1 2 
Весною в Европу едет из Америки такое множество туристов, что для получения сравнительно дешевого билета в туристическом классе на пароходе нужно заказать билет заранее за год. Такой билет у нас был и мы поехали весною 1954 года с тем, чтобы вернуться в Лос–Анжелес в феврале 1955 года. Андрей работал в архивах Лондона, Парижа, Гааги, Амстердама, Копенгагена и Стокгольма, а я жил то в Париже в семье своего сына Владимира, то в городе Tours, в семье Бориса, квартира которого находилась в здании Мшёе des Beaux‑Arts, так как он был директором Музея.
Приятно было видеть, что любовь к науке и искусству процветает также и в третьем поколении нашей семьи. Старший внук мой Николай и жена его Вероника, пройдя курс Сорбонны, жили три года в Оксфорде; он специализировался по истории английской и американской литературы, а жена его занималась историею России в ее древнейшем периоде. Старшая внучка моя Мария успешно изучала историю русского языка и литературы в Сорбонне. Старшая дочь Бориса Мария кончала лицей и тоже готовилась к серьезным занятиям в области гуманитарных наук.
Из Франции мне надо было съездить в Германию, чтобы познакомиться со страстным почитателем Вл. Соловьева Владимиром Семеновичем Шилкареким, профессором университета в Бонне. Общение с ним оказалось очень приятным. От него я поехал в маленький городок Линц на Рейне; вблизи него Тургенев написал рассказ «Ася». В Линце в это время жил Иван Евгениевич Штраух, который в 1906 г., будучи студентом Петербургского университета, перевел на немецкий язык мое «Обоснование интуитивизма». В радушной семье его я провел два дня.
Три летние месяца 1955 года нам опять пришлось провести во Франции, потому что Андрею нужно было поработать в парижских архивах. Туристических билетов на пароход у нас не было и потому пришлось лететь туда и назад на аэроплане. Опыт таких полетов наглядно показывает одну из многочисленных сторон объединения земного шара, происходящего в наше время. Оно настоятельно требует создания сверхгосударственной организации человечества, на первых порах хотя бы федерации Западной Европы. Однако преодолеть национальную гордыню государств, противящуюся ограничению суверенитета, крайне трудно. Вероятно, такая федерация образуется лишь после какой‑нибудь страшной катастрофы, например после временного завоевания Европы Китаем, предсказанного Вл. Соловьевым в «Повести об антихристе» в его «Трех разговорах».
Во время Рождества к нам в Лос–Анжелес прилетела из Парижа старая знакомая Андрея Ирина Николаевна Нехо- рошева, доктор медицины, специалистка по энцефалографии (по волнам, исходящим из мозга). Она летела на аэроплане, отправляющемся из Копенгагена в Лос–Анжелес через северный полюс (вернее, через Гренландию). В январе 1956 г. состоялась гражданская свадьба ее с Андреем и после этого она полетела в Нью–Йорк, а оттуда в Париж, где работает в госпитале. Церковное венчание их состоится в Париже в день Св. Духа. Таким образом нам опять в третий раз придется ехать в Европу.
По законам штата Калифорнии гражданин США, проживший в Калифорнии пять лег, имеет право после достижения шестидесятилетнего возраста получать пенсию, 85 долларов в месяц. Так как у меня есть сын, профессор, могущий поддерживать меня, то мне определена пенсия в размере 60 долларов 43 сента в месяц; потом она была сведена на 29 долларов вследствие увеличения жалованья моего сына, когда он стал associate professor. К этой сумме присоединяется возмещение расходов на медицинскую помощь, однако в таком размере, чтобы сумма пенсии не превышала 85 долларов в месяц.
