1 2 3 
Катерина. Тиша, на кого ты меня  оставляешь! Быть беде без тебя! Быть беде!    

Кабанов. Ну, да ведь нельзя, так уж  нечего делать.    

Катерина. Ну, так вот что! Возьми ты с  меня какую-нибудь клятву страшную…    

Кабанов. Какую клятву?    

Катерина. Вот какую: чтобы не смела я без  тебя ни под каким видом ни говорить ни с кем чужим, ни видеться, чтобы и думать  я не смела ни о ком, кроме тебя.    

Кабанов. Да на что ж это?    

Катерина. Успокой ты мою душу, сделай  такую милость для меня!    

Кабанов. Как можно за себя ручаться,  мало ль что может в голову прийти.    

Катерина (Падая на колени). Чтоб  не видать мне ни отца, ни матери! Умереть мне без покаяния, если я…    

Кабанов (поднимая ее). Что ты!  Что ты! Какой грех-то! Я и слушать не хочу!    

     

Голос  Кабановой:  «Пора, Тихон!»    

     

Входят  Кабанова, Варвара и Глаша.    

 Явление пятое    

     

Те  же, Кабанова,  Варвара и Глаша.    

     

Кабанова. Ну, Тихон, пора. Поезжай с  богом! (Садится.) Садитесь все!    

     

Все  садятся. Молчание.    

     

Ну,  прощай! (Встает, и все встают.)    

Кабанов (подходя к матери).  Прощайте, маменька! Кабанова (жестом показывая в землю). В ноги, в ноги!    

     

Кабанов  кланяется в ноги, потом целуется с матерью.    

     

Прощайся  с женой!    

Кабанов. Прощай, Катя!    

     

Катерина  кидается ему на шею.    

     

Кабанова. Что на шею-то виснешь,  бесстыдница! Не с любовником прощаешься! Он тебе муж – глава! Аль порядку не  знаешь? В ноги кланяйся!    

     

Катерина  кланяется в ноги.    

     

Кабанов. Прощай, сестрица! (Целуется  с Варварой.) Прощай, Глаша! (Целуется с Глашей.) Прощайте, маменька!  (Кланяется.)    

Кабанова. Прощай! Дальние проводы –  лишние слезы.    

     

Кабанов уходит, за ним Катерина, Варвара  и Глаша.    

 Явление шестое    

     

Кабанова (одна). Молодость-то что  значит! Смешно смотреть-то даже на них! Кабы не свои, насмеялась бы досыта:  ничего-то не знают, никакого порядка. Проститься-то путем не умеют. Хорошо еще,  у кого в доме старшие есть, ими дом-то и держится, пока живы. А ведь тоже,  глупые, на свою волю хотят; а выйдут на волю-то, так и путаются на покор да  смех добрым людям. Конечно, кто и пожалеет, а больше все смеются. Да не  смеяться-то нельзя: гостей позовут, посадить не умеют, да еще, гляди, позабудут  кого из родных. Смех, да и только! Так-то вот старина-то и выводится. В другой  дом и взойти-то не хочется. А и взойдешь-то, так плюнешь, да вон скорее. Что  будет, как старики перемрут, как будет свет стоять, уж и не знаю. Ну, да уж  хоть то хорошо, что не увижу ничего.    

     

Входят  Катерина и Варвара.    

     

Явление седьмое    

     

Кабанова, Катерина и Варвара.    

     

Кабанова. Ты вот похвалялась, что мужа  очень любишь; вижу я теперь твою любовь-то. Другая хорошая жена, проводивши  мужа-то, часа полтора воет, лежит на крыльце; а тебе, видно, ничего.    

Катерина. Не к чему! Да и не умею. Что  народ-то смешить!    

Кабанова. Хитрость-то невеликая. Кабы  любила, так бы выучилась. Коли порядком не умеешь, ты хоть бы пример-то этот  сделала; все-таки пристойнее; а то, видно, на словах только. Ну, я богу молиться  пойду, не мешайте мне.    

Варвара. Я со двора пойду.    

Кабанова (ласково). А мне что!  Поди! Гуляй, пока твоя пора придет. Еще насидишься!    

     

Уходят  Кабанова и Варвара.    

     

Явление восьмое    

     

Катерина (одна, задумчиво). Ну,  теперь тишина у вас в доме воцарится. Ах, какая скука! Хоть бы дети чьи-нибудь!  Эко горе! Деток-то у меня нет: все бы я и сидела с ними да забавляла их. Люблю  очень с детьми разговаривать – ангелы ведь это. (Молчание.) Кабы я маленькая  умерла, лучше бы было. Глядела бы я с неба на землю да радовалась всему. А то  полетела бы невидимо, куда захотела. Вылетела бы в поле и летала бы с василька  на василек по ветру, как бабочка. (Задумывается.) А вот что сделаю: я  начну работу какую-нибудь по обещанию; пойду в гостиный двор, куплю холста, да  и буду шить белье, а потом раздам бедным. Они за меня богу помолят. Вот и  засядем шить с Варварой и не увидим, как время пройдет; а тут Тиша приедет.    

     

Входит  Варвара.    

 Явление девятое    

     

Катерина и Варвара.    

