1 2 3 
   
А вы что думаете?
   
«Если я правильно понимаю то, что вы говорите…»
   
Пожалуйста, дело не в понимании, что сказал другой, а в выяснении, что является истинным. Истина — это не мнение, истина не зависит от какого-либо лидера или учителя. Оценка мнений только мешает восприятию истины. Либо идеал — это выдуманная фикция, которая содержит в себе ее собственную противоположность, либо ее нет. К ней нет двух подходов. Это не зависит от учителя, вы должны почувствовать суть этого сами.
   
«Если идеал — фикция, это делает переворот во всем моем мышлении. Вы хотите сказать, что наше стремление к идеалу совершенно бесполезно?»
   
Это тщетная борьба, удовлетворяющий самообман, разве не так?
   
«Все это очень тревожит, но я вынужден признать, что это так. Мы принимали так много всего как должное, что мы никогда не позволяли себе близко рассмотреть, что же находится в нашей руке. Мы обманывали себя, и то, на что вы указываете, полностью расстраивает структуру моей мысли и действия. Это будет переворотом в образовании, во всем нашем образе жизни и работы. Я думаю, что я понимаю значение ума, который является свободным от идеала, от того, что должно быть. Для такого ума действие имеет совершенно другое значение, чем то, которое мы ему сейчас придаем. Возмещающее действие — это не действие вообще, а лишь реакция, и мы хвастаемся действиями!.. Но без идеала как же иметь дело с фактическим или с тем, что было?»
   
Понимание фактического возможно только, когда идеал, то, что должно быть, стерто из ума, то есть, только когда ложное понимается как ложное. То, что должно быть, является также и тем, что не должно быть. Пока ум приближается к фактическому либо с положительным, либо с отрицательным возмещением, не может быть никакого понимания фактического. Чтобы понять фактическое, вам нужно быть с ним в прямой общности, ваши взаимоотношения с ним не могут быть сквозь призму идеала или сквозь призму прошлого, традиции, опыта. Избавиться от неправильного подхода — вот единственная проблема. Это означает на самом деле понимание созданных вами условий, что является умом. Проблема в самом уме, а не в проблемах, которые он порождает, решение проблем, порождаемых умом, — это просто смирение со следствием, а это только ведет к последующему замешательству и иллюзии.
   
«Как же понять ум?»
   
Путь ума — это путь жизни, не идеальной жизни, а фактической жизни с печалями и радостями, обманом и ясностью, тщеславием и смирением. Понимать ум — означает осознать желание и страх.
   
«Подождите, это слишком много для меня. Как мне понять собственный ум?»
   
Чтобы познать ум, не должны ли вы осознать его действия? Ум — всего лишь опыт, не только немедленный, но также и накопленный. Ум — это прошлое, отвечающее настоящему, которое приводит к будущему. Нужно понять целостный процесс мышления.
   
«Откуда мне начать?»
   
С единственного начала: взаимоотношений. Взаимоотношения — это жизнь, быть — означает быть взаимосвязанным. Только в зеркале взаимоотношений ум будет понятен, и вы должны начать наблюдать себя в том зеркале.
   
«Вы имеете в виду, в моих взаимоотношениях с женой, с соседом и так далее? Разве это не очень ограниченная процедура?»
   
Что может показаться маленьким, ограниченным, если верно приблизиться, оказывается бездонным. Это подобно трубе — узкое открывает мир в широкое. Когда наблюдается с пассивной настороженностью, ограниченное показывает безграничное. В конце концов, у своего истока река маленькая, едва заметная.
   
«Итак, я должен начать с себя и моих нынешних взаимоотношений».
   
Конечно. Взаимоотношения никогда не бывают ограниченными или незначительными. С одним или со многими, взаимоотношения — это сложный процесс, и вы можете подходить к ним ограниченно или же свободно и открыто. И вновь, подход зависит от состояния ума. Если вы не начинаете непосредственно с вас самих, откуда еще вам начать? Даже если вы начинаете с некой периферийной деятельности, вы находитесь во взаимоотношениях с ней, ум — это их центр. Начинаете ли вы с близкого или далекого, вы-то здесь. Без понимания себя, что бы вы ни делали, это неизбежно приведет к замешательству и печали. Начало — это окончание.
   
«Я блуждал где-то далеко, много повидал и сделал, я страдал и смеялся подобно многим другим, и все же я должен возвратиться к самому себе. Я как тот саньясин, который направился на поиски истины. Он потратил много лет, переходя от одного учителя к другому, и каждый указывал разный путь. В конце концов он вернулся домой и нашел в его собственном доме сокровища! Я осознаю всю нашу глупость, когда мы колесим по всей вселенной ради той благодати, которую можно найти только в наших собственных сердцах, когда ум очищен от его собственной деятельности. Вы совершенно правы. Я начинаю с того, от чего я ушел. Я начинаю с того, что есть я сам».
   
   
Быть открытым миру — означает жить, удалиться от мира — означает умереть
   
Ураган уничтожил зерновые культуры, и морская вода разлилась по земле. Поезд медленно шел, а с обеих сторон железнодорожной линии были поваленные деревья, дома без крыш и полностью опустошенные поля. Шторм принес огромный ущерб, на мили вокруг погибло все живое, и бесплодная земля была открыта небу.
   
   
Мы никогда не бываем одни, мы окружены людьми и нашими собственными мыслями. Даже, когда люди отдалены, мы видим вещи сквозь призму наших мыслей. Не бывает такого момента или он очень редок, когда мысли нет. Мы не знаем, что означает быть с самим собой, быть свободным от всяких ассоциаций, от всякого продолжения, слова и образа. Мы одиноки, но мы не знаем, что значит быть наедине с собой. Боль одиночества заполняет наши сердца, и ум прикрывает ее страхом. Одиночество, та глубокая изоляция, является черной тенью нашей жизни. Мы делаем все, что можем, чтобы убежать от него, мы пускаемся в любые варианты бегства от этого, которые знаем, но оно преследует нас, и мы без него не бываем. Изоляция — это способ нашей жизни, мы редко соединяемся в целое с другим, поскольку внутри нас мы надломлены, терзаемы и не излечены. Внутри нас мы не являемся целым, полным, а соединение с другим возможно только тогда, когда существует объединение внутри себя. Мы боимся одиночества, так как оно приоткрывает дверь к нашей недостаточности, скудности нашего собственного бытия, но именно уединение излечивает углубляющуюся рану одиночества. Пройтись в одиночестве, без препятствий в виде мыслей, в виде следов наших желаний означает выйти за пределы досягаемости ума. Именно ум изолирует, отделяет и разрывает общность. Ум нельзя сделать целостным, он не может сам себя сделать полноценным, поскольку это самое усилие есть процесс изоляции, это часть одиночества, которое ничто не может скрыть. Ум — это результат многих процессов, и то, что собрано воедино, никогда не сможет быть одиноким. Уединение — это не результат мысли. Только когда мысль молчит, происходит плавное перемещение уединенного к уединенному.
   
Дом был довольно-таки далеко от дороги, и в саду было изобилие цветов. Это было прохладное утро, и небо было ярко-голубым. Утреннее солнце было приятным, и в затененном, затонувшем в глубине саду шум движения, крики торговцев и топот лошадей по дороге — все это казалось очень отдаленным. В сад забрела коза, шевеля своим коротким хвостом, она стала жевать цветы, пока садовник не пришел и не прогнал ее.
   
Она говорила, что чувствовала себя очень тревожно, но ей не хотелось быть тревожной, она хотела избежать болезненного состояния неуверенности. Почему она так опасалась того, что ей тревожно? Что вы подразумеваете под тем, что вам тревожно? И почему вы этого опасаетесь?
   
«Я хочу быть спокойной, остаться наедине с собой. Даже с вами я чувствую себя тревожено. Хотя видела вас только два или три раза, страх быть потревоженной вами очень сильно овладевает мной. Я хочу выяснить, почему во мне есть этот страх быть внутри себя неуверенной. Я хочу быть спокойной и в мире с самой собой, но меня всегда тревожит то или иное. До настоящего момента мне удавалось жить более или менее в мире с собой, но один друг привел меня на одну из ваших бесед, и теперь я странно расстроена. Я думала, что вы укрепите меня в моем спокойствии, но вместо этого вы почти его разрушили. Я не хотела приходить сюда, потому что знала, что буду выглядеть как дура, но тем не менее, я здесь».
   
Почему вы так настойчивы в том, что должны находиться в покое? Почему вы делаете из этого проблему? Само требование быть в покое — это конфликт, не так ли? Если позволите спросить, что является тем, что вы хотите? Если вы хотите быть в уединении, безмятежной и спокойной, то зачем позволять себе быть потревоженной? Вполне осуществимо закрыть все двери и окна собственного бытия, изолировать себя и жить в уединении. Именно этого хотят большинство людей. Некоторые преднамеренно культивируют изоляцию, а другие из-за их желаний и действий, как скрытых, так и явных, вызывают такое отлучение себя. Искренние становятся убежденными в правоте своих идеалов и достоинств, которые являются всего лишь защитой; и те, кто беспечен, дрейфуют к изоляции через экономическое давление и социальные влияния. Большинство из нас стремится построить стены вокруг себя, чтобы быть неуязвимым, но, к сожалению, всегда существует щель, через которую вползает жизнь.
   
«Вообще мне удалось отразить большинство тревог, но в течение прошлой недели или двух из-за вас мне было тревожно более, чем когда-либо. Пожалуйста, скажите мне, почему мне тревожно. Какова причина этого?»
   
Почему вы хотите знать причину? Понятно, что, узнав ее, вы надеетесь уничтожить следствие. На самом деле вы не хотите узнать, почему вам тревожно, не так ли? Вы только хотите избежать тревоги.
   
«Я только лишь хочу остаться наедине с собой, в безмятежности и в покое, но почему я постоянно тревожусь?»
   
Вы защитили себя, всю вашу жизнь, верно? В чем вы действительно заинтересованы, так это в выяснении, как заделать все щели, а не в том, как жить без страха, без зависимости. Из всего, что вы сказали и недосказали ясно, что вы пытались сделать вашу жизнь безопасной в отношении к любому виду внутренней тревоги, вы уклонились от любых взаимоотношений, которые могли бы причинить боль. Вы сумели довольно хорошо оградить себя от всякого удара, жить за закрытыми дверями и окнами. Некоторые успешно это совершали, и, если достаточно далеко продвинуться, окончательная цель этого — больница, а третьи делают себя богатыми вещами или знаниями, которые являются для них гарантией. Большинство людей, включая так называемых религиозных, желает устойчивого состояния покоя, состояния, в котором всякому конфликту пришел бы конец. Тогда появляются те, кто поощряет конфликт как единственное реальное выражение жизни, и конфликт — это их щит против жизни.
   
Может ли в вас когда-либо воцариться мир, когда стремитесь к защите позади стен ваших страхов и надежд? Всю вашу жизнь вы скрывались от мира, потому что вы хотите чувствовать себя в безопасности за пределами стен ограниченных взаимоотношений, над которыми вы может довлеть. Не в этом ли ваша проблема? Так как вы зависите, то хотите обладать тем, от чего вы зависите. Вы боитесь и поэтому избегаете любых отношений, над которыми вы не властны. Не так ли это?
   
«Это довольно-таки жестоко, выставлять проблему именно так, но, возможно, это так и есть».
   
Если бы вы могли влиять на причину существующей теперь в вас тревоги, вы были бы обеспокоены? Все мы хотим владеть ситуацией, когда мы не понимаем; мы хотим обладать или быть обладаемыми, когда страх присутствует в нас самих. Неуверенность в нас самих приводит к чувству превосходства, исключительности и изоляции.
   
Могу я спросить, чего вы боитесь? Вы боитесь быть одной, того, что о вас забудут, что будете неуверенны?
   
«Понимаете, всю свою жизнь я жила для других, или я так думала. Я поддерживала идеал, и меня хвалили за мою эффективность в выполнении некоего вида работы, которая считается хорошей. Я жила жизнью самоотречения, без уверенности, без детей, без дома. Мои сестры удачно вышли замуж и социально значимы, и мои старшие братья на высоких правительственных должностях. Когда я навещаю их, я чувствую, что я потратила свою жизнь впустую. Я стала ожесточенной, и я глубоко сожалею, что у меня нет всего этого. Я теперь ненавижу работу, которую я делала, она больше не приносит мне никакого счастью, и я отказалась от нее в пользу других. Я внезапно отвернулась от всего этого. Как вы заметили, я стала жесткой в моей самозащите. Я возложила все свои надежды на младшего брата, который несостоятелен и который считает себя ищущим бога. Я пробовала обезопасить себя внутри, но это была долгая и болезненная борьба. Именно младший брат привел меня на одну из ваших бесед, и дом, который я так тщательно строила, начал обрушиваться. Я желала бы никогда не приходить и не слышать вас, но я не могу построить его заново, я не могу пройти через все это страдание и беспокойство снова. Вы понятия не имеете, каково мне было видеть моих братьев и сестер с положением, престижем и деньгами. Но я не пойду во все это. Я отрезала себя от них и вижу их редко. Как вы говорите, я постепенно закрывала дверь от всех взаимоотношений, кроме одного или двух, но случилось несчастье — вы приехали в этот город, и теперь все снова нараспашку, все старые раны ожили, и я глубоко несчастна. Что же мне делать?»
   
Чем больше мы защищаемся, тем больше нас атакуют, чем больше мы стремимся к безопасности, тем меньше ее получаем. Чем больше мы хотим мира, тем больше наш конфликт, чем больше мы просим, тем меньше мы имеем. Вы попробовали сделать себя неуязвимой, не подверженной ударам, вы сделали свой внутренний мир недоступным, кроме как для одного или двух человек, и закрыли все двери к жизни. Это медленное самоубийство. Теперь же, почему вы все это сделали? Вы когда-либо задавали себе этот вопрос? Разве вам не хочется знать? Вы пришли, чтобы либо найти способ закрыть все двери, или обнаружить, как быть открытой, чувствительной к жизни. Чего же вы хотите, не как выбор, а как естественное, спонтанное?
   
«Конечно я вижу теперь, что действительно невозможно закрыть все двери, поскольку всегда есть щель. Я осознаю то, что я делала, я вижу, что мой собственной страх неуверенности привел к зависимости и сдерживанию. Очевидно, я не могла сдерживать каждую ситуацию, как бы мне этого ни хотелось, и именно поэтому я ограничивала свои контакты одним или двумя, которые я могла сдерживать и управлять ими. Все это я понимаю. Но как мне быть снова открытой, свободной и без этого опасения внутренней неуверенности?»
   
Вы видите необходимость быть открытой и чувствительной? Если вы не видите суть этого, то будете снова тайно строить вокруг себя стены. Видеть суть в ложном — вот начало мудрости, понимать ложное как ложное — вот наивысшее понимание. Понимание того, чем вы занимались все эти годы, может только привести к последующей борьбе и печали, реальному переживанию сути этого всего, что не просто устное принятие, но это положит конец той деятельности. Вы не можете добровольно сделать себя открытой, волевое усилие не сможет сделать вас чувствительной. Само желание быть чувствительным создает сопротивление. Только в понимании ложного как ложного есть освобождение от него. Пассивно наблюдайте ваши обычные реакции, просто осознавайте их без сопротивления, пассивно наблюдайте их, как бы вы наблюдали за ребенком, без удовольствия или отвращения отождествления. Само пассивное наблюдение — это свобода от защиты, от закрытия двери. Быть открытым миру — означает жить, удалиться от мира — означает умереть.
  
  
   
    
Отчаяние и надежда
   
   
Небольшой барабан издавал удары веселого ритма, затем к нему присоединился инструмент из тростника, вместе они заполняли воздух. Барабан преобладал, но он следовал за тростником. Последний останавливался бывало, но небольшой барабан продолжал, четко и ясно, пока к нему снова не присоединялась песня тростника. Рассвет наступит еще нескоро, и птицы молчали, но музыка заполнила тишину. В небольшой деревушке проходила свадьба. В течение предыдущего вечера было много веселья, песни и смех продолжались до поздней ночи, и стороны пробуждались от музыки. Теперь же голые ветви начали проступать на фоне бледного неба, одна за другой исчезали звезды, и музыка окончилась. Слышались крики и вопли детей, и шумные споры вокруг единственного в деревне водопроводного крана. Солнце было все еще ниже горизонта, но день уже начался.
   
Любить — означает переживать все, но переживать без любви — означает жить напрасно. Любовь уязвима, но переживать без этой уязвимости значит усиливать желание. Желание — это не любовь, и оно не может удержать ее. Желание быстро проходит, а после его исчезновения остается горечь. Желание не может быть остановлено, окончание желания с помощью акта воли, любыми средствами, которые ум может изобрести, приведет к распаду и страданию. Только любовь может приручить желание, но любовь не от ума. Ум как наблюдатель должен прекратить существовать, чтобы возникла любовь. Любовь — это не вещь, которую можно запланировать и искусственно вырастить, ее нельзя купить через жертву или через поклонение. Нет средства для любви. Поиск средства должен прекратиться, чтобы любовь возникла. Спонтанное познает красоту любви, но преследовать ее означает покончить со свободой. Лишь только для свободных есть любовь, но свобода никогда не направляет, никогда не удерживает. Любовь — это ее собственная вечность.
   
Она говорила непринужденно, и слова приходили к ней естественно. Хотя она все еще была молода, в ней была печаль, она улыбалась с отдаленным воспоминанием, и ее улыбка была напряженная. Она была замужем, но детей не имела, а ее муж недавно умер. Это не был один из тех заранее устроенных браков, не был он и по обоюдному желанию. Она не хотела использовать слово «любовь», поскольку оно было в каждой книге и у каждого на языке, но их взаимоотношения были несколько экстраординарными. С того дня, как они поженились, до дня его смерти между ними никогда не проскользнуло ни грубого слова, ни жеста нетерпения, и при этом они никогда не расставались даже на день друг с другом. Между ними было единение, и все остальное — дети, деньги, работа, общество — стало вторичными по важности. Это единение не было романтичной сентиментальностью или выдумкой после его смерти, с самого начала оно было реальностью. Их радость не исходила от желания, но от чего-то, что было вне и выше физического уровня. Но вот внезапно, пару месяцев назад, он погиб во время несчастного случая. Автобус слишком быстро повернул за поворот, и это случилось.
   
«Теперь я нахожусь в отчаянии, я пробовала совершить самоубийство, но как-то не получается. Чтобы забыть, окаменеть, я сделала все, только не прыгала в реку, и я не высыпалась все ночи этих двух месяцев. Я нахожусь в полной темноте, этот кризис не поддается моему контролю, я не могу понять, я в растерянности».
   
Она закрыла лицо своими руками. Через время она продолжила.
   
«Это не отчаяние, которое можно излечить или стереть. С его смертью всякая надежда пропала. Люди сказали, что я забуду и вновь выйду замуж или буду делать что-то другое. Даже если бы я могла забыть, огонь-то погас, его нельзя заменить, и к тому же я не хочу найти ему замену. Мы живем и умираем с надеждой, но у меня нет никакой. У меня нет никакой надежды, поэтому я не ожесточена, я погружена в отчаяние и тьму, но я не хочу света. Моя жизнь — это живая смерть, и я не хочу чьего-либо утешения, любви или жалости. Я хочу остаться в своей темноте, без чувства, без воспоминания».
   
Является ли это тем, зачем вы пришли, стать более унылой, найти поддержку в вашем отчаянии? То ли это, чего вы хотите? Если это так, то у вас будет то, чего вы желаете. Желание столь же гибко и столь же ловко, как ум, оно приспособится к чему угодно, придаст себе нужную форму в соответствии с любыми обстоятельствами, выстроит стены, которые не впустят свет. В самом его отчаянии — его восхищение. Желание создает образ, которому оно будет поклоняться. Если вы желаете жить в темноте, вам это удастся. Неужели это то, зачем вы пришли? Получить поддержку в вашем собственном желании?
   
«Понимаете, мой друг сказал мне о вас, и я импульсивно пришла. Если бы я прекратила думать, вероятно, я не пришла бы. Я всегда действовала довольно-таки импульсивно, и это никогда не вводило меня в заблуждение. Если вы спросите меня, почему я пришла, все, что я могу ответить, это то, что я не знаю. Я предполагаю, что все мы хотим некую надежду, нельзя жить вечно в темноте».
   
То, что соединено, нельзя раздробить, то, что объединено, не может быть разрушено, если есть единение, то смерть не может разделить. Объединение происходит не с другим, а в себе и с собой. Единение различных объектов в себе — это полнота с другими, но полнота с другими — это неполнота в себе. Единение с другим — это все еще неполнота. Объединенная сущность не становится целой за счет другого из-за того, что он полон, полнота присутствует во всех его отношениях. То, что является неполным, не может стать полным благодаря взаимоотношениям. Это иллюзия — считать, что мы становимся полными за счет других.
   
«Он был наполнен. Я познала красоту и радость этого».
   
Но этому пришел конец. Окончание всегда приходит к тому, что является неполным. Единение с другим всегда хрупко, оно всегда прекращается. Объединение должно начинаться внутри себя, и только тогда возникает неразрушимое единение.
   
Путь к объединению — это процесс пассивного размышления, которое является наивысшим пониманием. Вы стремитесь к объединению?
   
«Я не знаю, к чему я стремлюсь, но мне хотелось бы понять, что такое надежда, потому что надежда, кажется, играет важную часть в нашей жизни. Когда он был жив, я никогда не думала о будущем, я никогда не думала о надежде или счастье, завтра не существовало. Я просто жила, без заботы».
   
Потому что вы были счастливы. Но теперь несчастье, недовольство порождает будущее, надежду или ее противоположность: отчаяние и безнадежность. Странно, не правда ли? Когда мы счастливы, время не существует, вчера и завтра совершенно отсутствуют, у нас не возникает и мысли о прошлом или будущем. Но несчастье приводит к надежде и отчаянию.
   
«Мы рождаемся с надеждой, и мы несем ее с собой до самой смерти».
   
Да, именно это мы и делаем, или, скорее, мы рождаемся в страдании, и надежда ведет нас до самой смерти. Что вы подразумеваете под надеждой?
   
«Надежда — это завтра, будущее, страстное желание счастья, улучшения сегодняшнего дня, продвижения себя вперед. Это желание иметь более хороший дом, пианино или радио получше, это мечта о социальном усовершенствовании, более счастливом мире и так далее».
   
