1 2 3 4 
— Я  никогда не вернусь домой такой ценой! — воскликнула Лоран.    

— Я  бы хотел иметь все красноречие Цицерона, чтобы убедить вас сделать это.    

Лоран  отрицательно покачала головой.    

— Даже  Цицерон не убедил бы меня. Я никогда не решусь прекратить жизнь человека…    

— Ну,  разве я человек? — с грустной улыбкой спросила голова.    

— Помните,  вы сами повторили слова Декарта: «Я мыслю. Следовательно, я существую», —  ответила Лоран.    

— Положим,  это так, но тогда вот что. Я перестану инструктировать Керна. И уже никакими пытками  он не заставит меня помогать ему. И тогда он сам прикончит меня.    

— Нет,  нет, умоляю вас. — Лоран подошла к голове. — Послушайте меня. Я  думала раньше о мести, теперь думаю об ином. Если Керну удастся приставить тело  трупа к голове Брике и операция пройдет удачно, то есть надежда и вас вернуть к  жизни… Не Керн, так другой.    

— К  сожалению, надежда эта очень слабая, — ответил Доуэль. — Едва ли опыт  удастся даже у Керна. Он злой и преступный человек, тщеславный, как тысяча  Геростратов. Но он талантливый хирург и, пожалуй, самый способный из всех  ассистентов, которые были у меня. Если не сделает этого он, который пользовался  моими советами до настоящего дня, то не сделает никто. Однако я сомневаюсь,  чтобы и он сделал эту невиданную операцию.    

— Но  собаки…    

— Собаки  — дело иное. Обе собаки, живые и здоровые, лежали на одном столе, перед тем как  совершить операцию пересадки голов. Все это произошло очень быстро. Да и то  Керну, по-видимому, удалось вернуть к жизни только одну собаку, иначе он привел  бы их обеих ко мне похвастать. А тело трупа может быть привезено только через  несколько часов, когда, быть может, начались уже процессы гниения. О сложности  самой операции вы сами можете судить как медик. Это не то что пришить  полуотрезанный палец. Надо связать, тщательно сшить все артерии, вены и,  главное, нервы и спинной мозг, иначе получится калека; затем возобновить  кровообращение… Нет, это бесконечно трудная задача, непосильная для современных  хирургов.    

— Неужели  вы сами не сделали бы такой операции?    

— Я  обдумал все, уже делал опыты с собаками и полагаю, что мне это удалось бы…    

Дверь  неожиданно открылась. На пороге стоял Керн.    

— Совещание  заговорщиков? Не буду вам мешать. — И он хлопнул дверью.    

 МЕРТВАЯ ДИАНА    

     

Голове  Брике казалось, что подобрать и пришить к голове человека новое тело так же  легко, как примерить и сшить новое платье. Объем шеи снят, остается только  подобрать такой же объем шеи у трупа.    

Однако  она скоро убедилась, что дело не так просто.    

Утром в  белых халатах к ней явились профессор Керн, Лоран и Джон. Керн распорядился,  чтобы голова Брике была осторожно снята со стеклянной подставки и положена  лицом вверх так, чтобы можно было видеть весь срез шеи. Питание головы кровью,  насыщенной кислородом, не прекращалось. Керн углубился в изучение и промеры.    

— При  всем однообразии человеческой анатомии, — говорил Керн, — каждое тело  человека имеет свои индивидуальные особенности. Иногда трудно бывает различить,  предлежит ли, например, наружная или внутренняя сонная артерия. Не одинаковой  бывает и толщина артерий, ширина дыхательного горла даже у людей с одинаковым  объемом шеи. Немало придется повозиться и с нервами.    

— Но  как же вы будете оперировать? — спросила Лоран. — Приставив срез шеи  к срезу туловища, вы тем самым закроете сразу всю поверхность среза.    

— В  том-то и дело. Мы с Доуэлем проработали этот вопрос. Придется делать целый ряд  продольных сечений — идти от центра к периферии. Это очень сложная работа.  Придется сделать свежие сечения на шее головы и трупа, чтобы добраться до еще  не отмерших, жизнедеятельных клеток. Но главное затруднение все же не в этом.  Главное — как уничтожить в теле трупа продукты начавшегося гниения или места  инфекционного заражения, как очистить кровеносные сосуды от свернувшейся крови,  наполнить их свежей кровью и заставить заработать «мотор» организма — сердце… А  спинной мозг? Малейшее прикосновение к нему вызывает сильнейшую реакцию,  зачастую с самыми тяжелыми последствиями.    

— И  как же вы предполагаете преодолеть все эти трудности?    

— О,  пока это мой секрет. Когда опыт удастся, я опубликую всю историю воскрешения из  мертвых. Ну, на сегодня довольно. Поставьте голову на место. Пустите воздушную  струю. Как вы себя чувствуете, мадемуазель? — спросил Керн, обращаясь к  голове Брике.    

— Благодарю  вас, хорошо. Но послушайте, господин профессор, я очень обеспокоена… Вы тут  говорили о разных непонятных вещах, но одно я поняла, что вы собираетесь  кромсать мою шею вдоль и поперек. Ведь это же будет сплошное безобразие. Куда я  покажусь с такой шеей, которая будет похожа на котлету?    

— Я  постараюсь, чтобы рубцы были менее заметны. Но, разумеется, скрыть совершенно  следы операции не удастся. Не делайте отчаянных глаз, мадемуазель, вы можете  носить на шее бархатку или даже колье. Так и быть, я подарю его вам в день  вашего «рождения». Да, вот еще что. Сейчас ваша голова несколько усохла. Когда  же вы заживете нормальной жизнью, голова должна пополнеть. Чтобы узнать ваш  нормальный объем шеи, придется вас «раскормить» теперь же, иначе могут  произойти неприятности.    

— Но  ведь я же не могу есть, — жалобно ответила голова.    

— Мы  вас раскормим по трубочке. Я приготовил особый состав, — обратился он к  Лоран. — Кроме того, придется усилить и подачу крови.    

— Вы  включаете в питательную жидкость жировые вещества?    

Керн  сделал неопределенный жест рукой.    

— Если  голова и не разжиреет, то «набухнет», а это нам и надо. Итак, — закончил  он, — остается самое главное: молите бога, мадемуазель Брике, чтобы скорее  погибла какая-нибудь красавица, которая одолжит вам после смерти свое  прекрасное тело.    

— Не  говорите так, это ужасно! Человек должен умереть, чтобы я получила тело… И, доктор,  я боюсь. Ведь это тело мертвеца. А вдруг она придет и потребует отдать ей свое  тело?    

— Кто  она?    

— Мертвая.    

— Но  ведь у нее не будет ног, чтобы прийти, — смеясь, отвечал Керн. — А  если и придет, то выскажете ей, что это вы дали ее телу голову, а не она вам  тело, и она, конечно, будет благодарна за этот подарок. Иду дежурить в морг.  Пожелайте мне удачи!    

Успех  опыта во многом зависел от того, чтобы найти возможно свежий труп, и поэтому  Керн бросил все дела и почти переселился в морг, поджидая счастливого случая.    

С  сигарой во рту он ходил по длинному зданию так спокойно, как будто гулял по  бульварам. Матовый свет падал с потолка на длинные ряды мраморных столов. На  каждом столе лежал труп, уже обмытый струей воды и раздетый.    

Заложив  руки в карманы пальто и попыхивая сигарой, Керн обходил длинные ряды столов,  заглядывал в лица и от времени до времени поднимал кожаные покрывала, чтобы  осмотреть тело.    

Вместе с  ним ходили и родственники или друзья погибших людей. Керн относился к ним  недоброжелательно, опасаясь, как бы они не вырвали у него подходящий труп  из-под рук. Получить труп для Керна было не так-то просто. До истечения  трехдневного срока на каждый труп могли предъявить права родственники, по  истечении же трех дней полуразложившийся труп не представлял для Керна никакого  интереса. Ему был нужен совершенно свежий, по возможности даже неостывший труп.    

Керн не  поскупился на взятки, чтобы иметь возможность получить свежий труп немедленно.  Номер трупа мог быть заменен, и какая-то неудачница в конце концов была бы  зарегистрирована как «пропавшая без вести».    

«Однако  нелегко найти Диану по вкусу Брике», — думал Керн, разглядывая широкие  ступни и мозолистые руки трупов. Большинство лежащих здесь принадлежало не к  тем, кто ездит на автомобилях. Керн прошел из конца в конец. За это время  несколько трупов было опознано и унесено, а на их места уже тащили новые. Но и  среди новичков Керн не мог найти подходящего для операции материала. Находились  трупы без головы, но или неподходящей комплекции, или имеющие раны на теле, или  же, наконец, начинавшие уже разлагаться. День был на исходе. Керн чувствовал  приступы голода и с удовольствием представил себе куриные котлеты в дымящемся горошке.    

«Неудачный  день», — подумал Керн, вынимая часы. И он направился к выходу среди двигающейся  у трупов толпы, полной отчаянья, тоски и ужаса. Навстречу ему служащие несли  труп женщины без головы. Обмытое молодое тело блестело, как белый мрамор.    

«О, это  что-то подходящее», — подумал он и пошел вслед за сторожами. Когда труп  был положен. Керн бегло осмотрел его и еще больше убедился в том, что он нашел  то, что нужно. Керн уже хотел шепнуть служащим, чтобы они унесли труп, как  вдруг к трупу подошел плохо одетый старик с давно не бритыми усами и бородой.    

— Вот  она. Марта! — воскликнул он и вытер рукой со лба пот.    

«Черт  его принес!» — выбранился Керн и, подойдя к старику, сказал:    

— Вы  опознали труп? Ведь он без головы.    

Старик  показал на большую родинку на левом плече.    

— Приметная, —  ответил он.    

Керн  удивился, что старик говорит так спокойно.    

— Кто  же она была? Ваша жена или дочь?    

— Бог  милостив, — ответил словоохотливый старик. — Племянницей она мне  была, да и неродной. От моей кузины их трое осталось, — кузина умерла, а  мне их на шею. У меня же своих четверо. Нужда. Но что сделаете, сударь? Ведь не  котята, под забор не подкинешь. Так и жили. А тут случилось несчастье. Живем мы  в старом доме, нас давно выселяли из него, но куда денешься? И вот дожили.  Крыша обвалилась. Остальные дети ушибами отделались, а этой голову начисто  срезало. Меня со старухой дома не было, мы с ней жареными каштанами торгуем. Я  пришел домой, а Марту в морг уже отвезли. И зачем в морг? Говорят, за компанию  в других квартирах тоже людей подавило, и некоторые из них одинокие были, вот всех  их сюда. Я домой пришел, фюить, и войти нельзя, словно землетрясение.    

«Дело  подходящее», — подумал Керн и, отведя старика в сторону, сказал ему:    

— Что  случилось, того не поправишь. Видите ли, я врач, и мне нужен труп. Буду  говорить прямо. Хотите получить сто франков и можете отправляться домой.    

— Потрошить  будете? — Старик неодобрительно покачал головой и задумался. — Ей, конечно,  все равно пропадать… Мы люди бедные… А все ж таки не чужая кровь…    

— Двести.    

