие бы мистер Эллиот ни имел на меня  виды, они никак не объясняют шагов, им предпринятых для примирения с моим  отцом. Все это было еще до моего приезда. Я застала их в самых дружественных  отношениях.    

— Я  знаю. Я очень хорошо знаю, но…    

— И  право же, миссис Смит, едва ли стоит доверяться сведениям, почерпаемым из  такого источника. Когда факты и мнения столько раз переходят от лица к лицу,  искажаясь то глупостью одного, то неведением другого, в них мало остается от  истины.    

— Дайте  же мне сказать! И вы сами будете судить, достоверны ли мои сведения, когда я помяну  о подробностях, какие тотчас можете вы подтвердить или опровергнуть. Никто и не  говорит, будто он помирился с отцом вашим ради вас. Да, он увидел вас до того,  как вы явились в Бат, и вы ему понравились, но он не знал еще, кто вы. Так, по  крайней мере, утверждает повествователь. Правда ли это? Видел он вас прошлым  летом или осенью «где-то на западе», выражаясь его словами, еще не подозревая,  кто вы?    

— Да,  в самом деле. Покамест все верно. В Лайме. Я была в Лайме.    

— Ну  так вот, — с торжеством продолжала миссис Смит. — Отдайте же должное  моей приятельнице: первая часть ее повести подтвердилась. Итак, он увидел вас в  Лайме, и вы до того ему понравились, что он счастлив был снова встретить вас на  Кэмден-плейс, уже в качестве мисс Энн Эллиот, и с той самой минуты у него  появилась еще одна причина бывать там. Но еще раньше была иная причина, о  которой я вам сейчас и поведаю. Если что в моем рассказе покажется вам неверным  или недостоверным, вы меня остановите. По моим сведениям, подруга сестры вашей,  дама, которая живет сейчас вместе с вами и о которой вы мне как-то упоминали,  приехала в Бат с мисс Элизабет и сэром Уолтером еще в сентябре (то есть когда  они сами впервые здесь объявились) да так при них и осталась; она умная,  вкрадчивая особа, она недурна собой, бедна и умеет понравиться, и положение ее  и повадки наводят знакомых сэра Уолтера на мысль, что она решила стать леди  Эллиот, и всех удивляет, как это мисс Элизабет не замечает опасности.    

Тут  миссис Смит помолчала немного; но Энн нечего было сказать, и она продолжала:    

— Так  представлялось дело людям, знакомым с вашей семьей еще задолго до того, как вы  приехали; и полковник Уоллис достаточно наблюдал вашего отца, чтобы это  заметить, хотя он и не был вхож на Кэмден-плейс. Но из расположения к мистеру  Эллиоту он с интересом следил за событиями, и, когда мистер Эллиот явился в Бат  на несколько дней незадолго до Рождества, полковник Уоллис поведал ему о том,  что все упорней твердила молва, и о собственных своих догадках. А надо вам  сказать, что со временем понятие мистера Эллиота о баронетском достоинстве  весьма круто изменилось. Родословная куда более его теперь занимает. Давно уж  имея столько денег, сколько не в состоянии он потратить, удовлетворя вполне и  жадность свою, и все свои прихоти, он постепенно научился связывать свое  счастье с высоким титулом, какой предстоит ему наследовать. Мне это начинало  казаться еще до прекращения нашей дружбы, и теперь догадка моя подтвердилась.  Мысль о том, что он так и не будет сэром Уильямом, для него несносна. Вы можете,  стало быть, поверить, что новость, сообщенная ему приятелем, его не обрадовала,  и можете вообразить, что за этим последовало; он решил при первой возможности  воротиться в Бат и задержаться там, восстановить прерванное знакомство и стать  в те отношения к семейству, какие бы ему позволили убедиться в размерах угрозы,  и, буде она окажется основательной, обойти упомянутую особу. Оба друга сочли,  что план этот единственно верный; и полковник Уоллис взялся во всем помогать  мистеру Эллиоту. Он собирался представиться, и миссис Уоллис собиралась представиться,  и все собирались представиться. И вот мистер Эллиот воротился; ходатайствовал о  прощении; был прощен, как вы знаете, и снова принят в доме. И неотступной  целью, и единственной (до приезда вашего в Бат), поставил он себе наблюдать за  сэром Уолтером и миссис Клэй. Он не пропускал случая бывать с ними вместе,  вечно становился у них на пути, являлся нежданный; впрочем, к чему  распространяться? Вы можете вообразить, на что способен ловкий человек, да и  сами легко припомните кой-какие его маневры.    

— Да, —  сказала Энн, — обо всем этом я, кажется, и раньше догадывалась. Слушать о  хитросплетениях коварства всегда противно. Уловки себялюбия и двуличия не могут  не отвращать, но ничего удивительного я не услышала. Я знаю тех, кого поразили  бы такие открытия о мистере Эллиоте, кому трудно было бы в них поверить, но  сама я всегда что-то подозревала. Мне мнились тайные побуждения за явными его  поступками. Хотелось бы мне знать, однако, нынешнее его суждение о вероятности  события, которого он страшился. Уменьшилась ли, на его взгляд, опасность?    

