1 2 
    
Кришнамурти: А разве он не сравнивает себя всё время с более ярким умом? Разве не это мы называем эволюцией ума?
    
Участник беседы: Тупой ум не сравнивает, он говорит: «Зачем мне всё это надо?» Или можно было бы выразить это и немного иначе: человек верит, что если он сумеет немного поумнеть, он достигнет чего-то большего.
    
Кришнамурти: Да, это одно и то же. Итак, я открыл кое-что. Тупой ум говорит: «Я глуп, если сравнивать; глуп потому, что тот человек умнее меня». Тупой ум не осознаёт, что он глуп сам по себе. Есть два различных состояния. Или я осознаю, что я глуп, сравнивая себя с вами, — это одно. Или я осознаю, что глуп, сам по себе, без сравнения, — но это уже совсем другое дело. Что у вас? Сравниваете ли вы себя и потому говорите, что у вас тупой ум? Или вы осознаёте это без сравнения? Возможно ли такое? Пожалуйста, не уходите от этого ещё немного.
    
Участник беседы: Сэр, а это возможно?
    
Кришнамурти: Прошу вас, уделите этому ещё пару минут. Осознаю ли я, что я голоден, потому что вы мне об этом сказали или потому что я чувствую голод? Если вы мне говорите, что я голоден, я могу почувствовать лёгкий голод, но этот голод не настоящий. Если же я проголодался, я действительно голоден. Поэтому я должен очень чётко выяснить, не результат ли сравнения моя тупость. После этого я могу двигаться дальше.
    
Участник беседы: Это подействовало на вас таким образом, что вы можете отбросить всё это и интересоваться только тем, тупой вы или нет?
    
Кришнамурти: Потому что я вижу истину того, что сравнение делает ум тупым. Когда в школе одного ребёнка сравнивают с другим ребёнком, этим сравнением ребёнка разрушают. Если вы говорите младшему брату, что он должен быть таким же умным, как его старший брат, вы тем самым ломаете младшего брата — разве не так? Вы не интересуетесь и не занимаетесь младшим братом, вас интересует смышлёность старшего.
    
Участник беседы: Способен ли тупой ум наблюдать, выяснять, понимать, если он туп?
    
Кришнамурти: Мы собираемся это выяснить. Прошу вас, давайте начнём ещё раз. Неужели мы не в состоянии за целое утро сдвинуться с места?
    
Участник беседы: Пока есть этот мотив, какой смысл в том, глуп я сам по себе или в сравнении?
    
Кришнамурти: Мы собираемся в этом разобраться. Прошу вас, двигайтесь несколько минут вместе с ведущим беседу, не принимая, не отвергая, но наблюдая за самим собой. Мы говорили в самом начале этого утреннего обсуждения, что революция должна произойти в самих основах нашего бытия, что возможно только тогда, когда мы знаем, как наблюдать себя. Наблюдение зависит от живости, чистоты и открытости наблюдающего ума. Но в большинстве своём мы тупы, и мы говорим, что когда мы смотрим, мы ничего не видим. Мы видим гнев, ревность и прочее, но это ни к чему не приводит. Итак, мы интересуемся тупостью ума, не тем, на что он смотрит. Этот тупой ум говорит: «Я должен быть умнее, чтобы наблюдать». У него есть шаблон, образец сообразительности, и он старается стать таким же. Некто говорит этому уму: «Любое сравнение порождает тупость». Поэтому ум говорит: «Я должен быть очень внимателен и осторожен с этим, я не стану сравнивать. Я узнал, что такое глупость, только через сравнение. Если я не буду сравнивать, как же я узнаю, что я глуп?» Поэтому я говорю себе: «Я не буду называть это глупостью». Я вообще не буду использовать слово «глупость». Я буду лишь наблюдать «то, что есть», не называя это никак. Ведь в момент, когда я называю это глупостью, я уже дал этому имя и сделал это глупым. Но если я не называю это глупостью, только наблюдаю, я устранил сравнение, устранил слово «глупый», и есть только «то, что есть». Это не так уж трудно, согласны? Прошу вас, наблюдайте это сами. Посмотрите, что сейчас произошло! Взгляните, где находится мой ум в данный момент.
    
Участник беседы: Я вижу, что мой ум — слишком медленный.
    
Кришнамурти: Пожалуйста, просто слушайте. Двигаться я буду очень медленно, шаг за шагом.
    
Как я осознаю, что мой ум тупой? Потому что вы сказали это мне? Потому что я прочёл книги, показавшиеся мне необычайно умными, сложными и утончёнными? Или я видел блистательных людей и потому, сравнивая себя с ними, называю себя глупым? Я должен это понять. Поэтому я не буду сравнивать; я отказываюсь сравнивать себя с кем-то ещё. Понимаю ли я в этом случае, что я туп? Не мешает ли слово «тупость» мне наблюдать? Или это слово занимает место «того, что действительно есть»? Понимаете? Итак, я не буду использовать слово, не стану называть ум тупым, не стану называть ум медленно работающим, не стану называть его как-либо ещё — но выясню, пойму «то, что есть». И тем самым я избавился от сравнения, а это наиболее тонкая вещь. Мой ум стал необычайно разумным, ибо он не сравнивает, не использует слово, чтобы увидеть с его помощью «то, что есть», он понял, что описание не совпадает с тем, что описывается. Так что же это, в действительности, такое — «то, что есть»? Можем ли мы двигаться дальше отсюда? Я наблюдаю «то, что есть», ум наблюдает за своим собственным движением. Имеется ли при этом осуждение того, что наблюдается, суждение и оценка? — вы не говорите: «Это должно быть», «Этого быть не должно»? Есть ли у ума какая-либо формула, какой-либо идеал, какое-либо решение, какой-либо вывод, которые неизбежно исказят «то, что есть»? Я должен это выяснить. Если я пришёл к какому-нибудь выводу, заключению, я не могу наблюдать. Если я моралист, если я респектабельный, уважаемый человек, христианин, ведантист, или «просветлённый человек», то или это, всё это препятствует моему наблюдению. Следовательно, я должен быть свободным от всего этого. Я слежу, не появляется ли у меня какого-либо завершающего вывода. Поэтому ум стал необычайно ясным, и он спрашивает: «Есть ли страх?» Я наблюдаю это и говорю: «Есть страх, есть желание безопасности, есть стремление к удовольствию» и так далее. Я вижу, что для меня наблюдение невозможно до тех пор, пока присутствует хоть какой-то завершающий вывод, пока имеет место хоть какое-то приносящее удовольствие движение. Итак, я наблюдаю; я обнаруживаю свою склонность к традиции и понимаю, что традиционный ум не может наблюдать. Мой глубочайший интерес состоит именно в наблюдении, и этот интерес показывает мне опасность любого завершающего вывода. Таким образом, само восприятие опасности ликвидирует эту опасность. Теперь в моём уме нет путаницы, нет завершающих выводов, он не мыслит на языке слов и описаний, и он не сравнивает. Такой ум может наблюдать, и то, что он наблюдает, есть он сам. Это означает, что революция произошла. Теперь вы исчезли — совсем исчезли!
    