— А  нужда велика, детишки голодные… но все-таки жалко… Хорошая девушка была, очень  хорошая, очень добрая, и лицо как розан, не то что этот хлам… — Старик  пренебрежительно махнул на столы с трупами.    

«Ну и  старик! Он, кажется, начинает расхваливать свой товар», — подумал Керн и  решил изменить тактику.    

— Впрочем,  как хотите, — небрежно сказал он. — Трупов здесь не мало, и есть  нисколько не хуже вашей племянницы, — И Керн отошел от старика.    

— Да  нет, как же так, дайте подумать… — семенил за ним старик, явно склоняясь к  сделке.    

Керн уже  торжествовал, но положение неожиданно изменилось еще раз.    

— Ты  уже здесь? — послышался взволнованный старческий голос.    

Керн  обернулся и увидел быстро приближающуюся толстенькую старушку в чистеньком белом  чепце. Старик при виде ее невольно крякнул.    

— Нашел? —  спросила старушка, дико озираясь по сторонам и шепча молитвы.    

Старик  молча показал рукой на труп.    

— Голубка  ты наша, мученица несчастная! — заголосила старуха, приближаясь к обезглавленному  трупу.    

Керн  видел, что со старухой будет трудно сладить.    

— Послушайте,  мадам, — сказал он приветливо, обращаясь к старухе. — Я тут беседовал  с вашим мужем и узнал, что вы очень нуждаетесь.    

— Нуждаемся  или нет, у других не просим, — отрезала не без гордости старушка.    

— Да,  но… видите ли, я член благотворительного похоронного общества. Я могу принять  похороны вашей племянницы на счет общества и возьму все хлопоты на себя. Если  хотите, можете поручить это мне, а сами идите к своим делам, вас ждут ваши дети  и сироты.    

— Ты  что тут наболтал? — набросилась старушка на мужа. И, обернувшись к Керну,  она сказала: — Благодарю вас, господин, но я должна все выполнить как  полагается. Как-нибудь справимся и без вашего благотворительного общества. Что  глазами ворочаешь? — перешла она на обычный тон в разговоре с  мужем. — Забирай покойницу. Поедем. Я и тачку привезла.    

Все это  было сказано таким решительным тоном, что Керн сухо поклонился и отошел.    

«Досадно!  Нет, решительно сегодня неудачный день».    

Он  отправился к выходу и, отведя привратника в сторону, тихо сказал ему:    

— Так  смотрите же, если будет что-нибудь подходящее, немедленно звоните мне по телефону.    

— О,  сударь, непременно, — закивал головой привратник, получивший от Керна  хороший куш.    

Керн  плотно пообедал в ресторане и вернулся к себе.    

Когда он  зашел в комнату Брике, она встретила его обычным в последнее время вопросом:    

— Нашли?    

— Нашел,  да неудачно, черт побери! — ответил он. — Потерпите.    

— Но  неужели так-таки ничего подходящего и не было? — не унималась Брике.    

— Были  этакие кривоногие каракатицы. Если хотите, то я…    

— Ах  нет, уж лучше я потерплю. Я не хочу быть каракатицей.    

Керн  решил лечь спать раньше обыкновенного, чтобы пораньше встать и вновь  отправиться в морг. Но не успел он заснуть, как затрещал телефон у кровати.  Керн выбранился и взял трубку.    

— Алло!  Я слушаю. Да, профессор Керн. Что такое? Крушение поезда у самого вокзала?  Масса трупов? Ну да, конечно, немедленно. Благодарю вас.    

Керн  начал быстро одеваться, вызвал Джона и крикнул:    

— Машину!    

Через  пятнадцать минут он уже мчался по ночным улицам, как на пожар.    

Привратник  не обманул. В эту ночь смерть собрала большой урожай. Трупы таскали беспрерывно.  Все столы были завалены. Скоро пришлось класть их на пол. Керн был в восторге.  Он благословлял судьбу за то, что эта катастрофа не случилась днем. Весть о  ней, вероятно, еще не распространилась в городе. Посторонних в морге пока не  было. Керн рассматривал еще не раздетые и не обмытые трупы. Все они были  совершенно свежие. Исключительно удачный случай. Одно плохо, что и этот  благодетельный случай не очень считался со специальными требованиями Керна. Большинство  тел было раздавлено или повреждено во многих местах. Но Керн не терял надежды,  так как трупы все прибывали.    

— Покажите-ка  мне вот эту, — обратился он к служащему, несшему труп девушки в сером  костюме. Череп был разбит со стороны затылка. Волосы окровавлены, платье тоже.  Но платье не измято. «Видимо, повреждения тела не велики… Идет. Телосложение  довольно плебейское, — вероятно, какая-нибудь камеристка, но лучше такое  тело, чем ничего», — думал Керн. — А это? — Керн указал на  другие носилки. — Да это целая находка! Сокровище! Черт возьми, досадно  все-таки, что погибла такая женщина!    

На пол  опустили труп молодой женщины с необычайно красивым аристократическим лицом, на  котором застыло только одно глубокое удивление. У нее был пробит череп выше  правого уха. Очевидно, смерть наступила мгновенно. На белой шее виднелось  жемчужное ожерелье. Изящное черное шелковое платье было лишь немного изорвано  внизу и от ворота до плеча. На обнажившемся плече виднелась родинка.    

«Как у  той, — подумал Керн. — Но это… какая красота! — Керн наскоро  измерил шею. — Как по заказу».    

Керн  сорвал дорогое ожерелье из настоящих крупных жемчужин, бросил его служащим и  сказал:    

— Я  беру вот этот труп. Но так как у меня нет времени произвести здесь тщательный  осмотр трупов, то на всякий случай я беру и вот этот, — он указал на  первый труп девушки. — Скорее, скорее. Оберните их холстом и выносите. Вы  слышите? Толпа собирается. Вам придется открыть морг, и через несколько минут  здесь будет настоящее столпотворение.    

Трупы  были унесены, уложены на автомобиль и быстро доставлены в дом Керна.    

Все  необходимое для операции было уже заранее приготовлено. День, — вернее,  ночь воскресения Брике наступила. Керн не хотел терять ни одной минуты.    

Оба  трупа были обмыты и принесены в комнату Брике завернутыми в простыни и уложены  на операционный стол.    

Голова  Брике горела нетерпением посмотреть на свое новое тело, но Керн умышленно поставил  стол так, чтобы голова не видела трупов, пока не будут закончены все  приготовления.    

Керн  быстро произвел сечение голов трупов. Эти головы были завернуты в холст и вынесены  Джоном, края среза и стол вымыты, тела приведены в порядок.    

Еще раз  критически осмотрев тела. Керн озабоченно покачал головой. Тело с родинкой на  плече было безукоризненной красоты форм и особенно выигрывало по сравнению с  телом «камеристки» — ширококостным, угловатым, неладно скроенным, но крепко  сшитым. Брике, конечно, выберет тело этой аристократической Дианы. Однако при  тщательном осмотре тела Керн заметил у Дианы, как называл он ее, некоторый дефект:  на ступне правой ноги была небольшая рана, причиненная каким-нибудь обрезком  железа. Большой опасности это не представляло. Керн прижег рану, заражения  крови опасаться еще не было оснований. Но все же за успех операции с телом  «камеристки» он был более спокоен.    

— Поверните  голову Брике, — сказал Керн, обращаясь к Лоран. Чтобы Брике не мешала  своей болтливостью во время подготовительных работ, у нее был заткнут рот, то  есть выключен баллон со сжатым воздухом. — Теперь можно пустить воздушную  струю.    

Когда  голова Брике увидала трупы, она вскрикнула так, как будто неожиданно обожглась.  Глаза ее расширились от ужаса. Один из этих трупов должен стать ее собственным  телом. Впервые остро, до боли почувствовала она всю необычайность этой операции  и начала колебаться.    

— Ну,  что же вы? Как вам нравятся тру… эти тела?    

— Я…  боюсь… — прохрипела голова. — Нет, нет, я не думала, что это так  страшно… я не хочу…    

— Не  хотите? В таком случае я пришью к трупу голову Тома. Тома сделается женщиной.  Вы хотите, Тома, сейчас же получить тело?    

— Нет,  подождите, — испугалась голова Брике. — Я согласна. Я хочу иметь вот  то тело… с родинкой на плече.    

— А  я вам советую выбрать вот это. Оно не так красиво, но зато без единой царапины.    

— Я  не прачка, а артисткам — гордо заметила голова Брике. — Я хочу иметь  красивое тело. И родинка на плече… Это так нравится мужчинам.    

— Пусть  будет по-вашему, — ответил Керн. — Мадемуазель Лоран, перенесите  голову мадемуазель Брике на операционный стол. Сделайте это осторожно,  искусственное кровообращение головы должно продолжаться до последнего  мгновения.    

Лоран  возилась с последними приготовлениями головы Брике. На лице Брике были написаны  крайнее напряжение и волнение. Когда голова была перенесена на стол, Брике не  выдержала и вдруг закричала так, как она еще никогда не кричала:    

— Не  хочу! Не хочу! Не надо! Лучше убейте меня! Боюсь! А-а-а-а!..    

Керн, не  прерывая своей работы, резко крикнул Лора:    

— Закройте  скорее воздушный кран! Введите в питательный раствор гедонал, и она уснет.    

— Нет,  нет, нет!    

Кран  закрылся, голова замолчала, но продолжала шевелить губами и смотреть с  выражением ужаса и мольбы.    

— Господин  профессор, можем ли мы производить операцию против ее воли? — спросила  Лоран.    

— Сейчас  не время заниматься этическими проблемами, — сухо ответил Керн. — Она  потом сама нас благодарить будет. Делайте свое дело или уходите и не мешайте  мне.    

Но Лоран  знала, что уйти она не может, — без ее помощи исход операции оказался бы  еще более сомнительным. И она, пересилив себя, продолжала помогать Керну.  Голова Брике так билась, что трубки едва не вышли из кровеносных сосудов. Джон  пришел на помощь и придержал голову руками. Постепенно подергивания головы  прекратились, глаза закрылись: гедонал производил свое действие.    

Профессор  Керн приступил к операции.    

Тишина  прерывалась только короткими приказаниями Керна, требовавшего тот или иной  хирургический инструмент. От напряжения у Керна даже вздулись жилы на лбу. Он  пустил в ход всю свою блестящую хирургическую технику, соединяя быстроту с  необычайной тщательностью и осторожностью. При всей своей ненависти к Керну  Лоран не могла в эту минуту не восхищаться им. Он работал как вдохновенный  артист. Его ловкие чувствительные пальцы совершали чудеса.    

Операция  продолжалась час пятьдесят пять минут.    

— Кончено, —  наконец сказал Керн выпрямляясь, — отныне Брике перестала быть головой от  тела. Остается только вдунуть ей жизнь: заставить забиться сердце, возбудить  кровообращение. Но с этим я справлюсь один. Вы можете отдохнуть, мадемуазель  Лоран.    

— Я  еще могу работать, — ответила она.    

Несмотря  на усталость, ей очень хотелось посмотреть на последний акт этой необычайной  операции. Но Керн, очевидно, не хотел посвящать ее в тайну оживления. Он еще  раз настойчиво предложил ей отдохнуть, и Лоран повиновалась.    

