1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 
    
— Да избавь ты меня от своей скромности! — Эйрс наклонился ближе. — Моя жена когда-нибудь делала тебе авансы? А, парень? Я имею право знать!
    
С трудом сдержался: был на волосок от припадка истерического смеха.
    
— Я нахожу ваш вопрос до крайности бестактным.
    
Дыхание Иокасты увлажняло мне бедро. Она, должно быть, жарилась заживо под своими покровами.
    
— Я не стал бы приглашать к себе никого из «друзей», кто распространяет такую грязь вокруг этого имени. В случае миссис Кроммелинк, скажу откровенно, такое предположение представляется мне настолько же немыслимым, насколько отталкивающим. Если… если, в силу какого-то, я не знаю, нервного срыва она вынуждена была вести себя так неуместно… что ж, если честно, Эйрс, я бы спросил совета у Дондта или поговорил бы с доктором Эгретом.
    
Софистика создает чудесную дымовую завесу.
    
— Значит, ты не собираешься ответить мне одним словом?
    
— Я отвечу вам двумя словами: «Разумеется нет!» И очень надеюсь, что теперь этот вопрос закрыт.
    
Эйрс молчал, позволяя долгим мгновениям медленно утекать прочь.
    
— Вы молоды, Фробишер, вы богаты, у вас есть мозги, и, как ни погляди, у вас далеко не отталкивающая внешность. Я не вполне понимаю, что вас здесь удерживает.
    
Прекрасно. Он становился сентиментальным.
    
— Вы — мой Верлен.[76]
    
— В самом деле, юный Рембо? Тогда где же твоя «Saison en Enfer»?[77]
    
— В набросках, в черепе, у меня в нутре, Эйрс. В моем будущем.
    
Не могу сказать, исполнился ли Эйрс благодушия, жалостливой ностальгии или презрения. Он ушел. Я запер дверь и в третий раз за ночь забрался в постель. Фарс в спальне, когда он происходит на самом деле, невероятно печален. Иокаста, кажется, обозлилась на меня.
    
— Что такое? — прошипел я.
    
— Мой муж тебя любит, — сказала, одеваясь, жена.
    
    
Зедельгем весь поскрипывает. Водопровод шепелявит, словно престарелые тетушки. Думал о своем деде, чья своенравная яркость не коснулась поколения моего отца. Однажды он показал мне акватинту с неким сиамским храмом. Не помню его названия, но с тех пор, как века назад последователь Будды прочел на том месте проповедь, все разбойные владыки, тираны и монархи этого королевства добавляют к нему мраморные башни, пахучие древесные питомники, позолоченные купола с роскошной росписью на сводчатых потолках, вставляют изумруды в глаза статуэток. В тот день, когда этот храм сравняется наконец со своим двойником в Стране Чистоты, так гласит предание, человечество исполнит свое предназначение и само Время подойдет к концу.
    
Для людей вроде Эйрса, думается мне, таким храмом является цивилизация. Массы — рабы, крестьяне, пехотинцы — существуют в щелях между храмовых плит, не ведая даже о своем невежестве. Другое дело — великие государственные деятели, ученые, художники и, главное, композиторы этой эпохи, любой эпохи, которые являются архитекторами, каменщиками и жрецами цивилизации. Эйрс видит нашу роль в том, чтобы сделать цивилизацию великолепнее, чем когда-либо. Основное, если не единственное, желание моего работодателя — в том, чтобы воздвигнуть минарет, на который наследники Прогресса через тысячу лет будут указывать со словами: «Смотрите, это Вивиан Эйрс!»
    
Как оно вульгарно, это стремление к бессмертию, как тщеславно и как фальшиво! Композиторы — это всего лишь те, кто процарапывает наскальные росписи в пещерах. Человек пишет музыку, потому что зима бесконечна и потому что иначе волки и вьюги скорее доберутся до его горла.
    
    
Искренне твой, Р. Ф.
   
   
    
     
Зедельгем
     
14-IX–I931
    
    
Сиксмит,
    
Сегодня после полудня к нам на чай приезжал сэр Эдуард Элгар. Даже если ты о нем слышал, ты все равно ignoramus.[78] Обычно, если кто-нибудь спросит Эйрса, что он думает об английской музыке, тот отвечает: «Какой еще английской музыке? Ее нет! После Пёрселла[79] ее не существует!» — и окрысится на целый день, словно бы всю Реформацию осуществил один человек. Вся эта враждебность была забыта во мгновение ока, когда сэр Эдвард позвонил из отеля в Брюгге и спросил, не сможет ли Эйрс уделить ему час-другой. Тот напустил на себя сварливо-скаредный вид, но по тому, как он подгонял миссис Виллемс с приготовлениями к чаепитию, могу сказать, что он был доволен, как кот, поевший сметаны. Наш прославленный гость прибыл в половину третьего, одетый, несмотря на мягкую погоду, в темно-зеленый плащ с капюшоном. Состояние его здоровья не намного лучше, чем у Эйрса, и я встретил его на ступеньках Зедельгема.
    
— Итак, это вы исполняете роль новых глаз Вива, не так ли? — сказал он, когда мы пожимали друг другу руки.
    
Сказал ему, что дюжину раз видел, как он дирижировал на фестивалях, и это пришлось ему по душе. Провел композитора в Алый зал, где ждал Эйрс. Они приветствовали друг друга тепло, но так, словно оба опасались друг от друга синяков. Элгара очень донимают боли от защемления седалищного нерва, а В. Э., даже в лучшие свои дни, на первый взгляд выглядит жутко, а на второй — еще хуже. Чай был подан, и они стали говорить келейно, по большей части не обращая внимания ни на меня, ни на И., но было восхитительно присутствовать там даже мухой на стене. Сэр Э. время от времени поглядывал на нас, желая убедиться, что он не утомляет своего хозяина. «Нет, нисколько», — улыбались мы в ответ. Они отгородились от нас такими темами, как использование саксофонов в оркестрах, попечительство и политика в музыке, а также кем следует считать Веберна[80] — мошенником или мессией. Сэр Э. сообщил, что сейчас, после длительной спячки, работает над Третьей симфонией, и даже сыграл нам на рояле наброски molto maestoso[81] и allegretto.[82] Эйрс, жаждая доказать, что и он еще не готов сойти в гроб, велел мне исполнить несколько завершенных недавно фортепьянных пьес — довольно милых. После нескольких опустошенных бутылок траппистского пива я спросил у Элгара о его «Торжественных и церемониальных маршах».
    
— О, дорогой мой мальчик, мне нужны были деньги! Но только никому не говорите. Вдруг королю захочется забрать у меня назад титул барона.
    
Эйрс при этих словах стал корчиться от смеха!
    
— Я всегда говорю, Тед: чтобы толпа пела тебе Осанну, ты вначале должен въехать в город на осле. В идеале — сидя на нем задом наперед и одновременно вещая массам высокопарные вещи, которые им хочется слышать.
    
Сэр Э. слышал о том, как в Кракове был принят «Todtenvogel» (кажется, об этом слышал весь Лондон), так что В. Э. попросил меня принести партитуру. Когда я вернулся в Алый зал, гость взял нашу птицу смерти, сел на стул, возле окна и стал читать ее с помощью монокля, пока мы с Эйрсом делали вид, что заняты чем-то своим.
    
— Человек наших лет, Эйрс, — сказал наконец Э., — не имеет права на такие смелые мысли. Откуда ты их берешь?
    
В. Э. напыжился, как самодовольный рогохвост.
    
— Полагаю, я выиграл одну или две арьергардные схватки в войне с одряхлением. Мой парень, Роберт, проявил себя ценным адъютантом.
    
Адъютантом? Я его чертов генерал, а вот он — жирный старый тиран, царствующий в память об увядших триумфах! Улыбнулся самой сладкой улыбкой, на какую только способен (точно от этого зависела крыша над моей головой; кроме того, сэр Э. может однажды оказаться полезным, так что не стоило создавать впечатление, что у меня буйный нрав). Во время чаепития Элгар выгодно противопоставлял мое положение в Зедельгеме своей первой работе в качестве директора приюта для душевнобольных в Вустершире.
    
— А что, отличная подготовка для того, чтобы дирижировать в Лондонской филармонии, разве нет? — колко заметил В. Э.
    
Мы рассмеялись, и я наполовину простил крысоватого старого маньяка за то, что он таков, каков есть. Подбросил в камин полено-другое. В дымном свете огня двое стариков клевали носом, словно пара древних королей, коротающих вечность в своих гробницах. Переложил их похрапывание на ноты. Элгара надо исполнять на басовой тубе, Эйрса — на фаготе. То же самое я сделаю с Фредом Делиусом и Тревором Макеррасом и опубликую их всех вместе в работе под названием «Трущобный музей чучел современников Эдуарда VII».
    
    
Тремя днями позже
    
Только что вернулся с прогулки в темпе lento — я толкал кресло В. Э. вниз по аллее Монаха до домика привратника. Нынешним вечером вся атмосфера была в движении; порывы ветра осыпали осенние листья, пуская их по спертым спиралям, и казалось, будто это В. Э. был фокусником, а я — его подручным. Скошенный луг перегораживали тени тополей. Эйрс хотел изложить замыслы относительно своего финального, масштабного симфонического произведения, которое он, в честь своего любимого Ницше, собирается назвать «Вечным возвращением». Некоторая музыка будет заимствована из неудавшейся оперы, основанной на «Острове доктора Моро»,[83] — ее представление в Вене отменилось из-за войны, — другая, как верит В. Э., к нему «придет», а становым хребтом ее будет пьеса «сновидческой музыки», что он надиктовал мне в моей комнате той кошмарической ночью в прошлом месяце, о которой я тебе писал. В. Э. хочет, чтобы там были четыре части, женский хор и большой ансамбль со множеством деревянных духовых инструментов, которые он так любит. Истинное морское чудище! Хочет моих услуг еще на полгода. Сказал, что подумаю. Пообещал повысить жалованье, что с его стороны и вульгарно и хитро. Повторил, что мне требуется время. В. Э. очень огорчен, что я не ответил ему с ходу восторженным «Да!», но пускай старикан сознается самому себе, что нуждается во мне больше, чем я в нем.
    
    
Искренне твой, Р. Ф.
   
