1 2 3 4 5 6 
      
— Если бы я и мог, — сказал Питер, — я бы тебя не бросил. Но я не могу. Что с нами будет?
      
— Будем висеть, пока не умрём, — проговорила Дженни. — Или не упадём…
      
Питер понял, что теперь должен утешать он.
      
— Ничего! — сказал он. — Сейчас мы живы, и мы с тобой вместе, а что нам ещё нужно?
      
Наградой ему было слабое мурлыканье.
      
— Спасибо, Питер, — сказала Дженни.
      
— И вообще, — продолжал он, — раньше или позже нас заметят и спасут.
      
— Кто, люди? — горько спросила Дженни. — Если бы ты их знал, как я…
      
— Я их знаю, — сказал он. — Давай-ка покричу, чтобы нас скорее заметили.
      
Он истошно замяукал и мяукал долго, а Дженни, ни во что не веря, порою вторила ему, но время шло и доказывало её правоту. Город проснулся. По улицам бежали машины, по мосту шли пешеходы; шли они и по набережным, и по ближним улицам, но никто не взглянул вверх на башни до самой ночи.
      
Всю ночь Питер утешал Дженни; к утру оба заметно ослабели. Голос у них пропал, и Питер погрузился в какое-то забытьё. Быть может, он спал, не разжимая лап, потому что и крики, и колокольный звон, и шум каких-то машин услышал внезапно. Открыв глаза, он увидел множество людей у самого въезда на мост. Люди эти кишели как муравьи, и среди них сверкала медь и сталь автомобилей, грузовиков и пожарных машин.
      
— Дженни! Дженни! — закричал Питер. — Погляди вниз! Смотри, что творится!
      
— Наверное, машины столкнулись… — проговорила она. Однако тёмную толпу усеивали белые пятна лиц: люди глядели вверх. Полицейские расчищали место и ставили лестницы. Что-то зашумело совсем рядом, прямо на кошек вылетел самолётик и покружил около них, а какой-то человек, высунувшись из окошка, чуть не тыкал в них странной коробочкой. Дженни слабо вскрикнула:
      
— Ой, что это?
      
— Фотографируют для газет, — ответил Питер.
      
— Боже мой, — сказала Дженни, — а я так плохо выгляжу!.. — и, с трудом удерживаясь на весу, попыталась умыться. Тем временем оказалось, что башни аварийных машин до Питера и Дженни не достают. Пожарные выдвинули самую высокую лестницу, и на нее полезли два пожарника. Медные каски и пряжки сверкали на солнце; красив был и карабкавшийся с ними красномордый полисмен в синей форме. Питер вообще себя не помнил от восторга. Правда, полисмен и пожарники окончили путь ярдов на двадцать ниже, чем нужно, и Дженни снова впала в отчаяние, но Питер заверил её, что этим дело не кончится.
      
И впрямь, на башни полезли два верхолаза в полном снаряжении. Толпа ободряла их криками, гадая при этом, кто придёт первым: «Давай, Чарли!», «Том впереди!», «Эй, Томас, не сдавайся!», «Сейчас Чарли её схватит!», «Браво, Том!», «Ура, Чарли!», «Молодцы!».
      
— Ах Господи, Господи!.. — причитала Дженни. — Ничего не могу поделать, буду царапаться!.. Нервы, понимаешь… Тут ещё этот самолет… Ф-ф-ф-ф-ффф!
      
Томас, держась на ремне, протянул к ней руки, оторвал её от насеста и ловко кинул в мешок. Питер крикнул ей: «Держись!», но в это время Чарли уже кидал в мешок его самого.
      
В мешке было плохо, спускаться — страшно, но Питер беспокоился за Дженни и перевёл дух лишь тогда, когда услышал радостные крики. Том и Чарли вытащили кошек за шкирку. Полисмены и пожарники окружили их, мужчины широко улыбались, женщины умилялись вовсю. Налетели фотографы, но Дженни была по-прежнему печальна. Том отвечал репортёрам: «Да ничего, только когти выпустила…», а Чарли: «Ну, чего там, ерунда!..»
      
Приключение подходило к концу. Пожарные убрали лестницу, и все машины, громыхая, отправились по своим делам. Том и Чарли кончили позировать, выпустили кошек и уехали куда-то на своей машине. Толпа таяла. Кое-кто гладил на ходу Питера или Дженни, бросая: «Ну как, полегче стало?», но никто не догадался покормить их.
      
Когда мимо них уже проходили те, кто ничего не знал о случившемся, Дженни тяжело вздохнула. Питер удивлённо посмотрел на неё.
      
— Что с тобой? — спросил он. — Разве ты не рада?
      
— Мне очень плохо, — ответила она. — Господи, что я натворила!..
      
Питер подсел к ней так, чтобы касаться её боком.
      
— Почему ты грустишь последнее время? — спросил он. Дженни нервно лизнула себя раза два и прижалась к Питеру.
      
— Я бы рассказала, — промолвила она, — только мне стыдно. А сейчас, после всего, я просто места себе не нахожу… Ты не рассердишься? Пообещай мне!
      
— Обещаю, — сказал Питер.
      
— Питер, — сказала она, — я хочу вернуться к мистеру Гримзу… — и горько заплакала, уткнувшись в его меховой бок.
     
     
      
       
Глава 16
       
Как страдала Дженни
      
      
Питер ушам своим не поверил.
      
— Дженни! — воскликнул он. — Неужели это правда? Мы поедем к мистеру Гримзу? Ой как хорошо!
      
Дженни перестала плакать и от стыда ещё больше зарылась мордочкой в мех.
      
— Питер, — проговорила она. — Неужели ты не сердишься?
      
— Конечно, нет! — ответил он. — Мне очень нравится мистер Гримз, а главное— ему без нас так плохо…
      
— Не надо… — перебила его Дженни. — Не говори, мне стыдно. Я всё это время ужасно мучилась. Старики — самые одинокие существа на свете. Никогда не забуду, как он стоял в дверях и звал нас, и просил…
      
— Чего же ты злилась на меня? — удивился Питер.
      
— Я знала, что ты прав, — ответила Дженни. — Я поступила тогда плохо, жестоко, не по-кошачьи. А ты был добрый и хотел сделать, как лучше… вот я и злилась. Потому я и в Глазго сбежала… Я думала, ты отвлечёшься, забудешь… Да что там, я сама надеялась забыть.
      
Она ещё глубже зарылась в мех и тихо продолжала:
      
— И не могла… Сколько раз я твердила себе, что просто мщу людям… Но ты не поверил, что Бетси нарочно бросила меня… и мне всё чаще кажется, что так оно и есть, что она потом за мной приходила и плакала обо мне…
      
Дженни вынырнула из меха, перевела дыхание и лизнула себе бок.
      
— Когда я упала в воду, — продолжала она, — я решила, что это мне за грехи. Когда ты бросился меня спасать, я страшно испугалась за тебя, и больше я ничего не помню… но когда я очнулась, и ты меня лизал, и я всё узнала, я решила вернуться к мистеру Гримзу, чтобы ему стало хорошо. Только мне было очень стыдно перед тобой… я не решалась тебе сказать… А когда мы застряли наверху, я дала себе слово: останемся живы, скажу всё. Люди говорят, у нас, у кошек, девять жизней. Какая чепуха! Спасёшься раз, спасёшься два, а когда-нибудь и не спасёшься. Если бы мы могли добраться до Лондона…
      
— Да мы можем! — вскричал Питер. — Бежим!
      
— Куда? — спросила Дженни.
      
— На корабль! Я его видел оттуда, сверху. Сегодня утром из трубы валил дым, как тогда, в Лондоне. Он вот-вот отчалит. Бежим скорей!
      
Дженни глубоко вздохнула от радости.
      
— Как хорошо, когда с тобой мужчина! — сказала она. — Бежим.
      
И они побежали, не по-кошачьи, не перебежками, а впрямую, понеслись вскачь и подоспели к самому отплытию. Корабль, собственно, уже отчалил, но они взбежали по сходням, меховыми птицами перелетели с разгона несколько ярдов и опустились прямо на грудь судовому плотнику.
      
— Вот это да! — закричал он, падая навзничь. — Вернулись!
      
Да, они вернулись на свой нелепый, грязный, дорогой корабль, как к себе домой. Всё шло по-прежнему. На мостике стоял второй помощник. Команда под началом Энгуса трудилась кто во что горазд, и, хотя каждый делал не то, что нужно, корабль, испуская клубы дыма, кое-как двигался вниз по реке в открытое море.
      
Питер и Дженни кинулись в камбуз. Кок очень обрадовался им, тут же налил молока, отрезал баранины, приговаривая: «Успели? Заголодали? А где билеты, крыски-мышки?», и кормил их, и кормил, а потом бросил им кость, в которую они вгрызлись с разных сторон, потому что давно не ели вдоволь.
      
До самого Лондона они только и делали, что ели и спали. Работы почти не было. Кое-кто из уцелевших мышей рассказал в Глазго, какой террор царил на корабле, и собратья их решили воздержаться от плавания в столицу.
      
Когда «Графиня» вошла в лондонские доки, кошки кинулись на берег. Они подождали немного, спрятавшись, чтобы их никто не нашёл, а потом, дрожа от нетерпения, отыскали дорожку, по которой бежали в своё время от одинокой, пропахшей цветами лачужки мистера Гримза.
     