Керн  вновь вызвал ее через час. Он выглядел еще более уставшим, но лицо его выражало  глубокое самоудовлетворение.    

— Попробуйте  пульс, — предложил он Лоран.    

Девушка  не без внутреннего содрогания взяла за руку Брике; за ту руку, которая всего  три часа тому назад принадлежала холодному трупу. Рука была уже теплая, и  прощупывалось биение пульса. Керн приложил к лицу Брике зеркало. Поверхность  зеркала запотела.    

— Дышит.  Теперь нужно хорошо спеленать нашу новорожденную. Несколько дней ей придется  пролежать совершенно неподвижно.    

Сверх  бинтов Керн наложил на шею Брике гипсовый лубок. Все тело было спеленато, а рот  крепко завязан.    

— Чтобы  она не вздумала говорить, — пояснил Керн. — Первые сутки мы продержим  ее в сонном состоянии, если сердце позволит.    

Брике  перенесли в комнату, смежную с комнатой Лоран, бережно уложили в кровать и подвергли  электронаркозу.    

— Питать  мы ее будем искусственно, пока не произойдет сращение швов. Вам уж придется  поухаживать за ней.    

Только  на третий день Керн позволил Брике «прийти в себя».    

Было  четыре часа дня. Косой луч солнца прорезал комнату и осветил лицо Брике. Она  легко повела бровями и открыла глаза. Еще смутно соображая, посмотрела на  освещенное окно, потом перевела взгляд на Лоран и, наконец, опустила глаза  вниз. Там уже не было пустоты. Она увидела слабо колыхавшуюся грудь и  тело, — ее тело, прикрытое простыней. Слабая улыбка осветила ее лицо.    

— Не  пытайтесь говорить и лежите тихо, — сказала Лоран. — Операция прошла  очень хорошо, и теперь все зависит от того, как вы будете вести себя. Чем  спокойнее вы будете лежать, тем скорее подниметесь на ноги. Пока мы будем с  вами объясняться мимикой. Если вы опустите веки вниз, это будет означать «да»,  вверх — «нет». Чувствуете вы где-нибудь боль? Здесь. Шея и нога. Это пройдет.  Хотите вы пить? Есть? — Брике не ощущала голода, но хотела пить.    

Лоран  позвонила Керну. Он тотчас пришел из своего кабинета.    

— Ну,  как себя чувствует новорожденная? — Он осмотрел ее и остался  доволен. — Все благополучно. Терпение, мадемуазель, и вы скоро будете  танцевать. — Он сделал несколько распоряжений и ушел.    

Дни  «выздоровления» тянулись для Брике очень медленно. Она была примерной больной:  сдерживала свое нетерпение, лежала спокойно и выполняла все приказания. Настал  день, когда ее, наконец, распеленали, но говорить еще не разрешали.    

— Чувствуете  ли вы свое тело? — с некоторым волнением спросил Керн.    

Брике  опустила веки.    

— Попробуйте  очень осторожно пошевелить пальцами на ногах.    

Брике,  очевидно, попробовала, так как на лице ее выразилось напряжение, но пальцы не  двигались.    

— Очевидно,  функции центральной нервной системы еще не вполне восстановились, — авторитетно  сказал Керн, — Но я надеюсь, что они скоро восстановятся, а вместе с ними  восстановится и движение. — Про себя же подумал: «Как бы Брике не  захромала, в самом деле, на обе ноги».    

«Восстановится  — как странно звучит это слово», — подумала Лоран, вспомнив о холодном  трупе на операционном столе.    

У Брике  появилась новая забота. Теперь она часами занималась тем, что пыталась шевелить  пальцами на ногах. Лоран едва ли не с меньшим интересом следила за этим.    

И  однажды Лоран радостно вскрикнула:    

— Шевелится!  Большой палец на левой ноге шевелится.    

Дальше  дело пошло быстрее. Зашевелились и другие пальцы на руках и ногах. Скоро Брике  уже могла немного поднимать руки и ноги.    

Лоран  была поражена. На глазах ее совершилось чудо.    

«Как бы  ни был преступен Керн, — думала она, — он необыкновенный человек.  Правда, без головы Доуэля ему не удалось бы это двойное воскрешение мертвого.  Но все же и сам Керн талантливый человек, — ведь это утверждала и голова  Доуэля. О, если бы Керн воскресил и его! Но нет, этого он не сделает».    

Еще  через несколько дней Брике разрешили говорить. У нее оказался довольно приятный  голос, но несколько ломающегося тембра.    

— Выправится, —  уверял Керн. — Еще петь будете.    

И Брике  скоро попробовала петь. Лоран была очень поражена этим пением. Верхние ноты  Брике брала довольно пискливым и не очень приятным голосом, в среднем регистре  голос звучал очень тускло и даже хрипло. Но зато нижние ноты были  очаровательны. Это было превосходное грудное контральто.    

«Ведь  горловые связки лежат выше места среза шеи и принадлежат Брике, — думала Лоран, —  откуда же этот двойной голос, разные тембры верхнего и нижнего регистра?  Физиологическая загадка. Не зависит ли это от процесса омоложения головы Брике,  которая старше ее нового тела? Или, быть может, это как-то связано с нарушением  функций центральной нервной системы? Совершенно непонятно… Интересно знать, чье  это молодое, изящное тело, какой несчастной голове оно принадлежало…»    

Лоран,  ничего не говоря Брике, начала просматривать номера газет, в которых печатались  списки погибших при крушении поезда. Скоро ей попалась заметка о том, что  известная итальянская артистка Анжелика Гай, следовавшая в поезде, потерпевшем  крушение, исчезла бесследно. Труп ее обнаружен не был, и над разрешением этой  загадки изощрялись газетные корреспонденты. Лоран была почти уверена, что  голова Брике получила тело погибшей артистки.    

 СБЕЖАВШИЙ ЭКСПОНАТ    

     

Наконец  в жизни Брике настал великий день. С нее были сняты последние бинты, и профессор  Керн разрешил ей встать.    

Она  поднялась и, опираясь на руку Лоран, прошлась по комнате. Движения ее были неуверенны  и несколько порывисты. Иногда она делала странные жесты рукой: до известного  предела ее рука двигалась плавно, затем следовала задержка и как бы  принужденное движение, переходившее опять в плавное.    

— Все  это пройдет, — убежденно говорил Керн.    

Немного  беспокоила его только небольшая ранка на ступне Брике. Ранка заживала медленно.  Но со временем и она зажила настолько, что Брике не испытывала боли, даже  наступая на больную ногу. А через несколько дней Брике уже пыталась танцевать.    

— Не  пойму, в чем дело, — говорила она, — некоторые движения мне даются  свободно, а другие затруднены. Вероятно, я еще не привыкла управлять своим  новым телом… А оно великолепно! Посмотрите на ноги, мадемуазель Лоран. И рост  отличный. Вот только эти рубцы на шее… Придется их закрывать. Но зато эта  родинка на плече очаровательна, не правда ли? Я сошью платье такого фасона,  чтобы она была видна… Нет, я решительно довольна своим телом.    

«Своим  телом! — думала Лоран. — Бедная Анжелика Гай!»    

Все, что  так долго сдерживала в себе Брике, разом прорвалось наружу. Она забросала Лоран  требованиями, заказами, просьбами о костюмах, белье, туфлях, шляпах, модных  журналах, принадлежностях косметики.    

В новом  сером шелковом платье она была представлена Керном голове профессора Доуэля. И  так как это была мужская голова, Брике не могла не пококетничать. И была очень  польщена, когда голова Доуэля прохрипела:    

— Отлично!  Вы отлично справились со своей задачей, коллега, поздравляю вас!    

И Керн  под руку с Брике, сияя, как новобрачный, вышел из комнаты.    

— Садитесь,  мадемуазель, — галантно сказал Керн, когда они пришли в его кабинет.    

— Не  знаю, как мне благодарить вас, господин профессор, — сказала она, томно  опуская глаза и затем кокетливо взглянув на Керна. — Вы так много сделали  для меня… А я ничем не могу вознаградить вас.    

— Это  и не нужно. Я вознагражден больше, чем вы думаете.    

— Я  очень рада. — И Брике окинула Керна еще более лучистым взглядом. — А  теперь разрешите мне уйти… выписаться из больницы.    

— Как  уйти? Из какой больницы? — Сразу даже не понял Керн.    

— Уйти  домой. Представляю, какой фурор произведет мое появление среди подруг!    

Она  собирается уйти! Керн не допускал мысли об этом. Он проделал огромный труд,  разрешил сложнейшую задачу, совершил невозможное вовсе не для того, чтобы Брике  производила фурор среди своих легкомысленных подруг. Он сам хотел произвести  фурор демонстрацией Брике перед ученым обществом. Впоследствии он, может быть,  и даст ей некоторую свободу, но теперь об этом нечего и думать.    

— К  сожалению, я не могу отпустить вас, мадемуазель Брике. Вы должны еще некоторое  время остаться в моем доме, под моим наблюдением.    

— Но  зачем? Я чувствую себя великолепно, — возразила она, играя рукой.    

— Да,  но вам может стать хуже.    

— Тогда  я приду к вам.    

— Позвольте  мне лучше знать, когда вам можно будет уйти отсюда, — уже резко сказал  Керн. — Не забывайте, чем бы вы были без меня.    

— Я  уже благодарила вас за это. Но я не девочка и не невольница и могу  распоряжаться собой!    

«Ого, да  она с характером!» — с удивлением подумал Керн.    

— Ну,  мы еще поговорим об этом, — сказал он. — А пока извольте идти в свою  комнату. Джон, вероятно, уже принес вам бульон.    

Брике  надула губы, поднялась и, не глядя на Керна, вышла.    

Брике  обедала вместе с Лоран в ее комнате. Когда Брике вошла, Лоран уже сидела за  столом. Брике опустилась на стул и сделала небрежный, изящный жест кистью  правой руки. Лоран не раз замечала этот жест и размышляла над тем, кому он,  собственно, принадлежит: телу Анжелики Гай или Брике? Но разве не мог остаться  в теле Анжелики Гай автоматизм движений, как-то закрепившийся в двигательных  нервах?..    

Для  Лоран все эти вопросы были слишком сложными.    

«Ими,  вероятно, заинтересуются физиологи», — подумала она.    

— Опять  бульон! Надоели мне эти больничные блюда, — капризно сказала Брике. —  Я с удовольствием съела бы сейчас дюжину устриц и запила стаканом шабли. —  Она отпила несколько глотков бульона из чашки и продолжала: — Профессор Керн  заявил мне сейчас, что он не отпустит меня из дому еще несколько дней. Как бы  не так! Я не из породы домашних птиц. Здесь можно умереть с тоски. Нет, я люблю  так жить, чтобы все вертелось колесом. Огни, музыка, цветы, шампанское.    

Непрерывно  тараторя, Брике наскоро пообедала, поднялась со стула и, подойдя к окну, внимательно  взглянула вниз.    

— Спокойной  ночи, мадемуазель Лоран, — сказала она, обернувшись. — Я сегодня рано  лягу спать. Пожалуйста, не будите меня завтра утром. В этом доме сон-лучшее  препровождение времени.    

И,  кивнув головой, она ушла в свою комнату.    

А Лоран  уселась писать письмо своей матери.    

