1 2 3 4 5 
– Ты не толстая! – прорычал он сквозь зубы, когда я повернулась, чтобы получше рассмотреть себя сзади.
Что случилось с женщинами моего поколения? С какой стати мы должны быть обречены всю жизнь мечтать похудеть на пять килограммов? Я не страдала анорексией, булимией или еще какой-нибудь патологией, но все равно каждый раз после еды испытывала чувство вины. Я думала, что еда – это проявление слабости. Забавно вспоминать об этом сейчас.
В машине, обиженные и измученные, как непримиримые враги из древних легенд, мы перешли к поводу для ссор номер четыре – к моей поездке в Африку. С каждым днем Оливер делал меня все более и более несчастной, и с каждым днем мое желание уехать в Африку росло. Соответственно росла и его решимость остановить меня. Тогда я не могла понять, зачем он это делает. Позже я догадалась, что он просто не хотел отпускать меня на две недели.
Хотя Оливер не мог определиться, любит ли он меня или влюблен, независимо от того, что происходило у него в голове, он бешено ревновал меня – и ко всем другим мужчинам на свете, и к моему свободному времени. Но главная причина его нежелания отпускать меня заключалась в том, что ему очень хотелось, чтобы все оставалось как есть, – чтобы все мое существование зависело от него, вращалось вокруг него, а моя собственная жизнь не имела бы особого значения. Он почуял, что, если я уеду в Африку, он перестанет быть центром вселенной, и вселенная рухнет. И его предчувствия оправдались.
Скандал разразился в машине. У всех пар бывают ссоры. Влюбленные ссорятся, потому что один из них опоздал, или напился, или устал, или сыт по горло, или флиртовал на вечеринке. Но такие ссоры – обычное дело. А Оливер был настолько умен, изощрен в средствах и жесток, что после каждой нашей ссоры я чувствовала себя уничтоженной, будто мое существо и все, во что я верила, затоптали в грязь. Мне хотелось записать эти ссоры на пленку и проиграть их своим знакомым, чтобы доказать, что я не сумасшедшая. Во время ссоры он наводил на меня какой-то панический ужас. Когда мы приехали к Джулиану, я сидела вцепившись в сиденье, уставившись в одну точку и не произнося ни слова, надеясь, что он просто уйдет.
Оливер сказал: “Хорошо, если ты так хочешь, сиди в машине”. Забрал ключи и вошел в дом. Я не могла прийти в себя, совершенно убитая. Мне хотелось умереть от горя. Только через полчаса я смогла заставить себя выйти из машины и поймать такси до дома. Позже вечером он заехал и стал говорить, что хочет иметь от меня детей. Через два дня прекратил звонить, без всяких объяснений, и не отвечал на мои звонки четыре дня. Когда он наконец позвонил, то сказал, что любит меня и хочет встретиться. Потом сказал, что не может найти ежедневник, и исчез на два дня. На следующей неделе повторилось то же самое.
Иногда мне даже трудно вспомнить, за что я его так любила. Он был умен, красив и умел рассмешить; между нами существовало особое, химическое притяжение, которому невозможно было сопротивляться. Оливер отличался непостоянством, но он никогда, никогда не был занудой. И хотя позже я возненавидела его за это, в самом начале мне было приятно встречаться со знаменитостью. Когда мы выходили на люди, всем хотелось отхватить кусочек Оливера, и мне это льстило. Ведь он был со мной. Было забавно видеть, что Гермиона завидует. Забавно рассказывать маме, что я встречаюсь с тем парнем из телевизора. Я была в восторге от шикарных ресторанов, вечеринок, встреч со знаменитыми людьми. Если бы не Африка, я бы, наверное, смирилась с невменяемостью Оливера и так и продолжала дальше.
Тогда, в 1985 году, я провела в Намбуле четыре дня. Всего четыре дня.
Когда сэр Уильям узнал, что редакторы “Фокуса” отказались послать съемочную группу, он решил не ехать. Но он купил продовольствие на свои деньги. От меня требовалось убедиться, что логотип “Гинсберг и Финк” фигурирует на видном месте на всех фотографиях. Логотип прилепили на мешки с едой и дверцы грузовиков. Мне вручили коробки с полотняными сумками и закладками, и даже они гордо несли на себе надпись “Гинсберг и Финк”.
Мы ехали на такси из аэропорта Эль-Дамана. За окном проносились печальные свидетельства некогда подававших надежды, но неудавшихся проектов. Дорожки и сводчатые проходы дендропарка у реки были покрыты толстым слоем песка. Рядом с громадной вывеской со львами и леопардами, которая гласила: “Муниципальный зоопарк Эль-Дамана”, красовалась зияющая дыра в заборе. На заброшенной муниципальной площадке для гольфа паслись козы. На обочине стояли такси с висящими на петлях дверцами и валялись груды булыжника. Женщины в грязных лохмотьях и сандалиях с оторванными ремешками шли под руку по краю дороги и смеялись. К муниципальному зданию министерства труда Эль-Дамана вела потрескавшаяся дорожка; колонны у входа обрушились, белые стены были заляпаны грязью. Я ощутила ни с чем не сравнимое чувство свободы. Вот место, где можно делать все что захочешь, претворять в жизнь грандиозные фантазии, даже зная, что они ни к чему не приведут. В тот день меня возили из офиса в офис. Малькольм знакомил меня со всеми и оформлял разрешения на въезд. Сидя в его джипе, я обмахивалась подолом платья, чтобы создать хоть подобие ветерка. Я откинулась на сиденье, измученная жарой, и подумала: здесь, в Африке, нет смысла требовать слишком многого ни от себя, ни от других. Здесь ни к чему изысканно одеваться, пользоваться косметикой, выглядеть идеально, искриться остроумием, искать прекрасного принца, добиваться успеха. Здесь можно просто заняться делом и не контролировать каждый шаг, не чувствовать на себе взгляды сотен людей, которые оценивают тебя по целому списку строжайших критериев и только и делают, что ждут, когда ты споткнешься. Здесь не нужно бояться холодных неодобрительных взглядов; бояться, что кто-то все равно сделает лучше тебя. Рози, которая от страха перед окружающим миром забралась под одеяло и боялась выглянуть, наконец-то смогла спокойно выйти на свет. Я преследовала очень эгоистичные цели. Я подумала, что Африка может мне очень даже помочь.
Оказавшись в лагере первый раз, я не совсем представляла, с чем имею дело. Помню, я долго стояла и любовалась чудесным видом, потом вернулась к джипу. Фотограф и представители организации “Содействие” уже стояли у въезда в поселение. Навстречу по дороге ехал грузовик, выкрашенный в яркие цвета, с открытым кузовом и металлическим ограждением для груза. Из кузова доносились страшные звуки, не похожие на человеческие. Когда грузовик проехал мимо, я увидела, что кузов полон человеческих существ – таких исхудавших, что их головы напоминали черепа. Они набились в кузов, как скот. Вдруг одно тело проскользнуло через прутья решетки и упало на землю. Какая-то женщина в грузовике вытянула руки и закричала. Грузовик скрылся из виду. Тело лежало на дороге, прямо перед нами: шея сломана, голова свернута на сторону.
Я долго пыталась забыть те два дня, проведенные в лагере. Раньше я испытывала шок, когда смотрела программы Би-би-си о голоде в Эфиопии в ноябре 1984 года. До сих пор помню немногословный комментарий Майкла Буэрка: “Рассвет. Пронизывающий ночной холод отступает перед первыми лучами солнца... и я вижу Великий Голод, описанный в Библии. Но это происходит в двадцатом веке. Это место, по словам тех, кто побывал здесь, и есть ад на земле”.
Я была в шоке, когда смотрела рок-концерт в помощь голодающим. Помню кадр, как изнуренный голодом ребенок пытался удержаться на ногах, а на заднем плане “The Cars” исполняли свою песню. Но это был шок совсем другого рода: я понимала, что делается все возможное, звезды тоже вносят свой вклад; любой может послать пятьдесят фунтов и успокоиться, зная, что тоже помог голодающим. И больше ничего подобного не случится.
А когда я побывала в Африке, я впервые в жизни осознала, что мир – не безопасное место, где царит справедливость. Я поняла, что никому нельзя доверять и ситуацию невозможно контролировать. Мне было стыдно оттого, что я находилась в самом эпицентре чрезвычайного положения и ничем не могла помочь. Мне казалось, что я тоже несу ответственность за весь этот кошмар. Я не могла есть. Не могла спать. Меня охватила паника. Мне казалось, что я виновата во всех мировых проблемах, казалось, что меня вот-вот разоблачат, мое имя опубликуют во всех газетах, меня посадят в тюрьму. Я как будто случайно стала соучастницей темного, кровавого преступления и теперь ждала той минуты, когда последует наказание.
По возвращении в Лондоне паника не прекратилась. Было Рождество, и я сидела в праздничных домах, ощущая себя ребенком на взрослой вечеринке. Голоса гостей доносились будто издалека. Я не могла раскрыть рот. Казалось, город задыхается, душит сам себя, лабиринты улиц, перегруженные машинами, магазинами, ресторанами, затягивают смертельную петлю. У меня началась клаустрофобия. Я выводила Оливера из себя, когда ни с того ни с сего посреди вечеринки выбегала на улицу и садилась в машину. Я сидела, смотрела, как капли дождя стекают по ветровому стеклу, и думала об Африке. Я представляла африканскую ночь, бесконечное небо, усыпанное звездами, и мечтала вернуться.
Короче говоря, я стала невыносимой занудой.
– Шампанское? – Джулиан Алман весело поднял коллекционную бутылку. – С Рождеством, – сказал он. На бутылке был ценник: 27.95.
– Я хочу стакан простой воды. Оливер вздохнул.
– С газом или без?
– Из-под крана, пожалуйста.
Джулиан закрыл свой мини-бар, отделанный красным деревом, и исчез на кухне.
– Немедленно прекрати это дерьмо, – прошипел Оливер.
Я опустилась на жесткую кушетку в стиле би-дермайер.
– Я буду пить то, что хочу.
Он подошел к камину. Над камином висела картина Ван Гога.
– Уродство, да? Ничего лучше он и не мог.
Вся эта комната была уродской. Стены выкрашены в темно-зеленый цвет. Громоздкая антикварная мебель. Мраморный пол. Ван Гог висел под толстым двойным стеклом, рядом горела лампочка охранной сигнализации. На окнах были решетки.
Появился Джулиан с водой из-под крана.
– Пойдем наверх?
Он жил один в высоком, узком пятиэтажном особняке в Фулхэме. Здесь было полно всяких архитектурных прибамбасов. Мы поднялись на восемь лестничных пролетов. Перила были украшены орнаментом и завитушками. Мы проходили мимо дверей, обитых темными панелями, непостижимого количества антикварной мебели, картин в тяжелых рамах, над каждой из которых горела красная лампочка сигнализации, жестких занавесок с рюшами, которые чем-то напоминали детские панталоны с резинками. Наконец мы очутились наверху, в комнате, которая выбивалась из общего стиля. Стол был завален бумагами, из огромного коричневого вельветового дивана в стиле семидесятых торчала пружина, по голому дощатому полу были разбросаны большие круглые подушки, на стенах висели плакаты “Пинк Флойд”. Здесь Джулиан и проводил все свое время. Спал на диване, потому что его кровать семнадцатого века о четырех набалдашниках была слишком неудобной – у него болела спина.
– Вот черт, – произнес он, – забыл сигареты. – И поплелся вниз.
Я обошла стол и встала у окна, глядя на выступающий козырек крыши. На улице было темно, шел дождь. Я наблюдала, как внизу двумя встречными потоками движутся машины. Напротив высились белые особняки в георгианском стиле.
Зазвонил телефон. Оливер снял трубку. У Джулиана был телефон с коммутатором и множеством кнопочек: “Кухня”, “Гараж”, “Прачечная”, “Ванная на втором этаже”.
– Алло! Джейни, привет. – Джейни – новая девушка Джулиана. – Это Оливер, как дела, дорогая? Что ты в нем нашла? Несчастный старый ублюдок.
Джулиан загудел с нижнего лестничного пролета:
– Переключи ее на кухню.
– Подожди, Джейни. – Оливер вышел на лестничную площадку и прокричал: – Как?
– Нажми... потом нажми “Кухню”.
– Что нажать?
– Звездочку.
– Звездочку, потом “Кухню”.
– Да. Нет, звездочку, потом “Кухню”, потом перевести звонок.
– О'кей. – Оливер вернулся и взял трубку. – Сейчас соединю тебя с Джулианом, он на кухне. – Он нажал кнопки. – Черт! – Снова вышел на лестничную площадку. – Я ее отключил.
– Что?
– Связь прервалась.
– ...ради бога...
– Перезвони ей. Это Джейни.
– Кто?
– Джейни.
Джулиан – яркий пример того, как богатство превращает нормального человека в дебила.
Моя голова распухла от постоянных мыслей об Африке. Я не могла прекратить думать об этом. Ощущение было, будто я схожу с ума. На телефоне вспыхивали лампочки. Я отошла от окна и села на подушку, обхватив колени руками и склонив голову. Джинсы на коленях протерлись до дыр.
Оливер вернулся в комнату.
– Рози, чтобы я больше тебя в этих джинсах не видел. Ты на бомжиху похожа. У тебя же полно шмоток.
– Я всё продала, – сказала я, не поднимая головы.
– Что?
– Отнесла в магазин “Второе дыхание”. Мне дали пятьсот фунтов, и я пожертвовала их на благотворительность.
– Нельзя же быть такой наивной! Думаешь, это что-нибудь изменит? Как ты собираешься жить здесь, если у тебя нет нормальных шмоток?
– Главное – внутренняя красота, Оливер.
– О! Да что ты говоришь! Правда? Ну спасибо. Спасибо, мать Тереза, вы показали мне свет.
Я так и сидела с опущенной головой, не произнося ни слова.
– Господи, Рози, сколько это может продолжаться? Слушай, если уж тебе так хочется, я пожертвую на благотворительность пятьсот фунтов. Иди и забери свою одежду. Когда ты это сделала?
– Ты тоже можешь послать пятьсот фунтов.
– Я пошлю тысячу, успокоилась? Ты заберешь свою одежду, и все останутся довольны.
Я выпрямилась и взглянула на него.
– И что мне делать?
– По крайней мере, возьми себя в руки.
– Я верю, что поступаю правильно, и ты не сможешь меня купить.
– О, ради бога, прекрати, меня уже тошнит от всего этого. – Он заметил выражение моего лица. – Ладно, извини, я понимаю. Но ты не могла бы вернуться в реальный мир, Рози, хоть на минутку?
На лестнице послышались тяжелые, неуклюжие шаги Джулиана. Он вошел, плюхнулся на диван и с огорченным видом зажег сигарету.
– Маргарита ворует еду из холодильника.
– Кто? – спросил Оливер.
– Домработница. Маргарита, ты же ее видел. У меня было шесть бутылок “Moet & Chandon”, a сейчас смотрю – осталось четыре. Я и так слишком щедр. Позволил ее сыну мыть машины пять раз в неделю, так они теперь все в разводах. Что мне делать?
– Отрубить им руки, – предложила я.
– Заткнись, – огрызнулся Оливер.
Оливер заехал к Джулиану, чтобы взглянуть на сценарий рекламного ролика для “Бритиш Телеком”. Джулиан должен был играть главную роль, но волновался, что его персонаж не слишком смешной.
– Сколько? – спросил Оливер. Джулиан протянул ему сценарий.
– Сто штук.
– Мало. Проси двести.
Я встала и вышла из комнаты. Спустилась по лестнице и направилась в ванную для гостей на четвертом этаже. Ванная была размером с мою квартиру, повсюду зеркала. Пол был вырезан из цельного куска нефрита, а в центре, на ножках из кованого железа в форме орлиных когтей, стояла ванна-джакузи, подделка под викторианский стиль. Сиденье унитаза тоже было нефритовое. Я опустила крышку и села. Посмотрела в позолоченное зеркало напротив и увидела грузовик с умирающими от голода и мертвое тело на земле. Мое лицо в зеркале казалось чужим. У ног стояла мраморная табуретка, на ней – еще один телефон с коммутатором. У двери, на латунных крючках в форме орлиных голов, висели пушистые полотенца. Я встала и вышла на лестничную площадку.
Джулиан гремел на весь дом.
– Я ожидал от тебя большего, Оливер.
– Ты хоть раз сказал что-нибудь хорошее о моей программе? Хоть раз?
Я очень медленно поднялась по ступенькам и вошла в комнату. Они испуганно переглянулись, будто увидели лунатика. Я села за стол, в кресло. Они снова переглянулись, робко взяли сценарии и вернулись к своему разговору.
В куче бумаг на столе лежал чек из спортивного клуба “Лейтон”. Я взяла чек. На нем было написано: “Джулиан Алман, годовой абонемент, все услуги включены, 3500 фунтов”.
– Эй! – Они обернулись.
– Зачем тебе это? – спросила я.
– Оставь в покое бумаги Джулиана. Я показала им чек.
– Три тысячи пятьсот фунтов. Зачем?
– Мне нужно сбросить вес.
– Три тысячи пятьсот фунтов, чтобы сбросить вес?
– Рози, – сказал Оливер, – хватит строить из себя святую.
– Ты знаешь, сколько еды можно купить в Африке на эти деньги?
– Знаю, но я же делаю пожертвования на благотворительность, – извиняющимся тоном произнес Джулиан. – Себе-то надо что-нибудь оставить. И какая разница, на что я потрачу остальное?
– Вот именно, – поддержал Оливер. – Именно это я и пытался ей объяснить. Нельзя же пожертвовать все, что у тебя есть. Если у тебя есть деньги, неважно, на что их тратить. На лошадей, акции, Пикассо, микроволновки – все равно.
– Мы не имеем права жить в роскоши и жертвовать символические суммы, в то время как половина населения планеты голодает.
– Тыквочка, монашеское одеяние тебе не к лицу.
Я демонстративно встала, подошла к окну и повернулась к ним спиной.
– У нее крыша поехала. Наплюй на нее.
– Расточительство и чревоугодие. Расточительство и чревоугодие. Они разъедают душу, – сказала я, обернувшись и посмотрев на них уничтожающим взглядом, как леди Макбет. Потом снова повернулась спиной и три раза ударилась лбом о стекло.
Мне показалось, что один из них захихикал. Когда я обернулась, они оба смотрели на меня, как маленькие мальчики, и не знали, что делать дальше.
– Я пойду на улицу.
– Только не опять сидеть в машине. Это идиотство.
– Я хочу прогуляться.
– Вообще-то, я тоже не откажусь прогуляться, – сказал Джулиан.
– Вы что, тронулись? Там ливень.
– Тогда можешь остаться здесь. – Джулиан выглядел озабоченно. – Так даже лучше, нам не придется ставить на сигнализацию. – Естественно, Оливер тут же решил, что тоже хочет прогуляться под проливным дождем.
Мы несколько минут тряслись от холода на крыльце, пока Джулиан включал сигнализацию.
– Проклятье! Подождите. Мне надо зайти в дом. – Он открыл дверь. Раздался оглушительный звон. Джулиан пулей пролетел через прихожую, подскользнулся на индийском ковре на натертом полу и ударился огромной задницей о батарею.
– Дерьмо, – выругался он, вскакивая на ноги. Звон не прекращался. Через пять минут он затих, и в дверях появился Джулиан. Он тяжело дышал.
– Так, – он снова стал возиться с маленькой коробочкой у двери.
– Давай, Джулиан. Сколько можно!
– Подожди, нужно набрать год рождения моей матери, потом – номер моего банковского счета. – Он выпрямился и взглянул на нас. – Понимаете, система сама по себе очень умная: если набираешь неправильный код, нельзя попробовать снова, пока не наберешь еще один код. Поэтому нельзя подобрать случайно. Проклятье!
Снова сработала сигнализация.
Как ни странно, мне понравилось с ними гулять. Нам всем было стыдно за последние несколько часов, и каждый старался угодить другому, поэтому атмосфера неприятия исчезла, и мы хорошо провели время. Джулиан и Оливер проголодались, но я отказалась идти в ресторан и заставила их пообедать в пабе. Это был замечательный паб, с камином и рождественскими украшениями. Они предлагали рождественский ужин из трех блюд всего за 4.95, что я посчитала вполне приемлемым. У меня поднялось настроение, и я даже отщипнула у Оливера индейку.
Оливер вел себя очень странно. Раньше мне всегда казалось, что я ступаю по тонкому льду и стоит чуть-чуть отвлечься, сделать что-то, способное вызвать его недовольство, как он никогда больше не захочет меня видеть. Теперь я вела себя так, как обычно, и мне было наплевать, что он хочет. И я все думала: когда же он лопнет или исчезнет? Иногда мне даже хотелось, чтобы он исчез. Но он все время был рядом.
Ко мне вернулся рассудок. Я начала успокаиваться, осваиваться, идти на уступки, принимать мир таким, какой он есть. Это было необходимо, и именно поэтому я ощущала какую-то дисгармонию. Но в моей душе происходили глубинные изменения. Мои представления о жизни развернулись на сто восемьдесят градусов. Только потом я поняла, как это повлияет на нас с Оливером.