Касается ли надежда только будущего? Разве нет надежды также в том, что было, в объятиях прошлого? Надежда одновременно и движение мысли вперед и назад. Надежда — это временной процесс, не так ли? Надежда — это желание продолжения того, что было приятно, того, что может быть улучшено, сделано лучше, а ее противоположность — это безнадежность, отчаяние. Мы колеблемся между надеждой и отчаянием. Мы говорим, что живем благодаря надежде, а надежда находится в прошлом или чаще в будущем. Будущее — это надежда каждого политика, каждого реформатора и революционера, каждого стремящегося к добродетели и к тому, что мы называем богом. Мы говорим, что живем надеждой, но так ли это? Разве это жизнь, когда будущее или прошлое довлеют над нами? Действительно ли проживание — это движение прошлого к будущему? Когда есть беспокойство о завтрашнем дне, вы живете? Именно потому, что «завтра» стало настолько важным, возникает безнадежность, отчаяние. Если только будущее важно, и вы живете им и ради него, то прошлое — это средство для отчаяния. Ради надежды на «завтра» вы жертвуете «сегодня», но счастье, оно вечно в «сейчас». Именно несчастные заполняют жизни беспокойством о дне завтрашнем, которое они называют надеждой. Жить счастливо означает жить без надежды. Человек с надеждой — это не счастливый человек, он познает отчаяние. Состояние безнадежности проецирует надежду или негодование, отчаяние или яркое будущее.
   
«Но то, что вы говорите, означает, что мы должны жить без надежды?»
   
Неужели нет такого состояния, которое не является ни надеждой, ни безнадежностью, состояние, которое является блаженством? В конце концов, когда вы считали себя счастливой, у вас не было никакой надежды, не так ли?
   
«Я понимаю то, что вы имеете в виду. У меня не было надежды, потому что он был рядом со мной, и я жила счастливо изо дня в день. Но теперь его нет, и… Мы свободны от надежды только тогда, когда мы счастливы. Именно, когда мы несчастны, снедаемы болезнью, угнетены, эксплуатируемы, „завтра“ становится важным. А если завтра невозможно, мы оказываемся в полной темноте, в отчаянии. Но как же остаться в состоянии счастья?»
   
Во-первых, поймите суть надежды и безнадежности. Просто увидьте, как вы были охвачены ложным, иллюзией надежды, а затем отчаянием. Будьте пассивно наблюдательны за этим процессом, что не столь легко, как звучит. Вы спрашиваете, как остаться в состоянии счастья. Разве не сам этот вопрос основан, по существу, на надежде? Вы желаете восстановить то, что вы потеряли, или с помощью неких средств обладать этим снова. Этот вопрос указывает на желание получить, стать, прийти к чему-то, не так ли? Когда вы имеете цель, результат в поле зрения, есть надежда, таким образом снова вы оказываетесь в ловушке вашего собственного несчастья. Путь надежды — это путь будущего, но счастье никогда не являлось вопросом времени. Когда счастье было, вы никогда не задавались вопросом, как сделать, чтобы так продолжалось. Если бы вы спросили, вы бы уже испытывали несчастье.
   
«Вы имеете в виду, что вся эта проблема возникает только, когда кто-то находится в противоречии, в страдании. Но когда кто-то несчастен, он хочет избавиться от этого, что является естественным».
   
Желание находить выход только приносит другую проблему. Не понимая одну проблему, вы порождаете множество других. Ваша проблема — это несчастье, и, поняв ее, возникнет свобода от всех других проблем. Несчастье — это единственная проблема, которая есть у вас, не запутывайтесь, порождая дальнейшую проблему того, как выйти из этого состояния. Ум ищет надежду, ответ на проблему, выход из нее. Поймите ошибочность этого бегства, и тогда вы окажетесь лицом к лицу с проблемой. Именно эти прямые взаимоотношения с проблемой приводят к переломному моменту, которого мы все время избегаем, но только в полноте и интенсивности переломного момента проблеме приходит конец.
   
«С тех пор, как произошел тот несчастный случай, я чувствовала, что должна забыться в собственном отчаянии, лелеять мою собственную безнадежность, но это было уже слишком для меня. Теперь я вижу, что мне надо столкнуться лицом к лицу с этим без страха и без чувства неуважения к нему. Понимаете, я чувствовала где-то глубоко внутри, что в некотором роде я проявлю неуважение к нему, если продолжу быть счастливой, но теперь это бремя уже полегче, и я ощущаю счастье, которое не зависит от времени».
  
  
   
    
Ум и известное
   
   
Ежедневно рутина жизни повторялась вокруг единственного водопроводного крана в деревне. Вода бежала медленно, и группа женщин ожидала свою очередь. Три из них шумно и яростно ссорились, они были полностью поглощены своим гневов и не обращали ни малейшего внимания на еще кого-то, и при этом никто другой также не обращал на них внимания. Должно быть, это было ежедневным ритуалом. Подобно всем ритуалам, он оказывал стимулирующее воздействие, и женщины наслаждались возбуждением. Старуха помогла молодой женщине поднять большой, ярко отполированный медный горшок на голову. Она имела небольшой клочок ткани, чтобы перенести вес горшка, который слегка поддерживала одной рукой. Ее походка была превосходна, в ней было много достоинства. Маленькая девочка спокойно подошла, просунула свой горшок под кран и унесла его, не сказав и слова. Другие женщины приходили и уходили, но ссора продолжалась, и казалось, как будто она никогда не закончится. Внезапно троица замолчала, наполнила свои сосуды водой и разошлась, как если бы ничего не случилось. К этому моменту солнце засветило сильнее, и над соломенными крышами деревни поднялся дым. Готовился завтрак. Как внезапно стало спокойно! Если бы не вороны, почти все было тихим. Как только многоголосая ссора закончилась, можно было услышать шум моря за домами, садами и рощами пальм.
   
Мы продолжаем жить подобно роботам, с нашим утомительным распорядком дня. Как охотно ум принимает образец существования, и как стойко он цепляется за него! Как вбитым гвоздем, ум удерживается идеей, и вокруг идеи он живет и имеет свое существование. Ум никогда не свободен, гибок, поскольку он всегда бросает якорь, он перемещается в пределах радиуса, узкого или широкого, его собственного центра. Он не осмеливается блуждать далеко от собственного центра. И когда он так делает, он теряется в страхе. Страх не из-за неизвестного, а из-за потери известного. Неизвестное не вызывает страх, но зависимость от известного вызывает. Страх приходит всегда с желанием, желанием большего или меньшего. Ум, с его непрерывным переплетением образцов, является породителем времени, и со временем возникает страх, надежда и смерть. Надежда ведет к смерти.
   
Он сказал, что был революционером и хотел разрушить каждую социальную структуру, начать все снова. Он охотно работал на радикально левых, ради революции пролетария, но там также потерпел неудачу. Посмотрите, что случилось в стране, где эта революция была так великолепно совершена! Диктатура, с ее полицией и армией, неизбежно породила новые классовые различия, и все это в течение нескольких лет. То, что было славным обещанием, превратилось в ничто. Он хотел, чтобы более глубокая и более масштабная революция была начата снова, заботясь о том, чтобы избежать всех ловушек прежней революции.
   
Что вы подразумеваете под революцией?
   
   
«Полное изменение существующей социальной структуры, с кровопролитием или без него, согласно четкому плану. Чтобы достичь результата, ее нужно хорошо обдумать, организовать вплоть до деталей и тщательно исполнить. Такая революция — вот единственная надежда, нет другого выхода из этого хаоса».
   
Но разве вы снова не будете иметь те же самые результаты: принуждение и его исполнителей?
   
«По началу она может иметь такие результаты, но мы прорвемся через них. Всегда будет иметься отдельная и объединенная группировка вне правительства, чтобы наблюдать и вести его».
   
Вы хотите революцию согласно образцу, и ваша надежда находится в «завтра», ради которого вы желаете пожертвовать собой и другими. Может ли произойти фундаментальная революция, если она основана на идее? Идеи неизбежно порождают последующие идеи, последующее сопротивление и подавление. Вера порождает антагонизм, одна вера поднимает восстание многих, и возникают враждебность и конфликт. Единообразие веры — это не мир. Идея или мнение неизменно создают оппозицию, которую тем, кто во власти, приходится всегда стремиться подавить. Революция, основанная на идее, дает жизнь контрреволюции, а революционер тратит свою жизнь, борясь с другими революционерами, и лучше организованные ликвидируют более слабых. Вы повторите тот же самый образец, не так ли? Может, поговорить о более глубоком значении революции?
   
«Она бы имела малую ценность, если бы не вела к определенному результату. Должно быть построено новое общество, и революция в соответствии с планом — вот единственный способ достичь этого. Я не думаю, что изменю свои взгляды, но давайте посмотрим, что скажете вы. То, что вы будете говорить, вероятно, уже сказано Буддой, Христом и другими религиозными учителями, и куда это нас привело? Две тысячи лет или больше призывов быть хорошим, и посмотрите на беспорядок, который устроили капиталисты!»
   
Общество, основанное на идее, сформированное согласно специфическому образцу, разводит насилие и постоянно находится в состоянии распада. Сформированное по образцу общество функционирует только в пределах рамок его самоспроецированной веры. Общество, группа людей никогда не могут быть в состоянии революции, только индивидуум может. Но если он — революционер согласно плану, хорошо заверенному заключению, он просто соответствует самоспроецированному идеалу или надежде. Он привносит в жизнь его собственные обусловленные отклики, возможно, видоизмененные, но все равно ограниченные. Ограниченная революция — это никакая не революция вообще, подобно реформе, это регресс. Революция, основанная на идее, на расчете и умозаключениях, является всего лишь измененным продолжением старого образца. Для возникновения фундаментальной и длительной революции нам нужно понять ум и идею.
   
«Что вы подразумеваете под идеей? Вы имеете в виду знания?»
   
Идея — это проекция ума и результат опыта, а опыт — это знание. Опыт всегда интерпретируется согласно сознательным или подсознательным, созданным умом условиям. Ум есть опыт, ум есть идея, ум не отделен от свойства мысли. Знание, накопленное и сохраненное, является процессом ума. Ум — опыт, память, идея, это целостный процесс ответной реакции. Пока мы не понимаем деятельность ума, сознания, не может быть фундаментального преобразования человека и его взаимоотношений, которые составляют общество.
   
«Вы утверждаете, что ум, как и знание, — это настоящий враг революции, и что ум никогда не сможет создать новый план, новое государство?
   
Если вы имеете в виду, что, из-за того, что ум все еще связан с прошлым, он никогда не сможет постичь новое, и, что бы он ни планировал или создавал, — это результат старого, тогда как может вообще когда-либо быть какое-нибудь изменение?»
   
Давайте посмотрим. Ум удерживается в определенном образце, само его существование — рамки, в пределах которых он действует и движется. Образец принадлежит либо прошлому, либо будущему, это отчаяние и надежда, замешательство и утопия, то, что было, и то, что должно быть. С этим всем мы знакомы. Вы хотите сломать старый образец и заменить его на «новый», когда новый является видоизмененным старым. Вы называете его новым ради ваших собственных целей и маневров, но он все еще старый. Так называемое новое имеет свои корни в старом: жадность, зависть, насилие, ненависть, власть, исключительность. Укоренившись в них, вы хотите построить новый мир. Это невозможно. Вы можете обманывать себя и других, но пока старый образец не сломан полностью, не может возникнуть радикальное преобразование. Вы можете манипулировать этим, но не в вас надежда мира. Ломка образца, и старого, и так называемого нового, имеет наивысшую важность, если порядок состоит в том, чтобы выйти из этого хаоса. Именно поэтому существенно понять пути ума. Ум функционирует только в пределах сферы известного, опыта, сознательного или подсознательного, коллективного или поверхностного. Может ли быть действие без образца? До сих пор нам было известно действие только по образцу, и такое действие — это всегда приближение к тому, что было или что должно быть. Пока действие было приспособлением к надежде и страху, прошлому или будущему.
   
«Если действие — не движение прошлого к будущему, или между прошлым и будущим, то какое другое действие тогда возможно? Вы же не призываете нас к бездействию, не так ли?»
   
Этот мир был бы лучше, если бы каждый из нас осознавал истинное бездействие, которое не есть противоположность действия. Но это другой вопрос. Действительно ли возможно для ума быть без образца, быть свободным от этого колебания желания вперед и назад? Определенно, это возможно. Такое действие — это жизнь в «сейчас». Жить означает быть без надежды, без заботы о «завтра», это не безнадежность или безразличие. Но мы не живем, мы вечно преследуем смерть, прошлое или будущее. Проживание — это величайшая революция. Проживание не имеет никакого образца, а смерть имеет: прошлое или будущее, то, что было, или утопия. Вы живете ради утопии, и так что вы призываете к смерти, а не к жизни.
   
«Все это очень замечательно, но это ведет нас в никуда. Где ваша революция? Где действие? Где новый способ жизни?»
   
Не в смерти, а в жизни. Вы преследуете идеал, надежду, и это преследование вы называете действием, революцией. Ваш идеал, ваша надежда — это проекция ума, далекая от того, что есть. Ум, являясь результатом прошлого, выносит из себя образец для нового, и это вы называете революцией. Ваша новая жизнь — такая же, как старая, но в другой одежде. Прошлое и будущее не содержат в себе жизнь, у них есть воспоминание о жизни и надежды относительно жизни, но они — это не жизнь. Действие ума не есть жизнь. Ум может действовать только в пределах рамок смерти, а революция, основанная на смерти, — это только еще большая тьма, большее разрушение и страдание.
   
«Вы меня полностью опустошили, почти раздели догола. Возможно, это духовно хорошо для меня: возникает легкость сердца и ума, но это не очень полезно в отношении коллективного революционного действия».
  
  
   
    
Соответствие и свобода
   
   
Шторм начался рано утром с грома и молнии, а теперь постоянно шел очень сильный дождь. Он не прекращался весь день, и красная земля впитывала его. Домашние животные укрывались под большим деревом, где также стоял маленький белый храм. Основание дерева было огромным, а окружающее поле было ярко-зеленым. С другой стороны поля пролегла железнодорожная линия, и поезда обыкновенно с трудом взбирались на небольшой склон, издавая наверху торжествующий гудок. Когда кто-то шел по железнодорожной линии, он, бывало, наталкивался на большую кобру с красивой окраской, разрезанную пополам недавним поездом. Птицы вскоре добрались до кусков мертвого тела, и через короткое время не осталось и признака змеи. Жить один на один с собой требует огромного интеллекта, жить одному и все же быть гибким трудно. Жить в уединении, без стен замкнутого в себе удовлетворения, требует чрезвычайной настороженности, поскольку жизнь в уединении потворствует вялости, привычкам, которые устраивают и которые трудно сломать. Жизнь в одиночестве потворствует изолированию себя, и только лишь мудрый может жить один без вреда для себя и других. Мудрость — в уединении, но путь одиночества не ведет к мудрости. Изоляция — это смерть, а мудрость не найти в уходе от мира. Нет никакого пути к мудрости, поскольку всякий путь разделяет, исключает. По самой своей природе путь может только привести к изоляции, хотя эту изоляцию называют единством, целым, общностью и так далее. Путь — это процесс исключения, средство исключает, а цель такая же, как и средство. Средства неотделимы от цели, того, что должно быть. Мудрость приходит с пониманием взаимоотношений с полем, с прохожим, с мимолетной мыслью. Уходить от мира, изолировать себя, чтобы найти, значит положить конец к открытию. Взаимоотношения приводят к уединению, что не есть изоляция. Должно быть уединение, но исходящее не от замкнутости ума, а от свободы. Полное — это уединенное, а неполнота ищет путь к изоляции.
   
Она была писательницей, и ее книги имели весьма широкое распространение. Она сказала, что ей удалось приехать в Индию только после многих лет. Когда сначала она выехала, то понятия не имела, где остановится. Но теперь, в конце концов, ее место назначения стало ясным. Ее муж и вся семья интересовались религиозными вопросами, не поверхностно, а весьма серьезно. Однако она решилась оставить их всех и приехала в надежде найти немного успокоения. Она не знала ни единой души в этой стране, когда приехала, и первый год ей было очень трудно. Сначала она отправилась в какой-то ашрам или общину, о котором она читала. Гуру там был кроткий старик, у которого имелся некоторый религиозный опыт и за счет которого он теперь и жил, постоянно повторяя несколько высказываний на санскрите, которые были понятны его ученикам. Ее пригласили в эту общину, и ей легко удалось приспособиться к ее правилам. Она оставалась там в течение нескольких месяцев, но не нашла покоя, так что однажды объявила о своем отъезде. Ученики были в ужасе, что она могла даже подумать о том, чтобы оставить такого мастера мудрости, но она уехала. Затем она отправилась в ашраман посреди гор и оставалась там в течение некоторого времени. Сначала была счастлива, так как там были красивые деревья, ручьи и дикая природа. Дисциплина там была довольно суровая, против которой она не возражала, но опять же живые были словно мертвые. Ученики поклонялись мертвому знанию, мертвой традиции, мертвому учителю. Когда она уехала, они также были потрясены и угрожали ей духовной тьмой. Она направилась в другую очень известную общину, где повторяли различные религиозные утверждения и регулярно занимались предписанными медитациями. Но постепенно обнаружила, что была завлечена в ловушку и разрушалась. Ни учитель, ни ученики не хотели свободы, хотя о ней говорили. Они были все заинтересованы поддержанием центра, удержанием учеников во имя гуру. Снова она вырвалась и отправилась в другое место. И опять та же самая история с немного иным ходом событий.
   
«Я вас уверяю, я побывала в большинстве серьезных ашрамов, и они все хотят удержать человека, размолоть его, чтобы он соответствовал образу мышления, который они называют истиной. Почему все они хотят, чтобы человек соответствовал определенной дисциплине, образу жизни, установленным учителем? Почему происходит так, что они никогда не дают свободу, а лишь обещают ее?»
   
Соответствие удовлетворяет, оно ручается за безопасность ученика и придает мощь ученику, также как и учителю. Через соответствие возникает укрепление власти, светской или религиозной, а соответствие приводит к унынию, которое они называют покоем. Если кто-то хочет избежать страданий через некую форму сопротивления, почему бы не пойти тем путем, хотя он влечет за собой определенное количество боли? Соответствие обезболивает ум по отношению к противоречию. Мы хотим, чтобы нас сделали тупыми, нечувствительными. Мы пытаемся укрыться от уродливого и таким образом мы также делаем себя невосприимчивыми к прекрасному. Соответствие авторитету мертвых или живых дает мощное удовлетворение. Учитель знает, а вы не знаете. Было бы глупо с вашей стороны пробовать выяснить что-нибудь непосредственно самим, когда успокаивающий вас учитель уже знает, так что вы становитесь его рабом, а рабство лучше, чем смятение. Учитель и ученик процветают благодаря взаимной эксплуатации. В действительности вы не идете в ашрам за свободой, не так ли? Вы идете туда, чтобы успокоиться, чтобы жить жизнью замкнутой дисциплины и веры, поклоняться и в свою очередь быть полоняемой, и все это называют поиском истины. Они не могут предложить свободу, поскольку это бы их самих уничтожило. Свободу нельзя найти в какой-либо изолированной общине, в какой-либо системе или вере, ни через соответствие и страх, называемые дисциплиной. Дисциплина не может предложить свободу, она может обещать, но надежда — это не свобода. Подражание как средство для свободы есть само опровержение свободы, поскольку средство — это цель, копирование приводит к дальнейшему копированию, а не к свободе. Но нам нравится обманывать себя, и именно поэтому принуждение или обещание заботы существует в различных и тонких формах. Надежда — это отвержение жизни.
   
«Теперь я избегаю все ашрамы, как саму чуму. Я шла к ним за покоем, а получала принуждение, авторитарные доктрины и тщетные обещания. С каким рвением мы принимаем обещания гуру! Насколько мы слепы! Наконец-то, после стольких лет, я полностью лишена всякого желания преследовать ими обещанную награду. Физически я истощена, как видите, так как по глупости я действительно практиковала их призывы. В одном из тех мест, где учитель возвышен и очень популярен, когда я сказала им, что я еду к вам, они вознесли свои руки к небу, и у некоторых выступили на глазах слезы. Это было последней каплей! Я приехала сюда, потому что хочу поговорить о чем-то, что волнует мое сердце. Я намекнула на это одному из учителей, и его ответом было то, что я должна контролировать свои мысли. Это так. Боль одиночества больше, чем я могу вытерпеть, не физическое одиночество, которое является долгожданным, но глубокая внутренняя боль от существования в одиночку. Что мне с этим делать? Как я должна расценивать эту пустоту?»
   
Когда вы спрашиваете о пути, вы становитесь последователем. Оттого, что в вас эта боль одиночества, вы хотите помощи, и само требование руководства открывает дверь к принуждению, подражанию и страху. «Как» — ни капли не важно, так что давайте поймем суть этой боли, чем будем пытаться преодолеть ее, избегать ее или идти за ее пределы. Пока нет полного понимания этой боли одиночества, не может быть никакого покоя, никакого отдыха, а лишь непрерывная борьба. И осознаем ли мы это или нет, большинство из нас явно или тайно пробует убежать от страха из-за нее. Эта боль возникает только относительно прошлого, а не относительно того, что есть. То, что есть, нужно обнаружить не на словах, теоретически, а непосредственно испытать. Как может быть открытие того, что в действительности есть, если вы приближаетесь к нему с ощущением боли или страхом? Чтобы понять его, не должны ли вы прийти к нему свободно, лишенным всяких прошлых знаний о нем? Не должны ли вы иметь подход к нему со свежим умом, не затуманенным воспоминаниями, привычными реакциями? Пожалуйста, не спрашивайте, как освободить ум, чтобы увидеть новое, а прислушайтесь к сути этого. Одна истина освобождает, а не ваше желание быть свободным. Само желание и усилие быть свободным — это помеха для освобождения.
   
Чтобы понять новое, не должен ли ум со всеми его умозаключениями, гарантиями безопасности прекратить свою деятельность? Не должен ли он быть спокойным, не искать пути бегства от этого одиночества, лекарства от него? Не нужно ли наблюдать эту боль одиночества с ее колебанием от отчаяния к надежде? Не само ли это колебание приводит к одиночеству и страху из-за него? Разве не сама умственная деятельность — процесс изоляции, сопротивление? Разве не каждая форма взаимоотношений от ума — не путь отделения, ухода от жизни? Разве не сам опыт — это процесс самоизоляции? Так что проблема не в боли одиночества, а в уме, который проецирует проблему. Понимание ума — вот начало свободы. Свобода — это не что-то в будущем, это самый первый шаг. Деятельность ума может быть понята только в процессе реакции на каждый вид стимулирования. Стимулирование и реакция — это взаимоотношения на всех уровнях. Накопление в любой форме, как знание, как опыт, как вера, мешает свободе, и только там, где есть свобода, может быть истина.
   
«Но разве усилие не необходимо, усилие, чтобы понять?»
   