Все  письма контролировались Керном. Лоран знала, как строго он следит за ней, и  потому даже не пыталась переслать какое-нибудь письмо без его цензуры.    

Впрочем,  чтобы не волновать свою мать, она решила, — если бы и могла переслать  письмо без цензуры Керна, — не писать ей правды о своем невольном  заточении.    

В эту  ночь Лоран спала особенно плохо. Она долго ворочалась в кровати, думая о  будущем. Жизнь ее находилась в опасности. Что предпримет Керн, чтобы  «обезвредить» ее?    

Не  спалось, видно, и Брике. Из ее комнаты доносился какой-то шорох.    

«Примеряет  новые платья», — подумала Лоран. Потом все стихло. Смутно, сквозь сон  Лоран услышала как будто заглушенный крик и проснулась. «Однако мои нервы  никуда не годятся», — подумала она и вновь уснула крепким предутренним  сном.    

Проснулась  она, как всегда, в семь часов утра. В комнате Брике все еще было тихо. Лоран  решила не беспокоить ее и прошла в комнату головы Тома. Голова Тома по-прежнему  была мрачна. После того как Керн «пришил тело» голове Брике, тоска Тома  усилилась. Он просил, умолял, требовал, чтобы ему также скорее дали новое тело,  наконец грубо бранился. Лоран стоило больших трудов успокоить его. Она с  облегчением вздохнула, окончив утренний туалет головы Тома, и направилась в  комнату головы Доуэля, который встретил Лоран приветливой улыбкой.    

— Странная  это вещь-жизнь! — сказала голова Доуэля. — Еще недавно я хотел  умереть. Но мой мозг продолжает работать, и не далее как третьего дня мне пришла  в голову необычайно смелая и оригинальная идея. Если бы мне удалось осуществить  мою мысль, это произвело бы целый переворот в медицине. Я сообщил свою идею  Керну, и надо было видеть, как загорелись его глаза. Ему, вероятно, мерещился  прижизненный памятник, поставленный благодарными современниками… И вот я должен  жить для него, для идеи, а значит, и для себя. Право, это какая-то ловушка.    

— И  в чем же эта идея?    

— Я  как-нибудь расскажу вам, когда все это более оформится в моем мозгу…    

В девять  часов Лоран решила постучать Брике, но ответа не получила. Обеспокоенная Лоран  попыталась открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри. Лоран ничего  больше не оставалось, как сообщить обо всем этом профессору Керну.    

Керн,  как всегда, действовал быстро и решительно.    

— Ломайте  дверь! — приказал он Джону.    

Негр  ударил плечом. Тяжелая дверь треснула и сорвалась с петель. Керн, Лоран и Джон  вошли в комнату.    

Измятая  постель Брике была пуста. Керн подбежал к окну. От ручки рамы вниз спускалась  вязка из разорванной простыни и двух полотенец. Клумба под окном была измята.    

— Это  ваша проделка! — крикнул Керн, поворачивая грозное лицо к Лоран.    

— Уверяю  вас, что я не принимала никакого участия в побеге мадемуазель Брике, —  твердо сказала Лоран.    

— Ну,  с вами мы еще поговорим, — ответил Керн, хотя решительный ответ Лоран  сразу убедил его в том, что Брике действовала без сообщников. — Теперь  надо позаботиться о том, чтобы поймать беглянку.    

Керн  прошел в свой кабинет и в волнении зашагал от камина к столу. Первой его мыслью  было вызвать полицию. Но он тотчас оставил эту мысль. Полицию менее всего  следовало вмешивать в это дело. Придется обратиться к частным сыскным  агентствам.    

«Черт  возьми, я сам виноват… Надо было принять меры охраны! Но кто бы мог подумать.  Вчерашний труп сбежал! — Керн злобно рассмеялся. — И теперь, чего  доброго, она разболтает обо всем, что произошло с нею… Ведь она говорила о  фуроре, который произведет ее появление… Эта история дойдет до газетных  корреспондентов, и тогда… Не следовало показывать ее голове Доуэля… Наделала  хлопот. Отблагодарила!»    

Керн  вызвал по телефону агента частной сыскной конторы, вручил ему крупную сумму на  расходы, обещая еще большую в случае успешных розысков, и дал подробное  описание пропавшей.    

Агент  осмотрел место побега и следы, ведшие к железной ограде сада. Ограда была  высокая и оканчивалась острыми прутьями. Агент покачал головой: «Молодец  девчонка!» На одном пруте он заметил кусок серого шелка, снял его и бережно  уложил в бумажник.    

— В  это платье она была одета в день побега. Будем искать женщину в сером.    

И,  уверив Керна, что «женщина в сером» будет им разыскана не позже чем через  сутки, агент удалился.    

Сыщик  был опытным в своем деле человеком. Он разузнал адрес последней квартиры Брике  и адреса нескольких прежних ее подруг, завел с ними знакомство, у одной из  подруг нашел фотографическую карточку Брике, узнал, в каких кабаре Брике  выступала. Несколько агентов было разослано по этим кабаре на поиски беглянки.    

— Птичка  далеко не улетит, — уверенно говорил сыщик.    

Однако  на этот раз он ошибся. Прошло два дня, а на след Брике не удалось напасть. Лишь  на третий день поисков завсегдатай одного кабачка на Монмартре сообщил агенту,  что в ночь побега там была «воскресшая» Брике. Но куда она затем исчезла, никто  не знал.    

Керн  волновался все более. Теперь он опасался не только того, что Брике разболтает о  его тайнах. Он боялся навсегда потерять ценный «экспонат». Правда, он мог  сделать второй — из головы Тома, но на это требовалось время, колоссальная  затрата сил. Да и новый опыт мог закончиться не столь блестяще.  Демонстрирование же оживленной собаки, разумеется, не произвело бы такого  эффекта. Нет, Брике должна быть найдена во что бы то ни стало. И он удваивал,  утраивал премиальную сумму на розыск «сбежавшего экспоната».    

Каждый  день агенты доносили ему о результатах поисков, но эти результаты были неутешительны.  Брике точно провалилась сквозь землю.    

 ДОПЕТАЯ ПЕСНЯ    

     

После  того как Брике при помощи своего нового ловкого, гибкого и сильного тела перебралась  через ограду и вышла на улицу, она подозвала такси и дала странный адрес.    

— Кладбище  Пер-Лашез.    

Но, не  доезжая до площади Бастилии, она сменила такси и направилась к Монмартру. На  первые расходы она захватила с собой сумочку Лоран, где лежало несколько  десятков франков. «Одним грехом больше, одним меньше, и притом это  необходимо», — успокаивала она себя. Покаяние в содеянных прегрешениях  было отложено на долгий срок. Она опять ощущала себя цельным, живым, здоровым  человеком, притом даже моложе, чем была. До операции, по ее женскому счету, ей  было близко к тридцати. Новое же тело имело едва ли больше двадцати лет. Железы  этого тела омолодили голову Брике: морщинки на лице исчезли, цвет его  улучшился. «Теперь только и пожить», — думала Брике, мечтательно глядя в  маленькое зеркальце, оказавшееся в сумочке.    

— Остановитесь  здесь, — приказала она шоферу и, расплатившись с ним, отправилась дальше  пешком.    

Было  около четырех часов утра. Она подошла к знакомому кабаре «Ша-нуар», где  выступала в ту роковую ночь, когда шальная пуля прекратила на полуслове  веселенькую шансонетку, которую она пела. Окна кабаре еще горели яркими огнями.    

Не без  волнения вошла Брике в знакомый вестибюль. Утомленный швейцар, очевидно, не  узнал ее. Она быстро прошла в боковую дверь и через коридор вошла в помещение  для артистов, примыкавшее к сцене. Первой встретила ее Рыжая Марта. Испуганно  вскрикнув. Марта скрылась в своей уборной. Брике рассмеялась и постучала в  дверь, но Рыжая Марта не открывала.    

— О,  Ласточка! — услышала Брике мужской голос. Под этим именем она была  известна в кабаре за свое пристрастие к коньяку с ласточкой на этикетке. —  Так ты жива? А мы тебя давно считали мертвой!    

Брике  обернулась и увидела красивого, элегантно одетого мужчину с очень бледным  бритым лицом. Такие бледные лица бывают у людей, которые редко видят солнце.  Это был Жан, муж Рыжей Марты. Он не любил говорить о своей профессии. Его же  друзья и собутыльники не считали тактичным спрашивать об источнике его  существования. Достаточно было того, что у Жана частенько водились деньги и что  он был «душа парень». В те ночи, когда у Жана оттопыривался карман, и вино  лилось рекой, и Жан платил за всех.    

— Откуда  прилетела. Ласточка?    

— Из  больницы, — ответила Брике.    

Боясь,  чтобы у нее не отняли новое тело родственники или друзья той, которой оно принадлежало,  Брике решила никому не говорить о необычайной операции.    

— Мое  положение было очень серьезно, — продолжала она сочинять. — Меня  сочли умершей и даже отправили в морг. Но там один студент, осматривавший труп,  взял меня за руку и прощупал слабый пульс. Я была еще жива. Пуля прошла возле  самого сердца, не задев его. Меня тотчас отправили в больницу, и все обошлось  благополучно.    

— Великолепна  — воскликнул Жан. — Наши все будут ужасно удивлены. Надо спрыснуть твое  воскрешение.    

Дверной  замок щелкнул. Рыжая Марта, подслушивавшая из-за дверей этот разговор, убедилась  в том, что Брике не привидение, и открыла дверь. Подруги обнялись и крепко  поцеловались.    

— Ты  как будто стала тоньше, выше и изящнее. Ласточка, — сказала Рыжая Марта, с  любопытством и некоторым удивлением рассматривая фигуру так неожиданно  явившейся подруги.    

Брике  слегка смутилась под этим пытливым женским взглядом.    

— Разумеется,  я похудела, — отвечала она. — Меня кормили только бульоном. А рост? Я  купила себе туфли с очень высокими каблуками. Ну и фасон платья…    

— Но  отчего так поздно ты явилась сюда?    

— О,  это целая история… Ты уже выступала? Можешь посидеть со мной минутку?    

Марта  утвердительно кивнула головой. Подруги уселись около столика с большим  зеркалом, уставленного коробками с гримировальными карандашами и красками,  флаконами духов, пудреницами, всевозможными коробочками со шпильками и  булавками.    

Жан  примостился рядом, куря египетскую папиросу.    

— Я  сбежала из больницы. Форменным образом, — сообщила Брике.    

— Но  почему?    

— Надоели  бульоны. Понимаешь, бульон, бульон и бульон… Я прямо боялась захлебнуться в  бульоне. А доктор не хотел меня отпускать. Он должен был еще показать меня  студентам. Боюсь, что меня будет разыскивать полиция… Я не могу вернуться к  себе и хотела бы остаться у тебя. А еще лучше — совсем уехать из Парижа на  несколько дней… Но у меня так мало денег.    

Рыжая  Марта даже всплеснула руками — так это было интересно.    

— Ну,  конечно, ты у меня остановишься, — сказала она.    

— Боюсь,  что меня тоже будет искать полиция, — задумчиво произнес Жан, пуская  колечко дыма. — Мне тоже на несколько дней следовало бы скрыться с  горизонта.    