   
    
     
Зедельгем
     
28-IX–I931
    
    
Сиксмит,
    
И. становится оч. утомительной. После занятий любовью она раскидывается на моей кровати, как лупоглазая лунатичка, и требует, чтобы я рассказывал ей о других женщинах, чьи струны заставлял дрожать. Теперь, выудив у меня имена, она откалывает фразы вроде: «О, я думаю, этому тебя научила Фредерика?» (Представь, она забавляется с родимым пятном у меня под ключицей, с тем, которое, по твоим словам, похоже на комету, — не выношу, когда эта женщина треплет мою кожу!) И. повадилась затевать мелкие ссоры, чтобы переходить потом к утомительным примирениям, и, что особо меня беспокоит, начала переносить наши ночные драмы в дневную жизнь. Эйрс не видит ничего дальше «Вечного возвращения», но через десять дней должна приехать Ева, а уж у той-то глаз-алмаз, и она распознает разлагающуюся тайну в единый миг.
    
И. полагает, что наши отношения позволяют ей крепче связать мое будущее с Зедельгемом, — полушутя, полусерьезно она говорит, что не даст мне «покинуть» ни ее, ни ее мужа в «их» час нужды. Дьявол, Сиксмит, скрывается в местоимениях. Что хуже всего, она начала использовать в отношении меня слово «л…» — и хочет услышать его в ответ. Что такое с этой женщиной? Она едва ли не вдвое старше меня! Во что она превратится позже? Заверил ее, что никогда никого не любил, кроме себя, и не имею намерения начинать это теперь, особенно с женой другого — и особенно при том, что этот другой может опорочить мое имя в глазах европейской музыкальной общественности, написав с полдюжины писем. Ну и дамочка, разумеется, увлеклась теперь обычными уловками — рыдает в мою подушку и обвиняет меня в том, что я ее «использовал». Я соглашаюсь: конечно, я ее использовал; ровно в той мере, в какой она использовала меня. Таково положение дел. Если оно ее больше не устраивает, то я ее не держу. Она взвивается и дуется на меня пару суток, пока старая овца не изголодается по молодому барашку, тогда она возвращается, называет меня дорогим своим мальчиком, благодарит за то, что я «вернул Вивиану его музыку», и весь идиотский цикл начинается сызнова. Я подумываю, не прибегала ли она в прошлом к услугам Хендрика. Если бы кто-нибудь из австрийских докторов по психической части вскрыл ей голову, оттуда вылетел бы целый рой неврозов. Знай я, что она так неустойчива, никогда не пустил бы ее к себе в постель в ту первую ночь. В том, как она занимается любовью, присутствует какая-то безрадостность… Нет, дикарство.
    
Принял предложение В. Э. остаться здесь до следующего, по крайней мере, лета. В решении моем не было никакого космического отзвука — только преимущества для творческих занятий, финансовые соображения и то обстоятельство, что у И. может случиться что-то вроде коллапса, если я уеду. Последствия этого были бы непредсказуемы.
    
    
Позже, того же дня
    
Садовник развел костер из опавших листьев — недавно оттуда. Жар на лице и руках, печальный дым, потрескивающий и сопящий огонь. Напомнил мне лачужку землекопа в Грешеме… Так или иначе, получил от этого костра замысловатый пассаж: ударные воспроизводят потрескивание, альтовый кларнет — деревья, а неумолчная флейта — языки пламени. Только что закончил аранжировку. Воздух в шато липкий, словно белье, которое никак не желает просохнуть. По коридорам, хлопая дверьми, гуляют сквозняки. Осень оставляет свою мягкость, переходя к колючей, дождливой поре. Не помню, чтобы лето успело хотя бы попрощаться.
    
    
Искренне твой, Р. Ф.
   
  
  
   
    
Периоды полураспада
    
Первое расследование Луизы Рей
   
   
    
     
1
    
    
Руфус Сиксмит склоняется над балконом и прикидывает, с какой скоростью его тело долетит до тротуара и покончит со всеми дилеммами своего хозяина. В неосвещенной комнате звонит телефон. Сиксмит не осмеливается ответить. В соседней квартире, где вечеринка в самом разгаре, грохочет музыка диско, и Сиксмит чувствует себя старше своих шестидесяти шести. Смог застилает звезды, но к северу и к югу вдоль береговой полосы пылают миллионы огней Буэнас-Йербаса. К западу простирается вечность Тихого океана. К востоку — наш оголенный, героический, пагубный, лелеемый в памяти, страдающий от жажды, впадающий в бешенство Американский континент.
    
Молодая женщина покидает гвалт соседской вечеринки и склоняется над балконом рядом. Волосы у нее коротко острижены, лиловое платье весьма элегантно, но выглядит она безутешно печальной и одинокой. «Предложи ей совместный суицид, а?» Сиксмит не серьезен, да и сам он не собирается прыгать, пока в нем все еще теплится уголек юмора. «Вдобавок тихий несчастный случай — это именно то, о чем молятся Гримальди, Нейпир и все эти громилы в тщательно подогнанных костюмчиках». Сиксмит, шаркая, удаляется в комнату и наливает себе еще одну щедрую порцию вермута из мини-бара своего отсутствующего хозяина, погружает ладони в ящик со льдом, затем вытирает лицо. «Выйди куда-нибудь и позвони Меган, она твой единственный оставшийся друг». Он знает, что не сделает этого. «Ты не можешь втягивать ее во всю эту летальную дрянь». Колотьба диско пульсирует у него в висках, но эту квартиру он одолжил и полагает, что жаловаться было бы глупо. Буэнас-Йербас — это тебе не Кембридж. К тому же ты прячешься. Ветер захлопывает балконную дверь, и Сиксмит от испуга расплескивает половину вермута. «Нет, старый ты дурень, это не выстрел».
    
Он вытирает то, что пролил, кухонным полотенцем, включает телевизор, звук которого приглушен, и щелкает каналами в поисках «М*А*S*H*».[84] Где-то да идет. Просто надо смотреть дальше.
   
   
    
     
2
    
    
Луиза Рей слышит глухой металлический звук, донесшийся с соседнего балкона. «Кто там?» Никого. Желудок предупреждает ее о необходимости отставить стакан с тоником. «Тебе нужно было в ванную, а не на свежий воздух». Но она не в силах снова пробираться через толпу веселящихся гостей — да и все равно нет времени, — она тужится, и ее рвет через перила балкона вдоль стены здания: раз, другой, видение жирного цыпленка, и третий. «Это, — она утирает глаза, — третья самая отвратная вещь из всего, что ты когда-либо делала». Она полощет рот, сплевывает остатки в цветочный горшок, стоящий за ширмой. Луиза промокает губы платком и находит в сумочке мятную пластинку. «Ступай домой и раз в жизни просто придумай свои триста денежных слов. Все равно люди смотрят только на фото».
    
На балкон выходит мужчина, слишком старый для своих кожаных брюк, обнаженного торса и полосатого жилета.
    
— Луиза-а-а!
    
У него замысловатая золотистая бородка, а на шее — анк[85] из лунного камня и нефрита.
    
— Вот ты где! Вышла поглазеть на звезды, а? Класс. Бикс притащил с собой восемь унций снега, прикалываешься? Ну просто дикий кот. Эй, я говорил в интервью? Я сейчас пытаюсь разобраться с именем Ганджа. Махарай Дджа говорит, Ричард должен совместиться с моей Иоведической Сущностью.
    
— Кто?
    
— Мой гуру, Луиза-а-а, мой гуру! Он сейчас на последней своей реинкарнации перед… — Пальцы Ричарда делают «пуффф!» в сторону Нирваны. — Приходи на аудиенцию. Если просто записаться, то ждать придется, типа, вечность, но ученики нефритового анка получают персональную аудиенцию в тот же день. Типа, на фиг проходить через колледж и все дерьмо, если Махарай Аджа может, типа, обучить тебя всему… этому. — Он складывает пальцы кольцом, заключая в него луну. — Слова, они такие… натянутые… Пространство… оно такое… знаешь, типа, тотальное. Покурим травки? «Ака-пулько-голд». Зацепил у Бикса.
    
Он придвигается.
    
— Слушай, Лу, давай завьемся после этой вечеринки, а? Ты да я, у меня, в кайф? Ты смогла бы получить крайне эксклюзивное интервью. Могу даже написать тебе песню и поставить ее на свой следующий диск.
    
— Отклоняется.
    
Рокер низшей лиги прищуривается.
    
— Что, критические дни? Как насчет следующей недели? Я думал, что все вы, медиа-цыпочки, сидите, типа, всю жизнь на пилюлях.
    
— А что, Бикс тебе и слова для интервью продает?
    
Он сдавленно хихикает.
    
— Эй, что там наговорил тебе этот кот?
    
— Ричард, просто чтобы не было неопределенности. Я скорее спрыгну с этого балкона, чем стану с тобой спать, в любое время любого месяца. Вполне серьезно.
    
— Уау! — Его рука отдергивается, словно ужаленная. — Цып-па! Ты что, думаешь, ты, типа, Джони, мать ее, Митчелл?[86] Ты всего лишь, мать твою, ведешь колонку сплетен в журнале, который, типа, никто никогда не читает!
   
   
    
     
3
    
    
Двери лифта закрываются как раз в тот момент, когда подходит Луиза Рей, но невидимый пассажир успевает вставить между ними трость.
    
— Спасибо, — обращается Луиза к старику. — Рада, что эпоха рыцарства еще не совсем миновала.
    
Он сдержанно кивает.
    
«Выглядит так, словно ему осталось жить всего неделю», — думает Луиза. Она нажимает на кнопку первого этажа. Старинный лифт начинает спускаться. Неторопливая стрелка ведет обратный отсчет. Двигатель лифта завывает, его тросы скрежещут, но между одиннадцатым и двенадцатым этажами взрывается какое-то «гатта-гатта-гатта», а затем умирает со звуком «фззз-ззз-зз-з». Луиза и Сиксмит валятся на пол. Свет, запинаясь, то включается, то выключается, прежде чем остановиться в режиме жужжащей сепии.
    
— Вы не ушиблись? Можете подняться?
    
Распростертый на полу старик немного приходит в себя.
    
— Кости, думаю, не сломаны, но лучше уж я пока посижу, спасибо. — Его старомодный английский напоминает Луизе тигра из «Книги джунглей».[87] — Питание может восстановиться внезапно.
    
— Боже, — бормочет Луиза. — Отключили питание. Чудесное завершение чудесного дня.
    
Она нажимает на аварийную кнопку. Ничего. Нажимает на кнопку интеркома и вопит:
    
— Эй! Есть там кто? — Шипение статики. — У нас здесь проблема! Слышит нас кто-нибудь?
    
Луиза и старик, прислушиваясь, искоса поглядывают друг на друга.
    
Ответа нет. Только смутные подводные шумы. Луиза обследует потолок.
    
— Должен быть аварийный люк… — Его нет. Она сдирает ковер — стальной пол. — Наверное, только в фильмах.
    