     
      
       
Глава 17
       
Как уснул мистер Гримз
      
      
Весь путь от Глазго до Лондона кошки говорили о том, как обрадуется им старичок. Дженни хотелось, чтобы они пришли к нему, когда он пьёт чай. Он угостит их, выйдет, вернётся и увидит, что они всё сидят, не сбежали. Может быть, они потрутся об его ногу или свернутся клубочком, чтобы он уж точно знал, что они его кошки…
      
Питеру казалось, что будет лучше, если они проникнут в дом, когда никого нет, а хозяин вернётся и найдёт их. Откроет дверь, а они сидят на окнах, он — с одной стороны, она — с другой, под геранью. Мистер Гримз не увидит их сперва, войдя со света, и они замяукают в два голоса. Дженни это понравилось, особенно после того, как Питер описал ей, какое счастливое лицо будет у старичка. Они постоянно обсуждали, как будут жить вместе в маленьком домике.
      
Питер как-никак был мальчиком, и ему особенно нравилось представлять себе, какие замечательные вещи есть во владениях мистера Гримза — коробки, ящики, тюки, корзины, мешки бразильского кофе, горы орехов, кипы табака и чая. Домовитую Дженни заботило другое: как устроить всё в доме поудобней и поуютней, чтобы мистеру Гримзу лучше жилось, и как приноровиться к его жизни. Когда ты чья-нибудь кошка, объясняла она, мало поймать мышь-другую и съесть что дадут. Нужно знать, когда хозяин встаёт, и ложится, и работает, и ленится, чтобы всегда быть у него под рукой, нужно знать, что он больше любит — чтобы терлись об его ноги, сидели у него на коленях или спали с ним вместе, и сам он хочет чесать тебя за ухом или ждёт, пока ты сам прыгнешь к нему и заурчишь.
      
Словом, немало придётся учесть и запомнить, иначе семья не сживётся. И вот они уже бежали по переулкам и проходам к этой, новой жизни.
      
Вдруг Питер испугался — а что если мистер Гримз уехал? Уволили его, скажем, и он уехал, его теперь не найти. А что если он заболел, лежит в больнице? Он ведь очень старый старик, такие всегда хворают. Там, на корабле, они об этом не подумали, а сейчас Питер прежде всего боялся, что Дженни придёт в отчаяние.
      
Дженни что-то почуяла и, как ни устали её лапки, припустила ещё быстрее. Железные ворота уже заперли, был поздний вечер, но кошки просочились сквозь узорную решетку у самой земли и оказались в доках. Дженни тут же вскрикнула:
      
— Гляди!.. Нет, вон там!..
      
Питер взглянул и увидел вдалеке жёлтую точечку огонька.
      
— Это у него, — еле дыша сказала Дженни. — Он дома. Слава Тебе, Господи!..
      
      
      
      
Сейчас, увидев цель, они почему-то не побежали, а медленно пошли на жёлтый свет. Когда они поравнялись с лачужкой, оказалось, что это горит верхний свет, лампа без абажура. Из домика слышались голоса, словно кто-то спорил, но в окно никого видно не было. Ящики алой герани сторожили у дверей; белая, розовая, оранжевая, абрикосовая пышно цвели за окнами. В доме вроде бы никого не было, только звучали голоса, не знакомые ни ей, ни ему.
      
Тайна открылась, когда голоса сменились музыкой — лёгкой и весёлой музыкой из оперетты.
      
— Это радио, — сказал Питер. — Наверное, он ушёл, свет не выключил и радио оставил. Значит, мы его удивим. Хоть бы дверь была открыта!
      
Дженни вместо ответа странно заворчала и, обернувшись к ней, Питер увидел, что хвост её увеличился вдвое, а пушистое жабо стоит торчком.
      
— Что с тобой? — крикнул он.
      
— Н-не знаю… — сказала она. — Ой, Питер, я боюсь!..
      
— А я не боюсь, — отвечал храбрый Питер, хотя не был в этом уверен. — Чего бояться? Пойду-ка я первым, — и толкнул дверь. Она широко распахнулась.
      
В комнате было чисто прибрано, на столе ничего не стояло, словно у мистера Гримза не было еды. Герани цвели вовсю, листья казались особенно толстыми и бархатными, а цветы наполняли комнату сладким и острым благоуханием.
      
Когда глаза его привыкли к яркому свету голой лампы, Питер увидел мистера Гримза. Тот уже лёг и лежал совсем тихо — спал, наверное, выпростав из-под одеяла узловатые руки. Сердце у Питера дрогнуло, он едва не заплакал, ибо никогда не видел такого прекрасного лица.
      
«Прямо как ангел, — подумал он. — Нет, прямо как Бог».
      
Седые усы так красиво обрамляли рот, нос был так тонок, голова так благородна, лицо поражало покоем и величием. Ни ясный лоб, ни узловатые, впервые отдыхающие руки не говорили о горе. Что-то коснулось их старичка и обдало царственной красотой.
      
Питер не знал, долго ли смотрит, но оторваться не мог. Тут радио замолчало, он стряхнул чары, обернулся к Дженни и сказал так тихо, как говорят над спящим ребенком:
      
— Видишь, спит… Мы его удивим. Проснется — а мы здесь!..
      
Но Питер был неправ. Мистер Гримз не проснулся.
      
Всю ночь напролёт Дженни, забившись в угол, плакала о том, что старичок никогда не узнает про их возвращение. Питер пытался утешить её, но она дрожала, и было странно, что мистер Гримз спокоен и радостен, когда ей плохо.
      
Лампочка светила, приёмник играл до полуночи и снова ожил в шесть утра — Питер оттого и проснулся, когда, сам не замечая, ненадолго уснул. Почти сразу вслед за этим послышались шаги и чей-то голос:
      
— …Иду я за ключами, а у него свет горит, радио играет…
      
Десятник и два докера вошли в открытую дверь.
      
— Постойте-ка там! — сказал десятник. — Что-то он не того… Эй, Билл! Билли Гримз! Ты чего, захворал?
      
— Помер он, бедняга… — сказал первый докер.
      
Все трое сняли шапки и нерешительно подошли к кровати, хотя ничем уже не могли обеспокоить хозяина. Десятник обвел печальным взором тихого старика, яркие цветы, полосатую кошку с блестящими глазами и тёпло-белого кота без единого пятнышка. Потом он выключил радио и погасил свет.
      
— Умер, — сказал он. — А были с ним только две верные кошки…
      
Питер даже обрадовался, что Дженни не понимает этих слов, и тому, что рабочие не узнают печальной правды. Тем временем десятник бережно прикрыл одеялом плечи и голову мистера Гримза. Один из докеров нагнулся, почесал Питера за ухом и сказал:
      
— Вот какое дело, киски… Придётся вам искать новый дом, нового хозяина… Ну ничего, мы тут управимся, чтобы всё было чин-чином, а потом уж и вас пристроим… Билл не хотел бы, чтоб обижали его старых друзей.
      
И все трое тихо ушли, а дверь не закрыли.
      
— Они всё сделают, — сообщил Питер Дженни. — Он мне сказал. Ты не беспокойся…
      
Но Дженни всё плакала, причитала и каялась.
      
— Если б не я, он был бы жив… — говорила она — Он жил бы ради нас… А заболел бы, мы бы сидели с ним… или сбегали за помощью… Лучше бы мне умереть, чем ему!..
      
Питер понял, что надо её отвлечь. Конечно, думал он, забыть она не забудет, нельзя забывать о своей жестокости, но нельзя же грызть себя до смерти. Надо немедленно отвлечь ее, и сделать это может только он.
      
— Дженни, — проговорил он наконец. — Я хочу домой… На Кэвендиш-сквер.
      
— Домой?.. — переспросила она.
      
— Да, — отвечал он. — Может, увижу хоть издали кого-нибудь из моих…
      
— Иди, — сухо сказала Дженни. — Я тебя не держу.
      
— Как же я пойду без тебя? — быстро сказал он. — Я и дороги один не найду… Помоги мне!
      
Дженни выпрямилась, лизнула себя несколько раз и нетвёрдо начала:
      
— Если я нужна тебе…
      
— Очень нужна! — поспешил он ответить.
      
— Тогда я пойду с тобой куда хочешь, — закончила она. И они выскользнули из лачужки. На сей раз первым двигался Питер, Дженни бежала за ним.
     
    
    
     
      
Часть третья
     
     
      
       
Глава 18
       
В Лондоне
      
      
На самом деле Питер не так уж хотел увидеть своих. Он понимал, что они печатают в «Таймс» объявления, но не верил, что о нём тоскует кто-нибудь, кроме няни, которой без него, в сущности, нечего делать. Отца так и так дома нет, а мама… И тут ему становилось грустно, но грустил он, как грустят по очень давним временам. Наверное, мама погоревала немного и утешилась, ей же некогда, а потом привыкла.
      
Семьёй его всё больше становилась Дженни. Конечно, она слишком много болтала и никак не могла сравниться красой с премированными кошками, которых он видел на картинках, но теперь он не променял бы её ни на какую красавицу.
      
Знал он и то, что его родители не обратят внимания на двух бродячих кошек. Он все знал, но помнил, как Дженни утешила его и отвлекла плаванием в Глазго. И теперь, когда она казнила себя и горевала об умершем, Питер, подражая ей самой, решил отвлечь её от горя и покаяния.
      
И впрямь, отправляясь в путь, она заметно повеселела и всячески старалась помогать ему в практических делах. Кошкам вообще нелегко пройти через огромный город, а Дженни не видывала Кэвендиш-сквер и не могла бы пройти туда: усы помогали ей безошибочно находить лишь те места, где она бывала хоть раз. Но Питер понимал, что говорят люди, и читал надписи на омнибусах. Так добрались они до тех мест, откуда он знал дорогу.
      