Понимаем ли мы что-нибудь с помощью борьбы, конфликта? Разве понимание не наступает, когда ум совершенно спокоен, когда усилия прекратились? Ум, который заставили замолчать, — это не спокойный ум, это мертвый, нечувствительный ум. Когда есть желание, нет красоты тишины.
  
  
   
    
Время и продолжение
   
   
Вечерний свет отражался в воде, а темные деревья оказались на фоне садящегося солнца. Мимо проехал переполненный автобус, сопровождаемый большим автомобилем с сидящими в нем шикарными людьми. Ребенок прошел мимо, вращая обруч. Женщина с тяжелым грузом остановилась, чтобы поправить его, а затем продолжила свой утомительный путь. Мальчик на велосипеде приветствовал кого-то и нетерпеливо хотел попасть домой. Мимо прошло несколько женщин, а мужчина остановился, зажег сигарету, бросил в воду спичку, огляделся вокруг и пошел дальше. Никто, казалось, не замечал красок на воде и темных деревьев на фоне неба. Подошла девушка с младенцем, разговаривая и указывая на темнеющие воды, чтобы развлечь и отвлечь его. В домах загорались огни, и вечерняя звезда поплыла по небу. Существует печаль, о которой мы мало знаем. Нам известны боль и горе личной борьбы и смятения, нам известны тщетность и страдание из-за расстройства, нам известна полнота радости и ее быстротечность. Нам известно о нашей собственной печали, но мы не осознаем о грусти других. А как мы можем осознавать, когда мы зациклены на наших собственных неудачах и испытаниях? Когда наши сердца утомлены и унылы, как можем мы чувствовать усталость другого? Грусть настолько сильно исключает, изолирует и разрушает. Как быстро исчезает улыбка! Все, кажется, заканчивается печалью, окончательной изоляцией.
   
Она была очень начитана, способна и прямая. Она изучила науки и религию и тщательно следовала за современной психологией. Хотя она все еще была весьма молода, но уже побывала замужем, с присущими браку обычными страданиями, добавила она. Теперь она была свободна, и ей не терпелось найти кое-что больше, чем обычные условности, почувствовать свой путь за пределами границ ума. Ее занятия открыли для ее мышления возможности за пределами сознательного и общественным накоплением прошлого. Она посетила некоторые из бесед и обсуждений, объяснила она, и почувствовала, что источник, присущий всем великим учителям, активизировался. Она внимательно слушала и многое поняла, и теперь пришла, чтобы обсудить вечное и проблему времени.
   
«Что является источником всего вне времени, что означает состояние бытия, которое вне пределов размышления ума? Что такое бесконечное, тот творческий потенциал, о котором вы говорили?»
   
Возможно ли осознать бесконечное? Каков тест на знание или осознание его? Как бы вы его узнали? Чем бы вы измерили его?
   
«Мы можем только оценивать по его воздействию».
   
Но оценка имеет время, а есть ли воздействия бесконечного, которые можно оценить измерением времени? Если мы можем понимать то, что мы подразумеваем под временем, возможно, возникнет бесконечное, но разве можно обсуждать, что такое бесконечное? Даже если оба из нас осознают его, можем ли мы говорить о нем? Мы можем говорить об этом, но наш опыт не будет являться бесконечным. О нем никогда нельзя говорить или сообщать, кроме как с помощью времени. Но слово — это не то, и с помощью времени бесконечное явно нельзя понять. Отсутствие чувства времени — состояние, которое наступает только тогда, когда нет времени. Так что давайте лучше разберемся, что мы подразумеваем под временем.
   
«Имеются различные виды времени: время как рост, время как расстояние, время как движение».
   
Время хронологическое, а также психологическое. Время как рост — это маленькое, становящееся большим, телега с волом, развивающаяся до реактивного самолета, младенец, становящийся человеком. Небеса наполнены ростом, и земля тоже. Это очевидный факт, и было бы глупо отрицать его. Время как расстояние более сложно.
   
«Известно, что человек может находиться в двух различных местах одновременно: в одном месте в течение нескольких часов и в другом в течение нескольких минут в течение того же самого периода».
   
Мысль может и блуждает вдалеке, в то время как думающий остается на одном месте.
   
«Я не ссылаюсь на это явление. Стало известно, что человек, физическая сущность, находился в двух сильно отдаленных местах одновременно. Однако наш отправной пункт — время».
   
Вчера, использующее сегодня как проход к завтра, прошлое, протекающее через настоящее к будущему, является единым движением времени, а не тремя отдельными движениями. Нам известно время хронологическое и психологическое, рост и становление. Происходит рост семени до дерева, и существует процесс психологического становления. С ростом все понятно, так что давайте отложим пока это в сторону. Психологическое становление подразумевает под собой время. Я есть это, и я стану тем, используя время как проход, как средство. То, что было, становится тем, что будет. Нам очень знаком этот процесс. Поэтому мысль — это время, мысль, которая была, и мысль, которая будет, которая есть, и идеал. Мысль — это продукт времени, и без процесса размышления времени нет. Ум — создатель времени, он есть время.
   
«Очевидно, это истина. Ум — создатель и пользователь времени. Без умственной деятельности нет времени. Но возможно ли выйти за пределы ума? Существует ли состояние, которое не принадлежит мысли?»
   
Давайте вместе обнаружим, есть ли такое состояние или нет. Любовь — это мысль? Мы можем думать о ком-то, кого мы любим, когда он отсутствует, мы думаем о нем, или у нас есть его образ, его фотография. Разлука приводит к мысли.
   
«Вы имеете в виду, что когда есть единство, то мысль прекращает быть и есть только любовь?»
   
Единство подразумевает дуальность, но не в этом дело. Разве любовь — это процесс мышления? Мысль принадлежит времени, а любовь связана временем? Мысль связана временем, и вы спрашиваете, возможно ли быть свободным от связывающего качества времени.
   
«Это должно быть так, иначе не было бы никакого творчества. Творчество возможно только, когда процесс продолжения прекращается. Творчество — это новое, новое видение, новое изобретение, новое открытие, новая формулировка, а не продолжение старого».
   
Продолжение — это смерть творчества.
   
«Но как же положить конец продолжению?»
   
Что мы подразумеваем под продолжением? Что приводит к продолжению? Что это, что присоединяет мгновение ко мгновению, как нить соединяет бусинки в ожерелье? Мгновение — это новое, но новое поглощается старым, и таким образом формируется цепь непрерывности. Когда-либо существует новое или только признание нового старым? Если старое признает новое, то новое ли это? Старое может признавать только его собственную проекцию, оно может называть ее новым, но это не так. Новое не распознаваемо, оно — это состояние неузнаваемости, безассоциативности. Старое придает себе продолжение через его собственные проекции, оно никогда не сможет познать новое. Новое может быть переведено на язык старого, но новое не может быть со старым. Переживание нового — это отсутствие старого. Опыт и его выражение — это мысль, идея. Мысль переводит новое в понятия старого. Именно старое приводит к продолжению, старое — это память, слово, что является временем.
   
«Как можно положить конец памяти?»
   
Действительно ли это возможно? Субъект, который желает положить конец памяти, сам является кузнецом памяти, он неотделим от памяти. Это так, правда?
   
«Да, тот, кто прилагает усилия, рожден памятью, мыслью. Мысль — это результат прошлого, сознательного или неосознанного. Тогда что же делать?»
   
   
Послушайте, пожалуйста, и вы будете делать естественно, без усилия то, что необходимо. Желание есть мысль, желание сколачивает цепь памяти. Желание — это усилие, акт воли. Накопление — вот путь желания, накапливать означает продолжать. Накопление опыта, знаний, силы или материальных вещей приводит к продолжению, и отрицать это значит продолжать пассивно. Активная и пассивная продолжительности подобны. Центр накопления — это желание, желание большего или меньшего. Этот центр есть «я», помещенный на различных уровнях согласно окружающим условиям. Любая деятельность этого центра только вызывает дальнейшее продолжение «я». Любое движение ума ограничено временем, это мешает творчеству. Бесконечное не приходит с ограниченным временем качеством памяти. Безграничное нельзя измерить памятью, опытом. Безымянное существует только тогда, когда опыт, знание полностью прекращают быть. Лишь только истина освобождает ум от его собственной неволи.
  
  
   
    
Семья и желание безопасности
   
   
Как мерзко быть удовлетворенным! Довольство — это одно, а удовлетворение — другое. Удовлетворение делает ум глупым, а сердце утомленным, оно приводит к суеверию и апатии, и острота чувствительности теряется. Именно те, кто ищет удовлетворения, и те, кто имеет его, привносят замешательство и страдание, именно они порождают вонючую деревню и шумный город. Они строят храмы для идолов и исполняют удовлетворяющие ритуалы, они способствуют разделению на классы и войнам, они вечно умножают средства для удовлетворения. Деньги, политика, власть и религиозные организации — это их пути. Они обременяют землю своей респектабельностью и ее стенаниями.
   
Но довольство — другой вопрос. Трудно быть довольным. Довольство нельзя найти в тайных местах, его нельзя преследовать, как, например, удовольствие, его нельзя приобрести, его нельзя купить ценой отречения. У него нет стоимости вообще, его не достичь никакими средствами, о нем нельзя размышлять и накопить. Стремление к довольству — это только лишь поиск большего удовлетворения. Довольство — это полное понимание того, что есть, от мгновения до мгновения, наивысшая форма пассивного понимания. Удовлетворению известны расстройство и успех, но довольству не известны никакие противоположности с их пустым противоречием. Довольство над и вне противоположностей, оно не является их синтезом, поскольку не имеет никакого отношения к противоречию. Противоречие может только породить большее противоречие, оно порождает последующую иллюзию и несчастье. С довольством приходит действие, которое не является противоречащим. Довольство сердца освобождает ум от его беспорядочной и отвлекающей деятельности. Довольство — это движение, которое не имеет времени.
   
Она объяснила, что получила степень магистра точных наук с почестями, преподавала и проделывала определенную социальную работу. В скором времени после окончания она путешествовала по стране, делая различные вещи: обучая математике в одном месте, выполняя общественную работу в другом, помогая своей матери и организации для общества, к которому она принадлежала. Она не участвовала в политике, потому что считала это преследованием личной амбиции и глупой тратой времени. Она все это довела до конца и теперь собиралась выйти замуж.
   
Вы определились, за кого выйти замуж, или же все организуют ваши родители?
   
«Скорее, мои родители. Возможно, так лучше».
   
Почему, если можно поинтересоваться?
   
«В других странах парень и девушка влюбляются друг в друга, это может быть вначале замечательно, но вскоре появляются страдание и раздор, ссоры и примирения, скука от удовольствия и рутина жизни. Запланированный брак в этой стране заканчивается тем же самым, веселье в нем проходит, так что нечего особо выбирать между этими двумя системами. Они обе довольно отвратительны, но что поделать? В конце концов, нужно жениться, всю жизнь нельзя оставаться одному. Все это очень грустно, но по крайней мере муж дает некую безопасность, а дети — радость, но их нельзя их иметь без мужа».
   
Но что же произойдет со всеми годами, которые вы потратили на получение вашей степени магистра?
   
«Возможно, степень мне пригодится, но дети и домашняя работа займут большую часть моего времени».
   
Тогда чего хорошего дало ваше так называемое образование? Зачем тратить так много времени, денег и усилий, чтобы все закончилось кухней? Разве вы не хотите заняться какой-либо преподавательской деятельностью или социальной работой после вашего замужества?
   
«Только, когда будет время. Если не живешь обеспеченно, невозможно иметь слуг и все прочее. Боюсь, что все это закончится, как только я выйду замуж, а я хочу выйти замуж. Вы против брака?»
   
Вы расцениваете брак как институт для создания семьи? Разве семья — это не единица, противостоящая обществу? Разве она не центр, от которого вся деятельность исходит, единственные взаимоотношения, которые доминируют над любой иной формой взаимоотношений? Разве это не самоизолирующая деятельность, которая вызывает разделение, отделение высших и низших, сильных и слабых? Семья как система, кажется, сопротивляется целому, каждая семья противопоставляется другим семьям, другим группам людей. Не семья ли с ее собственностью одна из причин войны?
   
«Если вы настроены против по отношению к семье, тогда вы, должно быть, за коллективизацию мужчин и женщин, при которой их дети будут принадлежать государству».
   
Пожалуйста, не делайте поспешных выводов. Думать понятиями формул и систем — только вызывать противление и недовольство. У вас есть ваша модель, у другого своя. Две модели борются над проблемой, каждая стремится уничтожить другую, но проблема все еще остается.
   
«Но если вы против семьи, тогда за что вы?»
   
Зачем так ставить вопрос? Если есть проблема, разве не глупо принимать любую сторону согласно предубеждению? Не лучше ли понять проблему, чем порождать оппозицию и вражду, таким образом умножая наши проблемы?
   
Семья, какая она существует сейчас, — это единица ограниченных взаимоотношений, замкнутая в себе и неприступная. Реформаторы и так называемые революционеры пробовали покончить с этим духом исключительности семьи, который порождает каждый вид антиобщественной деятельности, но центр стабильности в противоположность ненадежности, и существующая социальная структура во всем мире не может существовать без этой безопасности. Семья — не просто экономическая единица, и любая попытка решить проблему на том уровне явно потерпит неудачу. Желание безопасности не только экономически обусловлено, но намного более глубокое и сложное. Если человек уничтожит семью, он найдет другие формы безопасности через государство, через коллектив, через веру и так далее, которые в свою очередь породят их собственные проблемы. Мы должны понять желание внутренней, психологической безопасности и не просто, чтобы заменить одну модель безопасности другой.
   
Так что проблема не в семье, а в желании быть в безопасности. Разве желание безопасности на любом уровне не желание исключительности? Этот дух исключительности проявляет себя в виде семьи, в виде собственности, в виде государства, религии и тому подобного. Не это ли желание внутренней безопасности создает формы безопасности, направленные наружу, которые являются всегда исключительными? Само желание быть в безопасности уничтожает безопасность. Исключительность, отделение должно неизбежно вызвать распад, национализм, классовое противостояние и война являются его признаками. Семья как средство внутренней безопасности — это источник беспорядка и социальной катастрофы.
   
«Тогда, как жить, если не семьей?»
   
Разве нет ничего удивительного в том, как ум всегда ищет образец, готовый проект? Наше образование — вид формул и умозаключений. «Как» — требование готовой формулы, но формула не может решить проблему. Пожалуйста, поймите суть этого. Только когда мы не ищем внутренней безопасности, мы можем внешне жить в безопасности. Пока семья — центр безопасности, будет существовать социальный распад, пока семья используется как средство в целях самозащиты, будет конфликт и страдание. Пожалуйста, не ломайте голову над этим, это довольно-таки просто. Пока я использую вас или другого для моей внутренней, психологической безопасности, я исключителен. Важен я, я имею самое большое значение, это моя семья, моя собственность. Отношения полезности основаны на насилии, семья как средство взаимной внутренней безопасности приводит к конфликту и смятению.
   
«Я понимаю разумом, что вы говорите, но возможно ли жить без этого внутреннего желания безопасности?»
   
Понимать разумом вовсе не означает понимать вообще. Вы имеете в виду, что слышите слова и схватываете их значение, и это все. Но это не приведет к действию. Использование другого как средства удовлетворения и безопасности — это не любовь. Любовь никогда не является безопасностью, любовь — это состояние, в котором нет никакого желания быть в безопасности, состояние уязвимости, то единственное состояние, в котором исключительность, вражда и ненависть являются невозможными. В том состоянии может возникнуть семья, но она не будет исключительной, замкнутой в себе.
   
«Но нам не известна такая любовь. Как же?..»
   
Хорошо осознавать пути собственного размышления. Внутреннее желание безопасности выражается внешне через исключение и насилие, и пока его процесс полностью не понят, не может быть никакой любви. Любовь — это не еще одно убежище в поисках безопасности. Желание безопасности должно полностью прекратиться, чтобы была любовь. Любовь — это не то, что можно вызвать принуждением. Любая форма принуждения, на любом уровне, является самым что ни на есть опровержением любви. Революционер с идеологией — не революционер вообще, он только лишь предлагает замену, иной вид безопасности, новую надежду, а надежда — это смерть. Одна любовь может вызывать радикальную революцию или преобразование в отношениях, но любовь не принадлежит уму. Мысль может планировать и формулировать великолепные строения из надежд, но мысль будет только вести к дальнейшему конфликту, беспорядку и нищете. Любовь — это когда отсутствует хитрость, замкнутость в себе ума.
  
  
   
    
«Я»
   
   
«Размышление имеет для меня огромное значение, я медитировал регулярно два раза в день в течение больше чем двадцати пяти лет. Вначале это было очень трудно, у меня не получалось контролировать свои мысли и было слишком много отвлечений, но постепенно я избавлялся от них очень старательно. Все более и более я отдавал свое время и энергию ради конечной цели. Я побывал у различных учителей и следовал нескольким различным системам медитации, но так или иначе я никогда не был удовлетворен ни одним из них, возможно, „удовлетворение“ — не правильное слово. Они все вели к некой точке, в зависимости от особенностей системы, и я обнаружил, что становлюсь простым результатом системы, что и было конечной целью. Но благодаря всем этим экспериментированиям я научился полностью владеть своими мыслями, и мои эмоции также полностью под контролем. Я занимался глубоким дыханием, чтобы усмирить тело и ум. Я повторял священное слово и в течение длинных периодов постился, в нравственном отношении я был честен, и мирские вещи меня не привлекали. Но после всех этих лет борьбы и усилий, дисциплины и отречения нет покоя, о блаженстве которого говорят великие люди. В редких случаях возникали моменты озарения, глубокого экстаза, интуитивное обещание великого, но я, кажется, не способен прорваться сквозь иллюзию моего собственного ума, и я бесконечно оказываюсь у него в ловушке. Облако запутывающего отчаяния нависло надо мной и страдание увеличивается».
   
Мы сидели на берегу широкой реки, близко к воде. Город был вверх по реке, немного дальше. На другом берегу пел юноша. Солнце садилось позади нас, и на воду ложились тяжелые тени. Это был прекрасный, тихий вечер, со сгустками облаков на востоке, а глубокая река, казалось, едва текла. Ко всей этой распространенной всюду красоте он был совсем равнодушен, полностью поглощен своей проблемой. Мы умолкли, и он закрыл глаза, его строгое лицо было спокойно, но внутри шла интенсивная борьба. Стайка птиц умостилась на краю воды, их крики, должно быть, доносились через реку, поскольку теперь прилетела еще одна стая с другого берега и присоединилась к ним. Была бесконечная тишина, охватывающая землю.
   
В течение всех этих лет вы когда-либо прекращали бороться за окончательный результат? Не порождают ли воля и усилие «я», и может ли процесс времени вести к вечному?
   
«Я никогда сознательно не прекращал бороться за то, к чему страстно стремится мое сердце, все мое бытие. Я не осмеливался остановиться, если бы я сделал это, я отстал бы, мое состояние ухудшилось бы. Это в самой природе всех вещей заложено стремиться вечно вверх, и без воли и усилия возник бы застой, без этой целеустремленной борьбы я никогда не смог бы выйти за пределы себя и подняться над самим собой».
   
Способно ли когда-либо «я» освободить себя от его собственной неволи и иллюзий? Не должно ли «я» прекратить быть, чтобы возникло безымянное? Разве эта постоянное стремление к конечной цели только не усиливает эго, каким бы сконцентрированным ни было его желание? Вы боретесь за конечную цель, а другой стремится к мирским вещам, ваше усилие может быть более облагораживающим, но это все еще желание получить, не так ли?
   
«Я преодолел всякую страсть, всякое желание, кроме этого одного, что больше, чем желание, это — единственная вещь, ради которой я живу».
   
Тогда вы должны тоже умереть для нее, как вы мертвы для других страстных стремлений и желаний. Все эти годы борьбы и постоянного избавления от чего-то вы укрепляли себя в этой цели, но она все еще в пределах сферы «я». А вы хотите пережить не имеющее названия, что является для вас тоской, не так ли?
   
«Конечно. Без тени сомнения я хочу познать окончательный результат, я хочу испытать бога».
   
Переживающий вечно обусловлен собственным опытом. Если переживающий знает, что он испытывает, то переживание — это результат его самоспроецированных желаний. Если вы осознаете, что испытываете бога, то тот бог — это проекция ваших надежд и иллюзий. Нет никакой свободы для переживающего, он навсегда пойман в ловушку его собственных опытов, он — породитель времени, и ему никогда не удастся испытать вечное.
   
«Вы хотите сказать, что то, что я старательно выпестовал со значительным усилием и через мудрый выбор, нужно разрушить? И должен ли я быть инструментом для его разрушения?»
   
Может ли «я» активно приступить к отречению от себя? Если оно так делает, его мотив, его намерение состоит в том, чтобы получить то, чем нельзя обладать. Какой бы ни была его деятельность, как бы благородна ни была его цель, любое усилие со стороны «я» все еще в пределах области его собственных воспоминаний, характерных особенностей и проекций, сознательных или подсознательных. «Я» может делить себя в органическое «я», и «не-я» или трансцендентальное эго. Но это дуалистическое разделение — иллюзия, на которую поймался ум. Каким бы ни было движение ума, «я», оно никогда не сможет освободить себя, это может переходить от уровня к уровню, от глупого до более интеллектуального выбора, но его движение будет всегда в пределах сферы его собственного творчества.
   
«Вы, кажется, отнимаете всякую надежду. Что же делать?»
   
Вы должны быть полностью лишены всего, должны остаться без груза прошлого или искушения обнадеживающего будущего, что вовсе не означает отчаяние. Если вы находитесь в отчаянии, нет никакой пустоты, никакой наготы. Вы не можете «делать» что-нибудь. Вы можете и должны быть спокойным, безо всякой надежды, тоски или желания, но вы не можете решиться быть спокойным, подавляя всю суету, поскольку в том самом усилии присутствует суета. Спокойствие — это не противоположность суеты.
   
«Но в моем нынешнем состоянии, что нужно сделать?»
   
Если можно так сказать, вы так стремитесь преуспеть, настолько нетерпеливы получить некое положительное руководство, что вы в действительности не слушаете.
   
Вечерняя звезда отразилась в умиротворенной реке.
   
//- * * * — //
   
Рано следующим утром он возвратился. Солнце только что показывалось над верхушками деревьев, и над рекой стоял туман. Судно с широкими парусами, тяжело нагруженное дровами, лениво плыло вниз по реке, и, кроме того, кто был у штурвала, все мужчины спали в разных частях судна. Оно было очень тихим, и ежедневные человеческие заботы на реке еще не начались.
   
