1 2 
Если бы при решении вопросов политики, столь постыдно извращенной религиозными учениями, стали считаться с природой человека, то можно было бы совершенно исправить ложное представление о ней государей и подданных; таким путем можно было бы гораздо быстрее, чем при помощи всех религий на земле, сделать государства счастливыми, могущественными и процветающими под руководством просвещенной власти. Изучение природы показало бы всем, что люди живут в обществе, чтобы наслаждаться большим счастьем; что постоянной и неизменной целью всякого общества является его самосохранение и благополучие; что при отсутствии справедливости оно будет заключать в себе только враждебных друг другу людей; что худшим врагом человека является тот, кто обманывает его, чтобы заковать потом в цепи; что самым жестоким бичом для человека являются жрецы, развращающие государей и обеспечивающие им с помощью божества полную безнаказанность за их преступления. Оно доказало бы, что жизнь в обществе является несчастьем при несправедливых, небрежно относящихся к своим обязанностям и склонных к разрушению, а не созиданию правителях. 
Если бы государи стали изучать эту природу, то они узнали бы, что являются людьми, а не богами; что их власть зависит от согласия других людей; что монархи - граждане, которым поручено другими гражданами заботиться о всеобщей безопасности; что законы должны быть лишь выражением общественной воли и им не дозволено идти против природы или же нарушать неизменную цель общества. Знание природы дало бы понять монархам, что истинное влияние и могущество заключается в том, чтобы повелевать благородными и добродетельными людьми, а не людьми, развращенными деспотизмом и суеверием. Это знание показало бы государям, что они могут заслужить любовь своих подданных, лишь помогая им, предоставляя им возможность наслаждаться благами, которых требует их природа, охраняя ненарушимость их прав, защитниками и стражами которых являются монархи. Оно показало бы всякому властителю, что любовь и привязанность народов можно заслужить благодеяниями, что гнет создает лишь врагов, насилие доставляет лишь непрочную власть, сила не может дать никаких законных прав и существа, по природе своей стремящиеся к счастью, рано или поздно поднимутся против власти, обнаруживающейся лишь в насилии. Вот с какой речью повелевающая всеми силами природа, для которой равны все существа, могла бы обратиться к одному из этих надменных монархов, возведенных в богов лестью: 
"Непослушное, капризное дитя! Пигмей, гордящийся властью над пигмеями! Тебя уверили, будто ты бог; тебе сказали, будто ты представляешь собой что-то сверхъестественное; знай, однако, что нет ничего выше меня. Признай свою незначительность, познай свое бессилие по отношению к малейшему из моих ударов. Я могу сломать твой скипетр, лишить тебя жизни, смести с лица земли твой трон, развеять твой народ; я могу даже уничтожить ту землю, на которой ты живешь, а ты считаешь себя богом! Одумайся же, признай, что ты человек и подчинен моим законам, как последний из твоих подданных. Познай и никогда не забывай, что ты представитель своего народа, служитель своей нации, истолкователь и исполнитель ее воли, гражданин, который вправе повелевать согражданами лишь благодаря их согласию повиноваться ему ввиду принятого им обязательства сделать их счастливыми. Царствуй же на этих условиях, выполняй свои священные обязательства, будь добр и в особенности справедлив. Если ты хочешь, чтобы твоя власть была прочна, никогда не злоупотребляй ею; пусть она никогда не выходит из неподвижных границ вечного правосудия. Будь отцом своих народов, и они будут любить тебя, как дети. Но если ты станешь пренебрегать ими, противопоставлять свои интересы интересам своего великого семейства, отказывать своим подданным в счастье, которое им обязан доставить, вооружаться против них, то подобно всем тиранам ты станешь рабом жестоких подозрений, забот и тревог, жертвой собственного безумия: твои доведенные до отчаяния народы не станут больше признавать твоих божественных прав. Напрасно призовешь ты тогда на помощь обоготворившую тебя религию: она ничего не сможет сделать с народами, ставшими глухими под влиянием несчастий, и ты будешь предан небом ярости твоих врагов, созданных твоим исступлением. Боги ничего не могут поделать с моими непреложными повелениями, согласно которым человек ополчается против причины своих бедствий". 
Одним словом, все должно будет убедить разумных государей, что они вовсе не нуждаются в небе, чтобы иметь на земле верных подданных; что все силы Олимпа не помогут им, когда они будут тиранами; что их истинные друзья - те, кто освобождает народы от веры в их авторитет; что их истинные враги - те, кто опьяняет их лестью, толкает их на преступления, выравнивает им путь к небу и питает их мысль призраками, отвращающими ее от обязанностей по отношению к народам. ("Редко царей без убийства и ран отправляют к Плутону. Смерть без насилия к нему отправляет немногих тиранов".) 
Итак, повторяю: лишь вернув людей к природе, можно доставить им очевидные и надежные знания, при помощи которых они станут на верный путь к счастью, узнав свое настоящее место на земле. Ослепленная теологией человеческая мысль до сих пор не сделала ни одного шага вперед. Религиозные системы заставили ее сомневаться даже в наиболее достоверных истинах во всех отраслях знания. Суеверие оказало на все свое пагубное влияние. Руководствующаяся им философия стала какой-то мнимой наукой; покинув реальный мир, она ринулась в идеальный мир метафизики; забыв природу, она стала заниматься богами, духами, невидимыми силами, которые только затемнили и запутали все вопросы. При всех возникавших трудностях в ход пускалось божество, отчего все вещи только еще более запутывались и невозможно было что-либо прояснить. Теологические воззрения были придуманы точно для того, чтобы сбить с пути человеческую мысль и извратить очевиднейшие представления во всех науках. В руках теологов логика, то есть искусство рассуждать, превратилась в какой-то непонятный жаргон и стала опорой софизмов и лжи, средством доказательства явно противоречивых положений. Мораль, как мы видели, стала чем-то ненадежным и расплывчатым, так как ее основали на представлениях о воображаемом существе, никогда не согласующихся друг с другом; приписываемые этому существу благость, справедливость, высоко-моральные качества и полезные предписания на каждом шагу опровергались его несправедливыми делами и варварскими повелениями. Политика, как мы говорили, была извращена ложными идеями, внушавшимися государям об их правах. Юриспруденция и законы были подчинены капризам религии, чинившей помехи труду, торговле, промышленности, деятельности народов. Все было принесено в жертву интересам теологов; вместо науки они стали преподавать какую-то темную, полную спорных вопросов метафизику, из-за которой сотни раз проливалась кровь народов, неспособных ее понять. 
Теология, эта сверхъестественная наука, от рождения враждебная опыту, была непреодолимым препятствием для развития естественных наук, почти всегда встречавших ее на своем пути. Физике, естествознанию, анатомии было разрешено смотреть на все лишь через темные очки суеверия. Очевиднейшие факты с презрением или ужасом отвергались, если их не удавалось согласовать с религиозными гипотезами. Зальцбургский епископ Виргилий был осужден церковью за то, что он осмеливался защищать учение о существовании антиподов. Всем известны преследования, которым подвергался Галилей за то, что он отрицал движение Солнца вокруг Земли. Декарт был вынужден окончить свои дни на чужбине. Попы правы в своем враждебном отношении к наукам: прогресс знания рано или поздно уничтожит подсказываемые суеверием взгляды. Ничто из того, что основывается на природе и истине, не может погибнуть; плоды же воображения и обмана рано или поздно должны быть отвергнуты. Одним словом, теология постоянно противилась счастью народов, прогрессу человеческой мысли, полезным исследованиям, свободе мысли; она удерживала человечество в невежестве; все его шаги под ее руководством были направлены по ложному пути. Можно ли считать решением проблем физики утверждение, что какие-нибудь удивляющие нас факты, малоизвестные явления (извержение вулкана, наводнение, появление кометы и так далее) представляют собой знаки божьего гнева или же противоречат законам природы? Если людей станут убеждать, как это обычно делают теологи, что все испытываемые ими физические и моральные бедствия являются результатом божьей воли или же налагаемыми божеством наказаниями, то не будет ли это мешать поискам средств против этих бедствий? В 1725 г. Париж переживал голод, который чуть не вызвал народный бунт; тогда извлекли раку святой Женевьевы, божественной покровительницы парижан, и стали носить ее впереди торжественной процессии, надеясь таким образом справиться с этим бедствием, вызванным монополиями, в которых была заинтересована любовница тогдашнего первого министра. Не полезнее ли подвергать исследованию природу вещей и отыскивать в ней или в человеческой технике средства против бедствий, от которых страдают люди, чем приписывать эти бедствия какой-то неизвестной силе, на волю которой никоим образом нельзя воздействовать? Изучение природы, исследование истины возвышают душу, обогащают ум, делают человека энергичным и мужественным; теологические же учения способны только умалить человека, ограничить его умственный кругозор, лишить его мужества. ("Душевная сила проистекает не из иного источника, как из добродетели и созерцания природы". ) Вместо того чтобы приписывать мести божества войны, голод, неурожаи, эпидемии и разные другие народные бедствия, не лучше и не полезней ли показать народам, что эти бедствия происходят от их собственного безрассудства или, вернее, от страстей, инертности и тирании их государей, жертвующих благом государств ради своего ужасного безумия? Разве не лучше было бы, если бы эти безрассудные народы, вместо того чтобы искупать свои мнимые прегрешения и стараться умилостивить иллюзорные небесные силы, старались установить более разумное управление, являющееся верным средством устранить все те бедствия, от которых страдают народы? Естественные бедствия должны быть устранены с помощью естественных средств; наблюдение и опыт давно должны были бы убедить людей в бесполезности сверхъестественных лекарств, всяких искуплений, молитв, жертвоприношений, постов, процессий и так далее, в которых все народы тщетно искали спасения от своих злосчастий. 
Итак, скажем в заключение, что теология со своими учениями не только не полезна человечеству, но, наоборот, является истинным источником бедствий последнего, ослепляющих его заблуждений, притупляющих его предрассудков, делающего его легковерным невежества, мучающих его пороков и угнетающих его правительств. Скажем также в заключение, что сверхъестественные представления о божестве, которые внушают нам с детства, являются истинной причиной наших обычных заблуждений, наших религиозных споров и разногласий, свирепствующих среди нас бесчеловечных гонений на инакомыслящих. Поймем же наконец, что именно эти пагубные воззрения исказили мораль, извратили политику, задержали прогресс наук, уничтожили мир и счастье в самом сердце человека. Пусть человек знает, что все бедствия, из-за которых он обращает к небу полные слез глаза, имеют своим источником пустые призраки его воображения; пусть он перестанет молить их и пусть ищет в природе и своей собственной энергии той помощи, которой никогда не окажут ему глухие боги. Пусть человек прислушается к желаниям своего сердца, и он узнает свои обязанности по отношению к самому себе и другим; пусть человек изучит сущность и цель общества, и он не будет больше рабом; пусть человек обратится к опыту, и он отыщет истину и поймет, что заблуждение никогда не сумеет сделать его счастливым. Автор книги "Премудрости" правильно сказал: "Infandorum enim Пdolorum culfcus omnis mali est causa, et initium, et finis" (см. гл. XXVI, ст. 27). Он не понимал, однако, что его бог был идолом еще более пагубным, чем все прочие. 
Но по-видимому, все те, кто искренне принимал к сердцу интересы человечества, поняли пагубность суеверия; этим, без сомнения, объясняется тот факт, что философия, являющаяся зрелым плодом размышлений, почти всегда воевала с религией, представляющей собой, как мы показали, плод невежества, обмана, восторженности и воображения. 
Глава 10. О ТОМ, ЧТО ЛЮДИ НИЧЕГО НЕ МОГУТ ВЫВЕСТИ ИЗ ВНУШАЕМЫХ ИМ ИДЕЙ О БОЖЕСТВЕ; О НЕПОСЛЕДОВАТЕЛЬНОСТИ И БЕСПОЛЕЗНОСТИ ИХ ПОВЕДЕНИЯ ПО ОТНОШЕНИЮ К БОЖЕСТВУ. 
Как мы показали, ложные представления о божестве всегда не только бесполезны, но и вредны для морали, политики, общественного благополучия, входящих в состав общества отдельных индивидов и, наконец, для прогресса человеческого знания. Но в таком случае разум и наш собственный интерес должны побудить нас расстаться с пустыми воззрениями, которые всегда будут только сбивать нас с пути и вносить в наши сердца тревогу. Тщетно будем мы надеяться исправить теологические учения: будучи ложны в своих принципах, они не доступны никакому совершенствованию. Какой бы вид ни сообщить заблуждению, но, если люди начнут придавать ему очень большое значение, оно рано или поздно окажется настолько же распространенным, как и пагубным для них. Кроме того, безрезультатность всех исследований о божестве, представление о котором становилось тем туманнее, чем больше о нем размышляли, должна убедить нас, что эти представления не под силу нашему разуму и ни мы сами, ни наши потомки не будут обладать большими знаниями об этом воображаемом существе, чем те, которыми обладали невежественнейшие дикари - наши предки. Предмет, о котором во все эпохи больше всего размышляли, рассуждали и писали, остается наименее известным из всех вещей; наоборот, с течением времени он стал еще более непостижимым. Если бог таков, каким его изображает современная теология, то надо самому быть богом, чтобы составить себе представление о нем! Один современный поэт написал получившее академическую премию стихотворение об атрибутах божьих, в котором особенное одобрение вызвал следующий стих: 
"Чтобы сказать то, что он есть, надо быть им самим". Мы едва знаем человека, едва знаем самих себя и свои способности и в то же время беремся рассуждать о существе, не доступном ни одному из наших чувств! Ограничимся же областью, отмежеванной нам природой, не покидая ее в погоне за призраками; займемся своим реальным благополучием; воспользуемся дарованными нам благами; постараемся умножить их, уменьшая количество наших заблуждений; подчинимся бедствиям, которых мы не можем избежать, и не будем умножать их, поддаваясь предрассудкам, способным только сбить с истинного пути нашу мысль. При малейшем размышлении мы должны будем воочию убедиться в том, что мнимая наука о божестве в действительности представляет собой претенциозное невежество, прикрывающееся пышными и непонятными словами. Покончим, наконец, с бесплодными исследованиями; признаем свое непреодолимое неведение,- это выгодней для нас, чем надменная наука, которая до сих пор только сеяла на земле семена раздора и причиняла горе человечеству. 
Допустив существование верховного разума, управляющего миром, допустив бытие бога, требующего от своих созданий, чтобы они знали его, были убеждены в его существовании, в его мудрости и могуществе и воздавали ему поклонение, мы должны будем признать, что на земле нет ни одного человека, в этом отношении соответствующего видам провидения. Действительно, доказано с полной очевидностью, что сами теологи не могут составить себе сколько-нибудь ясного представления о своем божестве. Первый епископ готов, Прокопий, говорит самым определенным образом: "Я думаю, что совершенно безрассудно желать проникнуть в познание природы бога". И далее он признает, что "о боге нельзя сказать ничего иного, кроме того, что он совершенно благ. Если кто-нибудь - священник или мирянин - знает больше, то пусть сообщит это". Слабость и невразумительность приводимых ими в пользу бытия бога доводов, их постоянные противоречия, софизмы и petitio principii с полной очевидностью доказывают нам, что во всяком случае очень часто они сами находятся в величайшем недоумении относительно природы существа, являющегося объектом их профессиональных занятий. Но допустим, что они знают его, что его бытие, его сущность и атрибуты полностью им известны и не составляют для них никаких сомнений. Пользуются ли той же привилегией прочие смертные? По совести говоря, найдется ли на свете много лиц, обладающих достаточным досугом, умом и проницательностью, чтобы понять, что, собственно, означают разговоры о нематериальном существе, о чистом духе, который приводит в движение материю, не будучи сам материей, является двигателем природы, не содержась в ней и не будучи в состоянии ее коснуться? Найдется ли в наиболее преданных религии государствах много лиц, способных следить за своими духовными руководителями, когда те приводят утонченные доказательства бытия бога, которого они заставляют почитать? 
Несомненно, лишь немногие люди способны рассуждать основательным и связным образом; для большинства работа мысли тягостна и непривычна. Простой народ, вынужденный усиленно трудиться, чтобы добывать себе пропитание, обыкновенно не умеет размышлять. Вельможи, светские люди, женщины, молодежь - все они, будучи заняты своими делами, думая об удовлетворении своих страстей и о доставлении себе удовольствий, размышляют так же редко, как и толпа. Может быть, не найдется и двух человек на сотню тысяч, которые серьезно задумались бы над тем, что они понимают под словом бог, хотя очень редко можно найти людей, которые сомневались бы в бытии божьем. Но, как мы сказали, убеждение должно основываться на очевидности и одна лишь последняя приносит с собой достоверность. Где же люди, убежденные в существовании своего бога? У кого имеется полная уверенность в этой мнимой истине, столь важной для всех? Кто отдает себе отчет в своих представлениях о божестве, о его атрибутах, его сущности? Увы! Я нахожу лишь нескольких метафизиков, которые под влиянием своих постоянных занятий проблемой божества в безумии вообразили, будто они разбираются в своих путаных и несвязных представлениях о боге; эти метафизики попытались соединить эти представления в одно систематическое целое, призрачности которого они не видели, считая его по привычке подлинно реальным; всецело отдавшись этим спекулятивным бредням, они под конец уговорили себя, что понимают все, и успели убедить в этом других лиц, не предававшихся этим грезам так усиленно. 
Религия народов, почитание ими богов их отцов и их жрецов держится только верой на слово: сила авторитета, доверчивость, покорность и привычка заменяют в глазах народов убеждение и доказательства; они простираются ниц и возносят молитвы, потому что их отцы научили их падать ниц и молиться. Но почему же стали преклонять колени их отцы? Потому, что в отдаленные времена их законодатели и вожди вменили им это в обязанность. "Поклоняйтесь богам, - сказали они, - и веруйте в них, хотя вы не можете их понять; полагайтесь в этом вопросе на нашу испытанную мудрость; мы знаем о божестве больше, чем вы". Но почему следует полагаться на них? Потому, что этого хочет бог, потому, что бог накажет вас, если вы осмелитесь сопротивляться. Но разве сам бог не является предметом спора? Однако люди никогда не обращали внимания на этот порочный круг; по лености мысли они всегда предпочитали полагаться на суждения других лиц. Все религиозные учения целиком покоятся на силе авторитета; все религии запрещают свободное исследование и не терпят рассуждений; полагаясь на авторитет, мы должны верить в бога; сам же этот бог покоится только на авторитете нескольких людей, уверяющих, будто они знают его и посланы им для возвещения людям истины о нем. Созданный людьми бог, конечно, нуждается в людях, чтобы открыться миру. Люди легковерны в религиозных вопросах, как дети; так как они ничего не понимают в этих вопросах, а в то же время им говорят, что следует верить в бога, то они воображают, будто нет никакого риска в том, чтобы присоединиться к мнению жрецов, которые, как полагают верующие, могли угадать то, чего не понимают они сами. Самые рассудительные люди говорят себе: что можно знать? какой интерес всем этим людям обманывать других людей? Я отвечу им: они обманывают вас либо потому, что обмануты сами, либо потому, что им очень выгодно обманывать вас. 
По признанию самих теологов, люди лишены религии; они имеют только суеверия. Суеверие, согласно теологам, это - неразумное богопочитание, или же почитание ложного божества. Но какой народ или какое жреческое сословие согласится признать, что его божество ложно, а богопочитание неразумно? Как решить, кто прав и кто виноват? Очевидно, что в атом вопросе все люди одинаково неправы. Действительно, Буддеус в своем "Трактате об атеизме" говорит нам: "Для того чтобы какая-нибудь религия была истинной, необходимо не только, чтобы предмет ее почитания был истинным, но также, чтобы о нем имелось правильное представление. Поэтому тот, кто почитает бога, не зная его, почитает его превратным образом и виновен в суеверии". Если согласиться с этим, то можно спросить решительно всех теологов на земле: обладают ли они правильным представлением о божестве или реальным знанием его? 
Итак, по-видимому, только для жрецов, пророков, метафизиков доступно убеждение в бытии бога, которого, однако, признают столь необходимым для человечества. Но наблюдается ли гармония между теологическими воззрениями различных мыслителей и пророков? Согласны ли в своих мнениях о божестве хотя бы люди, уверяющие, будто они почитают одного и того же бога? Удовлетворены ли они аргументами своих единомышленников, доказывающих его существование? Согласны ли они между собой в вопросах о природе бога, его поведении, способе понимать его мнимые заповеди? Существует ли хоть одна страна на земле, где можно было бы отметить реальные успехи богословия? Достигла ли где-нибудь эта наука такой же устойчивости и единообразия, какие мы наблюдаем в других областях знания, в самых мелких искусствах, в самых жалких ремеслах? Увы! Слова вроде дух, нематериальность, творение, предопределение, благодать, множество теологических ухищрений, встречающихся в некоторых странах, изощренные, созданные мыслителями на протяжении ряда веков умозрения - все это только увеличило путаницу, и в результате якобы необходимейшая людям наука до сих пор не приобрела никакой устойчивости. На протяжении тысячелетий праздные мечтатели сменяли друг друга, размышляя над божеством, пытаясь обнаружить его скрытые пути, придумывая гипотезы, способные раскрыть эту столь важную для нас загадку, все было безуспешно; однако отсутствие успеха у этих мечтателей не сбило спеси с теологии: о боге продолжали постоянно говорить, из-за бога не прекращались раздоры, из-за бога убивали друг друга; а между тем верховное существо по-прежнему остается совершенно неведомым и проблематичным. При хладнокровном рассмотрении вопроса можно было бы убедиться, что религия вовсе не создана для большинства людей, которые совершенно не способны разобраться в тонкостях, лежащих в ее основе. Найдется ли человек, что-нибудь понимающий в основных принципах своей религии: в духовности бога, в нематериальности души, в таинствах, о которых ему твердят ежедневно. Много ли найдется людей, способных похвастаться тем, что они разбираются в теологических спекуляциях, нередко способных нарушить покой народов? Между тем даже женщины считают своей обязанностью принимать участие в спорах, вызванных праздными мечтателями, менее полезными для общества, чем самые жалкие ремесленники. 
Люди были бы совершенно счастливы, если бы ограничились интересующими их видимыми предметами и потратили на усовершенствование своих реальных наук, законов, морали, системы воспитания хоть половину усилий, посвященных исследованиям о божестве. Они были бы еще разумнее и счастливее, если бы предоставили своим праздным руководителям возможность предаваться бессмысленной грызне, не вмешиваясь в их нелепые споры о непонятных материях. Но невежество любит придавать значение именно тому, чего оно не понимает. Человек тщеславен и не любит отступать перед трудностями; чем более ускользает от нас какая-нибудь вещь, тем упорнее мы желаем овладеть ею: она задевает в этом случае наше самолюбие, раздражает наше любопытство и кажется нам интересной. С другой стороны, чем дольше и больше пришлось нам трудиться, осуществляя свои исследования, тем больше значения мы придаем своим реальным или мнимым открытиям; мы не желаем допустить, что потеряли время даром, и всегда готовы с жаром защищать правильность наших суждений. Не будем же удивляться тому, что невежественные народы всегда с живейшим интересом следили за распрями своих жрецов; не будем также удивляться упорству, с каким последние защищали в этих спорах свои взгляды. Сражаясь за своего бога, каждый сражался в действительности за интересы своего тщеславия, этой чувствительнейшей из человеческих страстей, легче других толкающей людей на всякого рода безумства. 
Но отбросим на минуту негодные теологические представления о каком-то капризном, пристрастном боге, деспотически решающем судьбы людей; будем иметь в виду лишь его мнимую благость, которую единодушно признают все люди, хотя они и трепещут перед этим богом. Допустим, что божество, как нас уверяют, имело в виду лишь собственную славу в делах творения, требовало повиновения у разумных существ и заботилось о счастье человеческого рода; как, однако, примирить эти предположения с тем поистине непреодолимым неведением его природы, в котором этот столь благой и славный бог оставляет большинство людей? Если бог желает, чтобы его знали, любили, благодарили, то почему он не покажется в благоприятном свете тем разумным существам, любви и поклонения которых он желает? Почему бы ему не предстать пред человечеством в совершенно определенном, недвусмысленном виде, способном убедить нас гораздо более, чем все эти частные откровения, являющиеся как бы свидетельствами его обидного пристрастия к некоторым отдельным лицам? Неужели всемогущий бог не обладает более надежными средствами показать себя людям, чем эти смехотворные превращения и воплощения, о которых сообщают нам ряд писателей, противоречащих друг другу в своих рассказах? Разве владыка вселенной не мог бы обойтись без всей этой массы чудес, придуманных разными религиозными законодателями для доказательства его существования, и сразу убедить человечество в истинности того учения, которое он желал ему преподать? Не лучше ли было бы, если бы этот бог, столь ревнивый к своей славе и столь благосклонный к людям, вместо того чтобы останавливать бег солнца на небосводе и беспорядочно рассыпать в пространстве светила и созвездия, бесспорным образом начертал свое имя, свои атрибуты, свою неизменную волю неистребимыми и одинаково понятными всему человечеству знаками? Я предвижу, что теологи в ответ на вышеизложенное сошлются на свое coeli enarranfc gloriam Dei (Небеса повествуют о славе божьей). Но им можно ответить, что небеса доказывают лишь могущество природы, неизменность ее законов, силу притяжения и отталкивания, силу тяготения, энергию материи и нисколько не свидетельствуют о существовании какой-то нематериальной причины, какого-то фантастического активного начала, какого-то противоречащего себе самому бога, никогда не способного сделать то, что он хочет. Никто не мог бы тогда сомневаться в бытии бога, в его ясной воле, в его явных намерениях. Никто не осмеливался бы нарушить перед лицом этого столь очевидного бога его повеления; никто не дерзнул бы навлечь на себя его гнев; наконец, никто не решился бы наводить страх его именем и произвольно истолковывать его волю. 
Теология поистине какая-то бочка Данаид. Нагромождая друг на друга противоречивые качества и рискованные утверждения, она, если можно так выразиться, связала своего бога и совершенно лишила его возможности действовать. Действительно, если даже предположить существование бога теологов и реальность его несовместимых друг с другом атрибутов, то отсюда все-таки ничего нельзя заключить относительно предписываемого религией людям богопочитания и определяемого ею поведения. Если бог бесконечно благ, то какой смысл нам бояться его? Если он бесконечно мудр, чего нам тревожиться о нашей судьбе? Если он всеведущ, зачем сообщать ему о наших нуждах и утомлять его нашими молитвами? Если он вездесущ, зачем воздвигать ему храмы? Если он владыка всего, зачем совершать ради него приношения и жертвы? Если он справедлив, то как можно считать его способным наказывать существа, которые он сам создал со слабостями? Если его благодать творит все за них, то на каком основании станет он их вознаграждать? Если он всемогущ, то можно ли его обидеть, можно ли ему сопротивляться? Если он разумен, то может ли он сердиться на слепцов, которым предоставил свободу безрассудства? Если он неизменен, то можем ли мы заставить его изменить свои повеления? Если он непостижим, то почему нам надо заниматься им? Если он возвестил свою волю, то почему вселенная не убеждена его словами? Если познание бога самое нужное для человека, то почему оно в то же время не самое очевидное и ясное? 
Правда, бог теологов, как мы знаем, имеет два лика, но если он (как это допускает, не желая в том сознаться, теология) гневен, ревнив, мстителен и зол, то у нас тоже нет особых оснований обращаться к нему со своими мольбами и ломать себе голову, чтобы понять его сущность; наоборот, ради нашего теперешнего счастья и покоя мы должны перестать думать о нем и отнести его к категории тех неизбежных бедствий, которые только усиливаются, если о них думать. Действительно, если бог тиран, то как можно было бы его любить? Ведь привязанность и любовь несовместимы с постоянным страхом. Как любить господина, который дает своим рабам свободу оскорблять его лишь для того, чтобы потом самым варварским образом наказывать их за это? Если учесть, что этот гнусный бог является к тому же всемогущим и люди в его руках несчастные игрушки его прихотей и его жестокости, станет ясно, что, какие бы усилия мы ни предпринимали, нам никогда не удастся избежать своей участи. Если жестокий или злой по природе бог обладает бесконечным могуществом и желает ради своего удовольствия навеки сделать нас несчастными, то ничто не сможет избавить нас от этой участи; будучи полон злобы, он, конечно, не станет считаться с нашими воплями: ничто не сможет смягчить его безжалостного сердца. 
Итак, с какой бы точки зрения мы ни стали смотреть на бога теологов, у нас нет оснований воздавать ему поклонение или молиться ему. Если он бесконечно благ, справедлив, разумен и мудр, то чего станем мы просить у него? Если же он бесконечно зол и без нужды жесток (как думают все люди, не осмеливающиеся, однако, сознаться в этом), то наше несчастье непоправимо: подобный бог только издевался бы над нашими молитвами, и рано или поздно нам пришлось бы испытать предназначенную нам суровую участь. 
