1 2 3 4 
– Не спорю, – ответил доктор. – Моему другу,  пожалуй, следовало набирать команду вместе с вами. Это промах, уверяю вас,  совершенно случайный. Тут не было ничего преднамеренного. Затем, кажется, вам  не нравится мистер Эрроу?    

– Не нравится, сэр. Я верю, что он хороший моряк. Но он  слишком распускает команду, чтобы быть хорошим помощником. Он фамильярничает со  своими матросами. Штурман на корабле должен держаться в стороне от матросов. Он  не может пьянствовать с ними.    

– Вы хотите сказать, что он пьяница? – спросил  сквайр.    

– Нет, сэр, – ответил капитан. – Я только  хочу сказать, что он слишком распускает команду.    

– А теперь, – попросил доктор, – скажите нам  напрямик, капитан, чего вам от нас нужно.    

– Вы твердо решили отправиться в это плавание,  джентльмены?    

– Бесповоротно, – ответил сквайр.    

– Отлично, – сказал капитан. – Если вы до сих  пор терпеливо меня слушали, хотя я и говорил вещи, которых не мог доказать,  послушайте и дальше. Порох и оружие складывают в носовой части судна.[23] А между тем  есть прекрасное помещение под вашей каютой. Почему бы не сложить их туда? Это  первое. Затем, вы взяли с собой четверых слуг. Кого-то из них, как мне сказали,  тоже хотят поместить в носовой части. Почему не устроить им койки возле вашей  каюты? Это второе.    

– Есть и третье? – спросил мистер Трелони.    

– Есть, – сказал капитан. – Слишком много  болтают.    

– Да, чересчур много болтают, – согласился доктор.    

– Передам вам только то, что я слышал своими  ушами, – продолжал капитан Смоллетт. – Говорят, будто у вас есть  карта какого-то острова. Будто на карте крестиками обозначены места, где зарыты  сокровища. Будто этот остров лежит…    

И тут он с полной точностью назвал широту и долготу нашего  острова.    

– Я не говорил этого ни одному человеку! –  воскликнул сквайр.    

– Однако каждый матрос знает об этом, сэр, –  возразил капитан.    

– Это вы, Ливси, все разболтали! – кричал  сквайр. – Или ты, Хокинс…    

– Теперь уже все равно, кто разболтал, – сказал  доктор.    

Я заметил, что ни он, ни капитан не поверили мистеру  Трелони, несмотря на все его оправдания. Я тоже тогда не поверил, потому что он  действительно был великий болтун. А теперь я думаю, что тогда он говорил правду  и что команде было известно и без нас, где находится остров.    

– Я, джентльмены, не знаю, у кого из вас хранится эта  карта, – продолжал капитан. – И я настаиваю, чтобы она хранилась в  тайне и от меня, и от мистера Эрроу. В противном случае я буду просить вас  уволить меня.    

– Понимаю, – сказал доктор. – Во-первых, вы  хотите прекратить лишние разговоры. Во-вторых, вы хотите устроить крепость в  кормовой части судна, собрать в нее слуг моего друга и передать им все оружие и  порох, которые имеются на борту. Другими словами, вы опасаетесь бунта.    

– Сэр, – сказал капитан Смоллетт, – я не  обижаюсь, но не хочу, чтобы вы приписывали мне слова, которых я не говорил.  Нельзя оправдать капитана, решившего выйти в море, если у него есть основания  опасаться бунта. Я уверен, что мистер Эрроу честный человек. Многие матросы  тоже честные люди. Быть может, все они честные люди. Но я отвечаю за  безопасность корабля и за жизнь каждого человека на борту. Я вижу, что многое  делается не так, как следует. Прошу вас принять меры предосторожности или  уволить меня. Вот и все.    

– Капитан Смоллетт, – начал доктор  улыбаясь, – вы слыхали басню о горе, которая родила мышь? Простите меня,  но вы напомнили мне эту басню. Когда вы явились сюда, я готов был поклясться  моим париком, что вы потребуете у нас много больше.    

– Вы очень догадливы, доктор, – сказал  капитан. – Явившись сюда, я хотел потребовать расчета, ибо у меня не было  ни малейшей надежды, что мистер Трелони согласится выслушать хоть одно мое  слово.    

– И не стал бы слушать! – крикнул сквайр. –  Если бы не Ливси, я бы сразу послал вас ко всем чертям. Но как бы то ни было, я  выслушал вас и сделаю все, что вы требуете. Однако мнение мое о вас изменилось  к худшему.    

– Это как вам угодно, сэр, – сказал  капитан. – Потом вы поймете, что я исполнил свой долг.    

И он удалился.    

– Трелони, – сказал доктор, – против своего  ожидания, я убедился, что вы пригласили на корабль двух честных людей: капитана  Смоллетта и Джона Сильвера.    

– Насчет Сильвера я с вами согласен, – воскликнул  сквайр, – а поведение этого несносного враля я считаю недостойным мужчины,  недостойным моряка и, во всяком случае, недостойным англичанина!    

– Ладно, – сказал доктор, – увидим.    

Когда мы вышли на палубу, матросы уже начали перетаскивать  оружие и порох. «Йо-хо-хо!» – пели они во время работы. Капитан и мистер Эрроу  распоряжались.    

Мне очень понравилось, как нас разместили по-новому. Всю  шхуну переоборудовали. На корме из бывшей задней части среднего трюма устроили  шесть кают, которые соединялись запасным проходом по левому борту с камбузом[24] и баком.[25] Сначала их  предназначали для капитана, мистера Эрроу, Хантера, Джойса, доктора и сквайра.  Но затем две из них отдали Редруту и мне, а мистер Эрроу и капитан устроились  на палубе, в сходном тамбуре,[26]  который был так расширен с обеих сторон, что мог сойти за кормовую рубку.[27] Он, конечно,  был тесноват, но все же в нем поместилось два гамака. Даже штурман, казалось,  был доволен таким размещением. Возможно, он тоже не доверял команде. Впрочем,  это только мое предположение, потому что, как вы скоро увидите, он недолго  находился на шхуне.    

Мы усердно работали, перетаскивая порох и устраивая наши  каюты, когда наконец с берега явились в шлюпке последние матросы и вместе с ними  Долговязый Джон.    

Повар взобрался на судно с ловкостью обезьяны и, как только  заметил, чем мы заняты, крикнул:    

– Эй, приятели, что же вы делаете?    

– Переносим бочки с порохом, Джон, – ответил один  из матросов.    

– Зачем, черт вас побери? – закричал Долговязый. –  Ведь этак мы прозеваем утренний отлив!    

– Они исполняют мое приказание! – оборвал его  капитан. – А вы, милейший, ступайте на кухню, чтобы матросы могли  поужинать вовремя.    

– Слушаю, сэр, – ответил повар.    

И, прикоснувшись рукой к пряди волос на лбу, нырнул в  кухонную дверь.    

– Вот это славный человек, капитан, – сказал  доктор.    

– Весьма возможно, сэр, – ответил капитан  Смоллетт. – Осторожней, осторожней, ребята!    

И он побежал к матросам. Матросы волокли бочку с порохом.  Вдруг он заметил, что я стою и смотрю на вертлюжную пушку,[28] которая была установлена в  средней части корабля, – медную девятифунтовку, и сейчас же налетел на  меня.    

– Эй, юнга, – крикнул он, – прочь отсюда!  Ступай к повару, он даст тебе работу.    

И, убегая на кухню, я слышал, как он громко сказал доктору:    

– Я не потерплю, чтобы на судне у меня были любимчики!    

Уверяю вас, в эту минуту я совершенно согласился со  сквайром, что капитан – невыносимый человек, и возненавидел его.    

 Глава 10. ПЛАВАНИЕ    

     

Суматоха продолжалась всю ночь. Мы перетаскивали вещи с  места на место. Шлюпка то и дело привозила с берега друзей сквайра, вроде  мистера Блендли, приехавших пожелать ему счастливого плавания и благополучного  возвращения домой. Никогда раньше в «Адмирале Бенбоу» мне не приходилось  работать так много.    

Я уже устал, как собака, когда перед самым рассветом боцман  заиграл на дудке и команда принялась поднимать якорь.    

Впрочем, если бы даже я устал вдвое больше, я и то не ушел  бы с палубы. Все было ново и увлекательно для меня – и отрывистые приказания, и  резкий звук свистка, и люди, суетливо работающие при тусклом свете корабельных  фонарей.    

– Эй, Окорок, затяни-ка песню! – крикнул один из  матросов.    

– Старую! – крикнул другой.    

– Ладно, ребята, – отвечал Долговязый Джон,  стоявший тут же, на палубе, с костылем под мышкой.    

И запел песню, которая была так хорошо мне известна:    

     

Пятнадцать человек на сундук  мертвеца…    

     

Вся команда подхватила хором:    

     

Йо-хо-хо, и бутылка рому!    

     

При последнем «хо» матросы дружно нажали на вымбовки шпиля.    

Мне припомнился наш старый «Адмирал Бенбоу», почудилось,  будто голос покойного Бонса внезапно присоединился к матросскому хору.    

Скоро якорь был поднят и укреплен на носу. С него капала  вода. Ветер раздул паруса. Земля отступила. Корабли, окружавшие нас, стали  удаляться. И прежде чем я лег на койку, чтобы подремать хоть часок, «Испаньола»  начала свое плавание к Острову Сокровищ.    

Я не стану описывать подробности нашего путешествия. Оно  было очень удачно. Корабль оказался образцовым, команда состояла из опытных  моряков, капитан превосходно знал свое дело. Но прежде чем мы достигли Острова  Сокровищ, случилось два-три события, о которых стоит упомянуть.    

Раньше всего выяснилось, что мистер Эрроу гораздо хуже, чем  думал о нем капитан. Он не пользовался у матросов никаким авторитетом, и его  никто не слушал. Но это еще не самое худшее. Через день-два после отплытия он  стал появляться на палубе с мутными глазами и пылающими щеками. Язык его  заплетался. Налицо были и другие признаки опьянения. Время от времени его  приходилось с позором гнать в каюту. Он часто падал и расшибался. Случалось,  пролеживал целые дни у себя на койке, не вставая. Бывало, конечно, что он дня  два ходил почти трезвый и тогда кое-как справлялся со своими обязанностями.    

Мы никак не могли понять, откуда он достает выпивку. Весь  корабль ломал голову над этой загадкой. Мы следили за ним, но ничего не  выследили. Когда мы спрашивали его напрямик, он, если был пьян, только хохотал  нам в глаза, а если был трезв, торжественно клялся, что за всю жизнь ничего не  пил, кроме воды.    

Как штурман он никуда не годился и оказывал дурное влияние  на своих подчиненных. Было ясно, что он плохо кончит. И никто не удивился и не  опечалился, когда однажды темной, бурной ночью он исчез с корабля.    

– Свалился за борт! – решил капитан. – Что  же, джентльмены, это избавило нас от необходимости заковывать его в кандалы.    

Таким образом, мы остались без штурмана. Нужно было  выдвинуть на эту должность кого-нибудь из команды. Выбор пал на боцмана Джоба  Эндерсона. Его по-прежнему называли боцманом, но исполнял он обязанности штурмана.    

Мистер Трелони, много странствовавший и хорошо знавший море,  тоже пригодился в этом деле – он стоял в хорошую погоду на вахте. Второй  боцман, Израэль Хендс, был усердный старый, опытный моряк, которому можно было  поручить почти любую работу.    

Он, между прочим, дружил с Долговязым Джоном Сильвером, и  раз уж я упомянул это имя, придется рассказать о Сильвере подробнее.    

Матросы называли его Окороком. Он привязывал свой костыль  веревкой к шее, чтобы руки у него были свободны. Стоило посмотреть, как он, упираясь  костылем в стену, покачиваясь с каждым движением корабля, стряпал, словно  находился на твердой земле! Еще любопытнее было видеть, как ловко и быстро  пробегал он в бурную погоду по палубе, хватаясь за канаты, протянутые для него  в самых широких местах. Эти канаты назывались у матросов «сережками Долговязого  Джона». И на ходу он то держался за эти «сережки», то пускал в дело костыль, то  тащил его за собой на веревке.    

Все же матросы, которые плавали с ним прежде, очень жалели,  что он уже не тот, каким был.    

– Наш Окорок не простой человек, – говорил мне  второй боцман.    

– В молодости он был школяром и, если захочет, может  разговаривать, как книга. А какой он храбрый! Лев перед ним ничто, перед нашим  Долговязым Джоном. Я видел сам, как на него, безоружного, напало четверо, а он  схватил их и стукнул головами вот так.    

Вся команда относилась к нему с уважением и даже подчинялась  его приказаниям.    

С каждым он умел поговорить, каждому умел угодить. Со мной  он всегда был особенно ласков. Всякий раз радовался, когда я заходил к нему в  камбуз, который он содержал в удивительной чистоте. Посуда у него всегда была  аккуратно развешена и вычищена до блеска. В углу, в клетке, сидел попугай.    