— Как  я понимаю, уменьшилась, — отвечала миссис Смит. — Он считает, что  миссис Клэй его боится, поняв, что он насквозь ее видит, и не решается при нем  вести себя так, как вела бы в его отсутствие. Но коль скоро отсутствовать ему  иногда приходится, я не постигаю, отчего он так уверен в успехе своего замысла  при нынешнем влиянии ее на сэра Уолтера. Миссис Уоллис высказала забавную  мысль, как доложила мне няня Рук, что в брачный контракт, когда вы с мистером  Эллиотом поженитесь, включат якобы условие, по которому сэр Уолтер не вправе  будет жениться на миссис Клэй. План поистине достойный миссис Уоллис! Однако  няня Рук, моя разумница, видит всю его нелепость. «Господи, сударыня, —  сказала она мне, — да ведь кто ж запретит тогда сэру Уолтеру еще на ком-то  жениться!» Впрочем, сказать по правде, я не думаю, чтобы няня в глубине души  была ярой противницей женитьбы сэра Уолтера. Как-никак ей положено ратовать за  материнство; и (от себя никуда ведь не денешься) кто знает, не роятся ли в голове  ее смутные мечты о том, как она, по рекомендации миссис Уоллис, будет принимать  роды у новоявленной леди Эллиот?    

— Я  очень рада, что все это узнала, — сказала Энн после недолгого  раздумья. — Мне будет труднее сносить его общество, зато я знаю теперь,  как мне поступить. Я знаю, как вести себя с этим человеком. Мистер Эллиот —  хитрый, суетный светский притворщик и все готов принести в жертву своему  себялюбию.    

С  мистером Эллиотом, однако, еще не было покончено. Миссис Смит отвлеклась в  сторону от первоначального предмета, и Энн, занятая интересами собственной  семьи, позабыла, какие тяжкие грехи могли скрываться за намеками подруги; но  теперь миссис Смит принялась их разъяснять, и Энн со вниманием выслушала  повесть, каковая, ежели и не совсем оправдывала горячность миссис Смит,  поведение мистера Эллиота рисовала бесчувственным и непростительным.    

Энн  узнала, что женитьба мистера Эллиота не повредила дружбе, они по-прежнему были  неразлучны с мистером Смитом, и мистер Эллиот вовлекал приятеля в непосильные  траты. Миссис Смит никак не желала счесть и себя виноватой и с большой неохотою  признавала кое-какую вину в своем муже; но Энн заключала, что они и всегда жили  не по средствам и вели вместе жизнь самую расточительную. По рассказу жены  догадалась она, что мистер Смит был человек чувствительный, покладистый, но  чересчур беспечен и прост; он был куда добрей своего приятеля и ничуть на него  не похож, а тот помыкал им, быть может его презирая. Мистер Эллиот, зажив со  всею пышностью вследствие женитьбы, склонен был потакать собственным прихотям,  какие только можно удовлетворить, не роняя себя в глазах света (ибо при всем  себялюбии своем он сделался осмотрителен), и, разбогатев именно тогда, когда  друг его обеднел, он вовсе не заботился о средствах своего друга, но, напротив,  вовлекал его в траты, которые неминуемо вели к разорению. И в самом деле, Смиты  разорились.    

Муж умер  вовремя, так и не узнав всей печальной правды. Они и прежде попадали в тяжелые  переделки, принуждены бывали испытывать терпение друзей, имели случай  убедиться, что терпение мистера Эллиота испытывать не следует, но только уже  после смерти мистера Смита открылось, до какой же степени расстроены дела его.  Доверяя мистеру Эллиоту (что более делает чести сердцу его, нежели уму), мистер  Смит назначил его своим душеприказчиком; но мистер Эллиот отказался исполнять  его последнюю волю, доставя и без того несчастной вдове такие страдания, о  которых нельзя было рассказывать без горечи и слушать без гнева.    

Энн  показали письма мистера Эллиота, писанные по этому случаю, и во всех видна была  твердая решимость его не обременять себя пустыми хлопотами и за холодной  учтивостью сквозило жестокое безразличие к судьбе миссис Смит. Черствая и  неблагодарная душа неприглядно в них открывалась, и кое-какие пассажи наводили  Энн на мысль, что прямое вопиющее злодейство, пожалуй, не было бы страшней.  Многое пришлось ей выслушать; о последних неприятных свиданьях, о всех  неисчислимых своих бедах, обо всем, чего прежде коснулась она лишь намеком, миссис  Смит наконец позволила себе распространиться.    

Одно  обстоятельство в особенности ее удручало. У нее были основания полагать, что  часть состояния покойного мужа в Вест-Индии можно было бы вернуть, если умело  за это приняться; и, хоть состояние было невелико, оно доставило бы ей средства  жить безбедно. Но никто не хотел этим заняться. Мистер Эллиот не желал себя  утруждать, а сама она ничего предпринять не могла, ибо не имела ни сил  действовать, ни денег, которые бы ей позволили обратиться к посторонней помощи.  Родных, которые бы помогли ей советом, у нее не было, и ей нечем было купить  участие адвокатов. Все это усугубляло и без того тяжелое положение. Мысль о  том, что судьба ее облегчилась бы, если б только вовремя похлопотать где  следует, и страх, что промедление окажется непоправимо, терзали ее.    