— Вы по-прежнему рады, — спрашивает старик, — что эпоха рыцарства еще не умерла?
    
Луизе удается слегка улыбнуться.
    
— Мы можем здесь на какое-то время задержаться. В прошлом месяце отключение длилось семь часов.
    
«Ладно, по крайней мере, я не заточена здесь с психопатом, клаустрофобом или Ричардом Гангой».
   
   
    
     
4
    
    
Часом позже Руфус Сиксмит сидит в углу лифта, опираясь спиною на стены и утирая лоб носовым платком.
    
— В шестьдесят седьмом я выписывал «Иллюстрейтид плэнет» ради репортажей вашего отца из Вьетнама. Лестер Рей был одним из четырех-пяти журналистов, воспринимавших войну с азиатской точки зрения. Мне очень хотелось бы узнать, как полицейский стал одним из лучших корреспондентов своего поколения.
    
— Ну, если вам интересно… — Эта история шлифуется при каждом новом пересказе. — Отец поступил в полицию Буэнас-Йербаса как раз за несколько недель до Пёрл-Харбора, почему и провел войну здесь, а не на Тихом океане, как его брат Хоуи, которого разорвала в клочья японская противопехотная мина, когда он играл в пляжный волейбол на Соломоновых островах. Довольно скоро стало ясно, что папа относится к Десятому участку, и там-то он со службой закону и покончил. Такой участок существует в каждом городе страны — это что-то вроде загона, куда переводят всех честных полицейских, которые не берут взяток и ни на что не закрывают глаза. Так или иначе, в ночь после победы над Японией весь Буэнас-Йербас был одной сплошной вечеринкой, и, как вы понимаете, полиция была сильно рассредоточена. Отец принял вызов, сообщавший об ограблении на причале Сильваплана — это было что-то вроде ничейной земли между Десятым участком, Управлением порта Буэнас-Йербаса и участком Спинозы. Папа и его напарник, которого звали Нат Уэйкфилд, поехали посмотреть, в чем дело. Они остановились между парой грузовых контейнеров, заглушили двигатель, двинулись дальше пешком и увидели около, может быть, двух дюжин человек, грузивших ящики в бронированный грузовик. Свет был тусклым, но те люди явно не были докерами, и военной формы на них не было. Уэйкфилд сказал отцу пойти и радировать о поддержке.
    
Как раз в тот момент, когда папа добрался до рации, поступает вызов, сообщающий, что первоначальный приказ расследовать ограбление отменяется. Папа докладывает о том, что видел, но приказ об отмене повторяется, так что он бежит обратно к складу, чтобы увидеть, как его партнер попадает под луч фонаря одного из тех людей и получает шесть выстрелов в спину. Каким-то образом он сохраняет самообладание, бросается к патрульной машине и успевает передать «код восемь» — сигнал бедствия, — прежде чем машина начинает содрогаться под пулями. Он окружен со всех сторон, кроме дока, так что ныряет через парапет в коктейль из мазута, мусора, сточных вод и морской воды. Он проплывает под причалом — в те дни причал Сильваплана был стальной конструкцией, похожей на гигантскую эспланаду, а не бетонным полуостровом, как сегодня, — и влезает по служебной лестнице, весь мокрый, в одном ботинке, с недействующим револьвером.
    
Все, что он может, так это наблюдать, что те люди как раз заканчивают погрузку, когда на сцене появляется пара патрульных машин из участка Спинозы. Прежде чем отец успевает обежать вокруг двора, чтобы предупредить офицеров, разражается безнадежно неравная перестрелка — бандиты расстреливают обе патрульные машины из автоматов. Грузовик трогается, бандиты прыгают в него, выезжают, и через задний борт вылетают две ручные гранаты. Намеревались ли они кого-то убить, искалечить или просто остудить героизм, кто знает? Только одна из гранат угодила в отца и превратила его из человека в подушечку для игл. Он пришел в себя через два дня, в госпитале, лишенный левого глаза. В газетах этот инцидент описывали как случайную вылазку банды воров, которым повезло. В Десятом участке считали, что некий синдикат, на протяжении всей войны откачивавший оружие, решил поменять место хранения своих припасов, поскольку война закончилась и учет должен был сделаться строже. Тогда настаивали на более тщательном расследовании этой стрельбы на причале — в сорок пятом трое мертвых копов что-то да значили, — но администрация мэра такому расследованию воспрепятствовала. Выводы делайте сами. Отец их сделал, и они лишили его веры в усиление законности. Когда, восемью месяцами позже, он выписался из госпиталя, то по переписке закончил уже курсы журналистики.
    
— Не было бы счастья… — сказал Сиксмит.
    
— Остальное вы, наверное, знаете. Освещал события в Корее для «Иллюстрейтид плэнет», потом стал представителем «Вест-кост геральд» в Латинской Америке. Отправился во Вьетнам, чтобы писать о сражении при Ап-Баке, и оставался в Сайгоне вплоть до первого своего коллапса, который случился в марте. Это просто чудо, что брак моих родителей продлился столько лет, — знаете, самое долгое время, что я провела с ним вместе, приходится на апрель-июль этого года, когда он лежал в хосписе. — Луиза спокойна. — Мне, Руфус, хронически его недостает. Все время забываю, что он умер. Все время думаю, что он отправился куда-то по заданию и на днях прилетит обратно.
    
— Должно быть, он гордился тем, что вы пошли по его стопам.
    
— Увы, Луиза Рей — это не Лестер Рей. Я растратила годы на бунтарство и либерализм, я изображала из себя поэтессу и работала в книжной лавке на Энгельс-стрит. Позерство мое никого не убеждало, мои стихи оказались «настолько лишены содержания, что их даже не назвать плохими», — так сказал Лоренс Ферлингетти,[88] — а книжная лавка разорилась. Так что до сих пор я всего лишь веду колонку в журнале. — Луиза трет свои усталые глаза, вспоминая прощальный залп Ричарда Ганга. — Никаких материалов из горячих точек и премий за них. Питала большие надежды, когда поступила в «Подзорную трубу», но ехидные сплетни о вечеринках со знаменитостями — это наивысшее, чего я пока достигла на отцовском поприще.
    
— Да, но эти ехидные сплетни хорошо изложены?
    
— Эти ехидные сплетни изложены отлично.
    
— Что ж, тогда пока еще рано стенать о даром растраченной жизни. Простите, что я похваляюсь своей опытностью, но у вас и понятия нет о том, что представляет собой даром растраченная жизнь.
   
   
    
     
5
    
    
— Хичкок любит быть в центре внимания, — говорит Луиза, которую теперь все больше беспокоит мочевой пузырь, — но терпеть не может давать интервью. Он не ответил на мои вопросы, потому что как следует их не расслышал. Его лучшие фильмы, сказал он, похожи на вагончики, несущиеся по американским горкам: тем, кто в них едет, страшно до потери пульса, но под конец они выходят наружу хихикающими и полными желания проехаться снова. Я заявила этому великому человеку, что ключом интереса к вымышленным ужасам является их изоляция или сдерживание: пока мотель «Бейтс» отсечен от нашего мира, нас тянет заглянуть внутрь, словно в огражденное стеклом обиталище скорпиона. Но фильм, показывающий, что весь мир и есть мотель «Бейтс»,[89] это… что-то вроде Бухенвальда, дистрофии, депрессии. Мы готовы опустить кончики пальцев в хищную, безнравственную, обезбоженную вселенную — но только кончики пальцев, не более того. Хичкок на это ответил так, — Луиза перевоплощается, что удается ей выше среднего: — «Я голливудский режиссер, юная леди, а не Дельфийский оракул». Я спросила, почему в его фильмах никогда не увидишь Буэнас-Йербаса. Хичкок ответил: «Этот город сочетает в себе худшие черты Сан-Франциско с худшими чертами Лос-Анджелеса. Буэнас-Йербас — это город, выпадающий из пространства». Он все время сыпал подобными остротами, обращаясь не ко мне, а к потомству, чтобы когда-нибудь на званом обеде будущего можно было сказать: «Это, знаете ли, одно из высказываний Хичкока!»
    
Сиксмит выжимает свой платок, насквозь пропитанный потом.
    
— В прошлом году я со своей племянницей смотрел в кинотеатре «Шараду». Это его фильм, Хичкока? Она заставляет меня смотреть такие вещи, чтобы я не стал слишком уж «добропорядочным». Мне очень понравилось, но племянница сказала, что у Одри Хепберн «крыша течет». Забавное выражение.
    
— «Шарада» — это где сюжет вертится вокруг марок?
    
— Причудливая загадка, да, но все триллеры без причудливости просто зачахли бы. То, что Хичкок сказал о Буэнас-Йербасе, напомнило мне замечание Джона Ф. Кеннеди о Нью-Йорке. Знаете? «Большинство городов — это существительные, но Нью-Йорк — это глагол». Интересно, а чем мог бы быть Буэнас-Йербас?
    
— Цепочкой прилагательных и союзов?
    
— А может, словом-паразитом?
   
   
    
     
6
    
    
— Меган, моя обожаемая племянница. — Руфус Сиксмит показывает Луизе фотографию покрытой бронзовым загаром молодой женщины и себя самого, выглядящего более крепким и здоровым. Снимок сделан возле залитого солнцем причала. Фотограф сказал что-то смешное как раз перед тем, как щелкнуть затвором. Их ноги свисают над форштевнем небольшой яхты под названием «Морская звезда». — Это моя старая посудина, реликт тех дней, когда я был подвижнее.
    
Луиза издает нечто вежливое, мол, он не так уж и стар.
    
— Нет, правда. Если бы я теперь вздумал отправиться в серьезное путешествие, мне пришлось бы нанять небольшую команду. Я все еще провожу на «Звезде» многие выходные, слоняюсь по причалу, немного думаю, немного работаю. Меган тоже любит море. Она прирожденный физик. Математическое мышление гораздо лучше, чем когда-либо было у меня, к огорчению ее матери. Мой брат женился на матери Меган отнюдь не из-за ее мозгов, как это ни прискорбно. Она ведется на фэн-шуй, или «И Цзин»,[90] или еще на какое-нибудь наимоднейшее мумбо-юмбо с гарантией мгновенного просветления. Но у Меган превосходный ум. Чтобы получить степень доктора философии, она провела год в моем старом кембриджском колледже. Женщина, в колледже Кая! А сейчас заканчивает радиоастрономическое исследование на этих огромных блюдцах, что установлены на Гавайях. Пока ее мать и отчим до хрустящей корочки поджариваются на пляже во имя Праздности, мы с Меган сидим в баре и бьемся над уравнениями.
    