– Хокинс, – говорил мне Сильвер, – заходи,  поболтай с Джоном. Никому я не рад так, как тебе, сынок. Садись и послушай. Вот  капитан Флинт… я назвал моего попугая Капитаном Флинтом в честь знаменитого  пирата… так вот, Капитан Флинт предсказывает, что наше плавание окончится удачей…  Верно, Капитан?    

И попугай начинал с невероятной быстротой повторять:    

– Пиастры! Пиастры! Пиастры!    

И повторял до тех пор, пока не выбивался из сил или пока  Джон не покрывал его клетку платком.    

– Этой птице, – говорил он, – наверно, лет  двести, Хокинс. Попугаи живут без конца. Разве только дьявол повидал на своем  веку столько зла, сколько мой попугай. Он плавал с Инглендом, с прославленным  капитаном Инглендом, пиратом. Он побывал на Мадагаскаре, на Малабаре,[29] в Суринаме,[30] на Провиденсе,[31] в Порто-Белло.[32] Он видел, как  вылавливают груз с затонувших галеонов.[33]  Вот когда он научился кричать «пиастры». И нечему тут удивляться: в тот день  выловили триста пятьдесят тысяч пиастров, Хокинс! Этот попугай присутствовал  при нападении на вице-короля Индии невдалеке от Гоа.[34] А с виду он кажется младенцем…  Но ты понюхал пороху, не правда ли, Капитан?    

– Повор-рачивай на другой галс![35] – кричал попугай.    

– Он у меня отличный моряк, – приговаривал повар и  угощал попугая кусочками сахара, которые доставал из кармана.    

Попугай долбил клювом прутья клетки и ругался скверными  словами.    

– Поживешь среди дегтя – поневоле запачкаешься, –  объяснял мне Джон. – Это бедная, старая невинная птица ругается, как  тысяча чертей, но она не понимает, что говорит. Она ругалась бы и перед  господом богом.    

С этими словами Джон так торжественно прикоснулся к своей  пряди на лбу, что я счел его благороднейшим человеком на свете.    

Отношения между сквайром и капитаном Смоллеттом были  по-прежнему очень натянутые. Сквайр, не стесняясь, отзывался о капитане  презрительно. Капитан никогда не заговаривал со сквайром, а когда сквайр  спрашивал его о чем-нибудь, отвечал резко, кратко и сухо. Прижатый в угол, он  вынужден был сознаться, что, по-видимому, ошибся, дурно отзываясь о команде.  Многие матросы работали образцово, и вся команда вела себя превосходно. А в  шхуну он просто влюбился.    

– Она слушается руля, как хорошая жена слушается мужа,  сэр. Но, – прибавлял он, – домой мы еще не вернулись, и плавание наше  мне по-прежнему очень не нравится.    

Сквайр при этих словах поворачивался к капитану спиной и  принимался шагать по палубе, задрав подбородок кверху.    

– Еще немного, – говорил он, – и этот человек  окончательно выведет меня из терпения.    

Нам пришлось перенести бурю, которая только подтвердила  достоинства нашей «Испаньолы». Команда казалась довольной, да и неудивительно.  По-моему, ни на одном судне с тех пор, как Ной впервые пустился в море, так не  баловали команду. Пользовались всяким предлогом, чтобы выдать морякам двойную  порцию грога. Стоило сквайру услышать о дне рождения кого-нибудь из матросов, и  тотчас же всех оделяли пудингом. На палубе всегда стояла бочка с яблоками,  чтобы каждый желающий мог лакомиться ими, когда ему вздумается.    

– Ничего хорошего не выйдет из этого, – говорил  капитан доктору Ливси. – Это их только портит. Уж вы мне поверьте.    

Однако бочка с яблоками, как вы увидите, сослужила нам  огромную службу. Только благодаря этой бочке мы были вовремя предупреждены об  опасности и не погибли от руки предателей.    

Вот как это произошло. Мы двигались сначала против пассатов,  чтобы выйти на ветер к нашему острову, – яснее я сказать не могу, – а  теперь шли к нему по ветру. Днем и ночью глядели мы вдаль, ожидая, что увидим  его на горизонте. Согласно вычислениям, нам оставалось плыть менее суток. Либо  сегодня ночью, либо самое позднее завтра перед полуднем мы увидим Остров Сокровищ.  Курс держали на юго-юго-запад. Дул ровный ветер на траверсе.[36] Море было спокойно.  «Испаньола» неслась вперед, иногда ее бушприт[37]  обрызгивали волны. Все шло прекрасно. Все находились в отличном состоянии духа,  все радовались окончанию первой половины нашего плавания.    

Когда зашло солнце и работа моя была кончена, я, направляясь  к своей койке, вдруг подумал, что неплохо было бы съесть яблоко. Быстро  выскочил я на палубу. Вахтенные стояли на носу и глядели в море, надеясь  увидеть остров. Рулевой, наблюдая за наветренным[38] углом парусов, тихонько  посвистывал. Все было тихо, только вода шелестела за бортом.    

Оказалось, что в бочке всего одно яблоко. Чтобы достать его,  мне пришлось влезть в бочку. Сидя там в темноте, убаюканный плеском воды и  мерным покачиванием судна, я чуть было не заснул. Вдруг кто-то грузно опустился  рядом с бочкой на палубу. Бочка чуть-чуть качнулась: он оперся о нее спиной. Я  уже собирался выскочить, как вдруг человек этот заговорил. Я узнал голос  Сильвера, и, прежде чем он успел произнести несколько слов, я решил не вылезать  из бочки ни за что на свете. Я лежал на дне, дрожа и вслушиваясь, задыхаясь от  страха и любопытства. С первых же слов я понял, что жизнь всех честных людей на  судне находится у меня в руках.    

 Глава 11. ЧТО Я УСЛЫШАЛ, СИДЯ В БОЧКЕ ИЗ-ПОД ЯБЛОК    

     

– Нет, не я, – сказал Сильвер. – Капитаном  был Флинт. А я был квартирмейстером,[39]  потому что у меня нога деревянная. Я потерял ногу в том же деле, в котором  старый Пью потерял свои иллюминаторы. Мне ампутировал ее ученый хирург  – он учился в колледже и знал всю латынь наизусть. А все же не отвертелся  от виселицы – его вздернули в Корсо-Касле, как собаку, сушиться на солнышке…  рядом с другими. Да! То были люди Робертса, и погибли они потому, что меняли  названия своих кораблей. Сегодня корабль называется «Королевское счастье», а  завтра как-нибудь иначе. А по-нашему – как окрестили судно, так оно всегда и  должно называться. Мы не меняли названия «Кассандры», и она благополучно  доставила нас домой с Малабара, после того как Ингленд захватил вице-короля  Индии. Не менял своего прозвища и «Морж», старый корабль Флинта, который до  бортов был полон кровью, а золота на нем было столько, что он чуть не пошел ко  дну.    

– Эх, – услышал я восхищенный голос самого  молчаливого из наших матросов, – что за молодец этот Флинт!    

– Дэвис, говорят, был не хуже, – сказал  Сильвер. – Но я никогда с ним не плавал. Я плавал сначала с Инглендом,  потом с Флинтом. А теперь вышел в море сам. Я заработал девятьсот фунтов стерлингов  у Ингленда да тысячи две у Флинта. Для простого матроса это не так плохо.  Деньги вложены в банк и дают изрядный процент. Дело не в умении заработать, а в  умении сберечь… Где теперь люди Ингленда? Не знаю… Где люди Флинта? Большей  частью здесь, на корабле, и рады, когда получают пудинг. Многие из них жили на  берегу, как последние нищие. С голоду подыхали, ей-богу! Старый Пью, когда  потерял глаза, а также и стыд, стал проживать тысячу двести фунтов в год,  словно лорд из парламента. Где он теперь? Умер и гниет в земле. Но два года  назад ему уже нечего было есть. Он просил милостыню, он воровал, он резал  глотки и все-таки не мог прокормиться!    

– Вот и будь пиратом! – сказал молодой моряк.    

– Не будь только дураком! – воскликнул  Сильвер. – Впрочем, не о тебе разговор: ты хоть молод, а не глуп. Тебя не  надуешь! Я это сразу заметил, едва только увидел тебя, и буду разговаривать с  тобой, как с мужчиной.    

     

    

     

Можете себе представить, что я почувствовал, услышав, как  этот старый мошенник говорит другому те же самые льстивые слова, которые  говорил мне!    

Если бы я мог, я бы убил его…    

А тем временем Сильвер продолжал говорить, не подозревая,  что его подслушивают:    

– Так всегда с джентльменами удачи.[40] Жизнь у них тяжелая, они  рискуют попасть на виселицу, но едят и пьют, как боевые петухи перед боем. Они  уходят в плавание с сотнями медных грошей, а возвращаются с сотнями фунтов.  Добыча пропита, деньги растрачены – и снова в море в одних рубашках. Но я  поступаю не так. Я вкладываю все свои деньги по частям в разные банки, но нигде  не кладу слишком много, чтобы не возбудить подозрения. Мне пятьдесят лет,  заметь. Вернувшись из этого плавания, я буду жить, как живут самые настоящие  джентльмены… Пора уже, говоришь? Ну что ж, я и до этого пожил неплохо. Никогда  ни в чем себе не отказывал. Мягко спал и вкусно ел. Только в море приходилось  иногда туговато. А как я начал? Матросом, как ты.    

– А ведь прежние ваши деньги теперь пропадут, –  сказал молодой матрос. – Как вы покажетесь в Бристоле после этого  плавания?    

– А где, по-твоему, теперь мои деньги? – спросил  Сильвер насмешливо.    

– В Бристоле, в банках и прочих местах, – ответил  матрос.    

– Да, они были там, – сказал повар. – Они  были там, когда мы подымали наш якорь. Но теперь моя старуха уже взяла их  оттуда. «Подзорная труба» продана вместе с арендованным участком, клиентурой и  оснасткой, а старуха уехала и поджидает меня в условленном месте. Я бы сказал  тебе, где это место, потому что вполне доверяю тебе, да, боюсь, остальные  обидятся, что я не сказал и им.    

– А старухе своей вы доверяете? – спросил матрос.    

– Джентльмены удачи, – ответил повар, – редко  доверяют друг другу. И правильно делают. Но меня провести нелегко. Кто  попробует отпустить канат, чтобы старый Джон брякнулся, недолго проживет на  этом свете. Одни боялись Пью, другие – Флинта. А меня боялся сам Флинт. Боялся  меня и гордился мной… Команда у него была отчаянная. Сам дьявол и тот не  решился бы пуститься с нею в открытое море. Ты меня знаешь, я хвастать не  стану, я добродушный и веселый человек, но, когда я был квартирмейстером, старые  пираты Флинта слушались меня, как овечки. Ого-го-го, какая дисциплина была на  судне у старого Джона!    

– Скажу вам по совести, – признался матрос, –  до этого разговора, Джон, дело ваше было мне совсем не по вкусу. Но теперь вот  моя рука, я согласен.    

– Ты храбрый малый и очень неглуп, – ответил Сильвер  и с таким жаром пожал протянутую руку, что бочка моя закачалась. – Из тебя  получится такой отличный джентльмен удачи, какого я еще никогда не видал!    

Мало-помалу я начал понимать тот язык, на котором они  говорили. «Джентльменами удачи» они называли пиратов. Я был свидетелем  последней главы в истории о том, как соблазняли честного матроса вступить в эту  разбойничью шайку – быть может, последнего честного матроса на всем корабле.  Впрочем, я тотчас же убедился, что этот матрос не единственный. Сильвер тихонько  свистнул, и к бочке подсел еще кто-то.    

– Дик уже наш, – сказал Сильвер.    

– Я знал, что он будет нашим, – услышал я голос  второго боцмана, Израэля Хендса. – Он не из дураков, этот Дик.    

Некоторое время он молча жевал табак, потом сплюнул и  обратился к Долговязому Джону:    

– Скажи, Окорок, долго мы будем вилять, как  маркитантская лодка? Клянусь громом, мне до смерти надоел капитан! Довольно ему  мной командовать! Я хочу жить в капитанской каюте, мне нужны ихние разносолы и  вина.    

– Израэль, – сказал Сильвер, – твоя башка  очень недорого стоит, потому что в ней никогда не бывало мозгов. Но слушать ты  можешь, уши у тебя длинные. Так слушай: ты будешь спать по-прежнему в кубрике,  ты будешь есть грубую пищу, ты будешь послушен, ты будешь учтив и ты не выпьешь  ни капли вина до тех пор, покуда я не скажу тебе нужного слова. Во всем положись  на меня, сынок.    

– Разве я отказываюсь? – проворчал второй  боцман. – Я только спрашиваю: когда?    

– Когда? – закричал Сильвер. – Ладно, я скажу  тебе когда. Как можно позже – вот когда! Капитан Смоллетт, первостепенный  моряк, для нашей же выгоды ведет наш корабль. У сквайра и доктора имеется  карта, но разве я знаю, где они прячут ее! И ты тоже не знаешь. Так вот, пускай  сквайр и доктор найдут сокровища и помогут нам погрузить их на корабль. А тогда  мы посмотрим. Если бы я был уверен в таком голландском отродье, как вы, я бы  предоставил капитану Смоллетту довести нас назад до половины пути.    