Глава 10

Это случилось в час ночи, в субботу, то есть уже в воскресенье, в моей квартире. Оливер поднялся с дивана – его лицо было чернее грозовой тучи. Стал надевать пальто: широкое темно-синее пальто из мягкой ткани, которое я так любила.
– Что ты делаешь?
– Иду домой.
Нет, нет, подумала я, как всегда. Пожалуйста, пожалуйста, не уходи. Он проделывал это уже в который раз. Я знала, что последует дальше: я рухну на кровать, буду истекать слезами, несчастно лежать полночи без сна, проснусь в воскресенье утром в холодной постели, и не будет ни секса, ни веселья, и зря я покупала круассаны, гладила одеяло, выбирала самые сексуальные трусики. Даже Ширли и Рода не смогут меня успокоить – не буду же я звонить им так рано утром. Я унижена, отвергнута, с Оливером все кончено.
Обычно именно в этот момент у меня начиналась истерика, я обнимала его, извинялась, сама не понимая за что, умоляла его остаться. Все знакомые чувства были на подходе, даже глаза наполнились слезами. Я встала, готовая умереть от раздирающей меня боли, подошла к нему, подняла глаза, увидела его перекошенное от раздражения лицо, и тут внезапно меня что-то остановило. Все чувства исчезли. Как будто кто-то взял и вырубил гигантский предохранитель. ВЫКЛ.
– Ну пока, – сказала я. – Не забудь закрыть дверь в подъезде.
И включила телек. Показывали “Дорогу на Хибр”. На столе лежал рождественский сапожок, который прислала мама, – он был доверху набит разными шоколадными конфетами. Мне вдруг захотелось хрустящего шоколадного драже, и я съела целый пакет.
В дверь позвонили. Я долго размышляла, а потом решила открыть еще пачку конфет. Позвонили еще раз. Потом еще раз. Потом нажали на кнопку и держали.
Бззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз. Это было невыносимо. Бзззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз. Должно же надоесть! Бзззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз.
Нет, не надоело.
Я поплелась к домофону.
– Да, – сказала я.
– Милая, прости меня. Я поднимаюсь.
– Нет.
– Что?
– Нет.
– Я не понял, что ты сказала? Не слышно.
– Нет. Ты хотел идти домой. Вот и иди. Тишина. Бззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз. Снова тишина.
Я прикончила конфеты и стала смотреть “Дорогу на Хибр”. Впервые, с тех пор как я вернулась из Африки, я вдруг ощутила сильный приступ голода. Я съела “Милки Вэй” и тут вспомнила, что у меня есть круассаны. Шоколадные круассаны. Пошла на кухню, положила на тарелку три круассана и вернулась в гостиную. И тут услышала, как в замке поворачивается ключ. Вот дерьмо! Я оставила ему ключ на время поездки в Африку.
У Оливера в руках был пучок розово-желтых цветов, которые обычно продаются на бензозаправках по 2.95. Пучок был завернут в целлофановое кружево.
– Тыквочка, – сказал он и протянул мне цветы.
– Я сказала нет.
– Ну ладно тебе, иди сюда. – Он широко развел руки и самоуверенно ухмыльнулся.
– Ты сказал, что хочешь домой. Иди домой. Он недоверчиво уставился на меня.
– Ладно тебе, подумаешь, рассердился.
– Ты делаешь это слишком часто.
– Рози, прошу тебя. – Он подошел и попытался обнять меня. – Пожалуйста. Сейчас два часа ночи.
Я холодно вырвалась из его объятий – в точности как он, когда я пыталась успокоить его.
– Думаешь, можешь включать и выключать меня, как заводную игрушку? Когда ты хочешь быть со мной, я тут как тут. Когда не хочешь – тебе все равно. Знаешь, что прибегу по первому зову. Уходи, Оливер. Я серьезно. Вон.
– Не делай этого, – страдальчески произнес он. – Это слишком... слишком... жестоко.
– Слишком жестоко? – повторила я. – Слишком жестоко? А то, что ты сделал полчаса назад, не слишком жестоко? А когда ты взбесился после вечеринки у Билла Бонэма? А после того, как мы ходили на “Инопланетянина”? А после ужина с моим братом? А когда я сказала, что твой репортаж о Лорке – не самая лучшая программа за всю историю телевидения? Это не было слишком жестоко? Ты хоть раз подумал о том, что я чувствую, когда ты уходишь и посреди ночи оставляешь меня одну? Вот, возьми круассанчик наутро. Шоколадный. Очень вкусно. – Я откусила кусок круассана и стала жевать. Его лицо почернело.
– Не выводи меня из себя, – угрожающе произнес он. – Я очень устал, и ты испытываешь мое терпение.
– Мммм, – произнесла я. – Вкуснятина.
Он медленно направился к двери, лопаясь от злости, но тут на него нашло уныние.
– Я не хочу так с тобой расставаться. Это слишком болезненно. Пожалуйста, подумай об этом. Подумай о том, что это для нас значит.
– Я думала об этом тысячу раз, – тихо произнесла я. – Теперь делай что хочешь.
– Я не понимаю, почему ты так поступаешь. – Он чуть не плакал.
Тут я слово в слово повторила те обидные, унизительные вещи, которые столько раз слышала от него.
– Слушай, я чуть ли не на пальцах объясняю тебе, что сегодня мне хочется побыть одной. И хватит нудить. Позвоню тебе на недельке, о'кей? Теперь, прошу, оставь меня в покое. Ты ведешь себя как избалованный ребенок, которому не купили игрушку. Спокойной ночи.
Когда мне наконец удалось выставить его, он плакал. Он был пьян и споткнулся на лестнице. Снова пытался вернуться. Мне было так хорошо! Но вскоре эйфория прошла, и я почувствовала себя злобной и подлой. Я вспомнила слова своей матери: “Не желай зла другому”.
Наши отношения продолжались – вяло, на автопилоте, – но это было бессмысленно. У меня открылись глаза, и стало очевидно, что ничего не получится. Эти отношения были основаны на моем желании завоевать его. Но если раньше его непоследовательность и жестокость казались мне препятствиями, которые я должна преодолеть, то теперь это были всего лишь мерзкие черты характера, которые бросались в глаза. Меня ужасало собственное безразличие. Если бы мне так сильно не хотелось послать все к черту, я бы, может, и задумалась о любви, о том, что человека нужно принимать таким, какой он есть, со всеми недостатками. О том, что я тоже виновата, потому что позволила ему вовлечь себя в эту игру и обращаться со мной как с полным дерьмом. Но тогда для меня существовало только черное и белое. Мир раскололся надвое.
* * *
Я уже десять минут смотрела на экран компьютера. Мне нужно было написать пресс-релиз, но я не могла. Гермиона то и дело нервно посматривала в мою сторону. С тех пор как я приехала из Африки, она стала лучше ко мне относиться. Сэр Уильям подумал, что я сдвинулась. Он очень беспокоился, что я исхудала и постоянно несла какой-то бред, и отнес мое странное состояние на счет расстройства желудка. Я подозревала, что он наказал Гермионе не приставать ко мне. А может, она просто стала уважать меня, как человека, побывавшего в зоне бедствия.
Я в ярости уставилась на экран, заставляя себя сосредоточиться. К счастью, в этот момент зазвонил телефон.
– А, привет, это Гвен. Как дела?
– Хорошо, спасибо.
– Я насчет сегодняшнего вечера. Внезапно меня охватило сильное раздражение.
С какой стати Оливер всегда назначает мне свидания через свою секретаршу? Это же унизительно. Иногда мне казалось, что он делает так, чтобы я не задавала лишних вопросов.
– Ничего личного, Гвен, но почему Оливер не может мне сам позвонить?
– Э-э-э, вы ведь знаете, как он занят.
– И что же он сейчас делает?
– Ну... он... хмм... Он велел передать, что занят.
– Понятно. Что еще он велел передать?
– Он сказал, что не сможет приехать раньше десяти, у него деловая встреча. О, и он не будет ужинать, поэтому начинайте без него.
– Хорошо, спасибо.
Опять то же самое. Какая-то неожиданная деловая встреча до десяти вечера, в ресторане, о которой он побоялся сообщить мне лично. Супер. Я весь обеденный перерыв носилась по универмагу, покупала продукты к ужину. Кто на этот раз? Вики Спан-ки? Коринна? Еще кто-нибудь? Я буду весь вечер сидеть дома, а в полдвенадцатого он ввалится, пьяный в хлам и с виноватым видом? Ну уж нет, подумала я. С меня хватит.
– Гермиона!
– Что?
– Можешь сделать для меня кое-что? Гермиона с опаской взглянула на меня.
– Что?
– Ничего особенного. Нужно позвонить по этому номеру и сказать, что ты мой секретарь. Извинись за меня перед Оливером и скажи, что я не смогу сегодня с ним увидеться, потому что у меня деловая встреча и закончится она в час ночи.
– Ты серьезно?
– Да. Ну давай, не будь занудой. – Я подмигнула Гермионе. Мне было наплевать, что она подумает. Я все равно ненавидела эту работу.
– Давай. Пожалуйста. – Я протянула ей бумажку с номером Оливера. – Он всегда делает то же самое.
– Хорошо, – согласилась она и сделала все как я сказала. Повесив трубку, Гермиона завизжала от восторга. – Класс! Вот это прикол! Надо рассказать Кассандре. Гениально! Он получил сполна!
Через несколько минут у меня зазвонил телефон. Гермиона схватила трубку прежде, чем я успела двинуться с места, и сказала Оливеру, что я на совещании. К сожалению, она немного увлеклась.
– Разумеется, я ей передам, но она о-о-о-очень занята. Даже не знаю, удастся ли мне ее застать. Может, перезвоните позже? Скажем, через полгодика?
Она швырнула трубку и торжествующе посмотрела на меня, надеясь, что я ее похвалю. Но я была в ужасе.
– Через полгодика? О нет!
– Ради бога, не раскисай. Так ему и надо. Хочешь поехать в Ларкфилд на уикенд?
Когда я вышла из здания, он стоял через дорогу с букетом красных роз. Мы опять затеяли любимую игру – качание на качелях, вот только теперь все было наоборот. Моя квартира стала похожа на цветочный киоск. Я месяцами строила планы, как заставить его относиться ко мне лучше, и вот все получилось само собой. Если бы я притворялась, у меня ничего бы не вышло. Ничего.
Свадьба Джулиана Алмана и Джейни была назначена на 14 февраля 1984 года, День святого Валентина. Оливер был дружкой. Это был головокружительный роман. Джейни быстро окрутила Джулиана, да он особенно и не сопротивлялся. Джейни была щедро наделена красотой, добротой и спокойствием. Иногда ее три раза за вечер показывали по телевизору – в рекламе лифчиков или дезодорантов. Высокая, стройная блондинка с миндалевидными глазами и идеальными скулами, она казалась воплощением изящества и шика, но стоило ей открыть рот, как от первого впечатления не оставалось и следа. На самом деле Джейни была шумной, слегка грубоватой, забавной и смешной до колик, но уж точно не изящной. В бальном зале Клэриджа родственники Джейни из Ист-Энда глушили спиртное и не испытывали никакого стеснения в общении со звездными гостями Джулиана. Но Джейни была в слезах.
– Папа не хочет произносить речь, стесняется перед гостями.
Глядя на собравшихся здесь воротил шоу-бизнеса, я прекрасно понимала мистера Хупера. Но все же. Это свадьба его дочери. Кто еще расскажет о том, что вытворяла Джейни, когда была совсем маленькой?
– Может, поговорим с ним? А твои братья не хотят выступить?
– Нет, я хочу папу! – Рыдания и всхлипы возобновились. – Это еще не самое худшее. Джулиан тоже не хочет произносить речь.
– Почему?
– Говорит, что у Оливера получится лучше.
Оливер и Джулиан разошлись по разным углам. Я видела, как Оливер лихорадочно склонился над своими маленькими карточками и репетировал шутки. Джулиан ходил кругами во фраке, стрелял глазами туда-сюда, бормотал себе под нос, нервно сжимал и разжимал пальцы. Он выглядел несчастным и сбитым с толку, а ведь сегодня был день его свадьбы.
Я подошла к Оливеру и обняла его.
– Оливер.
Он даже не взглянул на меня.
– Ты что, не видишь, что я репетирую? Можешь оставить меня в покое?
– Запросто. – Я развернулась и пошла прочь. Он тут же побежал за мной и обнял меня за плечи.
– Извини, милая, извини. Я весь в своих мыслях. Хочешь, прочитаю тебе свою речь?
– Нет.
– Извини, что набросился на тебя, тыквочка. Что ты хотела?
– Ты знаешь, что Джулиан сказал Джейни, что он не хочет произносить речь, потому что боится, что твоя речь окажется смешнее его?
– И в этом вся проблема? Тогда не надо было вообще просить меня готовить речь.
– Оливер, он сегодня женится.
– Вот именно. Это он женится. Он должен был всё продумать.
– Иди, поговори с ним. Скажи, что у него тоже хорошо получится.
– Что-то я сомневаюсь. Хотя – он же у нас знаменитый комик. Он сам сможет о себе позаботиться.
– Ты давно с ним знаком? Ты же знаешь, что он всего лишь актер, не сценарист. Поделись с ним своими шутками. Скажи, что всего лишь скажешь короткую речь.
– Я не могу. Все будут ждать от меня чего-то особенного.
– Если кто-то из вас двоих должен произнести речь, это должен быть Джулиан. Иди и поговори с ним.
Но он так и не поговорил, ублюдок. Он готовил свою вонючую речь целую неделю, и, естественно, зал взорвался аплодисментами. А Джулиан волновался, начал запинаться и спотыкаться. Никто его не слушал, и в конце концов он опустился на стул с убитым видом. О Джейни вообще все забыли. По дороге домой в машине мне было гадко и противно, как никогда.
* * *
Что мне было делать? Ощущение было такое, будто каменная плита, на которой я строила свою жизнь, рассыпается в песок. Я была уверена, что всепоглощающая страсть, которую я испытывала к Оливеру, была ответом на все вопросы. Он был капитаном фон Траппом, я – Марией. Я думала, что, оказавшись в чудесном сверкающем мире шоу-бизнеса, закружусь в вихре впечатлений. Я только поднялась на новую ступень в иерархии избранных и думала, что это будет захватывающе. Но нет. Вместо этого меня окружал океан пустоты и небытия. Мне казалось, что почва уходит из-под ног. Теперь я часто звонила матери.
– Ты еще не нашла себя, – говорила она. – С Оливером у тебя ничего не получится. Некоторые люди похожи на сточные канавы: они только всасывают энергию, но не отдают, – так вот, Оливер один из них. Сделай что-нибудь. Возьми ситуацию в свои руки. Действуй.
Проблема была в том, что я его боялась. Меня переполняла решимость оставить его, но я знала, что стоит уязвить его гордость, как он начнет мстить. Мы и так причинили друг другу слишком много боли. И тут у меня появилась блестящая идея.
– По-моему, нам нужно пожениться, – сказала я.
Это было в субботу вечером. Оливер лихорадочно стучал по клавишам, пытаясь закончить сценарий, прежде чем мы уйдем в театр. На самом деле сценарий был нужен ему только в среду. Просто Оливер искал повод для истерики. Мы уже опаздывали.
Он уставился на экран компьютера. Потом очень медленно повернулся ко мне.
– Что ты сказала?
– Нам нужно пожениться. Мы встречаемся уже восемь месяцев. Мне не нужны отношения, которые ни к чему не приведут. Я должна быть уверена, что у тебя серьезные намерения.
Я предъявляю требования, оказываю эмоциональное давление. Его рот сжался, лицо перекосилось – реакция пошла.
– Ты что, считала?
– Да.
– Значит, мы встречаемся восемь месяцев и двенадцать дней. И ты полагаешь, что поэтому я должен на тебе жениться?
– Мне нужен человек, который возьмет на себя обязательства.
– Ага. – Он встал и прошелся по отполированному полу, остановившись у стеклянной полки, чтобы поровнее поставить журнал по архитектуре. – Обязательства. – Подошел к окну и встал ко мне спиной. Он все еще вел себя тихо – затишье перед бурей. – Восемь месяцев, и я должен на тебе жениться. – Он сжал кулаки и начал шагать по комнате. – Пошла ты, Рози. Пошла ты знаешь куда? Мне это не нужно. Я вообще никогда не хотел быть с тобой. Я даже не хотел спать с тобой.
Я понимала, что он говорит это нарочно, но мне все равно стало обидно.
Он ударил кулаком по белому столику.
– Проклятье! Да что с тобой такое? Ты что, эмоциональный урод? А? Отвечай!
От него исходили волны негативной энергии – я ощущала их даже с другого конца комнаты. Я села на стульчик поближе к двери, ища глазами сумку.
– Отвечай! Я приказываю тебе, отвечай немедленно! Ты – эмоциональный урод?
– Извини. Я такая, какая есть. Мне нужна любовь, нужна уверенность в том, что меня любят. Вот что мне нужно.
Тр-р-рах. Снова удар кулаком.
– Значит, вот что тебе нужно? Вот что тебе нужно? И я должен это выслушивать? Я что, виноват в том, что тебе нужно?
Я приготовилась нанести следующий удар.
– Но Джулиан и Джейни поженились.
– А, так вот в чем дело! Мы должны повторять все, что делают Джулиан и Джейни. Мы должны стать Джулианом и Джейни. Так вот, может, Джулиан действительно любит Джейни. Может, Джулиан хочет быть с Джейни. Может, он хотел на ней жениться.
– А ты не хочешь жениться на мне?
Он посмотрел на меня как на ненормальную.
– Нет, Рози. Нет. Я не хочу на тебе жениться. С какой стати ты взяла, что я захочу жениться на такой, как ты?
– И ты никогда не хотел спать со мной? Никогда не хотел меня? Значит, я просто тебя заставила. И как я должна себя после этого чувствовать?
Тр-р-рах. Бабах. Листки сценария разлетелись по полу.
– Ну всё, ты меня достала. С меня хватит! – заорал он.
Ну вот. Он сказал это, и я вскочила с места. Взяла пальто, сумку и направилась к двери. Черт, слишком быстро: он начал паниковать. Его лицо смягчилось, он двинулся ко мне.
– Это ужасно, что все это время тебе приходилось терпеть меня, Оливер. Прости. Я слишком любила тебя. Ты слишком хорош для меня. Я не хочу быть тебе обузой. – Произнесено неуверенным, слабым голосом – идеально. Он застыл на месте, и по лицу начала расползаться самодовольная ухмылка. Надо сваливать. Срочно. Я повернулась к двери. Открыла ее. – Мне жаль, что ты зря потратил на меня время, – печально произнесла я.
Я захлопнула за собой дверь и побежала. Пулей, вниз, по ступенькам. В коридоре услышала, как он кричит мне вслед:
– Рози, вернись!
Я распахнула входную дверь, закрыла ее, добежала до конца улицы, обернулась, увидела, что он бежит за мной, остановила приближающееся такси, села и захлопнула дверцу.
– В Кэмден-таун, пожалуйста.
Поеду к Ширли. Только не домой. Дома нельзя появляться еще несколько дней.