Но прокормиться и защититься он бы без Дженни не смог. Она рассказывала ему по пути, что надо знать о собаках. Собак на поводке замечать не стоит, сколько бы они ни ярились, — они потому и злятся, что им стыдно гулять на поводке. Терьеры (без поводка) опасны всегда, дворняжек бояться нечего. Бежать от собаки нельзя, потому что почти все они плохо видят, склонны к истерии и погонятся за кем и за чем угодно. Если же ты стоишь неподвижно, они часто проходят мимо, особенно те, кто имел дело с кошками. Память у них хорошая. А чего им бояться — сейчас увидишь.
      
И она продемонстрировала Питеру короткую схватку с толстым скотчтерьером, который, получив когтями по нежному носу, позорно бежал. Правда, выскочила хозяйка и швырнула в них кастрюлей, но они увернулись.
      
— Драться с ними надо не всегда, — пояснила Дженни. — Часто они вырастают вместе с кошкой и любят с нами играть. Эти на нас не лают, просто подходят и обнюхивают, виляя хвостом. У них это означает не раздражение, а удовольствие. Как кто, а я всё же даю им лапой по носу, чтобы знали своё место.
      
— А если собака большая, вроде тех, в Глазго? — спросил Питер.
      
Дженни вздрогнула.
      
— Уф-фу! — сказала она. — Давай про них не вспоминать. Когда видишь бультерьера — беги или побыстрее лезь куда-нибудь наверх. С другими собаками, поменьше, можно делать вот что. Смотри!
      
Они проходили вдоль пустыря, и Дженни нырнула в самую чащу цветов и трав. Набравши в лёгкие воздуха, она стала раздуваться, не переводя дыхания. Питер попытался сделать то же самое, и почувствовал, что превращается в неровный меховой шар. Однако ему было как-то неловко, и он сказал Дженни: «По-моему, это глупо…»
      
— Нет, — отвечала она. — Ты не видал себя со стороны, а вид у тебя был поистине ужасный. Это совсем не глупо, это мудро. Зачем драться, если можно победить без драки? Чаще всего враг бежит; а не сбежит — что ж, вреда от этого нет, попытаться стоит, даже с нашими, с кошками. Все мы знаем, что это один мех, а страшно, ничего не поделаешь!..
      
Питеру припомнился грозный вид распушившегося Демпси.
      
— Кроме того, — завершила поучение Дженни, — полезно вдохнуть столько воздуха: боевой клич выходит очень жуткий. Не сработает раздувание — сработает он. Собаки его очень боятся.
      
Пробираясь на сей раз сквозь Лондон, Питер обнаружил, что кошки очень похожи на людей. Одни были сварливы и придирчивы, даже если обратишься к ним со всей вежливостью; другие, приветливые и благодушные, успевали пригласить их к себе, прежде чем попросишь о приюте. Попадались и снобы, не желавшие водиться с беспризорными, и. бывшие беспризорные, искренне жалевшие собратьев. Кто-то просто лез в драку, кто-то дрался как бы играя, но многие кошки, жившие при магазине или кафе, радушно угощали чем могли.
      
Не только от Дженни, но и на собственном опыте Питер научился остерегаться детей, особенно тех, кто слишком мал, чтобы понимать кошек, или тех, кто понимать их может, но склонен к жестокости. Заранее этого узнать нельзя, и бродячим кошкам приходится действовать с большой осмотрительностью.
      
Питер убедился в этом, когда один мальчик ласково поманил его и, прежде чем Дженни успела вмешаться, он побежал на его зов, припоминая, как его самого тянуло к уличным кошкам. Ожидая, что сейчас его почешут за ухом, он подставил голову, но тут же ощутил острую боль, заорал — и понял, что мальчик изо всех сил дёрнул его за хвост. Передать нельзя, как горько он обиделся.
      
— А ну-ка, вырвись! — смеялся гнусный мальчик.
      
Питер вырвался с диким криком, не сомневаясь, что хвоста у него больше нет. Только в конце квартала он решился посмотреть и увидел, что всё на месте. Тогда же понял он, что кошек легко обидеть и что они боятся унижения больше, чем боли.
      
К счастью, Дженни это знала и не стала утешать его. Очень нескоро, когда и обида и боль затухли, она обернулась к нему и заметила:
      
— Наверное, дождь пойдёт… Как по-твоему?
      
Он поставил усики, сморщил шкурку на спине и ответил:
      
— Вроде бы да, да… Бежим скорее, а то домой не успеем!..
      
Дженни печально повторила: «Домой», он поглядел на неё, но она замолчала; и они побежали вперёд.
     
     
      
       
Глава 19
       
На Кэвендиш-сквер
      
      
Когда они прибежали, Питер чуть не кинулся к своему дому, но Дженни удержала его. Нельзя просто миновать новое место, населённое кошками, надо вежливо поздороваться, а главное, почуять, как настроены коренные обитатели.
      
— Помни, — сказала она, — мы тут чужие. Иди за мной потихоньку. Настроимся как следует и разберёмся что к чему.
      
Питер не совсем понял, что это значит, пока они не прошли немного вокруг площади. Здесь Питер познакомился с поразительной системой общения, принятой у кошек. Поистине она оказалось похожей на радиосвязь: другая кошка что-нибудь подумает, а ты это сразу знаешь, чувствуешь усиками, точнее — вибриссами, очень чувствительными волосками, которые торчат и в виде бровей, и в других местах. Подумаешь что-нибудь в ответ — поймут тебя. Действует это лишь на малых расстояниях, надо подойти почти вплотную — но действует!
      
Первая кошка сидела на окне дома № 2. Собственно, то был кот, знакомый Питеру черный кот с белой грудкой и большими зелёными глазами, принадлежавший здешнему сторожу.
      
Вдруг Питер понял, что кот сообщает сквозь стекло, не пропускающее звуков: «Меня зовут мистер Блейк, сокращенно Блейки. Здесь я самый главный. Вы бродячие кошки или просто из другого квартала?»
      
Дженни вежливо и беззвучно ответила:
      
— Бродячие, сэр.
      
— Мимо идёте или задержитесь? — радировал мистер Блейк.
      
Питер не выдержал и, нарушая прежние просьбы своей подруги, послал сообщение:
      
— Я здешний! Оттуда из переулка… Неужели не помните? Я Питер Браун, из дома № 1, мой папа полковник…
      
Мистер Блейк прервал его:
      
— Питер Браун? Странно… Никогда такого не видел, а я тут всех знаю… У Браунов кошек нет. У них был мальчик, но пропал. Вот что, друг любезный, меня не проведёшь.
      
Тут вмешалась сообразительная Дженни:
      
— Это он играет, сэр, фантазирует. Он у нас большой выдумщик!
      
— Да? — протянул мистер Блейк. — Что ж, мы не звери, только здесь слишком много развелось бродячих кошек…
      
— Мы вернулись из Глазго, — сообщила Дженни неизвестно к чему, но кот-старожил заинтересовался.
      
— Вон что? — спросил он. — Любопытно… Помню, помню, встречал тамошних кошек. А как вы оттуда добрались?
      
Чтобы загладить свой промах, Питер с достоинством ответил:
      
— Приплыли на «Графине Гринок», курс Глазго — Лондон.
      
На мистера Блейка это произвело большое впечатление.
      
— Так, так… Корабельные кошки… Что ж, можете остаться у нас. Почти все живут в доме № 38, он пустой, на слом. Вы им скажите, что я разрешил. Только не нарушайте наших правил, а то выгоним! Первое правило: не лазать по ночам в мусорные ящики — наши люди этого не любят и жалуются моему хозяину, а он, надо вам сказать, владеет всеми здешними садами. Второе: не драться, здесь и этого не любят. Если надо, идите на Уигмор-стрит или на Манчестер-сквер. У нас тут тихо, прилично. Вон там живут две старые девы, они дадут молока, если пожалобней мяукать. Как вас зовут, я забыл?
      
— Дженни Макмурр, — представилась Дженни. — Я наполовину шотландка… А друг мой и вправду Питер. Он…
      
— Так, так, — прервал её чёрный кот. — Что ж, идите… — и принялся озабоченно мыться.
      
— Вот видишь! — со спокойным удовлетворением сказала Дженни, когда они медленно двинулись дальше. — Теперь мы знаем, что у нас есть пристанище. Приветствую вас, дорогие мои!.. Долгой вам жизни и доброго здоровья.
      
Фразы эти предназначались двум серым кошкам с замысловатым узором, сидевшим на окне дома № 5. Как и тогда, когда Питер глядел на них, гуляя с няней, они умывались, мурлыкали и следили взглядом за всеми, кто проходил мимо.
      
Ответ их, прошедший сквозь стекло, был таким вялым и сонным, что даже усики его плохо принимали.
      
— Я Шин…
      
— А я Шилла…
      
— Мы близнецы…
      
— Нас не выпускают из дому…
      
— А вы говорили с мистером Блейком?
      
Вопрос исходил от обеих сразу, и Питер ответил:
      
— Да. Он разрешил нам остаться.
      
Если можно радировать фырканье, кошки это сделали.
      
— Ф-ф-ф… Поистине не знаешь, с кем придется рядом жить!.. Раньше было не так…
      
— Никто не рылся в мусоре…
      
— Подумать, уличные кошки!
      
— Всего вам хорошего! — вежливо радировала Дженни, а немного отойдя, добавила: — Дуры и воображалы.
      
Из окна дома № 5 донеслись волны сердитого урчания.
      
— Приветствую вас! — сказал Питер зеленоглазой рыжей кошке, сидевшей у решетки дома № 11 так, что хвост её чуть не обвивался вокруг железного круга. Эту кошку он всегда гладил. Сейчас они коснулись друг друга носами.
      
— Прекрасно сказано, юноша, — одобрила кошка. — Я рада, что хоть у кого-то сохранились хорошие манеры. Манеры — великая вещь! С утра я сильно сердилась и не знаю, до чего бы дошла, если бы ты не заговорил со мной так вежливо. Меня зовут Вуззи. Надеюсь, вы видели мистера Блейка?
      