Ласточка  была своя, и Жан не скрывал от нее своей профессии. Ласточка знала, что  Жан-птица «большого полета». Его специальностью был взлом сейфов.    

— Летим,  Ласточка, с нами на юг. Ты, я и Марта. На Ривьеру, подышать морским воздухом.  Засиделся, надо проветриться. Веришь ли, я больше двух месяцев не видел солнца  и уж начинаю забывать, как оно выглядит.    

— Вот  и прекрасно, — захлопала в ладоши Рыжая Марта.    

Жан  посмотрел на дорогие золотые часы-браслет:    

— Но  у нас есть еще час времени. Черт возьми, ты должна нам допеть свою песенку… А потом  летим, и пускай тебя ищут.    

Брике с  удовольствием приняла это предложение.    

Ее  выступление произвело фурор, как она того и ожидала.    

Жан  вышел на эстраду в роли конферансье, вспомнил трагическую историю, происшедшую  здесь с Брике несколько месяцев тому назад, и затем заявил, что мадемуазель  Брике по желанию публики ожила после того, как он, Жан, влил ей в горло рюмочку  коньяку «Ласточка».    

— Ласточка!  Ласточка! — заревела публика.    

Жан  сделал знак рукой и, когда крики смолкли, продолжал:    

— Ласточка  споет шансонетку с того самого места, на котором ее так неожиданно прервали.  Оркестр, «Кошечку»!    

Оркестр  заиграл, и с половины куплета под бурные аплодисменты Брике допела свою песенку.  Правда, шум стоял такой, что она сама не слыхала своего голоса, но этого и не  нужно было. Она чувствовала себя счастливой, как никогда, и упивалась тем, что  ее не забыли и встретили так тепло. Что эта теплота была сильно подогрета  винными парами, ее не смущало.    

Окончив  пение, она сделала неожиданно изящный жест кистью правой руки. Это было ново.  Публика зааплодировала еще громче.    

«Откуда  у нее это? Какие красивые манеры. Надо перенять этот жест…» — подумала Рыжая  Марта.    

Брике  сошла с эстрады в зал. Подруги целовали ее, знакомые протягивали бокалы и чокались.  Брике раскраснелась, глаза блестели. Успех и вино вскружили ей голову. Она,  забыв об опасности преследования, готова была просидеть здесь всю ночь. Но Жан,  пивший не меньше других, не терял контроля над собой.    

От  времени до времени он поглядывал на часы и, наконец, подошел к Брике и тронул  ее за руку:    

— Пора!    

— Но  я не хочу. Вы можете уезжать одни. Я не поеду, — ответила Брике, томно  закатывая глаза.    

Тогда  Жан молча поднял ее и понес к выходу.    

Публика  подняла ропот.    

— Сеанс  окончен! — крикнул Жан уже у двери. — До следующего воскресенья!    

Он вынес  отбивавшуюся от него Брике на улицу и усадил в автомобиль. Вскоре пришла и  Марта с небольшими чемоданчиками.    

— На  площадь Республики, — сказал Жан шоферу, не желая указывать конечного  пункта. Он привык ездить с пересадками.    

 ЖЕНЩИНА-ЗАГАДКА    

     

Волны  Средиземного моря ритмично набегали на песчаный пляж. Легкий ветер едва надувал  паруса белых яхт и рыбачьих судов. Над головой, в синей воздушной глубине,  ласково ворчали серые гидропланы, совершавшие короткие увеселительные рейсы  между Ниццей и Ментоной.    

Молодой  человек в белом теннисном костюме сидел в плетеном кресле и читал газету. Возле  кресла лежали в чехле теннисная ракетка и несколько свежих английских научных  журналов.    

Рядом с  ним, под огромным белым зонтом, у мольберта возился его друг художник Арман  Ларе.    

Артур  Доуэль, сын покойного профессора Доуэля, и Арман Ларе были неразлучными друзьями,  и эта дружба лучше всего доказывала правдивость пословицы о том, что крайности  сходятся.    

Артур  Доуэль был несколько молчалив и холоден. Он любил порядок, умел усидчиво и систематически  заниматься. Ему оставался всего один год до окончания университета, и его уже  оставляли в университете при кафедре биологии.    

Ларе,  как истый француз-южанин, был чрезвычайно увлекающейся натурой, сумбурный,  взбалмошный. Он забрасывал кисти и краски на целые недели, чтобы потом вновь  приняться за работу запоем, и тогда никакие силы не могли оторвать его от  мольберта.    

Только в  одном друзья были похожи друг на друга: оба они были талантливы и умели добиваться  раз поставленной цели, хотя и шли к этой цели разными путями: один — большими  скачками, другой — размеренным шагом.    

Биологические  работы Артура Доуэля привлекали внимание крупнейших специалистов, и ему сулили  блестящую научную карьеру. А картины Ларе вызывали много толков на выставках, и  некоторые из них уже были приобретены известнейшими музеями разных стран.    

Артур  Доуэль бросил на песок газету, прислонился головой к спинке кресла, прикрыл  глаза и сказал:    

— Тело  Анжелики Гай так и не найдено.    

Ларе  безутешно тряхнул головой и тяжко вздохнул.    

— Ты  до сих пор не можешь забыть о ней? — спросил Доуэль.    

Ларе  повернулся с такой быстротой к Артуру, что тот невольно улыбнулся. Перед ним был  уже не пылкий художник, а рыцарь, вооруженный щитом-палитрой, с  копьем-муштабелем в левой руке и мечом-кистью в правой, — оскорбленный  рыцарь, готовый уничтожить того, кто нанес ему смертельное оскорбление.    

— Забыть  Анжелику!.. — закричал Ларе, потрясая своим оружием. — Забыть ту,  которая…    

Внезапно  подкравшаяся волна, шипя, окатила его ноги почти до колен, и он меланхолически  закончил:    

— Разве  можно забыть Анжелику? Мир стал скучнее с тех пор, как замолкли ее песни…    

Впервые  Ларе узнал о гибели, вернее, о бесследном исчезновении Анжелики Гай в Лондоне,  куда он приехал, чтобы писать «симфонию лондонского тумана». Ларе был не только  поклонником таланта певицы, но и ее другом, ее рыцарем. Недаром он родился в  Южном Провансе, среди развалин средневековых замков.    

Узнав о  случившемся с Гай несчастье, он был так потрясен, что единственный раз в жизни  прервал свой «живописный запой» в самом разгаре творчества.    

Артур,  приехавший в Лондон из Кембриджа, желая отвлечь своего друга от мрачных мыслей,  придумал это путешествие на побережье Средиземного моря.    

Но и  здесь Ларе не находил себе места. Вернувшись с пляжа в отель, он переоделся и,  сев на поезд, отправился в самое людное место — игорный дом Монте-Карло. Ему  хотелось забыться.    

Несмотря  на сравнительно ранний час, возле приземистого здания уже толпилась публика.  Ларе вошел в первый зал. Публики было мало.    

— Делайте  вашу игру, — приглашал крупье, вооруженный лопаточкой для загребания  денег.    

Ларе, не  останавливаясь, прошел в следующий зал, стены которого были расписаны картинами,  изображающими полуобнаженных женщин, занимающихся охотой, скачками, фехтованием, —  словом, всем тем, что возбуждает азарт. От картин веяло напряжением страстной  борьбы, азарта, алчности, но еще больше и резче эти чувства были написаны на  лицах живых людей, собравшихся вокруг игорного стола.    

Вот  толстый коммерсант с бледным лицом протягивает деньги трясущимися пухлыми веснушчатыми  руками, покрытыми рыжеватым пушком. Он дышит тяжело, как астматик. Глаза его  напряженно следят за вертящимся шариком. Ларе безошибочно определяет, что  толстяк уже крупно проигрался и теперь ставит последние деньги в надежде  отыграться. А если нет — этот рыхлый человек, быть может, отправится в аллею  самоубийц, и там произойдет последний расчет с жизнью…    

За  толстяком стоит плохо одетый бритый старик с всклокоченными седыми волосами и маниакальными  глазами. В руках его записная книжка и карандаш. Он записывает выигрыш и выходящие  номера, делает какие-то подсчеты… Он давно уже проиграл все свое состояние и  сделался рабом рулетки. Администрация игорного дома выдает ему небольшое  ежемесячное пособие — на жизнь и игру: своеобразная реклама. Теперь он строит  свою «теорию вероятностей», изучает капризный характер фортуны. Когда он  ошибается в своих предположениях, то сердито бьет карандашом по записной  книжке, подскакивает на одной ноге, что-то бормочет и вновь углубляется в  подсчеты. Если же его предположения оправдываются, лицо его сияет, и он  поворачивает голову к соседям, как бы желая сказать: вот видите, наконец-то мне  удалось открыть законы случая.    

Два  лакея вводят под руки и усаживают в кресло у стола старуху в черном шелковом  платье, с бриллиантовым ожерельем на морщинистой шее. Лицо ее набелено так, что  уже не может побледнеть. При виде таинственного шарика, распределяющего горе и  радость, ее ввалившиеся глаза загораются огнем алчности и тонкие пальцы,  унизанные кольцами, начинают дрожать.    

Молодая,  красивая, стройная женщина, одетая в изящный темно-зеленый костюм, проходя мимо  стола, бросает небрежным жестом тысячефранковый билет, проигрывает, беспечно  усмехается и проходит в следующую комнату.    

Ларе  поставил на красное сто франков и выиграл.    

«Я  сегодня должен выиграть», — подумал он, ставя тысячу, — и проиграл.  Но его не покидала уверенность, что в конце концов он выиграет. Его уже охватил  азарт.    

К столу  рулетки подошли трое: мужчина, высокий и статный, с очень бледным лицом, и две  женщины, одна рыжеволосая, а другая в сером костюме… Мельком взглянув на нее.  Ларе почувствовал какую-то тревогу. Еще не понимая, что его волнует, художник  начал следить за женщиной в сером и был поражен одним жестом правой руки,  который сделала она. «Что-то знакомое! О, такой жест делала Анжелика Гай!» Эта  мысль так поразила его, что он уже не мог играть. А когда трое неизвестных,  смеясь, отошли, наконец, от стола. Ларе, забыв взять со стола выигранные деньги,  пошел следом за ними.    

В четыре  часа утра кто-то сильно постучал в дверь Артура Доуэля. Сердито накинув на себя  халат, Доуэль открыл.    

В  комнату шатающейся походкой вошел Ларе и, устало опустившись в кресло, сказал:    

— Я,  кажется, схожу с ума.    

— В  чем дело, старина? — воскликнул Доуэль.    

— Дело  в том, что… я не знаю, как вам и сказать… Я играл со вчерашнего дня до двух  часов ночи. Выигрыш сменялся проигрышем. И вдруг я увидел женщину, и один жест  ее поразил меня до того, что я бросил игру и последовал за ней в ресторан. Я  сел за столик и спросил чашку крепкого черного кофе. Кофе мне всегда помогает,  когда нервы слишком расшалятся… Незнакомка сидела за соседним столиком. С нею  были молодой человек, прилично одетый, но не внушающий особого доверия, и  довольно вульгарная рыжеволосая женщина. Мои соседи пили вино и весело болтали.  Незнакомка в сером начала напевать шансонетку. У нее оказался пискливый голосок  довольно неприятного тембра. Но неожиданно она взяла несколько низких грудных  нот… — Ларе сжал свою голову. — Доуэль! Это был голос Анжелики Гай. Я  из тысячи голосов узнал бы его.    