Глава 11

– Почему вы хотите стать волонтером? Миссис Эдвина Роупер, менеджер по персоналу организации “Содействие”, холодно смотрела на меня из-под больших очков в дорогой оправе.
– Я хочу помогать людям.
– Есть множество способов помочь людям, для этого необязательно ехать в Африку. Вы можете заниматься сбором средств, рекламными акциями.
– Я хочу, чтобы моя жизнь обрела смысл. Хочу совершать значительные поступки.
– Думаю, со временем вы поймете, что работа с африканскими беженцами – не такой уж значительный поступок, как вы себе представляете. На данный момент что вас не устраивает в вашей жизни?
Я посмотрела в окно. Дождь лил стеной. Взглянула на ряд магазинчиков напротив с отвратительными грязными витринами – газетная лавка, подержанная сантехника. У витрины стояла ванна без кранов и унитаз без сиденья.
– Меня все не устраивает. В моей жизни нет никакого смысла.
– Вы все многого хотите от бедной маленькой Африки. Нелегко вернуть разочарованной Рози Ричардсон радость жизни.
– Я думала, вы будете только благодарны, – робко произнесла я.
– Понимаю. Благодарность тут ни при чем. Вы просите меня взять вас на работу – и это очень интересная работа.
– Я знаю, что в Сафиле есть вакансия. Я хочу получить эту работу. У меня прекрасно получится.
– Почему вы так думаете?
– Потому что уверена. Я специалист по сельскому хозяйству.
– Как раз это вам в Сафиле не пригодится.
– Знаю. Но я разбираюсь в водопроводных и... э-э-э... дренажных системах.
Миссис Роупер подняла бровь.
– У меня отличные организаторские способности... я смогу организовать... поселение, легко нахожу общий язык, у меня много энергии, и я очень, очень хочу этим заниматься. Почему люди вообще едут в Африку?
Она просмотрела мое резюме.
– Мне кажется, вы нам больше пригодитесь здесь, в качестве добровольца.
– Но я не хочу этим заниматься. Если вы откажете мне, я обращусь в другое агентство, и кто-нибудь обязательно меня наймет. Я знаю, что в Африке нехватка персонала. Я была там. Я представляю себе, что это такое.
Она встала и оперлась о стол.
– Я считаю, что, если человек отправляется в Африку по личным причинам, на месте он может стать источником неприятностей. Вы недавно расстались с мужчиной, Рози?
Я была ошеломлена. Откуда она узнала?
– Д-да, – ответила я. – Но я не поэтому хочу уехать. Всё совсем не так, как вы думаете. Я порвала с ним, потому что хотела изменить свою жизнь и сделать что-нибудь стоящее.
– Вы уверены, что это вы порвали с ним? – доверительно произнесла она, наклоняясь вперед.
Это было невероятно. Может, Оливер каким-то образом добрался до нее?
– Вы знакомы с Оливером Марчантом?
Она вернулась на место, села в кресло и, подперев подбородок руками, посмотрела на меня с теплой улыбкой.
– Нет. Но я уже давно здесь работаю. Я ничего не ответила.
– Если вы действительно хотите поехать, вам нужно время, чтобы принять решение. Мы нашли на вакансию в Сафиле временную замену. Наша компания организовала курсы по оказанию помощи в районах бедствий. Обучение рассчитано на шесть месяцев, занятия будут проходить недалеко от Бэзингстока. Если хотите, могу вас порекомендовать.
Я поплелась в свою квартиру, чувствуя себя отвергнутой. На автоответчике были тысячи сообщений: от Джулиана Алмана, Билла Бонэма, даже от проклятой Вики Спанки. Все они выражали сочувствие по поводу того, что Оливер меня бросил, и интересовались, всё ли у меня в порядке. Очевидно, Оливер уже преподнес им свою версию истории. Ну и ладно, подумала я. Пусть это будет унизительно, главное – чтобы он меня не трогал.
Я перезвонила Джулиану. Естественно, он тут же попытался перевести меня на другую линию и отрубился. Но сразу же перезвонил.
– Извини, хмм... связь прервалась.
– Я звоню поблагодарить за сообщение. Очень мило с твоей стороны.
– Ох, я... хмм... Джейни и я... ну, ты понимаешь. Ты в порядке?
– Да, все замечательно. Может, это странно, но без Оливера мне стало намного лучше.
– А, ну ладно. Хмм... Да. Это заметно.
– Как медовый месяц?
– Хмм... Ну, ты знаешь, отношения – непростая штука...
О господи, только не это!
– Мне можешь не рассказывать. Слушай, не беспокойся, у меня все будет хорошо. И передавай привет Джейни.
– Хорошо, мы просто хотели, чтобы ты знала, нам очень жаль, и, что бы ни случилось, мы всегда готовы помочь.
– Спасибо. Я собираюсь ненадолго уехать. Так что желаю удачи, и, надеюсь, скоро увидимся.
– Да. Куда ты едешь?
Я чуть было не ляпнула “в Бэзингсток”, но потом решила, что лучше оставить это в тайне.
– Так, за город. Я позвоню. Привет Джейни.
– Очень жаль, птичка. Очень жаль. Шерри?
– Благодарю.
Сэр Уильям возился с графином и одновременно пытался дергать свою бородку.
– Я вот думал... Я вот думал: может, такой девушке, как ты, нужно что-то большее...
– Пожалуй, мне сейчас нужно полностью изменить свою жизнь.
– Я же говорил, всё эти таблетки.
– Что?
– Таблетки, контрацепция. Катастрофа. Парни теперь не понимают, что такое ответственность. Не замечают, что рядом с ними хорошая девушка.
Я сглотнула. Неужели Оливер и ему рассказал? Что, он так и будет меня преследовать? Сэр Уильям протянул мне шерри.
– Я не понимаю, что вы имеете в виду, – сказала я. – Но мне было очень приятно работать с вами. Спасибо, что согласились отпустить меня на время. Мне очень жаль расставаться с вами.
– Я вот думал, может, перевести тебя в другой филиал? В Шотландию, не хочешь? Как раз сезон охоты на куропаток. Познакомлю тебя с отличными парнями. Охотниками. Всё серьезно.
– Вы очень добры, но я уже всё спланировала. Я хочу работать в Африке.
– Да, да, я слышал. Жена Роупера рассказывала. – Значит, Эдвина Роупер знакома с сэром Уильямом. Очевидно, каждый мой шаг уже известен широкой публике. – Очень, очень достойный поступок. Уважаю. Я бы и сам поехал. Только у меня слишком много обязательств.
На минуту его взгляд застыл в одной точке, и я представила себе сэра Уильяма, который посылает все к чертям и зависает в африканской деревне.
– Все равно не хочу, чтобы ты приняла поспешное решение.
– Я всё обдумала.
– Значит, ты уже не передумаешь? Мне нравятся целеустремленные девушки. Ну ладно, ладно. Когда ты хочешь уехать?
– Как можно скорее. Мне придется отработать еще месяц?
– Нет, нет, нет. К черту формальности. Уходи когда хочешь. Иди, иди. Удачи тебе.
Неприятности начались ровно через неделю после того, как я сбежала из квартиры Оливера. В субботу вечером, в шесть сорок пять, раздался звонок в дверь. Я так и знала, что это он.
– Да?
– Привет, тыквочка. Это я.
– Я сейчас спущусь. – Я не хотела пускать его в квартиру.
Он стоял на крыльце в своем темно-синем пальто. В белоснежной рубашке, без галстука. Красавец, красавец Оливер. Он обхватил меня руками, я ощутила знакомое тепло и запах, и меня тут же стали обуревать сомнения.
– Иди наверх и надень пальто.
– Нет, Оливер.
Он обиженно надул губы, как маленький мальчик. Он казался таким беззащитным, таким несчастным. О, Оливер. Я-то думала, что любила его.
Я поднялась и взяла пальто.
– Куда мы едем? – спросила я, когда мы сели в машину.
– Увидишь.
Мы ехали через Гайд-парк. Шел дождь, машины двигались медленно, я молча слушала скрип дворников по стеклу. Оливер не произносил ни слова. Рот у него дергался. Он нажал на гудок и долго не убирал руку. Из машины спереди показался средний палец. И тогда я поняла, что с ним рядом опасно находиться. На светофоре он повернул на красный, проехал мимо уродливых зданий из красного кирпича на выходе из парка. Потом повернул на стоянку Альберт-холла. По крайней мере, тут было полно народу.
– Мы идем на концерт?
– Я же сказал – увидишь.
Мы поднялись по ступенькам, прошли сквозь стеклянные двери и очутились в тусклом петляющем коридоре. Гости бесцельно бродили по залам. Мы поднялись на лифте, потом по лестнице, прошли по длинному красному коридору и оказались в зале Элгара. Служитель в униформе поздоровался с Оливером и распахнул темные деревянные двери. В глаза ударил яркий свет. Золотой зал весь светился, но был совершенно пуст. Двери закрылись. Внезапно мне захотелось закричать от ужаса.
– Здесь мы впервые встретились, – он говорил спокойно, подозрительно спокойно.
– Да.
Я надеялась, что служитель стоит за дверью и сможет прийти мне на помощь. А вдруг Оливер дал ему взятку, чтобы он избавился от трупа? Я представила, как служитель невозмутимо выкатывает мое тело на тележке с канапе.
Оливер взял меня за руку. Нужно сохранять спокойствие, тогда он не выйдет из себя. Нужно со всем соглашаться, что бы он ни говорил. Он повел меня по красному ковру и позолоченной лестнице с разукрашенными перилами. Я дрожала от страха. В центре комнаты стоял стол, накрытый красной скатертью. На нем было серебряное ведерко с шампанским и два бокала.
Мы подошли к столу. Оливер театрально встал на одно колено, вытащил из кармана маленькую коробочку и щелкнул крышкой. В коробочке лежало кольцо с огромным бриллиантом.
– Ты выйдешь за меня замуж? – сказал он...
– Рози, я прошу тебя выйти за меня замуж.
Я застыла на противоположном конце стола, опустив голову. Его голос все еще звучал спокойно, уравновешенно.
– Я прошу тебя выйти за меня замуж. Молчание. Я почувствовала, как он начал дергаться.
– Я задал тебе вопрос. Ты выйдешь за меня?
– Мы уже это обсуждали. Вспомни, что ты сказал на прошлой неделе. Ты сказал, что я тебе не нужна. У нас ничего не вышло. Теперь у меня другие планы. Я уезжаю.
– Я прошу тебя выйти за меня замуж.
– Мы постоянно ссорились. Так не должно быть. Я сыта по горло и уверена – ты тоже. Нам будет лучше друг без друга.
Он схватился за край стола и стал сжимать его так крепко, что красная скатерть натянулась, и ведерко с шампанским медленно поползло в его сторону.
– Ты слышишь меня, Оливер? Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Я задал тебе простой вопрос и хочу получить простой ответ. Ты – выйдешь – за – меня?
– Нет.
Он дернул скатерть. Один из бокалов упал на пол и разбился.
– Оливер, прошу тебя, хватит. Пойдем отсюда. Поговорим в другом месте.
– Я жду ответа. Ты выйдешь за меня?
– Нет.
Второй бокал со звоном упал на пол. Ведерко со льдом стояло на самом краю. Я подняла глаза и посмотрела на тускло мерцающие светильники.
– Рози, я прошу тебя выйти за меня замуж.
– Да пошел ты, ублюдок, пошел ты к черту! – сказала я и на полной скорости рванула к дверям.
* * *
Дома мне пришлось взять отвертку и отсоединить домофон. Его машина стояла под окнами еще час. Потом зазвонил телефон. Машина все еще стояла под окнами. Вдруг это Ширли? Я сняла трубку.
– Я люблю тебя.
– Ты любишь меня.
– Я люблю тебя.
– Ты уверен? Уверен, что это любовь? Может, я тебе просто нравлюсь? Или, может, ты влюблен в меня, но не любишь, или, может, дает о себе знать уязвленное самолюбие?
Он швырнул трубку. Но через секунду перезвонил. Я залезла под стол и выдернула шнур из розетки. Наступила тишина.
Машина стояла под окнами всю ночь. Она все еще была там, когда я проснулась в четыре утра. И когда почистила зубы. Я позвонила Ширли и попросила разрешения пожить у нее несколько дней. Стала собирать сумку. В десять часов он начал колотить в дверь – кто-то впустил его в подъезд. Я взяла сумку, вышла на балкон, перелезла через перила и постучала в стеклянную дверь своему соседу. Саймон – худощавый инженер в очках – был очень удивлен. Долбеж не прекращался.
– Можно я выйду через твою дверь? Он глупо заулыбался.
– Ага. Твой опять закатил истерику?
– Пожалуйста. Я не шучу. Впусти меня.
– Что происходит? – Саймон перегнулся через балкон и попытался заглянуть в мою гостиную. Грохот в дверь продолжался.
– Эй, хватит долбиться! Люди спят! – прокричал Саймон и усмехнулся. Стук прекратился.
Я пулей пролетела через комнату, распахнула дверь, рванула вниз по лестнице, за угол, еще раз за угол и села в такси. Плюс: я научилась очень быстро бегать, минус: все эти поездки на такси значительно подорвали мой бюджет.
* * *
В понедельник утром я нарочно опоздала на работу, хоть и знала, что Оливер не осмелится туда заявиться. Он ни за что не станет выставлять себя дураком на людях. Я забрала свои вещи, вернулась домой, упаковала чемоданы, выключила автоответчик и поехала к родителям, в Девон. Занятия на курсах по оказанию помощи уже начались, но я убедила их принять меня, несмотря на опоздание, и переехала в Бэзингсток. Оливер раздобыл адрес моего почтового ящика и стал посылать письма. Некоторые из них были полны угроз и оскорблений, некоторые – заверений в вечной любви. Он писал о слабости моего характера, о том, что я заставила его почувствовать себя в ловушке, я давила на него, потому что слишком любила. Он обзывал меня легкомысленной дурой, говорил, что я смотрю на мир сквозь розовые очки. Писал, что я разрушила его жизнь, хотя он совсем не хотел быть рядом со мной. Что я во всем виновата, потому что я такая слабая. В других письмах он пространно описывал мои добродетели и говорил, что я разбудила в нем лучшие чувства. Он умолял меня вернуться. Но в конце концов прекратил.
Поначалу я испытала огромное облегчение. Хорошо было вновь оказаться в тишине и одиночестве, спокойно заниматься своей работой. Но мне все равно было очень горько, потому что я потеряла веру в любовь и в себя. То, что я наконец покончила с Оливером и его бесконечными играми, ни капельки не помогало. Зачем вообще нужна любовь, если для того, чтобы мужчина влюбился в тебя, нужно делать вид, будто он тебе безразличен, и наоборот? Эта бессмысленная игра может продолжаться бесконечно.
И в чем смысл моей жизни, если я позволила себе зациклиться на Оливере, сделала его центром своего существования, а потом просто выкинула на помойку?
Иногда я воображала Оливера настоящим чудовищем, и мне становилось легче. Наверное, на свете много таких, как он. Некоторым мужчинам необходимо всегда держать всё под контролем и наказывать тех, кто пробуждает в них человеческие эмоции. Они окружают тебя нежностью, и начинаешь верить, что ты в безопасности, – и тут со всего размаху получаешь пощечину. Таких мужчин невозможно любить, не потеряв собственного достоинства. Им просто необходимо унижать тех, кто их любит. Но я же влюбилась именно в такого, и чем все закончилось?
Я решила, что мне нужно стать более жесткой. Все свои силы я отдавала занятиям, вечерами штудировала книги. Я поддерживала связь с Сафилой и Эдвиной Роупер из “Содействия”. Мириам, администратор лагеря в Сафиле, написала, что ее временный помощник уезжает в августе, и пообещала замолвить за меня словечко. Преподаватель с курсов предоставил мне блестящие рекомендации. В июне из “Содействия” пришло письмо с подтверждением: меня приняли на работу. Я сдала квартиру, со всеми попрощалась и 15 августа 1986 года уехала в Намбулу.