     

Варвара (покрывает голову платком  перед зеркалом). Я теперь гулять пойду; а ужо нам Глаша постелет постели в  саду, маменька позволила. В саду, за малиной, есть калитка, ее маменька  запирает на замок, а ключ прячет. Я его унесла, а ей подложила другой, чтоб не  заметила. На вот, может быть, понадобится. (Подает ключ.) Если увижу,  так скажу, чтоб приходил к калитке.    

Катерина (с испугом отталкивая ключ).  На что! На что! Не надо, не надо!    

Варвара. Тебе не надо, мне понадобится;  возьми, не укусит он тебя.    

Катерина. Да что ты затеяла-то,  греховодница! Можно ли это! Подумала ль ты! Что ты! Что ты!    

Варвара. Ну, я много разговаривать не  люблю, да и некогда мне. Мне гулять пора. (Уходит.)    

     

Явление десятое    

     

Катерина (одна, держа ключ в руках).  Что она это делает-то? Что она только придумывает? Ах, сумасшедшая, право  сумасшедшая! Вот погибель-то! Вот она! Бросить его, бросить далеко, в реку  кинуть, чтоб не нашли никогда. Он руки-то жжет, точно уголь. (Подумав.) Вот  так-то и гибнет наша сестра-то. В неволе-то кому весело! Мало ли что в голову-то  придет. Вышел случай, другая и рада: так очертя голову и кинется. А как же это  можно, не подумавши, не рассудивши-то! Долго ли в беду попасть! А там и плачься  всю жизнь, мучайся; неволя-то еще горчее покажется. (Молчание.) А горька  неволя, ох, как горька! Кто от нее не плачет! А пуще всех мы, бабы. Вот хоть я  теперь! Живу, маюсь, просвету себе не вижу. Да и не увижу, знать! Что дальше,  то хуже. А теперь еще этот грех-то на меня. (Задумывается.) Кабы не  свекровь!.. Сокрушила она меня… от нее мне и дом-то опостылел; стены-то даже  противны, (Задумчиво смотрит на ключ.) Бросить его? Разумеется, надо  бросить. И как он ко мне в руки попал? На соблазн, на пагубу мою. (Прислушивается.)  Ах, кто-то идет. Так сердце и упало. (Прячет ключ в карман.) Нет!..  Никого! Что я так испугалась! И ключ спрятала… Ну, уж, знать, там ему и быть!  Видно, сама судьба того хочет! Да какой же в этом грех, если я взгляну на него  раз, хоть издали-то! Да хоть и поговорю-то, так все не беда! А как же я  мужу-то!.. Да ведь он сам не захотел. Да, может, такого и случая-то еще во всю  жизнь не выдет. Тогда и плачься на себя: был случай, да не умела пользоваться.  Да что я говорю-то, что я себя обманываю? Мне хоть умереть, да увидеть его.  Перед кем я притворяюсь-то!.. Бросить ключ! Нет, ни за что на свете! Он мой  теперь… Будь что будет, а я Бориса увижу! Ах, кабы ночь поскорее!..    

     

 Действие третье    

     

Сцена первая    

     

Улица.  Ворота дома Кабановых, перед воротами скамейка.    

     Явление первое    

     

Кабанова и Феклуша (сидят на  скамейке).    

     

Феклуша. Последние времена, матушка  Марфа Игнатьевна, последние, по всем приметам последние. Еще у вас в городе рай  и тишина, а по другим городам так просто содом, матушка: шум, беготня, езда  беспрестанная! Народ-то так и снует, один туда, другой сюда.    

Кабанова. Некуда нам торопиться-то,  милая, мы и живем не спеша.    

Феклуша. Нет, матушка, оттого у вас  тишина в городе, что многие люди, вот хоть бы вас взять, добродетелями, как  цветами, украшаются: оттого все и делается прохладно и благочинно. Ведь эта  беготня-то, матушка, что значит? Ведь это суета! Вот хоть бы в Москве: бегает  народ взад и вперед, неизвестно зачем. Вот она суета-то и есть. Суетный народ,  матушка Марфа Игнатьевна, вот он и бегает. Ему представляется-то, что он за  делом бежит; торопится, бедный, людей не узнает; ему мерещится, что его манит  некто, а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И пойдет в  тоске. А другому мерещится, что будто он догоняет кого-то знакомого. Со стороны-то  свежий человек сейчас видит, что никого нет; а тому-то все кажется от суеты,  что он догоняет. Суета-то, ведь она вроде туману бывает. Вот у вас в этакой  прекрасный вечер редко кто и за ворота-то выйдет посидеть; а в Москве-то теперь  гульбища да игрища, а по улицам-то индо грохот идет, стон стоит. Да чего, матушка  Марфа Игнатьевна, огненного змия стали запрягать: все, видишь, для ради скорости.    

Кабанова. Слышала я, милая.    

Феклуша. А я, матушка, так своими  глазами видела; конечно, другие от суеты не видят ничего, так он им машиной  показывается, они машиной и называют, а я видела, как он лапами-то вот так (растопыривает  пальцы) делает. Ну, и стон, которые люди хорошей жизни, так слышат.    

Кабанова. Назвать-то всячески можно,  пожалуй, хоть машиной назови; народ-то глуп, будет всему верить. А меня хоть ты  золотом осыпь, так я не поеду.    