Участник беседы: Не думаю, что эта революция произошла. Сегодня мне удалось взглянуть на ум так, как вы говорите, ум стал острее, но завтра я забуду, как это делать.
    
Кришнамурти: Вы не сможете забыть это, сэр. Забудете ли вы змею? Забудете ли вы пропасть? Забудете ли про бутылочку с надписью «яд»? Вы не сможете забыть это. Джентльмен спросил: «Как мне почистить инструмент?» Мы сказали: чистка инструмента — в осознании того, что делает инструмент тусклым, пыльным, нечистым. Мы описали, что делает его таким, и сказали также, что описание не является реальной описываемой вещью; так что не попадайтесь в ловушку слов. Оставайтесь с описываемой вещью, с тем инструментом, который стал негодным, мутным.
    
Участник беседы: Если вы наблюдаете себя таким образом, как вы это описываете, наверняка тогда вы чего-то ожидаете.
    
Кришнамурти: Я не ожидаю преображения, просветления, какой-либо перемены. Я ничего не ожидаю, потому что я не знаю, что произойдёт. Я ясно понимаю только одно — что инструмент, который наблюдает, не чист, он мутный, он потрескался. Это всё, что я знаю, и ничего больше. И моя единственная забота: как можно добиться того, чтобы инструмент был целым, здоровым?
    
Участник беседы: Почему вы наблюдаете?
    
Кришнамурти: Я в огне, а мир — это я. Я в ужасном волнении, в ужасном смятении — и где-то во всём этом должен быть какой-то порядок. Именно это заставляет меня наблюдать. Но если вы говорите: «С этим миром всё в порядке, беспокоиться не стоит, у меня хорошее здоровье, есть немного денег, есть жена, дети, дом, бросьте всё это», — тогда, конечно, мир не в огне. Но ведь он в огне, нравится вам это или нет. Именно это заставляет меня наблюдать, не какая-то интеллектуальная концепция или эмоциональное возбуждение, но реальный факт, что мир в огне: войны, ненависть, обман, идолы, ложные боги и тому подобное. Восприятие того, что происходит снаружи, заставляет меня осознавать внутреннее. И я говорю, что внутреннее состояние есть внешнее состояние, оба они — одно, неделимое.
    
Участник беседы: Вы вернулись к самому началу. Фактом является то, что глупый ум не видит этого, потому что сравнивает. Он будет думать, что ему следует измениться.
    
Кришнамурти: Нет, это не верно. Я не хочу быть другим! Я только вижу, что инструмент — мутный. Я не знаю, что делать с этим. Поэтому я собираюсь выяснить, что вовсе не означает, что я хочу поменять инструмент. Я этого не хочу.
    
Участник беседы: Является ли использование любого слова препятствием в наблюдении?
    
Кришнамурти: Слово — не реальность; так что если вы смотрите на реальность, не отложив в сторону слово, последнее становится необыкновенно важным.
    
Участник беседы: Мне кажется, что я с вами не согласен. Если присмотреться, можно увидеть, что инструмент состоит из двух частей. Одна часть — восприятие, другая — словесное выражение. Невозможно разделить эти две части. Это проблемы лингвистики, не глупости. Трудность связана с языком, с произвольностью, случайным характером выражений.
    
Кришнамурти: Вы говорите, что в наблюдении имеется восприятие и выражение, и эти двое неразделимы. Следовательно, когда есть восприятие, должна быть также и ясность выражения, словесного понимания, и что восприятие и выражение разделять нельзя — они должны всегда быть вместе. Поэтому, говорите вы, очень важно использовать правильное слово.
    
Участник беседы: Я говорю о «выражении», я не говорю о «намерении».
    
Кришнамурти: Понимаю — выражение. Из этого вытекает другое: восприятие, выражение и действие. Но если выражение и восприятие сами не являются действием — выражение является выражением действия словами, — имеет место фрагментация. Разве восприятие — не действие? Само восприятие и есть действие. Когда я вижу обрыв, следует немедленное действие; это действие является выражением восприятия. Итак, восприятие и действие нельзя разделять, здесь нет места для идеала. Если я вижу глупость идеала, само восприятие этого является действием разума. Так что наблюдение глупости, восприятие глупости, — это очищение ума от глупости, то есть действие.
    
    
Саанен, Швейцария, 6 августа 1969
   
   
    
     
ИСКУССТВО ВИДЕТЬ
    
    Осознание без временного интервала. Тигр, прогоняющий тигра.
    
    
Кришнамурти: Важно, я думаю, понять природу и красоту наблюдения, видения. До тех пор пока ум подвержен какому-либо искажению — невротическими побуждениями или чувствами, страхом, печалью и нездоровьем, честолюбием, снобизмом, погоней за властью, — он не имеет возможности слушать, наблюдать, видеть. Искусство видеть, слушать и наблюдать — это не то, что можно культивировать, не вопрос развития и постепенного роста. Когда человек осознаёт опасность, имеет место немедленное действие, инстинктивный, мгновенный ответ тела и памяти. С самого детства человек был обусловлен встречать опасность таким образом, так, чтобы ум реагировал мгновенно, в противном случае могла последовать физическая гибель. Спрашивается, возможно ли действовать в самом видении, в котором вообще нет обусловленности? Может ли ум свободно и немедленно ответить на любую форму искажения и следовательно действовать? Иначе говоря, восприятие, действие и выражение являются чем-то единым, они не разделены, не расколоты. Само видение есть действие, которое выражает это видение. Когда есть осознание страха, пронаблюдайте его настолько полно и близко, чтобы само это наблюдение стало освобождением от страха, то есть действием. Можем мы рассмотреть это сегодня утром? Я чувствую, это очень важно: мы имеем возможность проникнуть в неведомое. Но ум, оказавшийся каким-то образом глубоко обусловленным своими собственными страхами, амбициями, завистью, отчаянием и прочим, не может проникнуть в то, что предполагает необычайно здоровое, разумное и сбалансированное, гармоничное существование. Итак, наш вопрос в том, может ли ум — имея в виду всё наше существо, — осознавая любые формы искажения, борьбы, насилия, покончить с ними немедленно, в самом процессе осознания, не постепенно. Это означает — не позволяя времени встать между восприятием и действием. Когда вы видите опасность, нет никакого временного интервала, имеет место немедленное действие. Мы привыкли к идее, что мудрыми, просветлёнными, будем становиться постепенно, путём наблюдения, упражнения, день заднем. Мы привыкли так думать, это стереотип нашей культуры, нашей обусловленности. Теперь мы говорим, что этот постепенный процесс самоосвобождения ума от страха и насилия только продлевает страх и поощряет насилие.
    