«Несмотря на мое внешнее нетерпение и беспокойство, внутри я, должно быть, был внимателен к тому, что вы вчера говорили, поскольку, когда я проснулся этим утром, появилось некоторое чувство свободы и ясности, которая приходит с пониманием. Я проделал в течение часа свою обычную утреннюю медитацию перед восходом солнца, и я совсем не уверен, что мой ум не поймался на многочисленные разрастающиеся иллюзии. Можем мы продолжить, где мы остановились?»
   
Мы не можем начать точно с того, где закончили, но мы можем заново взглянуть на нашу проблему. И внутренний, и внешний ум непрерывно активен, получая впечатления. Оказавшись в ловушке своих воспоминаний и реакций, он являет собой совокупность многих желаний и конфликтов. Он функционирует только в пределах области времени, а в этой области существует противоречие, противостояние воли или желания, что является усилием. Эта психологическая деятельность «я», «меня» и «мой» должна прекратиться, поскольку такая деятельность вызывает проблемы и различные формы волнения и беспокойства. Но любое усилие остановить эту деятельность только приводит к усилению деятельности и волнения.
   
«Это правда, я заметил это. Чем больше пытаешься усмирить ум, тем больше сопротивления возникает, и ваше усилие тратится на преодоление этого сопротивления, так что это становится порочным и нерушимым кругом».
   
Если вы осознаете зло от этого круга и понимаете, что вам не удастся сломать его, тогда с этим осознанием надсмотрщик, наблюдатель прекращает быть.
   
«Это, кажется, наиболее трудновыполнимая вещь: подавить наблюдателя. Я пробовал, но пока мне это никогда не удавалось. Как сделать это?»
   
Разве вы все еще не мыслите понятиями «я» и «не-я», не поддерживаете ли вы словом эту двойственность в пределах ума, постоянным повторением опыта и привычки? В конце концов, мыслитель и его мысль — это не два различных процесса, но мы делаем их такими, чтобы достичь желаемого результата. Надсмотрщик возникает с желанием. Наша проблема — не как подавить надсмотрщика, а понять желание.
   
«Должно быть, сущность, которая является способной к пониманию, состояние, которое отлично от невежества».
   
Сущность, которая говорит «я понимаю», является все еще в пределах области ума, это — все еще наблюдатель, надсмотрщик, не так ли?
   
«Конечно, так. Но я не вижу, как можно избавиться от этого наблюдателя. И возможно ли это?»
   
Давайте посмотрим. Мы говорили, что необходимо понять желание. Желание, может, и действительно делит себя на удовольствие и боль, мудрость и невежество, одно желание выступает, противопоставляется другому, более выгодные конфликты менее выгодным и так далее. Хотя по различным причинам оно может разделить себя, фактически желание — это неделимый процесс, не так ли?
   
«Это трудно уловить. Я так привык противопоставлять одно желание другим, привык к подавлению и преобразованию желания, что я не могу пока еще полностью осознать желание как единый, объединенный процесс. Но теперь, когда вы указали мне это, я начинаю чувствовать, что это так».
   
Желание может разбить себя в многочисленные противопоставленные и противоречивые убеждения, но это все еще желание. Эти многочисленные убеждения будут составлять «я» с его воспоминаниями, тревогами, опасениями и так далее, и вся деятельность этого «я» — в пределах области желания, у него нет никакой другой сферы деятельности. Это так, верно?
   
«Пожалуйста, продолжайте. Я слушаю всем своим существом, пробуя проникнуть за пределы слов, глубоко и без усилия».
   
Тогда наша проблема вот в чем: действительно ли возможно для деятельности желания добровольно завершиться, свободно, без всякой формы принуждения? Именно только когда это происходит, ум может быть тихим. Если вы осознаете это как факт, приходит ли конец деятельности желания?
   
«Только на очень короткий период, тогда снова начинается обычная деятельность. Как ее можно остановить?.. Но как только я спрашиваю, я вижу нелепость выяснения!»
   
Вы видите, насколько жадны мы, мы вечно хотим все больше и больше. Требование прекращения «я» становится новой деятельностью «я», но это не новое, это просто другая форма желания. Только когда ум спонтанно успокаивается, может возникнуть другое, то, что не от ума.
  
  
   
    
Природа желания
   
   
Это был спокойный вечер, но на озере было много белых парусников. На далеком расстоянии заснеженная горная вершина повисла, как если бы временно отстраненная от небес. Вечерний бриз с северо-востока еще не дул, но к северу на воде возникла рябь, и большее количество судов выходило в плаванье. Вода была очень синей, а небо было очень ясным. Это было широкое озеро, но в солнечные дни можно было видеть город на другой стороне. В этом небольшом заливе, изолированном и забытом, было очень умиротворенно, не было никаких туристов, и пароходы, которые ходили по озеру, никогда не прибывали сюда. Поблизости была деревня рыбаков, и поскольку погода обещала быть ясной, маленькие лодки с фонарями занимались рыбной ловлей до поздней ночи. В очаровании вечера готовились сети и лодки. Долины были в глубокой тени, но горы все еще провожали солнце.
   
Мы шли пешком некоторое время и сели у тропинки, так как он пришел, чтобы поговорить.
   
«Насколько я могу помнить, у меня был бесконечный конфликт, главным образом внутри меня самого, хотя иногда он и проявляется внешне. Меня не очень-то волнует внешний конфликт, поскольку я научился приспосабливаться к обстоятельствам. Это приспосабливание все же было болезненно, поскольку меня не просто убедить или довлеть надо мной. Жизнь была трудной, но я достаточно успешен, чтобы хорошо зарабатывать. Все это не проблема для меня. Чего мне не удается понять, так это внутренний конфликт, который я не способен контролировать. Я часто просыпаюсь в середине ночи из-за страшных снов, и кажется, нет минуты покоя от моего конфликта. Он происходит даже во время ежедневных дел и часто разрастается при более близких взаимоотношениях».
   
Что вы подразумеваете под конфликтом? Какова его природа?
   
«Внешне я довольно-таки деловой человек, и моя работа требует концентрации и внимание. Когда мой ум таким образом занят, мои внутренние конфликты забываются, но как только появляется затишье в работе, я вновь оказываюсь в своих конфликтах. Эти конфликты имеют свойство изменяться и на различных уровнях. Я хочу добиться успеха в своей работе, быть на вершине своей профессии, иметь много денег и всего остального, и я знаю, что могу быть таким. На другом уровне, я осознаю глупость моей амбиции. Мне нравятся все хорошие вещи в этой жизни, и в противовес этому, я хочу вести простое, почти аскетическое существование. Я ненавижу несколько человек, и все же я хочу забыть и простить. Я могу продолжать приводить вам примеры, но уверен, что вы можете понять природу моих конфликтов. Инстинктивно я мирный человек, все же легко вхожу в ярость. Я очень здоров, что может быть неудачей, по крайней мере в моем случае. Внешне я создаю вид, будто спокоен и стабилен, но я взволнован и сбит с толку моими внутренними конфликтами. Мне уже далеко за тридцать, и я по-настоящему хочу прорваться сквозь неразбериху из-за собственных желаний. Понимаете, другой моей трудностью является то, что я нахожу почти невозможным с кем-либо поговорить об этом. Это первый раз за много лет, когда я немного открылся. Я не скрытен, но испытываю крайне неприятное чувство, когда говорю обо мне самом, и так же я совершенно не могу поговорить с любым психологом. Зная все это, можете ли вы сказать мне, возможно ли для меня обрести некоторую внутреннюю ясность?»
   
   
Вместо попытки покончить с конфликтом, давайте посмотрим, можем ли мы понять это скопление желаний. Наша проблема состоит в том, чтобы понять природу желания, а не просто, чтобы преодолеть конфликт, поскольку именно желание вызывает конфликт. Желание стимулируется ассоциацией и воспоминанием, память — это часть желания. Воспоминание о приятном и неприятном лелеет желание и разбивает его на противопоставленные и противоречащие желания. Ум отождествляет себя с приятным в противоположность неприятному, через выбор боли и удовольствия ум разделяет желание, подразделяя его на разные категории стремлений и ценностей.
   
«Хотя существует много противоречащих и противопоставленных желаний, все желания — это одно целое. Так ли это?»
   
Это так, а разве нет? И, действительно, важно понять это, иначе конфликт между противостоящими желаниями бесконечен. Двойственность желания, которую породил ум, является иллюзией. Нет никакой двойственности в желании, а лишь различные типы желания. Двойственность есть только между временем и вечностью. Наша задача в том, чтобы увидеть нереальность двойственности желания. Желание действительно делит себя на «хочу» и «не хочу», но предотвращение одного и преследования другого — это все еще желание. Нет никакого спасения от конфликта с помощью любой из противоположностей желания, так как само желание порождает его собственную противоположность.
   
«Я довольно-таки неясно понимаю, что то, о чем вы говорите, — это факт, но факт в том, что я все еще разрываюсь между многочисленными желаниями».
   
Да, все желания являются одним и тем же, и мы не можем изменить этот факт, манипулировать им, чтобы он подходил для нашего удобства и удовольствия, или же использовать его как инструмент для освобождения себя от конфликтов желания. Но если же мы поймем, что это истинно, тогда во власти этого будет освободить ум от порождения иллюзий. Так что нам надо осознать желание, распадающееся на отдельные и противоречивые части. Мы есть эти противопоставленные и противоречивые желания, мы — целая связка из них, каждое тянет нас в разном направлении.
   
«Да, но что мы можем поделать с этим?»
   
Не поймав в первую очередь проблеск желания как единого явления, что бы мы делали или не делали, все будет иметь очень небольшое значение, поскольку желания только умножают желание, и ум оказывается в ловушке этого противоречия. Свобода от конфликта возникает только тогда, когда желание, которое составляет «я» с его воспоминаниями и узнаваниями, приходит к концу.
   
«Когда вы говорите, что конфликт прекращается только с прекращением желания, это подразумевает конец активной жизни».
   
Может, да, а, может, нет. Это глупо с нашей стороны размышлять относительно того, какой будет жизнь без желания.
   
«Вы, конечно, не имеете в виду, что естественные потребности должны прекратиться».
   
Естественные потребности принимают форму и разрастаются благодаря психологическим желаниям, мы и говорим об этих желаниях.
   
«Можно ли глубже вникнуть в функционирование этих внутренних стремлений?»
   
Желания являются и открытыми, и скрытыми, сознательными и тайными. Скрытые имеют намного большее значение, чем явные, но мы не можем ознакомиться с более глубокими, если не понять и не приручить поверхностные. Не то, чтобы сознательные желания нужно подавлять, возвеличивать или придавать форму согласно любому образцу, но их необходимо наблюдать и усмирять. С усмирением поверхностного возбуждения возникает возможность для более глубоких желаний, мотивов и намерений выплыть на поверхность.
   
«Как же утихомирить поверхностное возбуждение? Я понимаю важность того, что вы говорите, но я не совсем понимаю, как подойти к этой проблеме, как поэкспериментировать с ней».
   
Экспериментатор неотделим от того, с чем он экспериментирует. Нужно понять суть этого. Вы, экспериментирующий с вашими желаниями, не являетесь сущностью, отделенной от этих желаний, не так ли? «Я», которое говорит: «Я подавлю это желание и получу удовольствие от этого», само есть результат всякого желания, не так ли?
   
«Чувствую, что это так, но по-настоящему осознать это, весьма другое дело».
   
Если, как только возникает любое желание, происходит понимание его сути, то наступает освобождение от иллюзии экспериментатора как отделенной сущности, не связанной с желанием. Пока «я» из кожи вон лезет, чтобы освободиться от желания, оно только лишь усиливает желание в другом направлении, таким образом увековечивая конфликт. Если происходит понимание этого факта от мгновения до мгновения, воля надсмотрщика прекращает быть. И когда переживающий есть переживаемое, тогда вы обнаружите, что желанию с его многочисленными варьирующимися противоречиями приходит конец.
   
«Поможет ли все это обрести более спокойную и более полную жизнь?»
   
Конечно же, не по началу. Это, наверняка, пробудит больше тревог, и вероятно, придется сделать более глубокое приспосабливание, но чем глубже и шире ыв проникните в эту сложную проблему желания и конфликта, тем проще она станет.
  
  
   
    
Смысл жизни
   
   
Дорога перед домом спускалась к морю, прокладывая свой путь мимо множество маленьких магазинов, многоквартирных домов, гаражей, храмов и мимо пыльного, заброшенного сада. Когда она достигала моря, то превращалась в большую проезжую часть, с такси, грохочущими автобусами и всем тем шумом современного города. Уходя прочь с этой проезжей части, вы попадали на мирную, укрытую авеню с нависавшими огромными тропическими деревьями, но утром и вечером она была заполнена автомобилями, направлявшимися к шикарному клубу, с полем для гольфа и прекрасными садами. Когда я шел по этой авеню, мне встречались различные типы нищих, которые лежали на тротуаре, они не шумели и даже не протягивали свои руки прохожим. Девочка приблизительно десяти лет лежала головой на консервной банке, отдыхая с широко открытыми глазами. Она была грязной, со спутанными волосами, но улыбнулась, когда я улыбнулся ей. Чуть дальше с протянутой рукой и очаровывающей улыбкой подошла трехлетняя девочка. Мать наблюдала из-за близлежащего дерева. Я взял ее протянутую руку, и мы прошли вместе несколько шагов, и я вернул ее матери. Так как у меня не было монеты, на следующий день я возвратился с одной, но маленькая девочка не стала ее брать, она хотела поиграть, так что мы играли, и монета досталась матери. Всякий раз, когда я шел по той авеню, маленькая девочка была всегда там, с застенчивой улыбкой и блестящими глазами.
   
Напротив входа в фешенебельный клуб на земле сидел нищий. Он был укрыт грязным мешком из рогожи, и его спутанные волосы были полны пыли. В некоторые дни, когда я проходил мимо, он, было, лежал головой в пыли, его голое тело прикрывал мешок из рогожи, а в другие дни он сидел, совершенно спокойный, приподнявшись, смотрел, не видя, а над ним нависали массивные тропические деревья. Одним вечером в клубе состоялось веселье, он был весь освещен, и блестящие автомобили, полные смеющихся людей, подъезжали к нему, сигналя. Из клуба доносилась быстрая музыка, громкая и заполняющая воздух. Было много полицейских у входа, где собралась большая толпа, чтобы наблюдать, как шикарно одетые и хорошо питающиеся люди проезжали в своих автомобилях. Нищий повернулся спиной ко всему этому. Какой-то мужчина предложил ему что-то съестное, а другой сигарету, но он молча отказался от того и другого, не пошевелившись. Он медленно умирал, день ото дня, а мимо проходили люди.
   
Те тропические деревья казались массивными и фантастической формы на фоне темнеющего неба. У них были очень маленькие листья, но их ветви казались огромными, и им было присуще удивительное величие и отчужденность в том переполненном городе из шума и боли. Но там было море, постоянно движущееся, беспокойное и бесконечное. Виднелись белые паруса, простые пятнышки в той бесконечности, и на танцующих водах луна сделала дорожку из серебра. Насыщенная красота земли, отдаленных звезд и бессмертного человечества. Неизмеримая необъятность, казалось, охватывала все вещи.
   
Он был моложавым человеком и приехал из другой части страны, утомительную поездку. Он дал клятву не жениться, пока не найдет значение и смысл жизни. Решительный и агрессивный, он работал в каком-то офисе. Взяв отпуск на некоторый период, чтобы попытаться найти ответ на свой вопрос. Его ум был постоянно занят и спорил, и был так охвачен его собственными ответами и ответами других людей, которых он вряд ли послушается. Ему не удавалось быстро подобрать слова, и он бесконечно цитировал то, что сказали философы и учителя о смысле жизни. Он был измучен и глубоко обеспокоен.
   
«Без знания смысла жизни все мое существование не имеет никакого значения, и всякое мое действие разрушительно. Я зарабатываю на жизнь только, чтобы продержаться, я страдаю, и меня ждет смерть. Это способ жизни, но каков смысл этого всего? Я не знаю. Я побывал у ученых и различных гуру, некоторые говорят одно, некоторые другое. Что скажете вы?»
   
Вы спрашиваете, чтобы сравнить то, что скажется здесь, с тем, что сказано в другом месте?
   
«Да. Тогда я смогу выбрать, и мой выбор будет зависеть от того, что я посчитаю истинным».
   
Вы думаете, что понимание того, что является истинным, — это вопрос личного мнения и зависит от выбора? С помощью выбора обнаружите ли вы то, что истинно?
   
«Как же еще можно обнаружить реальное, если не через умение разбираться, через выбор? Я буду слушать вас очень внимательно, и если то, что вы скажете, будет импонировать мне, я отклоню все то, что другие сказали, и построю свою жизнь согласно цели, которую вы установили. Я совершенно искренен в своем желании выяснить то, в чем истинный смысл жизни».
   
Сэр, перед продвижением дальше, не важно ли спросить себя, способны ли вы к поиску истинного? Это предложено с уважением, а не в духе уничижения. Действительно ли истина — это дело мнения, удовольствия, удовлетворения? Вы говорите, что вы примете то, что вам будет импонировать, что означает, что вы не заинтересованы в истине, а в том, что, вы считаете, принесет больше удовлетворения. Вы готовы пройти через боль, через принуждение, чтобы получить то, что в конце доставит удовольствие. Вы ищете удовольствие, не истину. Истина — это должно быть что-то вне «нравится» и «не нравится», разве не так? Смирение должно быть началом всякого поиска.
   
«Именно поэтому я приехал к вам, сэр. Я действительно ищу, я обращаюсь к учителям, чтобы узнать, что является истинным, и я буду следовать за ними в духе смирения и покаяния».
   
Следовать означает отрицать смирение. Вы следуете, потому что желаете преуспеть, получить результат. Амбициозный человек, какой бы тонкой и скрытой не была бы его амбиция, никогда не является смирившимся. Устремиться за авторитетом и установить его для себя в качестве руководящего принципа означает уничтожить озарение, понимание. Преследование идеала мешает смирению, поскольку идеал — это прославление «я», эго. Как может тот, кто различными способами придает важность «я», когда-либо быть смиренным? Без смирения никогда не может быть действительности.
   
«Но вся моя забота по прибытию сюда в том, чтобы выяснить, каков же истинный смысл жизни».
   
Если позволите так сказать, вы просто в ловушке идеи, и вы становитесь зациклены на ней. Это то, к чему нужно быть постоянно внимательным. Желая знать истинной смысл жизни, вы прочли многих философов и разыскали многих учителей. Одни говорят это, другие говорят то, а вам хочется знать истину. Теперь же, вы хотите знать истину того, что они говорят, или истину вашего собственного исследования?
   
«Когда вы задаете прямой вопрос подобно этому, я немного колеблюсь в своем ответе. Есть люди, которые изучили и испытали больше, чем я когда-либо смогу, и это было бы абсурдным самообманом с моей стороны — отбросить, что они говорят, что может помочь мне раскрыть значение жизни. Но каждый говорит согласно его собственному опыту и пониманию, и иногда они противоречат друг другу. Марксисты говорят одну вещь, а религиозные люди говорят совершенно другое. Пожалуйста, помогите мне найти суть всего этого».
   
Понимать ложное как ложное и истину в ложном, а истинное как истинное нелегко. Чтобы ясно воспринимать, должна быть свобода от желания, которое вертит умом и создает условия. Вы так стремитесь найти истинное значение жизни, что само ваше рвение становится помехой для понимания вашего собственного любопытства. Вы хотите знать истину того, что вы прочитали и о чем рассказали ваши учителя, не так ли?
   
«Да, совершенно точно».
   
Тогда вы сами должны быть способны выяснить, что является истинным во всех этих утверждениях. Ваш ум должен быть способен к прямому восприятию, если он не способен, тогда он заблудится в джунглях идей, мнений и верований. Если ваш ум не имеет способности видеть то, что истинно, вы будете подобно листку, подхваченному ветром.
   
Что является важным, это не умозаключения и утверждения других, кем бы они ни были, чтобы вы имели понимание того, что является истинным. Разве не это наиболее существенно?
   
«Думаю, что да, но как же мне получить этот дар?»
   
Понимание — это не дар, припасенный для немногих, оно приходит к тем, кто искренен в своем самопознании. Сравнение не вызывает понимание, сравнение — это другая форма отвлечения, поскольку осуждение — это уклонение. Чтобы возникла истина, ум не должен сравнивать, оценивать. Когда ум сравнивает, оценивает, он не спокоен, он занят. Занятый ум не способен к ясному и простому восприятию.
   
«Означает ли это тогда, что я должен избавить себя от всех ценностей, которые я взрастил, знаний, которые я накопил?»
   
Разве не должен быть ум свободным, чтобы совершать открытия? Разве знания, информация — умозаключения и опыты собственные и других, это огромное накопленное бремя памяти, — приносит свободу? Есть ли свобода, пока существует надсмотрщик, который судит, осуждает, сравнивает? Ум никогда не молчит, если он всегда приобретает и рассчитывает, а не должен ли ум быть спокойным, чтобы возникла истина?
   
«Я понимаю это, но разве вы не слишком много требуете от простого и невежественного ума подобно моему?»
   
Это вы-то просты и невежественны? Если бы вы действительно были таким, это было бы огромное удовольствие начать с истинного исследования, но, к сожалению, вы не такой. Мудрость и истина приходят к человеку, кто честно говорит: «Я невежа, я не знаю». Простые, невинные, а не те, кто обременен знанием, увидят свет, потому что они скромны.
   
«Я хочу только одного: узнать истинный смысл жизни, а вы забрасываете меня вещами, которые недоступны для меня. Не могли бы вы, пожалуйста, сообщить мне простыми словами, в чем же истинное значение жизни?»
   
Сэр, вы должны начать с близлежащего, чтобы пойти далеко. Вы хотите огромного, не видя то, что рядом. Вы хотите узнать значение жизни. Жизнь не имеет никакого начала и никакого конца, это одновременно и смерть, и жизнь, это зеленый лист и увядший листок, уносимый ветром, это любовь и ее неизмеримая красота, это печаль одиночества и блаженство уединения. Это нельзя измерить, не может и ум обнаружить это.
  
  
   
    
Оценивая опыт
   
   
На горячей скале под палящим солнцем женщины из деревни раскладывали необработанный рис, который хранился на складе. Они принесли огромные связки его к плоской, с уклоном, скале, и два вола, которые были привязаны к дереву, теперь наступали на рис, чтобы выдавить зерно. Долина была вдали от всякого города, и огромные тамариндовые деревья давали глубокие тени. Через долину пыльная дорога пролегала до деревни и за ее пределы. Коровы и бесчисленные козы покрыли склоны. Рисовые поля были глубоко в воде, и белые рисовые птицы перелетали на ленивых крыльях от одного поля к другому. Они казались бесстрашными, но были застенчивы и не позволили бы кому-то приблизиться к ним. Манговые деревья начинали цвести, а река со своей чистой бегущей водой создавала веселый шум. Это была приятная местность, и все же бедность нависала над всем этим подобно чуме. Добровольная бедность — это одно, но вынужденная бедность — это совсем другое. Сельские жители были бедны и болезненны, и хотя теперь существовала медицинская амбулатория, и продовольствие было распределено, но ущерб, вызванный столетиями лишений, нельзя было стереть за несколько лет. Голодание — это не проблема одного сообщества или одной страны, а целого мира.
   
