1 2 3 
— «Мокрый Вилли», — объяснил я. — Они облизывают пальцы и суют их затем в уши друг другу. Это испытание. Нечто вроде поединка.
Шарлотта сморщила нос в гримасе отвращения и сделала жест, как будто её тошнит.
— Противно, — сказала она.
— Люди двадцатого века. — Я пожал плечами.
Я посмотрел ей в глаза. Казалось, она испытывает весьма смешанные чувства по отношению ко мне.
— Ты меня боишься? — спросил я, следя за выражением её лица.
— Нет, — быстро ответила она. Но глаза говорили о другом, и она опустила взгляд. Наступила неловкая тишина. Наконец она снова заговорила.
— Да, боюсь, — сказала она. — Ты подумаешь, что это глупо. — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Но с момента нашей первой встречи меня не оставляет странное предчувствие.
— С вечеринки у Энди?
— Нет-нет, гораздо раньше — более шести месяцев назад, здесь.
Я с трудом мог бы вспомнить и то, что было сегодня утром.
— Ты был с Жанет Саймоне, — продолжала она. — С вами был Чак Берри, а ты ходил на костылях.
Образ Жанет Саймоне возник в моём воображении с болезненной чёткостью.
— Она лесбиянка, — сказал я.
— Да, я знаю.
— Тогда почему же никто не сказал мне об этом? Я думал, что месячные у неё затянулись на полтора месяца.
Грохот, донёсшийся со стороны сцены, привлёк наше внимание. Алан Кларидж вскочил на сцену, опрокинув микрофон, и начал поспешно снимать с себя брюки.
Когда официанты побежали к извивающемуся на сцене Клариджу, Кроуфорд перехватил ближайшего и ударом в грудь сбил его с ног. Удар отбросил официанта на несколько метров. Упав, он прокатился по полу и застрял в ногах посетителей под одним из столов.
Остальные остановились, когда громадный Кроуфорд встал между ними и эксцентричным стриптизом на сцене.
К этому времени Кларидж снял брюки, трусы и пиджак, начал расстёгивать сорочку, свернул её в комок и бросил. Сорочка попала прямо в лицо Фрэн. Она даже не шелохнулась.
— Фрэн, чёрт побери, — вопил Кларидж. — Смотри на меня, несчастная проститутка! Ты видишь, какой у меня…
Он спрыгнул со сцены, схватил её за волосы. Вырываясь, Фрэн рухнула на пол.
Казалось, звуки пощёчин оживили застывших официантов, и они бросились на помощь девушке. Кроуфорд схватил первого из них и перебросил его через стол. Взметнувшиеся в воздух ноги официанта ударили в лицо женщину средних лет, сидевшую за соседним столом. Она бесчувственно соскользнула с кресла.
— Господи, — прошептала, поднимаясь, Шарлотта.
Я схватил её за руку и побежал к двери. Через мгновение мы сидели в моём автомобиле, мчавшемся на север по Гринвилл Авеню.
Наконец Шарлотта нарушила тишину.
— Я должна вернуться. Боб начнёт беспокоиться.
— Не тревожься. Приедет полиция, и ему будет не до тебя.
— Их арестуют?
— Вряд ли, — ответил я. — Если только твой друг не откроет пальбу, полицейские увезут их, чтобы успокоить остальных, и отпустят. Если, конечно, женщина не пострадала серьёзно. — Я видел, как она головой ударилась о пол.
— Тогда зачем мы убежали? — спросила она, повернувшись ко мне.
— Потому что я «нахожусь под влиянием наркотиков» и имею с собой пакет марихуаны, — ответил я. — Раздеться догола и избить женщину при свидетелях — одно дело. А за наркотики полагается от двух лет до пожизненного заключения. К тому же это был хороший повод, чтобы остаться с тобой наедине.
— А-а. — Она замолчала. Я чувствовал, что она обдумывает ситуацию. — Тогда мне нужно домой.
— А где дом?
— В Лакоте.
— В Лакоте? Но это восемьдесят километров отсюда!
— Тогда отвези меня назад в Рок-Сити.
Через двадцать минут мы ехали на юго-восток по направлению к Лакоте, маленькому техасскому городку, центру одноимённого графства.
— Значит, ты из Лакоты? — Я наклонился к ветровому стеклу, стараясь увидеть, откуда возникла яркая голубая вспышка, только что мелькнувшая перед машиной.
— Нет. Мой муж… Два года назад он был убит в Да Нанге, — ответила она на вопрос, который, как она догадалась, возник у меня.
— Сочувствую. — Это было всё, что мне пришло в голову.
— Не ври. И не старайся быть вежливым. — Она была права. Казалось, читала мои мысли. — Впрочем, быть вежливым не так уж плохо. Я благодарна тебе. Ему не нравилась война, но он не знал, как выйти из неё.
— А разве кто-нибудь знает? — Я ловко объехал огромного мохнатого зверя, расположившегося на середине шоссе. — Не имеет значения, выживешь ты или нет. Важна только победа. Знаешь, нужно решить, какой лягушкой в каком пруду тебе хочется стать. — Боже, что я говорю! Ну и кайф же я словил! Шарлотта посмотрела на меня с изумлением. — Не смотри на меня, — пожал я плечами. — Я просто болтаю. Произношу слова, не понимая, что они значат.
— И он решил уйти… Написал прошение об отставке. Пока оно рассматривалось, его убили.
— Грязная война. — Слова сами выскочили из моего рта. Я слишком набрался, чтобы рассуждать о вещах, которые она не хотела называть. Жизнь, смерть и политика были слишком сложны для моего мозга, одурманенного наркотиками.
— Слушай, ты напрасно расстраиваешься. — Она заметила моё смятение. — Я не в трауре по нему. Он был хорошим парнем, и мы могли быть счастливы. Но что случилось то случилось, и то, счастлива я или нет, зависит только от меня, а не от того, что случилось в десяти тысячах миль отсюда. — Она посмотрела на меня и улыбнулась. — И я решила быть счастливой.
— Отлично. — Я улыбнулся в ответ. — Нужно уметь делать выбор в жизни. Я где-то слышал это. Или сам придумал. Теперь уж не помню.
Ряд почтовых ящиков, вытянувшихся вдоль обочины, превратился в банду мотоциклистов, гнавшихся за нами, а затем снова в почтовые ящики. Я сконцентрировал всё внимание на дороге. Чем быстрее мы ехали, тем лучше я себя чувствовал.
— Не понимаю, как тебе удалось прожить так долго. Будь добр, поезжай медленнее.
— Конечно. — Я сбавил газ. В это мгновение прямо перед машиной пролетела большая пятнистая птица.
— И выключи дворники.
— Что?
Дворники ёрзали взад и вперёд по ветровому стеклу, размазывая по нему разбившихся насекомых.
— Знаешь, Фил, я надеюсь, что твой автомобиль — заколдованный. Это мой единственный шанс вернуться домой невредимой.
— Извини. — Я снова сбавил скорость и уставился на дорогу. Внезапно дорога кончилась, и перед нами открылась пропасть. Не успею затормозить, подумал я в панике. Не может быть, мелькнула у меня мысль. В Техасе всё могло быть, но не было пока случая, чтобы шоссе кончалось пропастью. Я затаил дыхание. Автомашина промчалась через пропасть.
— Всё не так уж плохо, — улыбнулась Шарлотта.
— Ты хочешь сказать, что я в полном порядке. — Мы миновали пропасть, но перед нами был мост вдвое уже автомашины.
В шести милях за Лакотой, Шарлотта сказала:
— На следующей развилке сверни направо.
Это был въезд на её ранчо, и он привёл нас к белым деревянным воротам. За воротами виднелся небольшой дом.
Из него вышел молодой негр в клетчатой рубахе и джинсах. На голове у парня была мятая коричневая шляпа.
— Это ты, Шарлотта?
— Да, — отозвалась она из машины. — Я приехала с другом. Не хочешь проводить нас в дом?
— Конечно.
Шарлотта подвинулась ко мне. Негр открыл ворота, сел в машину и протянул мне руку через колени Шарлотты.
— Очень рад. Я — Дэвид Кларк.
— Филип Эллиот, — ответил я, пожимая его руку. Его сильное тёплое рукопожатие удивило меня.
— Футболист? — Он не скрывал радости.
— По этому вопросу есть разные мнения.
— Мне нравится смотреть, как ты играешь.
— Тебя не смущают длительные перерывы?
Он рассмеялся. Его внимание было мне приятно.
Фары «бьюика» осветили двухэтажный дом и несколько других крупных строений. Это было большое ранчо. Со стороны дома к нам подбежали две белые овчарки. В открытом гараже рядом с домом стоял белый «Мерседес-220-СЛ» с голубыми калифорнийскими номерами. Номера не менялись два года. Там же был потрёпанный красный пикап «шевроле». Белая щебёночная дорога огибала дом и, пройдя через ещё одни ворота, скрывалась в темноте. Я остановился у дома.
— Пойду загоню собак, — сказал Дэвид, выпрыгивая из машины и подзывая их к себе.
Я выключил двигатель и вылез из машины. Шарлотта последовала за мной. Мы вошли в кухню через заднюю дверь. Дэвид пришёл через несколько секунд.
— Дэвид, проводи Филипа в кабинет. Я сейчас приготовлю кофе.
Кабинет был огромен. Дальняя стена была занята гигантским окном, от одной стены до другой и от каменного пола до грубо отёсанных балок потолка. Вдоль внутренних стен протянулись книжные полки. У массивного камина стояли два больших дивана, на полу между ними лежал огромный индейский ковёр.
Дэвид подошёл к камину и начал разводить огонь.
Он чиркнул длинную кухонную спичку и поднёс её к дровам, затем повернул рычажок в камине. Внутри заревело пламя.
— Ты давно живёшь здесь?
— Чуть больше двух лет. Я учился в колледже вместе с Шарлоттой и, когда Джон уехал, сразу переселился сюда. Ей не хотелось жить одной. Родственники приехали сюда после отъезда Джона, увидели меня и исчезли. С тех пор о них ничего не слышно. Даже на похороны и то не приехали. — Дэвид покачал головой и уставился в ревущий огонь. — Я сказал им, что я мексиканец. Даже это не помогло.
Он подбросил в огонь ещё полено. Я смотрел на языки пламени, зачарованный их гипнотическим мельканием. Наркотик всё ещё действовал. Постоянно меняющиеся цвета и формы огня рисовали в моём мозгу картины из прошлого и будущего. Мне хотелось сунуть руку в пламя и смотреть, как его языки обтекают кожу подобно воде.
Дэвид подошёл к окну и повернул выключатель. Мгновенно ландшафт снаружи осветился. Передо мной раскинулось пастбище, покрытое густой травой. Здесь и там виднелись группы огромных дубов. Я тут же представил себе упитанных коров, пасущихся на просторе между деревьев.
— Это действующее ранчо?
— Более или менее. Джону принадлежало несколько больших участков, где добывали нефть. Он сдавал их в аренду. Перед отъездом Джон перевёл их на неё. Так что в деньгах она не нуждается. Однако ей нравится работать. Главным образом мы выкармливаем бычков и, когда им исполняется пять-семь месяцев, продаём их.
— А кто у вас ведает размещением коров? — спросил я. — Буду рад взяться за этот участок.
— Коров что? — спросила Шарлотта, входя в кабинет. В руках она держала поднос с кофейником и тремя большими кружками.
— Размещением коров, — пояснил я. — Расстановкой коров в строго определённых местах на пастбище для создания нужного эстетического впечатления. Чтобы они гармонировали с деревьями, небом и облаками. Это работа, о которой многие мечтают. Разместить их небольшими группами, стоящих и лежащих, на вершинах низких плавных холмов, чтобы они выделялись на горизонте.
— И что, были предложения? — спросила Шарлотта с улыбкой.
— Не слышал ни разу. Эта работа вроде королевского попечительства, и, если удаётся заполучить её, с неё не уходят. Она становится наследственной, переходит от отца к сыну. От этого в мире все неприятности, власть и привилегии. — Я подмигнул Дэвиду. — В нём нет места настоящему художнику. Действительно, задумывался ли кто-нибудь над тем, как освещает солнце коровий зад?
— Мне такая мысль не приходила в голову, это уж точно, — улыбнулась Шарлотта. — Выпей лучше кофе, оно опустит тебя на землю.
— Неужели так заметно?
Она приподняла бровь и начала разливать кофе.
— Тебе сливки или сахар? — посмотрела на меня Шарлотта.
— Сахар. Один кусок.
Снаружи залаяли собаки. Дэвид встал и направился к выходу.
— Пойду проверю ворота и запру их на ночь.
— Дэвид — писатель, — заметила Шарлотта, глядя вслед ему.
— Да, он показался мне очень приятным парнем.
— Он — настоящий мужчина. — Шарлотта подчеркнула слово «мужчина».
— Именно это я и хотел сказать.
— Все его братья женились на белых девушках. Это привело его в смятение.
— Странно, мои поступили точно так же, и это ничуть меня не смутило.
Шарлотта сделала вид, что не расслышала моих слов. Она подошла к книжному шкафу, выбрала пластинку Уилли Нелсона, и поставила её на проигрыватель.
Мы молча смотрели друг на друга. Я сделал попытку мысленной телепатии, но не смог напрячься. Её лицо смягчилось, засветилось каким-то внутренним сиянием. Она была печальна и прекрасна. Её глаза говорили мне, что я ей нравлюсь; я это знал. Из-за моих зрачков выползло безумие; я не выдержал её взгляда и отвернулся. Подойдя к проигрывателю, я посмотрел на вращающуюся пластинку. Затем вернулся к дивану и сел.
Хлопнула дверь, ведущая в кухню. Звук спас меня от опасности заблудиться в лабиринте мыслей. И вдруг я почувствовал себя лучше; страх исчез. На пороге появился Дэвид.
— У ворот стоял автомобиль, но, когда я подошёл, он уехал.
Наверно, молодёжь из школы. Я всё запер. Пойду спать, пожалуй. Спокойной ночи. — Он бросил на стол связку ключей и направился по коридору к спальням.
— Спокойной ночи, — отозвались мы хором.
— Разве Дэвид живёт не в маленьком доме? — поинтересовался я после, как мне казалось, достаточно продолжительного молчания.
— Только когда работает над чем-то. — Она слегка прищурилась. — Он там пишет и ночует, когда меня нет.
— Он кажется мне настоящим другом.
— Да.
Мы снова посмотрели друг на друга. Шарлотта облизнула губы, которые, казалось, засверкали в свете огня из камина. Она провела рукой по длинным каштановым волосам, падающим на спину.
— Кем тебе приходится Бодроу?
— Что?
— Он тоже твой друг?
— Нет.
— Тогда почему ты так часто встречаешься с ним?
— Я не встречаюсь с ним часто. — В её голосе прозвучала злоба — против Бодроу или меня, не знаю. — Ему принадлежит земля недалеко от моей. Однажды он приехал, чтобы спросить, не сможет ли он арендовать её для скота. Затем несколько раз приглашал меня с собой.
— Понятно.
— Не могу же я всё время прятаться от людей! — вспылила она.
— Прости, я не хотел обидеть тебя.
— Во всяком случае, я больше не собираюсь встречаться с ним. — Она говорила более спокойным голосом. — По дороге в Рок-Сити он рассказывал отвратительные вещи о Дэвиде.
— По-моему, Бодроу — психопат.
— Если верить его словам, вы с ним близкие друзья — что-то вроде армейских товарищей.
— Я едва знаком с этим сукиным сыном. Он любит ездить с командой и отираться вокруг игроков. Ходит на все вечеринки, даже если его не приглашают.
Музыка кончилась. Шарлотта встала и перевернула пластинку. Когда она подошла к окну, в свете, падающем снаружи, я отчётливо видел контуры её тела под лёгкой тканью платья. Девушка щёлкнула выключателем. Наружное освещение погасло. Теперь комната наполнилась мелькающими отблесками пламени. Она опустилась на диван.
— Ты женат?
— Был. Мы развелись. — Я подошёл к камину и подбросил дров. — Обычная история. Звезда футбола из бедной семьи пробивает себе дорогу в жизни. Он не может рассчитывать на чью-то помощь. Упорство приносит свои плоды. Он заканчивает колледж, становится знаменитым атлетом и женится на девушке из богатой семьи. Но даже дома звезда не может забыть о трудностях своей профессии. Неприятности заставляют его всё чаще заглядывать в бутылку. Жена начинает искать утешение на стороне и находит его… в линии нападения… в полузащите… у трехчетвертных… и так далее. Всё забавно до отвращения.
Я потёр нос — нервная привычка, приобретённая мной в школьной баскетбольной команде. Мне казалось, что сотни зрителей не сводят с меня глаз, с нетерпением ожидая промахов. Обычно им не приходилось ждать слишком долго.
— Хочешь марихуаны?
— Да, — тут же ответил я.
Шарлотта встала и вышла из кабинета. Её не было довольно долго. Она вернулась в выцветших джинсах и просторной мексиканской блузке, которые надела вместо платья.
— Это моя одежда для курения.
Я неуклюже опустился на пол около неё, вытянул ноги и застонал, отчасти от боли и отчасти от жалости к себе. Сверху ко мне опустилась горящая сигарета. Я взял её, глубоко затянулся и передал обратно. После двух или трёх затяжек я заметил, как быстро она действует.
— Чёрт, — пробормотал я, стараясь удержать дым, обжигающий мне лёгкие. — Если цитировать… отсутствующих друзей… это… настоящий динамит. — Мой голос превратился в какой-то хрип.
— Джон прислал мне из Вьетнама целый рюкзак, — объяснила Шарлотта. — Не кури слишком много — тебе станет нехорошо. — Она глубоко затянулась и передала сигарету мне.
Меня бросило в дрожь от того, что я курил марихуану, принадлежащую мёртвому.
— Тебе надолго хватит.
Я встал, подошёл к окну. Тени деревьев превратились во вьетконговцев и поползли к дому.
— Чем ты занимаешься кроме телят? — спросил я, не оборачиваясь. Вьетконговцы были уже рядом с домом, маленькие жёлтые человечки с автоматами в руках.
— Особенно ничем. Люблю читать и ездить на лошади. Солдаты исчезли за углом дома. Залаяли собаки. Я повернулся к Шарлотте.
— Ты ведёшь приятную жизнь.
— Да, у меня большой участок, и я люблю бродить по нему. Я подошёл к дивану и наклонился. Она поднесла сигарету к моим губам. Я затянулся, прижал губы к её рту и выдохнул дым.
Я просунул руку под блузку и начал ласкать её пышную грудь. Шарлотта задрожала, отпрянула, затем снова прижалась ко мне. Я снял блузку через голову, стал целовать груди, соски призывно набухали. Джинсы соскользнули вниз и застряли на бёдрах, обнажив белую полоску тела. Я наклонился и поцеловал её. Её ответный поцелуй был нежным. Затем она встала и вышла. Через мгновение вернулась с большим пледом, который разостлала на полу около камина. Я снял рубашку, ботинки и лёг на плед, рядом с Шарлоттой.
Наркотик превратил нашу любовь в галлюцинацию. Всё моё тело обрело зрение. Когда она содрогнулась и застонала, я так и не понял, где была реальность, а где — фантазия.
Огонь в камине погас. Светились одни угли. Я подполз к камину и подбросил ещё дров. Я был спокоен и счастлив. Шарлотта повернулась на бок, глядя в огонь невидящими глазами. Я опустился рядом.
Мне чудилось, что я еду по шоссе вслед за грузовиком. В кузове был скот. Коровы и бычки, прижавшиеся друг к другу, то и дело ударялись о борта грузовика, водитель которого торопился скорее добраться до бойни.
Я подумал, а знают ли бессловесные животные, куда их везут, куда торопится мужчина, чья волосатая, татуированная рука свисает из окна кабины. Вряд ли. Возможно, они беспокоятся, испытывают неясную тревогу. Но откуда им знать, что скоро их встретит мокрый от пота чернокожий мужчина, который, беседуя с ними ласковым, тихим голосом, внезапно, с точностью скульптора, нанесёт им сильный удар между глаз. Когда я начал обгонять грузовик, на мне остановился взгляд коричневых глаз, смотрящих через деревянные планки. Это были мои глаза, и я стоял в грузовике, глядя на Шарлотту в моём автомобиле. Она плакала. Б. А. сидел за рулём, а на заднем сиденья я увидел Максвелла, машущего мне рукой и поднимающего вверх банку с пивом. Я проснулся.
Голова разрывалась от боли. Часы на стене показывали пять утра. Я попытался собраться с мыслями. Боль начала возвращаться в моё тело вместе с чувством реальности.
Шарлотта лежала на боку, сжав мою руку. Её прекрасное лицо выглядело мирным и спокойным во сне. Я долго смотрел на неё. Что она думает обо мне? Что вообще она обо мне знает? Чего она ждёт от меня? Надеюсь, ничего. Я ничего не мог дать ей. Я огляделся вокруг. Всё казалось нереальным, каким-то фантастическим сном. Огонь погас и даже угли превратились в пепел. В комнате было холодно.