Потому-то  и решилась она прибегнуть к помощи Энн. Она было уж заранее готовилась потерять  подругу; но поняв, что едва ли мистер Эллиот будет стараться их разлучить, раз  он и не знает, что она в Бате, она подумала, что можно будет использовать  влияние женщины, которую он любит, насколько позволят кое-какие хорошо ей  известные свойства мистера Эллиота, да сразу и взялась за дело. Но как только  Энн объяснила ей всю неосновательность предположений ее о помолвке, все тотчас  и переменилось; но, обманувшись в своих надеждах, она уж не могла отказать себе  в удовольствии разоблачить мистера Эллиота.    

Ознакомясь  с подробным сим его портретом, Энн не могла, однако, не выказать удивления, что  миссис Смит в начале беседы отозвалась о нем столь лестно. Она ведь буквально  его превозносила!    

— Милая  моя, — отвечала ей миссис Смит. — А как еще могла я себя вести? Я  считала, что ваш брак дело решенное, пусть предложения он покамест и не делал,  но он был в моих глазах все равно что ваш муж, и я не могла говорить о нем  правду. Сердце мое обливалось кровью, пока я толковала о вашем счастье; но ведь  он и в самом деле умен; и в самом деле он приятен; а с такой женщиной, как вы,  он еще мог бы исправиться. С первой женой обращался он дурно. Они были оба  несчастны. Но она была легкомысленна и невежественна, он не мог ее уважать, и  он никогда не любил ее. Я тешилась надеждою, что ваша участь будет завидней.    

Энн  подумала о том, что вдруг бы ей пришлось стать его женою, и содрогнулась при  мысли о несчастьях, какие могло бы это повлечь. Вдруг бы она склонилась на  доводы леди Рассел! И узнала бы правду слишком поздно!    

Оставалось  поскорей развеять заблуждения леди Рассел; и в конце важного сего совещания,  длившегося чуть не до самого обеда, Энн взяла у миссис Смит позволение  рассказать своему дорогому другу обо всех невзгодах, в которые ввергло ее  поведение мистера Эллиота.    

 ГЛАВА XXII    

     

Энн  отправилась домой обдумать все, что она услышала. Лишь одно обстоятельство ее радовало.  В сердце ее не осталось добрых чувств к мистеру Эллиоту. Он был полная противоположность  капитану Уэнтуорту с непрошенной своей навязчивостью; зло, которое причинил он  ей вчера своими любезностями, непоправимый вред, какой мог он ей нанесть, она  видела теперь со всей беспощадностью. С жалостью было покончено. Но лишь одно  это и радовало ее. Многое в настоящем и будущем ее пугало. Она огорчалась тем  разочарованием и болью, какие предстояло испытать леди Рассел; унижением,  которое витало над отцом и сестрой, и мучилась, предвидя все эти беды и не имея  средства их отвратить. Слава Богу, хоть сама она все узнала про мистера Эллиота.  Она никогда не считала, что достойна награды за то, что не отвернулась от  прежней подруги своей миссис Смит в ее беде, но вот она, однако, —  награда! Миссис Смит рассказала ей такое, чего больше никто бы не мог  рассказать. Надо ли стараться, чтобы прозрело все семейство? Праздный вопрос.  Надо лишь поговорить с леди Рассел, все ей поведать, спросить у нее совета, а  затем ждать исхода, набравшись терпения; но ведь всего трудней ей будет  даваться терпение в том как раз, чего не узнает и сама леди Рассел; ибо главные  страхи и тревоги будут секретом и от нее.    

Придя  домой, Энн обнаружила, что избежала общества мистера Эллиота, как и намеревалась;  что он нанес им утренний визит и долго у них оставался; однако едва успела она  себя поздравить и облегченно вздохнуть, тотчас она узнала, что его снова ждут  вечером.    

— Я  и не думала его приглашать, — сказала Элизабет с напускной  небрежностью, — но он уж очень напрашивался. Так, по крайней мере,  утверждает миссис Клэй.    

— Как  не утверждать. Я в жизни своей не видывала, чтобы так набивались в гости. Бедняжка!  Мне, право, стало его жаль. Ваша непоколебимая сестра, мисс Энн, склонна к  жестокости.    

— Ах, —  вскричала Элизабет, — мне, слава Богу, не привыкать к искательствам и  намекам разных джентльменов, и не так-то легко меня разжалобить. Но когда я  увидела, как он убивается, не застав моего отца, я тотчас ему уступила, ибо не  могу же я их лишать возможности видеться. Оба так наслаждаются обществом друг  друга. И оба так милы, право, и мистер Эллиот смотрит на отца с таким  почтением.    

— Они  прелестны! — вскричала миссис Клэй, не осмеливаясь, однако, смотреть в  сторону Энн. — Ну, ни дать ни взять, отец и сын! Милая мисс Эллиот, ведь  вы позволите мне так выразиться?    

— Ах,  я никому и никак не запрещаю выражаться! Если уж у вас в голове эдакие мысли!  Однако же я, по правде сказать, вовсе не замечала, чтобы мистер Эллиот был  внимательнее ко мне прочих мужчин!    

— Милая  мисс Эллиот! — вскричала миссис Клэй, воздевая руки и взоры, а весь  остаток своего изумления погружая в выразительное молчание.    