– Мы и сами неплохие моряки! – возразил Дик.    

– Неплохие матросы, ты хочешь сказать, – поправил  его Сильвер.    

– Мы умеем ворочать рулем. Но кто вычислит курс? На это  никто из вас не способен, джентльмены. Была бы моя воля, я позволил бы капитану  Смоллетту довести нас на обратном пути хотя бы до пассата. Тогда знал бы, по  крайней мере, что плывешь правильно и что не придется выдавать пресную воду по  ложечке в день. Но я знаю, что вы за народ. Придется расправиться с ними на  острове, чуть только они перетащат сокровище сюда, на корабль. А очень жаль! Но  вам только бы поскорее добраться до выпивки. По правде сказать, у меня сердце  болит, когда я думаю, что придется возвращаться с такими людьми, как вы.    

– Полегче, Долговязый! – крикнул Израэль. –  Ведь с тобой никто не спорит.    

– Разве мало я видел больших кораблей, которые погибли  попусту? Разве мало я видел таких молодцов, которых повесили сушиться на  солнышке? – воскликнул Сильвер. – А почему? А все потому, что  спешили, спешили, спешили… Послушайте меня: я поплавал по морю и кое-чего повидал  в своей жизни. Если бы вы умели управлять кораблем и бороться с ветрами, вы все  давно катались бы в каретах. Но куда вам! Знаю я вашего брата. Налакаетесь рому  – и на виселицу.    

– Всем известно, Джон, что ты вроде капеллана,[41] – возразил  ему Израэль. – Но ведь были другие, которые не хуже тебя умели управлять  кораблем. Они любили позабавиться. Но они не строили из себя командиров и сами  кутили и другим не мешали.    

– Да, – сказал Сильвер. – А где они теперь?  Такой был Пью – и умер в нищете. И Флинт был такой – и умер от рома в Саванне.  Да, это были приятные люди, веселые… Только где они теперь, вот вопрос!    

– Что мы сделаем с ними, – спросил Дик, –  когда они попадут к нам в руки?    

– Вот этот человек мне по вкусу! – с восхищением  воскликнул повар. – Не о пустяках говорит, а о деле. Что же, по-твоему, с  ними сделать? Высадить их на какой-нибудь пустынный берег? Так поступил бы  Ингленд. Или зарезать их всех, как свиней? Так поступил бы Флинт или Билли  Бонс.    

– Да, у Билли была такая манера, – сказал  Израэль. – «Мертвые не кусаются», говаривал он. Теперь он сам мертв и  может проверить свою поговорку на опыте. Да, Билли был мастер на эти дела.    

– Верно, – сказал Сильвер. – Билли был в этих  делах молодец. Спуску не давал никому. Но я человек добродушный, я джентльмен;  однако я вижу, что дело серьезное. Долг прежде всего, ребята. И я голосую – убить.  Я вовсе не желаю, чтобы ко мне, когда я стану членом парламента и буду  разъезжать в золоченой карете, ввалился, как черт к монаху, один из этих  тонконогих стрекулистов. Надо ждать, пока плод созреет. Но когда он созреет,  его надо сорвать!    

– Джон, – воскликнул боцман, – ты герой!    

– В этом ты убедишься на деле, Израэль, – сказал  Сильвер. – Я требую только одного: уступите мне сквайра Трелони. Я хочу  собственными руками отрубить его телячью голову… Дик, – прибавил он  вдруг, – будь добр, прыгни в бочку и достань мне, пожалуйста, яблоко – у  меня вроде как бы горло пересохло.    

Можете себе представить мой ужас! Я бы выскочил и бросился  бежать, если бы у меня хватило сил, но сердце мое и ноги и руки сразу  отказались мне служить. Дик уже встал было на ноги, как вдруг его остановил  голос Хендса:    

– И что тебе за охота сосать эту гниль, Джон! Дай-ка  нам лучше рому.    

– Дик, – сказал Сильвер, – я доверяю тебе.  Там у меня припрятан бочонок. Вот тебе ключ. Нацеди чашку и принеси.    

Несмотря на весь мой страх, я все же в ту минуту подумал:  «Так вот откуда мистер Эрроу доставал ром, погубивший его!»    

Как только Дик отошел, Израэль начал шептать что-то повару  на ухо. Я расслышал всего два-три слова, но и этого было достаточно.    

– Никто из остальных не соглашается, – прошептал Израэль.    

Значит, на корабле оставались еще верные люди!    

Когда Дик возвратился, все трое по очереди взяли кувшин и  выпили – один «за счастье„, другой “за старика флинта», а Сильвер даже пропел:    

     

За ветер добычи, за ветер удачи!    

Чтоб зажили мы веселей и богаче!    

     

В бочке стало светло. Взглянув вверх, я увидел, что поднялся  месяц, посеребрив крюйс-марс[42]  и вздувшийся фок-зейл.[43]  И в то же мгновение с вахты раздался голос:    

– Земля!    

 Глава 12. ВОЕННЫЙ СОВЕТ    

     

Палуба загремела от топота. Я слышал, как люди выбегали из  кают и кубрика. Выскочив из бочки, я проскользнул за фок-зейл, повернул к  корме, вышел на открытую палубу и вместе с Хантером и доктором Ливси побежал на  наветренную скулу.[44]    

Здесь собралась вся команда. Туман с появлением луны сразу  рассеялся. Вдали на юго-западе мы увидели два низких холма на расстоянии  примерно двух миль один от другого, а за ними третий, повыше, еще окутанный  серым туманом. Все три были правильной конической формы.    

Я смотрел на них, как сквозь сон, – я не успел еще  опомниться от недавнего ужаса. Затем я услышал голос капитана Смоллетта,  отдававшего приказания. «Испаньола» стала несколько круче к ветру, курс ее проходил  восточнее острова.    

– Ребята, – сказал капитан, когда все его  приказания были выполнены, – видел ли кто-нибудь из вас эту землю раньше?    

– Я видел, сэр, – сказал Сильвер. – Мы брали  здесь пресную воду, когда я служил поваром на торговом судне.    

– Кажется, стать на якорь удобнее всего с юга, за этим  маленьким островком? – спросил капитан.    

– Да, сэр. Это островок называется Остров Скелета.  Раньше тут всегда останавливались пираты, и один матрос с нашего корабля знал  все названия, которые даны пиратами здешним местам. Вот та гора, на севере,  зовется Фок-мачтой. С севера на юг тут три горы: Фок-мачта, Грот-мачта и Бизань-мачта,  сэр. Но Грот-мачту – ту высокую гору, которая покрыта туманом, – чаще  называют Подзорной Трубой, потому что пираты устраивали там наблюдательный  пост, когда стояли здесь на якоре и чинили свои суда. Они тут обычно чинили  суда, прошу извинения, сэр.    

– У меня есть карта, – сказал капитан  Смоллетт. – Посмотрите, тот ли это остров?    

Глаза Долговязого Джона засверкали огнем, когда карта попала  ему в руки. Но сразу же разочарование затуманило их. Это была не та карта,  которую мы нашли в в сундуке Билли Бонса, это была ее точная копия – с  названиями, с обозначениями холмов и глубин, но без трех красных крестиков и  рукописных заметок. Однако, несмотря на свою досаду, Сильвер сдержался и не выдал  себя.    

– Да, сэр, – сказал он, – этот самый. Он  очень хорошо нарисован. Интересно бы узнать, кто мог нарисовать эту карту…  Пираты – народ неученый… А вот и стоянка капитана Кидда – так называл ее и мой  товарищ матрос. Здесь сильное течение к югу. Потом у западного берега оно  заворачивает к северу. Вы правильно сделали, сэр, – продолжал он, –  что пошли в крутой бейдевинд.[45]  Если вы хотите войти в бухту и кренговать корабль,[46] лучшего места для стоянки  вам тут не найти.    

– Спасибо, – сказал капитан Смоллетт. – Когда  мне нужна будет помощь, я опять обращусь к вам. Можете идти.    

Я был поражен тем, как хладнокровно Джон обнаружил свое  знакомство с островом. Признаться, я испугался, когда увидел, что он подходит  ко мне. Конечно, он не знал, что я сидел в бочке и все слышал. И все же он  внушал мне такой ужас своей жестокостью, двуличностью, своей огромной властью  над корабельной командой, что я едва не вздрогнул, когда он положил руку мне на  плечо.    

– Недурное место этот остров, – сказал он. –  Недурное место для мальчишки. Ты будешь купаться, ты будешь лазить на деревья,  ты будешь охотиться за дикими козами. И сам, словно коза, будешь скакать по  горам. Право, глядя на этот остров, я и сам становлюсь молодым и забываю про  свою деревянную ногу. Хорошо быть мальчишкой и иметь на ногах десять пальцев!  Если ты захочешь пойти и познакомиться с островом, скажи старому Джону, и он  приготовит тебе закуску на дорогу.    

И, хлопнув меня дружески по плечу, он заковылял прочь.    

     

    

     

Капитан Смоллетт, сквайр и доктор Ливси разговаривали о  чем-то на шканцах.[47]  Я хотел как можно скорее передать им все, что мне удалось узнать. Но я боялся  на виду у всех прервать их беседу. Я бродил вокруг, изобретая способы  заговорить, как вдруг доктор Ливси подозвал меня к себе. Он забыл внизу свою  трубку и хотел послать меня за нею, так как долго обходиться без курения не  мог. Подойдя к нему настолько близко, что никто не мог меня подслушать, я  прошептал:    

– Доктор, мне нужно с вами поговорить. Пусть капитан и  сквайр спустятся в каюту, а потом под каким-нибудь предлогом вы позовете меня.  Я сообщу вам ужасные новости.    

Доктор слегка изменился в лице, но сейчас же овладел собой.    

– Спасибо, Джим, это все, что я хотел узнать, –  сказал он, делая вид, будто только что задавал мне какой-то вопрос.    

Потом повернулся к сквайру и капитану. Они продолжали  разговаривать совершенно спокойно, не повышая голоса, никто из них даже не  свистнул, но я понял, что доктор Ливси передал им мою просьбу. Затем капитан  приказал Джобу Эндерсону вызвать всю команду на палубу.    

– Ребята, – сказал капитан Смоллетт, обращаясь к  матросам, – я хочу поговорить с вами. Вы видите перед собой землю. Эта  земля – тот остров, к которому мы плыли. Все мы знаем, какой щедрый человек  мистер Трелони. Он спросил меня, хорошо ли работала команда во время пути. И я  ответил, что каждый матрос усердно исполнял свой долг и что мне никогда не приходилось  желать, чтобы вы работали лучше. Мистер Трелони, я и доктор – мы идем в каюту  выпить за ваше здоровье и за вашу удачу, а вам здесь дадут грогу, чтобы вы  могли выпить за наше здоровье и за нашу удачу. Если вы хотите знать мое мнение,  я скажу, что сквайр, угощая нас, поступает очень любезно. Предлагаю крикнуть в  его честь «ура».    

Ничего не было странного в том, что все закричали «ура». Но  прозвучало оно так сердечно и дружно, что, признаюсь, я едва мог в ту минуту  поверить, что эти самые люди собираются всех нас убить.    

– Ура капитану Смоллетту! – завопил Долговязый  Джон, когда первое «ура» смолкло.    

И на этот раз «ура» было дружно подхвачено всеми. Когда  общее веселье было в полном разгаре, три джентльмена спустились в каюту.    

Немного погодя они послали за Джимом Хокинсом.    

Когда я вошел, они сидели вокруг стола. Перед ними стояла  бутылка испанского вина и тарелка с изюмом.    

Доктор курил, держа свой парик на коленях, а это, как я  знал, означало, что он очень волнуется. Кормовой иллюминатор был открыт, потому  что ночь была теплая. Полоса лунного света лежала позади корабля.    

– Ну, Хокинс, – сказал сквайр, – ты хотел нам  что-то сообщить. Говори.    

Я кратко передал им все, что слышал, сидя в бочке. Они не  перебивали меня, пока я не кончил; они не двигались, они не отрывали глаз от  моего лица.    

– Джим, – сказал доктор Ливси, – садись.    

Они усадили меня за стол, дали мне стакан вина, насыпали мне  в ладонь изюму, и все трое по очереди с поклоном выпили за мое здоровье, за мое  счастье и за мою храбрость.    

– Да, капитан, – сказал сквайр, – вы были  правы, а я был не прав. Признаю себя ослом и жду ваших распоряжений.    

– Я такой же осел, сэр, – возразил капитан. –  В первый раз я вижу команду, которая собирается бунтовать, а ведет себя  послушно и примерно. С другой командой я давно обо всем догадался бы и принял  меры предосторожности. Но эта перехитрила меня.    

– Капитан, – сказал доктор, – перехитрил Вас  Джон Сильвер. Он замечательный человек.    

– Он был бы еще замечательнее, если бы болтался на рее,[48] – возразил  капитан. – Но все эти разговоры теперь ни к чему. Из всего сказанного я  сделал кое-какие заключения и, если мистер Трелони позволит, изложу их вам.    

– Вы здесь капитан, сэр, распоряжайтесь! –  величаво сказал мистер Трелони.    