От волнения и прилива сил, охвативших меня вчера, не оставалось и следа. Неужели я действительно был близок с этой женщиной? Или всё это — фантазия наркомана?
Я давно понял, что главное в жизни — выживание и что страх и ненависть — всего лишь эмоции. Если ты не можешь преодолеть чего-то с помощью ненависти, ты должен испытывать страх. И с каждым днём становилось всё труднее ненавидеть и всё легче бояться. Я накрыл Шарлотту пледом; она застонала и пошевелилась. Она не казалась испуганной, и уж её-то я не мог ненавидеть. Я нашёл блокнот и написал, что позвоню ей.
Положив записку с ней рядом, я взял со стола связку ключей, прошёл в кухню, открыл дверь и вышел наружу.
Предрассветная тишина нарушалась время от времени птичьими голосами. Я стоял рядом с автомобилем и смотрел на пурпурно-розовое сияние, обещавшее стать четвергом. Там, за горизонтом, ожидали меня бесчисленные события. Пусть приходят. Я никогда не забуду среду.



Четверг

Были ещё сумерки, когда я въехал в Южный Даллас и остановился у придорожного кафе.
Заказав завтрак, я купил газету. Подойдя к музыкальному автомату, выбрал Джерри Льюиса «Она даже разбудила меня, чтобы попрощаться». Сейчас мне особенно нравились первые слова: «Наступило утро… Боже, боже, как я страдаю…» Я выпил шесть чашек кофе и прочитал газету. Учёный, принимающий участие в секретном исследовании, был найден мёртвым в одном из центральных отелей. Подозревалась его связь с гомосексуалистами. Молодая домашняя хозяйка была изнасилована и обнаружена с перерезанным горлом. Это был третий подобный случай за неделю. Муниципальный советник, связанный с мафией, обвиняется в биржевых спекуляциях. Я редко читаю раздел спорта.
Яичница из трёх яиц, картошка, ветчина и два толстых куска техасского жареного хлеба вернули мне силы. Я мог продолжать путь.
Неуклюже шагая, я подошёл к машине; солнце и далласский воздух превратили пурпурно-розовый рассвет во флуоресцирующее зарево. Утро пахло дизельным топливом.
Если я и превысил скорость, то действительно не замечал этого до тех пор, пока полицейский автомобиль не включил сирену. Рыдающие звуки напугали меня до смерти, и я тут же свернул на обочину, лихорадочно разыскивая водительское удостоверение. Когда полицейский подошёл к машине, я уже протягивал документы в окно. Он не обратил на них внимания.
— Выйдите из машины, пожалуйста, — сказал он, глядя через тёмные очки, скрывающие глаза.
Я последовал за полицейским. Мы остановились между нашими машинами. Мимо мчался утренний поток автомобилей. Он посмотрел на меня, сравнивая моё лицо с фотографией. Это был старый снимок, волосы у меня отросли, и полицейский был в замешательстве.
— Дата рождения? — спросил он меня, положив правую руку на рукоятку никелированного пистолета 45-го калибра, висящего сбоку.
— Вы что, хотите предсказать мне будущее? — раздражённо заметил я.
Он снял очки и пристально посмотрел на меня.
— 12 августа 1942 года. Под созвездием Льва.
— Вы ехали со скоростью сто километров в час в зоне, где ограничение семьдесят километров, Бертран.
Моё полное имя Бертран Филип Эллиот, но я скрываю это.
— Я не знал, извините, — сказал я, стараясь казаться раскаявшимся, но без подхалимажа.
Полицейский осмотрел меня с ног до головы. Я был немного помятым. Он попытался заглянуть в машину.
— Пили спиртное?
— Очень жаль, но не пил. — Я потёр глаза и почесал в затылке. — Я ехал всю ночь из Нового Орлеана. Я выступал там на футбольном банкете.
Полицейский уставился на меня, затем снова посмотрел в удостоверение. Его лицо расплылось в широкой улыбке.
— Только ты, Фил, — сказал он, протягивая мне удостоверение, — избегай садиться за руль, когда настолько устал, что не замечаешь происходящего вокруг. Ты нужен нам на поле.
— Понимаю. В следующий раз буду внимательнее. Это уж точно.
— Как ты думаешь, вы выиграете в Нью-Йорке?
Я утвердительно кивнул, засовывая удостоверение обратно в бумажник.
— Хорошо бы в этом году добраться до Суперкубка, а? Я обещал жене взять её с собой, если попадём в финал. — Улыбка стала ещё шире. — Ты не мог бы достать мне билеты?
— Конечно. Позвони мне за десять дней до матча. Я достану парочку. — Я протянул руку и мы обменялись рукопожатием. — Спасибо.
— О чём ты говоришь, — сказал он. — Только поезжай осторожнее, ладно? Если с тобой что-нибудь случится, я буду винить себя.
Когда я подъехал к тренировочному полю, солнце уже встало и низкая дымка, висевшая над городом, окрасила его в искусственно-оранжевый цвет. Открытый автомобиль Максвелла, с мокрыми от росы сиденьями, уже сверкал на стоянке. Было чуть больше восьми.
Дверь клубного помещения заперта. Я обошёл вокруг и обнаружил разбитое окно. В кинозале на скамейке спал Лучший атлет профессионального спорта и обладатель приза Лучшему американцу за прошлый год.
Я неуклюже полез в окно. Шум разбудил Максвелла. Он проснулся и сел.
— Кто это? — пробормотал он, протирая глаза.
— Зубастый эльф. — Я повис на окне, пытаясь нащупать ногами пол.
— Убирайся вон, — сказал Максвелл и снова рухнул на скамейку.
Я отряхнулся и посмотрел на его измученное лицо.
— Господи, надеюсь, что я выгляжу не так плохо. Максвелл убрал руку, прикрывающую лицо, и с трудом открыл один воспалённый глаз, прищуриваясь от света.
— Ты ошибаешься. — Он закрыл глаз и накрыл рукой лицо.
— Боюсь, что ты прав. Я только что вернулся из длительного путешествия в чёрные тайники своей души.
— Надеюсь, тебе там понравилось, — буркнул он, не двигаясь.
— Вставай, пора браться за шкафчик с медикаментами. — Я вышел в коридор и направился в массажную. — Скорая помощь — лучшая помощь… врач — исцели себя… лучше рано… — Я остановился, перекинул рубильник сауны, включив обогрев, затем пошёл дальше. Когда Сэт, спотыкаясь, вошёл в массажную, я уже трудился над шкафчиком с большими ножницами в руках.
— Мы нарываемся на скандал, — сказал он с опаской, такой необычной для него.
— Никто не решится обвинять тебя. — Я засунул ножницы под язычок замка.
— Меня! — воскликнул Максвелл. — Ведь это ты ломаешь шкафчик.
— Верно. Но ты делишь со мной добычу, и это превращает тебя в сообщника. Если им захочется обвинить меня, придётся обвинить и тебя, а на это никто не решится.
Раздался треск, и шкафчик открылся.
— Чёрт побери, — застонал Максвелл. — Ты его сломал.
— Никто не заметит этого. Заметит массажист, но он будет молчать. Ты только посмотри на это богатство. — Я увлечённо копался в шкафчике. — Как говорит старик Эм Джей, бери то, что необходимо, а не то, чего тебе хочется.
— Кто это — Эм Джей?
— Мик Джэггер.
— Этот педераст?
— Он всегда отзывается о тебе с уважением. — Я выпрямился, держа в руке два пузырька с таблетками. Именно то, что нужно.
Я высыпал по четыре таблетки из каждого пузырька в ладонь и дал по две Максвеллу, который проглотил все сразу. Я вытряхнул несколько таблеток кодеина номер четыре из белой пластмассовой коробочки, две сунул в рот, остальные спрятал в карман про запас.
Через десять минут мы оба стояли под холодными струями душа, ожидая, когда прогреется сауна и медикаменты начнут битву в наших разрушенных мозгах.
— Прошлым вечером со мной случилось нечто, — начал Максвелл, выходя из-под душа и направляясь в сауну. По пути он прихватил пачку полотенец.
Было приятно стоять под дождём, барабанящим по спине и шее, которая начала неметь.
Покинув душевую, я заглянул в массажную и пришёл в сауну. Максвелл, увидев меня, спрыгнул с полка, скрылся за дверью и тут же вернулся с двумя банками «Куэрз».
— В холодильнике у тренеров стояло шесть банок пива. Мне показалось, это хорошая идея.
Чувствуя огромные чёрные дыры, прожжённые у меня в мозгу, я готов был попробовать что угодно. Главное, чтобы не чувствовать себя так, как сейчас. Пиво было холодным, но мне не понравилось. Я начал энергично растирать шею, пытаясь избавиться от боли и тяжести.
— Почему я так жестоко обращаюсь со своим телом? — Максвелл провёл пальцем по тонким белым шрамам, превратившим его торс в дорожную карту.
Хотя верхняя половина тела перенесла невероятное количество травм, вывихов и переломов, у Максвелла по-прежнему были отличные сильные ноги. Только строгое запрещение Б. А. удерживало Максвелла от попыток прорваться между двумя защитниками. А иногда он не обращал внимания на все запреты и приносил победу безнадёжно проигрывающей команде. Он любил прорываться и приносить очки.
— Ты — единственный человек, у которого тело выглядит старше, чем у меня, — заметил, Максвелл, разглядывая мой голеностоп.
На лодыжке правой ноги у меня была большая шишка — след перелома и вывиха. Врачи утверждали, что причина заключается в том, что после травмы я успел сделать ещё несколько шагов. Я же всегда считал, что им просто не хотелось заниматься слишком сложной операцией. Впрочем, это ничуть мне не мешало.
Мне казалось, что братство наших изуродованных тел было значительной частью наших дружеских уз. Каждый из нас переносил боль со стоическим юмором. Когда один из нас падал, другой всегда был первым, кто приходил на помощь, если, конечно, его не унесли с поля раньше — что происходило довольно часто. Наш наркотический ритуал — с применением кодеина — возник задолго до того, как мы обратились к марихуане.
Это была странная, но тем не менее прочная дружба. В нашей жизни, подверженной постоянным переменам, я находил утешение в её надёжности.
— Да, такое бывает только один раз, — повторил Максвелл, лёжа в удушающем жаре сауны на верхней полке.
— Ну-ну, — вставил я, надеясь, что рассказ сдвинется наконец с исходной точки.
— Ты знаешь Джерри Дрэйка? — Максвелл опустил ноги, сел и глянул вниз, где лежал я, распростершись на полу. — Ему принадлежит агентство по снабжению автомобильными частями и электрооборудованием.
— Да, верно, — кивнул я.
— Так вот. — Максвелл снова улёгся. — Я выступал в Ассоциации молодых христиан перед его парнями. — Он вытер потное лицо полотенцем. — Я выкурил обе твои сигареты по пути и был под большим кайфом. Когда я приехал, они уже закончили обед, поэтому я просто встал и обратился к ним с речью по поводу того, что футбол не должен быть единственной целью в жизни, что это — всего лишь временное занятие, по крайней мере для них, и что нужно посвящать больше времени другому…
Я расхохотался.
— Их папочки были в восторге!
— Да, им моё выступление не слишком понравилось. Но какого чёрта, ведь я — звезда. Дрэйк встал потом и сказал, что не следует принимать мои слова слишком буквально — я так и не понял, что он хотел сказать этим, — и что предстоящий чемпионат Ассоциации молодых христиан — одно из самых важных событий в их молодой жизни. Что это дисциплинирует, воспитывает волю к победе, укрепляет характер — всё такое. Потом он подошёл ко мне и попросил не курить перед его ребятами. Я чуть в штаны не наложил с перепугу. А он имел в виду обычные сигареты.
Максвелл слез с полка и похромал в душевую. Я терпеливо ждал его возвращения, лёжа на полу.
— Затем, — продолжал он, перешагивая через меня, — затем он пригласил меня к себе выпить пару стаканчиков. Поскольку моё выступление длилось меньше часа, я подумал, что за триста долларов можно и поехать. Мы приехали к нему домой, он познакомил меня с женой. Вот тогда я тебе и позвонил. Он хотел, чтобы ты приехал и тоже слегка поимел его жену.
— Что? — Потрясённый, я сел слишком быстро. Голову снова пронзила боль.
— Знаю, знаю. — Максвелл продолжал рассказ с притворной гримасой раскаяния на лице. — Мне не следовало так поступать. — Он нахмурился и потряс головой. — Я знаю, как ты относишься к подобным делам — когда на женщину лезут целой оравой, именно потому я тебя и не пригласил. Но она отлично выглядела для своего возраста.
— Сколько ей? — спросил я снизу.
— Около тридцати пяти. А он сидел в ногах кровати и дирижировал, указывал ей, в каком ритме работать, как повернуться, какое положение принять, за что взяться. Мне казалось, что я в операционной. К тому же он совал нам в нос какую-то пахучую гадость. Затем мы пошли в душ. Вернувшись в спальню, она достала такой большой искусственный…
— Дилдо. — Я улыбнулся. — Максвелл был мастером-практиком, но слаб в теории.
— Да, этот самый. — Максвелл спешил продолжить рассказ. Казалось, что он переживает по-настоящему то, что случилось с ним, только тогда, когда рассказывает об этом. Его рассказы всегда вызывали у меня интерес — ещё один аспект странного паразитически-симбиотического содружества, скреплявшего нас.
— Примерно вот такого размера. — Он раздвинул ладони приблизительно на фут и затем сделал кольцо своим большим и указательными пальцами. — Джерри надел его и принялся за работу. Что за вечер!
— И когда ты уехал?
— Это уже глава вторая.
Жар сауны и волнение, вызванное рассказом Максвелла, оказались выше моих сил. Я встал и пошёл под душ, чтобы остыть. Стоя под душем, я впервые почувствовал действие медикаментов. Похоже, что мне удастся прожить ещё один день.
В двери душевой показался Руфус Браун, сорокалетний негр, обслуживающий здание клуба.
— Как вы попали сюда?
— Привет, Руфус, как дела?
— Отлично, как вы попали сюда?
— Максвелл разбил окно сзади. Сделай что-нибудь, ладно?
— Хорошо, — сказал он, нахмурившись. — Но если мне придётся платить за окно, вы должны дать мне деньги. Ты же знаешь, как мало я получаю.
Он был совершенно прав. Разведчики клуба, разъезжающие по разным городам, проливали виски на большую сумму, чем Руфус получал за год. Клинтон Фут бился с ним за каждый цент. В прошлом году, после завоевания первого места в лиге, мы проголосовали за выдачу Руфусу двух тысяч ста долларов из причитающихся нам чемпионских, но Клинтон сделал по-своему и снизил премию до пятисот долларов на том основании, что «решение не было единогласным и нельзя давать цветному премию больше, чем служащим клуба».
— Обязательно, Руфус, — сказал я. — Спасибо.
— Сделаю, не беспокойся. — Он улыбнулся и пошёл обратно в раздевалку собирать вчерашние грязные носки и суппортеры. Я сунул в нос фломастер и попытался прочистить отверстие. В результате из левой ноздри потекла кровь, а из правой — светлая, как вода, жидкость. Моё левое ухо было чем-то забито уже давно и отчаянно болело, когда я двигал челюстями. В результате я не ел по-настоящему уже несколько дней.
— Примерно около полуночи, — продолжал Максвелл, — когда его измождённая жена заснула, мы пошли в кухню выпить пива, и он позвонил жене какого-то врача в Лейквуде. Она пригласила нас к себе. Муж куда-то уехал. Джерри сказал мне, что она — нимфоманка и проходит курс лечения. Её муж не возражает, чтобы его жену… развлекали, только настаивает на предварительном знакомстве. — Губы Максвелла искривились в циничной улыбке. — Для меня она сделала исключение — всё-таки я звезда и всё такое. Она настоящая красавица — лет двадцати пяти. И визжала так, что…
— Не надо больше. — Я умоляюще поднял руки.
— А после того как мы потрудились на славу и были на грани издыхания, она открывает ящик в своём туалетном столике и показывает мне шприц с морфием…
— Морфием?
— По крайней мере так она сказала. — Лицо Максвелла ничего не выражало. — Она объяснила, что муж, уезжая, оставил ей этот шприц. И потом принудила нас к таким извращениям, которые я только в кино видел.
Максвелл улёгся на спину и стал что-то мурлыкать. Дверь распахнулась. На пороге стоял Эдди Рэнд, массажист, растерянно глядя на меня взглядом.
— О’кей, — завопил он. — Кто?
Я немедленно указал на Максвелла.
— Он, — сказал я.
— Это правда, Сэт? — Голос Рэнда зазвучал гораздо спокойнее.
— Что правда? — равнодушно спросил Максвелл, по-прежнему уставившись в потолок.
— Шкафчик с медикаментами, — объяснил Рэнд. — Если Б. А. узнает об этом, не миновать скандала.
— А ты не говори ему, — предложил я. — Не подводи парня. Я был рядом и всё видел. Он неимоверно страдал. Посмотри на это, как на исключительный случай.
— А ты всего лишь стоял и наблюдал? — с подозрением спросил Рэнд.
— Он повалил меня и силой заставил проглотить пару. — Я раскинулся на полу, держа руки за головой. — Но я не сержусь на него. Почему ты не хочешь его простить?
— Чтоб больше этого не было, — произнёс Рэнд. — Слышали, ребята?
— Ни в коем случае, Эдди, можешь быть уверен, — сказал я, переворачиваясь на бок, спиной к сердитому мужчине в белых брюках. — Надеюсь, за пиво ты тоже не рассердишься?
— Подонки! — взвизгнул Рэнд. — Выпили моё пиво!
Его нога, обутая в туфлю на резиновой подошве, с размаха пнула меня в зад. Дверь захлопнулась.
— Чёрт, — пробормотал я, потирая пострадавшую ягодицу, — как больно.
— А ты чем занимался вчера? — Голос Максвелла разбудил меня. Я застонал, пытаясь сесть.
— Ничем, Обычный вечер среды.
Вчерашние события исчезли куда-то. Я напрягся, пытаясь вспомнить. Казалось, с тех пор прошли годы.
— Ах да, я словил невероятный кайф. Набрался кактусового сока у Харви и посмотрел на то, что я собой представляю на самом деле. И убедился ещё раз, что я полный чудак на букву «м». — Я вздохнул, понимая, что это правда»
— Да, ещё, — вспомнил я. Вчерашние события начали понемногу возвращаться. — Совсем забыл. Кроуфорд и Кларидж устроили драку.
— Друг с другом?
— Нет. Со всеми остальными. Кларидж снова разделся догола, на этот раз прямо на сцене в Рок-Сити. Когда дело зашло слишком далеко, я схватил подругу Бодроу и сбежал.
— Узнаю бесстрашного Фила Эллиота, — сказал Максвелл. Прозвище родилось в далёком прошлом, когда на поле в одном из матчей разразилась драка. Все наши повскакивали со скамьи и бросились в бой. В следующий вторник на просмотре фильма воскресной игры камера показала наплывом панораму покинутой скамейки нашей команды, где остались только двое: Б. А., стоящий у боковой линии и размахивающий кулаком, и я, сидевший рядом с телефоном, завернувшись в тёплую куртку.
— Интересно, не арестовали их, как ты думаешь? — Я так торопился скрыться с Шарлоттой, что даже не подумал о судьбе своих партнёров по команде.
— Вряд ли, если только они не искалечили кого-нибудь.
— Женщину ударили ногой в голову.
— Тогда жди неприятностей, если, конечно, она не болельщица. Тогда она будет гордиться этим.
Мы дружно рассмеялись. Открылась дверь, и в сауну вошёл Арт Хартман, наш трехчетвертной номер два.
— Привет, ребята. — Арт сощурился от обжигающего лёгкие воздуха. — Сколько же здесь градусов?
— Как дела, Арт? — отозвался Максвелл.
— Устал до смерти, — сказал Хартман, осторожно перешагивая через меня и пожимая протянутую руку Максвелла. — Ребёнок плакал всю ночь. А ты как?
— Лучше всех.
Арт Хартман был в команде второй год. Играя в Мэриленде, он зарекомендовал себя лучшим в Национальной любительской футбольной ассоциации. В команде его считали наследником Сэта. По своим физическим данным он заметно превосходил Максвелла. Ему не хватало только опыта, чтобы стать лучшим трехчетвертным в профессиональной лиге.
— Вы слышали о Кларидже? — спросил Хартман, опуская своё почти двухметровое тело на нижний полок.
— Да, — ответил я. — А тебе откуда известно?
