1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 
Тут оба вздрогнули: Баст с размаху шваркнул на стойку холщовый мешок.
   
— Вот, нате, — резко сказал Баст. — Этого вам с Картером на пару дней с запасом хватит.
   
Аарон взвалил мешок на плечи и повернулся, чтобы уйти, потом остановился, замялся и оглянулся на двоих, стоявших за стойкой.
   
— Терпеть не могу просить об одолжениях… Старый Коб обещался приглядывать за моей мамкой, но…
   
Баст вышел из-за стойки и принялся подталкивать Аарона к двери.
   
— Я так думаю, что с ней все будет в порядке. Я и к Розе могу заглянуть, если хочешь.
   
Он ухмыльнулся широкой, сластолюбивой улыбочкой.
   
— А то вдруг ей будет грустно, одиноко…
   
— Да, пожалуйста, сделай милость! — сказал Аарон с облегчением. — А то она была так расстроена, когда мы расставались! Она действительно нуждается в утешении.
   
Баст, который уже протянул руку, чтобы распахнуть дверь трактира, замер на месте и недоверчиво уставился на широкоплечего парня. Потом покачал головой и открыл-таки дверь.
   
— Ну ладно, ступай. Желаю тебе как следует поразвлечься в большом городе. Воды тамошней только не пей.
   
Закрыв дверь за Аароном, Баст уперся лбом в доски, как будто внезапно очень устал. «Она действительно нуждается в утешении», — повторил он, словно не веря собственным ушам.
   
— И я еще говорил, будто этот парень умный! Беру свои слова обратно.
   
Он снова развернулся к стойке и, обвиняющим жестом указывая на закрытую дверь, произнес, обращаясь ко всем присутствующим сразу:
   
— Вот что бывает, когда каждый день имеешь дело с железом!
   
Трактирщик невесело хохотнул и облокотился на стойку.
   
— Вот тебе и легендарный златоуст!
   
Баст презрительно фыркнул.
   
— Реши, да он просто придурок!
   
— И что, мне должно быть легче от того, что я даже придурка убедить не сумел?
   
Хронист неуверенно кашлянул.
   
— Да нет, это скорее говорит о том, что вы очень хорошо вошли в роль, — сказал он. — Вы так убедительно разыгрывали перед ними трактирщика, что они уже не могут представить вас никем другим.
   
Он обвел жестом пустой зал.
   
— По правде говоря, меня удивляет, что вы были готовы рискнуть своей здешней жизнью только ради того, чтобы спасти мальчишку от армии.
   
— Да было бы чем рисковать, — сказал трактирщик. — Разве это жизнь?
   
Он выпрямился, обошел стойку, подошел к столу, за которым сидел Хронист.
   
— Я ведь в ответе за каждого, кто погиб на этой дурацкой войне. Я просто надеялся спасти хотя бы одного из них. Но, похоже, мне даже это не по плечу.
   
Он рухнул на стул напротив Хрониста.
   
— На чем мы вчера остановились? Нет смысла повторяться, если можно без этого обойтись.
   
— На том, как ты призвал ветер и Амброз отчасти получил то, на что давно нарывался, — напомнил Баст, стоящий у дверей. — И на том, как ты раскис из-за своей ненаглядной.
   
Коут поднял голову.
   
— Я не раскисал, Баст!
   
Хронист взял свой плоский кожаный портфель и достал из него лист бумаги, на три четверти исписанный мелким, убористым почерком.
   
— Я могу зачитать последнюю часть, если хотите.
   
Коут протянул руку.
   
— Я достаточно хорошо помню ваш шифр, чтобы прочесть его самому, — устало сказал он. — Дайте сюда. Может быть, это поможет прокачать насос.
   
Он покосился на Баста.
   
— Если собираешься слушать, иди сюда и сядь. Я не хочу, чтобы ты нависал надо мной.
   
Баст поспешно уселся. Коут тем временем перевел дух и просмотрел последнюю страницу вчерашних записей. Трактирщик надолго умолк. Сначала он скептически поджал губы, но потом едва заметно улыбнулся.
   
Он задумчиво кивнул, не отрывая глаз от страницы.
   
— Большую часть своей короткой жизни я стремился попасть в Университет, — сказал он. — Мне хотелось попасть туда еще до того, как погибла моя труппа. До того, как мне стало известно, что чандрианы не просто одна из сказок, которую рассказывают вечером у костра. До того, как я принялся разыскивать амир.
   
Трактирщик откинулся на спинку стула, усталое выражение исчезло с его лица, он сделался задумчивым.
   
— Мне казалось, что, как только я попаду в Университет, дальше все будет просто. Я выучусь магии и получу ответы на все вопросы. Я думал, все будет просто, как в сказках.
   
Квоут улыбнулся немного смущенно, от чего его лицо на удивление помолодело.
   
— И, возможно, так бы оно и вышло, не будь я наделен особым даром наживать врагов и влипать в неприятности. Я хотел всего-навсего играть на лютне, посещать занятия и получать ответы на вопросы. В Университете было все, чего я хотел. И мне хотелось одного — остаться там.
   
Он кивнул, отвечая своим мыслям.
   
— Вот с этого мы и начнем.
   
Трактирщик вернул лист Хронисту, тот рассеянно разгладил его ладонью. Потом открыл чернильницу и обмакнул перо в чернила. Баст в нетерпении подался вперед, улыбаясь, как возбужденный ребенок.
   
Сверкающие глаза Квоута обвели помещение трактира, вбирая все, что он видел вокруг. Он глубоко вздохнул, неожиданно просиял и на миг сделался вовсе не похож на трактирщика. Взгляд у него стал светлый и пронзительный, глаза зеленые, как молодая трава.
   
— Ну что, готовы?
  
  
   
    
ГЛАВА 3
    
УДАЧА
   
   
Каждая четверть в Университете начиналась одинаково: студенты тянули жребий, и за этим следовали экзамены. Экзамены были неким неизбежным злом.
   
Я не сомневаюсь, что изначально замысел был вполне разумный. Я мог себе представить, что в прежние времена, когда Университет был гораздо меньше, экзамены были нормальным собеседованием — возможностью обсудить с магистрами то, чему ты успел научиться. Диалогом. Дискуссией.
   
Но в наше время в Университете училось более тысячи студентов. Теперь магистрам было не до дискуссий. Вместо этого каждого из студентов забрасывали градом вопросов, на которые нужно было ответить в течение нескольких минут. Поскольку беседы длились недолго, всего один неверный ответ или секундное замешательство могли серьезно повлиять на твою плату за обучение.
   
Перед экзаменами студенты зубрили как одержимые. После них они напивались, чтобы отпраздновать удачу или смягчить горечь поражения. По этой причине на протяжении одиннадцати экзаменационных дней большинство студентов выглядели в лучшем случае замороченными и измотанными. В худшем же случае они слонялись по Университету, как шаркуны, посеревшие и с кругами под глазами от недосыпа, или с перепою, или от того и другого сразу.
   
Мне лично казалось странным то, как серьезно относятся к экзаменам все остальные. Ведь подавляющее большинство студентов было из знати или из богатых купеческих семей. Для них высокая плата за обучение была не более чем неудобством — это означало, что у них останется меньше карманных денег, которые можно потратить на лошадей и на шлюх.
   
Для меня ставки были куда выше. После того как магистры назначат плату, изменить ее уже нельзя. Так что, если назначенная плата окажется чересчур высока для меня, я не смогу учиться в Университете, пока не найду, чем заплатить.
   * * *
   
Первый день экзаменов всегда чуть-чуть смахивал на праздник. Экзаменационная лотерея проходила в первой половине дня. Это означало, что те несчастные, чей жребий выпадал на первый день, вынуждены были проходить собеседование всего несколько часов спустя.
   
К тому времени, как я пришел во двор, через него тянулись длинные очереди, а те студенты, кто уже успел попытать счастья, слонялись вокруг, жалуясь на судьбу и пытаясь продать, купить или обменять свой жребий.
   
Ни Вилема, ни Симмона нигде не было видно, так что я встал в ближайшую очередь, стараясь не думать о том, сколько денег у меня в кошельке: один талант и восемь йот. Некогда такие деньги показались бы мне немыслимым богатством. Но на оплату обучения этого не хватало…
   
Вокруг стояло множество тележек, с которых торговали сосисками и каштанами, горячим сидром и пивом. От ближайшей тележки несло теплой выпечкой и салом. Там продавались пирожки со свининой — для тех, кто мог себе это позволить.
   