Если признать это, то человек, избавившийся от горестных мыслей о божестве, имел бы значительное преимущество над вечно трепещущим суеверным человеком, так как он добился бы душевного спокойствия, делающего его более счастливым здесь, на земле. Если благодаря изучению природы ему удается освободиться от призраков, одолевающих мысль суеверного человека, то он наслаждается покоем, которого лишен последний. Благодаря исследованию природы все его страхи рассеиваются, его взгляды - истинные или ложные становятся уверенными, безоблачное настроение духа заменяет тревоги и бури, бушующие в сердце всякого человека, поглощенного мыслями о божестве. Философ, рассматривающий вещи хладнокровно и с душевным спокойствием, не замечает во вселенной господствующего над ней неумолимого, всегда готового разить тирана; он понимает, что, совершая зло, не вносит беспорядка в природу, не оскорбляет ее двигателя, а вредит только самому себе или же людям, способным чувствовать результаты его поведения; он знает, каковы должны быть его обязанности; он предпочитает добродетель пороку и понимает, что его собственный покой, довольство и счастье на земле обязывают его постоянно поступать добродетельным образом, любить добродетель, избегать порока, ненавидеть преступление, живя среди разумных существ, от которых он надеется получить счастье. Усвоив эти правила, он будет жить довольный самим собой и любимый всеми окружающими; он без всяких тревог станет ожидать конца своей жизни; у него не будет оснований бояться другого существования, которое последует за его земной жизнью; он не будет опасаться, что, добросовестно руководствуясь очевидностью, ошибется в своих рассуждениях; он поймет, что если вопреки его ожиданию существует какой-то благой бог, то последний не сможет наказать его за невольные заблуждения плод полученной им от божества организации. 
Действительно, если бы бог существовал и был разумным, справедливым, благим существом, а не свирепым, безрассудным, злобным гением, как часто любит изображать нам его религия, то чего должен был бы бояться добродетельный атеист, который, умирая, уснул бы, по его мнению, навсегда и увидел бы другое божество, о котором он ничего не знал и совершенно не думал всю свою жизнь? 
"О боже,- сказал бы он,- о отец, скрывавшийся от своего ребенка! О непостижимый и скрытый двигатель, который остался мне неизвестным! Прости, если мой ограниченный ум не узнал тебя в природе, где все показалось мне связанным цепью необходимости; прости, если мое чувствительное сердце не сумело обнаружить твоих божественных черт в облике дикого тирана, которому с трепетом поклоняется суеверный человек; я мог признать лишь призраком ту груду несовместимых друг с другом качеств, которыми снабдило тебя суеверное воображение. Могло ли мое грубое зрение заметить тебя в природе, в которой все мои чувства обнаруживали лишь материальные вещи и преходящие формы? Мог ли я с помощью этих чувств обнаружить твою духовную сущность, не доступную никакому опыту? Мог ли я найти убедительное доказательство твоей благости в твоих делах, столь же часто вредных, как и полезных для родственных мне существ? Мог ли мой слабый ум, вынужденный судить обо всем на основании собственных данных, уразуметь твой план, твою мудрость, твой разум, в то время как я видел во вселенной лишь постоянную смесь порядка и беспорядка, добра и зла, созидания и разрушения? Мог ли я почтить твою справедливость, когда преступление, как я это часто наблюдал, торжествует, а добродетель не перестает рыдать? Мог ли я распознать голос мудрого существа в двусмысленных, противоречивых, вздорных изречениях, приписанных тебе обманщиками в различных странах покинутой мной земли? Если я отказался верить в твое существование, то лишь потому, что не знал ни того, чем ты можешь быть, ни того, где тебя поместить, ни того, какие у тебя качества. Мое неведение простительно, так как оно было непреодолимо; мой ум не мог подчиниться авторитету некоторых людей, которые заявляли, что они так же мало понимают твою сущность, как и я, и, однако, вечно споря друг с другом, повелительно требовали от меня, чтобы я пожертвовал им полученным мной от тебя разумом. 
Но, о боже, если ты любишь свои создания, то и я любил их подобно тебе; я пытался сделать их счастливыми в той сфере, в которой жил. Если ты создал разум, то знай, что я постоянно следовал его голосу; если тебе угодна добродетель, то знай, что мое сердце всегда чтило ее: я никогда не нарушал ее требований, выполняя их, когда мои силы позволяли мне это; я был нежным супругом и отцом, искренним другом, верным и усердным гражданином. Я помогал бедствующим, я утешал скорбящих; если мои слабости были вредны мне самому или тягостны для окружающих, то все же я никогда не был несправедлив к несчастным: я не присваивал достояния бедняка, я не мог без сострадания видеть слезы вдовы, я не мог спокойно слышать крики сироты. Если ты сообщил человеку потребность в общественной жизни, если ты хотел, чтобы общество продолжало существовать и было счастливым, то знай, что я был врагом всех, кто его угнетал или обманывал с целью воспользоваться его несчастьем. 
Если я дурно думал о тебе, то лишь потому, что мой ум не мог постигнуть тебя; если я дурно говорил о тебе, то лишь потому, что мое слишком гуманное сердце не могло примириться с отвратительным изображением, которое выдавали мне за твой портрет. Мои заблуждения были плодом темперамента, который ты мне дал, обстоятельств, в которые ты поместил меня без моего ведома, и взглядов, которые вопреки мне проникли в мою голову. Если ты, как уверяют, благ и справедлив, то ты не можешь наказать меня за ошибки моего воображения и грехи, вызванные моими страстями,- это необходимые результаты полученной мной от тебя организации. Поэтому я не должен бояться тебя; я не страшусь уготованной мне тобой судьбы: твоя благость не допустит, чтобы я подвергся наказаниям за неизбежные ошибки; не лучше ли было бы мне не родиться, чем быть созданным в качестве разумного существа и пользоваться роковой свободой погубить себя. Если бы ты сурово наказал меня за то, что я руководствовался данным мне тобой разумом, если бы ты наказал меня за мои иллюзии, если бы ты рассердился за то, что, полный слабостей, я попал в западни, повсюду расставленные тобой для меня, то ты был бы самым несправедливым и жестоким из тиранов; ты был бы не богом, а злобным демоном, варварскому закону которого я вынужден был бы подчиниться, но тяжкое иго которого я, к собственному удовлетворению, сбросил хоть на некоторое время". 
Так мог бы оправдываться ученик природы, внезапно перенесенный в фантастические сферы и очутившийся лицом к лицу с божеством, представления о котором диаметрально противоположны тому, что мы называем на земле мудростью, благостью, справедливостью. Действительно, теология точно создана для того, чтобы извратить все естественные понятия нашего ума; эта мнимая наука словно нарочно старается сделать из своего бога существо, находящееся в разительном противоречии с требованиями человеческого разума. Между тем здесь, на земле, мы вынуждены руководствоваться указаниями этого разума; если в загробном мире все отлично от земного существования, то совершенно бесполезно думать или рассуждать о нем. Кроме того, зачем полагаться в этом вопросе на людей, которые способны судить о нем не лучше нас самих? 
Как бы то ни было, если допустить, что бог - творец всего, то смешно думать, что можно угодить или не угодить ему нашими поступками, мыслями, словами; нелепо думать, будто человек - дело рук бога - может иметь заслуги перед ним или оказаться виноватым по отношению к нему: ясно, что человек не способен нанести вред всемогущему, бесконечно блаженному по своей сущности существу, ясно, что он не может не угодить тому, кто сделал его тем, кто он есть; его страсти, желания, склонности - необходимые следствия полученной им организации; мотивы же, побуждающие его волю делать добро или зло, зависят, очевидно, от качеств окружающих его вещей. Если разумное существо создало нас, дало нам наши органы, поместило нас в обстановку, в которой мы живем, сообщило определенные свойства предметам, которые действуют на нас и определяют нашу волю, то как можем мы обидеть его? Если у меня нежная, чувствительная, сострадательная душа, то лишь потому, что я получил от бога легко возбудимые органы и как следствие этого живое воображение, впоследствии развитое воспитанием; если я бесчувствен и жесток, то лишь потому, что природа дала мне невосприимчивые органы и как следствие этого тупое воображение и нечувствительное сердце. Если я придерживаюсь известной религии, то лишь потому, что получил ее от своих родителей, от которых я не мог не родиться и которые придерживались этой религии до меня: их авторитет, пример и советы заставили мой ум подчиниться указаниям их ума. Если я стал неверующим, то лишь потому, что я не способен ни бояться, ни восхищаться неизвестными вещами и благодаря особо сложившимся обстоятельствам моей жизни смог освободиться от иллюзий своего детства. 
Поэтому, только не обдумав принципы своего учения, теолог может утверждать, будто человек способен угодить или не угодить создавшему его могущественному богу. Лица, думающие, что можно приобрести заслуги или провиниться перед своим богом, воображают, будто это верховное существо наградит их за организацию, которую оно само им дало, и накажет их за ту, которой оно им не дало. Руководствуясь этими странными идеями, мягкосердечный и любвеобильный верующий надеется когда-нибудь получить вознаграждение за пыл своего воображения; ревностный верующий не сомневается в том, что его бог когда-нибудь вознаградит его за едкость его желчи или жар его крови; неистовствующий желчный аскет (penitent) воображает, что его бог зачтет ему безумства, совершенные им под влиянием его ненормальной организации или фанатизма, и будет особенно доволен его мрачным настроением, суровостью осанки и ненавистью к удовольствиям; верующий фанатик и упорный религиозный спорщик не могут себе представить, чтобы их бог, которого они представляют себе по своему образу и подобию, мог благосклонно относиться к более флегматичным и менее желчным, наделенным менее бурной кровью людям. Всякий человек думает, что его организация лучше других и более всего сообразуется с организацией его бога. 
Какие странные идеи о божестве должны быть у ослепленных смертных, воображающих, будто верховный владыка вселенной способен возмущаться какими-то изменениями, происходящими в их теле или духе! Какая бессмыслица думать, будто невозмутимое счастье бога может быть нарушено, а его планы расстроены мимолетными сотрясениями, происходящими в незаметных волокнах мозга одного из его созданий! Теология дает нам довольно жалкое представление о боге, могущество, величие и благость которого она не перестает прославлять! 
Если в наших органах не произошло какого-нибудь резкого изменения, то не изменяются и наши ощущения, получаемые от предметов, хорошо знакомых нам на основании свидетельства наших чувств, опыта, разума. Мы ни при каких обстоятельствах не сомневаемся в белизне снега, в свете дня, в пользе добродетели. Иначе обстоит дело с предметами, которые всецело являются "плодом нашего воображения и не подтверждаются постоянными свидетельствами наших чувств: о них мы судим различно в зависимости от нашего настроения. Это настроение изменяется под влиянием бесчисленных невольных впечатлений, ежеминутно получаемых нашими органами от массы причин, как внешних, так и заключающихся в нашем собственном организме. Эти органы без нашего ведома испытывают непрерывные воздействия: они то расслабляются, то напрягаются в зависимости от упругости, давления, состояния температуры и степени влажности воздуха, состояния здоровья, температуры крови, обилия желчи, состояния нервной системы и так далее. Эти различные причины неизбежным образом влияют на представления, мысли, взгляды человека в любой данный момент; под влиянием их он по-разному видит рисуемые ему воображением вещи, которые не могут быть исправлены ни опытом, ни памятью. Вот почему религиозные представления постоянно рисуются человеку различным образом; в ту минуту, когда волокна его мозга будут предрасположены к дрожанию, он будет малодушным и трусливым и сможет лишь с трепетом думать о своем боге; в другой же момент, когда эти волокна будут тверже, он станет смотреть на того же бога хладнокровнее. Теолог или жрец назовут его малодушие внутренним чувством, предупреждением свыше, тайным наитием; но тот, кто знает человека, скажет, что это просто механическое движение, вызванное естественной физической причиной. Действительно, при помощи чисто физического механизма можно объяснить все нередко происходящие на протяжении какой-нибудь минуты изменения в воззрениях, взглядах, суждениях людей: под влиянием этого механизма они то рассуждают правильно, то несут вздор. 
Вот каким образом, не прибегая к учениям о благодати, вдохновении, видениях и сверхъестественных движениях, можно объяснить ту неуверенность и те колебания, которые мы иногда замечаем у весьма просвещенных в других отношениях лиц, когда речь заходит о религии. Часто, несмотря на все доводы рассудка, они под влиянием мимолетного настроения впадают в детские предрассудки, от которых мы считали их совершенно свободными в других случаях. Эти изменения бывают особенно заметны при недомогании, болезни, приближении смерти; умственный барометр тогда часто падает; призраки, которые ты презирал и истинную цену которых знал в состоянии здоровья, приобретают теперь новую силу; начинаешь трепетать, потому что твой организм ослабевает, начинаешь рассуждать нелепо, потому что твой мозг не способен правильно выполнять свои функции. Ясно, что в этом заключается истинная причина тех перемен, которыми жрецы злостно пользуются против неверия и с помощью которых они доказывают свои фантастические учения. Обращения, или перемены во взглядах людей, всегда зависят от какого-нибудь физического расстройства их организма, вызванного горем или какой-нибудь иной естественной причиной. 
Наши взгляды, постоянно завися от физических причин, изменяются параллельно изменениям, происходящим в нашем теле; мы рассуждаем правильно, когда наше тело здорово и хорошо устроено; мы рассуждаем неправильно, когда это тело испытывает какое-либо расстройство; в этом случае наши идеи перестают быть связными: мы не способны правильно соединять их друг с другом, не можем вновь обрести свои принципы и извлечь из них верные выводы; наш мозг расстроен, и мы ничего не видим под правильным углом зрения. Есть люди, которые во время морозов не представляют себе своего бога таким же, как в облачную, дождливую погоду; они рисуют его себе по-разному в мрачном настроении и будучи веселы, находясь в обществе и пребывая в одиночестве. Здравый смысл подсказывает нам, что мы способны правильно рассуждать лишь тогда, когда наше тело здорово, а дух ничем не потревожен; только это состояние может обеспечить нам общий критерий, с помощью которого следует рассматривать наши суждения и исправлять наши понятия, когда какие-нибудь непредвиденные причины вносят в них изменения. 
Если религиозные взгляды так непостоянны и зыбки у одного и того же индивида, то сколь различными они должны быть у разных существ, из которых складывается человеческий род? Если, быть может, не существует и двух людей, совершенно одинаково видящих какой-нибудь физический предмет, то не должны ли они еще более различно смотреть на вещи, существующие лишь в их воображении? Сколь бесконечным разнообразием должны быть отмечены их представления об идеальном верховном существе, вынужденные меняться каждую минуту? Словом, было бы безрассудно приписывать людям то, что они должны думать о религии и боге: эти представления целиком являются плодом воображения, и у людей, как мы уже неоднократно говорили, никогда не будет общей меры для них. Бороться с религиозными взглядами людей - значит бороться с их воображением, их организацией, их привычками, дающими им возможность усвоить самые нелепые и необоснованные взгляды. Чем энергичнее работает воображение людей, чем пламеннее они относятся к вопросам религии, тем труднее разуму избавить их от призраков: эти призраки становятся необходимой пищей их пылкого воображения. Одним словом, бороться с религиозными взглядами людей - значит бороться с их страстью к чудесному. Люди, одаренные живым воображением, постоянно вопреки увещаниям разума возвращаются к призракам, благодаря привычке ставшим для них дорогими, хотя бы они были вредными или опасными; каждый из них в утешение себе украшает эти призраки на свой лад. Так, человек с мягкой душой нуждается в боге, которого он любил бы; счастливому мечтателю нужен бог, которого он мог бы отблагодарить, несчастному мечтателю нужен бог, принимающий участие в его страданиях; верующему меланхолического склада нужен бог, огорчающий его и поддерживающий в нем расстройство, ставшее необходимым для его болезненной организации. Мало того, неистовствующему аскету нужен жестокий бог, вменяющий ему в обязанность быть бесчеловечным по отношению к самому себе, а вспыльчивый фанатик считал бы себя несчастным, если бы бог не приказывал ему испытывать на других действие своего пылкого темперамента и своих буйных страстей. 
Тот, кто довольствуется приятными иллюзиями, несомненно, менее опасен, чем мечтатель, душу которого тревожат отвратительные призраки. Если мягкий и добродетельный человек не причиняет вреда обществу, то человек с сильными страстями рано или поздно окажется вредным для своих ближних. Бог таких людей, как Сократ или Фенелон, подходит для людей столь же мягких, как они сами; но он не может, не принося вреда, быть богом целого народа, где редко можно найти людей такого закала. Божество, как мы уже не раз указывали, навсегда останется для большинства смертных каким-то страшилищем, способным расстроить их воображение, разнуздать их страсти, сделать их вредными для окружающих. Если добродетельные люди рисуют себе своего бога в виде благого существа, то порочные, непреклонные, неспокойные, дурные люди аналогичным образом приписывают своему богу собственный характер и пользуются его примером, чтобы дать полный простор собственным страстям. Каждый человек созерцает призраки по-своему, а те, кто представляет божество в виде отвратительного, злого и жестокого существа, всегда будут значительно многочисленнее и опаснее, чем те, кто рисует его себе в привлекательных красках. На одного осчастливленного этим призраком придутся тысячи несчастных; рано или поздно бог станет неиссякаемым источником всякого рода расколов и безумств; он станет смущать невежд, на которых всегда имеют влияние обманщики и фанатики; он будет пугать трусов и малодушных, склонных из-за своей слабости к вероломству и жестокости; он заставит трепетать самых добродетельных людей, которые при всей своей добродетели будут бояться немилости своенравного и капризного бога; он не удержит от злодеяний дурных людей, которые, не думая о нем, станут совершать преступления или даже используют его, чтобы оправдать свои злодеяния. Одним словом, в руках тиранов этот тиранический бог послужит орудием подавления свободы народов и безнаказанного нарушения справедливости. В руках жрецов этот бог окажется талисманом, при помощи которого можно обмануть, ослепить и подчинить себе как государей, так и подданных; наконец, в руках народов этот идол всегда будет обоюдоострым оружием, которым они сами нанесут себе смертельнейшие раны. 
С другой стороны, так как этот бог теологов представляет собой груду противоречий; так как, несмотря на его неизменность, его рисуют нам то как воплощенную доброту, то как самого жестокого и несправедливого из тиранов; так как, наконец, организм людей испытывает непрерывные изменения, то ясно, что божество не может всегда казаться одинаковым тем, кто им занимается. Лица, составившие себе самые благоприятные представления о боге, часто вынуждены признавать, что нарисованный ими портрет не во всем сходен с оригиналом. Горячо верующий человек и в высшей степени предубежденный фанатик не могут не видеть, как меняются их представления о божестве; будучи способны рассуждать, они поняли бы непоследовательность своего поведения по отношению к последнему. Действительно, они должны были бы заметить, что их поведение постоянно служит опровержением чудесных свойств и совершенств, приписываемых ими их богу. Молиться божеству - не значит ли это сомневаться в его мудрости, благости, провидении, всеведении, неизменности? Не значит ли это обвинять его в том, что он забывает свои создания, и требовать от него, чтобы он нарушил вечные веления своей справедливости и изменил установленные им самим неизменные законы? Молиться богу - не значит ли это сказать ему: "О мой боже! Я признаю твою мудрость, твое бесконечное всеведение и благость, однако ты забываешь меня; ты не думаешь о своем создании; ты не знаешь или притворяешься, будто не знаешь, чего ему недостает; разве ты не видишь, что я страдаю от чудесного порядка, внесенного твоими мудрыми законами в природу! Природа вопреки твоим повелениям в настоящее время делает мое существование невыносимым, и я умоляю тебя изменить сущность, сообщенную твоей волей всем вещам. Заставь стихии в данный момент потерять ради меня свои отличительные свойства: устрой так, чтобы тяжелые тела не падали, огонь не обжигал, а полученная мной от тебя хрупкая организация не страдала от ежеминутно испытываемых ею толчков. Ради моего благополучия исправь план, начертанный от века твоей бесконечной мудростью". Таковы приблизительно мольбы, возносимые всеми людьми; таковы их ежеминутные смехотворные просьбы к божеству, мудрость, разум и справедливость которого они прославляют, будучи, однако, почти всегда недовольны результатами этих божественных совершенств. 
Не более последовательны люди и в вопросе о признательности, которой они, по их мнению, обязаны божеству. Разве не справедливо, говорят они, отблагодарить божество за его благодеяния? Разве не верх неблагодарности не почитать виновника нашего существования и творца всего того, что делает это существование приятным? Но, значит, скажу я им, ваш бог действует из интереса и похож на людей, которые, даже поступая бескорыстнейшим образом, требуют по крайней мере выражения признательности за оказанные ими благодеяния? Неужели ваш столь могущественный и столь великий бог нуждается в вашей признательности? Кроме того, на чем основывается эта ваша благодарность? Разве бог одинаково добр ко всем людям? Разве большинство из них довольно своей судьбой? Разве вы сами всегда удовлетворены своим существованием? Мне скажут, без сомнения, что само это существование величайшее благо. Но как можно считать его серьезной выгодой? Разве оно не заключено в необходимом порядке вещей? Разве оно не вошло необходимым образом в неизвестный план вашего бога? Разве камень обязан чем-нибудь архитектору, который счел его необходимым для своей постройки? Разве вы знаете лучше, чем этот камень, скрытые намерения вашего бога? Разве, будучи способны чувствовать и рассуждать, вы не замечаете на каждом шагу, что этот чудесный план заставляет вас страдать? Разве сами ваши мольбы к зодчему мира не доказывают, что вы недовольны? Вы родились, не желая того; ваше существование - нечто довольно ненадежное; вы страдаете вопреки вашему желанию; ваши удовольствия и страдания не зависят от вас: вы не вольны ни в чем; вы ничего не понимаете в плане мирового зодчего, которым не перестаете восхищаться и в котором помимо вашего ведома нашли себе место; вы постоянная игрушка обожествляемой вами необходимости; ваш бог, призвав вас к жизни, заставляет вас потом покинуть ее; на чем же основываются ваши великие обязанности по отношению к провидению? Разве тот самый бог, который породил вас на свет и наделил потребностями, а ныне сохраняет вас, не отнимет у вас в один прекрасный момент всех этих мнимых преимуществ? Если вы считаете существование величайшим из благ, то разве потеря этого существования не есть, с вашей точки зрения, величайшее из бедствий? Если смерть и страдание являются огромным злом, то разве они не уравновешивают добра, заключающегося в факте жизни и в иногда сопровождающих ее удовольствиях? Если в планы провидения одинаково вошли ваше рождение и ваша смерть, ваши наслаждения и ваши муки, то я не вижу, почему вы должны благодарить его. Чем можете вы быть обязаны господину, который вопреки вашей воле заставляет вас появиться на этот свет, чтобы начать опасную, неравную игру, в которой вы можете проиграть или выиграть вечное блаженство? 
Правда, нам говорят о загробной жизни, в которой человек будет якобы вполне счастлив. Но даже если допустить на минуту возможность загробной жизни (столь же мало обоснованной, как и бытие существа, от которого ее ожидают), то во всяком случае надо подождать благодарить за нее бога до тех пор, пока мы не узнаем ее на опыте: в знакомой нам земной жизни люди гораздо чаще несчастны, чем счастливы. Если бог не мог, не желал или не дозволил, чтобы его любимые создания были вполне счастливы на земле, то откуда мы знаем, что он сумеет или захочет сделать их более счастливыми в загробной жизни? Нам ответят ссылкой на откровения, на формальные обещания божества, обязавшегося вознаградить своих любимцев за бедствия, которые они терпят на земле. Допустим на минуту подлинность этих обещаний; но разве сами эти откровения не показывают нам, что благое божество назначило вечные мучения для большинства людей? Если эти угрозы реальны, то неужели люди должны быть признательны божеству, которое без их ведома наделило их жизнью, чтобы они, пользуясь своей мнимой свободой, подвергались риску вечных злополучий? 
Не лучше ли было бы для них вовсе не существовать или же существовать в виде камней и животных, от которых, как предполагают, бог не требует ничего, чем пользоваться своими пресловутыми способностями и привилегией иметь заслугу и вину, что способно довести разумные существа до ужаснейшего несчастья? Если принять во внимание незначительное количество избранных и огромное число осужденных, то найдется ли здравомыслящий человек, который согласился бы, будь это в его воле, подвергаться риску вечного осуждения? 
Итак, с какой бы точки зрения мы ни рассматривали теологический призрак, люди, если бы они были последовательны хотя бы в своих заблуждениях, не должны были бы ни молиться богу, ни воздавать ему поклонения, ни благодарить его. Но в религиозных вопросах люди никогда не рассуждают; они следуют лишь порывам страха, импульсам воображения, темперамента, собственных страстей или страстей их руководителей, добившихся права диктовать им что угодно по своему разумению. Страх создал богов, ужас не перестает сопровождать их, а когда дрожишь от страха, то невозможно рассуждать здраво. Поэтому люди никогда не сумеют рассуждать правильно о вещах, смутное представление о которых всегда будет связано с мыслью о страхе. Если кроткий и добродетельный мечтатель видит в своем боге доброго отца, то большинство смертных смотрит на него как на грозного султана, злого тирана, жестокого и извращенного духа. Таким образом, мысль о боге всегда будет играть в истории человечества роль опасного фермента, способного довести человечество до рокового брожения. Если можно примириться с добрым богом, которого создал себе по своему подобию кроткий, человеколюбивый и мягкосердечный верующий, то в интересах человеческого рода уничтожить порожденного страхом и вскормленного меланхолией идола, представление о котором несет человечеству безумие и истребление. 
Не будем, однако, надеяться, что разум способен сразу освободить человечество от заблуждений, являющихся плодом столь разнообразных причин. Было бы бессмысленно рассчитывать в одно мгновение исцелить наследственные, заразительные, укоренившиеся за века своего существования заблуждения, которые постоянно поддерживаются невежеством, страстями, привычками, страхами, непрекращающимися бедствиями народов. Первые боги возникли под влиянием древнейших катастроф на земле; новые катастрофы породят новых богов, если старые будут забыты. Невежественные, несчастные и напуганные существа всегда будут создавать себе богов либо же по легковерию перенимать тех богов, которых им станут проповедовать обманщики или фанатики. 
Поэтому ограничимся лишь указанием на веления разума тем, кто может услышать его голос; будем показывать истину тем, кто в состоянии выдержать ее блеск; будем просвещать тех, кто не желает бороться с очевидностью и не коснеет упорно в заблуждении; будем ободрять тех, кто не имеет сил порвать со своими иллюзиями. Внушим уверенность добродетельному человеку, которого его религиозные страхи тревожат больше, чем испорченного человека, всегда внимающего вопреки своим взглядам голосу своих страстей; будем утешать несчастного, стонущего под бременем слепо усвоенных им предрассудков; рассеем тревоги того, кто сомневается и в своих добросовестных поисках истины часто находит даже в самой философии лишь какие-то зыбкие, неустойчивые мнения. Прогоним в интересах гения иллюзию, отнимающую у него его время; избавим от религиозного кошмара робкого человека, который под влиянием своих напрасных страхов становится бесполезным для общества; отнимем у желчного человека бога, который терзает и ожесточает его, растравливая его желчь; лишим фанатика бога, который вкладывает ему в руку кинжал; лишим обманщика и тирана бога, которым они пользуются, чтобы устрашать, порабощать и обездоливать человеческий род. Освободив добродетельных людей от пугающих их представлений, не будем, однако, одобрять злонамеренных врагов общества; лишим их тех средств, на которые они рассчитывают в надежде искупить свои злодеяния; заменим неопределенные и направленные на отдаленное будущее страхи, которые были не способны удержать их от преступлений, реальными, актуальными страхами; пусть они стыдятся, видя себя такими, каковы они есть; пусть они трепещут, зная, что их заговоры раскрыты; пусть они дрожат, боясь того дня, когда люди, терпевшие от их бесчинств, вдруг освободятся от заблуждений, которыми они пользовались для их порабощения. 
Если мы не в состоянии излечить народы от укоренившихся в них предрассудков, то постараемся по крайней мере помешать им предаваться излишествам, до которых их часто доводила религия: пусть люди создают себе призраки, пусть они думают о них, что им угодно, но пусть, предаваясь своим бредням, они не забывают при этом, что являются людьми и что социальные существа не должны походить на диких зверей. Противопоставим вымышленным интересам неба реальные интересы земли. Пусть государи и народы, наконец, поймут, что выгоды, вытекающие из истины, справедливости, хороших законов, разумного воспитания, гуманной и мягкой морали, более прочны, чем те, которых они так тщетно ожидают от своих богов; пусть они поймут, что нельзя приносить столь реальные и серьезные блага в жертву каким-то сомнительным надеждам, так часто опровергавшимся опытом. Чтобы убедиться в этом, всякому разумному человеку достаточно обратить внимание на бесчисленные злодеяния, совершавшиеся во имя божье, ему достаточно изучить чудовищную историю бога и его гнусных служителей, повсюду разжигавших пламя раздоров и безумия. Пусть государи и подданные научатся по крайней мере иногда оказывать сопротивление страстям этих самозванных истолкователей воли божьей, особенно когда они станут от имени божества приказывать им быть бесчеловечными и нетерпимыми, заглушать требования природы, справедливости и разума и совершенно не думать об интересах общества. 
Жалкие смертные! До каких же пор ваше столь деятельное и падкое до чудесного воображение будет стремиться за грани чувственного мира, вредя этим вам самим и существам, с которыми вы живете на земле? Почему вы не следуете мирно по легкому и простому пути, начертанному вам вашей природой? К чему усеивать терниями дорогу жизни, зачем множить бедствия, на которые и без того обрекает вас ваш жребий? Каких выгод ожидаете вы от божества, которого вам еще не удалось до сих пор узнать, несмотря на объединенные усилия человечества? Забудьте же о том, чего не в состоянии понять человеческий ум; оставьте свои призраки; занимайтесь исследованием истины; научитесь искусству жить счастливо; улучшайте свои нравы, свои правительства, свои законы; думайте о воспитании, о возделывании земли, об истинно полезных науках; работайте усердно; заставьте своим трудом природу быть полезной вам, и тогда боги не сумеют сделать вам ничего. Предоставьте праздным мыслителям и бесполезным мечтателям бесплодный труд исследования бездны, от которой вы должны отвратить свои взоры. Наслаждайтесь благами, связанными с вашим теперешним существованием, умножайте их число; никогда не устремляйтесь за грани своего поприща. Если же вам нужны иллюзии, то разрешите вашим ближним также иметь свои иллюзии и не убивайте ваших братьев, если они станут фантазировать отличным от вас образом. Если вы желаете иметь богов, то пусть ваше воображение выдумывает их; но не забывайте из-за этих воображаемых существ своих обязанностей по отношению к реальным существам, с которыми вы живете. 