Феклуша. Что за крайности, матушка! Сохрани  господи от такой напасти! А вот еще, матушка Марфа Игнатьевна, было мне в  Москве видение некоторое. Иду я рано поутру, еще чуть брезжится, и вижу, на  высоком-превысоком доме, на крыше, стоит кто-то, лицом черен. Уж сами понимаете  кто. И делает он руками, как будто сыплет что, а ничего не сыпется. Тут я  догадалась, что это он плевелы сыплет, а народ днем в суете-то своей невидимо и  подберет. Оттого-то они так и бегают, оттого и женщины-то у них все такие  худые, тела-то никак не нагуляют, да как будто они что потеряли либо чего ищут:  в лице печаль, даже жалко.    

Кабанова. Все может быть, моя милая! В  наши времена чего дивиться!    

Феклуша. Тяжелые времена, матушка Марфа  Игнатьевна, тяжелые. Уж и время-то стало в умаление приходить.    

Кабанова. Как так, милая, в умаление?    

Феклуша. Конечно, не мы, где нам  заметить в суете-то! А вот умные люди замечают, что у нас и время-то короче  становится. Бывало, лето и зима-то тянутся-тянутся, не дождешься, когда  кончатся; а нынче и не увидишь, как пролетят. Дни-то и часы все те же как будто  остались, а время-то, за наши грехи, все короче и короче делается. Вот что  умные-то люди говорят.    

Кабанова. И хуже этого, милая, будет.    

Феклуша. Нам-то бы только не дожить до  этого,    

Кабанова. Может, и доживем.    

     

Входит  Дикой.    

     Явление второе    

     

Те  же и Дикой.    

     

Кабанова. Что это ты, кум, бродишь так  поздно?    

Дикой. А кто ж мне запретит!    

Кабанова. Кто запретит! Кому нужно!    

Дикой. Ну, и, значит, нечего  разговаривать. Что я, под началом, что ль, у кого? Ты еще что тут! Какого еще  тут черта водяного!..    

Кабанова. Ну, ты не очень горло-то  распускай! Ты найди подешевле меня! А я тебе дорога! Ступай своей дорогой, куда  шел. Пойдем, Феклуша, домой. (Встает.)    

Дикой. Постой, кума, постой! Не  сердись. Еще успеешь дома-то быть: дом-то твой не за горами. Вот он!    

Кабанова. Коли ты за делом, так не ори, а  говори толком.    

Дикой. Никакого дела нет, а я хмелен,  вот что.    

Кабанова. Что ж, ты мне теперь хвалить  тебя прикажешь за это?    

Дикой. Ни хвалить, ни бранить. А,  значит, я хмелен. Ну, и кончено дело. Пока не просплюсь, уж этого дела  поправить нельзя.    

Кабанова. Так ступай, спи!    

Дикой. Куда ж это я пойду?    

Кабанова. Домой. А то куда же!    

Дикой. А коли я не хочу домой-то?    

Кабанова. Отчего же это, позволь тебя  спросить?    

Дикой. А потому, что у меня там война  идет.    

Кабанова. Да кому ж там воевать-то? Ведь  ты один только там воин-то и есть.    

Дикой. Ну так что ж, что я воин? Ну  что ж из этого?    

Кабанова. Что? Ничего. А и честь-то не  велика, потому что воюешь-то ты всю жизнь с бабами. Вот что.    

Дикой. Ну, значит, они и должны мне  покоряться. А то я, что ли, покоряться стану!    

Кабанова. Уж немало я дивлюсь на тебя:  столько у тебя народу в доме, а на тебя на одного угодить не могут.    

Дикой. Вот поди ж ты!    

Кабанова. Ну, что ж тебе нужно от меня?    

Дикой. А вот что: разговори меня,  чтобы у меня сердце прошло. Ты только одна во всем городе умеешь меня  разговорить.    

Кабанова. Поди, Феклушка, вели  приготовить закусить что-нибудь.    

     

Феклуша уходит.    

     

Пойдем в  покои!    

Дикой. Нет, я в покои не пойду, в  покоях я хуже.    

Кабанова. Чем же тебя рассердили-то?    

Дикой. Еще с утра с самого.    

Кабанова. Должно быть, денег просили.    

Дикой. Точно сговорились, проклятые;  то тот, то другой целый день пристают.    

Кабанова. Должно быть, надо, коли  пристают.    

Дикой. Понимаю я это; да что ж ты мне  прикажешь с собой делать, когда у меня сердце такое! Ведь уж знаю, что надо  отдать, а все добром не могу. Друг ты мне, и я тебе должен отдать, а приди ты у  меня просить – обругаю. Я отдам, отдам, а обругаю. Потому, только заикнись мне  о деньгах, у меня всю нутренную разжигать станет; всю нутренную вот разжигает,  да и только; ну, и в те поры ни за что обругаю человека.    

Кабанова. Нет над тобой старших, вот ты и  куражишься.    

Дикой. Нет, ты, кума, молчи! Ты  слушай! Вот какие со мной истории бывали. О посту как-то о великом я говел, а  тут нелегкая и подсунь мужичонка: за деньгами пришел, дрова возил. И принесло ж  его на грех-то в такое время! Согрешил-таки: изругал, так изругал, что лучше требовать  нельзя, чуть не прибил. Вот оно, какое сердце-то у меня! После прощенья просил,  в ноги кланялся, право так. Истинно тебе говорю, мужику в ноги кланялся. Вот до  чего меня сердце доводит: тут на дворе, в грязи, ему и кланялся; при всех ему  кланялся.    

Кабанова. А зачем ты нарочно-то себя в  сердце приводишь? Это, кум, нехорошо.    

