1 2 3 4 5 6 7 
– А вас устраивает мое предложение?
– Смотря...
Паровоз вытащил платок и потер вспотевшую лысину. В павильоне было не жарко и жест привлек к нему внимание собравшихся.
– Смотря что ты за это хочешь...
– Ясно чего! Вы все идете под меня.
– Нет!
– А на хер тогда мне все это надо? Сами решайте свои проблемы. А я пока решу свои. Смотрите и учитесь... Шаман холодно улыбнулся.
– А не научитесь, я и за вас решать буду!
В некотором отдалении стоял Толстяк. Он отвечал за безопасность группировки. Днем он допросил четверку задержанных: фамилии, адреса, главари, адреса главарей. После двух часов в холодильнике трое рассказали все правильно, тот, кто запорол Дятла, соврал. Когда три человека говорят одно, а четвертый – другое, определить ложь очень легко. Правдивых перевели в кладовку, лгуна вернули в холодильник.
Шаман сделал знак Толстяку, тот – маячившему в дверях Рыбе.
Через несколько минут Рында и Кент втащили полуживого чужака. Его била дрожь, волосы заиндевели, разбитое утром лицо превратилось в жуткую маску.
– Нашего парня убил, сука! За это ответить надо!
Сзади шел Баркас. Он взял донецкого за ворот и втащил в мраморный овал прилавка, к черной иззубренной колоде и матово блестящему топору с захватанной ручкой.
Рында не знал сценария, но понял, что сейчас произойдет что-то страшное. Колода вдруг превратилась в плаху, а топор – в орудие палача.
«Голову отрубит», – мелькнула невероятная мысль.
Но Баркас задрал парню рукав.
– Не тот, левый, – приказал Шаман.
Баркас повернулся.
– Он же в правой пику держал...
– Вот именно. На рукоятке пальцы остались. Зачем ментам работу усложнять!
Чужак вдруг завыл, дернулся.
Баркас лениво ударил в живот – словно футбольный мяч врезался в кирпичную стену. Тот обмяк.
Баркас поискал глазами Рынду, кивнул:
– Иди, помоги!
Плохо соображая, Рында подошел, придавил тело к колоде. Баркас вытащил из-за пазухи резиновый жгут и перетянул оголенную левую руку чуть выше локтя. Потом с усилием выдернул тяжелый топор.
– Разверни поудобней... Рында повиновался.
Топор описал полукруг. Хряп!
Крепкая кисть с синей татуировкой – солнце, восходящее над чуть волнистым морем, – отлетела в сторону и упала на каменный пол, пачкая все вокруг обильно хлынувшей кровью. Человеческая кровь впервые оросила колоду, на которой было разделано бесчисленное множество говяжьих, свиных и бараньих туш.
Шаман подумал, что такого здесь еще не происходило, хотя мясной павильон видывал виды.
Несколько лет назад старшина мясного цеха Гришка Лукин справлял свое пятидесятилетие. Столы накрыли прямо между прилавками, а когда большая часть спиртного была выпита, начались развлечения: раздели девчонок и запустили танцевать на мраморный овал.
Танцев особых не получилось: некоторые старались, вскидывали ноги, изображая канкан, но большинство девчонок бестолково бегали по кругу и визжали, когда их обливали шампанским.
Потом Гришка взгромоздил свою постоянную покупательницу – двадцатилетнюю Катьку, голой жопой на разделочную колоду и объявил, что желает доказать всем свою мужскую силу. Катька подставилась, и он действительно доказал, только использовал не собственный рабочий орган, а специально припасенный бычий. Пьяная Катька разницы не чувствовала, зато гости умирали со смеху.
Но и этим не кончилось: девок разложили на прилавке, развернутыми, как куриные тушки, а мужики передвигались вдоль, пробуя каждую, по очереди...
Грубое развлечение, но забавное, и сейчас его Шаман вспомнил не без удовольствия, хотя ситуация не располагала: Баркас замотал тряпкой кровящую культю, а Рыба вместе с Рындой и Кентом тащили бесчувственное тело на улицу.
Отрубленная кисть теперь белела на черной колоде, причем татуировка выделялась особенно ярко.
Начался новый этап не только в жизни мясного павильона, но и в его. Шамана, жизни. А может быть, и в жизни всего «теневого» Тиходонска. Шаман это понимал, но не испытывал ни особой тревоги, ни жалости, ни сомнений. Даже тошноты не было. Наоборот: он с удовольствием выпил бы сто пятьдесят хорошей водки под прожаренный толстый бифштекс. Но сначала надо закончить дело.
– Ведите остальных! – громко скомандовал он, незаметно осматривая группировщиков, на которых происшедшее явно произвело сильное впечатление.
Трое донецких и без того имели жалкий вид, а увидев кусок человеческого тела со знакомой татуировкой, и вовсе впали в панику.
– Вас рубить никто не будет, – холодно успокоил Шаман. – Пока... – И резко сказал: – Семье убитого – двадцать лимонов. Один останется у нас, пока не привезете деньги. И передайте вашим: в Тиходонск больше не соваться. Если что – пришлем в Донецк бригаду: адреса известны... Он сделал паузу.
– И чтоб все знали: за «супермаркет» отвечает... – Шаман повернулся к ленгородцам: – Кто отвечает, Паровоз?
– Ты, – после короткой заминки отозвался тот.
– ...отвечает Шаман.
Дело было сделано. В Тиходонске образовалась единая группировка.
Когда Шаман собирался уходить, к нему подбежал озабоченный Толстяк:
– Только сообщили: у «Сапфира» Быка забрали. Сам Литвинов закрутил...
– За что?
Толстяк пожал плечами.
– Выясни за что. И Начинай отмазывать.
* * *
Гражданин Плотников по кличке Бык сидел в камере номер три изолятора временного содержания. Он был здесь впервые. Хватали его многократно, доставляли в ближайший райотдел, какое-то время мурыжили – и отпускали.
Бык ошарашено осматривался. Три метра в ширину и пять в длину. Справа вдоль стены сплошные деревянные нары, отполированные до лакового блеска телами его многочисленных предшественников. Постельные принадлежности здесь не выдавались. Сзади толстая, обитая железом дверь, впереди зарешеченное, закрытое «намордником» и густо заплетенное проволокой окно, почти не пропускающее ни света, ни воздуха. Бетонные стены покрыты грубыми ноздреватыми наплывами. Все. Он шагнул вперед, в углу нар что-то шевельнулось. Нет, не все. Тщедушный замызганный мужичонка лет сорока пяти. Сокамерник. Возможно, «наседка».
Бык еще раз осмотрелся.
– А хезать куда?
– Так выводят три раза в день, – пояснил сосед. – Приспичит, постучишь, может, лишний раз выведут.
– А могут не вывести?
– Могут. Лишний раз не положено.
– Куда ж тогда?
Сокамерник вздохнул.
– Тогда, милок, только в штаны. Потому как в хате оправляться нельзя... Мужичонка подполз поближе, вгляделся.
– А у тебя с животом неладно?
– Нормально...
– Чего ж этим интересуешься? Главнее всего, что ль?
И правда! Бык повалился на нары.
«Вот суки! Чего ж это они так осмелели? И мартышка белобрысая, и ухажер, и халдеи... И Ленка с этажа... На очняках внаглую идут, не собьешь, на испуг не возьмешь... Что-то здесь не то», – лихорадочно размышлял он.
– Слышь, мужик! А сколько здесь держат?
– Когда как, – охотно объяснял сосед. – Когда три, когда десять.
– А потом что?
– Ясное дело – в изолятор везут. В тюрьму.
– Как в тюрьму? – взвился Семка. – А выпускают когда?
– Ну даешь! Отсадишь срок – тогда и выпустят.
«А ведь действительно, этот мент, Крылов, так и сказал: на этот раз не выкрутишься, под суд пойдешь и на всю катушку получишь...» Бык заколотил громадным кулаком по нарам. Раздался глухой гул.
– Суки! Неужели из-за этой бляди срок мотать! И зачем она мне сдалась!
– Ты что, снасильничал кого? – строго спросил сосед.
– Прошмандовку одну трахнул во все дырки! А она заявила!
– Это плохо.
– Еще бы не плохо! Ну да ей пасть заткнут...
– Насильничать плохо, – с осуждением сказал сокамерник и отполз обратно в угол.
От неожиданности Бык даже осекся.
– Чего? Ты что, прокурор? Почему «плохо»?
– Да потому, что в дому люди таких не любят, – неохотно отозвался мужичонка.
– А если я тебе сейчас башку расшибу? – угрожающе прогудел Бык.
– Здесь мы вдвоем, твоя сила, – смиренно произнес мужичонка. – А когда в дом придем, люди нас рассудят...
– Трекнутый какой-то! Какой дом, какие люди?
– Попал, а не знаешь. Тюрьма – дом, а живут в нем люди, – объяснил курьер Гангрены. Он нес малевку, напрямую касающуюся Быка и определяющую его дальнейшую судьбу. – Тяжело тебе придется...
– Ты за меня не беспокойся! Меня дружбаны отсюда вытащат! А если и попаду в тюрьму – что мне кто сделает? Срал я на твоих «людей»! Всем кости поломаю!
Сосед тяжело, с осуждением, вздохнул и ничего не сказал. Бык бушевал еще долго, но мужичонка не обращал на него никакого внимания. И за семьдесят два часа, что они просидели бок о бок, не произнес больше ни единого слова.
Бык не зря надеялся на помощь друзей-приятелей. Известие о том, что его задержали за изнасилование, вызвало в бригаде бурю возмущения. Если бы он замочил кого-то попьянке, лопухнулся с «пушкой» – тогда хоть понять можно... Но за бабу, которая для того и предназначена! Мало ли что у нее не спросили! Если каждую спрашивать... И эта рука имела наглость заявить!
– За это проучивать надо! – негодовал Пинтос – правая рука бригадира.
– Я ей всю рожу порежу!
– Давай лучше ее «на хор» поставим, – предложил Голяк. – Отдерем всей бригадой и бутылку в манду забьем!
Идея понравилась.
– И эту, этажную, Ленку – тоже!
– Годится!
Адреса потерпевшей и свидетелей были известны. Их вычислили без особых ухищрений – простым наблюдением за зданием РУРПа, куда привезли Быка. Смотришь, кто зашелвышел из гражданских, а когда рожи знакомые, еще проще, «глаз» следом пустил – тот и довел до самого дома.
Начать решили с заявительницы – она, как-никак, главная фигура, да и посимпатичней Ленки.
Подогнали к дому тачку, стали ждать. Пинтос за рулем, Голяк на заднем сиденье, Слон гуляет у подъезда.
Вдруг подкатывает обшарпанный «жигуль», выходит двухметровый, коротко стриженный мордоворот с ментовскими глазами, осматривается – и прямиком к ним.
– По Семке соскучились? – спрашивает с издевкой и улыбается. – Что-то быстро. Ему лет пять париться... И вдруг, перестав улыбаться, гавкает:
– Пошли на хер! Еще раз увижу – всех продырявлю!
А у самого «пушка» в кармане прыгает.
Делать нечего, отъехали, издали смотрят.
– Зверь! – Слон поежился. – Видно, из литвиновских...
– Ничего, – успокоил Пинтос. – Просто так он шмалять не станет. И круглые сутки с ней не будет. У них людей не хватает.
Через несколько минут охранник вывел Ковалеву, посадил в машину и отвез в больницу – она врачом работает. А сам сел в коридоре и смотрит по сторонам.
– Чего ему на глаза попадаться, только морду набьет, – Говорит Голяк.
– Давай лучше за Ленкой сгоняем.
Приехали в гостиницу, а ее нет! Уволилась. Куда пошла – не знают. Домой – нету! Спрятали, суки.
– Поехали пообедаем, – предложил Пинтос. – А вечером к врачихе домой. СОБР, как и предполагал Литвинов, оказался не в состоянии обеспечить
круглосуточное прикрытие всем объектам. И территориалы отказались, мол, мы не можем просто так пост держать. Людей не хватает улицы патрулировать. Пусть звонит, если что...
После работы охранник привез Ковалеву домой, проводил в подъезд, завел в квартиру.
– Дверь лучше бы железную поставить, – посоветовал он. – Ну ничего, запритесь на все замки, если что – звоните. Не будут же они дверь ломать! Наши быстро приедут... – И попрощался: – До завтра без меня не выходите... Пинтос с друзьями все это отследил.
– Подождем часок, чтоб меньше ходили, и возьмем сучонку за сиськи... Они собирались именно взломать дверь и приготовили для этой цели лом
и кувалду. А кого бояться? Вывалили колоду, стащили сучку в машину, и ищи-свищи!
Татьяна наскоро перекусила, нырнула в ванную и после душа принялась простирывать трусики с бюстгальтером. Вода льется, телевизор шумит – ничего не слышно. Дверь на два замка, телефон под рукой – все как научили!
А по лестнице поднимается Пинтос с кувалдой на длинной ручке, следом Слон с ломом, последним Голяк электрошокер баюкает.
Татьяна достирала, отжала, развесила бельишко, собралась к телевизору на очередную серию, тут чайник засвистел. Побежала на кухню.
– Спорим, я ее без лома двумя ударами высажу, – предложил Пинтос.
– Давай, – согласился Слон. – На кабак.
Выключила Таня чайник, заварку кипятком залила, пена коричневая поднялась, теперь пусть настоится, а сама бегом к экрану – музыка знакомая уже играет, начинается. Одета по-домашнему – халатик на голое тело, тапки, волосы мокрые... Из кухни в комнату надо по коридору мимо двери пробежать, а Пинтос уже занес кувалду, к замкам примеряется...
Он бы действительно с одного удара высадил, но Гангрена сзади за кувалду как дернет!
Пинтос назад опрокинулся, а кувалда в руках у Гангрены осталась, он ею Слона по плечу – трах! Плечо всмятку. Лом загремел по ступенькам, Слон заорал благим матом – и вниз, чуть Голяка не сбил, тот следом за другом понесся.
А внизу, на площадке, Черт с Фомой поджидают с арматурным прутом и трубой. Гангрена сказал: мокряков не надо, но проучить хорошо. Черт Слона прутом поперек лба перетянул, тот кровью залился и с копыт. Фома трубой Голяку руку с электрошокером перешиб, а Черт и его арматуриной по шее – трах! И тот рядом улегся.
А Гангрена с Пинтосом задушевный разговор ведет:
– Что же ты, фуфло позорное, к моей сеструхе вяжешься! Неужель жить не хочешь?
С Пинтосом много раз по душам беседовали: и учителя, и инспектор детской комнаты, и участковый, и опера угрозыска, и сыщики из РУОПа, и сам начальник оперотдела Крылов однажды пытался до души его достучаться. Ни у кого не получалось.
А сейчас – проняло Пинтоса до печенки и душа полностью для убеждения раскрылась. Может, тому лицо Гангрены способствовало, может, взгляд или кувалда, которая вот-вот мозги вышибет... Только пожалел Пинтос, что не слушал учителей и участкового, и проклял тот день и час, когда связался с группировкой, а особенно тот момент, когда подписался Быка выручать.
Гангрена долго не разговаривал – понял, что убедил человека, провел ладошкой по щекам и ушел вместе с кувалдой. А поскольку между пальцев у него была половинка бритовки зажата, какой и карандаша толком не подточишь, то щеки Пинтоса обвисли, кровянка двумя потоками хлынула и заверещал он, как закалываемая свинья.
Татьяна крики и шум услышала, позвонила. Через полчаса приехали – и милиция, и «скорая». Но милиции-то особо работы не нашлось, а докторам возни много: Слона и Голяка в реанимацию, Пинтосу в хирургии щеки зашили, лежит печальный, на бульдога похожий, о жизни думает.
Охранник утром за Татьяной пришел:
– А что весь подъезд кровью забрызган?
– Да хулиганы подрались...
– А-а-а... Ну вам-то бояться нечего, до вас никто не доберется...
Крылову после селектора доложили: мол, дружки Быка к Ковалевой стучали, а ее брат их вдребодан разделал...
– А у нее есть брат? – поинтересовался Крылов.
Королев плечами пожал.
– Да вроде не говорила... Тоже небольшая странность, потому значения не придали.
А в команде Быка всему, что шкуры касалось, большое значение придавали. Зашли бойцы к Пинтосу, поговорили – Слон-то с Голяком пока не разговаривают и смогут ли – неизвестно, узнали про охрану СОБРа да про страшного брата и решили в это дело не вязаться. Нечистое тут что-то, гнилое. Для здоровья полезней в стороне постоять...
А потому надежды Быка не оправдались и через трое суток отвезли его плановым автозаком в следственный изолятор, попросту говоря, в тюрьму.
Попал он в камеру сто четыре – большая хата, на сорок человек, а сидят почти шестьдесят. Железные шконки в два яруса, духота, влажность, воздуха не хватает, полуголые зэки в татуировках – преисподняя!
Подвели его «шестерки» к местному пахану – здоровый, мускулистый, вокруг сосков синие звезды, на груди собор о семи куполах, оскал железный. Сидит на почетном месте у окна, на койке, ноги поджал, курит.
Осмотрел он Семку внимательно, хмыкнул.
– Какой же ты могучий да красивый!
Вроде восхитился, хотя Быку показалось, что издевается.
– А расскажи-ка ты нам, за что сюда попал?
Вспомнил Бык своего сокамерника и хотел что-нибудь соврать, но глядь
– мужичонка тот – вот он! Предыдущим автозаком его отправили – а вот он уже сидит рядом с паханом, на почетном месте и сейчас не кажется ни замызганным, ни тщедушным, вроде напитался силой в этом аду.
«Дом, люди, – вспомнил Бык. – Видно, и вправду ему здесь дом родной...» А вслух грубо сказал:
– За бабу попал!
Вот так! Понимайте: клал я на вас с прибором! Если надо – и постоять за себя смогу!
Знай Бык, что его ждет, он, пока при силах, разбежался бы и виском об угол стола. Но привыкнув другим зло делать, на себя его он не примерял никогда.
– Неужто изнасиловал? – притворно удивился пахан.
– Точно, – вызывающе глянул Бык.
– Хвастал: во все дырки, – сообщил недавний сокамерник. – На людей, говорит, срал. Кости обещал поломать.
Со всех сторон раздался ропот, будто ожил пчелиный рой. Быку стало не по себе.
– Это плохо. Очень плохо.
Пахан покачал головой.
– У нее родинка тут была? За ушком?
Бык сглотнул.
– Не знаю никакой родинки... Пахан сузил глаза.
– Так ты, петух, мою сестренку изнасиловал! – голос его был страшен. Из рассказов о зоне Бык запомнил одно: «петух» – тягчайшее оскорбле-
ние, оно смывается только кровью. Сейчас эта мысль проскользнула в глубине сознания, наполняемого предчувствием чего-то ужасного.
– И его дочку! – пахан показал на бывшего соседа. – И его жену! Кольцо горячих тел вокруг смыкалось.
– Так что с тобой делать?! Давай людей спросим, которых ты обосрал! Что с ним делать, люди?
– То, что он сделал! Потушить! Во все дырки! – понеслось со всех сторон.
– Слышал? Вот что люди говорят. Значит, так тому и быть...
Бригадира схватили за руки, он рванулся и, наверное, сумел бы вырваться, но сзади ударили по голове, на миг свет померк, а когда зрение вернулось, локти были крепко связаны за спиной, а штаны спущены. Чей-то скользкий палец нырял в задний проход.