Глава 11. АПОЛОГИЯ ВЗГЛЯДОВ, СОДЕРЖАЩИХСЯ В ЭТОМ СОЧИНЕНИИ; О БЕЗБОЖЬЕ; СУЩЕСТВУЮТ ЛИ АТЕИСТЫ? 
Все изложенное в этом сочинении должно было бы убедить людей, способных рассуждать, в ничтожности предрассудков, которым они придают такое значение. Но очевиднейшие истины оказываются бессильными против бредней воображения, привычки и страха; нет ничего труднее, как уничтожить веками укоренявшееся в человеческом мозгу заблуждение. Оно несокрушимо, поскольку поддерживается всеобщим согласием, распространяется воспитанием, укрепляется привычкой и примером, охраняется авторитетом и постоянно получает новую пищу благодаря надеждам и страхам народов, видящих в этом заблуждении лекарство от своих страданий. Таковы те объединенные силы, которыми держится господство религии в этом мире и благодаря которым ее царству как будто нет конца. 
Не будем же удивляться тому, что большинство людей любит свое ослепление и боится истины. Мы наблюдаем, что люди повсюду упорно привязаны к призракам, с помощью которых они надеются снискать благополучие, в то время как эти призраки являются в действительности источниками всех их бедствий. Толпа, любящая чудесное, пренебрегающая тем, что просто и понятно, не знакомая с законами природы, не умеющая пользоваться услугами разума, всегда падает ниц перед невидимыми силами, которым ее заставляют поклоняться. Она обращается к ним с жаркими мольбами, взывает к ним в несчастьях, жертвует им плодами своего труда, постоянно благодарит пустые идолы за блага, которых не получает от них, или же просит у них милостей, которых не может от них добиться. Ни опыт, ни размышление не могут разубедить ее; она не замечает, что эти боги всегда были глухи к ее мольбам; она винит за это саму себя, считает богов разгневанными на себя, дрожит, стенает, вздыхает у их ног, покрывает их алтари дарами и не видит, что эти столь могущественные существа подчинены природе и оказывают людям помощь лишь тогда, когда сама природа содействует им. Так народы оказываются соучастниками тех, кто их обманывает, относясь так же враждебно к истине, как и те, кто вводит их в заблуждение. 
Очень мало людей, которые в той или иной мере не разделяют в религиозных вопросах взглядов толпы. На всякого человека, уклоняющегося от общепринятых мнений, смотрят вообще как на самоуверенного безумца, высокомерно считающего себя более мудрым, чем другие. При упоминании магического имени религии и божества умами овладевает внезапный панический страх; при виде нападок на религию общество приходит в тревогу; каждому кажется, что владыка небес вот-вот направит свою мстительную руку против государства, в котором непокорная природа произвела чудовище, осмеливающееся не бояться его гнева. Даже самые спокойные лица считают мятежным безумцем того, что осмеливается оспаривать у этого мнимого владыки его сомнительные права. В силу этого всякий решающийся разорвать повязку предрассудков кажется безумцем, опасным гражданином; ему выносится почти единодушный приговор; общественное негодование, разжигаемое фанатизмом и обманом, не дает ему высказаться: всякий счел бы себя виновным, согласившись его выслушать; всякий боится оказаться его соучастником, не обнаружив своего негодования против него и своего рвения по отношению к грозному и разгневанному божеству. Таким образом, на человека, который прислушивается к голосу своего разума, на ученика природы, смотрят как на какое-то зачумленное существо; во враге тлетворного религиозного призрака видят" врага человеческого рода; человека, желающего установить прочный мир между людьми, считают нарушителем общественного спокойствия; единогласно изгоняют того, кто хотел бы ободрить напуганных смертных, разбив идолы, перед которыми заставляют их трепетать предрассудки. При одном упоминании атеиста даже деист делается неспокойным, верующий человек начинает дрожать, жрец впадает в ярость, тиран готовит свои костры, а толпа рукоплещет наказаниям, к которым нелепые законы приговаривают истинного друга человеческого рода. 
На такой прием должен рассчитывать всякий человек, осмеливающийся показать своим ближним истину, которую все как будто ищут, но боятся найти либо же не узнают, когда ее хотят им показать. Действительно, что такое атеист? Это - человек, уничтожающий пагубные для человечества иллюзии, чтобы вернуть людей к природе, опыту, разуму. Это - мыслитель, который, изучив материю, ее энергию, ее свойства и способы действия, не нуждается для объяснения естественных явлений и действий природы в каких-то идеальных силах, воображаемых интеллектах, вымышленных существах: все эти мнимые причины не только не объясняют природы, но делают ее непонятной, загадочной, бесполезной для человеческого счастья. 
Таким образом, на людей, которые одни лишь обладают простыми и истинными представлениями о природе, смотрят как на нелепых мечтателей или недобросовестных мыслителей! Людей, составивших себе рациональные представления о движущей силе вселенной, обвиняют в отрицании существования этой силы; людей, видящих во всем происходящем в мире постоянные и твердые законы, обвиняют в том, что они приписывают все случаю; их называют слепыми и безумными фантазеры, воображение которых, блуждающее где-то в пустоте, приписывает естественные явления фиктивным, существующим лишь в их собственном мозгу причинам, мнимым существам, призрачным силам, которые эти фантазеры упорно предпочитают реальным, известным из опыта причинам. Ни один здравомыслящий человек не может отрицать существования энергии природы или силы, благодаря которой материя действует и движется; но точно так же ни один здравомыслящий человек не может приписывать этой силы существу, находящемуся вне природы, отличному от материи, не имеющему с ней ничего общего. Утверждать, будто эта сила находится в каком-то неизвестном существе, составленном из груды непонятных качеств и противоречивых атрибутов, то есть в каком-то немыслимом целом,- не значит ли это утверждать, что этой силы вовсе не существует? Неразрушимые элементы атомы Эпикура, движение, столкновение и сочетание которых производят все вещи, несомненно, представляют собой более реальные причины, чем бог теологов. 
Таким образом, подлинные безумцы - это сторонники воображаемого, противоречивого, непостижимого существа, которого никак нельзя понять, которое является пустым словом, относительно которого можно все отрицать и нельзя ничего утверждать; безумцы, повторяю я,- это люди, делающие из подобного призрака творца, двигателя и хранителя вселенной. Не являются ли настоящими атеистами мечтатели, неспособные связать никакого положительного представления с причиной, о которой они говорят без умолку? Не являются ли настоящими слепцами мыслители, делающие из чистого небытия источник всех вещей? Не верх ли безумия олицетворять абстрактные или отрицательные идеи и падать затем ниц перед плодом своего собственного воображения? 
Между тем люди этого рода руководят общественным мнением, обрекая в жертву насмешек и мести людей более разумных, чем они сами. Если верить этим глубокомысленным фантазерам, то только безумцы могут отвергать существование в природе какого-то совершенно непостижимого двигателя. Но неужели безумно предпочитать известное неизвестному? Преступно ли обращаться к опыту за указаниями и считаться со свидетельством чувств при рассмотрении самого важного для нас вопроса? Неужели такое ужасное преступление - прислушиваться к голосу разума и предпочитать его веления высокопарным разглагольствованиям каких-то софистов, по их собственным словам ничего не понимающих в боге, которого они нам проповедуют? Между тем, по их утверждению, нет более гнусного злодеяния и более опасного для общества дела, чем отнять у религиозного призрака, которого они не знают сами, непонятные качества и все пышное великолепие свойств, которыми наделили его воображение, невежество, страх и обман; нет ничего более ужасного и преступного, чем пытаться успокоить людей и освободить их от кошмарного призрака, одна мысль о котором была источником всех их бедствий; нет ничего более важного, чем истребить смельчаков, дерзающих уничтожить невидимые чары, которые удерживают человечество в заблуждении: желание разбить оковы человечества рассматривается этими софистами как желание уничтожить самые священные его узы. 
Под влиянием этих обвинений, постоянно возобновлявшихся обманщиками и повторявшихся невеждами, народы никогда не осмеливались прислушаться к благодетельным указаниям разума, стремившегося освободить их от заблуждений. Друзей человечества не слушали, потому что они были врагами призраков. И вот народы продолжают пребывать в трепете; немногие мудрецы осмеливаются ободрять их; почти никто не дерзает выступать против зараженного суеверием общественного мнения; боятся могущества обманщиков и угроз тиранов, ищущих себе опору в иллюзиях человечества. Голоса торжествующего невежества и надменного фанатизма всегда заглушали слабый голос природы; природа вынуждена была умолкнуть, ее уроки были вскоре забыты; когда же она дерзала говорить, то чаще всего на каком-то загадочном языке, непонятном для огромного большинства людей. Разве мог простой народ, с таким трудом усваивающий очевиднейшие и яснейшие истины, понять скрытые за намеками и аллегориями тайны природы? 
Наблюдая ярость, какую вызывают у теологов взгляды атеистов, присматриваясь к наказаниям, которым по их наущению подвергали последних, можно прийти к выводу, что эти ученые мужи вовсе не так уверены в бытии своего бога, как утверждают, и что они не считают взгляды своих противников столь нелепыми, как уверяют. Только недоверие, слабость и страх делают человека жестоким: на тех, кого презираешь, не сердишься; сумасшествие не считаешь подлежащим наказанию преступлением; над безумцем, который стал бы отрицать существование солнца, остается только смеяться: нужно самому быть безумцем, чтобы наказывать его. Бешенство теологов доказывает только слабость их позиции; бесчеловечность этих корыстных людей, профессия которых заключается в том, чтобы внушать народам иллюзии, доказывает, что только они одни извлекают выгоды из невидимых сил, которыми с таким успехом устрашают смертных. Лукиан1 описывает, как Юпитер в споре с Мениппом (2) пожелал поразить его молнией, на что философ заметил: "А! Ты сердишься, ты хватаешься sa свою молнию? Значит, ты неправ". Между тем именно эти тираны духа, не заботясь о последовательности своих принципов, уничтожают одной рукой то, что воздвигают другой: именно они, приписав божеству бесконечную благость, мудрость и справедливость, потом клевещут на него и порочат его, утверждая, что оно жестоко, капризно, несправедливо, деспотично и жаждет крови несчастных людей. Именно теологи - подлинные безбожники. 
Тот, кто не знает божества, не может нанести ему оскорбления и, следовательно, не может быть назван безбожником. Быть безбожником, говорит Эпикур, вовсе не значит отнимать у толпы ее богов,- это значит приписывать богам взгляды толпы. Быть безбожником - значит оскорблять бога, в которого веришь, сознательно посягать на него. Быть безбожником - значит признавать благого бога, проповедуя в то же время преследование и истребление людей. Быть безбожником - значит обманывать людей во имя божества, используя его для удовлетворения своих собственных гнусных страстей. Быть безбожником значит утверждать, будто бесконечно блаженный и всемогущий бог может терпеть какой бы то ни было ущерб от своих жалких творений. Быть безбожником - значит лгать во имя бога, которого выдают за врага лжи. Наконец, быть безбожником - значит пользоваться божеством, чтобы вызывать смуты в государстве и порабощать народы тиранам; значит убеждать людей, что ложь угодна богу; значит приписывать богу преступления, сводящие на нет его божественные совершенства. Быть безбожником, а заодно и безумцем - значит создавать пустой призрак из бога, которому поклоняешься. 
С другой стороны, быть благочестивым - значит служить своему отечеству, быть полезным своим ближним и трудиться ради их счастья; каждый может сделать это в меру своих способностей; мыслитель может оказаться полезным, если он имеет мужество провозглашать истину, бороться с заблуждениями, сражаться с предрассудками, повсюду мешающими счастью человечества; поистине полезно и даже нравственно обязательно вырывать у смертных кинжалы, которые вкладывает им в руки фанатизм, лишать обман и тиранию пагубной власти над общественным мнением, которой они пользовались всегда и везде, чтобы строить на обломках свободы, безопасности, общественного счастья свое собственное благополучие. Быть поистине благочестивым - значит с благоговением соблюдать святые законы природы и верно следовать налагаемым ею на нас обязанностям, быть человечным, справедливым, добрым, уважать права людей. Быть благочестивым и рассудительным - значит отвергать бредни, мешающие понять советы разума. 
Итак, что бы ни говорили фанатики и обманщики, человек, отрицающий бытие божие, основывающееся, как он видит, лишь на тревогах испуганного воображения; отвергающий вечно противоречащего самому себе бога; прогоняющий мысль о боге, вечно враждующем с природой, разумом, счастьем людей; избавляющийся от столь пагубного призрака, - может почитаться благочестивым, хорошим и добродетельным, если его поведение не уклоняется от неизменных предписаний природы и разума. Разве из того, что человек отказывается признать бытие внутренне противоречивого бога, а также приписываемые ему непонятные пророчества, следует, что он отказывается признать явные и очевидные законы природы, от которой зависит, власть которой испытывает, требования которой должен выполнять под угрозой наказания здесь, на земле? Правда, если бы добродетель по странному стечению обстоятельств заключалась в постыдном отказе от разума, в пагубном фанатизме, в бесполезных обрядах, то атеиста нельзя было бы считать добродетельным; но если добродетель заключается в том, чтобы каждый делал обществу все то добро, на которое способен, то атеиста можно признать добродетельным: нельзя считать его преступным, если при всей своей мягкости он мужественно выразит законное негодование против пагубных для счастья человечества предрассудков. 
Прислушаемся, однако, к обвинениям, возводимым теологами на атеистов; хладнокровно и без гнева выслушаем изрыгаемую ими на атеистов брань. Теологам кажется, что атеизм-это верх безумия и извращенности; стремясь очернить своих противников, они объявляют абсолютное неверие плодом преступления или безумия. Мы не видим, говорят они, чтобы в гнусные заблуждения атеизма впадали люди, которые могут надеяться, что будущая жизнь будет для них блаженной жизнью. Одним словом, по мнению наших теологов, только голос страстей заставляет сомневаться в бытии существа, перед которым придется отчитываться за все злоупотребления, совершенные в земной жизни; только страх наказания порождает атеистов: нам без конца повторяют слова еврейского пророка, будто только безумцы могут отрицать существование божества. ("И сказал безумец в сердце своем: нет бога".) Если отбросить отрицание, то это предложение будет более верным. Кто захочет познакомиться с тем, как теологи ругают атеистов, пусть прочтет сочинение доктора Бентли4, переведенное на латинский язык под названием ("Глупость атеизма"). Если верить некоторым, то нет ничего более черного, чем сердце атеиста, ничего более лживого, чем его ум: атеизм может быть лишь плодом нечистой совести, старающейся избавиться от терзающих ее мыслей. "Правы те,- говорит Дерхем3, - кто считает атеиста каким-то чудовищем среди разумных существ, одним из редких монстров, которые, противореча всем другим людям, восстают не только против разума и человеческой природы, но и против самого божества". 
Мы ответим на всю эту брань, предоставив самому читателю судить, действительно ли система атеизма так абсурдна, как утверждают эти глубокомысленные фантазеры, вечно спорящие друг с другом по поводу уродливых, противоречивых и странных созданий своего воображения. Наблюдая, как теологи не перестают обвинять атеистов в нелепостях, можно подумать, что они совершенно не знают возражений, выдвигаемых против них атеистами; правда, они недурно устроились в этом отношении: попы могут говорить и печатать все, что им угодно, в то время как их противники не могут нигде показаться. Правда, система натурализма до сих пор не была развита во всем своем объеме; но непредубежденные люди могли бы все же разобрать, плохо или хорошо рассуждает автор-атеист, утаил ли он серьезнейшие трудности, добросовестен ли он, прибегает ли он подобно врагам человеческого разума к разного рода уловкам, софизмам, ухищрениям и тонкостям, всегда заставляющим подозревать, что автор либо не обладает подлинным знанием, либо боится истины. Таким образом, только чистые, добросовестные, разумные люди вправе судить, лишены ли оснований вышеизложенные принципы; суду этих честных людей ученик природы представляет свои взгляды: он вправе отвергнуть суждения заблуждающихся фанатиков, самоуверенных невежд и своекорыстных плутов. Привыкнув рассуждать, люди найдут во всяком случае основания сомневаться в этих несуразных понятиях, представляющихся бесспорными истинами лишь тем, кто никогда не исследовал их согласно требованиям здравого смысла. 
Мы охотно согласимся с Дерхемом, что атеисты встречаются редко: суеверие до того извратило природу и ее права, фантазерство до того ослепило человеческий разум, страх до того смутил человеческое сердце, обман и тирания до того сковали мысль, а заблуждения, невежество и безумие до того спутали очевиднейшие понятия, что найдется мало людей, способных мужественно отрешиться от взглядов, внушаемых им со всех сторон. Действительно, некоторые теологи, несмотря на все свои выпады против атеистов, в иные минуты, по-видимому, сомневались даже в том, существуют ли вообще на свете последние, имеются ли люди, искренне отрицающие бытие божье. Те самые люди, которые утверждают, что атеизм в наше время встречается так редко, допускают, однако, что в прошлом могли быть атеисты. Но как? Неужели природа обделила нас разумом по сравнению с людьми прошлого? Или, быть может, теперешний бог менее нелеп, чем боги древности? Неужели человечество достигло теперь больших знаний относительно этого скрытого двигателя природы? Неужели бог современной мифологии, отвергнутый Ванини, Гоббсом, Спинозой и некоторыми другими мыслителями, более правдоподобен, чем боги языческой мифологии, отвергнутые Эпикуром, Стратоном, (5) Теодором (6), Диагором (7) и Так далее? Тертуллиан утверждал, будто христианство рассеяло невежество язычников относительно сущности божества и среди христиан не было такого ремесленника, который бы не видел и не знал бога. Но сам Тертуллиан признавал телесность бога, а значит, согласно воззрениям современной теологии, был атеистом. См. прим. I гл. VО этой части. В своих сомнениях эти теологи исходили, несомненно, из нелепых взглядов, приписывавшихся ими их противникам, которых они упорно обвиняли в приписывании всего случаю, слепым причинам, инертной и мертвой материи, неспособной действовать самостоятельно. Я думаю, мы достаточно подробно показали абсурдность этих нелепых обвинений; мы доказали ранее и повторяем теперь, что случай лишенное смысла слово, которое подобно слову бог свидетельствует лишь о незнании истинных причин. Мы доказали, что материя не мертва; что природа, деятельная по своему существу и необходимо существующая, обладает достаточной энергией, чтобы произвести все заключающиеся в ней вещи и наблюдаемые в ней явления. Мы показали далее, что эта причина реальнее и понятнее, чем иллюзорная, противоречивая, непостижимая, немыслимая причина, которой теология приписывает все поражающие нас явления природы. Мы указали, что непостижимость естественных явлений не должна служить поводом для того, чтобы приписывать их причине еще более непонятной, чем все известные нам явления. Наконец, если нельзя на основании непостижимости бога отрицать его бытие, то все же несовместимость приписываемых ему атрибутов позволяет утверждать, что соединяющее их в себе существо - простой призрак, существование которого невозможно. 
Теперь мы сможем установить смысл слова атеист, часто без разбора применяемого теологами ко всем тем, кто в чем-нибудь отклоняется от принятых ими взглядов. Если под атеистом понимать человека, отрицающего существование присущей материи силы, без которой невозможно понять природу, и если эту движущую силу назвать богом, то атеистов не существует и это слово могло бы применяться только для обозначения сумасшедших. Ну, а если под атеистами понимать людей, не вдающихся в фантазерство; руководствующихся опытом и свидетельством своих чувств; наблюдающих в природе лишь то, что в ней реально находится или что они способны в ней познать; считающих материю по существу своему активной и подвижной, находящейся в разнообразных сочетаниях, по природе обладающей различными свойствами и способной произвести все наблюдаемые в ней вещи? Если под атеистами понимать физиков, убежденных, что можно без помощи всякой призрачной причины объяснить все явления одними законами движения, взаимоотношениями между разными вещами, их сродством, аналогиями, притяжением и отталкиванием, пропорциями, соединениями и разъединениями? Доктор Кедворт в гл. II своей "Systema intellectuale" насчитывает у древних четыре категории атеистов: 1) учеников Анаксимандра, называвшихся гилопатами, которые приписывали образование всего бесчувственной материи; 2) атомистов, или учеников Демокрита, приписывавших все столкновениям атомов; 3) атеистов-стоиков, признававших слепую, но действующую по неизменным правилам природу; 4) гилоаоистов, или учеников Стратона, приписывавших материи жизнь. Полезно заметить, что способнейшие физики древности были явными или скрытыми атеистами; но их учение постоянно подавлялось суеверием простого народа и было почти совершенно затемнено фанатической и фантастической философией Пифагора и особенно Платона. Ведь неопределенное, загадочное, фантастическое берет обыкновенно верх над простым, естественным, понятным (Le Clerc (8) Bibliolheque Choisie, t. II). Если под атеистами понимать людей, которые не знают, что такое дух; не видят необходимости одухотворять, или делать непонятными, телесные, чувственные и естественные причины, являющиеся единственно реальными и активными; не считают целесообразным с точки зрения познания движущей силы мира отделять эту силу от мира и приписывать ее какому-то совершенно непонятному, помещенному вне великого целого существу, местопребывание которого никак нельзя установить? Если под атеистами понимать людей, которые откровенно сознаются, что не способны ни понять отрицательные атрибуты и теологические абстракции, ни примирить их с человеческими и моральными качествами, приписываемыми божеству, или же людей, которые утверждают, что из этой смеси несовместимых качеств может получиться только вымышленное существо, так как чистый дух лишен органов, необходимых для пользования человеческими качествами и способностями? Если под атеистами понимать людей, отвергающих призрак, отвратительные и несовместимые качества которого способны только нарушить спокойствие человеческого рода и довести его до пагубнейшего безумия? Если, скажу я, называть атеистами мыслителей этого рода, то нельзя сомневаться в их существовании. Их было бы множество, если бы учения здравой физики и истины здравого смысла были более распространены: тогда на них смотрели бы не как на безумцев или бесноватых, но как на людей, свободных от предрассудков, взгляды или, если угодно, невежественные представления которых были бы полезнее человечеству, чем мнимые знания и пустые гипотезы, издавна являющиеся истинными причинами его бедствий. 
С другой стороны, если атеистами станут называть людей, вынужденных признать, что они не имеют никакого представления о призраке, почитаемом и проповедуемом ими другим; неспособных объяснить ни природу, ни сущность своего обоготворенного призрака;  никогда не согласных между собой по вопросу о доказательствах бытия, качествах и способе действия своего бога; путем бесчисленных отрицаний превращающих этого бога в чистое небытие; простирающихся или заставляющих других простираться ниц перед нелепыми вымыслами своего безумствующего воображения,- если, говорю я, атеистами назовут людей этого рода, то придется признать, что мир полон атеистов и к ним можно отнести даже искуснейших теологов, без конца рассуждающих о том, чего они не понимают; спорящих по поводу существа, бытия которого они не могут доказать; успешно устраняющих своими противоречиями возможность этого бытия; сводящих на нет совершенства бога бесчисленными несовершенствами, которыми они его наделяют; восстанавливающих людей против бога приписываемой ему жестокостью. Наконец, можно было бы считать подлинными атеистами те легковерные народы, которые, почитая традиции, слепо падают ниц перед существом, представление о котором они получают от своих духовных руководителей, сознающихся в своем непонимании бога. Атеист - это человек, который не верит в существование бога; но никто не может быть уверенным в бытии существа, которого не понимает и которое, как уверяют, должно соединять в себе несовместимые качества. 
Все вышеизложенное доказывает, что теологи сами не всегда понимали, в каком смысле ими употреблялось слово атеист; они пользовались этим словом как бранным обозначением людей, взгляды и принципы которых расходились с их собственными воззрениями. Действительно, мы знаем, что эти хитроумные ученые мужи, всегда с упорством придерживающиеся своих взглядов, любили обвинять в атеизме всех тех, кому хотели повредить, кого желали очернить, чьи взгляды стремились выставить в невыгодном свете; поступая так, они были уверены, что встревожат неразумную чернь таким туманным обвинением, таким прозвищем, с которым невежество связывает представление о чем-то ужасном, не зная его истинного смысла. В результате подобной политики сторонники одних и тех же религиозных учений, поклонники одного и того же бога нередко в пылу своих религиозных распрей обвиняли друг друга в атеизме: быть атеистом в данном случае значило, собственно, не разделять во всем взглядов тех, с кем споришь по религиозным вопросам. Толпа во все времена считала атеистами тех, кто думал о божестве иначе, чем вожди, за которыми она привыкла следовать. Сократ, почитатель единого бога, был в глазах афинского народа атеистом. 
Мало того, как мы уже указывали, в атеизме часто обвиняли даже таких лиц, которые особенно потрудились над установлением бытия божьего, но не привели для этого удовлетворительных доказательств; так как в этом вопросе все аргументы более или менее неполноценны, то врагам таких лиц нетрудно было выдать их за атеистов, которые коварно предали дело божье и нанесли ему вред его слабой защитой. Я не буду останавливаться на том, как шатка истина, которую называют совершенно очевидной и в то же время постоянно пытаются доказывать, никогда не удовлетворяя, однако, этими доказательствами даже лиц, по их словам, вполне убежденных в ней. Во всяком случае остается фактом, что в результате рассмотрения принципов авторов, пытавшихся доказать бытие бога, их находили обыкновенно слабыми или ложными, так как они не могли быть ни убедительными, ни истинными; сами теологи должны были сознаться, что их противники могли бы извлечь из этой аргументации выводы, противоречащие выгодным для них взглядам; под влиянием этого теологи часто резко выступали против тех людей, которые воображали, что нашли убедительнейшие доказательства бытия божьего; последние, без сомнения, не понимали, что аргументация тех, кто пытается доказать бытие мнимого и противоречивого существа, которое всякий человек видит по-своему, не может быть неуязвимой. Что сказать о взглядах человека, выражающегося подобно Паскалю в  VIII его "Мыслен", где он обнаруживает полную неуверенность в существовании бога? "Я исследовал,- пишет он,- не оставил ли этот бог, о котором все говорят, каких-нибудь своих следов. Я смотрю во все стороны и повсюду вижу лишь мрак. Все, что я наблюдаю в природе, дает повод для сомнений и тревог. Если бы я не видел в ней ничего, что указывает на признаки божества, то решился бы ничему не верить. Если бы я повсюду видел признаки творца, то успокоился бы в лоне веры. Но, видя слишком много, чтобы отрицать, и слишком мало, чтобы вполне увериться, я нахожусь в плачевном положении; сотни раз я хотел, чтобы природа, если ею управляет бог, указала на это недвусмысленным образом или, если свидетельства, доставляемые ею, сомнительны, окончательно уничтожила их; я хотел видеть в ней все или ничто, чтобы знать, чего мне придерживаться". Вот каково состояние сильного ума, борющегося со сковывающими его предрассудками. 
Одним словом, в атеизме и безбожии обвиняли почти всех, кто с особенным жаром защищал бога теологов; на его усерднейших сторонников смотрели как на перебежчиков и изменников; от этого упрека не могли избавиться даже самые набожные теологи; они беспощадно обвиняли в этом друг друга, и, без сомнения, все заслужили обвинения в атеизме, если под атеистами понимать людей, мнения которых о их боге не выдерживают малейшего прикосновения критики. 
Глава 12. СОВМЕСТИМ ЛИ АТЕИЗМ С НРАВСТВЕННОСТЬЮ? 
Доказав существование атеистов, вернемся к тем оскорблениям, которыми осыпают их богопочитатели. "Атеист, - согласно Аббади, - не может обладать добродетелью; для него добродетель лишь призрак, честность - пустой звук, добросовестность - просто глупость... Его единственный закон - личная выгода; если этот взгляд верен, то совесть является предрассудком, естественный закон - иллюзией, право - заблуждением, доброта лишается всякой основы, общественные связи распадаются, верность пропадает, друг всегда готов предать своего друга, гражданин - изменить своему отечеству, сын - убить своего отца, чтобы воспользоваться наследством, если только к этому представится случай и ему удастся избежать карающего меча правосудия, которого только и следует бояться. Самые нерушимые права и священные законы являются с этой точки зрения только грезами и сновидениями". (Аббади, Об истинности христианской религии, т. I, гл. XVII.) 