Возможно ли прекратить насилие, не только внешне, но и в самих основах нашего существа, покончив с агрессивностью, погоней за властью? В полноте самого видения насилия, можем ли мы положить ему конец, не позволяя времени вмешиваться в этот процесс? Можем ли мы обсудить это сегодня утром? Обычно мы позволяем времени проникать в интервал между видением: и действием, в расщелину между «тем, что есть» и тем, что «должно быть». Существует желание избавиться от «того, что есть» с целью достичь чего-то, стать кем-то. Этот временной интервал следует очень хорошо понять. Мы думаем в категориях времени потому, что с детства воспитаны и приучены думать, что постепенно, поэтапно, мы кем-то станем. Мы видим, что время необходимо во внешней реальности, в технике. Я не могу стать первоклассным столяром, врачом, математиком, если не буду годами заниматься этим. Иногда человек может понять математическую проблему, будучи ещё совсем юным, если обладает ясностью мышления — я не люблю употреблять слово «интуиция». Но легко видеть, что для обогащения своей памяти новыми техническими приёмами и методами или при изучении неизвестного языка время абсолютно необходимо. Я не могу заговорить уже завтра на немецком, мне потребуются многие месяцы. Я ничего не знаю об электронике и чтобы изучить её, мне, вероятно, потребуются многие годы. Так что не следует смешивать временной элемент, необходимый для изучения техники, с опасностью появления времени в процессе восприятия и действия.
    
Участница беседы: Не могли бы мы поговорить о детях, об их взрослении?
    
Кришнамурти: Ребёнок должен вырасти, стать взрослым. Ему надо так много узнать. Но когда кто-то говорит: «Ты должен взрослеть», то звучит это несколько высокомерно.
    
Участница беседы: Сэр, частичные психологические изменения всё же происходят в нас.
    
Кришнамурти: Конечно! Человек был раздражён, или он раздражён сейчас, сердит, и говорит: «Я не должен раздражаться, сердиться», — и постепенно он работает над этим, и со временем устанавливается промежуточное состояние, в котором он уже чуть меньше сердится, менее раздражителен и более сдержан.
    
Участница беседы: Я не это имела в виду.
    
Кришнамурти: Что вы имели в виду, мадам?
    
Участница беседы: Я имею в виду что-нибудь, что с вами было и что вы отбросили. Смятение может наступить снова, однако это уже не то же самое, что было.
    
Кришнамурти: Да, но разве это не то же самое смятение, только слегка видоизменённое? Существует видоизменённое продолжение. Вы можете перестать зависеть от кого-то, пройдя через мучения зависимого положения и боль одиночества, говоря, что больше не будете ни от кого зависеть. Возможно, вам удастся порвать с вашей зависимостью. Тогда вы говорите, что произошли определённые изменения. Следующая ваша зависимость не будет в точности копировать предыдущую, однако вы снова становитесь зависимой, снова боретесь с ней и так далее. Мы спрашиваем теперь, можно ли видеть всю природу зависимости и мгновенно освободиться от неё — не постепенно — так же молниеносно, как когда вы действуете в момент опасности? Это действительно очень важная проблема, которую мы должны серьёзно рассмотреть не только на словах, но и более глубоко, внутренне. Посмотрите, что получается. Вся Азия верит в перевоплощение, то есть в то, что человек будет рождаться снова, и следующее воплощение будет зависеть от того, как вами прожита эта жизнь. Если вы жили в насилии, агрессивно, разрушительно, вы заплатите за это в следующей жизни. Вы совсем не обязательно станете животным, вы можете родиться человеком, но в вашей жизни будет больше страданий и несчастий, потому что предыдущую свою жизнь вы не наполнили красотой и совершенством. Те, кто верят в идею перевоплощения, верят только в слово, а не в глубинную суть этого слова. То, что вы делаете сейчас, имеет бесконечное значение для завтрашнего, поскольку завтра—которое и есть следующая жизнь — вы заплатите за содеянное. Так что идея постепенного достижения иных состояний или форм по сути одна и та же и на Востоке и на Западе. Всегда существует этот элемент времени — «то, что есть» и то, что «должно быть». Для достижения того, что «должно быть», требуется время, а время — это усилие, концентрация, внимание. Поскольку внимание, или концентрация, отсутствует, делается постоянное усилие практиковать внимание, упражняться в нём, что требует времени.
    
К этой проблеме должен быть совсем иной подход. Следует понять восприятие — видение и действие; они не отдельны, они не разделены. Нам следует также вникнуть в вопрос действия. Что такое действие, делание?
    
Участница беседы: Как может слепец, не имеющий восприятия, действовать?
    
Кришнамурти: Вы когда-либо пробовали обвязать себе глаза повязкой на неделю? Мы пробовали, ради интереса. Знаете, вы развиваете иные органы чувств, которые становятся гораздо острее. Приближаясь к стене, к стулу или к столу, вы уже знаете, что они перед вами. Мы говорим о слепоте к самому себе, о внутренней слепоте. Мы прекрасно осознаём внешние вещи, но внутри себя остаёмся слепыми.
    
Что такое действие? Всегда ли действие основано на идее, на принципе, на вере, на решении, надежде или отчаянии? Если возникает идея, формируется идеал, и требуется согласие с этим идеалом; тогда есть интервал между идеалом и действием. Этот интервал есть время. «Я достигну идеала, я полностью воплощу его в себе», — отождествление себя с идеалом означает, что в конечном итоге будет действовать этот идеал, и уже не будет разделения между действием и идеалом. Что происходит, когда имеется этот идеал и действие, которое приближается к идеалу? Что происходит в этом временном интервале?
    
Участник беседы: Непрерывное сравнение.
    
Кришнамурти: Да, сравнение — и всё в этом же духе. Какое действие имеет место, когда вы наблюдаете?
    
Участник беседы: Мы игнорируем настоящее.
    
Кришнамурти: Что ещё?
    
Участник беседы: Потиворечие.
    
Кришнамурти: Да, противоречие. Оно ведёт к лицемерию. Я рассержен, раздражён, а идеал говорит: «Не раздражайся». И я подавляю, контролирую, стараюсь соответствовать, приближаюсь к идеалу, то есть нахожусь в состоянии конфликта и лицемерия. Идеалист — человек, который притворяется. В этом разделении присутствует также конфликт; появляются и другие факторы.
    
Участник беседы: Почему нам не дано наши прошлые жизни помнить? Наша эволюция могла бы протекать намного легче.
    
Кришнамурти: Неужели?
    
Участник беседы: Мы могли бы избежать множества ошибок.
    
Кришнамурти: Что подразумевается вами под прошлой жизнью? Жизнь вчера, двадцать четыре часа назад?
    
Участник беседы: Последнее воплощение.
    
Кришнамурти: Которое было сто лет назад? Как это могло бы облегчить жизнь?
    
Участник беседы: Мы бы лучше понимали.
    