– Дай еще масла...
– Хватит, перегибай через шконку...
– Подождите, – раздался голос пахана, и Бык решил, что сейчас весь кошмар закончится. Но он только начинался.
– Ему же надо пасть подготовить, чтоб не укусил... Дайте мне кость!
В руку пахану сунули костяшку домино.
– Переворачивай!
Опрокинутому навзничь Быку оттянули губу, пахан приставил – кость к переднему зубу и чем-то сильно ударил сверху. Голова дернулась, молния вонзилась в мозг, сломанный под корень зуб влетел в гортань, Семка забился в кашле. Еще удар – и хрустнул второй зуб.
– Теперь нижние...
Рот наполнился обломками зубов и кровью, сознание мутилось от боли и ужаса, происходящего.
– Теперь порядок, – донеслось откуда-то издалека. – Мы так на Сезере собачек готовили... Быка положили поперек шконки.
– Начинайте двойной тягой, потом поменяетесь. И по кругу...
Семку схватили за волосы и запрокинули голову. Рядом с лицом он увидел толстую, раздваивающуюся на конце сардельку. Она приближалась... Бык закрыл глаза. Это было все, что он мог сделать.
Узнав, что Быка вытащить не удалось, Шаман позвонил Черномору и попросил поддержать группировщика в тюрьме.
– Воры людей поддерживают, – отозвался Черномор. – Беспредельщикам нет нашей защиты.
Встревоженный Шаман соединился с начальником тюрьмы. Как городские руководители, они были знакомы, неоднократно встречались в кабинетах власти.
– Иван Иваныч, там к тебе попал спортсмен, Семен Плотников. Присмотри, чтоб не обижали...
– Плотников... Вот как раз рапорт... В санчасти он. Изнасиловали со всех сторон, зубы выбили. Зверье! А что мы можем? Лимит – тысяча зэков, а сидит почти две...
Через две недели полностью деморализованный следственно-заключенный Плотников, бывший бригадир по кличке Бык, а отныне и навсегда пассивный камерный педераст по прозвищу Света, полностью признался в изнасиловании Ковалевой. Крылов расколол его и на кладбищенский эпизод.
Плотников показал могилу, в которой под гробом с официальным покойником находился труп девушки, убитой тремя ударами ножа. Назвал и соучастников, всех арестовали.
Крылов и Королев получили по благодарности и окладу за раскрытие по оперативным материалам тяжкого преступления.
Плотников получил двенадцать лет и навсегда сгинул в петушиных углах камерных бараков.
Размышляя об этом деле, Крылов удивился еще одному обстоятельству: криминальные «законы» смягчились, насильники уже не загоняются под нары, живут как все, бывает и авторитетами становятся... Почему же столь непримиримым оказался преступный мир к Быку?
Он не мог найти ответ на этот вопрос, пока не сопоставил все странности дела в одну цепочку. И понял: с Быком расправились воры. Но использовали для этого не финку или удавку, а сыщиков РУОПа, суд и закон.
Эта догадка здорово испортила ему настроение.
* * *
Дело о причинении тяжких телесных повреждений гражданину Галенкову находилось в производстве следственного отделения Центрального РОВД. Вел его лейтенант Зубриков, оперативное обеспечение осуществлял оперуполномоченный УР капитан Макаров.
И следователь и опер понимали: дело непростое, шею на нем сломать ничего не стоит. Не только потому, что погиб контрразведчик. Уже отгремел траурный марщ военного оркестра, грохнул прощальный залп комендантского взвода, печальный факт ушел в прошлое. А из УФСК звонят, приходят, интересуются... Непонятно, чего они хотят, но чего-то хотят. Обычно бывает не так: похоронили, погоревали – и забыли.
А недавно сам Карнаухов приезжал, по часу наедине толковал с каждым обвиняемым. И до этого их опера из контрразведки крутили, а следователь УФСК допрашивал – официально, на бланках протоколов...
Значит, они свое дело ведут? А о чем? Тут можно только догадываться, но одно ясно: когда контрразведка ведет параллельное расследование, ничего хорошего не жди! Мало ли что они раскопают, какой «прокол» поймают... И бухнут Крамскому на стол! А то и министру...
От такого гнилого дела лучше всего избавиться. И возможность есть: преступники задержаны, признались, невнятно, правда, да так почти всегда признаются... Значит, вполне можно направить дело прокурору для переквалификации на убийство из корыстных побуждений. А это их подследственность, вот пусть прокурорский следователь и занимается!
Но не передают почему-то! Кучеров, замнач по следствию, так объяснил: с доказательствами хреново, все на признании держится, а если им начнут убийство втыкать, они от всего откажутся к едреной фене и дело вообще лопнет!
Оно, конечно, похоже на правду, но еще большая правда состоит в том, что прокурорский следак, которому показатели раскрытия по фигу, может и без всякого их отказа дело развалить!
Конечно, все трое шакалы, по две-три судимости, пьянь подзаборная, глаза зальют – ничего не соображают, кого угодно забьют – это верно. Но... Задержали их где? На набережной. А труп где найден? В Нахичевани. Как они попали из Нахичевани на набережную? Не говорят почему-то, темнят... Но как бы не было, добираться пешком им не меньше получаса, а то и минут сорок. Успеют остыть от драки, обмыться. А патруль, что их задержал, утверждает: только что махались, еще потные, дышат тяжело... И шли с другой стороны – не из Нахичевани, а с вокзала.
Мелочь, конечно. И следы возле трупа двух человек. Кроссовки, размеры сорок три и сорок четыре. Потом цепочка следов по песку к забору – те же кроссовки. А у задержанных – туфли, и размеры совсем другие. Тоже мелочь... Можно на них внимания не обращать, глядишь – дело в суде и проскочит. А можно дергать за каждую ниточку: это почему? А это где? И это не сходится! И развалится все к чертовой матери, и никакого суда, выпустят шакалов – и все! А уже раскрытое преступление снова станет «глухарем», повиснет на райотделе, собьет процент и надо искать виновных... Скорей всего потому и не хотят передавать дело в другое ведомство.
Понимали это и «зеленый» Зубриков, и опытный Макаров. Работали, не отвлекаясь на ерунду, готовились к концу месяца троих шакалов в суд направить. Потому к концу месяца, что итог подводится по службам, а у следствия главный показатель – количество направленных в суд уголовных дел.
* * *
У РУОПа тоже реализация тогда успешной считается, когда фигурант оперативной разработки осужден: значит, все правильно, суд вину подтвердил и никакой «химии» со стороны сыщиков не обнаружил.
Но если дело Плотникова-Быка проскочило без сучка без задоринки: и следствие – как по маслу, и суд – никаких сбоев, то по Итальянцу с Валетом долго не удавалось поставить последнюю точку. То один заболеет, то другой. Тюремные врачи особой предупредительностью никогда не отличались, а тут сразу – раз! – и направление на госпитализацию выписывают. Обвиняемые болеют, дело стоит, а круглосуточная охрана – тут уж Крылов взял Литвинова за горло – всех свидетелей и потерпевших прикрывает, подойти к ним близко не дает.
Так что как ни кантовались обвиняемые, а наступил день, когда прокурор обвинительное заключение утвердил и направил дело в областной суд, по подсудности. Теперь от судьи все зависело. Крылов к председателю приехал, ситуацию объяснил; тот задумался, лоб нахмурил, губами пожевал.
– Шпарковой дадим, – наконец сказал он. – Пусть рассмотрит перед пенсией.
Крылов удовлетворенно кивнул и едва заметно улыбнулся. Баба Вера Шпаркова была живой легендой не только тиходонского, но и всего российского правосудия. Никто не знал точно, сколько ей лет, зато абсолютно всем было известно, что первый приговор она вынесла в тридцать четвертом году, десятого октября.
– Женщина, трое детей, мужа нет, – многократно пересказывала ту историю баба Вера. – Набрала на колхозном поле в подол картошки, три килограмма шестьсот граммов. Уборочная уже прошла, что осталось в земле – все равно вымерзнет, а детишки есть просят... Как раз Указ вышел от седьмого августа: за кражу социалистической и колхозной собственности – от десяти до двадцати пяти лет лагерей... Баба Вера разводила в этом месте руками.
– Я-то еще девчонка, зеленая, опыта нет – даю три года условно. И чувствую – что-то не так: конвой ее не освобождает, начальник конвоя – тоже молодой парнишка, растерялся – к председателю нашему побежал... Что тут началось! Указы не исполняешь, вредителям способствуешь, что всю страну по винтику да колоску растаскивают! Короче, отменили приговор, дают мне на новое рассмотрение и я с учетом смягчающих обстоятельств назначаю минимальный срок – десять лет!
Здоровая крепкая женщина, Шпаркова и в старости не потеряла уверенной осанки, властных манер и командного голоса, хотя годы неумолимо брали свое. Кожа на изборожденном морщинами лице обвисла, глаза выцвели, на руках и ногах выступили узлы вен.
Ее называли «Феликс в юбке». В сорок третьем баба Вера застрелила на улице урку, вырвавшего у женщины сумку с хлебными карточками.
Рассказывала она об этом предельно обыденно:
– Тогда процедура была простая: милиционер документ прочитал, козырнул, я – наган в сумку и домой...
А в сорок восьмом на процессе о лагерном бандитизме подсудимые напали на конвой. Это были отпетые уркаганы, и неизвестно, чем бы дело кончилось, если бы не Шпаркова. Обежав судейский стол, она громоподобным голосом страшно обматерила взбунтовавшихся зэков и, взметнув стул, хряснула по голове самого здорового из них, который уже царапал по кобуре конвоира. Зэки на миг оторопели, что и решило исход схватки.
Щпаркова была бескомпромиссна и неподкупна, верила партии и правительству, что не помешало ей обложить матом секретаря обкома, пытавшегося руководить судьей по крупному хозяйственному делу в сторону смягчения приговора.
Крылов знал, что дело Пахальяна и Кваскова попало в надежные руки. К бабе Вере сразу приставили охрану, хотя она против этого и возражала.
– Лучше бы наган отдали! Какой наган был... С двадцати метров в арбуз попадала....
Говорили, что в свое время она была красивой женщиной и имела много бурных романов. Замужем не была, хотя в последние годы почти сошлась с одним из коллег. Жила всю жизнь в коммуналке и лишь несколько лет назад перевезла ордена и грамоты в малосемейку на окраине города.
Защиту обвиняемых осуществлял адвокат Хасьянов – молодой человек с довольно темной для своего возраста биографией и скверной репутацией. Юрист он был никудышный, но пользовался большой популярностью в кругах, считающих, что главное в защитнике не правовая эрудиция и красноречие, а умение находить контакты с судьей.
Наладить «Контакт» со Щпарковой считалось делом заведомо безнадежным, но Хасьянов как всегда уверенно подкатил к старинному особняку, в котором располагался областной суд, взбежал по лестнице, обошел плечистого молодого парня у кабинета, но тот взял его за руку и отпустил, лишь увидев, удостоверение адвоката.
По-прежнему уверенно Хасьянов зашел к Шпарковой и громко поздоровался.
– У меня есть вопросы по делу Пахальяна и Кваскова, интересы которых я представляю, – выложив на стол квадратик ордера, подтверждающего допуск к делу, он без приглашения опустился на стул.
– Действия моих подзащитных квалифицированы неверно, доказательства собраны недостаточно...
У бабы Веры болела голова и ныло в правом боку, поэтому она почти не слушала, что говорил посетитель.
– Вы знакомились с делом, заявляли ходатайства, в процессе будете отстаивать свою позицию, – дежурной фразой она отмахнулась от монотонной тягомотины защитника, как отмахивалась в кухне своей малосемейки засаленным полотенцем от назойливых мух.
Пенталгин и но-шпа – вот что ей сейчас нужно. В графине оставалось немного мутной и теплой воды, хватило на четверть стакана. Взгромоздив на стол перед собой допотопную клеенчатую сумку, баба Вера принялась рыться в ее захламленном чреве, откровенно отгородившись от уверенного молодого человека, слишком молодого и, по ее понятиям, недопустимо развязного для адвоката.
Новые времена! Раньше в адвокатуру попадали сквозь сито придирчивого отбора. Собственно, имелось только два пути: или рекомендация административного отдела обкома партии или пять тысяч председателю коллегии. Тогда столько стоил автомобиль. Большая часть суммы уходила в тот же адмотдел: без одобрения партии председатель не мог даже пикнуть. Так что, строго говоря, все приходили одним путем, зато адвокаты отвечали стандартным номенклатурным требованиям. Солидные, зрелые, почтительные...
Невозможно представить, что кто-то из них продолжал долдонить свою ахинею после того, как судья дал понять, что не желает ее слушать! А можно представить, чтобы те генеральные директора похищали людей, стреляли друг в друга, совершали убийства?! Новые времена. Какие подзащитные, такой и адвокат.
Баба Вера нашла, наконец, лекарства, привычно разжевала горький пенталгин, забросила в рот две маленькие желтые таблетки но-шпы, запила противный вкус медикаментов не менее противной водой.
«Противно, но привычно», – вспомнилась вдруг философская присказка Каспарчика, которой он амортизировал руководящие указания независимому правосудию. Она вытерла рот тыльной стороной ладони. Пора выставлять этого хмыря...
– Молодые парни – ладно, их и осудить можно к условной мере, но генеральные директора – очень солидные люди, они должны быть оправданы...
"Смысл того, что говорит молодой человек, наконец дошел до бабы Веры и она замерла с открытым ртом. Нижний зубной протез раздражающе сдвинулся вперед.
– Вы невнимательно слушали? – участливо осведомился адвокат. – Понимаю: возраст... Здоровье надо беречь... Баба Вера присосала челюсть на место.
– Повторю основное: меня прислал очень влиятельный и уважаемый человек. Некоторые называют его Шаманом. Он хочет, чтобы Пахальян и Квасков получили оправдательный приговор. Это будет нетрудно: свидетели изменят показания. Остальные могут быть осуждены. Но условно. За это вы получите один миллион рублей. Можно полтора.
Молодой человек обаятельно улыбнулся.
В следующую секунду баба Вера перегнулась через стол и звезданула его в челюсть. Когда-то такой удар сшибал обнаглевшего урку на пол и его приходилось отливать водой. Но это было давно. Кулак уже не имел прежней силы, да и в правом верхнем ящике стола не было любимого нагана.
Адвокат слегка отшатнулся и потер скулу.
– Помилуйте, как вам не стыдно! Вы же судья, а ведете себя по-хулигански.
– Ты, сука! – бешено закричала баба Вера. – Я тебе матку вырву!
Она вскочила, затопала ногами и рванула все же правый ящик, но чуда не произошло, тогда она швырнула в негодяя стакан.
– С вами невозможно вести переговоры, – молодой человек отряхнул брызги. – Не согласны – так и скажите! Зачем скандалить?!
– Я тебя, я тебя... Баба Вера повалилась в кресло.
В кабинет влетел охранник, замер недоуменно, глядя на спокойно сидящего адвоката и находившуюся вне себя Шпаркову.
– В чем дело?
Следом вошли судьи из соседнего кабинета – верткая, яркая Васильева и флегматичный увалень Оглоблин.
– Что случилось, Вера Ивановна?
Шпаркова только грозно таращила глаза и хрипела.
– Поспорили насчет квалификации, так она мне чуть голову не разбила,
– пожал плечами Хасьянов. – Разве так можно?
С оскорбленным видом он вышел из кабинета. Охранник на миг напрягся, но процессуальные споры – не повод для задержания, и он отступил в сторону.
Адвокат прошел по длинному пустому коридору, спустился на два пролета по широкой мраморной лестнице, вышел на улицу к оставленной новенькой «девятке» престижного среди коммерсантов и бандитов цвета «мокрый асфальт».
Сев за руль, молодой человек развернулся под запрещающий знак и через два квартала притормозил у телефона-автомата.
– Это я, – почтительно доложил он – Бабка отказалась.
И добавил, хотя это не имело отношения к делу:
– Даже по морде мне дала. И стаканом бросила.
Напившись валерьянки и нитроглицерина, баба Вера пришла в себя.
– За пятьдесят лет судейской работы такого не видела! – бушевала она.
– Он мне приговор диктует и миллион обещает! Вот сука! В сорок седьмом он бы отсюда и не вышел... Ну ничего, сейчас напишу рапорт! Он у меня посидит!
– У них каждый эпизод вымогательства – по пятьдесят – сто лимонов, – почему-то шепотом говорила Васильева. – А судье за все дело один предлагают... Наглецы!
– И ничего не боятся, – так же тихо отвечал Оглоблин. – Открыто приходят, называют Шамана... Когда такое было?
Происшествие взбудоражило весь областной суд. Сегодня пришли к «Феликсу в юбке», а завтра могут к любому. И что делать?
В спасительную силу рапорта кроме бабы Веры не верил никто. Один на один – доказательств нет. Раньше додушили бы этого, как его, Хасьянова через коллегию, выгнали бы правдами и неправдами или отправили куда-то на периферию... Теперь к частным коллегиям не подступишься, да и рычагов воздействия нет...
– С этой публикой надо по-другому, – по-прежнему шепотом говорил Оглоблин. – Как тот начальник Центрального угрозыска, Коренев...
Фамилию Коренева ностальгически вспоминали и в других кабинетах, хотя не очень давно та же баба Вера вкатила майору шесть лет за превышение власти и принуждение к даче показаний, и все судейские приговор одобрили. Правда, тогда никому из них ничего не угрожало.
Повесив трубку, Хасьянов купил в ближайшем ларьке пять банок холодного пива и с чувством исполненного долга поехал домой. Своя часть работы выполнена. Остальное будут делать другие.
Сообщение адвоката принял Иван Павлович Воронцов лично. Благоприятное разрешение дела обеспечивало рост его авторитета у утративших самостоятельность группировок и показывало, кто в городе хозяин. К тому же возвращенная Итальянцу и Валету свобода должна была подсластить горечь понесенных потерь.
Шаман находился в служебном кабинете и, размышляя, смотрел в окно. Сейчас рынок был полон. Пестрые людские потоки текли вдоль торговых рядов, сталкивались на перекрестках овощной и рыбной или фруктовой линий, образовывали водовороты у выносных лотков, захлестывали входы в огромный мясной павильон, бились о высокие ступени павильона молочных продуктов.
Нейтрализация старухи являлась очень ответственной акцией, ее нельзя провалить, – как в случае с Быком. Хотя сейчас никаких дополнительных охранников с арматурой И бритвами на горизонте не предвидится.
Размышляя о том, кому из бригадиров дать поручение, Шаман все больше склонялся к личности Баркаса. Пока он не провалил ни одного дела. Слов на ветер не бросает и завалить может кого скажут. С башкой после травмы не все в порядке, но до сих пор это работе не мешало.
– Баркаса ко мне, – сказал он в решетку селектора.
– Понял, шеф, – отозвался сидящий в приемной Толстяк.
Бабу Веру «пасли» вдвоем: Рында и Рыба.
– Вывести из строя – и все! – приказал Баркас.
– Можно руку сломать или ногу, чтоб на работу не ходила... По башке лучше не бейте, старая, еще окочурится... И имейте в виду – она под охраной, надо выбрать момент.
Упоминание об охране насторожило. Пример бригады Быка очень впечатлял: Слон до сих пор лежал в больнице, Голяк стал инвалидом, а Пинтос распугивает девок шрамами на роже.