Этому описанию может соответствовать поведение не мыслящего, чувствующего, рассуждающего, разумного существа, а какого-то дикого зверя, безумца, не имеющего ни малейшего представления об естественных отношениях, связывающих между собой существа, необходимые друг другу для их взаимного счастья. Мыслимо ли, чтобы одаренный хоть каплей здравого смысла и способный к наблюдениям человек позволил себе поступать так, как согласно вышеизложенному должен поступать атеист, то есть человек, достаточно здравомыслящий, чтобы избавиться на основании доводов разума от предрассудков, которые ему постоянно внушались как нечто священное и значительное? Мыслимо ли, говорю я, чтобы в каком-нибудь цивилизованном государстве нашелся столь темный гражданин, который не понял бы своих самых естественных обязанностей, самых насущных интересов, опасностей, которым он подвергается, нарушая покой своих ближних и следуя только голосу своих изменчивых желаний? Ведь самое тупое существо должно понять, что общество выгодно для него, что оно нуждается в помощи других людей, что уважение его ближних необходимо ему для собственного счастья, что гнев окружающих очень опасен для него, что законы угрожают карами любому их нарушителю. Всякий человек, получивший порядочное воспитание, испытавший в детстве ласки отца, а затем прелести дружбы, воспользовавшийся добрыми делами людей, знающий цену доброты и справедливости, понимающий очарование привязанности наших ближних, опасность их отвращения и презрения к себе,- не может не бояться потерять все эти несомненные выгоды и навлечь на себя серьезнейшую опасность своим поведением. Разве стыд, страх, презрение к самому себе не будут тревожить его покоя, когда, углубившись в себя, он станет глядеть на себя чужими глазами? Разве угрызения совести существуют лишь у тех, кто верит в бога? Разве мысль о возможности быть увиденным существом, о котором имеешь лишь самые смутные понятия, сильнее, чем мысль о возможности быть увиденным людьми и самим собой, о вечном страхе и жестокой необходимости ненавидеть себя и краснеть, думая о своем поведении и неизбежно вызываемых им чувствах? 
Имея это в виду, мы ответим Аббади, шаг за шагом опровергая его обвинения, что атеист - это человек, знающий природу и ее законы, а также свою собственную природу и налагаемые ею на пего обязанности; атеист обладает опытом, а этот опыт на каждом шагу показывает ему, что порок может ему повредить, что его самые сокровенные проступки и самые тайные наклонности могут когда-нибудь обнаружиться; этот опыт показывает ему, что общество полезно для его счастья, что в его собственных интересах любить отечество, которое защищает его и дает ему возможность спокойно наслаждаться благами природы, что он может быть счастливым, лишь заставив себя любить, что отец - его вернейший друг, что неблагодарность уменьшила бы расположение к нему его благодетелей, что правосудие необходимо для охраны всякого общества и ни один человек, как бы он ни был могуществен, не может быть доволен собой, если является предметом общественной ненависти и знает это. 
Тот, кто зрело размышлял о самом себе, о своей собственной природе и природе своих ближних, о своих потребностях и средствах удовлетворить их, должен прийти к сознанию своих обязанностей по отношению к самому себе и другим; у него имеются, следовательно, нравственность и реальные побуждения сообразоваться с ней; он не может не понимать, что эти обязанности необходимы; и если слепые страсти и порочные привычки не помешают ему правильно рассуждать, то он поймет, что добродетель является для каждого человека вернейшей дорогой к счастью. Все взгляды атеиста или фаталиста основываются на необходимости, поэтому их моральные теории, покоящиеся на необходимости вещей, во всяком случае более прочны и неизменны, чем умозрения по поводу бога, изменяющиеся в зависимости от настроений и страстей его поклонников. Природа вещей и ее вечные законы не подлежат изменению; атеист всегда вынужден называть пороком и безумием то, что ему вредно, преступлением то, что вредно другим, добродетелью то, что выгодно последним и содействует их длительному счастью. 
Итак, мы видим, что принципы атеиста менее шатки, чем принципы фантазера, строящего свою нравственность на вымышленном существе, представление о котором так часто меняется даже у него самого. Если атеист отрицает бытие божье, то он не может отрицать своего собственного бытия, а также бытия окружающих его и подобных ему существ; он не может сомневаться в отношениях, существующих между ними и им, в необходимости обязанностей, вытекающих из этих отношений, а следовательно, и в принципах нравственности, которая является не чем иным, как наукой об отношениях, существующих между живущими в обществе людьми. 
Если атеист, довольствуясь бесплодной теорией о своих обязанностях, не применяет ее в своем поведении; если, будучи увлечен своими страстями и преступными привычками или же став жертвой постыдных пороков и игрушкой ненормального темперамента, он забывает свои моральные принципы, то отсюда не следует, что у него вовсе нет принципов или его принципы ложны; отсюда можно только вывести, что, опьяненный своими страстями, с затуманенной головой, он не применяет на практике весьма верных теорий и, следуя сбивающим его с пути наклонностям, забывает вполне надежные принципы. 
Действительно, нет ничего более обычного среди людей, чем резкое расхождение между разумом и сердцем, то есть между темпераментом, страстями, привычками, прихотями, воображением, с одной стороны, и разумом, или же рассудком, размышлением - с другой. Нет ничего более редкого, чем гармония этих двух начал, но в этом-то случае теория и влияет на практику. Самые надежные добродетели - те, которые основываются на темпераменте людей. Действительно, разве мы не наблюдаем ежедневно, как люди противоречат сами себе? Разве их рассудок не осуждает постоянно излишеств, на которые их толкают страсти? Одним словом, все показывает нам, что люди, обладающие прекраснейшей теорией, нередко совершенно не применяют ее на практике и, наоборот, люди, исходящие из самых порочных теорий, часто ведут себя достойнейшим образом. Среди сторонников самых диких, жестоких и нелепых религий мы встречаем добродетельных людей; мягкий характер, чувствительное сердце и кроткий темперамент заставляют их вопреки их безумным теориям поступать гуманно согласно законам их природы. Среди поклонников жестокого, мстительного и ревнивого бога мы встречаем кротких людей, врагов всякого преследования, насилия, жестокости, а среди последователей милосердного и сострадательного бога - чудовищ варварства и бесчеловечности. Однако и те и другие утверждают, что их бог должен служить им образцом. Почему же они не сообразуются с этим образцом? Потому, что темперамент человека всегда сильнее, чем его боги; потому, что даже самые злобные боги не всегда в состоянии испортить добродетельную душу, а самые кроткие боги не могут исправить преступную натуру. Особенности человеческой организации всегда будут сильнее религии; окружающие нас предметы, интересы данного момента, укоренившиеся в нас привычки, общественное мнение имеют больше власти над нами, чем какие-то воображаемые существа или отвлеченные умозрения, сами зависящие от особенностей нашей организации. 
Поэтому нужно определить, истинны ли принципы атеиста, а не похвально ли его поведение. Разумеется, атеист, который, обладая превосходной теорией, основывающейся на данных природы, опыта и разума, предается излишествам, опасным для него самого и пагубным для общества, показывает тем самым, что он непоследовательный человек. Но и в этом отношении он не хуже верующего, который, веруя в доброго, справедливого, совершенного бога, тем не менее совершает во имя его ужаснейшие поступки. Тиран-атеист не страшнее тирана-фанатика. Неверующий философ не так опасен, как жрец-фанатик, сеющий раздор между своими согражданами. Обладающий властью атеист отнюдь не опаснее, чем король-гонитель или свирепый инквизитор, верующий меланхолик или мрачный изувер. Последние, конечно, встречаются не реже, чем атеисты, взгляды и пороки которых далеко не в состоянии влиять на общество, преисполненное предрассудков и поэтому неспособное даже выслушать их. 
Невоздержанный и сластолюбивый атеист не более страшен, чем суеверный человек, сочетающий со своими религиозными взглядами распущенность и развращенность. Неужели кто-либо серьезно думает, будто атеист или вообще человек, не боящийся мести неба, станет ежедневно напиваться, соблазнит жену своего друга, взломает дверь своего соседа, позволит себе всякого рода излишества, пагубные для него и заслуживающие наказания? В пороках атеиста нет поэтому ничего особенного по сравнению с пороками религиозного человека: в этом отношении они стоят друг друга. Неверующий тиран не хуже для своих подданных, чем тиран верующий: находящиеся под владычеством последнего народы нисколько не счастливее от того, что управляющий ими тигр верит в бога, осыпает его жрецов подарками и преклоняет перед ними колени. В государстве же, управляемом атеистом, по крайней мере не надо бояться религиозных притеснений, преследований за инакомыслие, гонений или неслыханных насилий, предлогом для которых даже в царствование кротчайших государей являются интересы неба. Если какой-нибудь народ оказывается жертвой страстей и безумств неверующего государя, то он по крайней мере не страдает ни от слепой приверженности последнего к непонятным ему теологическим учениям, ни от его фанатического рвения, самого разрушительного и пагубного из всех страстей государя. Тиран-атеист, преследующий людей из-за различий во взглядах, был бы человеком, не следующим своим принципам; он только лишний раз подтвердил бы то наблюдение, что люди гораздо чаще следуют своим страстям, интересам, темпераментам, чем своим теориям. Во всяком случае ясно, что у государя-атеиста меньше предлогов, чем у верующего правителя, дать простор своей природной злобе. 
Действительно, если решиться хладнокровно исследовать этот вопрос, то легко убедиться, что имя божье всегда было на земле предлогом для разнуздывания людских страстей. Честолюбие, обман и тирания, объединившись между собой, использовали его, чтобы довести народы до ослепления и поработить их. Государь пользуется им, чтобы придать божественный ореол своей особе, небесную санкцию своим правам, вид повелений свыше своим несправедливейшим и нелепейшим прихотям. Жрец пользуется им, чтобы оправдать свои притязания, безнаказанно удовлетворить свою жадность, гордость и стремление к независимости. Мстительный и раздражительный изувер пользуется им, чтобы дать полный простор своей мести и своей жестокости, своей ярости, которую он называет угодным богу рвением. Одним словом, религия пагубна, так как она узаконивает и оправдывает страсти и преступления, плоды которых пожинает. Согласно утверждению служителей религии, все позволено, когда надо отомстить за всевышнего, и, таким образом, божество существует как будто лишь для того, чтобы оправдывать и прикрывать гибельнейшие злодеяния. Когда атеист совершает преступление, он по крайней мере не может ссылаться на своего бога, который якобы приказывает ему и одобряет его поступок; между тем именно ссылкой на божество изувер оправдывает свою злобу, тиран - свои гонения, жрец - свою жестокость и непокорность, фанатик - свои излишества, монах - свою бесполезность. 
"Не абстрактные теоретические взгляды, но страсти,- говорит Бейль, побуждают нас действовать". Атеизм - это такое мировоззрение, которое не сделает из добродетельного человека дурного, а из дурного добродетельного. "Последователи Эпикура, - говорит тот же автор, - не стали развратными оттого, что они усвоили учение Эпикура; наоборот, они усвоили плохо понятое ими учение Эпикура лишь потому, что были развратны. (Бейль, Разные мысли, 177.) 
Сенека сказал до него: ("Таким образом, они развратничают не под влиянием Эпикура, а, предаваясь порокам, прикрывают свой разврат плащом философии". (Сенека, О счастливой жизни, гл. XII.)) Точно таким же образом испорченный человек может усвоить учение атеизма, воображая себе, что оно дает полный простор его страстям. Но конечно, он заблуждается: правильно понятый атеизм основывается на требованиях природы и разума, которые в отличие от религии никогда не оправдывают преступлений дурных людей. 
Так как нравственность поставили в зависимость от существования и воли бога, из которого сделали образец для людей, то это, несомненно, должно было повлечь за собой весьма отрицательные последствия. Развратные люди, обнаружив всю ложность и сомнительность этих гипотез, дали простор всем своим порокам; решили, что нет никаких реальных оснований делать добро; вообразили, что добродетель, как и боги, простой призрак и нет никаких причин поступать добродетельным образом. Но ведь ясно, что мы должны исполнять нравственные обязанности не потому, что созданы каким-то богом; мы обязаны делать это как люди, как разумные существа, живущие в обществе и стремящиеся обеспечить себе счастливое существование; независимо от того, существует или не существует бог, наши обязанности останутся неизменными; изучая природу человека, мы убедимся, что пороки - зло, а добродетель вполне реальное благо. Уверяют, будто существовали философы-атеисты, отрицавшие различие между пороком и добродетелью и проповедовавшие распущенность нравов. К ним относят из древних Аристиппа1, Теодора, по прозвищу Атеист, Биона из Борисфена2, Пиррона3 и так далее (см. Диоген Лаэртский), а из современных мыслителей - автора "Басни о пчелах"4, который, может быть, просто желал показать, что при теперешнем положении вещей пороки как бы вошли в плоть и кровь народов и стали им необходимы, подобно тому как крепкие напитки необходимы привыкшему к ним человеку. Автор вышедшей недавно книги "Человек-машина"6 рассуждает о нравственности воистину как буйно помешанный. Если бы эти авторы считались с указаниями природы относительно морали, как и относительно религии, то они убедились бы, что природа не только не ведет к пороку и распущенности, но, наоборот, ведет к добродетели. 
("Природа и мудрость никогда не противоречат друг другу".) Juven., Satur., 14, v. 321. 
Несмотря на мнимые опасности, таящиеся, по мнению многих лиц, в атеизме, древние авторы не высказывались о нем так отрицательно. Диоген Лаэртский сообщает, что Эпикур был невероятно добр, что его отечество воздвигло ему памятники, что у него было бесчисленное множество друзей и его школа существовала очень долго (см. Диоген Лаэртский, X, 9). Хотя Цицерон был противником эпикуреизма, однако он самым лестным образом отзывается о добродетели Эпикура и его учеников, связанных между собой узами исключительной дружбы. (Цицерон, О целях, II, 25.) Философия Эпикура публично преподавалась в Афинах в течение нескольких веков, и Лактанций говорит, что она насчитывала больше приверженцев, чем прочие философские направления: ("Учение Эпикура всегда было более знаменито, чем учения других философов".) Instit. divin., III, 17. Во времена Марка Аврелия в Афинах был преподаватель философии Эпикура, получавший жалованье от этого императора, который сам был стоиком. 
Следовательно, если существовали атеисты, отрицавшие различие между добром и злом и дерзавшие посягать на основы всякой морали, то они просто очень плохо рассуждали в этом пункте; они не изучили природы человека и не узнали настоящего источника его обязанностей; они ошибочно предположили, что мораль, как и теология,- фиктивная наука и, раз уничтожены боги, нет ничего, что могло бы связывать между собой людей. Однако даже самое поверхностное размышление убедило бы их в том, что нравственность основывается на неизменных отношениях, существующих между чувствующими, разумными, общественными существами; что никакое общество не может существовать без добродетели; что ни один человек не может уцелеть, не обуздав своих желаний. Люди по своей природе вынуждены любить добродетель и ненавидеть преступление: здесь действует та же необходимость, которая понуждает их стремиться к счастью и избегать страдания; эта природа заставляет их проводить различие между предметами, которые им нравятся, и предметами, которые им вредны. Пусть найдется безрассудный человек, готовый отрицать различие между пороком и добродетелью; спросите, относится ли он равнодушно к перспективе быть побитым, обокраденным, оклеветанным, опозоренным своей женой и оскорбленным своими детьми, к перспективе испытать предательство со стороны друга и неблагодарность со стороны облагодетельствованного им человека. Его ответ покажет вам, что, несмотря на все свои заявления, он проводит различие между поступками людей и что отличие добра от зла совершенно не зависит от соглашения людей, от их представлений о божестве или от перспективы наград и наказаний в загробной жизни. 
Наоборот, правильно рассуждающий атеист должен был бы понять, что он более, чем кто-либо другой, заинтересован в практическом осуществлении добродетелей, с которыми связано его счастье на земле. Так как атеист не заглядывает за грань своего теперешнего существования, то он, разумеется, должен желать, чтобы его жизнь текла мирно и счастливо. Всякий человек, способный, отрешившись от страстей, углубиться в самого себя, должен понять, что во имя своих личных интересов и своего собственного счастья ему следует избрать средства, необходимые, чтобы жить мирно, без тревог и угрызений совести. Человек имеет известные обязанности по отношению к другим людям не потому, что оскорбил бы бога, причинив ущерб своему ближнему, но потому, что подобным поступком оскорбил бы человека и нарушил законы справедливости, столь существенно важные для всякого существа человеческого рода. 
Мы ежедневно наблюдаем людей, сочетающих с разнообразными талантами, знаниями и умом постыдные пороки и испорченное сердце; их взгляды могут быть истинными в известных отношениях и ложными во многих других; их принципы могут быть правильны, но выводы, которые они из них делают, часто поспешны и ошибочны. Человек может одновременно быть и настолько просвещенным, чтобы избавиться от некоторых из своих заблуждений, и настолько слабым, чтобы не уметь освободиться от своих порочных наклонностей. Люди оказываются такими, какими их делает организация, видоизменяемая привычкой, воспитанием, примером окружающих, формой правления, общественным мнением, более или менее постоянной обстановкой жизни или внезапными обстоятельствами. Их религиозные воззрения и мнимые теории должны уступить их темпераменту, склонностям, интересам или приноровиться к ним. Если теория атеиста не освобождает его от старых пороков, то она не прививает ему новых; религиозное же суеверие доставляет своим поклонникам тысячи предлогов совершать зло без всяких угрызений совести и даже с известным самоудовлетворением. Атеизм по крайней мере оставляет людей такими, каковы они есть; он не толкает на путь неумеренности человека, по своему темпераменту не склонного к излишествам разврата, невоздержанности, жестокости и честолюбия; религиозное же изуверство разнуздывает самые ужасные страсти и доставляет возможность легкого искупления самых постыдных пороков. "Атеизм,- говорит канцлер Бэкон,- оставляет у человека нетронутыми разум, философию, природное благочестие, законы, репутацию и все, что может служить добродетели; религиозное же суеверие уничтожает все эти вещи, подчиняя мысль людей своей тирании; вот почему атеизм никогда не сеет смуты в государстве и делает людей более предусмотрительными и заботящимися о самих себе: ведь он не указывает ничего за пределами этой жизни". Тот же автор прибавляет, что "времена, когда люди склонялись к атеизму, были эпохами величайшего спокойствия; религиозное же изуверство всегда возбуждало умы и толкало их на путь величайших беспорядков, так как оно опьяняло новшествами народ, захватывающий в свои руки все области управления". См. Бэкон, Моральные опыты. Любопытно, что это место пропущено во французском переводе данного трактата! 
Привыкшие к размышлению и ищущие радости в научных исследованиях люди обыкновенно не являются опасными гражданами: каковы бы ни были их умозрения, они не способны производить внезапных революций. Мысль народов, склонных к чудесному и фантастическому, упорно сопротивляется наиболее простым истинам и совершенно не поддается теориям, требующим длинной цепи размышлений и рассуждений. Теория атеизма может быть лишь плодом продолжительных исследований и воображения, охлажденного опытом и размышлением. Мирный Эпикур не нарушил покоя Греции. Поэма Лукреция не вызвала гражданских войн в Риме. Боден6 не был виновником войн Лиги. Сочинения Спинозы не возбудили в Голландии тех же беспорядков, что споры Гомара и Арминия7; Гоббс не вызвал своими сочинениями кровопролития в Англии, где во время его жизни король погиб на эшафоте, став жертвой религиозного фанатизма. 
Одним словом, пусть враги человеческого рода приведут хоть один пример, который бесспорным образом доказал бы, что чисто философские воззрения или противные религии взгляды когда-нибудь вызвали в каком-нибудь государстве волнения. Беспорядки всегда происходили от теологических учений, так как государи и народы в каком-то безумии всегда воображали, что должны принимать в них участие. Опасна лишь та мнимая философия, которую теологи сочетали со своими учениями. Вот эта-то испорченная жрецами философия и раздула пламя раздоров, толкнула народы на путь мятежей, заставила литься потоки крови. Нет такого теологического вопроса, который не причинил бы величайших бед человечеству; между тем все сочинения как древних, так и новых атеистов причиняли несчастье одним лишь их авторам, часто оказывавшимся жертвами всемогущего религиозного обмана. 
Принципы атеизма не годятся для народа, обыкновенно находящегося под опекой жрецов; они не годятся для легкомысленных и живущих рассеянной жизнью людей, наполняющих общество своими пороками и своей бесполезностью; они не годятся для честолюбцев, интриганов, нарушителей спокойствия, любящих ловить рыбу в мутной воде; они не годятся даже для множества просвещенных людей, редко обладающих мужеством окончательно порвать с предрассудками. 
Люди связаны с заблуждениями, которые они впитали с молоком матери, столь многочисленными нитями, что каждый шаг, отрывающий их от этих заблуждений, стоит им бесконечных мук. Даже просвещеннейшие люди часто в каком-нибудь отношении зависят от общепринятых предрассудков. Нелегко чувствовать себя изолированным и в одиночестве придерживаться своих убеждений, отказавшись от языка всего общества; необходимо мужество, чтобы присоединиться к точке зрения, разделяемой лишь немногими лицами. В странах, где прогресс науки сравнительно значителен и где существует известная свобода мысли, легко можно найти множество деистов или нерелигиозных людей, которые, отбросив грубейшие предрассудки толпы, не осмеливаются, однако, добраться до самого их источника и подвергнуть само божество очной ставке с разумом. Не остановись эти мыслители на полпути, они вскоре поняли бы, что бог, исследовать которого у них не хватает мужества, столь же вредное и недопустимое с точки зрения здравого смысла существо, как и все те догматы, таинства, басни и суеверные обряды, нелепость которых уже признана ими; они поняли бы, что, как мы уже показали, все эти вещи являются необходимым следствием первоначальных представлений людей о божественном призраке и что, раз допущено существование такого призрака, нет оснований отбросить выводы, извлекаемые из этого воображением. Малейшее размышление показало бы им, что именно этот призрак является истинной причиной общественных бедствий; что нескончаемые распри и кровавые споры, порождаемые религией и духом партийности, являются неизбежным результатом того значения, которое придают этим призракам, всегда способным зажечь умы. Одним словом, легко убедиться, что воображаемое существо, которое всегда рисуют столь страшными красками, должно сильно действовать на воображение и рано или поздно вызвать споры, фанатизм, безумие. 
Многие люди соглашаются с тем, что крайности, порождаемые религиозным суеверием, представляют собой весьма реальное зло; многие лица жалуются на злоупотребления религией; но лишь весьма немногие понимают, что эти злоупотребления и это зло являются необходимыми следствиями основных принципов всякой религии, которая сама может основываться лишь на подобных несуразных представлениях о божестве. Ежедневно можно встретить людей, разочаровавшихся в религии, но тем не менее утверждающих, что эта религия необходима для народа, который без нее невозможно обуздать. Но разве такое рассуждение не равносильно утверждению, что для народа полезен яд и будто отравлять его, чтобы помешать ему злоупотреблять своими силами, значит совершать хорошее дело? Не значит ли это утверждать, будто полезно прививать народу нелепые, бессмысленные, странные взгляды; будто нужны призраки, чтобы ввести народ в заблуждение, ослепить и подчинить его фанатикам или обманщикам, которые воспользуются его безумием и вызовут повсюду беспорядки? Кроме того, разве религия и в самом деле благотворным образом влияет на нравы народов? Легко заметить, что она порабощает их, нисколько не делая их лучшими; она превращает их в стадо невежественных рабов, из панического страха подчиняющихся игу тиранов и жрецов; она делает из них каких-то тупых существ, не знающих иной добродетели, кроме слепого подчинения нелепым обрядам, которым они придают больше значения, чем реальным добродетелям и моральным обязанностям, остающимся им совершенно неизвестными. Если эта религия случайно сдерживает нескольких робких людей, то она не способна сдержать большинство, увлекаемое свирепствующими подобно эпидемии пороками. Именно в странах, где особенно сильно религиозное суеверие, слабее всего влияние нравственности. Добродетель несовместима с невежеством, суеверием, рабством; рабов можно удержать лишь страхом наказания; невежественных детей можно лишь на короткий срок напугать ложными страхами. Чтобы воспитать людей и получить добродетельных граждан, надо просветить их, показать им истину, объясниться с ними языком разума, дать им понять их интересы, научить их уважать самих себя и бояться стыда, вызвать в них представление об истинной чести, разъяснить им цену добродетели и побуждения, заставляющие ее придерживаться. Можно ли ожидать этих благоприятных результатов от религии, которая унижает людей, или от тирании, которая ставит себе целью смирять, разделять и удерживать их в порабощении? 
Ложная мысль о пользе религии, которая, по мнению многих лиц, способна по крайней мере обуздать народ, происходит от пагубного предрассудка, будто существуют полезные заблуждения и истина может быть опасной. Убеждение в этом может сделать вечными несчастья человечества. Тот, у кого хватит мужества беспристрастно рассмотреть положение вещей, без труда увидит, что все бедствия человечества зависят от его заблуждений и что религиозные заблуждения должны быть особенно пагубны из-за приписываемого им значения, внушаемого ими государям высокомерия, порождаемого ими у подданных холопства, вызываемого ими у народов безумия. Он должен будет признать, что интересы людей требуют полнейшего разрушения именно религиозных заблуждений и что здравая философия должна посвятить себя главным образом их уничтожению. Нечего опасаться, что это вызовет волнения или революции: чем откровеннее будет возвещать о себе истина, тем более странной она покажется; чем проще она будет, тем меньше она пленит людей с их страстью к чудесному; стремление примирить заблуждение с истиной непреодолимо даже у тех, кто ищет ее с величайшим рвением. Знаменитый Бейль, так успешно побуждающий людей сомневаться, правильно замечает, что "только здравая и разумная философия может подобно Геркулесу истребить чудовищ ходячих заблуждений; только она способна освободить разум от опеки" (Pensйes diverses,  21). 
Лукреций до него сказал: 
("Ныне не стрелами яркими дня и не солнца лучами надо рассеивать ужасы я помрачение духа, Но изучением и толкованием законов природы".) 
Lacret., lib. I, v. 147. 
Без сомнения, вот почему атеизм, принципы которого до сих пор не были изложены надлежащим образом, пугает даже самых свободных от предрассудков людей. Расстояние между ходячим суеверием и полным безверием для них слишком велико; вступая в компромисс с заблуждением, они думают, что выбирают золотую середину; они допускают принцип, но отвергают выводы из него; они сохраняют небесный призрак, забывая, что рано или поздно он приведет к тем же самым результатам и породит мало-помалу те же самые безумства в головах людей. Большинство нерелигиозных людей и реформаторов только обрубают сучья у ядовитого дерева, вместо того чтобы совсем срубить его; они не понимают, что это дерево принесет потом те же самые плоды. Теология, религия всегда будут своего рода скоплениями горючего материала: работа воображения должна под конец вызвать пожары. До тех пор пока жреческому сословию будет дано право отравлять душу молодежи, приучать ее трепетать перед пустыми словами, пугать народы именем грозного бога, фанатизм будет царить над умами, обману не трудно будет разжигать смуты в государствах; самый обычный призрак, вскормленный и видоизмененный все преувеличивающим человеческим воображением, мало-помалу станет могучим колоссом, губящим всех людей и низвергающим государства. Деизм - это мировоззрение, на котором человеческая мысль не сможет долго задержаться: построенный на иллюзии, он рано или поздно выродится в нелепое и пагубное суеверие. 
Можно встретить множество нерелигиозных людей и деистов в странах, где существует свобода мысли, то есть где светская власть уравновешивает власть духовную. Но зато можно встретить много атеистов в странах, где религиозное суеверие, поддерживаемое светской властью, дает чувствовать тяжесть своего ига и бесстыдно злоупотребляет своей неограниченной властью. Говорят, что атеисты реже встречаются в Англии и протестантских странах с их религиозной терпимостью, чем в странах римско-католических, где государи обыкновенно нетерпимы и являются противниками свободы мысли. В Японии, Турции, Италии и особенно в Риме можно встретить множество атеистов. Чем могущественнее религиозное суеверие, тем больше оно возмущает умы, не сокрушенные им. Италия - родина Джордано Бруно, Кампанеллы, Ванини и так далее. Можно предположить, что, не подвергайся Спиноза гонениям и грубому обращению со стороны главарей синагоги, он никогда не создал бы своей философской системы. Можно также допустить, что ужасы фанатизма в Англии, стоившие жизни Карлу I, толкнули Гоббса на путь атеизма. Его ненависть к власти жрецов, может быть, внушила ему его теорию, столь благоприятную для абсолютной власти государей. Он полагал, что для государства лучше иметь одного светского деспота, обладающего правом распоряжаться даже религией, чем толпу духовных тиранов, всегда готовых вызвать в нем смуту. Спиноза, соблазненный идеями Гоббса, впал в то же заблуждение в своем "Tracfcatus theologico-politicus", a также в своем трактате ("0 церковном праве"). Действительно, если наука, философия, мысль не совсем задушены в этих странах, то большинство мыслящих людей, возмущенных злоупотреблениями религии, ее бесчисленными безумствами, развратом, тираническим поведением ее жрецов и цепями, которые она налагает, начинает резонно думать, что, чем дальше от нее и ее принципов, тем лучше; бог, на котором основывается подобная религия, становится для них столь же ненавистным, как и она сама; угнетение, исходящее от религии, переносится ими на самого бога; они понимают, что жрецами грозного, ревнивого, мстительного бога могут быть лишь такие же служители; в результате этот бог становится предметом ненависти всех просвещенных и добродетельных людей, исполненных жажды справедливости, свободы, гуманности и пылающих ненавистью к тирании. Угнетение вызывает протест в сердцах людей; оно заставляет их внимательно изучать причину их бедствий: 
несчастье - могучий стимул, направляющий мысль к истине. Как опасен должен быть для лжи разгневанный разум! Он срывает с нее маску; он преследует ее в последнем убежище; он торжествует - хотя бы скрытым образом - при виде ее растерянности. 