«Несчастный!  До чего он дошел», — подумал Доуэль и, ласково положив руку на плечо Ларе,  сказал:    

— Вам  померещилось. Ларе. Возьмите себя в руки. Случайное сходство…    

— Нет,  нет! Уверяю вас, — горячо возразил Ларе. — Я начал внимательно  присматриваться к певице. Она довольно красива, четкий профиль и милые лукавые  глаза. Но ее фигура, ее тело! Доуэль, пусть черти растерзают меня зубами, если  фигура певицы не похожа как две капли воды на фигуру Анжелики Гай.    

— Вот  что. Ларе, выпейте брому, примите холодный душ и ложитесь спать. Завтра, вернее  сегодня, когда вы проснетесь…    

Ларе  укоризненно посмотрел на Доуэля:    

— Вы  думаете, что я с ума сошел?.. Не торопитесь делать окончательное заключение. Выслушайте  меня до конца. Это еще не все. Когда певичка спела свою песенку, она сделала  кистью руки вот такой жест. Это любимый жест Анжелики, жест совершенно  индивидуальный, неповторимый.    

— Но  что же вы хотите сказать? Не думаете же вы, что неизвестная певица обладает  телом Анжелики?    

Ларе  потер лоб:    

— Не  знаю… от этого действительно с ума сойти можно… Но слушайте дальше. На шее певица  носит замысловатое колье, вернее даже не колье, а целый приставной воротничок,  украшенный мелким жемчугом, шириной по крайней мере в четыре сантиметра. А на  ее груди довольно широкий вырез. Вырез открывает на плече родинку-родинку  Анжелики Гай. Колье выглядит как бинт. Выше колье — неизвестная мне голова  женщины, ниже — знакомое, изученное мною до мельчайших деталей, линий и форм  тело Анжелики Гай. Не забывайте, ведь я художник, Доуэль. Я умею запоминать  неповторимые линии и индивидуальные особенности человеческого тела… Я делал  столько набросков и эскизов с Анжелики, столько написал ее портретов, что не  могу ошибиться.    

— Нет,  это невозможно! — воскликнул Доуэль. — Ведь Анжелика по…    

— Погибла?  В том-то и дело, что это никому не известно. Она сама или ее труп бесследно  исчез. И вот теперь…    

— Вы  встречаете оживший труп Анжелики?    

— О-о!.. —  Ларе простонал. — Я думал именно об этом.    

Доуэль  поднялся и заходил по комнате. Очевидно, сегодня уже не удастся лечь спать.    

— Будем  рассуждать хладнокровно, — сказал он. — Вы говорите, что ваша  неизвестная певичка имеет как бы два голоса: один свой, более чем  посредственный, и другой — Анжелики Гай?    

— Низкий  регистр — ее неповторимое контральто, — ответил Ларе, утвердительно кивнув  головой.    

— Но  ведь это же физиологически невозможно. Не предполагаете же вы, что человек высокие  ноты извлекает из своего горла верхними концами связок, а нижние — нижними?  Высота звука зависит от большего или меньшего напряжения голосовых связок на  всем протяжении. Ведь это как на струне: при большем натяжении вибрирующая  струна дает больше колебаний и более высокий звук, и обратно. Притом если бы  проделать такую операцию, то голосовые связки были бы укорочены, значит, голос  стал бы очень высоким. Да и едва ли человек мог бы петь после такой операции:  рубцы должны были бы мешать правильной вибрации связок, и голос в лучшем случае  был бы очень хриплым… Нет, это решительно невозможно. Наконец, чтобы «оживить»  тело Анжелики, надо бы иметь голову, чью-то голову без тела.    

Доуэль  неожиданно замолк, так как вспомнил о том, что в известной степени подкрепляло  предположение Ларе.    

Артур  сам присутствовал при некоторых опытах своего отца. Профессор Доуэль вливал в сосуды  погибшей собаки нагретую до тридцати семи градусов Цельсия питательную жидкость  с адреналином-веществом, раздражающим и заставляющим их сокращаться. Когда эта  жидкость под некоторым давлением попадала в сердце, она восстанавливала его  деятельность, и сердце начинало прогонять кровь по сосудам. Мало-помалу  восстанавливалось кровообращение, и животное оживало.    

«Самой  важной причиной гибели организма, — сказал тогда отец Артура, —  является прекращение снабжения органов кровью и содержащимся в ней кислородом».    

«Значит,  так можно оживить и человека?» — спросил Артур.    

«Да, —  весело ответил его отец, — я берусь совершить воскрешение и когда-нибудь  произведу это „чудо“. К этому я и веду свои опыты».    

Оживление  трупа, следовательно, возможно. Но возможно ли оживить труп, в котором тело  принадлежало одному человеку, а голова — другому? Возможна ли такая операция? В  этом Артур сомневался. Правда, он видел, как отец его делал необычайно смелые и  удачные операции пересадки тканей и костей. Но все это было не так сложно, и  это делал его отец.    

«Если бы  мой отец был жив, я, пожалуй, поверил бы, что догадка Ларе о чужой голове на теле  Анжелики Гай правдоподобна. Только отец мог осмелиться совершить такую сложную  и необычайную операцию. Может быть, эти опыты продолжали его ассистенты? —  подумал Доуэль. — Но одно дело оживить голову или даже целый труп, а  другое — пришить голову одного человека к трупу другого».    

— Что  же вы хотите делать дальше? — спросил Доуэль.    

— Я  хочу разыскать эту женщину в сером, познакомиться с ней и раскрыть тайну. Вы  поможете мне в этом?    

— Разумеется, —  ответил Доуэль.    

Ларе  крепко пожал ему руку, и они начали обсуждать план действий.    

 ВЕСЕЛАЯ ПРОГУЛКА    

     

Через  несколько дней Ларе был уже знаком с Брике, ее подругой и Жаном. Он предложил  им совершить прогулку на яхте, и предложение было принято.    

В то  время как Жан и Рыжая Марта беседовали на палубе с Доуэлем, Ларе предложил  Брике пройти вниз осмотреть каюты. Их было всего две, очень небольшие, и в  одной из них стояло пианино.    

— О,  здесь даже есть инструмент! — воскликнула Брике.    

Она  уселась у пианино и заиграла фокстрот. Яхта мерно покачивалась на волнах. Ларе  стоял возле пианино, внимательно смотрел на Брике и обдумывал, с чего начать  свое следствие.    

— Спойте  что-нибудь, — сказал он.    

Брике не  заставила себя упрашивать. Она запела, кокетливо поглядывая на Ларе. Он ей нравился.    

— Какой  у вас… странный голос, — сказал Ларе, испытующе глядя в ее лицо. — В  вашем горле как будто заключены два голоса: голоса двух женщин…    

Брике  смутилась, но, быстро овладев собой, принужденно рассмеялась…    

— О  да!.. Это у меня с детства. Один профессор пения нашел у меня контральто, а  другой — меццо-сопрано. Каждый ставил голос по-своему, и вышло… притом я  недавно простудилась…    

«Не  слишком ли много объяснений для одного факта? — подумал Ларе. — И  почему она так смутилась? Мои предположения оправдываются. Тут что-то есть».    

— Когда  вы поете на низких нотах, — с грустью заговорил он, — я будто слышу  голос одной моей хорошей знакомой… Она была известная певица. Бедняжка погибла  при железнодорожном крушении. Ко всеобщему удивлению, ее тело не было найдено…  Ее фигура чрезвычайно напоминает вашу, как две капли воды… Можно подумать, что  это ее тело.    

Брике  посмотрела на Ларе уже с нескрываемым страхом. Она поняла, что этот разговор ведется  Ларе неспроста.    

— Бывают  люди, очень похожие друг на друга… — сказала она дрогнувшим голосом.    

— Да,  но такого сходства я не встречал. И потом… ваши жесты… вот этот жест кистью руки…  И еще… вы сейчас взялись руками за голову, как бы поправляя пышные пряди волос.  Такие волосы были у Анжелики Гай. И так она поправляла капризный локон у виска…  Но у вас нет длинных локонов. У вас короткие, остриженные по последней моде волосы.    

— У  меня раньше были тоже длинные волосы, — сказала Брике, поднимаясь. Ее лицо  побледнело, кончики пальцев заметно дрожали. — Здесь душно… Пойдемте  наверх…    

— Погодите, —  остановил ее Ларе, также волнуясь. — Мне необходимо поговорить с вами.    

Он насильно  усадил ее в кресло у иллюминатора.    

— Мне  дурно… Я не привыкла к качке! — воскликнула Брике, порываясь уйти. Но Ларе  как бы нечаянно коснулся руками ее шеи, отвернув при этом край колье. Он увидел  розовевшие рубцы.    

Брике  пошатнулась. Ларе едва успел подхватить ее: она была в обмороке.    

Художник,  не зная, что делать, брызнул ей в лицо прямо из стоявшего графина. Она скоро  пришла в себя. Непередаваемый ужас засветился в ее глазах. Несколько долгих  мгновений они молча смотрели друг на друга. Брике казалось, что наступил час  возмездия. Страшный час расплаты за то, что она присвоила чужое тело. Губы  Брике дрогнули, и она чуть слышно прошептала:    

— Не  губите меня!.. Пожалейте…    

— Успокойтесь,  я не собираюсь губить вас… но я должен узнать эту тайну. — Ларе поднял висевшую  как плеть руку Брике и сильно сдавил ее. — Признайтесь, это не ваше тело?  Откуда оно у вас? Скажите мне всю правду!    

— Жан! —  попыталась крикнуть Брике, но Ларе зажал ей рот ладонью, прошипев в самое ухо:    

— Если  вы еще раз крикнете, вы не выйдете из этой каюты.    

Потом,  оставив Брике, он быстро запер дверь каюты на ключ и плотно прикрыл раму иллюминатора.    

Брике  заплакала, как ребенок. Но Ларе был неумолим.    

— Слезы  вам не помогут! Говорите скорее, пока я не потерял терпения.    

— Я  не виновата ни в чем, — заговорила Брике, всхлипывая. — Меня убили…  Но потом я ожила… Одна моя голова на стеклянной подставке… Это было так  ужасно!.. И голова Тома стояла там же… Я не знаю, как это случилось… Профессор  Керн-это он оживил меня… Я просила его, чтобы он вернул мне тело. Он обещал… И  привез откуда-то вот это тело… — Она почти с ужасом посмотрела на свои  плечи и руки. — Но когда я увидела мертвое тело, то отказалась… Мне было  так страшно… Я не хотела, умоляла не приставлять моей головы к трупу… Это может  подтвердить Лоран: она ухаживала за нами, но Керн не послушал. Он усыпил меня,  и я проснулась вот такой. Я не хотела оставаться у Керна и убежала в Париж, а  потом сюда… Я знала, что Керн будет преследовать меня… Умоляю вас, не убивайте  меня и не говорите никому… Теперь я не хочу остаться без тела, оно стало моим…  Я никогда не чувствовала такой легкости движений. Только болит нога… Но это  пройдет… я не хочу возвращаться к Керну!    