Дикой. Как так нарочно?    

Кабанова. Я видала, я знаю. Ты, коли  видишь, что просить у тебя чего-нибудь хотят, ты возьмешь да нарочно из своих  на кого-нибудь и накинешься, чтобы рассердиться; потому что ты знаешь, что к  тебе сердитому никто уж не пойдет. Вот что, кум!    

Дикой. Ну, что ж такое? Кому своего  добра не жалко!    

     

Глаша входит.    

     

Глаша. Марфа Игнатьевна, закусить  поставлено, пожалуйте!    

Кабанова. Что ж, кум, зайди. Закуси, чем  бог послал.    

Дикой. Пожалуй.    

Кабанова. Милости просим! (Пропускает  вперед Дикого и уходит за ним.)    

     

Глаша,  сложа руки, стоит у ворот.    

     

Глаша. Никак, Борис Григорьич идет. Уж  не за дядей ли? Аль так гуляет? Должно, так гуляет.    

     

Входит  Борис.    

     Явление третье    

     

Глаша, Борис, потом Кулигин.    

     

Борис. Не у вас ли дядя?    

Глаша. У нас. Тебе нужно, что ль, его?    

Борис. Послали из дому узнать, где он.  А коли у вас, так пусть сидит: кому его нужно. Дома-то рады-радехоньки, что  ушел.    

Глаша. Нашей бы хозяйке за ним быть,  она б его скоро прекратила. Что ж я, дура, стою-то с тобой! Прощай. (Уходит.)    

Борис. Ах ты, господи! Хоть бы одним  глазком взглянуть на нее! В дом войти нельзя: здесь незваные не ходят. Вот жизнь-то!  Живем в одном городе, почти рядом, а увидишься раз в неделю, и то в церкви либо  на дороге, вот и все! Здесь что вышла замуж, что схоронили – все равно.    

     

Молчание.    

     

Уж  совсем бы мне ее не видать: легче бы было! А то видишь урывками, да еще при людях;  во сто глаз на тебя смотрят. Только сердце надрывается. Да и с собой-то не  сладишь никак. Пойдешь гулять, а очутишься всегда здесь у ворот. И зачем я хожу  сюда? Видеть ее никогда нельзя, а еще, пожалуй, разговор какой выйдет, ее-то в  беду введешь. Ну, попал я в городок!    

     

Идет  ему навстречу Кулигин.    

     

Кулигин. Что, сударь? Гулять изволите?    

Борис. Да, гуляю себе, погода очень  хороша нынче.    

Кулигин. Очень хорошо, сударь, гулять  теперь. Тишина, воздух отличный, из-за Волги с лугов цветами пахнет, небо  чистое…    

     

Открылась бездна, звезд полна,    

Звездам числа нет, бездне – дна.    

     

Пойдемте,  сударь, на бульвар, ни души там нет.    

Борис. Пойдемте!    

Кулигин. Вот какой, сударь, у нас  городишко! Бульвар сделали, а не гуляют. Гуляют только по праздникам, и то один  вид делают, что гуляют, а сами ходят туда наряды показывать. Только пьяного  приказного и встретишь, из трактира домой плетется. Бедным гулять, сударь,  некогда, у них день и ночь работа. И спят-то всего часа три в сутки. А  богатые-то что делают? Ну, что бы, кажется, им не гулять, не дышать свежим  воздухом? Так нет. У всех давно ворота, сударь, заперты, и собаки спущены… Вы  думаете, они дело делают либо богу молятся? Нет, сударь. И не от воров они  запираются, а чтоб люди не видали, как они своих домашних едят поедом да семью  тиранят. И что слез льется за этими запорами, невидимых и неслышимых! Да что  вам говорить, сударь! По себе можете судить. И что, сударь, за этими замками  разврату темного да пьянства! И все шито да крыто – никто ничего не видит  и не знает, видит только один бог! Ты, говорит, смотри, в людях меня да на  улице, а до семьи моей тебе дела нет; на это, говорит, у меня есть замки, да  запоры, да собаки злые. Семья, говорит, дело тайное, секретное! Знаем мы эти  секреты-то! От этих секретов-то, сударь, ему только одному весело, а остальные  волком воют. Да и что за секрет? Кто его не знает! Ограбить сирот,  родственников, племянников, заколотить домашних так, чтобы ни об чем, что он  там творит, пискнуть не смели. Вот и весь секрет. Ну, да бог с ними! А знаете,  сударь, кто у нас гуляет? Молодые парни да девушки. Так эти у сна воруют  часок-другой, ну и гуляют парочками. Да вот пара!    

     

Показываются  Кудряш и Варвара. Целуются.    

     

Борис. Целуются.    

Кулигин. Это у нас нужды нет.    

     

Кудряш уходит, а Варвара подходит к  своим воротам и манит Бориса. Он подходит.    

     Явление четвертое    

     

Борис, Кулигин и Варвара.    

     

Кулигин. Я, сударь, на бульвар пойду.  Что вам мешать-то? Там и подожду.    

Борис. Хорошо, я сейчас приду.    

     

Кулигин уходит.    

     

Варвара (закрываясь платком).  Знаешь овраг за Кабановым садом?    

Борис. Знаю.    

Варвара. Приходи туда ужо попозже.    

Борис. Зачем?    