В июне 1956 г. мы отправились на три месяца во Францию, в Париже состоялось венчание моего сына с Ириною в церкви Св. — Сергиевского подворья. Той же весною мой сын Владимир вылетел в Москву в составе делегации, которую пригласил патриарх Алексий. В этой делегации, состоявшей, кажется, из восьми лиц, были от. Василий Кривошеин, профессор Оксфордского университета Димитрий Димитриевич Оболенский, француз Olivier Clement. Патриарха им не удалось повидать, потому что он ко времени их приезда заболел. Кроме Москвы, делегацию возили в Петербург, Киев и на юг России. Письма, в которых Владимир сообщал нам в Лос- Анжелес о пережитом в России, были очень содержательны. В Петербурге он пошел на Кабинетскую улицу в тот дом, где была гимназия Стоюниной. Учительница, встретившая его, узнав, кто он такой, сказала: «Наша советская школа гордится тем, что здесь помещалась гимназия Стоюниной». На вопрос «Вы знали мою бабушку?» она ответила: «Нет, не знала лично, но кто же не знает имени Марии Николаевны Стоюниной!». Такие речи, невозможные во времена Сталина, показывают, как изменилась атмосфера в эту пору в СССР. Когда Владимир, желая поехать к своим тетушкам Аделаиде и Вере, сказал шоферу, что ему нужно ехать в Приморский район на проспект Щорса, стоявшее с ним рядом лицо пояснило шоферу: «Отвезите Владимира Николаевича на Малый проспект, на Петербургскую сторону». Это пояснение показывает, что население Петербурга не принимает болыпевицких названий улиц и хранит в своей памяти дореволюционный Петербург. От сестры моей Веры Владимир узнал, что Аделаида умерла уже в 1946 г., умерли также Виктория и ее муж.
Особенно сильное впечатление произвело на меня письмо Владимира, которое он озаглавил: «Встреча с русским народом».
Жизнь наша благодаря Ирине стала более благоприятно обставленною. Она проявила кулинарное искусство и очень улучшила наше питание. Заботясь о красоте, она придала нашей обстановке привлекательный вид. Как ученый энцефалограф, она стала членом Физиологического отделения в Медицинской школе Калифорнийского университета, но продолжать научные занятия энцефалографиею ей в 1957 г. не удалось. Профессор Lindsley, который мог бы организовать для этой цели лабораторию, оказался так перегруженным всевозможными обязанностями, что не в состоянии был найти время для этой работы.
В 1956 и 1957 гг. большое удоволььствие доставляло нам знакомство с художником князем Борисом Алексеевичем Мещерским и его женою Мариею Александроною, преподавательницею русского языка в Калифорнийском университете. Князь Мещерский был внуком княгини Оболенской, основательницы хорошей женской гимназии в Петербурге.
После ее смерти дочь ее княгиня Мещерская была начальницею этой гимназии. Мещерские, и муж, и жена, были хорошие рассказчики с большим жизненным опытом. Борис Алексеевич рассказал нам интересную историю из жизни русского эмигранта, который был любителем птиц и знатоком их нравов. Живя в Париже, он заметил, что в песне французских соловьев есть только четыре колена, а у русских соловьев — восемь колен, иногда и больше. Он стал учить в Медоне французских соловьев петь по–русски и достиг своей цели. Восхищенный живым рассказом об оригинальном поступке эмигранта я сказал Борису Алексеевичу, что ему нужно напечатать этот рассказ. Через два месяца мы читали в «Новом Русском Слове» рассказ «Соловей», написанный так же живо, как он был рассказан.
В мае Борис Алексеевич сказал нам, что хочет нарисовать мой портрет и подарить его Андрею. Состоялось девять сеансов, во время которых был нарисован портрет карандашом и после этого Борис Алексеевич стал дома писать портрет маслом. Своей сестре Спечинской он писал в Вашингтон, как он гордится тем, что ему удалось написать портрет такого философа, как Лосский.