Вместе с заходящим солнцем с востока пришел нежный бриз, а от холмов веяло силой. Эти холмы были небольшими, но достаточно высокими, чтобы придавать воздуху мягкую прохладу, столь отличавшуюся от равнин. Звезды, казалось, свисали вниз очень близко к холмам, а иногда можно было услышать кашель леопарда. Тем вечером свет позади темнеющих холмов, казалось, придавал большее значение и прелесть всем до единого. Когда вы сидели на мосту, сельские жители, идущие мимо домой, внезапно прекращали говорить, и возобновляли свою беседу только, когда исчезали в темноте. Видения, которые ум способен вызывать, настолько пусты и глупы, но когда ум не занят строительством из его собственных материалов — памяти и времени — возникает то, что не имеет названия.
   
Телега с волом, с горящим фонарем, приближалась по дороге, каждая часть закрепленного сталью колеса медленно касалась твердой земли. Извозчик спал, но волы знали свой путь домой, они прошли мимо, а затем также были поглощены темнотой. Стало очень тихо. Вечерняя звезда была прямо на холме, но вскоре и она исчезнет из вида. Вдали кричала сова, и все до одного в мире ночных насекомых были оживлены и заняты. Но все же неподвижность не нарушалась. Она все содержала в себе: звезды, одинокую сову, бесчисленных насекомых. Если прислушиваешься к ней, то теряешь ее, но если принадлежишь, она приветствует тебя. Наблюдающий никогда не может иметь эту неподвижность, он посторонний, смотрящий в нее, но он не принадлежит ей. Наблюдающий только переживает, он никогда не является переживаемым, непосредственно самим явлением.
   
Он путешествовал по всему миру, знал несколько языков и был профессором и дипломатом. В своей юности он побывал в Оксфорде и, совершив довольно напряженный жизненный путь, ушел на пенсию до наступления положенного возраста. Ему была знакома западная музыка, но он любил больше всего музыку своей собственной страны. Он изучал различные религии, и был под особым впечатлением от буддизма, но в конце концов, добавил он, избавился от их суеверий, догм и ритуалов, по сути, все они твердили об одном и том же. Некоторым из ритуалов была присуща красота, но финансовые вопросы и приукрашенность овладели большинством религий, а сам он был свободен от всех ритуалов и догматических преувеличений. Он немного занимался передачей мыслей на расстоянии и гипнозом и был ознакомлен с ясновидением, но никогда не рассматривал их как саму по себе цель. Можно было развивать расширенные способности к наблюдению, больший контроль над любым вопросом и так далее, но все это казалось ему довольно-таки примитивным и очевидным. Он принимал некоторые наркотики, включая самые новейшие, которые на некоторое время давали ему интенсивность восприятия и переживания сверх поверхностных ощущений. Но он не придавал большую важность этим опытам, поскольку они никоим образом не показывали значение этого, то, что он чувствовал, было вне всех эфемерных вещей.
   
«Я попробовал различные виды медитации, — сказал он, — и на целый год отошел от всякой деятельности, чтобы побыть одному и медитировать. В разное время я читал то, что вы говорите относительно медитации, и был очень поражен этим. Прямо с детского возраста само слово „медитация“, или его эквивалент на санскрите, производило очень странное впечатление на меня. Я всегда находил необыкновенную прелесть и восхищение в медитации — это одна из немногих вещей в жизни, которыми я действительно наслаждался, если можно использовать такое слово по отношению к столь глубокой вещи как медитация. То удовольствие не покидало меня, а усилилось и расширилось с годами, и то, что вы сказали о медитации, открыло новое блаженство для меня. Я не хочу спрашивать у вас о медитации что-нибудь еще, потому что я читал почти все, что вы до этого сказали о ней, но мне хотелось бы поговорить с вами, если можно, о случае, который произошел совсем недавно».
   
Он сделал паузу на мгновение, а затем продолжил.
   
«Из того, что я вам сказал, вы поняли, что я не тот человек, который создает символические образы и поклоняется им. Я тщательно избегал всякого отождествления с выдуманными религиозными концепциями или понятиями. Каждый читал или слышал, что некоторые из святых, или, по крайней мере, некоторые из тех, кого люди назвали святыми, имели видение Кришны, Христа, Мать как Кали, девы Марии и так далее. Я могу понять, как легко можно было загипнотизировать себя с помощью веры и вызвать определенное видение, которое могло бы радикально изменить поведение в жизни. Но я не желаю быть под гнетом любого заблуждения, и, сказав все это, я хочу описать кое-что, что случилось несколько недель назад.
   
Наша группа из нескольких человек довольно часто встречалась, чтобы поговорить о серьезном, и однажды вечером мы довольно-таки горячо обсуждали удивительное сходство между коммунизмом и католицизмом, когда внезапно в комнате появилась сидящая фигура в желтой одежде и с бритой головой. Я сильно испугался. Я протер свои глаза и посмотрел на лица моих друзей. Они совершенно не обращали внимания на фигуру и были так заняты обсуждением, что не заметили моего молчания. Я встряхнул головой, покашлял и снова потер глаза, но фигура была все еще там. Я не могу передать вам, какое прекрасное лицо у нее было, его красота было не просто из-за формы, а из-за чего-то бесконечно большего. Я не мог оторвать своих глаз от того лица, и, поскольку это было слишком много для меня, и я не желал, чтобы мои друзья заметили мое молчание и мое поглощенное удивление, я встал и вышел на веранду. Ночной воздух был освежающ и холоден. Я походил туда-сюда и снова вошел. Они все еще разговаривали, но атмосфера в комнате изменилась, а фигура была все еще там, где и прежде, усевшись на полу, с ее необыкновенной, чисто выбритой головой. Я не мог продолжать обсуждение, и через время все мы разошлись. Когда я шел домой, фигура пошла передо мной. Это было несколько недель назад, и она все еще не оставляет меня, хотя и утратила то могущественное внутреннее качество. Когда я закрываю глаза, она здесь, и кое-что очень странное случилось со мной. Но прежде, чем я перейду к этому, что значит мое переживание? Является ли это самопроекцией из подсознательного прошлого, без моего осознания и сознательной воли, или это что-то полностью не зависимое от меня, не имеющее отношения к моему сознанию? Я много размышлял над этим вопросом, но оказался не способен обнаружить его суть».
   
Теперь, когда вы получили такой опыт, ценен ли он для вас? Действительно ли это важно для вас, если можно поинтересоваться, и уцепились ли вы за него?
   
«В некотором роде, предполагаю, что да, если отвечать честно. Это дало мне творческий подъем, не то, чтобы я пишу поэмы или рисую, но это переживание вызвало глубокое чувство свободы и умиротворения. Он ценен для меня, потому что вызвал глубокое преобразование внутри меня. Несомненно, он жизненно важен для меня, и я не терял бы его любой ценой».
   
Вы не боитесь ее потери? Вы сознательно преследуете ту фигуру, или же это — бессмертное существо?
   
«Я предполагаю, что опасаюсь ее потери, потому что я постоянно размышляю о той фигуре и всегда использую ее, чтобы вызвать желанное состояние. Я никогда прежде не думал об этом таким образом, но теперь, когда вы спрашиваете, я понимаю то, что делаю».
   
Действительно ли это живая фигура или же память о сущности, которая пришла и ушла?
   
   
«Я почти боюсь отвечать на этот вопрос. Пожалуйста, не считайте меня сентиментальным, но это переживание очень многое значит для меня. Хотя я и пришел сюда, чтобы поговорить с вами об этом вопросе и понять его суть, теперь же я чувствую себя довольно неуверенно и не желаю его исследовать, но я должен. Иногда это живая фигура, но чаще всего это воспоминание прошлого переживания».
   
Вы видите, насколько важно сознавать то, что есть, и не оказаться пойманным в ловушку того, что хотелось бы. Легко создать иллюзию и жить в ней. Давайте терпеливо вникнем в проблему. Жить прошлым, как бы ни было оно приятно, поучительно, предотвращает переживание того, что есть. То, что есть, вечно ново, а ум обнаруживает, что это чрезвычайно трудно и утомительно не жить тысячами дней вчерашних. Из-за того, что вы цепляетесь за это воспоминание, вы отклоняете живое переживание. Прошлое имеет окончание, а жизнь вечна. Память о той фигуре очаровывает вас, вдохновляет вас, придавая вам ощущение облегчения, это мертвое, дающее жизнь живому. Большинство из нас никогда не знает, что значит жить, потому что мы живем мертвым.
   
Могу я заметить, сэр, что предчувствие потери чего-то очень драгоценного вползло в вас. В вас возник страх. Из-за одного этого опыта вы привнесли в жизнь несколько проблем: жадность, страх, бремя опыта и пустоту вашего собственного бытия. Если ум сможет освободить себя от всех побуждений впитывать в себя с жадностью, то переживание получит совершенно иное значение, и тогда страх полностью исчезнет. Страх — это тень, а не явление само по себе.
   
«Я действительно начинаю понимать, что я делал. Я не оправдываю себя, но поскольку опыт был напряженным, таким же было и желание удержать его. Как трудно не пойматься в ловушку глубокого эмоционального опыта! Память об опыте так заманчиво убедительна, как сам опыт».
   
Наиболее трудно отличать переживание настоящего и память, не так ли? Когда переживание становится памятью, прошлым? В чем скрыто тонкое различие? Вопрос ли это времени? Времени нет, когда есть переживание настоящего. Каждый опыт становится движением в прошлое, настоящее, состояние переживания, неощутимо перетекает в прошлое. Каждый переживаемый сейчас момент секундой позже становится памятью, прошлым. Это процесс, который всем нам знаком, и, кажется, это неизбежно. Но так ли это?
   
«Я с интересом слушаю, как вы раскрываете проблему, и я больше чем восхищен тем, что вы говорите об этом, потому что я осознаю себя только как ряд воспоминаний, на любом уровне моего бытия. Я — это память. Возможно быть, существовать в состоянии переживания? Это именно то, что вы спрашиваете, не так ли?»
   
Слова имеют тонкие значения для всех из нас, и если на мгновение мы сможем пойти за пределы этих ссылок и их реакций, возможно, мы доберемся до истины. У большинства из нас переживание всегда становится памятью. Почему? Не является ли это постоянной деятельностью ума принимать или поглощать, или отталкивать, или отрицать? Разве он не держится за то, что радостно, поучающе, существенно и не пытается устранить все, что не является полезным для него? И может ли он когда-либо быть без этого процесса? Конечно, это напрасный вопрос, как мы выясним в самой постановке его.
   
Теперь давайте пойдем далее. Это активное или пассивное накопление, этот процесс оценки ума становится цензором, наблюдателем, переживающим, думающим, эго. В момент переживания переживающего нет, но переживающий возникает, когда начинается выбор, то есть когда проживание момента закончено и начинается накопление. Жадно впитывающее побуждение заслоняет проживание, переживание, делая из этого прошлое, память. Пока есть наблюдатель, переживающий неизбежно будет жаждать вобрать процесс накопления в себе, пока есть отделенная сущность, которая наблюдает и выбирает, пережитое всегда будет процессом становления. Бытие или переживание возникает, когда отделенной сущности нет.
   
«Как отделенной сущности прекратить быть?»
   
Почему вы задаете этот вопрос? «Как» — это новый способ приобретения. Мы теперь обеспокоены приобретением, а не тем, как достичь освобождения от нее. Свобода от чего-то никакая не свобода вообще, это реакция, сопротивление, которое только порождает дальнейшее противостояние. Но давайте возвратимся к вашему первоначальному вопросу. Была ли фигура вашей собственной проекцией, или же она возникала без вашего влияния? Была ли она независима от вас? Сознание — сложное дело, и было бы глупо дать определенный ответ, не так ли? Но можно понять, что узнавание основано на создании условий для ума. Вы изучили буддизм, и, поскольку вы сказали, что он впечатлил вас больше, чем любая другая религия, поэтому произошел процесс создания условий. Те созданные условия, возможно, спроецировали фигуру, даже притом, что сознательное мышление было занято совсем другим вопросом. Также, ваш ум, стал острым и чувствительным из-за образа вашей жизни и из-за обсуждений, которые вы вели с вашими друзьями, возможно, вы «видели» мысль, одетую в форму буддиста, как кто-то другой мог бы «видеть» ее в христианской одежде. Но была ли она самоспроецированной или какой-то другой, это не жизненно важно, не так ли?
   
«Возможно, и нет, но она мне многое показала».
   
Правда? Она не показала вам работу вашего собственного ума, и вы стали пленником того опыта. Любой опыт приобретает значение, когда с ним приходит самопознание, которое является единственным освобождающим или объединяющим фактором, но без самопознания опыт — это бремя, ведущее ко всякого рода иллюзиям.
  
  
   
    
Эта проблема любви
   
   
Маленькая утка плыла вверх по широкому каналу, словно корабль под парусами, одинокая и полная «крякающей» важности. Канал изгибался туда-сюда через город. В поле зрения не было никаких других уток, но эта одна создавала достаточно шума, за нескольких уток. Немногие, кто слышал ее, не обращали никакого внимания, но это не имело значения для утки. Она не была испугана, а чувствовала себя очень видной персоной на том канале, он принадлежал ей. За городом сельская местность была прекрасной, с зелеными пастбищами и откормленными черно-белыми коровами. На горизонте повисли массы облаков, а небо казалось низким, близким к земле, с тем особым светом, который имеется, кажется, только в этой части мира. Земля была столь же плоской, как чья-то ладонь, и дорога поднималась только, чтобы преодолеть мосты, которые пересекли высокие каналы. Это был прекрасный вечер, солнце садилось над Северным морем, а облака вбирали краски садящегося солнца. Большие полосы света, синего и розового, струились через небо.
   
Она была женой известного человека, который вращался где-то высоко в правительственных кругах, почти на самом верху, но не совсем. Хорошо одетая и со спокойным поведением, при ней была та специфическая атмосфера власти и богатства, уверенность того, кто долго приучался к повиновению и исполнительности. Из одной или двух вещей, сказанных ею, было очевидно, что ее муж имел мозги, а она была управляющим. Вместе они поднялись высоко, но как только гораздо большая власть и положение были почти у них в руках, он безнадежно заболел. В этом пункте в ее рассказе она едва могла продолжать, а по ее щекам катились слезы. Она вошла улыбающаяся, с уверенностью, но это быстро исчезло. Отвернувшись, она какое-то время молчала, а потом продолжила.
   
«Я прочла некоторые из ваших бесед и посетила одну или две из них. Пока я слушала вас, то, что вы говорили, многое значило для меня. Но все это быстро улетучивается из головы, и теперь, когда у меня действительно большая неприятность, я подумала, что поеду и встречусь с вами. Я уверена, что вы понимаете то, что случилось. Мой муж смертельно болен, и все, ради чего мы жили и работали, распадается на кусочки. Партия и ее деятельность продолжат существовать, но… Хотя у нас есть медсестры и доктора, я забочусь о нем сама, и в течение месяцев я так мало спала. Я не смогу перенести его потерю, хотя доктора говорят, что есть небольшой шанс выздоровления. Я думала и думала над всем этим, и меня почти тошнит от беспокойства. У нас нет детей, как вы знаете, и мы много значили друг для друга. А теперь…»
   
Вы действительно хотите поговорить серьезно и проникнуть в суть вещей?
   
«Я чувствую себя настолько отчаянно и потерянно, что не верю, что способна на серьезное размышление, но я должна прийти к определенной ясности внутри себя самой».
   
Вы любите вашего мужа или вы любите вещи, которые приобрели через него?
   
«Я люблю…» Она была слишком потрясена, чтобы продолжить.
   
Пожалуйста, не посчитайте мой вопрос жестоким, но вам придется найти истинный ответ на него, иначе печаль всегда будет с вами. В раскрытии сути этого вопроса может быть открытие, что такое любовь.
   
«В моем нынешнем состоянии я не могу думать обо всем этом».
   
Но разве эта проблема любви не промелькнула у вас в уме?
   
«Однажды, возможно, но я быстро ушла от этого. У меня всегда было так много дел, прежде чем он заболел, а теперь, конечно же, всякое размышление — это боль. Неужели я любила его из-за положения и власти, которые пришли вместе с ним, или же я просто любила его? Я уже говорю о нем, как если бы его не было! Я действительно не знаю, каким образом я его люблю. В настоящее время я слишком сбита с толку, и мой мозг отказывается работать. Если можно, я хотела бы вернуться в другой раз, возможно, после того, как я приму неизбежное».
   
Если можно напомнить, принятие — это также форма смерти.
   
//- * * * — //
   
Прошло несколько месяцев прежде, чем мы встретились снова. Газеты были полны новостей о его смерти, а затем о нем тоже забыли. Его смерть оставила отпечатки на ее лице, и вскоре горечь и негодование проявили себя в ее речи.
   
«Я не говорила ни с кем о своих переживаниях, — объяснила она. — Я просто отошла от всей моей прошлой деятельности и похоронила себя в деревне. Это было ужасно, и, надеюсь, что вы не будете возражать, если я просто немного поговорю. Всю свою жизнь я была чрезвычайно амбициозна, и перед свадьбой баловалась всеми видами полезных общественных работ. Вскоре после того, как я вышла замуж, в значительной степени из-за моего мужа я оставила все пустые вздоры общественных работ и погрузилась всем сердцем в политику. Это сфера борьбы была намного шире, и я наслаждалась каждой минутой: верхи и низы, интриги и зависть. Мой муж был блестящ со своим спокойным подходом, а с моей движущей амбицией мы всегда продвигались наверх. Поскольку детей у нас не было, все мое время и мысли были посвящены содействию мужу. Мы работали блестяще вместе, чудесным образом дополняя друг друга. Все шло, как мы планировали, но всегда было грызущее меня опасение, что все шло слишком хорошо. Однажды, два года назад, когда моего мужа исследовали из-за какой-то незначительной неприятности, доктор сказал, что обнаружилась опухоль, которую нужно было немедленно исследовать. Она была злокачественной. Какое-то время нам удавалось держать все это в строжайшем секрете, но шесть месяцев назад все началось снова, и это было довольно-таки ужасное испытание. Когда я в последний раз приходила повидаться с вами, то была слишком подавлена и несчастна, чтобы думать, но, возможно, сейчас я смогу взглянуть на все с немного большей ясностью. Ваш вопрос встревожил меня больше, чем я могу передать вам. Может, вы помните, что спросили меня, люблю ли я своего мужа или те вещи, которые достались мне вместе с ним. Я много думала об этом, но не слишком ли это сложная проблема, чтобы самой ответить на вопрос?»
   
Возможно, но если не выяснить, что такое любовь, всегда будет боль и грустные разочарования. А ведь трудно обнаружить, где любовь оканчивается и начинается смятение, не так ли?
   
«Вы спрашиваете, была ли моя любовь к мужу не смешана с моей любовью к положению и власти. Любила ли я моего мужа, потому что он дал мне средства для удовлетворения моих амбиций? Частично это так, но была также любовь к человеку. Любовь — это сочетание многих вещей».
   
Является ли это любовью, когда существует полное отождествление с другим? И не является ли это отождествление окольным путем для придания важности к себе? Любовь ли это, когда есть грусть одиночества, боль из-за лишения вещей, которые, по-видимому, придавали смысл жизни? Быть отрезанным от способов самодовольства, от вещей, которыми эго жило, является опровержением собственной важности, и это вызывает разочарование, горечь, страдание изоляции. И это страдание есть любовь?
   
«Вы пытаетесь сказать мне, не правда ли, что я вообще не любила моего мужа? Я по-настоящему пугаюсь самой себя, когда вы ставите вопрос таким образом. И нет иного способа поставить его, не так ли? Я никогда не думала обо всем этом, и только, когда случилось несчастье, в моей жизни возникла настоящая печаль. Конечно, не иметь детей было большим разочарованием, но это было смягчено фактом, что у меня был муж и работа. Казалось, что они стали моими детьми. В смерти есть пугающая окончательность. Внезапно я обнаруживаю, что я сама по себе, без чего-либо, ради чего можно работать, отстраненная и забытая. Я теперь понимаю суть того, что вы говорите, но если бы вы сказали мне об этом три или четыре года назад, я не слушала бы вас. Интересно, слушала ли я вас даже сейчас или просто выискивала причины оправдать себя! Можно прийти и поговорить с вами опять?»
  
  
   
    
Что является истинной функцией учителя?
   
   
Маленькую долину всецело охватили смоковницы и тамаринды, она была зеленой и оживленной после дождей. В открытом пространстве солнце было сильным и жгучим, но в тени было приятно прохладно. Тени были глубокими, а старые деревья были красивы на фоне синего неба. В той долине было удивительное множество птиц, птиц различных видов, и они прилетали к этим деревьям и так быстро в них исчезали. Вероятно, дождя не будет больше нескольких месяцев, но теперь сельская местность оставалась зеленой и умиротворенной, колодцы были полны, и на суше была надежда. Города с их развратом были далеко за холмами, но близлежащие деревни были грязны, и люди голодали. Правительство только обещало, а сельских жителей это, казалось, так мало заботило. Всюду вокруг них были красота и радость, но они не видели ни этого, ни их собственного внутреннего богатства. Посреди такого величественного очарования люди были унылы и пусты.
   
Он был учителем с маленькой зарплатой и большой семьей, но увлечен образованием. Он сказал, что переживал трудный период, еле сводящий концы с концами, но так или иначе справлялся, и бедность не была тревожащим фактором. Хотя пищи не было в изобилии, они имели достаточно, чтобы поесть, и, так как его дети обучались бесплатно в школе, где он преподавал, они могли перебиваться. Он был специалистом по своему предмету, а также преподавал другие предметы, что, как он сказал, любой учитель мог делать, если имел немного интеллекта. Он снова подчеркнул свой глубокий интерес к образованию.
   
«Что является функцией учителя?», — спросил он.
   
Он просто является дающим информацию, переносчиком знания?
   
«По крайней мере он должен являться им. В любом обществе мальчики и девочки должны быть готовы зарабатывать средства к существованию, в зависимости от их способностей, и так далее. Частью функции учителя является передать знания студенту так, чтобы он мог иметь работу, когда придет время, и мог бы также, возможно, помогать улучшать структуру общества. Студент должен быть подготовлен, чтобы выстоять перед лицом жизни».
   