Варвара. Какой ты глупый! Приходи: там  увидишь, зачем. Ну, ступай скорей, тебя дожидаются.    

     

Борис уходит.    

     

Не узнал  ведь! Пущай теперь подумает. А ужотко я знаю, что Катерина не утерпит,  выскочит. (Уходит в ворота.)    

     

 Сцена вторая    

     

Ночь.  Овраг, покрытый кустами; наверху – забор сада Кабановых и калитка; сверху – тропинка.    

     Явление первое    

     

Кудряш (входит с гитарой). Нет  никого. Что ж это она там! Ну, посидим да подождем. (Садится на камень.)  Да со скуки песенку споем. (Поет.)    

     

Как донской-то казак, казак вел коня  поить,    

Добрый молодец, уж он у ворот стоит.    

У ворот стоит, сам он думу думает,    

Думу думает, как будет жену губить.    

Как жена-то, жена мужу возмолилася,    

Во скоры-то ноги ему поклонилася:    

«Уж ты, батюшка, ты ли, мил сердечный  друг!    

Ты не бей, не губи ты меня со вечера!    

Ты убей, загуби меня со полуночи!    

Дай уснуть моим малым детушкам,    

Малым детушкам, всем ближним  соседушкам».    

     

Входит  Борис.    

     Явление второе    

     

Кудряш и Борис.    

     

Кудряш (перестает петь). Ишь ты!  Смирен, смирен, а тоже в разгул пошел.    

Борис. Кудряш, это ты?    

Кудряш. Я, Борис Григорьич!    

Борис. Зачем это ты здесь?    

Кудряш. Я-то? Стало быть, мне нужно,  Борис Григорьич, коли я здесь. Без надобности б не пошел. Вас куда бог несет?    

Борис (оглядывает местность).  Вот что, Кудряш: мне бы нужно здесь остаться, а тебе ведь, я думаю, все равно,  ты можешь идти и в другое место.    

Кудряш. Нет, Борис Григорьич, вы, я  вижу, здесь еще в первый раз, а у меня уж тут место насиженное и дорожка-то мной  протоптана. Я вас люблю, сударь, и на всякую вам услугу готов; а на этой  дорожке вы со мной ночью не встречайтесь, чтобы, сохрани господи, греха какого  не вышло. Уговор лучше денег.    

Борис. Что с тобой, Ваня?    

Кудряш. Да что: Ваня! Я знаю, что я  Ваня. А вы идите своей дорогой, вот и все. Заведи себе сам, да и гуляй себе с  ней, и никому до тебя дела нет. А чужих не трогай! У нас так не водится, а то  парни ноги переломают. Я за свою… Да я и не знаю, что сделаю! Горло перерву.    

Борис. Напрасно ты сердишься; у меня и  на уме-то нет отбивать у тебя. Я бы и не пришел сюда, кабы мне не велели.    

Кудряш. Кто ж велел?    

Борис. Я не разобрал, темно было.  Девушка какая-то остановила меня на улице и сказала, чтобы я именно сюда  пришел, сзади сада Кабановых, где тропинка.    

Кудряш. Кто ж бы это такая?    

Борис. Послушай, Кудряш. Можно  с тобой поговорить по душе, ты не разболтаешь?    

Кудряш. Говорите, не бойтесь! У меня  все одно, что умерло.    

Борис. Я здесь ничего не знаю, ни  порядков ваших, ни обычаев; а дело-то такое…    

Кудряш. Полюбили, что ль, кого?    

Борис. Да, Кудряш.    

Кудряш. Ну что ж, это ничего. У нас  насчет этого слободно. Девки гуляют себе как хотят, отцу с матерью и дела нет.  Только бабы взаперти сидят.    

Борис. То-то и горе мое.    

Кудряш. Так неужто ж замужнюю полюбили?    

Борис. Замужнюю, Кудряш.    

Кудряш. Эх, Борис Григорьич, бросить  надоть!    

Борис. Легко сказать – бросить! Тебе  это, может быть, все равно; ты одну бросишь, а другую найдешь. А я не могу  этого! Уж я коли полюбил…    

Кудряш. Ведь это, значит, вы ее совсем  загубить хотите, Борис Григорьич!    

Борис. Сохрани, господи! Сохрани меня,  господи! Нет, Кудряш, как можно. Захочу ли я ее погубить! Мне только бы видеть  ее где-нибудь, мне больше ничего не надо.    

Кудряш. Как, сударь, за себя  поручиться! А ведь здесь какой народ! Сами знаете. Съедят, в гроб вколотят.    

Борис. Ах, не говори этого, Кудряш,  пожалуйста, не пугай ты меня!    

Кудряш. А она-то вас любит?    

Борис. Не знаю.    

Кудряш. Да вы видались когда аль нет?    

Борис. Я один раз только и был у них с  дядей. А то в церкви вижу, на бульваре встречаемся. Ах, Кудряш, как она  молится, кабы ты посмотрел! Какая у ней на лице улыбка ангельская, а от лица-то  будто светится.    

Кудряш. Так это молодая Кабанова, что  ль?    

Борис. Она, Кудряш.    

Кудряш. Да! Так вот оно что! Ну, честь  имеем проздравить!    

Борис. С чем?    

Кудряш. Да как же! Значит, у вас дело  на лад идет, коли сюда приходить велели.    

Борис. Так неужто она велела?    

Кудряш. А то кто же?    