– Во-первых, – заявил мистер Смоллетт, – мы  должны продолжать все, что начали, потому что отступление нам отрезано. Если я  заикнусь о возвращении, они взбунтуются сию же минуту. Во-вторых, у нас еще  есть время – по крайней мере, до тех пор, пока мы отыщем сокровища. В-третьих,  среди команды остались еще верные люди. Рано или поздно, а нам придется  вступить с этой шайкой в бой. Я предлагаю не подавать виду, что мы знаем об их  замыслах, а напасть на них первыми, врасплох, когда они меньше всего будут  этого ждать. Мне кажется, мы можем положиться на ваших слуг, мистер Трелони?    

– Как на меня самого, – заявил сквайр.    

– Их трое, – сказал капитан. – Да мы трое, да  Хокинс – вот уже семь человек. А на кого можно рассчитывать из команды?    

– Вероятно, на тех, кого Трелони нанял сам, без помощи  Сильвера, – сказал доктор.    

– Нет, – возразил Трелони. – Я и Хендса нанял  сам, а между тем…    

– Я тоже думал, что Хендсу можно доверять, –  признался капитан.    

– И только подумать, что все они англичане! –  воскликнул сквайр. – Право, сэр, мне хочется взорвать весь корабль на  воздух!    

– Итак, джентльмены, – продолжал капитан, –  вот все, что я могу предложить. Мы должны быть настороже, выжидая удобного  случая. Согласен, что это не слишком легко. Приятнее было бы напасть на них тотчас  же. Но мы не можем ничего предпринять, пока не узнаем, кто из команды нам  верен. Соблюдать осторожность и ждать – вот все, что я могу предложить.    

– Больше всего пользы в настоящее время может принести  нам Джим, – сказал доктор. – Матросы его не стесняются, а Джим –  наблюдательный мальчик.    

– Хокинс, я вполне на тебя полагаюсь, – прибавил  сквайр.    

Признаться, я очень боялся, что не оправдаю их доверия. Но  обстоятельства сложились так, что мне действительно пришлось спасти им жизнь.    

Из двадцати шести человек мы пока могли положиться только на  семерых. И один их этих семерых был я, мальчик. Если считать только взрослых,  нас было шестеро против девятнадцати.    

     

 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. Мои приключения на суше    

     

Глава 13. КАК НАЧАЛИСЬ МОИ ПРИКЛЮЧЕНИЯ НА СУШЕ    

     

Когда утром я вышел на палубу, остров показался мне совсем  другим, чем вчера. Хотя ветер утих, мы все же значительно продвинулись за ночь  вперед и теперь стояли в штиле, в полумиле от низкого восточного берега.  Большую часть острова покрывали темные леса. Однообразный серый цвет прерывался  кое-где в ложбинах желтизной песчаного берега и зеленью каких-то высоких деревьев,  похожих на сосны. Эти деревья росли то поодиночке, то купами и поднимались над  уровнем леса, но общий вид острова был все же очень однообразен и мрачен. На  вершине каждого холма торчали острые голые скалы. Эти холмы удивляли меня  странной формой своих очертаний. Подзорная Труба была на триста или четыреста  футов выше остальных и казалась самой странной: отвесные склоны и срезанная  плоская вершина, как пьедестал для статуи. Океан так сильно качал «Испаньолу»,  что вода хлестала в шпигаты.[49]  Ростры[50]  бились о блоки.[51]  Руль хлопался о корму то справа, то слева, и весь корабль прыгал, стонал и  трещал, как игрушечный. Я вцепился рукой в бакштаг[52] и почувствовал, что меня  мутит. Все закружилось у меня перед глазами. Я уже успел привыкнуть к морю,  когда корабль бежал по волнам, но теперь он стоял на якоре и в то же время  вертелся в воде, как бутылка; от этого мне становилось дурно, особенно по  утрам, на пустой желудок.    

Не знаю, что на меня повлияло – качка ли или эти серые, печальные  леса, эти дикие, голые камни, этот грохот прибоя, бьющего в крутые  берега, – но, хотя солнце сияло горячо и ярко, хотя морские птицы кишели  вокруг и с криками ловили в море рыбу, хотя всякий, естественно, был бы рад, увидев  землю после такого долгого пребывания в открытом море, тоска охватила мое  сердце. И с первого взгляда я возненавидел Остров Сокровищ.    

В это утро нам предстояла тяжелая работа. Так как ветра не  было, нам пришлось спустить шлюпки, проверповать[53] шхуну три или четыре мили,  обогнуть мыс и ввести ее в узкий пролив за Островом Скелета.    

Я уселся в одну из шлюпок, хотя мне в ней было нечего  делать. Солнце жгло нестерпимо, и матросы все время ворчали, проклиная свою  тяжкую работу. Нашей шлюпкой командовал Эндерсон. Вместо того чтобы сдерживать  остальных, он сам ворчал и ругался громче всех.    

– Ну да ладно, – сказал он и выругался, –  скоро всему этому будет конец.    

«Плохой признак», – решил я. До сих пор люди работали  усердно и охотно. Но одного вида острова оказалось достаточно, чтобы дисциплина  ослабла.    

Долговязый Джон стоял, не отходя, возле рулевого и помогал  ему вести корабль. Он знал пролив, как свою собственную ладонь, и нисколько не  смущался тем, что при промерах всюду оказывалось глубже, чем было обозначено на  карте.    

– Этот узкий проход прорыт океанским отливом, –  сказал он. – Отлив углубляет его всякий раз, как лопата.    

Мы остановились в том самом месте, где на карте был  нарисован якорь. Треть мили отделяла нас от главного острова и треть мили – от  Острова Скелета. Дно было чистое, песчаное. Загрохотал, падая, наш якорь, и  целые тучи птиц, кружась и крича, поднялись из леса. Но через минуту они снова  скрылись в ветвях, и все смолкло.    

Пролив был превосходно закрыт со всех сторон. Он терялся  среди густых лесов. Леса начинались у самой линии пролива. Берега были плоские.  А вдали амфитеатром поднимались холмы. Две болотистые речонки впадали в пролив,  казавшийся тихим прудом. Растительность возле этих речонок поражала какой-то ядовитой  яркостью. С корабля не было видно ни постройки, ни частокола – деревья  заслоняли их совсем, и если бы не карта, мы могли бы подумать, что мы – первые  люди, посетившие этот остров, с тех пор как он поднялся из глубин океана.    

Воздух был неподвижен. Лишь один звук нарушал тишину –  отдаленный шум прибоя, разбивавшегося о скалы в другом конце острова. Странный,  затхлый запах поднимался вокруг корабля – запах прелых листьев и гниющих  стволов. Я заметил, что доктор все нюхает и морщится, словно ему попалось  тухлое яйцо.    

– Не знаю, есть ли здесь сокровище, – сказал  он, – но клянусь своим париком, что лихорадка здесь есть.    

Поведение команды, тревожившее меня на шлюпке, стало  угрожающим, когда мы воротились на корабль. Матросы разгуливали по палубе и о  чем-то переговаривались. Приказания, даже самые пустячные, они выслушивали угрюмо  и исполняли весьма неохотно. Мирных матросов тоже охватила зараза недовольства,  и некому было призвать их к порядку. Назревал бунт, и эта опасность нависла над  нашими головами, как грозовая туча.    

Не только мы, обитатели каюты, заметили опасность.    

Долговязый Джон изо всех сил старался поддержать порядок,  переходя от кучки к кучке, то уговаривая, то подавая пример. Он из кожи лез,  стараясь быть услужливым и любезным. Он улыбался каждому. Если отдавалось  какое-нибудь приказание, Джон первый бросался на своей деревяшке исполнять его,  весело крича:    

– Есть, сэр, есть!    

А когда нечего было делать, он пел песни, одну за другой,  чтобы не так была заметна угрюмость остальных.    

Из всего, что происходило в этот зловещий день, самым  зловещим казалось нам поведение Долговязого Джона.    

Мы собрались в каюте на совет.    

– Сэр, – сказал капитан, – если я отдам хоть  одно приказание, весь корабль кинется на нас. Вы видите, сэр, что творится. Мне  грубят на каждом шагу. Если я отвечу на грубость, нас разорвут в клочки. Если я  не отвечу на грубость, Сильвер может заметить, что тут что-то неладно, и игра  будет проиграна. А ведь теперь мы можем полагаться только на одного человека.    

– На кого? – спросил сквайр.    

– На Сильвера, сэр, – ответил капитан. – Он  не меньше нас с вами хочет уладить дело. Это у них каприз, и, если ему дать  возможность, он уговорит их не бунтовать раньше времени… Я предлагаю дать ему  возможность уговорить их как следует. Отпустим матросов на берег погулять. Если  они поедут все вместе, что же… мы захватим корабль. Если никто из них не  поедет, мы запремся в каюте и будем защищаться. Если же поедут лишь некоторые,  то, поверьте мне, Сильвер доставит их обратно на корабль послушными, как  овечки.    

Так и решили. Надежным людям мы роздали заряженные  пистолеты. Хантера, Джойса и Редрута мы посвятили в наши планы. Узнав обо всем,  они не очень удивились и отнеслись к нашему сообщению гораздо спокойнее, чем мы  ожидали. Затем капитан вышел на палубу и обратился к команде.    

– Ребята! – сказал он. – Сегодня здорово  пришлось поработать, и все мы ужасно устали. Прогулка на берег никому не  повредит. Шлюпки спущены. Кто хочет, пускай отправляется в них на берег. За  полчаса до захода солнца я выстрелю из пушки.    

Вероятно, эти дураки вообразили, что найдут сокровища, как  только высадятся на берег. Вся их угрюмость разом исчезла. Они так громко  закричали «ура», что эхо проснулось в далеких холмах и вспугнутые птицы снова  закружили над стоянкой.    

Капитан поступил очень разумно: он сразу ушел, предоставив  Сильверу распоряжаться отъездом. Да и как же иначе было ему поступить? Ведь  останься он на палубе, он не мог бы притвориться ничего не понимающим.    

Все было ясно, как день. Капитаном был Сильвер, и у него  была большая команда мятежников. А мирные матросы – вскоре обнаружилось, что  были на корабле и такие, – оказались сущими глупцами. Возможно, впрочем,  что и они все до одного были восстановлены против нас вожаками, но слишком  далеко заходить им не хотелось. Одно дело – непослушание, воркотня и лентяйничанье,  а другое – захват корабля и убийство ни в чем не повинных людей. После долгих  споров команда разделилась так: шестеро остались на корабле, а остальные  тринадцать, в том числе и Сильвер, начали рассаживаться в шлюпках.    

Вот тут-то и решился я вдруг на первый из отчаянных  поступков, которые впоследствии спасли нас от смерти. Я рассуждал так: мы не  можем захватить корабль, раз Сильвер оставил на борту шестерых своих разбойников.  С другой стороны, раз их осталось всего шестеро, значит, на корабле я сейчас не  нужен. И я решил отправиться на берег. В одно мгновение я перелез через борт и  спустился в носовой люк ближайшей шлюпки, которая в ту же секунду отчалила.    

Никто не обратил на меня внимания, и только передний гребец  сказал:    

– Это ты, Джим? Держи голову пониже.    

Но Сильвер, сидевший в другой шлюпке, внимательно всмотрелся  в нашу и окликнул меня, чтобы убедиться, что это действительно я. И тогда я  пожалел, что поехал.    

Шлюпки помчались к берегу наперегонки. Но та шлюпка, в  которой сидел я, отчалила первой. Она оказалась более легкой, гребцы в ней  подобрались самые лучшие, и мы сразу опередили другую шлюпку. Едва нас нашей  шлюпки коснулся берега, я ухватился за ветку, выскочил и кинулся в чащу.  Сильвер и его товарищи остались ярдов на сто позади.    

– Джим, Джим! – кричал он.    

Но, понятно, я не обратил на его крик никакого внимания. Без  оглядки, подпрыгивая, ломая кусты, ныряя в траве, я бежал все вперед и вперед,  пока не выбился из сил.    

 Глава 14. ПЕРВЫЙ УДАР    

     

Довольный, что удрал от Долговязого Джона, я развеселился и  стал с любопытством разглядывать незнакомую местность.    

Сначала я попал в болото, заросшее ивами, тростником и  какими-то деревьями неизвестной мне породы. Затем вышел на опушку открытой  песчаной равнины, около мили длиной, где росли редкие сосны и какие-то  скрюченные, кривые деревья, похожие на дубы, но со светлой листвой, как у ивы.  Вдали была видна двуглавая гора; обе странные скалистые вершины ярко сияли на  солнце.    

Впервые я испытал радость исследователя неведомых стран.  Остров был необитаем. Люди, приехавшие вместе со мной, остались далеко позади,  и я никого не мог встретить, кроме диких зверей и птиц. Я осторожно пробирался  среди деревьев. Повсюду мне попадались какие-то неведомые растения и цветы.    

То тут, то там я натыкался на змей. Одна из них сидела в  расщелине камня. Она подняла голову и зашипела на меня, зашипела, как  вертящаяся юла. А я и представления не имел, что это знаменитая гремучая змея,  укус которой смертелен.    