У Бориса Алексеевича живут в США две сестры и у Март! Александровны сестра. В июне они поехали на автомобиле в Вашингтон. В ста милях от Вашингтона автомобиль их свалился с горы и оба они погибли. У Марии Александровны был сломан позвоночник около шеи, следовательно, смерть должна была наступить моментально, а у Бориса Алексеевича была продавлена грудь и он умер по дороге в госпиталь, не приходя в сознание. Гибель их произвела потрясающее впечатление на всех нас, любивших и высоко ценивших их. Трудно примириться с мыслью, что так внезапно и насильственно прекращена жизнь этих двух лиц, способных к плодотворной работе и доброму общению со своими друзьями.
По окончании осеннего семестра 1957/58 года Андрей получил право не читать лекций в весеннем семестре (sabbatical semester) и в начале февраля мы поехали в Европу на семь месяцев. Восьмого февраля, когда нам оставалось менее суток до приезда в Гавр, мы получили на пароходе радиограмму „Vladimir <1ёсШ“ (Владимир умер). Седьмого февраля он скоропостижно умер от сердечного припадка. За день до этого он пережил радостное для него событие: сын его Иван приехал из Соединенных Штатов в Париж, куда его перевели, чтобы он служил в американской армии, как переводчик с французского на английский и с английского на французский языки.
Заупокойную литургию по Владимире служили два епископа Патриаршей Церкви, епископ Николай и из Лондона прилетел епископ Антоний (Блюм), сказавший хорошее слово при отпевании. В сослужении было 14 духовных лиц всех юрисдикций, настолько Владимир пользовался известностью и уважением. Похоронен он на кладбище в St® Genevi£ve des Bois.
Многолетний труд Владимира о Мейстере Экгарте, который он писал при Сорбонне, как диссертацию, был почти закончен им. Его шеф профессор Gondillac, читавший готовые главы труда и одобрявший их, сказал, что труд этот будет напечатан. В Богословском Институте St. Denis Владимир читал по–французски «Курс догматического богословия». Слушатель его француз, принявший православие, Olivier Cement, стенографировал этот курс. Свою запись Clement прочитал Владимиру, признавшему, что его мысли переданы точно. Книга эта будет напечатана. Книга Владимира „Essai sur la th^ologie mystique de lTEglise d'Orient" переведена на английский язык и в 1957 г. издана в Лондоне.
Андрей работал в архивах Парижа, Лондона, Гааги и Амстердама, а я жил большею частью в городе Tours у сына своего Бориса. В Лондон мы поехали вместе с Андреем и провели там апрель, живя в дружеской нам семье Dudding- шп'ов. Мистеру Duddington'y было в это время 93 года. При общении с ним всегда получалось впечатление, что он обладает несокрушимым здоровьем. Поэтому тяжело было заметить в средине апреля, что жизненные силы его ослабевают. Сын его Александр, доктор психиатрии, устроил отца в хорошей клинике, где у него нашли диабет и болезнь почек. Через несколько дней он в клинике скончался. Согласно его завещанию тело его было сожжено. Наш приезд в Европу крайне омрачился двумя смертями.
Борис получил из Лувра ответственное поручение устроить в Париже в здании Orangerie выставку «Французское искуоство и Европа». Работу эту, требовавшую переписки со многими государствами, Борис удачно выполнил и выставка открылась в июле. Живя в Туре, я познакомился благодаря Борису со многими ценными трудами по истории искусства. Между прочим, нашлись у него и труды советских ученых, например ценная книга Жидкова «Русское искусство ХУШ века».
В Тур приехала из СССР группа учителей французского языка для усовершенствования своих знаний языка. В Туре они пробыли только несколько дней, но успели зайти в Музей. Борис показал им свое детище, делая интересные пояснения. На прощание они в знак благодарности подарили ему альбом большого формата «Левитан», изданный в 1957 году. В нем находятся воспроизведения лучших картин Левитана. Даже и такая картина, как «Над вечным покоем» помещена в альбоме.