Борис. Нет, ты шутишь! Этого быть не  может. (Хватается за голову.)    

Кудряш. Что с вами?    

Борис. Я с ума сойду от радости.    

Кудряш. Вота! Есть от чего с ума  сходить! Только вы смотрите – себе хлопот не наделайте, да и ее-то в беду не  введите! Положим, хоть у нее муж и дурак, да свекровь-то больно люта.    

     

Варвара выходит из калитки.    

     Явление тертье    

     

Те  же и Варвара,  потом Катерина.    

     

Варвара (у калитки поет).    

     

За рекою, за быстрою, мой Ваня  гуляет,    

Там мой Ванюшка гуляет…    

     

Кудряш (продолжает).    

     

Товар закупает.    

     

(Свищет.)    

Варвара (сходит по тропинке и, закрыв  лицо платком, подходит к Борису). Ты, парень, подожди. Дождешься  чего-нибудь. (Кудряшу.) Пойдем на Волгу.    

Кудряш. Ты что ж так долго? Ждать вас  еще! Знаешь, что не люблю!    

     

Варвара  обнимает его одной рукой и уходит.    

     

Борис. Точно я сон какой вижу! Эта  ночь, песни, свиданья! Ходят обнявшись. Это так ново для меня, так хорошо, так  весело! Вот и я жду чего-то! А чего жду – и не знаю, и вообразить не могу;  только бьется сердце да дрожит каждая жилка. Не могу даже и придумать теперь,  что сказать-то ей, дух захватывает, подгибаются колени! Вот когда у меня сердце  глупое раскипится вдруг, ничем не унять. Вот идет.    

     

Катерина тихо сходит по тропинке,  покрытая большим белым платком, потупив глаза в землю.    

     

Это вы,  Катерина Петровна?    

     

Молчание.    

     

Уж как  мне благодарить вас, я и не знаю.    

     

Молчание.    

     

Кабы вы  знали, Катерина Петровна, как я люблю вас! (Хочет взять ее за руку.)    

Катерина (с испугом, но не поднимая  глаз). Не трогай, не трогай меня! Ах, ах!    

Борис. Не сердитесь!    

Катерина. Поди от меня! Поди прочь,  окаянный человек! Ты знаешь ли: ведь мне не замолить этого греха, не замолить  никогда! Ведь он камнем ляжет на душу, камнем.    

Борис. Не гоните меня!    

Катерина. Зачем ты пришел? Зачем ты  пришел, погубитель мой? Ведь я замужем, ведь мне с мужем жить до гробовой  доски!    

Борис. Вы сами велели мне прийти…    

Катерина. Да пойми ты меня, враг ты мой:  ведь до гробовой доски!    

Борис. Лучше б мне не видеть вас!    

Катерина (с волнением). Ведь что я  себе готовлю? Где мне место-то, знаешь ли?    

Борис. Успокойтесь! (Берет ев за  руку.) Сядьте!    

Катерина. Зачем ты моей погибели хочешь?    

Борис. Как же я могу хотеть вашей  погибели, когда люблю вас больше всего на свете, больше самого себя!    

Катерина. Нет, нет! Ты меня загубил!    

Борис. Разве я злодей какой?    

Катерина (качая головой). Загубил,  загубил, загубил!    

Борис. Сохрани меня бог! Пусть лучше я  сам погибну!    

Катерина. Ну, как же ты не загубил меня,  коли я, бросивши дом, ночью иду к тебе.    

Борис. Ваша воля была на то.    

Катерина. Нет у меня воли. Кабы была у  меня своя воля, не пошла бы я к тебе. (Поднимает глаза и смотрит на Бориса.)    

     

Небольшое  молчание.    

     

Твоя  теперь воля надо мной, разве ты не видишь! (Кидается к нему на шею.)    

Борис (обнимает Катерину).  Жизнь моя!    

Катерина. Знаешь что? Теперь мне умереть  вдруг захотелось!    

Борис. Зачем умирать, коли нам жить  так хорошо?    

Катерина. Нет, мне не жить! Уж я знаю,  что не жить.    

Борис. Не говори, пожалуйста, таких  слов, не печаль меня…    

Катерина. Да, тебе хорошо, ты вольный  казак, а я!..    

Борис. Никто и не узнает про нашу  любовь. Неужели же я тебя не пожалею!    

Катерина. Э! Что меня жалеть, никто не  виноват, – сама на то пошла. Не жалей, губи меня! Пусть все знают, пусть  все видят, что я делаю! (Обнимает Бориса.) Коли я для тебя греха не  побоялась, побоюсь ли я людского суда? Говорят, даже легче бывает, когда за какой-нибудь  грех здесь, на земле, натерпишься.    

Борис. Ну, что об этом думать, благо  нам теперь-то хорошо!    

Катерина. И то! Надуматься-то да  наплакаться-то еще успею на досуге.    

Борис. А я было испугался; я думал, ты  меня прогонишь.    

Катерина (улыбаясь). Прогнать! Где  уж! С нашим ли сердцем! Кабы ты не пришел, так я, кажется, сама бы к тебе  пришла.    

Борис. Я и не знал, что ты меня  любишь.    

Катерина. Давно люблю. Словно на грех ты  к нам приехал. Как увидела тебя, так уж не своя стала. С первого же раза,  кажется, кабы ты поманил меня, я бы и пошла за тобой; иди ты хоть на край  света, я бы все шла за тобой и не оглянулась бы.    