— Хорошо,  милая Пенелопа, вы можете о нем не вздыхать. Вы же слышали, я его пригласила. Я  отослала его с улыбкой. Когда я узнала, что завтра он в самом деле отправляется  на целый день к своим друзьям в Торнберри-парк, я сжалилась над ним.    

Энн  восхищалась талантливой игрою миссис Клэй, умевшей показать, как не терпится ей  насладиться обществом того самого человека, которого увидеть хотела она всего  менее. Миссис Клэй, конечно, противно было даже имя мистера Эллиота, а меж тем  она сияла, будто была рада-радешенька тому, что ей мешают нераздельно посвящать  себя сэру Уолтеру.    

Энн было  тоже весьма неприятно видеть, как мистер Эллиот входил в комнату; с мукой ждала  она, что вот он к ней подойдет, заведет разговор. Она и прежде догадывалась,  что не всегда он искренен, теперь она усматривала неискренность в каждом его  слове. Почтительность его к сэру Уолтеру она сравнивала с прежними решительными  характеристиками и не могла не ужасаться; а когда она думала о том, как  поступил он с миссис Смит, улыбки его и милые речи казались ей несносны.    

Ей не  хотелось слишком резкой переменой в обращении вызвать его упреки. Она старалась  избежать расспросов и объяснений; но она намеревалась выказать ему столько  холодности, сколько допускало их родство, и нечувствительно свести на нет ту  ненужную короткость, которой умел он добиться. А потому она была натянутей и  холодней, чем накануне.    

Он желал  вновь заставить ее любопытствовать, где и от кого слышал он о ней лестные отзывы;  он желал, чтобы она его удостоила расспросами; но чары рассеялись. Он находил,  что оживление и теснота вчерашней залы только и могли подстрекнуть суетность  смиренницы-кузины. Он находил, что теперь и пытаться нечего вызвать ее интерес  теми приемами, которые позволил он себе единственно оттого, что другие  одолевали ее слишком настойчивыми притязаниями. Он не догадался умолчать как  раз о том, что сразу привело ей на память самые его непростительные вины.    

Не без  удовольствия узнала она, что в самом деле он наутро покинет Бат, уедет  спозаранок и вернется не ранее чем через два дня. Вечером сразу по приезде его  уже пригласили на Кэмден-плейс: но хоть с четверга до субботы его не будет. Уж  и того довольно, что ей вечно приходится терпеть миссис Клэй; но еще один  лицемер и даже более фальшивый — это, право, уже слишком! Унизительно было  думать о доверчивом неведении отца и Элизабет, ждать разочарований, какие им  готовились! Уж лучше себялюбие миссис Клэй, уж лучше этот ужасный брак, только  не хитросплетения мистера Эллиота, направленные на то, чтобы спасти сэра  Уолтера.    

В  пятницу утром она решила отправиться к леди Рассел и все ей рассказать; и  отправилась бы сразу после завтрака, когда бы миссис Клэй, любезно избавляя  Элизабет от каких-то хлопот, тоже не собиралась выйти. А посему Энн переждала,  пока минет угроза совместной прогулки, и, лишь убедясь, что миссис Клэй  благополучно отбыла, она завела разговор о намерении своем провести утро на  Риверс-стрит.    

— Вот  и прекрасно! — сказала Элизабет. — Мне нечего ей передать, кроме  привета. Ах! Захвати ты, пожалуй, эту скучную книгу, которую она дала мне  почитать, да благодари и не забудь сказать, что я ее прочла от корки до корки.  Не могу же я вечно корпеть над новыми стихами и трудами историческими. Леди  Рассел хоть кого замучит новинками. Кстати, ты ей не говори, но платье на ней  вчера было просто уморительно. Я полагала, она не лишена вкуса, но на концерте  мне было, право, за нее совестно. И такой натянутый вид! Как линейку  проглотила! Словом, самый нежный привет.    

— И  от меня, — присовокупил сэр Уолтер. — Нижайшее почтение. Да скажи,  что скоро сам я к ней буду. Долг учтивости. Я, впрочем, только карточку  оставлю. Не стоит наносить утренние визиты даме в ее года, которая так небрежет  своей наружностью. Уж я бы на ее месте стал, пожалуй, хоть румяниться — по  крайней мере, не стыдно людям показаться. А то в последний раз подъезжаю —  глядь, а шторы опустили.    

Пока  отец еще говорил, в дверь постучали. Кто бы это мог быть? Помня прежний обычай  мистера Эллиота являться в любое время, Энн ожидала бы увидеть его, не будь он  заведомо в семи милях от Кэмден-плейс. После непременной задержки последовали  непременные приближающиеся шаги и миссис и мистер Чарлз Мазгроув были введены в  гостиную.    

Удивление  было сильней всех прочих чувств, вызванных их нежданным визитом; но Энн была им  искренне рада; прочие же не настолько огорчились, чтобы не в силах были  изобразить радушие; а после того, как обнаружилось, что ближайшие их  родственники вовсе не притязают на приют под их кровом, сэр Уолтер и Элизабет  были в состоянии выказать им истинную сердечность. Они явились в Бат на  несколько дней вместе с миссис Мазгроув и остановились в гостинице. Это вскоре  выяснилось; но до тех самых пор покуда сэр Уолтер и Элизабет не увлекли Мэри в  другую гостиную, дабы насладиться ее восторгами, Энн не могла вытянуть из  Чарлза ни членораздельного ответа о цели приезда, ни объяснения кое-каким  улыбкам и настойчивым намекам на одно деликатное обстоятельство, которые  бросала Мэри, равно как и рассказа о том, кто еще приехал с ними в Бат.    