Наконец я вошел в чащу деревьев, похожих на дубы.  Впоследствии я узнал, что их называют вечнозелеными дубами. Они росли на песке,  очень низкие, словно кусты терновника. Узловаты ветви их были причудливо  изогнуты, листва густо переплетена, как соломенная крыша. Заросли их, становясь  все выше и гуще, спускались с песчаного откоса к широкому, поросшему тростником  болоту, через которое протекала одна из впадающих в пролив речек. Пар  поднимался над болотом, и очертания Подзорной Трубы дрожали в знойном тумане.    

Вдруг зашуршал камыш. С кряканьем взлетела дикая утка, за  нею другая, и скоро над болотом повисла огромная туча птиц, с криком круживших  в воздухе. Я сразу догадался, что кто-нибудь из наших моряков идет по болоту, и  не ошибся. Вскоре я услышал отдаленный голос, который, приближаясь, становился  все громче.    

Я страшно испугался, юркнул в ближайшую чащу вечнозеленых  дубов и притаился, как мышь.    

Другой голос ответил. Затем снова заговорил первый голос, и  я узнал его – это был голос Сильвера. Он говорил о чем-то не умолкая. Его  спутник отвечал ему редко. Судя по голосам, они разговаривали горячо, почти  злобно, но слов разобрать я не мог.    

Наконец они замолчали и, вероятно, присели, потому что птицы  постепенно успокоились и опустились в болото.    

И я почувствовал, что уклоняюсь от своих обязанностей. Если  уж я так глуп, что поехал на берег с пиратами, я должен, по крайней мере,  подслушать, о чем они совещаются. Мой долг велит мне подкрасться к ним как  можно ближе и спрятаться в густой листве кривого, узловатого кустарника.    

Я мог с точностью определить то место, где сидят оба моряка,  и по голосам и по волнению нескольких птиц, все еще круживших над их головами.    

Медленно, но упорно полз я на четвереньках вперед. Наконец,  подняв голову и глянув в просвет между листьями, я увидел на зеленой лужайке  возле болота, под деревьями, Джона Сильвера и еще одного моряка. Они стояли  друг против друга и разговаривали.    

Их обоих жгло солнце. Сильвер швырнул свою шляпу на землю, и  его большое, пухлое, белесое, покрытое блестящим потом лицо было обращено к  собеседнику чуть ли не с мольбой.    

– Приятель, – говорил он, – ты для меня  чистое золото. Неужели ты думаешь, я стал бы хлопотать о тебе, если бы не любил  тебя всем своим сердцем? Все уже сделано, ты ничего не изменишь. Я хочу спасти  твою шею – вот только почему я с тобой. Если бы наши матросы узнали, о чем я с  тобой говорю. Том, подумай, что бы они со мной сделали!    

– Сильвер… – отвечал моряк, и я заметил, что лицо  у него стало красным, а охрипший, каркающий голос дрожит, как натянутый  канат, – Сильвер, ты уже не молодой человек и как будто имеешь совесть. По  крайней мере, тебя никто не считает мошенником. У тебя есть деньги… много  денег… больше, чем у других моряков. И к тому же ты не трус. Так объясни мне,  пожалуйста, почему ты связываешься с этими гнусными крысами? Нет, ты не можешь  быть с ними заодно. Я скорее дам отсечь себе руку… но долгу своему не изменю…    

Внезапный шум прервал его. Наконец-то я нашел одного  честного моряка! И в то же время до меня донеслась весть о другом честном  моряке. Далеко за болотом раздался гневный, пронзительный крик, потом второй и  затем душераздирающий вопль. Эхо в скалах Подзорной Трубы повторило его  несколько раз. Вся армия болотных птиц снова взвилась в вышину и заслонила  небо. Долго еще этот предсмертный вопль раздавался в моих ушах, хотя кругом  опять воцарилось безмолвие, нарушаемое только хлопаньем крыльев опускающейся  стаи птиц и отдаленным грохотом прибоя.    

Том вздрогнул, как пришпоренная лошадь. Но Сильвер даже  глазом не моргнул. Он стоял, опираясь на костыль, и глядел на своего  собеседника, как змея, готовая ужалить.    

– Джон! – сказал моряк, протягивая к нему руку.    

– Руки прочь! – заорал Сильвер, отскочив на шаг с  быстротой и ловкостью акробата.    

– Хорошо, Джон Сильвер, я уберу руки прочь, –  сказал моряк. – Но, право, только нечистая совесть заставляет тебя бояться  меня. Умоляю тебя, объясни мне, что там случилось!    

– Что случилось? – переспросил его Сильвер. Он  улыбнулся, но не так широко, как всегда, и глаза его на огромном лице стали  крошечными, как острия иголок, и засверкали, как стеклышки. – Что  случилось? По-моему, это Алан.    

Несчастный Том кинулся к нему.    

– Алан! – воскликнул он. – Мир его праху! Он  умер, как настоящий моряк. А ты, Джон Сильвер… Мы долго были с тобой  товарищами, но теперь уж этому не быть! Пусть я умру, как собака, ноя своего  долга не нарушу. Ведь это вы убили Алана, а? Так убейте и меня, если можете! Но  знай, что я вас не боюсь!    

     

    

     

С этими словами отважный моряк повернулся к повару спиной и  зашагал к берегу. Но ему не удалось уйти далеко: Джон вскрикнул, схватился за  ветку дерева, выхватил свой костыль из-под мышки и метнул вслед тому, как  копье. Костыль, пущенный с невероятной силой, свистя, пролетел в воздухе и  ударил Тома острым наконечником в спину между лопатками. Бедняга Том взмахнул  руками и упал. Не знаю, сильно ли он был ранен… Судя по звуку, у него был  разбит позвоночник. Сильвер не дал ему опомниться. Без костыля, на одной ноге,  он вспрыгнул на него с ловкостью обезьяны и дважды всадил свой нож по самую рукоятку  в его беззащитное тело. Сидя в кустах, я слышал, как тяжело дышал убийца,  нанося удары.    

Никогда прежде я не терял сознания и не знал, что это такое.  Но тут весь мир поплыл вокруг меня, как в тумане. И Сильвер, и птицы, и вершина  Подзорной Трубы – все вертелось, кружилось, качалось. Уши мои наполнились  звоном разнообразных колоколов и какими-то дальними голосами.    

Когда я пришел в себя, костыль был уже у негодяя под мышкой,  а шляпа на голове. Перед ним неподвижно лежал Том. Но убийца даже не глядел на  него. Он чистил свой окровавленный нож пучком травы.    

Кругом все было по-прежнему. Солнце беспощадно жгло и  болото, над которым клубился туман, и высокую вершину горы. И не верилось, что  минуту назад у меня на глазах был убит человек.    

Джон засунул руку в карман, достал свисток и несколько раз  свистнул. Свист разнесся далеко в знойном воздухе. Я, конечно, не знал значения  этого сигнала, но все мои страхи разом проснулись. Сюда придут люди. Меня  заметят. Они уже убили двоих честных моряков, почему же после Тома и Алана не  стать жертвой и мне?    

Стараясь не шуметь, я вылез на четвереньках из кустарника и  помчался в лес. Убегая, я слышал, как старый пират перекликался со своими  товарищами. От их голосов у меня точно выросли крылья. Чаща осталась позади. Я  бежал так быстро, как не бегал еще никогда. Я несся, не разбирая дороги, лишь  бы подальше уйти от убийц. С каждым шагом страх мой все усиливался и превратился  наконец в безумный ужас.    

Положение мое было отчаянное. Разве я осмелюсь, когда  выпалит пушка, сесть в шлюпку вместе с этими разбойниками, забрызганными  человеческой кровью? Разве любой из них не свернет мне шею, как только увидит  меня? Уже самое мое отсутствие – разве оно не доказало им, что я их боюсь и,  значит, обо всем догадываюсь? «Все кончено, – думал я. – Прощай,  „Испаньола“! Прощайте, сквайр, доктор, капитан! Я погибну либо от голода, либо  от бандитского ножа».    

Я мчался, не зная куда, и очутился у подножия невысокой горы  с двуглавой вершиной. В этой части острова вечнозеленые дубы росли не так густо  и похожи были своими размерами не на кусты, а на обыкновенные лесные деревья.  Изредка между ними возвышались одинокие сосны высотой в пятьдесят – семьдесят  футов. Воздух здесь был свежий и чистый, совсем не такой, как внизу, у болота.    

Но тут меня подстерегала другая опасность, и сердце мое  снова замерло от ужаса.    

 Глава 15. ОСТРОВИТЯНИН    

     

С обрывистого каменистого склона посыпался гравий и покатился  вниз, шурша и подскакивая между деревьями. Я невольно посмотрел вверх и увидел  странное существо, стремительно прыгнувшее за ствол сосны. Что это? Медведь?  Человек? Обезьяна? Я успел заметить только что-то темное и косматое и в ужасе  остановился.    

Итак, оба пути отрезаны. Сзади меня стерегут убийцы, впереди  – это неведомое чудовище. И сразу же я предпочел известную опасность  неизвестной. Даже Сильвер казался мне не таким страшным, как это лесное  отродье. Я повернулся и, поминутно оглядываясь, побежал в сторону шлюпок.  Чудовище, сделав большой крюк, обогнало меня и оказалось впереди. Я был очень  утомлен. Но даже если бы я не чувствовал усталости, я все равно не мог бы  состязаться в быстроте с таким проворным врагом. Странное существо перебегало  от ствола к стволу со скоростью оленя. Оно двигалось на двух ногах,  по-человечески, хотя очень низко пригибалось к земле, чуть ли не складываясь  вдвое. Да, то был человек, в этом я больше не мог сомневаться.    

Я вспомнил все, что слыхал о людоедах, и собирался уже  позвать на помощь. Однако мысль о том, что предо мною находится человек, хотя  бы и дикий, несколько приободрила меня. И страх мой перед Сильвером сразу ожил.  Я остановился, размышляя, как бы ускользнуть от врага. Потом вспомнил, что у  меня есть пистолет. Как только я убедился, что я не беззащитен, ко мне  вернулось мужество, и я решительно двинулся навстречу островитянину.    

     

    

     

Он опять спрятался, на этот раз за деревом. Заметив, что я  направляюсь к нему, он вышел из засады и сделал было шаг мне навстречу. Потом в  нерешительности потоптался на месте, попятился и вдруг, к величайшему моему  изумлению и смущению, упал на колени и с мольбой протянул ко мне руки.    

Я снова остановился.    

– Кто вы такой? – спросил я.    

– Бен Ганн, – ответил он; голос у него был  хриплый, как скрип заржавленного замка. – Я несчастный Бен Ганн. Три года  я не разговаривал ни с одним человеком.    

Это был такой же белый человек, как и я, и черты его лица  были, пожалуй, приятны. Только кожа так сильно загорела на солнце, что даже  губы у него были черные. Светлые глаза с поразительной резкостью выделялись на  темном лице. Из всех нищих, которых я видел на своем веку, этот был самый  оборванный. Одежда его состояла из лохмотьев старого паруса и матросской рубахи.  Один лоскут скреплялся с другим либо медной пуговицей, либо прутиком, либо  просмоленной паклей. Единственной неизодранной вещью из всего его костюма был  кожаный пояс с медной пряжкой.    

– Три года! – воскликнул я. – Вы потерпели  крушение?    

– Нет, приятель, – сказал он. – Меня бросили  тут на острове.    

Я слышал об этом ужасном наказании пиратов: виновного  высаживали на какой-нибудь отдаленный и пустынный остров и оставляли там  одного, с небольшим количеством пороха и пуль.    

– Брошен на этом острове три года назад, –  продолжал он. – С тех пор питаюсь козлятиной, ягодами, устрицами. Человек  способен жить везде, куда бы его ни закинуло. Но если бы ты знал, мой милейший,  как стосковалось мое сердце по настоящей человечьей еде! Нет ли у тебя с собой  кусочка сыру?.. Нет? Ну вот, а я много долгих ночей вижу во сне сыр на ломтике  хлеба… Просыпаюсь, а сыра нет.    

– Если мне удастся вернуться к себе на корабль, –  сказал я, – вы получите вот этакую голову сыра.    

Он щупал мою куртку, гладил мои руки, разглядывал мои сапоги  и, замолкая, по-детски радовался, что видит перед собой человека.    

Услышав мой ответ, он взглянул на меня с каким-то  лукавством.    

– Если тебе удастся вернуться к себе на корабль? –  повторил он мои слова. – А кто же может тебе помешать?    

– Уж конечно, не вы, – ответил я.    

– Конечно, не я! – воскликнул он. – А как  тебя зовут, приятель?    

– Джим, – сказал я.    

– Джим, Джим… – повторял он с наслаждением. –  Да, Джим, я вел такую жизнь, что мне стыдно даже рассказывать. Поверил бы ты,  глядя на меня, что моя мать была очень хорошая, благочестивая женщина?    

– Поверить трудновато, – согласился я.    

– Она была на редкость хорошая женщина, – сказал  он. – Я рос вежливым, благовоспитанным мальчиком и умел так быстро  повторять наизусть катехизис, что нельзя было отличить одно слово от другого. И  вот что из меня вышло, Джим. А все оттого, что я смолоду ходил на кладбище  играть в орлянку! Ей-богу, начал с орлянки и покатился. Мать говорила, что я  плохо кончу, и ее предсказание сбылось. Я много размышлял здесь в одиночестве и  раскаялся. Теперь уже не соблазнишь меня выпивкой. Конечно, от выпивки я не  откажусь и сейчас, но самую малость, не больше наперстка, на счастье… Я дал  себе слово исправиться и теперь уже не собьюсь, вот увидишь! А главное,  Джим… – он оглянулся и понизил голос до шепота, – ведь я сделался  теперь богачом.    

Тут я окончательно убедился, что несчастный сошел с ума в  одиночестве. Вероятно, эта мысль отразилась на моем лице, потому что он  повторил с жаром:    

– Богачом! Богачом! Слушай, Джим, я сделаю из тебя  человека! Ах, Джим, ты будешь благословлять судьбу, что первый нашел меня!.. –  Вдруг лицо его потемнело, он сжал мою руку и угрожающе поднял палец. –  Скажи мне правду, Джим: не Флинта ли это корабль?    

Меня осенила счастливая мысль: этот человек может сделаться  нашим союзником. И я тотчас же ответил ему:    

– Нет, не Флинта. Флинт умер. Но раз вы хотите знать  правду, вот вам правда: на корабле есть несколько старых товарищей Флинта, и  для нас это большое несчастье.    

– А нет ли у вас… одноногого? – выкрикнул он  задыхаясь.    

– Сильвера? – спросил я.    

– Сильвера! Сильвера! Да, его звали Сильвером.    

– Он у нас повар. И верховодит всей шайкой.    

Он все еще держал меня за руку и при этих словах чуть не  сломал ее.    

– Если ты подослан Долговязым Джоном – я пропал. Но  знаешь ли ты, где ты находишься?    

Я сразу же решил, что мне делать, и рассказал ему все – и о  нашем путешествии, и о трудном положении, в котором мы оказались. Он слушал  меня с глубоким вниманием и, когда я кончил, погладил меня по голове.    

– Ты славный малый, Джим, – сказал он. – Но  теперь вы все завязаны мертвым узлом. Положитесь на Бена Ганна, и он выручит  вас, вот увидишь. Скажи, как отнесется ваш сквайр к человеку, который выручит  его из беды?    

Я сказал ему, что сквайр – самый щедрый человек на всем  свете.    

– Ладно, ладно… Но, видишь ли, – продолжал Бен  Ганн, – я не собираюсь просить у него лакейскую ливрею или место  привратника. Нет, этим меня не прельстишь! Я хочу знать: согласится он дать мне  хотя бы одну тысячу фунтов из тех денег, которые и без того мои?    

– Уверен, что даст, – ответил я. – Все  матросы должны были получить от него свою долю сокровищ.    

– И свезет меня домой? – спросил он, глядя на меня  испытующим взором.    

– Конечно! – воскликнул я. – Сквайр –  настоящий джентльмен. Кроме того, если мы избавимся от разбойников, помощь  такого опытного морехода, как вы, будет очень нужна на корабле.    

– Да, – сказал он, – значит, вы и вправду  отвезете меня?    

И он облегченно вздохнул.    

– А теперь послушай, что я тебе расскажу, –  продолжал он. – Я был на корабле Флинта, когда он зарыл сокровища. С ним  было еще шесть моряков – здоровенные, сильные люди. Они пробыли на острове с  неделю, а мы сидели на старом «Морже». В один прекрасный день мы увидели шлюпку,  а в шлюпке сидел Флинт, и голова его была повязана синим платком. Всходило  солнце. Он был бледен как смерть и плыл к нам… один, а остальные шестеро были  убиты… убиты и похоронены… да… Как он расправился с ними, никто из нас никогда  не узнал. Была ли там драка, резня или внезапная смерть… А он был один против шестерых!..  Билли Бонс был штурманом, а Долговязый Джон – квартирмейстером. Они спросили у него,  где сокровища. «Ступайте на берег и поищите, – сказал он в ответ. –  Но, клянусь громом, корабль не станет вас ждать». Вот как он сказал им, Флинт.  А три года назад я плыл на другом корабле, и мы увидели этот остров.  «Ребята, – сказал я, – здесь Флинт зарыл сокровища. Сойдемте на берег  и поищем». Капитан очень рассердился. Но все матросы были со мной заодно, и мы  причалили к этому берегу. Двенадцать дней мы искали сокровища и ничего не  нашли. С каждым днем товарищи ругали меня все сильней и сильней. Наконец они  собрались на корабль. «А ты, Бенджамин Ганн, оставайся! – сказали  они. – Вот тебе мушкет, заступ и лом, Бенджамин Ганн… Оставайся здесь и  разыскивай денежки Флинта». С тех пор, Джим, вот уже три года живу я здесь и ни  разу не видел благородной человеческой пищи. Взгляни на меня: разве похож я на  простого матроса?.. Нет, говоришь, не похож? Да и не был похож никогда.    

Он как-то странно подмигнул мне одним глазом и сильно  ущипнул меня за руку.    

– Так и скажи своему сквайру, Джим: он никогда не был  похож на простого матроса, – продолжал он. – Скажи ему, что Бен три  года сидел тут, на острове, один-одинешенек, и днем и ночью, и в хорошую погоду  и в дождь. Иногда, может быть, думал о молитве, иногда вспоминал свою престарелую  мать, хотя ее давно нет в живых – так и скажи ему. Но большую часть времени… уж  это ты непременно ему скажи… большую часть времени Ганн занимался другими  делами. И при этих словах ущипни его вот так.    

И он снова ущипнул меня самым дружеским образом.    

– Ты ему, – продолжал он, – вот еще что  скажи: Ганн отличный человек – так ему и скажи, Ганн гораздо больше доверяет  джентльмену прирожденному, чем джентльмену удачи, потому что он сам был  когда-то джентльменом удачи.    

– Из того, что вы мне тут толкуете, я не понял почти  ничего, – сказал я. – Впрочем, это сейчас и не важно, потому что я  все равно не знаю, как попасть на корабль.    

– А, – сказал он, – плохо твое дело. Ну да  ладно, у меня есть лодка, которую я смастерил себе сам, собственными руками.  Она спрятана под белой скалой. В случае какой-нибудь беды мы можем поехать на  ней, когда станет темнее… Но постой! – закричал он вдруг. – Что это  там такое?    

Как раз в эту минуту с корабля грянул пушечный выстрел.  Гулкое эхо подхватило его и разнесло по всему острову. А между тем до захода  солнца оставалось еще два часа.    

– Там идет бой! – крикнул я. – За мною! Идите  скорее!    

И кинулся бежать к стоянке корабля, забыв свои недавние  страхи. Рядом со мной легко и проворно бежал злополучный пленник.    

– Левее, левее! – приговаривал он. – Левее,  милейший Джим! Ближе к деревьям! Вот в этом месте в первый раз подстрелил я  козу. Теперь козы сюда не спускаются, они бегают только там, наверху, по горам,  потому что боятся Бенджамина Ганна… А! А вот кладбище. Видишь холмики? Я приходил  сюда и молился изредка, когда я думал, что, может быть, сейчас воскресенье. Это  не то, что часовня, но все как-то торжественней. Правда, я был один, без  капеллана, без Библии…    

Он болтал на бегу без умолку, не дожидаясь ответа, да я и не  мог отвечать.    

После пушечного выстрела долгое время была тишина, а потом  раздался залп из ружей.    

И опять тишина. И потом впереди над лесом, в четверти мили  от нас, взвился британский флаг.    

     

 ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. Частокол    

     

Глава 16. ДАЛЬНЕЙШИЕ СОБЫТИЯ ИЗЛОЖЕНЫ ДОКТОРОМ. КАК БЫЛ ПОКИНУТ  КОРАБЛЬ    

     

Обе шлюпки отчалили от «Испаньолы» около половины второго,  или, выражаясь по-морскому, когда пробило три склянки. Капитан, сквайр и я  сидели в каюте и совещались о том, что делать. Если бы дул хоть самый легкий  ветер, мы напали бы врасплох на шестерых мятежников, оставшихся на корабле,  снялись бы с якоря и ушли в море. Но ветра не было. А тут еще явился Хантер и  сообщил, что Джим Хокинс проскользнул в шлюпку и уехал вместе с пиратами на берег.    

Мы, конечно, ни минуты не думали, что Джим Хокинс изменник,  но очень за него беспокоились. Матросы, с которыми он уехал, были так  раздражены, что, признаться, мы не надеялись увидеть Джима снова. Мы поспешили  на палубу. Смола пузырями выступила в пазах. Кругом в воздухе стояло такое  зловоние от болотных испарений, что меня чуть не стошнило. В этом  отвратительном проливе пахло лихорадкой и дизентерией. Шестеро негодяев угрюмо  сидели под парусом на баке. Шлюпки стояли на берегу возле устья какой-то  речонки, и в каждой сидел матрос. Один из них насвистывал «Лиллибуллеро».[54]    

Ждать становилось невыносимо, и мы решили, что я с Хантером  поеду на разведку в ялике.    

Шлюпки находились справа от корабля. А мы с Хантером  направились прямо к тому месту, где на карте обозначен был частокол. Заметив  нас, матросы, сторожившие шлюпки, засуетились. «Лиллибуллеро» смолкло. Мы  видели, как они спорят друг с другом, очевидно решая, как поступить. Если бы  они дали знать Сильверу, все, вероятно, пошло бы по-другому. Но, очевидно, им  было велено не покидать шлюпок ни при каких обстоятельствах. Они спокойно  уселись, и один из них снова засвистал «Лиллибуллеро».    

Берег в этом месте слегка выгибался, образуя нечто вроде  небольшого мыса, и я нарочно правил таким образом, чтобы мыс заслонил нас от  наших врагов, прежде чем мы пристанем. Выскочив на берег, я побежал во весь дух,  подложив под шляпу шелковый платок, чтобы защитить голову от палящего солнца. В  каждой руке у меня было по заряженному пистолету.    

Не пробежал я и ста ярдов, как наткнулся на частокол.    

Прозрачный ключ бил из земли почти на самой вершине  небольшого холма. Тут же, вокруг ключа, был построен высокий бревенчатый сруб.  В нем могло поместиться человек сорок. В стенах этой постройки были бойницы для  ружей. Вокруг сруба находилось широкое расчищенное пространство, обнесенное  частоколом в шесть футов вышины, без всякой калитки, без единого отверстия.  Сломать его было нелегко, а укрыться за ним от сидящих в срубе – невозможно.  Люди, засевшие в срубе, могли бы расстреливать нападающих, как куропаток. Дать  им хороших часовых до побольше провизии, и они выдержат нападение целого полка.    

Особенно обрадовал меня ручей. Ведь в каюте «Испаньолы» тоже  неплохо: много оружия, много боевых припасов, много провизии, много  превосходных вин, но в ней не было воды.    

Я размышлял об этом, когда вдруг раздался ужасающий  предсмертный вопль. Не впервые я сталкивался со смертью – я служил в войсках  герцога Кемберлендского[55]  и сам получил рану под Фонтенуа,[56] –  но от этого крика сердце мое сжалось. «Погиб Джим Хокинс», – решил я.    

Много значит быть старым солдатом, но быть доктором значит  больше. В нашем деле нельзя терять ни минуты. Я сразу же обдумал все, поспешно  вернулся на берег и прыгнул в ялик.    

К счастью, Хантер оказался превосходным гребцом. Мы  стремительно понеслись по проливу. Лодка причалила к борту, и я опять взобрался  на корабль. Друзья мои были потрясены. Сквайр сидел белый, как бумага, и –  добрый человек! – раздумывал о том, каким опасностям мы подвергаемся из-за  него. Один из матросов, сидевших на баке, был тоже бледен и расстроен.    

– Этот человек, – сказал капитан Смоллетт, кивнув  в его сторону, – еще не привык к разбою. Когда он услышал крик, доктор, он  чуть не лишился чувств. Еще немного – и он будет наш.    

Я рассказал капитану свой план, и мы вместе обсудили его.    

Старого Редрута мы поставили в коридоре между каютой и  баком, дав ему не то три, не то четыре заряженных мушкета и матрац для защиты.  Хантер подвел шлюпку к корме, и мы с Джойсом принялись нагружать ее порохом,  мушкетами, сухарями, свининой. Затем опустили в нее бочонок с коньяком и мой  драгоценный ящичек с лекарствами.    

Тем временем сквайр и капитан вышли на палубу. Капитан  вызвал второго боцмана – начальника оставшихся на корабле матросов.    

– Мистер Хендс, – сказал он, – нас здесь  двое, и у каждого пара пистолетов. Тот из вас, кто подаст какой-нибудь сигнал,  будет убит.    

Разбойники растерялись. Затем, пошептавшись, кинулись к  переднему сходному тамбуру, собираясь напасть на нас с тыла, но, наткнувшись в  узком проходе на Редрута с мушкетами, сразу же бросились обратно. Чья-то голова  высунулась из люка на палубу.    

– Вниз, собака! – крикнул капитан.    

Голова исчезла. Все шестеро, насмерть перепуганные, куда-то  забились и утихли.    

Мы с Джойсом нагрузили ялик доверху, бросая все как попало.  Потом спустились в него сами через кормовой порт[57] и, гребя изо всех сил,  понеслись к берегу.    

Вторая наша поездка сильно обеспокоила обоих часовых на  берегу. «Лиллибуллеро» умолкло опять. И прежде чем мы перестали их видеть,  обогнув мысок, один из них оставил свою шлюпку и побежал в глубь острова. Я  хотел было воспользоваться этим и уничтожить их шлюпки, но побоялся, что  Сильвер со всей шайкой находится неподалеку и что мы потеряем все, если захотим  слишком многого.    

Мы причалили к прежнему месту и начали перетаскивать груз в  укрепление. Тяжело нагруженные, мы донесли наши припасы до форта и перебросили  их через частокол. Охранять их поставили Джойса. Он оставался один, но зато  ружей у него было не меньше полудюжины. А мы с Хантером вернулись к лодке и  снова взвалили груз на спину. Таким образом, работая без передышки, мы  постепенно перетащили весь груз. Джойс и Хантер остались в укреплении, а я,  гребя изо всех сил, помчался назад к «Испаньоле».    

Мы решили еще раз нагрузить ялик. Это было рискованно, но не  так уж безрассудно, как может показаться. Их, конечно, было больше, чем нас, но  зато мы были лучше вооружены. Ни у кого из уехавших на берег не было мушкета,  и, прежде чем они подошли бы к нам на расстояние пистолетного выстрела, мы  успели бы застрелить по крайней мере шестерых.    

Сквайр поджидал меня у кормового окна. Он сильно  приободрился и повеселел. Схватив брошенный мною конец, он подтянул ялик, и мы  снова стали его нагружать свининой, порохом, сухарями. Потом захватили по  одному мушкету и по одному кортику для меня, сквайра, Редрута и капитана.  Остальное оружие и порох мы выбросили за борт. В проливе было две с половиной  сажени глубины, и мы видели, как блестит озаренная солнцем сталь на чистом  песчаном дне.    

Начался отлив, и шхуна повернулась вокруг якоря. Около  шлюпок на берегу послышались перекликающиеся голоса. Хотя это и доказывало, что  Джойс и Хантер, которые находились восточнее, еще не замечены, мы все же решили  поторопиться.    

Редруг покинул свой пост в коридоре и прыгнул в ялик. Мы  подвели его к другому борту, чтобы взять капитана Смоллетта.    

– Ребята, – громко крикнул он, – вы слышите  меня?    

Из бака никто не ответил.    

– Я обращаюсь к тебе, Абрахам Грей.    

Молчание.    

– Грей, – продолжал мистер Смоллетт, повысив  голос, – я покидаю корабль и приказываю тебе следовать за твоим капитаном.  Я знаю, что, в сущности, ты человек хороший, да и остальные не так уж плохи,  как стараются казаться. У меня в руке часы. Даю тебе тридцать секунд на то,  чтобы присоединиться ко мне.    

Наступило молчание.    

– Иди же, мой друг, – продолжал капитан, – не  заставляй нас терять время даром. Ведь каждая секунда промедления грозит смертью  и мне, и этим джентльменам.    

Началась глухая борьба, послышались звуки ударов, и на  палубу выскочил Абрахам Грей. Щека его была порезана ножом. Он подбежал к  капитану, как собака, которой свистнул хозяин.    

– Я с вами, сэр, – сказал он.    

Они оба спрыгнули в ялик, и мы отчалили.    

Корабль был покинут. Но до частокола мы еще не добрались.    

 Глава 17. ДОКТОР ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ РАСССКАЗ. ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕЕЗД В ЧЕЛНОКЕ    

     

Этот последний – пятый – переезд окончился не так  благополучно, как прежние. Во-первых, наша скорлупка была страшно перегружена.  Пятеро взрослых мужчин, да притом трое из них – Трелони, Редруг и капитан –  ростом выше шести футов – это уже не так мало. Прибавьте порох, свинину, мешки  с сухарями. Неудивительно, что планшир[58]  на корме лизала вода. Нас то и дело слегка заливало. Не успели мы отъехать на  сотню ярдов, как мои штаны и фалды камзола промокли насквозь.    

Капитан заставил нас разместить груз по-другому, и ялик  выпрямился.    

И все же мы боялись дышать, чтобы не перевернуть ее.    

Во-вторых, благодаря отливу создалось сильное течение,  направлявшееся к западу, а потом заворачивавшее к югу, в открытое море, через  тот проход, по которому утром вошла в пролив наша шхуна. Перегруженный наш ялик  могла перевернуть даже легчайшая рябь отлива. Но хуже всего было то, что  течение относило нас в сторону и не давало пристать к берегу за мысом, там, где  я приставал раньше. Если бы мы не справились с течением, мы достигли бы берега  как раз возле двух шлюпок, где каждую минуту могли появиться пираты.    

– Я не в силах править на частокол, сэр, – сказал  я капитану. Я сидел за рулем, а капитан и Редрут, не успевшие еще устать,  гребли.    

– Течение относит нас. Нельзя ли приналечь на весла?    

– Если мы приналяжем, нас зальет, – сказал  капитан. – Постарайтесь, пожалуйста, и держите прямо против течения.  Постарайтесь, сэр, прошу вас…    

Нас относило к западу до тех пор, пока я не направил нос  прямо к востоку, под прямым углом к тому пути, по которому мы должны были  двигаться.    

– Этак мы никогда не доберемся до берега, – сказал  я.    

– Если при всяком другом курсе нас сносит, сэр, мы  должны держаться этого курса, – ответил капитан. – Нам нужно идти  вверх по течению. Если нас снесет, сэр, – продолжал он, – в подветренную  сторону от частокола, неизвестно, где мы сможем высадиться, да и разбойничьи  шлюпки могут напасть на нас. А если мы будем держаться этого курса, течение  скоро ослабеет, и мы спокойно сможем маневрировать у берега.    

– Течение уже слабее, сэр, – сказал матрос Грей,  сидевший на носу. – Можно чуть-чуть повернуть к берегу.    

– Спасибо, любезнейший, – поблагодарил я его, как  будто между нами никогда не было никаких недоразумений.    

Мы все безмолвно условились обращаться с ним так, как будто  он с самого начала был заодно с нами.    

И вдруг капитан произнес изменившимся голосом:    

– Пушка!    

– Я уже думал об этом, – сказал я, полагая, что он  говорит о возможности бомбардировать наш форт из пушки. – Им никогда не  удастся свезти пушку на берег. А если и свезут, она застрянет в лесу.    

– Нет, вы поглядите на корму, – сказал капитан.    

Второпях мы совсем забыли про девятифунтовую пушку. Пятеро  негодяев возились возле пушки, стаскивая с нее «куртку», как называли они  просмоленный парусиновый чехол, которым она была накрыта. Я вспомнил, что мы  оставили на корабле пушечный порох и ядра и что разбойникам ничего не стоит  достать их из склада – нужно только разок ударить топором.    

– Израэль был у Флинта канониром, – хрипло  произнес Грей.    

Я направил ялик прямо к берегу. Мы теперь без труда  справлялись с течением, хотя шли все еще медленно. Ялик отлично повиновался  рулю. Но, как назло, теперь он был повернут к «Испаньоле» бортом и представлял  превосходную мишень.    

Я мог не только видеть, но и слышать, как краснорожий  негодяй Израэль Хендс с грохотом катил по палубе ядро.    

– Кто у нас лучший стрелок? – спросил капитан.    

– Мистер Трелони, без сомнения, – ответил я.    

– Мистер Трелони, застрелите одного из разбойников.  Если можно, Хендса, – сказал капитан.    

Трелони был холоден, как сталь. Он осмотрел запал своего  ружья.    

– Осторожней, сэр, – крикнул капитан, – не  переверните ялик! А вы все будьте наготове и во время выстрела постарайтесь  сохранить равновесие.    

Сквайр поднял ружье, гребцы перестали грести, мы  передвинулись к борту, чтобы удерживать равновесие, и все обошлось  благополучно: ялик не зачерпнул ни капли.    

Пираты тем временем повернули пушку на вертлюге, и Хендс,  стоявший с прибойником[59]  у жерла, был отличной целью. Однако нам не повезло. В то время как Трелони  стрелял, Хендс нагнулся, и пуля, просвистев над ним, попала в одного из  матросов.    

Раненый закричал, и крик его подхватили не только те, кто  был вместе с ним на корабле: множество голосов ответило ему с берега. Взглянув  туда, я увидел пиратов, бегущих из леса к шлюпкам.    

– Они сейчас отчалят, сэр, – сказал я.    

– Прибавьте ходу! – закричал капитан. –  Теперь уж не важно, затопим мы ялик или нет. Если нам не удастся добраться до  берега, все погибло.    

– Отчаливает только одна шлюпка, сэр, – заметил  я. – Команда другой шлюпки, вероятно, побежала по берегу, чтобы перерезать  нам дорогу.    

– Им придется здорово побегать, – возразил  капитан. – А моряки не отличаются проворством на суше. Не их я боюсь, а  пушки. Дьяволы! Моя пушка бьет без промаха. Предупредите нас, сквайр, когда  увидите зажженный фитиль, и мы дадим лодке другое направление.    

Несмотря на тяжелый груз, ялик наш двигался теперь довольно  быстро и почти не черпал воду. Нам оставалось каких-нибудь тридцать-сорок раз  взмахнуть веслами, и мы добрались бы до песчаной отмели возле деревьев, которую  обнажил отлив. Шлюпки пиратов уже не нужно было бояться: мысок скрыл ее из виду.    

Отлив, который недавно мешал нам плыть, теперь мешал нашим  врагам догонять нас. Нам угрожала только пушка.    

– Хорошо бы остановиться и подстрелить еще одного из  них, – сказал капитан.    

Но было ясно, что пушка выстрелит во что бы то ни стало.  Разбойники даже не глядели на своего раненого товарища, хотя он был жив, и мы  видели, как он пытался отползти в сторону.    

– Готово! – крикнул сквайр.    

– Стой! – как эхо отозвался капитан.    

Он и Редрут так сильно стали табанить[60] веслами, что корма  погрузилась в воду. Грянул пушечный выстрел – тот самый, который услышал Джим:  выстрел сквайра до него не донесся. Мы не заметили, куда ударило ядро. Я  полагаю, что оно просвистело над нашими головами и что ветер, поднятый им, был  причиной нашего несчастья.    

Как бы то ни было, но тотчас же после выстрела наш ялик  зачерпнул кормой воду и начал медленно погружаться. Глубина была небольшая,  всего фута три. Мы с капитаном благополучно встали на дно друг против друга.  Остальные трое окунулись с головой и вынырнули, фыркая и отдуваясь.    

В сущности, мы отделались дешево – жизни никто не лишился и  все благополучно добрались до берега. Но запасы наши остались на дне, и, что  хуже всего, из пяти ружей не подмокли только два: мое ружье я, погружаясь в  воду, инстинктивно поднял над головой, а ружье капитана, человека опытного,  висело у него за спиной замком кверху; оно тоже осталось сухим. Три остальных  ружья нырнули вместе с яликом.    

В лесу, уже совсем неподалеку, слышны были голоса. Нас могли  отрезать от частокола. Кроме того, мы сомневались, удержатся ли Хантер и Джойс,  если на них нападет полдюжины пиратов. Хантер – человек твердый, а за Джойса мы  опасались; он услужливый и вежливый слуга, он отлично чистит щеткой платье, но  для войны совершенно не пригоден.    

Встревоженные, мы добрались до берега вброд, бросив на  произвол судьбы наш бедный ялик, в котором находилась почти половина всего  нашего пороха и все нашей провизии.    

 Глава 18. ДОКТОР ПРОДОЛЖАЕТ СВОЙ РАССКАЗ. КОНЕЦ ПЕРВОГО ДНЯ СРАЖЕНИЯ    

     

Мы во весь дух бежали через лес, отделявший нас от  частокола, и с каждым мгновением все ближе и ближе раздавались голоса пиратов.  Скоро мы услышали топот их ног и треск сучьев. Они пробирались сквозь чащу. Я  понял, что нам предстоит нешуточная схватка, и осмотрел свое ружье.    

– Капитан, – сказал я, – Трелони бьет без  промаха, но ружье его хлебнуло воды. Уступите ему свое.    

Они поменялись ружьями, и Трелони, по-прежнему молчаливый и  хладнокровный, на мгновение остановился, чтобы проверить заряд. Тут только я  заметил, что Грей безоружен, и отдал ему свой кортик. Мы обрадовались, когда он  поплевал на руки, нахмурил брови и замахал кортиком с такой силой, что лезвие  со свистом рассекало воздух. И каждый взмах кортика был доказательством, что  наш новый союзник будет драться до последней капли крови.    

Пробежав еще шагов сорок, мы выбрались на опушку леса и  оказались перед частоколом. Мы подошли как раз к середине его южной стороны. А  в это самое время семеро разбойников с боцманом Джобом Эндерсоном во главе,  громко крича, выскочили из лесу у юго-западного угла частокола.    

Они остановились в замешательстве. Мы со сквайром  выстрелили, не дав им опомниться. Хантер и Джойс, сидевшие в укреплении,  выстрелили тоже. Четыре выстрела грянули разом и не пропали даром: один из  врагов упал, остальные поспешно скрылись за деревьями.    

Снова зарядив ружья, мы прокрались вдоль частокола  посмотреть на упавшего врага.    

Он был убит наповал, пуля попала прямо в сердце.    

Успех обрадовал нас. Но вдруг в кустах щелкнул пистолет, у  меня над ухом просвистела пуля, и бедняга Том Редрут пошатнулся и во весь рост  грохнулся на землю. Мы со сквайром выстрелили в кусты. Но стрелять пришлось  наудачу, и, вероятно, заряды наши пропали даром. Снова зарядив ружья, мы  кинулись к бедному Тому.    

Капитан и Грей уже осматривали его. Я глянул только краем  глаза и сразу увидел, что дело безнадежно.    

Вероятно, наши выстрелы заставили пиратов отступить, так как  нам удалось без всякой помехи перетащить несчастного егеря через частокол и  внести под крышу блокгауза, в сруб.    

Бедный старый товарищ! Он ничему не удивлялся, ни на что не  жаловался, ничего не боялся и даже ни на что не ворчал с самого начала наших  приключений до этого дня, когда мы положили его в сруб умирать. Он, как  троянец, геройски охранял коридор на корабле. Все приказания он исполнял  молчаливо, покорно и добросовестно. Он был старше нас всех лет на двадцать. И  вот этот угрюмый старый, верный слуга умирал на наших глазах.    

Сквайр бросился перед ним на колени, целовал ему руки и  плакал, как малый ребенок.    

– Я умираю, доктор? – спросил тот.    

– Да, друг мой, – сказал я.    

– Хотелось бы мне перед смертью послать им еще одну  пулю.    

– Том, – сказал сквайр, – скажи мне, что ты  прощаешь меня.    

– Прилично ли мне, сэр, прощать или не прощать своего  господина? – спросил старый слуга. – Будь что будет. Аминь!    

Он замолчал, потом попросил, чтобы кто-нибудь прочел над ним  молитву.    

– Таков уж обычай, сэр, – прибавил он, словно  извиняясь, и вскоре после этого умер.    

Тем временем капитан – я видел, что у него как-то странно  вздулась грудь и карманы были оттопырены, – вытащил оттуда самые  разнообразные вещи: британский флаг, Библию, клубок веревок, перо, чернила,  судовой журнал и несколько фунтов табаку. Он отыскал длинный обструганный сосновый  шест и с помощью Хантера укрепил его над срубом, на углу. Затем, взобравшись на  крышу, он прицепил к шесту и поднял британский флаг. Это, по-видимому,  доставило ему большое удовольствие. Потом он спустился и начал перебирать и  пересчитывать запасы, словно ничего другого не было на свете. Но изредка он все  же поглядывал на Тома. А когда Том умер, он достал другой флаг и накрыл им  покойника.    

– Не огорчайтесь так сильно, сэр, – сказал  капитан, пожимая руку сквайру. – Он умер, исполняя свой долг. Нечего бояться  за судьбу человека, убитого при исполнении обязанностей перед капитаном и  хозяином. Я не силен в богословии, но это дела не меняет.    

Затем отвел меня в сторону.    

– Доктор Ливси, – спросил он, – через сколько  недель вы со сквайром ожидаете прибытия корабля, который пошлют нам на помощь?    

Я ответил, что это дело затяжное. Потребуются не недели, а  месяцы. Если мы не вернемся к концу августа, Блендли вышлет нам на помощь  корабль, не позже и не раньше.    

– Вот и высчитайте, когда этот корабль будет  здесь, – закончил я.    

– Ну, сэр, – сказал капитан, почесывая  затылок, – в таком случае нам, даже если очень повезет, придется туговато.    

– Почему? – спросил я.    

– Очень жаль, сэр, что весь груз, который мы везли во  второй раз, погиб, вот почему, – ответил капитан. – Пороха и пуль у  нас достаточно, но провизии мало. Очень мало! Пожалуй, не приходится жалеть,  что мы избавились от лишнего рта.    

И он указал на покрытого флагом покойника.    

В это мгновение высоко над крышей сруба с ревом и свистом  пролетело ядро. Оно упало где-то далеко за нами, в лесу.    

– Ого! – сказал капитан. – Бомбардировка! А  ведь пороха у них не так-то много.    

Второй прицел был взят удачнее. Ядро перелетело через  частокол и упало перед срубом, подняв целую тучу песка.    

– Капитан, – сказал сквайр, – сруб с корабля  не виден. Они, должно быть, целятся в наш флаг. Не лучше ли спустить его?    

– Спустить флаг? – возмутился капитан. – Нет,  сэр. Пусть его спускает кто угодно, но только не я.    

И мы сразу же с ним согласились.    

Гордый морской обычай не позволяет спускать флаг во время  битвы. И, кроме того, это была хорошая политика – мы хотели доказать врагам,  что нам вовсе не страшна их пальба.    

Они обстреливали нас из пушки весь вечер. Одно ядро  проносилось у нас над головами, другое падало перед частоколом, третье взрывало  песок возле самого сруба. Но пиратам приходилось брать высокий прицел: ядра  теряли силу и зарывались в песок. Рикошета мы не боялись. И хотя одно ядро  пробило у нас крышу и пол, мы скоро привыкли к обстрелу и относились к нему равнодушно,  как к трескотне сверчка.    

– Есть в этом и хорошая сторона, – заметил  капитан. – В лесу поблизости от нас, должно быть, нет пиратов. Отлив  усилился, и наши припасы, наверно, показались из-под воды. Эй, не найдутся ли  охотники сбегать за утонувшей свининой?    

Грей и Хантер вызвались прежде всех. Хорошо вооруженные, они  перелезли через частокол. Но свинина досталась не им. Пираты были храбрее, чем  мы ожидали. А может быть, они вполне полагались на пушку Израэля Хендса.    

Пятеро разбойников усердно вылавливали припасы из нашего  затонувшего ялика и перетаскивали их в стоявшую неподалеку шлюпку. Сидевшим в  шлюпке приходилось все время грести, потому что течение относило их в сторону.  Сильвер стоял на корме и распоряжался. Они все до одного были вооружены мушкетами,  добытыми, вероятно, из какого-то их тайного склада.    

Капитан сел на бревно и стал записывать в судовой журнал:  «Александр Смоллетт – капитан, Дэвид Ливси – судовой врач, Абрахам Грей –  помощник плотника, Джон Трелони – владелец шхуны, Джон Хантер и Ричард Джойс –  слуги и земляки владельца шхуны, – вот и все, кто остался верен своему  долгу. Взяв с собой припасы, которых хватит не больше чем на десять дней, они сегодня  высадились на берег и подняли британский флаг над блокгаузом на Острове  Сокровищ. Том Редрут, слуга и земляк владельца шхуны, убит разбойниками. Джеймс  Хокинс, юнга…»    

Я задумался над судьбой бедного Джима Хокинса.    

И вдруг в лесу раздался чей-то крик.    

– Нас кто-то окликает, – сказал Хантер, стоявший  на часах.    

– Доктор! Сквайр! Капитан! Эй, Хантер, это ты? –  услышали мы чей-то голос.    

Я бросился к дверям и увидел Джима Хокинса. Целый и  невредимый, он перелезал через наш частокол.    

 Глава 19. ОПЯТЬ ГОВОРИТ ДЖИМ ХОКИНС. ГАРНИЗОН В БЛОКГАУЗЕ    

     

Как только Бен Ганн увидел британский флаг, он остановился,  схватил меня за руку и сел.    

– Ну, – сказал он, – там твои друзья.  Несомненно.    

– Вернее, что бунтовщики, – сказал я.    

– Никогда! – воскликнул он. – На этом  острове, в этой пустыне, где никого не бывает, кроме джентльменов удачи,  Сильвер поднял бы черное, пиратское знамя. Уж положись на меня. Я эти дела  понимаю. Там твои друзья, это верно. Должно быть, была стычка и они победили. И  теперь они на берегу, за старым частоколом. Это Флинт поставил частокол. Много  лет назад. Что за голова был этот Флинт! Только ром мог его сокрушить. Никого  он не боялся, кроме Сильвера. А Сильвера он побаивался, надо правду сказать.    

– Ну что ж, – сказал я, – раз за частоколом  свои, надо идти туда.    

– Постой, – возразил Бен. – Погоди. Ты,  кажется, славный мальчишка, но все же ты только мальчишка. А Бен Ганн хитер.  Бен Ганн не промах. Никакой выпивкой меня туда не заманишь… Я должен сам  увидеть твоего прирожденного джентльмена, и пускай он даст мне свое честное  слово. А ты не забудь моих слов. Только – так и скажи ему, – только при  личном знакомстве возможно доверие. И ущипни его за руку.    

И он третий раз ущипнул меня с самым многозначительным  видом.    

– А когда Бен Ганн вам понадобится, ты знаешь, где  найти его, Джим. Там, где ты нашел его сегодня. И тот, кто придет за ним,  должен держать что-нибудь белое в руке, и пускай приходит один. Ты им так и  скажи. «У Бена Ганна, – скажи, – есть на то свои причины».    

– Хорошо, – сказал я. – Кажется, я вас понял.  Вы хотите что-то предложить, и вам нужно повидаться со сквайром или с доктором.  А увидеть вас можно там, где я вас нашел сегодня. Это все?    

– А почему ты не спрашиваешь, в какие часы меня можно  застать? Я принимаю с полудня до шести склянок.    

– Хорошо, хорошо, – сказал я. – Теперь я могу  идти?    

– А ты не забудешь? – спросил он тревожно. –  Скажи ему, что «только при личном знакомстве„и что“ есть свои причины». Я  поговорю с ним, как мужчина с мужчиной. А теперь можешь идти, Джим, –  сказал он, по-прежнему крепко держа меня за руку. – Послушай, Джим, а если  ты увидишь Сильвера, ты не предашь ему Бена Ганна? Даже если тебя привяжут к  хвосту дикой лошади, не выдашь? А если пираты высадятся на берег, Джим, ты  утром не передумаешь?..    

Грохот пушечного выстрела прервал его слова. Ядро пронеслось  между деревьями и упало на песок в сотне ярдов от того места, где мы стояли и  разговаривали. И мы оба бросились в разные стороны. В течение часа остров  сотрясался от пальбы, и ядра носились по лесу, сокрушая все на пути. Я прятался  то тут, то там, и всюду мне казалось, что ядра летят прямо в меня. Мало-помалу  ко мне вернулось утраченное мужество. Однако я все еще не решался подойти к  частоколу, возле которого ядра падали чаще всего. Двигаясь в обход к востоку, я  добрался наконец до деревьев, росших у самого берега.    

Солнце только что село, морской бриз свистел в лесу и  покрывал рябью сероватую поверхность бухты. Отлив обнажил широкую песчаную  отмель. Воздух после дневного зноя стал таким холодным, что я сильно озяб в  своем легком камзоле.    

«Испаньола» по-прежнему стояла на якоре. Но над ней  развевался «Веселый Роджер» – черный пиратский флаг с изображением черепа. На  борту блеснула красная вспышка, и гулкое эхо разнесло по всему острову  последний звук пушечного выстрела. Канонада окончилась.    

Я лежал в кустах и наблюдал суету, которая последовала за  атакой. На берегу, как раз против частокола, несколько человек рубили что-то  топорами. Впоследствии я узнал, что они уничтожали несчастный наш ялик. Вдали,  возле устья речки, среди деревьев пылал большой костер. Между костром и  кораблем беспрерывно сновала шлюпка. Матросы, такие угрюмые утром, теперь, гребя,  кричали и смеялись, как дети. По звуку голосов я догадался, что веселье вызвано  ромом.    

Наконец я решился направиться к частоколу. Я был довольно  далеко от него, на низкой песчаной косе, замыкавшей нашу бухту с востока и  доходившей при отливе до самого Острова Скелета. Поднявшись, я увидел дальше на  косе среди низкого кустарника одинокую, довольно большую скалу странного,  белесого цвета. Мне пришло в голову, что это та самая белая скала, про которую  говорил Бен Ганн, и что если мне понадобится лодка, я буду знать, где ее найти.  Я брел по опушке леса, пока не увидел перед собой задний, самый дальний от  моря, край частокола. Наши встретили меня с горячим радушием.    

Я рассказал им о моих приключениях и осмотрелся вокруг.  Бревенчатый дом был весь построен из необтесанных сосновых стволов – и стены, и  крыша, и пол. Пол в некоторых местах возвышался на фут или на полтора над  песком. У входа было устроено крылечко, под крылечком журчал ручеек. Струя  текла в искусственный бассейн очень оригинального вида: огромный корабельный  чугунный котел с выбитым дном, зарытый в песок «по самую ватерлинию», как  говорил капитан. В доме было почти пусто. Только в одном углу лежала каменная  плита для очага с железной решеткой в форме корзины, чтобы огонь не распространялся  за пределы камня.