Кришнамурти: Пожалуйста, проследите, шаг за шагом — у вас имеется память о том, что вы делали или что не делали, о вашем страдании, которое вы испытывали сто лет назад и которое было совершенно таким же, как и ваше вчерашнее страдание. Вчера вы сделали много такого, о чём сожалеете или чем гордитесь, что доставило вам боль, разочарование и страдание. У вас есть память обо всём этом. И у вас есть память минувших тысячелетий, которая по существу аналогична вчерашней. Почему же это называется перевоплощением — а не просто воплощением вчерашнего, которое рождается сегодня? Понимаете, нам это не нравится, так как мы считаем себя необыкновенными существами, у которых есть время и для роста, и для становления, и для перевоплощения. Вы никогда не обращали своё внимание на то, что перевоплощается, — ведь это ваша память. В этом нет ничего священного или святого. Память о вашем вчерашнем возрождается сегодня в том, что вы делаете; ваше вчерашнее управляет тем, что вы делаете сегодня. И память минувших тысячелетий действовала и вчера, действует и сегодня. Поэтому имеет место постоянное воплощение прошлого. Не надо думать, что это — просто умный способ уйти от вопроса с помощью объяснения. Когда видишь значение памяти, её полную тщету, перестаёшь говорить о перевоплощениях.
    
Мы спрашиваем, что такое действие. Может ли действие быть свободным, спонтанным, немедленным? Или действие всегда опутано временем, которое есть мысль, которое есть память?
    
Участник беседы: Я наблюдал, как кошка ловила мышь. Она не думает: «Вот мышь»; она ловит её мгновенно, инстинктивно. Мне кажется, что и мы должны действовать так же непосредственно, спонтанно.
    
Кришнамурти: Не «мы должны», «нам следует». Прошу вас, сэр, — думаю, если мы понимаем сущность элемента времени, никогда не скажем «нам следует», «мы должны». Мы спрашиваем, и не словесно, не интеллектуально, но обращаясь глубоко внутрь самих себя: «Что такое действие?» Всегда ли действие привязывает к времени, опутывает им? Действие, порождённое памятью, страхом, отчаянием, всегда привязывает к времени, опутывает им. Существует ли действие полностью свободное, а потому свободное и от времени?
    
Участник беседы: Вы говорите — человек видит змею и действует немедленно. Но число змей множится с действием. Жизнь не так проста — в ней есть не только одна змея, но две змеи, и это становится похожим на математическую задачу. И тут вступает время.
    
Кришнамурти: Вы говорите, что мы живём в мире тигров, и человек встречает не одного тигра, а дюжину тигров в людском обличье, жестоких, склонных к насилию, жадных, прожорливых, преследующих каждый свои собственные интересы. И чтобы жить и действовать в этом мире, вам необходимо время, чтобы убивать одного тигра за другим. Тигром являюсь я сам, он во мне, во мне дюжина тигров. И вы говорите, что чтобы избавиться от этих тигров, от одного за другим, вам необходимо время. Это как раз то, что мы полностью ставим под вопрос. Мы приняли, что если убивать змей, находящихся в нас, одну за другой, на это потребуется время. «Я» есть «вы», — «вы» с вашими тиграми и вашими змеями — всё это также есть «я». И мы спрашиваем, почему надо убивать этих внутренних зверей поочерёдно? Ведь внутри меня тысячи «я», тысячи змей, и к тому моменту, когда я их всех уничтожу, я уже давно сам буду мертвецом.
    
Итак, есть ли способ — пожалуйста, слушайте, не отвечайте, выясняйте — избавиться от всех змей сразу, а не постепенно? Не могу ли я увидеть опасность, идущую от всех этих животных, все внутренние противоречия, и освободиться от них немедленно? Если я не могу это сделать мгновенно, то для меня не остаётся никакой надежды. Я могу притвориться кем угодно, но если я не могу вымести всё это из себя немедленно, я — раб навеки, независимо от того, буду ли я рождён снова в следующей жизни или в десяти тысячах жизней. Так что я должен найти способ действовать, смотреть, наблюдать, который в сам момент восприятия покончит во мне с определённым драконом, с определённой обезьяной.
    
Участница беседы: Сделайте это!
    
Кришнамурти: Нет, мадам, прошу вас, это на самом деле чрезвычайный вопрос, вы не можете просто сказать «сделайте это» или «не делайте этого». Этот вопрос предполагает мощное вникание, исследование; не говорите, что вы проделали его, что должны сделать то или это; это меня не интересует — я хочу понять.
    
Участница беседы: Если бы только я смогла видеть это!
    
Кришнамурти: Нет, прошу вас, никаких «если».
    
Участница беседы: Если я воспринимаю нечто, следует ли мне описывать это словами или держать в себе?
    
Кришнамурти: Зачем объяснять по-своему то, что уже было сказано очень простым языком, — почему вы не можете воспринимать и понимать то, что говорится? Внутри нас находится столько зверей, так много опасностей. Могу ли я освободиться от всех них одним восприятием, мгновенным видением? Возможно, вы это уже сделали, мадам, — я не спрашиваю, сделали вы это или нет, это было бы опрометчиво с моей стороны. Но я спрашиваю, возможно ли это?»
    
Участник беседы: У действия две части. Внутренняя, решающая часть происходит мгновенно. Действие в отношении внешнего мира требует времени. Решение — внутреннее действие. Для соединения этих двух аспектов действия необходимо время. Это проблема языка, передачи.
    
Кришнамурти: Понимаю, сэр. Существует внешнее действие, которому необходимо время, и есть внутреннее действие, то есть восприятие и внутреннее движение. Как это внутреннее действие, с его восприятием, принятием решения и непосредственным, немедленным движением, соединить с другим действием, которому требуется время? Вопрос понятен?
    
Если позволите, я не думаю, что здесь требуется соединение. Между этими двумя видами действия нет никакого соединения — или моста. Я объясню вам, что я имею в виду. Я очень хорошо понимаю, что для того чтобы пройти от одного места до другого, требуется время, для того чтобы выучить язык, требуется время, для того чтобы сделать что-то физическое, требуется время. Необходимо ли время внутренне? Если я смогу понять природу времени, то я смогу правильно использовать элемент времени во внешнем мире, но не позволять ему вмешиваться во внутреннее состояние. Поэтому я не начинаю с внешнего, — так как я понимаю, что для него требуется время. Но я спрашиваю, существует ли вообще время во внутреннем восприятии, в принятии решения, в действии. Итак, я спрашиваю: «Необходимо ли решение вообще?», — ведь решение предполагает некую часть времени — секунду, миг. «Я решаю» означает, что элемент времени есть; решение базируется на воле и желании, всё это подразумевает время. Поэтому я спрашиваю, почему вообще необходимо появление решения? Или решение есть часть моей обусловленности, которая утверждает: «Без времени тебе не обойтись»?
    