Глава 12

– Какой смысл было работать все эти годы, если люди опять начнут умирать с голоду? – сказала Шарон.
На следующий день после того, как я ездила к Андре в Сидру, мы сидели в столовой и пили кофе после ужина. Сегодня пришлось работать допоздна – почти до полуночи. Все были на пределе. К нам прибыло четыреста новых беженцев из разных районов Кефти, и все они наперебой твердили о саранче и погубленном урожае.
– Думаю, мы должны продержаться несколько дней, открыть спасательные центры, привыкнуть к новой ситуации, – я пыталась говорить уверенно. – Мы отлично справляемся. Я очень горжусь тем, что вы сделали вчера.
Моя попытка произнести воодушевляющую речь повисла где-то над серединой стола и плюхнулась, как большая мокрая рыбина.
– Все это просто замечательно, но такого вообще не должно было произойти, – произнесла Линда, поджав губы.
– Рози в этом не виновата, – сказала Сиан. Шарон выглядела оскорбленной.
– Я этого и не говорю. Вовсе нет. Просто все так навалилось.
– Ты права. Во всем виновата система, – сказал Генри. – Тебе идет размазанная тушь, Сиан. Очень сексуально. Я весь горю.
Сиан с расстроенным видом стала тереть глаза. Обычно веселый Генри и тот сегодня поник. Бедняжка Сиан, педантичная чистюля, – у нее даже не было времени умыться! В другой день Генри не стал бы отпускать колкости, но сегодня атмосфера в лагере изменилась. Мы уже не были уверены друг в друге. Мне казалось, что я – плохой организатор. Другой на моем месте давно бы поставил всех на уши и добился результата.
– Если завтра радио по-прежнему не будет работать, я поеду в Эль-Даман, – сказала я. – Не волнуйтесь. Мы не допустим, чтобы случилась еще одна катастрофа. – Опрометчивое обещание. – А пока мы должны показать, на что мы способны.
– Кому показать? Кому мы должны показать? – спросила Линда.
Она была права. Мы были совсем одни. Что нам было делать? Мы могли попробовать сдержать эпидемию, но как только кончатся лекарства и продовольствие – нам конец. Если голодающие и больные будут и дальше прибывать такими темпами, они потащат за собой на дно наше ветхое суденышко. Мы сидели в тишине и слушали стрекот сверчков где-то в темноте. Вдалеке раздавались печальные крики ослов, похожие на автомобильную сирену.
Наконец О'Рурк нарушил молчание.
– По-моему, мы так пессимистично настроены из-за усталости, – сказал он. – Вполне вероятно, что через несколько дней наплыв беженцев прекратится. В любом случае мы не можем нести ответственность за все, что здесь происходит. Мы – всего лишь маленькая группка людей. Мы и так делаем все, что в наших силах. Правда? – он взглянул на меня. Он пытался помочь.
– Да, – ответила я.
– Вот именно, народ. Тема закрыта. Забудем об этом на какое-то время. Перерыв, – сказал Генри.
Но в воздухе все еще чувствовалось напряжение. Я попыталась включиться в общую беседу, но мне совсем не хотелось разговаривать. Да и остальным, наверное, тоже.
– Жаль, что нельзя позвать кого-нибудь из взрослых. – Слова выскочили сами по себе, против моего желания, но, похоже, я попала в точку.
– Мне тоже, честно говоря, – согласилась Шарон.
– И мне, – сказал Генри.
– Я взрослый, но тоже хочу к маме, – сказал ОРурк.
Нам сразу стало лучше. Только Бетти промолчала. Поев, она сразу же ушла, что было на нее не похоже. Меня это встревожило. Я отбросила беспокойные мысли, но потом решила пойти к ней.
Бетти удивилась, увидев меня на пороге. Я редко заходила в ее хижину. Она рассеянно провела рукой по волосам, задев очки.
– О, привет. Я тут... хм... решила немного прибраться.
Я заглянула ей через плечо. На пластиковом столе стояла баночка с полиролью и лежала губка. Бетти полирует пластик? Да, у каждого свой способ успокоить нервы. Она все еще стояла на пороге, загораживая проход.
– Можно войти? Я хотела поговорить. – Я вспомнила, как часто она врывалась в мою хижину без приглашения.
– Конечно заходи. Хочешь воды?
Она повернулась ко мне спиной, чтобы налить воды, и тут я заметила, что у нее дрожат плечи. Она плакала. Я было поднялась с кровати.
– Бетти...
– О нет, пожалуйста, только не надо меня жалеть. Она отвернулась и вытерла глаза рукавом.
– Я просто старая дура. Никчемная старая идиотка.
Вообще-то в определенной степени я с ней согласна. Но у нее был такой несчастный, такой понурый вид, и она так убивалась! Я села рядом с ней.
– Я старая, старая. Старая развалина. Посмотри на меня. Все думают, что я глупая старуха. Я вам больше не нужна. У вас есть О'Рурк. Он намного лучше меня. Вы были бы рады от меня отделаться. Тогда останутся одни молодые. Я никчемная, никчемная.
– Ты не никчемная. Как ты можешь говорить такое? Ты – замечательный врач.
– Какая разница! Ну какая разница? Мы все равно ничего не можем поделать.
Она опять разрыдалась.
– Можем. Мы уже многое сделали. Мы справимся.
От этих слов она расплакалась еще сильнее. Слезы перешли в истерику.
– Бетти, посмотри на меня.
Она с надеждой взглянула на меня. Ее глаза за стеклами очков превратились в узенькие красные щелочки, как у поросенка.
– Я пришла, чтобы попросить тебя остаться. Ты нужна нам.
О господи! Что же я такое несу! Но тогда мне показалось, что это прекрасный способ приободрить ее.
Она действительно слегка приободрилась, но потом снова начала рыдать.
– Ты говоришь так, чтобы успокоить меня. В Англии меня никто не ждет.
– А твой муж...
– Чудовище... Изменил мне с молоденькой девчонкой. Никому я не нужна. Вот подожди, когда будешь в моем возрасте. Никому, никому не нужна. Хоть на свалку выбрасывай.
– Не говори так. Это несправедливо. Это глупые предрассудки. На самом деле всё не так.
Она продолжала всхлипывать.
– Ты – прекрасный врач, очень ценный специалист, ты знаешь все, что только можно знать о медицине в Африке. В лагере все тебя любят. Что мы будем делать, если ты уедешь? Я поеду в Эль-Даман и скажу Малькольму, что ты остаешься. Нам предстоят трудные времена.
– Но у вас теперь есть О'Рурк.
– О'Рурк не сможет заменить тебя. У него нет твоих... твоих... качеств. Ты останешься?
Похоже, она успокоилась.
– Ну, – хлюп, хлюп, – ну, если ты хочешь... если Малькольм разрешит. – Она глотнула воздух и взяла себя в руки. – Знаешь, я понимаю, что я ужасно надоедливая старуха, но я так люблю вас всех.
Когда я уходила, она уже окончательно успокоилась, залезла в кровать и почти дремала. Я вдруг поняла, что мы нужны Африке, но иногда она нужна нам гораздо больше.
За ночь пришли еще тридцать беженцев. К утру радио так и не заработало. Я решила, что ничего не остается, как ехать в столицу и разбираться с Малькольмом и ООН. Они наверняка получили наши сообщения, но не приняли их всерьез. Нужно заставить их поверить, что ситуация критическая. Я выехала на бетонированное шоссе, ведущее в Эль-Даман, в пять часов. В Намбуле это час пик: пустыня оживает, и янтарный свет накаляет песок. Автобусы, грузовики и ржавеющие машины заполоняют дороги вперемешку со стадами коз и верблюдов, направляющихся на водопой, и с вьючными животными, которых почти не видно под вязанками соломы – только смешные тонкие ножки тащатся по земле. Впереди, как гигантская кровавая таблетка, падало и растворялось солнце, окрашивая песчаные волны в огненно-красный цвет.
Я напряженно следила за дорогой. Грузовики в Намбуле напоминали караван бродячего цирка – украшенные разноцветными лампочками, изображениями экзотических животных, жестянками и елочными игрушками. Разболтанные колеса отчаянно виляли, перегруженные кузова заносило под немыслимым углом. Каждые несколько миль попадались яркие свидетельства из серии “Это могло случиться и с вами”: перевернувшийся вверх колесами грузовик; разбитый грузовик и три машины, сплющенные в лепешку; тягач, потерявший управление посреди дороги, а под ним – крошечный автомобиль.
Я не попала в аварию, но пару раз меня остановила дорожная служба, и пришлось дать взятку, чтобы отпустили. В окрестности Эль-Дамана я въехала к одиннадцати вечера. Даже в это время на улицах было полно машин. Я проехала мимо лачуг, освещенных факелами, мимо мерцающей тысячами огоньков громады “Хилтона”, построенной в стороне от гама и вони и похожей на средневековый замок. Я свернула на оживленное шоссе на аэропорт, объехав центр города, и оказалась в районе, где жили иностранцы. На тихих, широких улицах возвышались дома правительственных служащих и офисы благотворительных организаций, окруженные бетонными решетками. Подъехав к воротам дома Малькольма Колторна – здание служило одновременно офисом и резиденцией организации “Содействие”, – я увидела, что все спят. Охранник был на посту, но он тоже спал – стоя.
Я кричала и колотила в ворота до тех пор, пока он не проснулся и не впустил меня. На цыпочках я прошла в комнату для гостей и с наслаждением уселась на настоящий диван. Я давно не была в настоящей комнате с настоящими стенами.
* * *
Я испытываю необъяснимый страх перед потолочными вентиляторами. Каждый раз, когда вижу тяжелые вращающиеся лопасти, похожие на крылья альбатроса, я представляю себе, как они сорвутся, упадут и бешено полетят по комнате, отрубая головы и руки. В вентиляторе в офисе Малькольма была какая-то неисправность. Я не сводила с него глаз, на всякий случай прислонив голову к стене. Лопасти медленно крутились в одну сторону, потом резко останавливались и начинали вертеться в другую.
Малькольм все утро объяснял мне, что ему только что намылили шею из главного офиса за то, что он поднял ложную тревогу. Поступило сообщение, что на северной границе, где шла гражданская война, выстроились в ряд по крайней мере десять тысяч голодных, голых сирот, вооруженных автоматами Калашникова. Когда их наконец обнаружил журналист агентства “Рейтер”, их оказалось всего двадцать, и вооружены они были тоненькими палочками. Видимо, Малькольм пытался прозрачно намекнуть, что не собирается выставлять себя идиотом второй раз за две недели и пугать руководство страшными историями.
Я невозмутимо наклонилась вперед, положила локти на стол и пристально на него посмотрела. Ему нужно было время, чтобы расслабиться.
– Малькольм, – сказала я, – мы работаем вместе уже четыре года, и за это время я хоть раз тебя о чем-нибудь просила?
– Конечно, – ответил он. У Малькольма был голос военачальника, призванного утихомиривать войска. – Ты постоянно чего-нибудь требуешь. Ты очень требовательный человек.
Я сделала вторую попытку.
– Я хочу, чтобы ты понял, – я это все не придумала, я говорю серьезно и уверена на сто процентов, что права. Ситуация в Кефти может привести к катастрофическим, разрушительным последствиям и угрожает жизни многих людей. Потенциальная угроза настолько высока, что мы должны сообщить об этом в Лондон немедленно. Не сегодня вечером, не в понедельник. Немедленно.
Было время, когда Малькольма в шутку называли Малькольм Непобедимый. Сегодня утром он не оправдал свое прозвище. Я совсем запугала его и заставила написать письмо, угрожающе нависая над ним, как злая ведьма. Он захныкал и стал что-то бормотать себе под нос. Вот что у нас получилось:

“Содействие”,
Эль-Даман – Лондону.
Срочно, экстренное сообщение.
Докладывает Рози Ричардсон. Сафила приняла 440 беженцев из Кефти в состоянии сильного истощения. 24 случая холеры и 19 смертей. Нашествие саранчи в горных районах (по сообщениям, саранча размножается и роится) и распространение эпидемии холеры неизбежно вызовут массовый приток беженцев, если ситуация ухудшится. Сообщения соответствуют ранее неподтвержденным слухам, активно распространяемым сотрудниками АСК в последние две недели.
Тем не менее (это Малькольм добавил от себя) системы раннего оповещения не показывают отклонений от обычного хода событий. Естественно, сообщения невозможно подтвердить, поскольку персоналу “Содействия” запрещено въезжать в Кефти.
Как вам известно, поставки продовольствия в Восточную Намбулу задерживаются. Все лагеря региона вынуждены сокращать рационы. В лагере Сафила продовольствия хватит всего на несколько недель. Также не хватает медикаментов, в частности солей от обезвоживания, физраствора, антибиотиков, вакцины от кори.
Просим Лондон обратиться за помощью в УВК ООН и ЕС и на время чрезвычайного положения сохранить должность за доктором Бетти Коллингвуд.
Пожалуйста, ответьте сегодня же.

Трусишка Малькольм настоял на том, что сообщение исходит от меня, а не от него. Позже я увидела, что он добавил от себя целый параграф:

Надеюсь, вы понимаете, что это сообщение составлено по настоянию Рози Ричардсон. Я лично не отвечаю за достоверность информации и оставляю свое суждение при себе.

Короче говоря, он отказался поддержать мои действия. Чем больше я пыталась доказать свою правоту, тем сильнее Малькольм убеждался, что я слишком бурно реагирую. Он напомнил мне, сколько раз подобное случалось в прошлом и сколько раз страхи оказывались беспочвенными. Он сказал, что я совершаю дипломатическую ошибку. Потом приказал вернуться в лагерь и провести более тщательное расследование.
Была пятница – священный день, – и все учреждения были закрыты. Я позвонила в ООН, другие агентства, Комитет по делам беженцев, ЕС. Никого не было на месте. Все надежды я возлагала на сегодняшнюю вечеринку в доме Гарета Паттерсона, британского консула. Там должны быть все нужные люди.
Целый день я торчала в офисе, писала письма, звонила по телефону (но никто не брал трубку), следила за телексом. Съездила на склад ООН в аэропорту, но охранник меня не пустил. Из Лондона не отвечали. Я была в ярости и злилась на Малькольма. Это он виноват. Из-за него мой телекс наверняка отправился в мусорную корзину. А часы продолжали тикать.
Когда в шесть тридцать мы с Малькольмом подъехали к резиденции британского консула, вечеринка была в самом разгаре. Его дом был похож на роскошный отель в африканском стиле на Кенийском побережье. Паттерсон сам занимался дизайном интерьера, сделав ставку на обитые тростниковыми панелями комнаты открытой планировки, бамбуковые стулья, мягкие подушки, пышную тропическую растительность и батик. В большой деревянной клетке сидел попугай. Все комнаты, кроме экзотически обставленной спальни, находились на первом этаже. Вот только вместо пляжа с белоснежным песком и голубых волн Индийского океана за окном текла мутная коричневая река с грязными, размытыми берегами.