Лотерея всегда проводилась в самом просторном из университетских дворов. Большинство звали его «двором наказаний», хотя те немногие, у кого память была более долгой, называли это место Залом Вопросов. Я же знал его под еще более древним названием: Чертог Ветра.
   
Я некоторое время смотрел на листья, несомые ветром по булыжной мостовой, а когда поднял голову, то увидел глядящую на меня Фелу. Она стояла мест на тридцать-сорок ближе к началу очереди. Фела дружески улыбнулась мне и помахала рукой. Я махнул ей в ответ, и она вышла из очереди и подошла ко мне.
   
Фела была красавицей. Из тех женщин, каких обычно видишь на картинах. Это не та утонченная, искусственная красота, которую можно часто встретить у знатных дам. Красота Фелы была природной и естественной: большие глаза и пухлые губы, которые всегда улыбались. Здесь, в Университете, где мужчин было вдесятеро больше, чем девушек, она выделялась среди прочих, как лошадь в овчарне.
   
— Можно я с тобой постою? — спросила она, подойдя ко мне. — А то там и поболтать не с кем, терпеть этого не могу.
   
Она одарила обаятельной улыбкой двоих парней, что стояли следом за мной.
   
— Я не лезу без очереди, — объяснила она, — я просто перешла из головы в хвост!
   
Парни возражать не стали, хотя их глаза так и бегали от меня на Фелу и обратно. Было очевидно, что они удивляются, отчего это одна из самых красивых девушек в Университете бросила свое место ради того, чтобы постоять в очереди вместе со мной.
   
Хороший вопрос. Меня и самого это удивляло.
   
Я подвинулся в сторону, чтобы освободить ей место. Некоторое время мы молча стояли плечом к плечу.
   
— Ты чем будешь заниматься в этой четверти? — спросил я наконец.
   
Фела откинула назад волосы, упавшие ей на плечо.
   
— Наверно, буду и дальше работать в архивах. Химией буду заниматься. А Брандье позвал меня на математику многообразий.
   
Меня слегка передернуло.
   
— Там же одни цифры! Нет, мне такое не по зубам.
   
Фела пожала плечами, и ее длинные локоны, которые она только что откинула назад, воспользовавшись случаем, снова рассыпались, обрамляя лицо.
   
— Да нет, это все не так сложно, когда вникнешь. Больше похоже на игру, чем на что-либо другое.
   
Она вопросительно склонила голову.
   
— Ну а ты?
   
— Занятия в медике, — начал я. — Обучение и работа в артной. И симпатия тоже, если Дал меня возьмет. Кроме того, мне, наверное, стоит поплотнее заняться сиару.
   
— Ты говоришь на сиару? — удивленно спросила она.
   
— Объясниться могу, — ответил я. — Но Вил говорит, что грамматика у меня просто кошмарная.
   
Фела кивнула, потом искоса взглянула на меня, слегка прикусив губу.
   
— А еще Элодин предложил мне присоединиться к его группе, — сказала она глухим от волнения голосом.
   
— А что, Элодин ведет занятия? — спросил я. — Я думал, ему не разрешают преподавать.
   
— Ведет, с этой четверти, — сказала она, с любопытством взглянув на меня. — Я думала, что и ты с нами будешь. Разве не он высказался за то, чтобы сделать тебя ре'ларом?
   
— Он, — кивнул я.
   
— Ой… — она, похоже, смутилась, потом поспешно добавила: — Ну, наверное, он просто пока не успел тебя пригласить. Или планирует заниматься с тобой отдельно.
   
Я отмахнулся от последнего замечания, хотя и был уязвлен мыслью о том, что обо мне забыли.
   
— Да кто его знает, этого Элодина? — сказал я. — Если он не сумасшедший, значит, он лучший актер, какого я когда-либо встречал.
   
Фела хотела было сказать что-то еще, потом нервно оглянулась по сторонам и подалась ближе ко мне. Ее плечо коснулось моего, вьющиеся волосы щекотнули мне ухо — она вполголоса спросила:
   
— А это правда, что он сбросил тебя с крыши Череповки?
   
Я смущенно хохотнул.
   
— Это запутанная история, — сказал я и довольно неуклюже сменил тему: — А как называется предмет, который он ведет?
   
Фела потерла лоб и разочарованно усмехнулась.
   
— Не имею ни малейшего представления! Он сказал, что название предмета — «Название предмета».
   
Она посмотрела на меня.
   
— Что это, вообще, значит? В расписании его надо будет искать под названием «Название предмета»?
   
Я честно сказал, что не знаю, ну а отсюда был всего один шаг до того, чтобы начать делиться анекдотами про Элодина. Фела рассказала, что один хранист отловил его в архивах голым. А я слышал, что он как-то раз целый оборот расхаживал по Университету с завязанными глазами. Фела слышала, что он придумал Целый новый язык с нуля. А мне рассказывали, что он затеял драку в какой-то занюханной таверне из-за того, что один из посетителей упорно говорил «питание» вместо «еда».
   
— Да, об этом мне тоже рассказывали! — рассмеялась Фела. — Единственное, что мне говорили, будто это случилось в «Лошади и четверке», а подрался он с баронетом, который то и дело говорил «более того».
   
Я и оглянуться не успел, как подошла наша очередь.
   
— Квоут, сын Арлидена, — сказал я. Женщина со скучающим лицом сделала пометку напротив моего имени, и я вытащил из черного бархатного мешочка гладкую костяную плашку. На ней значилось: «Поверженье — полдень». Восьмой день экзаменов, времени на подготовку полно!
   
Фела вытянула свой жребий, и мы отошли от стола.
   
— А у тебя что? — спросил я.
   
Она показала мне свою плашку. Возжиганье, после четвертого колокола.
   
Это был на редкость удачный жребий в самом конце экзаменов.
   
— Ух ты! Поздравляю.
   
Фела пожала плечами и сунула плашку в карман.
   
— Мне-то все равно. Я и готовиться особо не буду. Чем дольше я занимаюсь, тем хуже сдаю. Только нервничать начинаю.
   
— Ну так поменяйся с кем-нибудь! — сказал я, указывая на слоняющихся вокруг студентов. — За такое время наверняка кто-нибудь отвалит целый талант. Если не больше.
   
— Да ты знаешь, я и торговаться-то особо не умею, — ответила она. — Я просто считаю, что любой жребий, который мне попадется, — счастливый, за него и держусь.
   
Теперь, когда мы отстояли очередь, у нас уже не было причин оставаться вместе. Однако мне хотелось побыть с ней, да и она, похоже, не спешила уходить. Так что мы принялись бесцельно бродить по двору, в толпе.
   
— Слушай, я просто умираю с голоду! — сказала вдруг Фела. — Ты не хочешь сходить куда-нибудь пообедать?
   
Я мучительно осознал, насколько тощ мой кошелек. Будь там несколькими монетами меньше, пришлось бы положить в него камень, чтобы он не развевался на ветру. У Анкера меня кормили бесплатно, за то, что я играю там на лютне. И тратить деньги на еду где-то еще, в особенности накануне экзаменов, было бы непростительным безрассудством.
   
— Да я бы с удовольствием, — честно ответил я. А потом солгал: — Но мне придется еще немного потолкаться здесь, чтобы попробовать с кем-нибудь поменяться жребиями. Я-то обожаю торговаться.
   
Фела порылась в кармане.
   
— Если тебе нужно лишнее время, пожалуйста, можешь взять мой.
   
Я посмотрел на костяную плашку, которую она держала в руке, испытывая большое искушение. Лишних два дня на подготовку — это же дар небес! С другой стороны, можно будет ее продать и заработать целый талант… А то и два…
   
— Да нет уж, — улыбнулся я, — не хочу я отбирать у тебя твою удачу. Ну а моя удача тебе и подавно ни к чему. Ты и без того была весьма щедра со мной.
   
И я многозначительно поправил плащ у себя на плечах.
   
Фела улыбнулась и провела костяшками пальцев по вороту плаща.
   
— Я рада, что он тебе нравится. Но я лично по-прежнему считаю, что я у тебя в долгу.
   
Она нервно прикусила губу и опустила руку.
   
— В общем, ты мне скажи, если передумаешь, ладно?
   
— Ладно.
   
Она снова улыбнулась, слегка махнула рукой и пошла прочь со двора. Смотреть, как она идет сквозь толпу, было все равно что наблюдать за порывом ветра, бегущим по глади пруда. Только ее сопровождала не рябь на воде, а головы мужчин, оборачивающихся ей вслед.
   
Я все еще провожал ее взглядом, когда ко мне подошел Вилем.
   
— Ну что, на сегодня с флиртом покончено?
   
