1 2 
Вернемся к более частным проблемам. В начале книги мы говорили о необходимости преодоления ложной дилеммы «фашизм-антифашизм», отказа от бездумного причисления к фашизму всего, что выходит за рамки демократии, марксизма и коммунизма. Это относится и к европейской идее. Стоит ли говорить, что не может быть никаких компромиссов или «переговоров» с защитниками принципов, входящих в формулу «антифашизма». Европейская дезинтоксикация должна быть направлена в первую очередь на «антифашизм», эту навязчивую идею, вчерашний лозунг «крестового похода», обратившего Европу в руины. Однако нельзя согласиться и с теми сторонниками европейского единства, кто в деле создания нового порядка ориентируется исключительно на вчерашние режимы Германии и Италии, поскольку они не учитывают наличия в этих движениях различных, порой противоборствующих тенденций, которые могли бы принять правильное, положительное, консервативно-революционное направление лишь при соответствующем стечении обстоятельств и дальнейшем их развитии, прерванном непродуманной войной и последующим поражением. Поэтому тем, кто желает использовать эти движения в качестве ориентира, следовало бы по меньшей мере четко разграничить эти тенденции.
   
Не считая вкратце рассмотренных нами доктринальных сложностей, в практическом плане основным препятствием на пути к европейскому единству является отсутствие чего-либо конкретного, могущего стать отправной точкой, надежной опорой и центром кристаллизации для возможного действия. Совсем недавно мы были свидетелями удивительного зрелища зарождения наднациональной европейской армии, с дивизиями из легионеров-добровольцев различных европейских стран, сражавшихся на восточном фронте против советских войск; но тогда основой служил Третий Райх. Сегодня европейские правительства предпринимают конкретные меры к объединению (впрочем, редкие и незначительные) исключительно на экономическом уровне, не заботясь о выработке соответствующих идеалов и идеологии. Между тем представители европейских наций, понимающие необходимость высшей идеи единой Европы, малочисленны и не только не получают поддержки со стороны властей своих стран, но даже подавляются ими — и тем усерднее, чем откровеннее они заявляют о своих неизбежно антимарксистских и антидемократических убеждениях. Однако, как было сказано, европейское объединение возможно лишь при условии консервативно-революционного возрождения и реорганизации отдельных европейских стран; но признать это значит признать поистине ошеломляющий масштаб поставленной задачи.
   
Несмотря на неблагоприятные условия, в качестве перспективы можно выдвинуть идею Ордена, члены которого действовали бы в отдельных странах, делая по возможности необходимое для будущего европейского единства. Но для этого требуется нечто большее, чем голый энтузиазм молодых бойцов, пытающихся развернуть пропагандистскую работу (хотя они, несомненно, заслуживают уважения). Необходимы особо подготовленные люди, занимающие или могущие тем или иным образом занять в будущем ключевые позиции в различных государствах. Какими должны быть эти люди? Если взять за точку отсчета буржуазное общество и цивилизацию, мы считаем, что следовало бы привлечь к делу людей, которые духовно или еще не дошли до этой точки и, следовательно, не считают своими ценности этого общества и цивилизации, или тех, кто эту точку уже преодолел. Объясним это чуть подробнее. В первую группу могут войти потомки древних европейских родов, сумевшие выстоять в этом мире, чья ценность определяется не только их именем, но также личными достоинствами. Мы согласны, что отыскать подобных людей довольно непросто; но исключения существуют, подтверждением чему служат недавние события времен Второй мировой войны и послевоенного периода. Иногда необходимо просто пробудить в крови то, что еще не потеряно безвозвратно, но только дремлет в ней. Наиболее ценным в подобных людях является наличие врожденных склонностей, «расы» (в элитарном, а не расистско-биологи-ческом понимании слова), что позволяет им действовать и реагировать четко и уверенно. Они не нуждаются в теориях и отвлеченных принципах, так как по самому своему рождению хранят верность тем принципам, ценность которых была очевидна для любого благородного человека до победы революции третьего сословия и всего, что за ней последовало.
   
Второе, более многочисленное подразделение Ордена, на наш взгляд, могут составить люди, соответствующие человеческому типу, который формируется благодаря отбору и испытаниям преимущественно воинского характера и особой подготовке. Экзистенциально этому типу присуща способность «развенчивать басни»; он легко распознает обман и лицемерную ложь во всем цепком наследии идеологий, бессовестно использованных не столько для уничтожения той или иной европейской нации, сколько для нанесения смертельного удара всей Европе. Таких людей отличают нетерпимость ко всякой риторике, безразличие к любому интеллектуализму и политике политиканов и партократий, реализм высшего типа, способность действовать четко и решительно. В недавнем прошлом их можно было встретить в элитарных воинских формированиях, сегодня — среди представителей десантных и других спецподразделений, особые подготовка и опыт которых способствуют возникновению указанного типа (причем черты, свойственные последнему, присущи представителям всех наций). Таким образом, одинаковый образ жизни становится потенциально связующим элементом независимо от национальных различий. Примкнув к европейскому делу, эти люди могли бы стать «ударной силой» Ордена в наиболее активных аспектах его деятельности. Если между двумя этими группами будут налажены прямые, взаимодополняющие контакты — что на самом деле не так уж сложно, как может показаться — главная задача будет решена. На первом месте для них будет стоять европейская идея (в смысле особых ценностей и мировоззрения), затем Орден и, наконец, собственная нация.
   
Естественно, крайне важное значение имеет личность истинного вождя, стоящего в центре и на вершине Ордена. К сожалению, такого человека сегодня нет; попытка выдвинуть в качестве вождя кого-либо из тех, кто сегодня — даже из самых благих побуждений и бескорыстно — прилагает усилия по организации европейских групп, представляется довольно рискованной. В связи с этим было верно замечено, что на первых порах никто не способен распознать в том или ином человеке его потенциальных качеств будущего вождя великого движения. Однако вполне очевидны преимущества, которые несет с собой наличие с самого начала человека, чьи авторитет и престиж признаются окружающими.
   
Однако повторим еще раз, что общим предварительным условием успеха европейского действия в указанном смысле является вытеснение политического класса, который в нынешний период междуцарствия и европейской зависимости стоит у власти почти во всех европейских странах; для этого необходимо вывести широкие слои народа из состояния наркоза и отупения, методически создаваемого господствующими общественно-политическими идеологиями. Основным препятствием на пути реализации истинной европейской идеи является глубокий кризис принципа авторитета и идеи государства. Некоторым это может показаться парадоксальным, поскольку принято считать, что их усиление ведет к расколу и партикуляризму, твердолобому антиевропейскому плюрализму. Мы уже объясняли, почему это не так, когда, говоря о «мужском союзе», определили реальный уровень, соответствующий идее истинного государства и его авторитета, как превышающий все относящееся только к «народу» и «нации». Чистая политическая верность требует от индивида определенной степени трансцендентности, особого героического настроя, выходящих за рамки чисто натуралистических факторов. Переход от национального уровня к наднациональному характеризуется непрерывностью, а не наоборот; здесь сохраняется тот же общий настрой, который был свойственен ранним индоевропейцам и лучшим временам феодального строя — готовность к свободному объединению сил со стороны людей, гордых своей причастностью высшему порядку, что ничуть не умаляет их, но, напротив, придает им цельность. Настоящими препятствиями могут стать лишь фанатичный национализм и растворение в бесформенной общности. Подытоживая, можно сказать, что думающие люди все глубже осознают: объединение Европы, создание европейского блока в нынешней ситуации является необходимым условием ее выживания, единственной возможностью ее сохранения в ином качестве, нежели просто географического названия чисто материального порядка в окружении держав, стремящихся к контролю над миром. Однако с учетом всех вышеперечисленных причин эта ситуация ставит перед нами двойную внутреннюю проблему. С одной стороны, говоря о прочной основе, глубинном смысле, органическом характере грядущей Европы, мы сталкиваемся с необходимостью решительного сопротивления всему, что представляет собой «современная цивилизация», и принятия соответствующих мер, направленных на духовную и умственную дезинток-сикацию; с другой стороны, налицо потребность в особой «метафизике», которая позволит обосновать европейский — как национальный, так и наднациональный — принцип истинного авторитета и законности.
   
Эту двойную проблему можно воспринимать и как двойную задачу. Сумеем ли мы справиться с ней, зависит от того, скольким людям, несмотря ни на что, удалось выстоять среди руин, и что они представляют собой.
  
  
   
    
ПРИЛОЖЕНИЕ О СОВРЕМЕННЫХ МИФАХ
   
   
    
     
I. О «ТОТАЛЬНОМ ПРОТЕСТЕ»
    
    
В последнее время вошло в моду говорить о «тотальном протесте». Это выражение, используемое различными «протестующими» кругами, особенно молодежными, для некоторых звучит достаточно сильно и убедительно. Однако, как и во многих других случаях, мало кто задумывается о внутреннем смысле этого выражения.
    
Протест против чего? Говорят, против «системы», используя другое модное словечко, под которым понимается совокупность структур и идеологий западного общества и цивилизации или, в более узком смысле, новейшие формы индустриально-технологического общества потребления с присущей им стандартизацией. Поэтому для выражения своего «протеста» против этих форм обычно довольствуются идеями, заимствованными у МАРКУЗЕ и ему подобных. На самом деле, при более серьезной постановке проблемы, следовало бы говорить скорее о современной «цивилизации» и «обществе» в целом, поскольку эти новейшие формы есть лишь их производная, частный аспект и, если угодно, сведение к абсурду, поэтому смысл настоящего «тотального протеста» должен состоять в восстании против современного мира.
    
С учетом современной ситуации необходимо прежде всего оценить значимость этой идеи, предварительно отказавшись от свойственных ей бессмысленных пропагандистских фантазий.
    
АЛЕКС КАРРЕЛЬ в свое время нарисовал картину мира, опустошенного тотальной войной, где на пустынном острове выжившие после катастрофы люди (по замыслу КАРРЕЛЯ, «хорошей породы» и с несколькими гениями среди них) начинают заново создавать цивилизацию, но усвоив уроки прошлого, отказываются от прежнего технологического развития. Несмотря на некоторую привлекательность этой идеи, от нее следует отказаться. Противникам технологического развития общества стоило бы задуматься над тем, готовы ли они отказаться от открытых ныне реальных возможностей в пользу возвращения к естественному состоянию а-ля РУССО. На наш взгляд, человек, действительно ставший господином над самим собой, способен разумно использовать эти возможности, сведя до минимума уравнительскую и пагубную для духа «стандартизацию».
    
Однако, говоря о массах, наивно ждать от них отказа от идеалов (сегодня во многом реализованных) всеобщего комфорта и буржуазного гедонизма, не владея методом, позволяющим создать в обществе определенное духовное напряжение, до некоторой степени сравнимое с тем, которое еще недавно заставило отдельные страны бросить вызов как плутократии, так и коммунизму.
    
Таким образом, при более глубоком подходе к данной проблеме становится понятно, что законный протест и бунт должны быть направлены против цивилизации, охваченной тем, что мы назвали «экономической одержимостью» — то есть общества, в котором вследствие насильственного подавления всех истинных ценностей возобладали производственно-экономические интересы. Говоря о высокоразвитом капитализме, мы уже упоминали использованный ВЕРНЕРОМ ЗОМБАРТОМ образ «сорвавшегося с цепи великана», который он использует для описания производственно-экономического процесса, ставшего до определенной степени самостоятельным и втягивающего в общество потребления не только объекты своей деятельности, но и самих субъектов или менеджеров, то есть собственных зачинщиков и организаторов.
    
Некоторые «протестующие» выдвигают вполне справедливое требование «переоценки» потребностей, в том числе, в смысле снижения паразитических искусственно создаваемых потребностей, а также ограничения и, условно говоря, обуздания производственных процессов. Однако сделать что-либо в этом отношении в атмосфере демократии и мнимого либерализма совершенно невозможно. Как мы уже говорили, экономика перестанет быть «судьбой» в марксистском понимании только в случае ее обуздания и подчинения силам верховной власти и авторитета, то есть чисто политическим силам. О том же говорил ОСВАЛЬД ШПЕНГЛЕР, рассматривая конечную стадию цикла цивилизации.
    
Но это требует признания необходимости настоящей «революции справа» с новой антидемократической оценкой идеи государства как самодержавной власти, освященной высшим авторитетом и обладающей надлежащими средствами для обуздания экономики и освобождения мира от ее тирании. (Помимо прочего очевидно, что создание адекватного координирующего и контролирующего органа по необходимости требует смены парто-кратического режима системой «корпоративных» представителей в ранее указанном смысле). Любопытно было бы узнать, много ли «протестантов», едва скрывающих свои анархические и левацкие пристрастия, согласятся с тем, что (за исключением апокалиптических утопий) это — единственный путь, ведущий к истинной революции.
    
Однако следует помнить, что внутреннее действие столь же важно, как и внешнее, влияющее на общественно-политическую область. Наиболее значимой является проблема мировоззрения и образа жизни, следовательно, «тотальный протест» должен быть направлен против самих оснований современного мира в целом. Впрочем, этот вопрос выходит за границы собственно экономической области, поэтому напомним лишь, что извращение современной культуры началось с появления науки, пошедшей путем рационализма и материализма. Здесь мы также имеем дело с процессами, ставшими самодостаточными и подчинившими себе человека, не сумевшего совладать с делом собственных рук.
    
Естественно, речь идет не об отрицании достигнутого, но об отказе от мировоззрения, с давних пор предопределяемого так называемыми естественными науками, которые по сути оттеснили философию и религиозные верования на задний план, лишив их прежнего значения. Необходимо восстать против «мифа» науки, точнее, против идеи, согласно которой именно наука ведет нас к истинному знанию, а ее достижения, якобы переросшие рамки простых средств, способны внести ценный вклад в разрешение основополагающих проблем существования. «Прогрессизм» и сциентизм шагают нога в ногу, и сегодня снова нередко можно услышать прежние патетические гимны во имя науки, торжествующей над «мракобесием» и ведущей к светлому будущему. Многое указывает на то, что подобные идеи находят отклик преимущественно у людей с отсталым мышлением. Приведем только один пример: Уго СПИРИТО, вчерашний фашист и ученик ДЖЕНТИЛЕ, сегодняшний коммунист и университетский профессор, полный нуль как мыслитель. Однако симптоматично его воспевание «нового гуманизма», который придает науке метафизическую (!) ценность, что якобы позволяет ей стать основой для истинного обновления объединенного человечества. Эта причудливая идея во много близка так называемому «социалистическому гуманизму», до предела пропитанному сциентизмом. Да и сам СПИРИТО дружелюбно ссылается на маоистский Китай, что откровенно свидетельствует о крайнем интеллектуальном отклонении и заблуждении. Можно согласиться с тем, что настоящий тотальный протест требует также «культурной революции», но последняя не должна иметь ничего общего с китайской, которую скорее можно назвать «антикультурной революцией», поскольку основной ее целью должен был бы стать пресловутый «научный марксизм», так и оставшийся одной из основополагающих и неприкосновенных догм учения (если его можно так назвать) Мао Цзедуна.
    
Итак, помимо изучения работ, посвященных критике науки и насчитывающих довольно серьезную традицию (достаточно вспомнить такие имена, как ПУАНКАРЕ, ЛЕРУА, БУГРУ, тот же БЕРГСОН и т. п.), с учетом вклада, внесенного традиционной мыслью (ГЕНОН, Шюон, БУРКХАРДТ; еще да МЕСТР отдал должное savants и ученым своего времени), следует занять холодную отстраненную позицию по отношению ко всему миру науки и техники. Так, адский шум, поднятый вокруг космических исследований, следует воспринимать как своеобразные игры для взрослых детей, могущие произвести впечатление только на наивных простаков. Следовательно, нам необходимо разоблачить миф науки и начать борьбу за иное мировоззрение.
    
Взаимосвязанная с вышесказанным проблема образования и воспитания молодежи также требует гораздо более серьезного подхода, нежели свойственный некоторым университетским «протестующим» профессорам, которые ограничиваются нападками на проблемы структурного и дидактического порядка. В этой области настоящий протест, «культурная революция» должны были бы продолжить спор, начатый почти полвека назад на заре индустриализации В. Фон ГУМБОЛЬДТОМ и его последователями, выступавшими против калечащей специализации и утилитарно-практической инструментализации знания. Необходимо ввести такие формы обучения, которые, вместо того чтобы втягивать новые поколения в жернова технологического общества потребления и перепроизводства, имели бы своей целью не «гуманитарность» в бесцветном, литературном понимании этого понятия, но воспитание цельного человека с особым упором на духовные ценности, в связи с чем всякое узкоспециализированное обучение рассматривалась бы лишь как дополнительное и в некотором смысле устаревшее, ибо оно пригодно лишь в качестве средства, используемого во благо «системы», стремящейся к стандартизации индивида. К сожалению, именно этими соображениями руководствуется большая часть молодежи, поступающей в высшие учебные заведения; едва ли не единственной движущей силой является желание получить научное звание, дабы наилучшим образом и с наибольшей выгодой влиться в систему. Поэтому сегодня только указанным путем можно осуществить настоящую «культурную революцию», которая даст реальные результаты и позволит слову «культура» вновь обрести его подлинное значение. Однако возникает вопрос: даже забыв о низком уровне способностей и отупении большинства современной молодежи, где взять преподавателей, стоящих на высоте подобной задачи?
    
Безусловно, здесь лишь вкратце указано то, что действительно заслуживает «тотального протеста», который должен перерасти в серьезное, систематическое действие, не имеющее ничего общего с робкими поползновениями нынешних беспокойных «протестантов», которые на деле скорее напоминают ос, попавших в стеклянную банку и яростно бьющихся о ее стенки в безнадежных попытках выбраться наружу.
   
   
    
     
II. МИФ МАРКУЗЕ
    
    
Случай МАРКУЗЕ представляет собой любопытный пример того, каким образом в наши дни складывается миф. В современной Италии (первое издание книги относится к 1953 г. — прим. перев.) говорить о Маркузе стало чуть ли не обязательным в определенных интеллектуальных кругах, находящихся на краю cafe society и озабоченных стремлением быть a la page, хотя в других странах этот миф уже клонится к упадку. Так, в Германии это имя, поначалу включенное в лозунг студенческого движения — «три М» (Маркс, Мао, Маркузе), хотя и не по воле самого Маркузе, сегодня, похоже, стремительно теряет свою популярность.
    
Сила мифа Маркузе состоит в том, что он сумел придать определенную форму смутному позыву к бунту, заставив многих «бунтовщиков», лишенных принципов, поверить в то, что они нашли в нем своего философа. Впрочем, это не заставило их озаботиться серьезным изучением его теорий, дабы попытаться отделить их положительные стороны от отрицательных. Маркузе действительно внес значительный вклад в критику современной цивилизации, однако в этом он был лишь подражателем определенного интеллектуального движения, возникшего задолго до него. Для того, чтобы стать знаменем грядущего восстания, ему не хватило положительной альтернативы, позволяющей преодолеть кризисную ситуацию.
    
Как известно, Маркузе нарисовал суровую картину технологического «высокоразвитого индустриального общества» и «общества потребления», разоблачив его уравнительский, порабощающий и насильственно стандартизующий характер, присущий системе власти, которая, предпочитая безболезненные формы управления, избегая прямого террора и насилия и даже заботясь о процветании, максимальном удовлетворении потребностей и соблюдении мнимой демократической свободы, тем не менее носит столь же «тоталитарный» и разрушительный характер, как и коммунистические режимы. Результатом становится «одномерный» человек — хотя более точным определением будет человек двумерный, поскольку ему не хватает именно третьего измерения, измерения глубины. Маркузе рассматривает также частные области, показывая, например, что «функционализмом» сегодня проникнута даже сама сфера спекулятивно-научного мышления, что лишает знание всякого метафизического характера благодаря повсеместному внедрению инструменталистской гибкой «рациональности», которой подчиняется даже любая антиконформистская сила, стремящаяся избежать однообразия и сохранить самостоятельность.
    
Ничего особо нового в этом нет. До Маркузе подобные идеи неоднократно высказывали такие мыслители как, например, де ТОКВИЛЬ, Дж. С. МИЛЛЬ, А. ЗИГФРИД и тот же НИЦШЕ. О сходстве конечных целей, преследуемых коммунистическим режимом и американской демократической системой, мы писали в заключении к нашей книге «Восстание против современного мира», вышедшей в 1934 г. в Италии и в 1935 г. в Германии. Там же рассматривались две сходные формы уравнительского «тоталитаризма»: одна — «вертикальная», осуществляемая как прямое давление со стороны видимой власти, другая — «горизонтальная», порождаемая социальным конформизмом.
    
Можно сказать, что НИЦШЕ еще на заре века, кратко и жестко обрисовав «последнего человека», предсказал путь развития, изобличаемый Маркузе: «Приближается время презреннейшего человека, который уже не в силах презирать самого себя», чей «род неистребим, как земляные блохи», который «живет дольше всех». «Мы открыли счастье, — говорят последние люди и бессмысленно моргают», покинув те «страны, где было холодно». Но насколько иное содержание скрыто в этих словах благородного мятежника высочайшего духа! Вклад Маркузе сводится к кропотливому анализу частных форм, при помощи которых технологическая цивилизация процветания обеспечивает систематическое разведение этой породы «последнего человека». Впрочем, положительным (хотя по понятным причинам не всегда достаточно убедительным) моментом его рассуждений является разоблачение марксистской идеологии: технологическая цивилизация уничтожает марксистский пролетарский протест; постоянно повышая материальный уровень жизни рабочего класса, все полнее удовлетворяя его потребности и стремление к буржуазному благополучию, она поглощает его и включает в «систему», уничтожая его агрессивность и революционный потенциал.
    
Однако путь, предлагаемый Маркузе, ведет в тупик. С одной стороны, он говорит о мире, стремящемся к тотальному управлению, поглощающему даже самих управляющих и за счет этого обретающего видимость собственной жизни'. С другой, он утверждает, что отныне бессмысленно говорить об «отчуждении», поскольку мы имеем дело с человеческим типом, экзистенциально приспособившимся к своему положению, так как то, чем он стал, совпадает с тем, чем он хочет быть, а, следовательно, исчезли всякие предпосылки, позволяющие говорить об «отчуждении». За свободу в неискаженном смысле, отличную от пока допускаемой «системой», требуется заплатить совершенно непомерную, нелепую цену. Никто не желает отказаться от благ процветающего общества потребления во имя абстрактной идеи свободы. Поэтому парадоксальным образом необходимо принудить человека быть «свободным»!
    
Какие же идеи могут пробудить человеческий тип, способный к «глобальному протесту» и «Великому Отказу»? Здесь Маркузе оказывается совершенно несостоятельным. Ему не хочется уничтожать технику, поэтому он предлагает найти ей другое применение: например, помощь обездоленным, нищим народам и социальным слоям. Он даже не замечает, что тем самым собирается оказать им медвежью услугу: ведь тогда повод к «протесту» исчезнет и они окажутся втянутыми в «систему»! Действительно, мы видим, как страны «третьего мира» по мере своего «освобождения» и «развития» выбирают в качестве модели и идеала высокоразвитое индустриальное общество, вставая на тот же тупиковый путь. Похожую ошибку совершают и маоисты: они останавливаются на «героической» стадии революции, стремящейся достичь состояния tabula rasa, как будто эта стадия может длиться вечно, а массы будут по-прежнему питать презрение к «гнилому благополучию империалистических стран», даже когда это благополучие станет им доступным (ведь Китай — это не только страна Красной Гвардии, заклятых врагов партийных надстроек, но также страна, индустриализация которой уже позволила ей обзавестись атомной бомбой, что для Маркузе является признаком «репрессивного общества»). Точно также в России на смену «героической стадии» пришел технократический период, когда стимулом вновь стала перспектива буржуазного благосостояния.
    
Таким образом, пролетарский марксизм оказался недолговечным, а в тех странах, где победил, в своей конкретной деятельности также практически переродился в ту же «систему», особенно с точки зрения преследуемых целей. Маркузе не к кому обратиться, кроме обездоленных слоев (которые имеются и в богатых странах) и «подполью», underground, которое составляют анархические и индивидуалистские элементы и группировки, интеллектуалы и т. п., на деле не способные нанести никакого ущерба плотной оборонительной организации «системы», которая, помимо прочего, располагает средствами подавления неорганизованных вспышек терроризма.
    
Маркузе несомненно прав, говоря о необходимости «переопределения и переоценки потребностей» с целью исключения тех, которые носят паразитический характер и способствуют лишь дальнейшему добровольному закабалению человека, а также остановки перепроизводства. Но кто возьмет на себя такую задачу и во имя чего? Как мы уже говорили, обуздать «систему» способна лишь верховная, вышестоящая политическая власть, но одна лишь мысль о подобной возможности привела бы в ужас Маркузе, заклятого врага любой формы авторитаризма.
    
Он поясняет, что для него «освобождение от общества изобилия не означает возвращения к целебной, бодрой бедности, нравственной чистоте и простоте». Предлагаемое им скорее напоминает несостоятельную фантазию (дополненную навязчивым комплексом «пацифизма» любой ценой), поскольку он не признает ни одной из высших ценностей, которые могли бы стать мотива-ционными основами. Дабы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с его менее известным сочинением «Эрос и цивилизация». По его прочтении четко понимаешь, что единственным мыслимым для него типом человека является человек ФРЕЙДА, существо, органически детерминированное «принципом удовольствия» (Эрос, либидо) и принципом деструктивное™ (Танатос). Любая этика, выходящая за рамки удовлетворения этих влечений, имеет репрессивный характер и является следствием интериоризации в пресловутом «Сверх-Я» (внутреннем тиране) внешних подавленных влечений и инстинктов, связанных с наследственными комплексами. Согласно социологии, предлагаемой Маркузе, любое общественно-политическое устройство можно вывести из этого фрейдистского человека, причем методы подобного выведения нередко оказываются поистине бредовыми.
    
Итак, во имя чего он призывает к «Великому Отказу», учитывая, что всякий героико-аскетический принцип при помощи дезориентирующих фрейдистских интерпретаций оценивается как нечто ущербное и недостойное? Вероятно, для Маркузе — который противопоставляет себя психоаналитикам-»ревизионистам» (типа ЮНГА, ФРОММА, АДЛЕРА и т. п.) — идеалом «личности» является «.сломанный индивид, которому удалось успешно интериори-зировать и использовать репрессию и агрессию» (sic). Поистине пример для всех. ГЕНДРИХ говорил о войске, которое продолжает сражаться «не думая о победе или лучшем будущем, но лишь потому, что солдат должен сражаться, и это единственная мотивация, которая имеет значение… и новое испытание человеческой воли». Но для Маркузе речь, напротив, идет о вершине отчуждения, о «полной утрате всякой инстинктивной и интеллектуальной свободы», о «репрессии, ставшей уже не второй, но первой природой человека»; одним словом, сплошная «аберрация».
    
Как говорится, комментарии излишни. Для Маркузе, мыслящего прямо по ФРЕЙДУ, свобода и счастье равнозначны удовлетворению запросов собственной неизменной инстинктивной природы, среди которых «либидо», естественно, стоит на первом месте. Единственной перспективой для Маркузе является техническое развитие, благодаря которому у человека будет все больше свободного времени, свободного от «принципа отдачи», благодаря чему он научится переносить свои влечения с удовлетворения собственных непосредственных потребностей (что стало бы катастрофой для любого упорядоченного общества) на замещенные или перенесенные потребности, как то происходит в игре, в фантазии «орфической» (т. е. пантеистической и натуралистической с налетом руссоизма) или «нарциссической» («эстетизирующей», как говорит он сам) направленности. Практически речь идет о маргинальных областях, обозначенных еще ФРЕЙДОМ как сублимация или компенсация, а в случае индивида — о бегстве от действительности. Маркузе не замечает, что технологическое общество уже осознало необходимость систематической организации «свободного времени», предложив человеку стандартный набор тупых развлечений, связанных со спортом, телевидением, кино и «культурой» иллюстрированных журналов типа Reader's Digest и ему подобных.
    
Смешно даже думать, что нечто подобное может стать знаменем для восстания под лозунгом «Великого Отказа». Все держится на концепции человека. Человек Фрейда, ставший своим для Маркузе — это отклонение. Подытоживая миф Маркузе, можно сделать следующий вывод: оправданный в принципе бунт, лишенный своей положительной составляющей, обречен на провал. Следовательно, единственным логическим решением становится анархия. Возможно, именно поэтому Маркузе в конце концов освистали в Берлине наиболее радикальные «протестанты». После провала марксистского рабочего «протеста» остается лишь революция ничто. Показательно, что во время революционных про-тестных волнений во Франции в мае 1968 г. рядом с красными флагами коммунистов развевались черные знамена анархистов. Столь же примечательно и то, что подобные выступления, и не только во Франции, сопровождались откровенно разнузданным и дикими выходками. Поэтому если ситуация в корне не изменится, не стоит питать оптимистических иллюзий относительно «молодежи» в целом (которую нередко превращают в идола) и студенчества в частности. Любой бунт, лишенный высших принципов (которые можно найти у того же Ницше в наиболее ценной части его произведений, не говоря уже о вкладе, внесенном теоретиками правой революции), роковым образом ведет лишь к подъему сил еще более низкого уровня, нежели силы коммунистической крамолы, хотя последние и пытаются их использовать. Если эти силы победят, завершится цикл обреченной цивилизации. Воспрепятствовать этому может лишь верховная власть, способная вновь утвердить образ высшего человеческого типа.
   
   
    
     
III. ЗАЧАРОВАННОСТЬ МАОИЗМОМ
    
    
Довольно любопытным и заслуживающим внимания феноменом является влияние, оказываемое «маоизмом» на отдельные европейские крути, которые в строгом понимании не являются приверженцами марксизма. В Италии к ним относятся отдельные группировки «легионерской» и «фашистской» направленности, противопоставляющие себя Социальному Движению, которое они считают не «революционным», обуржуазившимся, обюрократившимся и попавшим в сети атлантизма. За образец они также берут МАО.
    
Подобное явление побудило нас взять на себя труд прочесть знаменитую книжицу МАО ДЗЕ ДУНА, дабы понять, чем вызвана эта зачарованность. Но поиски оказались тщетными. Помимо прочего, эта книга не пригодна даже в качестве систематического краткого руководства, ибо представляет собой причудливый набор отрывков из речей и произведений разного времени. В ней нет никакой собственно маоистской доктрины. Действительно, о каком особом учении может идти речь, если с первой же страницы наталкиваешься на следующие категорические заявления: «Теоретическим основанием, на котором строится вся наша мысль, является марксизм-ленинизм»? Этого вполне достаточно, чтобы выбросить в корзину это новое «евангелие», где к тому же на каждом шагу встречаются избитые лозунги мировой крамолы — «борьба против империализма и его прислужников», «освобождение народа от эксплуататоров» и т. п.
    
Если даже между советскими и китайскими коммунистами существуют разногласия, отдельные расхождения и некоторая натянутость в отношениях, это не более чем семейная склока, внутренние проблемы коммунизма (не считая продиктованных исключительно реалистическими и прозаическими мотивами: обширными малонаселенными восточными владениями России, крайне соблазнительными для перенаселенного Китая), которые могут затронуть нас, лишь если двое поделыциков сцепятся между собой.
    
На самом деле реальное влияние оказывает миф маоизма, не имеющий никаких точных идеологических формулировок и подвергающийся совершенно произвольным истолкованиям, с особым упором на так называемой «культурной революции». Поэтому рассмотрим основные составляющие этого мифа.
    
По мнению некоторых из вышеуказанных «китаефилов», в основании маоистской доктрины лежит «национализм». Однако даже не упоминая того, что впервые национализм утвердился как «ересь» с Тито и достаточно успешно процветал среди прочих сателлитов СССР, любители Мао пренебрегают более существенным фактом: в маоизме, вне всяких сомнений, речь идет о коммунистическом национализме. В его основе лежит коллективистское понимание нации как массы или даже орды, по сути мало отличное от концепции якобинцев. Когда Мао выступает против усиления партийных бюрократических структур, проповедуя прямую связь с «народом», когда он говорит об «армии, единой с народом», повторяя хорошо известную формулу «тотальной мобилизации», его вдохновляет почти тот же дух или пафос массы, который царил во время Французской революции, levee des enfants de la Patrie (франц. строчка из Марсельезы, доcл.: «Вставайте, дети Отчизны» — прим. перев.); между тем как двучлен масса-вождь, («культ личности», подвергшийся критике в пост-сталинистской России и возродившийся в еще более боголепном почитании Мао, ставшего идолом фанатичных китайских масс), повторяет один из наиболее спорных аспектов тоталитарных диктатур. Коммунизм плюс национализм: прямая противоположность высшей, иерархической и аристократической концепции нации.
    
Но если для «китаефильских» кругов, не желающих считать себя марксистами, привлекательна именно эта формула, то непонятно, почему бы им лучше не обратиться к национал-социалистической доктрине, где этот двучлен выражался формулой «Fiihrer-Volbgemeinschaft» (вождь + национальная общность). Мы говорим здесь именно о «доктрине», поскольку на практике в Третьем Райхе эта установка в значительной степени была облагорожена влиянием различных элементов, связанных с пруссачеством и традицией Второго Райха. Данное замечание во многом относится и к «волюнтаризму», другой составляющей маоизма, которой в избытке хватало и в национал-социализме. Равным образом задолго до Мао появилась «активная концепция войны» как «средства утверждения и торжества собственной истины»; данная концепция была знакома всем великим европейским нациям до появления так называемых «отказников», распространения лицемерного пацифизма и угасания воинского духа и чести. Впрочем, имеет смысл более пристально приглядеться и прислушаться к тому, что говорит дословно сам великий Мао: «Мы боремся против несправедливых войн, преграждающих путь прогрессу, но мы не являемся противниками справедливых, то есть прогрессивных войн». Что здесь подразумевается под «прогрессом», вряд ли нуждается в пояснениях: всемирное торжество марксизма и коммунизма. Поэтому почему бы нам самим не воспользоваться «активной концепцией войны», но уже в целях нашей «справедливой войны», войны не на жизнь, а на смерть против мировых подрывных сил, предоставив другим изощряться в обличении «империализма», воспевании «героического Вьетконга», великодушного Кастро и прочем вздоре, достойном лишь того, кто успешно прошел «промывку мозгов», лишающую всякой способности к различению.
    
Рассмотрим остальные составляющие маоистского мифа. Считается, что маоизм рассматривает человека как творца истории и выступает против технократии в отличие как от СССР, так и от США. В «культурной революции» желают видеть позитивный нигилизм, так как она якобы стремится начать все с нуля. Но это пустая болтовня. Прежде всего, Мао обращается не к человеку как таковому, но к «народу»: «народ и только народ есть движущая сила, творец всемирной истории». Презрение к личности, к отдельному человеку в маоизме столь же сильно, как и в раннем большевизме. Известно, что в красном Китае частная жизнь, семейное воспитание, все формы личной жизни, включая даже секс (за исключением его простейших форм), подвергаются остракизму. Лозунгом является интеграция (на самом деле являющаяся дезинтеграцией) человека в охваченный фанатизмом «коллектив». Собственно говоря, знаменитая «культурная революция» — это революция против культуры. Культура, с традиционно западной точки зрения (как, впрочем, и с точки зрения традиционного Китая: достаточно вспомнить конфуцианский идеал жень, что можно перевести как humanitas (человеческая природа), и кюн-цюн, или «цельный человек», в противоположность сяо-жень, «человеку вульгарному», то есть понимаемая как самовоспитание, никак не связана с коллективом, но, напротив, отвергается им.
    
Мао заявлял, что он опирается на обездоленные, нищие массы, оценивая их нищету как положительный фактор, поскольку «нищета рождает желание перемен, желание действия, желание революции»; это как бы «чистый лист бумаги», на котором можно написать все что угодно. Но это также банальность, на самом деле здесь нет никакого желания довести эту ситуацию до «нулевой точки» в положительном, духовном смысле. Простодушных людей, как правило, поражают возможности, которые могут открыться на начальной, деятельной, эйфорической стадии маоизма как революционного движения. Но, во-первых, подобные возможности открывает почти любая революция независимо от ее идеологической направленности, во-вторых, эта стадия не может длиться вечно и, следовательно, не дает положительного решения. Важна не только отправная точка, но и цель, направление, terminus ad quern. И здесь Мао не оставляет никаких сомнений, неоднократно и откровенно повторяя, что для него целью является «построение социализма». Таким образом, мы имеем дело не с обновляющей революцией, нацеленной на «человека» и начинающейся с антикультурной нулевой отметки, но с движением, изначально обремененным тяжким грузом марксизма. Никакие жульнические уловки не могут изменить этого положения дел, поэтому пусть сам Мао объяснит нам, каким образом он умудряется сочетать идею, согласно которой человек (точнее, как мы видели, «человек-народ») является активным субъектом истории, определяющим ту же экономику, с основной догмой марксизма, а именно с историческим материализмом, прямо противоречащим этой идее.
    
Приверженцы революции как движения, начинающегося с нуля, с нигилизма по отношению ко всем ценностям буржуазного общества и культуры, доказывают лишь собственное невежество, не находя себе иного учителя, кроме великого Мао. Ведь куда более надежной опорой для них могли бы стать идеи «героического реализма», сформулированные ЭРНСТОМ ЮНГЕРОМ почти сразу после Великой Войны и не имеющие ничего общего с марксистским отклонением!
    
Что до другой составляющей мифа «китаефилов», а именно его антитехнократической позиции, которая, согласно маркузианско-му анализу высокоразвитых форм индустриального общества, заслуживает положительной оценки, то это чистый обман. Разве не стремится Мао к индустриализации своей страны вплоть до создания собственной атомной бомбы, накапливая все средства для «справедливой войны» в мировом масштабе, и тем самым вставая на тот же путь, которым пошла коммунистическая Россия, вынужденная создавать технологические и технократические структуры, аналогичные существующим в промышленно развитых буржуазных странах? Помимо высокого уровня фанатичности, который невозможно поддерживать постоянно, хотелось бы знать, каким образом Мао — когда ему удастся обеспечить народным массам, революционно настроенным именно благодаря нищете (как утверждает он сам), условия жизни, свойственные «обществу процветания» — намеревается сохранять в этих массах презрение к «загнивающему благополучию империалистических стран»? Даже допуская, что при помощи ценностей марксистского уровня удастся привить целой нации особого рода аскетизм, это станет лишь свидетельством трудно вообразимой, но опаснейшей регрессии и вырождения определенной части человечества. Тем более что для современных «протестных» движений характерна полная неспособность противопоставить ценностям «развитой цивилизации» и «общества потребления» какие-либо иные, истинные ценности.
    
Эти соображения легко продолжить. Но уже вышеизложенного вполне достаточно, дабы понять, что зачарованность маоизмом покоится на мифах, которые для человека, способного мыслить глубоко, по прочтении «евангелия от Мао» оказываются полностью несостоятельными. Люди, отрицающие марксизм и коммунизм, но при этом увлекающиеся маоизмом, доказывают этим свою интеллектуальную незрелость. Если им более не на что опереться, значит природа их «тотального протеста» и показной революционности крайне подозрительна.
   
   
    
     
IV. СОВРЕМЕННЫЕ ТАБУ
    
    1.
    
Несмотря на модную ныне «демифологизацию» всех подлинных и традиционных ценностей, процесс создания новых табу идет полным ходом. Профанические величины становятся табу, объявляются священными реальностями, о которых дозволяется говорить лишь с глубочайшим почтением и благоговением. Горе тому, кто дерзнет покусится на них! Хор возмущенных протестов покроет его позором, естественно, во имя сверх-табу, Святой Демократии. Здесь мы хотелись бы остановиться на паре подобных табу. Первое касается негров.
    
Белые люди, окончательно утратив здравый смысл, своими руками сделали из негров табу. Провозгласив принцип самоопределения народов и использовав цветные войска в бессмысленных братоубийственных войнах, белая раса создала оружие, которое сегодня обернулось против нее самой. Это оружие никогда бы не стало столь опасным, если бы белые внезапно не поддались психозу антиколониализма, презрев все то положительное (уравновешивающее отрицательные стороны), что принесла колонизация африканским народам, подняв их на уровень, которого они никогда не смогли бы достичь самостоятельно.
    
Позднее те же белые, левые французские интеллектуалы и деятели искусств, совместно с шайкой Ж.-П. САРТРА выдумали и воспели негритюд, создав миф, до которого никогда бы не додумался ни один негр. Эта нелепая выдумка должна была стать для негров чем-то подобным тому, чем является итальянскость для Италии, германскость для Германии и т. д., хотя негры никогда не составляли единого народа с общей цивилизацией, ибо не существует единой «негритянской нации», но есть множество родов, племен и этносов, каждый из которых обладает своими традициями, обычаями и верованиями, значительно рознящимися между собой.
    
Естественно, негры, познакомившиеся с культурой исключительно благодаря обучению в европейских образовательных учреждениях, поспешили воспользоваться этим мифом и довольно быстро перешли от идеи негритюда как особой единой цивилизации и культуры к утверждению ее превосходства над белой культурой и цивилизацией. Например, негр КАРМАЙКЛ, глава одного из военизированных подразделений (»Black Panthers») организации «Black Power» заявил буквально следующее: «Это белые должны приложить старания, чтобы подняться до уровня негритянского гуманизма»; приблизительно то же говорит черный писатель ДЖЕЙМС БОЛДУИН и пр. Впрочем, чему здесь удивляться, если опять именно белый, более того, немец (немецкие расисты прошлых времен должны перевернуться в гробах!) И. Ян в книге под названием Muntu уже не просто выступает апологетом негритюда, постулируя наличие общей для африканских негров философии и метафизики, но утверждает, что только обращение к негритянскому мировоззрению и образу жизни поможет преодолеть материализм и механистичность, свойственные современной цивилизации, созданной белыми.
    
Это неслыханное увлечение, охватившее немало белых людей, и табуизация, дошедшая до отказа от употребления самого слова «негр» как «оскорбляющего» достоинство (например, оно ни разу не встречается в вышеупомянутой книге ЯНА), дополняются поощрением всякого рода смешения, как культурного, так и социального. Относительно первого мы уже писали в другом месте (См. J. EVOLA, L'Arco e la Clava, cit.), указывая на культурную «негрификацию» США, особенно заметную в области танцевальной музыки, искусства, танцев, типичных поведенческих привычек и т. д.; эта эпидемия сегодня поразила и значительную часть европейских народов. Некоторые представители американского «протестного» beat generation (на пике популярности этого движения) дошли до того, что сделали из негра образец для подражания, подобно НОРМАННУ МАЛЕРУ, который в своем известном произведении назвал битника white Negro (белым негром), между тем как для белых девушек переспать с негром стало одним из способов заявить свой «протест».
    
Наиболее яркими образцами социального смешения в Америке стало повальное увлечение «интеграционизмом» и антисегре-гационизмом (выступить против которого в открытую нашел в себе мужество только УОЛЛЕС), что стало одним из наиболее ярких примеров того, до какой нелепости может дойти фанатичный эгалитаризм и демократия. На самом деле стремление к «интеграции» есть грубое нарушение того самого принципа свободы, о соблюдении которого столь пекутся в других областях. Никто не осмелится отрицать за семьей права не принимать у себя гостей, которые несимпатичны хозяевам (каковы бы ни были причины этой антипатии), однако считается допустимым навязывать в юридическом порядке смешение с неграми в публичной жизни, причем делается это, словно в насмешку, во имя той же свободы, но понимаемой крайне односторонне.
    
Говорят о гнусности южноафриканского режима апартеида, тенденциозно истолковывая его как «недопустимую сегрегацию», хотя на деле речь идет лишь о «сепарации», что буквально означает «держаться в стороне», жить самому по себе, среди своих близких, и достигается это не режимом подавления, но «раздельным развитием». Единственное ограничение направлено на то, чтобы воспрепятствовать негритянскому большинству, воспользовавшись демократическим количественным «правом» занять место белых, встав во главе государства, созданного исключительно руками белых, которым оно всецело обязано своим процветанием и уровнем цивилизации.
    
К тому же игнорируют вполне естественную склонность этнических меньшинств к образованию сравнительно замкнутых сообществ, своего рода «островков» в крупных городах, как поступали и американские негры, пока агитаторы, за спиной которых стояли коммунисты, не приучили их по всякому поводу (и даже без оного) кричать о нарушении своих «гражданских прав». Между тем хорошо известно, что негры не меньшие «расисты», чем белые, но их расизм почему-то ни у кого не вызывает протеста, хотя малейшее проявление расизма со стороны белых клеймится «нацизмом». Однако именно черный расизм является одной из основных причин обострения «расовой проблемы», принимающей все более угрожающий характер. Можно было бы довольно просто решить эту проблему, выделив американским неграм один из штатов (предварительно эвакуировав всех белых), дабы они наслаждались там своим негритюдом во всей его чистоте, сами бы управляли собой и делали все, что им заблагорассудится. К сожалению, о втором возможном решении, суть которого состоит в том, чтобы предложить всем черным расистам и активистам «Black Panthers» вернуться к своим сородичам в родные края, переселившись в новообразованные африканские государства, бесполезно даже мечтать: ни один американский негр никогда на это не согласится, поскольку его мнение о своих африканских собратьях гораздо ниже, чем у белых. Поэтому они предпочитают жить среди последних и извлекать выгоду из созданных теми общественных институтов.
    
Что происходит, когда к власти приходят негры, можно было наблюдать в той же Америке во времена господства саквояжников, когда под давлением североамериканских демагогов в 1868 г. негры пришли к власти в южных штатах, потерпевших поражение в гражданской войне: это был настолько коррумпированный режим, отличающийся такой бесхозяйственностью и некомпетентностью, что во избежание полной разрухи пришлось быстро дать обратный ход. Если этот пример кажется устаревшим, достаточно взглянуть на нынешнее положение африканских государств, обретших «свободу» вследствие антиколониального психоза: за фасадом смехотворной пародии на европейские демократические институты там царит административный беспредел и почти неприкрытый примитивный деспотизм, едва ли не ежедневно заговор сменяется государственным переворотом, а волнения перерастают в межплеменные распри, сопровождаемые массовыми убийствами. Слн-Польян (La centre-revolution africaine, Paris, 1967) приводит впечатляющий понедельный список подобных событий, начиная с 1960 г. От полного экономического краха африканские государства спасает лишь противоборство США и СССР, которые оказывают им поддержку, поскольку нуждаются в новых областях влияния, экспорта и инвестиций, а также сырьевых ресурсах.
    
Но нас это не касается, поэтому пора сказать: хватит с неграми, довольно делать из них табу и идти на уступки! По крайней мере, такую позицию должны занять сторонники настоящего правого движения. Ведь даже среди наших мало-помалу распространяется отравляющее влияние, нацеленное на то, чтобы притупить последние остатки чувства дистанции и здоровых естественных инстинктов. Помимо наплыва негров в студенческую среду, где они выделяются вызывающей наглостью и заодно с «протестантами» и «волосатиками» занимаются подозрительными делишками, следует указать на влияние телевидения, которое говорит о неграх только хорошее и не упускает случая встать на их сторону, бесстыдно передергивая факты. Достаточно вспомнить многочисленные американские фильмы с неграми в роли судей, адвокатов, актеров, полицейских и т. п., постоянные шоу с участием негритянских певцов в окружении белых девушек. Цель этих постоянных показов в том, чтобы приучить зрителей к неразборчивости в общении, что не лишено опасности, учитывая низкий моральный уровень, свойственный, к сожалению, большинству нашего населения. Это дополнительный фактор разложения.
    2.
    
Другим табу нашего времени является так называемый «рабочий класс». Горе тому, кто его заденет, кто посмеет говорить о нем иначе, нежели с чувством глубокого почтения! Лелеять его, льстить и всячески угождать ему стало чуть ли не обязанностью всех демократических партий. Ему дозволяется все, поскольку его дело — свято. Разве марксизм со своими попутчиками на провозгласили рабочий класс истинным творцом истории, заявив, что прогресс цивилизации равнозначен развитию и подъему рабочего класса?
    
Неприкосновенность рабочего класса носит не только моральный, но и физический характер. Ярким примером этого стали события в Аволе, когда в результате столкновения между полицией и толпами разбушевавшихся манифестантов погиб один «трудящийся» и несколько получили ранения. И что же? Еще до начала расследования, до установления истинной картины событий и выявления виновного комиссар полиции был снят с должности, а телевидение поспешило представить все случившееся, дословно, как «полицейское подавление профсоюзной борьбы, синонима социального прогресса», что тут же в один голос подхватила целая свора журналистов. Кого волнуют жертвы среди сил правопорядка, которые вместо того чтобы позволить линчевать себя «миролюбивым» радетелям «профсоюзной борьбы», — согласно сообщениям СМИ, естественно, вышедшим на улицы с песнями и цветами, — были вынуждены воспользоваться элементарным правом на самооборону, чтобы защитить собственную жизнь? «Святость» и неприкосновенность распространяется только на «трудящегося». А для тех, кто думает иначе, остается только одно: ecrazer I'infame (франц. «раздавите гадину», известное выражение Вольтера — прим. перев.).
    
Впрочем, здесь нам хотелось бы остановиться на общем аспекте этого табу. Прежде всего, следует отказаться от незаконного обобщения понятия «трудящийся». Совершенно очевидно, что значимость, придаваемая «трудящемуся», тесно связана с современным мифом «труда». Труд перестал быть тем, чем он всегда был и должен быть в нормальной цивилизации: деятельностью низшего порядка, обусловленной снизу, незначительной и по сути своей связанной с материальной, «физической» стороной существования, с потребностью и необходимостью.
    
Поэтому в том, что «трудящиеся» смогли навязать всем свой закон и с каждым днем становятся сильнее по мере развития профсоюзного движения, можно увидеть своего рода историческое возмездие, реакцию на гипертрофию той материальной части общественного организма, к которой относится труд. Это привело к капитуляции перед «рабочим классом», к боязливому, но единодушному почитанию его, к возникновению табу под именем «рабочий класс».
    
Следовательно, в первую очередь необходимо отвергнуть миф труда, проведя четкое деление между различными видами деятельности и противопоставив занятия, связанные с материальными интересами, тем, которые носят свободный и неприбыльный характер. Понятие «труд» должно применяться исключительно по отношению к первым, независимо от обстоятельств и принятой оценки, учитывая, что сегодня почти любая деятельность прямо или косвенно работает на «общество потребления».
    
Однако, точно определив законное место «трудящихся», мы сталкиваемся с необходимостью его десакрализацик. Когда ЖОРЖ СОРЕЛЬ говорит о «героическом аскетизме» рабочего класса, это звучит подобно насмешке. Сегодня трудящийся представляет собой всего лишь «продавца рабочей силы», и как таковой стремится извлечь из заключаемой сделки максимальную прибыль, движимый лишь желанием обеспечить себе буржуазный уровень жизни. Прошли времена обездоленного пролетариата первого индустриального периода, протест которого против нечеловеческого обращения был более чем обоснован. Хотя еще остаются бедные регионы, тем не менее общая линия развития вырисовывается вполне отчетливо. Сравнительно квалифицированный «рабочий» сегодня живет лучше многих интеллектуалов, преподавателей, низших государственных служащих, большинства тех, кто принадлежит к среднему классу (всем известно, с какими проблемами приходится сталкиваться, вызывая такого «трудящегося» для какого-либо ремонта). Современный рабочий думает только о себе, а рабочие организации защищают лишь «интересы отрасли».
    
Отравленный марксистской концепцией классовой борьбы и подобными социальными идеологиями, современный рабочий утратил чувство внутрипроизводственной солидарности и не желает более быть частью производственного единства; ему более не ведомо чувство преданности и добровольной личной ответственности; он презирает так называемый «патернализм», воспринимает его как оскорбление, не видя ничего дальше собственного носа. Ему нет никакого дела до того, что его беспорядочные «требования» усиливают социальный дисбаланс и усугубляют развал национальной экономики, ведя к бесконечному повышению заработной платы, а, следовательно, и к соответствующему росту цен. Негибкие и единообразные профсоюзные тарифы устанавливаются в принудительном порядке, без учета различий между отраслями и соответствующей разницы в доходах, в результате чего некоторые из них оказываются в критическом положении, что отрицательно сказывается на общей экономической ситуации.
    
Злоупотребление забастовками все более напоминает настоящий социальный шантаж, открыто извлекающий выгоду из той самой капиталистической или «буржуазной» системы, против которой борется марксистская идеология: ведь если эта система будет свергнута, потеряют свою силу и все претензии, оправдываемые сегодня мифом «эксплуатации» трудящихся, труд подвергнется жесткому планированию в рамках тоталитарного марксистского «трудового государства», не допускающего никаких забастовок, и веселье быстро закончится; «трудящимся» придется вкалывать на полную катушку, забыв даже о возможности каких-либо «требований».
    
Следует четко понять следующее. «Социальной справедливости» в одностороннем понимании, то есть учитывающей интересы исключительно «рабочего класса», необходимо противопоставить более широкую и сложную концепцию справедливости, основанной на эффективной, качественной иерархии ценностей и видов деятельности. Учитывая текущее положение, при котором ситуация развивается исключительно в нежелательном направлении, трудно сказать, что еще можно было бы предпринять в этом отношении.
    
Но настоящим правым следует по крайней мере отказаться от уступок в идейном плане, выступить против табу «рабочего класса», лишить святости это новое плебейское божество, обнажив его истинный малопривлекательный облик.
    
Прочим же остается лишь бить себя в грудь. Дальневосточная пословица гласит: «петли Небесной сети широки, но никто не проскользнет сквозь них». За завоевания материалистической цивилизации — в которой, по словам РЕНЕ ГЕНОНА, человек оторвался от небес под предлогом овладения землей, предпочтя материальные блага — рано или поздно приходится расплачиваться. Как мы показали, среди прочего тяжкой расплатой стали подъем и усиление «рабочего класса» в современном мире. Сегодня при желании он способен парализовать весь государственный организм; особенно если, как в Италии, власть находится в руках трусливых, безответственных, бесхребетных людей, совершенно неспособных создать органические структуры, в которых даже самые приземленные виды деятельности обрели бы — определенным образом и до определенной степени — сопричастность высшему смыслу.