— Встретил Джона утром в конторе. Он сказал, что был там. Арт Хартман и Джон Вильсон, свободный полузащитник, жили в Лейк Хайлдженс, ухоженном пригороде для зажиточных семей, и подрабатывали у одного торговца недвижимостью. Прошлой весной Хартман заработал больше двадцати шести тысяч долларов, продав два земельных участка для промышленного строительства. Во время игрового сезона он заезжал в контору каждое утро перед тренировкой и каждый вечер после её окончания.
— Никого не арестовали? — спросил Максвелл.
— По-моему, нет. А вот Вильсону не повезло. Его жена провела полночи у нас дома. Она обнаружила у него на трусах губную помаду… Как самочувствие, Сэт? — Хартман перевёл взгляд на Максвелла, который улёгся на спину, закрыв рукой лицо.
— Я уже сказал тебе, малыш, что лучше всех, — ответил Максвелл, не двигаясь. — Однако в присутствии таких молодых жеребцов, как ты, я начинаю чувствовать тяжесть прожитых лет.
— Количество которых сегодня утром достигло шестидесяти одного, — вмешался я.
— Меня уже давно не будет в команде, босс, а ты всё будешь играть, — заметил Хартман, улыбаясь.
— И никогда не забывай этого, малыш, — Максвелл сел и усмехнулся, глядя вниз.
Многие считали, что Хартман мог бы заменить Максвелла уже в начале сезона, и уж точно на будущий год. Я не был в этом уверен. Конечно, отрицать физическое превосходство Хартмана было бессмысленно, но я верил в голову Максвелла. Хартман мог дальше бросить мяч, быстрее бежать и был физически намного сильнее. Высокий, мощный и симпатичный, женатый на девушке, с которой он учился в колледже, он был олицетворением профессионального трехчетвертного. Ему принадлежали кирпичный дом с тремя спальнями, два автомобиля. Хартман входил в Общество христианских атлетов и был прихожанином Методической церкви в Окридже, как и Б. А.
— Это уже который раз у Клариджа? — спросил Максвелл.
— По-моему, третий или четвёртый, — ответил Хартман. — Если считать только те случаи, когда он раздевался догола. А не совсем догола, я не помню. — Он улыбнулся и пожал плечами.
— А что там было дальше? — спросил я Хартмана.
— Не знаю, мне нужно было срочно ехать, чтобы показать участок клиенту.
— Чёрт побери, — удивился Максвелл, — когда же ты приходишь в контору?
— Часов в шесть.
— Господи! — произнесли мы с Максвеллом хором. Максвелл снова опустился на полку. — Мистер Бизнесмен, — пробормотал он.
Достаточно прогревшись и приняв душ, мы вернулись в раздевалку. Максвелл забрался на весы. Стрелка показала сто один килограмм.
— Проклятье! — простонал он, качая головой. — Ну скажи, как это можно объяснить? Я прибавил целый килограмм в сауне!
Вытершись насухо, я потянулся. Сзади хлопнула дверь. Обернувшись, я увидел Томаса Ричардсона. Он стоял у доски объявлений.
— Я слышал, вчера вечером было весело? — спросил он.
— А ты как думаешь?
— Я так и думал. — Он сунул руку в карман пиджака, достал лист бумаги и приколол его кнопками.
Я подошёл и прочитал.

СОВРЕМЕННЫЙ ЧЕЛОВЕК БОЛЬШЕ НЕ ЧУВСТВУЕТ, ОН ТОЛЬКО РЕАГИРУЕТ. ТВОРЧЕСКИЙ ДУХ СМЕНИЛСЯ ДУХОМ КОНФОРМИЗМА. ЖИЗНЬ УТРАТИЛА СВОЮ НЕПОСРЕДСТВЕННОСТЬ: НАМИ УПРАВЛЯЮТ НАШИ МАШИНЫ. ЛИЧНОСТЬ МЕРТВА.

— Чёрт. Кто это сделал? — Сзади стоял Максвелл, вытирая волосы.
— Ричардсон.
— Он чокнутый, это точно.
— Разве ты не чувствуешь, Сэт, что тобой управляют машины? — заметил я, поворачиваясь и глядя на него. — Скажи, Сэт, ты любил когда-нибудь? — спросил я.
— Что?
— Ты любил кого-нибудь? — спросил я снова. — Ну, испытывал ли ты глубокое чувство? Не считая Марту и Дьюэна.
Марта и Дьюэн были родителями Максвелла. Сэт родился в западном Техасе, в семье баптистов, и если не оговаривать заранее, он автоматически включал родителей и двух сестёр в число любимых людей. В действительности он едва выносил их.
— Билли Шарлей и Норма Джин? Я отрицательно покачал головой.
— Ладно, — сказал он. — Черри Лейн Родент?
— Черри Лейн? Похоже на название улицы.
— Да, это к ней подходит, — заметил Максвелл. — Моя первая девушка. Она уводила в кусты мальчишку и возвращалась с мужчиной.
— Ты любил её?
— Нет, что ты. Я пошутил. Никто не приходит в голову. — Он задумался. — Раньше я думал, что любил первую жену, но сейчас сомневаюсь. Нет. Наверно, я никого не любил.
— И я тоже.
Я подошёл к своему шкафчику. На нём лежало несколько писем от моих болельщиков, счета и уведомления из банка.
Дорогой Фил Эллиот
Ты — мой любимый игрок, а «Даллас» — моя любимая команда. По-моему, ты лучший футболист в мире. Пришли мне, пожалуйста, фотографию Билли Гилла с его автографом. Моя сестра передаёт тебе привет.
Твой друг Джералд Уолкер
— Проклятье, — проворчал я, бросая письмо на шкафчик Гилла.
Рэнд стоял у торца массажного стола, держа меня за лодыжку и колено и ритмически сгибая и разгибая мою травмированную ногу. Он постепенно увеличивал давление, пока я не застонал, не в силах выдерживать боль. Тогда он опустил ногу на стол и начал массировать повреждённые мышцы. Затем Рэнд снова принялся сгибать и разгибать её, стараясь восстановить гибкость. Мне было отчаянно больно.
— О-о-о, Эдди, — застонал я. — Эта стерва болит нестерпимо. Массажист погрузил пальцы в разорванные ткани чуть ниже ягодиц.
— У тебя здесь соединительная ткань вместо мускулов, вот такая. — Рэнд показал мне стиснутый кулак. — Соединительная ткань не растягивается. Всякий раз, когда ты чувствуешь острую боль, это рвутся ткани. Когда я разрабатываю твою ногу вот таким образом, по крайней мере, я сохраняю её гибкость.
— А что ещё можно сделать?
— Держи её в тепле, делай упражнения на растягивание и принимай таблетки, снимающие боль, — объяснил он, снова принимаясь за ногу. — А теперь скажи мне, когда станет слишком больно.
— О-о-о, — простонал я. — Сволочь!
— Привет, Бубба. — Надо мной нависла широкая, пурпурно-чёрная физиономия Делмы Хадла. — Болит?
— Хуже некуда. Но если мне будет лучше, я сделаю тебя звездой.
Год за годом Делма выбирался в десятку лучших атлетов лиги, хотя Б. А. и Клинтон Фут неоднократно пытались бороться с его кандидатурой. Они надеялись исправить «его неправильное поведение и невероятные требования при заключении контракта».
В начале прошлого сезона Б. А. посадил Хадла на скамейку, заменив его Донни Даниэльсом, игроком из технологического института Джорджии, занимавшего первое место в списке новичков. После четырёх подряд поражений Б. А. внезапно заметил «огромное улучшение в тренировочных играх» у Делмы Хадла и вернул его в стартовый состав.
По словам Б. А., Даниэльс заменил Хадла потому, что «статистически Даниэльс был лучшим ресивером в нашей команде». Даниэльс так и не покинул скамейку запасных. Он часто спрашивал меня во время тренировок, почему был так неожиданно прерван его путь к славе. Я пытался объяснить ему политические и экономические причины действий тренера, однако двадцатидвухлетний белый игрок, признанный лучшим в любительской лиге, был просто не готов к реальностям профессионального спорта.
Он ожесточался всё больше и больше и в конце сезона публично потребовал, чтобы его обменяли с другой командой. Его немедленно отослали в Питтсбург. Прошлым августом имя Даниэльса появилось в списке игроков, не претендующих на возобновление контракта.
А в прошлом же сезоне Хадл установил рекорд клуба по пробежке после приёма мяча и снова попал в десятку лучших атлетов.
Делма Хадл был лучшим игроком, которого мне приходилось встречать. Его лёгкость, манера играть, не прилагая, казалось, усилий, часто вызывали критику, а Б. А. считал его лентяем.
Хотя мы оба были ресиверами, с самого начала я признал, что не могу с ним конкурировать. Единственным фактором в мою пользу был цвет кожи.
— Скажи, Бубба, ты не слушал сегодня утром дядю Билли? — спросил Хадл, бросая в рот витаминную таблетку.
— Нет, а что?
— Мать Клариджа приняла участие в конкурсе.
Конкурс был придуман Карлом Джоунзом, диск-жокеем. Его условием была посылка письма на имя дяди Билли Банка, в котором автор описывал не более чем в двадцати пяти словах лучшего игрока предстоящего матча и его будущие успехи на пути к славе. Победитель получал пять долгоиграющих пластинок.
Мне было жалко Клариджа. Его мать, разведённая с мужем, переехала в Даллас, как только Клариджа приняли в команду. Она страдала от нервного расстройства, если ей не удавалось поговорить со своим «бэби» хотя бы раз в день. Обычно она звонила на тренировочный стадион. Услышав чей-нибудь голос, фальцет, зовущий Клариджа к телефону: «Бэби, тебя зовёт мамочка», — он багровел от ярости и мчался с аппарату, чтобы просить мать оставить его в покое.
Делма Хадл и Алан Кларидж были друзьями. Ценность Клариджа и Хадла для команды намного превышала степень нарушения существующих обычаев их дружбой — негра и белого, и дружбу старались не замечать.
— Перевернись. — Эдди Рэнд хлопнул меня по заду, чтобы ускорить манёвр. Я послушно лёг на живот. Максвелл стоял ко мне спиной. Он был единственным, кому разрешалось входить в массажную без чистого суппортера. Его одеждой на этот раз было полотенце, накинутое на плечи.
— Максвелл, говнюк, — сказал я, — убери свой зад от моего лица.
Не обращая внимания на мою просьбу, Максвелл сел поудобнее. В комнату вошёл Арт Хартман в чистом суппортере и майке с надписью «Чудесный кабан» на груди.
— Здорово, Сэт, — сказал он, подходя к Максвеллу и обнимая его. — Ты видел, как подскочили акции авиалинии «Бранифф»?
Максвелл кивнул, обхватив его бицепс своими руками. Пальцы едва коснулись друг друга.
— Ты только посмотри на это! — воскликнул Максвелл, поворачиваясь ко мне.
— Здоровая жизнь и непрерывные тренировки, — ответил Хартман, сгибая руку в локте так, что бицепс превратился в огромный шар. — И время от времени — небольшие развлечения.
— Малыш, конечно, бросает мяч дальше старика Сэта, — начал Максвелл, подмигнув мне, — но чемпионом становятся не на тренировках, а в барах и спальнях. Успех атлета измеряется количеством девок и выпитых бутылок.
Максвелл повернулся к Хартману и ласково похлопал его по руке. Тот удовлетворённо улыбнулся, подошёл к ванне, сделал воду погорячее и погрузился в неё до самого подбородка.
— Все читают бумажку, которую Ричардсон прикрепил на доске объявлений, — сказал мне Максвелл. Его голос был серьёзным и доверительным. — Джонсон сорвал её, чтобы показать Б. А. Вне всяких сомнений, он подозревает тебя.
Джим Джонсон, тренер защитной линии, так и не простил меня за появление на тренировке с накладной бородой. Ему страшно не нравилось моё вроде бы несерьёзное отношение к игре настоящих мужчин. Десять лет, проведённых Джонсоном в корпусе морской пехоты, тоже не содействовали нашей дружбе.
— Почему? — спросил я, изумлённый тем, что кто-то нашёл время прочесть её.
— Не за что, — продолжал Максвелл, — но он страшно разозлён на тебя.
— Господи боже, но ведь я…
Улыбающаяся чёрная физиономия Хадла просунулась в дверь.
— Я ненавижу ниггеров! — взвизгнул он и исчез.
— Я тоже! — крикнул я в сторону закрывшейся двери.
— Вставай, — распорядился Рэнд, закончив массаж.
Я застонал, с трудом поднимаясь на колени. Вставать было сущей мукой. Эдди положил на стол два эластичных бинта.
— Я не вешал ничего на доску, — сказал я Максвеллу, который ковырял в носу и смотрел на сидящего в ванне Хартмана, — и мне нечего беспокоиться. Да и к чему раздувать это?
— Не знаю, — ответил Максвелл, — я только сообщил тебе. — Он повернулся и пошёл к выходу.
— Я ни в чём не виноват! — крикнул я вслед Максвеллу.
— А кто выпил моё пиво? — укоризненно заметил Рэнд. Не знаю, почему я занимаюсь твоими ногами.
Он забинтовал меня эластичной лентой от коленей до бёдер. Я походил на голого ковбоя, перепоясанного ремнями и с кобурами на бёдрах.
Бросив по куску вазелина на пятки обеих ног, Рэнд принялся бинтовать голеностопы с быстротой и искусством, пришедшими в результате ежедневного занятия восемьюдесятью голеностопами шесть раз в неделю в течение шестнадцати лет.
Помощники тренеров, массажисты и врач отвечали за здоровье игроков. Дело, однако, было в том, что их мнение мало влияло на решения администрации. Медицинские рекомендации часто отвергаюсь из-за необходимости принятия тактических решений. Каждое воскресенье приносило массу проблем, успешно решить которые можно было только победой. Если помощники тренеров и массажисты, физиотерапевты высочайшей квалификации не соглашались изменить свои медицинские рекомендации и привести их в соответствие с текущими требованиями администрации, очень скоро им приходилось ставить клизмы в больницах для престарелых. В результате игрок, нуждающийся, по мнению медицинского персонала, в отдыхе или даже в хирургической операции, получал новокаиновую блокаду на травмированной части тела и имел таким образом возможность продемонстрировать самую главную черту профессионала — способность выносить боль.
Помощники тренеров и массажисты были техническими работниками, в задачу которых входил ремонт собственности клуба по мере того, как эта собственность медленно, но верно двигалась по направлению к мусорной яме. Не беспокойся о здоровье, внушали игроку, — в конце концов, твоё тело принадлежит клубу. Обходите все правила, отключайте это беспокойное оборудование, причиняющее боль, бинтуйте, обезболивайте, делайте что угодно, но заставьте собственность клуб? работать и приносить прибыль. То, что чувствует собственность, — это всего лишь боль. А вот то, что чувствует корпорация, — это убыток.
— Как у тебя с коленом?
— Ничего не надо. Оно и так отлично работает, — соврал я, внося дополнительную дезинформацию в память компьютера. — Я просто надену эластичный чулок.
— А как пальцы?
— Я поднял руку и пошевелил вывихнутыми вчера пальцами. Они всё ещё были прибинтованы друг к другу.
— Спина? — продолжал он проверку оборудования. — Хочешь, наложу щиток?
— Нет, не надо. — Мне не хотелось привлекать интерес к порванным мышцам и сломанным рёбрам. На тренировке я стараюсь быть поосторожнее и избегать столкновений. На матчи я надеваю лёгкий щиток, скрывая это от всех.
— Витаминный укол?
— Давай. Парочку.
Игла вонзилась мне в плечо. Я следил, как в шприце понижается уровень красной жидкости, и тут же почувствовал себя куда здоровее.
— После тренировки не забудь о расслабляющем уколе.
— Ладно. — Я нахмурился. Укол мышечного релаксанта походил на удар штыком в ягодицу. Но он снимал напряжение в мышцах спины и ног, и к тому же после него я лучше спал.
Я направился обратно к своему шкафчику. Меня не покидало ощущение, что, если бинты, скрепляющие меня, соскользнут, я расплывусь по полу.
Перед соседним шкафчиком сидел Джон Вильсон и пил лимонад из банки. Я взял банку из его рук и запил лимонадом очередную таблетку кодеина номер четыре. Затем разостлал на полу полотенце и вытянулся на нём, сунув голову в шкафчик, ожидая начало инструктажа и наслаждаясь теплом от обезболивающей растирки.
Поспав несколько минут, я встал и позвонил Джоанне, чтобы договориться о встрече в Нью-Йорке. Вместе с Эмметом она летела на самолёте команды.
— Джим Джонсон вошёл в раздевалку и объявил, что собрание начнётся на десять минут раньше.
Я поспешно бросил трубку и побежал за тетрадью и тренировочным костюмом, затем рванул в зал.
Максвелл занял мне место, и я тихонько проскользнул в чашеобразное сиденье. Джим Джонсон проверил, всё ли на месте, бросил на меня взгляд, полный ненависти, и отошёл от переносной трибуны, уступая место Б. А. Тренер держал в руке листок с откровениями Ричардсона. Максвелл пихнул меня в бок.
— Теперь держись, — ухмыльнулся он.
— Этого не может быть, — пробормотал я.
— Ты хочешь что-то сказать? — Б. А. стоял V трибуны, глядя на меня бесстрастным взглядом. Его голос был полон льда.
— Нет, сэр, это я про себя.
— Может быть, ты хочешь нам что-нибудь рассказать? — не отставал он. Его глаза остекленели и казались мёртвыми. Меня охватило чувство вины, сменившееся гневом. Губы сжались.
Боже мой, подумал я, теперь я даже чувствую себя виноватым.
— Ты что-то ещё сказал?
— Нет, сэр. — Я попытался говорить примирительным тоном, но без унижения. Вместо этого в голосе прозвучала растерянность.
— Мне кажется, ты всегда считаешь, что людям интересно твоё мнение. — Б. А. поднял вверх смятый листок. — Наверно, многие из вас видели это? Среди нас, по-видимому, есть игрок, считающий, что индивидуальность выше команды.
Серьёзность голоса Б. А. испугала меня. Я видел много раз, как игроки исчезали за проступки такие же пустячные.
— …любой, кто ставит себя выше команды…
Страх стиснул меня в своих объятиях. Но у меня всё ещё был козырь. Я знал, кто прикрепил листок, и, если ситуация ухудшится, я был уверен, что Ричардсон признается. По крайней мере, я надеялся на это.
— …не нуждается в любом, кто…
Последний раз, когда Б. А. произнёс слова «не нуждается», исчез Дон Уэбстер.
Исчезновение Уэбстера необходимо было для того, чтобы скрыть один из самых больших промахов тренера. Мы играли против «Детройта» в решающем матче чемпионата. До конца оставались секунды, все тайм-ауты кончились. Мяч был на пятой линии «Дейтройта», когда Максвелл быстро использовал последнюю возможность и перенёс мяч на правый фланг. По плану Элан Фримэн, заменивший Делму Хадла в нападении, должен был сблизиться с крайним линейным «Дейтройта» и поставить ему заслон. Это позволило бы Максвеллу оказаться свободным — он мог или прорываться сам, или отдать пас. Когда мы уже разошлись и выстроились в линию, готовые к возобновлению игры, и секундомер отсчитывал последние секунды, Б. А. неожиданно вернул на поле Делму Хадла. Никто не понял почему. Хадл, из-за своих относительно небольших параметров, никогда не играл вблизи зачётного поля противника, не был знаком с планом игры и не мог рассчитывать на то, чтобы блокировать стодесятикилограммового линейного. В результате линейный опрокинул Максвелла, отбросившего в отчаянии мяч. «Детройт» перехватил его, и матч закончился, а свободный нападающий «Детройта» в восторге прыгал в нашем зачётном поле, прижимая к груди мяч. «Детройт» выиграл у нас семь очков.
На пресс-конференции после матча Б. А. не сказал ни слова об этом заключительном эпизоде, но указал на то, что несколько ранее Дон Уэбстер выскочил с мячом за боковую линию. Это, неохотно признался Б. А., стоило нам победы. Никому не пришло в голову оспаривать мнение тренера по поводу того, что наказание в пять ярдов оказалось решающим.
В течение последующих шести месяцев Уэбстер был звездой на каждом просмотре фильмов. Замедленный повтор кадров с Уэбстером, выскакивающим в аут, телефотографии Уэбстера, выскакивающего в аут, отдельные моменты игры, заканчивающиеся показом Уэбстера, выскакивающего в аут, замечания специалистов, комментирующих значение Уэбстера, выскакивающего в аут, панорама нахмурившегося Б. А, наблюдающего, как Уэбстер выскакивает в аут. В Уэбстере не было нужды. Команда не нуждалась в нём.