В этой части реки была одна интересная достопримечательность. Несколько лет назад Намбула купила у компании “Афганские авиалинии” подержанный самолет. В свой первый полет пилот горделиво пролетел над Эль-Даманом, увидел огни посадочной полосы и совершил посадку. Вот только не на полосу, а в реку. Никто не пострадал, со стороны приземление, точнее приводнение, выглядело очень даже изящно. Пассажиры вброд добрались до берега. И вот как раз напротив дома Паттерсона, на маленьком островке, самолет нашел свое последнее пристанище, изогнувшись под немыслимым углом. Он все еще был там, являясь непрестанным поводом для шуток.
На деревьях висели электрические гирлянды. В бокалах торчали коктейльные зонтики – Паттерсон умудрился достать ящик рома и намутил что-то вроде пунша. На террасе играл оркестр. Было очевидно, что Паттерсону уже давно хочется в отпуск и он проводит все свободное время, листая туристические брошюры с пляжами Куони. Мы с Малькольмом стояли на подъездной дорожке, наблюдая за вечеринкой через лужайку. Сразу можно было понять, кто из гостей служит в полиции: патрульные так часто переезжали с места на место и бегали по поручениям, что одежда висела на них мешком. Джун Паттерсон порхала от одной группки гостей к другой с подносом бокалов с зонтиками, количество которых уменьшалось с катастрофической быстротой. Ее светлые кудряшки напоминали связку пончиков. На ней был похожий на пижаму облегающий голубой нейлоновый комбинезон и блестящие босоножки на шпильке. Никто не обращал на нее внимания. Паттерсон заметил это, оставил своего собеседника и торопливо подошел к ней. Он ласково отнял у нее поднос с напитками, наклонился и стал разговаривать с ней, как воспитатель детского сада с нашкодившей пятилеткой. Он заботливо обнял ее, на секунду притянул к себе и поцеловал в лоб. Жена-алкоголичка – не подарок для британского консула в мусульманской стране, особенно в стране, где с каждым днем крепли фундаменталистские настроения. Но Паттерсон любил свою жену. И дорожил ею больше, чем своей работой, больше, чем своей репутацией. Ему было наплевать на то, что подумаю я, или Малькольм, или посол Франции, или представитель ООН. Именно это мне в нем и нравилось.
Он взял спасенный от жены поднос и растворился в толпе. Паттерсон был хорош собой. В своем голубом костюме для сафари и с бакенбардами он был похож на персонажа из семидесятых – ведущего игрового шоу или поп-исполнителя, из тех, которые пели дуэтом с симпатичными партнершами, сидя на одинаковых высоких стульях, и одевались в расклешенные комбинезоны. Вдруг кто-то дотронулся до моего плеча. Я обернулась – никого.
– Ха-ха! Попалась? – Рядом со мной как из-под земли вырос Паттерсон. Это был его любимый розыгрыш. – Почему стоите здесь? А где коктейли? Какая ты сегодня красавица! Пойдем, пойдем в дом.
– Привет. – Ко мне подошел Каспар Уаннамейкер из агентства “США – странам третьего мира”. Высокий, светловолосый, смертельно занудный парень из Техаса. – Как дела?
Я рассказала, не вдаваясь в подробности.
– Ад кромешный, – сказал он. – Но ты особенно не парься. Понятное дело, тебе хочется проверить слухи в Абути, оповестить свое агентство, но сама подумай, Сафила – не единственный лагерь в стране. Нельзя бить международную тревогу каждый раз, когда появляется пара беженцев.
– По-твоему, четыреста человек – это пара беженцев?
– Да ладно тебе. Это обычное дело. В любом случае поставка будет со дня на день. И никаких проблем.
Затем он прочитал мне маленькую лекцию о том, что нельзя слишком сближаться с беженцами.
– Ты должна сохранять дистанцию, понимаешь? Смотреть объективно. Нельзя позволять им манипулировать тобой. Ты – не одна из них, так что хватит терзаться угрызениями совести.
Я вежливо улыбнулась и отошла в сторону. Сотрудники маленьких европейских неправительственных организаций, таких же, как “Содействие”, сбились в одну кучку. Я присоединилась к небольшой компании французских врачей и медсестер, одетых по последнему слову высокой африканской лагерной моды: тонкие хлопковые брюки цвета хаки и свободные шелковые топы с необычными вырезами.
– Как типично, даже смешно, – произнесла Франсина, педиатр, тряхнув головой и раздраженно затянувшись ментоловой сигареткой. Она говорила в нос, резко обрывая слова, и была копией Шарлотты Рэмплинг.
– Идиотская система, – сказала Джеанн, маленькое, нервно подергивающееся существо. – С этими парнями из УВК ООН бесполезно даже разговаривать. Этот козел Курт, который там живет, вообще ни фига не соображает. В Вад-Деназене то же самое, все твердят о нашествии саранчи. Они тоже ждут новых беженцев.
Французы работали в Вад-Деназене с итальянцами. Их лагерь располагался в пятидесяти милях к северу, тоже почти на границе с Кефти.
– Что вы намерены делать? – спросила я.
– Мы связались с нашими представителями в Париже, но это же агентство по найму медицинских работников. Мы не имеем отношения к продовольствию. Что мы можем сделать?
– У нас кончается физраствор и антибиотики. Вы поможете нам, если ситуация выйдет из-под контроля? – сказала я.
– Если нам самим будет хватать, то да, – сказала Франсина, – но вы же понимаете, у нас такие же проблемы.
– Спасибо. Мы будем очень благодарны. – Но я знала, что лишних медикаментов у них не останется.
С кем мне действительно нужно было поговорить, так это с Понтером Брандом, главой УВК ООН в Намбуле. Этот человек обладал большим влиянием среди финансирующих организаций. У него была панибратская манера общения, огромная, как у лошади, голова и оглушительный смех. Издалека было слышно, как он грохочет на всю комнату. По-английски он говорил без акцента, очень уверенно. Я увидела его – он разговаривал с Андре.
– И тут он сказал: “Потому что у них в голове – вакуум”. Ха-ха-ха. А-а-ахахахаха. А-а-а-ахахахаха, – гоготал Понтер.
Вообще-то, я не была знакома с ним лично. Он приехал в Эль-Даман всего шесть недель назад, но уже прослыл крутым парнем благодаря своей работе в Центральной Америке.
– Привет! – сказал Андре. – Рад тебя видеть. Понтер, ты знаком с Рози Ричардсон, администратором лагеря Сафила? Она из “Содействия”.
– Привет, рад знакомству. Классная вечеринка, а? Вы хоть раз видели в Африке такой странный дом? У вас, англичан, специфические вкусы.
– Когда Паттерсон рисовал план своего особняка, он выпил слишком много пинаколады.
Гюнтер никак не отреагировал. Андре поспешил мне на выручку.
– Ты видела пр-р-рическу его жены? Что стряслось с этой женщиной? Я-то думал, что я алкоголик, но в самом деле – так же нельзя.
Меня взбесило, что канадец и немец кроют англичан, – как если бы они за глаза порочили мою тетку.
– Андре рассказывал вам о проблемах в Сафиле? Мы очень обеспокоены, – сказала я.
Андре стоял за спиной Гюнтера, отчаянно тряся головой.
Гюнтер раздраженно поморщился.
– Да, Андре говорил мне о ситуации в Сафиле, – ответил он.
– И что вы собираетесь предпринять?
– Я полагаю, Андре сообщил вам, что в данный момент мы проводим расследование.
– При всем моем уважении, Гюнтер, я считаю, что у нас на это нет времени.
Он бросил на меня злобный взгляд.
– Это неподходящее место для подобных разговоров, но я выскажу вам свое мнение. Думаю, вы правы, в Кефти нашествие саранчи. Но это не катастрофа. Да, саранча будет размножаться и погубит урожай. Но очаги будут локализованы. Возможно, к вам поступят еще сотня-две беженцев, и мы уверяем, что вам, как и всем остальным лагерям на границе, которые испытывают аналогичные проблемы, будет оказана помощь. Все говорят, что нас ждет то же, что было в восемьдесят четвертом. Поверьте мне – того, что случилось в восемьдесят четвертом, больше не повторится. Вас просто пытаются напугать. Тем не менее мне было бы очень интересно ознакомиться с вашим отчетом в письменном виде, если найдете время заехать. А теперь извините, приятно было познакомиться. – И он ушел, очевидно, подальше от меня, на другой конец комнаты.
– Катастр-р-рофа, катастр-р-рофа, – заверещал Андре.
– Заткнись.
– Сказать тебе, кто такой Гюнтер, о'кей? Гюнтер всегда прав, о'кей? Ему не надо никому доказывать, что он профессионал. Он не собирается оправдываться в ответ на твои претензии, он привык сам их предъявлять. И он ненавидит говорить о работе во внерабочее время. О'кей?
– Значит, я облажалась по всем пунктам?
– До единого, – со смехом ответил Андре. – Ладно, забудь, хочешь сигарету?
– Нет, спасибо.
– Теперь послушай, не волнуйся насчет Гюнтера, о'кей? Всё под контролем. Я говорил с ребятами из Вад-Деназена. У них полно запасов. Я попросил их поделиться с Сафилой лекарствами и продовольствием, если что.
– И что они сказали?
– Согласились, хоть и без особого энтузиазма. О'кей?
– Но они говорят, к ним тоже прибывают беженцы.
– Хватит так паниковать. Ты все время представляешь себе худший сценарий. Ты сообщила в главный офис?
– Сегодня отправила телекс. Безрезультатно.
– О'кей, о'кей. Когда возвращаешься обратно?
– Завтра утром. У нас четыреста сорок беженцев из трех разных районов Кефти.
– Умершие есть?
– Девятнадцать.
– О господи! Город живых мертвецов. О'кей, предоставь всё мне. Завтра после обеда буду проезжать мимо твоего офиса и поговорю с Малькольмом. Ты слышала, что корабль прибудет через десять дней? До того времени продержитесь?
– Нет. Ну, это зависит от того, сколько будет новых поступлений и сможем ли мы совладать с эпидемией. С лекарствами тоже беда. Нужна вакцина от кори, регидратационные соли, антибиотики.
– О'кей, о'кей. Я всё достану. Привезу, когда приеду.
– К тому же радио не работает. А у нас холера.
– О'кей. Слушай. Это никуда не годится. Ты начинаешь истерить. О'кей, о'кей. Давай, выпей коктейль. Расслабься. Я знаю, о чем ты думаешь, но этого не произойдет, о'кей? Корабль вот-вот прибудет в порт. Ты в начале списка. Получишь все необходимое в течение двух недель. О'кей?
– Может, сам приедешь и посмотришь?
– Хорошо, приеду и сам посмотрю. Внезапно он засомневался.
– Ты уверена, что будет много беженцев?
– Это вполне возможно.
Андре огляделся и отвел меня в сторонку.
– Послушай, это я тебе говорю неофициально, о'кей? Думаю, нам еще долго придется ждать этого корабля с грузом. Думаю, ты правильно сделала, что начала дергаться.
– И что мне делать?
– Думаю, нужно найти конкретные доказательства, что нас ждет массовый приток беженцев, о'кей? За последние несколько лет слишком много раз поднимали ложную тревогу. Это как с тем мальчиком из сказки, который кричал “Волк, волк!”. Финансирующие ассоциации не горят желанием помогать Намбуле. Доклад из Абути помог бы делу, но на это понадобится три недели, а то и месяц. Лучше всего, если ты сможешь что-нибудь разузнать через свои каналы, достать убедительные свидетельства, о'кей? Может, послать кого-нибудь в Кефти?
– Ты знаешь, что нам запрещен въезд.
– Конечно, конечно. Знаю. В любом случае подумай о том, что я сказал. Только не вздумай ехать сама. Пошли гонца. А теперь пойдем выпьем. Вечеринка у Паттерсона!
– Извини, я не могу. Постарайся приехать в Сафилу как можно скорее.
Я попрощалась и поблагодарила Паттерсона. Джун уже ушла. Малькольм решил остаться на неопределенное время и разрешил мне взять джип – сказал, что кто-нибудь его подвезет. Я пошла через лужайку и чуть не ткнулась в Джейкоба Стоуна, который стоял на подъездной дорожке.
– Уже уходишь? Пойдем покурим.
Мы сели на капот его машины. Джейкоб, высокий врач-еврей с густой черной бородой, приехал сюда, еще когда Намбула была мирным мусульманским государством, а премьер-министр – юристом, получившим образование в Великобритании. Как и О'Рурк, он был врачом одной из неправительственных организаций. Через два года, когда был объявлен шариат, все изменилось.
Джейкоб был свидетелем того, как ампутацию производили ржавым мечом. Он присутствовал на одном из тех публичных мероприятий, когда преступнику на глазах у толпы отрубали правую руку до локтя и левую ногу до колена. Джейкоб открыл больницу для людей, ставших инвалидами таким образом. Насмотревшись на ужасы гангрены, он предложил правительству фундаменталистов свои услуги в качестве хирурга. Он предложил выполнять ампутации в стерильных условиях, под наркозом. Они согласились.
Джейкоб забивал косяк, как обычно, с видом мастера и одновременно с беспокойством на лице, а я рассказывала о своих проблемах. Он сильно постарел с тех пор, как я встретила его в первый раз. Я спросила, уверен ли он, что поступает правильно. Мог ли он своей человечностью бороться со зверствами и несправедливостью и облегчить участь людей? “Человечность – основа всего, она есть в каждом из нас”. Джейкоб был под кайфом – явно не первый его косяк за сегодня.
– Такие как я не в силах сдвинуть гору. Но мы можем подняться по склону горы и сделать все возможное. Если в сердце есть любовь... Рози, посмотри на луну. Мы не можем попасть на луну, но это не значит, что мы не можем доехать до Сидры.
Бедный Джейкоб. Сейчас он кочует между домом и дорогой частной психиатрической клиникой “Клойстерс” в Котсвольдсе.
В тот вечер он посоветовал мне пойти и прислушаться к своему сердцу – пусть оно подскажет, что верно, что нет. Джейкоб сказал, что каждый добрый поступок имеет значение; даже если я спасла жизнь одного человека, я уже сделала добро, и значит, живу не напрасно.
– Но речь идет о жизнях тысяч людей. Система работает медленно, необходимо соблюсти сотни формальностей. Что мне делать?
И тут у него впервые появилась эта идея.
– Используй свои знакомства среди знаменитостей.
– Ты о чем? Какие знаменитости?
– Ты говорила, что в Лондоне у тебя была куча знакомых в шоу-бизнесе. Это прекрасная возможность. Возвращайся и попроси их о помощи. Ты можешь организовать собственную благотворительную акцию, выступить по телевидению. Устрой большую шумиху. Так ты сможешь очень быстро добиться реакции. Если Сафила попадет во все газеты, катастрофа будет предотвращена. Подумай об этом. Саранча. Это просто сенсация. – Он вдруг громко чавкнул и хлопнул в ладоши. – Отличная история!
– Но я приехала сюда именно потому, что хотела распрощаться со всем этим миром шоу-бизнеса раз и навсегда!
– Тут уж ничего не поделаешь. Так устроен современный мир.
Он сделал глубокую затяжку.
– Участие звезд – причина успеха любого начинания, – сказал он и передал мне самокрутку.
Какое-то время мы курили в тишине. Потом он спросил:
– Тебе это нужно?
– Как ты можешь спрашивать такое? – прошептала я.
– Значит, все средства хороши. Сделай это. Будь прагматичной.
В тот вечер я еще долго не могла уснуть и лежала в кровати с открытыми глазами. Представила себе, что сейчас творится в лагере: в темноте, спотыкаясь, бредут вниз по холму новые беженцы; ждут погребения обернутые мешковиной тела. Мне нельзя покидать лагерь и возвращаться в Лондон. Неужели это единственный выход? Я еще не дошла до пределов отчаяния, чтобы вернуться с протянутой рукой.