Глава 13. О ПОБУЖДЕНИЯХ, ВЕДУЩИХ К АТЕИЗМУ; МОЖЕТ ЛИ БЫТЬ ОПАСНО ЭТО МИРОВОЗЗРЕНИЕ, ДОСТУПНО ЛИ ОНО ПОНИМАНИЮ ТОЛПЫ? 
Приведенные выше соображения и факты дают нам возможность ответить лицам, спрашивающим, что за интерес людям не признавать существования бога. Тирания, бесчисленные гонения и насилия, совершающиеся во имя этого бога; невежество и рабство, в котором его жрецы повсюду держат народы; порождаемые этим богом кровавые распри; множество несчастных, наполнивших мир благодаря религиозным учениям,- всего этого вполне достаточно, чтобы побудить всякого, обладающего сердцем и разумом человека задуматься над доводами, приводимыми в пользу бытия такого пагубного для людей существа. 
Один очень талантливый теист спрашивает: может ли что-нибудь, кроме дурного настроения, порождать ameucmoe? См. Шефтсбери, Письмо об энтузиазме. Доктор Спенсер говорит, что "благодаря коварству дьявола, старающегося сделать божество ненавистным для нас, оно представляется нам в отвратительных чертах, делающих его похожим на голову Медузы; под влиянием этого люди иногда вынуждены броситься в объятия атеизма, чтобы избавиться от этого гнусного демона". Можно возразить доктору Спенсеру, что демоном, старающимся сделать божество ненавистным для пас, является духовное сословие, которое во имя своих интересов повсюду и всегда стремилось устрашить людей, чтобы сделать из них рабов и орудия своих страстей. Бог, не заставляющий людей трепетать, не представляет никакой выгоды для попов. Да, отвечу я ему, для этого существуют другие причины: желание познать важные для нас истины; могущественное побуждение узнать, что нам следует думать о предмете, который называют самым важным для пас; наконец, страх ошибиться в существе, которое интересуется взглядами людей и не допускает, чтобы ошибались на его счет. Но если бы даже этих причин не существовало, то разве негодование или, если угодно, дурное настроение не явилось бы вполне достаточными законным мотивом, побуждающим к тому, чтобы лучше разобраться в притязаниях и правах невидимого тирана, во имя которого на земле совершается столько преступлений? Может ли какой-нибудь мыслящий, чувствующий и имеющий сердце человек не возмутиться жестоким деспотом, явно являющимся источником всех бедствий человеческого рода? Разве не этот роковой бог является одновременно и предлогом и причиной угнетения и порабощения человечества, ограничивающего его кругозор невежества, унижающего его суеверия, сковывающих его бессмысленных обрядов, разделяющих его споров, испытываемого им насилия? Какой человек, в котором не окончательно погасло человеческое чувство, не восстанет против призрака, повсюду изображаемого в виде капризного, бесчеловечного, безрассудного тирана? 
К этим столь естественным мотивам мы можем прибавить другие, еще более настойчивые побуждения, неизбежно появляющиеся у всякого рассуждающего человека. Что, например, убедительнее в этом отношении страха, порождаемого в уме всякого последовательно мыслящего человека представлением о каком-то странном боге, который способен сердиться из-за самых скрытых мыслей человека; которого можно оскорбить, даже не зная этого; которому не знаешь, как угодить; который не связан никакими правилами обычной справедливости, не имеет никаких обязанностей по отношению к своим жалким созданиям, позволяет им иметь пагубные склонности и дает им свободу следовать этим склонностям, чтобы затем получить гнусное удовлетворение, наказывая их за проступки, совершенные ими с его разрешения? Самое разумное и правильное для человека - попытаться изучить природу, свойства и права столь сурового судьи, налагающего вечные наказания за совершенные в минуту безрассудства проступки. Разве не верх безумия подобно большинству людей спокойно носить тяжкое иго представлений о божестве, всегда готовом уничтожить людей в своей ярости? Отвратительные качества божества в том виде, в каком их изображают обманщики, говорящие от его имени, заставляют всякое разумное существо изгнать его из своего сердца, сбросить его гнусное иго, подвергнуть отрицанию бытие бога, которого делают ненавистным приписываемым ему поведением и смешным рассказываемыми о нем повсюду баснями. Если бы бог, ревниво оберегающий свою славу, действительно существовал, то, без сомнения, самым тяжким преступлением в его глазах должно было бы быть богохульство этих плутов, наделяющих его самыми отвратительными чертами; он должен был бы больше возмущаться своими гнусными служителями, чем теми, кто отрицает его бытие. Призрак, которому суеверный человек поклоняется, проклиная его в глубине души, столь ужасен, что размышляющий о нем мудрец должен отказать ему в своем почитании, возненавидеть его и предпочесть полное небытие перспективе попасть в его жестокие руки. Ужасно, кричит нам фанатик, попасть в руки живого бога; чтобы избегнуть этого, здравомыслящий человек предпочтет броситься в объятия природы; только здесь он найдет надежное убежище от всех чудовищных призраков, порожденных фанатизмом и обманом, верную пристань от постоянных бурь, вызываемых в умах людей религиозными воззрениями. 
Деист не замедлит сказать, что бог вовсе не таков, каким его рисует религиозное суеверие. Но атеист ответит ему, что само это религиозное суеверие и все связанные с ним нелепые и пагубные воззрения являются лишь следствием темных и ложных представлений о божестве; что для оправдания распространяемых о божестве нелепых и непостижимых идей вполне достаточно признать его непостижимым; что эти таинственные нелепости необходимым образом вытекают из представления о нелепом призраке, способном порождать только другие призраки, которыми так переполнено заблуждающееся воображение смертных. Нужно уничтожить этот главный призрак, чтобы добиться покоя, понять свои настоящие отношения и обязанности и достигнуть безмятежности духа, без которой на земле невозможно счастье. Если бог суеверного человека страшен и отвратителен, то бог теиста является внутренне противоречивым существом и, если внимательно вдуматься в него, таит в себе гибельные для людей следствия, которые рано или поздно используют религиозные обманщики. Только природа и открываемые нам ею истины способны дать уму и сердцу человека прочную основу, которую не сможет поколебать никакая ложь. 
Ответим также тем, кто не перестает повторять, будто только интересы и страсти склоняют людей к атеизму и страх грядущих наказаний побуждает испорченных людей пытаться устранить судью, которого они имеют основание опасаться. Мы охотно согласимся с тем, что страсти и интересы людей побуждают их производить изыскания: незаинтересованный человек не станет заниматься изысканиями; человек, лишенный страстей, не станет энергично производить поиски чего-либо. Поэтому остается только определить, правомерны или нет страсти и интересы, побуждающие некоторых мыслителей обсуждать вопрос о бытии божьем. Мы уже указали на эти интересы и нашли, что испытываемые людьми страхи и тревоги являются для всякого здравомыслящего человека вполне достаточными побуждениями для того, чтобы постараться убедиться, необходимо ли ему проводить всю жизнь в непрерывном беспокойстве. Неужели несчастный человек, несправедливо закованный в цепи, не вправе желать разбить их или же изыскивать средства, чтобы вырваться из своей тюрьмы и избавиться от угрожающих ему на каждом шагу наказаний? Неужели его страсть к свободе не правомерна, неужели он вредит своим товарищам по несчастью, избавляясь от ударов тирании и помогая им избавиться от нее? Что такое неверующий, как не заключенный, вырвавшийся из всемирной тюрьмы, в которой тиранический обман удерживает всех смертных? Что такое писатель-атеист, как не вырвавшийся из тюрьмы узник, доставляющий своим товарищам, имеющим мужество следовать за ним, средство избавиться от ужасов, которые им угрожают? Жрецы беспрестанно повторяют, что гордость, тщеславие" желание отличиться от большинства смертных толкают на путь неверия. Они поступают в этом отношении так, как вельможи, которые называют нахалами всех отказывающихся пресмыкаться перед ними. Всякий здравомыслящий человек вправе спросить у жреца: почему твои рассуждения правильнее моих? Почему я должен отказаться от своего разума в пользу твоих бредней? С другой стороны, жрецам можно сказать, что выгода делает их жрецами и заставляет их становиться теологами; интересы их страстей, гордости, скупости, честолюбия и так далее привязывают их к системам, плодами которых пользуются только они одни. Как бы то ни было, жрецы должны были бы довольствоваться своей властью над толпой и позволить мыслящим людям не падать ниц пред их пустыми идолами. Ведь Тертуллиан сказал: ("Кто же заставляет философа приносить жертвоприношение?"). 
Мы охотно согласимся также с тем, что часто испорченность нравов, разврат, распутство и даже легкомыслие могут приводить к безверию; но можно быть свободомыслящим, неверующим и даже выставлять напоказ свое неверие, при всем том не будучи атеистом. Ведь существует большое различие между людьми, которые пришли к безверию путем рассуждения, и людьми, которые отвергают или презирают религию лишь потому, что она является для них мрачным учением или стеснительной уздой. Есть немало людей, которые отказываются от общепринятых предрассудков просто из тщеславия или веры на слово; эти мнимые вольнодумцы сами ничего не исследовали; они полагаются на мнения других людей, которые, по их предположению, основательно обсудили соответствующие вопросы. У неверующих этого рода нет никаких прочных взглядов; неспособные к самостоятельному рассуждению, они с трудом следуют за рассуждениями других лиц. Они нерелигиозны по той же причине, по какой большинство людей религиозно, то есть из легковерия подобно толпе или из-за выгоды подобно жрецам. Разве сластолюбец, погрязший в беспутстве развратник, честолюбец, интриган, легкомысленный человек, распутная женщина, модный остроумец в состоянии высказать здравые суждения о религии, которой они не изучали, почувствовать силу какого-нибудь аргумента, понять какую-нибудь систему в ее целом? Если в ослепляющем вихре страстей они замечают иногда слабые проблески истины, то у них остаются от этого лишь мимолетные скоро исчезающие следы. Испорченные люди выступают против религии лишь потому, что считают ее враждебной их страстям; добродетельный же человек восстает против нее потому, что считает ее враждебной добродетели, вредной для своего счастья, опасной для своего покоя и гибельной для человечества. Арриан говорит, что, когда люди думают, что боги противятся их страстям, они проклинают их и опрокидывают их алтари. Чем смелее взгляды атеиста, чем более странными и подозрительными они кажутся другим людям, тем строже он должен соблюдать свои обязанности, если не хочет, чтобы его поведение опровергало его теорию, призванную при надлежащем ее углублении показать всю достоверность и необходимость морали, которую все религии стремятся сделать проблематичной либо совершенно извратить. 
Когда на нашу волю действуют разнообразные скрытые мотивы, то очень трудно сказать, что именно ее определяет; дурной человек может прийти к неверию или атеизму в силу побуждений, в которых он не решается признаться самому себе; он может заблуждаться и, воображая, что ищет истину, следовать голосу своих страстей; он может отрицать бытие верховного существа без особых размышлений, просто из соображений выгоды. Однако страсти иногда оказываются полезными; серьезный интерес заставляет нас внимательнее изучать вещи; нередко он может заставить открыть истину даже такого человека, который совершенно не искал ее и жаждал добиться покоя, обманув самого себя. Испорченный человек, наталкивающийся на истину, похож на человека, который, убегая от мнимой опасности, видит на своем пути опасную змею и давит ее: он случайно и, так сказать, неумышленно делает то, что менее напуганный человек сделал бы вполне сознательно. Дурной человек, боящийся своего бога и желающий избавиться от него, может, разумеется, обнаружить нелепость ходячих представлений о боге, не понимая, однако, что это нисколько не меняет очевидности и необходимости исполнения им своих обязанностей. 
Чтобы здраво судить о вещах, необходимо быть незаинтересованным; чтобы понять какую-нибудь великую систему в целом, необходимы знания и умение логически мыслить. Только добродетельный человек способен исследовать доказательства бытия божьего и принципы всякой религии; только человек, знающий природу и ее законы, способен понять и мысленно охватить систему природы, постигнув связь действующих в ней причин. Дурной человек и невежда не способны рассуждать добросовестно; только добродетельный человек пригоден для столь великого начинания. Но в этом случае он, казалось бы, должен мечтать о существовании бога, награждающего добродетель людей? Если же при всем том такой человек отказывается от выгод, на которые мог бы надеяться благодаря своей добродетели, то он поступает так лишь потому, что считает эти выгоды, равно как и представление об обеспечивающем их существе, мнимыми; размышляя над характером божества, он вынужден признать, что нельзя рассчитывать на капризного деспота и что порождаемые идеей такого деспота гнусности и безумства бесконечно перевешивают ничтожные выгоды, вытекающие из признания его существования. Действительно, всякий мыслящий человек должен заметить, что на одного робкого человека, слабые страсти которого сдерживаются этим богом, приходятся миллионы других, которых бог не может обуздать и чьи желания он, напротив, распаляет; что на одного человека, которого может утешить бог, есть тысячи других, которых он доводит до ужаса и отчаяния и заставляет стенать; одним словом, такой человек должен убедиться, что если и находятся отдельные, не особенно последовательные фантазеры, осчастливленные богом, то зато бог порождает раздоры, убийства и скорбь в обширных странах, погружая целые народы в печаль и уныние. 
Как бы то ни было, перестанем интересоваться мотивами, побуждающими человека усвоить ту или иную теорию; исследуем лучше саму эту теорию, постараемся убедиться, насколько она истинна; и если увидим, что она основывается на истине, то никогда не сможем считать ее опасной. Только ложь всегда вредна людям; и если заблуждение - единственный источник их бедствий, то разум - истинное лекарство от них. Перестанем также интересоваться поведением человека, излагающего нам определенную теорию; его взгляды, как уже было сказано, могут быть вполне здравыми, хотя его поведение всецело достойно порицания. Если теория атеизма не может сделать дурным человека, не склонного к злу по своему темпераменту, то точно так же она не может сделать хорошим того, кому в свою очередь чужды мотивы, побуждающие к добру. Но мы доказали во всяком случае, что придерживающийся извращенной морали суеверный человек, в котором бурлят сильные страсти, находит в отличие от атеиста в самой своей религии тысячи лишних предлогов вредить человеческому роду. Атеист не может прикрываться маской фанатизма и объяснять этим свою мстительность, свои неистовства, свои крайности; атеист не может искупить с помощью денег или некоторых обрядов ущерб, причиненный им обществу; он не имеет возможности примириться со своим богом и при помощи нескольких легких церемоний успокоить угрызения совести; если преступление не окончательно убило в его сердце всякие чувства, то он вынужден всегда носить внутри себя неумолимого судью, который постоянно упрекает его в гнусном поведении, заставляет его краснеть от стыда, ненавидеть самого себя, бояться взглядов других людей и их отвращения. Дурной и суеверный человек, совершающий преступление, конечно, испытывает угрызения совести, но его религия скоро доставляет ему способ избавиться от них, и его жизнь является обычно длинной цепью проступков и сожалений о них, грехов и искуплений; мало того, чтобы искупить свои прежние преступления, он, как мы видели, совершает другие, более тяжкие; не имея твердых взглядов в вопросах нравственности, он привыкает считать греховным лишь то, что запрещают ему делать служители и толкователи воли его бога. Он считает добродетелями, или средствами загладить свои проступки, самые ужасные деяния, которые, как его уверяют, угодны этому богу. Так, фанатики нередко искупали свирепыми гонениями свои прелюбодеяния, подлости, несправедливые войны и захваты и, желая омыться от своих неправедных деяний, устраивали кровавые бани верующим, которых упрямство превращало в жертв и мучеников. 
Принципы правильно рассуждающих атеистов, ознакомившихся с законами природы, всегда более надежны и гуманны, чем принципы верующих: последние под влиянием своей религии - то мрачной, то мечтательно-восторженной - либо становятся жестокими мучителями, либо начинают предаваться всяким бредням. Но атеисту никогда нельзя внушить, будто насилия, несправедливость, гонения, убийства - добродетельные или законные поступки. Мы ежедневно наблюдаем, как религия до того затуманивает головы в других отношениях гуманных, справедливых и рассудительных людей, что они начинают считать своим долгом самым жестоким образом обращаться с инакомыслящими. Еретики, неверующие перестают быть людьми в глазах религиозных изуверов. Во всех государствах, зараженных ядом религии, мы наблюдаем бесчисленные примеры юридически обоснованных убийств, совершаемых жестокими и бессовестными судами; судьи, справедливые в других вопросах, перестают быть такими, лишь только дело доходит до теологических призраков; они воображают, что, обагряя свои руки кровью, совершают угодное богу дело. Почти повсюду законы, подчиненные религиозному суеверию, являются соучастниками его неистовств: они оправдывают или даже вменяют в обязанность акты жестокости, находящиеся в вопиющем противоречии с правами человечества. Президент де Граммов с удовлетворением, поистине достойным каннибала, излагает подробности казни Ванини, сожженного в Тулузе, несмотря на его отказ от взглядов, послуживших причиной его обвинения. Этот президент считает неприличными даже вопли, вызванные пытками у этой несчастной жертвы религиозной жестокости. Разве не слепцы все эти ревнители религии, которые, будучи движимы благочестием или чувством долга, с таким легким сердцем приносят ей в жертву намеченных ею лиц? Разве они не тираны, неправедно насилующие мысль и воображающие в своем безумии, будто ее можно поработить? Разве они не фанатики, из которых продиктованные бесчеловечными предрассудками законы делают диких зверей? А что представляют собой все эти государи, которые в своем стремлении отомстить за божество терзают и преследуют подданных и приносят человеческие жертвы злобным людоедам богам? Разве они не превратились под действием религиозного фанатизма в каких-то тигров? А что представляют собой все эти так заботящиеся о спасении душ жрецы, которые нагло врываются в святилище мысли, чтобы найти во взглядах людей предлог для нанесения им вреда? Разве это не гнусные негодяи и нарушители душевного покоя людей, почитаемые религией и ненавистные разуму? Есть ли в глазах человечества более гнусные злодеи, чем подлые инквизиторы, которым ослепление государей дает право суда над их собственными противниками, посылаемыми затем на костры? Между тем суеверные народы окружают их почитанием, а цари осыпают их милостями. Наконец, разве мы не знаем тысяч примеров, когда религия была зачинщицей и покровительницей самых неслыханных злодеяний? Разве она тысячи раз не вкладывала в руки людей губительные кинжалы, не разнуздывала страстей более страшных, чем те, которые ею якобы сдерживались, и не разрывала священнейших для человечества уз? Разве под предлогом долга, веры, благочестия, религиозного рвения она не становилась на сторону жестокости, алчности, честолюбия, тирании? Разве религия не оправдывала тысячи раз человекоубийства, вероломство, клятвопреступления, мятежи, цареубийства? Разве сами государи, часто становившиеся мстителями божества и ликторами религии, не делались сотни раз ее несчастными жертвами? Одним словом, разве имя божье не было символом самых горестных безумств и самых ужасных преступлений? Разве "алтари всех богов не утопали повсюду в крови? И разве божество, каким бы его ни изображали, не было всегда причиной или предлогом бесстыднейшего нарушения прав человечества? Полезно заметить, что христианская религия, которая кичится тем, будто она сообщила человечеству самые правильные представления о божестве, и всегда, когда ее обвиняют в мятежности и кровожадности, изображает своего бога благим и милосердным; которая похваляется тем, что она проповедует возвышеннейшую мораль, и уверяет, будто она установила вечный мир и согласие между ее сторонниками,породила больше распрей, раздоров, гражданских и политических воин, всякого рода преступлений, чем все остальные религии, вместе взятые. Нам скажут, может быть, что вместе с ростом просвещения эта религия перестанет производить те пагубные действия, которые она производила раньше. На это мы ответим, что фанатизм всегда будет столь же опасным, что и ныне; раз не устранена причина, то следствия должны остаться теми же самыми. Таким образом, до тех пор пока религиозное суеверие будет окружено почетом и наделено властью, останутся в силе споры, гонения, инквизиции, цареубийства, смуты и так далее. Пока люди в своем безрассудстве будут считать религию самой важной для них вещью, служители религии под предлогом интересов божества, прикрывающих в действительности их собственные выгоды, сумеют распоряжаться всем на земле. Христианская церковь может избавиться от обвинений в нетерпимости или жестокости только одним способом: она должна торжественно заявить, что не дозволено преследовать или вредить своим ближним из-за различия в религиозных взглядах. Но на это ее служители никогда не согласятся. Пока атеист находится в здравом рассудке, он никогда не согласится с тем, что подобные поступки правомерны; он никогда не допустит, чтобы человек, совершающий их, мог заслуживать уважения; только изувер, забывающий в своем религиозном ослеплении очевиднейшие принципы нравственности, природы, разума, может вообразить, что худшие злодеяния являются добродетелями. Если атеист испорчен, то он во всяком случае знает, что поступает дурно; ни жрец, ни бог не сумеют убедить его, что он поступает хорошо; какие бы преступления он ни совершил, они никогда не будут хуже злодеяний, спокойно совершаемых верующими людьми, которых религиозное суеверие заражает ядом своего неистовства или которым оно выдает даже эти преступления за похвальные и ведущие к искуплению поступки. 
Таким образом, каким бы дурным ни предположить атеиста, он в худшем случае станет поступать так, как верующий человек, которого его религия часто толкает на преступления, изображаемые ею в виде добродетелей. Что касается невоздержанности, распутства, сластолюбия, прелюбодеяния, то в этом атеист ничем не отличается от самого верующего человека, часто соединяющего со своим легковерием пороки и преступления, которые жрецы легко прощают ему при условии, чтобы он признавал их власть. Если такой верующий индус, то брахманы омоют его грехи в Ганге под чтение молитв. Если верующий еврей, то он замолит свои грехи, совершая приношение. Если верующий японец, то он должен совершить для этого паломничество. Если это магометанин, то достаточно ему посетить могилу своего пророка, чтобы его признали святым. Если это христианин, то он станет молиться и поститься, упадет к ногам своих попов, исповедуясь перед ними в своих грехах, а последние отпустят ему грехи во имя всевышнего, продав ему индульгенции, и никогда не станут порицать его за преступления, совершаемые им ради них. 
Нам постоянно твердят, что непристойное или преступное поведение жрецов и их приверженцев отнюдь не колеблет достоинств самого религиозного учения. Но почему же к поведению атеиста подходят с другой меркой? Ведь, как мы уже доказали, атеист может обладать правильной и здравой нравственностью, поступая, однако, самым беспутным образом. Если бы о взглядах людей судили по их поведению, то какая религия выдержала бы это испытание? Станем же рассматривать взгляды атеиста безотносительно к его поведению; примем его точку зрения, если считаем ее истинной, полезной, разумной; отвергнем его образ действия, если считаем последний достойным порицания. Имея перед собой произведение, полное истины, мы совершенно не интересуемся поведением его творца. Какое дело миру до того, был ли Ньютон скромным или невоздержным, целомудренным или распутным человеком? Для нас важно только знать, правильно ли он рассуждал, верны ли его принципы, согласованы ли между собой все части его системы, содержит ли его произведение больше доказанных истин, чем рискованных гипотез? Будем так же судить и о принципах атеиста: 
если они странны и непривычны, то тем больше оснований внимательнее исследовать их; если его рассуждения правильны и он доказал какие-нибудь истины, то пусть признают их; если же он в чем-нибудь ошибся, то пусть отличат истину от лжи; но пусть не поступают согласно ходячему предрассудку и не отвергают из-за какого-нибудь второстепенного заблуждения массу бесспорных истин. Ошибающийся атеист может взвалить ответственность за свои проступки на слабость своей природы с неменьшим правом, чем верующий человек. Атеист может обладать пороками или недостатками, он может плохо рассуждать, но зато его ошибки не повлекут за собой тех последствий, какими сопровождаются религиозные заблуждения; они не станут разжигать среди народов пламя раздоров; атеист не будет оправдывать своих пороков и своих заблуждений ссылкой на религию; он не будет приписывать себе непогрешимости подобно надменным теологам, окружающим свои безумства божественным ореолом и предполагающим, что небо благословляет все лживые софизмы и заблуждения, которые они распространяют на земле. 
Нам скажут, может быть, что неверие разрушает могущественнейшие узы общественной жизни, уничтожая святость клятв и присяг. Я отвечу на это, что клятвопреступление нередко встречается у самых религиозных народов и у лиц, утверждающих, что они совершенно не сомневаются в бытии божьем. Говорят, что Диагор, раньше бывший верующим человеком, стал атеистом, когда увидел, что боги оставили в живых человека, ложно призвавшего их в свидетели. Сколько атеистов должно было бы быть среди нас, если бы мы поступали подобно ему. Оттого, что при заключении обязательств люди призывали имя какого-то неизвестного и невидимого существа, эти обязательства и торжественнейшие договоры нисколько не стали крепче. В доказательство этого я сошлюсь в особенности на вас, о вожди народов! Много ли вы считаетесь с этим богом, образом которого вы будто бы являетесь, от которого вы якобы получили право повелевать народами, которого вы так часто призываете в свидетели ваших клятв и хранители ваших договоров, суда которого вы будто бы так боитесь, когда дело идет даже о самом ничтожном вашем интересе. Свято ли вы соблюдаете священные договоры, заключаемые вами с вашими союзниками и подданными? Вы, о государи, часто соединяющие столь мало добродетели со столь большим благочестием, не выдерживаете тяжести истины; услышав мой вопрос, вы, разумеется, покраснеете от стыда и должны будете сознаться в том, что одинаково легкомысленно относитесь как к богам, так и к людям. Но это но все! Разве религия часто не освобождает вас от ваших клятв? Разве она не предписывает вам быть вероломными и нарушать клятвы, особенно когда дело идет о ее священных интересах? Разве она не освобождает вас от ваших обязательств по отношению к тем, кого она осуждает? Разве, сделав вас вероломными клятвопреступниками, она в то же время не освобождает иногда ваших подданных от присяги, связывавшей их с вами? В католицизме, то есть в самой суеверной и насчитывающей наибольшее количество приверженцев христианской секте, существует правило, что не следует соблюдать верность обещаниям, данным еретикам. Ведь так постановил Констанцский вселенский собор, по велению которого, несмотря на охранную грамоту императора, были сожжены Ян Гус и Иероним Пражский. Как известно, римский первосвященник имеет право освобождать своих последователей от их клятв и обетов; этот самый первосвященник часто присваивал себе право низлагать королей и освобождать их подданных от присяги. 
Любопытно, что законодательство христианских народов устанавливает присягу, в то время как Христос формально запретил ее. Если мы пристальнее рассмотрим положение вещей, то должны будем убедиться, что при таких вождях религия и политика являются настоящими школами клятвопреступления. Ни в одном государстве мошенников нисколько не останавливает требование призвать имя божье в их очевиднейших плутнях, имеющих целью удовлетворение самых низменных интересов. Чему же тогда служат клятвы и присяги? Это ловушки, рассчитанные только на простаков. Присяги повсюду являются простой формальностью: с одной стороны, они ни к чему не обязывают преступников, а с другой - ничего не прибавляют к обязательствам добродетельных людей, которые и без присяг не решились бы их нарушить. Верующий клятвопреступник, разумеется, ничем не лучше атеиста, не сдерживающего своих обещаний; и тот и другой одинаково не заслуживают доверия своих сограждан и уважения добродетельных людей; если один не чтит бога, в которого верит, то другой не обращает внимания ни на разум, ни на свою репутацию, ни на общественное мнение, с которым должен считаться всякий рассудительный человек. "Клятва,говорит Гоббс, - ничего не прибавляет к обязанности; она лишь действует на воображение того, кто клянется, усиливая у него страх нарушить обязательство, которое он должен был бы выполнить и без всякой клятвы". 
Часто задавали вопрос, существует ли народ, не имеющий никакого представления о божестве, и мог ли бы существовать народ, состоящий из одних атеистов. Вопреки утверждениям некоторых теоретиков на земле вряд ли существует более или менее многочисленный народ, совершенно лишенный представлений о некоей невидимой силе, которой он воздает почитание. Некоторые авторы полагали, что китайский народ атеистичен; но это заблуждение, виновниками которого являются христианские миссионеры, привыкшие считать атеистами тех, кто имеет отличные от их собственных воззрений взгляды на божество. Китайский народ, по-видимому, очень суеверен; но им управляют государи, которые отнюдь не суеверны, хотя вовсе и не являются атеистами. Если Китай действительно представляет собой такое цветущее государство, каким его нам описывают, то его пример доказывает, что правители, будучи несуеверными, могут отлично управлять суеверными народами. 
Уверяют, будто гренландцы не имеют никакого представления о божестве. Однако трудно представить, чтобы дело обстояло таким образом у столь дикого и столь обиженного природой народа. Поскольку человек является боязливым и невежественным животным, он неизбежно становится суеверным в несчастье и либо сам создает себе бога, либо принимает идею бога, которую внушают ему другие люди. Поэтому вряд ли можно серьезно допустить существование на земле народа, которому было бы совершенно чуждо понятие божества. Один укажет нам на солнце, луну, звезды; другой - на море, озера, реки, доставляющие ему пропитание, деревья, дающие ему убежище от непогоды; третий - на скалу странной формы, высокую гору или вызывающий у него удивление вулкан; четвертый - на вызывающего у него страх крокодила, опасную змею, пресмыкающееся, которому он приписывает свои удачи и неудачи; наконец, каждый с благоговением укажет вам на свой фетиш, на своего домашнего бога-хранителя. 