Это так, сэр, но разве мы не пробуем выяснять то, в чем функция преподавателя? Разве она просто в том, чтобы готовить студента к успешной карьере? Не имеет ли учитель большее и более глубокое значение?
   
«Конечно, имеет. С одной стороны, он может быть примером. Способом его жизни, его поведением, отношением и взглядами он может влиять на студента и вдохновлять».
   
Является ли это функцией учителя — быть примером студенту? Разве уже не достаточно примеров, героев, лидеров, чтобы без того добавлять еще один к длинному списку? Является ли пример способом образования? Не является ли это функцией образования — помочь студенту быть свободным, быть творческим? И есть ли свобода в подражании, в соответствии, внешнем или внутреннем? Когда студента поощряют следовать за примером, не поддерживается ли страх в глубокой и изощренной форме? Если учитель становится примером, разве тот самый пример не придает застывшую форму и не искажает жизнь студента, а вы, в этом случае, не поощряете ли постоянный конфликт между тем, что он есть, и тем, каким он должен быть? Не является ли функцией учителя помочь студенту понять, каков он?
   
«Но учитель должен вести студента к лучшей и более благородной жизни».
   
Чтобы вести, вы должны знать, но знаете ли вы? Что вы знаете? Вы знаете только то, что выучили сквозь призму ваших предубеждений, которые являются вашими созданными условиями как хинди, христианство или коммунизм. А такая форма руководства только ведет к большей нищете и кровопролитию, как проявляется во всем мире. Не является ли функцией учителя помочь студенту разумно освободить себя от всех этих влияний, созданных условий так, чтобы он был способен встретиться с жизнью глубоко и полностью, без страха, без агрессивного недовольства? Недовольство — это часть интеллекта, но нелегко успокоить недовольство.
   
Недовольство приобретения вскоре успокаивается, так как оно стремится к затасканному образцу приобретающего действия. Не является ли функция учителя рассеять иллюзию удовлетворения руководящих принципов, примеров и лидеров?
   
«Тогда, по крайней мере, учитель может вдохновлять студента на великие дела».
   
Снова, ведь вы неправильно подходите к проблеме, сэр? Если вы как учитель вселяете в студента мысли и чувства, не делаете ли вы его зависящим от вас в психологическом отношении? Когда вы воздействуете на него как его вдохновитель, когда он смотрит вверх на вас, как бы он смотрел на лидера или идеал, несомненно, он в зависимости от вас. Разве не зависимость порождает страх? И не страх ли делает интеллект ущербным?
   
«Но если преподаватель не должен быть ни вдохновителем, примером, ни руководящим, то, что, черт возьми, является его истинной функцией?»
   
В тот момент, когда вы не являетесь ни одним из них, что вы? Каковы ваши взаимоотношения с учеником? Вы вообще до этого имели какие-либо взаимоотношения с учеником? Ваши взаимоотношения с ним были основаны на идее, что было хорошо для него, что он должен быть этим или тем. Вы были учитель, а он ученик. Вы воздействовали на него, вы влияли на него согласно вашим особым условностям, так, сознательно или подсознательно, вы моделировали его по вашему собственному образу. Но если вы прекратите воздействовать на него, тогда он станет важен сам по себе, что означает, что вы должны понять его, а не требовать, чтобы он понял вас или ваши идеалы, которые так или иначе являются фальшивыми. Тогда вам придется иметь дело с тем, что есть, а не с тем, что должно быть.
   
Конечно, когда учитель расценивает каждого ученика как уникальную индивидуальность, поэтому не сравнимую с кем-то другим, тогда он не обеспокоен системой или методом. Его единственное беспокойство — это «помочь» студенту понять влияния окружающих условий вокруг него и внутри него, так чтобы он мог разумно, без опасения, встретиться лицом к лицу со сложным процессом жизни и не добавлять большее проблем к уже существующему беспорядку.
   
«Не задаете ли вы учителю задачу, которая ему не по силам?»
   
Если вы неспособны на это, тогда зачем быть учителем? Ваш вопрос имеет значение только, если преподавание для вас всего лишь карьера, работа, как любая другая, поскольку я чувствую, что нет ничего невозможного для истинного педагога.
  
  
   
    
Ваши дети и их успех
   
   
Это был очаровательный вечер. Вершины холмов сверкали на закате солнца, а в песке на дорожке, которая вела через долину, четыре дятла принимали ванну. С помощью своих длинноватых клювов они рассыпали перед собой песок, их крылья трепыхались, когда они засовывали свои тела глубже в него, затем они начинали все снова, а хохолки на их головах подпрыгивали. Они кричали друг другу, наслаждаясь по полной программе. Чтобы не потревожить их, мы сошли с тропы на короткую, густую траву, выросшую после недавних дождей, а там, на расстоянии в несколько футов, передвигалась большая змея, желтоватая и массивная. Ее голова была гладкой, разукрашенной и имела ужасную форму. Она была слишком поглощена теми птицами, чтобы отвлекаться, ее черные глаза неподвижно наблюдали, а черный, разветвленный язык, стремительно высовывался туда-сюда. Почти незаметно она перемещалась к птицам, ее чешуя не шелестела по траве. Это была кобра, и смерть была рядом. Опасная, но красивая, она сияла в тускнеющем свете. Должно быть, недавно сбросила свою старую кожу. Внезапно четыре птицы с криком взлетели в воздух, а затем мы увидели, как случилось что-то необыкновенное: кобра расслабилась. Она была так заинтересована, так напряжена, а теперь казалась почти безжизненной, частью земли, но через секунду, смертоносной. Она ползла с непринужденностью и только приподнимала голову, когда мы немного шумели, но с ней ушла особая неподвижность, неподвижность страха и смерти.
   
Она была маленькой, пожилой леди с седыми волосами, но она хорошо сохранилась. Хотя ее речь была нежна, фигура, походка, жесты и то, как она держала голову, все указывало на глубоко укоренившуюся агрессивность, которую не мог скрыть ее голос. У нее была большая семья, несколько сыновей и дочерей, но ее муж умер некоторое время назад, и ей пришлось воспитывать их одной. Один из ее сыновей, сказала она с явной гордостью, был успешным доктором с большой практикой и к тому же хорошим хирургом. Одна из ее дочерей была умным и успешным политиком и без особого труда делала все по-своему. Она говорила это с улыбкой, которая подразумевала: «Вы знаете, каковы женщины». Она продолжила, объясняя, что эта политическая леди имела духовные стремления.
   
Что вы подразумеваете под духовными стремлениями?
   
«Она хочет быть главой какой-то религиозной или философской группы».
   
Обретать власть над другими через организацию — это, конечно, зло, не так ли? Это путь всех политических деятелей, неважно, в политике они или нет. Вы можете скрывать это под приятными и вводящими в заблуждение словами, но разве желание власти не всегда зло?
   
Она слушала, но, казалось, то, что говорилось, не имело для нее никакого значения. На ее лице было написано, что ее что-то беспокоило, и это что-то вскоре выплывет наружу. Она продолжала рассказывать о делах ее остальных детей. Все из них были энергичны и добивались успеха, кроме одного, которого она действительно любила.
   
«Что такое печаль? — внезапно спросила она. — Где-то в глубине души, кажется, она со мной вся мою жизнь. Хотя все мои дети, кроме одного, состоятельны и удовлетворены, печаль постоянно была во мне. Я не могу точно понять, что это, но оно преследовало меня, и я часто по ночам лежу с открытыми глазами, задаюсь вопросом, из-за чего все это. Меня также беспокоит мой самый младший сын. Понимаете, он неудачник. За что бы он ни взялся, все разваливается на части: его брак, взаимоотношения с братьями и сестрами, с друзьями. У него почти никогда не бывает работы, но когда он все-таки ее получает, что-то происходит и его увольняют. Кажется, ему невозможно помочь. Я переживаю за него, и хотя он добавляет каплю к моей печали, не думаю, что он — корень этого. Что такое печаль? У меня были неприятности, разочарования и физическое страдание, но эта проникновенная печаль — что-то большее, и я не смогла найти ее причину этого. Не могли бы мы поговорить об этом?»
   
Вы очень гордитесь вашими детьми и особенно их успехами, не так ли?
   
«Я думаю, что любой родитель гордился бы, потому что у всех них дела идут хорошо, кроме последнего. Они преуспевающие и счастливые. Но почему вы задали этот вопрос?»
   
Это может иметь некоторое отношение к вашей печали. Вы уверены, что ваша печаль не имеет никакого отношения к их успеху?
   
«Совершенно наоборот, я очень счастлива из-за этого».
   
Что, как вы полагаете, корень вашей грусти? Если можно поинтересоваться, на вас очень сильно повлияла смерть вашего мужа? Вы все еще находитесь под ее воздействием?
   
   
«Это был огромный удар, и я была очень одинока после его смерти, но скоро я забыла о своем одиночестве и горе, так как были дети, о которых нужно было заботиться, и у меня не было времени, чтобы думать о самой себе».
   
Вы считаете, что время стирает одиночество и горе? Разве они все еще не здесь, захороненные в более глубоких слоях вашего ума, даже при том, что вы, возможно, забыли о них? Не может быть так, что они являются причиной вашего сознательной печали? «Как я сказала, смерть моего мужа была ударом, но, так или иначе, этого следовало ожидать, и я приняла ее со слезами. Когда я была девушкой, прежде, чем выйти замуж, я видела смерть своего отца, и несколькими годами позже также смерть моей матери. Но меня никогда не интересовала официальная религия, и все это шумные вопли по поводу объяснений смерти и после этого никогда не беспокоили меня. Смерть неизбежна, и нам надо принимать ее как можно с меньшим возмущением».
   
Может быть, именно так вы и относитесь к смерти, но может ли быть одиночество так легко логически объяснено? Смерть — это что-то, принадлежащее завтра, которую придется выдержать, возможно, когда она придет. Но разве одиночество не вечно с вами? Вы можете преднамеренно закрыться от него, но оно все еще там, за дверью. Не следует ли вам пригласить одиночество и взглянуть на него?
   
«Я не знаю. Одиночество так неприятно, и я сомневаюсь, смогу ли я зайти так далеко и пригласить это ужасное чувство. Оно действительно весьма пугающее».
   
Не должны ли вы понять его полностью, так как оно может быть причиной вашей печали?
   
«Но как мне понять его, когда это именно то, что причиняет мне боль?»
   
Одиночество не причиняет вам боль, но мысль об одиночестве вызывает страх. Вы никогда не испытывали состояние одиночества. Вы всегда приближались к нему с предчувствием, со страхом, с побуждением уйти от него или найти способ преодолеть его, так что вы избегали его, не так ли? По-настоящему вы никогда не вступали в прямой в контакт с ним. Чтобы отстраниться от одиночества, вы сбежали в деятельность ваших детей и их успехи. Их успех стал вашим, но за этим боготворением успеха, нет ли некоторого глубокого беспокойства?
   
«Откуда вы знаете?»
   
То, с помощью чего вы убегаете, неважно, радио ли это, общественная деятельность, специфическая догма, так называемая любовь и так далее становится существенной, такой же необходимой для вас, как выпивка для алкоголика. Можно забыться в боготворении успеха или в поклонении образу или некоему идеалу, но все идеалы иллюзорны, и в самом самозабвении имеется тревожное чувство. Если можно заметить, успех ваших детей был для вас источником боли, поскольку в вас есть более глубокое беспокойство из-за них и из-за непосредственно вас. Несмотря на ваше восхищение их успехами и аплодисментов, которые они получили от публики, не скрывается ли за этим чувство стыда, отвращения или разочарования? Пожалуйста, простите, что я спрашиваю, но не глубоко ли вы обеспокоены их успехами?»
   
«Знаете, сэр, я никогда не смела признать, даже для самой себя, характер этого страдания, но это то, что вы говорите».
   
Хотите ли вы вникнуть в это?
   
«Теперь, конечно, я хочу вникнуть в это. Видите ли, я всегда была религиозна, безо всякой принадлежности к какой-либо религии. Местами я читала о религиозных вопросах, но я никогда не попадала в так называемые религиозные организации. Организованная религия казалась слишком отдаленной и недостаточно близкой. За моей мирской жизнью, однако, всегда скрывалось неопределенное религиозное искание, и когда у меня появились дети, это искание приняло форму глубокой надежды, что один из моих детей станет религиозным. И ни один из них не стал, все они стали преуспевающими и мирскими, кроме одного, который смесь из всего. Все они в действительности посредственны, и именно это причиняет боль. Они поглощены мирским. Это все кажется настолько поверхностным и глупым, но я не обсуждала это с кем-либо из них, и даже если бы я поступила так, они не поняли бы то, о чем бы я говорила. Я думала, что по крайней мере один из них будет другим, и меня страшит их посредственность и моя собственная. Это то, как я предполагаю, что вызывает мою печаль. Что можно сделать, чтобы покончить с этом глупым состоянием?»
   
В себе или в другом? Можно только покончить с посредственностью в себе, а затем, возможно, могут возникнуть иные взаимоотношения с другими. Знать, что кто-то является посредственным — это уже начало перемены, не так ли? Но мелочный ум, осознавая себя, отчаянно пробует изменяться, улучшаться, и само это побуждение посредственно. Любое желание самоусовершенствования мелочно. Когда ум знает, что он посредственен и не воздействует на себя, посредственность прекращается.
   
«Чем вы подразумеваете под воздействием на себя?»
   
Если мелочный ум, осознав, что он мелочен, делает усилие, чтобы изменить себя, не является ли он все еще мелочным? Усилие измениться рождено мелочным умом, поэтому само то усилие мелочно.
   
«Да, я понимаю это, но что же делать?»
   
Любое действие ума мало, ограничено. Ум должен прекратить действовать, и только тогда наступает окончание посредственности.
  
  
   
    
Побуждение искать
   
   
Две золотисто-зеленые птицы с длинными хвостами имели обыкновение прилетать в тот сад каждое утро и сидеть на особой ветке, играя и крича что-то друг другу. Они были настолько беспокойны, всегда в движении, их тела дрожали, но они были прекрасными существами, и никогда, казалось, не утомлялись из-за своих перелетов и игр. Это был укромный сад, и много других птиц постоянно прилетали и улетали. Два молодых мангуста, гладкие и быстрые, с желтоватым мехом, искрящимся на солнце, бывало, бегали друг за другом по вершине низкой стены, а затем, проскользнув через дыру, проникали в сад. Но как осторожны и наблюдательны они были даже в их игре, держась поближе к стене, а их красные глаза были настороженны и внимательны. Иногда старая мангуста, приятно раздобревшая, медленно заползала в сад через то же самое отверстие. Это, должно быть, был их отец или мать, на этот раз все трое были вместе. Проникая в сад один за другим через дыру, они пересекли всю длину лужайки единой группой и исчезли среди кустарников.
   
«Почему мы ищем? — спросил П. — Что является целью нашего поиска? Как мы утомляемся от этого постоянного поиска! Неужели этому нет конца?»
   
«Мы ищем то, что мы хотим найти, — ответил М., — и после обнаружения того, что мы ищем, мы двигаемся дальше к следующему открытию. Если бы мы не искали, всему живому пришел бы конец, жизнь застыла бы на месте и не имела смысла».
   
«Ищите, и вы найдете», — процитировал Р. — Мы находим то, что хотим, чего сознательно или подсознательно жаждем. Мы никогда не подвергали сомнению это побуждение искать, мы всегда искали, и, вероятно, мы всегда будем продолжать искать».
   
«Желание искать неизбежно, — заявил Л. — Вы могли бы точно также спросить, почему мы дышим, или почему растут волосы. Побуждение искать столь же неизбежно, как день и ночь».
   
Когда вы настолько уверенно утверждаете, что побуждение искать неизбежно, открытие суть вопроса блокируется, верно? Когда вы принимаете что-нибудь как окончательное, предопределенное, не наступает ли конец всякому исследованию?
   
«Но существуют некоторые установленные законы, подобно закону гравитации, и мудрее будет принять их, чем безуспешно биться об их головой, — ответил Л. — Мы принимаем некоторые догмы и верования по различным психологическим причинам, и с течением времени то, что таким образом было принято, становится „неизбежным“, так называемой потребностью человека».
   
«Если Л. принимает как неизбежное побуждение искать, тогда он будет продолжать поиск, и для него это не проблема», — сказал М. — Ученый, хитрый политик, несчастный, больной — каждый ищет его собственным способом и время от времени меняет объект его поиска. Мы все ищем, но, кажется, мы никогда не спрашиваем себя, почему мы ищем. Мы не обсуждаем цель нашего поиска, благородную или позорную, а пробуем выяснять, не так ли, почему мы вообще ищем?
   
Что является этим побуждением, этим постоянным принуждением? Действительно ли это неизбежно? Имеет ли это бесконечное продолжение?
   
«Если мы не будем искать, — спросил И., — не станем ли мы ленивыми и просто остановимся в развитии?»
   
Конфликт в одной форме или другой кажется образом жизни, и без него, мы думаем, жизнь не имела бы никакого значения. Для большинства из нас прекращение борьбы смертельно. Поиск подразумевает борьбу, конфликт, и действительно ли этот процесс необходим для человека, или все же есть иной «образ» жизни, в котором нет поиска и борьбы? Почему и что мы ищем?
   
«Я ищу способы и средства для обеспечения не моего собственного выживания, а выживания моей нации», — сказал Л.
   
Есть ли такое огромное отличие между национальным и индивидуальным выживанием? Индивидуум отождествляет себя с нацией, или со специфической формой общества, и затем хочет, чтобы та нация или общество выжило. Выживание той или иной нации — это также выживание индивидуума. Разве не индивидуум вечно стремится выжить, иметь продолжение, отождествляясь с чем-то большим или более благородным, чем сам он?
   
«Неужели нет точки или момента, в котором мы внезапно оказываемся без поиска, без борьбы?» — спросил M.
   
«Такой момент может быть просто в результате усталости, — ответил Р., — короткая пауза перед новым погружением в порочный круг поиска и страха».
   
«Или это может быть вне времени», — сказал М.
   
Является ли тот момент, о котором мы говорим, вне времени, или в действительности же это только точка отдыха перед началом нового искания? Почему мы ищем, и возможно ли этому поиску положить конец? Пока мы не обнаружим самостоятельно, почему мы ищем и боремся, состояние, в котором поиск заканчивается, останется для нас иллюзией без особого значения.
   
«Неужели нет никакого различия между разными объектами поиска?» — спросил B.
   
Конечно, различия имеются, но во всяком поиске побуждение, по сути, то же самое, не так ли? Стремимся ли мы выжить индивидуально или как нация, идем ли мы к учителю, к гуру, к спасителю, следуем ли мы специфической дисциплине или находим какие-то другие средства улучшения себя, не является ли каждый нас, ограниченно или повсеместно, ищущим некой формы удовлетворения, продолжения, постоянства? Так что мы теперь спрашиваем себя, не что мы ищем, а почему мы вообще ищем? И действительно ли возможно завершение всякого поиска не через принуждение или расстройство, или потому что вы нашли, а потому что побуждение полностью прекратило быть?
   
«Мы оказались в ловушке привычки к поиску, и я предполагаю, что это результат нашей неудовлетворенности», — сказал Б.
   
Будучи недовольными, неудовлетворенными, мы ищем удовлетворенность, довольство. Пока есть это побуждение стать удовлетворенным, довести что-то до конца, будет поиск и борьба. При стремлении к полному удовлетворению всегда будет тень страха, верно?
   
«Как же избежать страха?» — спросил B.
   
Вы хотите удовлетворения без укуса страха, но существует ли вечно длящееся полное удовлетворение? Конечно же, само желание полного удовлетворения — вот причина расстройства и страха. Только, когда значение полного удовлетворения понято, тогда желанию приходит конец. Становиться и быть — это два совершенно разных состояния, и вы не сможете перейти от одного к другому, но с окончанием состояния становления, возникает состояние бытия.
  
  
   
    
Слушание
   
   
Полная луна только поднималась над рекой, и была дымка, из-за которой она становилась красной. Так как было холодно, от многих деревень шел дым. На реке не было ряби, но течение была невидимым, сильным и глубоким. Ласточки летали низко, и одна или две кончиками крыла коснулись воды, совсем немного потревожив спокойную гладь воды. Вверх по реке вечерняя звезда едва была видима вдали над минаретом в отдаленном, переполненном городе. Попугаи возвращались, чтобы быть около человеческого жилья, и их полет никогда не был прямым. Они, было, обрушивались с визжанием, подбирали зерно и разлетались в стороны, но всегда двигались вперед к покрытому листвой дереву, где собирались сотнями. Тогда они взлетали, было, снова к более укромному дереву, и когда темнота наступала, возникала тишина. Луна была хорошо видна над вершинами деревьев, и на неподвижных водах создавала серебристую дорожку.
   
«Я понимаю важность слушания, но интересно, слушаю ли я когда-либо по-настоящему то, что вы говорите, — заметил он. — Так или иначе мне надо сделать большое усилие, чтобы услышать».
   
Когда вы делаете усилие, чтобы услышать, разве вы слушаете? Разве не само это усилие есть отвлечение, которое мешает слушанию? Вы делаете усилие, когда вы слушаете что-то, что приводит вас в восторг? Несомненно, такое усилие, чтобы услышать — форма принуждения. Принуждение — это сопротивление, не так ли? А сопротивление порождает проблемы, таким образом слушание становится одной из них. Само слушание никогда не является проблемой.
   
«Но для меня оно — проблема. Я хочу слушать правильно, потому что чувствую, что то, о чем вы говорите, имеет глубокое значение, но я не могу выйти за пределы словесного значения».
   
Если можно так сказать, вы не слушаете сейчас то, о чем говорится. Вы сделали из слушания проблему, и эта проблема мешает вам услышать. Все, чего мы касаемся, становится проблемой, одна проблема порождает множество других проблем. Воспринимая это, возможно ли не порождать проблемы вообще?
   
«Это было бы изумительно, но как же прийти к тому счастливому состоянию?»
   
Снова, как видите, вопрос «как», способ достижения некоего состояния, становится опять-таки другой проблемой. Мы говорим о том, как бы не порождать проблемы. Если можно заметить, вам надо осознать способ, которым ум создает проблему. Вы хотите достичь состояния слушания в совершенстве, другими словами, вы не слушаете, но вы хотите достичь какого-то состояния, и вам необходимо время и заинтересованность, чтобы получить это или любое другое состояние. Потребность во времени и заинтересованности порождает проблемы. Вы просто не осознаете, что вы не слушаете. Когда вы осознаете это, сам факт, что вы не слушаете, будет иметь его собственное воздействие, воздействует сама суть факта, а не вы воздействуете на факт. Но вы хотите воздействовать на него, изменить его, искусственно создать его противоположность, вызвать желательное состояние и так далее. Ваше усилие воздействовать на факт порождает проблемы, в то время как наблюдение сути факта приводит к его собственному освобождающему действию. Вы не осознаете истину, разве вы видите ложное как ложное, пока ваш ум поглощен усилием в любом его проявлении, сравнением, оправданием или осуждением.
   