— Нам предстоит самый важный матч в судьбе нашей команды, и подобные разговоры… — Он положил листок рядом и наклонился вперёд. — Ребята, вы знаете, что политика меня не интересует. Когда у меня возникают вопросы, я нахожу ответ на них в Священном писании, но я озабочен, так же как и все вы, трудностями, переживаемыми нашей великой нацией. Наркотики, вседозволенность, отсутствие уважения, насилие. Некоторые считают, что это — коммунистический заговор. Я, может быть, и не согласен с такой точкой зрения, но когда я вижу подобное у нас в клубе… — Б. А. окинул взглядом присутствующих. — Как бы то ни было, этому не место у нас. Мы — команда, и тот, который сделал это, — он поднял мятый листок высоко над головой, — должен найти в себе мужество встать и извиниться перед командой. — Лицо Б. А. оставалось спокойным; его невидящие глаза обежали зал, искусно избегая места, где сидел я.
— Б. А., — начал я. Бесстрастное лицо повернулось в мою сторону, и его водянистые голубые глаза внезапно ожили. Б. А. кивнул и повернулся к аудитории, как бы приглашая всех участвовать в зрелище моего унижения. Это должно было стать мероприятием, направленным на укрепление дисциплины в команде.
— Б. А., я не знаю, что произошло. Я хочу сказать, что я прочитал это. — Я замолчал, не зная, что дальше сорвётся с моего языка. — Я признаю, что я прочитал это…
— Ты уже сказал это один раз, — прервал меня тренер.
— Раздался нервный смех.
— Я хочу сказать, — продолжал я, не в силах остановиться, — что, может быть, это не так уж и плохо…
— Не вам судить, мистер, что здесь хорошо и что плохо, — снова прервал меня Б. А.
— Извините, я хотел сказать совсем другое, — Сказал я, подавляя улыбку, так как мне в голову пришло идеальное решение проблемы. — Когда мы с Сэтом пришли утром сюда, листок уже висел на доске. Не представляю себе, кто мог сделать это. А ты, Сэт?
Максвелл кашлянул и покачал головой, не отрывая глаз от пола.
На лбу Б. А. появились морщины. Он чувствовал, что его план провалился. Б. А. попытался обнаружить сговор между мной и Сэтом, но это было безнадёжно. Хорошей стороной тупого равнодушия Б. А. к окружающим его людям было то, что ему можно было беззастенчиво лгать, и он ничего не замечал. Единственное, что ему было нужно от футболистов, игравших в его команде, — это проценты и статистические данные, касающиеся роста, веса и психологических тестов.
Как только я упомянул Максвелла, дисциплинарное мероприятие столкнулось с трудностями. Единственным человеком в команде, которого Б. А. старался понять и в котором нуждался, был его трехчетвертной. Оба они хотели от футбола одного — власти и успеха. Для достижения этих целей оба они манипулировали командой, только пользуясь разными методами. Обоим был нужен успех команды, дававший им право на личный триумф. И хотя они были, в конце концов, соперниками в борьбе за окончательную власть и контроль над командой, они были союзниками, борющимися против меня и других игроков. Они были участниками одного заговора, и Б. А. понимал, что Максвелл не позволит ни мне, ни кому-то другому подорвать мощь команды, в которой оба нуждались. Так что я знал, что, упомянув Максвелла, освобождаю себя ото всех подозрений.
Я обернулся и улыбнулся Джонсону. Он взглянул на меня с ненавистью и вышел из зала, хлопнув дверью. Б. А. посмотрел в спину уходящему тренеру защитной линии и продолжил.
— Я созвал это собрание, — сказал он, комкая листок, — не для того, чтобы искать виновного. Если никто не хочет ничего сказать, будем считать вопрос закрытым.
Меня охватило чувство облегчения. У меня дрожали ноги, но я был опьянён победой.
— О’кей, — сказал Б. А. — Перерыв на пять минут. Господи, что это за способ зарабатывать на жизнь?
Алан Кларидж выскочил из зала, спеша к телефону. Кто-то успел рассказать ему о письме, посланном его матерью. Томас Ричардсон благодарно улыбнулся мне, а Энди Кроуфорд жестом показал, что хочет встретиться со мной в раздевалке. Вместе с Делмой Хадлом, Артом Хартманом и Максвеллом мы собрались около комнаты ответственного за снаряжение. Рядом лежала гора мячей, на которых нужно было расписаться. Максвелл взял мяч и фломастер и принялся за работу. Нам нужно было поставить автографы на пятидесяти мячах в неделю, и мы получали десять центов за автограф. Клуб продавал мячи с нашими автографами мужским клубам, больницам и детским домам по цене от двадцати пяти до пятидесяти долларов за штуку. Каждый мяч стоил клубу около шести долларов, включая автографы. Я взял фломастер и начал зарабатывать деньги.
— Полиция или ещё кто-то поднял Б. А. прошлой ночью с постели, — сказал Кларидж. — Он позвонил нам сегодня утром в ярости. Обошлось без штрафа, будет оплачен только причинённый ущерб.
— Ты уехал вчера с девушкой Бодроу? — спросил Кроуфорд.
— Угу, — буркнул я, не обращая внимания на вопрос и продолжая расписываться.
— Бодроу был очень расстроен, — пояснил Кроуфорд, — плакал и кричал, что ты предал его.
— Я предал его? Да я почти не знаю этого говнюка.
— Ну зачем ты так, — сказал Кроуфорд, — не надо. Он хороший парень.
— Всё равно говнюк. — Мне до смерти надоели маленькие людишки, считавшие, что между нами существуют узы дружбы на том основании, что им известен мой рост, вес и номер на футболке. Меня пугала мысль, что моя жизнь может быть связана с людьми, подобными Бодроу.
По дороге в зал я спросил Максвелла, что он думает о реакции тренера на инцидент в Рок-Сити.
— Я уже всё это слышал, — сказал Максвелл.
— Откуда? Я был здесь и ничего не слышал.
— Б. А. заезжал сюда в одиннадцать или двенадцать и рассказал мне. Ты, наверное, спал… или ещё что.
Тренеры отдельных линий уже вернулись в зал, по одному или парами. Б. А. вошёл в зал один, через соответствующее его положению время, после последнего из них, и закрыл дверь.
— А он спросил тебя относительно бумажки? — спросил я шёпотом, так как Б. А. уже встал на своё место позади трибуны.
— Да, — едва слышно осветил Максвелл.
— Итак, — скомандовал Б. А., — разделимся на группы. Защитники и крайние остаются здесь. Оборонительные линии идут с тренером Джонсоном. Линейные — со своими тренерами.
Мы только что закончили просматривать фильм об игре нью-йоркской команды. Теперь мы разобьёмся на группы в соответствии со специальностями и обсудим роль, которую будет играть каждый из нас в воскресном матче. Из фильма мы узнали, что главная слабость их команды — недостаточная организованность. Дважды, когда они готовились вводить мяч в игру, на поле было только десять игроков, а один раз центр нападения забыл остаться на поле при попытке взятия ворот. Их игрок, пробивающий штрафные и свободные, обладал сильным ударом, однако ему редко удавалось пробить с удобного расстояния или воспользоваться заслонами, поставленными другими игроками.
— Начнём, — сказал Б. А., когда в комнате остались только трехчетвертные, ресиверы и свободные защитники. — Возьмите бумагу и карандаш. Сейчас мы проведём тест. Закончив, готовьтесь к тренировке.
Проверки знакомства с планом игры были обязательной частью процедуры подготовки к очередному матчу, установленной Б. А. Они страшно нам надоели, но служили гарантией для тренера в том, что каждый игрок ознакомился с игровой стратегией.
Вопросы, размноженные на ротапринте, были розданы игрокам, и после нескольких стонов и бесцельных реплик в комнате воцарилась тишина. Атлеты склонились над столами, решая задачи.
Я постарался как можно быстрее ответить на вопросы, изумляясь, несмотря ни на что, изобретательности Б. А. в построении теории футбола с многоэшелонированным нападением. Атака, организованная по его системе, была сокрушительной, и против неё не было защиты — если, конечно, атака развивалась должным образом. Наконец я добрался до последнего вопроса. Я хихикнул, Ресиверы отвечали на один вопрос, свободные защитники — на другой. Трехчетвертные должны были ответить на оба.
— Сэт, Сэт. — Сзади послышался тихий шёпот Хартмана. — Шестой вопрос. Двадцать или тридцать?
Максвелл опустил руку вниз и вытянул два пальца.
— Спасибо. Максвелл кивнул.
Итак, я прочитал последний вопрос: кого вы предполагаете обойти в глубине поля и как? Перечислите особенности игры защитников, которых вы предполагаете обыграть в глубине.
Спеша закончить первым, я написал:

«Левый полузащитник Элай: слишком часто смотрит назад, может быть обманут двойным манёвром, если трехчетвертной сделает обманное движение при первом прорыве, т. е. уклоне впраьо, вправо и вперёд, влево и вперёд, к боковой линии и вперёд. Если он почувствует, что его обходят, он попытается свалить тебя… он тяжёлый и сильный, может это сделать, нужно выставить плечо, опустить пониже перед столкновением, раньше, чем он нападёт на тебя. Он отступит, но постарается закрыть всё. Подставить его и обмануть рывками к центру и к линии — вытянуть его на себя. Трехчетвертной важен на двойном обманном движении.
Правый полузащитник Уэйт: отличная скорость, но, подобно Элаю, часто смотрит назад, легко поддаётся на обманные движения, зиг к линии хорош из-за его быстрого сближения, обманный бросок четвертного опять важен. Реальны также неожиданные отрывы. Он не спешит покрывать глубину поля, и можно обойти его на пути к зоне.
Защитник Льюис: лучший атлет команды, но увлекается прорывами в зачётное поле, нужно набегать на него и останавливать. Легко поддаётся на передачу пасов в глубину, можно прорываться между ним и слабым крайним.
Свободный защитник Моррис: хороший, опытный игрок, хитрый футболист, всегда надёжен. Не хватает скорости… Крайний может обойти его прорывом в глубину, уйдя от внутреннего линейного, сделав короткое движение внутрь и затем под ним прямо к углу. Фланговый должен освободиться, чтобы удержать углового защитника от набегания и перехвата».

Я ещё раз прочитал свои ответы. Они касались всего, что упомянул Б. А. в течение недели. Превосходно.
Я встал со стула, едва не застонав, стараясь не выпрямляться слишком быстро, и направился к трибуне. Б. А. погрузился в чтение своих записей. Я наклонился и посмотрел через его плечо. Он поднял взгляд на меня.
— Отличная книга, — сказал я с улыбкой, — вот только все её герои в конце гибнут.
Казалось, его лицо стало ещё равнодушнее. Я положил свои ответы рядом с ним.
— Если уж это не обеспечит мне стипендию, придётся уйти из колледжа, — сказал я, направляясь к выходу. Остальные ещё писали, согнувшись над столами.
Я подошёл к телефону, набрал номер справочной Лакоты и узнал телефонный номер Джона Каулдера. Затем позвонил на ранчо, но к телефону никто не подошёл. По дороге к массажной я столкнулся с Максвеллом, только что вышедшим из зала.
— Послушай, Сэт, — спросил я, — почему ты не вступился за меня, когда утром говорил с Б. А.?
— Он всего лишь упомянул, что Джонсон сорвал листок и страшно разозлился. И к тому же он сказал, что собирается выпустить тебя на поле в предстоящем матче.
Моё сердце радостно забилось.
— Я уговорил его разрешить мне вызывать тебя со скамейки.
— Фантастика! — завопил я, не в силах удержаться от улыбки, расплывшейся на лице. Глаза у меня слезились.
— Только не подведи меня, — предостерёг Максвелл строгим и одновременно отеческим голосом.
— Ни в коем случае. Господи, никогда. Чёрт побери. Никогда. Я подошёл к полке и взял рулон полудюймового бинта, чтобы сменить повязку на вывихнутых пальцах.
Решение Б. А. выпустить меня на поле в воскресном матче было вполне объяснимо. Победа могла принести нам звание чемпионов лиги, а команда Нью-Йорка всегда здорово играла у себя дома. Из-за необходимости бороться за победу Б. А. был готов немного поступиться дисциплиной. На прошлой неделе я был в отличной форме; стоит мне ухудшить игру, и он тут же усадит меня на скамейку.
Однако сейчас это мало меня интересовало. Предвкушение участия в матче и охватившее меня возбуждение не поддавались описанию. Нет ничего прекраснее, чем выступать перед миллионами зрителей, делая то, что ты умеешь лучше других.
Мы уже заканчивали отрабатывать прорыв в зачётную зону противника с точки, расположенной в нескольких ярдах, когда началась драка. Я стоял позади группы нападающих и видел, как она назревала. Джо-Боб играл на месте правого атакующего защитника против Монро Уайта на левом фланге обороны. Монро, я был уверен, всё ещё не отошёл от унижения, связанного с лягушкой в его шлеме. Тренировка по отработке манёвров должна была проходить в три четверти скорости, однако Монро двигался чуть-чуть быстрее, и Джо-Боб всё время не успевал блокировать его.
Максвелл объявил атаку клином — хорошая комбинация, которая могла принести ярд-другой, не больше. По команде Монро нырнул в ноги Джо-Бобу, и атакующий защитник, застигнутый врасплох, упал на чернокожего атлета. Атака захлебнулась, и Кроу-форд не смог ничего сделать.
— Чёрт побери, Джо-Боб, — завопил Джим Джонсон усталому, потному футболисту, поднимающемуся на ноги, — ты что, позволишь ему гонять тебя по всему полю? Может быть, вас поменять местами?
Джо-Боб вернулся на место с опущенной головой, ругаясь сквозь стиснутые зубы. Тренировка шла уже долго, и усталые, измученные нервы были натянуты до предела.
— Не расстраивайся, Джо-Боб, — успокоил его Максвелл. — Сейчас мы обманем этого нахала. Прорыв направо на счёт два.
Это были простая передача из рук и прорыв между защитником и полузащитником. Наш крайний должен был поставить заслон Уайту, чтобы заставить его вступить в борьбу и не пустить к мячу. Джо-Боб оттеснит его назад или к линии. Как только прозвучала команда, Монро кинулся в освободившееся пространство и повалил игрока, только что получившего мяч. Джо-Боб, ожидавший, что Монро попытается обойти его снаружи, бросился на место, где уже никого не было, и упал, беспомощно размахивая руками.
— Джо-Боб, — голос Джонсона был оскорбительно покровительственным, — если ты не можешь удержать его, может быть, попробовать в полную силу?
Глаза у Джо-Боба остекленели. Ноздри раздулись, тело сотрясали приступы неконтролируемой ярости. Пока Максвелл объяснял следующий манёвр, Джо-Боб стоял и смотрел на Монро, сжимая и разжимая кулаки. И Монро не отрывал от него взгляда, полного ненависти. Я понял, что предстоит драка.
Как только прозвучала команда, Джо-Боб вскочил, ударил Монро по голове кулаком, и началась драка. Игроки, стоявшие поблизости, были ошарашены зрелищем и звуками, которые издавали два гиганта, одетые в защитное снаряжение. Удары кулаков по шлемам и защитным маскам были оглушающими — словно по телеграфным столбам били бейсбольными битами. Джонсон и Б. А. с улыбкой посмотрели друг на друга, довольные проявлением готовности — как им казалось — игроков к матчу.
Через несколько секунд Б. А. подал знак Джонсону, и тот направился к месту драки.
— Хватит, ребята. — Тренер защитной линии подошёл к драчунам с уверенностью сержанта, ведущего строевую подготовку. — Расходитесь.
Улыбаясь, он встал между ними. Джо-Боб ударил его кулаком в грудь, и Джонсон, выпучив глаза и задохнувшись, опустился на землю. Игроки издали одобрительный крик.
Джо-Боб сорвал с себя шлем и начал колотить им Уайта, ловко парировавшего удары налокотниками. В ответ Уайт пнул Джо-Боба бутсой по голени. Из раны размером с полдоллара потекла кровь. Джо-Боб размахнулся и швырнул в негра свой шлем. Монро уклонился, шлем пролетел мимо его уха и ударил Медоуза по руке.
— Чёрт бы тебя побрал, Джо-Боб, проклятый недоносок! — завопил Медоуз и набросился на Джо-Боба. Оба упали на землю. Джонсон с трудом поднялся и пытался удержать Уайта, норовившего пнуть лежащего Джо-Боба.
— Хватит, Монро, хватит, — старался успокоить разъярённого негра Джонсон. Тренер упёрся рукой в грудь Монро Уайта, не подпуская его к Джо-Бобу.
— Убери руки, ублюдок! — Монро пытался обойти Джонсона, но тот бесстрашно преграждал ему дорогу.
— Успокойся, Монро, я… — начал Джонсон, и в это мгновение огромный негр схватил его за горло. Джонсон походил на обречённого цыплёнка, его ноги болтались в воздухе, а глаза вылезли из орбит. Резким движением он вырвался и побежал, перепуганный до смерти, через толпу игроков. Зрелище тренера, спасающегося бегством, было настолько забавно, что раздался общий взрыв хохота. Джонсон остановился и посмотрел назад. Он покраснел и пошёл к зданию клуба. Б. А. объявил тренировку законченной, и мы пошли в раздевалку, не переставая хихикать, вспоминая, как бежал тренер в разорванной в клочья рубашке, спасаясь от Монро Уайта.
В прекрасном настроении, вызванном большой дозой кодеина, я решил пропустить обычный ритуал массажа и душа, следовавших за тренировкой. Я решил потратить только десять минут на ледяную ванну для ног. Было очень больно, зато увеличивалась вероятность того, что нигде ничего не распухнет.
— Как насчёт пива? — спросил Максвелл, стоя рядом с ванной. — Мы с Хартманом идём в бар. — В голосе Максвелла появилась хрипота много пьющего человека. — Я решил посвятить малыша в таинство подготовки трехчетвертного.
— Извини, на этот раз должен пропустить, — ответил я.
— Ладно, — сказал Максвелл. — Увидимся завтра утром.
Оставив позади Южный Даллас, я повернул на восток и поехал по шоссе, извивающемуся среди холмов, покрытых густой зелёной травой. Впереди показался шпиль здания суда Лакоты, окрашенный в буро-красный цвет. Рядом стояло три автомобиля местной полиции. Я потушил сигарету и проглотил окурок. Подъехав к городской площади, я сбросил скорость и повернул налево, объезжая её, и резко прибавил газ, как только площадь осталась позади.
У ворот, ведущих к дому Шарлотты, стоял оранжевый «линкольн континентал» Боба Бодроу. Сам Бодроу у ворот спорил с Дэвидом Кларком.
— Открой ворота, тебе говорят. — Багровое от ярости лицо Бодроу гармонировало с его красной спортивной курткой и брюками.
— Я уже сказал, она не хочет видеть тебя. — В голосе Дэвида звучали страх и гнев, вдвинув мятую шляпу на затылок, он опёрся локтями на ворота.
Я подошёл к «линкольну» и сел на передний буфер. Никто из них не обратил на меня внимания.
— Чёрт побери. — Багрово-красный жирный мужчина ходил перед воротами, опустив голову и разговаривая сам с собой. — Какой-то негритянский ковбой не разрешает мне увидеться с моей девушкой!
— Садись в машину и уезжай. — Дэвид засунул большие пальцы за пояс джинсов. — Я не хочу неприятностей.
— Если ты не хочешь неприятностей, пропусти меня. Внезапно Дэвид схватил Бодроу за лацканы куртки и начал трясти его, как тряпичную куклу.
— Слушай, ты, жирный ублюдок, убирайся вон, пока я не вытряхнул из тебя все мозги.
Бодроу побледнел. Ярость сменилась ужасом. Дэвид презрительно отпихнул его от себя, Бодроу попятился и сел на землю. Поднявшись и отряхнув пыль, Бодроу повернулся ко мне.
— Это ты во всём виноват! — закричал он, указывая на меня трясущимся пальцем. — Ты выставил меня дураком перед всеми, сделал посмешищем. И это награда за то, что я был твоим другом.
— Бодроу, кретин. — Предположение, что я мог быть среди его друзей, привело меня в ярость. — Я тебе не друг. Никогда им не был. И никогда не буду. А если ты сейчас не уберёшься отсюда, я сам тебя убью. — Я пихнул его к автомобилю.
Бодроу сел в машину, развернулся и поехал к шоссе. Подъехав к моему «бьюику» он затормозил, вышел из машины и пнул задний бампер «бьюика».
— Проклятый футболист. Подумаешь, звезда! — завопил он. — Ты — говнюк, как и все! — Он нырнул в свой «континентал» и рванул с места, осыпав мою машину дождём гравия из-под задних колёс.
— Вот болван! — Я недоумённо покачал головой.
— Извини, что вовлёк тебя в ссору. Я благодарен тебе.
— Пустяки. Я приехал к Шарлотте. Она дома?
— Да. Решает, нужно ли кастрировать телёнка.
— Надеюсь, я с ним не знаком. Как ты считаешь, она не обидится, если я прерву её размышления?
— Думаю, что нет. К тому же, если она решит избавить телёнка от беспокойств и жизненных тревог, отрезав ему яйца, мне придётся его держать. Так что буду благодарен, если ты меня подвезёшь к дому. Только не говори ничего про Бодроу. Ладно?