Внук мой Иван написал оригинальную драму на английском языке. Сущность ее такая. Отец семьи во время ссоры с женою и дочерью упал в обморок, продолжавшийся несколько минут. Это время наполнено было для него сложными переживаниями. Ему казалось, что он умер и попал в учреждение, где определяли, какие души отправить в рай и какие в ад. Его душа была отправлена в ад, и наказания, которым он подвергался в аду, были весьма своеобразны. Он встречал там лиц, которые были воплощением его пороков. Общение с ними было мучительно. Переживания его, длившиеся в действительности несколько минут, были так сложны, что, ему казалось, они наполняют несколько столетий. Когда он очнулся после обморока, он не мог сочетать пережитое с окружавшею обыденною действительностью и сошел с ума.
В июле Иван стал женихом студентки Сорбонны Моники Laffitte, занимавшейся в университете изучением химии. Отец ее — крупный промышленник в Бордо. В средине ноября состоялась свадьба их.
Из Франции мы вернулись в Лос–Анжелес 20 сентября. Началась обычная академическая деятельность Андрея. Но вскоре наша жизнь осложнилась важным семейным событи- ем. Девятого ноября у Ирины родилась дочь, имя которой будет Мария. Ребенок этот — крепенький, сильный, хорошо оформленный.
В 1957 и 1958 гг. я написал несколько статей, которые дадут мне много врагов. Во мне вызывает отвращение индусское учение об Атмане. Не будучи специалистом по индусской философии, я не мог написать статью об этом понятии. Но мне повезло. Монах Вивекананда, умерший в 1903 году, прочитал в конце девятнадцатого века ряд лекций в Соединенных Штатах и Великобритании. Пользуясь успехом, он основал во многих городах «Миссии Рамакришны», своего религиозного учителя, считаемого воплощением Бога. Одна из этих «Миссий» находится в Лос–Анжелесе. При ней есть храм Vedanta Temple и печатается небольшой журнал „East and West". В числе советников редакции находятся американский философ культуры Gerald Heard и знаменитый английский писатель Aldous Huxley. Почитатели Вивекананды недавно напечатали лекции его. Прочитав эту большую книгу, я мог написать статью «Индусское учение об Атмане» (Учение Вивекананды)». Она будет напечатана в „Anglican Theological Review" в январе 1959 года.
В «Богословском Сборнике» Св. Тихоновского монастыря напечатана моя статья «Христианство и буддизм», показывающая, до какой степени буддизм есть религия, противоречащая природе человека. Сущность ее знают, конечно, лишь ученые монахи, а не народные массы. Летом я написал статью «Учение отца Сергия Булгакова о Всеединстве и о Божественной Софии». Я большой почитатель творчества отца Сергия, но его учение об Абсолютном, как Всеединстве, так что всё положительное содержание мира находится в Боге (панэнтеизм и даже пантеизм), ведет к большим недостаткам его системы. В русской философии четыре выдающиеся философа придерживаются этого учения, — Вл. Соловьев, от. Сергий Булгаков, С. Л. Франк и Л. П. Карсавин. От. В. Зеньковский написал хорошую статью «Идея всеединства в философии Вл. Соловьева». Узнав от него, что у него нет времени, чтобы написать аналогичную статью об от. Сергии Булгакове, я взялся за эту работу. Самое большое количество врагов, и притом ожесточенных, вызовет моя статья «Украинский и белорусский сепаратизм». В ней я сообщаю о нелепых подделках истории, производимых фанатиками украинского сепаратизма. Статья эта будет напечатана в «Гранях».



Примечание. Последние годы жизни

С потрясения, нанесенного отцу смертью брата Владимира, начался постепенный уподок его здоровья и состояния духа.