Наконец  узнала она, что, не считая их обоих, в Бат явились миссис Мазгроув, Генриетта и  капитан Харвил. Чарлз представил ей обо всем подробный отчет; и она легко  вообразила, как все сделалось. Сперва капитан Харвил надумал ехать в Бат по  делам. Заговорил он о своем намерении еще на прошлой неделе; томясь  бездействием, ибо охота на дичь уже закрылась, Чарлз положил отправиться вместе  с ним, и миссис Харвил весьма одобряла сей план; Мэри, однако, и слушать не  хотела о том, чтобы ее бросили одну, дулась, сердилась, и несколько дней и  думать было нечего о поездке. Выручили отец и матушка. У матушки в Бате  сыскались друзья, которых захотелось ей повидать; кстати же и Генриетта могла  поехать с нею вместе и купить подвенечный наряд для себя и для сестры; а под  крылышком миссис Мазгроув и капитану Харвилу было спокойней; Чарлза и Мэри, к  общему удовольствию, тоже взяли в компанию. Явились они накануне поздно  вечером. Миссис Харвил, ее дети и капитан Бенвик остались в Апперкроссе с  мистером Мазгроувом и Луизой.    

Энн  удивляло только, что уж дошло до покупки подвенечного платья Генриетте. Ей-то  казалось, что близкому браку будут препятствовать меркантильные расчеты. Но от  Чарлза узнала она, что совсем недавно (уже после того, как Мэри к ней писала)  один приятель выхлопотал для него на время чужой приход, и благодаря этим  средствам и полной почти уверенности, что в недалеком будущем можно  рассчитывать на доход более надежный, оба семейства уступили желанию молодых  людей, и через несколько месяцев, не позже чем свадьба Луизы, была назначена их  свадьба.    

— А  приход славный, — прибавил Чарлз, — всего в двадцати пяти милях от  Апперкросса, места отменные, краса Дорсетшира. Вокруг чуть не самые лучшие  заповедные леса во всем королевстве и три крупнейших поместья рачительных и  любезных хозяев; и к двоим у Чарлза Хейтера будут рекомендательные письма.  Только едва ли он оценит, — вздохнул Чарлз, — он мало смыслит в  охоте. То-то и беда.    

— Как  же я довольна, — воскликнула Энн. — Как же я довольна, что все так  славно устроилось. Обе сестры равно заслуживают прекрасной участи и так дружны,  и хорошо, что светлые ожидания одной не омрачают будущего другой. Думаю, мистер  и миссис Мазгроув от души рады за обеих.    

— Рады-то  они рады! Батюшка бы не прочь, чтобы джентльмены были побогаче, но иного не  видит в них порока. Деньги, деньги, да двум дочкам сразу выложить — шуточное ли  дело! Я, конечно, не хочу сказать, что это не по справедливости. Пусть получат  свою дочернюю долю. А мне он всегда останется любящим и щедрым отцом. Правда,  Мэри не одобряет выбора Генриетты. Она его, знаешь ли, никогда не одобряла. Но  она несправедлива к кузену, и она забывает про Уинтроп. Никак я ей не втолкую, какие  это ценные земли. По нынешним временам вовсе недурная партия. А сам Чарлз  Хейтер всегда мне нравился, и вперед я к нему не переменюсь.    

— Прекрасные  ваши родители, — воскликнула Энн, — теперь должны быть довольны! И  они все сделают для счастья дочерей. Какое благословение — зависеть от их  доброй воли! Отец ваш и матушка, кажется, совершенно свободны от тщеславных  предрассудков, которые часто ведут к беде и молодых и старых. Луиза, я надеюсь,  совсем оправилась?    

Он  отвечал не без сомненья:    

— Да,  кажется, так. Она оправилась. Но она переменилась. Уж не бегает, не скачет, не  пляшет, не хохочет. Совсем другая стала. Стукнешь ненароком дверью и она вся  дрожит и трепыхается, словно молоденькая гагара на воде; а Бенвик вечно сидит  рядом, бубнит стихи или на ушко ей нашептывает с утра и до вечера.    

Энн  невольно засмеялась.    

— Да,  пожалуй, это не совсем в твоем вкусе, — сказала она. — Мне он,  однако, кажется достойнейшим молодым человеком.    

— А  как же. Никто и не сомневается. Или я, по-твоему, деревенщина неотесанный и  требую, чтобы все были как я? Я весьма высоко ставлю Бенвика; если его  расшевелишь, он много чего порасскажет. Чтение не принесло ему особенного  вреда, ведь он умеет не только читать, но и сражаться. Он храбрый малый. Я с  ним ближе сошелся в прошлый понедельник. Мы славно состязались все утро,  охотясь на крыс в риге у батюшки; и он показал себя таким молодцом, что я его  теперь еще больше уважаю.    