Но два дня наблюдения успокоили: обычная ментовская охрана. Казенная служба и исполняется казенно. В худшем случае морду набьют.
Шпарковой постоянное сопровождение не нравилось. Особенно то, что ночной охранник как пес сидит под дверью. С другой стороны, пускать его в десятиметровую комнату, да не раз-другой, а несколько месяцев кряду, тоже нес руки.
– Ты вот что, – сказала баба Вера, напоив ночного дежурного чаем. – Иди себе домой и спи как человек. Если что – позвоню.
Так и договорились.
Каждое нарушение имеет свойство разрастаться, увеличиваться в масштабах.
Как-то ночной отпросился к товарищу на День рождения и, с благословения Шпарковой, покинул пост в девятнадцать – ровно через полчаса после того, как судью привезли с работы. А в девятнадцать пятнадцать баба Вера пошла за хлебом. В девятнадцать тридцать, убедившись, что старуха осталась без охраны, боевики, Баркаса пошли ей наперерез.
«Феликс в юбке» мгновенно среагировала и опустила руку в сумку, где вместо нагана лежала широкая, остро отточенная стамеска.
Рыба сунулся первым и, забыв наставления Баркаса, ударил бабу Веру в лицо. В тот же миг холодная сталь скользнула под ребро и мягко вошла ему в печень.
– Ах ты сука!
Метивший дубинкой по ключице Рында изменил траекторию и угодил набалдашником в прикрытый седыми волосами висок. Сухо треснула кость, баба Вера тяжело завалилась на бок.
– Рвем когти!
Но побелевший Рыба медленно опустился на колени, а потом упал рядом с судьей.
Рында бросился бежать. Никто его не ловил, не стрелял вслед и даже не свистел в милицейский свисток.
Бабу Веру торжественно похоронили, Рыба понемногу очухивался в тюремной больнице, а дело Пахальяна и Кваскова передали члену облсуда Эльвире Васильевой, которой немедленно была выделена охрана.
За несколько дней до начала процесса, предъявив охраннику удостоверение личности, в кабинет к Васильевой зашел как всегда корректный и вежливый адвокат Хасьянов. Через четверть часа он вышел и, попрощавшись с охранником, покинул здание. А Васильева долго сидела за столом, оцепенело глядя в одну точку.
В день судебного заседания прилегающие к старинному особнячку улицы были забиты иномарками. Люди специфической бандитской внешности прогуливались вокруг суда, курили на ступеньках, толклись в вестибюле. На доставляемых под охраной свидетелей это производило сильное впечатление. Предугадать результат психологической акции, придуманной Шаманом, было нетрудно.
Нырков, Крылов и Литвинов выехали на место и осмотрелись.
– Хорошо придумали, падлы, – сказал Литвинов и щека его дернулась.
– Что делать будем?
Крылов пожал плечами.
– А что тут сделаешь, – мрачно проговорил Нырков. – Порядок они не нарушают... – И – повторил: – Что тут сделаешь...
– Как что? – холодно улыбнулся Литвинов. – Сейчас я подниму дежурный взвод и уберу их всех за полчаса.
– Каким образом?
– Да очень просто. Четверо пойдут с этой стороны, четверо – с той... И будут прокалывать скаты и бить по стеклам. А кто подбежит – в морду и в автобус. Полчаса. Гарантирую.
– Превышение власти, злостное хулиганство, повреждение личного имущества, – перечислил Нырков. – Может, ты их еще посжигаешь? За это недолго и самому в тюрьме оказаться.
– Ясно, – сказал Литвинов и щека у него опять дернулась. – Они ничего не нарушают, а я – нарушаю. Ладно, не буду. – И пошел к машине, бросив на ходу: – Я у себя, жду команды.
Никакой команды СОБР не получил. Процесс длился неделю. Пахальян и Квасков были оправданы, остальные отделались символическими наказаниями.
Авторитет Шамана сильно возрос.
Нырков доложил в Москву, что акция по наступлению на преступность закончилась пшиком.
Недобросовестного охранника отчислили из СОБРа и уволили из органов внутренних дел. Теперь он работает частным телохранителем, зарабатывает в три раза больше, чем на старом месте.
Поскольку родственников у бабы Веры не было, памятник ей поставили за казенный счет, самый дешевый – металлическую пирамидку с красной звездой наверху. Уже к зиме краска облупилась и во многих местах густо проступила ржавчина.

Глава третья.
ПРОФЕССИОНАЛЫ СМЕРТИ

С технической точки зрения убить человека очень легко. Сложность состоит в том, чтобы сделать это наиболее эффективно.
Капитан Утенков – старший инструктор учебно-тренировочного отряда десантно-штурмовых групп Ограниченного контингента советских войск в Республике Афганистан.
С некоторых пор глубинный и спокойный Северо-Кавказский округ стал пограничным и очень напряженным. Добившиеся суверенности автономии Северного Кавказа и полностью отделившиеся республики Закавказья повели себя крайне странно: вместо того чтобы богатеть и процветать, о чем десятилетиями тайно или явно мечтали, они начали длительные кровавые войны, острые кровавые конфликты, не имеющие разрешения, но опять-таки кровавые разбирательства о земле, исторической вине, религиозных приоритетах...
Ни богатства, ни процветания все это, естественно, не приносило, и имперской России – виновнице прошлых и нынешних бед маленьких, но гордых народов, приходилось то и дело выступать в ролях миротворца, арбитра, поставщика гуманитарной помощи, гаранта неприступности границ. Приходилось беспокоиться и о своих собственных границах, потому что единственным наглядным следствием самостоятельности соседей стали набеги с их территории вооруженных банд, плотные потоки оружия, боеприпасов и наркотиков да постоянные угрозы захлестнуть волной террора бывшую метрополию.
Поэтому никого уже не удивляют перемещения войск, заслоны ОМОНа на дорогах, проверки документов и багажа в поездах и тому подобные меры безопасности.
Тем проще оказалось, не привлекая лишнего внимания, проводить развертывание первого этапа оперативного плана «Зет», задействованного точно в срок, предусмотренный его составителями.
Суть плана составляло обеспечение безопасности секретных переговоров на высшем уровне между Арменией и Азербайджаном, которые должны были окончиться подписанием мирного договора. Переговоры планировались в Тиходонске, а гарантом их успешного на этот раз завершения являлся российский Президент, прибытие которого ожидалось одновременно с высокими договаривающимися сторонами.
Политическую, экономическую и военно-стратегическую важность плана трудно было переоценить. К тому же успех значительно укреплял положение всех трех политиков и выбивал почву из-под скандально известного представителя оппозиции Закатовского, громогласно обещавшего в случае избрания президентом немедленно разрубить карабахский узел с помощью двух нейтронных бомб малой мощности.
Первый этап реализации плана «Зет» предусматривал полное блокирование Тиходонской области войсками и силами безопасности. По спущенным на исполнительский уровень залегендированным директивам завертелась сложная махина военного механизма округа.
Рыча двигателями и оставляя сизые облака выхлопов, выползали за пределы военных городков мощные грузовики, в кузовах которых находились стрелки, разведчики, пулеметчики, гранатометчики, радисты, саперы, дозиметристы и представители других армейских специальностей.
Широкие двойные скаты с глубоким протектором ровно гудели по асфальту, потом плюхали, оставляя рубчатые следы, по пыльному бездорожью и, наконец, замирали в отмеченной на карте твердым командирским карандашом точке дислокации.
Выкрашенные защитной краской вертолеты десантировали группы спецподразделений внутренних войск на горные перевалы, и стволы пулеметов РПК и СПГМ брали на прицел крутые узкие тропинки.
Усиленные наряды территориальной милиции прочесывали населенные пункты области в поисках беглых заключенных, преступников, находящихся в розыске, дезертиров и прочего опасного люда.
Подвижные заслоны транспортной милиции обрабатывали транзитные поезда, идущие с севера – выборочно, с юга – всплошную.
Федеральная служба контрразведки по своим оперативным каналам отслеживала националистические, ультраправые и фашистские группировки с целью пресечения возможных террористических актов.
Тиходонское Управление ФСК для очистки совести завершало проверять версию об утечке информации по плану «Зет» от подполковника Галенкова. Как ни крутили, с какой стороны ни подходили – версия не подтверждалась.
* * *
А между тем о плане «Зет» было известно посторонним лицам, причем не просто посторонним, а самым что ни на есть заинтересованным в его срыве. Подполковник Галенков не имел к этому ни малейшего отношения, утечка информации произошла на более высоком уровне – из кабинета Министерства обороны России.
Точнее, в кабинете офицер по особым поручениям майор Малинкин изучил полученный под расписку план и под расписку вернул его секретчику. А поздним вечером, находясь в изрядном подпитии в постели со своей любовницей Таей, между делом сообщил, что скоро на несколько дней уедет в Тиходонск по важному делу. Так что непосредственно информация утекла из постели, вслед за происшедшим истечением семенной жидкости майора.
Процессы эти настолько часто взаимосвязаны, что лежат в основе классического метода всех разведывательных служб планеты, именуемого «медовой ловушкой».
Майор попался в ловушку, расставленную резидентом Информационного бюро Армянской национальной армии Гарегином Петросовым. Именно он изучил образ жизни, наклонности, вкусы и пристрастия Малинкина и в качестве меда подставил ему Таю Попцову – то ли манекенщицу, то ли проститутку. В общении с майором Тая выступала только в своей первой ипостаси и сумела даже влюбить его в себя, что облегчило дальнейшее «потрошение».
Через два дня на фешенебельной подмосковной даче встретились руководители двух крупнейших национальных землячеств столицы. Ашот Геворкян командовал армянской общиной, Эльхан Абдуллаев – азербайджанской.
Следует отметить, что криминальные группы очень часто интернациональны. Не редкость, когда разбойное нападение на квартиру совершают осетин с ингушом, изнасилование – армянин и азербайджанец, обувают лохов в карты грузин и абхазец. Если любознательный опер поинтересуется: «Как же так, на родине вы друг в друга стреляете, а здесь вместе дела делаете?» – они недовольно махнут рукой: «Там одно, здесь – другое... Мы сами по себе!»
И Ашот с Эльханом мирно кушали хороший, по-настоящему приготовленный люля-кебаб, пили нейтральную голландскую водку и неторопливо говорили, как принято на Кавказе – пока не на главную тему.
Недавно на Черемушкинском рынке застрелили человека Эльхана, и Ашот выразил глубокое сочувствие и долго возмущался этим фактом.
Эльхан в ответ возмутился убийством двух подручных Ашота и пообещал, если надо, помощь в разборке.
Стол был накрыт в беседке посередине просторного участка; вокруг росли ели, заслоняющие трапезу; специалисты проверили все вокруг на микрофоны, бойцы несли тщательную охрану окрестностей. Раскалялась, набирая жар, сауна, в доме, дожидаясь своего часа, смотрели видешник свежие девчонки.
И Эльхан, и Ашот прекрасно говорили по-русски, знали русские анекдоты и обычаи, они давно и прочно пустили корни в интернациональной Москве: здесь жили их жены и родители, дети учились в элитных школах, а потом – в престижных вузах. Но деловые интересы каждого уходили в родную республику и были тесно связаны с войной.
Не так давно Ашот организовал отправку на родину крупной партии автоматов и двух установок залпового огня «Град». Доходы от этой операции существенно дополнили прибыль от цветочной торговли, которую он почти официально курировал. И авторитет на родной земле поддерживается, а это немало значит!
Эльхан транспортировал наркотики военными самолетами без лишних проблем с милицией и таможней и, кстати, без лишних расходов, достигающих при ином раскладе сорока процентов от прибыли. Он же провел переговоры с представителями Иранского исламского движения о помощи добровольцами, и помощь была оказана.
Если наступит мир – отпадет существенная статья доходов. К тому же начнут наводить в республиках порядок, посажают там всех ребят и, рано или поздно, обязательно дотянутся до Москвы...
Нет, существующее положение устраивало их и еще многих деловых влиятельных людей гораздо больше...
Ведя светскую беседу, кушая и выпивая, они размышляли – как нейтрализовать план «Зет».
Обед подходил к концу. Эльхану принесли крепкий, густо-янтарный чай в маленьком фарфоровом чайнике, грушевидную хрустальную армуду и пиалу с мелко наколотым сахаром. Перед Ашотом поставили мельхиоровый кофейни с черным кофе и чашку из китайского сервиза. Там, где вкусы расходились, каждый придерживался своих привычек.
– Может, все это туфта? – спросил Эльхан, осторожно отхлебывая из армуды обжигающую жидкость. – Ну соберутся, побазарят – сколько раз это было... Почему сейчас должны обязательно подписать?
Ашот покачал головой.
– Мне давно говорили: Левону это надоело. На него давят со всех сторон – кончай войну! Народ обнищал, устал... Всю мебель на дрова порубили, деревья... Вах!
Он сокрушен но взмахнул рукой.
– На Гейдара тоже давят... Но Ашот перебил собеседника:
– А главное в другом! Большой Папа туда приедет. Он зря кататься не будет. Значит, все оговорено и согласовано.
Эльхан согласно кивнул:
– Да, это главное!
И, подняв голову, внимательно посмотрел в глаза Ашоту.
Тот отвел взгляд.
– С главного надо и начинать! – продолжал Абдуллаев, наливая себе вторую армуду чая. Он взял кусочек сахара, обмакнул, сунул в рот, сделал маленький глоток. – Как ты думаешь, друг?
Ашот отставил чашку.
– А будет ли нам лучше? Если этот с бомбами придет... Он всех повысылает! И границы закроет!
– Э-э-э, – презрительно протянул Эльхан. – Что нам так далеко смотреть! Если придет... А если нет? Это дело далекое. А мы говорим о деле близком!
– Нужен специалист отличный. И не из наших, и не из ваших...
– Очень правильно. Найдем такого. Сейчас смелых парней много.
Эльхан продолжал рассматривать сотрапезника, и тот наконец прямо взглянул ему в глаза. Оба улыбнулись.
– Надо это не здесь делать. Надо там делать. В Тиходонске!
– Хоп, – сказал Ашот.
– Тогда давай выпьем! – Эльхан поднял предупредительно наполненную обслугой рюмку.
– За успех!
– За успех!
Коротко звякнул хрусталь.
* * *
У человека, который прибыл фирменным поездом «Тихий Дон» из Москвы, заградительные группы не проверяли ни документов, ни багажа, потому что он не вызывал никаких подозрений. Хороший Темно-синий костюм, светло-голубая сорочка, галстук в цвет костюма, аккуратная прическа и властные манеры – он был похож на высокопоставленного комсомольского аппаратчика без выраженных возрастных признаков. С одинаковым успехом ему можно было дать и двадцать семь лет и сорок два, хотя много повидавшие глаза склоняли к верхней границе оценки.
Проверок он не боялся: документы находились в полном порядке, а в багаже не было ничего лишнего. Собственно, весь багаж состоял из небольшого дорожного чемоданчика с замысловатым бронзовым замочком.
Когда-то он купил его в Австрии и впоследствии ездил на соревнования только с ним, вроде как с талисманом, приносящим удачу.
Человек был известным несколько лет назад спортсменом, заслуженным мастером спорта по пулевой стрельбе из винтовки. Он работал почти во всех видах. Выполнял упражнение «МВ-9», требующее крайнего напряжения и сосредоточенности, – из положения лежа следовало выстрелить шестьдесят раз и на пятидесяти метрах уложить пули в сантиметровый кружок «десятки», все остальные попадания считались потерями, так как отбрасывали от рекорда. У него обычно получалось две потери, когда пули уходили в «девятку», на тренировках иногда удавалось выбивать шестьсот очков, но на соревнованиях добиться этого он не мог.
Он стрелял по «бегущему кабану», когда все решала скорость: прицеливания, выстрела, перезарядки, умение определять и выдерживать упреждение, хладнокровие и точный расчет.
Стрелял из снайперской винтовки, где очень важно посадить кружок мишени на острие пенька прицела и, удерживая цель между горизонтальными рисками, добиться равномерного теневого кольца в окуляре.
Он стрелял на тренировках и соревнованиях, на соревнованиях и тренировках, на сборах и во время каникул. Он любил стрелять и сжег сотни тысяч патронов с удовольствием, а не для того, чтобы исполнить изнурительную обязанность. Потому и результаты были стабильно высокими, а прозвище приклеилось выразительное: Мастер.
Международный класс спортсмена обеспечивал достойное существование, поездки за границу, что в те времена очень многое значило, высокий социальный статус. Но времена менялись. Денежное содержание отставало от стоимости жизни, за границу стали ездить все кому не лень, престижность спорта растаяла, как дымок «мерседесов», за руль которых сели ушедшие в рэкет спортсмены.
В первую волну переквалифицировавшихся, ветеранов вошли в основном "силовики – штангисты, боксеры, борцы. В начале новой криминальной эры мускулы и техника единоборства еще обеспечивали достижение необходимых целей.
Носила ничего не значит против специфических инструментов, в основе действия которых лежит принцип быстрого расширения пороховых газов. А таких инструментов в криминальном обороте становилось все больше и больше. Значит, рано или поздно должна была появиться потребность в людях, умеющих виртуозно пользоваться оружием.
Первый заказ Мастер получил в июле девяносто первого. Толстый Хамай насолил многим, но отгородился от всех обиженных и недовольных столь плотной стеной мускулистых телохранителей, что достать его было невозможно. Во всяком случае, сам он считал именно так.
Но ошибался. Маленькая свинцовая пулька калибра 5,6 миллиметра попала ему прямо в рот, когда он пил чай на веранде своей дачи. Выстрела никто не слышал, и окружающие думали, что он подавился печеньем, или в мозгу лопнул сосуд. В таком заблуждении они пребывали до приезда «скорой». К этому времени никаких следов пребывания на чердаке соседней дачи посторонних лиц уже не осталось.
Мастер не был ни чувствительным, ни сентиментальным, поэтому никаких мучений или угрызений совести не испытал. К тому же Хамай – отпетый мерзавец, и то, что он отправился на тот свет, принесло облегчение многим.
Потом поступали еще заказы. Все они касались опасных и нехороших людей, потому что разделаться с обычным гражданином не представляло никакого труда и без высокооплачиваемого снайпера.
Мастер работал с условием: точная информация о местонахождении цели, доставка инструмента к точке прицеливания, обеспечение прикрытия стрелка лежит на заказчике. Сам он появлялся налегке, в свободной одежде и тонких нитяных – чтобы пропускали воздух – перчатках. Совместив местонахождение пули и объекта цели, он так же налегке уходил к ожидающей его машине.
Он считал, что таким образом сводит риск к минимуму, но столкнулся с непредвиденной проблемой. Работая с лестничной площадки пятого этажа по движущейся от автомобиля к подъезду цели, он допустил промах. Инструмент был десятизарядный – охотничий вариант карабина СКС, поэтому он немедленно повторил выстрел, но с прежним результатом. Такого не могло быть, точнее, могло, но лишь в одном случае: если сбит прицел. Цель, почуяв неладное, побежала. Мастер положил карабин на подоконник и открыл беглый огонь, будто выполнял упражнение «бегущий кабан». По следам рикошетов он вносил корректировки в стрельбу и восьмым выстрелом поразил цель.
Излишний шум и задержка во времени затруднили отход, а карабин вынести вообще не успели. Но главное не в этом, на следующий день газеты сообщили о бойне во дворе жилого дома: оказывается, кроме цели рикошетирующими пулями были ранены три человека.