Глава 13

На следующее утро я отправилась к Малькольму в офис. Он стоял у окна и читал телекс. На нем была розовая футболка с надписью: “Парашютисты делают это в штанах”. Он протянул мне телекс.

“Содействие”, Великобритания, Лондон
Мы обеспокоены Вашим сообщением о наплыве беженцев в Сафилу. Ожидайте задержек поставки продовольствия. Доктору Бетти Коллинг-вуд разрешено остаться до дальнейшего уведомления. Мы сделаем все возможное, но необходимо подтверждение слухов и конкретные факты. Ждем ответа ООН, официальных агентств. Держите нас в курсе дальнейших событий.

Хорошо, что мы получили хоть какой-то ответ, но я сомневалась, что “Содействие” сможет что-то сделать. Даже если бы у них имелись запасы продовольствия на экстренный случай, каким образом они бы организовали поставку? Ведь у них нет денег. Мы могли бы ждать очередного корабля до бесконечности. Я снова завязла в трясине. И не могла двинуться с места.
Я села и написала отчет для Понтера. Попросила Малькольма, чтобы тот отвез отчет в ООН и проследил, чтобы они связались с офисом “Содействия” в Лондоне. Мне нужно было возвращаться в Сафилу.
Бетти обрадовалась, что ей разрешили остаться. За ужином она твердо решила всех развеселить и сыграть местного Санта-Клауса. Когда я вошла в столовую, она оживленно щебетала:
– Так, так. Что мы придумаем на рождественский ужин? В этом году все должно быть как положено. – Все в изумлении уставились на нее.
– Индюшку можно купить на рынке, как в прошлом году. Но на этот раз я не собираюсь ее резать! Ха-ха-ха. Еще у меня есть отличный рецепт начинки – из хлебных крошек, помидоров и чеснока с яйцом и лимонным соком. Конечно, жаль, что у нас нет грибов. Кто-нибудь просил родственников прислать рождественский пудинг? Нам нужно два или три.
О'Рурк схватился за голову.
– Сладкую кукурузу достанем. Колбасу возьмем из “Хилтона”. О, а как же брюссельская капуста? Что за Рождество без брюссельской капусты?
– Сделаем сами, склеив листья, – предложил О'Рурк.
В лагере меня ждало еще одно нововведение – у входа в столовую расположился человек с грибковой инфекцией на ноге. Как только кто-нибудь из нас проходил мимо, он начинал кричать и обвиняюще тыкать пальцем в свою ногу.
– Мы отправили его обратно в деревню, но он все время возвращается. Он из Сафилы, – объяснила Сиан. – Его нога безнадежна. Запущенная инфекция. Мы предлагали отвезти его в больницу в Сидру, но он не хочет. Говорит, боится, что ампутируют ногу.
– Я ее ему кухонным ножом ампутирую, если он так и будет сидеть, – сказал О'Рурк. – Бетти, я придумал, из чего сделать начинку.
– Ради бога, Роберт, – сказала Линда. – Мне не нравятся твои шуточки про африканцев.
Линда всегда ко всему относилась серьезно. В школе она, должно быть, была звездой женской хоккейной команды – стройная, напряженная, как струна, с очень прямой спиной.
О'Рурк закурил и уставился в одну точку.
В столовую вошел Мухаммед. Увидев его, я вздрогнула. Щеки у него впали, кожа вокруг глаз натянулась.
– Боже, Мухаммед, ты выглядишь ужасно.
– Рацион сократили вдвое, Рози.
Мне пришло в голову, что Мухаммед нарочно недоедает, чтобы заставить нас действовать. Мы спустились в лагерь. Я пристально всматривалась в лица поселенцев. Мне казалось, что многие похудели и ослабели. Или, может, воображение разыгралось?
В спасательном центре я взяла таблицы с указанием роста и веса беженцев и направилась в хижину, чтобы показать их Мухаммеду. Но его там не оказалось. Вместо него я обнаружила О'Рурка, который кипятил воду для чая. Он сказал, что Мухаммед вернется через минуту.
Я села на одну из кроватей и стала изучать таблицы. Подошел О'Рурк и встал за моей спиной, разглядывая графики.
– Кто их составлял? – спросил он. – Этого не может быть.
Указывая на один из графиков, он случайно коснулся моей руки.
– Это провокация. На самом деле всё не так плохо. Я повернулась и взглянула на него. Он смотрел на меня в упор. У него были зеленовато-карие глаза. Я смутилась и уткнулась обратно в таблицу.
– Значит, в ООН сказали ждать? Что ж, типично. А что думает Малькольм? – спросил он.
– Осторожничает. Считает, что я преувеличиваю. О'Рурк покачал головой.
– Пытается сохранить нейтралитет. Вернулся Мухаммед и произнес:
– Нужно действовать.
Со всех сторон на меня лились потоки ложной информации. Я не знала, что и думать. Жители Кефти явно пытались представить ситуацию в невыгодном свете, от ООН не было никакого толку.
– Андре говорит, кто-то должен съездить в Кефти и посмотреть, что к чему, – сказала я.
* * *
Мухаммед отправился на поиски солдат НОФК – Народного освободительного фронта Кефти, чтобы обсудить с ними сложившуюся ситуацию. По закону солдатам не разрешалось находиться в лагере без формы – как бы мы тогда отличили их от простых беженцев? О'Рурк стоял в противоположном конце комнаты. Я не совсем понимала, что он здесь делает. Он всегда был рядом, когда происходило что-то важное. Хорошо, что он пришел меня поддержать.
Через несколько минут вернулся Мухаммед. В хижине было четыре кровати, сделанные из бревен, перевязанных веревками. Они были расставлены в форме подковы. Солдаты заходили и садились на кровати, некоторые остались стоять.
Мухаммед разговаривал с ними и переводил ответы.
– Они говорят, что могут показать места размножения саранчи и беженцев, которые направляются к нам, спасаясь от голода. Они встретят нас на границе, со своими машинами.
– Сколько времени это займет? – спросила я. Солдаты стали переговариваться.
– Может, день или два.
– Если мы соберемся ехать, – сказала я, – нужно действовать без промедления – завтра или послезавтра. Сделаем снимки и отправим их в Эль-Даман, в штаб ООН.
– Посмотрим, можно ли будет поехать завтра, – сказал Мухаммед.
– Подождите, подождите. В Кефти война, – вмешался О'Рурк. – Мы сильно рискуем? Что может случиться?
– Мины, налеты с воздуха, засады войск Абути, – ответил Мухаммед. – Всего-то.
– В таком случае чего мы ждем? – сказал О'Рурк.
– Серьезно, это очень опасно? – спросила я Мухаммеда.
Последовало обсуждение.
– Нам придется проехать от границы к подножию холма, спуститься в ущелье и дальше – по равнине в горы. Дорога от границы к ущелью разминирована, мины не попадались уже много месяцев. Мы поедем вслед за грузовиком, так что, если наткнемся на мину, они ее детонируют, и мы будем в безопасности.
– В отличие от ребят в грузовике, – сказал О'Рурк.
– Они солдаты, это война, – ответил Мухаммед.
– А налеты с воздуха? – спросила я.
– Авиация не приближается к границе – по договоренности с Намбулой. Из ущелья выедем уже ночью. Ночью истребители не летают.
– А засады?
Мухаммед что-то сказал солдатам. Они засмеялись.
– Там нет засад. Дорога хорошо охраняется.
– На них можно положиться? – спросила я. – Они хотят, чтобы мы поехали с ними?
– Я не позволил бы им вас обмануть, – сказал Мухаммед.
– Значит, бояться нечего? – спросила я.
– Я объяснил тебе, как обстоят дела. Не думаю, что мы подвергаемся огромному риску, но тебе ехать не советую. Я поеду сам.
– Какой смысл, если ты поедешь один? Ты – беженец, твое слово ничего не стоит. Должен поехать кто-то из нас.
– Я поеду, – вызвался О'Рурк.
– Нет. Поеду я, – сказала я.
Мы оба хотели участвовать в этом. Цель оправдывала риск – мы должны были знать, что нас ждет, что ждет Сафилу. В современном мире мы редко сталкиваемся с настоящими приключениями, а это было самое настоящее приключение. Мы вели себя отчаянно и храбро, но преследовали и собственные, эгоистические цели.
– Рози, тебе незачем ехать, – сказал Мухаммед. – Пусть лучше поедет доктор с Запада. Он оценит ситуацию и, если произойдет несчастный случай или кто-нибудь заболеет, сможет помочь. Я буду переводчиком.
– Мне придется общаться с представителями ООН. Если я хочу убедить их, мне йадо увидеть всё собственными глазами, самой сделать фотографии.
– Лучше пусть едет мужчина.
– С какой стати?
– Значит, поедем послезавтра, – наконец произнес О'Рурк. – Втроем.
За ужином все возмущенно обсуждали мою поездку в Эль-Даман. Наш план поехать в Кефти встретил неоднозначную реакцию.
– Если вас подстрелят по дороге, кому-то придется вытаскивать вас оттуда, – сказала Линда. – Подумайте, как отразится на репутации агентства сообщение о том, что персонал “Содействия” разъезжает по Кефти в компании повстанцев, врагов правительства Абути.
– А если в новостях Би-би-си покажут умирающих от голода беженцев Сафилы, это хорошо отразится на репутации агентства? – сказал О'Рурк.
– Это совсем другое, – возразила Линда.
– Ты считаешь, что легче прокормить тысячи голодающих, чем вытащить три трупа из Кефти?
– Ради бога, Роберт, – вздохнула Линда.
– Проклятье, атмосфера накаляется, пойду-ка я лучше в хижину, надену бронежилет и заберусь под одеяло, – пробормотал Генри и вышел из столовой.
– Я не хочу, чтобы вас убили, – сказала Шарон. – Не стоит так рисковать.
– Нас не убьют, – вмешалась я. – Мы всё обсудили с Мухаммедом и солдатами Освободительного фронта.
– По-моему, риск вполне оправдан, учитывая, чего мы планируем добиться, – произнес О'Рурк.
– Знаете, мои дорогие, все это очень хорошо. Только помните, там идет война, – сказала Бетти.
Вернулся Генри и принес бутылку бренди. Наверное, берег для особого случая. Он долго разливал по чуть-чуть в оранжевые пластиковые стаканчики. Все понемножку выпили – даже Линда, даже Бетти.
Спустя какое-то время О'Рурк сказал:
– Это опасный, необдуманный, безответственный, преступный и рискованный план.
– Согласна, совершенно безответственный, – добавила Линда.
– Безрассудная, опрометчивая, самовольная, неосмотрительная, предательская затея, – сказала я.
– Надо ехать, – сказал О'Рурк.
В дверь моей хижины громко постучали.
– Черт, что происходит? У тебя что, мужчина под кроватью? Негр? – Генри вломился в хижину с бутылкой джина и пакетом сухого апельсинового сока.
– Слушай, у тебя есть бутылка воды? – спросил он. – Я подумал, пока ты еще состоишь из одного кусочка, руки-ноги на месте, такая красивая, как богиня, надо выпить по маленькой в последний раз.
Внезапно меня захлестнула волна нежности – наверное, потому, что мне было страшно. Я обняла его.
– Спокойно, спокойно, старушка. Хочешь, вернемся к остальным – или посидим здесь?
Генри уже достаточно принял. Когда он был пьян, то становился серьезным, что было для него нехарактерно.
– Ты уверена, что эта безумная, необдуманная, фанатичная, поспешная благотворительная миссия того стоит?
Сегодня все будто помешались на длинных цепочках прилагательных.
– Не виляй, Генри. Говори, что у тебя на уме.
– Дорога заминирована. С неба падают бомбы. Если тебя поймают, лишишься работы. Опять бросаешь лагерь на четыре дня. Это того стоит, старушка?
– Я бы не поехала, если бы не была уверена. Он уже отхлебывал прямо из горла.
– Мне бы твою уверенность, старушка. Должен сказать, меня беспокоит, кого ты выбрала себе в компаньоны.
– Но Мухаммед – прекрасный человек.
– Я имею в виду не Мухаммеда, а нашего секс-символа.
– Кого?
– Нашего секс-символа, доктора. Значит, он ревнует к О'Рурку.
– О'Рурк – не секс-символ. – На самом деле я так не думала. – Он добрый, умный, ответственный, серьезный, упорный, смелый человек. Он любит командовать, но никогда не переступает черту. И ты знаешь, что он должен поехать со мной.
– Знаю, знаю. Нужный человек. Кто-то должен пришивать оторванные руки, ноги. Я этого не умею. К тому же надо оставить кого-то в лагере за старшего, но не доктора. Бетти тоже нельзя поехать – она доктор, но не мужчина. Безумие какое-то.
Похоже, Монтега занесло. Он уже совсем не соображал, что говорит.
– Ты прав. Поэтому О'Рурк должен поехать.
– Донжуан долбаный.
– Не будь идиотом. Между мной и О'Рурком ничего нет, и он не донжуан. К тому же не тебе клеветать на него – учитывая твои грязные любовные делишки.
Он захихикал.
– Это другое.
– То же самое.
– По-моему, лучше мне поехать вместо тебя.
Я не помню, чтобы Генри раньше так напивался. Я и забыла, что он совсем еще мальчишка. Он был напуган. Может, он боялся оставаться в лагере за главного?
– Я уезжаю всего на четыре дня. С тобой все будет в порядке. Вот увидишь, скоро все будет позади. Ты прекрасно знаешь, что делать.
Вдруг он плюхнулся на кровать, обнял меня за шею и уткнулся Головой в плечо, как маленький ребенок.
– Я боюсь, Рози. Все рушится. Не хочу, чтобы ты подорвалась на мине. Не хочу, чтобы все полетело к чертям, чтобы повсюду валялись мертвяки и умирающие с голоду.
Куда делся прежний Генри – храбрец и задира? Но таким он мне нравился больше. Я погладила его по голове и стала успокаивать, как ребенка.
Сорок минут назад мы пересекли границу между Намбулой и Кефти. О'Рурк нервничал – обычно он вел машину, придерживая руль снизу и выставив локоть в окно, а сейчас крепко вцепился в руль, повернув его влево. Я изучала его колени, которые чуть касались моих. Он был в джинсах, я – в хлопковых брюках. Это отвлекало меня от происходящего. Мы следовали за грузовиком Освободительного фронта на расстоянии двухсот ярдов, точно по отпечаткам колес. В грузовике сидели трое повстанцев и Мухаммед – он настоял на том, чтобы ехать с ними до опасной зоны. С нами в “тойоте” ехали двое солдат – на заднем сиденье. Мы планировали добраться до опасной зоны и дождаться темноты. Потом Мухаммед пересел бы к нам, и мы отправились бы дальше с притушенными фарами. Сейчас было три часа дня, солнце палило вовсю.
Дорога пошла в гору. Мы выехали из пустыни, по обе стороны дороги появились кусты и деревья. Повеяло прохладой и свежестью, в воздухе ощущалась сырость. Грузовик исчез за поворотом. И тут послышался глухой взрыв. О'Рурк резко затормозил.
Над деревьями клубился черный дым. Двое солдат позади закричали, выпрыгнули из джипа и бросились в кусты слева от нас.
Я потянулась к дверной ручке.
– Оставайся в машине, – тихо произнес О'Рурк.
– Вдруг это засада? Мы должны выйти. – Я тоже говорила шепотом.
– Подожди.
– Мы должны догнать их, там Мухаммед...
– Подожди.
И тут раздался второй взрыв. Воздух перед нами стал плавиться, как над раскаленным асфальтом. Мы ждали, застыв в напряжении. Казалось невероятным, что все произошло так быстро.
– О'кей, – спустя какое-то время произнес О'Рурк. Он завел мотор. Мы медленно ехали по следу грузовика, ожидая увидеть за поворотом нечто ужасное.
– Господи Иисусе!
Кабину отнесло футов на пятьдесят от кузова. Слева на обочине валялась оторванная нога. Кузов грузовика перевернулся, сбоку зияла дыра. Из нее торчала джеллаба Мухаммеда, забрызганная кровью. Одна нога безжизненно свисала; из другой, оторванной ниже колена, хлестала кровь. О'Рурк схватил сумку и выскочил из машины. Я открыла дверцу со своей стороны.
– Выйди с этой стороны и следуй за мной.
Я сделала как он сказал. Мы приблизились к Мухаммеду. Он был в сознании, но говорил бессвязно.
О'Рурк затянул жгут над коленом Мухаммеда. Обрубок все еще истекал красной артериальной кровью. Я отвернулась, меня вырвало. В глазах потемнело. На минуту мне показалось, что я упаду в обморок.
– Присядь. Не смотри.
– Я пойду проверю кабину, – сказала я и направилась вверх по дороге мимо грузовика.
– Подожди, – сказал О'Рурк. Я не останавливалась. Мне казалось, я веду себя нормально. Он прикоснулся к моей руке. Развернул меня к себе лицом и схватил за плечи. Он очень спокойно смотрел на меня. – Подожди, – сказал он. – Стой здесь. Две минуты. Стой и следи за мной.
Он вернулся к грузовику, достал что-то из сумки и сделал Мухаммеду укол. Мухаммед лежал на скамейке в грузовике; нижняя часть его тела свисала из пробоины в кузове. О'Рурк поднял то, что осталось от его ног, и положил его на сиденье. По рубашке О'Рурка расползалось темное пятно пота. Его руки были по локоть в крови. Он вытер ладони о джинсы и взглянул на меня.
– Всё в порядке. – Он энергично улыбнулся, как будто мы участвовали в конкурсе на выживание и пока были впереди всех. Потом подошел ко мне, обнял за плечи и повел к кабине. – Так. Не смотри, пока я сам не узнаю, что там.
Колеса отлетели, и кабина держалась на нишах. О'Рурк открыл дверь и забрался внутрь. Я заглянула ему через плечо и увидела водителя – его голова разбилась в лепешку о приборную доску. Он истекал кровью и какой-то прозрачной жидкостью. Кровь быстро сворачивалась. Старшего солдата будто переломили пополам. Я снова отвела взгляд.
– Оба мертвы, – произнес О'Рурк, выходя из кабины. – Где третий?
Мы нашли его в кустах неподалеку. В животе у него торчал кусок металлической обшивки кузова. Я помогала О'Рурку, приносила необходимые инструменты из медицинской сумки. Темнело. Мы перетащили солдата к грузовику – я держала его за ноги. Железяку О'Рурк не тронул. Кровавое пятно расползалось по одежде, как чернильная клякса, темнея по краям. Мы подняли солдата в кузов: я поддерживала его за ноги, а О'Рурк залез наверх. Потом вслед за ним забралась и я. Мы положили солдата на скамейку напротив Мухаммеда. О'Рурк накрыл его одеялом. Он все еще был без сознания. О'Рурк вколол ему обезболивающее.
Я села на скамью рядом с Мухаммедом. Положила его голову к себе на колени и провела рукой по волосам. Он весь горел и тяжело дышал. Хорошо, что он пока не понимает, что с ним случилось.
– Думаешь, с ним будет все в порядке? – спросила я.
– Возможно, – прошептал О'Рурк.
И тут до меня дошло: я была инициатором этой поездки, и, значит, я во всем виновата. Я виновата в том, что Мухаммед потерял ногу. Все завертелось перед глазами. Целую вечность спустя я услышала голос О'Рурка: “Теперь всё хорошо, хорошо”. Я лежала под одеялом, было темно. О'Рурк стоял передо мной на коленях – я видела его лицо в свете карманного фонаря. Тут я вспомнила, что случилось. О'Рурк протянул мне воды.
– Мы должны отвезти Мухаммеда обратно в Сафилу, – сказала я. – Ему можно двигаться?
– Шшш. Успокойся.
– Думаешь, нам надо вернуться в лагерь?
– Мне кажется, мы всего в нескольких милях от Ади-Вари. Думаю, надо отвезти его туда. Будем надеяться, что там есть больница; если нет, возьмем подкрепление и вернемся в Сафилу.
– Поедем на машине?
– Нет.
– Значит, подождем до рассвета и пойдем пешком?
– Да, наверное. Мухаммеда понесем.
– А солдат?
– Он не доживет до утра. Если вынуть кусок металла из живота, он умрет сейчас. Если оставить все как есть – умрет завтра утром.
В грузовике стоял тошнотворный металлический запах крови. Курить было нельзя – по полу был разлит керосин. Мы вылезли из кузова и закурили. Можно было бы развести огонь и сделать чаю, но риск был слишком велик – нас могли заметить с воздуха. Так что мы поели хлеба и выпили немного воды. Снова забрались в грузовик, сели на скамью рядом с Мухаммедом и завернулись в одеяла. В “тойоте” было бы намного удобнее, но мы не хотели передвигать раненых. Мухаммед лежал тихо, но солдат бредил и часто вскрикивал.
Мы изучили карту – до Ади-Вари было всего четыре мили. О'Рурк предложил мне снотворное, но мне хотелось быть начеку. Но, наверное, он все-таки подсыпал что-то мне в воду, потому что я моментально отключилась и проснулась только утром. Но помню, как перед сном я прислонилась к нему, как он обнял меня – крепко, даже слишком крепко. Меня переполняли смешанные чувства – волнение, шок, чувство вины и ужас. Но в то же время я ощущала странное ликование – оттого, что осталась в живых.