«Все это может быть и так, но со всеми конфликтами и противоречиями, что продолжаются во мне, мне все еще кажется, что слышать почти невозможно».
   
Само слушание — законченный акт, сам акт слушания приносит его собственную свободу. Но вы действительно заинтересованы в слушании, или же в изменении внутренней неразберихи? Если бы вы слушали, сэр, в смысле осознавали бы ваши конфликты и противоречия без того, чтобы вынуждать соответствовать какому бы то ни было образу мышления, возможно, они могли бы в целом прекратить существовать. Видите ли, мы постоянно пытаемся быть этим или тем, достичь особого состояния, чтобы получить один вид опыта и избежать другого, так что ум постоянно чем-то занят. Он никогда не бывает спокоен, чтобы услышать шум его собственной борьбы и боли. Будьте просты, сэр, и не пробуйте стать кем-то или получить некий опыт.
  
  
   
    
Огонь недовольства
   
   
В течение нескольких дней шел очень сильный дождь, и потоки воды были огромными и шумными. Коричневые и грязные, они текли от каждого оврага и присоединились к более широкому потоку, который протекал через середину долины, а он в свою очередь впадал в реку, которая спускалась к морю несколькими милями дальше. Река была полной и быстро текла, пролегая через сады и открытую местность. Даже летом река никогда не высыхала, хотя все ручьи, которые питали ее, демонстрировали свои голые камни и сухие пески. Теперь же река текла быстрее, чем человек мог идти, и на обоих берегах люди наблюдали грязные воды. Это случалось не часто, когда река была настолько переполнена. Люди были возбуждены, их глаза блестели, потому что стремительная вода вызывала восхищение. Город около моря мог пострадать, поскольку река могла выйти из берегов, затопив поля и рощи и нанося ущерб домам. Но здесь, под одиноким мостом, коричневые воды пели. Несколько человек удили рыбу, но они не могли бы поймать много, так как течение было слишком сильным, неся с собой развалины ото всех впадающих потоков. Снова пошел дождь, но люди все же остались, чтобы наблюдать и восхищаться простыми вещами.
   
«Я всегда была искателем, — сказала она. — О, я прочла так много книг по многим предметам. Я была католичкой, но оставила эту церковь, чтобы присоединиться к другой. Ее я оставила также и присоединилась к религиозному обществу. С недавних пор я читаю восточную философию, учение Будды, и, вдобавок ко всему этому, сама прошла психоанализ. Но даже это не остановило мой поиск, и теперь я здесь и говорю с вами. Я чуть ли не поехала в Индию в поисках мастера, но обстоятельства помешали мне поехать».
   
Она продолжала, рассказывая, что была замужем и имела двоих детей, ярких и интеллектуально развитых, которые ходили в колледж. Она не беспокоилась за них, они могли сами о себе заботиться. Общественные увлечения больше ничего не значили для нее. Она серьезно пробовала медитировать, но ни к чему не пришла, и ее ум был столь же глуп и блуждающ, как и прежде.
   
«То, что вы говорите о медитации и молитвах, так отличается от того, что я читала и думала, что меня это очень озадачило, — добавила она. — Но во всем этом утомительном беспорядке я действительно хочу найти истину и понять ее загадку».
   
Вы думаете, что, ища истину, вы ее найдете? Не может ли случиться так, что так называемый ищущий никогда не сможет найти истину? Вы никогда не вникали в это побуждение искать, не так ли? Все же вы продолжаете искать, переходя от одного к другому, в надежде найти то, что вы хотите, которое вы называете истиной и делаете из него тайну.
   
«Но что плохого в нахождении того, чего я хочу? Я всегда находила то, что хотела, и чаще, чем не находила».
   
Может быть и так, но не считаете ли вы, что можете добывать истину, как вы бы добывали деньги или картины? Вы думаете, что это еще одно украшение тщеславия? Или же ум, который стремится к приобретению, должен полностью прекратить это, чтобы возникла истина?
   
«Возможно, что я слишком стремлюсь найти ее».
   
Нисколько. Вы найдете то, что ищете в вашем рвении, но оно не будет реально.
   
«Тогда что же вы мне предложите делать, просто лежать и прозябать?»
   
Вы поспешно делаете выводы, не так ли? Разве не важно выяснить, почему вы ищете?
   
«Ну, я знаю, почему я ищу. Я полностью недовольна всем, даже тем, что я нашла. Боль недовольства возвращается снова и снова. Я считаю, что я овладела чем-то, но это вскоре исчезает, и снова боль недовольства сокрушает меня. Я испробовала все способы, о которых можно только подумать, чтобы преодолеть ее, но так или иначе она слишком сильна внутри меня, и мне нужно найти что-нибудь, истину, ну, или что-то другое, что даст мне мир и удовлетворенность».
   
Не надо ли вам быть благодарной, что вам не удалось потушить этот огонь недовольства? Преодолеть недовольство было проблемой для вас, не так ли? Вы искали удовлетворенность, и, к счастью, вы его не нашли, найти ее означает остановиться в развитии, оставаться обездвиженной.
   
«Наверное, это то, что я в действительности ищу: спасение от этого грызущего недовольства».
   
Большинство людей недовольны, ведь так? Но они находят удовлетворение в простых вещах жизни, то ли это лазанье по горам, то ли удовлетворение некой амбиции. Неугомонность из-за недовольства по глупости превращают в достижения, которые удовлетворяют. Если мы потревожены в нашей удовлетворенности, мы скоро находим способы преодолеть боль недовольства, так что мы живем на поверхности и никогда не проникаем в глубины недовольства.
   
«Как же проникнуть под поверхность недовольства?»
   
Ваш вопрос указывает на то, что вы все еще желаете убежать от недовольства, верно? Жить с той болью, без того, чтобы пробовать убегать от нее или изменять ее, означает проникнуть в глубины недовольства. Пока мы пробуем добраться до чего-нибудь или быть кем-то, обязательно будет боль конфликта, и тогда, вызвав эту боль, мы хотим убежать от нее, и мы убегаем с помощью разных видов деятельности. Объединиться с недовольством, остаться с ним и быть его частью без наблюдателя, вынуждающего его вписаться в общепринятые виды удовлетворения или принятия его как неизбежного, значит позволить тому, что не имеет никакой противоположности, никакого секунданта, возникнуть.
   
«Я слежу за тем, что вы говорите, но я боролась с недовольством так много лет, что для меня теперь очень трудно быть его частью».
   
Чем больше вы боретесь с привычкой, тем больше жизни ей придаете. Привычка — это мертвая вещь, не боритесь с ней, не сопротивляйтесь ей. Но с восприятием сути недовольства прошлое потеряет значение. Хотя это и болезненно, но быть недовольным изумительно, вместо того, чтобы душить это пламя знанием, традицией, надеждой, достижением. Мы забываемся в таинстве достижения человека, в таинстве церкви или реактивного самолета. И опять же, все это поверхностно, пусто и приводит к разрушению и нищете. Есть тайна, которая вне способностей и силы ума. Вы не может разыскать или пригласить ее, она должно прийти без спроса, и с нею приходит благословение для человека.
  
  
   
    
Переживание блаженства
   
   
Это был очень жаркий и влажный день. В парке многие люди разлеглись на траве или сидели на скамьях в тени густых деревьев. Они потягивали прохладительные напитки и жадно вдыхали чистый, свежий воздух. Небо было серым, не дуло ни малейшего ветерка, и пары этого огромного механизированного города заполнили воздух. В деревне, должно быть, было прекрасно, поскольку весна только что перешла в лето. На некоторых деревьях только пробивались листья, и по дороге, которая пробегала вдоль широкой, искрящейся реки, распустились всевозможные виды цветов. Глубоко в лесу наверняка стояла та особая тишина, при которой почти можно слышать, как все рождается, а горы, с их глубокими долинами, были синими и приятно пахнущими. Но здесь же, в городе!..
   
Воображение извращает восприятие того, что есть, и все же, как мы гордимся нашим воображением и предположением. Предполагающий ум с его запутанными мыслями не способен к фундаментальному преобразованию, это не революционный ум. Он приодел себя в то, что должно быть, и следует за образцом его собственных ограниченных и замкнутых проекций. Хорошее не в том, что должно быть, оно находится в понимании того, что есть. Воображение мешает восприятию того, что есть, так же как и сравнение. Ум должен остановить воображение и предположение, чтобы была реальность.
   
Он был весьма молод, но у него была семья. Он был деловым человеком, как предполагали. Он выглядел очень взволнованным и несчастным и жаждал что-то рассказать.
   
   
«Некоторое время назад у меня было самое замечательное переживание, и, так как я никогда прежде не говорил об этом с кем-то, мне интересно, смогу ли я объяснить это вам. Я надеюсь, что смогу, поскольку я не могу пойти к кому-либо еще. Это было переживание, которое привело в полный восторг мое сердце, но оно прошло, и теперь у меня осталась лишь пустая память о нем. Возможно, вы сможете помочь мне вернуть его. Я расскажу вам настолько подробно, как смогу, каково было то благословение. Я читал о таких вещах, но это были всегда пустые слова и воздействовали только на мои чувства, но то, что случилось со мной, было вне всякой мысли, вне воображения и желания, а теперь я потерял это. Пожалуйста, помогите мне вернуть это». Он сделал паузу на мгновение, а затем продолжил.
   
«Однажды утром я проснулся очень рано, город все еще спал, и шум его еще не начался. Я почувствовал, что мне надо выйти, так что я быстро оделся и спустился на улицу. Даже грузовик с молоком еще не был на своем маршруте. Это было ранней весной, и небо было бледно-голубым. У меня было сильное чувство, что я должен пойти к парку, на милю или около того. С того момента, как я вышел из моей передней двери, у меня было странное чувство легкости, как если бы я шел по воздуху. Здание напротив, серый многоквартирный дом, потеряло все свое уродство, сами кирпичи казались живыми и понятными. Любой небольшой предмет, который обычно бы я никогда не заметил, казалось, имел в себе необычайное качество, и удивительно, но все, казалось, было частью меня. Ничто не было отдельно от меня, фактически, „я“ как наблюдатель, как воспринимающий, отсутствовало, если вы понимаете, что я имею в виду. Не было „меня“, отделенного от того дерева, или от той бумажки в грязи, или от птиц, которые кричали друг другу. Это было состояние сознания, которое мне никогда прежде не было известно.
   
На пути к парку, продолжал он, есть цветочный магазин. Я проходил мимо него сотни раз, и я имел обыкновение глядеть на цветы, когда я проходил. Но в это особое утро я остановился перед ним. Окно из плоского стекла было слегка матовым изнутри из-за высокой температуры и влажности, но это по-настоящему мешало мне наблюдать большое разнообразие цветов. Когда я стоял и смотрел на них, я обнаружил, что улыбаюсь и смеюсь от радости, которую я никогда прежде не испытывал. Те цветы говорили со мной, и я говорил с ними, я был среди них, и они были частью меня. Из-за моего рассказа у вас может создаться впечатление, что я был в истерике, что моя крыша слегка поехала, но это было не так. Я очень тщательно оделся и осознавал, что одет в чистые вещи, как смотрел на свои часы, как видел названия магазинов, включая магазин моего портного, и как читал названия заглавий книг в книжном магазине. Все было живым, и я любил все. Я был ароматом тех цветов, но не было «меня», который нюхал цветы, если вы знаете, что я подразумеваю. Не было никакого разделения между ними и мной. Тот цветочный магазин был фантастически оживлен цветами, и красота всего этого, должно быть, была ошеломляющей, так как время и его измерение прекратило существовать. Я, должно быть, простоял там в течение более, чем двадцати минут, но я ручаюсь, у меня не было никакого чувства времени. Я едва мог оторваться от тех цветов. Мир борьбы, боли и печали был рядом, и все же его не было. Понимаете, в том состоянии слова не имеют никакого значения. Слова описывают, разделяют, сравнивают, но в том состоянии никаких слов не было. «Я» не переживало, было только то состояние, то переживание. Время остановилось, не было прошлого, настоящего или будущего. Было только — о, я не знаю, как выразить это словами, но это не имеет значения. Это было присутствие — нет, не то слово. Это было, как если бы земля со всем, что в ней и на ней, была в состоянии благословения, и я, идущий к парку, был частью этого. Когда я притащился к парку, я был абсолютно очарован красотой тех знакомых деревьев. От бледно-желтых до почти черно-зеленых листья танцевали с жизнью. Каждый листочек выделялся отдельно, и целостное богатство земли было в единственном листе. Я осознавал, что мое сердце быстро билось, у меня очень здоровое сердце, но я едва мог дышать, когда я вошел в парк, и я думал, что свалюсь в обморок. Я сел на скамью, и по моим щекам покатились слезы. Стояла тишина, которая была совершенно невыносимой, но та тишина все очищала от боли и горя. Когда я прошел глубже в парк, в воздухе заиграла музыка. Я удивился, так как поблизости не было дома, и никто не будет слушать радио в парке в тот утренний час. Музыка была частью всего этого. Все совершенство, все сострадание мира было в том парке, и там был господь.
   
Я не богослов и не очень-то набожный человек, — продолжил он. — Я побывал дюжину раз или около того внутри церкви, но она никогда не значила что-нибудь для меня. Я не перевариваю всю ту ерунду, которая происходит в церквях. Но в том парке было бытие, если можно применить такое слово, в котором все жило и имели свое бытие. Мои ноги затряслись, и я был вынужден присесть снова, облокотившись спиной о дерево. Ствол был живым существом, каким был я, и я был частью того дерева, частью того бытия, частью мира. Наверное, я упал в обморок. Это все было слишком для меня: яркие, живые цвета, листья, камни, цветы, невероятная красота во всем. И на всем было благословение…
   
Когда я пришел в себя, солнце взошло. Обычно мне требуется приблизительно двадцать минут, чтобы пройти к парку, но прошло почти два часа, как я вышел из дома. Физически, казалось, у меня не было сил, чтобы вернуться назад. Так что я сидел там, собираясь с силами и не осмеливаясь думать. Когда я медленно шел домой, все то переживание было полностью со мной, оно продолжалось два дня и исчезло так же внезапно, как и возникло. Тогда начались мои пытки. Я и близко не подходил к моему офису в течение недели. Я хочу опять вернуть это странное переживание жизни. Я хотел жить раз и навсегда в том блаженном мире. Весь это произошло два года назад. Я серьезно подумывал о том, чтобы отказаться от всего и удалиться в какой-нибудь укромный угол мира, но я знаю в глубине души, что таким образом не смогу вернуть это. Никакой монастырь не сможет дать мне то переживание, не сможет и освещенная свечами церковь, которая только имеет дело со смертью и темнотой. Я раздумывал над тем, не отправиться ли мне в Индию, но эту мысль я также отбросил. Тогда я попробовал определенный наркотик, он делает все более ярким и так далее, но наркотик — это не то, что я хочу. Это дешевый путь к переживанию, это обман, а не реальная вещь».
   
Так что я здесь, — закончил он. — Я бы отдал все, свою жизнь и все имущество, чтобы жить снова в том мире. Что же делать?»
   
Это пришло к вам, сэр, незванно. Вы никогда это не искали. Пока вы ищете это, вам никогда не иметь это. Само желание жить снова в том экстатическом состоянии предотвращает новое, свежее переживание блаженства. Вы понимаете, что случилось: вы имели тот опыт, и теперь вы живете мертвой памятью о дне вчерашнем. То, что было, мешает новому.
   
«Вы хотите сказать, что я должен избавиться и забыть все то, что было, и продолжать жить своей глупой жизнью, умирая от голода внутри изо дня в день?»
   
Если вы не будете оглядываться назад и просить больше, что является трудной задачей, тогда, возможно, то самое, над которым вы не имеете никакого контроля, может действовать, как оно пожелает. Жадность, даже по отношению к возвышенному, порождает печаль, побуждение к большему открывает дверь для времени. То блаженство нельзя купить с помощью какой-либо жертвы, какой-либо добродетели, какого-либо наркотика. Это не награда, не результат. Это приходит, когда пожелает, не ищите его.
   
«Но было ли то переживание реальным, было ли оно наивысшим?»
   
Мы хотим, чтобы другие подтвердили, уверили нас в том, что было, и таким образом что находим в этом защиту. Стать уверенным или убежденным в том, что было, даже если это было реально, означает усилить нереальное и порождать иллюзию. Переносить в настоящее то, что является прошлым, неважно, радостным или болезненным, означает предотвращать реальное. Реальность не имеет никакого продолжения. Она есть от мгновения до мгновения, бесконечная и неизмеримая.
  
  
   
    
Политик, который хотел делать добро
   
   
В течение ночи шел дождь, и ароматная земля была все еще влажной. Тропа уводила от реки в гущу древних деревьев и манговых рощ. Это была тропа паломничества, утоптанная тысячами, поскольку считалось традицией в течение более, чем двадцати веков, что все хорошие паломники должны пройти по той тропе. Но это не было подходящее время года для паломников, и тем особым утром только сельские жители шли по ней. В своих забавных цветных одеждах, с солнцем позади себя и с грузом сена, овощей и дров на своих головах, они создавали красивое зрелище. Шли они с изяществом и достоинством, смеясь и разговаривая о делах в деревне. По обеим сторонам тропы простирались, насколько было видно глазу, зеленые, засаженные поля озимой пшеницы, с широкими кусками земли гороха и других овощей для рынка. Это было прекрасное утро, с ясным синим небом, и на земле царила благодать. Земля была живым существом, изобилующим, щедрым и священным. Это не было священностью искусственных вещей, храмов, священников и книг, это была красота полного умиротворения и полной тишины. Каждый купался в ней, деревья, трава, и большой бык были частью нее, дети, играющие в пыли, осознали ее, хотя они не знали ее. Это не было мимолетным явлением, это было без начала и без окончания.
   
Он был политиком и хотел делать добро. Сам он отличался от других политических деятелей, говорил он, поскольку его беспокоило благосостояние людей, их нужды, здоровье и процветание. Конечно, он был амбициозен, но кто не был? Амбиция помогала ему быть более активным, а без нее он бы обленился, был бы неспособен делать много хорошего для других. Он хотел стать членом кабинета и преуспевал на пути к этому, и, когда добрался туда, то увидел, что его идеи выполнялись. Он путешествовал по всему миру, посещая различные страны и изучая системы различных правительств, и после тщательного раздумья он был способен разработать план, который действительно принесет пользу его стране.
   
«Но теперь я не знаю, смогу ли я довести его до конца, — сказал он с явной болью. — Понимаете, в последнее время мне не очень хорошо. Доктора говорят, что я должен успокоиться, и мне, вероятно, придется лечь на очень серьезную операцию. Но я не могу заставить себя смириться с этой ситуацией».
   
Если можно спросить, что мешает вам относиться к этому легко?
   
«Я отказываюсь смириться с перспективой быть инвалидом в течение оставшейся части моей жизни и неспособным делать то, что я хочу делать. Я знаю, по крайней мере на словах, что я не могу поддерживать на высоком уровне неопределенное время тот темп, к которому я привык, но если меня положат, то мой план никогда не сможет завершиться. Естественно, есть другие честолюбивые люди, и это вопрос жестокой конкуренции. Я побывал на нескольких из ваших встреч, так что я подумал, а не прийти ли мне и не поговорить ли с вами».
   
Ваша проблема, сэр, из-за расстройства? Существует возможность длительной болезни со ухудшением полноценности и снижением популярности, и вы находите, что не можете признать это, потому что жизнь была бы крайне бесполезной без завершения ваших планов, так ли это?
   
«Как я сказал, я столь же честолюбив, как рядом стоящий человек, но я к тому же хочу делать добро. С другой стороны, я действительно весьма болен, и я просто не могу принять эту болезнь, таким образом во мне происходит ожесточенный конфликт, который, как я вполне осознаю, делает меня более болезненным. Есть также и другой страх, не из-за моей семьи, в которой все хорошо обеспечены, а страх чего-то, что я никогда не был способен описать в словах, даже самому себе».
   
Вы подразумеваете страх смерти?
   
«Да, думаю, что он, или, скорее, уход из жизни, не выполнив то, что я намеревался сделать. Вероятно это мое самое большое опасение, и я не знаю, как успокоить его».
   
Эта болезнь полностью помешает вашим политическим действиям?
   
«Вы знаете, как это случается. Если я не нахожусь в центре событий, я буду забыт, и у моих планов не будет никакого шанса. Это будет фактически означать уход из политики, а я не желаю так поступать».
   
И так, вы можете либо добровольно и легко принять факт, что вы должны уйти, или одинаково счастливо продолжать выполнять вашу политическую работу, зная серьезную природу вашей болезни. В любом случае, болезнь может сорвать ваши намерения. Жизнь очень странная штука, не так ли? Если позволите предложить, почему бы не принимать неизбежное без горечи? Если присутствует цинизм или горечь, ваш ум будет ухудшать болезнь.
   
«Я полностью осознаю все это, и все же не могу принять с наименьшим счастьем, как вы предлагаете, мое физическое состояние.
   
Я мог бы, возможно, продолжить немного свою политическую работу, но этого недостаточно».
   
Вы считаете, что завершение вашего намерения делать добро — это единственный способ жизни для вас, и что только с помощью вас и ваших наработок ваша страна будете спасена? Вы — центр всего, как предполагается, делаемого добра, не так ли? В действительности же вы глубоко заинтересованы не в процветании людей, а в добре, проявленном через вас. Важны вы, а не процветание людей. Вы так отождествили себя с вашими планами и с так называемым процветанием людей, что вы принимаете ваше собственное исполнение за их счастье. Возможно, ваши планы превосходны, и они, с помощью какого-то счастливого случая смогут принести добро людям. Но вам хочется, чтобы ваше имя было отождествлено с этим добром. Жизнь странна, болезнь охватила вас, и вам мешают в продвижении вашего имени и вашей значимости. Именно это вызывает конфликт внутри вас, а не беспокойство о том, что людям нельзя будет помочь. Если бы вы любили людей и не баловались простым запудриванием мозгов, это бы оказало собственное непосредственное влияние, что принесло бы существенную помощь. Но вы не любите людей, они просто инструменты вашей амбиции и вашего тщеславия. Творение добра находится на пути к вашей собственной славе. Надеюсь, вы не возражаете, что я все это высказываю?
   