Борис. Надолго ли муж-то уехал?    

Катерина. На две недели.    

Борис. О, так мы погуляем! Время-то  довольно.    

Катерина. Погуляем. А там… (задумывается)  как запрут на замок, вот смерть! А не запрут на замок, так уж найду случай  повидаться с тобой!    

     

Входят  Кудряш и Варвара.    

     Явление четвертое    

     

Те  же, Кудряш  и Варвара.    

     

Варвара. Ну что, сладили?    

     

Катерина  прячет лицо у Бориса на груди.    

     

Борис. Сладили.    

Варвара. Пошли бы, погуляли, а мы  подождем. Когда нужно будет, Ваня крикнет.    

     

Борис и Катерина уходят. Кудряш  и Варвара садятся на камень.    

     

Кудряш. А это вы важную штуку  придумали, в садовую калитку лазить. Оно для нашего брата оченно способна.    

Варвара. Все я.    

Кудряш. Уж тебя взять на это. А мать-то  не хватится?    

Варвара. Э! Куда ей! Ей и в лоб-то не  влетит.    

Кудряш. А ну, на грех?    

Варвара. У нее первый сон крепок; вот к  утру, так просыпается.    

Кудряш. Да ведь как знать! Вдруг ее  нелегкая поднимет.    

Варвара. Ну так что ж! У нас калитка-то,  которая со двора, изнутри заперта, из саду; постучит, постучит, да так и  пойдет. А поутру мы скажем, что крепко спали, не слыхали. Да и Глаша стережет;  чуть что, она сейчас голос подаст. Без опаски нельзя! Как же можно! Того гляди,  в беду попадешь.    

     

Кудряш  берет несколько аккордов на гитаре. Варвара прилегает к плечу Кудряша, который,  не обращая внимания, тихо играет.    

     

Варвара (зевая). Как бы то  узнать, который час?    

Кудряш. Первый.    

Варвара. Почем ты знаешь?    

Кудряш. Сторож в доску бил.    

Варвара (зевая). Пора.  Покричи-ка. Завтра мы пораньше выйдем, так побольше погуляем.    

Кудряш (свищет и громко запевает).    

     

Все домой, все домой,    

А я домой не хочу.    

     

Борис (за сценой). Слышу!    

Варвара (встает). Ну, прощай. (Зевает,  потом целует холодно, как давно знакомого.) Завтра, смотрите, приходите  пораньше! (Смотрит в ту сторону, куда пошли Борис и Катерина.) Будет вам  прощаться-то, не навек расстаетесь, завтра увидитесь. (Зевает и потягивается.)    

     

Вбегает  Катерина, а за ней Борис.    

     Явление пятое    

     

Кудряш, Варвара, Борис и Катерина.    

     

Катерина (Варваре). Ну, пойдем,  пойдем! (Всходят по тропинке. Катерина оборачивается.) Прощай.    

Борис. До завтра!    

Катерина. Да, до завтра! Что во сне  увидишь, скажи! (Подходит к калитке.)    

Борис. Непременно.    

Кудряш (поет под гитару).    

     

Гуляй, млада, до поры,    

До вечерней до зари!    

Ай лели, до поры,    

До вечерней до зари.    

     

Варвара (у калитки).    

     

А я, млада, до поры,    

До утренней до зари,    

Ай лели, до поры,    

До утренней до зари!    

     

Уходят.    

     

Кудряш.    

     

Как зорюшка занялась,    

А я домой поднялась… и т. д.    

     

     

     

 Действие четвертое    

     

На  первом плане узкая галерея со сводами старинной, начинающей разрушаться постройки;  кой-где трава и кусты за арками – берег и вид на Волгу.    

     

Явление первое    

     

Несколько  гуляющих обоего пола проходят за арками.    

     

1-й. Дождь накрапывает, как бы гроза  не собралась?    

2-й. Гляди, сберется.    

1-й. Еще хорошо, что есть где схорониться.    

     

Входят  все под своды.    

     

Женщина. А что народу-то гуляет на  бульваре! День праздничный, все повышли. Купчихи такие разряженные.    

1-й. Попрячутся куда-нибудь.    

2-й. Гляди, что теперь народу сюда  набьется!    

1-й (осматривая стены). А  ведь тут, братец ты мой, когда-нибудь, значит, расписано было. И теперь еще  местами означает.    

2-й. Ну да, как же! Само собой, что  расписано было. Теперь, ишь ты, все впусте оставлено, развалилось, заросло.  После пожара так и не поправляли. Да ты и пожару-то этого не помнишь, этому лет  сорок будет.    

1-й. Что бы это такое, братец ты  мой, тут нарисовано было? Довольно затруднительно это понимать.    

2-й. Это геенна огненная.    

1-й. Так, братец ты мой!    

2-й. И едут туда всякого звания  люди.    

1-й. Так, так, понял теперь.    

2-й. И всякого чину.    

1-й. И арапы?    

2-й. И арапы.    

1-й. А это, братец ты мой, что  такое?    

2-й. А это литовское разорение.  Битва – видишь? Как наши с Литвой бились.    

1-й. Что ж это такое – Литва?    

2-й. Так она Литва и есть.    

1-й. А говорят, братец ты мой, она  на нас с неба упала.    

2-й. Не умею тебе сказать. С неба  так с неба.    