Но дикарь не извлекает из существования своих богов тех же выводов, что цивилизованный человек; дикие народы не любят много рассуждать о своих божествах; дикари не думают, будто эти божества должны влиять на их нравы и вообще занимать их мысль; они довольствуются грубым, простым, чисто внешним поклонением своим богам, не предполагая, чтобы эти невидимые силы интересовались их поведением по отношению к ближним; одним словом, дикари не связывают своей морали со своей религией. Эта мораль груба, как и следует ожидать от невежественного народа; она соответствует его немногочисленным потребностям; она часто неразумна, представляя собой плод невежества, отсутствия опыта и плохо сдерживаемых страстей людей, находящихся, так сказать, в состоянии младенчества. Только в обширном цивилизованном обществе с его бесчисленными потребностями и взаимно перекрещивающимися интересами приходится создавать для установления единомыслия правительства, законы, публичное богослужение, единообразные религиозные системы; именно в подобном обществе благодаря более тесным взаимоотношениям людей начинается деятельная работа мысли и процесс уточнения и углубления понятий; именно здесь правители начинают прибегать к невидимым силам, чтобы, пользуясь страхом перед этими силами, обуздывать людей, делать их послушными, заставлять их подчиняться правительству и жить в мире. Так политика и мораль мало-помалу вплетаются в религиозную систему. Вожди народов, часто сами суеверные, не знающие собственных интересов, мало знакомые со здравой моралью и истинными побуждениями человеческого сердца, считают очень важным - и с точки зрения собственного авторитета, и с точки зрения благополучия и покоя общества - внушать своим подданным религиозные взгляды, угрожать им невидимым небесным призраком, обращаться с ними как с детьми, которых успокаивают всякого рода сказками и баснями. Вожди и государи, опираясь на эти передаваемые от народа к народу религиозные выдумки, жертвами которых часто становятся и они сами, теряют охоту к просвещению; они оставляют в пренебрежении законы, предаются изнеженности, следуют только своим прихотям, возлагая на богов заботу о своих подданных; просвещение народов поручается жрецам, которые стараются сделать их послушными и набожными и с ранних лет приучают их трепетать перед невидимыми и видимыми богами. 
Так, руководители народов держат последних в каком-то вечном состоянии детства, обуздывая их посредством страха перед пустыми призраками; так, политика, юриспруденция, воспитание, нравственность повсюду проникаются заразой суеверия; так, люди знакомятся лишь с одними религиозными обязанностями; так, представление о добродетели ошибочно ассоциируется с представлением о воображаемых силах, которые предписывают людям то, что подсказывают им обманщики; так, мораль становится шаткой и зыбкой; так, людей уверяют, будто без бога для них не существует никакой морали; так, государи и подданные, одинаково не понимая своих настоящих интересов, естественных обязанностей и взаимных прав, привыкают считать религию необходимой для нравственности и управления людьми и видеть в ней самое надежное средство для достижения могущества и счастья. 
Исходя из этих представлений, ложность которых мы неоднократно доказывали, многие в общем просвещенные люди считают невозможным длительное существование общества, состоящего из атеистов1. Разумеется, обширное общество, не имеющее ни религии, ни морали, ни правительства, ни законов, ни системы воспитания, ни принципов, не могло бы существовать; такое общество представляло бы собой объединение существ, готовых вредить друг другу, или каких-то детей, слепо следующих самым гибельным побуждениям. Но разве в лучшем положении находятся теперешние государства со всем их религиозным аппаратом? Разве государи не пребывают почти во всех странах в состоянии непрерывной войны со своими подданными? Разве эти подданные, несмотря на все угрозы религии и на устрашающий вид, который она придает своим божествам, хоть на минуту перестают вредить друг другу и делать друг друга несчастными? Разве сама религия со своими сверхъестественными теориями перестает льстить страстям и тщеславию государей, разжигая в то же время пламя раздора между гражданами, придерживающимися различных вероучений? Разве силы ада, предназначенные якобы для пагубы человеческого рода, способны причинить большие бедствия на земле, чем фанатизм и религиозное изуверство - эти порождения теологии? Одним словом, разве атеисты - сколь бы безрассудными их ни считать,- объединившись в общество, вели бы себя более преступно, чем те преисполненные реальных пороков и преданные диким вымыслам изуверы, которые в течение веков не перестают бессмысленно и безжалостно истреблять друг друга? Разумеется, этого нельзя утверждать; наоборот, можно смело сказать, что общество атеистов, свободное от всякой религии, управляемое на основании разумных законов, обладающее правильной системой воспитания, понуждаемое к добродетели наградами и отвращаемое от преступлений справедливыми наказаниями, свободное от всяческих иллюзий, обманов и вымыслов, будет несравненно честнее и добродетельнее, чем построенные на религиозных началах общества, где все как будто направлено на отравление мысли и развращение сердца. 
Если когда-нибудь решат серьезно заняться вопросом о человеческом счастье, то придется начать дело реформ с небесных богов; рассчитывать на то, что человечество достигнет зрелости, можно, только освободив его от этих фантастических существ, предназначенных для того, чтобы держать в вечном страхе невежественные и младенческие народы. Нельзя - повторим это еще раз - обосновать нравственность, не зная природы человека и его подлинных взаимоотношений с другими людьми; нельзя установить неизменные правила поведения исходя из воли несправедливых, капризных, злых богов; нельзя проводить здравую политику, не считаясь с природой человека, живущего в обществе для того, чтобы удовлетворить свои потребности и достигнуть благополучия и счастья; нельзя создать хорошее правительство, допустив существование деспотического божества, представители которого всегда будут тиранами; нельзя получить хорошее законодательство, игнорируя природу и цель общества: никакие законы не могут быть выгодны для народов, если их определяют прихоти и страсти обоготворенных тиранов; нельзя создать рациональную систему воспитания, если исходить не из требований разума, а из различных бредней и предрассудков; наконец, нельзя добиться расцвета добродетели, честности и талантов при господстве развращенных государей и жрецов, делающих из людей врагов друг другу и себе самим и пытающихся заглушить в них все зачатки разума, знания и мужества. 
Спросят, быть может, можно ли рассчитывать на то, чтобы когда-нибудь вытравить из сознания целого народа его религиозные представления? Я отвечу, что подобное предприятие кажется совершенно невозможным и не следует ставить такую цель. Представление о божестве, внушаемое людям с самого младенчества, по-видимому, нельзя уничтожить в головах большинства людей; вытравить его из сознания лиц, всосавших его с молоком матери, так же трудно, как внушить его взрослым людям, которые никогда не слышали о нем. Поэтому вряд ли можно извлечь целый народ из бездны суеверия, из недр невежества и безумия и склонить его к абсолютному атеизму, к учению, которое предполагает размышление, знания, длинный ряд опытов, привычку созерцать природу, познание истинных причин различных естественных явлений, их сочетаний и законов, содержащихся в природе вещей и их различных свойств. Чтобы стать атеистом и поверить в силы природы, надо предварительно изучить последнюю; для этого недостаточно поверхностного взгляда на нее: 
малоискушенный взор будет здесь впадать в заблуждение на каждом шагу; незнание истинных причин заставит придумать какие-нибудь воображаемые причины и бросит в конце концов самого физика в объятия призрака, в котором, как ему покажется из-за ограниченности кругозора или лености духа, он найдет решение всех проблем. 
Таким образом, атеизм подобно философии и всем серьезным абстрактным наукам не по плечу толпе и даже большинству людей. Во всех цивилизованных государствах существует известное количество людей, благодаря условиям своей жизни имеющих возможность предаваться размышлениям, посвящать время полезным исследованиям и открытиям, которые в случае их истинности и полезности рано или поздно получают широкое распространение и оказываются очень плодотворными. Математик, механик, химик, врач, юрист, даже ремесленник работают в своих кабинетах или мастерских - каждый в своей области - над отысканием средств быть полезными обществу; но ни одна из этих наук или профессий незнакома толпе, пользующейся, однако, плодами этих работ, о которых она не имеет никакого представления. Астроном работает для матроса; для него же производят свои выкладки математик и механик; для каменщика и чернорабочего искусный архитектор вычерчивает свои мудреные чертежи. Между тем, какова бы ни была сомнительная выгода религиозных учений, ученый и глубокомысленный теолог не вправе утверждать, будто он работает, пишет, спорит для блага народа, оплачивающего, однако, так дорого загадочные теории, которые ему никогда не удастся понять и которые никогда не будут сколько-нибудь полезны для него. 
Поэтому философ должен писать или предаваться размышлениям не для толпы. Принципы атеизма или система природы, как сказано, не по плечу даже множеству лиц весьма образованных в других отношениях, но часто тяготеющих к общепринятым предрассудкам. Весьма нелегко найти людей, соединяющих с умом, знаниями и талантами спокойное воображение или же мужество, необходимое для успешной борьбы с привычными, укоренившимися в мозгу иллюзиями. Несмотря на голос разума, весьма глубокие, обладающие обширными знаниями умы незаметно, точно влекомые непреодолимой силой, опускаются до общепринятых предрассудков, которые внушались им с самого младенчества. Но принципы, вначале кажущиеся странными или возмутительными, если им начинают доверять, мало-помалу внедряются в умы, становятся привычными и, распространяясь, оказываются благоприятными для всего общества: с течением времени общество привыкает ко взглядам, которые первоначально казались ему неразумными и нелепыми; во всяком случае оно перестает считать какими-то извергами людей, придерживающихся непривычных взглядов в вопросах, относительно которых, по свидетельству опыта, можно иметь сомнения без всякого ущерба для общества. 
Итак, не следует бояться распространения идей среди людей; будучи полезными, они лишь постепенно начинают оказывать свое действие. Писатель не должен считаться со своей эпохой, своими согражданами или с государством, в котором он живет; ему следует обращаться ко всему человеческому роду и иметь в виду грядущие поколения; тщетно будет он ждать одобрения со стороны своих современников; напрасно будет он надеяться, что его принципы, для которых не созрело современное ему поколение, будут благожелательно приняты предубежденными умами; если он высказал истинные взгляды, то лишь потомство воздаст должное его усилиям; а пока он должен быть доволен сознанием того, что сделал доброе дело, и тайным сочувствием столь малочисленных на земле друзей истины. Лишь после смерти правдивого писателя начинается его торжество; лишь тогда умолкают голоса ненависти и зависти: они уступают место истине, которая, будучи по своей природе вечной, должна пережить все земные заблуждения. Многие сомневаются, не может ли оказаться вредной истина. Даже самые благонамеренные люди часто не имеют определенного мнения по этому важному вопросу. В действительности истина вредит лишь тем, кто обманывает людей, между тем как для последних очень важно быть избавленными от заблуждения. Истина может, конечно, повредить тому, кто ее проповедует, но никакая истина не может повредить человечеству, и никогда нельзя перестараться, недвусмысленно возвещая ее существам, мало склонным слушать или понимать ее. Если бы писатели, считающие себя обладателями важных истин (которые всегда признаются самыми опасными), были настолько одушевлены любовью к общественному благу, что решились бы говорить откровенно с риском даже не понравиться публике, то человечество было бы просвещеннее и счастливее, чем оно есть в действительности. Писать, прибегая к намекам,- часто все равно что совсем не писать. Человеческая мысль ленива; надо по возможности сберегать для нее труд размышления. Сколько времени и усилий приходится потратить в наше время, чтобы разгадать двусмысленные изречения древних философов, истинные взгляды которых почти совершенно пропали для нас! Если истина полезна людям, то несправедливо лишать их ее; если должно признавать истину, то следует признавать и выводы из нее, также являющиеся истинами. Люди в большинстве своем любят истину; но выводы из нее так пугают их, что они предпочитают ей заблуждение, пагубные последствия которого мешает им понять привычка. 
Кроме того, мы можем сказать вместе с Гоббсом, что людям "нельзя причинить никакого зла, проповедуя им свои взгляды; в худшем случае их оставляешь в состоянии сомнения и неопределенности; по разве они и без того уже не находятся в этом состоянии?" Если какой-нибудь писатель ошибся, то, вероятно, потому, что он плохо рассуждал. Если он выдвинул ложные принципы, то нетрудно установить это, исследовав их. Если его теория ложна или смешна, то она будет только способствовать обнаружению истины во всем ее блеске и его произведение станет предметом всеобщего презрения; если это произойдет еще при жизни автора, то он будет достаточно наказан за свое безрассудство; если же он умрет, то, разумеется, живые не сумеют нарушить его могильного покоя. Никто не пишет для того, чтобы повредить своим ближним; писатель всегда мечтает заслужить их одобрение, забавляя их, возбуждая их любопытство или сообщая им полезные, по его мнению, сведения. Никакое сочинение не может быть опасным, особенно если это сочинение содержит в себе истины; оно не было бы опасным даже в том случае, если бы содержало принципы, явно противоречащие опыту и здравому смыслу. Действительно, допустим, что какой-нибудь автор стал бы утверждать в наши дни, что солнце не светит, отцеубийство законно, воровство дозволено, а прелюбодеяние вовсе не есть преступление. Ведь было бы достаточно малейшего размышления, чтобы понять всю ошибочность этих взглядов, против которых восстало бы все человечество; люди стали бы смеяться над безумным автором, и вскоре его имя и его книга получили бы печальную известность лишь в силу своих нелепых крайностей. Только религиозные безумства пагубны для смертных. Почему же? Потому, что государственная власть намеревается внедрить эти безумства силой, выдавая их за непогрешимые истины и сурово наказывая тех, кто хотел бы смеяться над ними или исследовать их. Если бы люди были разумнее, то они стали бы относиться к религиозным воззрениям и теологическим теориям точно так же, как к физическим теориям и проблемам математики; последние никогда не нарушают покоя общества, хотя и вызывают иногда очень жаркие споры среди некоторых ученых. Теологические споры никогда не имели бы пагубных следствий, если бы можно было убедить власть имущих, что им следует относиться с равнодушием и презрением к спорам людей, ровно ничего не понимающих в загадочных вопросах, о которых они не перестают спорить. 
Вот это-то справедливое, разумное, благоприятное для государств равнодушие и собирается мало-помалу водворить на земле здравая философия. Разве человечество не стало бы счастливее, если бы государи, заботясь о благополучии своих подданных, не вмешивались во вздорные распри изуверов, подчиняли религию политике, заставляли ее высокомерных служителей стать гражданами и не давали им возможности нарушать своими спорами общественное спокойствие? Как преуспели бы науки, человеческая мысль, юриспруденция, законодательство, воспитание, если бы была осуществлена свобода мысли! В настоящее время гений повсюду наталкивается на помехи; религия вечно препятствует его развитию; человек, словно скованный какими-то цепями, не в состоянии воспользоваться ни одной из своих способностей; даже его ум как бы связан детскими пеленками и не может двигаться свободно. Гражданская власть в союзе с властью духовной как будто желает повелевать лишь отупевшими рабами, заключенными в мрачную темницу, где они вымещают друг на друге свое озлобление. Государи ненавидят свободу мысли, так как боятся истины; эта истина кажется им страшной, потому что она должна осудить их излишества; эти излишества дороги им, потому что они подобно своим подданным не знают своих истинных интересов, которые должны совпадать у тех и у других. 
Пусть мужественный философ не приходит в уныние от этих многочисленных препятствий, которые, словно навсегда, изгоняют истину из ее царства, разум - из человеческого сознания, природу - из ее законных пределов. Достаточно было бы тысячной доли усилий, потраченных на то, чтобы ввести в заблуждение человечество, чтобы исцелить его от этих заблуждений. Не будем же приходить в отчаяние от испытываемых человечеством бедствий; не будем оскорблять его, думая, что истина ему не по плечу; его мысль без устали ищет ее, его сердце желает ее, его потребность в счастье громко взывает к ней; он боится ее или не признает ее лишь потому, что религия, извратив все его взгляды, постоянно удерживает повязку на его глазах, стараясь сделать ему совершенно чуждой добродетель. 
Несмотря на колоссальные усилия, потраченные на изгнание истины, разума и науки из обители людей, должно настать время, когда растущий прогресс знания просветит наконец и самих государей, столь ожесточенно борющихся теперь с истиной, справедливостью и свободой людей. По воле судьбы на троне могут оказаться просвещенные, справедливые, мужественные, добродетельные монархи, которые, познав истинную причину человеческих бедствий, попытаются устранить их, пользуясь указаниями мудрости. Может быть, они поймут, что боги, которые якобы наделили их властью, являются истинным бичом народов, что служители этих богов - их враги и соперники; что религия, в которой они видели опору своего могущества, в действительности подкапывается под него и его ослабляет; что религиозная мораль ложна и способствует лишь развращению их подданных, которых она наделяет пороками рабов, а не добродетелями граждан,- одним словом, что религиозные заблуждения являются источником бедствий человеческого рода и несовместимы со справедливым управлением. 
Но до тех пор пока не наступит эта радостная для человечества минута, принципы натурализма могут быть усвоены лишь кучкой мыслителей; последние не могут рассчитывать на многочисленных сторонников и поклонников. Наоборот, они найдут горячих противников или даже презрительно относящихся к ним людей в лицах, в других отношениях весьма просвещенных и умных. Даже самые талантливые люди, как мы уже указывали, не всегда решаются полностью порвать со своими религиозными взглядами; их воображение, столь необходимое для блестящих талантов, часто оказывается в них непреодолимым препятствием для полного отказа от предрассудков: этот отказ гораздо больше зависит от рассудительности человека, чем от его природного ума. К этому обстоятельству, толкающему людей на путь иллюзий, присоединяется еще сила привычки: многие люди таковы, что отнять у них религиозные представления все равно что подвергнуть их вивисекции, лишить их привычной духовной пищи, разверзнуть перед ними бездну, заставить их тревожный ум зачахнуть от ничегонеделания. Менаж2 замечает, что история упоминает лишь о весьма немногих женщинах-атеистках, или неверующих. В этом нет ничего удивительного: их организация делает их боязливыми, их нервная система подвержена периодическим расстройствам, а получаемое ими воспитание предрасполагает их к легковерию. Женщины, обладающие темпераментом и воображением, нуждаются в иллюзиях, чтобы занять свой досуг, особенно когда они расстаются со светской жизнью; религиозные обряды тогда становятся для них своего рода игрой, или развлечением. 
Не будем же поражаться при виде выдающихся людей, упорно закрывающих глаза на некоторые факты или же не обнаруживающих своей обычной проницательности, лишь только речь заходит о предмете, который они не решаются исследовать так же тщательно, как прочие вещи. Канцлер Бэкон утверждает, что поверхностное знакомство с философией предрасполагает к атеизму, но более глубокое занятие ею вновь приводит к религии3. Этот тезис, если его проанализировать, сводится к утверждению, что посредственные мыслители способны очень быстро заметить грубые нелепости религии, но, не привыкнув к теоретическим размышлениям или будучи лишены надежных руководящих принципов, они вскоре вновь попадают под влиянием воображения в теологический лабиринт, откуда их как будто собирался вывести их слишком слабый разум. Боязливые души избегают даже возможности освободиться от своих страхов; умы, привыкшие к иллюзиям теологических умозрений, видят в природе какую-то необъяснимую загадку, какую-то бездонную пучину тайн. Так как их взор обычно направлен на какую-то идеальную точку, являющуюся для них центром всего, то, теряя по какой-либо причине ее из виду, они перестают различать вселенную; в своей тревоге они предпочитают вернуться к все объясняющим, как им кажется, предрассудкам детства, чем очутиться в пустоте или покинуть необходимую, по их мнению, точку опоры. Таким образом, афоризм Бэкона означает просто, что даже самые талантливые люди не в состоянии избавиться от иллюзий своего бурного воображения, над которым не властны никакие доводы разума. 
Но достаточно внимательно и хладнокровно изучить явления природы, чтобы освободиться от всех подобных заблуждений. Изучая эти явления, человек заметит, что в природе все связано незаметными для поверхностного или нетерпеливого наблюдателя, но вполне явными для всякого хладнокровного исследователя узами; он убедится, что как редкие, загадочные явления, так и мелкие, повседневные факты одинаково необъяснимы, но и те и другие одинаково вытекают из естественных причин и допущение причин сверхъестественных, как бы эти последние ни называть и какие бы качества им ни приписывать, только увеличивает трудности и порождает бесчисленные иллюзии. На основании самых простых наблюдений он должен будет убедиться, что все необходимо, что воспринимаемые им явления носят материальный характер и, следовательно, проистекают из причин одного и того же порядка, хотя бы у него не было возможности проникнуть своими чувствами до этих причин. Таким образом, он увидит повсюду лишь материю, действующую в одних случаях доступным для его органов образом, а в других - незаметно для них. Он увидит, что все вещи следуют постоянным законам, все сочетания образуются и уничтожаются, все формы изменяются, между тем как великое целое всегда остается тем же самым. И вот тогда, освободившись от внушенных ему взглядов, избавившись от привычных ошибочных представлений о каких-то вымышленных существах, он решится откинуть все то, чего не могут воспринять его органы; он убедится, что туманные, лишенные смысла слова не годятся для разрешения теоретических трудностей; взяв в руководители опыт, он отбросит все подсказываемые воображением гипотезы, чтобы стремиться к фактам, подтверждаемым опытным путем. 
Большинство исследователей природы часто приступают к ее изучению со всякого рода предрассудками; эти исследователи находят в ней лишь то, что заранее решили найти; если же они замечают факты, противоречащие их взглядам, то быстро отвращают от них свои взоры, убеждая себя в том, что их обмануло зрение, и вновь возвращаются к этим фактам не иначе как в надежде примирить их со своими предвзятыми мнениями. Так, встречаются верующие физики, находящие под влиянием предубеждений неоспоримые доказательства своих воззрений даже в фактах, коренным образом противоречащих им. Этим объясняются все излюбленные доказательства бытия благого бога, опирающиеся на учение о конечных причинах, на порядок природы, ее благодеяния и так далее. Если же такие исследователи замечают беспорядок, бедствия, катастрофы, то и в этом они странным образом видят новые доказательства благости, мудрости и разума своего бога, хотя факты подобного рода так же наглядно противоречат перечисленным качествам, как факты целесообразности природы кажутся подтверждением их. Эти наблюдатели под влиянием своих предубеждений приходят в восторг от периодических и правильных движений небесных светил, от органической жизни на земле, от изумительной гармонии частей животного организма; они совершенно забывают в этом случае законы движения, силы притяжения, отталкивания, тяготения и приписывают все эти выдающиеся явления какой-то неизвестной причине, о которой не имеют никакого представления. Наконец, в пылу воображения они помещают человека в центре природы, предполагают, что он является целью всего существующего и все создано для него и его наслаждений, вовсе не замечая того, что нередко против него обращает свою ярость чуть ли не вся природа, а рок старается сделать из него несчастнейшее из существ. Успехи здравомыслящей физики должны оказаться пагубными для религиозного суеверия, неизменно опровергаемого фактами природы. Астрономия изгнала судебную астрологию; экспериментальная физика, естествознание и химия мешают жрецам, фокусникам и колдунам творить чудеса. При более глубоком изучении природы призрак, посаженный на ее место невежеством, должен непременно исчезнуть. 
Атеизм встречается так редко лишь потому, что начиная с детского возраста все, точно нарочно, стараются внушить человеку ослепительные иллюзии или заставить его проникнуться систематизированным и упорядоченным невежеством, преодолеть и искоренить которое труднее всех других видов последнего. Теология есть лишь наука о словах, которые под влиянием частого повторения люди привыкают принимать за реальные вещи; при малейшей попытке анализа можно убедиться, что в них нет никакого смысла. На земле мало размышляющих, проницательных и отдающих себе отчет в своих мыслях людей; здравый ум - один из редчайших даров природы человечеству. Слишком пылкое воображение и нетерпеливая любознательность столь же вредны для открытия истины, как излишняя флегматичность, медленность восприятия, леность духа, непривычка мыслить. Все люди обладают большей или меньшей силой воображения, любознательности, флегматичности, желчности, лености, активности; от гармонического равновесия их организации зависит правильность их суждений. Но, как было сказано выше, человеческая организация подвержена изменениям и в зависимости от этих изменений в суждениях людей происходят перемены. Этим объясняются столь частые резкие перевороты во взглядах людей, особенно когда речь идет о предметах, не доступных опыту. 
Чтобы найти истину, которую все словно нарочно стараются скрыть от нас и которую часто мы сами, являясь как бы соучастниками обманывающих нас людей, пытаемся утаить от себя или же под влиянием наших обычных страхов боимся найти, необходим здравый ум, открытое, честное сердце и сдерживаемое разумом воображение. Обладая этими способностями, мы сумеем обнаружить истину; она никогда не открывается ни обольщающемуся своими грезами фантазеру, ни мрачному изуверу, ни тщеславному претенциозному невежде, ни легкомысленному сластолюбцу, ни недобросовестному резонеру, желающему только обмануть самого себя. Обладая этими способностями, внимательный физик, математик, моралист, политик, даже теолог должны будут убедиться в своих поисках истины в шаткости основ всех религиозных систем. Физик найдет в материи достаточную причину ее существования, равно как и присущих ей движений, сочетаний, способов действия, всегда управляемых общими и неизменными законами. Математик вычислит силы материи и, не покидая природы, найдет, что для объяснения ее явлений нет никакой необходимости прибегать к содействию какого-то существа или какой-то силы, отличной от всех известных сил. Политик, изучив реальные мотивы, способные действовать на народы и побуждать их трудиться ради общего блага, поймет, что нет никакой нужды прибегать для этого к вымышленным мотивам; он должен будет убедиться, что вымышленные мотивы способны только замедлить или испортить действие столь сложного механизма, как общество. Человек, которому истина дороже, чем тонкости теологии, вскоре убедится, что эта пустая наука представляет собой лишь непонятную груду ложных гипотез, необоснованного постулирования исходных положений, софизмов, порочных кругов в доказательствах, вздорных различений, странных тонкостей, недобросовестных аргументов, результатом которых могут быть только ребяческие выводы или бесконечные споры. Наконец, всякий человек, имеющий здравые представления о морали, о добродетели, о том, что полезно для живущего в обществе человека как в целях его личного самосохранения, так и в целях сохранения всего общественного целого, убедится, что люди, желающие установить свои взаимоотношения и обязанности, должны лишь изучить собственную природу и им ни в коем случае не следует основывать эти обязанности на представлении о противоречивом верховном существе, о каком-то образце, который способен только внести путаницу в умы, мешая людям определять свое поведение. 
Таким образом, всякий разумный мыслитель, отказавшись от своих предрассудков, сумеет понять бесполезность и ошибочность бесчисленных абстрактных теорий, до сих пор только сбивавших людей с пути и делавших сомнительными самые очевидные истины. Всякий человек, отказавшись от странствий в заоблачные страны, где его мысль может только заблудиться, и обратившись к своему разуму, найдет то, что ему необходимо знать, и избавится от иллюзорных причин, заменивших благодаря невежеству, фантазерству и обману истинные причины и реальные мотивы, действующие в природе, которую человеческая мысль не смеет покинуть, не рискуя заблудиться и стать несчастной. 
Богопочитатели и теологи постоянно упрекают своих противников в пристрастии к парадоксам или к системам, в то время как сами основывают все свои теории на фантастических гипотезах, принципиально отказываются от опыта, пренебрегают указаниями природы и не считаются со свидетельствами собственных чувств, подчиняя свой ум игу авторитета. Ученики природы вправе возразить им: "Мы утверждаем лишь то, что видим; мы признаем лишь очевидность; если мы имеем какую-нибудь систему, то она основывается только на фактах. Мы замечаем в самих себе и повсюду одну лишь материю и заключаем на основании этого, что материя способна чувствовать и мыслить. Мы видим, что во вселенной все происходит по механическим законам согласно свойствам, сочетаниям, модификациям материи, и не ищем других объяснений естественных явлений, кроме тех, которые наблюдаем в природе. Мы представляем себе лишь одну-единую вселенную, где все связано между собой и всякое действие происходит от известной или неизвестной естественной причины, производящей его согласно необходимым законам. Мы не утверждаем ничего, чего нельзя было бы доказать и чего вы не должны были бы признать вместе с нами; принципы, из которых мы исходим, ясны, очевидны, выведены из фактов; если что-нибудь неясно или непонятно для нас, то мы откровенно сознаемся в этой неясности, то есть в ограниченности нашего знания ("Известное незнание есть значительная доля мудрости".); но мы не придумываем никаких гипотез для объяснения неясного нам явления; мы соглашаемся с тем, что никогда не познаем его, либо ждем, что время, опыт, успехи знания принесут с собой необходимое разъяснение. Разве наш способ философствовать не самый правильный? Действительно, во всех наших рассуждениях о природе мы поступаем так, как поступают наши противники во всех прочих науках вроде естественной истории, физики, математики, химии, морали, политики. Мы строго ограничиваемся тем, что нам известно через посредство наших чувств этих единственных орудий, данных нам природой, чтобы открыть истину. А как поступают наши противники? Для объяснения неизвестных им явлений они придумывают существа, еще более неизвестные, чем явления, требующие объяснения, существа, о которых, по их собственному признанию, они не имеют никакого представления! Иначе говоря, они отказываются от бесспорных принципов логики, согласно которым следует переходить от более известного к менее известному. Но на чем же покоится бытие этих существ, с помощью которых они рассчитывают разрешить все трудности? На всеобщем невежестве людей, на отсутствии у них опыта, на их испуге, на их расстроенном воображении, на мнимом внутреннем чувстве, являющемся в действительности плодом невежества, страха, неумения мыслить самостоятельно и привычки подчиняться какому-нибудь авторитету. На таком-то шатком фундаменте, о теологи, вы воздвигаете здание вашего учения! После этого вы, конечно, не в состоянии составить себе какое-нибудь ясное представление об этих богах, являющихся основой ваших теорий, об их атрибутах, бытии, способе действия, связи с пространством. Таким образом, по вашему собственному признанию, вы не имеете даже начатков знания вещи, являющейся, как вы полагаете, причиной всего существующего. Таким образом, с какой бы стороны ни подходить к вашим теориям, именно вы строите в воздухе свои системы, являясь нелепейшими из всех системосозидателей, так как сочиненная вашим воображением причина должна была бы по крайней мере объяснить все явления, искупая тем свой основной недостаток - непостижимость. Но пригодна ли эта причина для объяснения чего бы то ни было? Объясняет ли она происхождение мира, природу человека, способности души, источник добра и зла? Конечно, нет; эта мнимая причина либо ничего не объясняет, либо до бесконечности умножает затруднения, либо же вносит только мрак повсюду, где обращаются к ее содействию. Какого бы вопроса мы ни коснулись, при применении к нему представления о боге он становится только сложнее; даже в наиболее точные науки это представление способно внести только путаницу и туман, делая загадочными самые очевидные истины. Чему же может научить нас в вопросах нравственности ваше божество, на намерениях и поведении которого вы основываете все добродетели? Разве в самих ваших откровениях божество не выступает в виде издевающегося над человеческим родом, творящего зло из одного только удовольствия делать его, управляющего миром, исходя из своих неправедных прихотей, тирана, которому вы заставляете нас поклоняться? Разве все ваши остроумные теории, ваши таинства, различные придуманные вами хитроумные измышления способны очистить вашего бога от всех его злодеяний, так возмущающих здравый смысл? Наконец, разве не во имя его вы наполняете смутами мир, преследуете и истребляете всех тех, кто отказывается признавать систематизированный бред, торжественно называемый вами религией? Признайте же, о теологи, что вы не только творцы нелепых систем, но и в конечном счете свирепые и жестокие существа, тщеславно и своекорыстно стремящиеся навязать людям нелепые теории, которые должны похоронить под собой и человеческий разум, и счастье народов". 