— Да я с ней вовсе не флиртовал, — возразил я.
   
— Ну что же ты так? — сказал он. — Зачем же я тогда вежливо ждал в сторонке и не мешал, если ты упускаешь такой счастливый случай?
   
— Да ладно тебе, — сказал я. — Мы просто болтали по-дружески.
   
— Ну да, конечно, — ответил Вил. Его сильный сильдийский акцент делал насмешку еще более язвительной. — Тебе какое время выпало?
   
Я показал ему свою плашку.
   
— На день позже меня! — он показал свою. — Готов поменяться за йоту.
   
Я призадумался.
   
— Давай меняться! — настаивал он. — Ты же все равно не можешь заниматься в архивах как мы.
   
Я гневно зыркнул на него исподлобья.
   
— Твое сочувствие бьет через край!
   
— Сочувствие я лучше приберегу для тех, кому хватает ума не доводить до бешенства магистра архивов, — ответил он. — А для таких, как ты, у меня найдется только йота. Ну что, по рукам?
   
— Я предпочел бы получить две йоты, — ответил я, осматривая толпу в поисках студентов с безумно-ищущим взглядом. — Если, конечно, удастся.
   
Темные глаза Вилема сузились.
   
— Йота и три драба! — предложил он.
   
Я поглядел на него и решился.
   
— Хорошо, йота и три. И плюс еще ты возьмешь в партнеры Симмона в следующий раз, когда мы сядем играть в уголки!
   
Он расхохотался и кивнул. Мы обменялись плашками, и я сунул деньги в свой кошелек. «Талант и четыре йоты». Все-таки на шажок ближе. Немного поразмыслив, я сунул свою плашку в карман.
   
— Что, дальше меняться не будешь? — спросил Вил.
   
Я покачал головой.
   
— Да нет, пожалуй. Оставлю это время за собой.
   
Он нахмурился.
   
— А зачем? Что ты будешь делать целых пять дней, кроме как дергаться да ковырять в носу?
   
— То же, что и все, — ответил я. — К экзамену готовиться буду.
   
— Как? — спросил он. — Тебе ведь до сих пор запрещено работать в архивах, разве нет?
   
— Ну, готовиться можно по-разному, — с таинственным видом ответил я.
   
Вилем фыркнул.
   
— Сплошные тайны, — заметил он. — А ты еще удивляешься, отчего о тебе столько болтают!
   
— Что болтают — это меня совершенно не удивляет, — ответил я. — А вот интересно, что именно они обо мне говорят?
  
  
   
    
ГЛАВА 4
    
СМОЛА И ЖЕСТЬ
   
   
Город, разросшийся за прошедшие века вокруг Университета, был невелик. Так себе, небольшой городишко.
   
Несмотря на это, торговля на нашем конце Большого Каменного тракта процветала. Купцы телегами везли сюда сырье: смолу и глину, ульмарит, поташ и морскую соль. Везли предметы роскоши: ленаттский кофе, винтийское вино. Везли отличные черные чернила из Аруэха, чистый белый песок для наших стеклодувных работ и ювелирно изготовленные сильдийские пружины и винты.
   
Когда купцы отправлялись в обратный путь, они увозили полные телеги товаров, которые можно было купить только в Университете. Лекарства, изготовленные в медике. Настоящие лекарства, а не подкрашенную гнилую воду или грошовые чудо-снадобья. Алхимики производили свои собственные диковинки, о которых я слышал только краем уха, а кроме того — сырье: нафту, сернистую обманку и двойную известь.
   
Быть может, я предвзят, но, думаю, справедливо будет сказать, что большая часть зримых чудес Университета происходила из артефактной — линзы матового стекла, вольфрамовые слитки и гланская сталь, сусальное золото, тонкое, как бумажная салфетка.
   
Но мы создавали не только это. Симпатические лампы и телескопы. Теплоемы и жар-винты. Соляные насосы. Триметаллические компасы. Десятки разновидностей теккамова ворота и вала Делевари.
   
Все это изготавливали мы, артефакторы; и когда торговцы их приобретали, мы получали свои комиссионные: шестьдесят процентов по продаже. Это был мой единственный источник доходов. И, поскольку занятий во время экзаменов не было, я мог целыми днями работать в артной.
   * * *
   
Я пришел в «хранение», кладовую, где артефакторы получали инструменты и материалы для работы, и увидел в окошке высокого бледного студента с выражением крайней скуки на лице.
   
— Джаксим? — удивился я. — Ты что тут делаешь? Это же не твоего уровня работа!
   
Джаксим угрюмо кивнул.
   
— Килвин все еще… несколько недоволен мной, — сказал он. — Ну, ты знаешь. Из-за пожара и всего прочего.
   
— Сочувствую, — сказал я. Джаксим был полноправный ре'лар, как и я сам. Он имел право самостоятельно работать над любым количеством проектов. И рутинная работа вроде этого дежурства была не просто скучна: для Джаксима это было публичное унижение, и, кроме того, он терял на этом деньги и возможность продолжать свои опыты. В целом наказание вышло весьма и весьма суровое.
   
— Чего нам сейчас недостает? — спросил я.
   
Выбирать, над чем стоит работать, тоже надо было уметь. Сделать самую яркую симпатическую лампу в истории артефакции или самый эффективный жаропровод еще мало. Пока их кто-нибудь не купит, ты на этом и пенни ломаного не заработаешь.
   
Для многих других артефакторов это была не проблема. Они могли позволить себе подождать. Мне же необходимо было что-то, что можно быстро продать.
   
Джаксим облокотился на разделявшую нас стойку.
   
— Только что ушел обоз, который увез все наши трюмные лампы, — сказал он. — Осталась только та, уродская, Вестоновой работы.
   
Я кивнул. Симпатические лампы идеально подходили для использования на кораблях — не бьются, в конечном счете оказываются дешевле масляных, и не приходится опасаться пожара.
   
Я произвел мысленные подсчеты. Лампы я могу делать по две одновременно, это сэкономит время за счет удвоения усилий, и к тому же можно быть уверенным, что их успеют продать до того, как мне придется вносить плату за обучение.
   
К сожалению, изготовление трюмных ламп было делом чрезвычайно нудным. Сорок часов кропотливого труда, а стоит мне допустить малейшую ошибку, и лампы просто не станут работать. И тогда за все потраченное время я лишь окажусь в долгу перед хранением за израсходованные впустую материалы.
   
Однако выбора особого не было.
   
— Ну что же, — сказал я, — тогда возьмусь за лампы.
   
Джаксим кивнул и открыл конторскую книгу. Я принялся по памяти перечислять все, что мне нужно.
   
— Двадцать излучателей средней мощности. Два набора высоких форм. Алмазный стилус. Тентеново стекло. Два средних тигля. Четыре унции олова. Шесть унций высшей стали. Две унции никеля…
   
Джаксим только кивал и записывал.
   * * *
   
Восемь часов спустя я вошел в трактир Анкера. От меня несло раскаленной бронзой, смолой и угольным дымом. Время близилось к полуночи, и в зале никого не оставалось, кроме горстки самых завзятых выпивох.
   
— Хреново выглядишь, — заметил Анкер, когда я подошел к стойке.
   
— Я и чувствую себя не лучше, — ответил я. — В котле небось ничего не осталось?
   
Он покачал головой.
   
— Народ сегодня голодный был. У меня осталась холодная картошка, я ее хотел завтра бросить в похлебку. И еще половинка печеной тыквы, кажется.
   
— Беру! — сказал я. — Правда, к этому еще бы неплохо соленого маслица.
   
Он кивнул и отправился на кухню.
   
— Можешь не разогревать! — сказал я ему вслед. — Я просто возьму еду к себе в комнату.
   
Анкер вынес мне миску с тремя крупными картофелинами и половинкой румяной тыквы в форме колокола. В серединке тыквы, откуда выскоблили семечки, красовался щедрый кус масла.
   
— И бутылку бредонского пива, если можно, — сказал я, забирая миску. — Откупоривать не надо, а то еще разолью его на лестнице.
   
В мою комнатенку вели три лестничных пролета. Закрыв за собой дверь, я аккуратно перевернул тыкву, чтобы она накрыла собой миску, поставил сверху бутылку и завернул все вместе в мешковину. Получился сверток, который можно было нести под мышкой.
   
Я открыл окно и выбрался на крышу трактира. А оттуда перемахнул через узкий проулок на крышу пекарни.
   
Над горизонтом висел узкий месяц. Он давал достаточно света, чтобы видеть дорогу, и при этом меня не было особо заметно. Не то чтобы я сильно тревожился на этот счет. Близилась полночь, и на улицах было тихо. К тому же люди вообще на удивление редко смотрят вверх.
   