Дженни назвала их имена, лопаясь от гордости за Питера.
      
— Макмурр? — повторила Вуззи. — Звучит по-шотландски… А с виду вы очень хорошей породы… Судя по ушам, из Египта. Сама я такая смесь, ничего не разберёшь… Устроитесь, приходите сюда, посудачим…
      
— Вот видишь! — снова сказала Дженни. — Замечательная кошка. Надо будет подольше с ней поговорить…
      
Они пошли дальше и приняли усиками пожелание долгой жизни, доброго здоровья и молока за каждой едой. Взглянув вверх, они увидели в окне дома № 18 черепаховую кошку.
      
— Подождите, — попросила она. — Мне так скучно!.. Вы, наверное, побывали во многих местах. Меня зовут Гедвига. У меня есть всё, что угодно, но мне очень плохо живётся. У моих хозяев нет детей…
      
— Вот беда!.. — посочувствовала Дженни. — Наверное, это очень тяжело…
      
— Да, — сказала Гедвига, — вы уж мне поверьте. Носят меня на руках целый день, словно младенца. И сюсюкают, и гугукают, даже я ничего не разберу. Сплю я в корзине с голубым бантом, на подушке, у меня целый шкаф игрушек и мячиков, а меня от этого просто мутит… Мне бы вырваться на минутку, сбегать в пустой дом…
      
— Вот видишь, — сказала Дженни, попрощавшись с нею, — и домашним кошкам не всё молочко да печёнка…
      
Дальше они увидели розовую персиянку, которая говорила только о выставках и наградах; и пушистого серого кота, мистера Силвера, заверившего их, что лучше всего жить у холостяков; и трёх полосатых кошек, которые сказали, что если смиришься с некоторыми запретами, лучше всего и спокойней жить у старых дев.
      
Так Питер и Дженни обошли всю площадь, перезнакомились со всеми домашними кошками и только после этого свернули в тупичок. Сам тому удивляясь, Питер не торопился, он даже остановился ненадолго и сказал:
      
— Дженни, вот наш дом.
     
     
      
       
Глава 20
       
Встреча
      
      
— Вон тот, — пояснил он, — маленький.
      
Дом и вправду был очень мал, в два этажа, и лепился к другому, большому, в который не так давно переехала какая-то семья. Однако он был красив, а над чёрной дверью, окаймлённой светлым деревом, висела сверкающая медная табличка с именем его отца, потому что мало кто знал их тупичок.
      
Но сейчас, ещё с угла, Питер увидел, что таблички больше нет, и на окнах гостиной нет кружевных занавесок. Больше того — в самой комнате не было никаких вещей; а в уголку окна белело маленькое объявление, сообщавшее о том, что дом сдаётся.
      
Поначалу Питер не удивился — семья его вечно переезжала с места на место, — но разочарование его было горьким. Ему нравилась кошачья жизнь, и всё же он всегда представлял себе, что где-то живут его родные, и он может их увидеть. И вот он не знает, где они.
      
Питер сел перед чёрной дверью и часто заморгал, чтобы скрыть слёзы. Он знал, что сейчас его не утешит и умывание. Ему так хотелось показать Дженни, какая красивая у него мама, а маме и папе — как сам он ловок, не то что прежде, когда няня переводила его за ручку через улицу.
      
Дженни подсела к нему и сказала:
      
— Ох, Питер, люди всегда так!.. Уходят, бросают нас…
      
Она сама чуть не заплакала, но сдержалась и принялась умывать его так нежно, что Питер разрыдался. Ему стало невыносимо больно, что он напомнил ей о её беде, он принялся умывать её, и тогда разрыдалась она. Так нарушили они повеление мистера Блейка: жалобное и громкое мяуканье потревожило местных жителей, хотя и не ночью. В большом доме открылось окно.
      
— Не надо, киски!.. — сказал кто-то. — Идите отсюда, не могу…
      
Из окна высунулась хорошенькая девушка, длинные каштановые волосы, подвязанные алой лентой, свесились вниз. Это увидел сквозь слёзы Питер; но Дженни увидела что-то другое, и вздрогнула, словно то был призрак. Потом она застыла с поднятой лапкой, глядя вверх.
      
Глаза у девушки округлились, засветились, и она закричала:
      
— Дженни! Дорогая моя! Подожди! Не уходи, я сейчас…
      
Голова исчезла, по лестнице простучали туфли, дверь распахнулась, девушка схватила кошку и стала её целовать, громко причитая:
      
— Дженни, Дженни, моя Дженни!.. Я тебя нашла… нет, ты меня нашла… какая ты умная… Дорогая моя, дорогая моя, миленькая…
      
Дженни обвилась вокруг неё живой горжеткой и заурчала громче самолёта. В доме открывались окна, Бетси кричала кому-то:
      
— Мама, мама! Дженни ко мне вернулась! Она меня нашла! Иди сюда, посмотри!..
      
Высокая женщина спустилась вниз… Питер снова вспомнил свою маму, и сердце у него сжалось. Из окон глядели люди, и Бетси им кричала, что Дженни потерялась три года назад, а теперь нашлась. Питер слушал её, и боль его сменялась радостью. Оказывается, Бетси не бросала Дженни; насколько он понял, дело было так: пока здесь кончали ремонт, семья жила несколько дней в гостинице. В то самое утро, когда они должны были переехать и собирались пойти за Дженни, Бетси тяжело заболела, её увезли в больницу, а мать ее была при ней. Когда же опасность миновала, уже прошла неделя, и Дженни в покинутой квартире не нашли.
      
Питер стал как можно быстрее переводить это Дженни, но рассказ не произвёл на неё особого впечатления.
      
— Мне всё равно, — сказала она. — Главное, что мы с ней вместе. Понимаешь, я бы могла простить ей что угодно…
      
Питера удивила такая поистине женская точка зрения, и на секунду кольнуло предчувствие одиночества, но он подавил его, не желая думать ни о чём, кроме счастья своей подруги. И тут Дженни сказала ему, глядя на него сверху:
      
— Нам будет хорошо, они тебя полюбят…
      
Однако ни Бетси, ни её мама его не замечали. Когда первое волнение улеглось и девочка вошла в дом, Питер двинулся за нею, но мать её, увидев белого кота, мягко подтолкнула его обратно и произнесла:
      
— Нет, нет, ты уж прости… Мы не можем взять всех кошек. Беги домой!
      
И, как тогда, вначале, дверь захлопнулась, а Питер остался один на улице. Правда, на сей раз из-за двери донёсся крик: «Питер, Питер!..», и вслед за ним потекли волны Дженниных мыслей: «Не уходи, подожди! Сейчас я выйти не могу, но я как-нибудь всё устрою. Иди в дом № 38 и жди меня, я приду как только смогу. Они не понимают про нас. Главное, не беспокойся. Обещай мне…»
      
Питер побежал, и волны прекратились.
     
     
      
       
Глава 21
       
Дженни делает выбор
      
      
Питер был потрясён тем, что не нашёл своей семьи, и тем, что Дженни свою семью нашла, и не сразу пошёл в дом № 38, а сперва побродил по площади. Он видел, как дети играют в классики, и вспоминал, как играл и прыгал он сам; многих он узнал и думал о том, что бы они сказали, если бы узнали, кто этот белый кот. Видел он и констебля, который перекидывался словом с местными нянями. Недавно он говорил им с няней: «Доброго вам утра, мастер Браун. Какой хороший день, миссис Макиннинс!..» Если бы он увидел его теперь, он бы его выгнал — кошек и собак не пускали в садик посередине площади. Чтобы избежать этой участи, Питер юркнул в куст и переждал, пока констебль удалится. Но самая мысль о том, что надо прятаться, повергла его в безысходную печаль.
      
Воробьи щебетали в кустах и прыгали по дорожкам. Гудели клаксонами такси. С Оксфорд-стрит доносился уличный шум. День склонялся к вечеру, но солнце ещё сияло, деревья сверкали зеленью, воздух был тёплым и мягким. В Лондоне царила весна, но не для Питера.
      
Он думал о том, как хорошо Дженни у её любимой хозяйки, как любят её, в какой удобной она спит корзинке, какое свежее пьёт молоко. Теперь ей не надо заботиться ни о еде, ни о ночлеге, а ему, Питеру, лучше исчезнуть из её жизни. Тогда она не будет беспокоиться о нём.
      
Чем больше он об этом думал, тем прочнее становилось его решение. В сущности, только убеги с Кзвендиш-сквер, и город поглотит тебя навсегда. Дженни потоскует, но скоро забудет, ей ведь так хорошо с Бетси. Забыла же его мама…
      
Конечно, он боялся одиночества, но ему очень нравилось, что он так благородно поступит. Он и поступил бы, но ведь Дженни попросила его встретиться с нею. Ещё в самом раннем детстве он прочно запомнил, как тяжело и обидно, когда тебя обманут. Мама обещала ему провести с ним весь день рождения и куда-то ушла. Сейчас он это вспомнил, и ему стало так больно, что он встряхнулся, пытаясь отогнать боль. А потом, спасаясь от соблазна, пошёл к дому № 38.
      
Там его ждала Дженни.
      
Вокруг лежали и сидели самые разные кошки, однако, не глядя на них, Питер кинулся к подруге и поцеловал её, то есть тронул ей носиком носик. Он начал было умывать её, но она сказала, смеясь:
      
— Я уж думала, тебя не дождусь…
      
— Дженни! — воскликнул Питер. — Откуда же мне было знать, что ты уже здесь?
      