— А свои дети у вас есть, Руфус?
    
— Я всю жизнь был женат на науке. — Сиксмит меняет тему. — Гипотетический вопрос, мисс Рей. Какую цену вы заплатили бы — как журналистка, я имею в виду, — чтобы защитить свой источник?
    
Луиза отвечает не задумываясь.
    
— Если бы я верила в правдивость его информации? Любую.
    
— Как, например, насчет тюрьмы за оскорбление суда?
    
— Если дойдет до этого, то я готова.
    
— А будете ли вы готовы… поставить под угрозу собственную безопасность?
    
— Ну… — На этот раз Луиза призадумывается. — Думаю… я была бы обязана.
    
— Обязана? Как так?
    
— Мой отец во имя своего журналистского достоинства не боялся ни мин-ловушек, ни генеральского гнева. Было бы насмешкой над его жизнью, если бы его дочь пошла на попятную при малейшем запахе жареного.
    
«Скажи ей». Сиксмит открывает рот, чтобы рассказать ей обо всем — об отмывании денег в Приморской корпорации, о шантаже, о коррупции, — но лифт без всякого предупреждения дергается и, погромыхивая, возобновляет спуск. Пассажиры щурятся от вспыхнувшего света, и Сиксмит обнаруживает, что его решимость рушится. Стрелка описывает обратный круг вплоть до первого этажа.
    
Воздух в вестибюле кажется свежим, как горная вода.
    
— Я позвоню вам, мисс Рей, — говорит Сиксмит, когда Луиза протягивает ему его трость. — Скоро.
    
«Нарушу я это обещание или сдержу?»
    
— Знаете что? — говорит он. — У меня такое чувство, словно я знаком с вами не полтора часа, а долгие годы.
   
   
    
     
7
    
    
В глазах мальчика плоский мир предстает изогнутым, объемным. Хавьер Мозес листает альбом с марками под лампой с абажуром на гибком кронштейне. Вереница эскимосских лодок на марке, выпущенной в Аляске, новые гавайские хонки на специальном пятидесятицентовом выпуске, колесный пароход, взбивающий чернильные воды Конго. В замке поворачивается ключ, и в дверь устало входит Луиза Рей, сбрасывая в кухоньке туфли. Обнаруживая у себя мальчика, она раздражается.
    
— Хавьер!
    
— О, приветик!
    
— Нечего тут разбрасываться «о, приветиками». Ты ведь обещал больше никогда не прыгать по балконам! Что, если кто-то сообщит копам о взломщике? Что, если ты поскользнешься и упадешь?
    
— Тогда просто дай мне ключ.
    
Луиза стискивает руки, словно душит невидимую шею.
    
— Я не могу оставаться спокойной, зная, что одиннадцатилетний мальчишка может врываться ко мне в квартиру всякий раз, когда… — «твоей мамы всю ночь нет дома» Луиза озвучила иначе, — по ТВ не показывают ничего интересного.
    
— Тогда почему ты не закрываешь окно в ванную?
    
— Потому что если ты перепрыгиваешь через эту щель, то хуже только одно: тебе придется перепрыгивать через нее снова, если ты не сможешь забраться внутрь.
    
— В январе мне будет двенадцать.
    
— Никакого ключа.
    
— Друзья дают друг другу ключи.
    
— Только не тогда, когда одному из них двадцать шесть, а другой все еще в пятом классе.
    
— Ну а почему ты вернулась так поздно? Встретила кого-нибудь интересного?
    
Луиза вспыхивает.
    
— Застряла в лифте — электричества не было. И вообще, мистер, это не твое дело. — Она включает верхний свет и видит на лице у Хавьера ярко-красную полосу. — Что за… что случилось?
    
Мальчик взглядывает на стену, затем возвращается к маркам.
    
— Это Человек-волк?
    
Хавьер мотает головой, складывает вдвое тонкую бумажную полоску и облизывает ее с обеих сторон.
    
— Вернулся этот парень, Кларк. Мама всю неделю работает в отеле в ночную, вот он ее и ждет. Он расспрашивал меня о Вульфмане, и я сказал, что это не его дело. — Хавьер прижимает бумажную петельку к марке. — Да и не болит совсем. Я уже помазал чем надо.
    
Рука Луизы уже лежит на телефоне.
    
— Только не звони маме! Она прибежит домой, будет большая драка, а из отеля ее уволят, как в прошлый раз. И как в позапрошлый.
    
Луиза задумывается, кладет трубку на место и направляется к двери.
    
— Не ходи туда! У него крыша течет! Он разозлится и все у нас поразбивает, а потом нас или выселят, или чего-нибудь еще! Пожалуйста!
    
Луиза отворачивается и глубоко вздыхает.
    
— Какао будешь?
    
— Да, пожалуйста.
    
Мальчик настроен не заплакать, но от этого усилия у него сводит челюсти. Он трет глаза.
    
— Луиза?
    
— Да, Хави, поспишь сегодня у меня на диване, все в порядке.
   
   
    
     
8
    
    
Кабинет Дома Грелша — этюд на тему упорядоченного хаоса. Вид на ту сторону Третьей авеню представляет собой вереницу кабинетов, очень похожих на его собственный. С металлической рамы в углу свисает боксерская груша «Страшный увалень». Главный редактор журнала «Подзорная труба» объявляет утреннюю планерку открытой, тыча коротким пальцем в Рональда Джейкса, седоватого, занудливого типа в гавайке, джинсах-клеш и разваливающихся сандалиях.
    
— Джейкс.
    
— Я, э-э, хочу продолжить свою серию «Террор в Северленде», чтобы увязать ее с лихорадкой вокруг «Челюстей».[91] Некий Дирк Мелон, допустим, наемный писака, найден под Пятидесятой Восточной улицей в ходе обычной проверки технического обслуживания. Или, точнее, э-э, его останки. Идентифицированы по зубным оттискам и лохмотьям, оставшимся от репортерского пропуска. Плоть с трупа сорвана в манере, характерной для Serrasalmus scapularis — благодарю вас, — сучьей королевы всех пираний. Таких рыбок завозят рыбные маньяки, а потом, когда счета за мясо в их аквариумах становятся чересчур велики, они смывают прожорливых тварей в унитазы. Я позвоню в муниципалитет и потребую, чтобы капитан Паразит опроверг массовые случаи нападений на работников службы канализации. Усекаешь, Луиза? Ничему не верить вплоть до официального опровержения. Так что давай-ка, Грелш. Не пора ли мне прибавку?
    
— Скажи спасибо, что последний твой чек не накрылся. У меня на столе завтра к одиннадцати, с фоткой одной из этих кусак. Вопрос, Луиза?
    
— Да. Может быть, новая редакционная политика, о которой мне никто не сказал, исключает статьи, содержащие правду?
    
— Эй, семинар по метафизике проводится на крыше. Просто поднимись туда на лифте и шагай вперед, пока не расшибешься о тротуар. Все правда, если хватает людей, которые верят, что так оно и есть. Нэнси, что ты для меня припасла?
    
Нэнси О’Хаган одевается консервативно, цвет лица у нее напоминает мореную древесину, а ее длинные, как у жирафы, ресницы часто не в состоянии расклеиться.
    
— Мой доверенный крот из клиники Бетти Форд раздобыл фотографию бара в президентском самолете. «На борту номер один: ром — рекой, фонтаном — джин». Говорят, что из старой губки выжали последнюю каплю, но тетушка Нэнс так не думает.
    
Грелш размышляет. На заднем плане звонят телефоны и клацают пишущие машинки.
    
— Ладно, если не вынырнет что-нибудь посвежее. Да, и интервью с тем чревовещателем-кукольником, который потерял руки за «Где дождь, там и ливень»… Нуссбаум. Твой черед.
    
Джерри Нуссбаум утирает бороду, усеянную капельками фруктового эскимо, по ошибке надевает темные очки, меняет их на очки для чтения, откидывается на стуле и обрушивает на стол бумажный оползень.
    
— Сейчас копы по делу святого Кристофера волосы у себя на задницах рвут, так что как насчет такого куска: «Не ты ли следующий на прицеле у святого Кристофера»? Краткие биографии всех жмуриков, что имеются на сегодня, и реконструкции последних минут жертв. Куда они шли, с кем собирались встретиться, какие мысли приходили к ним в голову…
    
— Когда пули Сент-Криса проходили через их головы, — со смехом вставляет Рональд Джейкс.
    
— Да, Джейкс, будем надеяться, что его привлекают яркие гавайские краски. Потом еще я встречаюсь с цветным водителем трамвая, которого копы взяли на дыбу на прошлой неделе. Он предъявляет иск полицейскому управлению за неправильный арест, на основании Акта о гражданских правах.
    
— Это могло бы пойти на обложку. Луиза?
    
— Я познакомилась с инженером-атомщиком. — Луиза не обращает внимания на холодное безразличие присутствующих. — Инспектором Приморской энергетической корпорации.
    
Нэнси О’Хаган подпиливает себе ногти, и это подвигает Луизу к тому, чтобы представить свои подозрения как факты.
    
— Он считает, что новый ядерный реактор «ГИДРА» на острове Суоннекке не столь безопасен, как об этом заявляется официально. Собственно, совсем небезопасен. Церемония запуска сегодня после полудня, так что я хочу выехать туда и посмотреть, нельзя ли что-нибудь выяснить.
    
— Охренеть, какое новье — церемония технического запуска! — восклицает Нуссбаум. — Слушайте, что это там грохочет? Уж не Пулитцеровская ли премия катится сюда?
    
— Поцелуй меня в зад, Нуссбаум!
    
Джерри Нуссбаум вздыхает.
    
— В самых сладких моих грезах…
    
Луиза никак не может выбрать — припечатать ей мерзавца как следует («но тогда он поймет, как сильно меня достал») или же игнорировать его («но тогда он решит, что ему все сойдет с рук»).
    
Ее выводит из оцепенения Дом Грелш.
    
— Специалисты по маркетингу доказывают, — он вертит в пальцах карандаш, — что при каждом научном термине, который вы используете, две тысячи читателей откладывают журнал и включают телевизор, где опять крутят «Я люблю Люси».[92]
    
— Ладно, — говорит Луиза. — Как насчет «Приморский атом за твой счет Буэнас-Йербас разнесет!»?
    
— Здорово, но тебе надо это доказать.
    
— Как Джейкс может доказать свой рассказ?
    