Итак, существуют ли восприятие и действие без решения? То есть — я осознаю страх, страх, созданный моей мыслью, прошлыми воспоминаниями, опытом, я осознаю воплощение этого вчерашнего страха в сегодняшнее. Я понял всю природу, структуру, внутренний характер страха. И восприятие этого без принятия решения есть действие, которое является свободой от страха. Возможно ли это? Не говорите, что вы или кто-то другой уже делали подобное — дело не в этом. Может ли этот страх исчезать немедленно по мере его возникновения? Есть поверхностные страхи — страхи перед миром. Мир полон тигров, и тигры эти, будучи частью меня самого, готовы к разрушению; так что существует война между мною — частью тигра — и остальными тиграми.
    
Существует также внутренний страх — страх психологической незащищённости, психологической неопределённости, — и всё это создано мыслью. Мысль пестует как удовольствие, так и страх — я вижу всё это. Я вижу опасность, идущую от страха, не хуже, чем я вижу опасность, идущую от змеи, от обрыва, от глубоководного течения — я полностью осознаю эту опасность. И само видение есть окончание, в котором нет и секунды для принятия решения.
    
Участник беседы: Но бывает, что вы можете узнать страх, но он тем не менее не исчезает.
    
Кришнамурти: Надо очень внимательно это исследовать. Прежде всего, я не хочу от страха избавляться. Я хочу выявить его, понять, позволить ему двигаться, возникать, вспыхивать во мне и так далее. Я ничего не знаю о страхе. Я знаю, что я боюсь. Теперь я хочу выяснить, на каком уровне, на какой глубине я боюсь, — на сознательном уровне или в самой основе, в глубоких слоях своего существа, в тайных, неисследованных областях моего ума. Я хочу выяснить. Я хочу, чтобы всё это вышло на поверхность, раскрыть. Как мне это сделать? И я должен это сделать — не постепенно, — вы понимаете? Всё это должно уйти из моего существа полностью.
    
Участник беседы: Если есть тысяча тигров, а я сижу на земле, то я не могу их видеть. Но вот если я поднимусь на расположенную выше равнину, я смогу иметь с ними дело.
    
Кришнамурти: Не «если». «Если бы я мог летать, то увидел бы всю красоту Земли». Но я не могу летать — я здесь. Боюсь, все эти теоретические вопросы вообще не имеют смысла, однако мы, по-видимому, этого не осознаём. Я голоден, а вы кормите меня теориями. Здесь есть проблема — так взгляните на неё, ведь мы все боимся, каждый же несёт в себе тот или иной вид страха. Имеются глубокие, скрытые страхи — и я очень хорошо осознаю поверхностные страхи, страхи перед миром; страх появления безработицы, того или этого, потерять жену, сына. Мне они очень хорошо знакомы. Возможно, есть и более глубокие слои страхов. Как мне, как этому уму выявить всё это мгновенно? Что вы скажете?
    
Участник беседы: Вы говорите, что мы должны прогнать животное прочь раз и навсегда или придётся охотиться за ним всё время?
    
Кришнамурти: Вы спрашиваете, считаю ли я, что прогнать животное можно раз и навсегда, не дозволяя ему вернуться после того, как однажды вы его прогнали? Да, именно это мы имеем в виду. Я не хочу прогонять животное снова и снова. Это как раз то, о чём говорят все школы, все святые, все религии и психологи: прогоняйте их понемногу, мало-помалу. Мне это представляется абсурдом. Я хочу понять, как прогнать это животное так, чтобы оно уже никогда не вернулось. Даже если оно вернётся, я буду знать, что делать, чтобы не впустить его в дом. Понимаете?
    
Участница беседы: Не пора ли нам назвать это животное, ведь это — мысль. И когда она возвращается, мы должны знать, как иметь с ней дело.
    
Кришнамурти: Я не знаю, что надо делать, — мы увидим это. Вы все так нетерпеливы!
    
Участница беседы: Это же наша жизнь — мы должны быть такими!
    
Кришнамурти: Я только имел в виду, что вам не терпится дать ответ. Конечно, горячее стремление нам необходимо. Это такой трудный вопрос; вы не можете просто отделываться набором слов. Он требует внимания.
    
Участница беседы: Почему бы не осуществить это восприятие прямо сейчас?
    
Кришнамурти: Именно это я и предлагаю.
    
Участница беседы: Что происходит, когда я смотрю на вас? Прежде всего, я получаю представление о вас. Посмотрите на меня, пожалуйста. Первое, что происходит, — это зрительное ознакомление со мной, получение зрительного представления обо мне, верно? Что происходит дальше? Около этого представления, вокруг него, появляется мысль.
    
Кришнамурти: Это то, что говорила леди, в точности то же самое. Мысль — это животное. Пожалуйста, не отходите от животного. Не говорите: животное — это мысль, личность, «я», эго, страх, жадность, зависть, — чтобы затем перейти к другому её описанию. Мы говорим: животное есть всё это. И мы видим, что животное нельзя прогонять постепенно, ибо оно будет всегда возвращаться вновь в различных формах. Осознавая это, я говорю: «Как глупо всё это — постоянные попытки прогнать животное с его непременным возвращением и повторением всего этого снова. Я хочу выяснить, можно ли прогнать его раз и навсегда, так, чтобы оно никогда не вернулось».
    
Участник беседы: Я вижу в самом себе самые разные функции, с различными скоростями. Если одна функция будет следовать за другой функцией, ничего не получится. Например, если эмоция будет следовать за идеей. Человек должен использовать все свои функции при наблюдении.
    
Кришнамурти: Это то же самое, но другими словами.
    
Участник беседы: Вы начали объяснение, но оно было прервано. Вы начали говорить, что не хотите избавляться от страха вообще.
    
Кришнамурти: Я говорил вам, прежде всего, что не хочу избавляться от животного. Я не хочу прогонять его. Прежде чем я возьму хлыст или бархатную перчатку, я хочу выяснить, кто будет его прогонять? Возможно, это ещё более крупный тигр, чем тот, которого прогоняют. Поэтому я говорю сам себе: «Я никого не хочу прогонять». Поймите важность этого!
    
Участник беседы: Изгнание может стать вашим окончательным смертным приговором.
    
Кришнамурти: Нет, не знаю. Не спешите, сэр, позвольте мне объяснить. Я говорю, что прежде чем я прогоню животное, я хочу выяснить, кто та сущность, которая собирается прогнать его. Я говорю, что это может быть ещё более крупный тигр. Если я хочу избавиться от всех тигров, то неразумно позволять большему тигру прогонять маленького. И я говорю: «Подождите, я не хочу никого прогонять». Посмотрите, что происходит в моём уме. Я не хочу никого прогонять, но я хочу наблюдать — я хочу выяснить наверняка, не охотится ли большой тигр за маленьким. Эта игра будет продолжаться вечно, — и именно это и происходит в мире — тирания какой-то одной страны охотится за меньшей страной.
    
Итак, я сейчас очень хорошо сознаю — пожалуйста, следите за этим, — что я не должен прогонять никого. Я должен вырвать с корнем сам принцип изгнания чего-либо, подавления и преодоления его. Потому что решение, говорящее: «Я должен избавиться от тигрёнка», может перерасти в громадного тигра. Поэтому необходим полный отказ от любых решений, от всякого побуждения избавиться от чего-то, что-то отогнать, прогнать. Тогда я могу наблюдать. Тогда я говорю себе (передаю смысл словами): «Не хочу никого прогонять». Тем самым я свободен от груза времени, чем являлось преследование одного тигра другим. В таком преследовании всегда присутствует какой-то временной интервал, и поэтому я говорю: «Я не буду ничего делать, я не буду ни за кем гоняться, я не буду действовать, я не буду решать — мне следует сначала посмотреть».
    
Я наблюдаю, — я не имею в виду эго, но ум наблюдает, мозг следит. Я могу опознавать различных тигров — мать-тигрицу с её выводком и с супругом; я могу наблюдать всё это, но внутри меня должны существовать силы более глубокие, и я хочу выявить их все. Буду ли я выявлять их через действие? Всё более и более раздражаться, затем успокаиваться, а через неделю снова раздражаться, снова успокаиваться? Или существует способ посмотреть на всех тигров, на маленького, на большого, на только сейчас рождающегося — на всех сразу? Могу ли я увидеть их всех настолько полно, чтобы понять весь этот процесс? Если я на это не способен, моя жизнь будет двигаться старым манером, всё в той же буржуазной колее, переусложнённой, тупой и хитроумной. Вот и всё. Поэтому если вы поняли, как следует слушать, — утреннее поучение закончено.
    
Помните историю про учителя, беседующего каждое утро со своими учениками? Однажды, когда он уже занял своё место, прилетела птичка, уселась на подоконник и запела, и учитель не прерывал её пения. Пропев некоторое время, она улетела прочь. И учитель сказал ученикам: «Это утреннее поучение закончено».
    
    
Саанен, Швейцария, 7 августа 1969
   
   
    
     
О ВЫХОДЕ В НЕВЕДОМОЕ
    
    Подавление. Действие из безмолвия. Путешествие внутрь себя: ложные путешествия и проектируемое «неведомое».
    
    
Кришнамурти: Мы ставили вопрос о том, как избавиться от внутреннего зверинца — который имеется в каждом из нас. Мы обсуждали всё это, поскольку видим — по крайней мере, вижу я, — что нам необходимо выйти в неведомое. В конце концов, любой хороший математик или физик должен исследовать неизвестное, и, возможно, та же задача стоит также и перед художником, если он не слишком увлечён своими эмоциями и воображением. Также и мы, обычные люди, с нашими ежедневными проблемами, должны жить с глубоким чувством понимания. И мы должны выходить в неведомое, проникать в неведомое. Вряд ли на это способен ум, постоянно гоняющийся за изобретёнными им же животными — драконами, змеями, обезьянами, со всеми их тревогами и противоречиями — чем мы и являемся. Будучи самыми обычными людьми, не наделёнными блестящим интеллектом, возвышенными видениями, просто проживающими день за днём свои однообразные, уродливые маленькие жизни, мы интересуемся тем, как нам всё это немедленно изменить. Именно это мы и обсуждаем.
    
Люди меняются под воздействием новых изобретений, новых трудностей, новых теорий, новых политических ситуаций; всё это приносит с собой некоторый элемент перемены. Но мы говорим о радикальной революции в самой основе человеческого существа и о том, должна ли она произойти постепенно или мгновенно. Вчера мы рассмотрели всё, связанное с идеей постепенности и со значением удалённости, расстояния, и с временем и усилием, необходимыми для преодоления этого расстояния. И мы говорили, что хотя человек уже в течение тысячелетий и пытается измениться, но почему-то он не оказался способным измениться радикально, за исключением, возможно, одного или двух. Итак, необходимо понять, способны ли мы, каждый из нас, а значит и весь мир (ведь мир — это мы, а мы — это мир, мы и мир неразделимы), мгновенно избавиться от всех мук, гнева, ненависти и вражды, созданных нами же, от горечи, которую каждый несёт в себе. Очевидно, привкус горечи знаком каждому из нас; так может ли эта горечь — при знании всех её причин, при понимании всей её структуры, — быть уничтожена немедленно?
    
Мы говорили: такое возможно, только когда существует наблюдение. Когда ум способен к интенсивному наблюдению, само это наблюдение является действием, которое прекращает горечь. Мы также рассмотрели вопрос, что такое действие: может ли оно быть свободным, спонтанным, неволевым актом. Или действие всегда базируется на нашей памяти, на наших идеалах, на наших противоречиях, на нашей боли, нашей горечи и так далее? Всегда ли действие — приближение себя к идеалу, принципу, шаблону? Мы сказали, что подобное действие вовсе не является действием, потому что оно создаёт противоречие между тем, что «должно быть» и «тем, что есть». Когда у вас есть идеал, существует расстояние между тем, какой вы есть, и тем, чем вы должны быть, и расстояние это необходимо преодолеть. Это «должны быть» может занять годы или, как верят многие, потребуется перевоплощение за перевоплощением в течение множества жизней, прежде чем вы достигнете такой совершенной Утопии. Мы также говорили, что имеет место воплощение вчерашнего в сегодняшнем; независимо от того, простирается ли это вчерашнее на тысячелетия или всего лишь на двадцать четыре часа в прошлое, оно обязательно работает, если имеет место действие, основанное на разделении прошлого, настоящего и будущего. Всё это, как мы говорили, приносит противоречие, конфликт и страдание; это не действие. Действием является восприятие; само восприятие есть действие, что налицо при вашем столкновении с опасностью; тогда имеет место мгновенное, немедленное действие. Вчера мы, кажется, подошли к этой точке. Бывают также такие моменты, когда налицо глубокий кризис, вызов, великая скорбь. Тогда ум на мгновение становится необычайно тихим, он в шоке. Не знаю, наблюдали ли вы такое. Когда вы видите горную вершину вечером или ранним утром, с этим необыкновенным освещением на её склонах, с её тенями, видите эту безмерность, это великолепие, эту картину глубокого уединения, когда вы видите всё это, ум не может всего этого вместить; в это мгновение он совершенно замолкает. Но вскоре он преодолевает этот шок и начинает реагировать согласно своей обусловленности и своим личным проблемам. Так что бывают моменты, когда ум совершенно тих, но поддерживать это состояние абсолютного безмолвия он не может. Такая тишина может быть установлена шоком. Большинству из нас знакомо это состояние абсолютной тишины, вызванное сильным шоком. Шок может произойти от внешнего события случайно, или к нему можно прийти искусственно, изнутри, через серию неразрешимых вопросов, как в некоторых школах дзен, или с помощью какого-нибудь состояния, порождённого воображением, или с помощью какой-то формулы, принуждающей ум к тишине, что, несомненно, является ребяческим и несерьёзным. Мы говорим, что для ума, способного к восприятию в том смысле, о котором шла речь, само такое восприятие является действием. Для того чтобы воспринимать, ум должен быть абсолютно тихим, иначе он не способен видеть. Если я хочу слушать то, что вы говорите, — я должен слушать молча. Любое блуждание мысли, любая интерпретация сказанного вами, любое чувство сопротивления мешает реальному слушанию.
    
Поэтому ум, который хочет слушать, наблюдать, видеть или следить, необходимо должен быть необычайно тихим. Эта тишина не может быть вызвана каким-либо шоком или поглощённостью определённой идеей. Когда ребёнок поглощён игрушкой, он очень тих, он играет. Но в этом случае ум ребёнка захвачен игрушкой, это игрушка сделала ребёнка тихим. После приёма наркотика или применения психологического приёма также возникает чувство растворения в чём-то большем — в картине, в образе, в идеале. Это спокойствие, безмолвие ума может установиться лишь через понимание всех противоречий, искажений, обусловленности, страхов, извращений. Мы спрашиваем, могут ли все эти страхи и страдания, все замешательства быть отброшены мгновенно, немедленно, — так, что ум был бы тихим для наблюдения, для проникновения.
    
Может ли человек действительно сделать это? Можете ли вы действительно посмотреть на себя в полном безмолвии? Если ум активен, он искажает то, что видит, интерпретирует, объясняет, говорит: «Мне нравится это», «Мне не нравится это». Он легко возбудим и эмоционален, и такой ум не в состоянии видеть.
    
Поэтому мы спрашиваем, могут ли обычные люди — вроде нас с вами — делать это? Могу ли я смотреть на себя, каков бы я ни был, зная об опасности слов типа «страх» или «горечь» и что само это слово будет мешать реальному видению «того, что есть»? Могу ли я наблюдать, осознавая ловушки языка? Не позволяя также вмешиваться любому чувству времени — малейшему чувству «достичь» или «избавиться», — могу ли я просто наблюдать, тихо, настойчиво и внимательно? В этом состоянии интенсивного внимания видны скрытые пути, неведомые области, закоулки ума. В таком видении отсутствует какой бы то ни было анализ, только восприятие. Анализ предполагает время, анализирующего и анализируемое. Отличается ли анализирующий от анализируемого? Если нет, то в анализе нет никакого смысла. Всё это — время, анализ, сопротивление, попытки достичь чего-то, преодолеть что-то, и прочее — надо осознать и отбросить, потому что на этом пути не может быть окончания скорби.
    
После того как человек выслушал всё это — способен ли он в действительности это сделать? Это действительно важный вопрос. Здесь «как» нет. Нет никого, кто сказал бы вам, что делать, кто дал бы необходимую энергию. Наблюдение требует громадной энергии: тихий, безмолвный ум являет собой тотальную энергию без какой бы то ни было потери — в противном же случае он не является безмолвным. Так может ли человек, использовав всю эту суммарную энергию, взглянуть на самого себя и увидеть настолько полно, чтобы это видение стало действием — а значит и окончанием, концом, завершением?
    
Участник беседы: Сэр, а разве ваш вопрос не является также неразрешимым?
    
Кришнамурти: Этот вопрос неразрешим? Если он неразрешим, то почему вы все здесь сидите? Просто пришли послушать голос человека, журчание ручья, хорошо провести отпуск среди этих холмов и гор и лугов? Почему вы не можете это сделать? Это так трудно? Или для этого необходимо иметь очень умный мозг? Или дело в том, что вы никогда в жизни реально не наблюдали себя и потому находите это невозможным? Надо что-то делать, когда дом в огне! Вы же не будете сидеть, наблюдать за тем, как горит ваш дом, и говорить: «Это невозможно, я в это не верю, я с этим ничего поделать не могу»! Вы сделаете что-то, относящееся к реальности, а не к тому, что по вашему мнению должно было бы происходить. Реальность и есть горящий дом, и хотя вы не можете сами полностью потушить огонь до приезда пожарной машины, вы, между тем, — никакого «между тем» вообще не существует — действуете, имея в виду пожар.
    
Поэтому когда вы говорите, что это так же невозможно, как засунуть утку в отверстие бутылки, это показывает, что вы не осознаёте, что дом горит. Почему человек не осознаёт, что дом горит? Под домом здесь подразумевается мир, мир, который есть вы сами, со всем своим недовольством, со всем, что происходит внутри вас, и мир вне вас. Если вы не осознаёте этого, то почему? Потому, что вы не достаточно умны, не прочли ещё всех необходимых книг, не достаточно чутки к тому, что случается внутри вас, не осознаёте того, что действительно происходит? Если скажете: «Извините, но я не осознаю», — то почему? Вы осознаёте, что вы голодны, или что вас кто-то оскорбил. Вы очень даже осознаёте чью-либо лесть и осознаёте, что хотите исполнения своих сексуальных желаний; в этих случаях вы всё очень хорошо осознаёте. Но тут вы говорите: «Я не осознаю». Так что же человеку делать? Положиться на чью-то помощь и поощрение?
    
Участник беседы: Вы говорите, что должна произойти перемена, что её можно произвести наблюдением собственных мыслей и желаний и что это надо сделать мгновенно. Однажды я сделал это, однако изменения не произошло. Если мы делаем то, что вы предлагаете, это будет перманентным состоянием, или это надо проделывать регулярно, ежедневно?
    
Кришнамурти: Это восприятие, являющееся действием, — может ли оно произойти раз и навсегда, или осуществлять его надо каждый день? Что вы сами думаете?
    
Участник беседы: Думаю, это может осуществиться после прослушивания музыки.
    
Кришнамурти: Когда музыка становится необходимостью, подобной наркотику, только более респектабельной. Вопрос такой: должен ли человек наблюдать каждый день, каждую минуту, или можно пронаблюдать это до конца один раз и так, чтобы всё это кончилось? Могу ли я, увидев однажды всё полностью, спокойно дремать всё оставшееся время? Понимаете вопрос? Боюсь, человеку надо каждый день наблюдать и не засыпать. Вы должны осознавать, не только оскорбления, лесть, гнев и отчаяние, но всё, что происходит и вокруг вас и внутри вас всё время. Вы не можете сказать: «Теперь я полностью просветлён, ничто меня не затронет».
    
Участник беседы: Не подавляете ли вы реакцию насилия, возникающую при оскорблении, в тот момент, в ту минуту, в то время, что требуется для восприятия и осознания случившегося? Не является ли само восприятие просто подавлением возникшей реакции? Вместо реагирования вы воспринимаете — восприятие может как раз и являться подавлением реакции.
    
Кришнамурти: Вы касались этого довольно подробно, не так ли? У меня есть реакция неприязни — вы мне не нравитесь, и я наблюдаю эту реакцию. Если наблюдаю её очень внимательно, она раскрывается, выявляя мою обусловленность, культуру, в которой я был воспитан. Если я всё ещё наблюдаю и не погрузился в сон, если ум наблюдает за тем, что проявилось, обнаруживается много, много всего, — вопроса подавления нет вообще. Потому что меня как раз интересует наблюдение того, что происходит, не то, как превзойти все эти реакции. Мне интересно выяснить, может ли ум наблюдать, воспринимать саму структуру «я», эго, личности. Как в этом может присутствовать какая-либо форма подавления?
    
Участник беседы: Иногда я чувствую состояние безмолвия; из этого безмолвия может ли исходить действие?
    
Кришнамурти: Вы спрашиваете: «Как может это безмолвие быть сохранено, поддержано, продолжено?» — так?
    
Участник беседы: Могу ли я продолжать мою каждодневную работу?
    
Кришнамурти: Может ли ежедневная деятельность исходить из безмолвия? Вы все ждёте, чтобы я ответил на этот вопрос. Быть оракулом для меня отвратительно; то, что в соответствии с обстоятельствами я сейчас сижу на возвышении, не придаёт мне никаких полномочий, никакого авторитета. Вопрос: может ли ум в состоянии безмолвия действовать в повседневности? Если вы отделяете повседневность от безмолвия, от утопии, от идеала, — которым является тишина, — эти двое никогда не встретятся. Могу ли я держать их раздельно, могу ли я сказать: вот это — мир, моя повседневная жизнь, а это — безмолвие, которое я испытал, которое однажды почувствовал? Могу ли перевести это безмолвие на язык повседневности? Не можете. Но если они не разделены, как правая и левая рука, если между тем и другим — безмолвием и повседневностью — существует гармония, единство, вы никогда не спросите: «Могу ли я действовать из безмолвия?»
    
Участник беседы: Вы говорите об интенсивном осознании, интенсивном видении, интенсивном наблюдении. Нельзя ли сказать, что степень интенсивности есть самое главное из всего того, что делает это возможным?
    
Кришнамурти: Человек в своей сущности интенсивен, в основе у него имеется эта глубокая интенсивность, — вы это говорите?
    
Участник беседы: Споособ страстного немотивированного подхода к этому представляется важнейшим условием.
    
Кришнамурти: Которым вы уже обладаете. Да?
    
Участник беседы: И да, и нет.
    
Кришнамурти: Сэр, зачем нам делать столько предположений? Не может ли человек, ничего не зная, предпринять путешествие и всё исследовать? Путешествие внутрь себя — не зная, что хорошо и что плохо, что правильно и что неправильно, чему следует быть, что должно быть, — просто совершить путешествие без всякого груза? Это как раз то, что труднее всего — внутреннее путешествие без всякого груза. Путешествуя, вы совершаете открытия; вы не отправляетесь, заявляя с самого начала: «Этого не должно быть», «Это должно быть». Не знаю почему, но это, по-видимому, одна из труднейших вещей на свете. Послушайте, господа, никто вам не поможет, — включая и ведущего беседу. Нет никого, в кого вам надо верить, — и я надеюсь, что вы ни в кого и не верите. Не существует авторитета, который указал бы вам, что надо делать, а чего не надо, в каком направлении вам двигаться, а в каком движение запрещено, нет авторитета, который обратит ваше внимание на ловушки и разметит для вас всё, — вы идёте один. Можете ли вы сделать это? Вы говорите: «Я не могу этого сделать, потому что я боюсь». Тогда возьмите этот страх, исследуйте его, поймите его полностью. Забудьте о путешествии и забудьте об авторитете, — исследуйте эту реальность, называемую страхом, — вам страшно, потому что вам не на кого опереться, и никто не говорит вам, что делать, вам страшно, потому что вы можете ошибиться. Так ошибайтесь, и наблюдая, рассматривая ошибку, вы выскочите из неё мгновенно.
    
Открытия совершаются по мере того, как вы продвигаетесь всё дальше. В этом гораздо больше творчества, чем в живописи, в написании книг, в том, чтобы выходить на сцену и делать из себя обезьяну. В этом гораздо больше взволнованности — если можно использовать такое слово, — гораздо больше чувства.
    
Участник беседы: Экзальтации?
    
Кришнамурти: О, не подставляйте слов.
    
Участник беседы: Это не нарушает безмолвия, тишины, если повседневная жизнь совершается без создания наблюдающего.
    
Кришнамурти: В этом вся проблема. Наблюдающий вечно играет с нами свои шутки — он на всё отбрасывает свою тень и потому порождает новые проблемы. Мы спрашиваем, можем ли мы с вами совершить внутреннее путешествие, абсолютно ничего не зная — и по мере продвижения открывая в себе собственные сексуальные потребности, собственные желания, замыслы и намерения. Это необыкновенное приключение, более грандиозное, чем полёт на луну.
    
Участник беседы: Именно в этом проблема; они знали, куда собираются, знали направление своего полёта. Внутри нас таких ориентиров нет.
    
Кришнамурти: Джентельмен говорит, что полёт на луну имеет цель, мы знаем, куда летим. Здесь же, совершая внутреннее путешествие, мы не знаем, куда направляемся. Следствием этого являются неуверенность и страх. Если вы знаете заранее, куда направляетесь, вам никогда не проникнуть в неведомое; и потому вам никогда не быть действительно тем, кто открывает вечное.
    
Участник беседы: Возможно ли немедленное и полное восприятие без помощи учителя?
    
Кришнамурти: Это то, о чём мы говорим.
    
Участник беседы: Вы не закончили предыдущий вопрос; проблема как раз в том, что мы знаем, куда направляемся; мы не хотим расставаться с удовольствием — нам в действительности и не нужно неведомое.
    
Кришнамурти: Да, мы не хотим расставаться с удовольствием. Мы не хотим расставаться с тем, что знаем. И со всем этим мы хотим совершить путешествие. Вы когда-нибудь поднимались на гору? Чем больше на вас груза, тем это труднее. И с большой поклажей трудно взойти даже на эти невысокие холмы. А если вы поднимаетесь на гору, вам нужно быть намного более свободным. Я действительно не знаю, в чём здесь трудность. Мы хотим нести на себе всё, что знаем, — обиды, оскорбления, сопротивления, глупости, наслаждения, восторги, экзальтации, — всё, что мы уже испытали. Когда вы говорите: «Я собираюсь путешествовать, неся всё это», — вы путешествуете в нечто такое, чего нет среди вашей поклажи. Поэтому ваше путешествие будет фантазией, не реальностью. Отправьтесь же в путешествие в то, что вы несёте с собой, в известное — а не в неведомое, — в то, что вы уже знаете: в ваши удовольствия, в ваши восторги, в ваше отчаяние, в ваши печали. Совершите путешествие именно в это, — это всё, что у вас есть. Вы же говорите: «Я хочу совершить путешествие со всем этим в неведомое и добавить неведомое ко всему этому, добавить другие восторги и другие удовольствия». Или это может быть настолько опасным, что вы говорите: «Не хочу я этого».
    
    
Саанен, Швейцария, 8 августа 1969