Слушая  эту бессвязную речь. Ларе думал: «Брике, кажется, действительно не виновата. Но  этот Керн… Как мог он достать тело Гай и использовать его для такого ужасного  эксперимента? Керн! Я слышал об этом имени от Артура. Керн, кажется, был  ассистентом его отца. Эта тайна должна быть раскрыта».    

— Перестаньте  плакать и внимательно выслушайте меня, — строго сказал Ларе. — Я  помогу вам, но при одном условии, если и вы никому не скажете о том, что  произошло с вами вплоть до настоящего момента. Никому, кроме одного человека,  который сейчас придет сюда. Это Артур Доуэль — вы уже знаете его. Вы должны  повиноваться мне во всем. Если только вы ослушаетесь, вас постигнет страшная  кара. Вы совершили преступление, которое карается смертной казнью. И вам нигде  не удастся спрятать вашу голову и присвоенное вами чужое тело. Вас найдут и  гильотинируют. Слушайте же меня. Во-первых, успокойтесь. Во-вторых, садитесь за  пианино и пойте. Пойте как можно громче, чтобы было слышно там, наверху. Вам  очень весело, и вы не собираетесь подниматься на палубу.    

Брике  подошла к пианино, уселась и запела, аккомпанируя себе едва повинующимися пальцами.    

— Громче,  веселее, — командовал Ларе, открывая иллюминатор и дверь.    

Это было  очень странное пение-крик отчаяния и ужаса, переложенный на мажорный лад.    

— Громче  барабаньте по клавишам! Так! Играйте и ждите. Вы поедете в Париж вместе с нами.  Не вздумайте бежать. В Париже вы будете вне опасности, мы сумеем скрыть вас.    

С  веселым лицом Ларе поднялся на палубу.    

Яхта,  наклонившись на правый борт, быстро скользила по легкой волне. Влажный морской  ветер освежил Ларе. Он подошел к Артуру Доуэлю и, незаметно отведя его в  сторону, сказал:    

— Пойдите  — вниз в каюту и заставьте мадемуазель Брике повторить вам все, что она сказала  мне. А я займу гостей.    

— Ну,  как вам нравится яхта, мадам? — обратился он к Рыжей Марте и начал вести с  нею непринужденный разговор.    

Жан,  развалясь в плетеном кресле, блаженствовал вдали от полиции и сыщиков. Он не  хотел больше ни думать, ни наблюдать, он хотел забыть о вечной настороженности.  Медленно потягивая из маленькой рюмки превосходный коньяк, он еще больше  погружался в созерцательное, полусонное состояние. Это было как нельзя более на  руку Ларе.    

Рыжая  Марта также чувствовала себя великолепно. Слыша из каюты пение подруги, она сама  в перерывах между фразами присоединяла свой голос к доносившемуся игривому  напеву.    

Успокоила  ли Брике игра, или Артур показался ей менее опасным собеседником, но на этот  раз она более связно и толково рассказала ему историю своей смерти и  воскрешения.    

— Вот  и все. Ну, разве я виновата? — Уже с улыбкой спросила она и спела  коротенькую шансонетку «Виновата ли я», повторенную на палубе Мартой.    

— Опишите  мне третью голову, которая жила у профессора Керна, — сказал Доуэль.    

— Тома?    

— Нет,  ту, которой вас показал профессор Керн! Впрочем…    

Артур  Доуэль торопливо вынул из бокового кармана бумажник, порылся в нем, достал оттуда  фотографическую карточку и показал ее Брике.    

— Скажите,  похож изображенный здесь мужчина на голову моего… знакомого, которую вы видели  у Керна?    

— Да  это совершенно он! — воскликнула Брике. Она даже бросила играть. —  Удивительно! И с плечами. Голова с телом. Неужели и ему уже успели пришить  тело? Что с вами, мой дорогой? — участливо и испуганно спросила она.    

Доуэль  пошатнулся. Лицо его побледнело. Он, с трудом владея собой, сделал несколько шагов,  тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками.    

— Что  с вами? — еще раз спросила его Брике.    

Но он  ничего не отвечал. Потом губы его прошептали: «Бедный отец», но Брике не расслышала  этих слов.    

Артур  Доуэль очень быстро овладел собой. Когда он поднял голову, его лицо было почти  спокойно.    

— Простите,  я, кажется, напугал вас, — сказал он. — У меня иногда бывают такие  легкие припадки на сердечной почве. Вот все уже и прошло.    

— Но  кто этот человек? Он так похож на… Ваш брат? — заинтересовалась Брике.    

— Кто  бы он ни был, вы должны помочь нам разыскать эту голову. Вы поедете с нами. Мы  устроим вас в таком укромном уголке, где вас никто не найдет. Когда вы можете  ехать?    

— Хоть  сегодня, — ответила Брике. — А вы… не отнимете у меня мое тело?    

Доуэль  сразу не понял, потом улыбнулся и ответил:    

— Конечно,  нет… если только вы будете слушать нас и помогать нам. Идемте на палубу.    

— Ну,  как ваше плавание? — весело спросил он, поднявшись на палубу. Затем  посмотрел на горизонт с видом опытного моряка и, озабоченно покачав головой,  сказал: — Море мне не нравится… Видите эту темноватую полосу у горизонта?..  Если мы вовремя не вернемся, то…    

— О,  скорее назад! Я не хочу утонуть, — полушутя, полусерьезно воскликнула  Брике.    

Никакой  бури не предвиделось. Просто Доуэль решил напугать своих сухопутных гостей, для  того чтобы скорее вернуться на берег.    

Ларе  условился с Брике встретиться на теннисной площадке после обеда, «если не будет  бури». Они расставались всего на несколько часов.    

— Послушайте,  Ларе, мы неожиданно напали на след больших тайн, — сказал Доуэль, когда  они вернулись в отель. — Знаете ли вы, чья голова находилась у Керна?  Голова моего отца, профессора Доуэля!    

Ларе,  уже усевшийся на стуле, подскочил, как мяч.    

— Голова?  Живая голова вашего отца! Но возможно ли это? И это все Керн! Он… я растерзаю  его! Мы найдем голову вашего отца.    

— Боюсь,  что мы не застанем ее в живых, — печально ответил Артур. — Отец сам  доказал возможность оживления голов, отсеченных от тела, но головы эти жили не  более полутора часов, затем они умирали, потому что кровь свертывалась,  искусственные же питательные растворы могли поддержать жизнь еще меньшее время.    

Артур  Доуэль не знал, что его отец незадолго до смерти изобрел препарат, названный им  «Доуэль 217» и переименованный Керном в «Керн 217». Введенный в кровь, этот  препарат совершенно устраняет свертывание крови и потому делает возможным более  длительное существование головы.    

— Но  живою или мертвою мы должны разыскать голову отца. Скорее в Париж!    

Ларе  бросился в свой номер собирать вещи.    

 В ПАРИЖ    

     

Наскоро  пообедав, Ларе побежал на теннисную площадку.    

Несколько  запоздавшая Брике была очень обрадована, увидев, что он уже ждет ее. Несмотря  на весь страх, который внушил ей этот человек, Брике продолжала находить его  очень интересным мужчиной.    

— А  где же ваша ракетка? — разочарованно спросила она его. — Разве вы  сегодня не будете учить меня?    

Ларе уже  в продолжение нескольких дней учил Брике играть в теннис. Она оказалась очень  способной ученицей. Но Ларе знал тайну этой способности больше, чем сама Брике:  она обладала тренированным телом Анжелики, которая была прекрасной  теннисисткой. Когда-то она сама учила Ларе некоторым ударам. И теперь Ларе  оставалось только привести в соответствие уже тренированное тело Гай с еще не  тренированным мозгом Брике — закрепить в ее мозгу привычные движения тела.  Иногда движения Брике были неуверенные, угловатые. Но часто неожиданно для себя  она делала необычайно ловкие движения. Она, например, чрезвычайно удивила Ларе,  когда стала подавать «резаные мячи», — ее никто не учил этому. А этот  ловкий и трудный прием был своего рода гордостью Анжелики. И, глядя на движения  Брике, Ларе иногда забывал, что играет не с Анжеликой. Именно во время игры в  теннис у Ларе возникло нежное чувство к «возрожденной Анжелике», как иногда  называл он Брике. Правда, это чувство было далеко от того обожания и  преклонения, которых он был преисполнен к Анжелике.    

Брике  стояла возле Ларе, заслонившись ракеткой от заходящего солнца, — один из  жестов Анжелики.    

— Сегодня  мы не будем играть.    

— Как  жалко! А я бы не прочь поиграть, хотя у меня сильней, чем обычно, болит  нога, — сказала Брике.    

— Идемте  со мной. Мы едем в Париж.    

— Сейчас?    

— Немедленно.    

— Но  мне же необходимо хоть переодеться и захватить кое-какие вещи.    

— Хорошо.  Даю вам на сборы сорок минут, и ни минуты больше. Мы заедем за вами в автомобиле.  Идите же скорее укладываться.    

«Она  действительно прихрамывает», — подумал Ларе, глядя вслед удаляющейся  Брике.    

По пути  в Париж нога у Брике разболелась не на шутку. Брике лежала в своем купе и тихо  стонала. Ларе успокаивал ее как умел. Это путешествие еще больше сблизило их.  Правда, он ухаживал с такой заботливостью, как ему казалось, не за Брике, а за  Анжеликой Гай. Но Брике относила заботы Ларе целиком к себе. Это внимание очень  трогало ее.    

— Вы  такой добрый, — сказала она сентиментально. — Там, на яхте, вы  напугали меня. Но теперь я не боюсь вас. — И она улыбалась так  очаровательно, что Ларе не мог не улыбнуться в ответ. Эта ответная улыбка уже  всецело принадлежала голове: ведь улыбалась голова Брике. Она делала успехи,  сама не замечая того.    

А  недалеко от Парижа случилось маленькое событие, еще больше обрадовавшее Брике и  удивившее самого виновника этого события. Во время особенно сильного приступа  боли Брике протянула руку и сказала:    

— Если  бы вы знали, как я страдаю…    

Ларе  невольно взял протянутую руку и поцеловал ее. Брике покраснела, а Ларе  смутился.    

«Черт  возьми, — думал он, — я, кажется, поцеловал ее. Но ведь это была  только рука-рука Анжелики. Однако ведь боль чувствует голова, значит, поцеловав  руку, я пожалел голову. Но голова чувствует боль потому, что болит нога  Анжелики, но боль Анжелики чувствует голова Брике…» Он совсем запутался и  смутился еще больше.    

— Чем  вы объяснили ваш внезапный отъезд вашей подруге? — спросил Ларе, чтобы  скорее покончить с неловкостью.    

— Ничем.  Она привыкла к моим неожиданным поступкам. Впрочем, она с мужем тоже скоро  приедет в Париж… Я хочу ее видеть… Вы, пожалуйста, пригласите ее ко мне. —  И Брике дала адрес Рыжей Марты.    

Ларе и  Артур Доуэль решили поместить Брике в небольшом пустующем доме, принадлежащем  отцу Ларе, в конце авеню до Мэн.    