— Конечно, — ответил я. — Садись.
— И часто она этим занимается? — спросил я.
— Чем?
— Холощением божьих созданий. — Я невольно вздрогнул.
— Время от времени.
Шарлотта сидела на ступеньках крыльца, ведущего в кухню. Рядом лежал нож и точильный камень.
— Ну как, решила? — спросил Дэвид.
— Да, — ответила она с мрачным лицом. Затем на нём появилась улыбка. — Привет!
— Привет, — отозвался я. Мне было приятно быть с ней рядом, хотя предстоящая операция не вызывала у меня восторга.
Она встала, взяла нож и направилась к загону. Мы последовали за ней.
— Помоги мне надеть верёвку ему на шею, — попросил Дэвид. — Я не умею бросать аркан.
Чувствуя себя как-то по-дурацки, я последовал за ним внутрь загона. Как только мы приблизились к бычку, он мгновенно кинулся на меня.
Инстинктивно я опустил плечо, готовясь охватить руками бычью шею и удержать его, пока Дэвид накинет верёвку. Однако бычок столкнулся со мной как линейный из лос-анджелесской команды. Годы футбола подсказывали мне, что я должен не отпускать бычка, однако инстинкт самосохранения победил, и я рухнул на землю.
Пока Дэвид и Шарлотта смеялись и спрашивали о моём самочувствии, я попытался успокоиться. Наконец я встал и отряхнул с брюк пыль.
— Солнце светило мне в глаза, — сказал я величественно. Новый взрыв хохота заставил улыбнуться и меня. Я решил, что за такой проступок телёнка даже мало кастрировать, и сообщил им об этом.
Дэвид оказался неплохим ковбоем. Скоро бычок лежал на боку, опутанный верёвкой. Мы с Дэвидом удерживали его, а Шарлотта принялась за работу с острым ножом в руке.
Операция завершилась довольно быстро. Шарлотта обрызгала рану ярко-пурпурным дезинфицирующим составом и дала нам знак. Мы развязали бычка. Несколько мгновений он продолжал неподвижно лежать, затем поднялся на ноги и потрусил в другой конец загона.
Подойдя к дому, Шарлотта бросила уже ненужную бычку часть его тела двум котам, сидевшим под крыльцом. Коты подошли и внимательно обнюхали приношение, затем принялись есть. И больше никаких проблем, подумал я.
Луна висела над нашими головами. Мы сидели в патио позади дома. Стало прохладно, и Шарлотта завернулась в большое индейское одеяло. Тарелки, оставшиеся после ужина, были сложены рядом.
— Я рада, что ты приехал, — сказала Шарлотта. — Мне хорошо с тобой.
Пока Шарлотта жарила бифштексы, мы с Дэвидом сидели, курили и говорили о Фуллере, Никсоне и предстоящем матче. Особого интереса эти темы у меня не вызывали, но помогали провести время.
После ужина Дэвид попрощался и отправился в свой домик поработать над каш ой.
Из темноты доносились ночные звуки — крик птицы, отдалённый лай собак, фырканье животных в близлежащих загонах. Было слышно, как в нескольких милях от нас хлопнула дверь автомобиля. Усилившийся ветер со странным свистом проносился через ветки и иглы огромной сосны, растущей недалеко от патио.
Я откинулся назад и улыбнулся небу. Оно было полно сверкающими, блистающими, всё время меняющимися точками света. Говорят, что невооружённым глазом видно не больше пяти тысяч звёзд. Сейчас передо мной было никак не меньше. Метеорит промчался в сторону Далласа и исчез в красно-зелёном сиянии.
— Господи, как здесь красиво! — вырвалось у меня. Я почувствовал, что Шарлотта повернулась и смотрит на меня. Я глубоко затянулся и посмотрел ей в глаза. — Можно, я останусь у тебя на ночь? — спросил я.
Закутавшись в одеяло, она улыбнулась, встала и пошла к дому.
Я лежал на животе, упёршись подбородком в подушку. Шарлотта кончила расчёсывать волосы, падающие на её голые плечи, подошла к кровати и легла рядом, опираясь рукой о мою спину. Я почувствовал тепло её ноги, прижавшейся к моей. Она легко провела ногтями по моей руке. По спине у меня пробежали мурашки. Она приподнялась, скользнула вдоль моей спины и поцеловала моё плечо, её твёрдые соски коснулись моих лопаток.
Мы двигались не торопясь, осторожно, иногда меняя положение. Время от времени мы останавливались и смотрели друг другу в широко раскрытые глаза. Я пытался предугадать высшую точку её наслаждения.
— О-о-о, — простонала она, задрожав, стиснув меня руками и пятками.
Когда всё кончилось, я испытал чувство одиночества и разочарования.
Я сидел в кровати, откинувшись на несколько высоких подушек. Голова Шарлотты лежала у меня на животе.
— Скажи, тебе здесь нравится? — раздался её голос.
— Очень. — Я старался не думать о предстоящем возвращении в Даллас и полёте в Нью-Йорк. — Мне хотелось бы остаться здесь навсегда. Я мог бы задумчиво бродить и помогать отрезать яйца всем в округе. Кроме Дэвида, конечно.
— Если ты переедешь сюда, — заметила она, — что будет с твоей футбольной карьерой?
— Ну уж и карьера. Но кому нужен чокнутый наркоман, слоняющийся по ранчо и бездельничающий?
— Мне. Это ранчо — если работать как следует — может приносить немалую прибыль.
— Да, здесь придётся потрудиться.
— Это должен решить ты сам. Мне страшно смотреть, что делает с тобой футбол. „Ты несчастный человек. Я знаю. Я была близка с тобой.
— Ты действительно хочешь, чтобы я жил здесь?
— Да. Если тебе не хочется, совсем не обязательно работать на ранчо. — Её голос звучал взволнованно и счастливо.
— Неужели ты хочешь жить со мной?
— Да, очень, — убеждённо сказала она. — У меня есть деньги. Ты — известный человек. Мы можем попробовать привыкнуть друг к другу. Это единственный способ выжить в этом безумном мире.
— То есть начать наверху и постепенно стремиться вниз?
— Что-то вроде этого. И если один из нас устанет от другого, он свободен.
Её логика поразила меня.
— Мне кажется, что у меня могут возникнуть по отношению к тебе по-настоящему тёплые чувства.
— И у меня тоже. — Она прижалась ко мне и положила голову мне на грудь.



Пятница

Утро было прохладным и бодрящим. Когда я подошёл к машине, мои ботинки намокли от росы. Осеннее солнце было необычно тёплым. Я направил машину к воротам. Шарлотта, стоявшая на ступеньках крыльца, махая мне рукой и говоря, что будет ждать меня, была прелестна. Я никак не мог победить предчувствие, подсказывающее мне не уезжать, остаться здесь прямо сейчас, выращивать скот и любоваться восходом солнца. Сначала, однако, мне нужно разобраться с Нью-Йорком, Сэтом Максвеллом, Б. А., Клинтоном Футом, Конрадом Хантером, страхом и самим собой. И тогда я вернусь сюда, чтобы больше не уезжать.
Я выехал на асфальт шоссе и помчался в сторону Самого Американского Города.
Я заехал домой, чтобы переодеться и взять самое необходимое, включая портативный проигрыватель.
В зале была толпа народа, пришедшего пожелать нам успеха.
В углу сидел Арт Хартман. Голова свисала ему на грудь, и серая шляпа, надвинутая на лоб, закрывала глаза.
— Арт? — сказал я, останавливаясь перед ним и заглядывая под поля его шляпы.
— Угу. — Его тело вздрогнуло.
— Арт?
— Ну? — Он чуть-чуть поднял голову и сдвинул шляпу на затылок. Он был небрит и смотрел на меня одним ужасным, воспалённым глазом.
— Боже мой, — невольно произнёс я. — Что случилось?
— Вчера вечером я провёл целую неделю с Максвеллом, — застонал он, пытаясь сесть попрямее. — Мы пошли в бар выпить пива и встретили там двух девок, — с трудом продолжал он. — Оказалось, что они замужем за парнями, работающими в ночную смену на заводе «Тексас Инструменте». Господи! Что за ночь! Ты только взгляни на это. — Он поднял шляпу и показал мне едва запёкшуюся рану с почтовую марку на середине лба.
— Подрались с кем-нибудь?
— Подрались… — он болезненно хмыкнул, морщась от боли, пульсирующей в голове. — Она меня укусила.
— За что? Ты пытался изнасиловать её?
— Я! — воскликнул он. — Это она меня изнасиловала. Боже мой, она никак не могла остановиться и так вопила, что разбудила детей.
— Господи, Арт, это действительно низко.
— Да разве я не знаю? Ты посмотрел бы на мою спину. Мне пришлось сказать Джулии, что меня избили. Не знаю, поверила она мне или нет.
— А что случилось с Сэтом?
— Мы ушли от баб где-то около полуночи. Он отвёз меня в ресторан на Индастриэл Роуд. Когда я пришёл в себя, было три часа утра, и он уехал на машине. Пришлось вызвать такси. — Хартман съехал вниз, жалобно застонал и надвинул шляпу на глаза.
— Добро пожаловать в профессиональный футбол, Арт, — сказал я, повернулся и пошёл к девушке, раздававшей прохладительные напитки. Я взял стакан кока-колы, направился к свободному креслу, как вдруг меня остановил Скуп Золин. Он хотел взять у меня интервью.
Золин работал в утренней газете, и наша команда была одним из источников его откровений. Настоящее его имя было Сеймур Золинковски, и мне не приходилось встречать репортёра хуже него. Он славился тем, что обычно напивался перед матчем и пропускал три первых периода. Затем он вваливался в ложу для прессы где-то в середине четвёртого периода и начинал собирать материалы для отчёта. В прошлом году он получил три национальные премии за выдающиеся статьи о спорте. Невероятный пьяница и наркоман, Скуп был очень забавен. Дело в том, однако, что я страдал от его журналистских потуг. Часто после проведённой с ним вечеринки я открывал газету и читал вещи, сказанные мной в угаре алкоголя и марихуаны. Если же он не получал от меня что-нибудь сенсационное, Скуп выдумывал цитаты сам и приписывал мне.
— Оставь меня в покое, Скуп, — сказал я, как только он приблизился.
— В спортивных кругах ходят слухи, что у тебя никуда не годные ноги и что твоя карьера подходит к концу. Хочешь добавить что-нибудь?
— Не трогай меня, Скуп, — повторил я, пятясь от него.
— Услышав вопросы о его плохом здоровье и ускользающем спортивном счастье, Эллиот потребовал, чтобы журналист оставил его в покое, угрожая физической расправой.
— Я не угрожал тебе расправой.
— Журналист имеет право на свободное толкование ответов.
— Скуп, ради Бога, отстань. Ну что плохого я сделал тебе?
— Что ты, Фил, ведь я превращаю тебя в живую легенду. Ни о ком столько не пишут, разве что о Максвелле.
— Ну конечно, со всем остроумием, теплотой и шармом Ли Харви Освальда. Ты знаешь, Скуп, Б. А. всё ещё злится на меня за твою последнюю статью.
— Какую статью?
— Ту, где я будто бы сказал, что Ларри Вилсон самый безобразный игрок профессионального футбола.
— Ах да. Видишь ли, тогда я проглотил какую-то таблетку и ещё не пришёл в себя, когда принялся за статью. Но ведь рядом была твоя великолепная фотография!
— Скуп, мне нечего тебе сказать. Ни сейчас, ни в будущем.
— Ну ладно, не лезь в бутылку. — Он оглянулся вокруг. — А где Максвелл?
Я пожал плечами и направился к выходу. Была объявлена посадка. Я закрыл глаза, наслаждаясь звуком двигателей «Боин-га-727». Я люблю летать. На высоте в тридцать тысяч футов, окружённый ревущими двигателями и жидким топливом, я уверен, что никто не сможет свалить на меня ответственность за происходящее.
Максвелл спал в соседнем кресле. Исходивший от него запах напоминал мне о дедушке, страдавшем алкоголизмом. И всё-таки в воскресенье на поле он, как всегда, будет неподражаем. Однажды Максвелл сказал мне, что только на поле он испытывает к себе уважение.
Занавес, отделявший нас от первого класса, был раскрыт, и в проходе виднелись изящные ноги Джоанны Ремингтон.
Джоанна тайком пожала мне плечо, проходя мимо меня в первый класс. За ней шёл Эммет Хантер, прятавший свой живот под просторным красным блейзером с эмблемой команды. Проходя, он кивнул мне.
Через некоторое время я заснул. Меня разбудил Билл Нидхэм, который так расстроился из-за того, что я заказал сэндвичи и пиво в Филадельфии. Он пытался сунуть конверт мне во внутренний карман.
— Суточные? Он кивнул.
Нидхэм был одним из младших служащих клуба, и обвинения сыпались на него с обеих сторон. Я любил подначивать его.
— Сколько на этот раз? — спросил я, разрывая конверт. — Двенадцать долларов? На два дня?
Нидхэм кивнул, глядя на меня виноватым взглядом.
— Два дня. Два обеда и два ужина. Боже мой, неужели ты не знаешь, что нельзя прожить два дня в Нью-Йорке на двенадцать долларов?
Я махнул рукой, откинулся на спинку кресла и попытался уснуть снова.
Самолёт приземлился в Нью-Йорке и остановился у дальнего конца поля, где нас ждали три заказанных автобуса. Я разбудил Максвелла, помог ему спуститься по трапу и подняться в последний автобус. Он снова погрузился в забытьё.
Сидящие в нашем автобусе увлечённо следили за тем, как Джоанна поднимается по ступенькам автобуса, стоящего перед нами. Я не мог не улыбнуться, прислушиваясь к комментариям и тяжёлому дыханию моих партнёров. Эммет сел перед ней, а позади стоял Скуп Золин. Стараясь помочь ей подняться по ступенькам, Скуп упёрся ладонями в её ягодицы, соблазнительно очерченные под платьем. Джоанна обернулась и двинула ему сумочкой по лицу. Наш автобус закачался от взрыва хохота.
Когда мы въехали в Манхэттен, Максвелл проснулся и посмотрел в окно.
— На этот раз она от меня не уйдёт, — прохрипел Максвелл.
— Кто? — не понял я.
— Она. — От ткнул пальцем в проносящиеся мимо нас небоскрёбы. — За последние пять лет я проигрывал ей слишком часто. Но не на этот раз. — Внезапно лицо его перекосилось и он рухнул в кресло.
— Голова! — пробормотал он, закрывая глаза.
Мы прибыли в отель в семь часов вечера по местному времени.
Ключи от комнат были разложены на столе в вестибюле. Пока я пробивался к столу и искал наш ключ, Максвелл подошёл к портье. Мы встретились у лифта и обменялись добычей.
— Тебе письмо, — сказал он. — Встретимся в номере. — Я передал ему проигрыватель и пластинки.
Я сел в глубокое кресло. Укрывшись от любопытных глаз, стал читать письмо Джоанны. Она приглашала меня встретиться в Сат-тон Плэйс в 9.30. Подписалась она буквой «Д».
Я скомкал письмо и бросил его в стоящую рядом корзину. Попасть удалось только с третьего раза. Затем поднялся и направился к лифту.
Максвелл лежал в одних трусах на крошечной кровати. Я опустился на свою, по традиции ближнюю к двери. Таково было разделение обязанностей — я отвечал на стук в дверь, а Максвелл на телефонные звонки.
— Какие у тебя планы? — спросил я его.
— Жду звонка от Хута.
Хут был старым приятелем Максвелла, четыре года тому назад переехавшем в Нью-Йорк. Никто не знал, чем занимается Хут, но у него была хорошая квартира и много денег. Я думал, что он путается с гангстерами, тогда как Максвелл считал его мужчиной-проституткой, обслуживающим пожилых дам из богатых семей.
— Слушай, Сэт, — неожиданно вспомнил я. — Что ты сделал с Хартманом?
— Я ведь сказал, что быть трехчетвертным совсем не просто, — засмеялся Максвелл. — Знаешь, мне кажется, что этот парень не годится для нашего дела. Слаб. Я уморю его девками и барами.
Он снова закрыл глаза. Я пошёл в ванную, включил горячую воду и, когда ванна наполнилась, со стоном опустился в неё. Меня не покидало чувство, что когда-нибудь я умру в ванне отеля.
Занавеска отодвинулась, и появившийся Максвелл протянул мне горящую сигарету. Я вдохнул дым марихуаны и вернул сигарету Максвеллу.
— Спасибо, — сказал я. — Именно то, что мне было нужно. Тебя искал Скуп.
— Что нужно этому ублюдку?
— Не знаю. Я сказал ему: единственное, что он может обо мне напечатать, это слова «отказываюсь отвечать».
— Этот говнюк написал, что три величайших неудачника в мире — это Джо Кухарич, Шарль де Голль и я.
— Ну, он не прав. По-моему, де Голль был не так уж плох.
— Вот это видел, запасной?! Я вызову тебя со скамейки, когда рак свистнет.
— Сэт, зачем же переходить на личности. Я нужен тебе для блага команды.
Дверь захлопнулась, и я остался один. Горячая вода била меня по спине и шее. Я решил, что, если перееду к Шарлотте на ранчо, мы будем проводить больше времени в постели и меньше — занимаясь философией.
Когда я вошёл в спальню, Максвелл опускал телефонную трубку.
— Хут?
— Да. Он высылает за мной лимузин. Хочешь, поедем вместе?
— Нет, спасибо. У меня свидание.
— На Саттон Плэйс? — Он прочитал письмо Джоанны.
— Да.
— Будь поосторожнее, — предостерёг Максвелл. — Для деревенского парня вроде тебя воевать с деньгами — безнадёжное дело.
— Я надену тёплое бельё, — ответил я, выковыривая из носа запёкшуюся кровь.
Максвелл достал из чемодана тетрадь игрока и принялся за чтение.
— Не забудь про заслон и фланговый прорыв, — напомнил я ему.
— Точно, — кивнул он. — Гиллу придётся здорово потрудиться на поле.
— Это уж точно.
Таксист вёз меня на Саттон Плэйс через Сентрал-Парк. Я знал, что это не самый короткий путь, но не возража. Мне всегда нравилось в парке, я любил смотреть на конные экипажи, торжественно едущие вдоль обочины. В Далласе нет лошадей.
Было девять часов сорок минут, когда такси остановилось у подъезда. Джоанна ждала меня у лифта. На ней было мини-платье из сетчатой ткани и высокие, до бёдер, сапоги. Я подошёл поближе и увидел острые соски её грудей под платьем; единственным, что разделяло её и нью-йоркскую осень, были трусики телесного цвета: мини-платье — всего лишь сетка, простая иллюзия. Коричневое кожаное пальто, отороченное шиншиллой, было переброшено через плечо. Джоанна выглядела неправдоподобно прекрасной и до безумия желанной.
Мы вошли в лифт и начали подниматься.
— Ты потрясающе выглядишь, — сказал я с восхищением, — хотя немного непристойно.
— Спасибо, ты тоже. Хотя недостаточно непристойно.
В дверях нас встретила приветливо улыбающаяся женщина с седыми волосами.
— Добро пожаловать. Я — Маргарет Мак-Найт. Проходите и чувствуйте себя как дома.
Квартира состояла из двух этажей. В углу была винтовая лестница, ведущая в гостиную. По лестнице поднимались и спускались люди.
К нам подошёл высокий худой* мужчина с растрёпанными волосами.
— Хэлло, Джоанна, — сказал он. — Я так рад, что ты пришла.
— Гэри, — после механического поцелуя сказала Джоанна. — Познакомься, это Филип Эллиот.
Он сжал мою ладонь с такой силой, что ясно было — на отработку рукопожатия ушло немало времени. Я решил было упасть на колени и завопить от боли, но потом передумал.
— Меня зовут Гэри Кэссэди, Филип, — сказал он, сморщив лоб. — Я много раз следил за твоей игрой. — М он начал описывать эпизоды матчей, которые видел по телевидению. Я сразу понял, что он говорит о Вилли Эллисоне из Лос-Анджелеса. Не прерывая его рассказа, я кивал и улыбался, когда Гэри описывал мои сверхчеловеческие усилия по пути к неугасимой славе.
Время близилось к полуночи, когда из прихожей раздался неподражаемый техасский выговор Максвелла.
— Очень рад, мадам, что вы пригласили к себе простого деревенского парня, — говорил он.
С ним были Хут и толстая девушка, на голове которой покачивалась ковбойская шляпа Максвелла. Наконец на вечеринке образовался центр притяжения. К Максвеллу подходили, обменивались рукопожатиями, похлопывали по плечу.
Низенький коренастый мужчина, оказавшийся писателем, пробился через толпу и пожал руку Хуту, который представил его Максвеллу. Они заговорили о чём-то.