Аури сидела на широкой кирпичной трубе и ждала меня. Она была одета в платье, которое я ей купил, и рассеянно болтала босыми ногами, глядя на звезды. Ее волосы были такие тонкие и легкие, что стояли ореолом вокруг головы, малейший ветерок вздымал их вверх.
   
Я аккуратно наступил на середину плоского участка крыши, крытого железом. Кровельное железо негромко бухнуло у меня под ногой, словно далекий, приглушенный барабан. Аури прекратила болтать ногами и застыла, как испуганный кролик. Потом увидела меня и расплылась в улыбке. Я помахал ей.
   
Аури спрыгнула с трубы и подбежала ко мне. Волосы развевались у нее за спиной.
   
— Здравствуй, Квоут!
   
Она отступила на полшага.
   
— Ой, как от тебя воняет!
   
Я улыбнулся — самой неотразимой улыбкой за этот день.
   
— Здравствуй, Аури! — сказал я. — А от тебя пахнет хорошенькой юной девушкой.
   
— Ну да, конечно! — радостно улыбнулась она.
   
Аури сделала небольшой шажок вбок, потом вперед, покачнулась на носочках босых ног.
   
— А что ты мне принес? — спросила она.
   
— А ты мне? — спросил я.
   
Аури лукаво усмехнулась.
   
— Я принесла яблоко, которое думает, будто оно груша, — ответила она, протягивая его мне. — И булочку, которая думает, будто она кошка. И салат, который думает, будто он салат.
   
— Какой разумный салат!
   
— Ничего подобного! — она вежливо фыркнула. — Разве это разумно — считать себя салатом?
   
— Даже если ты в самом деле салат? — спросил я.
   
— Особенно в этом случае! — сказала Аури. — Достаточно того, что ты и в самом деле салат. А еще и думать, будто ты салат, — как это ужасно!
   
Аури печально покачала головой, и ее волосы колыхнулись, как будто она находилась под водой.
   
Я развернул свой сверток.
   
— Ну а я принес тебе картошки, половинку тыквы и бутылку пива, которое думает, будто оно хлеб.
   
— А кем считает себя тыква? — с любопытством спросила Аури, глядя на еду. Руки она держала сцепленными за спиной.
   
— Тыква знает, что она тыква, — ответил я. — Но делает вид, будто она заходящее солнце.
   
— А картошка? — спросила Аури.
   
— Картошка спит, — ответил я. — К тому же, боюсь, она холодная.
   
Аури ласково посмотрела на меня.
   
— Не бойся, — сказала она и на мгновение коснулась моей щеки самыми кончиками пальчиков. Прикосновение ее было легче перышка. — Я с тобой. Ты в безопасности.
   * * *
   
Ночь выдалась прохладная, поэтому мы не стали ужинать на крыше, как обычно. Аури повела меня вниз, через железную сливную решетку, в лабиринт ходов под Университетом.
   
Она несла бутылку и держала перед собой какую-то вещицу размером с монетку, испускающую мягкий зеленоватый свет. Я нес миску и симпатическую лампу, которую изготовил для себя, — Килвин называл ее «воровской». Ее красноватый свет странно сливался и смешивался с более ярким голубовато-зеленым светом от светильника Аури.
   
Аури привела нас в тоннель, где вдоль стен тянулись трубы всех видов и размеров. По некоторым железным трубам шел горячий пар, и, несмотря на то что они были обмотаны изолирующей тканью, от них исходил жар. Аури аккуратно разложила картошку на изгибе трубы, ткань с которой была содрана. Получилась такая небольшая печурка.
   
Мы постелили мешковину вместо скатерти, уселись на землю и принялись ужинать. Булочка слегка зачерствела, зато она была с орешками и с корицей. Кочан салата оказался на удивление свежий — интересно, где она его раздобыла? Мне Аури дала фарфоровую чашку, а себе взяла серебряную плошечку. Пиво она разливала так торжественно, что можно было подумать, будто она угощает чаем самого короля.
   
За едой болтать было нельзя. Это было одно из тех правил, которые я выучил методом проб и ошибок. Не прикасаться. Не делать резких движений. Не задавать личных вопросов — даже тех, что касаются ее лишь косвенно. Например, я не мог спросить про салат или про зеленую монетку. От этого она немедленно срывалась и убегала в тоннель, и я потом не видел ее по нескольку дней.
   
По правде говоря, я не знал даже ее настоящего имени. «Аури» было имя, которое я придумал для нее сам, но в душе я думал о ней как о своей маленькой лунной фейе.
   
Аури, как и всегда, кушала очень изящно. Она сидела выпрямившись и откусывала по маленькому кусочку. У нее была ложка, которой мы ели печеную тыкву, по очереди передавая ее друг другу.
   
— А лютню ты не принес, — сказала она после того, как мы поели.
   
— Сегодня мне нужно читать, — объяснил я. — Но скоро я ее принесу.
   
— Когда?
   
— Через шесть ночей, считая с нынешней, — сказал я. К тому времени я так или иначе сдам экзамен, и заниматься дальше будет бессмысленно.
   
Ее крошечное личико насупилось.
   
— Шесть дней — это до-олго, — сказала она. — Скоро — это завтра!
   
— Для камня шесть дней — это скоро, — возразил я.
   
— Вот и сыграй для камня через шесть дней, — ответила она. — А для меня сыграй завтра!
   
— Мне кажется, ты можешь шесть дней побыть камнем, — сказал я. — Это же лучше, чем салатом?
   
Она улыбнулась.
   
— Ну да, лучше.
   
После того как мы доели яблоко, Аури повела меня через Подовсе. Мы тихо миновали Киванье, в три прыжка преодолели Скачки и наконец оказались в Поддевале, лабиринте тоннелей, где постоянно дул слабый, но ровный ветер. Наверное, я бы и сам нашел дорогу, но я предпочитал, чтобы меня провожала Аури. Она знала Подовсе, как лудильщик знает свои мешки.
   
Да, Вилем был прав. Меня изгнали из архивов. Я всегда имел склонность лезть именно туда, куда меня не пускают. Увы и ах.
   
Архивы представляли собой огромное каменное здание без окон. Однако же находящимся внутри студентам требовалась вентиляция, чтобы дышать, а книгам — тем более. В слишком влажном воздухе книги сгниют и заплесневеют. В слишком сухом бумага и пергамент сделаются хрупкими и начнут рассыпаться.
   
У меня ушло немало времени на то, чтобы понять, откуда в архивы проникает свежий воздух. Но даже когда я нашел нужный тоннель, попасть в него оказалось не так просто. Нужно было ползти по кошмарно узкому проходу целую четверть часа, брюхом по грязному камню. Я держал в Подовсе смену одежды, и после десятка таких вылазок она оказалась изорвана в хлам, колени и локти стерлись начисто.
   
И тем не менее это была не такая уж высокая плата за доступ в архивы.
   
А вот если бы я попался, плата могла оказаться непомерно высокой. Исключение — это как минимум. Однако если бы я провалил экзамены и мне назначили плату в двадцать талантов, это было бы равносильно исключению. В общем, что совой об пень, что пнем об сову.
   
И тем не менее я не особенно тревожился, что меня поймают. Света в Хранилище не было, только те лампы, что носили при себе студенты и хранисты. Это означало, что в архивах царила вечная ночь, а ночью я всегда чувствовал себя увереннее всего.
  
  
   
    
ГЛАВА 5
    
«ЭОЛИАН»
   
   
Дни тянулись один за другим. Я работал в артной, пока пальцы не немели, а потом читал в архивах, пока буквы перед глазами не начинали расплываться.
   
На пятый день экзаменов я наконец доделал свои трюмные лампы и сдал их в хранение, надеясь, что их быстро удастся продать. Я хотел было взяться за вторую пару, но понял, что не сумею их закончить до того, как придет время платить за учебу.
   
Поэтому я принялся добывать деньги другими способами. Я отыграл у Анкера лишний вечер, заработал себе бесплатную выпивку и горсть мелочи от благодарных слушателей. Я работал в артной, изготавливая всякую необходимую мелочовку вроде латунных шестеренок или стекла удвоенной прочности. Такой товар приобретала сама мастерская, платили за него немного, но хоть что-то.
   
Потом, поскольку мелочи мне не хватало, я изготовил два набора желтых излучателей. Симпатическая лампа с такими излучателями дает приятный желтый свет, очень близкий к солнечному. Они и стоили вдвое дороже, потому что их изготовление требовало использования опасных материалов.
   
Тяжелые металлы и летучие кислоты — это еще цветочки. По-настоящему опасными были редкие алхимические соединения — транспортирующие средства, которые проникают сквозь кожу, не оставляя ни малейших следов, а потом потихоньку выедают кальций из костей. Или другие вещества, которые просто бродят в крови, месяцами ничем не выдавая своего присутствия, а потом у тебя вдруг начинают кровоточить десны и выпадать волосы. Короче, в алхимическом комплексе изготовляли такое, что по сравнению с этим мышьяк — все равно что сахарок, который вы кладете в чай.
   
Я был крайне осторожен, но во время работы над вторым набором излучателей мое тентеновое стекло лопнуло, и крошечные капельки транспортирующего средства забрызгали стеклянный колпак вытяжки, под которой я работал. На кожу мне не попало, но одна капля упала мне на рубашку, над раструбами рабочих кожаных перчаток.
   
Я осторожно взял лежавший под рукой кронциркуль, защипнул им ткань рубашки и оттянул ее подальше от тела. Потом неуклюже вырезал кусок рукава, чтобы опасное вещество не имело ни малейшего шанса коснуться моей кожи. Под конец я весь вспотел и трясся. Я пришел к выводу, что есть и лучшие способы зарабатывать деньги.
   
Я за йоту подменял своих товарищей на дежурстве в медике и помог купцу разгрузить три телеги извести, по полпенни за каждую. В тот же вечер я познакомился с компанией игроков-головорезов, которые усадили меня играть с ними в воздуха. За пару часов я ухитрился просадить восемнадцать пенни и еще немного железной мелочи. И, хотя мне смертельно хотелось отыграться, я заставил себя встать и уйти, пока дело не зашло слишком далеко.
   
В результате всех предпринятых усилий в кошельке у меня оказалось меньше, чем было изначально.
   
По счастью, у меня в запасе был еще один способ.
   * * *
   
Я шагал по широкой мощеной дороге, направляясь в Имре.
   
Со мной были Симмон и Вилем. Вил в конце концов продал свой поздний жребий какому-то отчаявшемуся хранисту, выручив на этом кругленькую сумму, так что они оба уже покончили с экзаменами и были беззаботны, как котята. Вилу назначили плату в шесть талантов восемь йот. Сим до сих пор упивался тем, что с него потребовали всего пять талантов две йоты.
   
У меня в кошельке был один талант и три йоты. Ничего хорошего это не сулило.
   
Четвертым в нашей компании был Манет. Его растрепанная седая шевелюра и мятая, как всегда, одежда придавали ему несколько очумелый вид, словно он только что вскочил с постели и не может понять, где находится. Мы взяли его с собой отчасти потому, что нам нужен был четвертый для уголков, отчасти же потому, что считали своей обязанностью хоть изредка вытаскивать бедолагу из Университета.
   
Мы миновали высокую арку Каменного моста, перешли реку Омети и вступили в Имре. Осень была на исходе, и я кутался в плащ, чтобы не простыть. Лютню я удобно пристроил у себя за спиной.
   
Дойдя до центра Имре, мы миновали просторный, вымощенный булыжником двор и обогнули находящийся в центре фонтан, украшенный статуями сатиров, гоняющихся за нимфами. Фонтан журчал, ветер разносил брызги. Мы присоединились к очереди, тянущейся к дверям «Эолиана».
   
Когда мы подошли к дверям, я с изумлением обнаружил, что У входа стоит не Деоч, а какой-то приземистый мрачный дядька с толстой шеей. Он протянул руку:
   
— С вас йота, юный сэр!
   
— Извините… — я сдвинул в сторону ремень футляра от лютни и показал ему серебряные дудочки, приколотые к плащу, и указал на Вила, Сима и Манета: — Эти со мной!
   
Он подозрительно сощурился, уставившись на дудочки.
   
— Что-то вы больно молоды! — сказал он, зыркнув на мое лицо.
   
— Да, я ужасно молод, — небрежно сказал я. — Это часть моего личного обаяния.
   
— Слишком молоды, чтобы носить дудочки, — уточнил он. Это прозвучало как вежливое обвинение.
   
Я заколебался. Я выглядел достаточно взрослым для своих лет, но это означало лишь, что я выгляжу несколько старше своих пятнадцати. Насколько мне было известно, я оставался самым юным музыкантом в «Эолиане». Как правило, это работало на меня, я был здесь чем-то вроде диковинки. Но теперь…
   
Не успел я придумать, что ответить, как из очереди позади нас сказали:
   
— Дудочки настоящие, Кетт.
   
Высокая женщина со скрипичным футляром кивнула мне.
   
— Он их заработал, пока тебя не было. Он серьезный музыкант.
   
— Спасибо, Мари, — сказал я.
   
Привратник пустил нас внутрь.
   
Мы нашли себе столик у дальней стены, с хорошим видом на сцену. Я окинул взглядом лица соседей и подавил привычный укол разочарования: Денны нигде видно не было.
   
— А что это там такое в дверях творится? — спросил Манет, озираясь по сторонам, разглядывая сцену и высокий сводчатый потолок. — Неужто люди платят деньги за то, чтобы войти сюда?
   
Я уставился на него.
   
— Ты пробыл в Университете тридцать лет и ни разу не бывал в «Эолиане»?!
   
— Ну, знаешь, — он неопределенно развел руками, — все как-то не до того было. Я на этой стороне реки не так уж часто бываю.
   
Сим расхохотался и сел за стол.
   
— Манет, разреши, я объясню в доступных тебе терминах. Если бы существовал музыкальный Университет, вот это бы он и был, а Квоут был бы полноправным арканистом.
   
— Неудачная аналогия, — возразил Вил. — Это скорее двор музыкального королевства, а Квоут — один из местной знати. Мы попали сюда в качестве его свиты. Собственно, ради этого мы и терпим его присутствие так долго.
   
— Что, целую йоту только за то, чтобы сюда войти? — спросил Манет.
   
Я кивнул.
   
Манет уклончиво хмыкнул, озираясь по сторонам и глядя на разодетых дворян, собравшихся на балконе.
   
— Ну что ж, — сказал он, — век живи — век учись.
   * * *
   
«Эолиан» только начинал наполняться, так что мы проводили время, играя в уголки. Игра шла по маленькой, по драбу за сдачу, по два за подставу, но при моем тощем кошельке любые ставки были высоки. По счастью, Манет играл с точностью часового механизма: никаких потерянных взяток, никаких безумных заявок, никаких ходов наудачу.
   
Симмон угощал всех первым, Манет — вторым. К тому времени, как огни в «Эолиане» начали тускнеть, мы с Манетом обошли их на десять сдач, в основном благодаря тому, что Симмон имел склонность зарываться и перезаказывать. Я с мрачным удовлетворением опустил в карман лишнюю медную йоту. «Один и четыре».
   
На сцену поднялся немолодой мужчина. Станчион коротко представил его, и он заиграл на мандолине немыслимо прелестную версию «Поздних дней Таэтне». Пальцы у него были легкие и проворные и уверенно бегали по струнам. Но голос…
   
С возрастом многое портится. Костенеют руки и спины. Тускнеет взгляд. Грубеет кожа, и красота увядает. Единственное исключение — это голос. Если о нем заботиться должным образом, по прошествии лет и при постоянной практике голос становится только слаще. Его голос был как сладкое медовое вино. Он закончил песню под громкие аплодисменты. Секунду спустя снова вспыхнул свет, и зал наполнился гулом бесед.
   
— Между выступлениями делаются перерывы, — объяснил я Манету, — чтобы люди могли поговорить, побродить по залу, выпить. Но если ты вздумаешь болтать во время чьего-то выступления, тебя не спасет даже сам Тейлу со всеми своими ангелами.
   
Манет обиженно фыркнул.
   
— Не беспокойся, я вас не опозорю! Что ж ты думаешь, я совсем уж варвар?
   
— Да нет, я просто предупреждаю, — сказал я. — Ты вот предупреждал меня о том, что опасно делать в артефактной. А я тебя предупреждаю о том, что опасно делать здесь.
   
— А у него лютня другая, — заметил Вилем. — Поменьше твоей и звучит иначе.
   
Я сдержал улыбку и решил не заострять на этом внимание.
   
— Такая разновидность лютни называется мандолиной, — объяснил я.
   
— Ну а ты, ты ведь будешь играть? — спросил Симмон, ерзая на стуле, точно нетерпеливый щенок. — Сыграй ту песенку, что ты сочинил про Амброза, а?
   
Он замурлыкал мелодию, потом принялся напевать:
   
    
     
Мул магии обучен, науки превзошел —
     
Ведь он не то что Рози, он лишь полуосел.
    
   
   
Манет фыркнул в кружку. Даже Вилем улыбнулся.
   
— Нет уж, — твердо ответил я. — С Амброзом покончено. С моей точки зрения, мы полностью квиты.
   
— Ну да, конечно! — с непроницаемым видом сказал Вилем.
   
— Нет, серьезно, — возразил я. — Мне с этого никакой пользы. Эта наша грызня только сердит магистров, и все.
   
— «Сердит» — это мягко сказано, — сухо заметил Манет. — Я бы выразился точнее.
   
— А по-моему, ты ему задолжал! — сказал Сим, гневно сверкая глазами. — И к тому же вряд ли тебя обвинят в «поведении, не подобающем члену арканума» только за то, что ты споешь какую-то песенку!
   
— Нет, конечно, — сказал Манет. — Просто повысят ему плату, и дело с концом.
   
— Как? — воскликнул Симмон. — Но они же не могут этого сделать! Плата ведь назначается по результатам экзаменационного собеседования!
   
Манет гулко фыркнул в кружку.
   
— Собеседование — всего лишь часть игры. Из тебя выдоят лишку, если ты можешь себе это позволить. И если ты доставляешь им лишние хлопоты — тоже.
   
Он серьезно взглянул на меня.
   
— И тебе на этот раз влетит сразу с двух сторон. Сколько раз ты побывал на рогах за последнюю четверть?
   
— Дважды, — признался я. — Но во второй раз я на самом деле был ни в чем не виноват!
   
— Ну да, конечно! — Манет посмотрел на меня в упор. — Именно поэтому тебя связали и высекли? Потому что ты был ни в чем не виноват?
   
Я неловко поерзал на стуле, чувствуя, как тянут полузажившие шрамы вдоль спины.
   
— Ну, почти не виноват, — поправился я.
   
Манет пожал плечами, отметая мое возражение в сторону.
   
— Дело даже не в том, виноват ты или нет. Дерево не виновато в том, что случилась гроза, но каждый дурак знает, куда ударит молния.
   
Вилем серьезно кивнул.
   
— Ну да, как у нас говорят: самый длинный гвоздь забьют первым.
   
Он нахмурился.
   
— На сиару это звучит лучше…
   
Сим явно встревожился.
   
— Но все равно же львиная доля назначенной платы зависит от результатов экзамена?
   
Судя по его тону, Сим даже не задумывался о том, что в уравнение может входить личная неприязнь или политика.
   
— По большей части — да, — признал Манет. — Однако же каждый из магистров сам решает, какие вопросы задать, и результат зависит от каждого из них.
   
Он принялся загибать пальцы.
   
— Хемме тебя не любит, а когда речь идет о неприязни, он может унести вдвое больше собственного веса. Лоррену ты сам не угодил, и так оно с тех пор и идет. Ты вечно во что-то влипаешь. В конце прошлой четверти ты пропустил почти целый оборот занятий. Причем не предупредил заранее и не объяснился потом.
   
Он многозначительно взглянул на меня.
   
Я потупился, четко сознавая, что в числе пропущенных занятий была моя учеба в артефактной под руководством Манета.
   
После паузы Манет пожал плечами и продолжал:
   
— А главное, на этот раз тебя будут экзаменовать как ре'лара. Чем выше ранг, тем выше плата. Собственно, поэтому я до сих пор и хожу в э'лирах.
   
Он пристально взглянул на меня.
   
— Хочешь, угадаю? Тебе очень повезет, если тебе назначат меньше десяти талантов.
   
— Десять талантов! — Сим втянул воздух сквозь зубы и сочувственно покачал головой. — Хорошо еще, что у тебя есть куча денег!
   
— Увы, совсем не куча, — вздохнул я.
   
— Ну как же? — удивился Сим. — После того как Амброз разбил твою лютню, магистры оштрафовали его почти на двадцать талантов. Куда же ты девал такие деньги?
   
Я посмотрел вниз и ласково дотронулся ногой до футляра с лютней.
   
— На новую лютню? — в ужасе переспросил Сим. — Целых двадцать талантов? Да ты знаешь, что можно купить на двадцать талантов?
   
— Лютню? — предположил Вилем.
   
— Я даже не думал, что инструмент может стоить таких денег! — признался Симмон.
   
— Еще и не таких денег, — сказал Манет. — Инструменты ведь все равно что лошади.
   
На этом месте в разговоре произошла заминка. Вилем с Симом непонимающе уставились на Манета.
   
Я расхохотался.
   
— Да, это удачное сравнение!
   
Манет кивнул с умным видом.
   
— Понимаете, лошади бывают разные. Можно купить заезженную старую клячу меньше, чем за талант. А можно — вольдера с красивым ходом за сорок.
   
— Ну да, как же! — хмыкнул Вил. — Чистокровный вольдер дороже стоит!
   
Манет улыбнулся.
   
— Вот именно. Сколько бы денег ни стоила самая дорогая лошадь, какую вы знаете, ровно столько же может стоить хорошая арфа или скрипка.
   
Симмон, похоже, был ошеломлен.
   
— Но мой отец как-то раз уплатил за кепсанского рысака двести пятьдесят чистыми!
   
Я повернулся и указал пальцем.
   
— Видишь вон того блондина? Так его мандолина стоит вдвое дороже.
   
— Но-о… — протянул Симмон. — Но у лошадей же родословная! От нее можно получить жеребенка и продать его…
   
— У этой мандолины тоже родословная, — возразил я. — Она работы самого Антрессора. На ней играют уже сто пятьдесят лет.
   
Я смотрел, как Сим переваривает информацию, обводя взглядом все инструменты в зале.
   
— И все равно, — сказал Сим, — двадцать талантов…
   
Он покачал головой.
   
— Ну что тебе стоило подождать до экзаменов? А потом уж ты мог бы потратить на лютню то, что останется!
   
— Мне нужна была лютня, чтобы играть у Анкера, — объяснил я. — У меня там комната и бесплатный стол. Если не играть, негде будет жить.
   
Это была правда, но не вся правда. Конечно, если бы я объяснил, в чем дело, Анкер сделал бы мне поблажку. Но если бы я стал ждать, мне бы почти два оборота пришлось прожить без лютни. Все равно что без ноги или без зуба. Все равно что прожить два оборота с зашитым ртом. Это было немыслимо.
   
— И потом, я не все потратил на лютню, — сказал я. — У меня были и другие расходы.
   
Собственно, я расплатился с гелет, у которой занимал деньги. На это ушло шесть талантов, однако, рассчитавшись с Деви, я почувствовал себя так, словно с груди у меня сняли тяжеленный груз.
   
Однако теперь я предчувствовал, как тот же груз вот-вот опустится на меня вновь. Если Манет прав хотя бы наполовину, дело обстоит хуже, чем я думал.
   
По счастью, свет вновь погас, и зал затих, избавив меня от дальнейших объяснений. Мы обернулись к сцене — Станчион вывел на нее Мари. Он немного поболтал с сидящими поблизости слушателями, пока она настраивала скрипку, потом шум в зале понемногу улегся.
   
Мари мне нравилась. Она была выше большинства мужчин, гордая как кошка и говорила минимум на четырех языках. Большинство живущих в Имре музыкантов изо всех сил старались угнаться за последней модой, надеясь сойти за знатных господ, но Мари всегда носила простую дорожную одежду. Штаны, в которых можно целый день проработать в поле, башмаки, в которых можно прошагать тридцать километров.
   
Нет, вы не подумайте, что она одевалась в какую-то поношенную дерюгу. Она просто не любила моды и роскоши. Ее одежда явно была пошита по мерке, плотно облегала и подчеркивала ее фигуру. Сегодня Мари была одета в вишневое с коричневым, цвета своей покровительницы, леди Джейл.
   
Мы уставились на сцену.
   
— Надо признаться, — негромко сказал Вилем, — что с Мари я бы познакомиться не отказался.
   
Манет негромко хохотнул.
   
— Мари тянет на полторы женщины, — сказал он. — А это значит, что она впятеро более женщина, чем любая, с которой вы знаете, что делать.
   
В другое время мы бы немедленно принялись бахвалиться, доказывая, что он не прав. Но Манет сказал это без капли ехидства, и потому мы промолчали. Тем более что он, по всей вероятности, был прав.
   
— Нет, она не по мне, — заметил Симмон. — У нее всегда такой вид, словно она собирается с кем-то бороться. Или коня на скаку остановить.
   
— Да уж, она такая, — снова хохотнул Манет. — Живи мы в иную, лучшую эпоху, вокруг такой женщины, как она, возвели бы храм!
   
Мы умолкли: Мари закончила настраивать скрипку и заиграла нежное рондо, спокойное и ласковое, как весенний ветерок.
   
Я не успел сказать об этом Симмону, однако он был прав — как минимум наполовину. Как-то раз в «Кремне и чертополохе» Мари заехала в челюсть какому-то мужику, который обозвал ее «языкастой сучкой со скрипочкой». А когда он упал, еще и ногой добавила. Но только один раз и ничего серьезного ему не отбила.
   
Мари играла все то же рондо, его спокойный, медленный темп постепенно ускорялся, и вот оно уже понеслось вскачь. Это была одна из тех мелодий, под которую берется танцевать только тот, кто на диво легконог или пьян до изумления.
   
А Мари все ускоряла темп, так что теперь уж никому бы и не пришло в голову танцевать под эту музыку. Мелодия летела, точно дети, несущиеся наперегонки. Я дивился тому, как ловко и проворно бегают ее пальцы, ни разу не сбившись, невзирая на бешеный темп.
   
Еще быстрее. Точно олень, убегающий от гончих. Я начинал нервничать, зная, что рано или поздно она непременно собьется, споткнется, сфальшивит — это лишь вопрос времени. Но она каким-то чудом продолжала играть, и каждая нота звучала все так же отточенно, звонко и нежно. Мелькающие пальцы высоко выгибались над грифом. Запястье правой руки было лениво расслаблено, невзирая на немыслимую скорость.
   
Еще быстрее. Ее лицо было сосредоточенным. Правая рука выглядела размытой. Еще быстрее. Все ее тело напряглось, длинные ноги уверенно попирали пол сцены, скрипка прижималась к подбородку. Каждая нота звучала чисто, как утренний птичий щебет. Еще быстрее!
   
Она закончила мощным, звучным аккордом, так и не сделав ни единой ошибки. Я вспотел, точно загнанная лошадь, сердце у меня отчаянно колотилось.
   
И не у меня одного. У Вила и Сима тоже блестели лбы от пота.
   
А у Манета побелели костяшки — так сильно он стискивал край стола.
   
— Тейлу милосердный! — выдохнул он. — Это тут каждый вечер так играют?
   
Я улыбнулся в ответ.
   
— Вечер только начался. Ты еще не слышал, как играю я!
   * * *
   
Вилем заказал круговую, и разговор перешел на пустые университетские сплетни. Манет пробыл в Университете дольше доброй половины магистров, а потому знал больше скандальных историй, чем все мы трое вместе взятые.
   
Лютнист с окладистой седой бородой сыграл впечатляющую версию «Эн Фейеан Мори». Потом две очаровательные дамы, одна лет за сорок, а вторая достаточно молодая, чтобы быть ее дочерью, — спели дуэт о Ланиэль Вновь Юной, которого я никогда прежде не слышал.
   
Снова вызвали на сцену Мари. Она сыграла простенькую джигу, но с таким воодушевлением, что кое-кто пустился в пляс между столов. Во время последнего припева Манет тоже вскочил, и мы с удивлением обнаружили, что он отличный плясун. Мы подбадривали его, хлопая в ладоши, и когда музыка закончилась, он плюхнулся на место, раскрасневшись и запыхавшись.
   
Вил купил ему выпивку, а Симмон возбужденно обернулся ко мне.
   
— Нет, — твердо ответил я. — Не буду я ее играть. Я же сказал.
   
Симмон сник. Он выглядел таким разочарованным, что я не удержался от смеха.
   
— Знаешь что? Прогуляюсь-ка я по залу. Если найду Трепе, попробую его подбить.
   
Я принялся медленно пробираться через толпу. Краем глаза я высматривал Трепе, но на самом деле разыскивал Денну. Я не видел, чтобы она входила в зал, но за музыкой, картами и разговорами я ее мог попросту прозевать.
   
У меня ушла четверть часа на то, чтобы методично обыскать переполненный главный зал, заглядывая в лицо каждому из гостей и останавливаясь по пути поболтать с некоторыми музыкантами.
   
Я как раз поднялся на второй этаж, и тут огни снова потухли. Я пристроился у перил и стал слушать иллийского флейтиста, который наигрывал печальную, ритмичную мелодию.
   
Когда снова вспыхнул свет, я обыскал второй этаж «Эолиана» — широкий балкон в форме полумесяца. Мои поиски были чем-то вроде ритуала. Искать Денну стало для меня тренировкой на тщетность, вроде молитвы о хорошей погоде.
   
Однако сегодняшний день стал исключением из правил. Слоняясь по второму этажу, я увидел ее идущей под руку с высоким темноволосым господином. Я слегка изменил свой маршрут между столиков, чтобы встретиться с ними как бы невзначай.
   
Денна заметила меня полминуты спустя. Она расплылась в широкой радостной улыбке, освободила руку из-под руки своего спутника и поманила меня к себе.
   
Мужчина рядом с ней был горд как орел и хорош собой, с челюстью как зольный кирпич. На нем была рубашка ослепительно-белого шелка и багрово-красный замшевый камзол. Серебряное шитье. Серебряная пряжка, серебро на манжетах. Модеганский аристократ до кончиков ногтей. Одного его костюма, не считая колец на руках, хватило бы, чтобы оплатить мое обучение за целый год.
   
Денна играла роль его спутницы, обаятельной и привлекательной. Прежде я не раз видел ее одетой так же, как и я сам: в простую одежду, рассчитанную на долгое ношение и путешествия. Сегодня же она облачилась в длинное платье зеленого шелка. Тщательно уложенные черные волосы обрамляли лицо и ниспадали на плечи. На груди красовалась изумрудная подвеска-капелька. И цвет подвески так идеально подходил к платью, что это никак не могло быть случайностью.
   
Рядом с ней я почувствовал себя несколько поизношенным. Да что там — просто оборванцем. У меня всего-то и было, что четыре рубашки, двое штанов и кой-чего по мелочи. Все это не новое, а ношеное и порядком протершееся. В тот день я надел все самое лучшее, но, думаю, вы поймете, если я скажу, что мое самое лучшее оставляло желать лучшего.
   
За исключением плаща, подарка Фелы. Это был чудесный теплый плащ, сшитый на меня по мерке, из зеленой и черной ткани, со множеством карманов в подкладке. Нельзя сказать, чтобы он был особенно элегантен, но это была лучшая моя вещь.
   
Когда я приблизился, Денна выступила вперед и протянула мне руку для поцелуя — уверенным, почти надменным жестом. Лицо ее было спокойным, улыбка — учтивой. Со стороны она выглядела благородной дамой, снизошедшей до бедного юного музыканта.
   
Ее выдавали лишь глаза. Глаза у нее были темные и глубокие, цвета кофе с шоколадом. И в глазах этих плясало веселье, искрился смех. Оставшийся позади аристократ чуть заметно нахмурился, когда она подала мне руку. Я не знал, что за игру затеяла Денна, однако угадать свою роль мне было нетрудно.
   
Так что я склонился над ее рукой в глубоком поклоне и слегка коснулся губами ее запястья. Придворные манеры мне прививали с малолетства, так что я знал, что делаю. Согнуться пополам всякий может, а вот поклониться как следует — это надо уметь.
   
Мой поклон был изящен и подобострастен, а касаясь губами ее кисти, я еще легким взмахом запястья откинул в сторону полу плаща. Последнее особенно сложно, у меня ушло несколько часов тщательных репетиций перед зеркалом в ванной на то, чтобы движение выглядело достаточно небрежным.
   
Денна сделала реверанс, грациозный как падающий лист, отступила назад и встала рядом с аристократом.
   
— Квоут, перед вами лорд Келлин Вантенье. Келлин, это Квоут.
   
Келлин смерил меня взглядом, составив обо мне исчерпывающее мнение быстрее, чем вы бы успели перевести дух. На лице его отразилось пренебрежение, он кивнул. Не то чтобы я прежде не встречался с презрением — я и сам удивился, как меня это задело.
   
— К вашим услугам, милорд!
   
Я отвесил вежливый поклон и слегка повел плечом, так чтобы плащ сполз, выставив напоказ мои талантовые дудочки.
   
Он уже хотел было отвернуться с отработанным равнодушием, как вдруг его взгляд упал на серебряную брошь. С точки зрения ювелирного мастерства она не представляла собой ничего особенного, но здесь она значила много. Вилем был прав: в «Эолиане» я был аристократом.
   
И Келлин это знал. Мгновение поразмыслив, он поклонился в ответ. Ну, не столько поклонился, сколько кивнул. Достаточно низко, чтобы не показаться нелюбезным.
   
— Вашим и вашего семейства, — ответил он на безупречном атуранском. Голос у него был ниже, чем мой, теплый бас с легким модеганским акцентом, который делал его слегка певучим.
   
Денна склонила голову в его сторону.
   
— Келлин учит меня игре на арфе.
   
— Я пришел сюда, чтобы получить дудочки, — сказал он. В его низком голосе не было ни капли сомнения.
   
Когда он заговорил, дамы за соседними столиками развернулись и уставились на него голодными глазами из-под полуопущенных век. На меня его голос произвел противоположное действие. Мало того, что этот негодяй богат и хорош собой! Но иметь при этом еще и голос как мед, намазанный на теплый хлеб, — это уж совершенно непростительно. При звуке этого голоса я почувствовал себя как кот, которого схватили за хвост и гладят мокрой рукой против шерсти.
   
Я огляделся.
   
— А где же ваша арфа?
   
— Я ее с собой не ношу, — сухо отвечал он. — Ведь я играю на пенденхайле, короле инструментов.
   
Я набрал было воздуху для ответа, потом передумал и закрыл рот. Большая модеганская арфа была королем инструментов пять сотен лет тому назад. В наше время это не более чем устаревшая диковинка. Но я не стал ввязываться в спор, ради Денны.
   
— Вы хотите попытать удачи нынче вечером? — спросил я.
   
Келлин слегка прищурился.
   
— Когда играю я, об удаче речи не идет. Но нет. Нынче я наслаждаюсь обществом леди Динель.
   
Он поднес руку Денны к своим губам и рассеянно ее поцеловал, потом окинул шумную толпу властным взглядом, так, будто все здесь принадлежало ему.
   
— Полагаю, здесь я буду в достойном обществе.
   
Я взглянул на Денну, но она избегала встречаться со мной глазами. Она склонила голову набок и теребила серьгу, которая до сих пор скрывалась у нее в волосах: маленькую изумрудную капельку того же цвета, что подвеска у нее на шее.
   
Келлин еще раз окинул взглядом меня. Одежду не по росту и не по размеру. Волосы, слишком короткие, чтобы сойти за модную прическу, и слишком длинные, чтобы не выглядеть растрепанными.
   
— А вы, я полагаю, играете… на дудке?
   
Самый дешевый инструмент.
   
— На флейте, — ненавязчиво поправил я. — Но нет. Я предпочитаю лютню.
   
Он вскинул брови.
   
— Вы играете на придворной лютне?!
   
Моя улыбка сделалась несколько напряженной, невзирая на все мои усилия.
   
— Нет. На дорожной.
   
— А-а! — воскликнул он, рассмеявшись, как будто ему вдруг все стало ясно. — Народная музыка!
   
Я и это ему спустил, хотя не так легко, как прежде.
   
— У вас уже есть места? — радушно спросил я. — Мы с друзьями заняли внизу столик с хорошим видом на сцену. Не изволите ли к нам присоединиться?
   
— Нет, у нас с моей спутницей, — Келлин кивнул в сторону Денны, — свой столик на третьем ярусе. Я предпочитаю то общество, что собирается повыше.
   
Денна, стоявшая позади него, выразительно закатила глаза.
   
Я с каменным лицом отвесил ему любезный поклон — немногим более чем кивок.
   
— Что ж, не стану вас задерживать.
   
И обернулся к Денне.
   
— До свидания, госпожа моя. Могу ли я как-нибудь вас навестить?
   
Она вздохнула, ни дать ни взять светская дама, не чающая, как избавиться от докучливого собеседника, и лишь глаза ее по-прежнему смеялись над всем этим нелепым и напыщенным разговором.
   
— Не поймите меня неправильно, Квоут. В ближайшие несколько дней я занята донельзя. Впрочем, вы можете нанести мне визит ближе к концу оборота. Я остановилась в «Седом человеке».
   
— Вы так добры! — ответил я и поклонился ей, куда искреннее, чем Келлину. На этот раз она закатила глаза, глядя на меня.
   
Келлин взял ее под руку, развернувшись при этом ко мне плечом, и оба направились прочь. Глядя, как они небрежно продвигаются сквозь толчею, нетрудно было поверить, что это заведение принадлежит им или они как минимум подумывают приобрести его вместо летнего домика. Да, только прирожденные аристократы умеют двигаться с такой ленивой небрежностью, будучи уверены в глубине души, что весь мир существует лишь затем, чтобы им было удобно. Денна изумительно это имитировала, ну а для лорда Келлина Морда Кирпичом это было естественно как воздух, которым он дышал.
   
Я провожал их взглядом до середины лестницы, ведущей на третий этаж. Тут Денна остановилась и вскинула руку к голове. Потом принялась что-то искать у себя под ногами. Лицо у нее сделалось встревоженным. Они перекинулись парой фраз, и Денна указала наверх. Келлин кивнул и скрылся наверху.
   
Осененный догадкой, я посмотрел на пол и увидел блеск серебра у перил там, где стояла Денна. Я подошел и встал над этим местом, вынудив пару сильдийских купцов обогнуть меня.
   
Я делал вид, что глазею на толпу внизу, до тех пор, пока Денна не подошла и не похлопала меня по плечу.
   
— Квоут, — озабоченно сказала она, — извини, что я тебя беспокою, но я, кажется, потеряла сережку. Будь так добр, помоги ее отыскать, а? Она буквально только что была при мне.
   
Я кивнул, и мгновение спустя мы уже сидели на корточках голова к голове, деловито разглядывая доски пола. По счастью, платье Денны было пошито на модеганский манер: с широкой, развевающейся юбкой. Если бы на нем, по нынешней моде Содружества, были разрезы по бокам, зрелище вышло бы скандальное!
   
— Тело Господне, — пробормотал я, — где же ты его такого взяла-то?
   
Денна приглушенно хмыкнула.
   
— Потише, ты! Не ты ли советовал мне поучиться играть на арфе? Келлин, между прочим, неплохой наставник!
   
— Да ведь модеганская педальная арфа весит впятеро больше тебя самой! — возразил я. — Это инструмент для гостиных. Ее невозможно брать с собой в дорогу.
   
Она перестала делать вид, будто ищет сережку, и пристально взглянула на меня.
   
— А кто говорит, что у меня никогда не будет гостиной, где можно играть на арфе?
   
Я опустил взгляд в пол и пожал плечами.
   
— Ну, учиться-то на ней можно, я полагаю. Тебе самой-то нравится на ней играть?
   
— Она куда лучше лиры, — сказала Денна. — Я уже это понимаю. Но пока что могу сыграть разве что «Белочку на крыше», и то с трудом.
   
— Ну а он как тебе? — я лукаво улыбнулся. — Чему еще он тебя научил?
   
Денна слегка покраснела, и на миг мне показалось, что она вот-вот меня ударит. Однако она вовремя вспомнила о приличиях, только сердито сощурила глаза.
   
— Гадкий ты, — сказала она. — Келлин ведет себя как благородный человек.
   
— Ох, спаси нас Тейлу от благородных, — сказал я.
   
Она покачала головой.
   
— Да нет, серьезно. Он ведь никогда прежде не бывал за пределами Модега. Он все равно что котенок в корзинке!
   
— Так ты у нас, значит, теперь Динель? — спросил я.
   
— Пока да. Для него, — сказала она, искоса глядя на меня и неприметно улыбаясь. — Что до тебя, я предпочту, чтобы ты по-прежнему называл меня Денной.
   
— Приятно слышать, — сказал я и оторвал руку от пола, открыв гладкую изумрудную капельку сережки. Денна всплеснула руками, схватила сережку, та сверкнула в лучах света.
   
— Ах! Вот она!
   
Я встал, помог ей подняться на ноги. Она откинула волосы с плеча и подалась в мою сторону.
   
— Знаешь, я так толком и не научилась надевать эти штуки! — сказала она. — Ты мне не поможешь?
   
Я подступил к ней вплотную. Она протянула мне сережку. От нее слабо пахло полевыми цветами. Но сквозь этот аромат проступал запах палой листвы. Дурманил густой аромат ее собственных волос, пахнущих дорожной пылью и воздухом перед летней грозой.
   
— Кто же он такой? — вполголоса спросил я. — Младший сын какого-то лорда?
   
Она чуть заметно качнула головой, откинутая прядь волос упала, скользнув по моей руке.
   
— Нет, он сам лорд.
   
— Скете та ретаа ван! — выругался я. — Прячьте ваших сыновей и дочек!