Глава 14

Меня разбудил серый свет, проникавший сквозь брезент. Когда случается несчастье, самое страшное – момент после пробуждения. Голова после сна чистая, но стоит открыть глаза – и тут же вспоминаешь.
Мухаммед и солдат впали в кому. О'Рурка нигде не было. Я вылезла из грузовика и пошла в туалет – в кусты. У меня началась паранойя. Мне казалось, что это я во всем виновата, что я – ужасный человек.
Я вернулась к грузовику. О'Рурк стоял и потирал затылок. С одной стороны его волосы торчали, как утиный хвостик. Лицо покрылось щетиной. Но он надел чистую рубашку и был похож на цивилизованного человека. Своим видом он внушал мне, что контролирует ситуацию.
Я приблизилась к нему. Он обнял меня и начал баюкать.
– Ты в порядке, боец?
Я промолчала. Он отвел меня в “тойоту”, посадил в кабину и стал разговаривать со мной. В то утро он обращался со мной очень ласково. Думаю, с несчастьем тяжелее всего совладать, когда чувствуешь вину или стыд. Невозможно вообразить себя героем. Представляю, какие муки испытывают люди, ставшие причиной несчастного случая. Но из самой жуткой ситуации можно выйти целым и невредимым, если убедить себя, что ты ни в чем не виноват. Мне повезло, что со мной был О'Рурк. Он напомнил мне, что каждый из нас сам решил ехать. Мы взвесили все за и против и пришли к выводу, что цель оправдывает средства. Все понимают, что чудовищные несчастья подстерегают нас на каждом шагу, но когда что-то подобное случается с нами или нашими близкими, нельзя терять веру в мир и в себя. Мир не изменился, не стал хуже или лучше. Просто мы начали лучше понимать законы жизни.
– Я не смогу взглянуть Мухаммеду в лицо, – сказала я.
– Нет, сможешь, – ответил О'Рурк. – Вот увидишь. Он сильнее нас с тобой. Он не придаст этому такого значения.
Как потом оказалось, О'Рурк был прав. В Африке потерять ногу – не такая трагедия, как на Западе. Мой знакомый врач-протезист из Красного Креста рассказывал, как его пациенты в швейцарской клинике примеряли тысячи протезов, прежде чем находили тот, который был бы незаметен под брюками. Зато его пациенты в Кефти прикрепляли первую попавшуюся деревянную ногу, и больше он их не видел. Главное, чтобы нога была, – значит, можно продолжать жить дальше. И они не заботились о том, чтобы скрыть недостаток. Может, дело в войне – на мину можно было наткнуться на каждом шагу. Но мне казалось, что африканцы ценят внутренний мир человека гораздо больше, чем мы.
Забравшись в кузов грузовика, я увидела, что Мухаммед очнулся и сел. Я была в шоке: впервые после взрыва я увидела его при дневном свете, в грязной джеллабе, посеревшей от дыма, покрытой засохшими сгустками крови.
– Рози. – Он протянул руку. – Я стал инвалидом войны. Теперь ты будешь любить меня еще сильнее?
Я взяла его за руку, но не смогла произнести ни слова.
– Не расстраивайся. Прошу тебя. Ты должна радоваться, что я жив. Видишь, я жив, я с тобой, хоть у меня и нет ноги.
– Заткнись. Тихо.
Я подумала: какой же О'Рурк грубиян – испортить такой момент! Но тут услышала самолет – отдаленный гул с востока. Уже через несколько секунд гул перерос в оглушительный рев – такое впечатление, будто самолет находился в грузовике рядом с нами. Я застыла на месте. Сейчас случится ужасное, подумала я, сейчас начнется бомбардировка и мы все умрем. Солдат очнулся, вздрогнул и закричал от боли. О'Рурк наклонился и зажал ему рот. Мухаммед сидел, закрыв глаза и сложив руки на животе. Мы ждали, что вот-вот раздастся взрыв. Но шум начал стихать – похоже, самолет пролетел мимо. Наконец наступила тишина.
– Я думал, им не разрешено подлетать так близко к границе, – произнес О'Рурк удивительно спокойным голосом.
– Теперь они знают, что мы здесь, – сказал Мухаммед.
– Мы должны двигаться вперед, – сказал О'Рурк.
– Но как... как же солдат? – спросила я. Он лежал тихо, но глаза сверкали, как у безумного. Он был в шоке.
– Оставь его, оставь – он умрет, – сказал Мухаммед.
Солдат не понимал по-английски, но его зрачки расширились от ужаса.
– Мы не можем оставить его в таком состоянии – это бесчеловечно, – сказал О'Рурк.
– Вы не понимаете. Мы в Африке, здесь идет война. Он солдат, – ответил Мухаммед.
– Но он мучается от боли, – сказала я.
– Вы можете прекратить его мучения, – ответил Мухаммед.
О'Рурк промолчал. Очевидно, у него были лекарства.
– Вы не можете убить его, – сказала я.
– Мы просто ускорим естественный процесс, – возразил Мухаммед.
– Подождем, – сказал О'Рурк.
– Доктор, если бы вы не вмешались, этот человек был бы уже мертв. Вы в самом сердце Африки, здесь вы не можете применять западные стандарты медицины.
– Если бы я этого не сделал, вы были бы мертвы.
– Это не имеет отношения к нашему спору.
– Как вы можете так говорить? – О'Рурк рассердился. – В ваших рассуждениях нет никакой логики.
– Позвольте не согласиться.
– Пошел ты, Мухаммед! – закричал О'Рурк. – Ты подстраиваешься под ситуацию. Это глупо.
– Мы говорим о жизни этого человека. Я предлагаю выход из положения. То, что случилось со мной, не имеет к нему никакого отношения, так же, как и любое другое увечье.
– Ты рассуждаешь нелогично.
– Разве логика не меняется в зависимости от обстоятельств?
– Ради бога! – взорвалась я. – Вы ходите кругами. Давайте решим что-нибудь.
Мы решили перенести Мухаммеда чуть вперед, а потом вернуться за солдатом. Перед нашим уходом О'Рурк дал ему снотворное. Мы взяли Мухаммеда под руки и так попытались двигаться. Но ничего не получилось – здоровая нога с трудом выдерживала вес тела. О'Рурк принес носилки, мы уложили Мухаммеда и понесли его. Он был на удивление легким.
Мы вошли в лес. Вокруг росли низкие, сучковатые деревья. Ветви пропускали мягкий свет солнца и образовывали причудливый рисунок на траве. Все происходило как во сне. Я не могла поверить, что идет война. Примерно через полмили мы заметили большое дерево с круглой кроной, похожее на шелковицу. Мы положили Мухаммеда в тень, оставив ему немного воды, и направились обратно.
Возвращаться к машинам было совершенно неразумно. Это было опаснее, чем все наши предыдущие затеи. Мне было очень, очень страшно. Всю дорогу я молчала. Когда мы уже прошли половину пути, снова послышался гул самолета. Мы вытянулись на траве в тени кустарника. Шум становился все ближе, и вот пронеслись два самолета – совсем низко, прямо над нашими головами. Земля под нами вибрировала и дрожала от шума. Я схватила О'Рурка за плечо, вцепившись в него ногтями. Серое брюхо самолета заслонило небо над моей головой. Раздался взрыв, и мы зарылись лицом в траву. Мир вокруг раскололся на части, затрясся, задрожал, завертелся.
* * *
Мы были живы. Мы лежали на земле. Зато от нашей “тойоты” и грузовика осталась лишь груда металлических щепок, заполнивших кратер примерно в пятидесяти ярдах от нас. Странно, но мне в голову лезли эгоистичные мысли. Я могла думать только о том, что теперь у меня будут неприятности: я взяла “тойоту”, принадлежавшую агентству, поехала в Кефти, и ее разорвало на кусочки.
– Ну вот, наша маленькая моральная дилемма решена, – пошутил О'Рурк.
От солдата ничего не осталось. Мы поискали тело, но ничего не обнаружили. Оказалось, что рано утром О'Рурк похоронил двух солдат в неглубоких могилах на окраине леса. Могилы были целы.
Когда Мухаммед увидел, что мы невредимы, он улыбнулся так радостно, что, казалось, его лицо вот-вот треснет. Никогда еще я не видела его таким счастливым. Он обнял нас и вытер слезу.
– Думаю, теперь Аллах показал вам, что к чему, – сказал Мухаммед.
– Что?
– Все-таки логика была на моей стороне.
У нас не было припасов, только вода, сумка О'Рурка и кусок сыру. Было девять часов. Надо было двигаться вперед, пока не поднялось солнце. Но мне казалось, что мы не должны уходить просто так. Надо было почтить память солдат. Мухаммед и О'Рурк посчитали меня ненормальной, но я заставила их помолиться вместе со мной. Я с трудом вспомнила слова молитвы: “Господи, отпусти рабов своих с миром”.
Мы шли пешком, пока впереди не показались горы Кефти – иссиня-черные, угрюмо нависшие над ущельем. Ласковое солнце освещало зеленую поляну, щебетали птицы – как будто мы в воскресный день отправились на неспешную прогулку. Меня вдруг переполнило ощущение безграничной свободы, точно я оторвалась от земли и сейчас воспарю в воздух. Думаю, другие чувствовали то же самое.
Внезапно О'Рурк затрясся от смеха.
– Твой обряд, Рози, – сказал он. – “Господи, отпусти рабов своих с миром”. Это неправильно. Они же только отправляются к Господу. Значит, должно быть: “Господи, прими рабов своих”.
Мне вдруг показалось, что это самые нелепые слова, которые я только слышала в жизни. Мы с Мухаммедом тоже начали истерично смеяться и повторять: “Господи, прими рабов своих”. Носилки пришлось опустить. Мы просто падали от смеха, хватаясь за животы и сгибаясь пополам. И тут в ста ярдах раздалась пулеметная очередь.
Это были солдаты Освободительного фронта из Ади-Вари. Они искали нас. Их было восемь человек. Солдаты вывели нас на надежную тропу и понесли Мухаммеда на носилках. Дорога резко пошла в гору – мы прошли две мили и вернулись на главную трассу, по которой ехали через границу. Тропа заворачивала и огибала холм. Впервые мы смогли разглядеть ландшафт: темная холмистая местность, разорванная на две части глубоким красным ущельем; позади нависают горы, покрытые лесом. На краю ущелья сгрудилось несколько домишек – поселок Ади-Вари. Жестяные крыши яркими, слепящими бликами отражали солнце.
Нас ждал грузовик, который сразу же направился в больницу. Больница Ади-Вари – квадратная постройка, окруженная большим зеленым двором, – была намного чище и опрятнее, чем госпитали Намбулы. Жители Кефти вообще были более организованны, многие получили хорошее образование. О'Рурк разговаривал с местными врачами. Убедившись, что с Мухаммедом все будет в порядке, я сказала О'Рурку, что хочу поговорить с людьми из Освободительного фронта насчет саранчи. О'Рурк предложил мне немного отдохнуть, но я отказалась. Я была рада, что он отпустил меня и не стал со мной возиться.
Я уже собралась уходить, но тут подошла медсестра и сказала, что Мухаммед хочет поговорить со мной. Он был в палате один; лежал на спине, запрокинув голову. В стене виднелись пулевые отверстия и квадратная дыра, наполовину обнажавшая железный решетчатый каркас.
– Мне нужно тебе кое-что сказать, – загадочно произнес он.
Я опустилась на кровать.
– Есть одна женщина, – прошептал он. – Ее зовут Худа Летей. Запомнишь? Худа Летей. – Его лихорадило. – Я хотел попросить... может, ты...
– Что? – поторопила его я.
– Расспроси о ней. Найди ее, когда будешь в горах.
– Конечно. Кто такая Худа?
– Эта женщина... – Да?
Он закрыл глаза.
– Не беспокойся, я найду ее.
– Ее зовут Худа Летей. Она доктор экономических наук.
– Как мне ее найти?
– Думаю, она может быть среди беженцев, в горах. Я хотел сам ее отыскать.
– Не волнуйся. Я расспрошу о ней.
– Она была моей студенткой в университете Эзареба.
– Почему ты хочешь, чтобы я нашла ее? Он отвернулся, будто ему стало стыдно.
– Я собирался на ней жениться. Собирался жениться. Я знала: Мухаммед всегда держит слово.
– Что случилось?
– Ее родители были против. Они нашли ей богатого жениха. Она не осмелилась пойти наперекор их воле.
– Как мне найти ее?
– Она очень красивая.
– А поконкретнее?
– Летей – ее девичья фамилия. После замужества она взяла фамилию Имлахи. Я только хочу убедиться, что она в безопасности. Она родом из Эзареба. У нее длинные темные волосы, необычайно блестящие, и она постоянно смеется. Если ты найдешь ее и окажется, что она больна... или осталась одна... может быть, ты согласишься...
– Я привезу ее, – сказала я. У Мухаммеда, как и у всех нас, была мечта.
– Спасибо.
Мухаммед был не похож на самого себя. Его дух был сломлен. Он должен был помнить, кто он такой, иначе его охватит отчаяние.
– Хочешь, я передам ей стихотворение? – спросила я.
В его глазах зажегся живой огонек.
– Посмотришь направо – саранча, посмотришь налево – саранча, – начала я. Это была наша любимая игра.
– Как-то вечером прошелся я по Бристол-стрит, – Мухаммед повеселел. – Толпы людей на улице кишели, как...
– ...саранча, – закончила я. Он улыбнулся. – Ты сравнишься лишь с...
– ...саранчой. Ты невинна, как...
– ...саранча. Одиноко я брожу, словно...
– ...саранча.
Он засмеялся – глухо, с горечью, – но все же засмеялся.
– Октябрь – самый жестокий месяц, – начал он. – Саранча размножается...
– ...оставляя за собой мертвую землю, – закончила я. Это было уже не смешно. Я крепко сжала его руку, вышла из палаты и направилась в штаб Народного освободительного фронта Кефти.
* * *
Я сидела напротив регионального военного командира. Ему было не больше двадцати шести лет. Он специально приехал в город, чтобы встретиться с нами. Мы находились в вытянутой узкой комнате, совершенно пустой, если не считать стола, за которым сидели мы с командиром, книжной полки, полной потрепанных тоненьких брошюрок, и еще одного стола в другом конце комнаты. Кроме нас здесь было еще шестеро солдат: двое стояли за спиной командира, остальные расположились вокруг стола. Мне было немного не по себе в одной комнате с кучей огромных мужиков в военной форме – я вдруг почувствовала себя физически уязвимой. У командира было узкое, умное лицо и борода. Своей обходительной манерой общения он напомнил мне Мухаммеда.
Командир долго извинялся за взрыв и налет с воздуха. Он подчеркнул, что разминирование было проведено самым тщательным образом, что в течение шести месяцев на отрезке между Намбулой и горной дорогой не произошло ни одного взрыва, – нам просто не повезло. Истребители Абути, должно быть, заметили дым, – как правило, они никогда не пролетают над приграничным регионом. Он всё знал о нашей миссии и, похоже, был очень заинтересован в ее успехе.
Я объяснила, что мы не можем рисковать и ехать дальше, но командир обещал пустить вперед две машины, предоставить грузовик и вооруженный эскорт. Передвигаться будем только ночью. Маршрут, на котором мы наткнулись на мину, использовался редко; по другой дороге постоянно ходили машины. Эпицентр нашествия саранчи находился всего в четырех часах езды. Стоило проехать чуть дальше – в Тессалай, – и можно было увидеть беженцев, спускающихся с гор. Весь путь занял бы одну ночь. Цель нашей миссии была так близко – учитывая, через что нам пришлось пройти. Я ответила, что мне нужно вернуться в больницу и посоветоваться с О'Рурком. Командир извинился и вышел из комнаты.
Когда он ушел, я поняла, что должна довести дело до конца, даже если О'Рурк будет против. Бессмысленно возвращаться обратно, так ничего и не добившись, только нажив себе неприятности. Командир вернулся и привел женщину-солдата. Ее звали Белай Абрехет. Она должна была стать моим проводником в Ади-Вари. У нее был усталый вид, на лице ни тени улыбки.
Я навела справки о маршруте. Хотелось знать, чем мы рискуем. Мосты через ущелье были разрушены, так что придется ехать на север до перевала, спускаться в ущелье, подниматься с другой стороны и двигаться дальше на север по устью пересохшей реки, где и откладывали яйца самки саранчи. Потом, если захотим ехать дальше, мы можем повернуть на восток и подняться в горы. Я расспросила командира о размерах нашествия и ущерба урожаю и об эпидемии холеры, но он сказал, что нужно поговорить с людьми из Ассоциации содействия Кеф-ти. Я предложила сразу поехать туда и решила, что вернусь в больницу после того, как поговорю с представителями АСК, и в четыре-пять часов мы снова встретимся в штабе. Часы показывали два.
На улице стояла жара, но не такая, как в Намбуле: солнце так же обжигало кожу, но в воздухе чувствовалась прохлада, и в тени было холодно. Городок Ади-Вари располагался на склоне холма, спускающегося к краю ущелья. Вниз вела широкая каменистая тропа – это была главная улица, вдоль которой громоздились постройки из грубого камня и бетона с жестяными крышами. Дорога кишела людьми, собаками, козами. Солдаты слонялись по улице, сбившись в небольшие группки. В отличие от Намбулы здесь никто не носил джеллабу. Жители были одеты в дешевую европейскую одежду или накидки темных цветов. В Ади-Вари не было военного гарнизона – он служил бы слишком заметной целью для бомбардировок. Жители Кефти хранили оружие под землей. Там же находились и больницы.
Мы спустились по холму и остановились у какого-то строения, стены которого почернели от копоти; посередине горел огонь. Мужчина, стоявший у входа, наклонился к очагу и вынул четыре подгоревших кружочка хлеба. Я давно ничего не ела, и теплый, мягкий хлеб пришелся как раз кстати и успокоил желудок. Я почувствовала себя очень хорошо – даже лучше, чем обычно. Мои силы были на подъеме. Думаю, это была защитная реакция после шока.
По дороге в штаб АСК Белай немного развеялась. Я предложила ей кусочек хлеба, и она рассмеялась. Ей было двадцать четыре. Она немного говорила по-английски. Белай поднесла руку к моему лицу, потрогала мои сережки и попросила подарить их ей. Я уже к этому привыкла, сняла серьги и протянула ей. Я спросила, принимала ли она участие в сражениях, и она ответила: “Немножко”, потом отвернулась и уставилась в одну точку, будто не хотела говорить об этом. Мимо проходили солдаты, они приветствовали ее, как школьные друзья.
Я представляла себе войну совсем по-другому. Когда я еще жила в Лондоне, мне казалось, что бои идут не прекращаясь, как в окопах Первой мировой. Я думала, что стоит оказаться в зоне военных действий, и тут же попадешь под обстрел. Но я ошибалась. Просто в новостях обычно показывают только стрельбу. Здесь жизнь шла своим чередом – если не считать нескольких опасных точек. Этих мест старались избегать, знали, чего нельзя делать, – как в детстве, когда взрослые запрещают играть на проезжей части. Конечно, иногда случалось непредвиденное и люди погибали – взрывы раздавались словно ниоткуда. Но в остальное время все продолжали жить обычной жизнью, ходили за хлебом.
Мы спустились по главной улице к обрыву. Я увидела остатки разрушенного истребителями моста – толстую бетонную колонну, вмонтированную в скалу, из которой торчал клубок ржавеющих металлических скоб. Утес не обрывался резко вниз – в ущелье глубиной двести ярдов, виляя меж красных скал, вела узкая дорожка. Река вилась пенистой ленточкой меж берегов, покрытых галькой или поросших травой. У меня промелькнула дикая мысль, что это отличное местечко для пикника.
Мы повернули налево и пошли вдоль обрыва, потом вернулись на склон и вошли в поселение. Я заметила вывеску АСК и несколько “лендроверов”, припаркованных у ворот. В штабе на стенах висели картины художников Кефти – примитивные военные сцены. Я и раньше видела эти картины. В городской ратуше Сидры, которую японцы построили еще в шестидесятых, иногда проводились выставки африканского искусства.
Мне нужно было поговорить с Хагозом Волду, главой АСК в регионе Ади-Вари. Его имя я часто слышала в нашем лагере. Оказалось, он только что уехал в штаб НОФК. Мы вернулись туда, лишь чтобы узнать, что Хагоз уже уехал в штаб АСК на встречу с нами. Мы отправились обратно. Когда наконец удалось застать его, Хагоз оказал нам очень теплый прием.
– Мисс Рози, большая честь с вами познакомиться. Мы очень благодарны вам за вашу работу в Сафиле.
Хагоз был очень высокого роста. На нем были слишком короткие коричневые кримпленовые брюки и очень старая джинсовая рубашка с цветочками на манжетах и воротнике.
Он отвел меня в кабинет, где на столе была разложена большая карта Кефти. Горы окружали пустыню кольцом; снаружи раскинулась равнина, изрезанная паутиной рек. За ущельем Ади-Вари, где мы сейчас находились, высились горы в глубоких расселинах. Огромное овальное плато со всех сторон было окружено утесами.
Хагоз поставил на карту миниатюрные хижины разных размеров, похожие на домики из “Монополии”, чтобы показать плотность населения в разных частях равнины. Красные флажки обозначали зоны военных действий, зеленые – очаги размножения саранчи. Вся пустыня в центре карты была испещрена зелеными флажками; много их было и на равнине за пределами горной цепи. Скопления зеленых флажков вдоль берегов, у устьев рек, вниз по течению к равнине за ущельем. Я спросила, как ему удалось собрать информацию, – ведь у АСК не было возможности вести наблюдение с воздуха. Хагоз ответил, что карта составлена со слов очевидцев.
Тучи насекомых передвигались к западу от сердца пустыни, уничтожая урожаи на западных склонах. Жители начали миграцию вдоль границы.
Было трудно разобраться, можно ли верить его словам. В его интересах было ввергнуть меня в панику, чтобы я вернулась в Намбулу и объявила чрезвычайное положение. Я вспомнила, что говорил Гюнтер на вечеринке в посольстве. Но меня интересовали только те районы, которые связаны с Сафилой. Я должна была собственными глазами увидеть, что беженцы направляются к нашему лагерю. Тогда я точно буду знать, чего нам опасаться.
Прямо к востоку от Сафилы горный хребет был перерезан перевалом Тессалай. Именно здесь в середине восьмидесятых телевизионщики снимали самые душераздирающие сцены массового голода.
Хагоз пожаловался на нехватку средств борьбы с насекомыми. У жителей Кефти не было пестицидов, и даже если бы имелась возможность опылить урожай с воздуха, летать было слишком рискованно. В данный момент они пытались бороться с саранчой, разгоняя рои палками. Они рыли траншеи между полями и разводили в них костры. Очевидно, истребители Абути заметили с воздуха эти приготовления и разбомбили две деревни. Хагоз добивался амнистии, чтобы силы ООН получили разрешение распылить пестициды с воздуха. Слишком поздно, слишком поздно, подумала я. На это уйдет не меньше трех месяцев.
Хагоз собирался послать с нами в горы представителя АСК и предупредить жителей деревень, мимо которых мы будем проезжать. Он обещал съездить в штаб НОФК и обсудить маршрут.
Мы с Белай вернулись в больницу. Мне сказали, что Мухаммед уснул, а О'Рурк отправился на мои поиски. Сегодня все шло наперекосяк. Я оставила записку, в которой говорилось, что мы будем ждать в штабе НОФК от четырех до пяти часов, и отправилась за покупками.
Купила хлеб, помидоры, грейпфруты и сыр в жестяных банках. Небо посерело и покрылось облаками. Подул холодный ветер, я поежилась. Решила купить несколько одеял. Белай пошла навестить родственницу. У штаба НОФК стоял О'Рурк и несколько солдат. Они заглядывали под кузов грузовика – проверяли, все ли исправно.
– Думаете, можно достать другой грузовик? – спросил О'Рурк у одного из солдат, когда мы подошли ближе.
– Думаю, это можно устроить.
– Сколько понадобится времени?
– В Гофе можно найти хороший грузовик.
– Нет. Не в Гофе. Я не хочу ехать в этом грузовике. Задняя ось раздолбана. В Ади-Вари есть еще машины?
– Возможно.
О'Рурк заметил меня и кивнул. Его терпение было на пределе. Солдаты горячо обсуждали что-то на кефти. Они наклонились и разглядывали заднюю ось. Мы отошли в сторону, чтобы нас не подслушивали.
– Я искала тебя в больнице, – сказала я. – Ты хочешь продолжить путь? Мне сказали, что дорога к месту размножения насекомых займет всего четыре часа. Тебе необязательно ехать, если не хочешь...
– Нет-нет, я поеду. Я говорил с ними. Вроде всё в порядке, но я не верю, что потребуется всего четыре часа. Послушай, ты здорова? – Он дотронулся до моей руки и потер ее ладонью. – Ты замерзла. Вот, возьми. – О'Рурк снял свитер.
– А ты?
– Мне не холодно.
– Но...
– Надевай, ты вся дрожишь.
Я натянула мягкий серый шерстяной свитер. Свитер пропитался его запахом. Мне очень нравился этот запах.
– Что с грузовиком?
– Груда металлолома. Встанет через пять миль. Придется ждать другого.
С Мухаммедом было все в порядке. Днем О'Рурк провел операцию на ноге. Удалось сохранить колено. В какой-то момент я подумала: боже, мы сошли с ума. Разве можно продолжать эту безумную затею? Что со мной будет?
К тому времени как пригнали второй грузовик, уже стемнело. О'Рурк тщательно осмотрел его с фонариком, заставил солдат поменять шину и положил в кузов запасное колесо. Он великолепно держался.
* * *
Разумеется, за четыре часа мы до места не добрались. Мы тащились со скоростью улитки, с притушенными фарами – можно было различить лишь тусклый отсвет на земле и два красных огонька грузовика, двигавшегося перед нами. Было очень холодно. Мы с О'Рурком сидели в кабине третьего грузовика. Меня зажали в середине, между водителем и О'Рурком. Мы завернулись в одеяла. Я пыталась уснуть, откинувшись на спинку сиденья. О'Рурк сказал: “Можешь прислониться ко мне”. Положила голову ему на плечо, но так было неудобно. Тогда он выпрямился и обнял меня. Я заснула.
Очнулась я на переправе через ущелье. Дорога петляла под немыслимым углом, мотор пыхтел. На дне ущелья мы остановились и вышли. Луна спряталась за облаками. Было холодно и промозгло; со всех сторон нависали огромные утесы. Справа шумела река – мелкая, как ручей. У меня сильно затекли ноги, я с трудом могла пошевелиться. Все тело ныло. Шея болела, во рту как будто кошки нагадили. Я вернулась в кабину, съела кусок хлеба и грейпфрут и выпила воды. Меня трясло от холода. Колонна снова тронулась в путь. Мы пересекли реку и поднялись вверх по ущелью. Когда выехали на ровную дорогу, я снова задремала.
В четыре утра мы оказались у пересохшего устья реки. Именно здесь было самое большое скопление зеленых флажков. Темно было – хоть глаз выколи. Мы остановились и стали ждать. Я приготовила фотоаппарат.
Темнота рассеивалась. На горизонте появилась полоска серого цвета. Мы стояли у обрыва, впереди текла неглубокая река, позади, примерно в полумиле, футов на пятьдесят возвышался широкий откос.
Постепенно из темноты стали проявляться тусклые контуры предметов. Я вгляделась прямо перед собой и вздрогнула от ужаса: пересохшее русло реки двигалось гигантскими волнами. Насекомые живым ковром покрывали землю на полмили вперед. Это напомнило мне сцену из фильма ужасов – блестящие спинки насекомых в лучах восходящего солнца.
Горизонт озарился оранжевым светом, и долина расцвела красками. Как только первые лучи солнца коснулись страшного живого ковра, рой саранчи взметнулся в воздух и заплясал на свету, как сноп огненных искр.

Глава 15

Мы проехали вдоль откоса в обе стороны, наблюдая насекомых с высоты. Живой ковер простирался на пять километров вперед. Мы даже спустились вниз, в гущу саранчи, и самое отвратительное – насекомые никак не отреагировали. Они оставались недвижны, остервенело вцепившись в землю, даже если мы давили их ногами. Со стороны мы, наверное, напоминали пришельцев, прилетевших с секретной миссией на другую планету. Время от времени, лишь только солнце поднялось чуть выше, рои насекомых взлетали в воздух безо всякой причины. Человек из АСК взял одну из тварей и показал нам ее крылья. Они полностью сформировались.
Меня беспокоило, будет ли то, что мы видели, веской уликой. Нашего описания и странных изображений на фотографиях может быть недостаточно. Кишащие насекомые – не самый удачный объект для фотографирования. Мы посадили нескольких тварей в полиэтиленовый пакет, чтобы взять их с собой. Я также решила снять письменные показания под присягой. В идеале показания должны были давать незаинтересованные стороны. Но проблема была в том, что незаинтересованных сторон тут не было.
Солдаты нервничали из-за возможных налетов с воздуха, поэтому мы проехали пять километров на запад, в сторону деревни, где было подземное укрытие. Это была довольно большая деревня: в маленькой долине под нами стояло около двухсот хижин; на поле росли сухие желтые стебли. Люди начали собирать урожай, хотя зерно еще не созрело, – ведь как только саранча сможет летать, ветер отнесет рой насекомых именно в этом направлении.
В деревне кипела бурная деятельность. Все жители вышли в поле. Их спины ритмично сгибались и разгибались и издалека напоминали извивающихся червяков. На каждом поле зерно убирали бороздками, а потом рыли глубокие траншеи и наполняли их соломой, чтобы в случае нашествия насекомых разжечь огонь и защитить урожай. По мере приближения к деревне слышалась веселая болтовня, рев животных, визг детей, крик петуха. Страшно было подумать, что эта безмятежность может быть нарушена в любую минуту. Два часа, маленький самолет и немного пестицидов – и все проблемы были бы решены.
Мы сидели в помещении НОФК, пили чай. И вдруг солнце закрыла туча. Сразу же раздался крик, протяжный стон, который в Кефти знаменует смерть близкого. Это была саранча. Мы вышли за ограду и увидели огромное облако, нависшее над полем.
Поселяне побежали на поле. Мы последовали за ними и попали в самую гущу саранчи. Насекомые проносились мимо, ударяя крыльями по лицу и незащищенным частям тела, будто во все стороны летели деревянные щепки. Из траншеи вверх поднималось пламя, и повалил густой дым – кто-то бросил в костер отсыревшую солому. Стало темно, почти как ночью. Я на время забыла о том, что надо фотографировать, натянула свою голубую шаль на голову и побежала в поле. Селяне молотили воздух палками, к концам которых были привязаны пучки прутьев. Кто-то сунул палку мне в руки. Я застыла, не в силах сдвинуться с места. На каждом узком желтом листе и на колоске кишело по семь-восемь насекомых. Я видела, как один лист просто исчез, и насекомые упали на землю, но тут же взметнулись вверх. Я начала колотить по стеблю, но саранча будто прилипла и не двигалась с места. Вокруг стоял оглушительный рев. Прямо напротив сквозь дым, языки пламени и темноту я увидела худую старуху, которая колотила по колосьям. Коричневая ткань, обернутая вокруг ее тела, соскользнула, и обвислые груди тряслись в такт ударам. Она выпустила палку из рук, подняла руку и сжала ослабевшие пальцы в кулак. Ноги ее подкосились, будто в реверансе, и она рухнула ниц, уткнувшись лицом в землю.
Через четыре часа урожай был уничтожен. Селяне кричали от горя, выли, рвали на себе волосы, вздымая руки к небу, и падали на землю, – всё было как в кино, сцена публичного оплакивания. И я понимала, почему они убиваются. Полуденное солнце палило белым светом, выжигая сухую землю, мерцая предательским миражом на горизонте. Следующего урожая ждать придется шесть месяцев. Деревня осталась без еды.
Мы, работники благотворительных организаций, были не в силах помочь. Мы двигались по иссушенной земле и молча наблюдали, как целая нация остается без пропитания. Что можно было сделать? Некоторые жители получили ожоги и тепловые удары, и О'Рурк помог им. Я делала снимки, чувствуя себя вуайеристом-извращенцем. Мы могли лишь предупредить их, что в Сафиле продовольствия на всех не хватит.
Поспав в подземном укрытии, с наступлением темноты мы двинулись в путь. Теперь я ненавидела темноту. У подножия холма тропа резко пошла вверх. Нас окружали высокие горные вершины. Воздух становился все чище. Мы долго поднимались, пока не оказались на вершине, и начали спускаться в узкую долину. Скалы располагались под прямым углом к тропе. Истребители Абути не рискнули бы летать здесь в темноте, особенно безлунной ночью.
Внезапно наш водитель поднял руку и театрально произнес: “Тессалай”.
Это была самая высокая гора, которую мне доводилось видеть. Расщелина в горном хребте вела к перевалу Тессалай – коридору сквозь самый высокий участок западного нагорья длиной в четыре мили. В конце скалистый проход замыкала невысокая горная цепь, формировавшая расселину в хребте. Тропинка змеилась вверх по хребту и вниз, в ущелье.
Даже прежде чем мы начали взбираться на холм, в темноте на краю дороги показались очертания человеческих фигур. Фары осветили небольшую группу людей. Один из них вышел на дорогу и помахал нам. Похоже, они и не надеялись, что мы остановимся, – они видели грузовики Освободительного фронта, а военные ничем не смогли бы им помочь. Мы поднимались по серпантину, а людей становилось все больше и больше. В конце перехода группы беженцев попадались с интервалом в пятьдесят футов. Увидев, что мы приближаемся, все они делали одно и то же – выпрямлялись и неуверенно поднимали руки, надеясь, что мы остановимся.
Достигнув вершины, грузовики остановились. Я представила, как выглядел бы перевал, простиравшийся под нами, в свете луны. Мне хотелось запечатлеть передвижение беженцев, увидеть, сколько их. Водители попытались повернуть фары так, чтобы мы могли видеть фигуры, карабкающиеся вверх по серпантину. Те, кто проходил мимо, выглядели не так плохо, как я опасалась. Истощенные, но не умирающие с голоду; за спинами у них были мешки. Может, они учли прошлый опыт и решили отправиться в путь, пока еще были силы. Но до Са-филы было очень далеко. Двигаться через Тессалай было опасно: истребители Абути знали о передвижениях беженцев и каждый день бомбили ущелье с воздуха. Из-за бомбежек дорога стала непроходимой для грузовиков. Ночью беженцы старались преодолеть как можно большее расстояние, а с рассветом скрывались в бомбоубежищах в долине.
Уже светало. Мы решили отыскать убежище и провести осмотр. На самом верху горного хребта мы нашли большую пещеру, которая легко вместила бы все три грузовика. Поверхность земли у входа была залита черным машинным маслом, повсюду валялись запчасти. Рядом стояли военные грузовики. Это походило больше на ремонтную мастерскую, чем на бомбоубежище. Люди курили, несмотря на разлитое масло. У меня появилось предчувствие, что живыми мы оттуда не выйдем. Я не хотела там оставаться. Поделилась своими соображениями с О'Рурком, и он согласился.
Мы проехали как можно дальше по другой стороне хребта, пока не оказались в кратере. Вышли и направились к ближайшему убежищу. Водители остались, чтобы отогнать грузовики в безопасное место. Пешком мы пошли зря: как только люди поняли, что мы иностранцы и, значит, у нас может быть еда и деньги, на нас набросились. Нас окружили мгновенно – беженцы дергали меня за одежду грязными руками и агрессивно тыкали пальцами себе в рот. Я не боялась, потому что видела такое тысячу раз и понимала, что они не причинят нам вреда. Они просто разыгрывали пантомиму, пытаясь продемонстрировать свое бедственное положение.
Солдаты начали бить людей палками. Они ударяли не сильно, но тем не менее получалось, что мы с О'Рурком, заботливые ангелы-хранители с Запада, продирались сквозь толпу, спеша спасти голодающих, а наш военный эскорт расчищал дорогу, калеча голодных женщин и детей. Через пятнадцать секунд О'Рурк застыл как вкопанный и заорал во всю глотку:
– Прекратите их бить!
Пораженная толпа тут же перестала его дергать. Наступило молчание.
– Уберите палки, – обратился он к солдатам. – Уберите палки!
Они посмотрели на него, как на умалишенного, но опустили палки.
– Дайте нам пройти, – обратился он к толпе беженцев. – Дайте пройти, – он жестом показал им, что делать.
Толпа расступилась перед ним, как Красное море перед Моисеем, и мы двинулись вперед. Я обернулась и увидела, что солдаты за нашей спиной опять начали колотить беженцев палками. Беженцы смеялись.
Нас проводили в укрытие, напоминавшее широкий туннель, вырытый в склоне холма. Внутри ровными рядами лежали подстилки и стояли низкие деревянные кровати. На них спали люди. В центре пещеры было открытое пространство, где сидели те, кто не спал. Мы поставили стол, взвесили и измерили детей, расспросили беженцев. Соотношение роста и веса в среднем равнялось восьмидесяти пяти процентам, что было не так уж плохо, – главное, чтобы индекс не опускался ниже восьмидесяти процентов. Значит, к тому моменту, как эти беженцы доберутся до Сафилы, они будут истощены, но не так сильно, как те, кто поступил несколько дней назад.
Беженцы шли из деревень, расположенных на западном взгорье, на расстоянии сорока миль в обе стороны от той точки перевала Тессалай, где сейчас находились мы. Пока урожай был уничтожен лишь на этом небольшом участке. Я вспомнила, что говорил Понтер на вечеринке в посольстве, – он оказался прав. Но тем не менее саранча только что вылупилась, бог знает, что будет через несколько недель. К тому же мы не представляли себе, что происходит в других районах Кефти. Пока было ясно, что в Сафилу направляются от пяти до семи тысяч беженцев. Я расспросила беженцев о Худе Летей, но среди них не оказалось никого из Эзареба. Видимо, крупные города кризис пока не затронул.
О'Рурк устроился в углу. Он осматривал больных. Всех мучили обычные для голодающих болезни: понос, дизентерия, проблемы дыхательных путей, корь. Ничего неожиданного, и слава богу – не было случаев менингита. Но у нас все равно не хватит лекарств. Если все эти люди попадут в Сафилу, наш лагерь очень скоро превратится в кладбище, как четыре года назад.
Мы попросили представителей АСК сделать объявление – предупредить беженцев, что в Намбуле не хватает продовольствия, и сказать, что им лучше оставаться на месте. Но люди только пожали плечами и рассмеялись. Очевидно, они считали, что там, где находится штаб западных агентств и ООН, всегда найдется еда. Они слушали человека из АСК, а я внимательно вглядывалась в их лица и думала: да, я увижу их всех снова, когда их кожа натянется на скулах, застыв в постоянной улыбке, волосы выпадут, они не смогут ходить, их дети умрут, и никто из нас не сможет помочь. Ужасное ощущение – когда ты чувствуешь ответственность, но не в силах ничего сделать. С наступлением темноты мы уехали в Ади-Вари.
Приехав в больницу, мы обнаружили, что Мухаммеда уже забрали в Сафилу. О'Рурк задержался, чтобы осмотреть нескольких больных, а я пешком направилась в штаб АСК. Я объяснила Хагозу ситуацию с продовольствием в Восточной Намбуле и предложила ему направить беженцев по деревням, где еще оставалась еда. Но в ответ увидела знакомое выражение лица, которое означало: “Не надо рассказывать мне сказки. Будто я поверю, что люди с Запада не смогут прислать еду, когда захотят. Будто я не знаю, что у вас горы зерна и реки вина”. Когда я вернулась в штаб НОФК, О'Рурк нашел “лендровер”, на котором мы могли бы добраться до Сафилы, и договорился, чтобы до границы нас сопровождал грузовик с вооруженной охраной. От границы мы поедем одни.
Теплело, и из окна доносился приятный запах земли Намбулы. Грузовик впереди нас остановился, и О'Рурк тоже притормозил. Через минуту грузовик снова двинулся в путь, свернув на другую дорогу. Мы подъезжали к границе. Солдаты НОФК точно знали, где проходит разделительная линия. Через полчаса грузовик опять остановился, и на этот раз солдаты вышли из кабины. Мы тоже вылезли из джипа и попрощались с ними с преувеличенной сердечностью, пожимая руки и обнимаясь, будто мы встретились на отдыхе, а теперь разъезжаемся по домам.
– Только не надо обмениваться телефонами, – сквозь зубы процедил О'Рурк, освободившись из крепких объятий солдата. Тот обнимался с ним уже второй раз. – Еще немножко, и он попросит меня стать крестным отцом его ребенка или постирать ему носки.
Какое-то время мы стояли в пустыне и ждали, пока затихнет рев отъезжающего грузовика. Небосклон был усыпан звездами, каждая из которых светила ярко, как маленькое солнце.
– Ты молодец, – сказал О'Рурк, кивая в сторону Кефти.
– Ты тоже.
У меня закружилась голова. Я ощутила под ногами холодный песок. Мы стояли очень близко и смотрели друг на друга.
– Поехали? – сказал он.
Нужно было скорее отъехать подальше от границы: здесь было небезопасно. К тому же было уже десять – а до Сидры не меньше пяти часов езды. Я села за руль. Спустя какое-то время мы поменялись. Мы оба вымотались. Выехав из Кефти, мы испытали огромное облегчение, но тут же навалилась усталость. Лампочки с приборной доски отбрасывали свет на лицо О'Рурка.
Он закатал рукава до локтей. У него были сильные, крепкие руки и запястья. Вдруг мне показалось, что у О'Рурка самые красивые запястья, какие я только видела, – сильные, мужественные, прекрасные запястья.
– Как далеко мы заедем сегодня ночью? – спросил он и смутился, осознав двусмысленность своих слов.
– Не знаю, ты же за рулем.
Чуть позже он остановил джип и выключил зажигание.
Мы разожгли костер и сели на кусок брезента. О'Рурк достал бутылку виски.
– Откуда у тебя виски? – удивленно спросила я.
– Из штаба НОФК.
Еще у него была марихуана. Мы смотрели на костер. Большое черное бревно белело и покрывалось трещинами, расщепляясь на угольки. Передавая мне косяк, он нечаянно коснулся моей руки. Сначала мы сидели в тишине, но потом я откинулась на брезент, и мы стали разговаривать. Он тоже лег на брезент, чуть поодаль.
О'Рурк рассказал, что его отец был дипломатом. Они жили в разных частях Африки и на Дальнем Востоке. После окончания медицинского колледжа он записался в Корпус Мира. Его отец умер, мать жила в Бостоне. Он разочаровался в медицине и долгое время работал в Нью-Йорке, снимал рекламные ролики для фармацевтических компаний и независимое кино. Заработал кучу денег.
– Потом все рухнуло.
– Почему?
Минуту он молчал, затем произнес:
– Я не хочу об этом говорить... ты не против?
– Хорошо.
– Теперь расскажи, как ты здесь очутилась, – сказал он.
Я рассказала ему почти всё, ведь я была под кайфом. Но не сказала ни слова об Оливере. Наступила тишина. Он передал мне косяк, и наши руки снова соприкоснулись. Мы были совсем одни. Он сидел совсем близко, невыносимо близко. Мы не должны этого делать, подумала я. Вспомнила о Линде. О том, что будет, когда мы вернемся в Сафилу. Я легла на брезент и посмотрела на звезды. От марихуаны мысли парили где-то далеко. Я затянулась и подумала: не все ли равно, что мы сделаем сегодня ночью?
– Посмотри, – произнесла я через несколько минут. – Посмотри на звезды. Глядя на них, я чувствую себя такой ничтожной, такой беспомощной. Маленькой песчинкой во вселенной. – Я облизала губы. – Зачем мы живем на земле, О'Рурк?
– Ты уже летаешь, да?
– Летаю, как маленькая фея, – ответила я и протянула ему косяк.
Он помолчал, а потом ответил:
– Чтобы жить правильно, наверное.
Он поднялся и пошел к грузовику. Я слышала, как открылась дверь. Он что-то искал. Потом дверь закрылась. Он вернулся и принес одеяла, протянул мне. Потом наклонился и поцеловал меня, будто желая спокойной ночи. Потом поцеловал еще раз. В третий раз это был уже не дружеский поцелуй.
– Я буду спать здесь, – сказал он. – Если тебе что-нибудь понадобится, только свистни.
Я проснулась в два часа. Во сне я придвинулась к нему совсем близко. Я села и огляделась. Костер догорел, и угли побелели, но в середине все еще торчал черный кусок дерева, тлеющий снизу. Нас окружали деревья с большими круглыми листьями – такие же росли в Сафиле. О'Рурк спал, тяжело дыша и закрыв рукой лицо. Я легла и снова стала смотреть на звезды. Все еще было тепло, лишь изредка проносилось легчайшее дуновение ветерка. Натянув одеяло повыше, я повернулась лицом к спине О'Рурка. На нем была тонкая рубашка цвета хаки. Я лежала так близко, что лицом почти касалась его спины. Он повернулся, устраиваясь поудобнее. Я заметила, что дышит он уже по-другому, и поняла, что он проснулся. Я тихо лежала, слыша биение своего сердца. Мне были видны лишь очертания его подбородка. Потом я увидела, как он приоткрыл один глаз, взглянул на меня и снова закрыл. Он медленно повернулся на бок, ко мне лицом. Протянул руку и дотронулся до моей спины, затем обнял за талию. Я задержала дыхание. Наши губы были совсем близко, почти соприкасались. Он привлек меня к себе. Я прижалась к нему, прижалась бедрами и почувствовала сквозь джинсы его твердый член. Он придвинулся чуть ближе и поцеловал меня. И на этот раз противостоять было невозможно – в свете костра, одни на тысячи миль вокруг, после ужаса, который нам пришлось пережить.

Глава 16

Я проснулась, чувствуя, как по всему телу разливается тепло. О'Рурк уже встал и кипятил в котелке воду. Было еще очень рано – солнце только показалось за горизонтом. Я открыла глаза и тут же зажмурилась. Нам не следовало этого делать. Все было прекрасно, но это неправильно. Может, между Линдой и О'Рурком больше ничего не было, но она явно была влюблена в него. Я не хотела расстраивать ее, не хотела расстраиваться сама и ставить О'Рурка в неловкое положение, особенно в такое непростое для всех нас время. Но, к сожалению, романтические чувства уже всколыхнулись во мне и с каждой минутой становились все сильнее, не проявляя ни малейшего уважения к кризисной ситуации, в которой мы оказались.
Он не заметил, что я проснулась. Я украдкой наблюдала за ним, старалась запомнить каждую черточку его лица. Он смотрел на огонь, опершись локтем о колено, ткань цвета хаки натянулась на спине. Я разглядывала его задумчивый, спокойный профиль и понимала, что со мной происходит. В Африке несовместимые вещи сосуществовали бок о бок – комедия и трагедия, серьезность и легкомыслие, и это уже давно перестало меня удивлять. Даже когда происходило ужасное, я все равно раздражалась по мелочам. И мое сердце не утратило чувствительности – наоборот, ощущения стали в сто раз острее, накалились до предела.
Со времени неудачного романа с Оливером прошло четыре года – долгий период воздержания. Но отсутствие секса с лихвой компенсировалось полным душевным спокойствием. И вот теперь, как раз когда мне необходимо быть уравновешенной и собранной, – вот это. Мне нужно было взять себя в руки. Меньше всего я хотела вновь попасть в эмоциональную мясорубку, как было с Оливером. Сейчас совсем неподходящий момент, даже если бы и Линды не было. Нам придется просто забыть о том, что случилось прошлой ночью, притворяясь, что ничего не изменилось.
Я сделала вид, что зеваю и потягиваюсь, чтобы он понял, что я проснулась.
Он взглянул на меня.
– Извини за то, что произошло ночью, – сказала я. – Не знаю, что на меня нашло.
Похоже, он почувствовал облегчение.
– Хочешь чаю? – спросил он.
– Через минуту. – Я встала и огляделась.
– Ни одного кустика, – сказала я.
– Иди за “лендровер”. Увижу кого-нибудь – крикну, – сказал он с улыбкой. До самого горизонта не было ни души.
На обратном пути в Сидру мы вели себя очень по-взрослому, просто невероятно по-взрослому. Мы обсудили все аспекты кризиса и продумали все возможные способы борьбы с нашествием саранчи. Как будто ночью ничего и не случилось. Вопреки моим ожиданиям О'Рурк держался очень непринужденно. Я-то думала, что он будет напряжен, в плохом настроении – я привыкла к этому с Оливером и автоматически решила, что О'Рурк тоже пожалеет о том, что случилось, и не захочет общаться. Но он вел себя совершенно нормально. Примерно через два часа езды по безлюдной пустыне на горизонте показался какой-то объект. Подъехав ближе, мы увидели два грузовика, которые столкнулись бамперами. Мы рассмеялись. Как они умудрились столкнуться нос к носу на дороге, где на пятьдесят миль не было ни одного поворота, ни одного препятствия и заграждения?
– Наверное, они влюбились друг в друга, – предположил О'Рурк. – Это судьба.
Грузовики действительно выглядели очень мило, прижавшись друг к другу носами. Авария, должно быть, произошла несколько дней назад. Груз увезли, и на месте несчастного случая никого не было, кроме англичанина на велосипеде с рюкзаком за спиной. На нем был костюм для сафари и мягкий шлем.
– Во имя задницы, – заорал он, когда мы подъехали, – скажите мне, как такое могло случиться? Бред какой-то. Это дорога в Кефти?
– Вот поэтому, – пробормотал О'Рурк, выключая зажигание, – я никогда не возвращаюсь в Англию.
– Я подумала то же самое.
Продолжив свой путь, мы все еще смеялись и повторяли: “Во имя задницы...” Оказалось, англичанин решил в одиночестве пересечь континент с запада на восток, чтобы собрать средства для заповедника диких ослов в Норфолке. Он был удивлен, услышав, что в Кефти уже два десятилетия идет война. Мы убедили его двинуться обходным путем.
До Сидры оставался час пути. Вскоре на горизонте показались причудливые очертания красных гор. Со стороны я, наверное, казалась такой же спокойной, как и О'Рурк. Но перед глазами постоянно проносились воспоминания о прошлой ночи. Я представила, как заворачиваю эти маленькие кусочки страсти в бумагу и убираю далеко в чулан. Меня охватывала нежность, и внезапно я почувствовала себя уязвимой. В моем сердце происходило что-то непонятное. Мы уже подъезжали к Сидре, и я осознала, что та близость, которая возникла между нами за эти несколько дней, вот-вот нарушится. С каждой минутой мне становилось все хуже и хуже. Я не могла себя контролировать. Бесполезно. Мне опять захотелось знать, какими дальше будут наши отношения.
Приезд в Сидру меня слегка отвлек. Я предложила отдать фотографии в проявку, перекусить и заехать к Андре в УВК ООН отчитаться. Мы сидели в грязном кафе на главной площади, пили кока-колу и ждали, пока принесут обед. Никто из нас не произносил ни слова. Я сделала вид, будто наблюдаю за происходящим на площади. Мимо проехала лошадь, запряженная в тележку с углем и вся покрытая сажей. Мальчик, завернутый в мешок, двигался через площадь к нам. Его лицо было в песке, он протягивал руку, прося милостыню. С ним было что-то не так. Прохожие кидали монеты в его миску, будто привыкли к нему.
– Думаешь, он ненормальный? – спросила я О'Рурка безразличным тоном.
– Не знаю. Может, шизофреник.
Бесполезно. Все началось по новой. О'Рурк теперь казался мне неотразимым. Прекрасный человек, такой сдержанный, целеустремленный. И теперь нас разлучат чужие люди. Я все время вспоминала прошлую ночь. Что это для него значило? Мне показалось, что я ему небезразлична, – так ли это на самом деле? Что с нами будет? Я чувствовала, что вот-вот не выдержу и выплесну все, что думаю.
Боже, ну почему я не мужчина?! Я села на своиладони и плотно сжала губы.
– Рози, ты в порядке?
– Да. А что? – напряженно спросила я.
– Ты... у тебя странный вид, вот и всё.
– Я в порядке.
Он наклонился и прикоснулся ладонью к моему лбу.
– Хмм...
Мне от этого стало только хуже. Мне хотелось закричать: “Что ты чувствуешь? Что происходит?” Но вместо этого я сказала: “Пойду прогуляюсь немножко”. Он в недоумении уставился на меня.
Когда я вернулась, обед уже был на столе. Мне стало легче. Кризис миновал. Если повезет, я скоро снова стану железной женщиной.
Треть фотографий не получилась. На некоторых из них была сплошная чернота. Мы решили назвать их “Ночь”. Другие изображали размытое пятно. “„Туман"? – предложил О'Рурк. – „Мех"?” Некоторые получились хорошо. Их было достаточно.
Мы заказали по двенадцать отпечатков с хороших фотографий и отправились в штаб ООН, на поиски Андре. По дороге мне пришло в голову, что у нас могут быть неприятности из-за взрыва. До этого я как-то не задумывалась о возможных последствиях.
– Что я тебе говорил? – сказал Андре, как только мы вошли в его офис. – Не вздумай ехать туда сама. С тобой все в порядке?
Я протянула фотографии.
– О бо-о-о-оже.
– До поставки десять дней? – спросила я.
– Хотелось бы верить, – мрачно ответил он.
– Вы хотите сказать, корабля не будет? – спросил О'Рурк.
– Будет, но не через десять дней.
– А когда?
– Матерь божья, вы думаете, я знаю? Говорят, через две или три недели.
О'Рурк протянул Андре сигарету и закурил сам. Задержка поставки – еще не самое худшее. В другие лагеря к северу от границы тоже валом валили беженцы.
– Извините, ребята. Не знаю, что сказать. Это был уже не тот весельчак Андре, которого я знала, который всегда был готов прийти на помощь и никогда не падал духом. Сейчас это был человек, который нес ответственность за жизнь четверти миллиона людей, у которых кончались запасы пищи.
– Я знаю, от тебя ничего не зависит, – сказала я. – Но не понимаю, как могут все эти правительственные организации снова облажаться, и это после такого унижения в Эфиопии. В восемьдесят четвертом мы это уже проходили, неужели они ничему не научились?
Андре воздел руки к небу и закатил глаза.
Он рассказал, как отреагировали на нашу поездку в Совете безопасности. Очевидно, Абдул Джербил, глава Совета безопасности Сидры, рвал и метал, узнав о нашей поездке. Абдул наслаждался своей властью вне всяких разумных пределов. Он никогда не снимал темных очков, носил джеллабу и дурацкую прическу в стиле клоуна Коко.
– Он взбесился не потому, что вы поехали в Кефти, а потому, что ему об этом ничего не было известно, – объяснил Андре.
– Неприятности начнутся, когда дело попадет в прессу, – сказал О'Рурк. – Вот тогда он действительно взбесится. Кому-нибудь еще это известно?
– Нет. Думаю, всё в порядке, – сказал Андре. – Я сказал своим ребятам, чтобы держали язык за зубами.
– А Малькольм? – спросила я.
– Он ничего не знает.
– Думаю, скоро узнает. Вопрос времени.
Мы решили заехать в офис Совета безопасности. Удача нам улыбнулась – Абдул Джербил уехал на север на целый день. Мы постарались засветиться перед как можно большим количеством людей и передали Джербилу официальное письмо, где говорилось, что мы приезжали обсудить печальные события. Затем чуть не бегом кинулись к “лендроверу” и рванули прочь.
Мы высадили Андре у штаба ООН. Он пообещал написать отчет и послать фотографии в Эль-Даман.
– Я отправлю Малькольму сообщение, пока он там не разбушевался, попытаюсь его успокоить.
– Спасибо, – сказала я. – Думаешь, он уже знает про “тойоту”?
– Может, и нет. Я не знал.
– Хорошо. Тогда не говори ему.
– Да нет, скажу обязательно. О'кей. Слушай, если вам нужны машины, можете взять у нас, тут есть пара лишних, о'кей? Возьмете?
Невероятно: у них были лишние машины!
– Да, спасибо.
Джип ООН пришелся очень кстати: не очень-то хорошо разъезжать по Сидре в машине Народного освободительного фронта Кефти, пусть даже без опознавательных знаков. Мы знали, что в Сидре есть неофициальный штаб НОФК, и пригнали туда “лендровер”. В Сафилу ехали уже в джипе ООН.
– Тук-тук, есть кто-нибудь дома? – Бетти игриво постучала по моей голове. Я вздрогнула и подняла глаза. Генри, Линда, Сиан, Шарон и О'Рурк сидели за столом. Перед ними стояли тарелки с недоеденным ужином.
– Извините. Я задумалась.
– Бедная старушка, – сказал Генри.