Внезапно мужчина подпрыгнул в воздух, поразительно неуклюже имитируя пас в прыжке. Его движения — по грациозности и элегантности — напоминали предсмертные судороги курицы, которой только что отрубили голову. Максвелл и Хут вопросительно посмотрели друг на друга, перевели взгляд на писателя, потом снова друг на друга. Хут пожал плечами. Максвелл заметил меня и Джоанну.
— А-а-а, — замычал он. — Привет. Познакомьтесь с моей подругой. Скажи им «хэлло», крошка. А где тут туалет?
— По-моему, вон там, — показал я.
Максвелл сорвал свою шляпу с головы девушки и дружески подтолкнул её в нужном направлении.
— Хочу убедиться, что твоя репутация — не пустой звук. — Он подмигнул мне, и они скрылись в коридоре.
Хут подошёл к нам. Он был пьян не меньше Максвелла, однако лучше владел собой.
— Привет, мистер Эллиот, — прохрипел он, доставая изо рта огромную изжёванную сигару. Максвелл рассказывал, что Хут — близкий друг Клинтона Фута и хорошо знаком с руководством лиги, регулярно снабжает их девочками.
Минут через двадцать в дверях показался Максвелл, обнимая девушку, на голове которой снова красовалась его шляпа. На их лицах были широкие улыбки.
— Хут, ты был совершенно прав, — сказал Максвелл и повернулся к нам. — Поехали, — пригласил он. — У подъезда нас ждёт большой чёрный «кадиллак» с большим чёрным шофёром. Будем веселиться. — Он наклонился к девушке и снял шляпу с её головы. — Видишь того парня, крошка? — сказал он, указывая на коренастого писателя. — Это — знаменитый драматург, и он хочет познакомиться с тобой. А завтра я тебе позвоню. — Не обращая внимания на её расстроенное лицо, Максвелл пошёл к лифту.
Через несколько минут мы сидели в автомобиле, мчавшемся по ночным улицам Нью-Йорка. Сначала мы заехали в изысканную дискотеку, где встретили Алана Клариджа. С рубашкой, расстёгнутой до пояса и открытой ширинкой, он отчаянно отплясывал с сорокалетней женщиной. За соседним столом сидел Энди Кроу-форд, щупая чью-то девушку. Когда мы вошли в зал, музыка и танцы прекратились. Глаза всех были прикованы к Максвеллу.
Кларидж приветливо махнул нам рукой и начал снимать с себя брюки.
— Вон там сидит Кроуфорд, — сказал я Сэту. — Они уже дошли до точки. Хорошо бы отправить их в отель.
Максвелл помог Клариджу одеться, затем проводил его и Кроуфорда к лимузину, пообещав встретиться в отеле.
Когда Максвелл вернулся к столу, Хут достал капсулу с наркотиком и раздавил её. Мы передавали её из рук в руки, глубоко вдыхая пары. Через мгновение мы все покраснели и начали хохотать, как безумные. Как только веселье уменьшалось, Хут доставал очередную капсулу, и истерический смех продолжался. Джоанна вскочила на стол и завопила, что все в зале, кроме нас, дерьмо. Мы уже истощили весь запас, когда к нам подошёл официант и предложил или прекратить швырять в окружающих раздавленными капсулами, или покинуть дискотеку.
Максвеллу принесли записку. Сидящие за длинным столом в глубине зала приглашали его выпить вместе с ними.
— Ага, они хотят выпить с Королём, верно? — произнёс хриплым голосом Максвелл. — Разве я могу отказаться? Ведь я — простой человек.
Он поднялся и двинулся, пошатываясь, к пригласившим. Пожилой мужчина встал и пожал ему руку. Затем Сэт вскарабкался на стол и пошёл по нему, стараясь ступить ковбойскими сапогами из крокодиловой кожи в каждую тарелку. То и дело он наклонялся, пожимал руки и называл себя «любимым мальчиком Марты». Кто-то нервно засмеялся. Сэт добрался до конца стола и спрыгнул на пол.
— Рад был с вами всеми познакомиться, — сказал он и запрыгал к нам на одной ноге.
— Теперь они могут рассказывать детям, что познакомились со звездой, — засмеялся Максвелл, опускаясь в кресло и вытирая сапоги скатертью.
После дискотеки мы заехали в бар. Он был празднично украшен, и на сцене играл оркестр. Выпивка стоила 3,75 за стакан. После нескольких стаканов (я потерял счёт после пяти) мы выбежали из бара и умчались, не заплатив по счёту.
Около пяти утра мы подъехали к отелю, высадили Джоанну перед входом и несколько раз объехали квартал. Затем мы с Максвеллом с трудом вылезли из «кадиллака» перед въездом в гараж. Пока я прощался с уже бесчувственным Хутом, Максвелл сел на бордюр тротуара и начал стаскивать сапоги, потом подарил их шофёру.
— Ты — превосходный нигер, — сказал Максвелл. — Посылай всех, кто с этим не согласен.
— Спасибо, мистер Максвелл, — улыбнулся чернокожий водитель.
Огромный чёрный автомобиль исчез в грязных предрассветных сумерках, унося с собой спящего Хута.
Мы пересекли вестибюль и остановились у лифта. Когда двери раздвинулись, мы увидели на полу тренера Бадди Уилкса. Бывший свободный защитник, включённый в символическую команду Америки, сидел в углу. Он был настолько пьян, что не мог двигаться. Невидящие глаза Бадди были широко открыты и наполнены слезами.
— Мерзавцы, — бормотал он. — Мерзавцы.
— Привет, Бадди, — сказал Максвелл, входя в лифт и хлопая его по плечу.
Тренер поднял голову и попытался посмотреть на трехчетвертного.
— …ребята ненавидят меня, верно? — едва выговорил Бадди. Из его рта на подбородок текли слюни.
— Нет, Бадди, — успокоил его Максвелл, — мы тебя любим.
— …они… ненавидят меня… паршивые ублюдки… завидуют. — Уилкс вытер нос тыльной частью руки. Когда он убрал её, из носа к руке потянулись сопли.
— И Б. А. тоже… — Он медленно соскользнул на бок. — Я им покажу… всем покажу…
Дверь открылась на нашем этаже, и мы вышли, оставив Бадди спать в лифте.



Суббота

После нескольких телефонных звонков я понял, что Максвелл не собирается выполнять свои обязанности, и снял трубку.
— Доброе утро. Десять часов. — Телефонистка мгновенно исчезла, и я понял, что её пожелание не было искренним.
Стоящая рядом кровать пустовала, и я вспомнил, что где-то в середине наполненного болью тумана, именуемого сном, Максвелл встал и пошёл в туалет. Постанывая от боли, я медленно поднялся. Похмелье увеличило мои обычные утренние страдания по крайней мере раз в десять.
Максвелл лежал на ванном коврике, упёршись головой в унитаз и накрывшись полотенцами. Его лицо было измазано кровью. Я устал стоять и опустился на унитаз, обхватив голову руками. Собравшись с силами, я пнул неподвижное тело большим пальцем ноги. Не открывая глаза, Максвелл быстро сел. Он прижал колени к груди и положил на них голову.
— Господи, зачем только я покинул родной Гудспет? — Он провёл рукой по лицу, открыл глаза и увидел кровь. — Язва желудка, — сказал он.
— Боже мой, это правда?
— Не знаю, по крайней мере, кровотечение остановилось. — Он посмотрел вокруг, пытаясь понять, где мы находимся. — Неужели я действительно нажрался червей?
Я кивнул.
— А-а-а, — застонал он. — И кто-то мощно оправился мне в рот.
— А ты не спи в туалете. Вставай, автобус уходит в одиннадцать.
Мы поделились таблеткой кодеина. Затем мы оделись и отправились искать кофе. С утренним туалетом придётся подождать до окончания тренировки.
Я любил бродить по стадиону «Янкиз», разглядывая фотографии великих игроков, висящие на стенах, — Рут, Гериг, Ди Мад-жио, Мэнтл. Сам стадион быстро приходил в упадок, но память о прошлой славе жила в гниющих деревянных перегородках и вонючих лужах.
Мой шкафчик был помечен белым куском пластыря с моим именем, написанным фломастером. Под новым куском пластыря был старый, с именем, оставшимся от предыдущего матча.
— Юнитас, — произнёс я вслух. — Подумать только! Старик Джон и я переодевались у одного и того же шкафчика.
— Что ты сказал? — спросил меня Джон Вильсон, наш защитник и торговец недвижимостью, расположившийся рядом.
— Я — воплощение американской мечты. Человек, которого в другое время и в другом месте без колебаний приговорили бы к смертной казни, раздевается в том же шкафчике, что и великий Джонни Ю.
— Невероятно, — с усмешкой отозвался Вильсон.
— Скажи, а жена всё ещё сердится на тебя из-за губной помады на трусах?
Вильсон расстроенно покачал головой.
Я быстро разделся и направился к деревянным столам, стоящим около душевой, осторожно ступая по сырому холодному полу.
— Ты не мог бы растереть меня как следует, Эдди? — попросил я. — Прошлой ночью меня избили в Сентрал-Парке. У меня всё болит.
— Только не вздумай бежать, не закончив разминку, — предупредил меня массажист, не отрывая глаз от голеностопа, который он бинтовал. — Сам знаешь, какой за это штраф. — Он взглянул на меня. — Дай мне закончить. Я не хочу пачкать руки растиркой, потом не отмоешь.
Я вернулся обратно и вывалил свои вещи в металлический ящик в шкафчике. Разминка будет короткой, только для специальных линий, а я к ним не относился. Меня разотрут и разогреют, но не будут бинтовать. Во время тренировки специальных линий я немного побегаю и постараюсь размяться, но не в полную силу. Всё это займёт не более сорока пяти минут.
Массажист намазал меня обезболивающей жидкостью и растирал мои ноги и спину до тех пор, пока они на запылали как в огне. Когда он закончил, в раздевалке уже никого не было.
Я быстро натянул тренировочный костюм и выбежал на поле. Команда уже строилась для гимнастических упражнений. Джим Джонсон, тренер защитных линий, подстерегал меня в засаде, но мне удалось избежать двадцати пяти долларов штрафа, так как я успел встать в строй до начала упражнений. Глядя на его огорчённое лицо, я улыбнулся и приветливо махнул рукой. На шее Джонсона вздулись вены.
Мы уже закончили упражнения и начали расходиться по группам, когда по стадиону прогремел сержантский голос Джонсона.
— Ещё раз! — выкрикнул он. — Полагается считать, выполняя прыжки. Ты считал вслух, Эллиот?
Он накрыл меня на месте преступления. Делая прыжки на месте, мы все должны были считать вслух. Этого требовал дух команды.
— Да, ты меня накрыл, Джимми, — признался я.
— Нам не нужны шуты, Эллиот, — раздался голос Б. А. — Если не хочешь работать вместе с командой, уходи с поля.
Я замолчал и опустил голову.
— Итак, всё сначала, — крикнул Джонсон. — Благодарите Эллиота за лишнюю работу.
— Встали! — скомандовал Максвелл, с упрёком глядя на меня за то, чти я попался. — Начали!
Прыжки были выполнены под сопровождение голосов, раздающихся над пустыми трибунами стадиона. Когда мы разбились на группы, я специально пробежал рядом с Джонсоном.
— А ведь я так и не считал, — громко прошептал я. — Только открывал рот.
— Ах ты подонок! — завопил он и бросил в меня мячом. Я увернулся, засмеялся и побежал по стадиону.
Тренировка быстро закончилась. Б. А. объявил, что все, кто хочет, могут возвращаться в отель на метро. Это было настолько странно, что я рассмеялся. Ещё более странным было то, что только Максвелл, Кроуфорд и я ехали на автобусе.
Остаток субботы был занят инструктажем, собраниями и отдыхом. Максвелл взял с собой своего подопечного, Арта Хартмана, и уехал вместе с Хутом, пообещав вернуться к одиннадцати и успеть к проверке.
Джоанна пробралась ко мне в комнату около шести, до встречи с Эмметом, и тут же мы залезли в постель. Нам обоим было хорошо, однако на этот раз чего-то не хватало. После того как она ушла, я решил, что это конец. Я чувствовал себя виноватым. Не знаю почему.
В одиннадцать часов помощники тренеров раздали нам снотворное и приняли заявки на таблетки для завтрашней игры. Я попробовал дважды позвонить Шарлотте, но оба раза неудачно. Телевизионный комментатор сообщил, что завтра ожидается сухая и прохладная погода.
В половине двенадцатого Максвелла всё ещё не было. Он пришёл через полчаса.
— Проверка прошла? — спросил он, запирая дверь.
— Нет ещё.
Проверки так и не было, и, глядя, как Джон Уэйн в пух и прах разбивает благородных индейцев, мы мирно, как херувимы, уснули.



Воскресенье

На этот раз Максвелл поднял трубку после первого же звонка. Он застонал в микрофон и с грохотом опустил телефонную трубку.
— Который час? — спросил я, не отрывая голову от подушки.
— Восемь. Завтрак в восемь тридцать, инструктаж в девять, религиозное обращение в девять тридцать, дядюшка Лось в десять. Как видишь, для тех, кто повинуется воле Всевышнего, всё идёт по расписанию.
Максвелл любил дядюшку Лося, как будто это был его близкий родственник, и, когда мы играли в другой временной зоне, всегда старался, чтобы ничто не мешало ему посмотреть передачу про любимого мультипликационного героя.
Пока Максвелл кашлял и стонал в туалете, я лежал и думал про свой сон.
Мне приснилось, что я опоздал и автобус уехал без меня. Я никак не мог найти стадион, я слышал доносящийся с него шум. Наконец мне удалось остановить едущего туда Микки Мэнтла, объяснившего, что стадион очень интересен, но что сам он не хотел бы жить на нём. Он высадил меня у стадиона и уехал. Я отправился в раздевалку, прорываясь через гигантскую паутину. То и дело мне на шею падали волосатые жёлто-чёрные пауки.
Наконец я добрался до выхода на поле. Стадион был переполнен, и игра уже началась. Я стоял у края поля голый. С другой стороны меня звал Руфус Браун, обслуживающий здание нашего клуба. Он держал в руках мою форму и шлем. Я побежал через поле и оказался вовлечённым в игру. Максвелл дал мне пас, но я не мог поднять руки, которыми прикрывал свою наготу. Мяч попал мне в лицо и сломал нос. Мне стало легче дышать. Внезапно бинт, обмотанный вокруг бедра, развязался, и нога отвалилась. У меня в руках был мяч, и я полз к зачётному полю. Затем Б. А. крикнул мне, чтобы я кончил дурачиться, и посадил меня на скамейку. Я всё ещё был голым, и из носа текла кровь. Все окружающие смотрели на меня…
— Давай быстрее, цыплёнок, — сказал Максвелл, вытирая своё свежевыбритое лицо.
Я быстро вскочил с кровати и натянул штаны.
— Б. А. разрешил надевать водолазки?
— Да, — кивнул Максвелл, поднимая руку и брызгая дезодорантом под мышкой. Принимая во внимание расписание сегодняшнего дня, это казалось несколько странным.
Объявление у лифтов гласило, что нам отведены залы № 1 и № 2 для завтрака, инструктажа и религиозной службы. Там же будут бинтоваться колени и голеностопы у игроков, ещё не имеющих серьёзных травм.
— М-м-м… какой приятный запах, — сказал я, останавливаясь у входа в зал № 1. — Как дома у мамы.
Большинство игроков уже сидели за столиками, ожидая завтрака. Стоя у входа, я ждал, пока Максвелл выберет столик, который он осчастливит своим присутствием. Это было важной деталью ритуала подготовки к матчу. Всякий раз он выбирал столик в соответствии с критериями, известными только ему. Сидя со своими избранниками, он будет пить кофе, шутить и стараться ободрить перепуганных игроков, сидящих рядом.
В зале № 2 уже стояли стулья, классная доска, вездесущая переносная трибуна Б. А. Здесь состоится последний инструктаж перед матчем и религиозная служба.
Максвелл сел за столик вместе с Джо-Бобом, Тони Дугласом, Медоузом и ещё двумя игроками. Я подошёл к ближайшему столику и присоединился к чернокожим атлетам, среди которых были Делма Хадл и непокорный свободный защитник Томас Ричардсон.
— Привет, Бубба, — произнёс Хадл. На нём была белая шёлковая рубашка с монограммой на левой стороне груди, широкий зелёный галстук, светло-зелёная кашемировая куртка и боксёрские трусы. На нём не было ни брюк, ни ботинок.
— Садись, — пригласил он с улыбкой, но его глаза были серьёзными. — Как нога?
— Уже лучше, — сообщил я, рассеянно сжимая четырёхглавую мышцу на правой ноге. — Если станет ещё лучше, придётся её отрезать.
Хадл засмеялся своим странным, высоким смехом.
Полная официантка в грязном белом халате поставила на середину нашего стола блюдо с омлетом и бифштексами. Традиционная пища перед игрой состояла из заранее приготовленных, разогретых бифштексов и омлета из яичного порошка. Всем было известно, что это один из худших видов пищи для людей, готовящихся к тяжёлой физической работе. Бифштексы и омлет, попав в желудок, не перевариваются, потому что предматчевое напряжение вытесняет кровь из желудка, направляя её в другие части тела.
— Ты только посмотри, Бубба, — сказал Хадл, показывая на блюдо. Омлет был светло-зелёного цвета. В кухнях отелей часто добавляют пищевые красители к яичному порошку, чтобы омлет выглядел жёлтым. Зелёный и жёлтый цвета стоят рядом в цветовом спектре. В Питтсбурге омлет был настолько ярко-жёлтым, что Хадл перед едой надел солнечные очки.
Полная официантка поставила такое же блюдо в середину каждого стола, выслушивая стоны и комментарии игроков.
— Эй, леди! — завопил Джо-Боб. — Скажи, а курица действительно их снесла? Мне кажется, они ещё не созрели.
Официантка не отвечала, сжав зубы, но её губы что-то шептали.
Процедура завтрака сопровождалась недовольным ворчанием, но скоро изумрудный омлет был съеден. Он будет неподвижно лежать в желудках игроков, ожидая когда организм приступит к работе. Или до того невероятно напряжённого момента, когда перед самым началом игры тело выбросит его из себя на пол раздевалки и на посторонних, стоящих рядом.
Было девять часов утра. Я проглотил свою первую таблетку кодеина. Следующую я приму в одиннадцать и ещё одну — перед самой игрой.
— Кодеин? — спросил Хадл, глядя мне в глаза. Я кивнул.
— А тебе не хочется от них спать?
— Нет. Скорее наоборот, я испытываю возбуждение. Только тело немеет.
— Ты помнишь Джейка?
— Угу. — Джейк был чернокожим полузащитником. Он перенёс неимоверное количество травм, но продолжал играть, если не блестяще, то надёжно.
— Джейк принимал кодеин и всякую мерзость, — продолжал Хадл. — Тогда он чувствовал себя молодым и неуязвимым. По его словам, ему казалось, что между ним и окружающим миром — прозрачная пена. Единственно, нет железа.
— А что за мерзость он принимал? спросил я.
— Не знаю. Я не увлекаюсь этим дерьмом.
— Не у всех такой идеальный организм. Некоторым из нас постоянно приходится исправлять ошибки Создателя, иначе мы просто не сможем играть. Послушай, — внезапно вспомнил я. — Ведь у нас в девять инструктаж.
— Босс пригласил специального оратора для религиозной службы, — объяснил Хадл, — а тот может приехать на завтрак не раньше девяти.
— А кто это?
Лицо Хадла расплылось в насмешливой улыбке.
— Господи, — застонал я. — Неужели доктор Том?
Хадл поднял свою чашку в торжественном тосте и кивнул.
Доктор Том Беннет был таинственным человеком. Он появился у нас в тренировочном лагере три года тому назад. Щегольски одетый в модный джемпер с застёжками и шапочку для гольфа, он бродил по лагерю и навязывал всем свою дружбу. Беннет был доктором богословия, и Б. А. часто приглашал его рассказывать игрокам о чудесах Создателя, Христе, вечном блаженстве и религии.
Пользуясь собой как примером, доктор Том объяснял нам опасности, стоящие на пути тех, кто недостаточно верует в Господа. Он рассказывал, как в ранние годы его службы во славу Спасителя недостаточная вера во Всевышнего привела к тому, что ему достался крохотный бедный приход на севере штата Вашингтон. Доктор Том сразу понял: чтобы добиться успеха, ему нужно больше верить в чудеса Создателя нашего. Успех не заставил себя ждать. Скоро доктор Том встал во главе большого богатого прихода во Флориде и уверенно повёл своих прихожан за собой в борьбе за вечное блаженство, против всеобщего цинизма и постоянно растущей инфляции. Наградой было огромное моральное удовлетворение и небольшая доля в прибылях фирмы, занимающейся освоением огромных земельных участков на океанском побережье.