Глава 14. РЕЗЮМЕ КОДЕКСА ПРИРОДЫ. 
То, что ложно, не может быть полезно людям; то, что постоянно вредит им, не может основываться на истине и должно быть бесповоротно изгнано. Поэтому дать человеческой мысли спасительную нить, способную помочь ей выбраться из лабиринта, куда ее завело воображение и где она блуждает без надежды когда-нибудь покончить со своими сомнениями, - значит оказать ей содействие и потрудиться для нее. Только изучение природы с помощью опыта может дать ей эту нить и средства сразить минотавров - все эти призраки и чудовища, столько веков взимающие кровавую дань с устрашенных смертных. Держа эту нить в своих руках, люди никогда не заблудятся; но лишь только они выпустят ее, как снова неизбежно станут жертвами своих прежних заблуждений. Напрасно станут люди устремлять свои взоры к небу в поисках средств, лежащих у их ног; до тех пор пока, одержимые своим религиозным наваждением, они будут искать в воображаемом мире принципы своего земного поведения, им не удастся обрести этих принципов; пока в своем упрямстве они будут глядеть на небо, им придется лишь ощупью бродить по земле, не будучи в состоянии найти в этих неверных поисках необходимые для своего счастья удовлетворение, покой и уверенность. 
Но люди, коснеющие в предрассудках и поэтому вредящие самим себе, остерегаются тех лиц, которые хотят доставить им величайшее из благ. Привыкнув к тому, что их постоянно обманывают, они ко всему относятся с подозрением; не доверяя самим себе, страшась разума, считая истину опасной, они видят врагов даже в тех людях, которые желают их ободрить; находясь с детства во власти своих предубеждений, они считают необходимым во что бы то ни стало сохранять повязку, покрывающую их глаза, и бороться со всеми теми, кто пытается ее сорвать. Если их глаза, привыкшие к мраку, на мгновение открываются, то свет причиняет им боль, и они с яростью набрасываются на того, кто подошел к ним с ослепляющим их факелом. Благодаря этому на атеиста начинают смотреть как на зловредное существо и отравителя общества; человек, осмеливающийся будить окружающих от летаргического сна, в который их погрузила привычка, объявляется нарушителем общественного покоя; тот, кто хотел бы успокоить безумные неистовства людей, провозглашается неистовым безумцем; тот, кто призывает своих ближних порвать сковывающие их оковы, представляется помешанным или безрассудным в глазах узников, полагающих, что природа создала их для жизни в цепях и в вечном трепете. Благодаря этим пагубным предубеждениям сограждане ученика природы обыкновенно относятся к нему так, как относятся к зловещей ночной птице все прочие пернатые: лишь только она появляется из своего убежища, все они с ненавистью накидываются на нее, издавая различные крики. Но нет, ослепленные страхом смертные, знайте, что друг природы не враг вам; истолкователь природы не служитель лжи; ниспровергатель призраков, которым вы поклоняетесь, не разрушитель истин, необходимых для вашего счастья; ученик разума не безумец, желающий отравить вас или сообщить вам опасное безумие. Если он вырывает молнию из рук грозных, пугающих вас богов, то его цель - заставить вас покинуть дорогу, по которой вы идете в грозу, различая путь лишь при слабом свете зарниц. Если он разбивает идолов, окровавленных благодаря неистовствам фанатизма и окруженных поклонением благодаря страху, то его цель - поставить на их место утешительницу-истину, способную рассеять ваши тревоги. Если он разрушает храмы и опрокидывает алтари, столь часто орошавшиеся слезами, почерневшие от жестоких жертвоприношений и от дыма рабских кадил, то его цель - воздвигнуть прочный памятник миру, разуму, добродетели, в которых вы в любое время найдете прибежище от своего безумства и страстей и от страстей угнетающих вас могущественных людей. Если он борется с надменными притязаниями обоготворенных суеверием тиранов, которые подобно вашим богам жестоко правят вами, то его цель -представить вам возможность наслаждаться своими естественными правами, возможность быть свободными людьми, а не рабами, навеки прикованными к нужде, и, наконец, добиться того, чтобы вами управляли люди и граждане, любящие и защищающие людей, подобных им, и граждан, вручивших им их власть. Если он нападает на обман, то его цель - восстановить истину в ее правах, издавна попранных заблуждением. Если он разрушает фиктивную основу той ненадежной или же фанатической морали, которая до сих пор вносила только туман в ваши умы, нисколько не исправляя ваших сердец, то его цель-дать науке о нравственности непоколебимую основу в вашей собственной природе. Так наберитесь же смелости выслушать его речь, более вразумительную, чем двусмысленные прорицания, преподносимые вам обманщиками якобы от имени капризного божества, постоянно противоречащего своим собственным повелениям. Слушайтесь же природы: она никогда не противоречит самой себе. 
Она говорит вам: "О существа, во всякий момент своей жизни стремящиеся под влиянием данного вам импульса к счастью, не сопротивляйтесь моему верховному закону. Трудитесь для своего счастья; безбоязненно наслаждайтесь, будьте счастливы: средства обеспечить себе счастье начертаны в ваших сердцах. Напрасно, о суеверный человек, ты ищешь своего благополучия за границами вселенной, в которую ты водворен мной; напрасно ты молишь об этом благополучии неумолимые призраки, созданные твоим воображением и посаженные им на мой вечный трон; напрасно ты надеешься получить это благополучие в небесных обителях, созданных твоим безумием; напрасно ты возлагаешь надежды на капризных богов, благостью которых восторгаешься, в то время как они посылают на землю бедствия, ужасы, несчастья, всякого рода иллюзии. Дерзай же освободиться от ига религии, моей надменной соперницы, не признающей моих прав; откажись от богов, похитителей моей власти, и вернись под власть моих законов. В моих владениях царствует свобода; из них навсегда изгнаны тирания и рабство; правосудие обеспечивает безопасность моих подданных и следит за тем, чтобы они не превышали своих прав; доброта и человечность связывают их друг с другом приятными узами; свет истины просвещает их, и обман никогда не обволакивает их своими мрачными тучами. 
Вернись же, неверное дитя, вернись к природе! Она утешит тебя; она изгонит из твоего сердца удручающие тебя страхи, мучающие тебя тревоги, волнующие тебя восторги и ненависть, отрывающую тебя от людей, которых ты должен любить. Вернувшись к природе, к человечеству, к самому себе, рассыпь цветы по дороге своей жизни; перестань глядеть в будущее. Живи для себя, для своих ближних; углубись в самого себя; присмотрись затем к окружающим тебя разумным существам и оставь богов, которые ничего не могут сделать для твоего счастья. Наслаждайся сам и давай наслаждаться другим благами, которые я оставила в общем обладании всех детей, одинаково вышедших из моего лона; помоги им переносить бедствия, на которые судьба обрекла их, как и тебя самого. Мне угодны твои удовольствия, когда они не вредят тебе и не пагубны также для твоих братьев, которых я сделала необходимыми для твоего собственного счастья. Эти удовольствия дозволены тебе, если ты пользуешься ими в надлежащей, указанной мной мере. Будь же счастлив, человек, природа зовет тебя к этому. Но помни, что ты не можешь быть счастливым в одиночку: я призываю к счастью наряду с тобой всех смертных; только сделав их счастливыми, ты будешь счастлив сам - такова воля судьбы; помни, что, если ты попытаешься уклониться от нее, ненависть, месть и угрызения совести всегда наготове, чтобы наказать тебя за нарушение ее бесповоротных повелений. 
Поэтому, о человек, какое бы место ты ни занимал в жизни, иди путем, который ты начертал себе для достижения доступного тебе счастья. Во имя гуманности не забывай о судьбе своих ближних; пусть твое сердце относится с состраданием к злополучиям других людей; пусть твоя щедрая рука будет готова к помощи несчастному, удрученному своей судьбой; помни, что может прийти и твой черед для несчастья, и знай, что всякий несчастный вправе требовать от тебя участия. Относись особенно чутко к слезам угнетенной невинности; приюти на своей груди страждущую добродетель; пусть твое добродетельное сердце будет согрето мягкой теплотой искренней дружбы; пусть уважение возлюбленной подруги заставит тебя забыть тяготы жизни и ты будешь верен ей, как и она тебе; пусть твои дети на глазах добродетельных и дружно живущих родителей научатся добродетели; пусть они, будучи предметом забот твоего зрелого возраста, окружат твою старость заботами, которыми ты окружил их неразумное детство. 
Будь справедлив, потому что справедливость - опора человеческого рода. Будь добр, потому что доброта покоряет все сердца. Будь снисходителен, потому что ты сам слаб и живешь с существами столь же слабыми, как и ты. Будь мягок, потому что мягкость порождает привязанность. Будь признателен, потому что признательность питает доброту. Будь скромен, потому что гордость задевает самолюбие людей и возмущает их. Прощай оскорбления, потому что месть только увековечивает вражду. Твори добро своему обидчику, чтобы показать ему, что ты выше его, и снискать его дружбу. Будь воздержан, умерен, целомудрен, потому что сладострастие, невоздержанность и излишества разрушат твое здоровье и сделают тебя презренным в чужих глазах. 
Будь гражданином, потому что твое отечество необходимо для твоей безопасности, твоих удовольствий, твоего благополучия. Будь верным и послушным законной власти, потому что она необходима для сохранения общества, в свою очередь необходимого для тебя самого. Повинуйся законам, потому что они - выражение общественной воли, которой должна быть подчинена твоя частная воля. Защищай свою страну, потому что она делает тебя счастливым и в ней - твое достояние и все самые дорогие для тебя существа. Не допускай, чтобы эта мать твоя и твоих сограждан подпала под иго тирании, потому что тогда родина превратится для тебя в темницу. Если твое несправедливое отечество отказывает тебе в счастье; если, подчиняясь неправедной власти, оно допускает, чтобы тебя угнетали, - покинь его молча и никогда не заводи в нем смут. 
Одним словом, будь человеком, разумным существом, верным супругом, нежным отцом, справедливым хозяином, усердным гражданином; старайся служить родине своими силами, талантами, умением, добродетелями. Делись с ближними дарами, полученными от природы; распространяй благополучие, довольство и радость среди всех, с кем ты встречаешься; пусть круг твоих действий, как бы оживотворенный твоими благодеяниями, воздействует и на тебя; будь уверен, что человек, делающий других людей счастливыми, не может быть несчастным сам. Поступая таким образом, ты никогда не будешь полностью лишен причитающейся тебе награды, с какими бы несправедливыми и ослепленными существами тебе ни довелось жить; во всяком случае никакая сила на земле не сможет отнять у тебя внутреннего удовлетворения - этого чистейшего источника всякого счастья; ты всегда сумеешь с удовольствием углубиться в самого себя; ты не найдешь в глубине своего сердца ни стыда, ни страха, ни угрызений совести; ты будешь любить себя; ты будешь велик в собственных глазах; ты будешь любим и уважаем всеми добродетельными людьми, мнение которых более ценно, чем мнение заблудшей толпы. Если ты посмотришь вокруг, то на довольных лицах прочтешь нежность, сочувствие, любовь. Проводя так жизнь, каждое мгновение которой будет отмечено внутренним миром твоей души и любовью окружающих тебя людей, ты мирно придешь к концу своего существования, потому что ты должен умереть; но ты переживаешь уже себя в мысли; ты будешь вечно жить в памяти своих друзей и людей, осчастливленных тобой; твои добродетели уже заранее воздвигли тебе нетленный памятник. Если небо интересовалось бы тобой, оно осталось бы довольно твоим поведением, раз им довольна земля. 
Не жалуйся же на свою судьбу. Будь справедлив, добр и добродетелен, и ты никогда не будешь лишен удовольствий. Не завидуй обманчивому и мимолетному счастью влиятельного преступника, победоносного тирана, своекорыстного обманщика, продажного судьи, жестокосердного богача. Не умножай собой придворной челяди - этого рабочего стада несправедливого тирана. Не старайся приобрести ценой стыда, унижений и угрызений совести пагубной привилегии угнетать своих ближних; не будь корыстным соучастником угнетателей своей страны: они вынуждены краснеть от стыда, лишь только встретят твой взор. 
Помни: я наказываю суровее, чем все боги, за земные преступления; дурной человек может избежать кары человеческого закона, но он никогда не уйдет от моих законов. Я создала тела и души смертных; я установила законы, которые ими управляют. Если ты будешь предаваться гнусному сластолюбию, то соучастники твоего разврата будут приветствовать тебя, но я накажу тебя жестокими недугами, которыми завершится твоя позорная и жалкая жизнь. Если ты станешь предаваться невоздержности, то человеческий закон не покарает тебя, но я накажу тебя, сократив твои дни. Если ты порочен, то твои пагубные привычки обрушатся на твою же голову. Государи, эти земные божества, поставленные своим могуществом выше законов людей, трепещут перед моими законами. Я наказываю их, вливая в их сердца яд сомнений, страхов и тревог; я заставляю их трепетать при одном упоминании величественной истины; я заставляю их чувствовать в толпе окружающих их вельмож отравленные стрелы горя и позора; я посылаю пресыщение в их отупевшие сердца, чтобы наказать их за злоупотребление моими дарами; я - вечная и несотворенная справедливость; именно я, не считаясь с лицами, соизмеряю наказание с виной, а кару - с содеянным преступлением. Человеческие законы справедливы лишь тогда, когда соответствуют моим законам; человеческие суждения разумны лишь тогда, когда продиктованы мной; только мои законы неизменны, всеобщи, неотменимы; только они предназначены везде и всегда определять судьбу человеческого рода. 
Если ты сомневаешься в моем авторитете и в моей несокрушимой власти над смертными, то обрати внимание на то, как я мщу всем сопротивляющимся моим повелениям. Спустись в глубину сердец всех этих преступников, довольные лица которых прикрывают их душевные муки. Разве честолюбец не мучится день и ночь и не горит на огне, которого ничто не может погасить? Разве торжество победителя не омрачено угрызениями совести и разве не тоскливо его царствование над дымящимися развалинами, разоренными пустынями и проклинающими его несчастными людьми? Думаешь ли ты, что тиран, окруженный низкопоклонниками и льстецами, не сознает ненависти, которую порождает его гнет, и презрения, которое навлекают на него его пороки, его никчемность, его разврат? Полагаешь ли ты, что надменный царедворец в глубине своей души не краснеет от стыда за все те унижения и оскорбления, которыми он покупает себе милости тирана? 
Взгляни на этих равнодушных богачей, снедаемых скукой и пресыщенностью, всегда следующими за истощающими тело удовольствиями. Посмотри, как недоступный состраданию скряга, измучив себя, томится над заботливо собранными им бесполезными сокровищами. Посмотри на этих якобы радостных и веселых сластолюбцев и невоздержанных людей: втайне они оплакивают потерянное здоровье. Посмотри на этих супругов-прелюбодеев: их жизнь отравлена раздорами и взаимной ненавистью. Посмотри, как никто не доверяет лжецу и мошеннику; посмотри, как лицемер и обманщик тщательно избегают твоего проницательного взора и дрожат при одном упоминании грозного имени истины. Посмотри на бесплодно увядшее сердце завистника, чахнущего при виде счастья других людей; на оледеневшее сердце неблагодарного человека, которого не могут согреть никакие благодеяния; на железную душу чудовища, которого не могут смягчить вздохи несчастных. Посмотри на мстительного человека, который как бы питается желчью и змеями и в своей ярости пожирает самого себя; позавидуй, если можешь, сну убийцы, неправедного судьи, угнетателя, лихоимца, от ложа которых не отходят мстительные фурии... Ты, без сомнения, трепещешь при виде душевных тревог откупщика, разжиревшего на несчастьях сирот, вдов и бедняков; ты в ужасе от угрызений совести, терзающих высокопоставленных преступников, которых толпа считает счастливыми, между тем как испытываемое ими самими презрение к себе постоянно мстит за оскорбленные нации. Словом, ты видишь, что довольство и мир навсегда покинули сердца тех злополучных, кого я наказала заслуженным презрением, бесчестьем и карами. Но нет, твой взгляд не может выдержать трагического зрелища тех, кто поражен моей местью. Человеколюбие заставляет тебя переживать вместе с ними заслуженные ими кары; ты начинаешь жалеть этих несчастных, для которых порок стал необходимым из-за заблуждений и роковых привычек; ты избегаешь их, не испытывая к ним ненависти; ты желал бы помочь им. Сравнивая себя с ними, ты радуешься покою, царящему в глубине твоего собственного сердца. Наконец, ты видишь, как исполняются для них и для тебя повеления судьбы, согласно которым преступление носит в самом себе свое наказание, а добродетель никогда не бывает лишена награды". 
Такова совокупность истин, заключающихся в кодексе природы; таковы принципы, которые может возвестить ее ученик; разумеется, они выше сверхъестественных догматов религии, всегда приносившей только зло человеческому роду. Таков культ, провозглашаемый священным разумом, этим предметом презрения и оскорблений со стороны фанатика, который ценит лишь то, чего не может постигнуть и применить на практике человек; для которого мораль заключается в каких-то фантастических обязанностях, а добродетель в бесполезных и часто гибельных для общества поступках; который совершенно незнаком с реальной природой и вынужден искать в каком-то идеальном мире иллюзорные и недейственные мотивы своего поведения. Мотивами, на которых строится мораль природы, являются очевидные интересы всякого человека, всякого общества и всего человечества во все времена, во всех странах и при всех обстоятельствах. Поклонение природе требует приносить в жертву пороки и применять на практике реальные добродетели; целью природы является сохранение человеческого рода, его счастье и мир; ее награды - это любовь, уважение окружающих и слава, а при отсутствии их - внутреннее самоудовлетворение и заслуженное самоуважение - чувства, которых ничто не может лишить добродетельных смертных; ее кары - это ненависть, презрение, негодование общества по отношению к тем, кто причиняет ему ущерб, и от этих кар не могут избавиться даже самые могущественные люди. 
Народы, которые захотят придерживаться столь мудрой морали, начнут прививать ее людям с детства и постоянно подтверждать ее своими законами, не будут нуждаться ни в каких суевериях и иллюзиях; народы же, которые станут упорно предпочитать своим важнейшим интересам веру в призраки, будут верными шагами идти к гибели. Если последние все же существуют некоторое время, то лишь потому, что под влиянием естественных инстинктов иногда возвращаются на путь разума вопреки всем предрассудкам, толкающим их на верную гибель. Объединившиеся для уничтожения человеческого рода суеверие и тирания сами часто вынуждены прибегать к помощи разума, которым они пренебрегают, или принижаемой ими природы, на которую они обычно взваливают бремя своих ложных божеств. Религия, всегда бывшая столь пагубной для людей, прикрывается общественной пользой, как только видит, что ей грозит нападение разума, и основывает свои права и свое значение на неразрывной связи, якобы существующей между ней и моралью, с которой она в действительности ведет ожесточенную борьбу. Этой уловкой ей, несомненно, удалось соблазнить много мудрых людей, которые искренне думают, что суеверие полезно для политики и необходимо для обуздания страстей. Лицемерное суеверие, желая скрыть свои отвратительные черты, всегда умело прикрывалось маской пользы и добродетели; поэтому думали, что следует почитать его и оказывать снисхождение обману, превратившему алтарь истины в свой оплот. Мы должны изгнать религию из этого убежища, чтобы уличить ее в глазах всего человечества в преступлениях и безумствах; чтобы сорвать с нее обольстительную маску, которой она прикрывается; чтобы показать миру ее святотатственные руки, вооруженные человекоубийственными кинжалами и обагренные кровью народов, которых она опьяняет своими неистовствами или беспощадно приносит в жертву своим бесчеловечным страстям. 
Мораль природы - вот та единственная религия, которую истолкователь природы предлагает своим согражданам, народам, человечеству, будущим поколениям, освободившимся от предрассудков, так часто нарушавших счастье их предков. Друг людей не может быть другом богов, всегда бывших истинными бичами человечества. Апостол природы никогда не окажет содействия лживым призракам, превращающим этот мир в обитель иллюзии; поклонник истины не пойдет на уступки лжи, не заключит мира с заблуждением, так как последствия такого мира всегда будут пагубны для смертных; он знает, что для счастья человечества надо до основания разрушить мрачное, шаткое здание суеверия и воздвигнуть природе, миру, добродетели подобающий им храм; он знает, что надо вырвать с корнем ядовитое дерево, которое на протяжении стольких веков покрывает своей сенью вселенную: только тогда глаза людей узрят свет, способный просвещать их, направлять их, согревать им души. Если усилия такого человека окажутся тщетными, если он не сумеет внушить мужества существам, слишком привыкшим к страху, то он удовольствуется внутренним удовлетворением от предпринятой им попытки. Но он не сочтет бесполезным свои усилия, если ему удастся сделать хоть одного человека счастливым, если его принципы внесут успокоение в душу хотя бы одного честного человека, если его рассуждения вольют уверенность в сердца хотя бы нескольких добродетельных людей. У него во всяком случае будет то преимущество, что он сам освободился от ужасов, так преследующих суеверного человека, очистил свое сердце от желчи, так портящей характер фанатика, и попрал ногами призраки, которыми так терзается толпа. Избежав таким образом грозы, он станет созерцать с высоты своего утеса бури, вызываемые на земле представлениями о богах; он протянет руку помощи тем, кто захочет ее принять; ободрит их своим голосом, окажет им содействие в их помыслах и, смягчившись духом, в восторге воскликнет: 
"О природа! О владычица всех существ и вы, ее милые дщери, добродетель, разум, истина! Будьте всегда нашими единственными божествами! Вам подобает фимиам и поклонение земли! Природа! Покажи нам, что должен делать человек, чтобы добиться счастья, стремлением к которому ты наполнила его душу. Добродетель! Согрей его своим благотворным огнем. Разум! Руководи его неверными шагами на путях жизни. Истина! Пусть твой светоч освещает его дорогу. Соедините ваши силы, о благодетельные божества, чтобы подчинить себе сердца! Изгоните из наших душ заблуждение, злобу, тревогу; пусть на их месте царят знание, доброта, безмятежность духа. Пусть посрамленный обман никогда не осмелится вновь предстать перед нами. Направьте наши глаза, так долго лишенные зрения, на цели, которые мы должны искать. Навсегда прогоните отвратительные призраки и обольстительные иллюзии, вводящие нас в заблуждение. Вытащите нас из пропасти, в которой нас держит суеверие; уничтожьте роковое господство обмана и иллюзии; отнимите у них власть, похищенную ими у вас. Безраздельно повелевайте смертными; разбейте удручающие их цепи; разорвите облекающие их покрывала; умиротворите отравляющее их души неистовство; сломайте скипетр в кровавых руках тирании; удалите богов, удручающих людей, в область воображения, откуда их извлек страх. Внушите мужество человеку, придайте ему энергию; пусть он осмелится наконец любить и уважать себя; пусть он осознает свое достоинство; пусть он осмелится освободиться; пусть он будет счастливым и свободным; пусть он будет рабом только ваших законов; пусть он улучшает свою судьбу; пусть он любит своих ближних; пусть он наслаждается сам и дает наслаждаться другим. Утешьте дитя природы в неизбежных, посылаемых роком страданиях удовольствиями, допускаемыми мудростью; пусть оно привыкнет покоряться необходимости; спокойно доведите его до положенного для всех существ предела; объясните ему, что оно не должно ни избегать этого предела, ни бояться его". 
ПРИМЕЧАНИЯ. 
(Примечания составлены В. II. Кузнецовым). 
"Система природы" Гольбаха была издана впервые в 1770 г. в Амстердаме книгоиздателем Марк-Мишелем Реем, который до того издал уже несколько работ Гольбаха атеистического содержания. На титульном листе книги было напечатано: "Systиme de la Nature, ou des Loix du Monde Physique et du Monde Moral, par M. Mirabaud, secrйtaire perpйtuel et l'un des Quarante de l'Acadйmie Franзaise, Londres, MDCCLXX". Из конспиративных соображений здесь неправильно указаны место издания - Лондон вместо Амстердама - и автор сочинения - Мирабо. Выбор имени автора не был случаен. Покойный Мирабо (1675-1760), член и постоянный секретарь Французской академии, по своим взглядам был близок к материализму. В 1742 г. в Амстердаме анонимно был издан сборник, включающий четыре его работы, - "Dissertations mкlйes"; Гольбах ссылается на него в "Системе природы" при доказательстве материальности и смертности души. Об авторстве Гольбаха знали или догадывались лишь весьма немногие люди из среды энциклопедистов. Общественное мнение приписывало книгу Дидро. Лишь во французском издании 1822 т. автором "Системы природы" впервые был указан Гольбах. В настоящее время авторство Гольбаха твердо установлено, хотя возможно, что в написании книги принимали также участие Дидро, Нэжон и Лагранж; так, есть основания предполагать, что последняя глава "Системы природы" была написана Дидро. 
Уже в феврале 1770 г. "Система природы" начала распространяться во Франции. Книга продавалась тайно и по дорогой цене в связи с громадным спросом на нее. Она сразу очутилась в центре внимания читающей публики. 8 августа 1770 г. Вольтер сообщал мадам дю Деффан: "Дьявольский человек, вдохновленный Вельзевулом, только что опубликовал книгу "Система природы", на каждой странице которой он думает доказать, что бога вовсе нет. Эта книга ужасает всех, и все хотят ее прочитать... Ее пожирают. В ней много соблазнительного, в ней есть красноречие, и в этом отношении она превосходит Спинозу..." 
18 августа парижский парламент (высшая судебная инстанция в феодальной Франции) осудил книгу и постановил сжечь ее вместе с несколькими другими антиклерикальными произведениями. В обвинительном заключении королевский прокурор Сегье характеризовал "Систему природы" как "верх скандала, венчающий все посягательства, в которых повинно безбожие по отношению к государству и церкви". Прокурор процитировал и разобрал криминальные тезисы автора "Системы природы". Изданное отдельной брошюрой обвинительное заключение Сегье послужило для многих читателей своеобразным средством ознакомления с идеями знаменитой запрещенной книги. Начиная со второго издания "Система природы" выходила с приложением обвинительного заключения Сегье. 
Книга Гольбаха вызвала многочисленные "опровержения", авторами которых были не только теологи и защитники старого режима, но и некоторые умеренные просветители, несогласные с атеизмом и политическими выводами "Системы природы". К своей статье "Бог", помещенной в книге "Вопросы, касающиеся "Энциклопедии"", Вольтер добавил раздел, в котором резко полемизировал с автором "Системы природы". Впрочем, его аргументация показалась неубедительной даже людям, отрицательно настроенным по отношению к идеям "Системы природы". Один из них, Башомон, автор широко известных "Секретных мемуаров", в своей записи от 8 сентября 1770 г. писал: "...благодаря заботам г. Вольтера, который сделал извлечение из "Системы природы"... атеизм, освобожденный от всякой силлогистической формы, обогащенный приятностью стиля и всей остротой сатиры... заразит самые фривольные умы". 
Преследования и опровержения только способствовали росту интереса к книге и популяризации ее идей. 
Последовательные материалисты очень высоко оценивали "Систему природы", видя в ней образцовое создание философской мысли. В 1773 г. Дидро писал: "Я предпочитаю ясную, свободную философию, как она изложена, например, в "Системе природы"... Автор "Системы природы" не является атеистом на одной странице, а деистом на другой: его философия монолитна". Дени Дидро, Собр. соч., т. II. М.-Л.. 1935, стр. 265. 