— Эй. — Карандаш Грелша перестает вертеться. — Фиктивные люди, сожранные фиктивными рыбками, не могут освежевать тебя до последнего доллара в судах или нажать на твой банк и выдернуть вилку. А у действующей от побережья до побережья Приморской энергетической корпорации имеются адвокаты, которые могут это сделать, и, пресвятая Матерь Божья, если ты хоть чуточку лажанешься, они это сделают.
   
   
    
     
9
    
    
Ржаво-оранжевый «фольксваген-жук» Луизы едет по гладкой, как стекло, дороге, направляясь к мосту длиной больше полумили. Этот мост соединяет мыс Йербас с островом Суоннекке, на котором стоит электростанция, главенствующая над пустынными окрестностями. На контрольно-пропускном пункте возле моста сегодня неспокойно. Вдоль последнего отрезка пути стоят около ста демонстрантов, которые скандируют: «„Си“ на Суоннекке — через наши трупы!» Полицейский заслон оттесняет их от очереди из девяти или десяти автомобилей. Луиза, сидя в ожидании, читает плакаты. «ТЫ ВЪЕЗЖАЕШЬ НА РАКОВЫЙ ОСТРОВ», — предупреждает один, другой плюется: «К ЧЕРТУ, НЕТ! АТОМ — БРЕД!», третий загадочен: «ГДЕ, О ГДЕ ЖЕ МАРГО РОКЕР?»
    
В окно стучат; Луиза крутит ручку, опуская стекло, и видит свое лицо в солнцезащитных очках охранника.
    
— Луиза Рей, журнал «Подзорная труба».
    
— Пропуск для прессы, мэм.
    
Луиза достает его из сумочки.
    
— Что, ожидаете сегодня неприятностей?
    
— Не-а. — Он сверяется с картонкой, приколотой к отвороту ее жакета, и возвращает пропуск. — Здесь только обычные наши «зеленые» недоумки из трейлерного лагеря. А парни из колледжей предпочитают места, где сподручнее заниматься серфингом.
    
Когда она переезжает через мост, из-за более старых и серых охлаждающих башен реактора «Эй» появляется корпус реактора «Би». Луиза снова задумывается о Руфусе Сиксмите. «Почему он не дал мне своего номера? Ученые не могут страдать телефобией. Почему никто в жилищной конторе его дома даже не знает его имени? У людей науки не бывает псевдонимов».
    
От КПП единственная на острове дорога поведет ее к поселку корпорации. А затем, следуя указателям, Луиза достигнет Центра связей с общественностью в Отделении исследовательских и конструкторских работ.
    
Дорога прижимается к берегу. В море чайки кружатся над рыбачьими лодками. Через десять минут Луиза добирается до поселка из примерно двухсот роскошных домов с видом на глубокий, укрытый от моря залив. Кое-где поросший редким лесом склон под станцией делят между собой отель и поле для гольфа. Она оставляет «жука» на парковочной площадке отделения и смотрит на здания станции в абстрактном стиле, наполовину укрытые выступом холма. Высаженные в ряд пальмы шелестят под тихоокеанским ветром.
    
— Здравствуйте! — К ней подходит женщина, по виду — американка китайского происхождения. — У вас потерянный вид. Приехали на запуск?
    
Из-за ее стильного костюма цвета бычьей крови, безупречного макияжа и уверенных манер Луиза в брусничном замшевом жакете чувствует себя оборванкой.
    
— Фэй Ли. — Женщина протягивает руку. — Пресс-служба Приморской корпорации.
    
— Луиза Рей, журнал «Подзорная труба».
    
Рукопожатие у Фэй Ли твердое и сильное.
    
— «Подзорная труба»? Никогда не думала…
    
— …что наши редакционные интересы распространяются на энергетическую политику?
    
Фэй Ли улыбается.
    
— Не поймите меня неправильно, но ведь этот журнал такой взбалмошный.
    
Луиза призвала на помощь могущественное божество Дома Грелша.
    
— Маркетинговые исследования указывают на рост числа читателей, которым требуется нечто существенное. Меня пригласили в «Подзорную трубу» для обеспечения должной высоколобости журнала.
    
— Очень рада, что вы приехали, Луиза, каким бы ни был ваш лоб. Позвольте мне проводить вас и помочь зарегистрироваться. Служба безопасности настаивает на досмотре сумок и всем таком прочем, но не очень-то вежливо обращаться с нашими гостями как с саботажниками. Лично меня пригласили для этого.
   
   
    
     
10
    
    
Джо Нейпир наблюдает за несколькими экранами слежения, охватывающими лекционный зал, прилегающие к нему коридоры и Центр связей с общественностью. Он встает, взбивает специальную подушку и садится снова. «То ли мне мерещится, то ли в самом деле старые мои раны ноют сильнее, чем в последнее время?» Его взгляд порхает от экрана к экрану. Один из них показывает техника, проверяющего звук; другие — команду телевизионщиков, обсуждающих углы съемки и освещение; Фэй Ли, шагающую через парковку с какой-то посетительницей; официанток, разливающих вино в сотни бокалов; ряд стульев под лозунгом, на котором значится «СУОННЕККЕ „БИ“ — АМЕРИКАНСКОЕ ЧУДО».
    
«Настоящим чудом, — размышляет Джозеф Нейпир, — было добиться, чтобы одиннадцать из двенадцати ученых забыли о своих девятимесячных изысканиях». Экран показывает, как эти самые ученые, дружелюбно переговариваясь, поднимаются на сцену. Как говорит Гримальди, у каждой совести где-то есть выключатель. Нейпир мысленно перечитывает памятные места из тех бесед, с помощью которых удалось достигнуть коллективной амнезии. Между нами, доктор Франклин, законникам Пентагона не терпится проверить в действии свой блестящий новенький Акт о безопасности. Любой, кто поднимет шум, угодит в черный список и навсегда лишится возможности работать по специальности где бы то ни было в стране.
    
Служитель добавляет еще один стул к стоящему на сцене ряду.
    
Выбор прост, доктор Мозес. Если вы хотите, чтобы советская технология обгоняла нашу, передайте этот доклад в свой Союз ответственных ученых, летите в Москву получать свою медаль, но в ЦРУ велели передать, что обратный билет вам не понадобится.
    
Аудитория, состоящая из сановников, ученых, сотрудников мозговых центров и тех, кто формирует общественное мнение, рассаживается по местам. Экран показывает Уильяма Уили, вице-президента правления Приморской корпорации, шутливо разговаривающего с теми важными персонами, кому была оказана честь занять место в президиуме.
    
Профессор Кин, руководство Министерства обороны несколько недоумевает. К чему озвучивать ваши сомнения теперь? Не хотите ли вы сказать, что ваша работа над прототипом была проделана неряшливо?
    
Слайд-проектор высвечивает снимок станции Суоннекке «Би», снятый с воздуха объективом «рыбий глаз».
    
«Одиннадцать из двенадцати. И только Руфус Сиксмит где-то скрывается».
    
Нейпир говорит в свой уоки-токи:
    
— Фэй? Шоу начинается через десять минут.
    
Статика.
    
— Записывай, Джо. Я сопровождаю посетительницу в лекционный зал.
    
— Как освободишься, сообщи, пожалуйста.
    
Статика.
    
— Записывай. Все подряд.
    
Нейпир держит в руке устройство, прикидывая, сколько оно весит. «А Джо Нейпир? Есть у его совести выключатель?» Он отпивает глоток горького черного кофе. «Э, приятель, моего случая ты не касайся. Я только исполняю приказы. Мне остается полтора года до отставки, а потом я уберусь отсюда и буду удить форель в прозрачных горных ручьях, пока сам не превращусь в какую-нибудь чертову цаплю».
    
Милли, его покойная жена, смотрит на мужа с фотографии на его консольном столе.
   
   
    
     
11
    
    
— Наша великая нация страдает от пагубного, подрывающего здоровье наркотика. — Альберто Гримальди, президент правления Приморской корпорации и Человек года по версии «Ньюсуика», великолепно владеет искусством драматической паузы. — Имя ему — Нефть.
    
Огни рампы отбрасывают на него золотистый отблеск.
    
— Геологи говорят нам, что в Персидском заливе остается всего семьдесят четыре миллиарда галлонов этих нечистот юрского океана. Может быть, на наш век хватит? Скорее всего, нет. Самый настоятельный вопрос, встающий перед США, леди и джентльмены, звучит так: «А что тогда?»
    
Альберто Гримальди обегает взглядом своих слушателей. «Все у меня в руках».
    
— Кое-кто зарывает голову в песок. Другие фантазируют о ветряных турбинах, резервуарах и, — сухая полуулыбка, — свинячьем газе. — Сообразный смешок. — Мы в Приморской корпорации имеем дело с реальностями. — Подъем голоса. — Сегодня я нахожусь здесь для того, чтобы сказать вам: у нас есть лекарство от нефти — прямо здесь, прямо сейчас, на острове Суоннекке!
    
Улыбаясь, он ждет, когда стихнут аплодисменты.
    
— Поскольку сегодня наступает эпоха отечественной, изобильной и безопасной атомной энергии! Друзья, я так счастлив, я очень горд представить вам одно из величайших инженерных достижений в истории — реактор «ГИДРА-зеро»!
    
На слайдовом экране появляется схема — реактор в разрезе, и проинструктированная часть аудитории бешено аплодирует, подавая пример большинству присутствующих.
    
— Ну все, пора, как говорится, и честь знать, я всего лишь президент правления. — Приязненный смех. — Чтобы раздвинуть занавес нашей смотровой галереи и перекинуть рычаг, подключающий Суоннекке «Би» к национальной энергосистеме, Приморская корпорация имеет высокую честь приветствовать здесь особого гостя. Известного на Капитолийском холме как Энергетический Гуру Президента… — Улыбка во весь рот. — Мне доставляет огромное удовольствие приветствовать человека, не нуждающегося в представлениях. Федеральный уполномоченный по вопросам энергетики Ллойд Хукс!
    
Навстречу бурным аплодисментам на сцену выходит безупречно ухоженный человек. Ллойд Хукс и Альберто Гримальди стискивают друг другу предплечья в жесте братской любви и доверия.
    
— Твои сценаристы становятся лучше, — бормочет Ллойд Хукс, меж тем как оба они широко улыбаются зрителям, — но сам ты по-прежнему Ходячая Алчность.
    
Альберто Гримальди похлопывает Ллойда Хукса по спине и в тон ему отвечает:
    
— В правление этой компании ты пробьешься только через мой труп, продажный ты сукин сын!
    
Ллойд Хукс, весь лучась, оглядывает зрительный зал.
    
— Значит, ты все еще можешь предлагать конструктивные решения, Альберто.
    
Разражается канонада вспышек.
    
Из заднего выхода выскальзывает молодая женщина в брусничном жакете.
   