В начале лета 1960 года он еще погостил у нас в Париже и Туре. Не помню, тогда ли, или два года перед тем, приезжал с ним встретиться один его «заочный ученик» послевоенного времени: Dr. Wilhelm Goerdt, ассистент при философской кафедре Мюнстерского университета, теперь наверное ставший профессором в новом вестфальском университете, недавно основанном в его родном городе Bochum'e. Будучи мобилизован во время последней войны, он попал в плен и, проведя несколько лет на тяжелых физических работах в Сов. Союзе, вернулся на родину со знанием русского языка, которое способствовало его ориентации на философию Лосского. Посетивши его в 1963 году, проезжая через Munster, я видел в его кабинете, вместе с висящими на стенах снятыми им фотографиями отца, почти полное собрание его книг, в оригиналах или фотокопиях.
Wilhelm Goerdt может в настоящее время считаться одним из хранителей философского наследия Лосского, вместе с находящимися в Америке профессорами С. А. Левицким (Washington), Р. В. Плетневым (Montreal) и Л. П. Шейным (Hamilton, Canada).
В декабре 1960 года, в Los Angeles'e, отцу минуло девяносто лет, и это была грань (как и для бабушки Стоюниной в ноябре 1936 г.) за которой богатая восприятием впечатлений и внутренне осмысленная жизнь очень скоро превратилась в тусклое и тягостное существование. Главным толчком к этому была неудачно сошедшая, хотя и сделанная в дорогой клинике, операция простаты, от следствий которой отец так и не оправился. Дела сложились так, что лучшим выходом для него было переселение на жизнь во Францию, хотя покидая Калифорнию он и терял право на страческую пенсию и больничную кассу.
В начале июня он прилетел в Париж, и когда мы с Магдалиной (вдовой старшего брата) его встретили и довезли до ее квартиры, он нам очень твердо объявил, как бы «раз навсегда», что его организм разрушен, и главное, единственное о чем он молится, есть скорейшее ниспослание ему смерти. К этому он прибавил, что лежать хотел бы на русском кладбище Ste Genevieve, вблизи от могилы сына Владимира.
Несколько дней спустя мы его перевезли в мою семью в Тур, где он прожил до поздней осени. Тягостно было наблюдать, как с жизненными силами постепенно угасал его рассудок и как механизировалась или просто вырождалась умственная деятельность: разговоры, чтение книг, писание писем. Проснувшись от послеполуденного сна, он очень часто принимал вечер за утро.
С начала октября моя жена, на которую падал весь физический уход за отцом, должна была возобновить свое преподавание русского языка в турских гимназиях, и уже давно перед тем нам стало ясно, что нуждающийся в медицинском надзоре и постоянном дневном и ночном санитарном уходе больной в семейной обстановке зимы провести не сможет. Мысль поместить его в клиническое помещение в Русский Дом в Ste Genevieve‑des‑Bois оказалась во всех отношениях самой удачной. Директриса дома, княгиня Мещерская, знакомая семьи Владимира, пошла навстречу нашему проекту, обещав принять отца в качестве платного пансионера. Скрепя сердце, мы одним вечером объяснили положение отцу, и он с большой простотой и понятливостью одобрил наш план. В начале ноября, бывший тогда во Франции младший брат Андрей заехал в Тур на автомобиле, и мы втроем направились в Русский Дом.
Магдалина и я навещали там отца регулярно, она чаще, а я, живя в провинции, реже. Первое время мы его заставали сидящим за столом перед начатым письмом или открытой книгой, которую он явно не читал. Слушал он наши рассказы внимательно и как будто все понимая, но с течением времени память стала его покидать и те же вопросы стали механически возвращаться раз пять на протяжении получаса. Года два спустя, многие вещи уже как‑то совсем не доходили до его сознания и, разговаривая с ним, я не знал за кого из сыновей он меня принимает. В начале 1965 года столо ясным, что жизнь его покидает окончательно. На последнем свидании, лежа в постели с закрытыми глазами, он на все мои рассказы говорил неизменно: «всем, всем от меня кланяйся. Угас он вечером 24 января 1965 года «безболезненно и мирно», как будто заснул. Долгожданная им смерть посетила его, как старца на когда‑то любимой им гравюре немецкого романтика Alfred Rethel'fl, Tod a I s Freund.