— Вот что, — сказала она, избегая чувствительной сцены. — Познакомься с кошками. Это Гектор, он жил когда-то у шахтёра и ходил с ним в шахту.
      
Рыжеватый кот с печальным взором обрадовался и оживился, а Питер, поздоровавшись с ним, оглядел наконец кошачье пристанище. Кошки сидели и на полу, и на разрушенной лестнице, откуда глядели вниз зелёными и жёлтыми глазами. Ещё лучше устроились те, кто сидел внизу, — обломки перегородок создавали как бы маленькие комнатки, и каждый мог забиться в свой угол. Для бродячих кошек это очень важно.
      
Гектор всё восхищался таким приятным знакомством, когда Дженни представила следующего кота:
      
— А это Микки. Его выбросили на улицу маленьким котёнком. Он и не знает, что такое семья. Зато город знает лучше всех.
      
Огромный тигровый кот с квадратной головой слегка поклонился.
      
— Верно, верно, — сказал он. — Спроси меня что хочешь, я отвечу. Но вот в Глазго я не бывал и за борт не падал, чего нет, того нет.
      
Какой она молодец, подумал Питер, знает, что кому сказать, чем кого обрадовать.
      
— Вот Негритяночка. — Дженни подвела его к худой чёрной кошке. — Красивая, правда? Ни одного белого пятнышка, ну ни волоска. Это редко бывает. Её хозяйка, вдова, держала табачную лавочку на Эджвэр-роуд, а потом умерла, и вот уже восемь лет Негритяночка одна. Тяжело ей пришлось…
      
Негритяночка высунула розовый язык и быстро лизнула себя раз-другой. Она была так польщена участием, что и не знала, встать ей или лечь.
      
— А вот он, — представила Дженни пышноусого кота, похожего на деда-мороза, — жил в лавке у мясника, и у портного, и в гостинице, и в семье, но мясник и портной разорились, гостиница сгорела, дом развалился. Сам знаешь, как суеверны люди, особенно с нами, с кошками. Пошли слухи, и никто, ну никто его не берет, сколько бы мышей он ни словил!
      
— А вот она, — продолжала Дженни, подходя к небольшой серой кошке, — круглая сирота. Никто не знает, чья она дочь, её бросили ещё слепой. Не пойму, как она выжила. Родилась она в деревне, попала там в капкан, сама добралась до Лондона. Вот это мужество…
      
Кошка повалилась на бок и стала яростно мыться. Питер увидел, что на левой задней лапке пальцев у неё нет. Но Дженни не дала ему долго об этом думать.
      
— А это сёстры Пуцци и Муцци. Их привезли из Вены. Хозяева уехали обратно, никто их не взял. И как они тут прижились, ума не приложу…
      
Сестры скромно замурлыкали.
      
Таким образом Питер перезнакомился со всеми, в том числе с полуперсидским домашним котом, который иногда убегал сюда проветриться; и с другим котом, весьма благодушным, который жил у холостяка, пока тот не женился.
      
Кошки были просто очарованы его подругой, и уступили им самое уютное местечко. Еды было вдоволь, каждый чего-нибудь принёс; и все всем делились. Микки раздобыл кость, кот-шахтер Эндрьюз — довольно свежую мышь, Дед Мороз — рыбью голову, а сёстры извлекли из ближней помойки скорлупу от омара.
      
После ужина все умылись, а потом одни улеглись, другие вышли на ночной промысел. Пробило одиннадцать, и Питер загрустил, зная, что Дженни сейчас уйдёт. Чтобы не томиться слишком долго, он сам сказал ей:
      
— Дженни, тебе пора к своим!
      
Она не ответила, только подняла голову, и он увидел в лунном свете её ярко-белую манишку и блестящие глаза. Так сидели они, потом она проговорила:
      
— Питер, я останусь с тобой, если ты не возражаешь…
      
Ещё бы он возражал! Однако он был и мальчиком, и ему стало жалко Бетси.
      
— А как же твоя хозяйка? — спросил он. — Неужели кому-то из нас непременно надо страдать?
      
Глаза у Дженни заблестели еще ярче, она отвернулась, умылась и тихо сказала:
      
— Бетси уже не девочка, Питер, она обойдётся и без меня. Ей скоро пятнадцать лет. Люди тоже меняются… Она немного поплачет и забудет, у неё есть другие развлечения… А главное, ей важно, что я вернулась… что не считаю её предательницей. Да, — повторила она, и Питера снова испугала её мудрость, — больше всего она боялась, что я ей не верю. Так и было, пока не явился ты и не показал мне, какие вы, люди… — Дженни потянулась как следует, выгнула дугой спинку и заключила свою речь: — Ладно, хватит об этом. Мы с тобой вместе, вот и всё.
      
Питер только вздохнул от счастья. Они легли рядом, свернулись клубком и крепко заснули.
     
     
      
       
Глава 22
       
Лулу, а для близких — Рыбка
      
      
Наутро погода была хорошая, Питер проснулся и увидел, что Дженни лежит, свернувшись в меховой шарик, прикрывая лапой глаза от яркого солнца, и тихо посвистывает во сне. Почти все кошки ушли по своим делам, и Питер тоже решил пойти на промысел, чтобы Дженни, проснувшись, обнаружила что-нибудь вкусное.
      
Ступая помягче, он прошёл мимо Пуцци и Муцци, вежливо поздоровался с ними и выскользнул на площадь в то самое время, когда начали бить часы.
      
Одновременно с последним, девятым ударом Питер услышал ни на что не похожий голос:
      
— Ах, я никого не жду! Откуда вы взялись? Вы такой беленький, миленький…
      
Он очень удивился, обернулся и увидел самую удивительную кошку из всех, какие ему встречались и в человеческой, и в кошачьей жизни. Она была маленькая, меньше Дженни, на редкость изящная и гибкая, а цветом походила на дымчатый жемчуг; нет, шкурка её отливала кремовым, скорее то был кофе, сильно разбавленный молоком. Нос у неё был чёрный, голова — кофейная, ушки — шоколадные, лапки и хвостик — чёрные, как нос. А глаза синие и несказанно прекрасные. Не фиалковые и не сапфировые, и не цвета морской волны, и не цвета небес — синее всего, что есть на свете, сама синева. Дивное видение так поразило его, что он не мог двинуться с места.
      
Чары сняла сама кошка — она сделала три шажка вперёд, три шажка назад, распушила хвост и проворковала:
      
— Ах, добрый вечер! Я знаю, сейчас утро, но мне что за дело!.. Говорю, что хочу… Ну как?
      
Последние слова все же были вопросом, но очарованный Питер пробормотал не к месту:
      
— Добрый вечер, мисс…
      
      
      
      
Кошка подпрыгнула в воздух и сказала:
      
— Какой смешной!.. Меня зовут Лулу, а для близких я Рыбка. Понимаешь, я очень люблю рыбу, и от меня часто пахнет треской или хеком, или чем ещё… Вот, понюхай сам… — и она подышала ему в мордочку. Рыбой и впрямь запахло, и Питеру это понравилось, быть может — потому, что он всё же стал котом.
      
— Меня зовут Питер, — сказал он и улыбнулся, но продолжать не смог, ибо Лулу закричала:
      
— Питер, Питер!.. Есть такие стихи, но я их не помню… Я и сама сочиняю… Слушай-ка!..
      
Взгляд у неё стал совсем такой, какой бывает у святой на витраже, и она начала:
      
       
        
Ах, рыбка,
        
 рыбка,
        
 рыбка,
        
 рыбка,
        
 РЫБКА!
       
      
      
— Понимаешь, — объяснила она, — у меня все строчки рифмуются. Это бывает очень редко. Мя-а-у! — и она кинулась куда-то, словно погналась за невидимым листиком.
      
Наигравшись вдоволь, она присела рядом с Питером и спросила:
      
— Любишь ты чай? А кофе? Я обожаю маслины! В будущий четверг была дивная погода!
      
Питер растерянно думал, что ответить, но она вскричала:
      
— Ах, не отвечай! Давай попляшем! Вверх-вниз, вбок, кругом и бе-гом!..
      
Питер опомниться не успел, как закружился вместе с нею, и прыгал, и бегал, и веселился вовсю, пока Лулу не повалилась на бок и не сказала, сверкая синими глазами:
      
— Конечно, ты понял, что я — из Сиама. Отец мой король, мать — королева, сестры и братья — принцессы и принцы. Сама я тоже принцесса. Ты польщён? — И снова он не успел даже кивнуть, как она присела и заговорила нараспев, словно читая по книге: — Я не совсем кошка, и не совсем собака, скорее уж я обезьяна, а главное, я — это Я. — После чего небрежно бросила: — Иногда мне повязывают бантик… — И стала прохаживаться взад-вперёд. Наконец она взглянула через плечо и сказала: — Как, идём?
      
— Куда? — спросил Питер, послушно семеня за ней.
      
— Ах!.. — воскликнула она и подпрыгнула ещё раз. — Откуда же мне знать? Придём — увидим…
      
Идти с ней было непросто, хотя и дивно хорошо. То она смеялась, то прыгала, то сигала через ограды, плотно прижав ушки и распушив хвост, то останавливалась, чтобы оплакать свою судьбу. Разбередив Питеру сердце вздохами и жалобами на своё одиночество на чужбине, она дождалась робкой просьбы:
      
— Лулу, расскажи про Сиам… Тебе будет легче…
      
— Про Сиам? — мило взвизгнула Лулу, и слез её как не бывало. — Да я в Лондоне родилась! И вся моя семья тоже! Это самое лучшее место в мире! Родословная у нас — длинней хвоста! А у тебя? — Не дождавшись ответа, она шепнула: — Живу я в доме 35. Хозяева мои ужасно богаты… — и снова запрыгала, заплясала, мяукая вовсю и заливаясь хохотом.
      
Много раз останавливались они, пока не добрались до какой-то лужайки, откуда взору открывался весь Лондон — и улицы, и дома, и шпили, и серебро реки, и тысячи каминных труб, а вдалеке, за серыми рядами домов, зелёные пятна парков и скверов. Одно большое пятно было Риджент-парком, другое — Гайд-парком, третье — Кенсингтонским садом. Ещё дальше всё сливалось в голубую дымку.
      
— Мы на Хэмстедском лугу! — возвестила удивительная кошка. — Прелестно, да? Я часто прихожу сюда помечтать… — Она упала на траву, закрыла глаза и несколько секунд не говорила ни слова. — Ну вот! Помечтала, и хватит. Куда теперь идём? Ах, нельзя же вечно грустить, надо и развлечься!..
      
— Поздно уже, — несмело сказал Питер. — Может, вернёмся? Хозяева твои волнуются…
      
— Ещё бы! — воскликнула она. — С ума сходят! Иначе какое же развлечение?.. Иногда я три дня не прихожу, чтоб их помучить… Ой, слушай, там что-то играют!
      
Действительно, где-то играла музыка и слышался шум карусели. Они побежали на звуки. «Ах, я никогда не видела аттракционов!..» — восклицала Лулу. Питер их видел ещё мальчиком, но тогда его водили за руку. Совсем другое дело — бегать здесь одному, то есть с такой красавицей!
      
Лулу сразу кинулась на разноцветные шарики, ударила лапой по самому красивому, алому, и он лопнул с оглушительным треском, а она перепугалась и заметалась на месте, не зная, куда бежать. Рассердилась она почему-то на Питера и стала его ругать за то, что это он порвал шарик, ей назло. Вконец заворожённый, Питер стерпел и это, хотя прежде ничто не ранило его сильнее, чем несправедливый упрёк.
      
Отвлекло Лулу мороженое — она мгновенно смягчилась, заурчала: «Покор-рми меня мор-роженым…» — и быстро добавила: «Вообще-то я его часто ем, мы ужасно богатые».
      
Они поднырнули сзади под полу шатра — сперва он, потом она — и принялись подлизывать всё, что падало на пол. Вернее, подлизывала Лулу, а Питер ждал, пока она перепробует и шоколадное, и ванильное, и вишнёвое, и ананасовое, и клубничное, и апельсиновое, и фисташковое, и кофейное, не говоря уж о малиновом, абрикосовом и черносмородиновом. Длилось это долго, и Питер просто видел, как расширяются у Лулу бока.
      
Если бы он вспомнил про Дженни, он бы удивился, что Лулу не делится с ним, но, как это ни печально, он о Дженни не вспоминал с самого начала прогулки. Лулу тем временем пухла на глазах. Наконец, глубоко вздохнув, она проговорила:
      
— Ах, больше не могу…
      
Именно в эту минуту вниз упал кусок прекрасного шоколадного мороженого, но Питер не посмел задержаться и побежал за Лулу. Однако из какой-то палатки послышалось рычание льва, и сиамская красавица свалилась на траву.
      
— Я боюсь!.. — пролепетала она. — Я лучше засну… Постереги меня.
      
И заснула, положив обе лапки ему на мордочку. Он терпел, терпел, потом пошевелился было, но она открыла глаза, крикнула: «Я люблю так спать! Мне так мягче!..» — и положила лапки ему на голову, чуть не в уши. Заснул и Питер, но часто просыпался.
      
Лулу проснулась лишь утром — разбудил их рёв всё того же льва. Теперь Лулу почему-то не испугалась.
      
— Ты больше не боишься? — спросил её Питер.
      
— Кого, его? — она фыркнула. — День на день не приходится… Вчера — одно, сегодня — другое, а завтра — ах, завтра занятней всего… Я уста-а-ла… Идём куда-нибудь… Ты что, дождя не любишь?
      
День был серый, моросил дождик, и Питер честно ответил:
      
— Знаешь, к мокрому меху всё липнет…
      
— Очень жаль, — прервала его Лулу. — Люблю дождь. Кошки его не любят, но я — другое дело… Как-то я купалась в Темзе, народ аплодировал. И в дождь у меня глаза ярче.
      
Они пошли гулять, и уже на улицах их застиг настоящий ливень. Питер промок насквозь, но терпел: глаза у Лулу и впрямь стали ярче, дело того стоило.
      
К полудню выглянуло солнце. Они в это время пересекали парк и поиграли там немного и двинулись дальше. К закату они достигли ещё какого-то парка. Питер очень устал и проголодался, но Лулу восхищалась природой и всё не могла остановиться перекусить.
      
Засверкали звёзды, вышел месяц. На Лулу он оказал самое сильное действие: она принялась прыгать и скакать, взлетала на деревья, мелькая кремовой полоской в серебристом свете. Питеру приходилось носиться вместе с ней. Когда он совсем замучился, Лулу закричала:
      
— Ах, взбежим по лунному лучу!
      
Взбежать по лучу ей не удалось, и она свалилась у дерева. Питер лёг было рядом, но она вскочила и сказала:
      
— Лунный свет наводит на меня печаль!.. Давай я тебе спою…
      
Однако сон сморил ее. Пробормотав: «Стереги меня…», она легла на бок и засопела. Питер глядел на неё, умиляясь её изяществу и её доверчивости, пока и сам не уснул.
      
Месяц нырнул за деревья, а там и солнце показалось и разбудило Лулу. Она потянулась, поморгала, изящно лизнула себе лапку и вдруг села прямо, глядя на Питера так, словно никогда в жизни не видела его.
      
— Куда вы меня завели? — спросила она наконец отрешённо, и Питеру показалось, что она вот-вот проведёт лапой по лбу.
      
— Мне кажется, — несмело начал Питер, — мы в Эппингском лесу…
      
Лулу с легким криком отскочила от него.
      
— Ах! — воскликнула она. — Как же это? Я ничего не помню… меня, должно быть, опоили… Какой сейчас день?
      
— Наверное, четверг или пятница… — сказал Питер.
      
— Что вы наделали! — совсем разволновалась Лулу. — О, мои бедные хозяева!.. Они так меня любят… они совсем извелись…
      
— Но вы же сами… — забормотал удивлённый Питер, — вы говорили, что хотите их помучить…
      
— Что? — возмутилась она. — Какая наглость!.. Завести меня в такую даль, обкормить мороженым и потом меня же и обвинять! Хватит! Я иду домой.
      
— Лулу! — взмолился Питер. — Не уходите, останьтесь со мной… Я каждый день буду кормить вас мороженым, и умывать вас, и что хотите, только останьтесь со мной…
      
— Как вы смеете?! — завопила Лулу. — Да я же принцесса! Скажите спасибо, что не зову полисмена! Всё моя доброта… многие считают меня святой… Словом, я иду к себе и в провожатых не нуждаюсь.
      
И она скрылась между деревьев. Больше он её не видел.
     
     
      
       
Глава 23
       
Сплетни и поиски
      
      
Когда тёмный хвостик исчез в кустах, раненный в сердце Питер побежал через парк к одинаковым серым домам, но на улице уже не было и следа его вероломной подруги. Она не подождала, не передумала — она и впрямь покинула его.
      
Тогда, внезапно очнувшись, Питер вспомнил про Дженни, и ему стало страшно.
      
Он представил себе, как она проснулась и не нашла его рядом; выглянула, и снова не нашла ни его, ни какой-нибудь от него весточки. Конечно, она обежала всю площадь, весь квартал, а потом пришла ночь, и один Бог знает, что бедная Дженни думала. Быть может, она решила, что он ушёл, чтобы она могла вернуться к Бетси; но заподозрила ли она, что тот, ради которого она всё бросила, покинул её ради другой?
      
Да ведь он и не покидал её! Питер так и слышал, как он объясняет ей, вернувшись, что он вышел ненадолго, хотел поймать для неё же мышку, а тут, откуда ни возьмись, появилась такая странная особа, «нет, Дженни, правда, я никогда такой не видел»… Но дальше не получалось — он чувствовал, как пусты и даже нелепы все эти слова. Что же он скажет?
      
Чем больше он думал, тем хуже ему становилось. Он провёл с Лулу не день, и не два, а целых три, и вообще не вернулся бы, если бы она его не бросила. Конечно, Дженни о том не узнает, но знает он сам, и от этого ему весьма не по себе.
      
Солгать ей он тоже не мог. Оставалось одно: идти на Кэвендиш-сквер, хотя он не знает дороги, и просить у неё милости. Когда он это решил, ему стало легче, и он, не умываясь и не завтракая, побежал рысцой на юго-запад — он чувствовал, что Кэвендиш-сквер именно там.
      
Бежал он весь день, истоптал лапы, но, достигнув цели, припустил сразу к дому № 38. Сердце у него страшно билось. Он вбежал в подвал, оглянулся — и не узнал никого. Там не было ни Дженни, ни тех кошек, с которыми она его знакомила. В их закутке сидел большой сердитый кот, тёмно-рыжий, с грязно-белыми пятнами и боевыми шрамами. Завидев Питера, он грозно зарычал.
      
— Простите меня, — сказал Питер, — я ищу одну кошку… Это было наше место…
      
— А теперь не ваше, — оборвал его кот.
      
— Я понимаю, — продолжал Питер. — Я просто её ищу. Вы её часом не видели? Дженни Макмурр…
      
— Не слыхал! — ответил кот. — Я тут со вчерашнего дня. Питеру становилось всё хуже. Он обошел всё помещение, но ни одна кошка не слышала про Дженни; и ему уже казалось, что он отсутствовал не трое суток, а три года или три века.
      
Когда это чувство стало особенно нестерпимым, в дом скользнули две кошки, и хотя было полутемно, он сразу узнал их.
      
— Пуцци! Муцци! — воскликнул он. — Как хорошо! Это я, Питер!
      
Они остановились и переглянулись. Потом Пуцци холодно сказала:
      
— Ах, вы пришли?..
      
— Да, — не унимался он. — Я ищу Дженни! Вы не могли бы сказать, где она?
      
Они переглянулись снова, и Муцци ответила:
      
— Нет, не могли бы.
      
Питеру стало совсем страшно. — Почему? — спросил он.
      
— Потому, — отвечали они хором, — что мы вас видели!..
      
— Меня? — не понял он.
      
— Вас и эту… иностранку. — И обе высоко задрали носы, что было удивительно, ибо ни Пуцци, ни Муцци не могли похвастаться английским происхождением.
      
— Вы слушали её глупые стишки, — сказала Муцци.
      
— И убежали с ней, — подхватила Пуцци.
      
— Мы сразу сообщили всё Дженни.
      
— Ну зачем это вы! — вскричал он. — Зачем? А что она сказала?
      
— Она не поверила, — признались сестры.
      
— Мы советовали ей уйти, потому что вы её не стоите, но она сказала, что останется вас ждать, — прибавила Муцци.
      
— Но разве вас дождёшься? — оживилась Пуцци. — Так мы ей и сказали. А эта ваша… Тут её знают как облупленную. Нет, только мужчина может быть таким дураком. Наутро Дженни ушла, значит, поняла, что мы правы. С тех пор мы её не видели.
      
— Вероятно, вы её ищете? — спросила ехидно Муцци.
      
— Да! — сказал Питер, не заботясь о том, что эти праведные сплетницы видят его горе. — Я её ищу, она мне очень нужна.
      
— Что ж, — пропели они дуэтом, — вы её не найдёте. — И отвернулись, высоко подняв хвосты, подрагивающие от гнева.
      
Питер понимал, что где-то она есть, — но где? Он долго маялся и бродил по площади, пока не догадался, что вернее всего найти её у прежних хозяев. Тогда он уселся под окном Бетси и просидел там всю ночь.
      
В окнах загорались и гасли огни, разок он увидел каштановую головку в жёлтом сиянии света, но волосы не сливались с серым кошачьим мехом — Дженни на плече не было. Потом все огни потемнели. Когда гореть остался лишь уличный фонарь, Питер стал нежно звать подругу, но не услышал в ответ ни звука и не принял ни одной волны. Наконец кто-то крикнул: «Брысь!» и хлопнул рамой.
      
Больше взывать он не смел, тем более что вспомнил запреты всесильного мистера Блейка. Но с места не ушёл, на тот случай, если Дженни молчит от злости, а к утру может и смилостивиться.
      
Прошёл молочник, небо на востоке посерело, потом стало перламутровым, и наконец утро началось. Но жители здешних домов просыпались позже, чем солнце.
      
В конце концов, из дома № 2 вышел важный человек в шляпе, с чёрным портфелем и пересёк площадь. По-видимому, отец Бетси отправился на службу. От него много не узнаешь, и Питер дождался появления его жены и дочери. Бетси несла ранец, мать шла за ней.
      
Питер кинулся к ним, взывая:
      
— Бетси, Бетси! Где же она? Я её обидел, я её ищу, буду просить прощения…
      
Но Бетси ничего не поняла, она просто увидела, что большой белый кот, истошно мяукая, несётся к ней. Он ей что-то напомнил, она приостановилась, но не узнала его и пошла дальше. А Питер услышал, как она говорит матери:
      
— Мама, как ты думаешь, она вернётся?
      
— Бетси, — сказала мать, — уверена ли ты, что это она? Столько лет прошло…
      
— Что ты!.. — воскликнула Бетси. — Другой такой кошки нет на свете!..
      
Питер знал, что она права, и сердце его мучительно сжалось. Да, другой такой кошки нет, а он её потерял.
      
Больше делать здесь было нечего. Куда же идти? Где искать?
      
Тогда он и понял, что искать надо подальше, не здесь, ибо Дженни покинула эти места.
      
Он отправился через город, к докам. Думал он только о Дженни и не замечал, каким бывалым уличным котом стал за это время. Теперь его не пугали ни шум, ни люди; опасностей он избегал инстинктивно, мог исчезнуть в мгновение ока и безошибочно угадывал, где лучше всего спрятаться. А мысли его были заняты другим — он принимал за Дженни каждую кошку, свернувшуюся у входа, умывающуюся в окне или крадущуюся вдоль ограды.
      
Заворачивая за угол, он снова и снова твёрдо верил, что Дженни именно здесь, но не находил её, и сердце его падало. Потом он решал, что пропустил, не узнал её. То ему казалось, что надо очень быстро завернуть за угол, застать её врасплох. Он совсем измучился, он ведь не ел, не пил, не останавливался, чтобы умыться, так что мех его утратил свой лоск и даже белизну.
      
День сменялся ночью, ночь сменялась днём; он плохо это замечал, спал мало, где придётся, и видел лишь улыбку Дженни, её заботливый взгляд, её ловкие движения. Всё умиляло его, даже её смешная гордость, когда она говорила о своих предках.
      
Добравшись до лондонских доков, он побежал к домику мистера Гримза. День был серый, холодный, накрапывал дождь. У дверей больше не было ярких кустиков, а в окне виднелся какой-то небритый мужчина, который пил что-то прямо из бутылки. Всюду было грязно, воняло джином, а Дженни тут и не пахло. Субъект швырнул бутылку за окно и чуть не попал в Питера, а тот пожалел, что она его не убила.
      
В приливе последней надежды он побежал туда, где могла стоять «Графиня Гринок». Действительно, она была в порту. На палубе сидел чёрный кок и пел печальную песню. Завидев Питера, он крикнул:
      
— Эй, котяга! Где ж ты был? Где твоя девица? Ищешь её? Тут её не было… Шли бы оба к нам, у нас опять крыски-мышки развелись…
      
Питер глядел на него, онемев от горя. Негр его понял. Он встал, покачал головой и сказал:
      
— Не гляди на меня, кот! Сказано тебе, я её не видел. Может, придёт… А ты поработай пока, чего там! Ну, как? Исхудал ты…
      
Но Питер кинулся прочь, никого не видя от слёз. Он не знал, куда бежит, и не думал об этом. Он бежал, бежал, бежал и нигде не останавливался. Вдруг у какой-то дырки он остановился. Он почему-то понял, что туда надо нырнуть.
      
В темноте ему стали мерещиться странные вещи — оконце под потолком, складки жёлтого шёлка, овальный медальон. Питер полз по трубе и видел почему-то маленькую корону над буквой «№». Чтобы удержать эти дивные видения, ему хотелось остановиться, но что-то гнало его вперёд. Потом он понял, что это не сон, остановился у самого входа в комнату — и одним прыжком прыгнул на кровать.
      
— Дженни! — крикнул он. — Дженни, Дженни! Я так тебя искал, Дженни!.. Неужели я нашёл тебя?..
      
— Здравствуй, — сказала Дженни. — Я тебе рада. Я долго тебя ждала.
      
Она поднялась, тронула носиком его нос, и тогда уж закричала:
      
— Господи, какой ты тощий! Поешь скорей!.. Сейчас…
      
Спрыгнув на пол, она подтащила к кровати хорошую мышь. Глаза её светились гордостью, когда Питер, осторожно сойдя на пол, неспешно съел половину и остановился.
      
— Нет, — сказала она. — Ешь, я сыта.
      
Когда он начал умываться, она сказала:
      
— Ты устал. Дай-ка лучше я!..
      
Питер лёг на бок, закрыл глаза, и шершавый язычок стал заботливо смывать с него усталость, грязь и вину.
     
     
      
       
Глава 24
       
Дженни, выйди ко мне!
      
      
И так — ну, почти так, — словно ничего не случилось, Питер и Дженни стали жить на мебельном складе.
      
Не упоминая о том, почему она убежала, Дженни рассказывала, что сразу направилась сюда и с удивлением увидела всю мебель на прежнем месте. Вероятно, её забирали на выставку, а потом привезли назад. Питер понимал, что привело его подругу именно сюда, в их первый дом. Ему было стыдно, что сам он об этом не подумал, и он это скрыл. У него хватило чутья и мудрости промолчать: пусть Дженни не знает, что он забыл об этом складе и неизвестно почему нырнул в отверстие трубы. Важно было другое: они вместе, и Дженни всё ему простила.
      
Зато он пересказал ей слова Бетси; описал запустение, царившее теперь в доме мистера Гримза; изобразил, как чёрный кок приглашал их на работу, а Дженни и ахала, и смеялась.
      
Дженни всё простила ему, и всё же что-то её заботило. Если она изменилась, то в лучшую сторону — стала ещё нежней и ласковей и ни в чём не перечила ему. Иногда ни с того ни с сего она два-три раза лизала его, а потом смотрела с любовью и печалью. Словом, что-то было у неё на уме, что-то тревожило её, но Питер никак не мог угадать, что же. Кроме того, после истории с Лулу оба они стали осторожней и сдержанней и не всегда решались спрашивать другого, о чём тот думает.
      
Однажды Дженни куда-то отлучилась и пришла совсем расстроенная. Ласково поздоровавшись с ним, она забилась в угол кровати, поджала передние лапки и уставилась в стенку.
      
Питер знал, что именно так сидят и смотрят кошки, когда им не по себе. Вскоре он увидел, что глаза её полны слёз.
      
Больше выдержать он не мог. Он подошёл к ней, лизнул её, ощутив солёный вкус, и сказал:
      
— Дженни, что с тобой? Скажи мне… Может, я помогу… Я для тебя сделаю всё что угодно!
      