   
    
     
12
    
    
— Простите, где здесь дамская комната?
    
Охранник, говорящий по своему уоки-токи, машет рукой вдоль коридора.
    
Луиза Рей оглядывается. Охранник стоит к ней спиной, так что она сворачивает за угол и попадает в сеть повторяющихся коридоров, охлаждаемых и приглушаемых жужжащими кондиционерами. Она минует двух спешащих техников в комбинезонах — оба они из-под своих капюшонов жадно глядят на ее груди, но никак ее не задевают. На дверях красуются загадочные надписи: «W212 ПОЛУСПУСК», «Y009 ПОДПРОХОД», «V770 БЕЗОПАСНО (СВОБОДНО)». Периодически встречаются двери повышенной секретности, с кодовыми замками. На лестничной площадке она изучает план этажей, но не находит никаких следов Сиксмита.
    
— Заблудились, леди?
    
Луиза изо всех сил старается восстановить самообладание. На нее смотрит седой чернокожий служитель.
    
— Да, я ищу комнату доктора Сиксмита.
    
— Кхм-кхм. Этот англичанин. Четвертый этаж, си-сто пять.
    
— Спасибо.
    
— Но его здесь не было с неделю или две.
    
— В самом деле? Вы не скажете, почему?
    
— Кхм-кхм. Он в отпуске. Уехал в Вегас.
    
— Доктор Сиксмит? В Вегас?
    
— Кхм-кхм. Так мне сказали.
    
Дверь комнаты С105 приотворена. Недавняя попытка стереть с именной таблички слова «Доктор Сиксмит» закончилась неудачей — они только размазались. Через щель Луиза Рей наблюдает за молодым человеком, который сидит за столом и перебирает стопку тетрадей. Содержимое комнаты собрано в несколько упаковочных клетей. Луизе вспоминается отцовское присловье: «Порой достаточно вести себя по-свойски, чтобы быть своим».
    
— Так, — произносит Луиза, входя. — Вы, полагаю, не доктор Сиксмит?
    
Человек виновато роняет тетрадь, и Луиза понимает, что несколько мгновений она выиграла.
    
— О боже, — он смотрит на нее, — вы, должно быть, Меган.
    
«К чему возражать?»
    
— А вы?
    
— Айзек Сакс. Инженер. — Он встает и обрывает преждевременное рукопожатие. — Я помогал вашему дяде с его отчетом.
    
Внизу с лестницы доносятся торопливые шаги. Айзек Сакс закрывает дверь. Говорит негромким взволнованным голосом:
    
— Меган, где скрывается Руфус? Я ужасно беспокоюсь. Вы что-нибудь от него слышали?
    
— Я надеялась у вас узнать, что случилось.
    
Входят Фэй Ли и невозмутимый охранник.
    
— Луиза. Все еще ищете дамскую комнату?
    
«Веди себя глупо».
    
— Нет. С дамской комнатой у меня прошло удачно — кстати, там безукоризненно чисто, — но я опоздала на встречу с доктором Сиксмитом. Только… в общем, он, кажется, отсюда уехал.
    
Айзек Сакс издает озадаченный звук. Сглотнув, спрашивает:
    
— Так вы не племянница Сиксмита?
    
— Простите, но я никогда этого не говорила. — Луиза воспроизводит заготовленную полуложь для Фэй Ли. — Я познакомилась с доктором Сиксмитом прошлой весной на Нантакете. Выяснилось, что мы оба приехали туда из Буэнас-Йербаса, так что он дал мне свою визитку. Три недели назад я ее разыскала, позвонила ему, и мы договорились встретиться сегодня, чтобы обсудить научную статью для «Подзорной трубы». — Она посмотрела на часы. — Десять минут назад. Речи в связи с запуском продолжались дольше, чем я рассчитывала, так что я потихоньку оттуда улизнула. Надеюсь, это не причинило какого-нибудь вреда?
    
Фай Ли изображает убежденность:
    
— Мы не можем допустить, чтобы неспециалисты расхаживали по столь засекреченному исследовательскому институту, как наш.
    
Луиза изображает раскаяние:
    
— Я думала, что контроль ограничится регистрацией и проверкой сумки, но, видимо, была слишком наивной. Хотя доктор Сиксмит может за меня поручиться. Просто спросите у него, и все.
    
И Сакс и охранник переводят глаза на Фэй Ли, которая не пропускает удара.
    
— Вряд ли это возможно. Внимания доктора Сиксмита потребовал один из наших канадских проектов. Могу лишь предположить, что его секретарша не была в курсе подробностей вашего с ним разговора, когда отменяла все встречи, обозначенные в его еженедельнике.
    
Луиза глядит на ящики.
    
— Похоже, он уехал надолго.
    
— Да, так что мы высылаем ему его оборудование. Здесь, на Суоннекке, его консультации заканчивались. Доктор Сакс любезно помог подчистить хвосты.
    
— Вот, значит, и все мое первое интервью с большим ученым.
    
Фэй Ли держит дверь открытой.
    
— Возможно, мы сумеем найти вам другого.
   
   
    
     
13
    
    
— Алло, междугородная? — Руфус Сиксмит держит трубку телефона в безымянном пригородном мотеле за чертой Буэнас-Йербаса. — У меня проблема со звонком на Гавайи… да. Я пытаюсь позвонить… — Он диктует номер Меган. — Да, буду у телефона.
    
На телеэкране без желтого или зеленого цвета Ллойд Хукс похлопывает по спине Альберто Гримальди на введении в действие нового реактора «ГИДРА» на острове Суоннекке. Они машут публике в лекционном зале, словно спортсмены-победители, а сверху сыплются серебряные конфетти.
    
— Как и следовало ожидать, — говорит репортер, — президент правления Приморской корпорации Альберто Гримальди объявил сегодня об одобрении строительства на Суоннекке блока «Си». На второй реактор «ГИДРА-зеро» выделяются пятьдесят миллионов долларов из федерального бюджета, при этом создаются тысячи рабочих мест. Опасения, что массовые аресты, имевшие место на «Тримайл-Айленд»[93] этим летом, повторятся в Золотом штате,[94] не оправдались.
    
Надломленный и изможденный, Руфус Сиксмит обращается к телевизору:
    
— А когда водородный пузырь взломает корпус реактора? Когда преобладающие ветры разнесут радиацию по всей Калифорнии?
    
Он выключает телевизор и стискивает себе переносицу. «Я доказал это. Я это доказал. Вы не сумели меня купить и решили запугать. Я, да простит меня Господь, поддался, но теперь — все. Больше душить собственную совесть я не буду».
    
Звонит телефон. Сиксмит хватает трубку.
    
— Меган?
    
Резкий мужской голос:
    
— Они идут за вами.
    
— Кто это?
    
— Они отследили ваш последний звонок из мотеля «Тальбот», бульвар Олимпия, тысяча сорок шесть. Немедленно отправляйтесь в аэропорт, ближайшим рейсом улетайте в Англию и сделайте, если вам это надо, разоблачение оттуда. Но поспешите.
    
— Почему я должен верить…
    
— Будьте логичны. Если я лгу, вы все равно вернетесь в Англию целым и невредимым — со своим отчетом. Если я не лгу, вас убьют.
    
— Я требую, чтобы вы сказали…
    
— У вас двадцать минут, чтобы убраться отсюда, максимум. Поезжайте!
    
Тон набора — гудящая вечность.
   
   
    
     
14
    
    
Джерри Нуссбаум переворачивает стул, садится на него верхом, складывает руки на его спинке и опускает на них подбородок.
    
— Вообрази себе сцену: я и шестеро этих негроидов в дредлоках, и гланды мне щекочет ихняя пушка. Я толкую не о глухой ночи в Гарлеме, я толкую о Гринвич, черт его, Виллидже, средь бела, черт его, дня, после стопудового стейка с Норманом, черт его, Мейлером.[95] Ну и вот, этот черный братан шмонает меня своей двухцветной лапой и вытаскивает мой бумажник. «Чо это? Кожа аллигатора? — Нуссбаум воспроизводит акцент Ричарда Прайора.[96] — Негусто, бельчонок!» Негусто? Эти задницы заставили меня вывернуть все карманы — буквально до цента. Но кто посмеялся последним? Нуссбаум, кто же еще! Сел в такси и по пути к Таймс-сквер написал свою редакционную статейку «Новые племена», которая ныне, без ложной скромности, стала классикой и которую к концу недели у меня закупили в тридцати изданиях! Мои грабители сделали мне имя. Так что, Лу-Лу, как насчет того, чтобы ты пригласила меня на ужин, а я научил бы тебя, как извлечь немного золотишка из Клыков Судьбы?
    
Пишущая машинка Луизы звякает.
    
— Если грабители обобрали тебя буквально до цента, то что ты делал в такси от Гринвич-Виллиджа до Таймс-сквер? Ты что, расплачивался за проезд натурой?
    
— Ты, — Нуссбаум грузно ерзает, — просто гений по части неврубания.
    
Рональд Джейкс капает на фотографию свечным воском.
    
— Определение Недели. Что такое консерватор? К лету 1975 года эта шутка давно устарела.
    
— Ограбленный либерал.
    
Уязвленный Джейкс возвращается к искажению фотографии. Луиза пересекает кабинет, направляясь к двери Дома Грелша. Ее босс говорит по телефону тихим, полным раздражения голосом. Луиза ждет снаружи, но слышит его слова.
    
— Нет — нет-нет, мистер Фрам, это очень опасно, назовите мне — эй, сейчас я говорю — назовите мне более опасное состояние, чем лейкемия! Знаете, что я думаю? Я думаю, что моя жена для вас — это не более чем канцелярщина, отделяющая вас от вашего перерыва на гольф в три часа, что, не так? Тогда докажите мне это. У вас есть жена, мистер Фрам? Есть? Есть. Вы можете себе представить, что это ваша жена лежит в больничной палате с выпадающими волосами?.. Что? Что? «Эмоциями делу не поможешь»? Это все, что вы можете предложить, мистер Фрам? Да, приятель, ты чертовски прав, я поищу себе адвоката!
    
Грелш швыряет трубку, колотит боксерскую грушу, при каждом ударе выдыхая «Фрам!», падает в кресло, закуривает сигарету и замечает, как Луиза мнется в дверном проеме.
    
— Жизнь. Буря дерьма в двенадцать баллов. Слышала что-нибудь?
    
— Самое главное. Я могу зайти позже.
    
— Нет. Входи, присаживайся. Луиза, ты молода, здорова и сильна?
    
— Да. — Луиза садится на краешек стула. — А что?
    