Заказчик остался не вполне доволен. Впрочем, если бы он не достал все-таки объект заказа, то, возможно, отправился на тот свет вместо него. Мудрая предосторожность: иначе он мог раскрыть клану заказанного, кто сделал заказ...
Установить причину происшедшего сбоя по причине утраты карабина не удалось, но он был уверен: доставлявший его олух не соблюдал правил обращения с точными инструментами и ударил оружие о стену, а может, бросил на пол. Из случившегося следовало сделать выводы. И он их сделал.
Теперь он работал со своей командой. Три человека, завязанные на общий результат. Посторонние, в том числе и заказчик, не могли проникнуть во внутреннюю «кухню» бригады. Они лишь Давали исходные данные, оставляли деньги – и все.
В такой организации работы имелся свой риск. «Знают двое – знает свинья», – говаривал опытный киногестаповец папаша Мюллер. Наличие нескольких полностью осведомленных человек повышало уязвимость исполнителя. И хотя Мастер хорошо платил, он знал – это лишь относительная гарантия безопасности.
Бизнес, которым он занимался, вообще представлял значительную опасность. Конечно, друзей и родственников больше интересует, кто отдал приказ, а не кто нажал на спуск. Но встречаются щепетильные в подобных вопросах субъекты. Чеченцам, например, обязательно надо отомстить тому, кто непосредственно пролил родную кровь.
Опасность исходит и со стороны заказчика. Есть соблазн обрубить канал, по которому может уйти вредная информация. Поэтому приходилось страховаться. Все переговоры велись через людей, которым Мастер безусловно доверял. Он регулярно менял адреса, имел телохранителей, проверялся даже на обычных повседневных маршрутах, успокаивал себя мыслью, что в специалисте его уровня заинтересованы все, кому приходится решать специфические вопросы устранения конкурентов. И понимал, что по большому счету все это ровным счетом ничего не значит.
В конце концов его обязательно уберут!
Он разработал свой план спасения жизни. Для реализации его был необходим крупный заказ, большая сумма денег и двойник – «болван», «кукла», «подстава». Полное сходство необязательно, достаточно совпадения наиболее броских внешних признаков: рост, телосложение, возраст. Именно по таким признакам был включен в команду Свистун, хотя ни он, ни кто-либо другой об этом и не подозревали.
Последний заказ Мастера ошеломил, но только поначалу. Поначалу все выглядело необычно. Он закончил очередную тренировку в закрытом тире в Лужниках, где арендовал на восемь часов в неделю пятидесятиметровую галерею. Здесь можно было пользоваться только малым калибром, и он расстреливал из целевой спортивной винтовки пластиковые шарики диаметром с теннисный мячик. От плоских мишеней он отказался, ибо в жизни приходилось работать по объемным целям. Еще восемь часов в неделю он проводил на открытом стрельбище за городом, стреляя из армейской снайперки калибра 7,62.
После тренировки Мастер позволял себе расслабиться. Пил он исключительно мало: рюмку-другую водки или несколько бутылочек немецкого пива. Любил женщин, но из осторожности опасался заводить постоянную подругу. По его заказу Вист приводил отвечающую определенному стандарту девушку из полупрофессионалок: худенькую, высокую, с длинными ногами и плоской грудью. Чтобы не возникало недоразумений, Мастер начинал знакомство с подарка; от трех до пяти стодолларовых банкнот – в зависимости от впечатления, произведенного очередной красавицей.
Закончив очередную тренировку в закрытом тире, Мастер выходил к машине. Карауливший у входа Свистун выглянул на улицу и сделал знак рукой, обозначающий, что все в порядке, Крол стоял впереди автомобиля и внимательно осматривался по сторонам. Вист держал открытой заднюю дверь серебристого «мерседеса-600». В проеме двери виднелась девушка; даже издалека было видно, что она симпатична, белокура и длиннонога.
Все в порядке. Мастер быстро направился к автомобилю и ловко запрыгнул на кожаное сиденье. Вист захлопнул дверь и скользнул за руль. Свистун и Крол сели в точно такой же «Мерседес», и машины тронулись с места.
В салоне пахло дорогими духами, девушка немного напряженно улыбалась. В такого рода приключениях равновероятно вернуться домой напоенной, накормленной, удовлетворенной и с «баксами» в сумочке либо оказаться спущенной по кускам в канализационный коллектор.
Мастер дружелюбно улыбнулся в ответ.
– Давайте знакомиться... Вист резко затормозил.
– Шеф!
Он заворочался на сиденье, тревожно шаря под пиджаком.
На проезжей части стоял невысокий толстенький человек и «голосовал», старательно подняв над головой и вторую руку. Человек улыбался, хотя знал, чем чревата внезапная остановка «мерседеса-600». Но и его знали в лицо все, кто ездил в бандитских экипажах и мог не задумываясь выстрелить одновременно со скрипом тормозов.
– Возьмем! – приказал Мастер.
Вист, перестав шарить под мышкой, сказал в микрофон портативной рации:
– Все в порядке... После чего открыл толстяку дверцу.
– Здравствуйте, дорогие, подвезите немножко, а то такси не останавливаются, – затарахтел он, забираясь внутрь. – Хорошо, когда добрые люди остановятся, а то совсем пропадаю... Приторный резкий запах одеколона перебил тонкий волнующий аромат духов.
– Поехали, – сказал Мастер. Вист тронул автомобиль с места. Казалось, он жмется к левой дверце, чтобы подальше отстраниться от внезапного пассажира.
На веселом маленьком толстячке висело не меньше пятидесяти трупов. Правда, собственными руками он не убивал уже давно.
– Витя, познакомь с красавицей, – продолжал болтать тот. – Никак не могу жену найти, может, это и есть судьба... Девушка вежливо хихикнула.
Мастер поморщился. Он не любил, когда называют его настоящее имя.
– Куда подвезти, Керим? – спросил он. – Здесь метро близко...
– Зачем обижаешь? Какое метро? Сколько не виделись, надо шашлык кушать, немного водки пить, о большом деле говорить...
Керим был одним из тех, от кого Мастер принимал заказы. Но чтобы он сам пришел...
– А где твои люди?
Ни впереди, ни сзади не было видно посторонних машин.
– Какие люди? Один я!
Это окончательно убедило Мастера, что речь идет о деле чрезвычайной важности.
Через час с небольшим на втором этаже кирпичного, украшенного цветной глазурью дома, больше похожего на дворец, Керим положил на покрытую ковром тахту новую, пахнущую смазкой винтовку с толстым стволом и сложным прицельным приспособлением.
– Ухты!
Мастер утратил обычную невозмутимость и бережно взял точнейший инструмент.
– «ВСС»... Встроенный глушитель, лазерный целеуказатель... – восхищенно проговорил он. – Я ее только на фотографиях видел...
– Твоя будет, – буднично сказал Керим. – И это тоже... Он бросил на тахту средних размеров чемоданчик, распахнул крышку.
– Считай!
Чемоданчик был до отказа наполнен пачками стодолларовых купюр, перехваченными строгими бандеролями Центрального банка США.
Мастер присвистнул.
– Сколько здесь?
– Ровно миллион. Лимон. Крупный зеленый лимончик.
– И за кого?
– А как ты сам думаешь?
Керим улыбался, но улыбка получалась натянутой.
– За Большого Папу, конечно! – Он ткнул пухленьким пальцем в потолок, за которым находилась мансарда, потом косая, крытая черепицей крыша, а потом – небо.
Снизу доносилась веселая музыка. Там плавала в голубом бассейне голышом длинноногая блондинка, на веранде в мангале тлел древесный уголь, шустрые земляки Керима заканчивали сервировку стола, время от времени заглядывая в отсек с бассейном и возбужденно облизываясь.
А Мастер, чтобы скрыть замешательство, низко склонился к винтовке, оттягивая мягко скользящий затвор и осматривая оптику.
С этого момента он был обречен. В случае отказа его пришьют прямо сейчас, вместе с телохранителями и затесавшейся на свою беду девчонкой.
Если же он согласится... Провернуть такое дело практически невозможно, но если даже удастся – ему все равно конец. Это как раз тот случай, когда свидетелей не оставляют.
– Да ты не бойся! План есть, место удобное, охрану дадим, вертолет, заграничный паспорт сделаем. Да можно безо всякого паспорта: переправим в Иран, а там по нашим каналам дальше, куда захочешь...
Керим нервничал. Он тоже был обречен и прекрасно это понимал. Хотя наверняка не смирился и строит хитроумные планы... Мастер внимательно смотрел на Керима, тот – на Мастера.
– Ну, если паспорт и вертолет...
– Вот и хорошо, дорогой, пойдем к столу!
Керим обрадовался. Сейчас он был настроен на хороший шашлык больше, чем на убийства. К тому же убивать старых знакомых всегда немного неприятно...
* * *
Безопасность тиходонской воровской общины были призваны обеспечивать Север и Гангрена. Причем если первый должен отслеживать и отражать внешнюю угрозу, то второй противодействовал внутренней. Если проводить аналогию с государственными структурами, то Север олицетворял Министерство обороны, а Гангрена – контрразведку.
Они были непохожи друг на друга. Гангрена имел вид классического урки, босяка: выдвинутая вперед челюсть, низкий покатый лоб, маленькие мутные глазки, стальные зубы. Он был весь расписан татуировками, которые понимающему человеку раскрывали пройденную их обладателем жизненную дорогу. Одевался Гангрена затрапезно, не следил за собой, иногда ударялся в трех-четырехдневные запои с такими же урками в грязных, заплеванных притонах. Он много лет провел за решеткой и, как ни странно, чувствовал там себя лучше, чем на воле.
Объяснялось это тем, что камерная жизнь примитивна, как жизнь животных, а Гангрена прекрасно разбирался в животном существовании зэков, так как сам являлся неотъемлемой частью этого душного, вонючего и опасного мира.
Он был специалистом по выявлению «наседок» и добился, в качестве такового, признания и авторитета, обеспечивающего дальнейшую карьеру.
Приходя по этапу в новую «хату», Гангрена молча сидел в углу, наблюдая за сокамерниками. Он знал все обычаи и традиции, а потому сразу мог расколоть баклана, выдающего себя за урку. Знал направление этапов, дислокацию тюрем, колоний, следственных изоляторов и пересылок, фамилии начальников и кликухи паханов. Обмануть его было невозможно.
Особенно внимательно следил Гангрена за чисто физиологическими проявлениями, которые в животном мире могли дать самую неожиданную информацию.
– Ты где был шесть часов? На допросе? Да, длинные допросы пошли... А почему ссать не хочешь?!
Действительно, если тебя следователь «крутил», то, вернувшись, сразу бежишь к параше – в следственных кабинетах сортира нету. А если с опером местным беседовал – Другое дело, у них в отсеке и сортир, и холодильник.
Некоторые «наседки» на жратве прокалывались. Придет с длинного допроса, а от обеда оставленного нос воротит... Не проголодался, значит! Подсядет к нему Гангрена, обнимет доверительно, задушевный разговор заведет. А сам втягивает носом воздух, аж ноздри раздуваются по-звериному.
– А почему от тебя колбасой пахнет?! Какие ел? Давай руки сюда!
И щелочкой под ногтями – раз! Не хуже эксперта-криминалиста.
– А это что? Не колбаса разве?! Ну вот и расскажи, за какие заслуги тебя колбасой прикармливают?!
Троих по его наводке задавили. А скольким ливер поотбивали или петухами сделали!
Имя разоблачителя «наседок» гремело по тюрьмам и пересылкам. Что имело печальные последствия и для него самого. Только прибудет на новое место – сразу волокут в оперчасть:
– Так ты и есть тот самый? Попробуй только тут наших людей валить!
Да кулаком в живот или стулом по голове для пущего устрашения! Бесполезно! Отлежится Гангрена, очухается – и снова стукачей поганых раскалывает!
И на воле его талант общине не раз пригодился. Мало ли шпионов к людям засылают! А Гангрена поговорит немного – и любая легенда лопается, шкура маскировочная слазит, и сразу видно – кто под ней!
При ходьбе Гангрена одну ногу подтягивает, руки вдоль туловища болтаются, по сторонам настороженно зыркает... На губах шелуха от семечек, через слово матюги вылетают... Нормально! Вот если вежливо Гангрена заговорит, дело плохо: значит, настрой у него такой, что вполне может и завалить кого-то...
Север тоже урка, но другого розлива. Не босяк, а фартовый налетчик. Они отличались, как и их любимые блатные песни. У Гангрены: «Гоп со смыком – это буду я! Воровать – профессия моя...» А у Севера: «В сером костюме, в петлице с цветами, в темном английском пальто ровно в семь тридцать покинул столицу я, даже не взглянув в окно...» Плотного телосложения, симпатичное лицо с расплющенным носом и наглыми глазами, тщательно подобранная одежда... И татуировок намного меньше, на руках всего два перстня, на одном два луча, на другом – четыре. Визитная карточка: две судимости, шесть лет отбытого.
Север любил кабаки, центровых телок, с шиком разъезжал на БМВ. Гангрена же когда-то выучился водить грузовик и дальше не пошел, а к личному транспорту испытывал явное отвращение.
Сейчас они сидели на скамейке в маленьком скверике рядом с гостиницей «Интурист» и шептались об общих делах.
– Может, не знали? На вид-то все нормально, – шумно дышал Гангрена.
– Если бы один... Или два, – Север мастерски сплюнул сквозь зубы. – И потом, когда такие вещи задвигаешь, обязан все знать...
Недавно в Тиходонск поступила партия пистолетов ТТ, которые за последнее время вошли в моду. Оружие было совершенно новым, в явно заводской смазке. Север взял десять штук, по полтора лимона каждая. Ввиду явной новизны оружие не отстреляли, что, как выяснилось, было существенной ошибкой: все пистолеты имели редкий дефект – после одного-двух выстрелов затвор клинило в переднем положении, и продолжать, огонь можно было лишь передернув его рукой.
Нашли спеца, тот дал заключение:
– Не работает автоматика перезарядки. Дефект ударноспускового механизма. Видно, со склада бракованной продукции... Теперь предстояло найти двух продавцов.
– Вроде из Владикавказа. У одного кличка Калинка, – Север описал приметы.
– Калинка, Калинка... – Гангрена наморщил лоб. – Пока не припомню... Они еще несколько стволов продали. Но никто не жаловался. Ладно, отыщем, никуда не денутся... Север опять сплюнул и закурил.
– Теперь слушай сюда, – возбужденно зачастил Гангрена. – Игла вышел из КПЗ, он сидел с этим, который вроде комитетчика замочил... Так тот клянется, что дело внаглую шьют! На суду собираются в отказ идти...
– Ну и что?
– А помнишь, Отец сказал? Найти падл и сдать! Чего ж было искать, если уже сидят? А видишь как оно... Я своих подниму, ты своих поспрошай....
– Ладно. А что это менты шмон наводят? В поездах, на дорогах... Мне партия «колес» идет, а как принимать?
– Может, из-за Шамана все? Судью пришили, Итальянца с Валетом вытащили, вот и раздразнили...
– Может... Они все наглеют. Три штемпа в мой магазин приходят: что у вас за крыша? Отвечают: Север. А это кто?
Гангрена выругался.
– Скорее залетные. Как те, из Донецка. Шаман им хорошо дал просраться.
– Все равно... Зачем руку рубить?
Север встал.
– Ищи этих хмырей. А я с Отцом посоветуюсь – что с ними делать...
– А чего делать? – привычно заладил Гангрена. – На нож – и все дела...
* * *
На плоской крыше девятиэтажного дома лежал молодой человек в камуфляжном комбинезоне. Рядом с ним на чехле лежала большая винтовка с мощным оптическим прицелом. В руке молодой человек держал рацию, слушая интенсивные переговоры.
– Первый, я двенадцатый, дверь блокирована...
– Я седьмой, соседей вывели...
– Ах ты сука... В дверь саданул, чуть Ваську не зацепило...
Если прозвучит его позывной, он возьмет винтовку и наведет на окно седьмого этажа дома напротив, где то и дело мелькала какая-то тень.
Если поступит команда, он эту тень достанет.
Виктор Акимов служил в СОБРе и имел специальность «снайпер первой категории». Это означало, что он всегда поражает цель – и в тумане, и ночью, и в движении...
Акимов работал со снайперкой Драгунова – СВД. Он привык к ней с Афгана, где тоже являлся снайпером, только категория у него тогда была еще вторая... Но и со второй категорией снял «духа» – пулеметчика с девятисот метров!
Иногда, когда требовала обстановка, он использовал малокалиберку – и звук тише, и рикошет меньше.
Год назад два зэка захватили женщин-контролеров в заложники. Одной заточку под горло, на другую удавку – и давай требовать как обычно: водку, автомат, машину...
Акимова это особо не интересовало – что требуют, да как переговоры ведут... Он приготовил малокалиберный карабин и ждал. А когда приказ поступил – начал действовать.
Зэки находились во внутреннем дворике, и достать их можно было только через небольшое окошко, расположенное под потолком хозяйственной пристройки. Вначале поставили стол, на него стул, а на него залез Виктор с карабином. Пирамида неустойчивая, хотя и держат внизу, а надо еще приложиться да прицелиться...
Зэков отвлекают вовсю, затеялись им водку передавать, а он мостится под потолком, неудобно – зверски!
Опасней был тот, кто с заточкой – он вмиг горло проткнет, и как раз он отвлекся на водку... Щелк! И свинцовая пулька в голове. Щелк! И второму в башку. А повалились трое: и зэки, и одна из заложниц!
И Акимов, потеряв равновесие, сверзился спиной вперед, хорошо ребята подхватили и карабин удержал! Вскакивает как ошпаренный, и туда, во дворик! А там оббегать чуть ли не триста метров, да еще решетки, замки... В голове одна мысль: неужели и ее убил? Вроде не должно, но когда люди вплотную стоят и маленькая безоболочечная пуля может дел наделать!
Когда побежал – перевел дух: женщина уже сидела, улыбалась... От страха в обморок плюхнулась!
Виктор во многих операциях участвовал и всегда сохранял спокойствие. Подберет оружие, зарядит – и ждет команды. Чаще обходится: сдались или по-другому решили – собаку пустили, «черемухой» придушили... Тогда разрядил винтовку, спрятал в чехол – и обратно на базу...
Ну а если поступила команда снайперу, то протирает он еще раз оптику и берет жизнь преступника в свои руки. Потому что сейчас все от него зависит. Ни адвокат, ни прокурор, ни друзья-приятели не помогут! И ни судебной волокиты, ни кассационного обжалования! Все будет так, как старший лейтенант Акимов решит: может засадить пулю в руку или в ногу, а может – в голову или сердце.
Ранил – закрутилась следственно-судебная машина: постановления, жалобы, передачи, свидания... А влепил пулю в лоб – и конец! Отвезли, зарыли, и все дела...
Виктор волокиты не любил, а потому решал радикально: команда – выстрел – труп. И сам бандит больше никогда заложников не захватит, оружия не поднимет, да вообще ничего плохого не сделает, и другим наука! Ведь такой пример куда убедительней профилактических бесед и телевизионных передач на правовые темы. Потому как наглядней и доходчивей. Только что Сашок-корифан куражился, гранатой размахивал, ментам грозил. И вдруг – трах! И он лежит спокойно рядом с собственными мозгами... И второй тут же пушку бросил, будто руки обожгла, на колени упал, голову обхватил с одной мыслью: хоть бы не положили рядом, хоть бы пожить еще малость... Сразу все понимает, до самой души это понимание продирает и соседям по камере потом будет убедительно рассказывать...
Как и каждый снайпер, Виктор свой счет вел. Там, на войне, шестнадцать и здесь семь. Здесь чаще стремились без снайпера обходиться, «пр-хорошему» решать.
Об одном таком случае он особенно жалеет.
Четверо ублюдков детей захватили в заложники, целый класс. И автобус с водителем захватили. Детей в автобус – и на аэродром. Вертолет потребовали и деньги, пять миллионов долларов.
Закрутилась обычная карусель: переговоры, высокое начальство, к аэродрому каких только сил не подтянули – и батальон внутренних войск, и ОМОН, и СОБР, и территориальная милиция, и транспортная... Группу антитеррора «Альфа» вызвали, спецподразделение МВД...
А шестерка снайперов выгодные позиции выбрала, ожидает. Тут бандиты допустили ошибку: вышли все четверо из автобуса, курят, советуются...
Акимов, старший снайперской группы, берет на прицел одного, а ребята уже докладывают: готов, готов, готов...
В результате – все на мушке. В двух по одной винтовке нацелено, в двух – по две, для страховки.
Виктор говорит в микрофон:
– Готовы к поражению целей, ждем команды.
А сам уже представляет: залп – и лежат эти долбаные террористы дохлыми, все их требования – в заднице, СОБР одним броском у автобуса, детишек ведут к родителям... Те, бедные, убиваются за воротами, с ума сходят.
Но команды нет.
Минута, две, три... Ребята из группы на связь выходят:
– Второй поразить цель готов...
– Четвертый Готов...
– Шестой готов... Все готовы.
Старший лейтенант Акимов снова в микрофон:
– Цели захвачены, ждем команды.
– Вас понял. Ждите команды.
А команды нет.
Когда долго целишься, затекает рука, палец на спуске немеет, глаз начинает слезиться.
Если поправляться – прицел собьешь, надо терпеть. Чем дольше терпишь, тем больше вероятность промаха.
Эти четверо докурили, огоньки окурков рассыпались по бетону. Один вернулся в автобус. Трое стоят, спорят. Четвертый вышел, вынес еще пачку сигарет. Скучились над зажигалкой. Сейчас не то что снайпер, любой собровец из своей засады двумя очередями их покрошит!
Нет команды!
А тем временем руководители совещались.
Литвинов свое мнение сразу высказал:
– Валить!
Командир ОМОНа:
– Валить!
Но у них вроде совещательный голос. Не им решение принимать. Старший оперативный начальник командует – генерал-майор Крамской. По своей линии он здесь главный. Но тут же и областная власть – глава администрации, бывший партийный начальник Лыков.
Начальнику УВД непривычно с ним не посоветоваться. Хотя только что к бандитам сам ходил, никто ему советов не давал. Но личная храбрость – одно, а управленческая смелость – другое.
Советуется. Задумался Лыков.
– А стопроцентную гарантию вы даете, что заложники не пострадают? Стопроцентных гарантий вообще на свете не бывает. Особенно в таком
деле, объясняет Крамской. Лыкова это не радует. Он ведь о чем думает? "Вот санкционирую я сейчас стрельбу, а вдруг детей перебьют... И окажусь крайним... А вслух говорит:
– Я должен с Президентом посоветоваться.
Старая партийная привычка. С одной стороны – лишний раз о себе напомнить, вот, мол, я каков – на переднем крае, с террористами воюю! С другой – поддержку получить. Или, наоборот, неодобрение: смотрите там дров не наломайте! В любом случае с решением не ошибешься... Пошел Лыков с Президентом связываться.
Литвинов аж зубами скрипит:
– Неужели за каждого бандита надо с Президентом советоваться? На хрена тогда местные начальники нужны?
Раньше за такие выпады ему в характеристику «незрелость» вписывали, что на партийном новоязе означало нелояльность к руководящей и направляющей силе. И продвигаться не давали, только в, Афган и продвинули под ножи и пули. Сейчас записывают «невыдержанность» и тоже не шибко им довольны.
Четверка бандитов по второй сигарете докуривает. Смеркается. Расплываются детали, но вероятность поражения целей все равно высока. Пока.
Лыков добрался до помощника Президента, тот отвечает: связаться можно будет через два часа...
Спрятаться бы на эти два часа, да некуда, надо что-то говорить. Такое, чтобы пообтекаемее...
– Без стопроцентной гарантии действовать нельзя... Гениальная фраза. При любом исходе не придерешься.
– Жду команды, – напоминает Акимов.
– Огня не открывать!
Ну и хер с вами! Передал группе:
– Огня не открывать!
А уже и не в кого открывать, террористы в автобус залезли и через несколько минут начали детей в вертолет переводить.
Шесть онемевших пальцев снялись с чутких спусковых крючков, шесть слезящихся глаз оторвались от окуляров прицелов.
Лопасти вертолета раскрутились, вскоре машина взмыла в чернеющее небо.
Лыков вздохнул с облегчением: улетели, и слава Богу!
И Крамской перевел дух: теперь другому генералу брать на себя ответственность.
Лишь родители детишек-заложников волосы на себе рвут. Да «незрелый» Литвинов матерится:
– А если они их выкидывать по одному начнут? Что тогда?!
Но в тот раз все обошлось. И тиходонские руководители героями стали: как же, умело провели операцию, не допустили кровопролития. Вроде все хорошо. О! Через три недели еще захват заложников, на Ставрополье. Опять вертолет требуют и доллары. Через месяц еще захват, третий! Через месяц
– четвертый! И выстрелы, и трупы...
Каждый раз схема одна, сценарий один, умные головы из МВД и ФСК размышляют: почему так происходит, да кто всем руководит, да какая цель целой череды однотипно спланированных акций...
А простой снайпер первой категории старший лейтенант Акимов знает – что да почему!
Если бы шлепнули бандитскую четверку, то ничего дальше и не было бы... Ни второго захвата, ни третьего, ни четвертого, ни крови, ни трупов. Потому что пример крайне убедителен. И все знают: начнешь захват заложников – расшлепают на месте!
А так пример обратный получился: возьми под прицел невинных людей и сразу превратишься в важную фигуру! Большие начальники с тобой почтительно говорят, все просьбы выполняют. Хочешь вертолет – на! Оружие – бери! Наркоту – пожалуйста! Деньги? Выбирай – доллары, марки, фунты... Красота! А то, что у тех до конца не вышло, так они сами дураки! А мы-то умные, у нас выйдет...
Снайпер мог только жалеть о том, что зло осталось безнаказанным. Он был таким же орудием в руках руководителя операции, как СВД в его собственных руках. Винтовка не выстрелит, пока он не нажмет на спуск, а он не нажмет на спуск, пока не поступит команда.
На крыше было жарко, Виктор достал платок, хотел прикрыть голову, но передумал и накрыл оптику. Опыт подсказывал, что сегодня обойдутся без него. Мелькание в окне прекратилось, эфир успокаивался.
– Кажется, отпирает...
– Точно, дверь открылась... Выходит...
– Все!
Через пару минут дали сигнал общего отбоя. Акимов разрядил винтовку, зачехлил ее и направился к чердачной двери.
Когда вернулись на базу и он переоделся, Литвинов сказал:
– Я тебя поставил спецмероприятие обеспечивать на той неделе. Готовься.
– Что за спецмероприятие?
Литвинов пожал плечами.
– Приказ: обеспечить. А что – сам не знаю.
– Ну и ладно, обеспечим.
Пожал старший лейтенант командиру руку и пошел домой – в коммуналку с сохнущими посередине комнаты пеленками. Платили ему в СОБРе куда меньше, чем Мастеру, и жил он не так комфортно и красиво.
* * *
Амбал пролежал пластом два дня, на третий стал ворочаться, садиться, а на шестой встал на ноги.
Карманы оказались пустыми, ни любимого ножа, ни отобранных у мужика денег. Башка сказал: когда, его бесчувственного тащили, Попугай вроде шмонать прикладывался. И потом на «пятачок» к проституткам бегал. На какие шиши?
Попугай с возмущением от всего отперся, а на Башку буром попер, тот хотел ухе морду бить, но Амбал запретил, защитил Попугая и вроде даже ему поверил. Это была хитрая и дальновидная политика, но не понимающий ее Башка психанул и хотел уйти.
– Погодь, – успокоил Амбал. – Большие дела намечаются, на хер обиды разводить. Собирай ребят на вечер. Валька, Ржавого, Морду не надо... Веретено тоже позови.
– А баб?
– У тебя одно на уме! Кого сказал – и все!
Попугай присутствовал здесь же, и подразумевалось, что он тоже придет.
Бросив недобрый взгляд на Попугая, Башка хлопнул дверью.
– Жрать охота, – Амбал открыл холодильник. – Посмотрим, что маманя напиздила...
Мать работала поваром в кафе за углом, проблем с продуктами в доме никогда не знали. Продуктовые карточки и многочасовые очереди семьи не коснулись. Амбал в те времена подчищал холодильник и продавал хозяйкам другого квартала яйца, масло, колбасу. Матери он объяснял опустевшие полки хорошим аппетитом и угощением друзей. Но она как-то дозналась правду, устроила скандал, несколько раз вытянула сына шваброй по спине и громко ругалась матом, крича, что из-за такого ублюдка может легко оказаться в тюрьме.
В конце концов Амбалу это надоело, он вырвал швабру и сказал:
– Заткнись, а то ночью удавлю!
Тогда он еще не вошел в силу и ножиком не обзавелся, а мать весила за центнер и легко ворочала мешки с сахаром, но угроза подействовала.
– Эх, нет отца, он бы с тебя шкуру спустил, – устало сказала она, выходя из комнаты.
Отец был шофером и разбился, когда Саше Сомову исполнилось пять лет и он еще не стал Амбалом. Хотя он с первого класса понял, что легче всего добиться желаемого силой, кличка прилепилась в четырнадцать, когда его расперло вверх и в стороны и даже старшеклассники стали оказывать знаки уважения и дружеской расположенности. Тогда же он первый раз украл мопед и впервые попал в милицию.
Оказалось, что ничего особо страшного там нет. И хотя пацаны постарше рассказывали, как буркают в кабинетах уголовного розыска, инспектор по несовершеннолетним ничем не отличался от учительницы: такая же полная усталая тетенька; только в форме. И говорит то же, что и училка.
Амбал пожарил яичницу и ел ее ложкой, вытирая губы тыльной стороной ладони. Попугай от угощения отказался. Ему была неприятна запущенная, никогда не убиравшаяся квартира с ржавыми трубами в ванной и засаленной раковиной на кухне, да и Амбал, никогда не моющий руки...
Попугай брезговал. В отличие от приятелей он рос в полной и вполне благополучной семье: отец заведовал лабораторией проектного института, мать работала там же конструктором. Семья выписывала много газет и журналов, участвовала в заочных конкурсах радиослушателей и однажды выиграла в какой-то викторине. Их фамилию назвали несколько раз и сыграли любимую песню «Подмосковные вечера».
Родители неплохо зарабатывали, каждый год Пикотины выезжали на море, и маленький Игорь с удовольствием строил крепости из песка и «пек блины», зашвыривая плоские камни так, чтобы они давали рикошет от водной поверхности.
Уделяя внимание развитию сына, они обучали его музыке, фигурному катанию и большому теннису. Ни к чему из перечисленного способностей у Игоря не было, он с трудом тянул лямку утомительных обязанностей и злился на свою беспомощность, а еще больше – на родителей, заставляющих его эту беспомощность ощущать.
Он хотел быть «таким как все». Дворовые пацаны, свободные от бесконечных обязательств, целыми днями гойдали по проходнякам, чердакам и подвалам, мастерили рогатки, и никто им ничего не запрещал.
Несколько раз Игорь устраивал истерики, требуя свободы, но родители в один голос объясняли, что полностью свободны только хулиганы, а у него есть долг перед чудесной семьей, фамилию которой объявляли на весь Союз.
Но та давняя победа в радиовикторине не помогала Игорю, когда у него выворачивали карманы в туалете, отпускали щелбаны на лестнице или кололи булавкой прямо на уроке. Он пытался самоутвердиться за счет унижения слабых: репрессировал младшеклассников, больно таскал за косы девчонок, а с Маринки Воропаевой на физкультуре стащил трусы.
Это вызвало страшный скандал, обсуждение на педсовете и угрозу исключения. Будущий Попугай испугался, сник и убедился в несправедливости мира: то, что делали нехорошего ему, не привлекало внимания взрослых, а когда невинно пошутил он – на него обрушились все силы педагогического коллектива.
Ожидал он своей участи в компании грозы всей школы Сомова по кличке Амбал. Общие переживания сближают, и Амбал, ожидавший неминуемого исключения за оскорбление директора, угостил Игоря сигаретой и назвал «корешем». Сам он тут же про это забыл и вспомнил несколько лет спустя, когда Попугай стал проситься в команду. Если бы не покровительство Амбала, то обмочившемуся при испытании Попугаю не видать команды как своих ушей.
Обретший защиту Попугай испытывал к Амбалу, Башке и другим чувство благодарности, хотя постоянно переносил от них насмешки и оскорбления. Сейчас к этому добавлялось ощущение вины перед обворованным вожаком. Правда, деньги пошли на благое дело: с каждым новым визитом в ларек к Ивану возня на топчане за занавеской доставляла ему все большее удовольствие. В конце концов проклятый психологический барьер был сломан, и Попугай посчитал, что стал настоящим мужчиной.
– А на какие бабки ты к Ивану ходил? – спросил Амбал, доедая яичницу.
Попугай кашлянул.
– Дома шепнул.
Украсть дома крупную сумму денег было невозможно по самой простой причине: семья Пикотиных бедствовала. Проектный институт закрылся, родители лишились работы. Мать устроилась уборщицей в гастроном на первом этаже, отец сторожил склад стройматериалов. От предложений приятелей мотаться «челноками» в Турцию или реализовывать привезенные шмотки они отказывались, хотя эти занятия полностью решали материальные проблемы.
Имея столь наглядный пример перед глазами, Попугай сделал вывод, что радиовикторины и большой теннис – не те занятия, на которые стоит тратить время. Это полная фигня, как и конструкторская работа, газеты и журналы. А "если уж ездить к морю, то к Эгейскому.
Родители были умными, начитанными людьми с высшим образованием, но оказались в дураках. А Амбал, изгнанный из девятого класса и не прочитавший ни одной книжки, может за вечер раздобыть пятьсот тысяч. А если повезет, то и больше.
Вопроса «с кого делать жизнь» перед Попугаем не стояло.
– Слышь, Амбал, – шепотом сказал он. – Я знаю одного дядьку, коллекционера. Богатющий! Сейчас квартира пустая стоит...
Амбал вымазал хлебом сковородку и бросил ее в раковину, а хлеб отправил в рот.
– А он где?
– В санаторий уехал.
– Квартира на сигнализации?
– Нет.
– Откуда знаешь?
– Был там несколько раз...
Точнее, много десятков раз. Дядя Юра – давний друг отца. Сколько раз показывал Игорю монеты, ордена, надеялся заинтересовать, увлечь..."
– Ладно, покажешь... Нам сейчас надо казну собрать.
Амбал вышел куда-то, вернулся, держа руку за спиной.
– Гражданин Пикотин? – Он попытался изобразить официальный тон, но вышло плохо – проскальзывали привычные блатные интонации.
«Чего это он»? – подумал Попугай и на всякий случай сделал шаг назад.
– Вы арестованы!
Амбал выставил перед собой удостоверение Галенкова и ощерился в веселой, по его мнению, улыбке.
– Покажь!
Попугай выхватил красную книжечку.
– Ух" ты! Подполковник госбезопасности? Где взял?
– Нашел.
Попугай недоверчиво покрутил головой.
– Ну да! Такими ксивами не разбрасываются!
Амбал, не отвечая, спрятал документ и вместо него извлек картонный прямоугольник с красной полосой.
– А это что?
В глубине души Амбал понимал, что у Попугая башка работает лучше, чем у кого-нибудь из команды. Но признавал это он крайне редко. Сейчас был как раз такой случай.
– Это?
Попугай вертел карточку в руках. Проявить свою неосведомленность было нельзя. И он ляпнул наобум:
– Внутренний пропуск.
– Да?
Амбалу это ничего не сказало.
– И какой с ним можно поиметь навар?
– Навар?
Попугай лихорадочно думал.
– Позвонил в квартиру, показал: госбезопасность, будем делать обыск! Или на улице: пройдемте! И в подворотню... Он понимал, что говорит полную ерунду, но Амбалу идея понравилась.
– А что, здорово! Только фотография не годится... Он совсем старый...
– Можно переклеить... Только... Если там будет твоя фотка или Ржавого... Молодые ведь! А написано «подполковник». Подполковников таких не бывает!
Амбал отмахнулся.
– Херня! Когда за яйца берут, кто будет разбираться! А фотку переклеим! У Башки есть керя, который ксивы мастырит... Только ты про это молчи!
Вечером в подвале Амбал предложил корешам новые дела...
– Сколько можно огрызки хватать, – ругаясь через слово, начал он. – Сейчас у кого сила – у того все! Сраного дебила Рынду видели? Раньше я бы ему за пазуху нассал, а теперь – по башке получил!
– А я чуть пулю не схлопотал, – обиженно вякнул Башка.
– Короче! Надо собирать казну, покупать стволы и посылать всех к долбаной матери! Чем мы хуже этого долбаного Рынды? Или этого долбаного Баркаса!
Злобно оскалившись, Амбал плюнул в угол.
– Если бы у меня была пушка, я бы их на месте положил!
Валек, Ржавый и Башка развалились на универсальной кушетке, Веретено и Попугай сидели на ящиках. То, что говорил Амбал, нравилось всем, кроме Попугая. Он понимал: окружающая криминальная жизнь развивается по своим законам, там все взаимосвязано, и если даже жалкий недоумок Рында, став частью бригады, получил надежную защиту, то Баркас, которого знает весь город, окажется не по зубам ни Амбалу, ни всем им вместе взятым.
Остальные не были склонны к абстрактным размышлениям и долгосрочному прогнозированию. Они опирались на простой опыт: если шесть против троих, то троим дадут трендюлей. Но если у этих троих арматурные прутья или ножи, то выйдет наоборот. Два кулака сильней одного, нож – сильней кулака, пистолет – сильней ножа!
– Правильно, Амбал, – поддержал Ржавый – высокий крепкий бугай с темно-рыжими, стриженными «горшком» волосами. – Пушки достанем – наведем шороху!
Веретено с остервенением почесал маленькую пулевидную голову.
– Болтали, что какие-то залетные предлагали стволы. По полтора лимона... Амбал насторожился.
– От кого слышал?
– От Шершня. Он их знает.
– Нам нужно... Амбал ткнул в каждого, не считая Попугая, пальцем.
– Пять дур. Хотя бы четыре...
– Шесть лимонов.
Башка выругался.
– Это надо двенадцать гоп-стопов сделать... Наткнувшись на окаменевшее лицо Амбала, он осекся.
– А если бесплатно взять? – сказал Ржавый. – Они не обидятся?
– Правильно! – оживился Башка.
– Что ж тут правильного, – угрюмо возразил Веретено. – Они ж не с улицы придут – через Шершня... А он меня знает.
– Значит, придется тебя грохнуть, – загоготал Ржавый. – Или Шершня. Это выгодней, чем шесть лимонов платить!
– Заткнись, мудила! – обиделся Веретено.
– А ты что скажешь? – вдруг обратился Амбал к Попугаю.
Все удивленно замолкли. Попугай напрягся.
– У мента проще отобрать. Прыснул газом – и все!
– Смотря какой мент, – поежился Веретено. – Если тихий – такой пустой ходит. А если омоновец или опер вроде Лиса... Такой тебе яйца вмиг оторвет!
– Что ты этого дьявола вспоминаешь, – выматерился Ржавый. – Он у меня здо-о-ровый кусок здоровья забрал! Хорошо, что его свои упрятали...
– Наш участковый спит на ходу, – снова заговорил Попугай. – А из кобуры рукоятка торчит... Его внимательно слушали, и Попугаю это нравилось.
– По субботам он в восемнадцатую квартиру шастает, к Лидке-буфетчице. Это в тупике, за углом, под лестницей. Возвращается поздно и под газом.
– Ладно, – подвел итог Амбал.
– Вначале попробуем бабки собрать. Не получится – посмотрим... Квартиру дяди Юры по наводке Попугая взяли легко. Денег нашли немно-
го, около ста тысяч, зато орденов и монет выгребли целую наволочку. Но сбывать столь специфический товар оказалось непросто. На городской толкучке Веретено сдал золотые и серебряные монеты перекупщику, тот же взял несколько орденов, содержащих драгоценные металлы.
Все остальное Попугай, зайдя во двор с заведомо ложной надписью на заборе: «Туалета во дворе нет» – спустил в выгребную яму.
Башка собирался вертануть чемодан у иностранных туристов, выгружающихся из автобуса возле гостиницы. Но удалось схватить только дамскую сумочку. После чего он бежал по главной улице города – Большой Садовой до ближайшего проходняка, радуясь, что прохожие намертво отучены реагировать на крик "держи вора! ".
В сумочке оказались очки, пудреница, носовой платок, мятные конфеты от кашля, записная книжка и маленький серебристый фотоаппарат. Когда его раздвигали, раздался мягкий щелчок взводимого затвора, при нажатии на спусковую кнопку – двойной шелестящий звук открывающейся шторки.
Мятные конфеты Башка ссосал, пудреницу и кружевной платочек отдал Светке, сумочку подарил матери. Очки и записную книжку он выбросил, а фотоаппарат оставил себе. Пленку на всякий случай вынул и сжег. Где достать новую – Башка не знал, поэтому щелкал вхолостую, дурача приятелей и пугая девчонок, застигнутых в не слишком целомудренных ситуациях. Когда забава наскучила, он забросил фотоаппарат на шифоньер и забыл о нем до поры до времени.
Если бы Башке сказали, что эта игрушка плюс некоторые его слова поломают совершенно секретную правительственную операцию «Зет», нарушат планы киллера высокого класса по прозвищу Мастер и изменят развитие политических событий на Кавказе, он бы никогда не поверил. Да и никто бы не поверил.
* * *
Курьер, посланный Гангреной в следственный изолятор с малевкой насчет Быка, вернулся через восемь дней. Официально он был арестован за кражу вывешенной на просушку шубы, одна женщина его опознала, да и он не отпирался – признался, что взял шубу и обещал показать, куда спрятал.
Но вдруг положение изменилось: свидетельница заявила, что не уверена в точности опознания, арестованный отказался от ранее данных показаний, шубу так и не нашли – дело лопнуло как мыльный пузырь.
Привычно пройдя колготную процедуру освобождения из-под стражи, курьер оказался за высокими железными воротами, выкрашенными зеленой краской, пощурился на яркое солнце. Поглазел на гремящие трамваи, на пестрые одежды прохожих, адаптируясь к воле. И хотя переходить из одного мира в другой и обратно ему приходилось многократно, каждый раз он испытывал острое чувство происходящих в нем изменений.
В затхлом вонючем полумраке зарешеченного «дома людей» он имел большой вес и сразу занимал место Смотрящего, если, конечно, в «хате» не оказывалось «законника». Но и в этом случае он становился правой рукой, потому что любой вор в законе знал, кто такой Клоп.
Он имел самое удобное место и лучший кусок, к его услугам были «петухи», а если захотеть – то можно попасть на пару часов в карцер вместе с зэчкой помоложе из женского отделения.
Но главное – власть. Одно его слово имело большее значение, чем целая речь секретаря обкома, или как их там сейчас называют, потому что без всяких преувеличений касалась жизни и смерти обитателей камерного мира.
В киче не было неожиданностей: устоявшийся распорядок дня, одинаковый во всех «домах» от Москвы до Магадана, обязательная пайка, хорошо знакомые «законы» и обычаи, толкователем которых он же и являлся.
Вонь, непереносимая духота, влажные испарения, вши, тараканы и крысы не доставляли Клопу не то что страданий, но даже неудобств, он воспринимал их как обыденный элемент окружающей действительности.
И все же, выходя за железные ворота СИЗО или ряды «колючки» ИТК, он радовался воздуху, свету, солнцу, ветру, запросто проходящим рядом женщинам и другим приметам мира, в котором он не представлял собой ничего. Здесь не кормили по часам, жизнь не была известна наперед, никто не подкладывал кусок сала и не спрашивал совета. Все вокруг вертелось по непонятным, а в последнее время еще более непонятным правилам и законам... Ему не было здесь места. Из большого мира воли он стремился в узкий мирок общины, но там Клоп – Только рядовой «брат», не входящий в число авторитетов.
Долгие годы имелась у него тайная сила, потому что состоял на связи у Лиса, чувствовал себя нужным и значимым не только «шестеркам» «дома». Лис держался уважительно, здоровался за руку, советовался... Эта секретная связь стала для Клопа необходимой, а Лис из курирующего офицера превратился в друга. Единственного друга за всю жизнь, пожалуй.
Ни с кем другим Клоп работать не хотел и Лису о том сказал. Майор поступил как друг – нигде его официально не зарегистрировал, начальству про него не сообщил. Так что в официальной сети секретных агентов Клоп не числился, и когда Лис сел, единственная ниточка оборвалась – никто из ментов его дернуть не мог.
Клоп по Лису тосковал и за ним бы в зону пошел, но тот в особой, ментовской, не попадешь...
Поозиравшись у железных ворот, привыкнув к яркому дню, Клоп перешел наискосок трамвайную линию, выпил у уличного ларька три кружки пива и отправился к Черномору. Сегодня он мог прийти к нему напрямую, в обход Гангрены, потому что нес важное сообщение.
Ему пришлось подождать.
Дежурившие у ворот Черт и Фома сказали, что у Отца представители донецких воров; Клоп сел на табуретку рядом с крылечком, зажмурился от блеска золотой тарелки и погрузился в ожидание. Он умел ждать очень долго.
Наверху, у Черномора, шел довольно неприятный разговор.
– Они не правы, что полезли в чужую зону – факт! И местного замочили в горячке – тоже неправильно... Но!
Низенький и широкий Петрусь – пахан донецких – вскинул к небу короткий толстый палец.
– И Шаман ваш не прав! Во-первых, это была и не его зона. Во-вторых, надо с разбора начинать, а не нападать – тогда и пики в ход не пойдут! А в-третьих, разве можно руки рубить! Это уже беспредел! Наши сильно возмущались, хотели Тиходонску кровь пускать... Черномор нахмурился.
– Если жить надоело!
– И потом, он же двадцать лимонов за убитого назначил! А руку не посчитал! То, что нашими заработано и отобрано – не посчитал! – вмешался в разговор Трезубец – мощный хлопец с обритым черепом и могучими покатыми плечами.
– А чего вы мне предъяву делаете? – недовольно спросил Черномор. – Те
– не ваши, эти – не мои. Пусть между собой и разбираются! Наши общины не ссорились, претензий друг к другу нет.
– Так-то оно так, – кивнул Петрусь. – Да не совсем. За город кто отвечает? Воры отвечают, община. Зачем тебе тут стрельба и взрывы? И нам ни к чему. Потому мы должны все раздоры прекратить.
Трезубец громко высморкался в мятый платок.
– Мы у себя уже прекратили. У нас просто: сказали – закон! Но двадцать лимонов пока в воздухе висят! И заложника Шаман оставил!
Черномор задумался. Еще полгода назад Шаман выполнил бы его указание. Сейчас он не был в этом уверен. Но терять лицо перед донецкими ворами он не мог.
Придвинув телефон, Черномор набрал номер.
Шаман находился в кабинете над рынком. Напротив окна возвышалась громада собора, ярко сверкали под солнцем золоченые купола. Внизу толклись тысячи покупателей – временных подданных его царства, сотни постоянных обделывали свои делишки, набивая карманы деньгами, из которых он обязательно получит долю. Но сейчас он не смотрел в окно, не обращал внимания на натужно гудящий человеческий муравейник.
Он рассматривал большой, пахнущий типографской краской плакат с собственным портретом и биографией кандидата в Законодательное собрание области Воронцова И. П.
– Теперь Лучше, – наконец сказал Шаман, и державший плакат юрисконсульт рынка Хасьянов, он же руководитель инициативной группы по выдвижению кандидата, с облегчением перевел дух.
Плакат печатался в третий раз, но первые два хозяин забраковал. Теперь с плаката смотрел молодой энергичный мужчина, прямой взгляд и открытое лицо говорили о его несомненной честности, а программа кандидата не могла оставить равнодушным ни одного избирателя.
«Я вас накормлю вкусно, сытно и дешево!» – крупные буквы предвыборного обещания бросались в глаза и намертво западали в душу.
По субботам и последние три дня перед выборами рынок будет торговать по сниженным на двадцать процентов ценам. Это подкрепит убежденность домохозяйки, сделавшей дешевые покупки, в искренности обещания, повысит настроение пенсионеру, даст пищу для размышлений вечно сомневающимся интеллигентам, расположит рабочих, заинтересует безработных.
Кстати, три дня перед выборами у мясного павильона будут бесплатно кормить наваристым борщом всех желающих – и неимущих, и имущих. Если глава областной администрации, бывший товарищ, а нынче господин Лыков захочет отведать – и ему без всякой дискриминации поднесут полную тарелку...
А Лыкова предусмотрительный Воронцов пригласил. Вместе с другими руководителями, газетчиками, телевизионщиками. Пусть все увидят заботу о народе: еще и не выбрали в депутаты, а кандидат уже свою программу реализует, кормит население! Значит, и дальше кормить будет!
Народ доверчив, особенно когда сытость почувствует. Проголосуют на «ура»! И станет Иван Павлович Воронцов неприкасаемым: ни задержать его, ни обыскать, ни телефон прослушать...
– Развешивайте плакаты и крутите всю эту лабуду, – сказал Шаман. – Кого надо в помощь – берите. Только Толстяка не трогайте, у него сейчас здесь уйма работы!
Да, Толстяку и четырем бригадирам предстояло поработать с продавцами. Убедить их несколько дней торговать в убыток. И не допустить, чтобы они, суки, забастовали, оставив голыми прилавки! Впрочем, за такой исход Шаман не волновался.
Зазвонил телефон. Шаман привычным жестом снял трубку.
– Слушаю! – отвечал он всегда важным баритоном ответственного работника.
– Рад приветствовать, Ванечка, – раздался чуть глуховатый голос Черномора. – Поговорить бы надо.
Черномор звонил крайне редко. Если что было нужно – присылал обезьяну с отвратительной рожей и кличкой – Гангрена, от которого исходили такие биоволны явной угрозы, что и Толстяку, и самому Шаману становилось не по себе.
– Здравствуйте, Иван Сергеевич, – чуть помедлив, отозвался Шаман. – Поговорить всегда с вами рад.
– Вот и хорошо. Подъезжай ко мне прямо сейчас.
– Чего не могу, того не могу. Меня же в Законодательное собрание выдвигают. Через полчаса встреча с избирателями.
Несмотря на внешнюю обтекаемость и почтительность, ответ был исключительно дерзкий. Если Черномор приглашал к себе, отказываться нельзя. А упоминание об избирателях вообще выделка чистой воды. Черномор тебя и твоих избирателей в гробу видал, политик хуев!
– Эхма... Может, и мне в депутаты выдвинуться? – с явной издевкой спросил Черномор.
– И правда, попробуйте...
В голосе Шамана тоже проскальзывали насмешливые нотки. Он поймал себя на мысли, что впервые разговаривает с главарем воровской общины на равных.
– Ладно, Ванюша, хватит шутки шутить, – доброжелательно продолжил Черномор. – Тут ко мне друзья приехали из Донецка. Постарше тех, что ты на «Супермаркете» взял. Поавторитетней. Моего уровня. Ты понял?
– Да, – Шаман постарался сказать это как можно безразличней, хотя сердце учащенно забилось. История с донецкими могла иметь самые неожиданные последствия. Особенно если вмешались тамошние воры.
– Они просят, Ванюша, парнишку донецкого отпустить. Зачем он тебе? И, от денег просят отступиться. Ты тоже в чем-то не прав. Мальчонка ихний теперь инвалид. Пошумели, покричали, подрались – и хватит. Квиты!
Шаман ждал.
– Как считаешь, Ванечка? Надо просьбу уважить? Помоему, надо. Есть в ней свой резон!
С самого начала разговора Шаман понял, о чем пойдет речь. И лихорадочно размышлял: стоит ли идти на уступки? С одной стороны, можно залупиться. Но выигрыш небольшой – двадцать лимонов... Авторитета не добавится. А неприятностей наживешь! Пожары на рынке начнутся, может, взрывы... Больше потеряешь!
– Раз вы просите, Иван Сергеевич... Надо согласиться. Только вы своим друзьям и нашу просьбочку передайте: пусть ихние сюда не лезут.
Шаман выдержал паузу и усилил нажим:
– Мои-то ребята обозлены, друга потеряли, золотого парня. Поймают чужака – могут что угодно сделать, у меня не спросят. И я не услежу... На том конце провода собеседник гулко откашлялся.
– Спасибо, Ванюша, что просьбу моих друзей уважил. И к моему мнению прислушался. Но уследить мы за всем обязаны, для того и поставлены. Ты как освободишься, подъезжай, мы как раз об этом поговорим... Положив трубку, Черномор повернулся к Петрусю.
– Все решили. У нас, как и у вас: сказали – закон.
Он покривил душой, но донецкие воры ушли внешне удовлетворенные и уверенные в том, что Черномор по-прежнему полностью контролирует Тиходонск.
Почти сразу же появился Клоп.
– Знаю, Петенька, ты все правильно передал, люди все как надо сделали. Опустили беспредельщика, пусть будет другим наука.
Черномор старался всегда говорить приветливо и ласково, оправдывая прозвище Отец. Но многие имели возможность убедиться в обоснованности его основной клички. И все знали, что пахан очень чуток.
– Вижу, ты мне тоже весточку принес, – проговорил он, внимательно вглядываясь в лицо Клопа. – И не очень хорошую!
Клоп кивнул, подивившись проницательности пахана.
– Крест малевки разослал. И в тюрьмы, и в зоны, и на волю.
– У нас пока не было, – настороженно произнес Черномор, – И не слышали.
– А по тюрьме ходит...
– И что же там?
Клоп опустил голову, чтобы не встречаться с главарем взглядом.
– Пишет, что ты «закон» не блюдешь, замену ему не прислал. Что в общак кто хочет – дает, кто не хочет – не дает. А ты глаза закрыл и не видишь. Что зоны плохо греешь, ему помощи не даешь.
– И что? – ледяным голосом спросил Черномор.
– Хочет всеобщий сходняк собрать. Выйдет, осмотрится и соберет!
– Пусть собирает, – пахан пожал плечами. – Я «закон» не нарушал, казну не присваивал, это всем известно. А если что не так – пусть люди спросят, я отвечу!
Но, когда Клоп ушел, маска спокойствия сползла с Черномора. Проблемы с беженцами, залетными, неизбежная стычка с «новыми» и теперь еще это... Очевидно, Крест ждал, что они поменяются местами: один на волю, второй – в зону. Единственный вариант, когда не приходится делить власть.
Однако в шестьдесят лет не хочется идти на нары. Особенно из нового уютного дома, в котором уже наметил провести старость. За это Крест и уцепится: не оброс бы имуществом, как «закон» велит, не держался бы за волю, исполнил бы свой долг «законника»...
Сходки Черномор не боялся, никто не поддержит старорежимных требований Креста.
Но «зоновский вор» опасен и без сходки, сам по себе. Если он решит, что Черномору надо сделать «правилку»...
Заглянувший в комнату Фома не узнал хозяина. За столом, оперевшись щекой о ладонь, сидел удрученный, усталый человек, которому легко можно было дать его шестьдесят лет. А может быть, и больше.
Повидавший виды Клоп понял, что принесенная им весть огорчила пахана. Ясно и то, что предстоят большие внутренние разборки. Лис в таких ситуациях оживлялся и с азартом инструктировал его: что кому сказать, да что узнать, да кому передать.
Когда у воров сумятица, у ментов самая работа!
Клоп медленно брел по улице, мысленно Пересказывая Лису происшедшие события. Лис улыбался, потирал руки, хлопая его по плечу, и говорил: «Ну ты даешь, Петруччо! Придется тебя брать в штат, на зарплату. Форму наденешь – все девки твои будут!»
Он любил так шутить. А теперь парится в зоне. В то время, как мордатый участковый Гапаськов уже много лет берет взятки со всех с кого можно. И спокойно гуляет на свободе, только разжирел настолько, что мундир трещит по швам.
«Нет в жизни справедливости!» – подумал Клоп.
Не очень свежая мысль, и пришла она в голову не одному Клопу.

Глава четвертая.
ЗОНЫ

Очень часто за решеткой оказываются совсем не те люди, которым там место. Столь же часто на воле спокойно живут отъявленные негодяи, которым самое место в тюрьме.
Наблюдения автора.
Утро в любой зоне начинается одинаково. Даже если это специальная зона и кнопку побудочного звонка нажимает прокурор, советчик юстиции. Конечно, бывший. А ныне спецзоновский «петух» Маргарита.
В специальной зоне зэки отличаются от обитателей обычных зон только прошлым, где они имели чины и звания, должности, кабинеты, персональных водителей, секретарш. Эта шелуха отлетела, сдутая приговором, а за проволоку пришли обычные люди из мяса и костей, в обычной зэковской одежде
– черных бушлатах, непомерно широких, обязательно лоснящихся на заднице штанах и тяжелых ботинках.
Удостоверения, власть, ордена и медали, многочисленные подхалимы, привычное окружение – все это кануло в вечность и никакой роли не играет. Важна только сила духа, крепость характера, умение постоять за себя. И прежняя должность может сыграть роль, только совсем не такую, к которой привык ее обладатель.
Зона есть зона «Бывшие» создают точно такой же мир, как обычные зэки в обычной колонии. Так же выстраивается иерархия авторитетов, мужиков, петухов, обиженных.
В авторитете бывшие сотрудники исправительно-трудовой системы оперативники тюрем, режимники СИЗО, начальники отрядов колоний. Они лучше других знают зоновскую кухню, да и отношение к ним местного начальствующего состава сочувствующее: «Сегодня ты, а завтра я.»
В авторитете и оперативники, особенно оперсостав уголовного розыска. Парни резкие, крученые, много чего знают – с ними лучше не связываться.
Следующая козырная масть – сотрудники «силовых» подразделений. ОМОНа, спецназа, групп захвата, специальных отрядов быстрого реагирования, особых оперативно-поисковых групп. Тут все ясно чуть что не так, вмиг на инвалидность переведут.
Нейтральное отношение к основной массе зэков, следователям, гаишникам, паспортистам, патрульным, участковым, кадровикам, дежурным, дознавателям... Это рабочий слой, «мужики». Они занимают промежуточное положение между авторитетами и презираемым людом.
На ступенях, идущих вниз, располагаются вначале адвокаты – хитрая, пронырливая и никчемная братия, не умеющая ничего, кроме как «стричь» клиента, обещая ему полное оправдание. Когда-то они ломали дела оперативникам, ставили палки в колеса по работе, потом «остригали» их как клиентов и ни хрена не смогли сделать. Или не захотели. Или не сумели Это не важно. Обещал вытащить и не вытащил – вот главное.
Самая презираемая категория осужденных, копошащаяся на нижней ступени иерархии специальной зоны, – судьи и прокуроры. Кабинетные чиновники, бумагомараки, они всегда пили из ментов кровь, то представление загонят, то частное определение, то уголовное дело возбудят. Да и сюда кто всех позагонял? Прокуроры дело раскручивали, срок требовали, а судья свой проклятущий приговор нарисовал, неразборчивой закорючкой подмахнул, гербовую печать тиснул и... здравствуй, спецзона!
И пусть это другие судьи и прокуроры делали, не те, что тут, «петух» обязан всех желающих обслуживать и освобождение капитана через шесть лет ничего не изменит.
Жизнь «петуха» не только ночью, но и днем невеселая. За малейшее нерадение любой может трендюлей навешать, и начальник отряда либо помощник дежурного без церемоний сапогом в копчик угостят. Мечется он меж двух огней, мельтешит, и тем и другим угодить старается. Подъем и построение
– важный пункт режима, тут дневальному облажаться нельзя.
Потому старается Маргарита, жмет изо всех сил кнопку, дребезжит звонок, вырывая зэков из спасительных снов в паскудную действительность.
Лису как раз любимый сон снился, как он с Натахой сексом занимается. Не в самом начале, когда она стеснялась ноги как следует раздвинуть и показать, что у нее там такое есть. Тогда ему позволялось лишь войти и сделать свое дело, а она воспринимала это как некую обязательную безболезненную процедуру, связанную со стаскиванием трусиков: гинекологическое зондирование или клизмирование, которую нужно терпеливо перенести. Так и переносила: лежала спокойно, смотрела в потолок, иногда ногти рассматривала – не надо ли маникюр поправить, а такая необходимость частенько была...
Лис отдергается, отхрипит свое, а она спокойно спрашивает, как у доктора: «Можно одеваться?» И в зависимости от ответа либо быстро, как солдат, натянет трусики и, если зима, колготки, а больше, как правило, ничего и не снималось, либо лежит в прежней позе, только белые тонкие ножки плотно сведет, ожидает повторной процедуры.
Хотя Лис свое получал и она послушно делала все, что он говорил: перевернуться, на четвереньки, сверху сесть – его мужское достоинство страдало. И не оставляло ощущение, что рядом с ним специальная кукла для секса, которые в изобилии производятся на тлетворном развращенном Западе.
«Фригидная она, что ли? – спрашивал он себя. – Или темперамент северный тому виной, латышка как-никак, хоть родилась и выросла в Тиходонске...»
Большинству мужчин наплевать, что чувствует партнерша. И сам Лис никогда раньше этим не интересовался, да и Натаха привыкла: кончил мужик – и доволен, а до нее дела нет. Поэтому удивлялась: что он выспрашивает да интересуется? И отвечала одинаково: не волнуйся, все нормально...
Раз у Лиса потерпевшим доктор-сексолог проходил, он и объяснил: скорей всего у нее «позднее зажигание». Ты уже отстрелялся, а она еще и не разогрелась. В принципе ей «долгоиграющий» мужик нужен. Но ты тоже вполне справишься. Надо просто предварительную подготовку проводить, прелюдию...
Натаха Лису была небезразлична, иногда он ее даже любил, поэтому начал стараться, разогревать девочку. И сразу дело на лад пошло.
Такой вариант ему и снился: Натаха раскинулась настежь, длинные ножки в коленях согнула, а он между ними сидит, средним пальцем правой руки в нежную скользкую плоть ныряет. Сколько раз Лис замечал, если у женщин соски розовые, то и здесь розовое. А у Натахи соски коричневые и внизу все коричневое. Вначале ему это не нравилось, потом привык.
Ныряет палец в горячую щель между вытарчивающими складками, левая рука на пушистом лобке, а большой палец поглаживает бугорок там, где эти складки соединяются.
Лис, конечно, заведен до предела, ждет с нетерпением, лаская Натаху не только руками, но и взглядом.
А она уже не бесчувственная кукла: напряглась вся, зубы стиснуты, кулачки сжаты, глаза закрыты, румянец на щеках, дышит тяжело, даже тазом начала двигать, чего никогда раньше не бывало... Значит, скоро конечная станция, застонет, охнет паду раз грубым голосом, ей обычно не свойственным и к нежному облику не подходящим, и расслабится, улыбнется, откроет глаза: «Я уже. Теперь давай ты...» Или он раньше присоединится, и они одновременно влетят на конечную станцию...
Звенит звонок, врывается в сон. Лис удерживает сладостную картинку потому, что надо облегчиться, «петухами» он брезгует и онанировать не хочет, только во снах разряжается. Сознание раздваивается: одна половина понимает, что он спит, но от подъема никуда не деться, и он уже полупроснулся, раз осознает происходящее. Во второй половине он приникает к Натахе, соединяется с ней, яростно вгоняет в нее воспаленную плоть, чувствует ответные толчки и... Получилось, успел!
Натаха исчезает, остается понимание полусна и происшедшего облегчения, ощущение мокроты в трусах и мысль, что надо срочно вымыться. Цепляться за сон больше нет смысла, и Лис вываливается в реальный мир.
Отряд медленно просыпается, все матерят Маргариту, бросают в него килограммовыми ботинками, но больше для порядка над зоной резко взревает ревун и мощный динамик с короткими промежутками грохочет. «Московское время шесть часов. По ИТК-13 объявляется подъем!»
Лис поднимается, натягивает зэковскую робу, уже не испытывая к ней такого отвращения, как в самом начале срока, втискивает ноги в негнущиеся ботинки и привычно отправляется по утреннему маршруту: туалет с неизменной очередью жмущихся с ноги на ногу «мужиков» и умывальник с такой же, только ухе не пересиливающей физиологическую потребность очередью.
Лис в очередях не стоит, он «в авторитете», перед ним расступаются. Обмывшись до пояса холодной водой, он подмылся, не снимая, простирнул спереди трусы, оттянув, выжал ткань. Высохнет на теле, не впервой.
– Обтрухался? Тебе везет! – к соседнему крану стал Зотов, бывший коллега, тоже начальник розыска. – У меня так не получается. И Маргарита с остальными надоели.
Он осторожно сполоснул глаза, шумно высморкался, повернулся.
– Слышь, кореш, в четвертый отряд майор с Украины прибыл, говорят, классно за щеку принимает. Хочешь, сходим перед отбоем?
Лис дочистил зубы, сплюнул.
Ну и рожа! Настоящий матерый зэчара! Он привык к мысли о предстоящем сроке – вот в чем дело. И переродился. А может, всегда был таким внутри, а сейчас маскировочная шкура благопристойности сползла...
– Без меня сходишь!
Главное, не притерпеться к роли зэка, иначе – пропал! Он, Лис, не будет бить зону шесть лет! Недаром написал столько жалоб во все прокурорские и судебные инстанции! Вон копий – целая папка. И ответы: оснований к пересмотру приговора нет!
Как же нет, псы поганые, когда есть! Вы только дело поднимите да доводы жалоб проверьте – все сразу ясно станет!
Нет, не хотят возиться. Бил задержанного? Пистолетом угрожал? Даже на видеопленку записано! Чего же в приговоре копаться...
– Объявляется утреннее построение! – рявкнул динамик.
Лис занял свое место в строю. Плечом к плечу на плацу НТК-13 стояли бывшие должностные лица, в основном менты. Статьи у них разнообразием не отличались: причинение телесных повреждений, превышение власти, получение взятки, у сотрудников вневедомственной охраны часты кражи охраняемого имущества...
У сержантов патрульно-постовой службы – в основном мордобой, мелкие поборы, случаются изнасилования. У следователей, начальников подразделений и служб наиболее распространены взятки. У прокурорских и судейских – сплошь взятки и должностной подлог. Советско-партийные бонзы – тоже сплошняком за взятки попадают. Они-то никакого отношения к правоохранительным органам не имеют, по всем правилам должны в обычные зоны идти да идейновоспитательную работу проводить с уголовниками, Но нет – выхлопотали себе льготу...
Сам Лис всех, кто здесь парился, на две категории делил. Те, кто за исполнение службы попал, – дело одно. Пусть неумело или нерадиво долг правили, но умысла гадкого, своекорыстного не имели. Вон Павлов, дежурный, связал буйствующего хулигана, да не уследил, тот на спину перевернулся и захлебнулся в собственной блевотине. Сенченко, участковый, домашнего Дебошира задерживал, тот активно сопротивлялся, пришлось взять на прием, а шейный позвонок – хрусть! И лопнул... Патракиев, опер, квартирного вора гнал, выстрелил вслед, а пуля тому плечо насквозь пробила и прохожему в грудь. Сопкин, один против двоих, увидел нож – застрелил обоих. А у второго ни ножа, ни кастета...
По убеждению Лиса таких вообще сажать нельзя. Ну, а если все же государство считает нужным как опасных преступников от общества изолировать, то для них и должна быть специальная колония с облегченным режимом, а еще правильнее – просто поселение.
Зато другие... Сержанты Петров и Заславский хватали у ресторана подвыпивших мужчин в приличном «прикиде», завозили за город, избивали палками до полусмерти, ценности, деньги, вещи забирали и выкидывали бедолаг в придорожную канаву. Разбойники в форме, еб их мать! Дудорин из спецприемника задержанных баб трахал. Метелкин, участковый, по пьянке к гражданину пристал, драку затеял, глаз выбил. Иванов, опер, любовника жены избил и по сфабрикованному материалу на три дня в КПЗ засунул Лескин, судья, ча взятки преступникам меру пресечения смягчал да условные приговоры выносил. И остальные хищники, которые хапали что могли, гребли под себя изо всех сил, должность как кормушку использовали во вред закону...
Вот эту вторую категорию Лис бы в общие зоны направил. Раз они обычные уголовники, то пусть с уголовниками и разбираются, хотя результат таких разборок известен заранее... Или в спецзону, но другую, на каторжные работы!
– Коренев!
– Я! – гаркнул Лис как и положено.
– Костиков!
– Я, – отозвался младший лейтенант, осужденный за шесть квартирных краж и два грабежа.
– Котенев!
– Я, – откликнулся сержант, изнасиловавший четырнадцатилетнюю девочку.
– Котелевский!
– Я, – пробасил гигант-старлей, неправильно применивший оружие.
– Кофейкин!
– Я, – вякнул боров-прокурор, выпускавший за взятки преступников, которых с таким трудом устанавливали и задерживали Лис и его товарищи.
Сейчас все стояли бок о бок в одной шеренге, и закон не делал между ними никаких различий.
Лис считал это крайней несправедливостью.
Свое осуждение он тоже считал несправедливым. Хотя действительно сделал то, что написано в приговоре. И даже больше. Но, во-первых, все, что он делал, было направлено на обуздание уголовной сволочи. Никаких шкурных, корыстных интересов он не имел. И если приходилось нарушать закон, то только потому, что он связывал руки. А если закон мешал наказать опасного негодяя, он действовал вопреки закону.
Во-вторых, многие переступают через закон, когда он им мешает, и причем совершенно безнаказанно А его подставили. Хряк Бобовкин – вот кто это сделал С мальчишки-эксперта какой спрос заснял на свою камеру и отдал пленку. Хотя тоже должен соображать что хорошо, что плохо Трупто при нем выкапывали.
Перекличка закончилась. Отряд строем двинулся в столовую. Там было душно, гремели ложки, миски и кружки. Привычно покрикивали раздатчики. В углу у своего стола жались «петухи», им предстояло получать еду в последнюю очередь. Бац! Бац! Главный «петух» Котенев съездил по мордасам Зинке и Маргарите. Остальные засмеялись. У них тоже существовала своя иерархия, а главпетух поддерживал строгую дисциплину.
К Лису подошел маленький шустрый Шворкин – дежурный вытрезвителя, насмерть забивший «выступавшего» клиента.
– Из Тиходонска бумага пришла насчет тебя, – зашептал он в самое ухо.
– Чтоб проверили причастность к убийству какого-то Сахно или Сихно... Ты чего, правда, кого-то грохнул?
Лис оскалился.
– А тебе поручили проверить?
– Что ты, я так спросил, – испугался Шворкин. Он убирал в помещениях штаба колонии и слышал много разговоров, не предназначенных для посторонних ушей. А Лис вступился за него, когда трое зэков вознамерились учинить расправу с несостоятельным карточным должником.
Драка вышла отчаянной, с применением палок и заточек, потому произвела на Шворкина сильное впечатление. Благодарность к спасителю перевесила страх перед администрацией, и бывший дежурный стал исправно передавать Лису интересующую информацию. Он, конечно, не знал, что схватка не на жизнь, а на смерть была искусной имитацией, да и никто, кроме Лиса и трех его агентов, не мог об этом догадаться, потому что палки, заточки, удары и синяки – все было настоящим.
Мастер оперативных комбинаций, майор Коренев проводил их всегда очень убедительно, чтобы самый хитрый и изощренный противник не мог ничего заподозрить. Кроме тщательной подготовки, успех ему обеспечивала внутренняя решимость добиться цели любой ценой. И если бы на Шворкина напали по-настоящему, он все равно встрял бы и дрался всерьез, до конца. И все равно Шворкин исправно носил бы ему сообщения о происходящем в штабе, так же, как делали это многие другие обитатели специальной колонии.
В служебных аттестациях майора Коренева отмечались блестящие способности к оперативной работе. После осуждения они никуда не исчезли, потому он заплел зону агентурной сетью более плотной, чем сеть четырех сотрудников оперчасти ИТК-13, возглавляемых майором Сазоновым. Вдобавок ко всему многие секретные агенты администрации делились информацией и с ним, поэтому Лис был в курсе большинства разработок Сазонова.
Поскольку информация имеет обыкновение утекать в обе стороны, начальник оперчасти знал о деятельности Лиса, несколько раз вызывал его к себе и окольными путями заводил разговоры о сотрудничестве.
Лис отшучивался:
– Если узнаю о заговоре против власти или о подготовке убийства, обязательно сообщу. А остальную информацию я не запоминаю.
В обычной колонии «кум» обязательно запрессовал бы несговорчивого зэка. Но Сазонов поулыбался в ответ и проводил бывшего коллегу до дверей кабинета.
Вообще, и начальник «тринадцатой», подполковник Жистовский, и его подчиненные находились в довольно двусмысленном положении. С одной стороны, они должны были «исправлять и перевоспитывать» обычных уголовных преступников, осужденных областными и верховными республиканскими судами. Процесс исправительно-трудового воздействия включал в себя и целый букет репрессий – от штрафного изолятора до дубинок охочих до расправы прапорщиков войскового наряда.
С другой стороны, к «обычному уголовному преступнику» мог заехать с визитом какой-нибудь министр, сопровождаемый начальником УВД или прокурором области. А бывало, что приговор вдруг отменяли, и вчерашний зэк взлетал опять в высшие сферы власти... А как прикажете «перевоспитывать» недавнего первого зама министра внутренних дел – фактически главную фигуру в системе МВД, у которого в высоких кабинетах остались многочисленные друзья-приятели?
Администрации спецзоны приходилось проявлять гибкость и дипломатичность, направляя острие перевоспитания в основном на младший и средний начсостав, осужденный за кражи, грабежи и рукоприкладство. Ибо чем выше прошлая должность нынешнего зэка и чем крупнее сумма полученных им взяток, тем большая вероятность отмены приговора или помилования с полной реабилитацией. Так, полностью оправданы и вернулись на родину героями матерые расхитители и взяточники, осужденные по узбекским делам Не имеющий собственного родственного клана, первый зам МВД протоптался в зоне подольше, но в конце концов дружеские связи сработали и ему тоже скостили оставшуюся часть срока.
Лис, конечно, не относился к «сильным мира сего», но хороший опер тоже способен доставить зоновскому коллеге немало неприятностей, поэтому дальновидный Сазонов прессовать его не стал, предпочтя сохранить нейтральные отношения.
И по-прежнему часть информаторов на встречи с сотрудниками оперчасти спешит, а часть с Лисом информацией делится.
– Еще что?
Лис гипнотизирующим взглядом впился в Шворкина, и тот сморщил маленький лобик, искренне стараясь не забыть ничего важного.
– Запрос прислали: дать предложения по статьям, подпадающим под амнистию. Вроде к концу года объявят...
– Еще!
– Циркуляр по усилению борьбы с побегами... И вроде все...
Лис кивнул, и Шворкин исчез с облегчением человека, выполнившего сложную, но необходимую работу. Сегодня еще пять-семь доверенных лиц сообщат Кореневу, что делается в отрядах, какие задачи ставит перед секретными сотрудниками оперчасть, что произошло в администрации, какие официальные и неофициальные вести поступили с воли.
Лишенный специального звания «майор милиции» и разжалованный с должности начальника уголовного розыска Центрального РОВД города Тиходонска, осужденный Коренев продолжал заниматься работой, составляющей смысл его жизни.
Коренев прослужил в милиции четырнадцать лет. Специфика этой службы такова, что каждый день она преподносит тебе уроки, дает богатейший жизненный материал, который следует хорошо усвоить и уметь использовать в дальнейшем. Если ты умеешь делать выводы из ситуаций, преподносимых службой, то останешься в живых и можешь продвинуться по должностным ступеням. Если нет – сгниешь в яме либо засохнешь на исполнительских ролях.
В двадцать один год он надел милицейскую форму и сел на заднее продавленное сиденье раздолбанного патрульного УАЗа. Старшим патрульной группы был двадцативосъмилетний старшина Кирсанов, баранку крутил милиционершофер Веснин.
Запомнился первый нарушитель – крепкий, расстегнутый до пояса мужик, который в изрядном подпитии учинил дебош на Большой Садовой. Гуляющий народ обходил бурный водоворот человеческих тел, из которого доносилась отборная матерщина вперемешку со страшными угрозами.
Когда скрипнули тормоза патрульного автомобиля, мгновенно собралась толпа, жаждущая острого зрелища. Коренев не знал, как следует поступать в таких случаях, и рассчитывал поучиться у старших товарищей, но те, оказывается, не собирались ничему учить, а хотели сами посмотреть, каков новичок в деле.
– Давай, – лениво бросил Кирсанов, облокотившись на открытую дверцу, вот и вся учеба.
Полукруг зевак предупредительно расступился, и Коренев увидел двух мужчин с разбитыми носами и победителя, того самого крепкого мужика с распахнутой волосатой грудью. Он двинулся вперед, решив, что сориентируется по ходу развивающихся событий; когда расстояние сократилось до двух метров, он испугался собственного незнания: какие слова говорить, как именно выступать от лица закона, представителем которого он, по словам командира взвода, теперь является.
Но, опьяненный кровью противников и сладкий вкусом победы мужик бросился на него и тем спас положение, потому что отслуживший два с половиной года в оперативной бригаде дивизии внутренних войск рядовой Коренев хорошо знал, как себя вести в случае прямого нападения.
Сделав обманный выпад, он ушел с линии атаки, захватил мужика за руку и выполнил подсечку. Когда тот врезался мордой в асфальт, Коренев завернул ему руку к затылку, подхватил локтевым сгибом под горло и резко поставил на ноги, после чего повел хрипящего хулигана к машине.
Кирсанов уже распахнул заднюю дверь, и Коренев забросил задержанного в «собачник» – крохотный отсек, отгороженный от салона густой проволочной сеткой.
– Молодец!
Старший наряда хлопнул новичка по плечу.
За этот вечер их экипаж произвел еще несколько задержаний. Дубинок тогда не было, приходилось обходиться руками и ногами. Кирсанов и Веснин специальными приемами не владели, но управлялись с правонарушителями сноровисто и быстро.
Потом они выехали на вокзальную площадь, въезд на которую по бюрократическому чиновничьему идиотизму был запрещен, что не мешало провожающим, встречающим, таксистам и частным извозчикам поступать вполне естественно и удобно, подъезжая поближе к перрону.
Кирсанов проверил документы у водителей трех стоящих с краю автомашин и оштрафовал каждого на один рубль. Коренев удивился, так как в их функции такая работа не входила, периодически на вокзальной площади свирепствовали гаишники. К тому же здесь скопилось несколько сотен автомобилей.
– Почему только троих? – поинтересовался он.
– Так нас же трое, – не вполне понятно объяснил старшина.
Все прояснилось немного позднее. Патрульный автомобиль остановился у служебного входа вокзального ресторана. Вслед за коллегами Коренев вошел в небольшой зал с четырьмя столиками, один из которых был тут же накрыт проворной официанткой, явно знающей, что от нее требуется.
Она принесла каждому по овощному салату со сметаной, тарелке наваристого борща и шницелю с жареной картошкой В завершение поставила на стол стаканы с вкусным горячим чаем.
Следуя примеру новых товарищей, проголодавшийся Коренев с аппетитом ел, стараясь не думать, что в кармане у него только сорок копеек.
– Два девяносто, – сообщила официантка, когда пришло время рассчитываться, и Кирсанов широким жестом положил на стол три рублевых бумажки.
– Я отдам с получки, – сказал Коренев, когда они вернулись к машине.
Коллеги рассмеялись.
– Чудик, мы же на всех заработали, – пояснил старшина Новичок, обуреваемый сомнениями, некоторое время молчал, но потом не выдержал.
– А так разве можно?
– Конечно, – уверенно кивнул Кирсанов. – У нас ночное дежурство Нас обязаны накормить горячим обедом. Но никто этого никогда не делал, не делает и делать не будет. Значит, надо самим о себе позаботиться. Ты согласен?
Коренев пожал плечами.
– За деньги граждан? Не знаю...
– Они же нарушили, – вмешался в разговор Веснин. – Заехали под знак. Гаишник сдернул бы с каждого трояк. А так они довольны – легко отделались.
– Самое главное – не зарываться, – продолжил Кирсанов. – Никогда не наглей, имей совесть, веди себя по-человечески. Если бы мы всех здесь остригли, это было бы хамство. А то, что вынужденно взяли себе на обед, ничего страшного.
– Но не по закону...
– Законы очень хитро написаны. Ты лучше на людей смотри. Зря их не обижай. Вот сейчас кто-нибудь возмущался, скандалил, грозился жалобой?
– Да нет...
– Это главное. Потому что я с подходом, вежливо, культурно. «Вы нарушили, штраф один рубль». А человек сам знает, что нарушил. И что рубль – по-божески. Он на нас не в обиде. Значит, все в порядке.
Это был первый урок житейской милицейской мудрости, полученный молодым Кореневым. Впоследствии он понял, что ему повезло с экипажем. Многие «потрошили» задержанных, снимали с пьяных часы, норовили трахнуть подвернувшуюся женщину. Кирсанов и Веснин вели себя очень умеренно и довольствовались минимально необходимым. Кстати, жалоб на них никогда не поступало.
Немало полезных уроков получил Коренев, перейдя в уголовный розыск. Поначалу его прикрепили к Ларченкову, но тот никогда не расставался с Босяковым, поэтому стажировку молодой опер проходил сразу у двоих.
Так втроем они и выехали на заяву о бытовом хулиганстве. Вроде мелочь
– не разбойное нападение, не ножевое ранение, не групповая драка. Приехал, забрал перебравшего мужика, отвез в отдел и посадил в клетку – пусть охолонет, пока протокол составляют. Так бывает в девяносто пяти случаях из ста.
Но случаются особые ситуации, когда сталкиваешься не с подвыпившим дебоширом, а замордованным работой, водкой, семьей и опостылевшим бытом до ручки самоубийцей, пока еще дышащим и активно функционирующим, но ухе поставившем крест на своей неудавшейся жизни, налитым опасной черной злобой на весь окружающий мир и тех, кто собирается его пережить.
На эти пять процентов и приходятся нелепые дикие случаи, когда прибывший на рядовую семейную ссору наряд в упор расстреливается из двустволки, либо сунувшийся в дверь участковый получает топором по голове... Каждый такой факт вызывает резонанс в милицейской среде, но постепенно забывается как нетипичный. И при выезде на бытовое ориентируются на стандартные, не представляющие опасности, развязки.
Они подъехали к неказистому частному дому, маленький кругленький Ларченков и высокий худощавый Босяков переговорили с встретившей машину хозяйкой и махнули в глубину двора.
– Там, в сарае... Коренев понял, что его снова испытывают, и пошел в указанном направлении.
В сарае был полумрак, пьяный до остекленения мужик сидел на табуретке, привалившись к верстаку, заставленному пустыми бутылками и остатками жалкой закуски. Коренев хотел подойти к нему и вывести к машине, но что-то заставило обернуться, за дверью стоял еще один, с бледным до синевы лицом и растрепанными волосами, в поднятой руке он сжимал молоток.
Коренев поймал кисть и без особого труда выдернул инструмент, после чего толкнул противника, и тот повалился на пол рядом с собутыльником.
В это время в сарай ртутным шариком вкатился Ларченков, в дверном проеме мрачно застыл его напарник.
– Ну что, молодой, получилось? – покровительственно спросил маленький опер и вдруг увидел молоток, который Коренев так и держал в руке.
– А это что? – угрожающе процедил он.
– Вон у того отобрал, – показал Коренев. – Стоял сзади, замахивался...
Ртутный шарик накатился на растрепанного и стал множеством рук и ног, замелькавших с невиданной скоростью. Сильные удары сотрясали скорчившееся тело, раздавались хрипы, стоны, утробное мычание.
– Не надо, Иван, – проговорил Коренев – Он же мне ничего не сделал!
– Когда сделает – поздно будет! – Босяков переступил порог и присоединился к товарищу Они преимущественно работали ногами, и впечатление было такое, будто месят глину.
«Насмерть забьют!» – подумал Коренев и еще раз попытался прекратить расправу. Но опера знали какой-то неизвестный еще ему предел и внезапно оставили бездыханное тело в покое.
Нагнувшись к стеклянному мужику, Босяков расчетливо бухнул его под глаз и по сопатке. Брызнула кровь.
– Обоюдная драка, – удовлетворенно сказал опер – Потащили их в машину...
Вечером, в конце смены, когда распили для снятия стресса бутылку водки на троих, Коренев вернулся к вопросу, мучившему его весь день.
– За что вы этого алкаша так? Он мне ничего не сделал Только поднял молоток, и все. Даже не сопротивлялся
– Думаешь, мы его за тебя били? – скривился Ларченков. – Нет! Мы ему урок давали, на мента свою грязную лапу не поднимай! Особенно с железкой! И будь спокоен, он этот урок запомнит на всю жизнь! И другим расскажет, и те тоже задумаются!
– Он же пьяный. Небось и не запомнил за что.
– Не-е-ет! Все, что их касается, они прекрасно помнят! Вот если бы он тебе череп проломил, ты бы сейчас валялся в реанимации или в морге, а он бы клялся, что ничего не помнит!
А ведь верно! Не обернись он интуитивно – вполне мог получить молотком по башке! Коренев ощутил холодок запоздалого страха. И расправа над лохматым пропойцей уже не казалась бессмысленной и жестокой.
В то время менты еще горой стояли друг за друга. Любой выпад против милицейской формы воспринимался как личное оскорбление. И урки боялись не абстрактного закона – плевали они на закон, – а вполне конкретных людей – Ларченкова, Босякова, Сизова, Голованова Попозже, лет через пять-шесть, стали бояться и Коренева.
В восемьдесят первом участковый Сартанов остановил угнанный «москвич». Заявлений об угоне еще не поступило, капитан действовал интуитивно, чем-то не понравился крадущийся по темным улицам автомобиль, насторожил угрюмый, в низко надвинутой на глаза кепке водитель. Это был Лешка Осин, сын директора крупного гастронома, приблатненный штемп, считающий, что ему море до колено и сам черт не брат. Основания для таких представлений давала физическая сила, полное пренебрежение к окружающим, деньги и связи отца и немалый опыт вседозволенности и безнаказанности. Сейчас он ехал «рассчитаться» с отвергнувшей его девушкой и ее парнем, но на пути случайно оказался Сартанов, вежливо спросивший документы и тем перечеркнувший дальнейшие планы.
Двумя выстрелами из обреза Лешка разворотил капитану живот и рванул с места, потому что привык доводить то, что хочется, до конца, несмотря на любые препятствия.
Скорее всего ему удалось бы скрыться, а может, и застрелить «провинившуюся» парочку, но участковый был не один, в тени стояла машина с внештатником, тот рванул в погоню, ревя без остановки сигналом, словно сиреной. Среагировавшие на шум патрули перекрыли дорогу «москвичу», и не успевший перезарядить обрез убийца был задержан на северном выезде из города.
К месту задержания подъехали Ларченков, Босяков и Коренев, а на другой машине – Голованов и Карнач. «Москвич» стоял на обочине у высокого кювета. Прикованный наручниками к рулю, Лешка презрительно рассматривал стоящих полукругом ментов.
– Эй! кто-нибудь, отцу позвоните! – приказным тоном распорядился он.
– Отец за это заплатит, хорошо заплатит!
– Как там Сашка? – спросил в микрофон рации Ларченков.
– Вместо живота месиво, – донеслось сквозь треск эфира. – Кишки вперемешку с клочьями шинели. Не жилец!
– Так ему, пидорасту, и надо! – зло сплюнул Осин. – Чтоб не лез!
Это он сказал напрасно. Четыре фигуры в форме отстегнули наручники и вытащили его из машины.
– Вы что, охуели?! – ярился он. – Отец – член горкома, друг первого секретаря!
Все знали, что сынок говорит правду. Но сейчас дружба отца с секретарем горкома не могла помочь Лешке Осину. Его били вчетвером, Коренев только пару раз врезал в перекошенный, выкрикивающий ругательства и угрозы рот и отошел в сторону, наблюдал.
Очень быстро Осин перестал ругаться и угрожать, теперь он выл с обреченностью загнанной в угол бешеной собаки, потом стал плакать и молить о пощаде и, наконец, замолчал, дергаясь на пыльном асфальте загородного шоссе в такт расчетливым безжалостным ударам.
В наблюдавшем расправу Кореневе поднималось чувство протеста перед столь явной жестокостью, но он подавлял его, понимая необходимость воздаяния соразмерно тяжести содеянного.
Чинящие суровую справедливость коллеги обессилели настолько, что промахнувшийся мимо цели Ларченков растянулся на асфальте рядом с бесчувственным убийцей. Остальные уже тоже не могли продолжать экзекуцию, но чувство справедливости еще не было утолено.
Босяков вернулся к «москвичу» и вытащил из салона запримеченный ранее старый аккумулятор. Шатаясь, он дотащил тяжеленную черную коробку до нужного места и уронил на что-то мягкое. Потом они с Ларченковьш вздымали аккумулятор на вытянутых руках вверх и со всхлипом облегчения отпускали. Произведя это несколько раз, опера плюхнулись на жухлую траву обочины – дрожащие ноги не держали и долго чиркали отбитыми руками спички, пока не смогли закурить. За аккумулятор взялись Голованов и Карнач...
Коренев был уверен, что Осин убит, но ошибся. Отдохнув, Ларченков с напарником подтащили его к «москвичу».
– Помоги! – бросил Ларченков, и Коренев подбежал открыть дверцу.
Изуродованное лицо убийцы оказалось совсем рядом, и в свете фар Коренев увидел, что зрачки глаз Осина «плавают», описывая круги в разные стороны.
Усадив убийцу за руль, «москвич» столкнули под откос. Несколько раз перевернувшись, машина замерла на боку. Нелепо крутились колеса.
– Может, поджечь? – размышлял вслух Карнач.
– Меру знать надо! – устало выдохнул Ларченков.
Через несколько минут прибыла машина со следователем, начался осмотр места происшествия. А вскоре прикатил и Осин-старший, собственной персоной, видно, кто-то из ментов все же соблазнился посулами и позвонил.
Но он уже не мог помочь своего ублюдку-сыну. И никого из присутствующих не волновало – удастся ли привлечь Лешку к ответственности да сколько ему дадут. Ментовская справедливость восторжествовала, а это главное.
Через час весь милицейский гарнизон, а через три – криминальный и околокриминальный мир Тиходонска знали, что убийца мента получил по заслугам. И это имело большое профилактическое значение.
Лешкин папаша поднял большой шум, прокуратура начала проверку, Коренева, как и других присутствовавших на месте события, вызывали для дачи объяснений.
Объяснения у всех сходились: пытаясь избежать задержания, преступник не справился с управлением и свалился под откос. Этой версии держались намертво, хотя врачи дали заключение о том, что количество и характер травм не соответствуют картине дорожно-транспортного происшествия. Но врачам насчет травм виднее, а менты что знали – сказали. Так дело и заглохло.
Это тоже послужило молодому оперу хорошим уроком.
Завтрак в ИТК-13 закончился, отряды строились для развода на работу.
* * *
Олег Васильевич Калашников собирался на любовное свидание. Лизавета была уже подготовлена: выкупана с шампунем, спрыснута одеколоном, вкусно накормлена и меланхолично дожидалась своего часа. Любовные утехи с ней Оплачивались по высшим ставкам, хотя она не отличалась особым искусством или темпераментом, скорее наоборот, предельно безразлично относилась к партнеру, позволяя беспрепятственно копошиться в себе – и только. Не отличалась она и привлекательностью: самая замухрышистая проститутка с Центрального рынка рядом с ней казалась бы королевой красоты.
Дело в том, что Лизавета была свиньей, не в переносном, а в самом прямом смысле. Она имела вес почти полтора центнера и до сих пор избегала ножа только потому, что зэки, обслуживающие подсобное хозяйство ИТК-8, приспособили ее для других целей.
Спокойный характер и противоположный обитателям зоны пол обеспечивали ей постоянный успех, а ее покровителям – весьма ощутимый доход. Правда, им тоже приходилось трудиться: тщательно вымыть, поскрести щеткой, наодеколонить. На крестец Лизавете клали порнографические фотографии, которые очередной счастливчик рассматривал во время «сеанса». Ну и, конечно, приходилось быть рядом, чтобы обеспечить ее хорошее поведение.
Визит самого Креста был ответственным испытанием для обслуги, хотя он ничего и не платил. Для пахана зоны могли и бабу привести, но он не хотел тратить на подобные мероприятия общаковые деньги, а самое главное, за двенадцать лет отсидки отвык от баб, приспособившись к зэковским способам интимной жизни: «петухам», посаженным в валенном, чтобы не кусались и не царапались, кошкам да Лизавете.
Но свидание не состоялось.
Прибывший с последним этапом зэк неожиданно объявил себя вором в законе. Поскольку Крест готовился к освобождению, он должен был передать вновь прибывшему общак и верховную власть в зоне. Но пахан не собирался этого делать.
– Я такого вора не знаю, – сказал он своим приближенным. – С ним еще разобраться надо!
Хотя высокий ранг прибывшего подтвердили в поступившей малевке известные урки, решение Креста не изменилось. Он вызвал претендента к себе для разбора.
Тот явился один, хотя уже имел собственную свиту. Но поскольку слово Креста являлось законом, до его одобрения никто не посмел бы поддерживать неизвестного авторитета.
Крест сидел на кровати в королевском углу. Помещение отряда очистили от посторонних, только шесть «торпед» из личной охраны почтительно замерли у входа, следя за каждым движением пахана и вместе с тем не слыша ни одного слова.
Претендент, подойдя, поздоровался и опустился на табурет, подчеркнув тем самым, что занимает равное с Крестом положение. Он был среднего роста, широк в плечах, без татуировок на видимых частях тела.
– Значит, говоришь, вор? Законник?
– Точно, – уголок рта недовольно дернулся.
– И как зовут?
– Калган, – он отвечал с явным принуждением.
Крест никогда не слышал такой клички. И воры не появляются на голом месте. Если бы не подтверждающая малевка, он бы решил, что это просто наглый самозванец. Но такого на его памяти еще не было. Случается, выдумывают себе заслуги, но присвоить высший ранг... Нет, такого действительно не могло быть.
– Где тебя короновали?
– В Москве.
Держался Калган очень уверенно и спокойно, как человек, чувствующий свою правоту и силу.
– Кто?
– Бесо, Гарик, Метла.
Крест задумался. Это были авторитетные воры.
– Сними рубашку.
Чуть помедлив, Калган разделся.
Знаки на теле говорят куда больше, чем слова. Но татуировок, свидетельствующих о длительном зоновском стаже, отражающих продвижение по ступеням иерархии, у незнакомца не было. Лишь сердце, пронзенное двумя кинжалами на левом предплечье. Такое колет себе агрессивная шелупень.
– Где зону топтал? И сколько?
– В молодости год оттянул за хулиганку. ИТК-7 под Ленинградом.
Крест начал закипать. Он уже понял, с кем имеет дело. Один из «новых», баклан, чье место у параши... Или купил корону, или получил в счет совместных дел и взаимных расчетов. Таких называют «скороспелый апельсин».
– Кого из воров знаешь?
– Бесо, Гарика, Метлу.
– Еще?
Калган пожал, плечами.
– Мало, что ли?
Крест сказал длинную фразу на «фене». Собеседник не отреагировал.
– Не понял?
– Нет. Я и иностранного не знаю.
– А как в «хату» входят?
Калган вновь пожал плечами.
– Зачем мне все это? Приняли как положено. На воле я в авторитете. Всех знаю, меня все знают.
– А как ты думал зону на себя брать? Кто тебя в других «домах» послушает? Кто твое имя знает? Кто твои малевки примет?
Собеседник Креста презрительно усмехнулся.
– Через волю что угодно устрою!
Вор долго смотрел на «апельсина» тяжелым, давящим взглядом.
– И голодовку по всему краю объявишь? И зоны на бунт поднимешь? Как же ты это сделаешь через волю-то?
Вместо ответа Калган презрительно сплюнул на пол.