Здесь  разговор их прервался, ибо решительно оказалось необходимо, чтобы Чарлз тоже отдал  должное зеркалам и фарфору. Но Энн уже многое узнала о нынешнем положении  обитателей Апперкросса и радовалась за них. И, хоть, радуясь, она вздыхала, во  вздохах ее не было угрюмой зависти. Разумеется, и сама она не отказалась бы от  более счастливого жребия, но вовсе не желала сестрам поменьше счастья.    

Визит  протекал как нельзя приятней. Мэри пребывала в отличном расположении духа, радуясь  перемене места, и так была довольна путешествием в свекровиной карете четверкой  и независимостью своей от Кэмден-плейс, что умела всем восхищаться как должно и  с готовностью вникать во все преимущества Бата, о которых ей повествовали. Но  еще более рассказов отца и сестры убеждал ее вид роскошных гостиных.    

Элизабет  испытывала некоторое время самые неподдельные страдания. Она чувствовала, что  следовало бы пригласить миссис Мазгроув и спутников ее на обед; но она не могла  снести мысли, что в продолжение обеда перемена в обстоятельствах, сокращение  штата прислуги неизбежно откроются тем, кто всегда смотрел снизу вверх на  Эллиотов из Киллинча. Суетность боролась с приличием, и суетность победила, и  тотчас Элизабет вздохнула с облегчением. Вот какими доводами она себя  укрепляла: «Старомодные глупости; деревенское хлебосольство; мы не сторонники  званых обедов; их никто почти в Бате не дает; леди Алисия их не дает вовсе; не  пригласила даже семейство родной сестры, когда та провела здесь месяц целый; и  ведь самой же миссис Мазгроув это ни к чему; ей было б с нами неловко; зачем  это ей? Приглашу-ка я их на вечер; этак оно лучше; для них ново и развлечение. Они  в жизни своей двух таких гостиных не видывали. Они счастливы будут прийти  завтра вечером. У нас будет настоящий прием, небольшой, но изысканный». Своими  умозаключениями Элизабет осталась довольна; и когда двое присутствовавших  сподобились приглашения, а прочим его посулили, Мэри тоже была довольна. Ей  объявили, что ее познакомят с мистером Эллиотом и представят леди Дэлримпл и  мисс Картерет, которые, по счастью, тоже приглашены, и она была в восхищении.  Мисс Эллиот предполагала иметь честь нанести миссис Мазгроув визит до обеда, а  Энн отправилась вместе с Мэри и Чарлзом, чтобы тотчас взглянуть на нее и на  Генриетту.    

Свой  разговор с леди Рассел пришлось ей отложить. Все трое на минутку зашли на  Риверс-стрит, и Энн, убеждая себя, что можно несколько отсрочить задуманное  сообщение, поспешила к Уайт Харт, к друзьям и спутникам минувшей осени, со всем  жаром доброжелательства, пылавшим в ней по многим причинам.    

Миссис  Мазгроув и Генриетта оказались на месте и одни, и обе встретили Энн с распростертыми  объятьями. Генриетта была в том состоянии недавно обретенного счастья и  размягчения душевного, какие наполняли ее живым интересом ко всем, кто прежде  не был ей вполне безразличен; нежность же миссис Мазгроув основывалась на  благодарности. Энн наслаждалась сердечным теплом и искренностью, которых  недоставало ей в домашнем кругу. Ее умоляли проводить с ними все свободное  время, бывать у них каждый день, целый день, и объявляли членом семейства; она  же в ответ дарила их обыкновенным своим участием и, когда Чарлз ушел, выслушала  повесть миссис Мазгроув о Луизе, Генриеттину — о ней самой, давала советы,  рекомендовала модные лавки, а меж тем угождала и Мэри — поправляла ей ленты,  поверяла счета, искала ключи, разбирала безделушки, пыталась ее уверить, что  никто не желает ей зла, — словом, исполняла все желания, которые Мэри, со  вниманием глядя в окно, выходившее на павильон минеральных вод, еще успевала  высказать.    

Утро  предстояло суматошное. Сцена действия непрестанно менялась. Несли письма, а  через пять минут уже несли пакеты. Энн и получаса не провела в просторной  столовой, а в ней уж чуть не битком набилось гостей; степенные старушки обсели  миссис Мазгроув, а Чарлз воротился в сопровождении капитана Харвила и капитана  Уэнтуорта. Появление последнего, впрочем, лишь на минуту ее удивило. Она не  могла не догадываться, что приезд общих друзей неизбежно сведет их вместе.  Свидание в концертной зале открыло ей его чувства; оно оставило в ней  восхитительное воспоминание. Однако по виду его она тотчас заключила, что  несчастное заблуждение, послужившее тогда причиною поспешного его прощанья, все  еще им владело. Он, казалось, избегал к ней приближаться и вступать в разговор.    

Она  старалась овладеть собою и предоставить события естественному их ходу. Она уговаривала  себя: «Если оба мы любим, наши сердца отзовутся друг другу. Мы не дети, чтобы  дать увлечь себя глупым обидам, стать жертвами капризного случая, играть  своенравно собственным счастьем». Но уже через несколько минут поняла она, что,  находясь вместе, в нынешних обстоятельствах им не избежать капризов коварного  случая.    