— А то, что я скажу пару слов насчет твоей статьи о неподтвержденном сокрытии фактов в Приморской корпорации, и ты станешь старой, больной и слабой.
   
   
    
     
15
    
    
В международном аэропорту Буэнас-Йербаса доктор Руфус Сиксмит кладет ванильного цвета папку для бумаг в ячейку под номером 909, оглядывается по сторонам запруженного народом зала, бросает в щель монеты, поворачивает ключ и опускает его в коричневый конверт с набивкой, на котором уже значится адрес: Луизе Рей, редакция «Подзорной трубы», Клу-билдинг, строение 12, 3-я авеню, Буэнас-Йербас. Сиксмит пробирается к почтовому ящику, и сердце у него бьется все чаще. «Что, если они меня схватят, прежде чем я до него дойду?» Пульс взмывает. Бизнесмены, семьи с тележками для багажа, цепочки престарелых туристов — все, кажется, намерены преградить ему путь. Щель почтового ящика становится все ближе. Вот она уже в нескольких ярдах… в нескольких дюймах.
    
Коричневый конверт заглатывается и исчезает. «С богом». После этого Сиксмит становится в очередь за билетом. Сообщения о задержках рейсов убаюкивают его, словно литания. Вскидываясь, он тревожно выискивает агентов Приморской корпорации, приближающихся, чтобы схватить его в этот поздний час. Наконец кассирша делает ему знак подойти.
    
— Мне надо в Лондон. Собственно, куда угодно в Соединенном Королевстве. Любое место, любая авиалиния. Заплачу наличными.
    
— Никакой возможности, сэр. — Усталость кассирши проглядывает сквозь ее макияж. — Самое раннее, что я могу предложить, — она сверяется с телетайпной распечаткой, — это рейс в Хитроу, Лондон… завтра после полудня, вылет в три пятнадцать, компания «Лейкер скайтрейнз», пересадка в аэропорту Кеннеди, Нью-Йорк.
    
— Мне крайне важно вылететь как можно скорее.
    
— Уверена, что так оно и есть, сэр, но у нас забастовка авиадиспетчеров, и тысячи пассажиров ждут рейсов.
    
Сиксмит говорит сам себе, что даже Приморская корпорация не смогла бы организовать забастовки на авиалиниях, чтобы его задержать.
    
— Что ж, придется лететь завтра. В один конец, бизнес-класс, пожалуйста, для некурящих. В аэропорту можно где-нибудь устроиться на ночь?
    
— Да, сэр, на третьем уровне. Отель «Бон вояж». Вам там будет удобно. Будьте добры, ваш паспорт. Я оформлю билет.
   
   
    
     
16
    
    
Проникая сквозь немытые стекла, закат освещает вельветинового Хемингуэя в квартире Луизы. Луиза покусывает карандаш, углубившись в чтение брошюры «Запрягая солнце: два десятилетия мирной атомной энергии». Хавьер за ее письменным столом решает задачи на деление в столбик. Чуть слышно играет пластинка Кэрол Кинг «Гобелен».[97] Через окна доносится смутный гул автомобилей, едущих по домам. Звонит телефон, но Луиза не снимает трубку. Хавьер следит за автоответчиком, который включается с металлическим щелканьем. «Здравствуйте, это Луиза Рей, я не могу подойти к телефону прямо сейчас, но если вы оставите свое имя и телефон, я вам перезвоню».
    
— Ненавижу эти штуковины, — жалуется женский голос. — Лапочка, это твоя мама. Я только что узнала от Битти Гриффин, что ты порвала с Хэлом — в прошлом месяце? Я просто онемела! Ты не обмолвилась об этом ни словечком ни на похоронах отца, ни у Альфонса. Меня так беспокоит эта твоя замкнутость. Мы с Дуги собираем пожертвования для Американского общества раковых больных, и для нас было бы всем на свете, и солнцем, и луной, и звездами, если бы ты покинула свое крохотное гнездышко хотя бы на выходные и приехала к нам. Лапочка? Здесь будут тройняшки Хендерсоны — Деймиан, кардиолог, Ланс, гинеколог, и Джесси… Дуг? Дуг! Джесси Хендерсон, он кто? Лоботомист? А, забавно. В любом случае, доченька, Битти сказала мне, что по какому-то сочетанию планет все трое братьев не женаты. В самом деле, лапочка, в самом деле! Так что позвони, как только это услышишь. Ну, целую!
    
И она действительно заканчивает поцелуем взасос:
    
— Мммм-чмааа!
    
— Она говорит, как мамаша-ведьма в «Зачарованных».[98] — Хавьер немного выжидает. — Что значит «онеметь»?
    
Луиза не поднимает взгляда.
    
— Когда ты так удивлен, что не можешь говорить.
    
— Не похоже, чтобы она очень уж онемела, правда?
    
Луиза поглощена своим занятием.
    
— Лапочка?
    
Луиза швыряет в мальчика шлепанцем.
   
   
    
     
17
    
    
В номере отеля «Бон вояж» доктор Руфус Сиксмит перечитывает пачку писем, полученных без малого полвека назад от его друга Роберта Фробишера. Сиксмит знает их наизусть, но их текстура, шуршание и выцветшие буквы, написанные рукой его друга, успокаивают его нервы. Эти письма — то, что он вынес бы из горящего здания. Ровно в семь часов он умывается, меняет рубашку и вкладывает девять прочитанных писем в Библию, которую убирает в прикроватную тумбочку. Непрочитанные письма Сиксмит сует в карман пиджака и идет в ресторан.
    
Обед состоит из крошечного стейка с полосками жареных баклажанов и плохо промытым салатом. Он скорее умерщвляет, чем удовлетворяет аппетит Сиксмита. Доктор оставляет половину на тарелке и потягивает газированную воду, читая последние письма Фробишера. Через слова Роберта он видит самого себя, ищущего в Брюгге своего непостоянного друга, свою первую любовь — «и, если буду честным, последнюю».
    
В лифте отеля Сиксмит размышляет об ответственности, которую он возложил на плечи Луизы Рей, гадая, правильно ли он поступил. Шторы в его комнате вдуваются внутрь, когда он открывает дверь.
    
— Есть кто? — спрашивает он.
    
Никого. Никто не знает, где ты. Воображение уже несколько недель играет с ним такие шутки. Лишает сна. «Слушай, — говорит он себе, — через сорок восемь часов ты вернешься в Кембридж, на свой дождливый, безопасный, узкий остров. В твоем распоряжении будут твои соратники, твои связи и все твое оборудование. Там-то ты и сможешь подготовить свой залп по Приморской корпорации».
   
   
    
     
18
    
    
Билл Смок наблюдает, как Руфус Сиксмит покидает свой номер, выжидает пять минут и заходит. Он сидит на краю ванны и разминает обтянутые перчатками руки. «Никакой наркотик, никакой религиозный опыт не захватывает так, как превращение человека в труп. Нужны, однако, мозги. Без дисциплины и профессионализма глазом моргнуть не успеешь, как окажешься привязанным к электрическому стулу». Наемник поглаживает счастливый крюгерранд[99] у себя в кармане. Смок осознает, что является рабом предрассудка, но не собирается расставаться со своим амулетом, чтобы доказать обратное. «Трагедия для любимых, большой и толстый кукиш для всех остальных и разрешение проблемы для моих клиентов. Я — всего лишь инструмент, выполняющий волю моих клиентов. Если бы не я, за это взялся бы следующий наемник с „Желтых страниц“. Вини пользователя, вини изготовителя, но не вини пистолет». Билл Смок слышит клацанье замка. «Дыши». Таблетки, принятые раньше, невероятно обостряют его восприятие, и когда Сиксмит шаркающей походкой входит в спальню, напевая «Полетим на реактивном»,[100] киллер может поклясться, что слышит пульс своей жертвы, более медленный, чем у него самого. Смок видит свою добычу через приоткрытую дверь. Сиксмит валится на кровать. Наемный убийца зримо представляет себе требуемые движения. «Три шага наружу, стрелять сбоку, в висок, снизу вверх и как можно ближе». Смок стремительно выходит из ванной; Сиксмит издает какой-то гортанный звук и пытается встать, но пуля из пистолета с глушителем уже буравит череп ученого и застревает в матрасе. Тело Руфуса Сиксмита откидывается на кровать, словно он свернулся для послеобеденного сна.
    
Кровь впитывается в томимый жаждой гагачий пух.
    
В мозгу Билла Смока пульсирует чувство завершенности. «Посмотрите, что я сделал».
   
   
    
     
19
    
    
Утро среды опалено смогом и жарой, подобно сотне утр перед этим и пятидесяти после этого. Луиза Рей пьет черный кофе в парной прохладе закусочной «Белоснежка», что на углу Второй авеню и Шестнадцатой улицы, в двух минутах ходьбы от кабинетов «Подзорной трубы», читая о бывшем морском офицере и инженере-ядерщике из Атланты, баптисте Джеймсе Картере, который собирается баллотироваться от демократов. Транспорт по Шестнадцатой движется то разочарованными черепашьими шажками, то безрассудными массовыми бросками. Тротуары затуманены расплывчатыми очертаниями спешащих прохожих и скейтбордистов.
    
— На завтрак сегодня ничего, Луиза? — спрашивает Барт, повар вторых блюд.
    
— Только новости, — отзывается его регулярная клиентка.
    
В дверь вваливается Рональд Джейкс и, оглядевшись, направляется к Луизе.
    
— Э-э, у тебя свободно? С утра ни крошки во рту не было. Ширли от меня ушла. Опять.
    
— Планерка через пятнадцать минут.
    
— Вагон времени.
    
Джейкс усаживается и заказывает яйца в мешочек.
    
— Страница девять, — говорит он Луизе. — Нижний угол справа. Там тебя кое-что заинтересует.
    
Луиза открывает девятую страницу и тянется за кофе. Рука ее застывает.
    