Отпевали его в часовне Русского Дома, а на погребении присутствовала только наша семья и несколько друзей нашего поколения. Через несколько дней стали приходить соболезнования от далеких друзей отца, из которых стоит воспроизвести полностью письмо Федора Августовича Степуна:
«Большое спасибо за Ваше печальное сообщение. Рассуждая рационально, не приходится протестовать, что Ваш отец покинул здешний мир. Он осуществил все, для чего был призван и навсегда вошел в историю русской философской мысли. Хорошо помню возникновение его имени и мое впечатление от его первой прочитанной мною книги «Обоснование интуитивизма». Очень существенна была также его «Логика». Всегда интересны, но для меня в известном смысле спорны, были его поздние религиозно–философские размышления и построения. Пишу Вам все это, только чтобы Вы знали, что я всегда очень интересовался творчеством Вашего отца. Познакомились мы с ним еще в Петербурге, кажется, в доме Стоюниной. Видались потом не слишком часто в Праге, но всегда думали друг о друге. Есть у меня, если не пропало, письмо Николая Онуфриевича, что он как‑то хорошо и приветливо подумал обо мне за утренним умыванием. Приятно было прочесть в Вашем письме, что уже больным, он отозвался на Ваш рассказ о посещении меня в Мюнхене словами: «Живописная у него наружность».
Людей пока что канувшей в вечность России остается совсем не много. Если не считать политиков, то из писателей только двое: Зайцев и я. Странным образом исчезновение людей не уничтожает памяти о том мире, к которому они принадлежали, а даже усиливает ее, чему, конечно, способствует жизнь на чужбине.
Буду очень рад, если Вы мне пришлете воспоминания Вашего отца. Надо думать, что в них много интересного для истории русской философии, да и духовной русской жизни вообще. Надеюсь, что их можно будет напечатать. Все‑таки у нас три журнала в эмиграции».
На панихиде в сороковой день после смерти отца, Отец Князев, служивший ее и упомянувший в своем слове других скончавшихся за последние недели русских интеллигентов, Льва Зандера и Отца Василия Зеньковского, объявил также только что пришедшую новость о смерти Федора Степуна.
На могиле моего отца теперь водружен крест работы иконописца Леонида Александровича Успенского, с резными по дереву Распятием, образом Николая Чудотворца и надписью Свят, Свят, Свят Господь Саваоф.
Потомство Н. О. Лосского состоит в настоящее время из следующих членов, начиная с детей и внуков покойных старшего брата Владимира и его жены Магдалины:
Николай, agrege d'anglais и его жена Вероника (рожд. Вельская), agregee de russe, оба ассистенты Парижского Университета в Nanterre и в Grand Palais, трое детей: Андрей, Анна и Владимир; — Иван, синхронный переводчик О. N. U. в Женеве и его жена Monique (рожд. Laffitte), служит по электронической части, трое детей: София, Филипп и Николай; — Мария и ее муж Jean‑Paul Semon, оба agreges de russe и ассистенты Парижского Университета в Nanterre, двое детей: Елизавета и Екатерина; — Екатерина и ее муж Сергей Асланов, секретарь Institut d'Etudes Slaves, двое детей: Кирилл и Григорий.
Пушущий эти строки Борис, Conservateur du Musee National du Chateau de Fontainebleau и его жена Надежда (рожд. Георгиева), rrraitresse auxi'Iiaire de russe, двое дочерей: Мария, archiviste‑paleogra phe, замужем за Francois Avril, membre de I'Ecole Fran^aise de Rome, оба работают в Bibliotheque Nationale; — Елена, готовится к вступительному конкурсу в Ecole Nationale des Chartes.
У младшего сына Н. О. Лосского, Андрея, профессора истории XVII века в University of California, Los Angeles, остались от жены Ирины (рожд. Нехорошевой), доктора медицины, погибшей в 1963 г. в автомобильной катастрофе, двое детей: Мария и Алексей, десяти и восьми лет.