— Энн, —  крикнула Мэри, не покидавшая своего поста. — Там миссис Клэй стоит под колонной,  а с ней какой-то господин. Только что свернули с Бат-стрит. И как увлечены  беседой! Кто бы это был? Поди-ка сюда, взгляни. Господи! Вспомнила. Это же  мистер Эллиот!    

— Нет, —  живо отозвалась Энн. — Это не может быть мистер Эллиот, уж поверь. Он  нынче в девять часов утра покинул Бат и не вернется до завтрашнего вечера.    

Пока она  говорила, она почувствовала, что капитан Уэнтуорт на нее смотрит, и тотчас она  смутилась и пожалела о своих словах.    

Мэри,  оскорбленная тем, что могли предположить, будто она не узнает ближайшего родственника,  с горячностью говорила о семейном сходстве, пылко уверяла, что у колонны стоит  мистер Эллиот собственной персоной, и настойчиво призывала Энн подойти к окну  самой и в этом убедиться, но Энн решила не двигаться с места и старалась  сохранять невозмутимость. Однако она заметила с тоской, что две гостьи  многозначительно переглянулись, а стало быть, слух о ее помолвке широко  распространился, и воцарившееся на минуту молчание обещало дальнейшее распространение  его.    

— Ну,  подойди же, Энн, — кричала Мэри. — Подойди и удостоверься. Не  поспешишь — опоздаешь! Они прощаются! Пожимают друг другу руки… Он уходит! Не  узнать мистера Эллиота! Вот уж поистине! Ты, верно, совсем позабыла про Лайм.    

Чтобы  умиротворить Мэри, а быть может, скрыть собственное смущение, Энн не спеша подошла  к окну. И успела увидеть, что не кто иной, как мистер Эллиот, вопреки ее  убеждению, удалялся в одну сторону, а миссис Клэй поспешала в другую; и подавив  удивление, какого не могла в ней не вызвать мирная беседа столь заведомых  неприятелей, она сказала спокойно:    

— Что  ж, это мистер Эллиот. Значит, он переменил свое намерение, впрочем, я могла и напутать,  я невнимательно слушала.    

И она  вернулась на свое место, в приятной надежде, что вела себя как должно.    

Гости  стали прощаться, и Чарлз, любезно их проводив, скорча затем у них за спиною  рожу и полюбопытствовав, какая принесла их нелегкая, обратился к миссис  Мазгроув со следующей речью:    

— Ну  вот, матушка, я кое-что сделал, за что вы, конечно, похвалите меня. Я был в  театре и абонировал на завтра ложу. Что скажете? Не правда ли я хороший сын? Я  знаю, вы любите театр. И места всем хватит. На девять человек ложа. Я пригласил  капитана Уэнтуорта. Энн не обидится, если мы ее тоже пригласим. Мы все любим  театр. Правильно я поступил, матушка?    

Миссис  Мазгроув начала было добродушно выражать полную свою готовность идти в театр,  ежели не прочь Генриетта и остальные, но Мэри перебила ее, воскликнув:    

— Господи!  Ну, Чарлз, и как мог ты такое забрать себе в голову? Ложу на завтра! Но ведь на  завтра мы приглашены к моему отцу! Или ты забыл? Нас настоятельно просили быть,  мы ведь должны встретиться с леди Дэлримпл, мисс Картерет и мистером Эллиотом,  ближайшими нашими родственниками! Нас хотят им представить! Как ты забывчив,  Чарлз!    

— Эка  важность! — отвечал ей Чарлз. — Эка важность — вечерний прием. И  вспомнить потом будет нечего. Твой отец мог бы нас и на обед пригласить, если  ему так не терпится нас повидать. Поступай как знаешь, а я иду в театр.    

— Ах,  Чарлз, это будет ужасный, непростительный поступок, ведь ты же обещал у них  быть!    

— Ничего  я не обещал. Я только ухмылялся и кланялся, и я сказал «Весьма польщен». Это еще  не обещание.    

— Нет,  Чарлз, не спорь. Ты не можешь не пойти. Это немыслимо. Нас хотят представить.  Мы всегда были так близки с Дэлримплами. Что бы ни случилось у нас, они всегда  так живо нам сочувствовали. Мы очень, очень близкие родственники. А мистер Эллиот!  Тебе непременно нужно с ним познакомиться! Он заслуживает твоего внимания. Сам  посуди! Наследник моего отца, будущий глава нашего семейства!    

— Не  говори ты мне больше о наследниках и о семействе! — выкрикнул  Чарлз. — Я не из тех, кто небрежет предержащей властью, кланяясь  восходящему солнцу. Если уж я ради твоего отца не хочу идти, то зачем же я  пойду ради его наследника? Не стыдно ли это? Да что мне в твоем мистере  Эллиоте?    

Небрежные  речи Чарлза сослужили неоценимую службу Энн, которая заметила, что капитан  Уэнтуорт с жадностью ловит каждое его слово, а при последнем возгласе перевел  вопросительный взгляд на ее лицо.    

Чарлз и  Мэри продолжали обмениваться мнениями в том же духе, он то ли шутя, то ли серьезно  уверял, что пойдет в театр, она с неколебимой серьезностью восставала против  его намерения, давая, однако ж, понять, что как ни полна она решимости  отправиться на Кэмден-плейс, она почтет себя обиженной, если они пойдут в театр  без нее. Наконец вмешалась миссис Мазгроув:    

— К  чему торопиться, Чарлз. Поменяй-ка ты эту ложу на вторник. Расставаться жаль, а  ведь мы и общества мисс Энн лишимся из-за этого вечера у ее отца; а ни мне, ни  Генриетте театр не в радость, если рядышком не будет мисс Энн.    

Энн была  от души ей благодарна за добрые слова еще и потому, что они давали ей повод  сказать:    

— Что  до меня, сударыня, вечер у нас дома (если бы не Мэри) ничуть мне не послужил бы  препятствием. Я не люблю подобных развлечений и с радостью променяла б его на  театр и на ваше общество. Но, боюсь, не стоит и соблазняться.    

Она  выговорила эти слова и вся дрожала, зная, что они услышаны, и не решаясь  поднять глаза и проверить, какое произвели они действие.    

Все  согласились на вторнике; Чарлз, правда, еще поддразнивал жену, уверяя, что  отправится в театр завтра, один, если никто не согласится ему сопутствовать.    

Капитан  Уэнтуорт встал и отошел к камину; быть может, заранее предполагая вскоре от  него отойти и незаметно занять место рядом со стулом Энн.    

— Вы  не так уж долго пробыли в Бате, — заметил он, — чтоб успеть наскучить  вечерними его приемами.    

— Ах  нет. Все это не в моем вкусе. Я не играю в карты.    

— Знаю,  прежде вы не играли. Вы не любили карт; время, однако, может многое переменить.    

— Но  я мало переменилась! — воскликнула Энн и осеклась, испугавшись сама не  зная чего. Он переждал минутку и сказал, словно под влиянием вдруг нахлынувшего  чувства:    

— Да,  срок немалый. Восемь лет с половиной — немалый срок!    

Намеревался  ли он продолжать, ей оставалось решать потом, в тиши уединения; ибо, все еще  вслушиваясь в звуки его голоса, она была отвлечена Генриеттой, которая  стремилась поскорее выйти и призывала других последовать ее примеру, покуда  опять никто не нагрянул.    

Делать  было нечего. Энн объявила, что готова выйти тотчас, и старалась казаться  искренней; но она чувствовала, что, знай Генриетта о том, с какой тоской  покидала она свой стул и собиралась покинуть комнату, быть может, в сердце,  переполненном кузеном и счастливой любовной уверенностью, и нашлось бы место  для жалости к ней.    

Сборы,  однако, были прерваны. Послышались тревожащие звуки, приближались новые гости и  дверь распахнулась перед сэром Уолтером и мисс Эллиот, чье появление словно  разом заморозило всех. Энн тотчас ощутила гнет, и на всех лицах читала она его  приметы. Непринужденье, свобода, веселость покинули комнату и сменились  холодной сдержанностью, неловким молчанием и стесненной светскостью речей в  ответ на изысканное равнодушие отца и сестрицы. И как тяжко было ей сознавать  это!    

От  ревнивого взгляда Энн не укрылось одно приятное обстоятельство. Оба, уже без  затруднения, узнали капитана Уэнтуорта, и Элизабет казалась куда любезней,  нежели была она в концертной зале. Один раз она даже собственно к нему  адресовалась и не раз на него поглядывала. Поистине, Элизабет обдумывала  решительный шаг. Скоро все разъяснилось. Прилично побеседовав о том о сем, а  больше ни о чем, она осуществила приглашение, заранее обещанное семейству  Мазгроув. «Завтра вечером, в тесном кругу» — это произносилось весьма любезно,  и карточки, каковыми она снарядилась («Мисс Эллиот принимает у себя дома»),  выкладывались на стол с премилой, одаряющей улыбкой, обращаемой равно ко всем,  но вот одна карточка и одна улыбка были подчеркнуто выделены капитану  Уэнтуорту. Поистине, Элизабет довольно провела времени в Бате, чтобы научиться  ценить человека с такой наружностью. Прошедшее было забыто. В настоящем капитан  Уэнтуорт мог служить достойным украшением ее гостиной. Карточка была вручена, и  сэр Уолтер и Элизабет удалились.    

Хотя и  неприятное, вторжение было кратко, и, едва закрылась за ними дверь, ко многим  вернулось прежнее оживление, но только не к Энн. Она думала лишь о приглашении,  которого явилась она изумленной свидетельницей, о том, как странно было оно  принято: скорей с удивлением, чем с признательностью, скорее учтиво, чем  растроганно. Она слишком его знала; она прочитала презрение в его взоре и не  смела думать, что он мог принять эту подачку во искупление всех прежних обид.  Уныние ее охватило. Он держал карточку в руке еще долго, после того как они  ушли, словно погруженный в размышленье.    

— Подумать  только, Элизабет никого не забыла! — произнесла Мэри оглушительным шепотом. —  Стоит ли удивляться, что капитан Уэнтуорт оторопел! Видишь, никак не может от  карточки оторваться.    

Энн  поймала его взгляд, заметила, как вспыхнули его щеки, а рот на мгновенье сложился  в презрительную гримаску, и отвернулась, чтобы уже не видеть и не слышать того,  что могло ее огорчить.