Женщина. Толкуй еще! Все знают, что с  неба; и где был какой бой с ней, там для памяти курганы насыпаны.    

1-й. А что, братец ты мой! Ведь это  так точно!    

     

Входят  Дикой и за ним Кулигин без шапки. Все кланяются и принимают  почтительное положение.    

 Явление второе    

     

Те  же, Дикой  и Кулигин.    

     

Дикой. Ишь ты, замочило всего. (Кулигину.)  Отстань ты от меня! Отстань! (С сердцем.) Глупый человек!    

Кулигин. Савел Прокофьич, ведь от этого,  ваше степенство, для всех вообще обывателей польза.    

Дикой. Поди ты прочь! Какая польза!  Кому нужна эта польза?    

Кулигин. Да хоть бы для вас, ваше  степенство, Савел Прокофьич. Вот бы, сударь, на бульваре, на чистом месте, и  поставить. А какой расход? Расход пустой: столбик каменный (показывает  жестами размер каждой вещи), дощечку медную, такую круглую, да шпильку, вот  шпильку прямую (показывает жестом), простую самую. Уж я все это прилажу  и цифры вырежу уже все сам. Теперь вы, ваше степенство, когда изволите гулять  или прочие которые гуляющие, сейчас подойдете и видите, который час. А то  этакое место прекрасное, и вид, и все, а как будто пусто. У нас тоже, ваше  степенство, и проезжие бывают, ходят туда наши виды смотреть, все-таки украшение  – для глаз оно приятней.    

Дикой. Да что ты ко мне лезешь со  всяким вздором! Может, я с тобой и говорить-то не хочу. Ты должен был прежде  узнать, в расположении ли я тебя слушать, дурака, или нет. Что я тебе – ровный,  что ли! Ишь ты, какое дело нашел важное! Так прямо с рылом-то и лезет  разговаривать.    

Кулигин. Кабы я со своим делом лез, ну  тогда был бы я виноват. А то я для общей пользы, ваше степенство. Ну что значит  для общества каких-нибудь рублей десять! Больше, сударь, не понадобится.    

Дикой. А может, ты украсть хочешь; кто  тебя знает.    

Кулигин. Коли я свои труды хочу даром  положить, что же я могу украсть, ваше степенство? Да меня здесь все знают, про  меня никто дурно не скажет.    

Дикой. Ну и пущай знают, а я тебя  знать не хочу.    

Кулигин. За что, сударь Савел Прокофьич,  честного человека обижать изволите?    

Дикой. Отчет, что ли, я стану тебе  давать! Я и поважней тебя никому отчета не даю. Хочу так думать о тебе, так и  думаю. Для других ты честный человек, а я думаю, что ты разбойник, вот и все.  Хотелось тебе это слышать от меня? Так вот слушай! Говорю, что разбойник, и  конец! Что ж ты, судиться, что ли, со мной будешь? Так ты знай, что ты червяк.  Захочу – помилую, захочу – раздавлю.    

Кулигин. Бог с вами, Савел Прокофьич! Я,  сударь, маленький человек, меня обидеть недолго. А я вам вот что доложу, ваше  степенство: «И в рубище почтенна добродетель!»    

Дикой. Ты у меня грубить не смей!  Слышишь ты!    

Кулигин. Никакой я грубости вам, сударь,  не делаю; а говорю вам потому, что, может быть, вы и вздумаете когда что-нибудь  для города сделать. Силы у вас, ваше степенство, много; была б только воля на  доброе дело. Вот хоть бы теперь то возьмем: у нас грозы частые, а не заведем мы  громовых отводов.    

Дикой (гордо). Все суета!    

Кулигин. Да какая же суета, когда опыты  были?    

Дикой. Какие-такие там у тебя громовые  отводы?    

Кулигин. Стальные.    

Дикой (с гневом). Ну, еще что?    

Кулигин. Шесты стальные.    

Дикой (сердясь более и более).  Слышал, что шесты, аспид ты этакой; да еще-то что? Наладил: шесты! Ну, а еще  что?    

Кулигин. Ничего больше.    

Дикой. Да гроза-то что такое,  по-твоему, а? Ну, говори.    

Кулигин. Электричество.    

Дикой (топнув ногой). Какое еще  там елестричество! Ну, как же ты не разбойник! Гроза-то нам в наказание  посылается, чтобы мы чувствовали, а ты хочешь шестами да рожнами какими-то,  прости господи, обороняться. Что ты, татарин, что ли? Татарин ты? А, говори!  Татарин?    

Кулигин. Савел Прокофьич, ваше  степенство, Державин сказал:    

     

Я телом в прахе истлеваю,    

Умом громам повелеваю.    

     

Дикой. А за эти слова тебя к  городничему отправить, так он тебе задаст! Эй, почтенные, прислушайте-ко, что  он говорит!    

Кулигин. Нечего делать, надо покориться!  А вот когда будет у меня миллион, тогда я поговорю. (Махнув рукой, уходит.)    

Дикой. Что ж ты, украдешь, что ли, у  кого! Держите его! Этакой фальшивый мужичонко! С этим народом какому надо быть  человеку? Я уж не знаю. (Обращаясь к народу.) Да вы, проклятые, хоть  кого в грех введете! Вот не хотел нынче сердиться, а он, как нарочно,  рассердил-таки. Чтоб ему провалиться! (Сердито.) Перестал, что ль,  дождик-то?