О большом и неослабевающем интересе к "Системе природы" красноречиво свидетельствует тот факт, что постоянно требовались новые издания ее. Уже в 1770 г. появилось второе издание. За ним последовали издания 1771, 1774,1775,1777,1780 и 1781 гг. Эта книга поистине подготавливала головы людей к приближающейся революции, воспитывая армию борцов, которые в июле 1789 г. штурмовали Бастилию. В бурном революционном десятилетии 90-х годов "Система природы" издавалась дважды - в 1795 и 1797 гг. Даже в мрачные годы реставрации (1820-1822) появились ее новые издания. И эти издания были осуждены королевским судом, который вынес постановление об их уничтожении и приговорил их издателя к большому штрафу. 
Книга Гольбаха была хорошо известна за границей. На немецком языке она издавалась в 1783, 1823, 1841, 1843 и 1851 гг. Английские переводы "Системы природы" датируются 1797, 1816,1820,1834,1840,1863 и 1884 гг. Дважды издавалась "Система природы" в США - в 1808 и 1853 гг. В 1823 г. в Париже вышел ее испанский перевод, кстати также конфискованный властями. 
Передовые люди России хорошо знали "Систему природы", знакомясь с ней по оригиналам, завезенным из-за границы. В 1798 г. в "Санкт-Петербургском журнале", издателем которого был И. Пнин, появился перевод (правда, искаженный по вине цензуры) двух глав книги. В бумагах декабриста Н. Я. Крюкова были найдены переводы отрывков из "Системы природы". Только после Великой Октябрьской социалистической революции стала возможна публикация великого произведения французского материализма XVIII в. в нашей стране. VI-IX главы первой части "Системы природы" были напечатаны в журнале "Под знаменем марксизма" в 1923 г. (№ 11-12). Перевод I-VI, VIII, XI и частично XIII глав появился в "Хрестоматии по французскому материализму XVIII в.", вып. I и II, 1923 г. В 1924 г. в Москве было напечатано первое полное издание "Системы природы" на русском языке (Государственное издательство; перевод П. Юшкевича, вступительная статья Л. Деборина, библиография И. К. Луппола). Второе издание "Системы природы", сверенное и отредактированное П. С. Поповым, вышло в Соцэкгизе в 1940 г. Оно послужило основой настоящего издания. Перевод вновь сверен Т. С. Батищевой и М. А. Диш с амстердамским изданием 770 г. 
ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА. 
1 Решительное отмежевание от теории двоякой истины, которая, возникнув в средневековой философии, утверждала существование двух различных и независимых истин - истины разума и истины веры. В ту эпоху она играла исторически прогрессивную роль, обосновывая право человеческого разума на выводы, находящиеся в противоречии с религиозными догматами. Этой теории придерживался еще английский материалист Френсис Бэкон. Однако к XVIII в. ее прогрессивная роль была окончательно исчерпана. Материалистическая философия, выражавшая интересы крепнущих антифеодальных сил, вооруженная новыми научными данными, стала достаточно сильной, чтобы перейти от обороны к нападению, поставить вопрос о полной ликвидации религиозных догматов как воплощенного неразумия. - 56. 
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. 
Глава I. 
1 В основу своего исследования природы Гольбах кладет принципы бэконовской философии. Именно Ф. Бэкон провозгласил, что познание человека должно иметь своим объектом природу и опираться на наблюдение и опыт. После долгого и почти безраздельного господства рационалистически-дедуктивного метода исследования действительности в странах Западной Европы (Декарт, Мальбранш, Спиноза, Лейбниц) французские материалисты выдвинули на первый план материалистический эмпиризм. Это было как бы второе рождение многих идей бэконовскои философии на новой, более высокой основе. - 59. 
2 Преодоление дуализма души и тела, установленного в философии нового времени Декартом. Гольбах вслед за Ламетри (см. "Человек-машина") доказывает производный, вторичный характер психических явлении. - 60. 
Глава II 
1 Бильфингер, Георг Бернгард (1693-1750) - немецкий теолог, сторонник лейбницевско-вольфовской философии. - 73. 
2 Слабый пункт в концепции Гольбаха. В принципе совершенно правильно, что неживая материя в силу чисто естественных причин перешла когда-то в состояние живой материи и постоянно сохраняет эту способность. Но ссылка на опыты Нидгема, который якобы доказал, что в закрытой смеси муки с водой рождаются живые существа, является неверной. В проводимых Нидгемом опытах не была обеспечена необходимая стерилизация исходного материала, в результате чего зародыши инфузорий, которых наблюдал Нидгем, попадали в сосуды с мукой и водой извне. Против Нидгема выступал итальянский ученый Л. Спалланцани (1729-1799), доказывавший невозможность самопроизвольного зарождения микроорганизмов. Правда, спор этот окончательно был решен только в XIX в. после опытов Л. Пастера (1822-1895). Философы XVIII в. проявляли большой интерес к спору Нидгема и Спалланцани. Вольтер, полемизировавший с Нидгемом как апологетом христианства, был убежден в правоте Спалланцани. В письме к де Шабанону (26 сентября 1770 г.) он не преминул указать на то, что Гольбах опирается в своих выводах на не заслуживающий доверия источник,-77. 
3 Окелл из Лукании - философ-пифагореец.- 79. 
4 Ватабль (ум. в 1547) - французский филолог-гебраист.- 79. 
5 Греции, Гуго (1583-1645) - голландский юрист, теоретик естественного права, апологет христианства,- 79. 
6 Св. Иероним (340-420) - христианский теолог.- 79. 
7 Пето (Летании), Дионисий (1583-1652) - французский теолог-иезуит.-98. 
8 Бозобр, Исаак (1659-1738) - протестантский теолог.-7.9. 
9 Юстин (ум. ок. 166) - церковный писатель, апологет христианства, считавший, что основное содержание христианского вероучения уже содержится - хотя и в несовершенной форме - в языческой философии и мифологии. Отсюда - широкое использование им учений античных философов,-79. 
10 Бернет, Джильберт (1643-1715) - английский епископ, теолог, апологет христианства.-79. 
11 Анонимным автором этой работы является Мирабо. 
Его произведения, вышедшие в Амстердаме в 1742 г., обнаруживают близость к материализму,- 79. 
12 О четырех элементах материи - огне, воздухе, воде и земле - учили еще древнеиндийские философы-материалисты. В истории западной философии это учение восходит к греческому материалисту Анаксимандру (V в. до нашей эры). С некоторыми изменениями оно принималось почти всеми последующими философами вплоть до конца XVIII в. Впрочем, Гольбах в данном случае опирается не только на философскую традицию. Представление о четырех элементах материи господствовало в химии XVII-XVIII вв., и прежде всего в школе немецкого химика Георга Эрнста Сталя (1660-1734). Он был создателем теории флогистона, согласно которой всякое горючее тело имеет в своем составе особое огненное вещество, теряемое при горении. При всей ошибочности этих представлений теория флогистона имела исторически прогрессивное значение. По словам Энгельса, "химия... освободилась от алхимии посредством флогистонной теории", расчистившей дорогу для создания научной химии (К. Маркс, ф. Энгельс, Соч., т. 20, стр. 348). 
Гольбах был прекрасно знаком с трудами Сталя и его последователей; многие из них он перевел на французский язык. Его статьи по этим вопросам для "Энциклопедии" (около 400) свидетельствуют, что он был пропагандистом идей Сталя. Это нашло выражение и в "Системе природы". Гольбах дожил до того времени, когда Лавуазье доказал неправильность теории флогистона (более раннее опровержение этой теории М. В. Ломоносовым осталось для Гольбаха неизвестным). В это же время химики экспериментально доказали, что земля, вода и воздух не являются элементарными веществами, а представляют собой сложные образования. - 83. 
13 Цензорин (III в.) - римский грамматик,- 84. 11 Манилий, Марк (I в.) - римский поэт-мистик. В "Астрономической поэме" изложил астрологические представления своей эпохи, - 84. 
Глава III 
1 Подход к научному пониманию материи. Сравни у Ленина: 
"Материя есть философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них" (В. И. Ленчи, Полн. собр. соч., т. 18, стр. 131).- 84. 
Глава IV. 
1 Диоген Лаэртский (III в.) - автор первого труда по истории философии - "О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов", где рассмотрено развитие философской мысли в Греции от Гераклита до Эпикура, - 96. 
2 Августин, Аврелий (354-430) - крупнейший раннехристианский теолог, "отец церкви". "О граде божием" - его основное сочинение. По философским взглядам - неоплатоник. - 98. 
Глава V. 
1 Гольбах полемизирует как с идеалистическим тезисом о том, что в природе обнаруживается действие чуждой ей разумной силы, так и с гилозоистическим положением о всеобщей одушевленности, чувствительности материи, которого в своеобразной форме придерживались некоторые французские материалисты, например Робинэ. Гольбах совершенно прав, приписывая способность чувствовать и мыслить лишь особым образом организованной материи. - 114. 
Глава VI 
1 Яркое выражение эволюционного взгляда на природу, свидетельствующее о неудовлетворенности французских материалистов строго метафизическим воззрением. В подготовку диалектического понимания природы домарксовские материалисты внесли определенный вклад. Мысли Гольбаха, созвучные эволюционным воззрениям античных материалистов - Анаксимандра, Эмпедокла, Демокрита, Эпикура, Лукреция, не являются их простым повторением, а тем более чистым умозрением; они опираются на большой естественнонаучный материал своей эпохи. Развитие горнодобывающей промышленности в XVII-XVIII вв. дало в руки ученых много фактов, свидетельствовавших о том, что современное распределение моря и суши существовало не всегда (нахождение остатков морских животных в горах). Лейбниц, выдающийся естествоиспытатель своего времени, высказал в "Теодицее" (1696) мысль, что многочисленные потопы и наводнения оставили на земле свои следы. Химики школы Сталя проводили эволюционный взгляд на развитие земных недр (об эволюции "слоев земных" писал и Ломоносов). Французский ученый Бенуа де Майе (1656-1738) в книге "Теллиамед, или Диалоги об отступлении моря, образовании суши, происхождении человека" проводил мысль о том, что человек произошел от морских животных. Близкий к энциклопедистам французский естествоиспытатель Бюффон (1707-1788) в работе "Теория земли" (1749) выдвинул гипотезу о том, что земной шар - это остывший осколок солнца, оторванный от светила ударом кометы. Он высказал также мысль об изменяемости видов растений и животных. Многообразие теорий эволюции земли, часто противоречивших друг другу, обусловило известную сдержанность Гольбаха относительно того, как следует представлять прошлое земли. Однако в споре эволюционистов и антиэволюционистов XVIII в. Гольбах определенно принимает сторону первых, причем идет дальше них, очищая их теории от идеалистических и теологических моментов, присущих им. Он смотрит на эволюцию земли и ее обитателей как на процесс, протекающий под действием естественных причин. - 128. 
Глава VII 
1 Лактанций, Луций (ум. ок. 330) - христианский теолог, - 135. 
2 Аристоксен из Тарента (IV л. до нашей эры) - ученик Аристотеля, автор трактата по музыке "Гармоника". - 136. 
3 Арнобий (ум. ок. 327) - учитель риторики, христианский теолог. 
Климент Александрийский (ок. 150 - ок 215) - христианский теолог, "отец церкви", широко включал в христианскую философию положения языческой философии, считая ее преддверием христианства. 
Ириней (ок. 130-ок. 202) -- христианский теолог, епископ. 
Ориген Александрийский (ок. 135-254) - христианский теолог, "отец церкви", способствовавший включению в христианство многих положений языческой философии. - 136. 
4 Ломпонацци, Пьетро (1462-1524) - итальянский философ, развивавший материалистические идеи аристотелизма. Помпонацци считал душу телесной и смертной.-136. 
5 Симонид Кеосский (556-469 до нашей эры) ~ греческий поэт-лирик. 136. 
6 Кедеорт, Ралф (1617-1688) - английский философ-идеалист, главный представитель группы кембриджских плато-пиков, боролся против материализма и сенсуализма, - 138. 
7 Предустановленная гармония. 
Лейбниц считал, что согласованность и единство в действиях идеальных, духовных субстанций - монад обусловлены непосредственно богом, являются результатом его первоначального плана, предустановленной гармонии. - 138. 
8 Окказионализм - идеалистическое учение в западноевропейской философии XVII в., крупнейшим представителем которого был французский философ Мальбранш. Окказионалисты совершенно отрицали естественную причинность; факты взаимодействия материальных тел, связь психических и физических процессов, согласованность мыслей в головах людей они объясняли как непосредственный результат вмешательства божественной воли единственной действительной причины; естественная связь явлений для них не более как повод (occasio) для проявления божественной воли. - 138. 
9 За критические выступления против греческой мифологии и стремление понять силы природы вне зависимости от божественной деятельности Анаксагор был приговорен в Афинах к смертной казни. Лишь вмешательство его друга Перикла, стоявшего во главе Афинского государства, спасло Анаксагора. Однако он был вынужден покинуть Афины. 
Великого итальянского естествоиспытателя и философа Галилео Галилея (1564-1642) преследовала инквизиция за пропаганду и обоснование гелиоцентрической системы Коперника; инквизиция вынудила Галилея на склоне лет отречься от своих взглядов. 
Декарт подвергался постоянным нападкам католических и протестантских теологов; преследования вынудили его большую часть жизни прожить вне Франции - в Голландии; умер Декарт в Швеции, куда уехал из-за интриг голландского духовенства, - 141. 
Глава VIII 
1 Пейрони, Франсуа Жиго (1678-1747) - французский врач и анатом.-143. 
2 Борелли, Джиованни Альфонсо (1608-1679) - итальянский астроном, сторонник механистической физиологии,-143. 
3 Бартолини (1616-1670) - анатом,- 243. 
4 Виллис, Томас (1622 - 1675) - английский врач и анатом. - 143. 
5 Кларк, Самуил (1675-1729) - английский пастор, религиозный философ. В борьбе с материалистами и атеистами (Спиноза, Гоббс, Толанд, Коллинз) он пытался опереться на ньютоновскую физику и данными естествознания обосновать истинность христианской религии. Полемике с Кларком посвящена гл. IV ч. II "Системы природы". -146. 
6 Додуэл, Генри (1641 - 1711) - английский теолог, философ и историк. Считал человеческую душу смертной, - 146. 
Глава IX 
1 Сенека, Луций Анней (ок. 4 до нашей эры - 65 нашей эры) - римский философ-стоик.-177 
Глава Х. 
1 Скалигер, Жюль - Сезар (1484-1558) - французский филолог и натуралист, автор критических комментариев на сочинения Аристотеля, Теофраста, Гиппократа.-184. 
Глава XI 
1 Кодр (XI в. до нашей эры) - легендарный афинский царь,- 223. 
2 Деций, Публий Мус (IV в. до нашей эры) - римский консул, героически пожертвовавший собой в битве.-223. 
3 Калам, (правильнее Каланас или Кальян) - индийский брахман, современник Александра Македонского; покончил с собой в Персии, взойдя на костер с пением индусских гимнов. - 223. 
4 Перегрин (II в.) - афинский философ; в сатире Лукиана "Смерть Перегрина" этот философ изображен мошенником и шарлатаном, завоевавшим большую популярность у христиан, - 223. 
6 Сено, Жан (1601-1672) - французский теолог. - 231. 
6 Герои греческой мифологии. Орест по приказанию оракула Аполлона убил свою мать Клитемнестру и ее супруга Эгиста, мстя за убийство ими своего отца Агамемнона. Фиванскому царю Лайю оракул предсказал, что его сын Эдип убьет его, а на своей матери женится. Несмотря на то что родители Эдипа и он сам знали об этом предсказании и делали все, чтобы оно не сбылось, события сложились так, что Эдип убил Лайя и женился на своей собственной матери. - 232. 
7 Автор "Трактата о системах" (1749) Этьен Боно де Кондильяк (1715-1780) - французский философ, пропагандировавший и развивавший локковский сенсуализм. В "Трактате о системах" Кондильяк с позиций сенсуализма подвергает критике рационалистическую философию XVII в., в особенности идеализм Декарта, Мальбранша и Лейбница. - 236. 
8 Эта мысль, встречающаяся у Спинозы, представляет собой диалектическую постановку вопроса, который, однако, домарксовские материалисты не смогли разрешить.-237. 
Глава XII 
1 Критика Гольбахом уголовного законодательства Франции с буржуазно-демократических позиций перекликается с идеями Вольтера и Беккария, подробно разобравшими связанные с этим вопросы. - 246. 
2 Имеется в виду основатель ислама Магомет. - 260. 
Глава XIII 
1 Ферекид (VI-V вв. до нашей эры) - греческий писатель, автор "Теогонии" и "Космологии", учил о превращении душ.-265. 
2 Аббади (ок. 1656-1727) - протестантский теолог, апологет христианства.-266. 
3 Лукан, Марк Анней (39-65) - римский поэт, сторонник стоицизма,- 271. 
4 Лига - объединение католиков, ведшее долгую борьбу с гугенотами (протестантами) в период религиозных войн XVI в. во Франции (1562-1594). 276. 
6 Птолемей Филадельф (285-246 до нашей эры) - египетский царь.-282. 
6 "Федон" - диалог Платона, в котором излагается учение о бессмертии души.-282. 
7 Дасье, Андре - французский филолог, переводчик античных писателей на французский язык.-282. 
8 Тимей Локрийский (V-IV вв. до нашей эры) - философ-пифагореец, выступает в качестве главного персонажа диалога "Тимей", где изложено натурфилософское учение Платона. - 289. 
9 Зенон Китионский (336-264 до нашей эры) - греческий философ, основатель стоицизма,- 289. 
10 Арриан, Флавий (II в.) - друг и ученик Эпиктета, изложивший его учение в "Беседах Эпиктета". -290. 
11 В греческой мифологии Аид (Ад) - подземное царство, куда направляются души умерших людей; Ахеронт, Коцит (Кокит), Флегетон - реки этого царства. - 290. 
Глава XIV 
1 Сарды - столица древней Лидии, большой и богатый город. После нашествия готов и Тимура Сарды были разрушены и на их месте осталась лишь маленькая деревушка,- 300. 
Глава XVI 
1 Имеется в виду Генрих IV (1553-1610), французский король, положивший конец религиозным войнам во Франции на основе политики веротерпимости.-338. 
2 Петроний, Гай (ум. в 66) - римский поэт-сатирик.-338. 
Глава XVII 
1 Саллюстий, Гай Kpucn (86-36 до нашей эры) - римский историк. -347. 
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 
Глава I 
1 Этим автором является Генри Ковентри. Его сочинение было издано в Лондоне в 1736 г.- 362. 
2 Гольбах здесь правильно подмечает такой древнейший тип религиозных верований, как фетишизм. Однако он ошибочно связывает эволюцию религиозных представлений только с развитием познания, игнорируя социальные факторы. Особенно неверно это в отношении причин перехода от политеизма к монотеизму, в основе которого лежал факт создания великих мировых империй. Гольбах, как и большинство философов XVIII в., находился во власти иллюзии о первобытном человеке как философе, размышляющем о причинах явлений. 368. 
Глава II 
1 Варрон, Марк Теренций (116-27 до нашей эры) - римский поэт, по философским взглядам близок к стоикам.-381. 
2 "Письма о мифологии" (1748), изданные в Лондоне, принадлежат английскому теологу Томасу Блекуэллу. - 382 
3 Апулей, Луций из Мадаеры (ок. 135-180) - римский оратор и писатель, автор "Метаморфоз". -382. 
4 Максим из Мадаеры (IV в.) - римский грамматик, сторонник стоицизма.-383. 
5 "Один весьма знаменитый человек" - великий французский просветитель Вольтер, с позиций деизма боровшийся против религии и церкви,- 386. 
Глава III. 
1 Шерлок, Вильям (1641-1707) - английский теолог. - 401. 2 Гигес (VII в. до нашей эры) - царь Лидии. - 407. 3 Гастрел, Френсис (1662-1725) английский теолог и философ.-415. 
Глава IV 
1 Ямвлиж (ум. ок. 330) - основатель сирийской школы неоплатонизма, философ-мистик.- 432. 
2 Бауман - псевдоним Пьер-Луи-Моро Мопертюи (1698- 1759), французского математика, физика и философа, с 1745 г. президента Берлинской академии наук. Некоторые материалистические положения сочетались у Мопертюи с религиозно-теологическими тезисами, за что он подвергался критике со стороны Дидро, Гольбаха и других французских материалистов. - 434. 
Глава VI 
1 Пантеизм - философское учение, отождествляющее бога с природой. В форме пантеизма выражались как материалистические, так и идеалистические идеи. Материалисты Бруно и Спиноза растворяли бога в природе; идеалист Мальбранш, напротив, доказывал, что природа существует в боге. Гольбах правильно характеризует основу, на которой возникают пантеистические учения: невозможность отделить от природы свойства и силы, наблюдаемые в мире.-486. 
2 Серапион (IV в.) - христианский теолог.- 487. 
Глава VII 
1 Теизм - богословское учение о личном боге, определяющем своей волей жизнь природы и общества; теизм является теоретической основой существующих мировых монотеистических религий. Гольбах употребляет термин теизм в ином значении: 
этот термин выступает у него как разновидность деизма (стр. 433). В XVIОI в. термины теизм и деизм часто употреблялись как равнозначные. 
Деизм - философское учение, согласно которому существует бог как некая разумная, но безличная причина, которая некогда упорядочила материю, сообщила ей законы и движение, но затем перестала вмешиваться в ход событий на земле. Деизм получил широкое распространение среди прогрессивных философов XVII-XVIII вв. В то время многие материалисты, не будучи в состоянии распространить материалистические принципы на понимание природы в целом, были деистами. С позиций деизма они вели острую борьбу против христианства и всех существующих религий, проповедуя необходимость создания чисто философской религии, свободной от суеверий и фанатизма. Маркс указывал, говоря о таких английских философах-материалистах, как Коллинз, Додуэл, Кауард, Гартли, Пристли, что "деизм - по крайней мере для материалиста - есть не более, как удобный и легкий способ отделаться от религии" (К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 2, стр. 144). Во Франции к сторонникам деизма принадлежали Вольтер, Монтескье, Руссо, Кондорсе, Тюрго и многие другие просветители. В борьбе с католической церковью они составляли один лагерь с философами-атеистами. Однако в философском плане разрыв между атеистами как последовательными материалистами и деистами как непоследовательными материалистами был неизбежен. "Система природы" возвестила о нем. Деисты, в первую очередь Вольтер, ожесточенно полемизировали с атеистическими положениями этой книги. 
Система оптимизма. В античной философии теологический оптимизм обосновывался Платоном, который утверждал, что бог создал наилучший и совершеннейший мир. В новой философии система оптимизма связана с именем Лейбница, у которого было немало последователей. Блестящей сатирой на теорию оптимизма лейбницевского толка был роман Вольтера "Кандид" (1756). 
Конечные причины. Это понятие введено в философию Аристотелем, учившим, что для понимания возникновения и изменения любой вещи необходимо знать цель, к которой она якобы стремится. Учение о том, что все вещи и явления стремятся к какой-то цели, носит название телеологии. В идеалистической философии и в теологии постоянно используется понятие конечной причины, противопоставляемое материалистическому детерминизму.-505. 
2 Естественная религия. Термин был введен английским философом и теологом XVIII в. Гербертом Чербери, который считал, что человек обладает от рождения некоторым количеством простых идей о божестве; начиная размышлять, он находит в своей душе эти идеи; они являются общими для народов всех времен и составляют основу всех религий, которые добавляют затем к ним разнообразные догматы, вводят особый культ и так далее. Герберт Чербери полагал, что истинная религия, достойная мудрецов, должна ограничиваться положениями естественной религии; он приходил к деизму. С точки зрения последовательного сенсуализма естественная религия в тон смысле, как ее понимал Чербери, невозможна. Однако философы-деисты, в том числе сторонники локковского сенсуализма (например, Вольтер), продолжали употреблять этот термин. В их трактовке положения естественной религии, сводящиеся к признанию бога как верховного зодчего мира и необходимости почитать его путем добрых дел, не являются врожденными, но каждый разумный человек, размышляя о природе и о принципах общественной жизни, должен с необходимостью прийти к ним, потому что они сама истина.- 522. 
3 Буддеус, Иоганн Франц (1667 - 1729) - немецкий теолог.-535. 
4 Шефтсбери, Антоны Эшли Купер (1671-1713) - английский философ-моралист, был близок к деизму, отвергал религиозное обоснование морали. С позиций идеализма утверждал, однако, независимость нравственных чувств и представлений от социальной среды. 
Маркс отзывается о Шефтсбери как о представителе свободомыслия, порожденного английской революцией XVII в., унаследованного и развитого французской революцией XVIII в. (Соч., т. 7, стр. 220). 
Энгельс называет Шефтсбери одним из последователей Т. Гоббса, представителем "новой деистской формы материализма" (Соч., т. 22, стр. 311).- 538. 
Глава IX 
1 В отличие от многих антиклерикальных произведений французских просветителей "Система природы" нападает не только на религию, но и на существующую государственную власть. Гольбах отходит от концепции просвещенного абсолютизма и обращается со своей проповедью не к государям, а к иным социальным силам, которые он, правда, представлял себе очень неясно: 
просто как разумных людей. Эта направленность "Системы природы" вызвала серьезное беспокойство у Вольтера и других сторонников просвещенного абсолютизма, которые надеялись, что сами монархи проведут намеченную просветителями программу общественных преобразований. В письме к Даламберу (2 ноября 1770 г.) он высказывал свои опасения: "Величайшее моральное зло, которое очень легко может перейти в зло физическое, - это публикация "Системы природы". Эта книга сделала всех философов ненавистными в глазах короля и всего двора... Издатель этого фатального труда навсегда погубил философию в глазах всех магистратов и всех отцов семейства, которые чувствуют теперь, насколько опасен для общества может быть атеизм... Умы так возбуждены, что за атеиста примут всякого, кто не верит в св. Женевьеву или св. Януария". Спустя несколько лет, 24 января 1778 г., Даламбер писал Вольтеру, что автор "Системы природы" "сделал величайшую глупость, объединяя против философии государей и священников, весьма некстати убеждая их, что у них общий кошелек и общее дело".-676. 
Глава XI 
1 Лукиан из Самосаты (ок. 120-200) - греческий поэт-сатирик, критик религиозных суеверий, в том числе христианства. - 614. 
2 Менипп из Гадары (III в. до нашей эры) - последователь философии киников, поэт-сатирик, автор пародий на греческую мифологию. Лукиан использовал образ Мевиппа во многих своих диалогах.-614. 
8 Дерхем, Вильям (1657-1735) - английский естествоиспытатель и теолог. - 617. 
" Вентли, Ричард (1662-1742) - английский теолог. - 617. 
5 Стратон из Лампсака (ум. ок. 270 до нашей эры) - философ, развивавший материалистическую линию аристотелизма.-618. 
в Теодор (Феодор) (IV в. до нашей эры) - философ кинической школы, отрицавший существование богов.-618. 
7 Диагор с Мелоса (V в. до нашей эры) - древнегреческий атеист.- 618. 
8 Леклерк, Жан (1657-1736) - французский философ, критик Библии.- 620. 
Глава XII 
1 Аристипп (ок. 435-ок. 360 до нашей эры) - греческий философ, основатель киренской школы; провозгласил разумное наслаждение высшим принципом жизни, определяющим различие между добром и злом. - 631. 
2 Бион Ворисфенский (325- 255 до нашей эры) - греческий философ, близкий к киникам. - 631. 
3 Лиррон (360-270 до нашей эры) - греческий философ, основатель школы скептиков. Пиррон считал, что человек не способен познать истину, - 631. 
4 Автор "Басни о пчелах" (1705) Бернар Мандевиль (1670- 1733) английский философ-материалист, сторонник деизма. Сравни оценку Маркса: "Для социалистической тенденции материализма характерна апология пороков у Мандевиля, одного из ранних английских учеников Локка. Он доказывает, что в современном обществе пороки необходимы и полезны. Это отнюдь не было апологией современного общества" (Я. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 2, стр. 146) .- 631. 
6 Автор "Человека-машины" (1747) Жюльен Оффре де Ламетри (1709-1751) французский материалист и атеист. Оценка этой книги Гольбахом, как и другими французскими материалистами, несправедлива. Как во взглядах на природу, так и в отношении нравственности Ламетри в сущности развивал те же положения, что и Дидро, Гольбах, Гельвеций. Правда, некоторые формулировки в "Человеке-машине" и других работах Ламетри давали повод к обвинению в безнравственности, но это были всего лишь неточные выражения. Гольбах, видимо, стремилея отмежеваться от книги, которая была скомпрометирована из-за таких неудачных формулировок.-631. 
6 Боден, Жан (1530-1596) - французский политический мыслитель и социолог, сторонник веротерпимости.-634. 
7 Гомар (1563-1641) и Арминий (1560-1600) - теологи, главы враждующих между собой сект в кальвинизме, - 624. 
Глава XIII 
1 Тезис о возможности существования общества, состоящего из атеистов, был выдвинут в конце XVII в. Пьером Бейлем. С тех пор он неоднократно подвергался опровержениям со стороны теологов и деистов. Против него выступали патриархи просветительского движения во Франции - Монтескье и Вольтер. - 656. 
2 Менаж, Жиль (1613-1692) - французский филолог, писатель. - 664. 
3 На это высказывание великого английского философа постоянно ссылались деисты. Будучи сторонником принципов бэконовской философии, Гольбах на протяжении всей книги ведет борьбу против того, что Маркс назвал "теологическими непоследовательностями" бэконовского материализма (см. Я. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 2, стр. 143). - 665.