Дженни долго плакала и не отвечала, только прижалась к нему и позволила себя умыть. Потом встряхнулась, лизнула себе спинку и бока и повернулась к Питеру.
      
— Не обижайся, — сказала она. — Я должна тебя бросить.
      
Питер ощутил такую боль в сердце, будто туда всадили нож.
      
— Зачем? — спросил он. — Если ты уходишь, я уйду с тобой.
      
— Нет, — ответила Дженни. — Меня уводит Демпси.
      
Питер не сразу понял, о ком она говорит, а когда понял, страшно зарычал, и хвост его заметался из стороны в сторону. Он ясно увидел огромного наглого кота, угрожавшего ему когда-то. Но при чём туг Дженни? Тем временем она продолжала:
      
— Такой у нас закон. Когда тебя зовёт кот, ты должна с ним идти. Теперь Демпси сказал, что больше ждать не хочет.
      
— Да я с ним поговорю… — начал Питер, но она его прервала, будто хотела что-то возразить. Однако он спросил: — Неужели ты хочешь с ним уйти?
      
— Что ты! — вскричала она. — Я его ненавижу!.. Я его молила и просила меня отпустить. Он не соглашается, и я должна…
      
Питер почувствовал, что она что-то скрывает. Он знал почти все кошачьи законы, они казались ему хорошими, умными и понятными.
      
И он спросил:
      
— Что я могу сделать, чтобы ты осталась со мной? Если ты не скажешь, я спрошу Демпси.
      
И Дженни поняла, что он уже взрослый.
      
— Ты можешь сразиться с ним, — сказала она и снова заплакала.
      
— Что ж, — сказал Питер. — Ты научила меня сражаться.
      
Но Дженни всё плакала.
      
— Понимаешь, — проговорила она в конце концов, — ты должен убить его, а он такой огромный и сильный… Если он тебя убьёт, я умру. Лучше мне с ним уйти.
      
— Я тоже сильный, — сказал Питер.
      
— Конечно, — подхватила Дженни, — но у тебя есть тайна… ты не кот… Наверное, я потому тебя и люблю… А он — кот из котов, он знает всякие подлые приёмы… Не надо, не иди! Ты меня забудешь, всё пройдёт…
      
— Нет, — сказал Питер. — Я тебя не пущу. Я сражусь за тебя, как велит закон, и убью Демпси. Я его не боюсь.
      
Сам он не вполне в это верил, но Дженни воскликнула:
      
— Я знаю! Ты ничего не боишься!.. Как хорошо, когда есть защита…
      
От этих слов Питер стал спокоен.
      
— Ну, Питер, — сказала она совсем другим тоном, — я могу тебе помочь только одним. Давай тренироваться. У нас ещё три дня. Потом он позовёт меня ночью, с улицы.
      
— А выйду я, — сказал Питер.
      
— Помни, — снова начала Дженни, — он не будет биться честно.
      
— Знаю, — сказал Питер. — А я буду.
      
Дженни глубоко вздохнула. Всё-таки она не совсем понимала людей. Но она им верила.
      
— Что ж, — сказала она, — давай тренироваться.
      
Так начались страшные дни. Питер учился защищать себя и убивать другого. Когда он увидел в первый раз красную полоску на белой манишке, он чуть не отказался от своего замысла и горько плакал. Но Дженни была тверда. Она не давала пощады ни ему, ни себе, и они бились целый день, а ночью, на императорском ложе, зализывали друг другу раны.
      
На третий день занятий не было, и Дженни не позволила Питеру есть. Он спал до вечера. Она его грела, а иногда вылизывала всего целиком. Уже стемнело, когда Питер вскочил. Голова у него была ясная, он ощущал свою силу. Скорее чутьё, чем зрение, подсказывало ему, что Дженни рядом. Не оборачиваясь к ней, он весь превратился в слух.
      
Тогда и услышал он приглушённый голос и узнал его.
      
— Дженни, выйди ко мне… мня-я-а-у!..
      
Питер глухо зарычал и пополз к отверстию. Дженни что-то причитала ему вслед, а он, весь подобравшись, полз на брюхе туда, откуда слышался уже истошный крик:
      
— … ко мне… мнеа-у… мня-я-а-а-у!..
      
…Уже рассвело, когда Дженни спрыгнула, наконец, с кровати и закричала:
      
— Питер, Питер! Что он с тобой сделал?
      
Питер сказал ей:
      
— Я убил Демпси. Кажется, и он меня убил. Прощай.
      
Она лизала его и поливала слезами. Он сказал ещё:
      
— Где ты, Дженни? Я тебя не вижу…
      
— Питер, Питер! — взывала она. — Не оставляй меня, не надо…
     
     
      
       
Глава 25
       
Как это всё кончилось
      
      
— Питер, Питер! — слышал он сквозь тьму. — Не оставляй меня, не надо!
      
Ему было бы легче уплыть туда, где нет ни боли, ни битв, ни бездомных ночей. Он очень устал. Но голос не отпускал его:
      
— Питер… Питер… вернись ко мне!..
      
На секунду он увидел белый потолок и какие-то лица. Он закрыл глаза. Свет был слишком ярок, а когда он снова открыл их, он увидел почему-то не Дженни, а маму.
      
— Питер… Питер!.. — взывал всё тот же голос. — Ты меня узнал?
      
Он узнал её, а как же она его узнала? В глазах, глядевших на него, отражались толстые белые лапы и круглая белая голова. Кто принёс его домой, почему плачет мама над чужим котом? Сердце у него упало: где Дженни? Почему её не принесли? А может быть, мама мерещится ему, и сейчас он увидит Дженни?.. Слёзы — её ли, мамины ли — падали ему на щёки; и он опять закрыл глаза.
      
Тогда с ним случилась странная вещь. Серая светящаяся мгла была пропитана Дженни, нет — просто была ею, словно он погрузился в нежный рыжевато-серый мех. Он расслабился от счастья, но другой мир не отступал. Какие-то люди склонились над местом, где он лежал. Он открыл глаза; оба были в белом. Ну, это понятно: он ранен, и к нему позвали доктора, а с ним пришла сестра. Да, конечно, он ранен в бою. Левая задняя лапа не двигается и передняя правая, ведь Демпси прокусил их.
      
У сестры, склонившейся над ним, была на груди блестящая булавка. В ней отражался белый кот с мальчишеским лицом. Питеру стало очень страшно.
      
Доктор заглянул ему в глаза и произнёс:
      
— Ну, всё позади. Теперь он поправится.
      
Мама заплакала снова, причитая: «Питер, Питер!..» Был здесь и отец, очень бледный, в форме. Почему-то он знал о его битве с Демпси.
      
— Молодец, — сказал он. — Ты сражался хорошо.
      
Питер поднял левую переднюю лапу и увидел, что на ней нет когтей. Больше того: он увидел пальцы. Тогда он пощупал ими другую лапу, неподвижную, и ощутил не мех, а что-то жёсткое, знакомое… сейчас, сейчас… И тут он понял: это бинт.
      
Теперь он всё знал. Он больше не кот, он мальчик. Он горько заплакал. Сквозь слёзы он видел, как вошла няня в комнату, держа на руках худого беспокойного котёнка, чёрно-белого, с пятном на мордочке. Она склонилась над кроватью и положила котёнка рядом с ним.
      
— Забери его! — плакал он. — Где Дженни? Дженни, Дженни, Дженни!..
      
Ничего не понимая, мать утирала ему слёзы и целовала его. И снова ему показалось, что всё вокруг — это Дженни. Теперь он знал, что не увидит белых лапок с породистыми чёрными подушечками, маленькой серой головки, светящихся глаз и той неповторимой нежности, которой дышало в ней всё. Но вместо этого с ним оставалось странное ощущение добра, тепла и счастья.
      
Чёрно-белый котёнок, отвергнутый им, жалобно мяукнул, и Питер понял его. Нет, он больше не понимал по-кошачьи, он просто узнал знакомый звук, самый страшный крик бездомных, ненужных, нелюбимых, столь знакомый ему. Он вспомнил все места, где побывал, все свои страхи и беды. Он увидел грязные улицы, почуял запах сырости, услышал злые крики, словно жалобный писк приоткрыл на минутку уже закрывшуюся дверь, за которой шумел безжалостный город. Потом дверь закрылась, котёнок мяукнул снова, и писк его пронзил Питеру сердце.
      
— Няня, не забирай его! — крикнул он. — Дай его мне!..
      
Няня положила котёнка на место. Он сразу пополз Питеру на грудь, сунул голову ему под подбородок, как делали потом столько котов и кошек, словно узнавая своего, и замурлыкал так громко, что задрожала вся кровать. Питер поднял ту руку, которая двигалась, и пальцами, вылезающими из бинтов, почесал котёнка за ухом, именно там, где и надо. Котёнок мурлыкал вовсю, прижимаясь к нему в самозабвенном восторге.
      
— Да он совсем ничего, — сказала мама. — Как ты его назовёшь? Верней, её, это кошка.
      
Питер ответил не сразу. Он пытался вспомнить, он ведь знал какое-то дивное кошачье имя не хуже, чем своё собственное… Но имя не вспоминалось. Быть может, он его и не знал.
      
Все ужасы остались за дверью. Здесь с ним были покой и любовь. Он больше не боялся одиночества, словно какой-то долгий сон, который он уже не мог припомнить, поглотил страх и подарил ему счастье.
      
— Назовем её Кляксой, — сказал он матери. — Можно, она поспит у меня?
      
И он улыбнулся всем, кто стоял у его кровати.
     
    
   
   
    
     
Томасина
    
    
     
      
Часть первая
     
     
      
       
1