— Рядом  с кладбищем! — суеверно воскликнула Брике, когда автомобиль провозил ее  мимо кладбища Монпарнас.    

— Значит,  долго жить будете, — успокоил ее Ларе.    

— Разве  есть такая примета? — спросила суеверная Брике.    

— Вернейшая.    

И Брике  успокоилась.    

Больную  уложили в довольно уютной комнате на огромной старинной кровати под балдахином.    

Брике  вздохнула, откидываясь на горку подушек.    

— Вам  необходимо пригласить врача и сиделку, — сказал Ларе. Но Брике решительно  возражала. Она боялась, что новые люди донесут на нее.    

С  большим трудом Ларе уговорил ее показать ногу своему другу, молодому врачу, и  пригласить в сиделки дочь консьержа.    

— Этот  консьерж служит у нас двадцать лет. На него и на его дочь вполне можно положиться.    

Приглашенный  врач осмотрел распухшую и сильно покрасневшую ногу, предписал делать компрессы,  успокоил Брике и вышел с Ларе в другую комнату.    

— Ну,  как? — спросил не без волнения Ларе.    

— Пока  серьезного ничего нет, но следить надо. Я буду навещать ее через день. Больная  должна соблюдать абсолютный покой.    

Ларе  каждое утро навещал Брике. Однажды он тихо вошел в комнату. Сиделки не было.  Брике дремала или лежала с закрытыми глазами. Странное дело, ее лицо, казалось,  все более молодело. Теперь Брике можно было дать не более двадцати лет. Черты  лица как-то смягчились, стали нежнее.    

Ларе на  цыпочках подошел к кровати, нагнулся, долго смотрел на это лицо и… вдруг нежно  поцеловал в лоб. На этот раз Ларе не анализировал, целует ли он «останки»  Анжелики, голову Брике или всю Брике.    

Брике  медленно подняла веки и посмотрела на Ларе, бледная улыбка мелькнула на ее  губах.    

— Как  вы себя чувствуете? — спросил Ларе. — Я не разбудил вас?    

— Нет,  я не спала. Благодарю вас, я чувствую себя хорошо. Если бы не эта боль…    

— Доктор  говорит, что ничего серьезного. Лежите спокойно, и скоро вы поправитесь…    

Вошла  сиделка. Ларе кивнул головой и вышел. Брике проводила его нежным взглядом. В  жизнь ее вошло что-то новое. Она хотела скорее поправиться. Кабаре, танцы,  шансонетки, веселые пьяные посетители «Ша-нуар» — все это ушло куда-то далеко,  потеряло смысл и цену. В сердце ее рождались новые мечты о счастье. Быть может,  это было самое большое чудо «перевоплощения», о котором не подозревала она  сама, не подозревал и Ларе! Чистое, девственное тело Анжелики Гай не только  омолодило голову Брике, но и изменило ход ее мыслей. Развязная певица из кабаре  превращалась в скромную девушку.    

 ЖЕРТВА КЕРНА    

     

В то  время как Ларе был всецело поглощен заботами о Брике, Артур Доуэль собирал сведения  о доме Керна. От времени до времени друзья совещались с Брике, которая сообщила  им все, что знала о доме и людях, населявших его.    

Артур  Доуэль решил действовать очень осторожно. С момента исчезновения Брике Керн  должен быть настороже. Застать его врасплох едва ли удастся. Необходимо вести  дело так, чтобы до последнего момента Керн не подозревал, что на него уже  ведется атака.    

— Мы  будем действовать как можно хитрей, — сказал он Ларе. — Прежде всего  нужно узнать, где живет мадемуазель Лоран. Если она не заодно с Керном, то во  многом нам поможет, — гораздо больше, чем Брике.    

Разузнать  адрес Лоран не представляло большого труда. Но когда Доуэль посетил квартиру,  его ждало разочарование. Вместо Лоран он застал только ее мать, чистенько  одетую благообразную старушку, заплаканную, недоверчивую, убитую горем.    

— Могу  я видеть мадемуазель Лоран? — спросил он.    

Старуха  с недоумением посмотрела на него:    

— Мою  дочь? Разве вы ее знаете?.. А с кем я имею честь говорить и зачем вам нужна моя  дочь?    

— Если  разрешите…    

— Прошу  вас. — И мать Лоран впустила посетителя в маленькую гостиную, уставленную  мягкой старинной мебелью в белых чехлах с кружевными накидками на спинках. На  стене большой портрет. «Интересная девушка», — подумал Артур.    

— Моя  фамилия Радье, — сказал он. — Я медик из провинции, вчера только  приехал из Тулона. Когда-то я был знаком с одной из подруг мадемуазель Лоран по  университету. Уже здесь, в Париже, я случайно встретил эту подругу и узнал от  нее, что мадемуазель Лоран работает у профессора Керна.    

— А  как фамилия университетской подруги моей дочери?    

— Фамилия?  Риш!    

— Риш!  Риш!.. Не слыхала такой, — заметила Лоран и уже с явным недоверием  спросила: — А вы не от Керна?    

— Нет,  я не от Керна, — с улыбкой ответил Артур. — Но очень хотел бы  познакомиться с ним. Дело в том, что он работает в той области, которой я очень  интересуюсь. Мне известно, что ряд опытов, и самых интересных, он производит на  дому. Но он очень замкнутый человек и никого не желает пускать в свое святая  святых.    

Старушка  Лоран решила, что это похоже на правду: поступив на работу к профессору Керну,  дочь говорила, что он живет очень замкнуто и никого не принимает. «Чем же он  занимается?» — спросила она у дочери и получила неопределенный ответ: «Всякими  научными опытами».    

— И  вот, — продолжал Доуэль, — я решил познакомиться сначала с  мадемуазель Лоран и посоветоваться с нею, как мне вернее достигнуть цели. Она  могла бы подготовить почву, предварительно поговорить с профессором Керном,  познакомить меня с ним и ввести в дом.    

Вид  молодого человека располагал к доверию, но все, что было связано с именем  Керна, возбуждало в душе мадам Лоран такое беспокойство и тревогу, что она не  знала, как вести дальше разговор. Она тяжело вздохнула и, сдерживая себя, чтобы  не заплакать, сказала:    

— Моей  дочери нет дома. Она в больнице.    

— В  больнице? В какой больнице?    

Мадам  Лоран не стерпела. Она слишком долго оставалась одна со своим горем и теперь, забыв  о всякой осторожности, рассказала своему гостю все: как ее дочь неожиданно  прислала письмо о том, что работа заставляет ее остаться некоторое время в доме  Керна для ухода за тяжелобольными; как она, мать, делала бесплодные попытки  повидаться с дочерью в доме Керна; как волновалась; как, наконец Керн сообщил  ей, что ее дочь заболела нервным расстройством и отвезена в больницу для  душевнобольных.    

— Я  ненавижу этого Керна, — говорила старушка, вытирая платком слезы. —  Это он довел мою дочь до сумасшествия. Я не знаю, что она видела в доме Керна и  чем занималась, — об этом она даже мне не говорила, — но я знаю одно,  что как только Мари поступила на эту работу, так и начала нервничать. Я не  узнавала ее. Она приходила бледная, взволнованная, она лишилась аппетита и сна.  По ночам ее душили кошмары. Она вскакивала и говорила сквозь сон, что голова какого-то  профессора Доуэля и Керн преследуют ее… Керн присылает мне по почте заработанную  плату дочери, довольно значительную сумму, присылает до сих пор. Но я не  прикасаюсь к деньгам. Здоровья не приобретешь ни за какие деньги… Я потеряла  дочь… — И старушка залилась слезами.    

«Нет, в  этом доме не может быть сообщников Керна», — подумал Артур Доуэль. Он  решил больше не скрывать истинной цели своего прихода.    

— Сударыня, —  сказал он, — я теперь откровенно признаюсь, что имею не меньше оснований  ненавидеть Керна. Мне нужна была ваша дочь, чтобы свести с Керном кое-какие  счеты и… обнаружить его преступления.    

Мадам  Лоран вскрикнула.    

— О,  не беспокойтесь, ваша дочь не замешана в этих преступлениях.    

— Моя  дочь скорее умрет, чем совершит преступление, — гордо ответила Лоран.    

— Я  хотел воспользоваться услугами мадемуазель Лоран, но теперь вижу, что ей самой  необходимо оказать услугу. Я имею основания предполагать, что ваша дочь не  сошла с ума, а заключена в сумасшедший дом профессором Керном.    

— Но  почему? За что?    

— Именно  потому, что ваша дочь скорее умрет, чем совершит преступление, как изволили вы  сказать. Очевидно, она была опасна для Керна.    

— Но  о каких преступлениях вы говорите?    

Артур  Доуэль еще недостаточно знал Лоран и опасался ее старушечьей болтливости, а потому  решил не раскрывать всего.    

— Керн  делал незаконные операции. Будьте добры сказать, в какую больницу отправлена  Керном ваша дочь?    

Взволнованная  Лоран едва собралась с силами, чтобы продолжать связно говорить. Прерывая свои  слова рыданиями, она ответила:    

— Керн  долго не хотел мне этого сообщить. К себе в дом он не пускал меня. Приходилось  писать ему письма. Он отвечал уклончиво, старался успокоить меня и уверить, что  моя дочь поправляется и скоро вернется ко мне. Когда мое терпение истощилось, я  написала ему, что напишу на него жалобу, если он сейчас же не ответит, где моя  дочь. И тогда он сообщил адрес больницы. Она находится в окрестностях Парижа, в  Ско. Больница принадлежит частному врачу Равино. Ох, я ездила туда! Но меня  даже не пустили во двор. Это настоящая тюрьма, обнесенная каменной стеной… «У  нас такие порядки, — ответил мне привратник, — что родных мы никого  не пускаем, хотя бы и родную мать». Я вызвала дежурного врача, но он ответил  мне то же. «Сударыня, — сказал он, — посещение родственниками больных  всегда волнует и ухудшает их душевное состояние. Могу вам только сообщить, что  вашей дочери лучше». И он захлопнул передо мной ворота.    

— Я  все же постараюсь повидаться с вашей дочерью. Может быть, мне удастся и  освободить ее.    

Артур  тщательно записал адрес и откланялся.    

— Я  сделаю все, что только будет возможно. Поверьте мне, что я заинтересован в этом  так же, как если бы мадемуазель Лоран была моей сестрой.    

И,  напутствуемый всяческими советами и добрыми пожеланиями, Доуэль вышел из комнаты.    

Артур  решил немедленно повидаться с Ларе, его друг целые дни проводил с Брике, и  Доуэль направился на авеню дю Мен. Возле домика стоял автомобиль Ларе.    

Доуэль  быстро поднялся на второй этаж и вошел в гостиную.    

— Артур,  какое несчастье, — встретил его Ларе. Он был чрезвычайно расстроен,  метался по комнате и ерошил свои черные курчавые волосы.    

— В  чем дело. Ларе?    

— О!.. —  простонал его друг. — Она бежала…    

— Кто?    

— Мадемуазель  Брике, конечно!    

— Бежала?  Но почему? Говорите же, наконец, толком!    

Но  нелегко было заставить Ларе говорить. Он продолжал метаться, вздыхать, стонать  и охать. Прошло не менее десяти минут, пока Ларе заговорил: