1 2 3 4 5 6 7 8 
— Тогда, — отозвалась Амелия, — вы, Эдуард, попросите меня об этом еще раз.
   
  
  
   
    
Глава IV. Сэр Уильям излагает свою теорию
   
   
    
     
1
    
    
Время шло, и вскоре Амелия объявила, что пора возвращаться.
    
— Устроим новые гонки или поедем на педалях, по старинке? — спросил я, хотя, признаться, мне не хотелось ни того, ни другого: хотелось оставить все, как есть, сидеть и сидеть вдвоем под деревьями.
    
Было по-прежнему солнечно, по парку плыла приятная, мягкая, ненавязчивая жара.
    
— Поедем по старинке, — твердо решила она. — Катиться по инерции невелика польза.
    
— Тогда не будем торопиться, — предложил я. — Мы еще повторим такую прогулку, Амелия? То есть я хотел сказать, покатаемся на велосипедах еще раз, в следующую субботу или воскресенье?
    
— Из этого может ничего не получиться, — ответила она. — Иногда по воскресеньям я бываю занята, а время от времени мне приходится уезжать.
    
При мысли о том, что она путешествует вместе с сэром Уильямом, я ощутил укол беспричинной ревности.
    
— Но если вы будете здесь, в Ричмонде, мы покатаемся снова?
    
— Если вам захочется пригласить меня.
    
— Я вас приглашаю.
    
Оседлав свои машины заново, мы первым делом доехали обратно по тому маршруту, какой избрали для гонки, и отыскали мою потерянную шляпу. С ней ничего не случилось, и я водрузил ее на голову, но, чтобы ветер опять не сдул ее, надвинул пониже на глаза.
    
Обратный путь проходил без происшествий и по большей части в молчании. Наконец-то я догадался об истинной причине своего приезда в Ричмонд; я стремился сюда вовсе не за тем, чтобы встретиться с сэром Уильямом. Да, разумеется, я по-прежнему преклонялся перед его именем, но с какой радостью я променял бы предстоящую беседу на возможность провести еще час-другой и тем более весь вечер в парке с Амелией!
    
Мы вернулись в сад через маленькую калитку неподалеку от заброшенного сэром Уильямом летательного аппарата и отвели велосипеды на их постоянное место, под навес.
    
— Я пойду переоденусь, — сказала Амелия.
    
— Зачем? Вы, и так восхитительно выглядите, — возразил я.
    
— А вы? Уж не собираетесь ли вы беседовать с сэром Уильямом в костюме, присыпанном травкой?
    
Она протянула руку и сняла травинку, которая каким-то образом забилась мне под воротник.
    
В дом мы вошли, как и вышли, через застекленную дверь гостиной. Амелия надавила на кнопку звонка, и в ответ на вызов явился слуга.
    
— Хиллиер, это мистер Тернбулл. Он зван на чай, а затем останется и на обед. Помогите ему привести себя в порядок.
    
— Охотно, мисс Фицгиббон. — Слуга повернулся ко мне. — Не угодно ли пожаловать сюда, сэр?
    
Он обозначил жестом, чтобы я следовал за ним, и направился в сторону коридора. Амелия окликнула его:
    
— И еще, Хиллиер. Передайте, пожалуйста, миссис Уотчет, что мы будем готовы через десять минут и просим сервировать чай в курительной.
    
— Слушаюсь, мисс.
    
Хиллиер поднялся на второй этаж и показал мне скромную ванную, где меня поджидали мыло и полотенца. Пока я умывался, он взял у меня сюртук и хорошенько прошелся по нему щеткой.
    
Чтобы попасть в курительную, пришлось снова спуститься вниз. Это была небольшая комната, обжитая, уютно обставленная. Амелия уже ждала меня; наверное, моя реплика насчет ее наружности все-таки польстила ей, — переодеваться она не стала, а лишь надела поверх блузки крошечный жакетик.
    
Посуда была расставлена на восьмиугольном столике, и мы уселись в ожидании сэра Уильяма. Судя по часам на каминной полке, наступила половина пятого, потом миновало еще несколько минут, и Амелия позвала миссис Уотчет.
    
— Вы звонили к чаю?
    
— Да, мисс, но сэр Уильям еще в лаборатории.
    
— Тогда, быть может, вы напомните ему, что у нас сегодня гость?
    
Миссис Уотчет отправилась выполнять поручение, но не прошло и двух секунд, как дверь в дальнем углу комнаты отворилась и к нам поспешил присоединиться высокий, крепко сложенный мужчина. На нем были рубашка и жилет, сюртук он перебросил через руку. Рукава рубашки были закатаны, и теперь он пытался опустить их. Это, впрочем, не помешало ему бросить взгляд в моем направлении, и я немедленно встал.
    
— Чай готов? — обратился он к Амелии. — А я почти все закончил!
    
— Сэр Уильям, помните, я говорила вам относительно Эдуарда Тернбулла?
    
Он удостоил меня еще одним взглядом.
    
— Тернбулл? Рад вас видеть! — И с нетерпеливым жестом добавил: — Садитесь, садитесь! Амелия, помогите мне справиться с манжетами…
    
Он вытянул руку, а она расправила манжет и застегнула запонку. Как только она совладала с этой задачей, он раскатал другой рукав и предоставил в распоряжение Амелии второй манжет. Потом надел сюртук и подошел к камину. Выбрал себе трубку и наполнил ее табаком из коробки, стоящей на полке.
    
Я ждал, сдерживая волнение; может статься, тот факт, что сэр Уильям накануне завершения большой работы, означает, что я выбрал не самое подходящее время для визита?
    
— Нравится ли вам этот стул, Тернбулл? — внезапно спросил он, не оборачиваясь.
    
— Откиньтесь на спинку, — подсказала Амелия. — Да садитесь не на краешек, а как следует…
    
Я послушался — и мне вдруг почудилось, что спинка и сиденье изменили форму, чтобы точнее соответствовать каждой линии моего тела. Чем глубже я откидывался назад, тем удобнее прогибалась спинка.
    
— Моя собственная конструкция, — пояснил сэр Уильям, поворачиваясь наконец к нам и поднося к трубке зажженную спичку. Затем, казалось бы, без всякой связи с предыдущим, спросил: — Какова ваша узкая специальность?
    
— Моя узкая… что?..
    
— Какая область науки привлекает вас больше всего? Вы ведь ученый, не так ли?
    
— Сэр Уильям, — вмешалась Амелия, — если помните, я рассказывала вам, что мистер Тернбулл увлекается автомобилями.
    
Только тут я вспомнил, что мой саквояж так и остался там, где я бросил его, — в прихожей.
    
Сэр Уильям взглянул на меня еще раз.
    
— Автомобилями? Гм… Неплохое увлечение для молодого человека. Но, боюсь, мой интерес к ним был преходящим. Свой экипаж я разобрал на составные части, потому что они могут пригодиться мне в лаборатории…
    
— Автомобили все более входят в моду, — сказал я. — Так или иначе, в Америке…
    
— Да, да, но я ученый, Тернбулл. Автомобили — это лишь одна узкая борозда в необозримом поле новых открытий. Мы на рубеже двадцатого века, и этому веку суждено стать веком науки. Горизонты научной мысли поистине необъятны…
    
Сэр Уильям обращался, казалось, вовсе не ко мне, он смотрел куда-то вдаль, поверх моей головы, вертя в пальцах потухшую спичку.
    
— Согласен с вами, сэр, — произнес я, — вы затронули тему, привлекающую всеобщее внимание…
    
— Да, но весьма немногие делают из нее правильные выводы. Обычно считают, что наука усовершенствует все, что у нас сегодня есть. Говорят, например, что железнодорожные поезда пойдут быстрее, а пароходы станут вместительнее. Я же полагаю, что и поезда и пароходы отойдут в область предания. К концу двадцатого века, Тернбулл, человек будет путешествовать по планетам Солнечной системы так же свободно, как сегодня по улицам Лондона. Мы познакомимся с людьми, населяющими Марс и Венеру, не хуже, чем сегодня знакомы с немцами и французами. Смею вас даже заверить, что мы не ограничимся планетами, а отправимся еще дальше, к звездам Вселенной!..
    
В эту минуту в комнате появилась миссис Уотчет. В руках у нее был серебряный поднос, на котором разместились чайник, кувшинчик с молоком и сахарница. Что до меня, я воспринял это вторжение с известным облегчением: ошеломляющие идеи сэра Уильяма и его взвинченная, нервная манера держаться создавали сочетание почти непереносимое. И он, по-моему, тоже был рад, что его прервали; пока служанка, поставив поднос на стол, разливала чай, сэр Уильям отступил назад и, опершись на камин, принялся заново раскуривать трубку. Только теперь мне наконец представилась возможность рассмотреть его хорошенько, рассмотреть самого человека, а не его причуды.
    
Он был, как я уже упоминал, высок и плечист, но по-настоящему поражала в нем голова. Высокий и широкий лоб, бледное лицо, серые глаза. Над висками волосы слегка поредели, но на затылке были густыми и взъерошенными, что еще более увеличивало размер головы, и к тому же он носил кустистую бороду, которая подчеркивала белизну кожи.
    
Признаюсь, я пожалел, что не застал его в более спокойном состоянии: за какие-то пять минут, проведенные в комнате, он разрушил без следа те приятные чувства, которые внушило мне общество Амелии, и я опять стал нервничать — не меньше, чем он.
    
Потом меня внезапно осенило, что он, быть может, просто не умеет беседовать с незнакомыми людьми, что ему гораздо привычнее часами работать наедине с собой. В то же время моя профессия предусматривала множество новых знакомств, требовала от меня умения сходиться с людьми, и, как это ни парадоксально, я вдруг понял, что должен взять инициативу на себя. Как только миссис Уотчет вышла из комнаты, я произнес:
    
— Вы сказали, сэр, что почти закончили свою работу. Надеюсь, я вам не помешал?..
    
Искренность моего вопроса возымела желаемое впечатление. Он шагнул к одному из свободных стульев и сел, и его голос, когда он ответил мне, звучал несравнимо спокойнее.
    
— Вы тут безусловно ни при чем. Если захочу, продолжу после чая. И в любом случае передышка была мне совершенно необходима.
    
— Могу я осведомиться о характере вашей новой работы?
    
Сэр Уильям глянул мельком на Амелию, но та хранила на лице непроницаемое выражение.
    
— Мисс Фицгиббон не рассказывала вам о том, чем я занят в настоящее время?
    
— Немного рассказывала, сэр. Например, я видел построенный вами летательный аппарат.
    
К моему удивлению, он расхохотался.
    
— Уж не считаете ли вы меня безумцем, Тернбулл? Зачем мне ввязываться в столь безнадежное предприятие? Мои ученые коллеги в один голос уверяют, что аппараты тяжелее воздуха летать не могут. А вы думаете иначе?
    
— Идея нова для меня, сэр. — Он ничего не ответил, лишь продолжал сверлить меня взглядом, и я поспешил добавить: — Мне представляется, что проблема упирается в отсутствие достаточно мощного источника энергии. Конструкция сама по себе вполне логична.
    
— Нет, нет, конструкция тоже никуда не годится. Я подошел к делу совсем не с той стороны. Идея механического полета уже изжила себя, изжила, хотя аппарат, который вы видели, даже не был еще испытан в воздухе!
    
Он торопливо отхлебнул чаю, потом с поразительной скоростью вскочил со стула и устремился к шкафчику на другом конце комнаты. Приоткрыв ящик, он вынул оттуда конверт и вручил мне.
    
— Посмотрите-ка на них, Тернбулл. Посмотрите и скажите, что вы об этом думаете.
    
Я открыл конверт и обнаружил внутри семь фотографических портретов. На первом был изображен мальчик, на втором — тоже мальчик, но чуть постарше, на третьем — подросток, на четвертом — юноша и так далее.
    
— Это все портреты одного и того же человека? — спросил я, уловив несомненную общность лиц.
    
— Вот именно, — подтвердил сэр Уильям. — На портретах мой двоюродный брат. По счастью, он позировал фотографу через равные промежутки времени. Теперь скажите мне, Тернбулл, не замечаете ли вы в этих портретах чего-то особенного? Нет, конечно. Каким чудом могли бы вы отгадать мои мысли? Это семь портретов — семь срезов четвертого измерения!
    
Я недоуменно нахмурился. Амелия пришла мне на помощь:
    
— Сэр Уильям, ваша концепция, вероятно, внове для мистера Тернбулла.
    
— Она не сложнее, чем концепция летательных аппаратов тяжелее воздуха. Если вас, Тернбулл, не смутила эта концепция, почему бы вам не разобраться в четвертом измерении?
    
— Вы имеете в виду… — робко вымолвил я.
    
— Пространство и время! Вы угадали, Тернбулл! Время, величайшую из загадок…
    
Я вновь повернулся к Амелии в надежде, что она не откажется мне помочь, и встретил ее пристальный, изучающий взгляд. На ее губах обозначилась улыбка, и тут я понял, что она-то выслушивает соображения сэра Уильяма на этот счет отнюдь не в первый раз.
    
— Эти портреты, Тернбулл, представляют собой двумерные изображения трехмерного индивидуума. Они воспроизводят его рост, ширину его плеч, они могут даже передать намеком глубину объекта… но сами они навсегда останутся плоскими, двумерными кусочками бумаги. Тем более не в состоянии они воссоздать тот факт, что объект всю свою жизнь путешествует во времени. И все же, вместе взятые, они служат мостиком в четвертое измерение…
    
Он мерил комнату шагами и, выхватив у меня фотографии, в возбуждении размахивал ими. Затем пересек комнату еще раз и расставил портреты на камине, один подле другого.
    
— Пространство и время неразделимы. Я пересек комнату и, следовательно, переместился в пространстве на несколько ярдов. И вместе с тем я передвинулся во времени на несколько секунд. Вам ясно, что я хочу сказать?
    
— Что одно движение как бы дополняет другое? — предположил я не слишком уверенно.
    
— Именно! И я сейчас работаю над тем, чтобы разделить эти два вида движения — чтобы дать нам способ путешествовать в пространстве обособленно от времени и путешествовать во времени обособленно от пространства. Позвольте я покажу вам, чего достиг…
    
С этими словами он круто повернулся на каблуках и стремительно вышел из комнаты. Громко хлопнула дверь.
    
Я был совершенно сбит с толку и только таращил глаза на Амелию, покачивая головой.
    
— Мне бы следовало знать, — сказала она, — что сэр Уильям разволнуется не на шутку. Поверьте, Эдуард, он не всегда такой. Но когда он проводит в лаборатории весь день, погруженный в работу, то вечером частенько бывает очень возбужден.
    
— Куда он делся? — спросил я. — Нам не надо пойти за ним?
    
— Он отправился обратно в лабораторию. По-моему, он собирается показать вам что-то, над чем трудился сегодня.
    
Она оказалась права: дверь снова распахнулась, и сэр Уильям вернулся к нам. В руках он бережно нес небольшую деревянную коробку и поискал глазами, куда бы ее поставить.
    
— Помогите мне передвинуть стол, — попросила меня Амелия.
    
Вдвоем мы отставили чайный столик в сторонку и выдвинули на его место другой. Сэр Уильям водрузил свою коробку в центре стола и опустился в кресло. Возбужденное состояние хозяина улеглось так же быстро, как и возникло.
    
— Прошу вас внимательно осмотреть эту модель, — сказал он, — но не трогать руками. Она очень хрупка.
    
Он откинул крышку. Изнутри коробка была выстлана мягкой, похожей на бархат тканью; на этом ложе покоился малюсенький механизм, который я по первому впечатлению принял за часовой. Сэр Уильям осторожно извлек механизм из футляра и положил на стол.
    
Я наклонился и стал пристально разглядывать хитроумный приборчик. И сразу же, невольно вздрогнув от неожиданности, понял, что значительная часть его сделана из того диковинного, напоминающего хрусталь вещества, которое я уже дважды видел сегодня. Сходство с часами, как я теперь разобрался, было обманчивым — на эту мысль наводила точность, с какой крошечные детальки были пригнаны одна к другой, да и материалы, из которых их изготовили. Перечислить эти материалы я не сумел бы при всем желании: тут были никелевые стерженьки, какие-то загогулинки из полированной меди, шестеренки из блестящего хрома, а может, из серебра. Часть деталей была выточена из чего-то белого, возможно, из слоновой кости, а основание прибора сделано из твердого, видимо, эбенового дерева. Впрочем, затрудняюсь описывать в подробностях то, что открылось моему взору; под каким углом ни взгляни, повсюду были вкрапления таинственного вещества — не то хрусталя, не то кварца, — ускользающего от глаз, искрящегося сотнями микроскопических граней.
    
Я поднялся и слегка отступил назад. На отдалении модель вновь приобрела сходство с часовым механизмом, хотя и несколько необычным.
    
— Красивая вещица, — прошептал я.
    
Амелия тоже не отводила взгляда от приборчика.
    
— Вы, молодой человек, одним из первых в мире видите перед собой изобретение, которое даст нам власть над четвертым измерением.
    
— И этот прибор в самом деле работает? — не удержался я от вопроса.
    
— Безусловно. Он успешно прошел испытания. Он может путешествовать во времени — как в прошлое, так и в будущее, по моему выбору.
    
— А вы не могли бы продемонстрировать его в действии, сэр Уильям? — вставила Амелия.
    
Вместо ответа ученый вдруг откинулся в кресле и с задумчивым выражением лица уставился на свою удивительную модель. Так он сидел, пожалуй, минут пять, не обращая на нас с Амелией никакого внимания, словно нас и не существовало. Лишь однажды он резко наклонился вперед, чтобы осмотреть прибор с близкого расстояния. В это мгновение я вознамерился что-то сказать, но Амелия остановила меня жестом, и я промолчал. Потом сэр Уильям взял модель со стола и поднял ее к свету, вернее, подержал против света, падающего из окна. Пальцем другой руки дотронулся до серебряной шестеренки, затем, будто нехотя, поставил приборчик на прежнее место. И опять откинулся в кресле, с величайшим вниманием изучая собственное творение.
    
На сей раз он оставался недвижим без малого десять минут, и я ощутил растущее беспокойство: не раздражает ли его наше присутствие? Наконец он вновь наклонился, засунул модель обратно в футляр и встал.
    
— Прошу извинить меня, мистер Тернбулл, — сказал он. — Мне только что пришла в голову идея одного небольшого усовершенствования.
    
— Вы хотите, чтобы я ушел, сэр?
    
— Нет, нет, нисколько.
    
Он подхватил деревянную коробку и выскочил из комнаты, снова хлопнув дверью.
    
Я вопросительно посмотрел на Амелию. Она улыбнулась, и ее улыбка сразу же сняла напряжение, которым были отмечены истекшие полчаса.
    
— Он еще вернется? — осведомился я.
    
— Не думаю. Последний раз, когда он вел себя таким образом, он заперся в лаборатории, и ни одна живая душа, кроме миссис Уотчет, не видела его целых четыре дня.
   
   
    
     
2
    
    
Амелия позвала Хиллиера, и слуга обошел комнаты, зажигая лампы. Солнце еще не село, но скрылось за окружающими усадьбу деревьями, и в дом прокрались густые тени. Явилась миссис Уотчет, чтобы собрать чайные принадлежности. Тут только я заметил, что выпил всего полчашки, и залпом проглотил остальное. Жажда после велосипедной прогулки по-прежнему давала себя знать.
    
Когда мы вновь остались одни, я спросил:
    
— Он сумасшедший?
    
Амелия не ответила — она прислушивалась к чему-то. Знаком приказала мне помолчать, и спустя секунд пять дверь снова распахнулась. На пороге вновь вырос сэр Уильям, только на этот раз он был в пальто.
    
— Амелия, я уезжаю в Лондон. Хиллиер отвезет меня в экипаже.
    
— Вы вернетесь домой к обеду?
    
— Нет, я уезжаю на весь вечер. Переночую сегодня в клубе. — Он обернулся ко мне. — Вопреки ожиданию, Тернбулл, разговор с вами натолкнул меня на новую мысль. Благодарю вас, сэр.
    
Он вышел из комнаты так же стремительно, как и вошел, и вскоре мы услышали, как он отдает слугам распоряжения в прихожей. Через три минуты до нас донесся стук копыт и верезжание колес экипажа по усыпанной гравием дорожке. Амелия подошла к окну, провожая экипаж взглядом, затем возвратилась ко мне и сказала:
    
— Нет, сэр Уильям не сумасшедший.
    
— Но он ведет себя как безумец!
    
— Это чисто внешнее впечатление. Мне представляется, что он гений. Гений и безумство отчасти сродни друг другу.
    
— Вы уяснили себе его теорию?
    
— Более или менее. Если вы, Эдуард, не уловили ее сути, это вовсе не свидетельствует о слабости вашего интеллекта. Сэр Уильям настолько сжился со своей теорией, что, объясняя ее другим, опускает большую ее часть. Учтите также, что он видел вас впервые и что естественным он бывает, как правило, лишь в окружении хорошо знакомых людей. Есть у него небольшой круг друзей из Линнеевского клуба в Лондоне — вот с теми он, сама слышала, разговаривает непринужденно, без натуги.
    
— Тогда мне, наверное, не следовало приставать к нему с вопросами.
    
— Да нет, он совершенно одержим этой своей идеей. Не вырази вы интереса к ней, он навязал бы нам ее насильно. Все окружающие вынужденно ознакомились с его теорией. Даже миссис Уотчет выслушивала ее дважды.
    
— Ну и как? Поняла достойная женщина хоть что-нибудь?
    
— Не думаю, — отвечала Амелия с улыбкой.
    
— Тогда, наверное, не стоит обращаться к ней за разъяснениями. Придется вам взять этот труд на себя.
    
— Я не так уж много могу сказать. Сэр Уильям построил машину времени. Она прошла испытания, при некоторых из них я присутствовала, и результаты оказались вполне удовлетворительными. Сам он, правда, еще не признавался в этом, но подозреваю, что он задумал экспедицию в будущее.
    
Я чуть не рассмеялся и еле-еле успел прикрыть лицо рукой. Амелия поспешила заверить:
    
— Нет, нет, это в высшей степени серьезно.
    
— Помилуйте, как же может человек его комплекции уместиться в устройстве такого размера?
    
— То, что вы видели, — всего лишь рабочая модель. Сэру Уильяму удалось построить машину куда больших размеров. — Тут она рассмеялась в свою очередь. — А вы что, решили, что я подразумеваю путешествие с помощью модельки, какую он нам демонстрировал?
    
— Вот именно.
    
Когда Амелия смеялась, она выглядела очень привлекательной, и я вовсе не досадовал на себя за свою ошибку.
    
— Простите, но я все равно не верю в такую машину — ни в большую, ни в маленькую, — заявил я.
    
— Можете посмотреть на нее своими глазами. Она от вас в каком-то десятке ярдов.
    
Я так и подпрыгнул.
    
— Где же она?
    
— У сэра Уильяма в лаборатории. — Кажется, Амелии передалось мое воодушевление: она поднялась вслед за мной и притом с живостью. — Пойдемте, я покажу вам.
   
   
    
     
3
    
    
Мы вышли из курительной через дверь, которой до нас пользовался один сэр Уильям, и двинулись по коридорчику к другой двери, по-видимому, недавно навешенной. Эта дверь и вела в лабораторию, разместившуюся, как я понял теперь, в стеклянной пристройке — той самой, что соединяла два флигеля.
    
Не знаю, чего я ждал от лаборатории, но первым моим впечатлением было ее разительное сходство с цехом машиностроительного завода, куда мне однажды довелось заглянуть.
    
С краю под потолком был укреплен вал, вероятно, связанный с паровой машиной, от которого вниз шли ременные передачи, приводящие в движение ряды массивных станков. Тут были токарные и фрезерные станки, резак для листового металла, кузнечный пресс, ацетиленовое сварочное оборудование, пара тяжелых тисков и бесчисленное множество инструмента, разбросанного вокруг. Пол был густо усыпан стружкой и обрезками металла; там и сям попадались и кусочки обработанных материалов, аккуратно вырезанные или выточенные, но, очевидно, давно заброшенные.
    
— Сэр Уильям многое делает собственными руками, — сказала Амелия, — хотя в отдельных случаях какие-то детали приходится заказывать на стороне. В Скиптон, где мы с вами встретились, я ездила как раз по такому поручению.
    
— Где же машина времени? — поинтересовался я.
    
— Вы стоите с нею рядом.
    
Неожиданно для себя я понял, что конструкция, возле которой я находился и которую поначалу принял за кучу бросового металла, на самом деле подчинена определенной схеме. Присмотревшись, я уловил известное сходство этой конструкции с моделью, показанной мне сэром Уильямом, только модель казалась совершенной, как всякая миниатюра, а эту машину самые ее размеры делали более грубой. Однако довольно было наклониться к ней поближе, чтобы заметить, что каждая составляющая ее часть выточена со всей тщательностью и отполирована до блеска.
    
Машина времени достигала семи-восьми футов в длину, четырех-пяти — в ширину. В самой высокой своей точке она поднималась футов на шесть от пола, но, поскольку конструкция носила строго функциональный характер, ограничиться при ее описании указанием общих размеров было бы явно недостаточным. К примеру, значительная часть машины представляла собой простую прямоугольную металлическую раму и возвышалась над полом всего на три фута.
    
Внутри машины можно было различить все до мельчайшей подробности… и тем не менее мое описание станет сейчас по необходимости смутным. Ибо, в сущности, я не видел ничего, кроме бесконечной череды поверхностей из того же таинственного вещества, какое скрывалось в велосипедах сэра Уильяма и в глубине его летательного аппарата; иными словами, все, что казалось видимым, благодаря этому обманчивому, похожему на хрусталь веществу становилось на поверку невидимым. За хрустальными гранями переплетались тысячи проволочек и рычажков, но сколько бы я ни вглядывался в механизм, под какими бы углами ни приближался к нему, я был не в силах ничего толком рассмотреть.
    
Немного легче было разобраться в рычагах управления. Ближе к концу рамы на ней закрепили крытое кожей сиденье, закругленное наподобие кавалерийского седла. А подле сиденья нагромоздили целую батарею рукоятей, тяг и циферблатов.
    
Главным среди них, без сомнения, был большой рычаг, установленный в точности перед седлом. Верхушку рычага венчал вроде бы совершенно неуместный здесь велосипедный руль. Вероятно, руль предназначался для того, чтобы водитель машины мог ухватиться за рычаг обеими руками. По обе стороны от руля располагались десятки второстепенных рычажков, каждый на самостоятельном шарнире, что позволяло вводить их в действие независимо друг от друга и от положения главного рычага.
    
Машина настолько заворожила меня, что я даже ненадолго забыл о присутствии Амелии. И тут она заговорила, признаться, слегка испугав меня:
    
— Построено основательно, не правда ли?
    
— И какой срок понадобился сэру Уильяму, чтобы соорудить все это? — поинтересовался я.
    
— Без малого два года. Прикоснитесь к ней, Эдуард. Убедитесь, что она вполне материальна и прочна.
    
— Боюсь, — ответил я. — Боюсь испортить что-нибудь по незнанию.
    
— Ну, возьмитесь хотя бы вот за эту планку. Уверяю вас, это вполне безопасно.
    
Амелия поднесла мою руку к одной из медных полос, составляющих часть рамы. Я осторожно положил пальцы на металл — и тут же отдернул их прочь: едва я взялся за планку, машина отчетливо содрогнулась как живая.
    
— Что с ней? — воскликнул я.
    
— Машина времени сейчас на самом малом ходу, только чтобы не утратить связи с четвертым измерением. Она материальна — и тем не менее в материальном мире, каким мы его знаем, ее не существует. Понимаете, она продолжает путешествие во времени даже сейчас, когда мы стоим подле нее.
    
— Вы шутите! Если бы она путешествовала во времени, ее тут уже не было бы…
    
— Напротив, Эдуард. — Амелия обратила мое внимание на массивное маховое колесо перед седлом, которое примерно соответствовало серебряной шестеренке на показанной сэром Уильямом модели. — Присмотритесь. Замечаете, что оно вращается?
    
— Да, да, конечно, — подтвердил я, наклоняясь как можно ниже.
    
Действительно, колесо потихоньку, почти неуловимо вращалось.
    
— Если бы оно не двигалось, машина оказалась бы неподвижной во времени. И с нашей точки зрения — так объяснял сэр Уильям, — немедленно исчезла бы в прошлом. Ведь мы сами тоже непрерывно путешествуем во времени — вперед, в будущее…
    
— Следовательно, и машина должна находиться в действии непрерывно, — добавил я.
    
Пока мы беседовали, вечер вступил в свои права, тьма сгустилась и расползлась по лаборатории. Амелия отошла от машины, протянула руку к какому-то другому устройству и резко дернула за шнур, привязанный к выступающему наружу маховику. Устройство не то кашлянуло, не то фыркнуло, и по мере того, как оно набирало скорость, восемь шаров, свисающих с потолочных балок, стали разгораться все более ярким светом.
    
Амелия бросила взгляд на стенные часы, стрелки которых показывали двадцать пять минут седьмого.
    
— До обеда остается полчаса, — сказала она. — Доставит ли вам удовольствие небольшая прогулка по саду?
    
Я отвлекся от фантастических изобретений, созданных гением сэра Уильяма.
    
Пусть себе машина времени потихоньку перемещается в грядущее, зато Амелия остается моей современницей, и она здесь, рядом. Она не порождение фантазии, она принадлежит настоящему, а не прошлому и не будущему. И я ответил, понимая, что мое пребывание в Ричмонде скоро подойдет к концу:
    
— Не угодно ли вам опереться о мою руку?
    
Она мягко взяла меня под локоть, мы отвернулись от машины времени, от шумного двигателя внутреннего сгорания и через дверь в дальнем углу лаборатории вышли в прохладный вечерний сумрак сада. В последний и единственный раз я оглянулся на стеклянные стены пристройки и на озаряющее их ослепительно-белое сверкание электрических ламп.
   
  
  
   
    
Глава V. В будущее!
   
   
    
     
1
    
    
Я еще раньше выяснил, что последний поезд на Лондон уходит из Ричмонда в десять тридцать, и если я собирался успеть на него, то должен был проститься не позже десяти. Но вот уже пробило половину девятого, а мне не хотелось и думать о возвращении в свое убогое жилище. Что до перспективы отправиться на следующее утро на работу, то она приводила меня в подлинное отчаяние. По завершении обеда, к которому подавали сухое, но крепкое вино, мы перешли из столовой в заманчивую полутьму гостиной, где я осушил бокал портвейна и почти прикончил второй такой же; нежный запах духов Амелии дразнил мои чувства, и мною овладели самые дерзкие фантазии.
    
Амелия была возбуждена не меньше моего, и я подумал, что от нее не ускользнула перемена в моем поведении. Буквально до этой минуты я ощущал в ее присутствии известную скованность, отчасти потому, что мой опыт общения с молодыми женщинами оставлял желать лучшего, а особенно потому, что Амелия казалась мне самой необыкновенной из всех молодых женщин. Я понемногу привыкал к ее свободным манерам, к духу эмансипации, пронизывающему все ее поступки, — но только теперь стал догадываться, что без всяких рассуждений, стремительно и слепо влюбился в нее.
    
Утверждают, что в вине — истина; и хотя я не утратил способности сдерживать себя, подавляя непрошеные пылкие страсти, наш разговор принял сугубо личный характер.
    
Когда пробило половину десятого, я понял, что медлить далее не в состоянии. У меня оставалось всего полчаса, я не имел ни малейшего представления о том, когда увижу ее снова, и счел момент подходящим, чтобы сказать Амелии без всяких околичностей: она для меня стала куда дороже, чем просто приятная собеседница.
    
Я щедро плеснул себе в бокал еще портвейна и, раздумывая, какие выбрать слова, залез в жилетный карман и вытащил часы.
    
— Моя дорогая Амелия, — начал я. — Сейчас уже без двадцати пяти десять, а в десять мне придется уехать. Но до того я должен кое-что вам сообщить.
    
— Зачем вам уезжать? — откликнулась она, решительно прервав нить моих мыслей.
    
— Должен же я успеть на поезд.
    
— Ну пожалуйста, не уходите!..
    
— Мне надо вернуться в Лондон.
    
— Хиллиер отвезет вас. Если даже вы опоздаете на поезд, он отвезет вас прямо в Лондон, домой.
    
— Хиллиер уже в Лондоне, — напомнил я.
    
Она рассмеялась; стало заметно, что она слегка навеселе.
    
— А я и забыла. Значит, придется идти пешком.
    
— Значит, в десять мне придется вас покинуть.
    
— Нет, нет… Я попрошу миссис Уотчет приготовит для вас комнату.
    
— Амелия, я не могу остаться, как бы мне того ни хотелось. Мне же с утра на работу.
    
Она наклонилась ко мне, и в глазах у нее заплясали огоньки.
    
— Тогда я отвезу вас на станцию сама.
    
— Разве у вас в доме есть еще один экипаж?
    
— Можно, пожалуй, сказать и так. — Амелия поднялась, опрокинув пустой бокал. — Пойдемте, Эдуард, я доставлю вас на станцию в машине времени сэра Уильяма!
    
Она взяла меня за руку и потащила к двери едва ли не волоком. Мы расхохотались; трудно описывать наши поступки задним числом — мы не вполне отвечали за них, они были продиктованы пусть не сильным, но все-таки опьянением. Что касается меня лично, мою податливость оправдывает легкомысленное настроение минуты. Я крикнул Амелии на бегу:
    
— На какую же станцию мы попадем, путешествуя во времени?
    
— А вот увидите.
    
Мы достигли лаборатории и вбежали внутрь, захлопнув за собой дверь. Электрические лампы под потолком пылали по-прежнему, и в их жестком свете наша затея приобрела иную окраску.
    
— Амелия, — произнес я, пытаясь образумить ее. — Что вы собираетесь делать?
    
— То, что я вам сказала. Отвезти вас на станцию.
    
Я встал перед нею и взял ее руки в свои.
    
— Мы оба слишком разгорячились, — сказал я. — Пожалуйста, перестаньте меня разыгрывать. Вы что, всерьез надумали воспользоваться машиной сэра Уильяма?
    
Я почувствовал, как напряглись ее пальцы.
    
— Я вовсе не так пьяна, как вам кажется. Просто я веду себя непринужденно и тем не менее отдаю себе полный отчет в своих поступках.
    
— Тогда давайте вернемся в гостиную.
    
Амелия отстранилась и приблизилась к машине времени. Едва она дотронулась до одного из медных поручней, машина задрожала крупной дрожью, как раньше.
    
— Вы слышали, что объяснял сэр Уильям. Пространство и время неразделимы. Потому-то вам и нет нужды уходить через пять минут. Хотя машина предназначена для путешествий в будущее, она способна перемещаться и в пространстве. Короче, можно преодолеть на ней тысячи лет, а можно и применить для цели вполне прозаической — подбросить гостя на станцию.
    
— Вы по-прежнему разыгрываете меня, — сказал я. — К тому же я вовсе не убежден, что машина действительно может путешествовать во времени.
    
— Она прошла испытания.
    
— Я при них не присутствовал.
    
Амелия повернулась ко мне с самым серьезным видом.
    
— Тогда позвольте мне доказать вам, что машина действует!
    
— Нет, нет, Амелия! К чему такой безрассудный риск?
    
— Какой же риск, Эдуард? Я знаю, что делать. Я достаточно часто следила за испытаниями, которые проводил сэр Уильям.
    
— Но откуда нам знать, что с машиной ничего не случится?
    
— Никакой опасности нет.
    
Раздираемый противоречивыми чувствами, я просто покачал головой. Амелия опять повернулась к машине и, коснувшись одного из циферблатов, что-то с ним сделала, потом потянула на себя рычаг, увенчанный велосипедным рулем.
    
И в то же мгновение машина времени исчезла!
   
   
    
     
2
    
    
— Взгляните на стенные часы, Эдуард.
    
— Что вы сделали с машиной?
    
— Не играет роли. Который теперь час?
    
Я поднял взгляд на стену.
    
— Без восемнадцати десять.
    
— Прекрасно. Ровно без шестнадцати десять машина вернется на место.
    
— Откуда?
    
— Из прошлого. А точнее, из своего настоящего. В данный момент машина путешествует в будущее — в точку, отдаленную на две минуты от момента отправления.
    
— Но почему машина исчезла? И где она сейчас?
    
— Перемещается в четвертом измерении. И Амелия сделала шаг вперед — туда, где только что стояла машина, и, помахав мне рукой, хладнокровно пересекла пустоту. Потом посмотрела на часы.
    
— А теперь отойдите назад, Эдуард. Машина сейчас появится в точности на прежнем месте.
    
— Тогда отойдите и вы, — сказал я.
    
Схватив ее за руку, я оттащил ее ярда на три от того места, где прежде стояла машина. Мы оба не отрывали глаз от часов. Секундная стрелка медленно прыгала по кругу… минутная показала без шестнадцати десять, прошло еще четыре секунды — и машина времени вновь возникла из небытия.
    
— Полюбуйтесь! — торжествующе воскликнула Амелия. — Что я вам говорила?!
    
Я тупо уставился на машину. Маховое колесо все так же неторопливо вращалось. Настал черед Амелии взять меня за руку.
    
— Хотите вы, Эдуард, или не хотите, а сесть в машину нам придется.
    
— Что-о? — переспросил я.
    
— Это совершенно необходимо. Дело в том, что на время испытаний сэр Уильям снабдил машину предохранительным устройством, которое автоматически возвращает ее к моменту старта. Устройство включится ровно через три минуты, так что, если нас не будет на борту, машина для нас навсегда потеряется в прошлом.
    
Я слегка нахмурился, однако спросил:
    
— Разве это устройство нельзя выключить?
    
— Можно, только я не собираюсь этого делать. Я намерена доказать вам, что машина — не розыгрыш.
    
— Послушайте, Амелия, да вы, оказывается, пьяны.
    
— Послушайте, Эдуард, вы тоже. За мной!
    
Прежде чем я успел остановить ее, Амелия подскочила к машине, нырнула под медные прутья рамы и уселась в седло. Чтобы справиться с этой задачей, ей пришлось приподнять юбки дюймов на пять; смею вас заверить, что подобное зрелище оказалось на мой взгляд куда более заманчивым, нежели любые путешествия во времени. К тому же она позвала меня:
    
— До возвращения машины осталось меньше минуты. Вы что, не поедете со мной?
    
Моим колебаниям сразу настал конец. Я вскарабкался на машину и примостился у Амелии за спиной, позади седла. По ее указанию я положил руки ей на талию и плотно прижался грудью к ее спине.
    
— А теперь следите за часами как можно внимательнее, — приказала она.
    
Я подчинился. Было без тринадцати десять. Секундная стрелка достигла верха циферблата, сместилась вправо, на четыре деления…
    
И застыла.
    
Потом начала прыгать в обратном направлении — сперва медленно, потом все быстрее.
    
— Мы движемся против течения времени, — прошептала Амелия, чуть задыхаясь. — Вы видите часы, Эдуард?
    
— Вижу, — ответил я, не отрывая глаз от стрелок. — Очень хорошо вижу!
    
Секундная стрелка пробежала назад четыре минуты, затем стала замедлять темп. Когда часы вновь показали без восемнадцати десять — плюс четыре секунды, — стрелка затормозила, остановилась совсем. И опять запрыгала обычным порядком, как ни в чем не бывало.
    
— Мы вернулись к тому мгновению, когда я дернула за рычаг, — сказала Амелия. — Ну что, поверили вы наконец, что машина времени — не надувательство?
    
Я все еще обнимал ее за талию, наши тела соприкасались теснее, чем я мог бы вообразить себе в самых смелых своих мечтах. Волосы Амелии нежно щекотали мне лицо, и я просто не мог думать ни о чем другом, кроме этой нежданной близости.
    
— Прокатите меня снова, — попросил я, мечтая лишь о том, чтобы растянуть этот блаженный миг. — Покажите мне будущее!
   
   
    
     
3
    
    
— Вам хорошо видно, что я делаю? — спросила Амелия. — Продолжительность путешествия устанавливается на этих шкалах с точностью до секунды. Я могу определить заранее, сколько оно продлится часов, дней или лет.
    
Пробудившись от пылких мечтаний, я выглянул из-за ее плеча. Оказывается, она обращала мое внимание на ряд крошечных циферблатов с обозначениями дней недели, месяцев, лет — и еще тут были циферблаты, отсчитывающие десятилетия, века и даже тысячелетия.
    
— Пожалуйста, не выбирайте столь дальние цели, — пошутил я, глядя на самый последний циферблат. — Я бы все-таки не хотел опоздать к поезду.
    
— Но мы же вернемся точно к моменту старта, даже если укатим на век вперед!
    
— Может, и так. Но не будем опрометчивы.
    
— Если вы нервничаете, Эдуард, можно ограничиться поездкой в завтра.
    
— Нет, нет, пусть это будет дальнее путешествие. Вы доказали мне, что машины времени можно не опасаться. Давайте отправимся в следующее столетие.
    
— Как хотите. Можно и дальше, если пожелаете.
    
— Меня интересует двадцатый век. Для начала двинемся на десять лет вперед.
    
— Только на десять? Это даже приключением не назовешь.
    
— Будем последовательны, — ответил я. Не причисляю себя к малодушным, но авантюристом тоже никогда не был. — Отправимся сначала в 1903-й год, затем в 1913-й и так далее с десятилетними интервалами до самого конца столетия. Вероятно, за такой срок что-нибудь да изменится.
    
— Согласна. Вы готовы?
    
— Готов, — ответил я, вновь обнимая ее за талию.
    
Амелия склонилась над приборами. Я видел, как она установила на шкале 1903-й год, но циферблаты с обозначениями месяцев и дней были расположены слишком низко, и я не мог их разглядеть. Она пояснила:
    
— Я выбрала 22 июня. Это самый длинный день лета, так что будем надеяться, что погода окажется сносной.
    
Она положила руки на руль и напряженно выпрямилась. Я тоже собрал все свое мужество, готовясь к неведомому. И тут, к вящему моему удивлению, Амелия поднялась и отступила от седла на шаг.
    
— Пожалуйста, подождите меня минутку, Эдуард, — попросила она.
    
— Куда вы? — откликнулся я, признаться, не без тревоги. — Машина не уедет вместе со мной?
    
— Никуда она не денется, если не трогать рычаг. Только… Раз уж мы затеяли дальнее путешествие, я хотела бы взять с собой ридикюль.
    
— Зачем? — невольно вырвалось у меня. Пожалуй, Амелия чуть-чуть смутилась.
    
— Честно сказать, сама не знаю. Просто я никогда и никуда не езжу без ридикюля.
    
— Тогда уж прихватите и капор, — рассмеялся я, тронутый столь неожиданным проявлением женской натуры.
    
Она поспешно выскочила за дверь. Секунду-другую я тупо таращился на приборы, затем, повинуясь внезапному импульсу, тоже слез с машины и сбегал в прихожую за соломенной шляпой. Уж если путешествовать всерьез, то с шиком! На обратном пути я зашел в гостиную, щедрой рукой плеснул портвейна в бокалы и захватил их с собой в лабораторию.
    
Амелия вернулась прежде меня и уже сидела в седле. Свой ридикюль она поставила на пол машины подле главного рычага, а на голове у нее был капор.
    
Я протянул ей бокал.
    
— Выпьем за успех нашего предприятия!
    
— И за будущее, — отозвалась она.
    
Каждый из нас отпил примерно полбокала, потом я отнес остатки портвейна на скамью у стены и взгромоздился на свое место позади Амелии.
    
— Ну вот, теперь мы и в самом деле готовы, — произнес я, проверяя, прочно ли сидит на голове моя бесподобная шляпа.
    
Амелия взялась за руль и потянула его на себя.
   
   
    
     
4
    
    
Машина времени резко накренилась, словно скользнула в разверзшуюся перед нею бездну, и я испуганно вскрикнул, напрягаясь в ожидании падения или удара.
    
— Держитесь! — сказала Амелия, в общем-то без нужды — я бы и так не отпустил ее ни за что на свете.
    
— Что происходит? — прокричал я.
    
— Мы в безопасности. Это эффект перехода в четвертое измерение.
    
Я открыл глаза и нерешительно осмотрелся — и, к своему удивлению, обнаружил, что машина по-прежнему прочно стоит на полу лаборатории. Зато стрелки на стенных часах кружились как сумасшедшие, и тут же, буквально на глазах, из-за дома взошло солнце и стремительно понеслось в зенит. Не успел я оценить по достоинству этот факт, как на землю снова упала тьма, будто на крышу набросили черное одеяло.
    
У меня перехватило дыхание — и вдруг я почувствовал, что нечаянно втянул в себя прядку длинных волос Амелии. И при всем безумии нашего путешествия на миг порадовался этой тайной близости.
    
Амелия крикнула:
    
— Вам страшно?
    
Увиливать было некогда.
    
— Страшно! — крикнул я в ответ.
    
— Держитесь крепче! Опасности нет!
    
Наши голоса звенели от возбуждения, а ведь можно было и не повышать их: в четвертом измерении царила тишина.
    
Вновь взошло солнце и почти сразу же село. Следующий отрезок темноты оказался короче, чем предыдущий, а следующий за ним отрезок дневного света еще короче. Машина времени набирала скорость, устремляясь в будущее.
    
Через некоторое время — нам почудилось, через какие-то десять-пятнадцать секунд — смена дня и ночи стала настолько быстрой, что мы потеряли способность ее различать; все окружающее окрасилось в серый сумеречный цвет. Детали лаборатории расплылись, словно в тумане, а солнце превратилось в огненную полосу, перечеркнувшую темно-синее небо.
    
Отвечая Амелии, я невольно выпустил изо рта прядку ее волос. Самые впечатляющие зрелища, самые немыслимые чудеса не могли сравниться с тем чувством, какое возбуждала во мне эта девушка. Подстегнутый, вне всякого сомнения, выпитым вином, я осмелел до того, что склонился к Амелии и вновь захватил ее волосы губами, а затем приподнял голову, чтобы ощутить, как они щекочут язык, Амелия не выразила явного протеста, тогда я выпустил изо рта одну прядку и захватил новую. Она все еще не останавливала меня. На третий раз я склонил голову набок, чтобы не мешала шляпа, и ласково, но решительно прижался губами к бархатной белой коже за ухом.
    
Эта вольность не встречала отпора ровно одно мгновение, потом Амелия резко выпрямилась, как если бы поразилась чему-то, и воскликнула:
    
— Смотрите, Эдуард, машина притормаживает!
    
Над стеклянной крышей лаборатории солнце замедлило свой бег, и отрезки темноты между его появлениями снова стали отчетливыми, поначалу в виде мгновенных черных вспышек. Амелия принялась считывать показания приборов:
    
— Мы в декабре, Эдуард! В январе… в январе 1903 года! Нет, уже в феврале… — Она называла месяцы один за другим, и паузы от месяца к месяцу становились длиннее. Наконец послышалось: — Июнь! Эдуард, мы почти у цели…
    
Я взглянул на стенные часы, желая удостовериться, что Амелия не ошиблась, и тут заметил, что они почему-то остановились.
    
— Мы уже прибыли? — спросил я.
    
— Не совсем.
    
— Но часы на стене стоят!
    
Амелия едва удостоила объект моего внимания беглым взглядом.
    
— Никто не заводил их, вот они и встали.
    
— Тогда скажите мне, пожалуйста, когда мы приедем.
    
— Маховик вращается все тише… почти успокоился… Стоп!..
    
И с этим словом тишина четвертого измерения внезапно оборвалась. Где-то неподалеку от дома раздался сильный взрыв. Несколько потолочных рам от сотрясения лопнуло, на нас посыпались осколки стекла.
    
За прозрачными стенами стоял день, светило солнце. Но над садом стелился дым, и слышался треск горящей древесины.
   
   
    
     
5
    
    
За первым взрывом последовал второй, однако не такой близкий. Амелия вздрогнула и, с трудом повернувшись в седле, глянула мне в лицо.
    
— Куда же это нас занесло? — тревожно спросила она.
    
— Трудно сказать…
    
До нас донесся чей-то ужасный крик, и, точно это был условный сигнал, на крик отозвались эхом два других голоса. Грянул новый взрыв, громче предыдущих. Удар расколол еще большее число рам, осколки дождем зазвенели по полу. Одна из рам рухнула на машину времени, в каких-нибудь шести дюймах от моих ног.
    
Постепенно, как только наш слух приспособился к чудовищному смешению шумов, над всем возобладал один-единственный звук — низкий глубокий вой, постепенно поднимающийся, как фабричная сирена, и достигающий немыслимо высоких нот. Этот вой мало-помалу подавил и треск огня, и крики людей. Едва утихнув, сирена принималась выть опять и опять.
    
— Эдуард! — Лицо Амелии стало белым как снег, и говорила она неестественно резким шепотом. — Что тут творится?
    
— Не могу себе и представить. Ясно одно: надо убираться восвояси. Отправляйте машину назад!
    
— Но я не знаю, как. Придется ждать автоматического возвращения.
    
— Как долго мы уже находимся здесь? — Прежде чем она успела ответить, раздался еще один оглушительный взрыв. — Тише, не шевелитесь! Долго нам тут не продержаться. Мы угодили в самый разгар войны.
    
— Войны? Но повсюду на земле мир!
    
— В наше время — да…
    
Я снова задал себе вопрос, давно ли мы попали в этот ад 1903 года, и проклял часы за то, что они не ходят. Скорей бы настал тот миг, когда система автоматического возврата бросит нас вновь сквозь тишину и покой четвертого измерения в наше благословенное, мирное время!
    
Амелия, перегнувшись в седле, зарылась лицом мне в плечо. Я не размыкал объятий и пытался как мог успокоить ее среди этой кошмарной сумятицы.
    
Окинув взглядом лабораторию, я поразился странным переменам, которые произошли в ней с тех пор, как я попал сюда впервые: там и сям какие-то обломки, и на всем, кроме самой машины времени, толстый слой грязи и пыли.
    
И вдруг краем глаза я уловил движение за стенами лаборатории и, обернувшись, увидел кого-то, кто отчаянно бежал через лужайку к дому. Спустя секунду, разглядев бегущего чуть получше, я понял, что это женщина. Она приблизилась вплотную к стене лаборатории и прижалась лицом к стеклу. А позади женщины я заметил еще одного человека, тоже бегущего со всех ног.
    
— Амелия! — позвал я. — Смотрите!
    
— Что такое?
    
— Вон там!
    
Она повернулась в ту сторону, куда я указывал, но в это же мгновение свершились одновременно два события. Грохнул еще один раздирающий уши взрыв, и сопровождающее его пламя метнулось через лужайку, поглотив женщину, — и тут же машина времени дала головокружительный крен. На нас обрушилась тишина четвертого измерения, лаборатория вновь обрела прежний вид, и над крышей началась обратная смена дня и ночи.
    
Все еще сидя вполоборота ко мне, Амелия ударилась в слезы. Это были слезы облегчения, и я молча обнимал ее, не мешая выплакаться. Немного успокоившись, она спросила:
    
— Так что же такое вы увидели, прежде чем мы отправились обратно?
    
— Ничего особенного, — ответил я. — Глаза меня обманули.
    
Ни при каких обстоятельствах я не стал бы описывать женщину, которую видел под стенами лаборатории. Она выглядела совершенно одичавшей: волосы всклокочены и спутаны, лицо окровавлено, одежда порвана в клочья, и из-под них виднеется обнаженное тело. И уж тем более я не представлял себе, как выразить самое страшное свое впечатление. Я узнал эту женщину. Как же было мне не узнать ее, если это была Амелия, встретившая свой смертный час в адской войне 1903 года!
    
Я не сумел произнести ничего подобного. Точнее, я не хотел поверить тому, что видел собственными глазами. Но мои желания, в сущности, ничего не меняли: будущее было реальным, и реальной была уготованная Амелии судьба. В июне 1903 года, 22 числа, ее поглотит огонь в саду сэра Уильяма.
    
Девушка сжалась в моих объятиях, мне передавалась бьющая ее дрожь. Нет, я не мог отдать ее на волю этого жестокого рока!
    
Вот так, не отдавая себе отчета в неосмотрительности своих действии, я вознамерился перехитрить судьбу. Решение мое было простым: пусть машина времени забросит нас еще дальше в будущее, за черту этого чудовищного дня.
   
   
    
     
6
    
    
Мною словно овладело безумие. Я выпрямился так резко, что Амелия, которая опиралась на мою руку, подняла на меня удивленные глаза. А над нашими головами мерцали быстротечные дни и ночи.
    
Во мне бушевал пугающий меня самого неистовый поток противоречивых чувств, — очевидно, сказывалось влияние четвертого измерения, но допускаю, что подсознание уже готовило меня к дальнейшим моим поступкам. Я сделал шаг вперед, кое-как пристроив ногу на полу машины под самым седлом, и, придерживаясь за медный поручень, склонился к приборам.
    
— Эдуард, что у вас на уме?
    
Голос у Амелии срывался, и, едва успев задать вопрос, она снова заплакала. Я не ответил — все мое внимание поглотили циферблаты, от которых меня отделяли теперь считанные дюймы. В неверном свете мелькающих над нами дней я все-таки сумел убедиться, что машина мчится во времени назад. Мы уже вновь достигли 1902 года, и прямо на моих глазах стрелка на шкале перепрыгнула с августа на июль. Большой рычаг, расположенный строго по центру приборной доски, стоял почти вертикально, а прикрепленные к нему никелевые стержни устремлялись вперед, в хрустальное сердце машины.
    
Слегка приподнявшись, я присел на краешек седла. Амелии пришлось отодвинуться, чтобы дать мне место.
    
— Только не трогайте рычагов управления! — воскликнула она и нагнулась, пытаясь, видимо, взять в толк, что я затеял.
    
Я схватился обеими руками за велосипедный руль и потянул его на себя. Насколько я понял, это не произвело на машину ни малейшего впечатления: июль сменился июнем. Однако Амелию мой поступок встревожил не на шутку.
    
— Эдуард, не вмешивайтесь! — крикнула она во весь голос.
    
— Мы должны попасть еще дальше в будущее! — крикнул я в ответ и покачал руль, как делает велосипедист, проверяя исправность управления.
    
— Нет, нет! Машина обязательно должна вернуться к моменту старта!
    
Невзирая на все мои усилия, наше обратное движение продолжалось безостановочно. Амелия схватила меня за руки, силясь оторвать их от руля. Тут я заметил, что над каждым циферблатом есть маленькая металлическая кнопочка, и коснулся одной из них. Оказалось, что кнопка вращается, и я понял, что именно таким образом машине задается программа. И по-видимому, именно так можно было прервать наше движение в прошлое; едва Амелия осознала, что я делаю, она утроила свои усилия, чтобы удержать меня. Она попробовала дотянуться до моих пальцев, а когда это ей не удалось, схватила меня за волосы и рванула их на себя.
    
Взвыв от боли, я отпрянул от приборов, потерял равновесие и покачнулся. Каблук моего правого ботинка задел за один из никелевых стержней, отходящих от главного рычага, и в тот же миг машина безжалостно завалилась набок, и все вокруг накрыла непроглядная мгла.
   
   
    
     
7
    
    
Лаборатория исчезла, смена дня и ночи прекратилась. Нас окружала совершеннейшая тьма и совершеннейшая тишина.
    
Амелия ослабила свою отчаянную хватку, и мы оба застыли в благоговейном трепете перед одолевшими нас стихиями. Лишь безудержное головокружение, которое теперь сочеталось с одуряющим покачиванием из стороны в сторону, свидетельствовало о том, что наше путешествие во времени продолжается.
    
Амелия придвинулась ко мне, обхватила меня руками и прижалась лицом к моей шее.
    
Машину качало все резче, и я слегка повернул руль, надеясь ее выровнять. Однако добился лишь того, что неприятности умножились: к бортовой качке, которая усиливалась с каждой секундой, добавилась еще более мучительная килевая.
    
— Я ничего не могу поделать, — признался я. — Просто не представляю себе, что можно предпринять.
    
— А что случилось?
    
— Из-за вас я ударил по рычагу ногой. И что-то сломал…
    
Тут мы оба сдавленно вскрикнули, потому что машина, как нам почудилось, перевернулась вверх дном. На нас внезапно обрушился свет, исходящий из какого-то одного ослепительного источника. Я зажмурился — свет был непереносимо ярким — и попытался, шевеля рычагом, хотя бы ослабить тошнотворные ощущения. Беспорядочные качания машины приводили к тому, что источник света танцевал вокруг нас как безумный и на приборы то и дело ложились непроницаемо черные тени.
    
И сам рычаг вел себя не так, как прежде. Поломка стержня словно бы расшатала его, и стоило мне отпустить руль, как тот покосился сам собой, что вызвало новые колебания и шатания.
    
— Если бы найти этот сломанный стержень, — подумал я вслух и опустил свободную руку вниз: не удастся ли нашарить на полу какие-нибудь обломки.
    
В то же мгновение машина дала такой резкий крен, что меня едва не выбросило за борт. К счастью, Амелия не разомкнула объятий, и с ее помощью я кое-как удержал равновесие.
    
— Спокойнее, Эдуард, — произнесла она мягко, словно увещевая меня. — Пока мы в машине, нам ничто не грозит. Четвертое измерение гарантирует нам полную безопасность.
    
— Но мы можем наехать на что-нибудь!
    
— Ничуть не бывало. Для нас не существует препятствий, мы их просто не замечаем.
    
— Но что все-таки произошло?
    
Она объяснила:
    
— Никелевые стержни препятствуют произвольному смещению машины в пространстве. Перебив один из них, вы позволили машине двигаться в пространственных измерениях, и теперь мы стремительно удаляемся прочь от Ричмонда.
    
Ее слова повергли меня в ужас, а непрекращающееся ни на миг головокружение лишь подчеркивало размах тех грозных опасностей, которые поджидали нас впереди.
    
— Куда же мы попадем? — спросил я. — Кто знает, в какие дали занесет нас машина…
    
Амелия снова заговорила тем же увещевательным тоном:
    
— Мы в безопасности, Эдуард. Пусть машина скачет как ей угодно, я не сомневаюсь, что отказали только рычаги управления. Нас по-прежнему окружает поле четвертого измерения, и двигатель по-прежнему работает бесперебойно. Правда, мы теперь перемещаемся в пространстве, судя по всему, пересекаем многие сотни миль, но даже если очутимся за тысячу миль от дома, система автоматического возврата благополучно доставит нас обратно в лабораторию.
    
— За тысячу миль?.. — повторил я, ошеломленный той скоростью, какую, видимо, развивала машина.
    
Амелия на мгновение сжала руки чуть сильнее.
    
— Не думаю, чтобы нас в самом деле занесло так далеко. Похоже, что мы на всех парах несемся по кругу.
    
Это, пожалуй, в какой-то мере смахивало на истину, поскольку ослепительная точка света не прекращала бешено кружиться вокруг нас. Заверения Амелии меня, естественно, подбодрили, но выматывающая душу качка продолжалась, и чем скорее наше приключение подошло бы к концу, тем лучше. А раз так, я решил сделать еще одну попытку найти злополучный поломанный стержень.
    
Я поделился с Амелией своим намерением, и она, подавшись немного вперед, взяла руль в свои руки. Ее помощь избавила меня от необходимости держаться за рычаг; я наклонился и принялся ощупывать пол машины, втайне опасаясь, не вылетел ли стержень за борт в момент особенно сильного толчка. Шаря по полу в неверном свете, я вдруг наткнулся на ридикюль Амелии — тот стоял себе спокойненько там, где его поставили, на полу перед седлом. И секундой позже я нащупал искомое: деталька закатилась между ридикюлем и подножием седла и застряла там.
    
— Нашел! — провозгласил я, садясь и приподнимая стерженек так, чтобы Амелия тоже его увидела. — И вовсе он не сломан!
    
— Тогда почему же он вывалился?
    
Я присмотрелся внимательнее и обнаружил, что с обоих концов стерженька сделана винтовая нарезка, но крайние витки резьбы выделяются особым блеском — стержень просто вырвало из гнезда. Я обратил внимание Амелии на этот дефект, и она сказала:
    
— Теперь я вспоминаю, что сэр Уильям жаловался на мастеровых, выточивших какой-то из никелевых стержней не по чертежу. Вы сумеете поставить его на место?
    
— Попытаюсь.
    
Понадобилось, наверное, минут пять, чтобы при столь обманчивом освещении отыскать втулки с нарезными гнездами для стерженька, и еще гораздо больше, чтобы привести рычаг в удобное положение и попробовать вставить стерженек в гнезда.
    
— Он слишком короток! — воскликнул я в отчаянии. — Что я ни делаю, он все равно слишком короток…
    
— Но он крепится именно здесь, больше негде!
    
В конце концов я догадался, что можно немного вывинтить втулки из рычага и до известной степени облегчить себе задачу. Когда мне удалось привести стержень в соприкосновение с обеими втулками, я с величайшим терпением стал ввертывать его в гнезда (к счастью, сэр Уильям сделал резьбу разносторонней, чтобы каждый оборот затягивал крепление в обеих втулках разом). И стерженек удержался, хоть и еле-еле: мне при всем желании не удалось ввинтить его больше чем на полвитка.
    
Я устало выпрямился в седле, и руки Амелии вновь обвили меня. Машина времени все еще рыскала, но куда тише, чем до сих пор, а кружение ослепительного пятнышка света стало почти незаметным. В его резком сиянии мы боялись пошевелиться; с трудом верилось, что нам действительно удалось избавиться от невыносимой качки. Прямо передо мной вращалось во всю прыть маховое колесо, однако регулярная смена дня и ночи почему-то прекратилась.
    
— Вот теперь мы, по-моему, в безопасности, — заявил я, впрочем, без особой уверенности.
    
— Мы, должно быть, скоро остановимся. Когда машина застопорит, ни один из нас не вправе двинуться с места. Три минуты — и машина ляжет на обратный курс.
    
— И доставит нас обратно в лабораторию? — осведомился я.
    
Амелия поколебалась, прежде чем ответить, но все же произнесла:
    
— Да, разумеется.
    
Я понял, что она уверена в этом не больше меня. Ни с того ни с сего машина времени опять круто накренилась, и у нас обоих перехватило дыхание. Я заметил, что маховое колесо замерло… услышал, как вокруг свистит воздух… почувствовал, как нас внезапно обдало холодом. До меня дошло, что мы больше не защищены четвертым измерением, что мы падаем куда-то, и я в полном отчаянии вновь схватился за рычаг…
    
— Эдуард!.. — вскричала Амелия у меня над ухом. И это было последнее, что я услышал. Последовал страшный удар. Машина остановилась, и Амелию вместе со мной выбросило за борт, во тьму.
   
   
    
     
8
    
    
Я лежал в полной темноте, покрытый — мне казалось, с головы до ног — чем-то кожистым и сырым. Попытался подняться, но ничего не добился, только без толку подергал ногами и руками и провалился в трясину еще глубже. Какая-то пленка опустилась мне на лицо, и я отчаянно скинул ее, боясь задохнуться. И неожиданно закашлялся: мне не хватало воздуха, я всасывал его в легкие из последних сил. Как утопающий, я инстинктивно рванулся вверх, опасаясь, что иначе умру от удушья. Не попадалось ничего, за что можно было бы ухватиться, одна лишь мягкая, скользкая, влажная масса. Словно меня кинули головой вниз в огромную банку с водорослями.
    
Я падал, я понимал, что падаю, — и больше не сопротивлялся. Я совершенно отчаялся и, наверное, утонул бы в этой пропитанной влагой листве: куда бы я ни повернул голову, лицо покрывала та же омерзительная тина. Я ощущал во рту ее вкус — пресный, водянистый, с налетом железа.
    
Но тут неподалеку послышался вздох, и я закричал:
    
— Амелия!..
    
Голос мой прозвучал жутким хриплым карканьем, к тому же я опять закашлялся.
    
— Эдуард? — отозвался резкий испуганный шепот и тоже перешел в кашель.
    
До Амелии не могло быть больше трех-четырех ярдов, но я ее не видел и даже толком не знал, в каком направлении смотреть.
    
— Вы не ранены? — спросил я и еще раз кашлянул, но слабее.
    
— Машина времени… Мы должны вернуться на борт, Эдуард. Она вот-вот уйдет обратно…
    
— Но где она?
    
— Рядом со мной. Не могу до нее дотянуться, но чувствую ее ногой.
    
После некоторого колебания я решил, что Амелия слева от меня, и попытался подвинуться в ту сторону, барахтаясь в омерзительной тине, вытягивая руки в надежде зацепиться за какую-нибудь кочку или корягу.
    
— Где вы? — позвал я, силясь выжать из своего голоса хоть что-то, кроме жалкого сипенья.
    
— Я здесь, Эдуард. Ориентируйтесь на мой голос. — Амелия была теперь ближе ко мне, но слова ее звучали странно, сдавленно, словно она тонула. — Я поскользнулась… Не могу найти машину времени… Она же здесь, где-то здесь…
    
Я отчаянно рванулся к Амелии сквозь водоросли и почти сразу же столкнулся с ней. Мой локоть коснулся ее груди, и она сама схватила меня за руку.
    
— Эдуард! Надо немедля найти машину!..
    
— Вы говорили, что она где-то здесь?
    
— Тут, близко… подле самых моих ног… В поисках машины я отползал от Амелии и возвращался к ней, выкидывая руки то вправо, то влево. Сама Амелия каким-то образом выпрямилась и пододвинулась ко мне. Скользя и срываясь, кашляя и тяжело дыша, дрожа от холода, пронизывающего до костей, мы продолжали свои безнадежные поиски куда дольше трех минут. Ни она, ни я не могли смириться с мыслью, что три минуты — это все, что нам отпустила судьба.
   
  
  
   
    
Глава VI. В неведомой стране будущего
   
   
    
     
1
    
    
Наша борьба за жизнь неминуемо тянула нас вниз, и вскоре я нащупал под ногами твердую почву. Я тут же громко оповестил об этом Амелию и помог ей встать на ноги. И вновь пришлось бороться — теперь уже за то, чтобы сохранить равновесие, невзирая на опутавшую все тело тину. Мы оба промокли до нитки, а воздух был леденяще холоден.
    
Наконец мы высвободились из цепких растительных пут и выбрались на неровный каменистый грунт. Отошли от кромки водорослей на каких-нибудь пять шагов и рухнули в изнеможении. Амелию трясло от холода, и она не выразила протеста, когда я обвил ее рукой и притянул к себе, стараясь согреть. В конце концов я заявил:
    
— Нам нужно найти пристанище.
    
Я все время озирался в надежде заметить дома, но единственное, что удавалось увидеть при свете звезд, была явная пустошь. Отличительную ее черту составляла лишь растительная гряда — та самая, откуда мы еле-еле выбрались, — она возвышалась над нашими головами чуть не на сотню футов.
    
Амелия молчала, ее по-прежнему сотрясала дрожь. Я встал и начал стаскивать с себя сюртук.
    
— Пожалуйста, накиньте это на плечи.
    
— Но вы закоченеете до смерти.
    
— Вы промокли насквозь, Амелия.
    
— Мы оба промокли. Надо двигаться, иначе не согреться.
    
— Сейчас, — откликнулся я и вновь опустился рядом с нею. Сюртук остался на мне, но я расстегнул его и отчасти накрыл им Амелию, когда обнял ее за плечи. — Сначала надо немного отдышаться.
    
Амелия прижалась ко мне и спросила:
    
— Эдуард, где мы?
    
— Знаю не больше вашего. Где-то в будущем.
    
— Но почему так холодно? Почему так трудно дышать?
    
Я мог лишь поделиться с нею своей догадкой.
    
— Мы оказались на значительной высоте. Нас забросило в горный район.
    
— Однако земля здесь ровная!
    
— Следовательно, мы на плато, — не растерялся я. — А воздух разрежен из-за высоты.
    
— Пожалуй, я и сама пришла к подобному выводу, — сказала Амелия. — Прошлым летом я ездила в Швейцарию, и там на высоте дышать было так же трудно, как здесь.
    
— Но это безусловно не Швейцария.
    
— Подождем до утра, тогда и выясним наше местонахождение, — решительно произнесла Амелия. — Должны же где-нибудь неподалеку быть люди.
    
— А если мы за границей, что кажется вполне вероятным?
    
— Я знаю четыре языка, Эдуард, и еще несколько могу отличить от других. К тому же, все, что от нас потребуется, — это установить дорогу до ближайшего города, а уж там мы как-нибудь разыщем британского консула.
    
Но в течение всего разговора я ни на минуту не забывал страшную сцену, которую мне довелось мимолетно увидеть сквозь стены лаборатории.
    
— Мы убедились, что в 1903-м разразилась война, — сказал я. — Где бы мы ни были сейчас, в какой бы год ни попали, не может ли случиться, что она все еще не кончилась?
    
— Вы же видите: вокруг все тихо, никаких признаков военных действий. Но даже если идет война, мирных путешественников никто не тронет. На то есть консульства в каждом крупном городе мира.
    
При создавшихся обстоятельствах она держалась с удивительным оптимизмом, и это меня приободрило. В первый момент, когда я понял, что мы потеряли машину, меня охватило отчаяние. Как ни кинь, а перспективы у нас были, мягко говоря, сомнительными; Амелия, по-видимому, еще просто не осознала постигшее нас несчастье в полной мере. У нас было очень мало денег и ни малейшего представления о том, что творится в мире, о причинах, породивших войну 1903 года. Кто мог бы поручиться, что мы не очутились на вражеской территории и что нас, едва обнаружив, тут же не упрячут в тюрьму?
    
Пока что перед нами стояла насущная задача — дожить до утра вопреки холоду, — и она с каждой минутой представлялась все более неразрешимой. Нам повезло, что ночь выдалась безветренной, однако эта единственная милость судьбы не очень-то утешала. Почва у нас под ногами промерзла как камень, дыхание белыми облачками клубилось вокруг лиц.
    
— Надо двигаться, — снова предложил я. — Иначе мы схватим воспаление легких.
    
Амелия не возражала, и мы поднялись на ноги. Я принялся подпрыгивать на месте, но, должно быть, потерял много сил, даже не догадываясь об этом, — во всяком случае, я сразу же споткнулся. Амелии тоже пришлось несладко, и она пошатнулась, едва взмахнув раз-другой руками над головой.
    
— Что-то мне нехорошо, — признался я. Мне опять не хватало воздуха.
    
— И мне.
    
— Значит, нам нельзя напрягаться.
    
Я в отчаянии огляделся по сторонам, однако вокруг по-прежнему не было видно ничего, кроме растительной стены, вырисовывающейся на фоне звезд. Убежище, которое предлагала эта стена, было, возможно, сырым и противным, но для нас с Амелией единственным. Так я и сказал своей спутнице. Она тоже не могла придумать ничего лучшего, и мы, держась за руки, вернулись под защиту «водорослей». На самом краю поднимался обособленный куст — или, скорее, пучок стеблей, — и я пробы ради ощупал его руками. Стебли показались мне сухими, а почва вокруг них — не столь каменной, как та, на которой мы только что сидели.
    
Меня осенила догадка, я отделил один стебель от остальных и переломил его. По пальцам тотчас же потекла ледяная влага.
    
— Растения выделяют сок на изломе, — сказал я, протягивая стебель Амелии. — Если забраться под навес листьев, не задевая ветвей, мы больше не вымокнем.
    
Сев на грунт лицом к зарослям, я начал потихоньку вползать в укрытие. Я полз методично и не торопясь и вскоре очутился в темном и безмолвном растительном коконе. Мгновением позже за мной последовала Амелия, подобралась ко мне вплотную и затихла.
    
Откровенно говоря, лежать под кустом — удовольствие ниже среднего, но все же это предпочтительнее, чем быть игрушкой ветров на равнине. Минуты шли, мы не шевелились, и я мало-помалу стал чувствовать себя лучше: видимо, в тесноте тепло наших тел улетучивалось не так быстро.
    
Я потянулся к Амелии — нас разделяло всего-то дюймов шесть, не больше, — и положил руку ей на плечо. Ткань ее жакета была еще влажной на ощупь, но сама она, по-видимому, тоже немного согрелась.
    
— Разрешите, я обниму вас, — произнес я. — Не позволим холоду снова завладеть нами.
    
Я привлек ее к себе. Она пододвинулась без сопротивления, и мы оказались совсем рядом, лицом к лицу в совершенной тьме. Довольно было чуть шевельнуть головой, чтобы соприкоснуться носами; тогда я не выдержал и крепко поцеловал ее в губы.
    
Она тут же отстранилась.
    
— Пожалуйста, не злоупотребляйте своей силой, Эдуард.