1 2 
Аграфена   Кондратьевна и Липочка (разряженная).      

Аграфена Кондратьевна. Ступай,   ступай, моя крошечка; дверь-то побережнее, не зацепи. Посмотри-ко, Самсон Силыч,   полюбуйся, сударь ты мой, как я дочку-то вырядила! Фу ты, прочь поди! Что твой   розан пионовый! (К ней.) Ах ты, моя ангелика, царевна, херуимчик ты мой! (К   нему.) Что, Самсон Силыч, правда, что ли? Только бы ей в карете ездить   шестерней.      

Большов. Проедет и парочкой - не   великого полета помещица!      

Аграфена Кондратьевна. Уж   известно, не генаральская дочь, а все, как есть, красавица!.. Да приголубь   ребенка-то, что как медведь бурчишь.      

Большов. А как мне еще   приголубливать-то? Ручки, что ль, лизать, в ножки кланяться? Во какая невидаль!   Видали мы и понаряднее.      

Аграфена Кондратьевна. Да ты что   видал-то? Так что-нибудь, а ведь это дочь твоя, дитя кровная, каменный ты   человек.      

Большов. Что ж что дочь? Слава богу -   обута, одета, накормлена; чего ей еще хочется?      

Аграфена Кондратьевна. Чего   хочется! Да ты, Самсон Силыч, очумел, что ли? Накормлена! Мало ли что   накормлена! По христианскому закону всякого накормить следствует; и чужих   призирают, не токмо что своих,- а ведь это и в люди сказать грех: как ни на   есть, родная детища!      

Большов. Знаем, что родная, да чего ж ей   еще? Что ты мне притчи эти растолковываешь? Не в рамку же ее вделать! Понимаем,   что отец.      

Аграфена Кондратьевна. Да коли уж   ты, батюшка, отец, так не будь свекором! Пора, кажется, в чувство прийти; расставаться   скоро приходится, а ты и доброго слова не вымолвишь; должен бы на пользу   посоветовать что-нибудь такое житейское. Нет в тебе никакого обычаю   родительского!      

Большов. А нет, так что ж за беда; стало   быть, так бог создал.      

Аграфена Кондратьевна. Бог создал!   Да сам-то ты что? Ведь и она, кажется, создания божеская, али нет? Не животная   какая-нибудь, прости господи!.. Да спроси у нее что-нибудь.      

Большов. А что я за спрос? Гусь свинье   не товарищ: как хотите, так и делайте.      

Аграфена Кондратьевна. Да на деле-то   уж не спросим, ты покедова-то вот. Человек приедет чужой-посторонний, все-таки,   как хочешь, примеривай, а мужчина - не женщина - в первый-то раз наедет, не   видамши-то его.      

Большов. Сказано, что отстань.      

Аграфена Кондратьевна. Отец ты   эдакой, а еще родной называешься! Ах ты, дитятко моя заброшенная, стоить,   словно какая сиротинушка, приклонивши головушку. Отступились от тебя, да и   знать не хотят; Присядь, Липочка, присядь, душечка, ненаглядная моя сокровища!   (Усаживает.)      

Липочка. Ах, отстаньте, маменька! Измяли   совсем.      

Аграфена Кондратьевна. Ну, так я   на тебя издальки посмотрю!      

Липочка. Пожалуй, смотрите, да только не   фантазируйте! Фп, маменька, нельзя одеться порядочно: вы тотчас   расчувствоваетесь.      

Аграфена Кондратьевна. Так, так,   дитятко! Да как взгляну-то на тебя, так ведь эта жалости подобно.      

Липочка. Что ж, надо ведь когда-нибудь.      

Аграфена Кондратьевна. Все-таки   жалко, дурочка: ростили, ростили, да и выростили - да ни с того ни с сего в   чужие люди отдаем, словно ты надоела нам да наскучила глупым малым ребячеством,   своим кротким поведением. Вот выживем тебя из дому, словно ворога из города, а   там схватимся да спохватимся, да и негде взять. Посудите, люди добрые, каково   жить в чужой дальней стороне, чужим куском давишься, кулаком слезы утираючи!   Да, помилуй бог, неровнюшка выйдется, неровен дурак навяжется аль дурак какой   дурацкий сын! (Плачет.)      

Липочка. Вот вы вдруг и расплакались!   Право, как не стыдно, маменька! Что там за дурак?      

Аграфена Кондратьевна (плача). Да   уж это, так говорится,- к слову пришлось.      

Большов. А об чем бы ты это, слышно,   разрюмилась? Вот спросить тебя, так сама не знаешь.      

Аграфена Кондратьевна. Не знаю,   батюшка, ох, не знаю: такой стих нашел.      

Большов. То-то вот сдуру. Слезы у вас   дешевы.      

Аграфена Кондратьевна. Ох, дешевы,   батюшка, дешевы; и сама знаю, что дешевы, да что ж делать-то? ',      

Липочка. Фи, маменька, как вы вдруг!   Полноте! Ну, вдруг приедет - что хорошего!      

Аграфена   Кондратьевна. Перестану, дитятко, перестану; сейчас перестану!      ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ      

Те же и   Устинья Наумовна,      

Устинья Наумовна (входя).   Здравствуйте, золотые! Что вы невеселы - носы повесили?      

Целуются.      

Аграфена Кондратьевна. А уж мы   заждались тебя.      

Липочка. Что, Устинья Наумовна, скоро   приедет?      

Устинья Наумовна. Виновата,   сейчас провалиться, виновата! А дела-то наши, серебряные, не очень хороши!      

Липочка. Как? Что такое за новости?      

Аграфена Кондратьевна. Что ты еще   там выдумала?      

Устинья Наумовна. А то,   бралиянтовые, что жених-то наш что-то мнется.      

Большов. Ха, ха, ха! А еще сваха! Где   тебе сосватать!      

Устинья Наумовна. Уперся, как   лошадь,- ни тпру, ни ну; слова от него не добьешься путного.      

Липочка. Да что ж это, Устинья Наумовна?   Да как же это ты, право!      

Аграфена Кондратьевна. Ах,   батюшки! Да как же это быть-то?      

Липочка. Да давно ль ты его видела?      

Устинья Наумовна. Нынче утром   была. Вышел как есть в одном шлафорке; а уж употчевал - можно чести приписать.   И кофию велел, и ромку-то, а уж сухарей навалил - видимо-невидимо. Кушайте,   говорит, Устинья Наумовна! Я было об деле-то, знаешь ли,- надо, мол, чем-нибудь   порешить; ты, говорю, нынче хотел ехать обзнакомиться-то; а он мне на это   ничего путного не сказал.- Вот, говорит, подумамши, да посоветамшись, а сам   только что опояску поддергивает.      

Липочка. Что ж он там спустя рукава-то   сантиментальничает? Право, уж тошно смотреть, как все это продолжается.      

Аграфена Кондратьевна. Ив самом   деле, что он ломается-то? Мы разве хуже его?      

Устинья Наумовна. А, лягушка его   заклюй, нешто мы другого не найдем?      

Большов. Ну, уж ты другого-то не ищи, а   то опять то же будет. Уж другого-то я вам сам найду.      

Аграфена Кондратьевна. Да,   найдешь, на печи-то сидя; ты уж и забыл, кажется, что у тебя дочь-то есть.      

Большов. А вот увидишь!      

Аграфена Кондратьевна. Что   увидать-то! Увидать-то нечего! Уж не говори ты мне, пожалуйста, не расстроивай   ты меня. (Садится.)      

Большое   хохочет. Устинъя Наумовна отходит с Липочкой на другую сторону сцены.. Устинья   Наумовна рассматривает ее платье.      

Устинья Наумовна. Ишь ты, как   вырядилась,- платьице-то на тебе какое авантажное. Уж не сама ль смастерила?      

Липочка. Вот ужасно нужно самой! Что мы,   нищие, что ли, по-твоему? А мадамы-то на что?      

Устинья Наумовна. Фу ты, уж и   нищие! Кто тебе говорит такие глупости? Тут рассуждают об хозяйстве, что не   сама ль, дескать, шила,- а то, известное дело, и платье-то твое дрянь.      

Липочка. Что ты, что ты! Никак с ума   сошла? Где у тебя глаза-то? С чего это ты конфузить вздумала?      

Устинья Наумовна. Что это ты так   разъерепенилась?      

Липочка. Вот оказия! Стану я терпеть   такую напраслину. Да что я, девчонка, что ли, какая необразованная!      

Устинья Наумовна. С чего это ты   взяла? Откуда нашел на тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не   платье - и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится, по красоте-то   твоей совсем не такое надобно,- исчезни душа, коли лгу. Для тебя золотого мало:   подавай нам шитое жемчугом. - Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что   говорю!      

Тишка (входит). Сысой Псович приказали   спросить можно ли, дескать, взойти. Они тамотка, у Лазаря Елизарыча      

Большов. Пошел, зови его сюда, и с   Лазарем.      

Тишка   уходит.      

Аграфена Кондратьевна. Что ж,   недаром же закуска-то приготовлена - вот и закусим. А уж тебе, чай, Устинья   Наумовна, давно водочки хочется?      

Устинья Наумовна. Известное дело   - адмиральский час - самое настоящее время.      

Аграфена Кондратьевна. Ну, Самсон   Силыч, трогайся с места-то, что так-то сидеть.      

Большов. Погоди, вот те подойдут - еще   успеешь.      

Липочка. Я, маменька, пойду разденусь.      

Аграфена Кондратьевна. Поди,   дитятко, поди.      

Большов. Погоди раздеваться-то,- жених   приедет.      

Аграфена Кондратьевна. Какой там   еще жених,- полно дурачиться-то.      

Большов. Погоди, Липа, жених приедет.      

Липочка. Кто же это, тятенька? Знаю я   его или нет?      

Большов. А вот увидишь, так, может, и   узнаешь.      

Аграфена Кондратьевна. Что ты его   слушаешь, какой там еще шут приедет! Так язык чешет.      

Большов. Говорят тебе, что приедет, так   уж я, стало быть, знаю, что говорю.      

Аграфена Кондратьевна. Коли кто в   самом деле приедет, так уж ты бы путем говорил, а то приедет, приедет, а бог   знает, кто приедет. Вот всегда так.      

Липочка. Ну, так я, маменька, останусь.   (Подходит к зеркалу и смотрится, потом к отцу.) Тятенька!      

Большов. Что тебе?      

Липочка. Стыдно сказать, тятенька!      

Аграфена Кондратьевна. Что за   стыд, дурочка! Говори, коли что нужно.      

Устинья Наумовна. Стыд не дым-   глаза не выест.      

Липочка. Нет, ей-богу, стыдно!      

Большов. Ну закройся, коли стыдно.      

Аграфена Кондратьевна. Шляпку, что   ли, новую хочется?      

Липочка. Вот и не угадали, вовсе не   шляпку.      

Большов. Так чего ж тебе?      

Липочка. Выдти замуж за военного!      

Большов. Эк ведь что вывезла!      

Аграфена Кондратьевна. Акстись,   беспутная! Христос с тобой!      

Липочка. Что ж,- ведь другие выходят же.      

Большов. Ну и пускай их выходят, а ты   сиди у моря да жди погодки.      

Аграфена Кондратьевна. Да ты у   меня и заикаться не смей! Я тебе и родительского благословенья не дам.      ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ      

Те же и   Лазарь, Рисположенский и Фомииишна (у дверей)      

Рисположенский. Здравствуйте, батюшка Самсон   Силыч! Здравствуйте, матушка Аграфена Кондратьевна! Олимпиада Самсоновна,   здравствуйте!      

Большов. Здравствуй, братец, здравствуй!   Садиться, милости просим! Садись и ты, Лазарь!      

Аграфена Кондратьевна. Закусить не   угодно ли? А у меня закусочка приготовлена.      

Рисположенский. Отчего ж, матушка, не закусить;   я бы теперь рюмочку выпил.      

Большов. А вот сейчас пойдем все вместе,   а теперь пока побеседуем маненько.      

Устинья Наумовна. Отчего ж и не   побеседовать! Вот, золотые мои, слышала я, будто в газете напечатано, правда   ли, нет ли, что другой Бонапарт народился, и будто бы, золотые мои...      

Большов. Бонапарт Бонапартом, а мы пуще   всего надеемся на милосердие божие; да и не об том теперь речь.      

Устинья Наумовна. Так об чем же,   яхонтовый?      

Большов. А о том, что лета наши   подвигаются преклонные, здоровье тоже ежеминутно прерывается, и един создатель   только ведает, что будет вперед: то и положили мы еще при жизни своей отдать в   замужество единственную дочь нашу, и в рассуждении приданого тоже можем   надеяться, что она не острамит нашего капитала и происхождения, а равномерно и   перед другими прочими      

Устинья Наумовна. Ишь ведь, как   сладко рассказывает, бралиянтовый.      

Большов. А так как теперь дочь наша   здесь налицо, и при всем том, будучи уверены в честном поведении и   достаточности нашего будущего зятя, что для нас оченно чувствительно, в   рассуждении божеского благословения, то и назначаем его теверита в общем   лицезрении.- Липа, поди сюда.      

Липочка. Что вам, тятенька, угодно?      

Большов. Поди ко мне, не укушу,- небось.   Ну, теперь ты, Лазарь, ползи.      

Подхалюзин. Давно готов-с!      

Большов. Ну, Липа, давай руку! Липочке.   Как, что это за вздор?      

Липочка С чего это вы выдумали?      

Большов. Хуже, как силой возьму!      

Устинья Наумовна. Вот тебе,   бабушка, и Юрьев день!      

Аграфена Кондратьевна. Господи, да   что ж это такое?      

Липочка. Не хочу, не хочу! Не пойду я за   такого противного.      

Фоминишна. С нами крестная сила!      

Подхалюзин. Видно, тятенька, не видать мне   счастия на этом свете! Видно, не бывать-с по вашему желанию!      

Большов (берет Липочку насильно за руку   и Лазаря). Как же не бывать, коли я того хочу? На что ж я и отец, коли не   приказывать? Даром, что ли, я ее кормил?      

Аграфена Кондратьевна. Что ты! Что   ты! Опомнись!      

Большов. Знай сверчок свой шесток! Не   твое дело! Ну, Липа! Вот тебе жених! Прошу любить да жаловать! Садитесь рядком   да потолкуйте ладком - а там честным пирком да за свадебку.      

Липочка. Как же,- нужно мне очень с   неучем сидеть! Вот оказия!      

Большов. А не сядешь, так насильно   посажу да заставлю жеманиться.      

Липочка. Где это видано, чтобы   воспитанные барышни выходили за своих работников?      

Большов. Молчи лучше! Велю, так и за   дворника выдешь. (Молчание.)      

Устинья Наумовна. Вразуми,   Аграфена Кондратьевна, что это за беда такая.      

Аграфена Кондратьевна. Сама,   родная, затмилась, ровно чулан какой. И понять не могу, откуда это такое   взялось?      

Фоминишна. Господи! Семой десяток живу,   сколько свадьб праздновала, а такой скверности не видывала.      

Аграфена Кондратьевна. За что ж вы   это, душегубцы, девку-то опозорили?      

Большов. Да, очень мне нужно слушать   вашу фанаберию. Захотел выдать дочь за приказчика, и поставлю на своем, и   разговаривать не смей; я и знать никого не хочу. Вот теперь закусить пойдемте,   а они пусть побалясничают, может быть и поладят как-нибудь.      

Рисположенский. Пойдемте, Самсон Силыч, и я с   вами для компании рюмочку выпью. А уж это, Аграфена Кондратьевна, первый долг,   чтобы дети слушались родителей. Это не нами заведено, не нами и кончится.      

Встают и   уходят все, кроме Липочки, Подхалюзина и Аграфены Кондратъевны.      

Липочка. Да что же это, маменька, такое?   Что я им, кухарка, что ли, досталась? (Плачет.)      

Подхалюзин. Маменька-с! Вам зятя такого,   который бы вас уважал и, значит, старость вашу покоил,- окромя меня, не   найтить-с.      

Аграфена Кондратьевна. Да как это   ты, батюшке?      

Подхалюзин. Маменька-с! В меня бог вложил   такое намерение, потому самому-с, что другой вас, маменька-с, и знать не   захочет, а я по гроб моей жизни (плачет) должен чувствовать-с.      

Аграфена Кондратьевна. Ах, батюшко!   Да как же это быть?      

Большов. (из двери). Жена, поди сюда!      

Аграфена Кондратьев на. Сейчас,   батюшко, сейчас!      

Подхалюзин. Вы, маменька, вспомните это   слово, что я сейчас сказал      

Аграфена   Кондратьевна уходит.      ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ      

Липочка   и Подхалюзин.      

Молчание.      

Подхалюзин. Алимпияда Самсоновна-с!   Алимпияда Самсоновна! Но, кажется, вы мною гнушаетесь! Скажите хоть одно   слово-с! Позвольте вашу ручку поцеловать.      

Липочка. Вы дурак необразованный!      

Подхалюзин. За что вы, Алимпияда   Самсоновна, обижать изволите-с?      

Липочка. Я вам один раз навсегда скажу,   что не пойду я за вас,- не пойду.      

Подхалюзин. Это как вам будет угодно-с!   Насильно мил не будешь. Только я вам вот что доложу-с...      

Липочка. Я вас слушать не хочу,   отстаньте от меня! Как бы вы были учтивый кавалер: вы видите, что я ни за какие   сокровища не хочу за вас идти,- вы бы должны отказаться.      

Подхалюзин. Вот вы, Алимпияда Самсоновна,   изволите говорить: отказаться. Только если я откажусь, ,что потом будет-с?      

Липочка. А то и будет, что я выйду за   благородного.      

Подхалюзин. За благородного-с!   Благородный-то без приданого не возьмет.      

Липочка. Как без приданого? Что вы   городите-то! Посмотрите-ко, какое у меня приданое-то,-в нос бросится.      

Подхалюзин. Тряпки-то-с! Благородный   тряпок-то не возьмет. Благородному-то деньги нужны-с.      

Липочка. Что ж! Тятенька и денег даст!      

Подхалюзин. Хорошо, как даст-с! А как   дать-то нечего? Вы дел-то тятенькиных не знаете, а я их очен-но хорошо знаю:   тятенька-то ваш банкрут-с.      

Липочка. Как банкрут? А дом-то, а лавки?      

Подхалюзин. А дом-то и лавки - мои-с!      

Липочка. Ваши?! Подите вы! Что вы меня   дурачить хотите? Глупее себя нашли!      

Подхалюзин. А вот у нас законные документы   есть! (Вынимает.)      

Липочка. Так вы купили у тятеньки?      

Подхалюзин. Купил-с!      

Липочка. Где же вы денег взяли?      

Подхалюзин. Денег! У нас, слава богу,   денег-то побольше, чем у какого благородного.      

Липочка. Что ж это такое со мной делают?   Воспитывали, воспитывали, потом и обанкрутились!      

Молчание.      

Подхалюзин. Ну, положим, Алимпияда   Самсоновна, что вы выйдете и за благородного - да что ж в этом будет толку-с?   Только одна слава, что барыня, а приятности никакой нет-с. Вы извольте   рассудить-с: барыни-то часто сами на рынок пешком ходят-с. А если и выедут-то   куда, так только слава, что четверня-то, а хуже одной-с купеческой-то. Ей-богу,   хуже-с. Одеваются тоже не больно пышно-с. А если за меня-то вы, Алимпняда   Самсоновна, выйдете-с, так первое слово: вы и дома-то будете в шелковых платьях   ходить-с, а в гости али в театр-с - окромя бархатных, и надевать не станем. В   рассуждении шляпок или салопов - не будем смотреть на разные дворянские   приличия, а наденем какую чудней! Лошадей заведем орловских. (Молчание.) Если   вы насчет физиономии сумневаетесь, так это, как вам будет угодно-с, мы также и   фрак наденем да бороду обреем, либо так подстрижем, по моде-с, это для нас все   одно-с.      

Липочка. Да вы все перед свадьбой так   говорите, а там и обманете.      

Подхалюзин. С места не сойти, Алимпияда   Самсоновна! Анафемой хочу быть, коли лгу! Да это что-с, Алимпияда Самсоновна,   нешто мы в эдаком доме будем жить? В Каретном ряду купим-с, распишем как: на   потолках это райских птиц нарисуем, сиренов,[1 ]капидонов разных - поглядеть   только будут деньги давать.      

Липочка. Нынче уж капидонов-то не   рисуют.      

Подхалюзин. Ну, так мы букетами пустим.   (Молчание.) Было бы только с вашей стороны согласие, а то мне в жизни ничего не   надобно. (Молчание.) Как я несчастлив в своей жизни, что не могу никаких   комплиментов говорить. , . '      

Липочка. Для чего вы, Лазарь Еливарйч,   по-французски не говорите?      

Подхалюзин. А для того, что нам не для   чего. (Молчание.) Осчастливьте, Алимпияда Самсоновна, окажите эдакое   благоволение-с. {Молчание.) Прикажите на колени стать.      

Липочка. Станьте!      

Подхалюзин становится      

Вот у   вас какая жилетка скверная      

Подхалюзин. Эту я Тишке подарю-с, а себе на   Кузнецком мосту закажу, только не погубите! (Молчание.) Что же, Алимпияда   Самсоновна-с?      

Липочка. Дайте подумать.      

Подхалюзин. Да об чем же думать-с?      

Липочка. Как же можно не думать?      

Подхалюзин. Да вы не думамши.      

Липочка. Знаете что, Лазарь Елизарыч!      

Подхалюзин. Что прикажете-с?      

Липочка. Увезите меня потихоньку.      

Подхалюзин. Да зачем же потихоньку-с, когда   так тятенька с маменькой согласны?      

Липочка. Да так делают. Ну, а коли не   хотите увезти, - так уж, пожалуй, и так.      

Подхалюзин. Алимпияда Самсоновна! Позвольте   ручку поцеловать! (Целует, потом вскакивает и подбегает к двери.) Тятенька-с!..      

Липочка. Лазарь Елизарыч, Лазарь   Елизарыч! Подите сюда!      

Подхалюзин. Что вам угодно-с?      

Липочка. Ах, если бы вы знали, Лазарь   Елизарыч, какое мне житье здесь! У маменьки семь пятниц на неделе; тятенька как   не пьян, так молчит, а как пьян, так прибьет того и гляди. Каково это терпеть   абразованной барышне! Вот как бы я вышла за благородного, так я бы и уехала из   дому и забыла бы обо всем этом. А теперь все опять пойдет по-старому.      

Подхалюзин. Нет-с, Алимпияда Самсоновна, не   будет этого! Мы, Алимпияда Самсоновна, как только сыграем свадьбу, так перейдем   в свой дом-с. А уж мы им-то командовать не дадим-с. Нет, уж теперь кончено-с!   Будет-с с них почудили на своем веку, теперь нам пора!      

Липочка. Да вы такие робкие, Лазарь   Елизарыч, вы не посмеете тятеньке ничего сказать, а с благородным-то они   немного наговорили бы.      

Подхалюзин. Оттого и робкий-с, что было   дело подначальное - нельзя-с. Прекословить не смею. А как заживем своим домом,   так никто нам не указ. А вот вы все про благородных говорите. Да будет ли вас   так любить благородный, как я буду любить? Благородный-то поутру на службе, а   вечером по клубам шатается, а жена должна одна дома без всякого удовольствия   сидеть. А смею ли я так поступать? Я всю жизнь должен стараться, как вам всякое   удовольствие доставить.      

Липочка. Так смотрите же, Лазарь   Елизарыч, мы будем жить сами по себе, а они сами по себе. Мы заведем все по   моде, а они - как хотят.      

Подхалюзин. Уж это как и водится-с.      

Липочка. Ну, теперь зовите тятеньку.   (Встает и охорашивается перед зеркалом.)      

Подхалюзин. Тятенька-с! Тятенька-с!   Маменька-с!..      ЯВЛЕНИЕ ШЕСТОЕ      

Те же,   Большов и Аграфена Кондратьевна.      

Подхалюзин (идет навстречу Самсону Силычу и   бросается к нему в объятия). Алимпияда Самсоновна гласны-с! |      

Аграфена Кондратьевна. Бегу,   батюшко, бегу.      

Большов. Ну, вот и дело! То-то же. Я   знаю, что делаю, уж не вам меня учить.      

Подхалюзин (к Аграфене Кондратьевне).   Маменька-с! Позвольте ручку поцеловать.      

Аграфена Кондратьевна. Целуй,   батюшко, обе чистые. Ах ты, дитятко, да как же это давеча-то так, а? Ей-богу!   Что ж это такое? А уж я и не знала, как это дело и рассудить-то. Ах,   ненаглядная ты моя!      

Липочка. Я совсем, маменька, не   воображала, что Лазарь Елизарыч такой учтивый кавалер! А теперь вдруг вижу, что   он гораздо почтительнее других.      

Аграфена Кондратьевна. Вот то-то   же, дурочка! Уж отец тебе худа не пожелает. Ах ты, голубушка моя! Эка ведь   притча-то, а? Ах, матушки вы мои! Что ж это такое? Фоминишна! Фоминишна!      

Фоминишна. Бегу, бегу, матушка, бегу.   (Входит.)      

Большов. Постой ты, таранта! Вот вы   садитесь рядом,- а мы на вас посмотрим. Да подай-ко ты нам бутылочку шипучки.      

Подхалюзин   и Липочка садятся.      

Фоминишна. Сейчас, батюшка, сейчас!   (Уходит.)      ЯВЛЕНИЕ СЕДЬМОЕ      

Те же,   Устинья Наумовна и Рисположенский.      

Аграфена Кондратьевна. Поздравь   жениха-то с невестой, Устинья Наумовна! Вот бог привел на старости лет, дожили   до радости.      

Устинья Наумовна. Да чем же   поздравить-то вас, изумрудные? Сухая ложка рот дерет.      

Большов. А вот мы тебе горлышко   промочим.      ЯВЛЕНИЕ ВОСЬМОЕ      

Те же,   Фоминишна и Тишка (с вином на подносе).      

Устинья Наумовна. Вот это дело   другого рода. Ну, дай вам бог жить да молодеть, толстеть да богатеть. (Пьет.)   Горько, бралиянтовые!      

Липочка   и Лазарь целуются.      

Большов. Дай-ко я поздравлю. (Берет   бокал.) Липочка и Лазарь встают.      

Живите,   как знаете, - свой разум есть. А чтоб вам жить-то было не скучно, так вот тебе,   Лазарь, дом и лавки пойдут вместо приданого, да из наличного отсчитаем.      

Подхалюзин. Помилуйте, тятенька, я и так   вами много доволен.      

Большов. Что тут миловать-то! Свое   добро, сам нажил. Кому хочу - тому и даю. Наливай еще!      

Тишка   наливает.      

Да что   тут разговаривать-то. На милость суда нет. Бери все, только нас со старухой   корми да кредиторам заплати копеек по десяти.      

Подхалюзин. Стоит ли, тятенька, об этом говорить-с.   Нешто я не чувствую? Свои люди - сочтемся!      

Большов. Говорят тебе, бери все, да и   кончено дело. И никто мне не указ! Заплати только кредиторам. Заплатишь?      

Подхалюзин. Помилуйте, тятенька, первый   долг-с!      

Большов. Только ты смотри - им много-то   не давай. А то ты, чай, рад сдуру-то все отдать.      

Подхалюзин. Да уж там, тятенька, как-нибудь   сочтемся. Помилуйте, свои люди.      

Большов. То-то же! Ты им больше десяти   копеек не давай. Будет с них... Ну, поцелуйтеся!      

Липочка   и Лазарь целуются.      

Аграфена Кондратьевна. Ах,   голубчики вы мои! Да как же это так? Совсем вот как полоумная.      

Устинья Наумовна. Уж и где же это   видано, Уж и где же это слыхано, Чтобы курочка бычка родила, Поросеночек яичко   снес!      

Наливает,   вина и подходит к Рисположенскому. Рисположенский клянялтея и отказывается.      

Большов. Выпей, Сысой Псоич, на радости!      

Рисположенский. Не могу, Самсон Силыч, претит.      

Большов. Полно ты! Выпей на радости.      

Устинья Наумовна. Еще туда же,   ломается!      

Рисположенский. Претит, Самсон Силыч! Ей-богу,   претит. Вот я водочки рюмочку выпью! А это натура не принимает. Уж такая слабая   комплекция.      

Устинья Наумовна. Ах ты,   проволочная шея! Ишь ты - у него натура не принимает! Да давайте я ему за   шиворот вылью, коли не выпьет.      

Рисположенский. Неприлично, Устинья Наумовна!   Даме это неприлично. Самсон Силыч! Не могу-с! Разве бы я стал отказываться? Хе,   хе, хе, да что ж я за дурак, чтобы я такое невежество сделал; видали мы   людей-то, знаем, как жить; вот я от водочки никогда не откажусь, пожалуй, хоть   теперь рюмочку выпью! А этого не могу - потому претит. А вы, Самсон Силыч,   бесчинства не допускайте, обидеть недолго, а не хорошо.      

Большов. Хорошенько его, Устинья   Наумовна, хорошенько!      

Рисполоменений бежит.      

Устинья Наумова а (ставит, вино   на стол).      

Врешь,   купоросная душа, не уйдешь! (Прижимает его в угол и хватает за шиворот.)      

Рисположенский. Караул!!      

Все   хохочут.ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ      

В доме   Подхалюзина богато меблированная гостиная.      ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ      

Олимпиада   Самсоновна сидит у окна в роскошном положении; на ней      

шелковая   блуза, чепчик последнего фасона. Подхалюзин в модном сюртуке стоит перед   зеркалом. Тишка за ним обдергивает и охорашивает.      

Тишка. Ишь ты, как оно пригнато, в   самый раз!      

Подхалюзин. А что, Тишка, похож я на   француза? а? Да издали погляди!      

Тишка. Две капли воды.      

Подхалюзин. То-то, дурак! Вот ты теперь и   смотри на нас! (Ходит по комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели   за офицера идтить-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и   надели.      

Олимпиада Самсоновна. Да вы, Лазарь   Елизарыч, танцевать не умеете.      

Подхалюзин. Что ж, нет-то не выучимся; еще   как выучимся-то - важнейшим манером. Зимой в Купеческое собрание будем   ездить-с. Вот и знай наших-с! Польку станем танцевать.      

Олимпиада Самсоновна. Уж вы, Лазарь   Елизарыч, купите ту коляску-то, что смотрели у Арбатского.      

Подхалюзин. Как же, Аянмпияда Самсоновна-с!   Надать купить, надать-с.      

Олимпиада Самсоновна. А мне новую   мантелью принесли, вот мы бы с вами в пятницу и поехали в Сокольники.      

Подхалюзин. Как же-с, непременно поедем-с;   и в Парк поедем-с в воскресенье. Ведь коляска-то тысячу целковых стоит, да и   лошади-то тысячу целковых и сбруя накладного серебра,- так пущай их смотрят.   Тишка! трубку!      

Тишка   уходит.      

'(Садится   подле Олимпиады Самсоновны.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! Пущай себе   смотрят.      

Молчание.      

Олимпиада Самсоновна. Что это вы,   Лазарь Елизарыч, меня не поцелуете?      

Подхалюзин. Как же! Помилуйте-с! С нашим   удовольствием! Пожалуйте ручку-с! (Целует. Молчание.) Скажите, Алимпияда   Самсоновна, мне что-нибудь на французском диалекте-с.      

Олимпиада Самсоновна. Да что же вам   сказать?      

Подхалюзин. Да что-нибудь скажите - так,   малость самую-с. Мне все равно-с!      

Олимпиада Самсоновна. Ком ву зет   жоли.      

Подхалюзин. А это что такое-с?      

Олимпиада Самсоновна. Как вы милы!      

Подхалюзин (вскакивает со стула). Вот она у   нас жена-то какая-с! Ай да Алимпияда Самсоновна! Уважили! Пожалуйте ручку!      

Входит   Тишка с трубкой.      

Тишка. Устинья Наумовна пришла.      

Подхалюзин. Зачем ее еще черт принес!      

Тишка   уходит.      ЯВЛЕНИЕ ВТОРОЕ      

Те же и   Устинья Наумовна.      

Устинья Наумовна. Как   живете-можете, бралиянтовые?      

Подхалюзин. Вашими молитвами, Устинья   Наумовна, вашими молитвами.      

Устинья   Наумовна (целуясь). Что это ты, как будто похорошела, поприпухла?      

Олимпиада Самсоновна. Ах, какой ты   вздор городишь, Устинья Наумовна! Ну с чего это ты взяла?      

Устинья Наумовна. Что за вздор,   золотая; уж к тому дело идет. Рада не рада - нечего делать!.. Люби кататься,   люби и саночки возить!.. Что ж это вы меня позабыли совсем, бралиянтовые? Али   еще осмотреться не успели? Все, чай, друг на друга любуетесь да миндальничаете.      

Подхалюзин. Есть тот грех, Устинья   Наумовна, есть тот грех!      

Устинья Наумовна. То-то же: какую   я тебе сударушку подсдобила!      

Подхалюзин. Много довольны, Устинья   Наумовна, много довольны.      

Устинья Наумовна. Еще б не   доволен, золотой! Чего ж тебе! Вы теперь, чай, все об нарядах хлопочете. Много   еще модного-то напроказила?      

Олимпиада Самсоновна. Не так чтобы   много. Да и то больше оттого, что новые материи вышли.      

Устинья Наумовна. Известное дело,   жемчужная, нельзя ж комиссару без штанов: хоть худенькие, да голубенькие. А   каких же больше настряпала шерстяных али шелковых?      

Олимпиада Самсоновна. Разных - и   шерстяных и шелковых; да вот недавно креповое с золотом сшила.      

Устинья Наумовна. Сколько ж   всего-то-навсего у тебя, изумрудная?      

Олимпиада Самсоновна. А вот считай;   подвенечное блондовое на атласном чахле да три бархатных - это будет четыре;   два газовых да креповое, шитое золотом, - это семь; три атласных да три   грогроновых - это тринадцать; гроденаплевых да гродафриковых семь - это   двадцать; три марселиновых, два муслинделиновых, два шинероялевых - много ли   это? - три да четыре семь, да двадцать - двадцать семь; крепрашелевых четыре -   это тридцать одно. Ну там еще кисейных, буфмуслиновых да ситцевых штук до   двадцати; да там блуз да капотов - не то девять, не то десять. Да вот недавно   из персидской материи сшила.      

Устинья Наумовна. Ишь ты, бог с   тобой, сколько нагородила. А ты поди-ко выбери мне какое пошире из   гродафриковых.      

Олимпиада Самсоновна.   Гродафрикового не дам, у самой только три; да оно и не сойдется на твою талию;   пожалуй, коли хочешь, возьми крепрашелевое.      

Устинья Наумовна. На какого мне   жида трепрашельчатое-то: ну, уж видно нечего с тобой делать, помирюсь и на   атласном, так и быть.      

Олимпиада Самсоновна. Ну и атласные   тоже - как-то не того, сшиты по-бальному, открыто очень - понимаешь? А из   крепрашелевых сыщем капот, распустим складочки, и будет в самую припорцию.      

Устинья Наумовна. Ну, давай   трепрашельчатое! Твое взяло, бралиянтовая! Поди отпирай шкап.      

Олимпиада Самсоновна. Я сейчас,   подожди немножко.      

Устинья Наумовна. Подожду,   золотая, подожду. Вот еще мне с супругом твоим поговорить надо.      

Олимпиада Самсоновна уходит.      

Что же   это ты, бралиянтовый, никак забыл совсем свое обещание?      

Подхалюзин. Как можно забыть-с, помним!   (Вынимает, бумажник и дает ей ассигнацию.)      

Устинья Наумовна. Что ж это   такое, алмазный?      

Подхалюзин. Сто целковых-с!      

Устинья Наумовна. Как так сто   целковых? Да ты мне полторы тысячи обещал.      

Подхалюзин. Что-о-с?      

Устинья Наумовна. Ты мне полторы   тысячи обещал.      

Подхалюзин. Не жирно ли будет, неравно   облопаетесь?      

Устинья Наумовна. Что ж ты,   курицын сын, шутить, что ли, со мной вздумал? Я, брат, и сама дама   разухабистая.      

Подхалюзин. Да за что вам деньги-то давать?   Диво бы за дело за какое!      

Устинья Наумовна. За дело ли, за   безделье ли, а давай,- ты сам обещал!      

Подхалюзин. Мало ли что я обещал! Я обещал   с Ивана Великого прыгнуть, коли женюсь на Алимпияде Самсоновне,- так и прыгать?      

Устинья Наумовна. Что ж ты   думаешь, я на тебя суда не найду? Велика важность, что ты купец второй гильдии,   я сама на четырнадцатом классе сижу, какая ни на есть, все-таки чиновница.      

Подхалюзин. Да хоть бы генеральша - мне все   равно; я вас и знать-то не хочу, - вот и весь разговор.      

Устинья Наумовна. ан врешь - ????   мне еще соболий салоп обещал.      

Подхалюзин. Чего-с?      

Устинья Наумовна. Соболий салоп.   Что ты оглох, что ли?      

Подхалюзин. Соболий-с! Хе, хе, хе...      

Устинья Наумовна. Да, соболий!   Что ту смеешься-то, что горло-то пялишь!      

Подхалюзин. Еще рылом не вышлн-с в   собольих-то салопах ходить!      

Олимпиада   Самсоновна выносит платье и отдает Устинье Наумовне.      ЯВЛЕНИЕ ТРЕТЬЕ       

Те же и   Олимпиада Самсоновна.      

Устинья Наумовна. Что ж это вы в   самом деле- ограбить меня, что ли, хотите?      

Подхалюзин. Что за грабеж, а ступайте с   богом, вот и все тут.      

Устинья Наумовна. Уж ты гнать   меня стал; да и я-то, дура бестолковая, связалась с вами,- сейчас видно:   мещанская-то кровь!      

Подхалюзин. Так-с! Скажите пожалуйста!      

Устинья Наумовна. А коли так, я и   смотреть на вас не хочу! Ни за какие сокровища и водиться-то с вами не   соглашусь! Кругом обегу тридцать верст, а мимо вас не пойду! Скорей зажмурюсь   да на лошадь наткнусь, чем стану глядеть на ваше логовище! Плюнуть захочется, и   то в эту улицу не заверну. Лопнуть на десять частей, коли лгу! Провалиться в   тартарары, коли меня здесь увидите!      

Подхалюзин. Да вы, тетенька, легонько; а то   мы и за квартальным пошлем.      

Устинья Наумовна. Уж я вас,   золотые, распечатаю: будете знать! Я вас так по Москве-то расславлю, что стыдно   будет в люди глаза показать!.. Ах я, дура, дура, с кем связалась! Даме-то с   званием-чином... Тьфу! Тьфу! Тьфу! (Уходит.)      

Подхалюзин. Ишь ты, расходилась   дворянская-то кровь! Ах ты, господи! Туда же чиновница! Вот пословица-то   говорится: гром-то гремит не из тучи, а из навозной кучи! Ах ты, господи! Вот и   смотри на нее, дама какая!      

Олимпиада Самсоновна. Охота вам была,   Лазарь Елизарыч, с ней связываться!      

Подхалюзин. Да помилуйте, совсем   несообразная женщина!      

Олимпиада Самсоновна (глядит в   окно) Никак тятеньку из ямы выпустили - посмотрите, Лазарь Елизарыч!      

Подхалюзин. Ну, нет-с: из ямы-то тятеньку   не скоро выпустят; а надо полагать, его в конкурс выписывали, так отпросился   домой... Маменька-с! '"      

Аграфена Кондратьевна! Тятенька   идет-с!      ЯВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТОЕ      

Те же,   Большов и Аграфена Кондратьевна.      

Аграфена Кондратьевна. Где он? Где   он?1 Родные вы мои, голубчики вы мои!      

Целуются.      

Подхалюзин. Тятенька, здравствуйте, наше   почтение!      

Аграфена Кондратьевна. Голубчик ты   мой, Самсон Силыч, золотой ты мой! Оставил ты меня сиротой на старости лет!      

Большов. Полно, жена, перестань!      

Олимпиада Самсоновна. Что это вы,   маменька, точно по покойнике плачете! Не бог знает что случилось.      

Большов. Оно точно, дочка, не бог знает   что, а все-таки отец твой в яме сидит.      

Олимпиада Самсоновна. Что ж,   тятенька, сидят и лучше нас с вами.      

Большов. Сидят-то сидят, да каково   сидеть-то! Каково по улице-то идти с солдатом! Ох, дочка! Ведь меня сорок лет в   городе-то все знают, сорок лет все в пояс кланялись, а теперь мальчишки   пальцами показывают.      

Аграфена Кондратьевна. И лица-то   нет на тебе, голубчик ты мой! Словно ты с того света выходец!      

Подхалюзин. Э, тятенька, бог милостив! Все   перемелется - мука будет. Что же, тятенька, кредиторы-то говорят?      

Большов. Да что: на сделку согласны.   Что, говорят, тянуть-то,- еще возьмешь ли, нет ли, а ты что-нибудь чистыми дай,   да и бог с тобой.      

Подхалюзин. Отчего же не дать-с! Надать   дать-с! А много ли, тятенька, просят?      

Большов. Просят-то двадцать пять копеек.      

Подхалюзин. Это, тятенька, много-с!      

Большов. И сам, брат, знаю, что много,   да что ж делать-то? Меньше не берут.      

Подхалюзин. Как бы десять копеек, так бы   ладно-с. Семь с половиною на удовлетворение, а две с половиною на конкурсные   расходы.      

Большов. Я так-то говорил, да и слышать   не хотят.      

Подхалюзин. Зазнались больно! А не хотят   они восемь копеек в пять лет?      

Большов. Что ж, Лазарь, придется и   двадцать пять дать, ведь мы сами прежде так предлагали.      

Подхалюзин. Да как же, тятенька-с! Ведь вы   тогда сами изволили говорить-с, больше десяти копеек не давать-с. Вы сами   рассудите: по двадцати пяти копеек денег много. Вам, тятенька, закусить чего не   угодно ли-с? Маменька! Прикажите водочки подать да велите самоварчик поставить,   уж и мы, для компании, выпьем-с. - А двадцать пять копеек много-с!      

Аграфена Кондратьевна. Сейчас,   батюшка, сейчас! (Уходит.)      

Большов. Да что ты мне толкуешь-то: я и   сам знаю, что много, да как же быть-то? Потомят года полтора в яме-то, да   каждую неделю будут с солдатом по улицам водить, а еще, того гляди, в острог   переместят: так рад будешь и полтину дать. От одного страма-то не знаешь, куда   спрятаться.      

Аграфена   Кондратьевна с водкой; Тишка сносит закуску и. уходит.      

Аграфена Кондратьевна. Голубчик ты   мой! Кушай, батюшко, кушай! Чай, тебя там голодом изморили!      

Подхалюзин. Кушайте, тятенька! Не взыщите,   чем бог послал!      

Большов. Спасибо, Лазарь! Спасибо!   (Пьет.) Пей-ко сам.      

Подхалюзин. За ваше здоровье! (Пьет.) Маменька!   Не угодно ли-с? Сделайте одолжение!      

Аграфена Кондратьевна. А, батюшко,   до того ли мне теперь! Эдакое божеское попущение! Ах ты, господи боже мой! Ах   ты, голубчик ты мой!      

Подхалюзин. Э, маменька, бог милостив,   как-нибудь отделаемся! Не вдруг-с!      

Аграфена Кондратьевна. Дай-то   господи! А то уж и я-то, на него глядя, вся измаялась.      

Большов. Ну, как же, Лазарь?      

Подхалюзин. Десять копеечек, извольте,   дам-с, как говорили.      

Большов. А пятнадцать-то где же я   возьму? Не из рогожи ж мне их таять.      

Подхалюзин. Я, тятенька, не могу-с. Видит   бог, не могу-с!      

Большов. Что ты, Лазарь, что ты! Да куда   ж ты деньги-то дел?      

Подхалюзин. Да вы извольте рассудить: я вот   торговлей завожусь, домишко отделал. Да выкушайте чего-нибудь, тятенька! Вот   хоть мадерцы, что ли-с! Маменька! Попотчуйте тятеньку.      

Аграфена Кондратьевна. Кушай,   батюшко, Самсон Силыч! Кушай! Я тебе, батюшко, пуншик налью!      

Большов (пьет). Выручайте, детушки,   выручайте!      

Подхалюзин. Вот вы, тятенька, изволите   говорить, куда я деньги дел? Как же-с? Рассудите сами: торговать начинаем,   известное дело, без капитала нельзя-с, ваяться нечем; вот домик купил,   заведеньице всякое домашнее завели, лошадок, то, другое. Сами извольте   рассудить! Об детях подумать надо.      

Олимпиада Самсоновна. Что ж,   тятенька, нельзя же нам самим ни при чем остаться. Ведь мы не мещане   какие-нибудь.      

Подхалюзин. Вы, тятенька, извольте   рассудить: нынче без капитала нельзя-с, без капитала-то немного наторгуешь.      

Олимпиада Самсоновна. Я у вас,   тятенька, до двадцати лет жила - свету не видала. Что ж, мне прикажете отдать   вам деньги, да самой опять в ситцевых платьях ходить?      

Большов. Что вы! Что вы! Опомнитесь!   Ведь я у вас не милостыню прошу, а свое же добро. Люди ли вы?..      

Олимпиада Самсоновна. Известное   дело, тятенька, люди, а не звери же.      

Большов. Лазарь! Да ты вспомни те, ведь   я тебе все отдал, все дочиста; вот что себе оставил, видишь! Ведь я тебя   мальчишкой в дом взял, подлец ты бесчувственный! Поил, кормил вместо отца   родного, в люди вывел. А видел ли я от тебя благодарность какую? Видел ли?   Вспомни то, Лазарь, сколько раз я замечал, что ты на руку не чист! Что ж? Я   ведь не прогнал тебя, как скота какого, не ославил на весь город. Я тебя сделал   главным приказчиком, тебе я все свое состояние отдал, да тебе же, Лазарь, я   отдал и дочь-то своими руками. А не случись со мною этого попущения, ты бы на   нее и глядеть-то не смел.      

Подхалюзин. Помилуйте, тятенька, я все это   очень хорошо чувствую-с!      

Большов. Чувствуешь ты! Ты бы должен все   отдать, как я, в одной рубашке остаться, только бы своего благодетеля выручить.   Да не прошу я этого, не надо мне; ты заплати за меня только, что теперь   следует..      

Подхалюзин. Отчего бы не заплатить-с, да   просят цену, которую совсем несообразную.      

Большов. Да разве я прошу! Я из-за   каждой вашей копейки просил, просил, в ноги кланялся, да что же мне делать,   когда не хотят уступить ничего?      

Олимпиада Самсоновна. Мы, тятенька,   сказали вам, что больше десяти копеек дать не можем,- и толковать об этом   нечего.      

Большов. Уж ты скажи, дочка: ступай,   мол, ты, старый черт, в яму! Да, в яму! В острог его, старого дурака. И за   дело! Не гонись за большим, будь доволен тем, что есть. А за большим   погонишься, и последнее отнимут, оберут тебя дочиста. И придется тебе бежать на   Каменный мост да бросаться в Москву-реку. Да и оттедова тебя за язык вытянут да   в острог посадят.      

Все   молчат. Большов пьет.      

А вы   подумайте, каково мне теперь в яму-то идти. Что ж мне, зажмуриться, что ли? Мне   Ильинка-то теперь за сто верст покажется. Вы подумайте только, каково по   Ильинке-то идти. Это все равно, что грешную душу дьяволы, прости господи, по   мытарствам тащат. А там мимо Иверской, как мне взглянуть-то на нее, на   матушку?.. Знаешь, Лазарь, Иуда - ведь он тоже Христа за деньги продал, как мы   совесть за деньги продаем... А что ему за это было?" А там Присутственные   места, Уголовная палата... Ведь я злостный - умышленный... ведь меня в Сибирь   сошлют. Господи!.. Коли так не дадите денег, дайте Христа ради! (Плачет.)      

Подхалюзин. Что вы, что вы, тятенька?   Полноте! Бог милостив! Что это вы? Поправим как-нибудь. Все в наших руках!      

Большов. Денег надо, Лазарь, денег.   Больше нечем поправить. Либо. денег, либо в Сибирь.      

Подхалюзин. И денег дадим-с, только бы   отвязались! Я, так и быть, еще пять копеечек прибавлю.      

Большов. Эки года! Есть ли в вас   христианство? Двадцать пять копеек надо, Лазарь!      

Подхалюзин. Нет, это, тятенька, много-с,   ей-богу много!      

Большов. Змеи вы подколодные!   (Опускается головой на стол.)      

Аграфена Кондратьевна. Варвар ты,   варвар! Разбойник ты эдакой! Нет тебе моего благословения! Иссохнешь ведь и с   деньгами-то, иссохнешь, не доживя веку. Разбойник ты, эдакой разбойник!      

Подхалюзин. Полноте, маменька, бога-то   гневить! Что это вы клянете нас, не разобрамши дела-то! Вы видите, тятенька   захмелел маненько, а вы уж и на-поди.      

Олимпиада Самсоновна. Уж вы,   маменька, молчали бы лучше! А то вы рады проклять в треисподнюю. Знаю я: вас на   это станет. За то вам, должно быть, и других детей-то бог не дал.      

Аграфена Кондратьевна. Сама ты   молчи, беспутная! И одну-то тебя бог в наказание послал.      

Олимпиада Самсоновна. У вас все   беспутные - вы одни хороши. На себя-то посмотрели бы, только что   понедельничаете, а то дня не пройдет, чтоб не облаять кого-нибудь.      

Аграфена Кондратьевна. Ишь ты! Ишь   ты! Ах, ах, ах!.. Да я прокляну тебя на всех соборах!      

Олимпиада Самсоновна. Проклинайте,   пожалуй!      

Аграфена Кондратьевна. Да! Вот   как! Умрешь, не сгниешь! Да!..      

Олимпиада Самсоновна. Очень нужно!      

Большов(встает).Ну, прощайте, дети.      

Подхалюзин. Что вы, тятенька, посидите!   Надобно же как-нибудь дело-то кончить!      

Большов. Да что кончать-то? Уж я вижу,   что дело-то кончено. Сама себя раба бьет, коли не чисто жнет! Ты уж не плати за   меня ничего: пусть что хотят со мной, то и делают. Прощайте, пора мне!      

Подхалюзин. Прощайте, тятенька! Бог   милостив - как-нибудь обойдется!      

Большов. Прощай, жена!      

Аграфена Кондратьевна. Прощай,   батюшко Самсон Силыч! Когда к вам в яму-то пущают?      

Большов. Не знаю!      

Аграфена Кондратьевна. Ну, так я   наведаюсь: а то умрешь тут, не видамши-то тебя.      

Большов. Прощай, дочка! Прощайте,   Алимпияда Самсоновна! Ну, вот вы теперь будете богаты, заживете по-барски. По   гуляньям это, по балам дьявола тешить! А не забудьте вы, Алимпияда Самсоновна,   что есть клетки с железными решетками, сидят там бедные-заключенные. Не   забудьте нас, бедных-заключенных. (Уходит с Аграфеной Кондратьевной.)      

Подхалюзин. Эх, Алимпияда Самсоновна-с!   Неловко-с! Жаль тятеньку, ей-богу, жаль-с! Нешто поехать самому поторговаться с   кредиторами! Аль не надо-с? Он-то сам лучше их разжалобит. А? али ехать?   Поеду-с! Тишка!      

Олимпиада Самсоновна. Как хотите,   так и делайте - ваше дело.      

Подхалюзин. Тишка!      

Входит.      

Подай   старый сертук, которого хуже нет.      

Тишка   уходит.      

А то   подумают; богат, должно быть, в те поры и не сговоришь.      ЯВЛЕНИЕ ПЯТОЕ      

Те   же, Рисположенский и Аграфена Кондратъевна.      

Рисположенский. Вы, матушка, Аграфена   Кондратьевна, огурчиков еще не изволили солить?;. ..      

Аграфена Кондратьевна. Нет,   батюшко! Какие теперь огурчики! До того ли уж мне? А вы посолили?      

Рисположенский. Как же, матушка, посолили.   Дороги нынче очень; говорят, морозом хватило. Лазарь Елизарыч, батюшка,   здравствуйте. Это водочка? Я, Лазарь Елизарыч, рюмочку выпью.      

Аграфена   Кондратъевна уходит, с Олимпиадой Самсоновной.      

Подхалюзин. А за чем это вы к дам   пожаловали?      

Рисположенский. Хе, хе, хе!.. Какой вы   шут-с-ник, Лазарь Елизарыч! Известное дело, за чем!      

Подхалюзин. А за чем бы это, желательно   знать-с?      

Рислоложенскии. За деньгами, Лазарь Елизарыч,   за деньгами! Кто за чем, а я все за деньгами      

Подхалюзин. Да уж вы за деньгами-то больно   часто ходите.      

Рисположенский. Да как же не ходить-то, Лазарь   Елизарыч, когда вы по пяти цедковых даете. Ведь у меня семейство.      

Подхалюзин. Что ж, вам не по сту же давать.      

Рисположенский. А уж отдали бы зараз, так я бы   к вам и не ходил.      

Подхалюзин. То-то вы ни уха, ни рыла не   смыслите, а еще хапанцы берете. За что вам давать-то!      

Рисположенский. Как за что? - Сами обещали!      

Подхалюзин. Сами обещали! Ведь давали тебе   - попользовался, ну и будет, нора честь знать.      

Рисположенский. Как пора честь знать? Да вы мне   еще тысячи полторы должны.      

Подхалюзин. Должны! Тож "должны!"   Словно у него документ! А за что за мошенничество!      

Рисположенский. Как за мошенничество? За труды,   а не за мошенничество!      

Подхалюзин. За труды!      

Рисположенский. Ну, да там за что бы то ни   было, а давайте деньги, а то документ.      

Подхалюзин. Чего-с? Документ! Нет, уж это   после придите.      

Рисположенский. Так что ж, ты Меня грабить что   ли, хочешь с малыми детьми?      

Подхалюзин. Что за грабеж! А ведь возьми   еще пять целковых, да и ступай с богом.      

Рисположенский. Нет, погоди! Ты от меня этим не   отделаешься!      

Тишка   входит.      

Подхалюзин. А что же ты со мной сделаешь?      

Рисположенский. Язык-то у меня не купленый.      

Подхалюзин. Что ж ты, лизать, что ли, меня   хочешь?      

Рисположенский. Нет, не лизать, а добрым людям   рассказывать.      

Подхалюзин. Об чем рассказывать-то,   купоросная душа! Да кто тебе поверит-то еще?      

Рисположенский. Кто поверит?      

Подхалюзин. Да! Кто поверит? Погляди-тко ты   на себя.      

Рисположенский. Кто поверит? Кто поверит? А вот   увидишь! А вот увидишь! Батюшки мои, да что ж мне делать-то? Смерть моя! Грабит   меня, разбойник, грабит! Нет, ты погоди! Ты увидишь! Грабить не приказано!      

Подхалюзин. Да что увидать-то?      

Рисположенский. А вот что увидишь! Постой еще,   постой, постой! Ты думаешь, я на тебя суда не найду? Погоди!      

Подхалюзин. Погоди да погоди! Уж я и так   ждал довольно. Ты полно пужать-то: не страшно.      

Рисположенский. Ты думаешь, мне никто не   поверит? Не поверит? Ну, пускай обижают! Я... я вот что сделаю: почтеннейшая   публика!      

Подхалюзин. Что ты! Что ты! Очнись!      

Тишка. Ишь ты, с пьяных-то глаз куда   лезет!      

Рисположенский. Постой, постой!.. Почтеннейшая   публика! Жена, четверо детей - вот сапоги худые!..      

Подхалюзин. Все врет-с! Самый пустой   человек-с! Полно ты, полно... Ты прежде на себя-то посмотри, ну куда ты лезешь!      

Рисположенский. Пусти! Тестя обокрал! И меня   грабит... Жена, четверо детей, сапоги худые!      

Тишка. Подметки подкинуть можно!      

Рисположенский. Ты что? Ты такой же грабитель!      

Тишка. Ничего-с, проехали!      

Подхалюзин. Ах! Ну, что ты мораль-то эдакую   пущаешь!      

Рисположенский. Нет, ты погоди! Я тебе   припомню! Я тебя в Сибирь упеку!      

Подхалюзин. Не верьте, все врет-с! Так-с,   самый пустой человек-с, внимания не стоящий! Эх, братец, какой ты безобразный!   Ну, не знал я тебя ни за какие бы благополучия и связываться не стал.      

Рисположенский. Что, взял, а! Что, взял! Вот   тебе, собака! Ну, теперь подавись моими деньгами, черт с тобой! (Уходит.)      

Подхалюзин. Какой горячий-с! (К публике.)   Вы ему не верьте, это он, что говорил-с,- это все врет. Ничего этого и не было.   Это ему, должно быть, во сне приснилось. А вот мы магазинчик открываем, милости   просим! Малого ребенка пришлете - в луковице не обочтем.