     САМОУБИЙСТВО УЧЕНОГО В ОТЕЛЕ МЕЖДУНАРОДНОГО АЭРОПОРТА БУЭНАС-ЙЕРБАСА
     
Выдающийся британский ученый доктор Руфус Сиксмит был найден мертвым в своем номере в отеле «Бон вояж» международного аэропорта Буэнас-Йербаса, после того как покончил с собой. Доктор Сиксмит, бывший председатель Всемирной атомной комиссии, на протяжении десяти месяцев был привлечен Приморской корпорацией в качестве консультанта при сооружении новейшего высококлассного коммунального предприятия на острове Суоннекке рядом с Буэнас-Йербасом. Известно, что в течение всей жизни он страдал от клинической депрессии, а последнюю неделю перед смертью ни с кем не общался. Мисс Фэй Ли, пресс-секретарь Приморской корпорации, сказала: «Безвременная смерть профессора Сиксмита является трагедией для всего международного научного сообщества. Мы, работающие в научном городке Приморской корпорации на острове Суоннекке, чувствуем, что потеряли не только своего глубокоуважаемого коллегу, но и близкого друга. Передаем сердечные соболезнования его семье и многочисленным друзьям. Нам его будет очень не хватать». Тело доктора Сиксмита, найденное служителями отеля с единственной огнестрельной раной в голове, будет отправлено домой для погребения в его родной Англии. Медицинский эксперт полиции Буэнас-Йербаса подтвердил отсутствие каких-либо подозрительных обстоятельств вокруг этого инцидента.
    
    
— Итак, — ухмыляется Джейкс, — теперь твое разоблачение века похерено?
    
У Луизы покалывает кожу, а в ушах стучит так, что больно.
    
— Кранты. — Джейкс закуривает сигарету. — Близко подобралась?
    
— Он не мог бы, — Луиза путается в словах, — он не стал бы этого делать.
    
Джейкс приблизительно изображает вежливость.
    
— Похоже, он все-таки сделал это, Луиза.
    
— Никто не кончает с собой, если должен исполнить миссию.
    
— Может, если миссия сводит его с ума.
    
— Он был убит, Джейкс.
    
Джейкс силится прогнать со своего лица выражение «опять двадцать пять».
    
— Кем?
    
— Приморской корпорацией, разумеется.
    
— А! Своим работодателем. Само собой. А мотив?
    
Луиза заставляет себя говорить спокойно и не обращать внимания на насмешливое предубеждение Джейкса.
    
— Он написал доклад о типе реактора, разработанного на Суоннекке «Би», «ГИДРА». Планы на блок «Си» ждут одобрения Федеральной энергетической комиссии. Когда они будут одобрены, Приморская корпорация может получить лицензию на поставки как внутри страны, так и за рубежом. Одни только правительственные контракты дадут десятки и десятки миллионов долларов прибыли ежегодно. Роль Сиксмита заключалась в том, чтобы дать проекту свою санкцию, но он не прочел сценарий и указал на фатальные ошибки конструкции. В свою очередь, Приморская корпорация похоронила доклад и отрицает его существование.
    
— А что сделал твой доктор Сиксмит?
    
— Он готовился выступить публично. — Луиза хлопнула рукой по газете. — Вот чего стоила ему правда.
    
Джейкс протыкает колышущийся купол желтка ломтиком обжаренного хлеба.
    
— Ты, э-э, знаешь, что скажет Грелш?
    
— «Неоспоримые улики», — говорит Луиза тоном врача, выносящего диагноз. — Слушай, Джейкс, не скажешь ли Грелшу… просто скажи, что мне надо кое-куда поехать.
   
   
    
     
20
    
    
Управляющий отеля «Бон вояж» с утра пребывает в дурном настроении.
    
— Нет, вы не можете увидеть его номер! Все следы инцидента удалил специалист по чистке ковров. Которому, добавлю, нам пришлось заплатить из собственного кармана! И вообще, к какому разряду вампиров вы принадлежите? Вы репортерша? Охотница за привидениями? Романистка?
    
— Я, — Луиза Рей содрогается от неизвестно откуда идущих рыданий, — его племянница, Меган Сиксмит.
    
Некая матриархиня с каменным выражением лица заключает плачущую Луизу в объятия, прижимая ее к своему гороподобному бюсту. Случайные свидетели бросают на управляющего уничтожающие взгляды. Тот бледнеет и пытается возместить ущерб.
    
— Пожалуйста, пройдемте в заднюю комнату, я дам вам…
    
— Стакан воды! — отрубает матриархиня, отбивая в сторону его руку.
    
— Венди! Воды! Пожалуйста, вот сюда, почему бы вам…
    
— Во имя человеколюбия, стул! — Матриархиня поддерживает Луизу в затемненной боковой комнате конторы.
    
— Венди! Стул! Немедленно!
    
Союзница Луизы стискивает руки.
    
— Давай, милая, давай, облегчи свою душу, я слушаю. Меня зовут Дженис, я из Эсфигменоу, штат Юта, и вот мой рассказ. Когда мне было столько, сколько теперь тебе, я была одна в доме и спускалась по ступенькам из детской моей дочери, и там на площадке лестницы стояла моя мать. «Ступай, посмотри, как там ребенок», — сказала она. Я объяснила матери, что проверяла минуту назад, что девочка крепко спит. Голос у матери стал ледяным. «Не спорь со мной, юная леди, ступай и посмотри, как там ребенок, немедленно!» Звучит безумно, но лишь тогда я вспомнила, что мать моя умерла в предыдущий День благодарения. Но я бросилась вверх и увидела, что моя дочь задыхается: шнур от полога обернулся вокруг ее шеи. Тридцать секунд, и все было бы кончено. Ну, теперь понимаешь?
    
Луиза смаргивает с глаз слезы.
    
— Понимаешь, милая? Они отдаляются, но не уходят насовсем.
    
Возвращается запыхавшийся управляющий с коробкой для обуви в руках.
    
— Боюсь, комната вашего дядюшки занята, но горничная нашла вот эти письма — они были вложены в Библию. На конвертах — его имя. Естественно, я собирался переправить их вашей семье, но, поскольку вы здесь…
    
Он вручает ей стопку из девяти побуревших от времени конвертов, на каждом из которых повторяется адрес: «Для передачи Руфусу Сиксмиту, эсквайру, Колледж Кая, Кембридж, Англия». На одном из них совсем свежее пятно от пакетика с чаем. Все они сильно помяты и торопливо разглажены.
    
— Благодарю вас, — говорит Луиза, сначала едва слышно, но затем тверже. — Дядя Руфус очень дорожил своей перепиской, и теперь это все, что мне осталось от него на память. Я больше не отниму у вас ни минуты. Простите, что я так расстроилась и не сумела с собой совладать.
    
Облегчение управляющего более чем ощутимо.
    
— Вы очень необычная личность, Меган, — заверяет Луизу Дженис из Эсфигменоу, штат Юта, когда они прощаются в вестибюле отеля.
    
— Вы тоже очень необычная личность, Дженис, — отвечает Луиза и возвращается на парковочный уровень, проходя в десяти ярдах от ячейки номер 909.
   
   
    
     
21
    
    
Не прошло и минуты, как Луиза Рей вернулась в редакцию «Подзорной трубы», а Дом Грелш уже ревет, перекрывая болтовню в отделе новостей:
    
— Мисс Рей!
    
Джерри Нуссбаум и Рональд Джейкс отрывают взгляды от своих столов, глядят на Луизу, потом друг на друга и отчетливо произносят:
    
— Ой!
    
Луиза кладет письма Фробишера в ящик стола, запирает его и идет в кабинет Грелша.
    
— Дом, прости, что я не смогла присутствовать на планерке, я…
    
— Избавь меня от этих женских отговорок. Закрой дверь.
    
— У меня нет привычки прибегать к отговоркам.
    
— А привычка присутствовать на планерках у тебя есть? Тебе за это платят.
    
— Мне также платят за отслеживание своих материалов.
    
— Стало бы, ты бросилась на место преступления? Не нашла ли ты улик, ускользнувших от копов? Может быть, послание кровью, на кафеле? «Это сделал Альберто Гримальди»?
    
— Неоспоримые улики только в том случае неоспоримы, когда ты надорвешь себе спину, до них докапываясь. Мне сказал это один редактор по имени Дом Грелш.
    
Грелш пристально на нее смотрит.
    
— У меня есть нить, Дом.
    
— У тебя есть нить.
    
«Я не могу раздавить тебя логикой и не могу тебя одурачить, я могу лишь зацепить твое любопытство».
    
— Я звонила в участок, где занимаются делом Сиксмита.
    
— Нет никакого дела! Это было самоубийство! Если только речь не идет о Мерилин Монро, то самоубийства тиражей не увеличивают. Слишком унылая тема.
    
— Выслушай меня. Зачем Сиксмит купил билет на самолет, если в тот же день собирался пустить себе пулю в висок?
    
Грелш разводит руками, показывая размер своего неверия в то, что он вообще участвует в этом разговоре.
    
— Внезапное решение.
    
— Тогда почему у него была отпечатанная на машинке — хотя самой машинки не было — записка о самоубийстве? Он что, подготовил ее заранее и ждал, когда его посетит это внезапное решение?
    
— Я не знаю! Мне наплевать! Что меня волнует, так это необходимость сдать номер в четверг вечером, спор с печатниками, грядущая забастовка почтовиков и Оджилви, держащий над моей головой… чей бишь там?.. меч. Проведи спиритический сеанс и спроси у Сиксмита сама! Сиксмит был ученым. У ученых неустойчивая психика.
    
— Мы с ним на полтора часа застряли в лифте. Он был хладнокровен как рыба. Слово «неустойчивый» к нему совершенно не клеится. И еще одно. Он застрелился — предположительно — с помощью самого бесшумного пистолета, имеющегося на рынке. Это «роучфорд» тридцать четвертого калибра со входящим в комплект глушителем. Заказать можно только по каталогу. К чему ему было об этом беспокоиться?
    
— Так. Копы не правы, медэксперт не прав, все не правы, кроме Луизы Рей, лучшей из желторотых журналисточек, чья необычайная проницательность позволяет ей заключить, что всемирно известный числовод был убит только потому, что указал на несколько изъянов конструкции ядерного реактора в некоем отчете, само существование которого никто не подтверждает.
    
— Отчасти. Вероятнее всего, полицейские не случайно пришли к выводам, удобным для Приморской корпорации. Их к этому подтолкнули.
    
— Ну конечно, коммунальная компания покупает полицейских! Какой же я болван!
    
— Учитывая дочерние предприятия, Приморская корпорация — десятая по величине в Штатах. При желании они могут купить Аляску. Дай мне время до понедельника.
    
— Нет! За тобой обзоры этой недели и, да, материал по кулинарии.
    
— Если бы Боб Вудворд[101] сказал тебе, что заподозрил президента Никсона в том, что тот отдал приказ взломать офисы своих политических противников, и записал это на пленку, сказал бы ты ему: «Боб, милый, забудь об этом, мне нужно восемьсот слов о сервировке салатов»?
    
— Не смей выдавать мне эту арию: я-разъяренная-феминистка.
    
— Тогда ты не выдавай мне арию: слушай-я-занимаюсь-этим-тридцать-лет! Одного Джерри Нуссбаума в этом здании более чем достаточно.