Разбогатев, доктор Том принялся за осуществление обязательств, которые он дал Господу в заключённой между ними сделке. В обмен на жизненный успех и материальное благополучие доктор Том поклялся на крови распятого Христа, что понесёт знамя христианства — безо всякой денежной компенсации — туда, где есть люди, отчаянно нуждающиеся в его духовном руководстве. И он выбрал Национальную футбольную лигу.
Б. А. и доктор Том стали неразлучными друзьями. Доктор Том хотел быть в компании игроков, а Б. А. хотел быть в компании Бога.
Доктор Том несколько раз пытался заманить меня на свои религиозные проповеди. Я объяснил ему, что существуют люди, нуждающиеся в Боге больше, чем игроки, живущие в отеле Миннеполиса, и что есть более интересные занятия, чем выслушивать напыщенного дурака, сравнивающего Бога с Великим Тренером на Небе. С тех пор доктор Том изменил тактику, говорил больше о девушках и виски.
Б. А. встал за столом, где сидело руководство клуба и, не замечая кусочка зелёной яичницы в углу рта, объявил, что доктор Том не сможет приехать в намеченное для проповеди время, ввиду чего наше расписание будет изменено и инструктаж переносится на девять тридцать пять, а проповедь начнётся в десять.
Я посмотрел на Максвелла. На его лице отражалось мучительное раздумье. Он взвешивал преимущества доктора Тома и его проповеди по сравнению с вечными ценностями дядюшки Лося и его друзей.
В десять часов, после окончания собрания команды, я встал и вышел из зала, как обычно отклонив приглашение тренера «остаться и выслушать слова, обращённые к Всевышнему». Проходя мимо доктора Тома, уже стоявшего за переносной трибуной, я улыбнулся и кивнул. За мной встал Максвелл.
— Боже мой, — застонал Максвелл, как только мы вышли в коридор. — Как он посмотрел на меня!
— Теперь он поручит Арту Хартману произнести молитву. Сначала утрата благодати, затем утрата должности.
Посмотрев мультфильм о приключениях дядюшки Лося, я уложил сумку, взял проигрыватель и направился к стадиону на такси. Из-за серьёзных травм девять игроков, включая меня, приезжали на стадион за несколько часов до матча. Это позволяло массажистам, помощникам тренеров и врачам команды заблаговременно взяться за ремонт искалеченных тел. Десятый игрок, недавно приобретённый клубом из лос-анджелесской команды, Джино Мачадо, приезжал раньше других, чтобы набраться стимуляторов и приготовиться «бить по мордам». Мачадо обычно сидел перед своим шкафчиком с трясущимися от лошадиных доз допинга ногами и губами, белыми оттого, что он их непрерывно облизывал. Чуть ли не каждую минуту он зевал, до предела раскрывая рот, закатывал глаза, сжимал и разжимал кулаки. Часто после игры приходилось обкладывать его льдом, чтобы как-то охладить невероятно горячее тело.
В первый день после приезда в тренировочный лагерь все игроки должны были бежать четыре круга по стадиону — «тренерскую милю». Линейным нужно было пробежать эти четыре круга быстрее шести минут тридцати секунд, чтобы продемонстрировать свою физическую готовность. Джино принял двадцать миллиграммов ещё в раздевалке. На третьем круге он утратил зрение и падал шесть раз на пути к финишу. Ему понадобилось более восьми минут, чтобы пробежать тысячу шестьсот метров, но он добежал до финиша.
Таксист поинтересовался, почему я так рано еду на стадион.
— Боюсь опоздать, — ответил я.
Вместо того чтобы идти прямо в раздевалку, я поднялся на трибуну и внимательно осмотрел поле, стараясь понять, мягкое оно или жёсткое Подумал о том, чтобы надеть бутсы с длинными шипами, но потом решил подождать до конца разминкм. Спортивные поля, вроде стадиона «Янкиз», рассчитанные на футбольные и бейсбольные матчи, в сырую погоду часто преподносят сюрпризы. Некоторые их участки — сырые и мягкие, тогда как другие — сухие и жёсткие. Это было связано с системой дренажа, необходимого для бейсбола.
Длинные шипы, хорошие для игры на мягком грунте, были опасны на жёстком. Один раз в Кливленде, играя в бутсах с длинными шипами, я внезапно на полном ходу выбежал на твёрдый участок поля и растянул голеностоп.
Неожиданно я почувствовал боль в шее и опустился на сиденье. Говорят, что пора уходить из футбола, если в воскресенье у тебя ещё болит тело с предыдущего матча. По-моему, у меня всё болело ещё с показательных выступлений весной.
Когда боль слегка утихла, я спустился в раздевалку. Чувство крайней усталости охватило меня. Мне хотелось лечь, укрыться с головой одеялом и больше не вставать. Я начал раздеваться.
Прыгая с ноги на ногу на холодном бетонном полу, я оглянулся. На одном из деревянных столов стоял голый Тони Дуглас. Массажист туго бинтовал его правое колено, в котором не было ни переднего, ни заднего хряща, а сухожилие было полностью заменено тканью, взятой из бедра. Без тщательно перебинтованного колена Тони не сможет даже выйти на поле. Это было великим изобретением. Я играл уже пять лет с помощью эластичных бинтов и кодеина.
Джино Мачадо сидел у своего шкафчика. Судя по его глазам и непрерывно дёргающимся ступням, он уже погрузился в туман.
Снаряжение было аккуратно разложено в моём шкафчике — щитки, наплечники, налокотники, костюм для игры, тщательно вычищенные бутсы и до блеска отполированный шлем. Многие щитки я сделал сам. Если травма произойдёт в месте, защищённом самодельными щитками, угрожал штраф до пятисот долларов. Но мои щитки были легче, и по мере того как я терял скорость из-за травм, мне приходилось компенсировать это или более лёгкими щитками, или вообще отказываться от них. Если события будут так развиваться и дальше, скоро мне придётся играть совершенно голым.
— Ты готов, Фил? — спросил Эдди Рэнд.
С привычной быстротой он перебинтовал голеностопы, туго обхватив левый и дав некоторую свободу правому. Для большей подвижности он сначала пользовался эластичным бинтом, закрепляя его натуго широкой липкой лентой. Закончив бинтовать голеностопы, он шлёпнул меня по пятке. Я перевернулся на живот, и Эдди начал энергично растирать меня обезболивающим и разогревающим составом. Подняв рубашку, он втёр горячий коричный раствор в травмированную спину. Затем он дал знак, я встал, и он принялся бинтовать ноги и бёдра эластичными бинтами. Это делалось для того, чтобы сохранить тепло и придать дополнительную жёсткость. Когда он закончил, л спрыгнул со стола, натянул новый эластичный наколенник, захватил рулон белой ленты и пошёл обратно к шкафчику. Там я снял с крючков игровой костюм и вставил щитки в предназначенные для этого места. Затем, оглянувшись, достал из сумки самодельный щиток, наложил его на спину и туго закрепил пластырем.
Дверь, ведущая в раздевалку, распахнулась, и поток игроков, приехавших на автобусе, хлынул внутрь. В суматохе переодевания и последних приготовлений я старался вспомнить все тонкости эшелонированной атаки, делавшей систему Б. А. такой эффективной.
— Трехчетвертные, свободные защитники и ресиверы на поле через пятнадцать минут.
Натянув бутсы из кожи кенгуру на забинтованные ноги, я начал тщательно шнуровать их. Бутсы, туго обтягивающие ступни, придавали чувство уверенности. Дополнительные несколько сантиметров роста ещё более увеличили ощущение, что вот-вот начнётся матч.
Я направился к столам, около которых толпились игроки.
— Чёрт побери, док! — застонал Джон Вильсон, стоящий у одного из столов. Врач команды всадил в вершину его бедра трёхдюймовую иглу шприца, затем вытащил её, снова погрузил в крупную мышцу. Каждый раз он впрыскивал внутрь мышцы несколько кубиков новокаина. Таким образом ему удалось обезболить почти всё бедро.
— Ну как? — спросил врач Вильсона.
Опираясь рукой о стол, Вильсон осторожно ступил на ногу.
— Отлично, — отозвался он. — Я ничего не чувствую.
— Следующий! — позвал доктор. Я повернулся и пошёл к выходу.
— Фил, погоди минутку! — окликнул меня доктор. Отдав помощнику использованный шприц, он подхватил меня под руку и отвёл в сторону.
— Слушай, — наклонился он ко мне. — С твоей ногой всё в порядке. Ничего серьёзного. Я знаю, что тебе больно, однако её состояние не ухудшится от физического напряжения.
— То же самое ты говорил и о спине.
— Но ведь ты продолжаешь играть, верно? К тому же я случайно подслушал разговор тренеров. Они считают, что ты притворяешься. Мы с тобой знаем, что это не так. Но покажи сегодня, на что ты способен.
— Ладно. — Я кивнул, не поднимая глаз. Доктор хлопнул меня по плечу и пошёл обратно. Когда я был уже у выхода, раздался вопль Джо-Боба, которому врач воткнул иглу шприца в плечо.
Я подпрыгнул и сел на один из огромных ящиков, в котором было привезено снаряжение. Рядом сидело несколько игроков, уже начавших чувствовать влияние мощного допинга. Медоуз расположился на полу, то и дело поводя плечами изворачивая голову из стороны в сторону. Тони Дуглас, сидящий рядом, с ним, потирал руки, как будто ему было холодно. Глаза у обоих остекленели.
С поля в раздевалку вошёл Конрад Хантер. Его щёки покраснели от холода. Рядом с ним шёл Монсиньор Твилль из католической церкви Священного Сердца. Они хлопали игроков по плечам и подбадривали. По пути Монсиньор Твилль ловким движением выловил из ящика со льдом бутылку кока-колы и осушил её одним махом. Душа горит — верный признак часов, проведённых за бутылками виски.
Я встал и пошёл в уборную. Все кабины были заняты. Ряды ног в гетрах, с опущенными суппортерами и спортивными брюками, лежащими на бутсах, красноречиво говорили о влиянии страха на состояние желудков.
В раздевалке меня окликнул Джино Мачадо. Он пытался закрепить защитный щиток на локте.
— Помоги мне, а? — попросил он, тяжело дыша. Он скрипел зубами и притопывал ногой.
— Затяни потуже, — сказал он, глядя на меня огромными зрачками. — Туже, ещё туже.
— Боже мой, Джино, — возразил я. — У тебя будет гангрена!
— Давай туже, сукин сын, — застонал он. — Тяни до отказа. Я затянул бинт так туго, что вены на его руке выступили синими верёвками.
— Первая группа на поле! Мы с Максвеллом переступили через лужу с вонючей водой и вышли на поле. Раздались аплодисменты. Максвелл был любимцем Нью-Йорка.
Перебрасывая мяч друг другу, мы медленно отходили назад, пока расстояние не увеличилось до пятнадцати ярдов. Максвелл разминал руку, а я пробовал разные захваты.
Раздался новый взрыв аплодисментов. На поле выбежали футболисты «Нью-Йорк Джайэнтс». Таркентон и Максвелл помахали друг другу, а Бобби Джо Патнэм подбежал, чтобы пожать нам руки. Мы разошлись пошире и начали перебрасываться мячом.
— Как новый тренер? — спросил Максвелл. В начале сезона Джерел Сэнфорд Дэвис, владелец «Джайэнтс», уволил предыдущего тренера и взял другого. Новый тренер, бывший игрок и хороший парень, имел один недостаток. Ему никак не удавалось одерживать победы.
— Ничего. После того как мы проиграли «Джетс», он сказал, что мы проиграли из-за того, что неправильно сидим на скамейке. С тех пор на скамейке появились номера и мы сидим на ней строго по порядку.
Он бросил мне мяч и побежал к своей команде.
— Хороший парень, — заметил я, глядя в удаляющуюся спину.
— В футболе нет хороших парней, — возразил Максвелл холодом.
На поле появились остальные игроки нашей команды. Я отошёл в сторону и начал разминать мышцы спины и ног. Боль стала какой-то тупой, нервные окончания онемели от кодеина, но боль всё-таки не исчезла. Я решил проглотить ещё таблетку, как только мы вернёмся в раздевалку.
— Фил, — окликнул меня Максвелл. — Давай попробуем. Я брошу мяч тебе на шестёрку.
Он собрал игроков, назвал счёт, на какой мы начнём двигаться, и отошёл на десять ярдов. Я бросился прямо на Джона Вильсона, затем свернул, заставив его изменить позицию. Пробежав пятнадцать ярдов, я резко повернул налево, и Вильсон повернулся вслед за мной, готовясь перехватить меня. В то же мгновение я свернул вправо и просто убежал от застигнутого врасплох защитника. Мяч стремительно пролетел ко мне, не поднимаясь больше чем на два метра от земли. Я принял его на грудь, почувствовав сильный удар. Мяч пролетел более двадцати пяти ярдов и попал точно в цифру шесть на моём номере — восемьдесят шесть — на футболке.
— Поразительно! — воскликнул я, отдавая должное идеальному пасу. Максвелл не смог бы повторить подобный бросок даже на спор. Но в этом и заключался его секрет. Он знал, когда и что нужно делать.
После нескольких пробежек, пасов и комбинаций Б. А. позвал нас в раздевалку для заключительного инструктажа.
— И последнее, — закончил он. — Не забудьте снять шлемы во время исполнения гимна. И у вас ничего не отвалится, если вы присоединитесь к пению.
Раньше во время исполнения национального гимна мы сидели в раздевалке, ожидая, когда кончится представление игроков, розыгрыш ворот и так далее. Но теперь гимн исполнялся в конце церемонии, и всем командам было разослано письмо президента лиги, предписывающее, что можно и что нельзя делать во время исполнения гимна — ковырять в носу, чесать зад и прочее. Из чувства противоречия я старался поступать наоборот.
— Фил, — позвал меня Б. А., отыскав среди других игроков. — Не уходи далеко, ты можешь мне понадобиться.
Я заметил, как перекосилось лицо Билли Гилла. Тренер даже не подумал поставить его в известность о своих намерениях. Я не выносил Гилла, поэтому не имел возражений.
— О’кей, ребята. Склоним головы, — приказал тренер.
Тут же половина игроков опустилась на одно колено, прижав руку к переносице жестом глубокой задумчивости. Остальные продолжали сидеть или стоять, склонив голову и закрыв глаза. — Итак, ребята, сегодня утром к вам обращался доктор Том Беннет, — загрохотал бас Монсиньора Твилля. — Надо дать шанс и его сопернику, верно?
Игроки хихикнули.
— Всемогущий Господь наш, не оставляй своей благодатью этих парней, которые сейчас пойдут в бой. — Священник был одет в обычную чёрную рясу и скользил по комнате, будто на роликовых коньках. Глаза его были закрыты и голова поднята. Время от времени он приоткрывал правый или левый глаз и менял курс, чтобы не столкнуться с одним из коленопреклонённых игроков.
Молитва возносила хвалу Создателю за то, что Он позволил нам играть в футбол в Соединённых Штатах Америки, и обращалась к Нему за покровительством. Упоминание о наших здоровых телах и душах чуть не заставило меня засмеяться. Наконец, Монсиньор благословил семью Хантеров и призвал нас всех произнести несколько слов молитвы.
Мне не хотелось, чтобы меня накрыли и обвинили в том, что я не молился, поэтому я не закрывал глаза и оглядывался по сторонам. Из-за ящика для снаряжения поднималась струйка дыма. Это Максвелл, удобно расположившийся на полу, курил сигарету и смотрел вверх.
— …и царство небесное во веки веков. Аминь. Молящиеся вскочили на ноги, готовясь идти в бой. Раздался дружный звериный рёв.
— Раздавим этих ублюдков! — завопил Тони Дуглас, выпрямляясь. — Извините, святой отец, — заметил он Монсиньора, стоящего рядом.
— Ничего, Тони, я понимаю твои чувства, — ободрил его Монсиньор.
— О’кей, — выкрикнул тренер. — Защитная команда на поле. Мы проиграли розыгрыш ворот, так что нам придётся начинать с обороны.
Медоуз подошёл к двери, распахнул её, и защитная команда вышла на поле. Жирный лысый мужчина с дурным запахом изо рта, стоящий рядом с выходом, выстроил игроков в соответствии со списком. Затем он громко рыгнул и что-то сказал в микрофон. Через мгновение мощный электронный голос объявил по стадиону состав нашей защитной команды.
После представления игроков мы тоже вышли на поле и начали перебрасывать мяч, стоя за скамейками.
По радио объявили, что подразделение национальной гвардии из Нью-Джерси будет стоять в почётном карауле около знамени, а певец из ночного клуба в Стэмфорде, штат Коннектикут, исполнит национальный гимн.
Команды выстроились вдоль боковой линии. Я и Максвелл остались за скамейками. Я начал перебрасывать мяч из руки в руку и дважды его уронил. Мне не удавалось вспомнить ни одной из задуманных комбинаций, и я решил, что напрасно не привинтил длинные шипы к бутсам. Несомненно, к концу игры поле будет совсем разбито.
Мяч снова выпал из моих рук. Я наклонился за ним, и острая боль в спине напомнила, что я забыл о кодеине. Меня пронзила паника, и я уже направился было к массажистам, как вдруг понял, что певец добрался только до слов «красный отблеск у стен». Один лишь я на всём стадионе не стоял по стойке «смирно». Я испугался, что национальная гвардия откроет по мне огонь.
Толпа на трибунах, закончившая пение на целую строчку раньше певца, заволновалась. В её шуме потонули последние четыре слова гимна, и бесчисленные миллионы зрителей, прильнувших к телевизорам, с опозданием поднесли ко рту банки с пивом.
Я успел добыть две таблетки кодеина, запил их кока-колой и вернулся к Максвеллу. Мы снова принялись за игру.
Трибуны заревели. Наш подбежал к мячу и сильным ударом послал его в поле. Нью-йоркский ресивер поймал мяч и побежал вперёд, но наши защитники опрокинули его на поле.
Когда одиннадцать полевых игроков «Нью-Йорка» собрались на короткое совещание, я увидел, как остальные двадцать девять футболистов команды подошли к своей скамейке и заняли места в соответствии с номерами. Максвелл не проявил к этому никакого интереса.
Во время своей первой попытки прорваться к нашему зачётному полю «Нью-Йорк» безуспешно пытался заманить нас в ловушку и потерял два ярда. Максвелл отбросил мне мяч, взял шлем и подошёл к боковой линии. Я встал позади Б. А. Медоуз остановил вторую попытку. Во время третьей попытки «Нью-Йорк» потерял ещё два ярда, когда защитник выронил мяч ещё на своей половине. Зрители проводили свою атакующую линию, вернувшуюся на скамейку, насмешливыми возгласами.
«Нью-Йорк» выстроился для ввода мяча в игру. Алан Кларидж и Делма Хадл оттянулись назад для приёма мяча, посланного Бобби Джо Патнэмом со своей двадцатипятиярдовой линии. Алан поймал мяч и бросился вперёд. Он резко повернул, пытаясь обойти защитников позади заслона своих игроков, прикрывающих его, когда свободный полузащитник из «Нью-Йорка» столкнулся с ним. Мяч выскочил из рук Алана прямо вверх, завис в воздухе и опустился в руки другого игрока местной команды. Поражённый, тот оглянулся вокруг, затем пробежал оставшиеся тридцать ярдов до нашего зачётного поля совершенно беспрепятственно. Б. А. вскинул руки к небу, швырнул на землю шапочку и вернул Клариджа на скамейку.
После перерыва, необходимого для рекламы пива и крема для бритья, толпа успокоилась. Б. А. снова надел шапочку, и нью-йоркская команда ввела мяч в игру. Удар оказался неудачным, и, описав короткую траекторию, мяч опустился на поле. Хадл рванулся наперехват. Недооценив свою скорость и состояние поля, он пробежал мимо, попытался остановиться, поскользнулся и упал. Мяч отскочил от его плеча. Нью-йоркцы остановились на нашей линии девятнадцати ярдов. Б. А. хлопнул ладонью по лбу, подошёл к столу, взял микрофон и завопил на одного из своих помощников в ложе прессы. «Нью-Йорк» выстроился для схватки, оттеснил наших игроков, схватил мяч и быстро перебросил его назад. Мяч уже перешёл в руки крайнего форварда, схватившего его и промчавшегося оставшиеся девятнадцать ярдов до нашего зачётного поля. Восторг форварда не имел границ. Он подбежал к скамейке и прыгнул на спину Таркентону. Оба рухнули на землю. «Нью-Йорк» — 14, «Даллас» — 0.
— Эллиот! — Б. А. подозвал меня к себе, обнял за плечи и наклонился, готовясь послать меня на поле с указаниями Максвеллу.