«Я по-настоящему счастлив, что вы выразили так открыто то, что глубоко скрыто в моем сердце, и мне стало лучше от этого. Я, так или иначе, чувствовал все это, но никогда не разрешил себе столкнуться с этим напрямую. Это огромное облегчение услышать, как об этом так открыто заявлено, и надеюсь, что я теперь буду понимать и успокаивать свой конфликт. Я посмотрю, как все обернется, но я уже чувствую себя немного более отстраненным от моих неприятностей и надежд. Но, сэр, как насчет смерти?»
   
Эта проблема более сложна, и она потребует глубокого понимания, правильно? Вы можете дать разумное объяснение смерти, говоря, что все живое умирает, что свежий зеленый весенний лист сдувает осенью и так далее. Вы можете рассуждать и находить объяснения смерти или пробовать победить с помощью воли страх смерти, или найти веру как замену этого страха. Но все это остается еще действием ума. И так называемая интуиция по поводу правды о перевоплощении или жизни после смерти может быть просто желанием выжить. Все эти рассуждения, интуиции, объяснения, находятся в пределах области мышления, не так ли? Они все являются действиями мысли, чтобы преодолеть страх смерти, но страх смерти нельзя так банально победить. Желание индивидуума выжить через нацию, через семью, через имя и идею или через верования является все еще страстным стремлением его собственного продолжения, не так ли? Именно это стремление, с его сложными сопротивлениями и надеждами, должно добровольно, легко и счастливо завершиться. Нужно умирать каждый день для всех воспоминаний, опытов, знаний и надежд. Накопленные удовольствия и раскаяния, приобретенные добродетели должны прекращаться от мгновения до мгновения. Это не просто слова, а подтверждение действительности. То, что продолжается, никогда не сможет познать блаженство неизведанного. Не накапливать, а умирать каждый день, каждую минуту, вот что такое бесконечное бытие. Пока существует побуждение довести до конца с его конфликтами, всегда будет страх смерти.
  
  
   
    
Конкуренция как способ жизни
   
   
На дороге расположились обезьяны, а по середине дороги обезьяна-малышка играла с собственным хвостом, за ней присматривала мать. Они все хорошо осознали, что кто-то там был, на безопасном расстоянии. Взрослые самцы были крупными, тяжелыми и довольно злобными, и большинство других обезьян избегало их. Они все ели какие-то ягоды, которые упали на дорогу с большого, тенистого дерева с толстыми листьями. Недавние дожди наполнили реку, и поток под узким мостом был булькающим. Обезьяны избегали воды и луж на дороге, и когда появился автомобиль, разбрызгивая грязь, когда он шел, они через секунду отошли от дороги, а мать взяла с собой малыша. Некоторые залезли на дерево, а другие спустились к берегу по каждой стороне дороги, но вернулись назад на нее, как только автомобиль умчался. Теперь они весьма привыкли к человеческому присутствию. Они были столь же беспокойны, как человеческий ум, и склонны ко всем видам уловок.
   
Рисовые поля с обеих сторон дороги были сочны, искрясь зеленью на согревающем солнце, а на фоне голубизны за рисовыми полями птицы были белыми и медленно летающими. Длинная, коричневатая змея выползла из воды и отдыхала на солнце. Блестяще-синий зимородок спустился на мост и готовился к следующему нырянию. Это было прекрасное утро, не слишком жаркое, и уединенные пальмы, разбросанные по полям, говорили о многом. Между зелеными полями и синими холмами была общность, песня. Время, казалось, проходило так быстро. В синем небе кружились коршуны, иногда они присаживались на ветки, чтобы почистить свои перья, а затем снова взлетали, крича и кружась. Парило также несколько орлов, с белыми шеями и золотисто-коричневыми крыльями и телами. Среди недавно выросшей травы бегали большие красные муравьи, они резкими рывками двигались вперед, внезапно останавливались, а затем разбегались в противоположном направлении. Жизнь была настолько насыщена, настолько изобильна и незаметна, что, возможно, и было именно то, чего все эти живые существа, большие и малые, хотели.
   
Молодой вол с колокольчиками вокруг его шеи тянул легкую телегу, которая была изящно сделана. Ее два больших колеса были соединены тонким стальным бруском, на котором была установлена деревянная платформа. На этой платформе сидел мужчина, гордящийся быстро несущимся волом и ездой. Вол, крепкий и в то же время стройный, придавал ему важность, теперь каждый смотрел бы на него, как делали проходившие сельские жители. Они останавливались, смотрели восхищенными глазами, делали комментарии и шли дальше. Как гордо и ровно сидел мужчина, смотря прямо вперед! Гордость по отношению ли к незначительным, или к большим достижениям является по существу одинаковой. То, что человек делает и что он имеет, придает ему важность и престиж, но человек сам по себе, как существо вообще, кажется, вообще едва имеет какое-либо значение.
   
Он пришел с двумя своими друзьями. Каждый из них имел хорошую степень колледжа, и у них все было хорошо, говорили они, в их различных профессиях. Они были женаты и имели детей, и казались довольными жизнью, но все же что-то их тревожило.
   
«Если можно, — сказал он, — я хотел бы задать вопрос, чтобы начать разматывать этот клубок. Это не праздный вопрос, и он несколько тревожил меня с тех пор, как я услышал вас несколько вечеров назад. Помимо других вещей вы сказали, что соревнование и амбиции — это разрушительные побуждения, которые человек должен понять и таким образом освободиться, если он хочет жить в мирном обществе. Но не является ли борьба и противоречие частью самой природы существования?»
   
Общество, как оно устроено в настоящем, основано на амбиции и конфликте, и почти каждый принимает этот факт как неизбежный. Индивидуум находится в зависимости от его неизбежности, через образование, через различные формы внешнего и внутреннего принуждения, его заставляют быть конкурентоспособным. Если он хочет вписаться в это общество вообще, он должен принять условия, которые оно устанавливает, иначе он переживает довольно тяжелые времена. Мы, кажется, думаем, что нам надо вписаться в это общество, но почему мы должны?
   
«Если мы не сделаем это, мы скатимся на дно».
   
Интересно, случилось бы это, если бы мы увидели целостное значение проблемы? Мы могли бы и не жить согласно обычному образцу, но жили бы творчески и счастливо, с совершенно иной перспективой. К такому состоянию нельзя прийти, если мы принимаем существующий социальный образец как неизбежный. Но вернемся к вашей точке зрения: действительно ли амбиция, соревнование и конфликт составляют предопределенный и неизбежный путь жизни? Вы, очевидно, предполагаете, что да. Теперь давайте начнем оттуда. Почему вы принимаете этот основанный на конкуренции путь жизни как единственный процесс существования?
   
«Я конкурентоспособен и амбициозен, как и все вокруг меня. Это факт, который часто доставляет мне удовольствие, а иногда причиняет боль, но я просто принимаю его без сопротивления, потому что я не знаю какого-либо другого жизненного пути, и, даже если б знал, наверняка я боялся бы попробовать его. На мне большая ответственность, и я бы серьезно беспокоился о будущем моих детей, если бы я покончил с обычными мыслями и привычками в жизни».
   
Вы можете быть ответственны за других, сэр, но нет ли на вас также ответственности за то, чтобы создать мир на планете? Не может быть никакого мира, никакого длительного счастья для человека, пока мы — индивидуум, группа и нация — принимаем это основанное на конкуренции существование как неизбежное. Конкурентоспособность, амбиция подразумевает конфликт внутри и снаружи, не так ли? Амбициозный человек — это не мирный человек, хотя он может говорить о мире и братстве. Политик никогда не сможет привнести в мир умиротворение, не могут и те, кто принадлежит любой организованной вере, поскольку они все отвечали условиям мира лидеров, спасителей, руководителей и примеров. И когда вы следуете за другим, вы ищете удовлетворения вашей собственной амбиции либо в этом мире, либо в мире воображения, либо в так называемом духовном мире. Конкурентоспособность, амбиция подразумевает конфликт, верно?
   
«Я понимаю это, но что же делать? Оказавшись пойманным в этих сетях соревнования, как выбраться из них? И даже если удастся выбраться из них, какая гарантия, что между человеком и человеком будет мир? Пока все из нас не поймут суть проблемы одновременно, восприятие той сути одним или двумя вообще не будет иметь никакой ценности».
   
Вы хотите знать, как выбраться из этих сетей конфликта, удовлетворения расстройства. Сам вопрос «как?» подразумевает, что вы хотите быть уверенным, что ваша попытка не окажется напрасной. Вы все еще хотите преуспеть, только на ином уровне. Вы не видите, что всякая амбиция, всякое желание успеха в любом направлении создает конфликт, как внутренний, так и внешний. «Как?» является путем амбиции и конфликта, и этот самый вопрос мешает вам наблюдать суть проблемы. «Как?» — это лестница к дальнейшему успеху. Но сейчас мы не мыслим понятиями успеха или неудачи, скорее, понятиями устранения конфликта. И разве из этого следует, что без конфликта застой неизбежен? Конечно, мир возникает не благодаря мерам предосторожности, санкциям и гарантиям, а тогда, когда нет вас, вас, который является действующим лицом конфликта, с вашими амбициями и расстройствами.
   
Другая ваша точка зрения, сэр, что все должны понять суть этой проблемы одновременно, является очевидной невозможностью. Но для вас возможно понять это, и когда вы так сделаете, та суть, которую вы поймете и которая приносит свободу, повлияет на других. Это должно начаться с вас, поскольку вы — это мир, так же как и другой.
   
Амбиция порождает посредственность ума и сердца, амбиция поверхностна, так как она постоянно стремится к результату. Человек, который хочет быть святым или успешным политиком, или крупным руководителем, заинтересован в личном достижении. Отождествленное ли с идеей, нацией, или системой, религиозной или экономической, побуждение быть успешным укрепляет эго, «я», чья структура хрупкая, поверхностная и ограниченная. Все это является довольно очевидным, если приглядеться к этому, верно?
   
«Это может быть очевидно для вас, сэр, но для большинства из нас конфликт дает смысл существования, чувство, что мы живы. Без амбиции и соревнования наши жизни были бы серыми и бесполезными».
   
   
Так как вы поддерживаете этот основанный на конкуренции путь жизни, ваши дети, и дети ваших детей будут порождать дальнейший антагонизм, зависть и войну, ни вы, ни они не будете знать покоя. Будучи в зависимости от условностей этого традиционного образца существования, вы, в свою очередь, учите ваших детей это принимать, так что все в мире происходит таким печальным образом.
   
«Мы хотим измениться, но…» Он осознал свою собственную тщетность и прекратил говорить.
  
  
   
    
Медитация — усилие — сознание
   
   
Море было за горами на востоке от долины, и через середину долины река неторопливо проделывала свой путь к морю. Река была полноводной круглый год, и она была прекрасной, даже когда протекала мимо города, который был весьма крупным. Горожане использовали реку для всего: для ловли рыбы, для купания, для питьевой воды, для сброса сточных вод, и отходы фабрики выливались в нее. Но река отбрасывала всю человеческую грязь, и ее воды были вновь ясными и синими вскоре после того, как она миновала места обитания человека.
   
Широкая дорога пошла вдоль реки на запад и вела к плантациям чая в горах. Она извивалась вправо и влево, иногда теряя реку, но большую часть времени река оставалась в поле зрения. Когда дорога поднялась, следуя за рекой, плантации стали побольше, и то там, то тут стояли фабрики, чтобы сушить и обрабатывать чай. Вскоре поместья стали обширными, а река зашумела из-за водопадов. Утром можно было бы видеть ярко одетых женщин, их тела были сутулыми, их кожа стала темной из-за обжигающего солнца, они собирали нежные листья с чайных кустарников. Это все нужно было собрать до определенного времени утром и отнести на ближайшую фабрику до того, как солнце станет слишком палящим. На той высоте солнце было сильным и глубоко проникающим, и, хотя они привыкли к нему, некоторые из женщин покрыли свои головы чем-то из одежды, которую они носили. Они были веселые, быстрые и умелые в своей работе, и скоро та особая задача на сегодня будет закончена, но большинство из них были женами и матерями, и им все еще придется готовить и заботиться о детях. У них был союз, и плантаторы обращались с ними достойно, поскольку это будет бедствием — получить забастовку и позволить нежным листьям дозреть до их нормального размера.
   
Дорога все продолжала подниматься вверх, и воздух стал весьма холодным. На высоте восьми тысяч футов больше не было чайных плантаций, но люди обрабатывали почву и много чего выращивали, что будет отправлено в города вдоль моря. С той высоты вид на леса и равнины был великолепным, а река, теперь серебристая, в нем преобладала. Возвращаясь другим путем, дорога вилась через зеленые, искрящиеся рисовые поля и дремучие леса. Всюду было множество пальм, манговых деревьев и цветов. Народ был весел, и вдоль обочины было выставлено много вещей, от безделушек до сочных фруктов. Люди были ленивы и спокойны, и казалось, они имели достаточно, чтобы поесть, в отличие от тех, кто жил в низменности, где жизнь была трудна, скудна и в тесноте.
   
Он был саньясином, монахом, но не какого-то специфического ордена, и он рассказывал о себе от третьего лица. Будучи еще молодым, он отрекся от мирской жизни и ее путей и блуждал по всей стране, останавливаясь у некоторых из известных религиозных учителей, говоря с ними и следуя их специфической дисциплине и ритуалам. Он много голодал, жил в одиночестве среди гор и делал большинство вещей, которые, как предполагается, делают саньясины. Он причинил себе физический вред из-за чрезмерной аскетической практики, и хотя, это было давно, его тело все еще страдало от этого. Тогда однажды он решил отказаться от всех этих практик, ритуалов и дисциплин как тщетных и не имеющих большого значения и ушел в какую-то далекую горную деревню, где он провел много лет в глубоком размышлении. Случилась обычная вещь, сказал он с улыбкой, и он в свою очередь стал известным и имел большое количество учеников-последователей, которым он преподавал простые вещи. Он читал древнюю литературу на санскрите, а теперь и это он оставил. Хотя было необходимо кратко описать, какой была его жизнь, добавил он, это не было целью, ради которой он пришел.
   
«Медитация превыше всякой добродетели, жертвы и акт беспристрастной помощи, — заявил он. — Без медитации знание и действие становятся утомительным бременем, имеющим очень маленькое значение. Но немногие знают, что такое медитация. Если вы желаете, мы можем поговорить об этом. При медитации это был опыт говорящего, чтобы достигнуть различных состояний сознания. Он имел переживания, через которые все стремящиеся люди рано или поздно проходят, видения воплощенных Кришны, Христа, Будды. Они — это результат собственной мысли и образования и того, что можно называть культурой. Существует различное многообразие видений, переживаний и сил. К сожалению, большинство ищущих оказываются в сети их собственной мысли и желания, даже некоторые из самых великих толкователей истины. Имея силу, чтобы исцелять, и дар слова, они становятся узниками их собственных способностей и переживаний. Сам говорящий прошел через эти опыты и опасности, и на высоте своих возможностей понял и ушел вне их — по крайней мере, давайте так надеяться. Что тогда является медитацией?»
   
Конечно, при рассмотрении медитации усилие и тот, кто прилагает усилия, должны быть поняты. Хорошее усилие приведет к одному, а плохое к другому, но оба обязывающие, верно?
   
«Говорят, что вы не читали Упанишады или какую-либо из священной литературы, но вы говорите так, будто читали и знаете».
   
Это правда, что не читал ни одну из этих вещей, но это неважно. Хорошее усилие и плохое усилие являются оба обязывающими, и именно эту неволю необходимо понять и разрушить. Медитация — это разрушение всякой неволи, это состояние свободы, но не от чего-нибудь. Свобода от чего-то — это только культивирование сопротивления. Осознавать, что ты свободен — это не свобода. Сознание — это переживание свободы или неволи, и это сознание является переживающим тем, кто прилагает усилия. Медитация — это разрушение переживающего, что не может быть сделано сознательно. Если переживающий разрушается сознательно, то происходит укрепление воли, которая также является частью сознания. Наша проблема тогда касается целостного процесса сознания, а не одной его части, маленькой или большой, доминирующей или подчиненной.
   
«То, что вы говорите, кажется истинным. Пути сознания глубоки, вводящие в заблуждение и противоречащие. Только через беспристрастное наблюдение и осторожное изучение этот клубок может быть распутан, и порядок возобладает».
   
Но, сэр, распутывающий-то все еще здесь, можно назвать его высшее «я», атман, и так далее, но он все еще часть сознания, прилагающий усилия, тот, кто постоянно пробует добраться куда-нибудь. Усилие — это желание. Одно желание может быть преодолено большим желанием, а то желание еще одним и так далее до бесконечности. Желание порождает обман, иллюзию, противоречие и видение надежды. Всепобеждающее желание наивысшего или желание достигнуть того, что является, не имеет названия, является все еще путем сознания, переживающего хорошее и плохое, переживающего, который ожидает, наблюдает, надеется. Сознание не принадлежит одному специфическому уровню, это единое целое нашего бытия.
   
«То, что вы сказали, превосходно и истинно, но если можно поинтересоваться, что же это, что даст мир и спокойствие этому сознанию?»
   
Ничто. Естественно, что ум вечно ищет результат, путь для определенного достижения. Ум — это инструмент, который создали, это механизм времени, и он может только думать с помощью понятий результата, достижения, чего-то, что нужно получить или избежать.
   
«Это так. Вы утверждаете, что пока ум активен, выбирая, ища, переживая, должен быть тот, кто прилагает усилия, кто создает свой собственный образ, называя его различными именами, и это сеть, в которую поймана мысль».
   
Сама мысль — это породитель этой сети, мысль и есть сеть. Мысль опутывает, мысль может только привести к обширному пространству времени, области, в которой знание, действие, добродетель имеют важность. Каким бы ни было мышление очищенным или упрощенным, оно не может контролировать любую мысль. Сознание как переживающий, наблюдатель, выбирающий, надсмотрщик, воля должно прекратить быть, добровольно и счастливо, безо всякой надежды на награду. Ищущий прекращает быть. Это медитация. Спокойствие ума нельзя вызвать актом воли. Спокойствие возникает, когда прекращает быть воля. Это медитация. Действительность нельзя отыскать, она есть тогда, когда нет ищущего. Ум — это время, а мысль не может раскрыть неизмеримое.
  
  
   
    
Психоанализ и проблема человечества
   
   
Птицы и козы все находились где-то в другом месте, и было удивительно тихо и уединенно под широко раскинувшимся деревом, стоявшим одиноко в просторе полей, хорошо ухоженных, и сочной зелени. Холмы виднелись на некотором расстоянии, суровые и непривлекательные в полуденном солнце, но под деревом было темно, прохладно и приятно. Это дерево, огромное и внушительное, содержало большую силу и симметрию в своем одиночестве. Оно было живым организмом, уединенным, и в то же время казалось, оно возвышалось над всем окружающим, даже над отдаленными холмами. Сельские жители поклонялись ему, напротив его широкого ствола лежал высеченный камень, на который кто-то положил яркие желтые цветы. Вечером никто не подходил к дереву, его одиночество было слишком одолевающим, и было лучше поклоняться ему в течение дня, когда была густая тень, чирикающие птицы и звуки человеческих голосов. Но в этот час все сельские жители были рядом с их хижинами, и под деревом было очень тихо. Солнце никогда не проникало к основанию дерева, и цветы держались до следующего дня, когда будут сделаны новые жертвоприношения. К дереву вела узкая тропинка и затем уходила в зеленые поля. По этой тропинке осторожно вели стадо коз, пока они не достигли холмов, затем они дико разбежались, поедая все в пределах досягаемости. К вечеру дерево было в полном своем величии. Когда солнце село за холмами, поля стали более насыщенно-зелеными, и лишь вершина дерева ловила последние лучи, золотые и прозрачные. С приходом темноты дерево, казалось, отдалялось от всего окружающего и на ночь замыкалось в себе, его тайна, казалось, увеличивалась, проникая в тайну всех вещей.
   
Психолог и аналитик, он практиковал в течение многих лет и имел на счету много выздоровлений. Он работал как в больнице, так и в своем личном офисе. Многие преуспевающие пациенты сделали его таким же преуспевающим, с дорогими автомобилями, загородным домом и всем прочим. Он серьезно относился к своей работе, это не было просто прибыльным делом, и он использовал различные методы анализа в зависимости от пациента. Изучал гипноз и экспериментально практиковал его на некоторых из своих пациентов.
   
«Это очень любопытно, — сказал он, — как во время гипнотического состояния люди свободно и легко говорят о своих скрытых принуждениях и реакциях, и каждый раз, когда пациент подвергается гипнозу, я чувствую необычность этого. Я сам был добросовестен и честен, но полностью осознаю серьезную опасность гипноза, особенно в руках недобросовестных людей, медиков или других. Гипноз может или не может быть кратчайшим путем, но я не думаю, что он оправдан, кроме как в некоторых трудных случаях. Требуется длительный период, чтобы вылечить пациента, обычно несколько месяцев, и это довольно-таки утомляющее мероприятие». «Некоторое время назад, — продолжал он, — пациентка, которую я лечил в течение множества месяцев, пришла навестить меня. Совсем не глупая женщина, она была начитана и имела широкий круг интересов. Со значительным волнением и улыбкой, которую я не видел долгое время, она сказала мне, что подруга убедила ее посетить некоторые из ваших бесед. Оказалось, что во время бесед она чувствовала, как освобождалась от депрессий, которые были довольно серьезными. Она сказала, что первая беседа совершенно сбила ее с толку. Мысли и слова были ей плохо знакомы и казались противоречивыми, и она не хотела посещать вторую беседу, но ее подруга объяснила, что это часто случалось, и что она должна послушать несколько бесед, перед тем как делать свои выводы. В итоге она побывала на всех из них, и, как я говорю, она почувствовала облегчение. То, что вы сказали, казалось, задело некоторые точки в ее сознании и без приложения каких-либо усилий освободили от расстройств и депрессий, она обнаружила, что они прошли, просто прекратили существовать. Это было несколько месяцев назад. Я видел ее снова на днях, и, конечно же, мы выяснили те депрессии. Она нормальна и счастлива, особенно в ее взаимоотношениях с семьей, и, кажется, все в порядке».
   
«Это все только начало, — продолжил он. — Понимаете, благодаря этой пациентке, я прочитал некоторые из ваших учений, и о чем я действительно хочу поговорить с вами, это вот что. Существует ли способ или метод, с помощью которого мы сможем быстро добраться до корня всего человеческого страдания? Наши существующие методики занимают время и требуют значительного исследования пациента».
   
Сэр, если позволите спросить, что вы пытаетесь сделать с вашими пациентами?
   
«Говоря просто, без психоаналитических терминов, мы пробуем помочь им преодолевать их трудности, депрессии и так далее, чтобы они могли вливаться в общество».
   
Вы думаете, что очень важно помочь людям вливаться в это испорченное общество?