Быстро подбежав к нашим игрокам, Максвелл дал команду. Его неожиданные действия застали противника врасплох. Оба наших защитника устремились вперёд, отвлекая на себя внимание обороны «Нью-Йорка», а Максвелл перебросил мяч на слабую сторону за спину второй линии обороны. Делма Хадл подхватил мяч, пробежал вперёд и был вытолкнут с поля в пяти ярдах от лицевой линии.
Предвкушая успешное завершение атаки, Б. А. оттолкнул меня и подошёл к боковой линии, ободряя своих игроков.
На этот раз попытка обмануть противника не удалась. Мяч, посланный Максвеллом, пролетел середину поля и попал в лицо Билли Гиллу. Тот не успел его подхватить, и мяч упал на поле. Набежавший Максвелл едва успел прижать его, прервав этим молниеносную атаку противника.
По расстановке игроков я понял, что пас снова будет отдан Гиллу. Максвелл любил давать мяч на выход игроку, который только что потерпел неудачу. На этот раз пас был трудным для приёма, и Гилл снова уронил мяч.
На поле выбежали наши защитные линии. Проходя мимо Максвелла, Гилл развёл руками и показал, насколько плохо тот отдал пас.
Попытка прорыва оказалась неудачной, и нью-йоркская команда остановила наступление на своей четырнадцатиярдовой линии.
Таркентону не удалось организовать атаку в течение двух первых попыток, а во время третьей дальний пас на угол был перехвачен Джоном Вильсоном и возвращён* в зону глубокой защиты «Джайэнтс».
Максвелл вывел на поле линии атаки, повернулся, крикнул Б. А. и показал на меня. Первая атака была фронтальным прорывом, после которого мяч попал к Энди Кроуфорду, попутавшемуся рвануться по флангу. Моррис, опорный защитник «Нью-Йорка», быстро обежал своего линейного, увернулся от нашего заслона и остановил Кроуфорда на линии схватки.
— Эллиот! Эллиот! — Б. А. подавал мне сигналы. — На поле и предупреди Сэта, чтобы он остерегался прорыва по флангу, где у них больше игроков.
Гилл увидел, как я выбегаю на поле, и направился к скамейке, опустив голову.
Я подбежал к группе тяжело дышащих игроков. Максвелл опустился на одно колено и ожидающе смотрел на меня.
— Б. А. сказал, чтобы ты остерегался прорыва по сильной стороне, — сказал я, пожав плечами.
— Хорошо, — ответил он. — Пас на фланг после прорыва к боковой линии.
Это был отлично задуманный манёвр. Обманный замах, заставляющий центрального защитника отступить к своей линии, затем Кроуфорд набегает с позиции полузащитника, имитируя атаку, а наш свободный защитник ставит заслон. Если Моррис, опорный защитник, поддастся на обман, передо мной окажется только Элай, крайний защитник. Привычка Элая постоянно оглядываться назад сделает его идеальной целью для первого замаха Максвелла в направлении справа от Элая.
Шмидт, наш центральный защитник, схватил мяч. Свободный защитник, два наших полузащитника и Максвелл осуществили свои обманные движения, заставив их центрального защитника и Морриса поверить, что игра пойдёт по центру. Я остался один на один с Элаем.
Я стремительно рванулся во внутреннюю сторону от крайнего защитника, заставив его сместиться вправо. Глядя на меня, он продолжал двигаться к центру, прикрывая самый опасный путь прорыва. Обманный замах Максвелла привёл к тому, что там образовалась пустота, и Элай спешил прикрыть её. В шести ярдах от него я стремительно повернул к центру. Элай рванулся ко мне, стараясь сблизиться как можно быстрее. Я повернулся, глядя назад. Максвелл размахнулся и послал мяч на выход к боковой линии. Я резко остановился и тут же бросился влево от Элая.
— Проклятье! — услышал я, пробегая рядом с ним и устремляясь к опускающемуся мячу.
В тот момент, когда Максвелл выпустил мяч, его опрокинули на землю с той стороны, нападения откуда он никак не ожидал. Пас получился не совсем удачным, на несколько ярдов ближе, чем я рассчитывал. Мне удалось резко повернуть к мячу, отскочившему от поверхности поля, захватить его правой рукой и упасть в зачётную зону, приземлившись на левое плечо и голову. Сидя, я посмотрел на судью. Убедившись, что он поднял руки, фиксируя взятие зачётного поля, я медленно поднялся и побежал к скамейке, где уже стоял улыбающийся Максвелл руками на бёдрах.
Б. А. оставит меня на поле до тех пор, пока я не начну ошибаться. Я постараюсь не дать ему такой возможности.
В течение следующего эпизода наша защита сдержала нападение хозяев поля, и после удачного перехвата мяча Делмой Хадлом мы получили право на удар с нашей тридцатипятиярдовой линии.
После рекламного перерыва мы снова выбежали на поле. Теперь Максвелл играл как Бог, перемежая свои пасы с прорывами, и завершил атаку великолепным пасом Хадлу. Наш полусредний выхватил мяч из рук Дэви Уэйта, правого защитника нью-йоркской команды, пробежал пятнадцать ярдов до зачётного поля и приземлил мяч. Мне тоже удалось сделать два перехвата, и я пробежал в первый раз восемь и во второй — пятнадцать ярдов. Последний перехват был трудным и завершился отличным прорывом между двумя защитниками хозяев поля. Оба мои перехвата привели к развитию атаки. У меня сегодня получалось буквально всё.
Мы отправились на перерыв при ничейном счёте 14:14.
Ящики для снаряжения были уставлены банками кока-колы и «Доктор Пеппер». Первые быстро исчезли. «Доктора Пеппера» пили только Максвелл, Джо-Боб и Медоуз.
Максвелл сел рядом со мной, держа в руках горящую сигарету и банку своего любимого напитка.
— Теперь мне нужно лишь луну в подарок, — произнёс он хриплым голосом. Его уверенность была заразительной.
Наши оборонительные линии собрались в углу раздевалки и обсуждали, как остановить прорывы Таркентона. За исключением его атак и действий ещё одного игрока, нападение хозяев поля было бессильно против нашей обороны.
Массажисты и врачи трудились изо всех сил, исправляя урон, нанесённый футболистам в первой половине. Сигаретный дым стал настолько густым, что было трудно дышать. Я принял ещё две таблетки кодеина.
Перерыв затянулся — Америка следила за тем, как Дик Буткус бреется сухой бритвой. На моих глазах Медоуз проглотил две таблетки, каждая по пятнадцать миллиграммов. Их действие начнётся не раньше последней четверти игры, и вполне возможно, только после её окончания.
Алан Кларидж лежал вниз лицом на столе. Доктор ощупывал его подколенное сухожилие. Отыскав образовавшийся узел, он взял шприц, глубоко всадил иглу в ногу Клариджа и впрыснул новокаин. Повторив операцию ещё дважды, он обезболил значительную часть сухожилия. Если Клариджу не повезёт и он снова растянет сухожилие, то, когда он заметит это, будет уже слишком поздно. Вполне возможно, однако, что ему удастся доиграть матч без дальнейших травм.
Судья сунул в дверь голову и предупредил, что осталось пять минут.
— Теперь послушайте меня, — сказал Б. А., выходя на середину раздевалки. — Сначала нам не повезло, но мы сумели перехватить инициативу, и теперь игра начинается с нуля. На этот раз подают они, так что давайте атаковать. На поле выходит тот же состав, который начинал матч.
Поскольку в первой половине была только одна замена, когда Гилла заменили мной, проще было бы сказать только нам. Но Б. А. не любил сантиментов.
Перекусив, зрители заполнили трибуны. Америка тоже благополучно, хотя и с некоторым замешательством, пережила серию реклам, появившихся на экране телевизоров благодаря щедрости компании «Си-би-эс». Похолодало, и тень от трибун стадиона резкой линией пересекла поле.
Третий период миновал незаметно. Я смотрел то на поле, то на часы, надеясь, что «Нью-Йорк» добьётся успеха и тогда я вступлю в игру. Тень неумолимо продвигалась по полю.
В самом конце третьего периода Кроуфорд выронил мяч и у меня улучшилось настроение. «Джайэнтс» достиг нашей линии тридцати пяти ярдов. Нам удалось оттеснить их на сорокаярдовую линию. Мяч, посланный их кикером, ударился о перекладину наших ворот и перепрыгнул её. «Нью-Йорк» — 17, «Даллас» — 14.
— Эллиот, — раздался знакомый голос.
Я направился к тренеру, всем своим видом выражая преданность команде.
— В следующей серии заменишь Гилла, — сказал он, не отрывая взгляда от поля.
— Хорошо, сэр, — ответил я, разыскивая Максвелла, чтобы обсудить, как нам спасти игру. Максвелл сидел на столике, разговаривая по телефону с тренером в ложе прессы. Его лицо было пепельно-серым. Закончив говорить, он с проклятием бросил трубку.
— Ты выходишь? — спросил он, тяжело дыша. Я кивнул.
— Отлично. Я хочу попробовать прорыв по другому флангу. А ты возьмёшь на себя Уитмэна.
Слова Максвелла погасили моё ликование. Меня пугала не опасность столкновения со стопятнадцатикилограммовым линейным, а страх, что я упущу его. Я решил, что единственный способ остановить Уитмэна будет кинуться на него головой вперёд. Я всегда считал этот метод самым надёжным. Я брошусь ему в ноги. Тогда ему никак не удастся увернуться. Опасность заключалась в том, что я не знал, куда он ударит меня — в голову, лицо, шею или по спине. Всё зависело от того, насколько рано он заметит меня и какие действия предпримет, чтобы избежать столкновения.
Я смотрел, как Кларидж начал разбег для удара по мячу ногой. В середине разбега он внезапно остановился и схватился руками за колено. Когда он стал падать вперёд, набежавший Бобби Джо Патнэм изо всех сил ударил его головой в лицо.
Начался заключительный, четвёртый период. Мы проигрывали 14:17. Мяч был у хозяев поля. Им удалось потеснить нас, и, когда «Нью-Йорк» достиг линии девятнадцати ярдов, хозяева решили не рисковать и пробили мяч с игры. «Нью-Йорк» — 20, «Даллас» — 14.
Во время очередного рекламного перерыва я пробегал вдоль боковой линии. У скамейки, на которой лицом вниз лежал Кларидж, стояло несколько человек. Доктор указывал на подколенное сухожилие, которое он подверг местной анестезии во время перерыва.
— Смотрите. — сказал он, — Видите впадину? Туда входит четыре моих пальца. Тяжёлый разрыв сухожилия.
Я остановился рядом с Клариджем, присел на корточки и хотел сказать, что ничего страшного не случилось, что «Нью-Йорк» получил лишь три очка за удар с игры и что мы постараемся в предстоящей серии восстановить равновесие.
Кларидж повернулся ко мне лицом. Зрелище было ужасным. Его защитная сетка разлетелась на части от удара, лицо страшно распухло и было пурпурно-чёрного цвета. Нос был раздавлен и рассечён, раздвинут в стороны, как будто кто-то провёл по его переносице острой бритвой. Белый хрящ резко выделялся на фоне кровавой маски. Он попытался что-то сказать и захлебнулся кровью, хлынувшей изо рта.
— Скорее подойдите сюда! — закричал я. — Да скорее же!
— А он не откусил себе язык? — Врач сунул палец в рот Клариджа и нащупал язык, убедившись, что тот не откусил его и не проглотил. — Его нужно в больницу.
— Что случилось? — спросил Б. А., заглядывая через спины и плечи.
— У него здорово разбито лицо, — сказал доктор. — Лучше бы отправить его в больницу.
— А-а, — отозвался тренер и снова повернулся к полю.
По доносящемуся шуму было ясно, что Америка вернулась в свои кресла, к своему пиву.
Максвелл и я медленно подошли к группе наших игроков у десятиярдовой линии.
— Господи, — сказал я, вспомнив лицо, так не похожее на Клариджа. — Ты видел, что с ним случилось?
— У меня нет времени заниматься ерундой, — ответил он усталым голосом. — Если это выше твоих сил… — Он побежал, так и не закончив фразы.
Собравшиеся игроки смертельно устали и ненавидели друг друга. Их боевой дух и настроение резко изменились по сравнению с первой половиной игры.
— Чёрт побери, Энди. Если уж тебе дали мяч, постарайся его не ронять.
— Не суй свой нос куда тебя не просят, Шмидт. Ты передай мяч, о себе я сам позабочусь.
— Хватит, успокойтесь, — раздался сердитый голос Максвелла. — Только я имею право разговаривать здесь.
Я посмотрел на окружающих меня измученных, избитых атлетов, покрытых синяками и кровоподтёками, которые уже начали беспокоиться о том, как им удастся объяснить свои ошибки в следующий вторник. Будет поистине чудом, если эти перепуганные, усталые, разозлённые друг на друга люди смогут подняться, не говоря уже о том, чтобы опередить, обмануть или оттеснить ни в чём не уступающих им игроков другой команды.
— О’кей, — скомандовал Максвелл. — Правый зиг. На счёт два.
Это был простой манёвр по центру. Джо-Боб почти сразу выскочил в аут. Мы отступили на пять ярдов.
— Джо-Боб, паршивый ублюдок, ты умеешь считать?
— Тебя забыл спросить, Шмидт. Кто-то умер, и ты стал начальником?
— Ещё раз говорю, кретины, заткнитесь, — завопил Максвелл. Футболисты замолчали. Максвелл обвёл взглядом их грязные, потные лица. Рана на переносице Джо-Боба снова открылась, и по щекам текла кровь. Казалось, он плачет кровавыми слезами.
— О’кей. Направо под защитника. На счёт три.
Максвелл планировал боковой пас между двумя защитниками за линией схватки. Мы начали его со своей половины, и главную роль играл наш защитник, ставящий заслон Дайеру, их крайнему в защите. Дайер миновал заслон и уложил Кроуфорда. Мы потеряли ещё два ярда.
— Что здесь происходит?! — крикнул Энди, поднимаясь на ноги и поправляя шлем, и пошёл обратно, выплёвывая изо рта траву и глину.
— Извини, Энди.
— Ну, извиню. Нам стало лучше?
— Хватит. Не лезь в бутылку…
— Ладно! — завопил разъярённый Максвелл. — Предупреждаю последний раз.
— Если бы эти недоноски умели играть, — Билл Шмидт, центральный защитник, продолжал своё. Поскольку он был «членом семьи» Конрада Хантера и работал в его фирме во время каникул, Шмидт считал себя чем-то вроде играющего тренера и главным в линиях атаки.
— Заткнись, Шмидт, — приказал Максвелл. — Ещё слово, и ты идёшь на скамейку.
— Сам заткнись, — огрызнулся Шмидт, глядя на трехчетвертного зверскими глазами.
Максвелл, поражённый, остановился, посмотрел на Шмидта и покачал головой. Размеренными шагами он подошёл к рефери и затем направился к скамейке.
Рефери объявил тайм-аут «Далласа». Игроки поснимали шлемы, чтобы вытереть лица. Делма Хадл широко улыбнулся и поднял большой палец. Внезапно я подумал о том, как странно выглядим мы со стороны. Люди платят по шесть долларов для того, чтобы наблюдать мечущихся в панике и злобе мышей.
Б. А. вышел на поле, навстречу Максвеллу. Ни тот ни другой не смотрели друг на друга. Максвелл отвернулся от тренера. Казалось, он разглядывает табло. Внезапно он повернулся кругом и ткнул пальцем в сторону тренера. Б. А. на мгновение опустил голову, затем кивнул и вернулся на скамейку.
Максвелл подошёл к нам.
— Шмидт, — заметил он равнодушно. — Вон с поля. Марион Конклин, опорный защитник, игравший центра только на тренировках, выбежал на поле.
Шмидт уставился на Максвелла взглядом, полным животной ярости.
Максвелл повернулся к нему спиной и присоединился к группе игроков, уже собравшейся вокруг Конклина.
— Хватит, забыли обо всём, — скомандовал Максвелл. — На этот раз мы прорвёмся. Я вызвал тебя на поле, Конклин. Не подведи меня.
Перепуганный центр кивнул.
Когда Максвелл разъяснил замысел и выстроил игроков, Конклин дрожал. Он швырнул мяч в руки Максвелла и тут же бросился на среднего линейного. Конклин даже забыл имитировать рывок в сторону. Манёвр получился настолько идеально, как будто был заранее обдуман. Стремительный рывок застал линейного врасплох, и он рухнул на спину. Конклин упал на него. Кроуфорд подхватил мяч и пронёс его четырнадцать ярдов.
— Отлично, отлично. Неплохое начало, — уверенно произнёс Максвелл, хлопая руками и широко улыбаясь. — Сейчас мы загоним мяч прямо им в горло.
Игроки хлопали Конклина по спине, поздравляя его с блестящей игрой. Уверенность вернулась к нам.
— За дело, парни. — Максвелл обнял соседних игроков за плечи и наклонился вперёд. — Ставим заслон. Прорыв к боковой линии. А вы, линейные, закройте их на сильной стороне. На счёт два.
Сердце у меня куда-то упало, и пересохло во рту. Мне придётся атаковать Уитмэна, крайнего линейного, при прорыве правым флангом. Кроуфорд постарается двинуться вперёд под прикрытием моего заслона, страхуемый свободным защитником на сильной стороне.
Уитмэн низко согнулся, выставил вперёд руки и двинулся к боковой линии. Его взгляд был прикован к Энди и ведущему его защитнику. В последнее мгновение он почувствовал, что я совсем рядом. Он попытался повернуться, и я тут же бросился ему в ноги. Попытка отпрыгнуть в сторону оказалась неудачной, и он рухнул, ударив меня коленями по лбу и шее. Моё плечо онемело, и острая боль пронзила шею и голову. Мы продвинулись ещё на восемь ярдов.
— Отлично, отлично. А сейчас вот что. — Он посмотрел на меня. — Всё в порядке?
— Да, ничего страшного.
— Хорошо. Теперь направо, крылом внутрь и вперёд. Поставьте заслон будто для атаки по боковой линии, но придержите их, чтобы у меня было время.
Перед самым стартом Элай двинулся к боковой линии, держась рядом со мной. Я устремился по флангу. На этот раз Элай внимательно следил, чтобы не пропустить мой рывок вдоль линии, как я это сделал раньше. Я сделал три мощных шага по флангу, оглянулся, будто ожидая пас, и тут же рванул к середине поля, убегая от него.
— Сукин сын! — завопил он, поняв, что замах Максвелла был обманом и ему уже не удастся перехватить пас.
Я поймал мяч на линии пяти ярдов и вбежал в зачётное поле. «Даллас» — 21, «Нью-Йорк» — 20.
Наши защитные линии заперли их нападение в зоне, и после дальнего удара Бобби Джо Патнэма мы перехватили мяч на своей линии тридцати пяти ярдов. Оставалось меньше двух минут до конца матча.
Тренер подозвал меня к себе.
— Скажи ему: прорываться по слабой стороне и дать пас Делме на фланг. Или пусть попробует сам.
Я вернулся на поле и повторил указание тренера.
— Ладно, — кивнул Максвелл. — Левый зиг. Пас на правый фланг на двенадцать. Понял, Делма?
— Ты отдай мне пас, Бубба, а я его приму.
«Джайэнтс» отступил в зону, перекрывая Хадла. Он увернулся от блока крайнего защитника и свернул к боковой линии, пробегая перед свободным полузащитником. Максвелл бросил мяч, опустившийся перед Хадлом. Делма увернулся от набегающего на него игрока и выбежал на середину поля, направляясь к зачётной зоне. Средний линейный сделал отчаянный рывок и схватил Хадла за руку. Мяч выскочил из рук Хадла и запрыгал по полю. Льюис, свободный защитник «Нью-Йорка», сумел поймать беспорядочно прыгающий мяч и послал его к нашей двадцатиярдовой линии. Гоголак подхватил его и пробил свой третий полевой гол матча. Оставалось пятнадцать секунд.
«Нью-Йорк» — 23, «Даллас» — 21.
В раздевалке не было почти никого. Грязные и окровавленные игровые костюмы были уложены, и служащие в последний раз проверяли шкафчики. В одном из них валялся шлем Джо-Боба.
— Чёрт бы побрал этого Уильямса, — в сердцах сказал служащий. — Он наверняка забыл бы свой зад, если бы зад не был прикреплён намертво.
Пресс-конференция, на которой Б. А. с неохотой признался, что вина за поражение падает на нескольких игроков, и в первую очередь на Хадла и Клариджа, закончилась.
Последний автобус стоял у выхода. Из выхлопной трубы в холодный воздух Нью-Йорка поднимался белый дымок. Я только что получил укол, расслабляющий мышцы. Эдди растёр мне ноги и спину, и прибинтовал травмированное при столкновении с Уит-мэном плечо к груди.
Из душевой доносился шум падающей воды. Я заглянул внутрь. На складном стуле под душем сидел Сэт Максвелл, опустив голову. Вода барабанила по шее и плечам.
— Сэт, последний автобус уходит через двадцать минут. Максвелл мгновенно поднял голову.